1868 г.

Начало нового 1868 г. ознаменовано было для меня тем, что я начал с этого времени употреблять очки¹. От ежедневных занятий, с раннего утра и до поздней ночи, чтением книг и разного рода бумаг, а также писанием резолюций, писем и пр., зрение мое к концу минувшего года стало значительно ослабевать, а между тем к помощи стекол прибегать еще не хотелось. Но живший в Витебске и ко мне расположенный помощник попечителя Виленского учебного округа, действ. ст. сов. А. К. Серно-Соловьевич² на основании собственного опыта, настойчиво убеждал меня немедленно начать употребление очков, если я не желаю вовсе ослабить свое зрение. Вняв этому доброму совету, я призвал к себе Витебского окулиста Цвигмана и заставил его подобрать мне по глазам стекла. Подходящими, как нельзя лучше, оказались стекла № 20-го concave (вогнутые). Когда я в первый раз надел себе на нос очки с такими стеклами, то я как будто бы совершенно прозрел, и в первое время не знал устали в чтении и письме.

Письменные сношения в наступившем году особенно часты были с известным неутомимым деятелем на пользу церквей Западного края, Московским потомственным дворянином, И. И. Четвериковым³, который не только продолжал доставлять в Витебск собранные мною в Москве и оставленные там для исправления утварные и ризничные вещи, но и исполнял новые мои просьбы и разного рода поручения.

1-го Января И. Ив. извещал меня, что он надеется скоро послать мне колокол в 30 пудов взамен разбитого. От 6 ч. писал: «о. благочинный Платон Иванович Капустин⁴ доставил ящик с сосудами, который послан вам с пассажирским поездом. Послано еще пять мест». При этом уведомлял, что цена колоколам в Москве по 15 руб. 50 к. за пуд, а старая колокольная медь, если променять ее на новый колокол, принята будет по 13 рублей, без промены 12 руб.

3-го числа, получил я из Москвы от Даниловского настоятеля и председателя Общества любителей духовного просвещения, о. архимандрита Иакова⁵, письмо от 23-го декабря минувшего года следующего содержания:

«С праздниками Христова Рождества и Нового года честь имею поздравить, желая вашему преосвященству избыточествующей благодати от Бога и от человек.

Нас сиротствующих еще не утешил Господь вестию о преемнике незабвенному владыке⁶. После 40-го дня, вероятно, будет известно, кто сей избранный.

Вам, думаю, уже известно, что все бумаги после покойного владыки, без всякого разбора, взяли в Питер⁷. Не помог и протест против такого бесцеремонного захвата. В библиотеке владыки, разбором и описью которой, между прочим, занимаюсь и я, доселе ничего рукописного не оказалось, разумею сочинения владыки. Серебра и платья довольно. Денег мало: всего 265 руб. кредитными билетами и золота рублей 150. В народе толкуют, что осталось полтора миллиона. Так могут говорить незнавшие нестяжательности владыки.

Наше Общество положило и заявило в газетах, что будет издавать материалы для биографии митрополита Филарета. Это слово ко всем; к вам обращаюсь с особенною просьбою поделиться письмами владыки и всем, что интересно и дорого по отношению к нему. Покорнейше прошу собрать и прислать. Если угодно, подлинники возвратим, сняв для себя копии. Печатать все еще не приходится. Многое до времени будет храниться втайне. У вас есть записи из разговоров и бесед владыки: сообщите и это. Общество будет благодарно вам, а я наипаче».

На другой же день, т. е. 4-го числа, писал я о. архимандриту в ответ на его письмо:

«Я намеревался на сих днях сам писать вам и благодарить вас за вашу благую мысль относительно передачи икон из Московской консистории в Полоцкую епархию, но вы предварили меня, и это обязывает меня поспешить как исполнением моего намерения, так и ответом на ваше братское послание.

Усерднейше благодарю вас, достопочтеннейший о. архимандрит, за ваше обязательное предложение в рассуждении икон, с которыми вы не знали, что делать, но которые получили и получат у меня самое приличное употребление. Лучшими иконами, и в особенности в металлических окладах, я украсил столбы Кафедрального Собора, взамен висевших на них неблагообразных и неприятно поражавших взор православного богомольца униатских изображений. Таких древних и святолепных икон, какими украсил я собор, здесь никто и нигде не видал; не только древле-православные, но и воссоединенные из унии любуются ими и с благоговением поклоняются им. Остальные иконы розданы будут мною как по городским, так и по сельским церквам, где они также составят наилучшее украшение.

Известие о захвате бумаг и даже всей частной и конфиденциальной переписки почившего в Бозе Святителя возмутило меня до глубины души.

Ваше намерение собирать и издавать материалы для биографии Святопочившего Архипастыря Московского весьма похвально. С своей стороны, я постараюсь доставить вам, что будет возможно. К сожалению, я не записывал, да и не имел возможности записывать те беседы, коих имел счастие быть свидетелем и участником в течение немалого времени. Я думаю доставить вам только выдержки из некоторых писем ко мне усопшего Рукоположителя и Благодетеля моего».

9-го ч. я получил из Петербурга от бывшего секретаря Полоцкой консистории М. Г. Никольского⁸ первое достоверное известие о назначении на Московскую кафедру нового митрополита. Вот что писал он мне от 6-го числа:

«По прибытии в Петербург узнал я из источника, весьма достоверного, что на кафедру Московской митрополии назначается высокопреосвященнейший Иннокентий⁹, архиепископ Камчатский. Вчера, 5 января, Высочайше утвержден всеподаннейший о сем доклад, а ныне послана владыке Камчатскому телеграмма чрез Верхнеудинск».

11-го ч. писал я в Петербург А. П. Муравьеву¹⁰:

«Приветствуя вас с наступившим Новым годом, усердно желаю вам прежних милостей и благодатных утешений от Великодаровитого Господа и Владыки времени и лет.

Весть о назначении на Московскую кафедру Камчатского Святителя столь же неожиданна, сколь нечаянна была весть о кончине его предшественника. Вероятно, с этим назначением соединены какие-либо особенные намерения. Но для вас, я думаю, это назначение имеет ту добрую сторону, что вы спокойно можете оставаться до весны в своей квартире¹¹. Желательно бы знать, имели ли вы и какие, именно, имели отношения к новому Московскому владыке. Не знаю, известно ли вам, что высокопреосв. Иннокентий в 1858 г. приглашал меня к себе в викарии на Ситху, и, когда я не изъявил на это согласие, он был не совсем доволен моим отказом».

На это немедленно ответил мне А. Н., и вот что́ писал он от 14-го числа:

«Благодарю вас за поздравление с новым годом.

Назначение митрополитом Иннокентия есть истинное благословение Божие и притом прямое исполнение воли усопшего владыки, ибо он мне говорил еще в Октябре, когда речь зашла об Иннокентии, что «был бы весьма доволен, если бы он занял по нем его кафедру, так как его особенно любит и уважает». Действительно, один лишь Иннокентий из всех наших архиереев, от первого до последнего, может по достоинству своего твердого и апостольского характера, заменить гения-усопшего и быть истинным оплотом Церкви. Знаю, что некоторые ученые в академиях желали бы ученого оратора и молчальника на деле, каких у нас много, но не так судил о нем промысл Божий, и человека, по-видимому, простого, но подвижника и создавшего, подобно Кириллу и Мефодию, язык Алеутский и Якутский для слова Божия, поставил на кафедру гениального Филарета, как истинное духовное его чадо, им рожденное на пользу церкви. Москва очень этим утешена и преосв. Леонид¹² также, который при нем остается».

15 ч. писала мне из Москвы Н. И. Киреевская¹³:

«Хотя очень немногими словами, но желаю передать вам, глубокоуважаемый владыко святый, что Господь сподобил меня быть на поминовении 40-го дня но благодетеле нашем покойном владыке, митрополите Филарете.

Служение было великолепное. Но немного, и даже очень мало, было посетителей, что грустно и тяжело отозвалось в сердце!

Молитва у св. мощей препод. Сергия за вас и от вас поклонение дорогому праху св. владыки с любовию мною исполнены. Выразить же грустное чувство сиротства моего не в силах; рана в сердце становится все глубже и глубже и лишение бывшего счастья и отрады душевной чувствительнее.

С Сергеем Константиновичем Смирновым¹⁴ я имела удовольствие познакомиться, но времени для беседы было слишком мало, о чем жалею, хотя успела видеть в нем человека истинно прямого, умного и доброго. Желала бы очень продолжить с ним знакомство; он мне пришелся по духу; может быть ему женское общество только не будет по вкусу?

Не видя в служении о. архимандрита Михаила¹⁵, я спросила о нем и с грустью узнала, что не служил он, по причине болезни; это побудило меня его навестить. Он меня добро принял. Страдает жестоко ревматизмом в ногах. Недолго я была у него, а вынесла чувство глубокое; приятно видеть в этом замечательном человеке, немало и напрасно потерпевшем на Севере¹⁶, чувство искренней любви и преданности к покойному владыке митрополиту, ревность и верность Православию и безропотную покорность нежалостной судьбе. О. архимандрит Михаил человек замечательный и вполне достойный истинного уважения.

Здесь все ожидают назначения нового митрополита и желания многих различны. Славянофилы, действуя чрез известное вам дамское лицо¹⁷, достигают своего желания в назначении Камчатского Иннокентия, о котором не раз слышала от св. владыки, что вовсе не может быть нигде епархиальным начальником, кроме миссии, для которой он как бы сотворен, а что если бы назначили его куда-либо, то он все переломает, разрушит и ничего, кроме вредного, от его действий не будет.

Дамское большинство и древний генералитет желают преосвященного Леонида¹⁸.

Священство желает преосв. Димитрия¹⁹. – А что должно на днях утвердиться, что угодно Богу, или что за грехи наши попустит Господь в наказание, покуда неизвестно: и если не откажется Иннокентий, то очень странно!..²⁰

Поведаю вам, владыка святый, мое грустное удивление о преосвящ. Игнатии²¹ в отношении меня. Он как бы раззнакомился со мною. По кончине владыки, как только имела силы, поехала к нему нарочно, как к родному покойного выразить чувство участия и общей нашей скорби и печали. Он не принял. Потом вторично была 26-го декабря в день рождения покойного владыки, не застала его дома. И он до сего дня не удостоил меня посещением?! Что-то несколько странно?! впрочем, я ведь не желаю отягощать его собою. Но со мною как то еще не случалось, чтобы, познакомившись раз, потом не желали знать.

Да сохранятся между вами и мною искренние отношения и любовь о Господе. Дорожу ими, как единственным утешением моим на земле, и, поручая себя вашей отеческой любви, желаю вам всех благ и совершенного здоровья».

В ответ на это писал я от 6 февраля:

«Если в назначении на Московскую кафедру нового архипастыря и допустить участие каких-либо человеческих расчетов, то оно отнюдь не могло исключить и действия Божественного Провидения. Впрочем, от чего бы ни зависело это назначение, нельзя не обратить здесь внимания на то, что Московская святительская кафедра ни разу еще не была занята лицом, не получившим так называемое высшее академическое образование. Это обстоятельство очень знаменательно.

Опыт, я думаю, скоро обнаружит, на своем ли месте поставлен Камчатский святитель или нет²².

В преосвященном Игнатии замечается некоторая перемена и в отношении ко мне. Бывало, не ожидая от меня ответа, он почти каждую неделю писал ко мне; а ныне не спешит ответами и на мои письма. Видно, он или обременен до крайности делами, или чрезмерно потрясен в духе лишением мощной и крепкой для него опоры. Вероятным представляется то и другое объяснение.

Архимандрит Михаил сколько отличается ученостию, столько же мягкостию и благородством характера, но здоровьем никогда не отличался. В настоящее же время, к физической его немощи, естественно присоединяется и нравственное страдание. При его несомненных достоинствах, ему надлежало бы стоять на более возвышенном посте, но, видно, придется ему еще, потерпеть немалое время, при неблагоприятном на него воззрении власть имущих. Впрочем, терпение есть неизбежный удел всякого христианина, тем паче монаха. Притом и на высших степенях служения, как на высоких вершинах гор, человек еще более открыт для всяких ветров и бурь. Скромное положение Синодального ризничего я не променял бы, по доброй воле, ни на какое другое положение в мире.

Как вам рекомендовал я С. К. Смирнова, так и ему писал о вас и выражал надежду, что знакомство с вами для него будет весьма приятно.

О себе не могу сказать вам ничего особенно приятного: каждый день одни и те же заботы с дополнением непредвиденных иногда огорчений со стороны пасомых, и в особенности духовных персон. Консистория все еще не в порядке. По дому, впрочем, слава Богу, все обстоит благополучно».

17-го ч. писал я в Москву К. И. Невоструеву²³:

«Приношу вам усерднейшую благодарность за праздничный привет и за сообщение Московских вестей и толков о назначении преемника святопочившему первосвятителю²⁴. Итак ни одно из предположений Москвы не оправдалось. Но признаюсь, как для меня, так, вероятно, и для многих, назначение на Московскую кафедру святителя Камчатского совершенно неожиданно. Любопытно бы знать, какие соображения имелись в виду при этом назначении в Петербурге, и как приняла это назначение Москва? Что касается собственно вас, я думаю, это назначение для вас приятно и благонадежно. Ваше положение при новом, вас знающем, владыке может быть прочно и нерушимо.

С любопытством прочитал или вернее повторил я вашу многоученую статью «о скуфье и камилавке» в Душеполезном чтении²⁵. На основании вашего исследования, я думаю разрешать в своей епархии употребление черных скуфей священникам в крестных ходах, и в особенности при провождении покойников в зимнее время, о чем некоторые уже и начали меня просить. До сих пор здесь при похоронах, как католики, так и православные, и не только миряне, но и священники, имели и имеют обычай идти с покрытою головою – в шапках».

Того же 18 ч. писал я профессору М. Д. Академии С. К. Смирнову:

«Кончина великого Московского Святителя, поразившая глубокою скорбью весь православный мир, составляет для меня величайшее лишение. В нем я лишился не только рукоположителя, но и благодетеля в моем, поистине, тягостном положении. Теперь я не знаю, к кому обратиться, в случае недоумения или какого-либо затруднения по служебным делам. Осталось у меня одно только утешение – драгоценные, преисполненные отеческой любви и участия, письма почившего в Боге Святителя²⁶.

Общество любителей дух. просвещения, предпринимая издание материалов для биографии блаженно почившего Святителя, делает прекрасное дело, но это труд только приготовительный. Составление же самой биографии, достойной великого иерарха, по моему мнению, есть нравственный долг Московской Дух. Академии. Вероятно, Академия этим делом уже озабочена.

Приветствую Вас с новым Владыкою. Признаюсь, сколь нечаянна была для меня весть о кончине Святителя Филарета, столь же неожиданно было известие и о назначении ему преемником Святителя Иннокентия. Любопытно знать, было ли в Москве известно ранее 5го числа об этом назначении. Слышно, что Москва с утешением приняла это назначение.

О себе утешительного сказать Вам почти ничего не могу. Заботы, скорби и душевные огорчения не только не прекращаются, но как будто с каждым днем умножаются. Помолитесь за меня Бога ради Преп. Сергию, чтобы он не оставил меня своею благодатною помощью и утешением».

23го числа Преосвященный Леонид, Епископ Дмитровский, препровождая ко мне образ почивающего во гробе Спасителя с вделанным в оный небольшим камнем от скалы Св. Гроба, писал:

«Очень долго был в деле образ с камнем от скалы Св. Гроба. Теперь он препровожден к Вам. Прошу принять его как благоговейно приносимый обителью²⁷ и мною дар церкви вам от Господа вверенной. Св. Преподобная Ефрросиния да вознесет ко Господу о нас иноках Саввинских св. свои молитвы.

Я погружен в дела моего звания и радуюсь, что могу служить по мере сил своих владыке моему и по успении его. Только вчера получил указ о новоназначенном Архипастыре. Это назначение дает надежду, что меня не сгонят еще с Саввинского подворья. Впрочем, полагаюсь во всем на Господа, благодарный ему за все его дары.

Господь да поможет Вам в Вашем подвиге, видном не только для иноков, но и для человеков».

На это я отвечал ему от 5го февраля:

«С чувством благоговения и с глубокою признательностью к Вашему Преосвященству принят мною и православными обитателями града Витебска Ваш священный дар. Драгоценный дар этот навсегда будет служить памятником духовного общения церкви Московской с церковью Полоцкой, и в частности священным залогом братского союза Вашего Преосвященства с моим недостоинством. Нетленно почивший во гробе Пречистою Плотью Своею и тридневно из него воссиявший Господь И. Христос сторицею да воздаст Вам за Вашу братскую ко мне любовь!

В настоящие дни совершилось пятидесятилетие Вашего земного поприща: приятнейшим долгом поставляю принести по сему случаю Вашему Преосвященству мое усерднейшее поздравление. Содержащий во своей власти времена и лета да умножит дни жития Вашего и да сохранит Вас на многие лета во здравии и благополучии, к благу Православной церкви и к утешению присных Вам и всех любящих и чтущих Вас!

Приветствую Вас с новым Архипастырем и радуюсь, что сие назначение приятно для Вас и что им обеспечивается Ваше личное спокойствие. Но, если новый Владыка для Вас приятен, Вы для него, в свою очередь, не только полезны, но и необходимы. Некогда Вы, им призываемые, не рассудили идти к нему на помощь; теперь Он сам идет к Вам, чтоб воспользоваться Вашею благопотребною для него помощью. Но его пришествие к Вам, я думаю, нескоро еще последует. Правда ли, что на место Высокопреосвящ. Иннокентия в Благовещенск имеется в виду Преосвящ. Гурий²⁸?

Пока дела Московского епархиального управления состоят во власти Вашего Преосвященства, позвольте воспользоваться мне Вашим полномочием. В прошедшем году, с благословения и разрешения покойного Владыки, из Московской Консистории было выслано мне несколько разного рода дел, для рассмотрения и научения делопроизводству моих почтенных, но мало сведущих, Членов Консистории, но, в 1-х, то были дела только 1-й Экспедиции Московской Консистории, и во 2-х с недавнего времени в мою Консисторию вступили два новых члена, которые не видели тех дел. Посему не благоволите ли разрешить Г. Секретарю 2-й Экспедиции Московской Консистории отобрать несколько разнородных дел, более важных и обстоятельнее рассмотренных, и препроводить ко мне на непродолжительное время, для той же надобности, как и в минувшем году? Беспорядки по Консистории до сих пор служат для меня источником ежедневных огорчений».

Изъясненная в этом письме просьба относительно доставления из Московской Консистории решенных дел благосклонно была исполнена.

29 ч. писал мне из Петербурга Август Матвеевич Гезен²⁹, с давних пор знакомый мне по Москве:

«Недавно я получил из Рима от Кардинала Питры³⁰ письмо с приложением двух экземпляров нового его сочинения: «Hymnographie de l’eglise grecque»³¹. Один из них назначен для меня, а другой он просит меня переслать Вашему Преосвященству, что я исполнил сегодня, и считаю долгом известить Вас об этом.

Я не успел еще прочесть все введение, но и поверхностное перелистывание убедило меня, что оно очень интересно в том отношении, что доказывает существование особого рода силлабического размера в греческих ирмосах и тропарях.

Не будем ли мы иметь счастье видеть Вас в продолжение наступившего года в С.-Петербургсе? В таком случае льщу себя надеждою, что Ваше Преосвященство не оставите известить меня о вашем прибытии».

В ответ на это писал я от 14 февраля:

«Письмо Ваше от 29 минувшего января и одновременно с ним посланную книгу – новое произведение ученых трудов достопочтенного Кардинала Питры – имел я удовольствие получить своевременно, но, простите, несвоевременно извещаю вас о сем.

Если вы писали уже монсиньору Питра, надеюсь, что изъяснили Его Высокопреосвященству и мою признательность за его добрую о мне память и приятный дар; а если нет, то прошу вас принять на себя труд исполнить это.

К сожалению, в настоящую пору и в настоящем моем положении, я не только не имею возможности сам заниматься исследованиями о церковных древностях, но не имею времени даже читать издаваемый другими по этой части сочинения: все мое время поглощено делами и заботами по службе.

В Петербурге я всегда желал побывать только один раз, но сверх моего чаяния я был там уже три раза. Не предвижу случая в скором времени быть опять в северной столице, но если бы довелось быть там, за удовольствие почту видеться с вами, как с старым добрым знакомым».

30 ч. приветствовал я со днем Ангела (3-го февраля) Графиню Анну Георгиевну Толстую³², при чем писал ей:

«К многочисленному сонму личных поздравителей спешу присоединиться и я с моим заочным приветствием Вашего Сиятельства со днем вашего ангела и с усерднейшим желанием, да продлит Господь, предстательством вашей небесной Покровительницы, дорогие дни вашей земной жизни, посвященные не светской суете, но делам христианской благотворительности!

В ряду облагодетельствованных Вами я поставляю и себя с вверенною мне паствою. Ваше щедрое приношение на пользу бедствующих церквей Полоцкой епархии навсегда сохранится в ее летописях. Но для вашего благочестивого и человеколюбивого сердца не довольно было оказать помощь нуждающимся храмам Божиим, вы обещали свою помощь и их служителям. На мое предложение касательно помещения в Полоцкое училище девиц духовного звания одной из священнических сирот в качестве пансионерки Вашего Сиятельства, вы благосклонно изъявили ваше согласие. Начальница училища представила мне на сих днях одиннадцатилетнюю дочь умершего сельского священника по имени Надежду Соколову, как способную и оказавшуюся, по испытании, достаточно подготовленною к принятию в училище. Не благоволите ли, милостивая и благодетельнейшая графиня, ознаменовать день вашего ангела новым делом христианского милосердия – обеспечением воспитания бедной сироты, и тем присоединить к бесчисленному множеству о вас молящихся еще одну усердную молитвенницу.

Содержание воспитанницы, в течение шестилетнего курса, стоит 300 р. сер., полагая за каждый год по 50 рублей.

Приношу Вашему Сиятельству усерднейшую благодарность за телеграфическое известие меня о кончин е Московского Первосвятителя. Не трудно представить, какое впечатление произвела на меня эта печальная весть. В почившем Святителе я лишился не только рукоположителя и благодетеля, но и руководителя и мудрого советника в моем поистине затруднительном положении. Да воздаст Ему Господь своею милостью за его великие ко мне благодеяния».

Ответа на это письмо не получил.

По поводу словесного заявления Директора Народных училищ о неспособности к законоучительской должности священника села Апанаскова Лепельского уезда, Автонома Клодницкого, дана была мною 5-го числа следующая резолюция:

1, Из послужного списка свящ. Клодницкого за 1867 г. видно, что он уволен из низшего отделения Полоцкой Семинарии за болезнью, имеет от роду 60 лет.

2, В том же списке, против имени его, рукою Благочинного отмечено, что а) он, Клодницкий, своих проповедей не произносил по неспособности к тому; печатные же поучения читал лишь изредка по недостатку усердия к назиданию паствы; церковный устав мало знает, а потому мало оного придерживается;

б) не имеет особенной любви к богослужению, а по слабости зрения немного полезен на приходе; в) в 1862 г. состоял под следствием по делу о причинении оскорблений и ругательств гражданке Спижинской и штрафован 6 р. 15 коп.

Из вышеизложенного следует, что священник Клодницкий, по недостатку образования, по преклонности лет и слабости зрения, к должности законоучителя не может быть признан способным, а по недостатку усердия к назиданию паствы и любви к богослужению, и как состоявший под судом и штрафом, не благонадежен и для пастырского служения. Посему его, Клодницкого, как неспособного и неблагонадежного, уволить за штат, и на его место определить другого, более способного и благонадежного, с назначением в должность законоучителя в Апанасковское народное училище».

На место Клодницкого переведен был священник Россицкой церкви Дриссенского уезда Игнатий Котырло – человек способный и благонравный. Между тем, священник Клодницкий, почитая себя обиженным, принес на меня в июле жалобу Св. Синоду, в которой, объясняя свое будто бы бедственное положение, просил о возвращении его на прежнее место. В след за тем, он обратился с докладною запискою к Обер-Прокурору Св. Синода, в которой просил его принять участие в его положении. Но в конверте, заключавшем эту записку, оказался писанный другою рукою безыменный донос, исполненный, как выразился в своем письме ко мне от 6-го сентября 1868 г. за № 4126 Товарищ Обер-Прокурора, самых наглых обвинений против меня и против священников Альбицкого³³ и Преферансова.³⁴ В безыменном донос е сообщалось: 1, о взятии священником Альбицким (во время поездки со мною в октябре 1867 г. в г. Велиж по случаю освящения церкви) по 30-ти рублей с каждой будто бы велижской церкви; 2, о двукратной якобы выдаче священнику Преферансову по 150 руб. (из суммы, разумеется, 19,000 р. ежегодно отпускавшейся тогда в непосредственное распоряжение Архиерея для пособия духовенству); 3, о двух каких-то антиминсах, освященных Преосвященным Исидором³⁵ и Василием³⁶; 4, об удержании яко бы половины из назначаемых пособий; 5, о поднятии в Консистории старых дел и о марании послужных списков; 6, о жалобе на священника Малишевского по делу о корчме. – В заключение доноса высказана угроза о том, что обстоятельства Полоцкой епархии могут сделаться известными в Хельме и во Львове и выражено требование удаления из Полоцкой епархии Владимирцев.

Товарищ Обер-Прокурора Ю. В. Толстой, препровождая ко мне докладную записку священника Клодницкого и безыменный донос, писал от 5 Сентября:

«Не считая себя в праве не сообщить Вашему Преосвященству упоминаемый в официальном моем отношении бумаги, полученные от свящ. Клодницкого, имею честь при сем препроводить их в подлиннике с покорнейшею просьбою по прочтении их возвратить. При этом позволяю себе просить об оставлении их без последствий в полной уверенности, что уже исполнение официальной моей просьбы послужит для свящ. Клодницкого достаточным убеждением, что он не достигнет своих целей путем тайных ябед и безыменных доносов».

Возвращая Г. Товарищу Обер-Прокурора докладную записку священника Клодницкого и безыменный донос, я писал Его Превосходительству от 21-го сентября следующее:

1, Что касается безыменного доноса, то, если бы требовалось от меня по оному объяснение, опровергнуть его не стоило бы никакого труда: в нем от первой до последней строки недобросовестная ложь и клевета.

Высказанная в донос е угроза, что обстоятельства Полоцкой епархии могут сделаться известными в Хельме и во Львове, меня не устрашает и не может отклонить от пути, по которому я иду и намерен идти вперед при управлении вверенною мне епархиею. Если опасаться подобного рода угроз, то православному епископу не следует оставаться здесь ни одного дня.

2, К крайнему прискорбию моему, людей, подобных Клодницкому, оказывается здесь очень довольно. В течении двухлетнего пребывания моего на Полоцкой кафедре, немало уже получено мною безыменных пасквильных писем и доносов, и мне известно, что такой образ действования всегда составлял отличительную черту Полоцкого духовенства. Такая мрачная и унизительная черта в характер е здешнего духовенства, без сомнения, есть горький и печальный плод векового преобладания над ним латинства и в особенности иезуитизма. Один из протоиереев, без зазрения совести, признавался мне, что написать пасквиль составляет для него приятное удовольствие; и этот же самый протоиерей не далее как третьего дня имел бесстыдство угрожать мне самому пасквилем, и притом печатным, если я ему не возвращу должность благочинного, от которой он удален мною в прошедшем году за неправильное и неблагонамеренное действование. Вот до какой наглости способны доходить некоторые из здешних служителей алтаря Господня. В случае появления в печати обещанного пасквиля, я не премину, конечно, довести до сведения Св. Синода о виновнике этого пасквиля. Но, если высшему начальству неугодно будет принять надлежащих мер к ограждению меня от неблагонамеренных доносов и в особенности от безыменных пасквилей, то мое дальнейшее пребывание на Полоцкой кафедре будет самое тягостное и безотрадное, потому что, с течением времени, более и более усматривается мною всякого рода беспорядков, к прекращению коих я по необходимости должен принимать более или менее строгие меры. Но меры взыскания, как бы они справедливы не были, в людях неблагомыслящих и неблагонамеренных, естественно, не могут возбуждать добрых чувствований в отношении к епархиальному начальству».

В последствии дело разъяснилось. Священник Клодницкий сам признался мне, что первоначальную мысль о жалобе на меня Св. Синоду внушил ему священник села Струни Стеф. Конюшевский, а прошение сочинял протоиерей Юркевич³⁷. Тот же Юркевич писал потом и докладную записку на имя Обер-Прокурора и отправлял ее на почту. Ему же, без сомнения, принадлежит и составление безыменного доноса.

Жалоба свящ. Клодницкого оставлена была без всяких последствий.

Но я должен возвратиться назад.

6-го февраля писал мне из Москвы бывший Витебский Губернатор В. Н. Веревкин³⁸:

«Горячее участие, выраженное Вашим Преосвященством в прошлом году к Елисавете Петровне³⁹ и моему семейству, в те дни, когда Провидению угодно было посетить меня тяжелым испытанием, привязало меня к Вам навсегда, так что ныне одну из сильнейших потребностей моего сердца составляет желание поручить Вашим теплым молитвам новорожденного моего сына Всеволода. Родился он 31-го января в 5 часов и 20 минут по полудни. Бог благословил явление его на свет, и все совершилось благополучно, но третий, четвертый и пятый дни были весьма тяжелыми днями, так что живо возобновили те же впечатления, которые столь глубоко перечувствовал я во время прошлогодней болезни жены. Ныне ей уже лучше, и я спешу воспользоваться первыми свободными минутами, чтобы сообщить Вам о нашем счастье иметь сына. Я назвал его Всеволодом, чтобы день его Ангела 11 февраля, совпадающий с прошлогодним днем кризиса болезни Елисаветы Петровны, был отныне всегда днем праздничным в моем семействе, и нынешний год этот же день будет с помощью Божиею днем его Св. Крещения. Ежели это письмо будет доставлено вам своевременно, то позвольте мне надеяться, что вы, Ваше Преосвященство, призовете помощь Вышнюю на новое чадо Православной церкви и помолитесь о здоровье жены моей с тем же любвеобильным расположением, каковым сопровождалась Ваша молитва о ней год назад, во время тяжкой болезни, от которой она исцелилась, конечно, не ради человеческого искусства а ради особенной благодати Божией, испрошенной у Господа всеми любившими ее. Воспоминание о том, как Вы, Преосвященнейший Владыка, относились к моему горю, никогда не изгладится из памяти моей, и я поставляю себе священным долгом теперь, по случаю годовщины болезни жены, еще раз выразить Вам чувства моей глубокой признательности. Мое новое назначение командующим 16 дивизией возвращает меня в пределы Витебской губернии и даст мне возможность свидания с теми, которые сохранили ко мне и за пределами службы свое доброе расположение. В настоящую минуту болезнь жены удерживает меня еще в Москве, но после 17-го Февраля я полагаю иметь возможность отправиться к месту служения, и позволяю себе надеяться, что, при первом посещении Вами Динабурга, мы с Вами увидимся».

С архимандритом Полоцкого Богоявленского монастыря Григорием⁴⁰, отправившимся в Москву за получением мира, 22 числа послал я в Петербург А. Н. Муравьеву образ преп. Евфросинии, при чем писал ему:

«В вашей молитвенной храмине, между множеством древних и святолепных икон, я не приметил изображения преп. Евфросинии, княжны Полоцкой.

Для восполнения сего недостатка, пользуясь благоприятным случаем, препровождаю к вам при сем икону 1308 г. преп. Евфросинии – список с довольно древнего образа, находящегося в Полоцкой обители, где преподобная совершала свои молитвенные подвиги и где на память по себе оставила драгоценный Крест. Вместе с тем посылаю службу и краткое Житие преп. Евфросинии.

С истинным утешением и душевным умилением прочитал я в «Православном Обозрении» ваши «Впечатления кончины и погребения митрополита Московского Филарета»⁴¹. Нельзя не принести вам душевной благодарности за эту художественную и трогательную картину.

В последнем письме вашем ко мне, вы предлагаете, между прочим, чтобы я открыто, хотя, и осторожно, возвестил о моих душевных скорбях. Не почитаю это удобным; да и трудно в коротких словах передать все, что приходится мне испытывать в настоящем моем положении.

Если бы вам, по вашему доброму ко мне расположению и участию, угодно было получить хотя некоторое понятие о моих служебных затруднениях и огорчениях, то в этом может отчасти удовлетворить вас податель сего письма. Ему близко известны мои обстоятельства».

За дар и за письмо А. Н. не остался у меня в долгу. Он писал мне от 1-го марта:

«Сейчас был у меня ваш архимандрит и, казалось, остерегался быть слишком многоглаголивым, а быть может это есть природная Белорусская молчаливость. Приношу вам благодарность за прекрасную икону препод. Евфросинии, которой, действительно, у меня не было. Она последует за мною и в Киев, куда совсем переселяюсь после Пасхи, опустеют мои гостеприимные палаты, коими вы так любовались. Они нужны для нового владыки, ожидаемого в исходе мая, ибо Пасху проведет в Иркутске. Жаль что не могу его дождаться, но я должен спешить в Киев для работ по укреплению Андреевской горы⁴².

Я думаю теперь вы уже получили посланную мною брошюру о погребении владыки. Я сам ее получил очень поздно из печати и, конечно, не мог вас забыть. Жаль, что тревожат память усопшего печатанием его писем и документов в светских журналах и газетах; а тут и премудрый Сушков удружил изданием нелепых своих записок⁴³ столько же о себе, сколько и о владыке, с приложением и других щекотливых писем, в том числе и моих, которые он не имел никакого права издавать.... Хвать друга камнем в лоб! И все это происходило пред глазами преосвящ. Леонида; это не делает чести его прозорливости, и я написал ему по сему случаю весьма сильное письмо».

Письмом от 23-го числа уведомил меня из Москвы И. И. Четвериков, что он посылает мне 4 места с разными церковными вещами, в том числе 10 священнослужебных сосудов от П. Г. Цурикова⁴⁴, и что к 5-му марта будут готовы 3 колокола.

В начале 1868 г. последовало Высочайше утвержденное сокращение штатов клира в Кафедральных соборах: вместо 4-х священников, кроме настоятеля, положено быть только 3-м. В следствие сего, резолюциею от 23-го февраля я перевел от Витебского кафедральнаго собора к Софийскому собору г. Полоцка младшего священника Николая Сенкевича. Обиженный таким перемещением, Сенкевич не хотел отправляться к новому месту своего назначения, а вместо того подал мне прошение об увольнении на 28-мь дней в Петербург под предлогом лечения какой-то застарелой болезни, не допускающей ни малейшего отлагательства; при чем представил и медицинское свидетельство. Проникая в его тайные и лукавые намерения, я сдал его прошение в Консисторию с такою резолюциею: «Марта 1 дня. Священник Н. Сенкевич резолюциею от 23-го минувшего февраля, на основании указа Св. Синода от 5-го того же февраля, перемещен мною от Витебского Кафедрального к Полоцкому Софийскому собору. Как по Уставу духовных консисторий (ст. 33), в Соборных церквах Богослужение должно быть ежедневно, и как для одного священника, в течении целого месяца, и особенно в настоящую пору Св. Четыредесятницы, ежедневно исправлять все церковные службы и совершать все мирские требы, может быть обременительно и неудобоисполнимо, то увольнение свящ. Сенкевича в Петербург на 28 дней представляется затруднительным. Притом, если болезнь Свящ. Сенкевича, для излечения коей он предпринимает ныне по ездку в Петербург, продолжается у него несколько лет, как он объясняет в прошении, то почему он не заботился о поездке в Петербург для совета с врачами-специалистами прежде, когда он, состоя в Кафедральном причте, мог совершить эту по ездку гораздо беспрепятственнее, чем ныне, когда он перемещен к Полоцкому собору? Впрочем, чтобы и не погрешить с одной стороны против свящ. Сенкевича, и не допустить, с другой, остановки в совершении богослужения и исправлении мирских треб по Полоцкому собору, консистория рассудит и даст мнение, не следует ли препроводить во Врачебную управу как приложенное к прошению Сенкевича свидетельство градского врача Бергнера, так и самого свящ. Сенкевича для освидетельствования, и просить уведомления, действительно ли свящ. Сенкевич страдает такою болезнью, какая показана в свидетельств е врача, и в такой степени развития эта болезнь, чтобы она не могла быть уврачевана или облегчена с помощью местных врачей и непременно требовала бы поездки в Петербург для совещания с столичными врачами – специалистами и притом на столь продолжительное время и в настоящую, именно, пору, не терпя отлагательства до другого времени».

При освидетельствовании Сенкевича в присутствии врачебной управы оказалось, что его болезнь не только не требует безотложной поездки в Петербург, но что, напротив, его болезнь от пребывания там в настоящую весеннюю пору может усилиться. В числе свидетельствовавших мнимо-больного Сенкевича врачей был семинарский врач Гартман, и он то в особенности отвергал необходимость поездки Сенкевича в Петербург, к крайней досаде и огорчению последнего. В свою очередь и Сенкевич не остался в долгу у Гартмана; он, как член Семинарского правления от духовенства, всячески старался удалить Гартмана от службы при Семинарии, но это, конечно, ему не удалось.

В феврале Витебский вице-губернатор Н. П. Мезенцов⁴⁵ внезапно лишился своей супруги, Анны Ивановны: она скончалась от апоплексического удара. По дружбе с Н. П. я воздал усопшей подобающую почесть: сам отпевал ее в Кафедральном соборе и проводил до кладбища, откуда тело ее было перевезено в их Ярославское имение. В чувстве признательности ко мне за такое внимание, Ник. Пав. писал мне из Петербурга от 4-го марта:

«Начинаю с повторения истинных чувств моей душевной благодарности за все оказанные милости мне горькому. Выразить этих чувств я не умею, но понимаю всем моим сердцем все добро, делаемое мне вами и тем более ценю ваше драгоценное ко мне внимание не по заслугам моим и не по достоинству. Благодарю, благодарю и вечно благодарить буду.

Сегодня видел я Андрея Николаевича⁴⁶, он не в дух е, но ваше преосвященство истинно уважает и любит. Называл мне Сергиевского⁴⁷, которого вы будто бы давно знаете и предлагает вам писать к нему обо всех нуждах.

Простите мне, преосвященнейший владыко, нескладицу этого письма, тороплюсь, завтра выезжаю в Москву и думаю через десять дней опять быть в Петербурге; тогда буду знать, что предпринять в моем одиноком будущем».

Известный Московский иконописец, уроженец села Палеха, Владимирской губернии, (где был мой родитель причетником), Андрей Семенович Рогожкин препроводил ко мне 28-го февраля запрестольный крест и до 30-ти икон разных наименований, своего искусного, в византийском стиле, письма, о чем и извещал меня письмом от 8-го марта, прося уведомления о получении посланных икон.

12-го марта писал мне профессор Моск. Д. Академии С. К.. Смирнов:

«Простите мне, что только теперь исполняю давнее мое желание и долг мой ответствовать на письмо ваше, за которое приношу вам глубочайшую благодарность. Посещение, сделанное мне вашим о. архимандритом, сказало мне между прочим, что я согрешил пред вами молчанием.

Много сокрушает душу мою слово ваше о скорбях и огорчениях, которые вы претерпеваете. Удивляюсь безумию людей, не могущих оценить дар, посланный им от Господа в лице вашем. Верно слепота многая наведена на них вашим предместником. Но я верю, что пройдет в них и скоро должен пройти этот недуг, и ваши достоинства поняты и оценены будут вполне.

Ныне и для многих время терпения. Эти, так называемые, улучшения сбили всех с толку, и сами не отличаются толком. Вопиющих, начиная с духовных сирот, много.

Комитет по реформе Академии действует, но чрезвычайно сокровенно, ubi mus est illis in omnibus rebus. Есть слухи, что самостоятельность Академии будет сохранена, что в окладах жалованья и в правах наставники Академии будут сравнены с университетскими, что вакации в Академиях будут с 1-го Июня до 15 Августа; более ничего пока неизвестно.

Заменяющий Незаменимого выехал из Иркутска. Назначение его совершенный сюрприз для всех чаявших утешения после скорбной утраты великого Филарета. Преосвящ. Леонид, кажется, был в полной уверенности, что он займет кафедру Московскую, и были для него основания так думать. Положение преосв. Игнатия в настоящее время тяжело и грустно. Каково будет положение Академии при новом владыке, трудно представить.

Приветствую вас с новым окладом жалованья⁴⁸.

За рекомендацию меня Н. П. Киреевской душевно благодарю вас. Дама весьма замечательная по образованию и направлению образования, но жаль мне, что мало имел я времени беседовать с нею.

Спросите, чем занимаюсь. Собирал кое-какие материалы касательно жизни и деятельности покойного святителя, а теперь пишу для «Прав. Обозр.» о Русской церкви при Александре 1-м⁴⁹. Биографию владыки начинать еще очень рано: пусть отыскивают и печатают материалы, которых открывается все больше и больше. Книгу Сушкова⁵⁰, вероятно, вы уже имеете. Она богата материалами, но поспешность издания не дала автору времени привести их в надлежащий порядок.»

Священник Троицкой Голышевской церкви, Люцинского уезда, Симеон Шаровский просил моего наставления, как должно поступать священнику при исповеди глухонемого. По этому поводу мною были написаны 12-го числа следующие правила:

«1, Если пришедший на исповедь глухонемой грамотен, то духовник может указывать ему вопросы в требнике и написать необходимые для кающегося наставления, и, если нужно, и епитимию. Если кающийся понимает грехи и изъявляет сокрушение, то, без сомнения, должно разрешить его и допустить до причащения Св. Таин.

2, Если же глухонемой неграмотен, то предварительно исповеди, дознать, кто из его родственников или знакомых, может объясняться с ним и понимать его посредством каких-либо знаков и телодвижений. Если окажутся таковые, то духовник, с помощью их, испытает глухонемого, имеет ли он какое-либо понятие о Боге, о Христе Спасителе, о христианских обязанностях и о грехах; и если имеет, то духовник, приметивши хотя некоторые знаки, посредством коих можно с ним объясняться, воспользуется этими знаками при исповеди глухонемого.

3, Если же, паче чаяния, глухонемой не имеет никакого понятия об истинах христианской религии и священник не может объясняться с ним посредством знаков, то священник, приведши и поставивши глухонемого пред изображением Распятого Господа, собственными благоговейным воззрением на сие изображение и другими знаками (наприм., биением в грудь) потщится возбудить в нем религиозное чувство и сокрушение о грехах; и, если приметит на лице его обнаружение сих чувств, данною от Бога властию разрешит его от ведомых Всеведущему грехов его и сподобит его причащения Св. Тайны восполнивши недостаток ясного понимания христианских истин в исповедующемся собственною живою верою в Божественного Искупителя, пришедшего в мир грешныя спасти, по примеру принесших к I. Христу упоминаемого в Евангелии разслабленного».

14-го ч. писал мне Преосвященный Можайский⁵¹:

«Усердно благодарю ваше Преосвященство за присланные мне книги. Думаю, что в о. архимандрите Григории вы нашли верного сотрудника.

Известие о назначении высокопреосвященного Иннокентия приняли мы с удовольствием. Думают, что он так много обязанный почившему в Бозе владыке пойдет по его следам; и оба Викария останутся здесь по прежнему. Он изволить приехать не ранее Мая месяца.

Н. В. Сушков желал бы знать, какое впечатление на вас произвела его книга, чрез меня посланная. Здесь уже разобрано 800 экземпляров. Прошу извинения, что я не успел написать письма, когда посылал книгу.

Каждый вторник и пятницу приходят на мысль заседания на Троицком подворье, в которых так много было утешительного».

В ответ на это писал я его преосвященству от 4 Апреля:

«Архимандрит Григорий возвратился из Москвы с самыми приятными впечатлениями; с особенною признательностию отзывался он о благосклонном приеме, оказанном ему Вашим Преосвященством. За ваше милостивое внимание к моему архимандриту прошу принять, и от меня усерднейшую благодарность.

Получив книгу Н. В. Сушкова в пакете под печатью епископа Можайского, я недоумевал, кому собственно обязан я этим даром – автору или владельцу печати. Если же, как оказывается из последнего вашего письма, книга послана мне в дар самим почтенным автором, то покорнейше прошу вас передать Его Превосходительству Николаю Васильевичу мою искреннюю благодарность за новый знак его доброго ко мне расположения. Что касается впечатления, произведенного на меня книгою Николая Васильевича, то я должен признаться, что мною прочитаны теперь только последние страницы книги, так как большую часть этого произведения я читал еще в рукописи. Говоря вообще, книга заключает в себе много интересных сведений о великом святителе, в особенности для тех, кто не имел счастия пользоваться такою близостию к особе почившего, какою пользовались его викарии. Но есть места, против которых можно сделать замечания. Для примера укажу на одно место: в конце стр. 281 описывается разговор владыки с каким-то священником о Протестантстве. Мне представляется невероятным ответ владыки. Для того, чтобы решить вопрос: Протестантство – ересь или нет, вовсе нет надобности в новом Вселенском Соборе. Заблуждения протестантские, относительно, напр., Свящ. Предания, почитания и поклонения св. иконам и т. п. давным-давно осуждены, и следовательно признаны ересями, на Вселенских Соборах. Поэтому, мне думается, что о таком предмете безопаснее было бы умолчать. Между тем, то же самое напечатано было и в Московских Ведомостях, а затем повторено, к сожалению, и в Трудах Киевской Академии».

22 ч. писал я к директору канцелярии Обер-Прокурора св. Синода Николаю Александровичу Сергиевскому:

«С нынешнею почтою, я отправляю его сиятельству, Графу Димитрию Андреевичу⁵² отношение с просьбою об исходатайствовании Высочайшей награды, именно, ордена Станислава 2-й степ, с Императорскою короною, небезизвестному вероятно вам почетному блюстителю Моск. Дух. Академии, Алексею Васильевичу Толоконникову⁵³, за его весьма значительное приношение ризничными и другими вещами на пользу Витебского кафедр. Собора.

Сообщая о сем вашему превосходительству, позволяю себе обратиться к вам с покорнейшею просьбою употребить, если можно, с вашей стороны содействие к удовлетворению моего ходатайства о награждении Толоконникова.

Исходатайствованная мною награда послужит, с одной стороны, справедливым воздаянием Толоконникову за его весьма значительное, простирающееся до 2435 руб. пожертвование для моего столь скудного собственными средствами кафедрального Собора, а с другой – поощрением для него к дальнейшим благотворительным приношениям.

При личном свидании в прошедшем году с графом Димитрием Андреевичем, я просил его сиятельство, и было обещано обращать особенное внимание на жертвующих в пользу церквей вверенной мне епархии, по особенному значению какого бы то ни было приношения для этих церквей при их во всем скудости».

27го ч. писал мне из Москвы К. И. Невоструев:

«Достоверное получено известие, что Владыка наш с 13 Марта находится в Иркутске и в Москву будет разве в конце Мая. Меня из занимаемых комнат выбираться не побуждают и, кажется, не готовят уже ему предварительное пристанище в Чудове, убедившись в неудобности оного. Владычни покои на Троицком подворье уже совсем почти отделали».

29-го ч. писал мне из Петербурга официальное приветственное письмо, за № 1501, Товарищ Обер-Прокурора Св. Синода, Ю. В. Толстой:

«Произнося радостные слова пасхального приветствия, поспешаю поздравить Ваше Преосвященство с наступающими торжественными днями Воскресения Христова и выразить сердечное желание мое, да благодать Воскресшего Господа всегда пребывает с вами, укрепляя вас в трудах архипастырского служения вашего, и да хранит на долю вашу жизнь для блага и славы Св. Его Церкви».

На это приветствие отвечал я взаимно поздравлением от 3-го апреля:

«С сердечною признательностию приняв от вашего превосходительства поздравление с праздником Христова Воскресения, спешу взаимно принести вам, милостивый государь, мое усерднейшее приветствие с этим торжественным и всерадостным праздником и взаимно пожелать, дабы благодать Воскресшего Жизнодавца выну осеняла вас и подкрепляла ваши силы на многотрудном поприще вашего служения ко благу Церкви и славе Отечества».

31 ч. в день Пасхи, я Высочайше удостоен был той награды, о которой ходатайствовал для меня еще в сентябре 1866 г. блаженной памяти Филарет, Митрополит Московский⁵⁴. Орденские знаки 1-й степени Св. Анны присланы были мне при следующей Высочайшей Грамоте:

«По засвидетельствованию приснопамятного Митрополита Московского Филарета о пастырских достоинствах ваших, вверив вам управление Полоцкой епархиею, мы, к утешению нашему, видим, что вы оправдали наше доверие неутомимыми трудами и попечительного заботливостию о благоустройстве епархии и местных духовных учреждений.

В изъявление Монаршего за сие благоволения, Всемилостивейше сопричисляем вас к Императорскому Ордену Нашему святыя Анны первой степени, знаки коего, при сем препровождаемые, повелеваем возложить на себя и носить по установлению.

Пребываем Императорскою Нашею милостию к вам благосклонны.

Александр".

Само собою разумеется, что эта Царская награда сопровождалась для меня многочисленными, более или менее искренними, поздравлениями, как личными, так и письменными.

2 апреля писал я в Петербург В. И. Веревкину:

«Письмо Ваше от 6го февраля, в котором вы, между прочим, изволите сообщать мне о радостном семейном событии, получено мною 10-го того же месяца, накануне того дня, когда предположено было и, без сомнения, совершено крещение вашего новорожденного сына. В день духовного рождения вашего сына, при совершении мною Божественной литургии, сколько по вашему желанию, столько же и по собственному побуждению, вознесено мною к Верховному Подателю и Источнику всякой жизни усердное моление как о новорожденном, так и о его родителях.

Нельзя не одобрить вашей благочестивой мысли увековечить в своем семействе благодарное воспоминание о дне, в который чудесно возвращена жизнь вашей достойнейшей супруге. Итак ваш Всеволод – живой и постоянный памятник милости Божией к виновнице его жизни.

Честь имею приветствовать ваше превосходительство с новым назначением. По обязанностям вашей службы, вероятно, доведется вам бывать иногда в Витебске. Следовательно есть надежда на приятное с вами свидание.

Приношение вашей достопочтенной матушки на пользу церквей вверенной мне епархии мною получено и будет употреблено по назначению. Прошу передать за такое усердие мою душевную благодарность».

3-го ч. имел я честь получить из Белграда в Сербии от Высокопреосвященного Михаила, Митрополита Сербского⁵⁵, архипастырское послание, от 26-го марта, следующего содержания:

«Ваше преосвященство, возлюбленный о Господе Сослужитель! Госпожа Александра Цехановецкая, Сербского происхождения, писала мне, что вы изволили поручить ей переслать мне от вас сочинения ваши о древних Московских священ. ризах.

Спешу усердно благодарить ваше преосвященство за братолюбивую память о мне, чем пользуясь, прошу вашего архипастырского покровительства для этого семейства.

Во время моего учения в Киеве, я был знаком и посещал семейство Статского Советника Иоанна Ризнича Серба, где был принимаем, как родной член его. Считая своим долгом не забывать благодарность, которою обязан этому честному семейству, тем более что оно предано России, благодетельнице народа Сербского. Госпожа Александра, дочь Ризнича Серба, неспособна сделать ничего, что способны делать Польки ультрамонтанки⁵⁶; она – добрая мать своих детей, которых желает оставить в России и воспитать их верно служить Русскому Государю. Правда, некоторые члены фамилии Цехановецких были замешаны в последнем безумном восстании поляков; но ни муж госпожи Александры – Павел, ни она, ни сколько не участвовали и не поддерживали бунтовщиков.

Я просил Государя, чтобы сделал милость сему семейству и оставил его в имении на правах Русских помещиков. И Государь Император всемилостивейше благоизволил повелеть генералу Потапову⁵⁷ навести справки по этой просьбе. Надеюсь, что генерал не может найти ничего, чтобы обвиняло это семейство в недоброжелательстве к России. Поэтому думаю, вам представится возможность похлопотать у генерала Потапова об этом семействе и содействовать, чтобы оно получило милость Государя Императора и тем сохранить его от разорения, о чем усердно прошу».

Преосвященный Михаил (Иоаннович) мне лично был известен. По окончании курса в Киевской дух. академии в 1853 г. в сане иеромонаха и со степенью магистра, он в том же году, мимоездом в Петербург, был в Москве и посещал Патриаршую ризницу и библиотеку, где я тогда был ризничим. Его наружный вид и черты лица его почти уже изгладились из моей памяти.

Вскоре по прибытии моем в Витебск, познакомилась со мною помещица села Бочейкова Лепельского уезда, Александра Ивановна Цехановецкая, урожденная Ризнич. Отец ее был православный Серб, а мать римская католичка. По прежним нашим законам, при смешанных браках, дети мужеского пола крещены были по обрядам вероисповедания, к которому принадлежал отец, а дети женского пола – по обрядам вероисповедания матери. В следствии сего, А. И. Цехановецкая была исповедания римско-католического.

При разговоре со мною, г-жа Цехановецкая не раз объясняла мне, что она близко знакома с Сербским митрополитом Михаилом и что ведет с ним постоянную переписку. Поэтому я счел приличным препроводить чрез нее к Сербскому владыке мои археологическо-палеографические издания, которые могли воспроизвести в его памяти те достопримечательные предметы, кои он обозревал некогда в Москве под моим руководством.

Что касается поручения, которое преосвященный Михаил возлагал на меня, в своем письме, в отношении к г-же Цехановецкой, то, разумеется, я не мог его исполнить, так как оно было политического свойства. Притом, за политическую благонадежность этой госпожи ни он, ни я поручиться не могли; поручиться мог разве только г. Потапов, который питал особенную склонность ко всем Полькам, не исключая Цехановецкой. По милости г-жи Цехановецкой, я при первом личном свидании с А. А. Потаповым, когда он в июле 1868 г., прибыль в первый раз в Витебск, в качестве главного начальника Северо-Западного края, тотчас же и разошелся с ним навсегда. Но об этом речь будет впереди.

В конце светлой недели приехали ко мне из Москвы три почтенных гостя – купцы: Сергей Петрович Оконнишников, Иван Степанович Камынин и Никита Алексеевич Молодцов⁵⁸. Приезд их сколько обрадовал меня на чужбине, при моих тяжелых обстоятельствах, столько же приятно удивил Витебское духовенство и граждан. В прежнее время таких гостей в архиерейском доме никогда не видали: там обычными гостями были только польские паны и латинские ксендзы. Посещение Московских гостей не осталось бесплодным для Полоцкой епархии. Все они приняли на себя звание почетных блюстителей в духовных училищах: Оконнишников – в женском училище, называющемся Полоцким, но находящемся в Витебске; Камынин – в Полоцком мужском, а Молодцов – в таком же Витебском. О том, сколько каждый из них сделал пользы и добра для этих училищ, во время пребывания моего в Витебске, будет сказано в своем месте. Кроме училищ немало приношений сделано ими и для церквей вверенной мне епархии.

В Марте распространился по Витебску слух, будто меня переводят на Минскую кафедру. Это крайне меня смутило, и я поручил отправлявшемуся в Петербург Секретарю Витебского Статистического Комитета Александру Максимовичу Сементовскому⁵⁹ наведаться об этом у кого-либо из близких к Синоду. Об исполнении этого поручения Александр Максимович Сементовский писал мне из Петербурга от 8-го апреля:

«Прибыв вчерашнего числа в Петербург, я немедленно приступил к исполнению данного мне Вашим Преосвященством поручения, и ныне, возвратясь от Высокопреосвященного Василия⁶⁰, спешу сообщить следующее.

Что касается разнесшихся в Витебске слухов о переводе Вашего Преосвященства в Минск, ни Андрей Николаевич⁶¹, ни Высокопреос. Василий, не подтвердили их справедливости,, впрочем, последний не отвергает возможности осуществления этой мысли, в виду того, что для успешного и сообразного с видами Правительства управления Минской епархией требуется лицо с энергией и хотя сколько либо знакомое с положением Православия в Западном Крае. Во всяком случае верно только, что до сих пор имя Вашего Преосвященства, как кандидата на Минскую епархию, в Св. Синоде не произносилось. Однако же в виду того, что вопрос о назначении в Минск архиерея может быть поставлен на решение довольно скоро, Андрей Николаевич советует написать к Митр. Исидору письмо о разнесшихся в Витебске слухах, и, изложив причины, по которым признаете перемещение ваше в Минск для дела Православия неполезным, просить Его Высокопреосвященство, как первоприсутствующего Члена Синода, иметь это в виду. Андрей Николаевич выразил также мысль, что если бы Ваше Преосвященство написали к нему письмо по этому же предмету, он также мог бы передать его, кому следует, и результаты для вас были бы одни и те же».

На это писал я г. Сементовскому:

«Душевно благодарю вас за обязательное письмо ваше от 8 сего апреля.

Вы успокоили меня относительно Минска. Писать об этом в Петербург к кому бы то ни было не вижу особенной надобности».

13-го ч. писал я в Москву Преосвящ. Леониду⁶²:

«С истинным удовольствием спешу принести Вашему Преосвященству сугубое приветствие во 1-х, со днем вашего Ангела, а во 2-х, с новым знаком Монаршего к вам благоволения. От души приветствую с тем и другим и ваших присных, для которых без сомнения весьма приятна и утешительна, быть может, даже утешительнее, чем для вас самих, ваша награда.

Суждено и мне наконец быть звездоносцем⁶³, но признаюсь откровенно, при моих настоящих служебных обстоятельствах, пожалованная мне награда не доставила моему духу и сердцу никакого почти утешения и успокоения; для меня требуются иного рода награды и поощрения: мне нужны не вещи, а люди.

Не прошло еще двух лет моего пребывания на новой кафедре, как уже сменилось у меня три секретаря консистории. Последний секретарь⁶⁴, явившийся ко мне из Петербурга в конце прошедшего января, с явными признаками неисцельной болезни, 10-го сего апреля скончался, оставив дела консистории в том же положении в каком и нашел их. Жду четвертого секретаря и теряю всякую почти надежду на приведение в должный порядок епархиальных дел.

Среди тягостного моего положения, мне послано было однако от Господа и некое утешение. В последних днях Светлой недели меня посетили три добрых купца из Москвы. Эти почтенные гости надолго оставили в Витебске добрую о себе память: все они приняли на себя звание Почетных блюстителей в здешних духовных училищах. Посещение их произвело в городе необыкновенное впечатление: они были предметом общего любопытства и разговоров; не только православные, но и евреи интересовались видеть их; и один из богатых. евреев, пригласил их даже к себе в гости».

С 13-го апреля начались у меня письменные сношения с Обер-Прокурором Св. Синода о назначении в подведомую мне консисторию нового, четвертого уже в течении полутора года моего пребывания на Полоцкой кафедре, секретаря.

Назначенный в январе, на место Никольскаго, секретарем Полоцкой Консистории Коллежский Секретарь Борис Дунаев первым появлением своим произвел на меня самое безотрадное впечатление. Я увидел в нем живого мертвеца; на его лице и во всем организме были ясны признаки совершенно расстроенного здоровья. При таком состоянии здоровья, служба Дунаева могла ли приносить мне какую либо пользу? Но эта служба была весьма непродолжительна: 10-го апреля неисцельная чахотка свела в могилу моего юного секретаря.

Претендентом на его место явился прежний секретарь Полоцкой Консистории, Коллежский Советник, Конст. Михаил. Квятковский⁶⁵.

Квятковский, родом из Полоцкой епархии, по окончании в 1845 г. курса в С .Петербургской Дух. Академии с званием Магистра, был много лет преподавателем и в Полоцкой дух. семинарии; затем, по каким-то побуждениям, по всей вероятности, корыстным, решился предпочесть почетной должности профессора семинарии должность секретаря Консистории; но в 1863 г., в следствие личных неудовольствий на него Архиепископа Василия, он оставил службу консисторскую и определен был на должность Мирового Посредника в Лепельский уезд Витебской губернии. Впрочем, и здесь его положение оказалось непрочным: в начале 1868 г., в следствие общего будто бы неудовольствия на него как со стороны помещиков, так и крестьян, ему угрожала отставка и, действительно, он удален был от должности новым начальником Северо-Западного края, Генерал-Адъютантом Потаповым⁶⁶. Квятковский, при многочисленном семействе, очутился в положении самом критическом: у него не было ни средств к жизни, ни надежды на получение какой бы то ни было должности в пределах Витебской губернии, так как всем известен был его задорный характер.

Когда Квятковский узнал о смерти секретаря Консистории Дунаева, он тотчас же явился ко мне и со слезами умолял меня принять его опять на епархиальную службу. Бывал он у меня не раз и прежде, но я не мог, конечно, близко узнать его, принимая его в качестве постороннего посетителя, хотя в беседах не мог не примечать его умственных способностей и достаточного образования. Некоторые из близких ко мне лиц, услыхавши, что Квятковский домогается секретарской должности в Консистории, предостерегали меня на счет его, поставляя на вид его пристрастие к многочисленным в епархии родственникам и его наклонность к мздоимству. Но я, переживши уже в полтора года трех секретарей, так рассуждал сам с собою: если я откажу Квятковскому, человеку бесспорно способному, получившему высшее духовное образование, знакомому уже с Консисторскою службою и с состоянием Полоцкой епархии, находящемуся при том в таком критическом положении, и следовательно сумеющему оценить мое внимание к его бедственному семейному положению, то мне опять пришлют из Петербурга секретаря в роде Дунаева – неопытного и ни к чему неспособного. В таких мыслях я решился написать к Обер-Прокурору Св. Синода и просить об определении на вакантную секретарскую должность бывшего Мирового Посредника К. Квятковского. Я писал от 13-го апреля за № 1046 Графу Д. А. Толстому:

«Мировой Посредник 4-го участка Лепельского уезда Константин Квятковский вошел ко мне с прошением, коим просит моего ходатайства пред Вашим Сиятельством об определении на вакансию секретаря Полоцкой Д. Консистории, открывшуюся за смертию исправлявшего должность секретаря Консистории Коллежского Секретаря Бориса Дунаева, скончавшегося 10-го текущего апреля.

Имея в виду, что г. Квятковский духовного происхождения, получил высшее духовное образование в С.-Петербургсской Д. Академии и окончил курс в оной со степенью Магистра, был наставником в Полоцкой семинарии, проходил затем должность секретаря Полоцкой Консистории с 1853 по 1861-й г., по отзыву сослуживцев, с ревностно и знанием дела, полагаю, что назначение Квятковского вторично на должность секретаря Консистории могло бы послужить на пользу для приведения в порядок дел по Полоцкой Консистории, значительно запутанных по причине частой смены в последнее время секретарей, из коих притом не все отличались способностями и усердием к службе.

Посему, если на вакансию секретаря Полоцкой Консистории не будет усмотрен Вашим Сиятельством другой кандидат, более способный и благонадежный, чем Квятковский, я покорнейше прошу назначить сего последнего.

При сем имею честь препроводить и подлинное прошение Г. Квятковского с засвидетельствованною копиею с его формулярного списка».

Но прежде, чем я получил ответ на эту бумагу, Квятковский писал мне от 3-го мая:

«С благоговением приношу Святительской Особе Вашего Преосвященства живейшую благодарность за Архипастырское представление меня на Вакансию секретаря Консистории и как прежде словесно, так ныне письменно, позволяю себе заявить, что неизменною задачею моею и обязанностью будет не щадить всех усилий, чтобы служба моя была полезна.

Счастливейшим почту себя, если Господь позволит потрудиться под начальством и руководством вашего преосвященства. Предвижу ожидающие труды и с нетерпением жду минуты начать их с рвением и привычкою к занятиям. Жизнь много прибавила опыта.

В трудной, хотя и предвиденной давно, настоящей минуте дерзая испрашивать архипастырского благословения моей семье и себе, с почтительностию и благодарностью целую святительскую вашу руку».

В какой мере Квятковский оправдал и свои обеты предо мною, и мои надежды на него, объяснено будет в своем месте.

Между тем, обер-прокурор, получивши мое отношение от 13 апреля, поручил товарищу своему, Ю. В. Толстому снестись относительно Квятковского с начальником Витебской губернии Коссаговским⁶⁷.

В ответ на запрос Ю. В., г. Коссаговский писал от 15 мая за № 3901:

«На письмо вашего превосходительства от 23 апреля за № 45, имею честь уведомить, что бывший Мировой Посредник Квятковский не считался в числе лучших Посредников, потому что, допуская некоторые неправильные действия, он не сумел внушить к себе доверия и уважения ни помещикам, ни крестьянам;, впрочем, занимался очень усердно и делопроизводство вел в порядке. Вообще г. Квятковский человек весьма способный».

В след затем товарищ обер-прокурора конфиденциально писал мне от 23-го мая за № 60:

«Ваше преосвященство от 13-го минувшего апреля за № 1046 изволите представлять об определении на вакантную должность секретаря Полоцкой Дух. Консистории коллежского советника Квятковского.

Предварительно распоряжения по сему предмету, признавая нужным иметь некоторые сведения о помянутом чиновнике, я входил в сношение с начальником Витебской губернии и полученный от него ныне отзыв за № 3901 долгом считаю сообщить вашему преосвященству, покорнейше прося, по прочтении, возвратить оный и почтить сообщением заключения вашего, может ли коллежский советник Квятковский, в виду изъясненных о нем в означенном отношении действительного статского советника Коссаговского сведений, занять предполагаемое место, именно, в Полоцкой епархии, где он уже два раза занимал оное».

На это я отвечал 30-го того же мая:

«На конфиденциальное письмо вашего превосходительства от 23-го текущего мая за № 60, коим требуется от меня отзыв, может ли коллежский советник Квятковский, в виду изъясненных о нем в отношении к вашему превосходительству начальника Витебской губернии сведений, занять место секретаря в Полоцкой консистории, долгом поставляю сообщить следующее:

1) Какие, именно, неправильные действия, лишавшие доверия и уважения помещиков и крестьян, допускал Квятковский, состоя на должности Мирового Посредника, мне неизвестно. Если таковые действия усмотрены самим г. начальником губернии непосредственно, то против этого я ничего возразить не могу. Если же невыгодное понятие о действовании Квятковского составилось на основании жалоб и претензий помещиков, то это основание не может быть признано твердым и непоколебимым. Если Квятковский, по отзыву самого г. Коссаговского, делами занимался очень усердно и делопроизводство вел в порядке, и вообще человек весьма способный; если к этому присовокупить, что Квятковский, духовного происхождения, и притом сын священнослужителя древлеправославнаго (а не воссоединенного из Унии), получивший солидное образование в высшем духовном заведении, то что удивительного, если он не всегда мог сходиться в мыслях и взглядах с помещиками – католиками, из коих притом, как известно, очень немногие отличаются образованием, и, следовательно, легко мог, а иногда и должен был, поступать вопреки их желаниям и расчетам, а чрез сие естественно мог возбуждать их неудовольствие и ропот. Чем и как мог возбудить Квятковский нерасположение к себе простого народа, этого понять я не могу, если не предположить только, что это нерасположение обнаруживалось, может быть, лишь со стороны крестьян, принадлежащих к Латинскому вероисповеданию.

2) Добрый секретарь консистории составляет, по моему мнению, очень важную пружину в механизме епархиального управления. От его благоразумия, ревности и благонамеренности зависит правильность и быстрота в движении дел, также как, наоборот, при отсутствии этих качеств в секретаре, все приходит в беспорядок. Никакие усилия со стороны членов консистории, ни даже твердая настойчивость со стороны Епархиального архиерея, не могут в этом случае помочь беде. Это я утверждаю на основании собственного двухлетнего опыта. По милости неисправного секретаря делопроизводство в Полоцкой консистории, при вступлении моем на Полоцкую кафедру, найдено было мною в таком положении, хуже которого и представить трудно. Оно остается в таком же почти положении и до настоящего времени, и будет оставаться, пока не будет назначен способный и благонадежный секретарь. – Что касается до коллежского советника Квятковского, то он, и по моему личному усмотрению, и по отзыву людей, давно и близко его знающих, может удовлетворить всем условиям, какие требуются от исправного секретаря консистории. Устранение его от должности Мирового Посредника не может служить препятствием к назначению его секретарем Консистории, так как он всегда пользовался и теперь не утратил в глазах людей благомыслящих и православных доброй о себе репутации честного и ревностного чиновника.

3) Впрочем, если у вашего превосходительства имеется в виду другой, не менее Квятковского способный и благонадежный чиновник для занятия должности секретаря в Полоцкой Консистории, я отнюдь не настаиваю на своем мнении и желании. Об одном только позволяю себе покорнейше просить вас, милостивый государь, не замедлить назначением секретаря.

Письмо г. Коссаговского при сем возвращается».

После сего ходатайство мое было удовлетворено. Коллежский Советник Квятковский был назначен секретарем Полоцкой дух. консистории и немедленно вступил в отправление своей должности.

Возвратимся назад.

17-го ч. имел я удовольствие получить от высокопочтенного соседа моего, Преосвященнейшего Евсевия⁶⁸, архиепископа Могилевского, послание от 15 числа:

«Письмо ваше от 10 Марта постоянно лежало пред глазами у меня, чтобы отвечать на него. Но ныне и завтра хочу отвечать, и чем-нибудь, отвлекаюсь. Так и до настоящего времени.

Ваше Преосвященство пишете к благотворителям бедствующих церквей; это проповедь о благотворении во славу Христа Спасителя, Создателя и Главы, церкви. И Апостол Павел не почитал чуждым своему апостольскому служению проповедовать и писать о нуждах Иерусалимских бедствующих церквей, но благотворениях в пользу их. А. Ваше Архипастырское попечение о благоустроении бедных церквей есть поучительнейшая проповедь делом, дающая силу и устному и письменному учению. Да будет Господь Вашим мощным Помощником во всех Ваших трудах и предприятиях!

Приветствую Ваше Преосвященство с Монаршею Милостию: Да будет сия милость, или этот знак Монаршего внимания к Вашим и достоинствам и заслугам утешением и ободрением для Вас среди трудов и трудных обстоятельств⁶⁹».

17-го ч. писал мне из Москвы Преосвященный Леонид⁷⁰ в ответ на мое поздравительное письмо от 1З-го числа:

«Приношу усерднейшую благодарность Вашему Преосвященству за приветствие, которое особенную цену получает от сильной уверенности в его искренности. Письмо Ваше было именинным мне подарком: оно пришло в самый день моего тезоименитства. Скажу Вам, что другим подарком было первое письмо Преосвященнейшего нового Владыки нашего, от первых чисел Марта, из Посольского⁷¹. Его здоровье удовлетворительно и он из Иркутска надеется выехать 20-го Апреля, чтобы в Москву прибыть в последних числах Мая. Ожидаю к Юрьеву дню Андрея Николаевича, который пишет мне меланхолически: «иду на вы – в последний раз», ибо переселяется в Киев. Благодарение Богу, наша здешняя жизнь такова, какою Вы ее знаете. Дел безмерно много и, если не удаляться иногда из города для работы, решительно некогда заниматься бумагами консисторскими. Теперь только с некоторою ясностию вижу, что епархия Московская есть центр православия русского и, может быть, в настоящее время, вселенского, и что лицо, восседающее по преемству на престоле Петра Митрополита, может необыкновенно или возвыситься или понизиться так, как нигде в России. Дай Бог, чтобы новому Иерарху Московскому досталось стать на высотах Платона и Филарета. Страшит ответственность; но множество и разнообразие бесконечное дел и отношений приятно занимает душу, может быть, потому что дела делаются не мною, а Святителями Отшедшим и Грядущим.

Все мы искренно поздравляем Вас с праздниками и с красною лентою, вместо красного яйца, тою, которая должна была, вместе со звездою, давным-давно украшать Вашу одежду, как знак благоволения Монарха и высших Иерархов. Чувства, которые Вы высказываете, очень понятны. Господь да поможет Вам ими же весть судьбами. – Позвольте мне прислать Вам небольшой кусок ленты аннинской и также владимирской, которых у меня много, и из которых последняя мне более не нужна».

Того же 17 числа писал мне профессор Моск. Дух. Академии С. К. Смирнов:

«Вчера только прочитал я известие о Монаршей Вам милости и спешу принести Вашему Преосвященству мое полное сочувствия и сорадования поздравление с дарованною Вам Государем Императором милостию. Радуюсь и паки реку, радуюсь. Вместе с сим имею честь приветствовать Вас с текущим еще праздником Воскресения Христова и желаю Вам при благодатном озарении Воскресшего благополучно и в добром здравии продолжать труд святого служения Вашего во благо Церкви Христовой.

Господь и меня удостоил в недавнее время милости возлюбленного Монарха. 18-го Марта Обер-Прокурор имел счастие поднести Его Величеству экземпляр «Истории Троицкой Лаврской Семинарии»⁷², и Государь Император Высочайше повелеть соизволил: «благодарить автора и выдать ему денежный подарок в 400 руб.» Порадуйтесь, Преосвященнейший, и моей радости!

Новостей здесь пока мало слышно. Ждем нового Владыку и нового Устава Академии».

В ответ на это писал я от 22 числа:

«За Ваши приветствия и усердные благожелания приношу Вам искреннюю благодарность.

Взаимно и Вам приношу мое душевное поздравление с Монаршим даром. Благодарение Господу, что Ваши ученые труды не остаются без должного вознаграждения. Нельзя не поблагодарить Графа Дмитрия Андреевича⁷³ за его участие к Вашим трудам.

Вы, по доброму ко мне расположению, выражаете сожаление о том, что окружающие меня не умеют ценить моих достоинств; не в этом моя главная беда и скорбь, а в том, что я: желал бы ценить в других достоинства и поощрять, но, к крайнему моему сожалению, очень мало вижу в окружающей меня толпе этих достоинств. Радовался было я, смотря на главных деятелей по Семинарии, но и эта радость оказывается непродолжительною. Есть слух, что берут у меня Ректора Семинарии⁷⁴ на должность Ректора Казанской Академии. Нельзя не радоваться за о. Ректора, что начинают ценить его достоинства и заслуги, но не могу не скорбеть за несчастную Семинарию, которая в нем потеряет очень много. Инспектор⁷⁵ очень добрый и благонамеренный человек, и я весьма был бы рад, если бы он сделался преемником О. Никанору, но, как неимеющий степени Магистра; едва ли будет определен Ректором. Притом, против него Петербург предубежден. Еще осенью я представлял его к сану Архимандрита, но мое ходатайство не уважено»⁷⁶.

18-го ч. выражал я в коротких словах чувство признательности супруге Виленского Генерал-Губернатора, Екатерине Васильевне Потаповой (урожденной княгине Оболенской), за пожертвование для церквей Полоцкой епархии дарохранительницы и большого медного посеребренного подсвечника, присланное ею из Петербурга.

Того же 18-го числа писал я в Москву почетному гражданину, П. Г. Цурикову⁷⁷ и благодарил его за пожертвование 10-ти священно-служебных сосудов.

24-го ч. почтил меня высокопреосвященный Платон, архиепископ Донский, следующею телеграммой:

«Поздравляю с Монаршей милостию, о которой узнал вчера и радуюсь ей; благодарю за прошлогодний прием».

Прием, о котором упоминается в телеграмме, сделан был мною преосвященному Платону в марте 1867 г., когда он, перемещенный по Высочайшему повелению из Риги в Новочеркаск, проезжал чрез Витебск⁷⁸.

Почти двадцатилетняя борьба (с 1848 по 1867 г.) преосвящ. Платона на Рижской кафедре с немецкою лютеранскою пропагандой окончилась для него, как и для его предшественников –Иринарха⁷⁹ и Филарета⁸⁰, изгнанием из Риги. Он своею энергическою деятельностью в защиту православия и своими резкими проповедями в обличение лютеранства до того возбудил против себя господствующую в Риге Немецкую партию, что она всячески старалась удалить его и, наконец, достигла своей цели⁸¹. Преосвящ. Платон, как известно, по непосредственному Высочайшему повелению, переведен был на Донскую кафедру, и притом так, что ему предписано было немедленно оставить Ригу, не смотря на весеннюю распутицу. Преосвященному хотелось, по крайней мере, совершить свой путь к Новочеркаску чрез Петербурга и Москву, но ему и этого не было дозволено, а предписано ехать чрез Витебск, Смоленск, Орел и т. д. Этому-то распоряжение высшего начальства я и обязан был посещением такого важного гостя. Преосвященный провел у меня целые сутки; я принял его с подобающим почетом и радушием. Его сопровождали до Витебска некоторые из наиболее преданных ему рижских граждан.

7-го мая писал я в Москву преосвящен. Леониду⁸²:

«Русская пословица гласит: «не дорог подарок, дорога любовь».

В обещанном вами в письме от 17-го апреля и полученном мною 4-го сего мая подарке для меня дорога и ваша любовь, дорог и самый подарок; потому что таких вещей, как орденские ленты, и особенно широкие, в нашем бедном и скудном Витебске вовсе нельзя иметь; да правду сказать на такие вещи не велик здесь и запрос. Аннинских, например, звездоносцев до настоящего времени не было ни одного, да и по штату, видно, мало полагается. Есть Станиславские рыцари, но и тех только двое. Итак усерднейше вас благодарю за дар, который здесь имеет для меня сугубую цену.

С 5-го числа я поселился в своем прекрасном Залучесье⁸³ и начинаю, с Божиею помощию, оживать после восьмимесячного затворничества, и особенно после довольно тяжкой болезни, какую пришлось мне испытать на сих днях в следствие сильной простуды на реке в день Преполовения. После должных медицинских пособий, теперь пользуюсь даровою врачебною силою благодетельной природы. Довольно было одного дня, проведенного мною в загородном доме, чтоб почувствовать спасительную перемену в моем организме и освежение в душевных силах.

К прежним удовольствиям моей загородной жизни ныне присоединилось новое развлечение. На противоположном берегу речки, прямо против окон моего кабинета, проведена новая Смоленская дорога. С раннего утра и до позднего вечера, почти ежечасно, мелькают у меня пред глазами паровозы с разными тяжестями, потребными для устройства дороги. Среди глубокой тишины это движение составляет приятное разнообразие. Когда Бог даст проведена будет железная дорога от Москвы до Смоленска, тогда я, прямо из Залучесья, не заезжая в Витебск, могу сесть в вагон и явиться на Саввинском подворье меньше, чем чрез сутки. Дал бы Бог дожить до этого блаженного времени».

11-го числа получено было мною из Тобольска от жены ссыльного подпоручика Тимковского, Анны Александр. Тимковской, письмо следующего содержания:

«Простите несчастной страдалице, что она решается утруждать вас своим письмом, но выслушайте, в чем дело, и тогда, быть может, Ваше сердце тронется моими бедствиями и несчастиями. Отец моего мужа, покойный Генерал Тимковский, спас жизнь Императору Николаю 1-му, захватив 16 декабря 1825 г. бунтовщика Поручика Панова в ту минуту, когда он намеревался проникнуть в кабинет Его Величества для Цареубийства. То было время смут и подвиг этот вскоре был забыт, но Императрица Александра Феодоровна никогда не забывала его и, когда у него родился сын, мой настоящий муж, соизволила лично воспринимать от купели с Августейшим Своим Сыном, ныне Царствующим Императором⁸⁴, и потом дала ему воспитание на свой счет. Не забывал этого подвига и покойный митрополит Филарет, который, когда Гвардия пришла на Коронацию в Москву, лично приветствовал моего свекра, и потом в сороковых годах, когда он служил при Московском Генерал-Губернаторе князе Голицыне, воспринимал у него от купели старшую дочь и до конца дней благоволил к семейству. Дядя мой Генерал Арбенев, которого вы лично знали, был Прокурором Московской Синодальной Конторы под начальством усопшего митрополита. Все это дает мне смелость надеяться, что вы, Преосвященнейший Архипастырь, не останетесь равнодушными к моему бедствию.

Муж мой, находясь в отставке за ранами, во время последнего мятежа в Полынь, вновь поступил на службу, но судьба нанесла нам тяжкий удар. Его назначили сопровождать партию Польских арестантов, осужденных в каторжный работы, и когда партия расположилась на ночлеги на одном этапе, вспыхнул пожар, и пламя так быстро охватило все здание, что муж сам едва успел спастись, выскочив в окно, а казенные деньги и бумаги сделались жертвою огня. Притом три преступника убежали и не пойманы. Так как все это произошло в стране мятежа и мы не могли уплатить сгоревших денег, мужа моего осудили очень строго, но Государь, приняв во внимание его раны и прежние отличия, назначил его на житье в Тобольск. От этого удара я получила одну из тех болезней, которые сводят в раннюю могилу, если не будут приняты самые решительные меры. Все доктора единогласно признают единственным спасением моей жизни возможно скорый, отъезд в Москву и там радикальное лечение в клинике, иначе, я не переживу и трех месяцев. Положение мое самое безвыходное, ужасное. Я подала просьбу Наследнику, прося исходатайствовать дозволение мужу возвратиться в Москву и поступить на службу, представив нужные документы, но увы! при неизбежных в этом случае формальностях, я не могу ожидать никакой милости для мужа ранее глубокой осени, а до тех пор я рискую уже быть в сырой земле. При одной мысли об угрожающей мне опасности, сердце мое обливается кровью и волос становится дыбом, потому что я ничего не могу предпринять без денег, а мы совершенно нищие, часто не имеющие даже куска хлеба. Во всяком другом городе, мы легко могли бы иметь помощь, но здесь несравненно легче умереть с голода, чем достать один рубль: сердца Сибиряков из гранита и не трогаются несчастиями ближнего.

Вот почему в такую ужасную минуту, когда жизнь моя почти висит на волоске, я припадаю к стопам Вашим. Всемилостивейший Архипастырь, в полной уверенности, что в Вашем сердце найду сострадание и что вы не допустите меня погибнуть в Сибири, уделив по возможности от щедрот своих на дорогу. Жизнь моя и счастие детей в руках Ваших».

При этом письме приложены копии с следующих документов: 1) с метрической записи в книгах дворцовой церкви о рождении 1830 г. Ноября 17-го дня мужа ее Николая Павлова Тимковского, при чем восприемниками показаны: Ее Императорское Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна и Его Высочество Государь Наследник Александр Николаевич; 2) с свидетельства врачей о болезни Тимковской и 3) с удостоверения 12-ти человек Тобольских граждан о поведении и бедности Тимковских.

18-го числа получено мною от бывших у меня на Пасхе Московских гостей Оконишникова, Камынина и Молодцова коллективное послание, в котором благодарили они за угощение, сообщали, что многие из Москвичей сожалеют, что не могли быть участниками их поездки в Витебск, извещали о смерти (8-го ч.) И. П. Рыбникова, советовали обратиться к душеприкащику покойного И. А. Лямину с просьбою о пожертвовании и проч.

18-го числа писал я в Петербург к г. министру Государственных имуществ, генераладъютанту А. А. Зеленому⁸⁵:

«По ходатайству Витебского Управления Государственных имуществ и по благосклонному соизволению Вашего Высокопревосходительства, Витебский Архиерейский дом наделен, в прошедшем году, рыбными ловлями, которых он вовсе не имел.

Ныне в следствие ходатайства того же Управления Государственных Имуществ, означенный Архиерейский дом обнадежен наделом лесной дачи, в количестве 142 десятин. Исполнение этой надежды и, следовательно, удовлетворение одной из существеннейших потребностей архиерейского дома, без сомнения, зависит также от милостивого соизволения Вашего Высокопревосходительства.

Принося Вашему Высокопревосходительству глубокую благодарность за оказание моему архиерейскому дому милости, прошу, милостивейший государь, принять препровождаемое при сем священное изображение преп. Евфросинии, княжны Полоцкой, имени коей посвящена одна из двух церквей архиерейского дома».

22-го ч. отправился в Полоцк для участия, на другой день, в празднестве в честь препод. Евфросинии, кн. Полоцкой, а затем в празднестве церковного братства⁸⁶ по случаю первой годовщины его открытия, и для присутствования на экзаменах по Закону Божию в тамошних учебных заведениях.

По прибытии в Полоцк, я распорядился, чтобы всенощное бдение в СпасоЕвфросиниевском монастыре отправлено было с подобающею торжественностию архимандритом Богоявленского монастыря Григорием, а сам я слушал всенощную службу в этом последнем монастыре, где имел, по обыкновению, свое пребывание. На другой день, 23-го ч., отправился, в сопровождении архимандрита, в Спасский монастырь к литургии. Пред началом литургии встречен был мною крестный ход, ежегодно совершаемый сюда из градского Софийского собора, при котором некогда преп. Евфросиния полагала начало своего монашеского жития. После литургии обыкновенно бывает на реку Полоту, на берегу которой расположена обитель, крестный ход с Животворящим Крестом, устроенным преп. Евфросиниею, для совершения водоосвящения, и затем, по возвращении с реки, молебен оканчивается на открытом воздухе пред церковию, ради многочисленного всегда стечения богомольцев. По окончании богослужения, посетил я, на короткое время, игумению и затем был в женском училище, а также в некоторых монашеских кельях, где на всем приметил печать убожества и скудости.

В следующий день, 24-го числа, посещен был Махиров Покровский монастырь, отстоящий от Полоцка в 15-ти верстах. Здесь слушал я божественную литургию. Так как Махиров монастырь принадлежал до 1839 г. Униатскому Базилианскому Ордену, в храме до сих пор сохранились ясные следы бывшей Унии: как иконы в иконостасах, так и живопись на стенах, запечатлены характером, чуждым православной церкви. На хоругвях и на других церковных предметах сохраняются надписи частию латинские и частию польские. Придел во имя свят. Николая алтарем обращен, вопреки обычаю восточной церкви, на юг. Находящаяся при настоятельских покоях теплая церковь во имя св. Иосифа Обручника найдена была мною в самом убогом и непристойном виде: она служила вместо кладовой; в ней хранились зимние рамы из братских келий. За такое поругание св. храма, разумеется, сделано было мною старшему из братии строгое внушение. (Настоятелем монастыря был ректор семинарии архимандрит Никанор)⁸⁷.

Возвратившись в тот же день в Полоцк, вечером, в 6 часов, был на экзамене в Образцовом женском пансионе и слышал ответы воспитанниц по Закону Божию довольно удовлетворительные.

На другой день, 25 ч., утроv присутствовал на испытании по Закону Божию выпускных воспитанников военной гимназии. Ответы оказались слабее сравнительно с прошлогодними. Поэтому мною дан был, от 29-го ч. за №. 1538, такой отзыв Директору Гимназии: «Посетив 25 текущего мая вверенную вам гимназию, для присутствования при испытании в Законе Божием воспитанников 6-го класса, долгом поставляю свидетельствовать, что уроки преподаны Законоучителем в достаточной для воспитанников военно-учебного заведения полноте и с обстоятельными объяснениями, но уроки эти не всеми, мною спрошенными, воспитанниками усвоены с одинаковым разумением и отчетливостию. Некоторые из воспитанников, правда не очень многие, дали ответы весьма хорошие; большая часть отвечали удовлетворительно; а некоторые оказались не довольно сведущими в Законе Божием».

Вечером того же дня, в 6 часов, слушал всенощную, в Никольской гимназической церкви и выходил на литию и величание ради предстоявшего на другой день годичного торжества Полоцкого Церковного Братства.

26-го ч., в неделю Всех Святых, совершена была мною соборне, в той же церкви, божественная литургия, на которой произнесена была заупокойная эктения о скончавшихся Членах Братства, а на молебне, последовавшем за литургиею, провозглашены были на эктении имена Членов Братства живых. По окончании службы собрались в квартире директора все наличные Члены Братства за первый год его существования.

Вечером того же дня возвратился в Витебск.

4-го июня предпринята была мною поездка, для Обозрения церквей преимущественно Лепельского уезда, и продолжалась до 13-го числа. В течении десяти дней мною обозрено 24 церкви; при чем совершено 5 литургий и одно освящение храма.

Изложу здесь некоторые подробности моего путешествия.

Первая церковь, встретившаяся мне на пути, была Богородице-Рождественская в селе Старом. Церковь небольшая деревянная, осьмиугольная. Священник Попов, студент, впоследствии был Благочинным, но на этот раз оказался не вполне исправным: не представил ни проповедей, ни, вопреки предписанию епархиального начальства, церковной летописи.

Вторая церковь в селе Полтеве. Здесь, за левым клиросом, сохранилась польская надпись (1832) над могилою помещицы Барщевской (по всей вероятности, римской католички). В алтаре найдены были мною, между документами Губернские ведомости, за что сделано священнику Жданову замечание.

Во 2 часу по полудни прибыл в местечко Уллу. Здесь остановился на ночлег и расположился совершить на другой день литургию. Многолюдное местечко Улла расположено на левом берегу р. Западной Двины, при впадении в нее судоходной речки Уллы. Местечко это по летописям известно с XVI века⁸⁸.

В м. Улле три церкви православных и два латинских костела, из коих один за рекою в имении помещика Реута.

4-го числа вечером отправлено было всенощное богослужение в Никольской (теплой) церкви с величанием Свят. Николаю; а на следующий день, 5-го ч., совершена была мною соборне литургия в Преображенской (холодной) церкви. Стечение богомольцев было очень значительно и по значительности населения местечка и потому что здесь не было архиерейского посещения с 1848 года.

Утром 6-го числа оставил Уллу. Ближайшая по пути из Уллы церковь была в селе Хотине. Церковь до того скудная ризничными вещами, что нет ни одного стихаря для причетника. Из церкви зашел в дом Священника Ф. Сченсновича⁸⁹. Семейство многочисленное и при детях гувернантка, что в западном крае не редкость.

В селе Низголове церковь деревянная в поле и без ограды. Священник Квятковский –молодой, способный и ревностный, но ревность его не всегда разумна. До моего поступления на Полоцкую паству он, подобно большей части своей братии, и сам не строго соблюдал установленные, православною церковию посты, и в прихожанах своих равнодушно это терпел. По прибытии же моем в Витебск, узнав, что я и сам соблюдаю посты, и от других, в особенности священников, требую соблюдения их, дозволил себе следующий неблагоразумный поступок. Незадолго до прибытия моего в село Низголово для обозрения церкви, он был, по обычаю, приглашен к одному прихожанину для поминовения его родственника. День был постный; между тем за столом подана была, между прочими кушаньями, каша с коровьим маслом. Священник, приметивши это, не только не стал есть каши, но, рассердившись, плюнул на нее и хозяину сделал строгий выговор за то, как он смел православному Священнику в постный день, подавать скоромное кушанье. Такой безрассудный поступок не только удивил, но и оскорбил всех присутствовавших за столом. Когда я, по пути в Низголово, узнал об этом, не помню, от Благочинного или Исправника, я сделал Свящ. Квятковскому строгое внушение.

В селе Бочейкове после осмотра церкви и церковных документов, я приглашен был в дом священника А. Гнедовского⁹⁰, где приготовлен был для меня очень приличный обед с портером и шипучим вином. В последствии оказалось, что этот роскошный обед устроен был на счет помещицы А. И. Цехановецкой, о которой вскоре будет речь.

Священник Гнедовский весьма усердно и с пользою занимается приходскою школою, и чрез это так расположил к себе прихожан, что, когда он вздумал было оставить настоящее свое место и перейти в Полоцк, прихожане прислали ко мне депутацию с просьбою не удалять от них этого священника, и я должен был убедить Гнедовскоо остаться на своем месте.

Но при усердии к школе, свящ. Гнедовский не отличался благоповедением. Вот какими чертами охарактеризовал его поведение прот. Копаевич⁹¹ в 1867 г.: «образа жизни совершенно светского и свободного; готов при случае даже потанцевать. Отличительная черта его характера – заносчивость и хвастливость. Вообще, весьма легкомыслен и хвастлив».

Между Бочейковым и Копцевичами, в одной деревне, крестьяне встретили меня с хлебом-солью и иконою, но икона оказалась неправославная – на ней изображена католическая святая Каролина. Белорусские крестьяне, воспитанные под влиянием униатски-католических религиозных понятий, безразлично чествовали и поклонялись святыне как православной, так и римско-католической; а православное духовенство, частию по невежеству, частию по равнодушию, не обращало на это никакого внимания.

Здесь кстати заметить, что, по распоряжению Лепельского Исправника Казачка, на всем пути моего следования, между селениями насажены были деревья, большею частию березки, а в каждом селении крестьяне встречали меня с хлебом-солью и иконами. Как ни приятно было для меня такое внимание со стороны Исправника, но я распоряжение его, в особенности относительно деревьев, признал не совсем уместным, потому что оно было соединено с немалым обременением для крестьян.

В 3 м часу прибыл в местечко Чашники, где, по выходе из церкви, встретила меня на площади депутация от евреев с пирогом, на котором сделан был вензель моего имени с митрою на верху. По каким побуждениям и с какою целию оказано было такое внимание православному Епископу чадами Израиля, осталось для меня тайною.

В Чашниках назначен был ночлег и служение.

Православная церковь, в которой я на другой день, 7-го числа, совершал литургию, вместимостию своею совершенно не соответствовала численности прихода, состоящего более, нежели из трех тысяч душ мужеского пола, между тем как тут же находился католический Костел, который, при весьма ограниченном населении латинского вероисповедания, и обширностию и благолепием далеко превосходил православный храм. Следствием сего было то, что в воскресные и праздничные дни православные прихожане, стекаясь во множестве к богослужению, но не вмещаясь в своем приходском тесном храме, по необходимости устремлялись, особенно в зимнее время, в соседний латинский костел, который мог вмещать до двух и более тысяч богомольцев. Притом, в этом костеле находился особенный предмет, привлекавший к себе со всех сторон многочисленных поклонников: это мнимо-чудотворная резная фигура Спасителя, о которой было уже говорено выше⁹².

Мне передавали, что православная Чашницкая церковь, зданием каменная, сооружена была в 1847 г. помещиком Володковичем (римско-католиком) с тем, именно, условием, чтобы местный латинский костел навсегда оставался в руках католиков.

Между тем, случилось противное. В следствие сообщенных мною Св. Синоду, в отчете о состоянии Полоцкой епархии за 1866 г., сведений о том, какой соблазн для православных не только Чашницкого, но и многих других соседних приходов, происходит от разглашения ксендзами мнимых чудес, совершающихся якобы от означенной фигуры Спасителя в Чашницком Костеле, Обер-Прокурор Синода отношением к Начальнику Северозападного края ГенералАдъютанту Потапову просил, чтобы Чашницкий костел, как вредный для православия, был закрыт и передан в Православное духовное ведомство. А. Л. Потапов, не далее как в Марте 1868 г. вступивши в эту должность, поспешил исполнить требование Обер-Прокурора: 4-го Июня, за два дня до моего прибытия в Чашники, костел был передан в заведывание местного священника П. Кисселя, который был вместе с тем и благочинным. 7-го числа костел этот мною был осмотрен и найден, по внутреннему устройству, очень благовидным, хотя и требовал значительных исправлений. Надобно заметить, что у католиков нет, подобных нашим, церковных старост: вся забота о поддержании и благоукрашении храмов лежит на самих ксендзах, которые посему все получаемые от прихожан в пользу храма доходы употребляют по своему личному усмотрению, без всякого постороннего контроля. Но почтенные патеры, собирая иногда очень значительные суммы, предпочитают хранить их в своих карманах, оставляя храмы Божии без особенной поддержки и благолепия; даже, как говорят, не слишком много заботятся о сохранении чистоты и опрятности в своих святилищах.

Передача в православное ведомство такого знаменитого костела, каков Чашницкий, произвела, с одной стороны, искреннюю радость в сердцах православных; но с другой, она возбудила сильное негодование в туземном католическом мире и в особенности раздражила корыстолюбивых латинских ксендзов. Тотчас же составлен был план к возвращению отнятого костела; собрана была между прихожанами – панами значительная сумма денег, и отправлена была в Петербург депутация, в главе коей стояла помянутая выше Г-жа Цехановецкая. Последняя не принадлежала к числу прихожанок Чашницкого костела (она была прихожанка, кажется, Бешенковичского костела), но она имела много знакомых в высших Петербургских сферах, и даже у ней была какая-то протекция при Дворе. Какие были последствия этой депутации, увидим далее.

Из Чашник, 8-го ч. утром, отправился я в другое, также очень многолюдное, местечко Бешенковичи, где мне предстояло освящение храма.

В 1-м часу по полудни я прибыл в Бешенковичи и, по приглашению управляющего имением графа Хрептовича, г. Фасса, остановился в графском доме.

Местечко Бешенковичи расположено на высоком и крутом левом берегу р. Двины. Народонаселение местечка, простирающееся до 3,000 душ, на половину еврейское.

Бешенковичи – место историческое. Здесь в 1708 г., во время Шведской компании, жил некоторое время Петр I-й. Здесь же в 1812 г. провел дня три (12–14 июля) Французский Император Наполеон с Неаполитанским Королем Мюратом и Италианским Вице-Королем Евгением Богарне. В 1822 г. местечко Бешенковичи осчастливлено было посещением Императора Александра Павловича. Здесь он производил смотр Гвардейскому корпусу и здесь же получил прискорбную весть о волнении, происшедшем в Семеновском полку. Храм, ради освящения коего прибыл я в Бешенковичи, каменный трехпрестольный, вновь сооруженный на отпущенную от Правительства в количестве 35,000 рублей сумму. И по обширности, и по красоте архитектуры, это один из лучших храмов, воздвигнутых, в последнее время, в пределах Полоцкой епархии.

В 6 часов вечера совершено было с литиею и величанием всенощное бдение; а на другой день 9-го числа, в воскресенье, при многочисленном стечении богомольцев, совершено было с обычными церемониями освящение храма и затем божественная литургия. При этом церковном торжестве присутствовали не только местные уездные власти, но некоторые и из губернских, как, напр., Вице-Губернатор Н. П. Мезенцов. После литургии предложен был в моей квартире, вероятно, на счет хозяина дома (хотя как он сам, так и его управляющий, не принадлежать к православному исповеданию), для избранных участников в торжестве весьма приличный обед.

В м. Бешенковичах, кроме этого, вновь сооруженного и мною освященного храма, имеются еще две приписные церкви: Никольская и Михаило-Архангельская. Первоначальная история основания этих последних церквей достойна примечания.

До присоединения к России, в 1772 г., западного края, река Двина служила границею между Россиею и Польшей. Против м. Бешенкович, на противоположном берегу реки, издавна находилось русское таможенное управление и при нем около 100 дворов православного населения. Для этого населения, по ходатайству таможенного начальства, построена была в 1778 г. прихожанами, с помощию от правительства, деревянная церковь во имя Св. Николая, о чем свидетельствует надпись в кресте над церковью, состоящая из следующих железных букв и цифр, вставленных в левую сторону поперечной части креста: «Року 1778». Между тем в Бешенковичах, принадлежавших к владениям польским, хотя между преобладающим униатским населением было значительное число исповедовавших древле-православную веру, не было ни храма, ни священника православного. В следствие сего, древле-православные жители Бешенкович, как для слушания богослужения, так и для исполнения своих духовных треб, стали ходить в православную церковь, построенную на зарубежном берегу Двины и обращаться к тамошнему православному священнику. Но такие сношения бешенковичских православных жителей с заграничным русским духовенством для местного польского начальства были не по сердцу. Поэтому, в видах пресечения этих нежелательных сношений, дозволено было в 1789 г. означенным жителям просить себе особого православного священника от духовной греко-неунитской коллегии, находившейся в пределах Речи Посполитой, и в тоже время владелец м. Бешенкович, подканцлер великого княжества Литовского, граф Хрептович, грамотою от 11-го ноября 1789 г. дозволил им построить для себя церковь на указанном им самим месте, а на содержание причта выделил из своих дач уволоку⁹³ земли. Таким образом в Бешенковичах вновь сооружена была древле-православная церковь во имя Св. Архистратига Михаила⁹⁴.

Во время пребывания моего в Бешенковичах я случайно узнал, что у управляющего имением Фасса – лютеранина, женатого на православной, дети крещены и воспитываются в православной вере, но имена носят неправославные: Амалия, Вильгельм, Карл. Это допущено, конечно, с одной стороны, по желанию родителя, незнакомого, без сомнения, с правилами православной русской церкви, а с другой, по невежеству и человекоугодничеству православных священников.

Оставив Бешенковичи, я отправился в уездный город Лепель, где на другой день предположил совершить богослужение.

Лепель, из местечка в 1805 г. обращенный в уездный город, расположен на песчаном берегу большого озера того же имени. Бедный и незначительный город. В нем только две церкви: соборная и кладбищенская.

Собор каменный небольшой, но довольно благовидный. Настоятель собора протоиерей Онуфрий Никонович перемещен сюда, как было уже сказано, в 1867 г. от Витебского кафедрального собора⁹⁵.

Выслушав с вечера в Соборе всенощную, на которой выходил я на величание, на следующий день, 11-го числа, совершил соборне литургию, к которой, разумеется, стеклось все городское, не слишком, впрочем, многочисленное, православное население.

13-го ч. в 11 ч. утра выехал из г. Лепеля и в 10 часов вечера возвратился в Витебск.

Общее впечатление, какое вынес я из этого десятидневного путешествия, было так же, как и в прошедшем году, не весьма отрадное. В особенности неприятно поражала мой взор, при осмотре церквей, весьма неискусная и нередко противная духу православия живопись икон, не говоря уже о крайней ветхости и убожестве многих храмов, о совершенном почти отсутствии церковных библиотек, скудости священных утварей и ризничных вещей, и проч.

Мне однако ж следовало бы еще продолжить свое путешествие по Лепельскому уезду, где православных церквей гораздо более, чем в прочих уездах епархии; но я должен был поспешить возвращением домой, чтоб не опустить благоприятного случая повидаться и лично познакомиться с новым начальником Северозападнаго края Генерал-Адъютантом Потаповым. В половине июля ожидали его прибытия в Витебск; и действительно, на другой или на третий день по возвращении моем из епархии, пожаловал к нам этот высокий гость. Он, по обыкновению, остановился в Губернаторской квартире, где я приветствовал его с благополучным прибытием и поднес ему икону. Он встретил меня очень любезно и беседовал со мною ласково. Такая на первый раз встреча подавала мне добрую надежду на содействие Его Высокопревосходительства к приведению в должное благоустройство вверенной мне епархии, тем более что я слышал о нем отзывы, как о человеке благорасположенном к церкви, когда он был еще на должности Московского Обер-Полициймейстера, хотя я и не был тогда лично с ним знаком, так как был в это время Ректором Московской Д. Академии и жил в Троицкой Лавре.

Но, увы! моя надежда оказалась тщетною; наша дружба с г. Потаповым продолжалась не более суток. Виновницею столь скорого между нами разрыва была помянутая выше Бочейковская помещица А. И. Цехановецкая.

Цехановецкая, исполнивши в Петербурге возложенную на нее миссию относительно возвращения в руки католиков Чашницкого костела, поспешила в Витебск и, нашедши здесь А. Л. Потапова, с которым она имела давнее знакомство, напала на него с укорами за передачу в православное ведомство столь дорогого для католиков костела и настойчиво требовала возвращения оного, уверяя притом, что об этом доведено уже до Высочайшего сведения и что Государь прикажет возвратить костел.

Об этом объяснении г-жи Цехановецкой с начальником края, спасибо, предупредил меня мой добрый друг Н. П. Мезенцов, и я приготовился к предстоявшей борьбе за костел.

На другой день после первого нашего свидания, Александр Львович пожаловал ко мне с обычным визитом. На этот раз у нас с ним была довольно продолжительная и дружественная беседа о разных предметах; между прочим, он выражал негодование на редактора Московских Ведомостей – Каткова⁹⁶ за его нападки на Виленскую администрацию, хотя тут же признавался, что он не обращает никакого внимания на эти несправедливые будто бы нападки и что даже вовсе не читает злонамеренных статей Каткова.

Но едва лишь окончилась эта дружеская беседа и я с должною почтительностию проводил своего высокопочтенного гостя, как часа чрез два снова является ко мне этот гость. Это вторичное посещение в один и тот же день показалось мне несколько удивительным и даже подозрительным.

Александр Львович, вошедши в гостинную с заметным душевным волнением и севши на диван, повел со мною такую беседу:

– «Знаете ли, Преосвященный, какую я сделал ошибку, передавши Вам Чашницкий костел?

– «Никакой вы не сделали ошибки, отвечал я. Напротив вы сделали доброе дело, закрывши такой зловредный для православия костел.

– «Нет, в Петербурге не так посмотрели на это дело. Государь, кажется, повелит возвратить католикам костел.

– «Напишите Государю, что этого сделать уже нельзя: костел передан уже православным и в нем был православный Епископ.

– «Я этого написать не могу. Прикажут – надобно будет беспрекословно исполнить Высочайшую волю, и вы должны будете отдать костел.

– «Нет, вы могли не передавать мне костела: я не мог насильно его взять у вас. Но, когда вы мне передали его, я уже не могу и не должен возвращать его вам. Впрочем, делайте, что знаете, а я буду делать свое дело.

– «Что же вы будете делать?

– «А вот что: призову Благочинного и прикажу сейчас же освятить костел. Тогда передавайте, если, хотите, католикам.

– «А где вы возьмете иконостас?

– «Велю перенесть из тамошней православной церкви.

– «Но для такого обширного храма этот иконостас будет мал.

– «На первый раз будет достаточен и этот, а там – сделаем приличный,

– «Но где же вы возьмете для этого средства?

– «Вы нам поможете.

– «Ну, уж извините: я Вам не слуга на этот раз.

– «В таком случае Бог нам помощник и благочестивая Москва не откажется помочь»,..

На этом беседа наша прекратилась, и г. Потапов, раздраженный, поспешил оставить мою гостинную, и с этого дня он уже ни разу не был у меня до августа 1873 г., когда он посетил меня минут на пять в загородном доме⁹⁷.

Между тем, в тот же день по эстафете послал я Чашницкому благочинному предписание немедленно явиться в Витебск, и, когда он явился, я спросил его, скоро ли он может перенесть из существующей церкви иконостас и поставить его в новопринятом костеле; он сказал, что все это может сделать в три дня. Тогда я, отпуская его, разрешил ему, по устроении в костеле иконостаса, немедленно освятить его и об исполнении донесть. Но рьяный благочинный исполнил все это не в три дня, а в тридцать часов.

Г-жа Цехановецкая, без сомнения, обнадеженная Потаповым на счет костела, спокойно возвратилась в свое Бочейково. Но ее спокойствие было очень непродолжительно. Чашницкий ксендз, увидевши освящение костела в православную церковь, поспешил сообщить об этом почтенной Александре Ивановне, но она верить этому не хотела. Когда же он удостоверил ее, как очевидец совершившегося факта, она не выдержала себя; с нею сделалось дурно и она поспешно удалилась в свою спальню. Свидетелем этой сцены был православный священник Гнедовский, который занимался преподаванием уроков по русскому языку детям Цехановецкой. Он-то мне и сообщил об этой сцене.

Чашницкий благочинный, священник Киссель, вызванный мною для личного объяснения по делу об освящении костела, представил мне от 18 числа донесение следующего содержания:

«Едва передан Чашницкий костел в православное ведомство, как Римские католики польского происхождения и духа начали всеусильно противодействовать этой правительственной мере, в высшей степени благодетельной для искони Русского здешнего народонаселения. Прикрываясь разными благовидными предлогами и преимущественно тем, что для православных построена каменная церковь в местечке Чашниках, они не щадят никаких материальных средств, хлопот и вымыслов, чтобы добиться возвращения названного костела опять Римскому вероисповеданию. Этот костел особенно дорог им, потому что в целой губернии оный, более всех прочих в совокупности, споспешествовал видам пропаганды. При нем до позднейшего времени был кляштор с значительным числом монахов Миссионерского Ордена Доминиканцев; был и женский кляштор. В нем поставлена резная деревянная фигура Иисуса с постоянно будто бы растущими волосами, отрезаемым локонам которых приписывалась чудодейственная целительная сила⁹⁸. Народ не только из соседних, но и из отдаленных мест, не только Римско-католического, но и православного исповедания, неудержимо влечется сюда, напитываясь чувствами, противными природной национальности Русской и благочестивой нашей вере. Здесь как в месте надежнейшем произносилась присяга на дело крамолы 1863 г.; здесь одобрялись и воодушевлялись мятежники пением возмутительных гимнов и благословлялись на кровавые подвиги повстания, так как эта местность удалена значительно от наблюдения полицейской власти. Лишиться этого костела значить для польской партии потерять могучий рычаг полонизации народа, которая на сем последнем до сих пор слишком заметна.

Пущены уже в народ разные вымыслы, между прочим, что будто бы сам Иисус видимо являлся, угрожая смертию тем, которые примут костел в свое заведывание, что ни в каком случае он не останется с схизматиками и проч.

Нельзя не предвидеть, что если бы, чего Боже сохрани, Чашницкий костел опять был отдан Римским католикам, вышеупомянутые слухи приняли бы чудовищные размеры на весьма широком пространстве и прилив народа к сему костелу усилился бы до невероятности и вредное влияние его неотразимо увеличилось бы на весьма долгое время.

О сих обстоятельствах и соображениях долгом поставляю довести до сведения Вашего Преосвященства, моего милостивейшего архипастыря и отца с смиреннейшею просьбою принять архипастырские меры, чтобы вышеизъясненные предприятия и усилия Римских католиков не имели успеха, так как это было бы весьма вредно для православной церкви и противно заботам Правительства».

С изложением содержания этого донесения, я писал от 25-го числа того же июня (№ 5865) к исправляющему должность Синодального Обер-Прокурора:

«Чашницкий костел, принадлежавший не далее последней четверти текущего столетия Кляштору Миссионерского Ордена Доминиканцев, по распоряжению Правительства, снова передан в православное ведомство. Во время обозрения церквей Лепельского уезда в сем июне месяце, здание сего костела было осмотрено мною при значительном стечении православного народа и найдено вполне соответствующим устройству православного храма.

Вслед затем местный благочинный донес мне, что окрестные люди польского происхождения и духа употребляли все усилия, чтобы костел этот опять возвращен был Римско-католическому вероисповеданию, просил моего разрешения устроить в нем иконостас и открыть православное богослужение, так как местная православная церковь вся пропитана сыростью, маловместительна, с догнивающим куполом, который угрожает скорым падением. При этом благочинный пояснил, что Римские католики особенно дорожат сим костелом, потому что Миссионеры-Доминиканцы, поставив в нем резную деревянную фигуру Иисуса с постоянно будто бы растущими волосами, усвоили отрезываемым локонам сих волос чудодейственную целительную силу и этим способом до сих пор влекутся к сему костелу жители не только близких, но и отдаленных мест, не только Римские католики, но и Православные-простодушные. Здесь, как в месте отдаленном от наблюдений полицейской власти, мятежники 1863 г. принимали присягу на дело крамолы, пели возмутительные гимны, ободрялись и благословлялись на восстание. Посему пущены уже в народ разные вымыслы, а, именно: будто бы Иисус, являясь видимо, произносил разные угрозы тем, которые примут костел, и говорил, что ни в каком случае он не останется с схизматиками.

Приняв в соображение с одной стороны крайнюю нужду Православных в более удобном, вместительном и безопасном храме, с другой, что Чашницкий костел столь долгое время оказывал самое вредное влияние на искони русское здешнее народонаселение, ибо следы сего влияния до сих пор еще очень заметны на здешних православных воссоединенных, не говоря уже о Римских католиках, которые в поколениях из русских по происхождению воспитаны в людей до фанатизма преданных интересам польским и папистическим, наконец, сообразив, что, если бы успела пропаганда возвратить тот костел опять в свое распоряжение, пущенные в народ вымыслы приняли бы самые чудовищные размеры – ко вреду Православной веры, которые ослабить надолго не было бы никакой возможности, я разрешил устроить в том костеле иконостас и освятить оный.

21-го сего июня костел освящен благополучно, к величайшей радости всех православных, во имя Святителя, и Чудотворца Николая. Сюда перенесена и та икона Спасителя, которою благосердный Монарх и Освободитель благословил местность и которая принята народонаселением с глубочайшим благоговением.

Извещая о сем Ваше Превосходительство, долгом поставляю убедительнейше просить, не благоугодно ли будет вам, милостивый государь, принять меры, чтобы происки и усилия Римских католиков возвратить своему вероисповеданию Чашницкий костел не имели успеха, потому что в таком случае вредное влияние оного усилилось бы до крайности».

Между тем получив решительный отказ в содействии мне со стороны благопопечительного о польских интересах главного начальника северозападного края, я должен был озаботиться устройством приличного иконостаса для новоосвященного величественного храма. И вот я поспешил написать об этом в Москву к известному попечителю о благоустроении православных церквей всего западного края, И. И. Четверикову⁹⁹.

«К вам, как христолюбивому попечителю о нуждах и потребностях церквей Западного края, позволяю себе обратиться с следующею покорнейшею просьбою.

В следствие моего представления Св. Синоду о крайне вредном влиянии на православное народонаселение существующего в местечке Чашниках Лепельского уезда латинского костела, костел этот в начале минувшего июня, по распоряжению Гражданского Начальства, закрыт и передан в Православное ведомство, для освящения оного в Православный храм. Но как из всех латинских костелов, во множестве еще остающихся в Витебской губернии, Чашницкий костел имел для Римских католиков, и в особенности для ксендзов, преимущественное значение по находящейся в оной, почитаемой чудотворною, резной фигуре Спасителя, привлекающей к себе безчисленные толпы поклонников не только из католического, но и из православного населения, то расстаться с этим святилищем и удалить отсюда мнимо-чудотворную святыню для латинского фанатизма, без сомнения, было нелегко; и потому помещиками-католиками, по внушению ксендзов, не без участия даже местных евреев, извлекавших свои выгоды из частого и многочисленного стечения в Чашники поклонников, употреблены были сильные и хитрые козни к возвращению отнятого у них костела. Чтобы не допустить этим козням восторжествовать над православием, я поспешил сделать распоряжение о немедленном освящении костела в православный храм. Менее, нежели в двое суток, костел приготовлен был к освящению. Поскольку главное затруднение к скорейшему освящению костела могло состоять в устройстве иконостаса, то, для устранения этого затруднения, взят и перенесен на время иконостас из ближайшей православной церкви. Но удовлетворивши таким образом первой вызванной особыми обстоятельствами потребности новоприобретенного храма, мы должны озаботиться об упрочении дальнейшего положения его. Временно поставленный в нем иконостас, очевидно, не может оставаться в нем надолго, как потому, что он должен быть возвращен по принадлежности, так и потому, что он, ни своими размерами, ни своим видом, далеко не соответствует величественной архитектуре новоосвященного храма. Итак ясно, что необходимо устроять новый иконостас, приличный новому храму, но где же для сего средства? Вот вопрос, нелегкий для разрешения. Собственных местных средств, при известной бедности народонаселения, в виду не имеется. Ожидать пособия от Правительства, при оскудении в настоящее время обильных прежде источников, не благонадежно. Итак что же остается делать? Одно – возложить упование на Бога и на помощь боголюбивых благотворителей.

Достопочтенный Иван Иванович! Вы всегда близко принимали к сердцу нужды всех церквей западного края; не откажите в вашей помощи и в вашем содействии к удовлетворению существеннейшей нужды еще одного храма Божия; не поищете ли в среде известных вам ревнителей благолепия дому Божия кого-либо, кто бы поусердствовали устроить иконостас для православного храма Божия, устроенного и освященного из латинского святилища? Такая жертва, без сомнения, была бы благоугодною пред лицем Господа храма.

На всякий случай, препровождаю вам при семь чертеж алтаря Чашницкого храма с объяснением размеров. Храм посвящен имени Свят. и Чудотворца Николая. Желательно бы иметь приличную икону и для горнего места в алтаре».

Возвращаюсь назад.

Пока я путешествовал по епархии, мне писали из Москвы профессор К. И. Невоструев и И. И. Четвериков.

К. И. Невоструев писал мне от 9-го числа:

«Новый Владыка¹⁰⁰, при представлении моем здесь в Чудове монастыре, принял меня, как знакомого, очень просто и ласково, что у его высокопреосвященства и вообще изъявляется. Также снисходительно изволил принять меня владыка и во второе ему представление мое с донесением о занятиях. Судя по этому можно надеяться, что я останусь в Чудове на прежнем положении, если не выведу совсем кого-либо из терпения. Теперь его высокопреосвященству идут с самого приезда его начавшиеся представления разных духовных и светских корпораций и лиц, и сегодня, напр., Семинарских.

Кстати о последних. В советах их большая неурядица. Ректору¹⁰¹, встречающему в них постоянно противоречия и неприятности, доктор присоветовал на время оставить совсем занятия по Семинарии; всячески противная партия старается его вытеснить и заменить каким либо протоиереем. Но едва ли сие сбудется, особенно при теперешнем владыке. Новыми положениями¹⁰² Казанская академия, недавно похоронившая достойного своего ректора архим. Иннокентия¹⁰³, и многие семинарии поставлены в 1868 г. крайнее затруднение при замещении вакансий, остающихся поэтому праздными.

Недавно писал мне и из Якутска в новом архиерейском сане Преосвященный Дионисий¹⁰⁴, что почти вынудили его к этому великому сану и жаловался на свое недостоинство и немощи. По чрезвычайной отдаленности от Благовещенска владыка наш митрополит хочет представить, чтоб впредь Якутская кафедра была самостоятельною¹⁰⁵. Наши поселения на материке по правую сторону Амура, сказывал о. протоиерей Гавриил Иванович¹⁰⁶, простираются до самой Кореи и постоянно умножаются выходцами из Кореи и Китая.

P. S. Бывый архим. Феодор¹⁰⁷ для поддержания своего тщетно предлагал свои услуги редакции Православного Обозрения¹⁰⁸».

В ответ на это писал я 22-го числа:

«В первой половине текущего июля, путешествовал я по Лепельскому уезду, где корень здешнего католицизма и польщизны. Паны-поляки присмирели, но католицизм еще держится не только между Латинским, но и между Православным населением: крестьяне взрослые, большею частью, и крестятся, и читают молитвы по-польски; при виде, этого немало пришлось мне поскорбеть и побраниться с священниками, хотя и нельзя обвинить их в этом слишком строго. Дети же, особенно обучающиеся в школах, читают, поют и молятся, по-русски. Одного из крестьянских мальчиков, с хорошим голосом и весьма способного к учению, я взял в свой хор с тем, чтобы обучать его наукам в духовных школах. Простой народ вообще очень невежественный, но очень добр и прост; только, к сожалению, ленив и беспечен в домашнем быту: лесу везде очень много, и их жилища остаются бёз полов. У духовенства постройки общественные, и также большею частию не весьма изящные и опрятные; здесь очень удобно прилагается русская пословица: не красна изба углами, а красна пирогами. Многие из священников предлагали мне такую обильную и изысканную трапезу, что не всегда можно найти такую и в барских хоромах. Несмотря на то, что мое путешествие было во дни поста, нигде не встречалось затруднения к соблюдению церковных правил в рассуждении пищи. Вообще, мало по малу, с Божиею помощию, я начинаю приучать к соблюдению постов не только духовенство, но и мирян, – и не только мирян православных, но и иноверцев, так что в моем присутствии и лютеране удовлетворяются монашеским брашном¹⁰⁹.

Что касается православных храмов Божиих, то некоторые из них в таком убогом виде, что обитателю Москвы и представить трудно. Начинают, правда, возникать, по милости благопопечительного правительства, и довольно благолепные храмы. Наприм., 9-го числа, освящен мною каменный, очень красивый и довольно обширный, храм в местечке Бешенковичах. Неподалеку отсюда созидается и другой, также каменный, хотя и меньших размеров храм. – На сих же днях нам передан, по распоряжению правительства, и мною осмотрен Латинский костел в местечке Чашниках, обширностию и красотою архитектуры превосходящий все наши православные храмы, за исключением разве двух – трех соборных церквей в Витебске и Полоцке».

Ив. Ив. Четвериков писал мне от 18 ч.:

«26го мая с. г. скончался здесь Московский гражданин Матвей Иванович Титов, который при составлены духовного своего завещания, по моему ходатайству, оставил часть из своего имения на нужды Православной церкви нашего Западного края, сделав меня одним из своих душеприкащиков.

По соглашению с прочими душеприкащиками, я настоял помочь нуждам Витебской епархии церковною утварью для 25 церквей, а потому прошу ваше преосвященство имя раба Божия Матфия помянуть в ваших святых молитвах, сообщить нам список 25-ти церквей имеющих нужду в церковной утвари и имя раба Божия Матфия внесть в спнодик тех церквей».

На это отвечал я Ив. И-чу:

«Приношу вам глубокую благодарность за ваше христианское попечение о бедствующих церквах вверенной мне епархии. О упокоении раба Божия Матфия, и о здравии вашем, будет всегда возноситься усердное моление в храмах, кои будут снабжены, по вашему распоряжению, священными и церковными утварями. На обороте сего прилагается список двадцати пяти церквей, наиболее нуждающихся в сих утварях».

Председатель Московского Археологического Общества, граф А. С. Уваров¹¹⁰, уведомляя меня печатным (циркулярным) отношением от 1-го июля за № 870 о Высочайшем разрешении съезда русских археологов, предстоящею осенью, в Москве, просил моего содействия, по мере возможности, к успеху оного.

Главные вопросы, которые имели быть подвергнуты обсуждению на съезде, были следующие: 1) Состояние русской археологической науки и средства к дальнейшему, более усиленному развитию оной; 2) сохранение и приведение в известность памятников, как языческой, так и христианской, древности в России; 3) Точнейшее определение метода и приемов в исследовании памятников, составление подробной инструкции археологических изысканий; 4) составление археологических карт, чертежей и т. п.

2-го июля писала мне из Москвы Н. П. Киреевская:

«Пишу к вам, владыко святый, с надеждою, что ваше доброе сердце не откажет пополнить мою покорнейшую просьбу и тем доставит мне и близкой мне особе истинное успокоение.

Вот в чем дело. Известная вам девица Александра Петровна, которая живет вместе со мною, как родная, ужасно мучается эпитимиею, наложенною ей, давным-давно, сельским священником (его уже нет в живых), случайно бывшим нашим духовником. Когда она ему сказала на исповеди, что употребляла скоромную пищу в посте по болезни, он ужаснулся и сказал: «так вы за скоромную пищу должны делать по 50-ти земных поклонов в день». На возражение, что не в силах этого исполнить по болезни, духовник, непонимающий причины невозможности, не изменил эпитимии. Александра Петровна пробовала исполнять наложенные поклоны, но не была в силах: разболелись ноги. Московские духовники уменьшали поклоны на 20-ть, на 15-ть, но и этих, и даже 3-х поклонов она не в силах делать, и ей действительно очень вредно даже и неземное поклонение.

Неисполнение заповеди духовника ее сильно смущает. Московский духовник сказал так: «мы не имеем права и не можем отменять эпитимию наложенную духовником, а только можем ее уменьшить; а разрешить и снять эпитимию может только Архиерей». Узнавши о сем, я решилась обратиться к вам, владыко святый, и просить вас убедительно сделать милость снять с больной и мучающей себя девицы Александры эпитимию, наложенную за употребление скоромной пищи в посты по болезни, и тем успокоить ее страдающую душу и избавить от беды за неисполнение, в будущем, когда душа ее будет проходить мытарства».

Относительно эпитимии, о которой идет здесь речь, ответ мною сделан на основании наставления, преподанного в книге: «Напоминание священнику об обязанностях его при совершении таинства покаяния» преосвящ. Платона, архиеп. Костромского¹¹¹.

5-го ч.писал я в Муром к своей теще, П.С.Царевской¹¹².

«Есть древнее латинское изречение: hominem doctum comitantur opes, comitaatur honores, т. е. ученому мужу сопутствуют богатство и почести.

Надо мною, якобы над ученым, оправдалось в нынешнем году это изречение.

Правительство рассудило с нынешнего года умножить мое богатство, т. е. возвысить оклад моего жалования. А Государю Императору благоугодно было почтить меня к Светлому Празднику Монаршею наградою. Благодарёние Господу за то и другое!

Мои родные Ивановские, не находя удобным посетить меня, но желая, между тем, видеть меня в новом украшении, просили сделать фотографический портрет и прислать им. Надобно было удовлетворить столь естественному желанию ближайших родных. Подобного желания, думаю, не чужды и вы, и потому, посылая при сем мой портрет и несколько карточек, надеюсь доставить вам некоторое удовольствие; портрет собственно для вас, а карточки разделите между детьми.

Не могу не поделиться с Вами и избытками моего достояния. Посылаю Вам вместе с сим 200 рублей».

11-го числа писал мне из Москвы Ив. Ив. Четвериков:

«Для 25ти церквей Витебской епархии в память Матфия Ивановича Титова назначено послать вашему преосвященству:

25 Потиров с принадлежностями.

25 Дарохранительниц.

25 Дароносиц.

25 Водосвятных чаш.

25 Всенощных блюд.

25 Кадил.

Что уже заказано и будет послано в сентябре месяце».

14-го июля совершилось в Москве в Ставропигиальном Донском монастыре торжество, сходное по существу, но далеко неодинаковое по форме, по внешней обстановке, с торжеством, бывшим 5-го августа минувшего 1867 г. в Троицкой Сергиевой Лавре¹¹³. Разумею празднование пятидесятилетия архиерейства, управлявшего означенным монастырем, члена Св. Синода, Преосвященного Архиепископа Евгения.

Преосвященный Евгений (Казанцев) священнический сын, род. в селе Беляницыне Юрьевского уезда Владимирской губернии 30 июля 1778 г. Оставшись 5ти лет сиротою, лет десяти отдан был в Троицко-Сергиевскую Семинарию и кончил в ней учебный курс в 1800 году. По окончании курса, был учителем и затем профессором в Новоучрежденной митрополитом Платоном Вифанской Семинарии; в 1808 г. вместе с иеродиаконом Филаретом (в последствии Митрополитом Московским) вызван был в Петербург и определен в новооткрытую там Дух. Академию Инспектором; в 1810 г., по ходатайству митрополита Платона, возвращен был назад и назначен Ректором Вифанской Семинарии. В 1818 г., 14-го июля, рукоположен был в Московском Большом Успенском Соборе архиепископом Августином¹¹⁴ во Епископа Курского; в 1822 г. был переведен на кафедру Псковскую с саном Архиепископа; оттуда в 1825 г. перемещен в Тобольск; из Тобольска в 1832 г. в Рязань; из Рязани в 1837 г. в Ярославль. 24-го декабря 1853 г., по причине слабости зрения, уволен на покой с званием члена Св. Синода и с назначением присутствовать в Московской Синодальной Конторе, и вместе с тем управлять Ставропигиальным Донским монастырем.

В день совершившегося пятидесятилетия со дня рукоположения в сан епископа, слепой 90-ти-летний старец удостоен был Высочайшей награды – Ордена Св. Владимира 1-й степени. В Высочайшей при сем грамоте, между прочим, сказано: «Когда наконец, с ослаблением зрения, вы лишены были возможности нести более труды епархиального управления, незабвенный Родитель наш, возведя вас в звание члена Святейшего Синода, указал вашей прозорливости новое поприще» и проч. В тот же день Св. Синод почтил своего старейшего члена приветственною грамотою. Некоторые из епархиальных преосвященных обращались к досточтимому юбиляру частию с письменными, частию с телеграфическими, поздравлениями. Долгом почел и я, много лет пользовавшийся благосклонным вниманием старца архиепископа, приветствовать его с пятидесятилетним юбилеем посредством телеграммы. И в ответ на эту телеграмму получил 27-го того же июля следующее письмо, собственноручно подписанное юбиляром:

«За приветствие ваше с совершившимся пятидесятилетием моего служения в архиерейском сане, выраженное в телеграфической депеше вашего преосвященства 14-го сего июля, приношу искреннюю благодарность и прошу не забывать меня в святительских молитвах ваших»¹¹⁵.

В последних числах июля и первых августа было в г. Велиже четыре опустошительных пожара, коими между прочим истреблены были две церкви – соборная и Никольская и дома причтов сих церквей. Для возобновления и устройства сгоревших церквей приняты были мною особые меры, о чем будет сказано ниже; для вспомоществования же потерпевшим от пожаров причтам немедленно открыта была мною подписка между духовенством витебских церквей. Сколько было собрано по этой добровольной подписке денег, не помню, но эта добровольная и усердная жертва возбудила в сердцах погорельцев чувства искренней благодарности, которую они выразили в письменном адресе на мое имя. Вот содержание этого адреса, препровожденного ко мне при донесении местного Благочинного от 6-го августа за № 185:

«Ваше Преосвященство, Милостивейший Архипастырь и Отец! Повергаясь к святительским стопам Вашего Преосвященства, мы, посещенные несчастием, желаем сказать слово благодарности за принятое Вашим Преосвященством участие в горьком положении нашем; но чувства, с одной стороны горькие от посетившего нас бедствия, с другой – радостные от надежды на Архипастырское покровительство, лишили нас сил сказать то, что следовало бы при настоящем случае. Мы не в состоянии благодарить Ваше Преосвященство, и более чувствуем, нежели говорим; и эти чувства и самые сердца наши приносим к подножию ног Вашего Преосвященства в кроткой надежде на облегчение нашей доли архипастырскими заботами; жизнь нашу обещаем посвятить на всегдашние теплые молитвы за благоденствие Вашего Преосвященства и просим принять от нас сие несостоятельное выражение наших душ. Просим вместе с тем Архипастырски благословить и всех наших благодетелей». (Следуют одиннадцать подписей).

В конце июля посетил меня, мимоездом из Киева, граф Е. В. Путятин¹¹⁶ с детьми своими. Ему сопутствовал известный ученый Англичанин Пальмер¹¹⁷, искавший некогда соединения с Православною церковию и сделавшийся потом рьяным и папистом. По-видимому, главным побуждением для Пальмера посетить Витебск и затем Полоцк служило желание открыть здесь какие либо следы известной истории о Макрене Мечиславской, бывшей будто бы игуменье Минского униатского базилианского монастыря, а чрез то оказать услугу папству.

Сущность помянутой истории изложена в изданной в 1853 г., в Париже, на французском языке книге, под заглавием: «Римъ», – в следующих чертах:

«Летом 1838 г. Минский епископ Семашко¹¹⁸ прежде сам, а после с Минским губернатором Уфаковым (Сушковым?)¹¹⁹ увещевал Мечиславскую и подчиненных ей монахинь присоединиться к православной церкви, стращая их высылкою в Сибирь; после решительного отказа, она, игуменья Мечиславская, с 35-ью монахинями Минского монастыря, ведена была в кандалах в город Витебск, а после в Полоцк; все они подвергаемы были на пути, а после в Витебске и Полоцке, ужасным истязаниям и мучениям, от которых многие из них погибли; в этих истязаниях принимал личное участие епископ Семашко и употреблял монахинь в постройке для себя в Полоцке дворца, при чем погибло 17 монахинь; в 1843 г: Мечиславская с оставшимися в живых монахинями посажена была в лодку на реке Двине и отправлена в Мядзиольский монастырь в Минской губернии; их здесь вновь архиепископ Семашко подвергал разного рода истязаниям; наконец, в апреле 1845 г., когда протопоп Скрыпин, которому поручен был надзор за монахинями, напился с своими прислужниками, они бежали ночью из монастыря, разошлись в разные стороны, и Игуменья Макрена Мечиславская, после опасностей трехмесячного путешествия, прибыла прежде во Францию, а после в Рим».

Литовский Митрополит Иосиф Семашко, прочитавши эту нелепую историю, в 1855 г., 21-го Апреля за № 895, донес, с препровождением французской книги, в которой история эта напечатана, Св. Синоду и доказал, что вся эта история от начала до конца, есть ничто иное, как «невежественное сплетение нелепостей и клеветы».

Но еще прежде, а именно в 1845 г., эта история разглашена была, и притом в более пространном виде, в иностранных газетах, и тогда же была опровергнута русским правительством. Мало того, было признано даже некоторыми из иезуитов, что пресловутая Макрена Мечиславская и ее спутницы оказались женщинами такого поведения и из такого слоя Парижского общества, с какими избегают всякого знакомства порядочные люди¹²⁰.

Все это без сомнения было известно достопочтенному Пальмеру, тем не менее он почел нужным составить у меня же, в гостиной, несколько вопросных пунктов по настоящему предмету, на которые просил меня доставить ему ответы не позднее половины Августа, в Петербург, на имя Графа Путятина, рассчитывая, вероятно, получить хотя один или два благоприятных ответа, но –увы! ошибся в своих расчетах.

Желая исполнить требование своего почтенного гостя, я пригласил дать ответы на предложенные пм вопросы некоторых из Витебских старожилов, бывших свидетелями эпохи воссоединения унии с Православием в 1839 г., а именно: помещика, ревностного католика, I. Слепьца, протоиерея Успенского собора – из воссоединенных, I. Голенбиовского¹²¹ и Секретаря Полоцкой Д. Консистории, К. Квятковского, который в 1839 г. был учеником Богословия в Полоцкой Д. Семинарии.

Помещик Слепьц дал на предложенные ему вопросы следующие ответы:

1) «От 1838 до 1840 г. сколько монахинь Базилианского ордена, находившихся в монастыре Св. Духа, в Витебске, приняли Православие и сколько осталось в унии?»

– Мне по слухам известно, что Базилианского ордена монахинь находилось с 1838 до 1840 г. в Витебском Духовском монастыре три. Из них одна только настоятельница сего монастыря охотно приняла Православие, прочие оставались в унии.

2) «Что случилось с теми из них, которые не приняли Православия?»

– Из непринявших Православия, одна умерла, а другая с настоятельницею, по упразднении Духовского монастыря, переведены на жительство в Полоцкий Спасский монастырь.

3) «Какие насилия, если таковые были употребляемы, употребляемы были против непокорявшихся?»

– Против непокорявшихся монахинь как в Витебском, так и в Полоцком, бывших Базилианских монастырях, никаких насилий употребляемо не было, они и теперь живут свободно в Спасском монастыре, и содержатся прилично от монастыря.

4) «Были ли монахини, отказавшиеся от принятия Православия, высланы из Минска в Витебск для убеждения их к вступлению в Православие»?

– О том, чтобы монахини были высылаемы из Минска в Витебск для убеждения к вступлению в Православие, мне ни лично, ни по слухам, неизвестно.

5) «Если таковые были, то в каком числе и кто была их игумения и имя ее?»

– Не было слышно о прибывших из Минска в Витебск монахинях и игуменье.

6) «По какому поводу и сколько раз приезжал в Витебск преосвященный Иосиф Семашко в продолжении вышеозначенных годов?»

– Мне неизвестно, сколько раз и по каким надобностям был преосвященный Семашко в Витебске, знаю только, что один раз был проездом из С.-Петербурга в Вильну.

7) «Была ли в продолжении тех же годов какая либо церковь униатская или вновь построенная Православная, освященная преосвященным Иосифом в Витебске?»

– В продолжении означенных годов, никакой не было в г. Витебске вновь построенной церкви ни униатской, ни Православной, и преосвященный Семашко никакой церкви не освящал.

8) «Был ли из униатов духовного звания по имени Михайлович духовником монахинь первоначально в Минске, а потом в Витебске, и был ли он употреблен преосвященным Иосифом для насильного обращения тех из них, которые отказывались от вступления в Православие? Умер ли он в Витебске и заступил ли потом его место некто Иванов?»

– Мне об этом совершенно неизвестно, и слухов никаких не было.

9) «Известно ли что-нибудь об общей настоятельнице женских монастырей Княгине Евфросинии Гедимине, жившей в Орше?»

– Об общей настоятельнице женских монастырей Княгине Евфросинии Гедимине, жившей в Орше, мне неизвестно».

Протоиерей Голенбиовский и Секретарь Квятковский дали общий ответ в следующих выражениях:

«Монахиням, как Свято-Духовского Витебского женского монастыря, так и прочих подобных монастырей Белорусской епархии – Оршанского и Полоцкого, предоставлена была полная свобода, в деле воссоединения с Православною церковью. – Так как они не имели никакого влияния на народ, пребывавший в унии, то им всего раз или два предложено было принять участие в общем воссоединении с Православною церковью. Из них, по первому предложению, присоединились: игуменья Свято-Духова, монастыря Екатерина и монахиня Маргарита Мартусевич – родная сестра покойного Полоцкого Епископа Иакова Мартусевича и настоятельница Оршанского женского монастыря Клавдия Щепановская – бывшая в последствии, после Евфросинии Дехтеровой, игуменьею Полоцкой Спасо-Евфросиньевской обители и пользовавшаяся, до самой своей кончины, всеобщим уважением¹²². Прочие монахини остались в унии; им предоставлено было на произвол или жить в обителипо избранию – Полоцкой и Витебской, пользуясь полным, наравне с прочими монахинями, содержанием, или даже отойти на беспрепятственное пребывание у родных. Последним воспользовались только две монахини; прочие остались в монастырях, некоторые из них и до сих пор живы и ежедневно, с благоговением, посещают Православное богослужение; но к Православной церкви не присоединяются; им, правду сказать, никто этого и не предлагает. – Вот все, что случилось как с теми из монахинь, которые приняли Православие, так и с теми, которые остались в унии. Никаких насилий в отношении к тем из монахинь, которые не приняли Православия, не было, да и не было в насилий ни надобности, ни пользы. Местная как духовная, так и светская, администрация, а равно и высшее правительство никогда не дозволило бы помрачать каким бы то ни было пятном столь торжественное событие, как воссоединение миллионов искони Русского народа с Православною церковью, под руководством своих духовных пастырей. Мысль о насилиях могла родиться только в человеке, который был снедаем озлобленностью, бессильною воспрепятствовать ходу события, которое было неизбежным естественным следствием исторической реакции. Греко-унитские пастыри, вовлеченные в несродную им стихию Римского католицизма, боровшиеся, в продолжение более двух веков с притязаниями Рима и Польского правительства, что доказывается бесчисленными формальными делами, и русский народ западных стран Империи, сохранивший, среди всех переворотов, свои предания, бессознательно причисленный к унии, – народ, выразивший столько протестов против насилий своей совести со стороны Польского правительства и Латинского духовенства, – как только, с падением Польши, освободились из-под чуждого гнета и получили свободу, в деле веры, не могли не восчувствовать единодушно желания возвратиться на лоно своей Матери Церкви Православной. Братья по крови не могли не стать снова единомышленными братьями по вере. Какое здесь место насилиям и кому же.... женщинам??? – Нужно удивляться безрассудному риску, выдумывать небывалые насилия и предавать прессе подобный выдумки. Злоумышленная ложь не могла не обнаружиться всеобъясняющим временем. Общественное мнение Европы, возбужденное этими выдумками, осведомившись, как нагло оно обмануто, конечно, не может не обрушиться всею тяжестью негодования на обманщиков.

Что касается монахинь, будто бы высланных в Полоцкую епархию из Минска, для увещаний к принятию православия, то в Минске существовало самостоятельное отдельное Грекоунитское Епархиальное Управление. Тамошний Епископ Антоний Зубко¹²³, наравне с Преосвященным Иосифом Семашко, и Преосвященным Василием Лужинским¹²⁴, бывший первым органом воссоединения, ни в каком случае не уронил бы себя пред паствою высылкою монахинь своей епархии в другую для увещаний.

Поэтому никаких монахинь не было высылаемо из Минска в Витебск, ни из Витебска в Минск, для увещаний. Насилия в отношении к ним – наглая выдумка. Высокопреосвященнейший Иосиф Семашко, в промежуток времени 1838–1840 г. приезжал из Петербурга или Вильны раза четыре на весьма короткое время, с разрешения Высочайшего. Самое продолжительное пребывание его собственно в Полоцке было в 1839 г. именно: с 31 января по 27-е марта. В этот промежуток времени состоялся соборный акт о воссоединении Греко-унитов с православною церковию (12 февраля). Никаких распоряжений, относительно духовных лиц здешней епархии, он непосредственно от своего лица никогда не делал, потому что власть каждого Преосвященного, по канонам церкви и основанным на оных законам гражданским, не простирается далее пределов его епархии. Литовская епархия и Белорусская, а ныне Полоцкая, были отдельными и самостоятельными, и в административных распоряжениях архиереи сих епархий действовали один от другого совершенно независимо.

Никакой Греко-унитской церкви в г. Витебске ни существовавшей, ни вновь построенной, Преосвященный Семашко, не только в период 1838–1840 г., но и ни прежде, ни после, не освящал.

Никакого духовника монахинь базилианского Ордена Михайловича вовсе не было. Каждый монастырь – Полоцкий, Витебский и Оршанский имели своих духовников, но не особых, а из местного приходского или заштатного духовенства. В Витебской обители духовником монахинь был сперва Копецкий, а потом Ропчевский – оба они были духовниками и Преосвященного Василия; а прежде них до воссоединения иеромонах Вениамин из Тадулинского, в Витебской губернии, монастыря (а не из Минска); Иванова также вовсе не было.

Никакой общей над женскими Греко-унитскими монастырями Начальницы по имени Гедимины, да еще из фамилии Княжеской, никогда здесь не было. Как такая личность могла быть, понять очень трудно. Если только есть, в самом деле, какая либо в Риме подобная личность, то, вероятно, мятежная эмигрантка из Польши, подложно назвавшаяся общею Настоятельницею монастырей».

По пути из Витебска к Петербургу Пальмер с Графом Путятиным останавливался в Полоцке и был в тамошнем женском монастыре, где в то время оставались еще в живых две монахини-униатки, с которыми Пальмер имел объяснение по занимавшему его предмету. Вот что доносил мне со слов Игумении Спасо-Евфросиниевского монастыря, о пребывании там Пальмера, священник этого монастыря (он же и Благочинный) I. Слупский от 11-го августа за № 301-м.

«Июля 28 дня посетили Спасскую обитель Генерал-Адъютант Граф Путятин с сыном и дочерью и Англичанин путешественник Пальмер, принявший католическую веру; спрашивали у Игумении: правда ли, что так жестоко поступали, при воссоединении униатов, с базилианками, принуждая их принять Православие; спрашивали, где тот дворец в Спасе, который строили для Преосвященного, заставляя базилианок носить кирпич и глину, морили ли их голодом и били ли, и правда ли, что каменная стена, упавши, убила 20 базилианок. Игумения объясняла им, что это все неправда, и предложила спросить у самих базилианок, которых есть две в Спасской обители; вдруг пригласили базилианку Александру Зуевскую, и она на все вопросы отвечала Пальмеру, что все это совершенная неправда, что их не мучили и не изнуряли, но убеждали словами принять Православие, на что они не согласились и поныне пребывают в Римско-католической вере, – что они очень благодарны Православному Начальству за ту спокойную жизнь, которую проводят, находясь в монастыре и получая содержание, и что их только две остались в здешней губернии.

Пальмер, прощаясь с базилианкою Зуевскою, сказал ей следующие слова: «я отправляюсь в Рим, буду у Папы и доложу ему о вас»; – затем записал их имена – Александру Зуевскую и Евфросинию Ждановскую, причем первая со слезами благодарила Пальмера, Ждановской же не было за болезнию. На вопрос Игумении Пальмеру, отчего так занимает его давно прошедшее дело, он и Граф Путятин отвечали, что они расспрашивают так подробно, чтобы обличить ложь заграничных сочинителей и оправдать Россию, причем много смеялись чудовищным и ложным вымыслам недоброжелателей России; напоследок все они ходили в церковь, поклонялись Животворящему Кресту, молились усердно и взяли по кресту (эстампу)¹²⁵ и книжке жизни преп. Евфросинии.

О Игуменье Княжне Гедимине базилианки ничего не знают, но говорят, что была до 1812 г. Старшею над всеми Базилианскими женскими Униатскими монастырями некая Флориана Микошанка, имевшая пребывание в Витебском Св. Духовском монастыре».

Данные Слепьцем, прот. Голенбиовским и К. Квятковским ответы на предложенные им вопросы я препроводил, по желанию Пальмера, в Петербург на имя Графа Путятина при следующем письме от 15-го августа:

«Сиятельный Граф, Милостивый Государь! Имею честь препроводить при сем Вашему Сиятельству ответы на предложенные г. Пальмером вопросы. Одни из этих ответов принадлежат Польскому помещику Слепьцу, бывшему современником и очевидным свидетелем всего, происходившего в эпоху воссоединения Униатов с православною церковию, и имеющему постоянное местожительство в Витебске; другие ответы сделаны Протоиереем Витебского Успенского Собора Иадором Голенбиовским, который был священником униатским при Витебской Иоанно-Богословской церкви и во время воссоединения Унии проходил должность Благочинного. Статский Советник Квятковский, подписавшийся вместе с протоиереем Голенбиовским, уроженец Витебской губернии, хотя, в эпоху воссоединения Унии, не был еще общественным деятелем, будучи воспитанником Полоцкой Семинарии, ясно помнит все обстоятельства этого события; в настоящее время он занимает должность секретаря Полоцкой Консистории.

Любопытно будет знать, какое употребление сделает достопочтенный Пальмер из препровождаемых ответов на его вопросы».

Но любопытство мое оставлено без удовлетворения; я не получил ни от Графа, ни от Пальмера, даже простого уведомления о том, получено ли мое письмо и препровожденные при нем ответы. Такова вежливость высокопоставленных светских лиц по отношению к нам духовным! Но из этого молчания я вывел заключение, что посланные мною ответы были не по вкусу Католика Пальмера и его протектора и друга – православного Графа¹²⁶.

17-го августа получил я от Игумении Московского Алексеевского монастыря Иларии письмо, при котором она препроводила ко мне пять орлецов для употребления при служении.

Попечитель Виленского Учебного Округа, П. Н. Батюшков¹²⁷ препроводил ко мне 1-й выпуск великолепного издания «Памятников русской старины в западных губерниях Империи», при следующем письме от 19 августа за № 5678:

«На основании Высочайших повелений 3 и 10-го марта 1867 г., при Министерстве Внутренних Дел, предпринято было, под моим руководством, издание памятников Русской старины в западных губерниях Империи, осмотренных мною в 1866 г. Ныне вышел в свет первый выпуск, заключающий в себе памятники Волыни и состояний из 14 рисунков, с объяснительным текстом. Государь Император, удостоив благосклонно принять представленный Его Величеству экземпляр этого издания, Высочайше повелеть соизволил продолжать оное, на основании упомянутых Высочайших повелений.

Из числа доставленных мне экземпляров вышедшего ныне сборника памятников Волыни один экземпляр имею честь при сем представить Вашему Преосвященству».

Получив этот богатый дар 7-го сентября, я писал Его Превосходительству от 9-го числа:

«Препровожденный ко мне при письме Вашего Превосходительства от 19 минувшего Августа 1-й выпуск предпринятого под Вашим руководством издания Памятников Русской Старины в западных губерниях Империи, имел я удовольствие получить 7-го сего сентября.

За таковой, весьма интересный для меня, дар долгом поставляю принести Вашему Превосходительству мою искреннюю благодарность.

Призывая Вам благословение и помощь Божию на продолжение столь важного и полезного издания, с душевным почтением и преданностию имею честь быть»....

24-го августа, в день второй годовщины моего выезда (в 1866 г.) из Москвы, писал я новому Московскому Владыке, Высокопреосвященному Митрополиту Иннокентию, приветствуя его с вступлением на Московскую святительскую кафедру:

«Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь! С того времени, как я имел честь быть удостоенным Вашего приглашения на служение Церкви Божией под Вашим Архипастырским руководством, я храню благодарное и молитвенное воспоминание о Вас, Милостивейший Архипастырь!

Державною волею Благочестивейшего Самодержца, наипаче же вседержавным изволением Верховного Пастыреначальника, Господа Иисуса, Ваше Высокопреосвященство переведены с поприща многолетнего и поистине апостольского служения на отдаленном востоке и поставлены на высоком свещнике великия и преславныя Церкви Московския,

Приимите от меня, Высокопреосвященнейший Владыко, позднее, но тем не менее усерднейшее, приветствие на новой знаменитой кафедре первопрестольного града. Да осеняет Ваш дух и укрепляет Ваши силы к прохождению нового, не менее трудного, хотя и в ином роде сравнительно с прежним, подвига служения Христовой церкви всесильная Божественная Благодать, по молитвенному предстательству о Вас великих предшественников Ваших, Святителей и Чудотворцев Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и, не обинуясь могу присовокупить, Филарета!.

Если я не рассудил последовать некогда призывному гласу Вашего Высокопреосвященства и, по немощи своей, убоялся идти в страну далекую и чуждую, то не могу не пожалеть о том, что мне не суждено было оставаться далее в Москве, дабы, по крайней мере, здесь, усердною, помощию, загладить мою прежнюю вину пред Вами, Милостивый Архипастырь.

Испрашивая Вашего Первосвятительского благословения и молитвы, с чувством глубочайшего высокопочитания к преданности имею честь быть»..

27 ч. получено было мною от Московского купца Ант. Кипр. Куприанова 6 священнических риз, 3 стихаря и две перемены воздухов.

30го ч. я писал жертвователю и благодарил за усердное приношение.

31го ч. получено было мною письмо, из Москвы от Преосвящен. Леонида:

«Вот уже три месяца прошло, как вступил новый Архипастырь на кафедру Платона и Филарета, и почти три месяца, как я пользуюсь полуотдыхом после полугодовых «Севастопольских» подвигов. Утвердив главную квартиру в Петровском-Разумовском, я простираюсь в разные стороны, и к западу – на Сторожи, и к северу в Лавру, но чаще к юго-востоку – на Угрешу. Владыка дал к тому особенное удобство, начав принимать доклады от Дмитровского по вторникам, от Можайского по пятницам. Конечно, доклады продолжительнее, но думаю, что не только для удобства викариев, но и для дела это лучше. В Москве приходится бывать очень часто; поездка непродолжительна и нескучна, а в городе я провожу лишь столько времени, сколько необходимо для дела, дорожа каждой минутой. Не знаю, буду ли жив завтра и что мне предстоит: но готовиться надобно к жизни, которая еще тяжелее пройденной в полугодие между-архиерейства: Владыка получил указ, вызывающий его в Петербург к декабрю... Впрочем, только бы помог Господь Бог, а стоить послужить Архипастырю так, чтобы в отсутствии он мог быть покоен за епархию и без развлечения предаться делам, которые он задумал. Мысль о соборах занимает его преимущественно, и он убежден глубоко, что пока соборный порядок, на древней основе, не утвердится, успеха в действиях иерархии и в жизни церковной ожидать нельзя; что, напротив, при теперешнем бюрократическом устройстве церковного правления и разрозненности епископов, мы дойдем до таких бедствий, о которых заранее и ясного понятия иметь нельзя. Туча мрачная надвигается быстро! Но та ли это туча, на которую с беспокойством смотрел и почивший Архипастырь, когда сказал мне однажды в ответ на предложение оставить для будущего копию с одного замечательного письма его. «Я вижу, сказал он, над нами тучу, которая так разразится, что люди потеряют и способность вспомнить, что было до грозы». Но не ожидая, когда наступит новое время, время церковного управления в церкви, Владыка расположен обратить внимание Св. Синода на то, что главным предметом его синодальной заботливости должны быть не мелочи епархиального управления, а образование людей для занятия епископских седалищ, приготовление для высшего служения церковного таких людей, на которых можно бы было положиться, которым можно было бы во всем вполне довериться. Новый устав училищный ежедневно сокрушает дух его, и он открыто и громко протестует против этого нововведения, в котором видит семя анархии в церкви. Его заботит, конечно, беспомощное состояние духовенства, недостаточность влияния его на паству от оскудения живого с нею общения, а также и необходимость усиления в монашестве начала общежительного. Задач столько, что не только малочисленный Синод со множеством текущих дел, но и полный собор всероссийский, не скоро может их разрешить удовлетворительно. Да подаст Ему Господь силы духа и тела. Теперь он в Лавре и скоро поедет по епархии».

1-го сентября получил я из Казани от Ректора Академии, Архимандрита Никанора¹²⁸ письмо от 24-го августа:

«23-го Августа часов около 3-х я был уже в Казани.

Дорожный человек не состоит в своей власти. И потому при неоднократных порывах написать, не мог выбрать времени, не было кувертов и марок.

И теперь изложу только самое существенное.

Обер-Прокурора и товарища оного не удостоился видеть.

Владыка Митрополит Исидор говорил со мною об о. Инспекторе Александре ¹²⁹ много и долго и грустно и под конец благосклонно. Главную речь играет в его представлении об о. Александре сливочник¹³⁰. Он так и повел свою речь: «Я слышал о нем кое-что из Китая, о его китайской жизни. Но это прошлое. Но то беда, что эти люди вывозят оттуда и к нам китайские нравы, которые хотят продолжать и в России, например, вот несоблюдение постов. Известная история, как я заметил его слугу открыто несущим к нему сливки в пост. И осторожности никакой. Вот такой человек будет воспитателем духовного юношества, на него будут глядеть, подражать, а потом и в жизнь вынесут неуважение к постам будущие священники. При соединении Унии вот в Минске... они требовали, чтоб их не принуждали... Покойный Государь хотел... Нужно было сделать дело, и за сторонними подробностями не гоняться, предоставляя исправление недостающего времени. Что же вышло? Архиереи не соблюдали постов, а за ними последовали и древле-православные, – ну, что же тут хорошего»? Впрочем, Владыка кончил, предоставив дело об о. Александре промыслу Божию, усмотрению Вашего Преосвященства и течению дел.

Новости капитальнейшие: 1) Устав Академический будет введен не ранее как чрез год; 2) Святители мятутся против Обер-Прокурора из-за Устава и Семинарского, но пока всуе; 3) Смоленскому Семинарскому Правлению Св. Синод сделал выговор за исполнение резолюции Преосвященного Иоанна¹³¹; а Его Преосвященству таковой же с употреблением выражения: «Ваше Преосвященство – начальник Семинарии, но в пределах сего Устава». Ваше Преосвященство, на мне за выражение не взыщите, – голая и громкая правда; 4) Нестроения всюду, за исключением Полоцкой Семинарии; 5) О протоиерействе на ректорстве жестко выражаются не только монахи, но и светские и даже протоиереи, – снисходительнее монахи, жестче – светские профессоры; наприм., один: «худой монах на ректорстве лучше лучшего из протоиереев. Эти люди – у которых любовь к науке только на языке, отставшие от всего идеального, ищущие только своих – я»...

Искренно и глубоко благодаря Ваше Преосвященство за Ваше благодушное, прямодушное, терпеливое, непритязательное, благожелательное отношение к Семинарии и к моему недостоинству, молю Бога о долгоденствии Вашем, глубоко-почтительно прошу Вас об Архипастырском благословении Вашем, молю Бога, чтобы в новом моем Архипастыре¹³² Бог послал моему недостоинству ту же благожелательность, какую я видел в Вашем Преосвященстве. Нижайший послушник А. Никанор».

Во второй половине Августа был в Витебске, по служебным обязанностям, новый Попечитель Виленского Учебного Округа, Тайный Советник П. Н. Батюшков, который пред тем заведовал делами по постройке православных церквей в Западном крае и который так много сделал добра для Полоцкой епархии. 25-го августа я пригласил его к себе на дачу к обеденному столу, вместе с Губернатором, и после обеда вручил ему для его супруги, Софии Николаевны, просфору и образ Препод. Евфросинии, Княжны Полоцкой.

Получив эти священные дары, г-жа Батюшкова писала мне от 6-го сентября из Вильны:

«Я не могу выразить Вашему Высокопреосвященству, как я была тронута Вашею доброю обо мне памятью; муж мой, возвратись из Витебска, привез мне просфору и св. икону Преподобной Евфросинии, полученные от Вас, и сказал мне, что 25 Августа, совершая литургию, Вы вынули часть за мое здоровье. Это число одно из самых знаменательных в моей жизни: я венчалась 25 августа.

Итак еще раз приношу мою живейшую признательность и прошу не забывать меня и впредь в молитвах Ваших».

По поводу опустошительных пожаров, бывших в Июле и Августе в г. Велиже, было составлено и мне представлено в списке следующее воззвание о помощи от лица пострадавших причтов и Велижских граждан:

«25 июля, 1-го, 11-го и 12-го августа постигло страшное г. Велиж бедствие –опустошительнейшие пожары. Жертвою пламени были две каменных православных церкви: Св. Духовский собор и Никольская с большею частию их имущества и домы Священно- и церковно служителей, а также 4/5 обывательских домов со всем имуществом.

Город Велиж пред сим несчастием принадлежал к числу самых лучших уездных городов Белоруссии, как по обширности и опрятности зданий, так и по числу и благосостоянию жителей. В нем было несколько значительных торговых домов христианских, что в западных губерниях Империи, где несоразмерно преобладает в городах еврейское народонаселение, большая редкость. Нфсчастие пожара превратило этот цветущий, сравнительно с прочими, город в пустыню. Не осталось в собственном смысле ни одного не только порядочного, но и бедного дома в самой лучшей и большей части города. Уцелело лишь беднейшее Задвинье.

Поразительно печальный вид представляют сгоревшие храмы, так недавно обновленные усердием благочестивых Велижан. Остаются одни и то значительно поврежденные стены. Бедствие погорельцев неизобразимо. Духовные пастыри и их духовные дети положительно не имеют ни крова, ни пищи, десятками семейств теснятся в шалашах и уцелевших по окраинам города лачужках, негде купить даже насущного хлеба. Сострадание окрестных бедных селений, при всем сочувствии к страданиям ближних, может доставить слишком скудное пособие, и то на самое короткое время.

Осень настала; страшным призраком для несчастных приближается зима. Что будем мы делать и что должны испытать без жилищ, без одежды, без хлеба – и сами и наши старики и дети? Одно сострадание наших братий ближних и дальних может спасти нас от голодной смерти и повальных болезней. Простираем к ним и вопли страдания и молящие руки. Ради Христа Спасителя помогите нам, чем кто может».

Воззвание это было предназначено для печати, но где оно было напечатано, не помню.

Об оказании пособия на возобновление погоревших храмов – Соборного и Никольского прихожане той и другой церкви обращались к Главному Начальнику края и, вероятно, получили.

С своей стороны и я оказал погоревшим церквам денежную помощь, уделив из собранной мною в Москве суммы 610 рублей.

Товарищ Обер-Прокурора Св. Синода Ю. В. Толстой, отношением от 23 Сентября за № 4450, извещал меня о награждении, в следствие моего ходатайства, потомственного почетного гражданина Московского купца А. Толоконникова¹³³ орденом Св. Станислава 2-й степени с Императорскою Короною, за сделанное им в Витебский кафедральный собор пожертвование. На другой же день я поспешил уведомить об этом почтенного жертвователя и поздравить его. Вот что писал я Толоконникову от 27-го:

«Спешу принести вам искреннейшее поздравление с Монаршею наградою.

Вчера г. товарищ Обер-Прокурора Св. Синода официально уведомил меня, что Государь Император, по всеподданнейшему докладу Обер-Прокурора Св.Синода о сделанном вами пожертвовании в Витебский кафедральный собор, Всемилостивейше соизволил в 20-й день текущего Сентября наградить вас за усердие к Св.Церкви орденом Св. Станислава второй степени, украшенным Императорскою Короною, – присовокупляя, что орденские знаки и грамота будут доставлены ко мне, по получении их из Капитула Орденов.

Такое приятное известие тем более меня обрадовало, что я начал было уже сомневаться в своем успехе относительно вашего награждения. Причиною позднего представления Государю Императору о вашей награде, очевидно, был отъезд Г. Обер-Прокурора в Апреле за границу.

Для меня весьма приятно было бы лично вручить вам Высочайшую награду. Не рассудите ли, во исполнение данного вами обещания, посетить меня в настоящее время? – Если найдете это удобным, покорнейше прошу меня о сем уведомить. Но чтобы точнее определить время вашего ко мне прибытия, я полагал бы, по получении из Петербурга орденских знаков и грамоты, предварительно уведомить вас о том телеграммою».

29 ч. писали мне из Вильны злосчастные Редактор-Издатель «Вестника Западной России» К. Говорский и Редактор-Сотрудник И. Эрмич, обращаясь ко мне с слезною просьбою такого рода:

«Отстаивая принципы нравственно-религиозные, борясь с напором религиознополитического индифферентизма, «Вестник Западной России» весьма естественно сделался мишенью для выстрелов, предметом ненависти, для всех космополитов и жалких цивилизаторов. Мы уже не говорим о врагах Православия и русской народности: они не поскупились бы ни на какие жертвы, чтоб избавиться от такого антагониста, как Вестник Западной России.

Совокупные усилия и врагов и лжебратий не могли не привести к желанной ими цели; «Весть»¹³⁴, «Новое Время», «С,Петербургские Ведомости», изрекши всяк зол глагол на ны лжуще, требовали нашего изгнания «правды ради», и подорвали более чем на половину нравственный и материальный кредит «Вестника»; число друзей его заметно уменьшается, энергия его деятелей ослабевает, силы их истощаются в бесплодной борьбе с массами нападающих, с сеятелями плевелов, протекторами всякого отрицания.

Такое безотрадное положение наше и дела, достойного лучшей участи, побудили нас обратиться к представителям в крае доброго начала, к первенцам Православия и русской народности, родным для нас и по духу, и по плоти, с нашей мольбою не оставить нас одинокими и беспомощными в борьбе с врагами церкви и отечества и, на зло им, защитить «Вестник Западной России» от погибели, близостью которой они уже услаждают свою злую душу. Для достижения этой благодетельной не для «Вестника» только, но и для вверенного пасению Вашему Христова стада, цели, осмеливаемся просить смиреннейше ваше преосвященство усилить выписку «Вестника» подведомым вам духовенством, по уменьшенным ценам, и именно: вместо объявленных 8 по 5 рублей за экземпляр текущего 1868 г. Только крайность и до 1500 имеющихся в редакции излишних экземпляров Вестника могли довесть нас до такого понижения его цены, которое соответствует стоимости издания для самой редакции».

30го числа писал мне К. И. Невоструев:

«Давно и предавно должен бы я был писать, но занят был то Апологией на вышедшие книги описания¹³⁵, то «Рассмотрением книги И. Хрущова: «Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преп. игумена Волоцкого». Спб. 1868.¹³⁶ Первое в Академии наук пошло уже в ход, не знаю только, какой будет иметь исход. А второе доселе еще с рук не сошло. Сочинение Хрущова написано весьма искусно, тонко, с ученою обстановкою и увлекательно к унижению преподобного и всей древлерусской церкви, против монастырей, против преследования ересей и вольномыслия; там подрываются жития русских святых, дается почти преимущество некоторым раскольничьим мыслям. Но, с Божиею помощию, не щадя времени, думаю, что довольно нашел я в коренных источниках, отчасти доселе нетронутых, доказательств против всего этого; только полагаю, что они-то и повредят труду и моей личности, при несомненной протекции многих академиков Хрущову, зятю Поленова¹³⁷. Впрочем, проезжавший архиепископ Макарий¹³⁸ изволил интимно сказать мне, что и сам он в продолжении своей истории русской церкви коснулся означенного сочинения Хрущова, и в С.-Петербурге в заседаниях академии хотел спросить мою рецензию и предохранить ее от сложения под сукно.

Экземпляр «Слова св. Ипполита об антихристе»¹³⁹ в переплете на веленевой бумаге усерднейше приношу вашему преосвященству, и два на простой бумаге благоволите дать таким лицам, кои бы имели влияние на беспоповцев, а впрочем, как сами вы усмотрите. Издание стоило больших трудов и издержек в 1000 руб.; 1200 экз. на счет Перервинских сумм; веленевой бумаги экземпляров на 50 пожертвовал для подносов А. И. Хлудов¹⁴⁰. На сбыт, впрочем, есть надежда и сгоряча мне даже говорят, что мало отпечатано. Слово как то подошло к современным обстоятельствам нашего раскола. Московские и прочие окружники, недавним сборищем в Белокринице почти совсем отлученные от общества старообрядцев и объявленные еретиками, в главе Илариона Георг.¹⁴¹ и других решились писать и действовать в обличение противной партии и в защищение своих мыслей и новых сближений с церковию, а в издании Ипполитова слова находят для себя немалую поддержку, особенно в 172 прим. Отец Пафнутий¹⁴² совсем перешел в православие и поступает на жительство опять к нам в Чудов. Проектируется даже братство против раскола, затеваемое А. И. Хлудовым, в коем одним из первых двигателей будет о. Пафнутий¹⁴³.

Высокопреосв. владыка наш сильно восстановлен и во всеуслышание говорит против нового устава семинарий. Да и проехавший недавно Москвою высокопреосв. Макарий также недоволен им, равно как и Киевский Митрополит¹⁴⁴. Было бы только у всех их единение! А в Петербурге (ut pro secreto scribam) готовятся еще горшие реформы, именно, чтобы архиереи были женатые, вдовые дьяконы могли поступать во священство, монастыри уничтожить. Мнения обо всем этом уже разведывали хитро у нашего владыки, но на первое он решительно несогласен, на последнее – с условиями, на среднее соизволяет. Что то будет!? А обер-прокурор, слышно, уже действует против Владыки. Но Архипастырь говорит, что безбоязненно будет свидетельствовать об истине, хотя бы опять обратили Его в ту сторону, из которой он произошел и сюда прибыль.

По новому уставу из 300 учеников училищ, представленных к переводу в Семинарию, после экзаменов ровно половину возвратили назад, хотя и многие достойны были перевода. – Для таковых Владыка сделал распоряжение открыть свои классы с жалованьем наставникам от сумм епархии или кафедры, не знаю. Да приобретен большой каменный дом с флигелями, службами, большим садом и с землею в смежном с Угрешою селении Острове, принадлежавший прежде гр. Орловой. В нем предполагается открыть богадельню для духовных. В Черкизове¹⁴⁵ старый развалившийся архиерейский дом определен к сломке и вместо его подалее от воды и ближе к саду решено построить новый деревянный большой дом, с церковию в нем, тысяч в 60-т. Завтра, кажется, и закладка будет. У себя на Троицком подворье Владыка устроил с двух сторон к саду высокую и длинную крытую галерею на столбах, для моциона.

Общество любителей духовного просвещения будет издавать Епархиальные Ведомости ¹⁴⁶, и о. Иаков¹⁴⁷ хлопочет завести при своем монастыре или где инде свою духовную типографию».

1-го октября приветствовал меня со днем ангела испр. д. Велижского Благочинного, Свящ. Вл. Щербов, в таких выражениях:

«Настал радостный день Вашего Ангела и я осмеливаюсь от души и сердца приветствовать с ним нашего незабвенного Владыку и Святителя!

Да продлит же Всеблагий Господь бесценную жизнь вашу, на много и премного лет, для радости православного духовенства, о благе которого Вы постоянно заботитесь, для благолепия храмов Божиих, об украшении и поддержании которых Вы неусыпно печетесь, и для возвышения православия!»

Преосвященный Игнатий, Еп. Можайский, приветствовал меня, купно с монастырскою братиею, в 1-й день октября. Я поспешил благодарить Его Преосвященство за такое братское приветствие. 5-го ч. писал я ему:

«Приношу Вашему преосвященству и почтенной братии Вашей обители мою искреннюю благодарность за дорогую о мне память и приветствие меня с ангелом.

Весьма отрадно было мне снова услышать знакомый голос после столь долгого, глубокого молчания. Не позволяю себе допытываться, какие были причины сего молчания, но желал бы быть уверенным, что не мною был подан повод к прекращению взаимных письменных сношений...

С того времени, как пресеклась Ваша письменная со мною беседа, много утекло воды, много совершилось надо мной и около меня событий, и радостных и печальных, приятных и грустных. Припомнить теперь все это и невозможно, да и нет особенной надобности. Начну речь с того, что более всего занимает меня в настоящую минуту. Не безызвестно, конечно, Вам, что у меня взяли Ректора Семинарии¹⁴⁸ на таковую же должность в Казанскую Академию. Не без сожаления пришлось мне расставаться с ним. На его место надлежало выбрать кандидатов. Выбор пал было на Инспектора Петербургской Академии Архимандрита Хрисанфа¹⁴⁹, но он отказался от предложенной ему чести. Баллотировано было еще три кандидата, но ни один из них не получил достаточного числа избирательных шаров. После сего семинарскому Правлению ничего не оставалось более делать, как избрать кандидатом на Ректорскую должность Инспектора Семинарии, Иеромонаха Александра¹⁵⁰, но без баллотирования, так как он не имеет степени Магистра. Избранного кандидата я решился представить Св. Синоду, присовокупив о нем и свое ходатайство. Будет ли иметь успех это ходатайство, неизвестно. В случае отказа, я думал бы пригласить на Ректорскую должность в Полоцкую Семинарию моего ученика и постриженника о. Симеона¹⁵¹, Инспектора Московской Семинарии, но не уверен в его согласии. Не примете ли на себя труд, Преосвященнейший Владыко, при удобном случае, испытать мысли о. Симеона относительно моих намерений о нем, на тот случай, если Св. Синоду не угодно будет утвердить в Ректорской должности представленного мною кандидата, и, какой получите ответ от испытуемого, благоволите мне сообщить. Уверьте при этом о. Симеона, что это будет до времени храниться в совершенном секрете; и, если понадобится мне заводить об этом формальное дело, я не иначе приступлю к сему, как предварительно испросив соизволение Высокопреосвященного Митрополита».

Преосвященный не замедлил ответствовать на мое письмо; и вот что он писал от 9-го числа:

«Усердно благодарю Ваше Преосвященство за братское письмо. День Вашего ангела торжествовали мы в Покровской церкви, и при принесении Бескровной Жертвы Ваше имя было воспомянуто, как и всегда воспоминается.

По получении Вашего письма вчера вечером, ныне утром поспешил я исполнить поручение Ваше, и имел беседу с Москов. Префектом. Он очень благодарен за доброе внимание, но говорить, что близость к родным удерживает его от намерения переселиться из Москвы. С своей стороны думаю, что представление об о. Александре будет утверждено.

Что касается здравия здешнего Первосвятителя, то оно может радовать пасомых. Он уже успел посетить Можайск, Верею, Рузу, Звенигород, Воскресенск и Серпухов. Много в нем свежести и энергии.

Товарищ наш по академии, о. Павел (Алексий Попов) Ректор Вологодской Семинарии недавно проехал чрез Москву для рукоположения во Епископа, Викария Вологодского.¹⁵² Здесь теперь постоянно проезжают новопосвященные.

P. S. За долгое молчание прошу прощения. Никому в сие время не писал, тем не менее часто воспоминал о Вашем Преосвященстве с любовию и уважением».

Не остался и я в долгу пред Его Преосвященством; я поспешил поблагодарить его за дружественное послание и писал ему от 24 числа того же месяца:

«Усерднейше благодарю Вас за скорый ответ на мое письмо. – Я не настаиваю на моем желании относительно о. Симеона, но на его предлог к отказу от предлагаемой ему должности не могу не указать ему на то, что написано было в подобном случае приснопамятным покойным Святителем Филаретом почившему также старцу Гавриилу¹⁵³ в письме к последнему, помещенном в последней книге Чт. Общ. Ист. и Др. под № 3. Могу присовокупить к сему еще и то, что придется же рано, или поздно, о. Префекту оставить родную Москву; но чем позднее, тем тягостнее будет разлука с родиною и с родными. Это дознано мною по собственному опыту. Будь я взят из Москвы с должности Синодального Ризничего, я не был бы к ней так еще привязан и для меня не так ощутительна была бы разлука с нею».

7-го Октября писал мне из Николо-Угрешского скита Преосвященный Дмитровский Леонид:

«Пишу вам и усерднейшее поздравление к вам посылаю из Скитской келлии. Желания мои вам – давно вам известны.

Новости наши. Владыка пользуется кратким временем, ему остающимся, для обозрения епархии: был в Верее, в Можайске, в Бородине, в Рузе, в Волоколамске, в Воскресенском, в Саввине и Звенигороде, в Аносине, в Давидовой, в Серпухове. Мне, в виду трудностей приходящего зимнего времени, дает некоторую свободу к выездам. Благодаря Бога, я около 4 месяцев ни разу не ночевал в Москве, ни разу не обедал на Саввинском подворье и к ряду 103 дня купался в разных проточных водах. Владыка слушает мой доклад по вторникам, преосвящ. Можайского – по пятницам, и говорит много, откровенно и мудро. В одном собрании, лицу высокостоящему, которое заговорило о белых архиереях, Владыка закрыл уста словом энергическим: я первый не буду иметь общения с таким архиереем. Смотря на монашество, как на существенное свойство православия, Владыка говорит: «да, правда, что нужно его исправить и укрепить: оно ослабело. Кто скажет мне, что ослабевшее монашество уничтожить должно, тому я скажу: не нужно ли, по Вашему, и ослабевшее христианство уничтожить?» О соборах речь на его устах постоянно. Что то Бог даст, а время отбытия его не далеко. Нужна общая молитва о нем».

На это письмо отвечал я 18-го числа:

«За приветствие Ваше, приношу Вам мою искреннейшую благодарность; в доброжелательстве Вашем я вполне уверен: оно засвидетельствовано и доказано многократными опытами.

Желал бы я, чтобы Вы почаще уединялись в Угрешскую пустынь и оттуда дарили бы меня приятными и интересными посланиями.

Мысли и начинания преемника Платона и Филарета весьма одобрительны и утешительны: дал бы ему Господь силу, и мужество осуществить, по возможности, эти благоплодные мысли и привесть к желаемому концу благие начинания. Но, как гласит присловие, один в поле не воин: хорошо, если он обретет себе в среде высшей иерархии единомысленных и верных союзников. Москва и Петербург, по моему наблюдению, составляют два противоположных полюса: что утверждает Москва, то отрицает Петербургу и наоборот. От предстоящей зимней сессии, как выражаются некоторые светские газеты, Св. Синода, судя по его настоящему составу, надобно ожидать решения каких-нибудь чрезвычайных вопросов. Любопытно бы знать, с какими вопросами и предположениями явились или явятся в эту сессию Киевский¹⁵⁴ и Харьковский¹⁵⁵ Владыки. Великая разница между личными объяснениями и письменными сношениями. Что может сойти с рук и произвести, может быть, надлежащее действие вблизи, при личном собеседовании, не обходится иногда без неблагоприятных последствий вдали, при письменных заявлениях.

Ваше летнее времяпрепровождение заслуживает похвалу и одобрение. Можно полагать, что Вы чрез это достаточно укрепились для зимних сессий на Саввинском подворье в виду новых, предстоящих Вам, «Севастопольских» подвигов, по случаю отбытия в Петербург Первосвятителя. Любопытно будет мне узнать, какая разница будет в предстоящем Вашем положении и в Ваших письменных сношениях сравнительно с тем временем, когда покойный Владыка временно оставлял Москву и поселялся в Лавре.

Не могу и я не похвалить себя за благоразумное препровождение истекшего лета. С 5-го мая и по 27-е августа я пользовался не только воздухом и довольною прогулкою но полям и лугам моей очень красивой дачи, но и водою. По совету врача, я решился начать купанье в быстрой ключевой воде речки, протекающей пред окнами моего загородного дома, и почувствовал от сего значительную пользу. Купанье мое продолжалось с 22-го июня по 14-е августа, по два раза ежедневно. Но тем не кончилось мое гидропатическое леченье; я продолжаю его и теперь, только в ином виде, т. е., посредством мокрой простыни. Думаю, что, при этом водолечении, более или менее притупится чувствительность моей кожи, и я менее буду подвергаться простуде, от которой до сих пор так часто страдал.

8-го числа было у нас торжественное открытие Витебско-Орловской железной дороги. Между участниками в торжестве, неожиданно для меня, оказался В. И. Романовский¹⁵⁶, который передал мне Ваш поклон и с которым хотелось было мне побеседовать о Москве, но к сожалению не удалось».

К сожалению все добрые мысли и намерения, какие столь открыто проповедовал новый Московский Владыка пред отправлением своим в Петербург для присутствования в Св. Синоде, рассеялись почти бесследно в мрачной и пасмурной атмосфере Петербургской. О соборах не слышно до сих пор ни слова, ни речи. Мысль об общежитии монастырей принята к сведению, но до сих пор остается без особенного приложения к делу. Протест против новых училищных уставов оказался совершенно бессильным, и протестовавший потерпел, говоря современным языком, полное фиаско.

16го ч. получен был мною от причтов с церковными старостами Городокского благочиния и от чиновников и граждан г. Городка благодарственный адрес за снабжение церквей священными утварями и ризничными вещами. Вот содержание этого адреса:

«С Твоим явлением в этот край, воссияла здесь наша Отеческая православная вера новым светом. Твоими попечениями и трудами украшаются здесь Божии храмы новым благолепием и ни один уголок Твоей паствы не забыт Тобою, не забыты и мы. С радостию и торжеством получили мы драгоценные дары Твои: священные облачения, сосуды и проч., которыми обогатятся и наши бедные церкви.

Чем же в состоянии мы возблагодарить за такие заботы Твои об нас, Милостивейший Архипастырь!

За Твою любовь к нам мы можем только любить Тебя и, чтобы выразить нашу любовь, мы будем сами и завещаем нашим детям и внукам святить день Твоего Ангела и приносить особенно в день этот во храме Божием молитвы, да сохранит Бог на многие лета драгоценную нам жизнь Твою.»

24-го октября начальница Полоцкого (в Витебске) училища девиц духовного происхождения Баронесса Боде¹⁵⁷ представила мне записку следующего содержания:

«Помпей Николаевич Батюшков¹⁵⁸ в бытность свою 25 августа сего года в Витебске, вызвался устроить для строющейся при Полоцком училище девиц духовного звания церкви иконостас дубового дерева со всеми иконами. По желанию его, мера иконостаса была ему доставлена.

12 сего октября из канцелярии Его Превосходительства получено отношение, из которого видно, что г. Батюшков входил по этому предмету в сношение с г. Четвериковым¹⁵⁹, который в ответе своем ничего не обещает, но и не отказывает. В первой половине будущего 1869 г. церковь будет уже отстроена.

Начальница училища желала бы знать, можно ли надеяться на устройство г. Четвериковым иконостаса, или нужно будет искать для того других средств.»

Обещанный иконостас, о котором идет здесь речь, устроен был, как увидим далее, заботами И. И. Четверикова. В тот же день писал я К. И. Невоструеву:

«Усерднейше благодарю Вас за благожелательное приветствие меня со днем ангела, а также за Ваш дорогой дар.

Из двух экземпляров Вашего многоученого и весьма полезного труда¹⁶⁰ один я отдал в Семинарскую библиотеку, а другой думаю подарить кому-либо из сельских священников, наиболее подвизающихся в борьбе с беспоповцами. Начал было я читать, тотчас по получении, Вашу интересную книгу, и, не дошедши до конца, остановился, по причине ежедневных преткновений и препятствий к занятиям подобного рода, и не знаю, скоро ли опять возьму ее в руки. Таково положение епархиальных властей! Ублажаю Ваше мирное и безмятежное собеседование с музами и вседушевно желаю Вам дальнейших успехов на поприще Ваших честных и неутомимых трудов.

Слыша о благих начинаниях и предприятиях нового Московского Первосвятителя, душевно радуюсь и молю Господа, да подаст ему силу и мужество к преодолению всех препятствий, какие неизбежны при совершении каждого доброго дела.

Достопочтенного. О. Пафнутия, по благодати Божией, окончательно соделавшегося истинным сыном Православной Христовой церкви, братски приветствую и лобызаю.

Препровождаемую при сем книгу¹⁶¹ прошу принять от меня, яко малое воздаяние, за Ваши великие и многочисленные дары. По пословице, за лычко платят ремешком; а я наоборот, за ремешок плачу лычком. Извините! чем богат, тем и рад!»

24 числа писал я в Москву Почетному Блюстителю Полоцкого д. училища купцу И. С. Камынину:

«Вам угодно знать, в чем наиболее нуждается Полоцкое училище, в денежном или вещественном пособии.

На сделанный мною о сем запрос Смотритель училища донес мне, что в настоящее время главнейшие нужды по училищу суть следующие:

1, Недостаток для казеннокоштных учеников теплой одежды, по которому многие из них, в зимнее время, не могут бывать даже при Богослужении.

2, Спальные одеяла существуют с сороковых годов без перемены.

3, Спальных принадлежностей – простынь и наволочек имеется одна только перемена.

Вот в чем заключаются существеннейшие нужды Полоцкого училища.

Какой бы из этих трех нужд Вы не заблагорассудили удовлетворить, училище равно обязано будет Вам глубокою признательностию.

Принесенная Вами на пользу бедных сирот жертва, без сомнения, благоприятна будет и пред очами Небесного Отца сирых и вдовиц, и не только благоприятна пред Богом, но и для Вас самих не бесплодна. Блажен разумеваяй на нища и убога: в день лют избавить его Господь».

В ответ на это почтенный Иван Степанович прислал мне при письме от 24-го Ноября 300 руб., на исправление означенных в моем письме нужд Полоцкого училища.

За это приношение я не замедлил выразить ему свою искреннюю признательность и 30-го того же Ноября писал ему:

«Посланные Вами при письме от 24-го сего Ноября шесть серий (300 р.) на потребности Полоцкого д. училища мною получены 28 числа и переданы по принадлежности. Училищное начальство не замедлит, конечно, уведомить Вас о получении сих денег и поблагодарить Вас.

Прошу Вас принять и от меня душевную признательность за Ваше человеколюбивое и Боголюбивое приношение на пользу истинно-нуждающихся. Да не лишит Вас Господь блаженства, обещанного разумевающим на нища и убога!

О Вашем усердном приношении доведено будет до сведения и высшего Начальства».

27-го числа я получил письмо от С. К. Смирнова¹⁶². Он писал мне:

«Простите меня великодушно за продолжительное молчание.

Вероятно уже Вы имеете из Москвы сведения о нашем новом Митрополите. Он оказывается Святителем с прямым и твердым характером. Уставы Семинарский и Академический ему во многом не нравятся, и он ни от кого не считает нужным скрывать, что в Петербурге будет крепко ратовать за свои мысли. Дай Бог, чтоб он нашел поддержку себе в Членах Св. Синода.

В Московском Семинарском Правлении продолжаются прежние споры и распри, и Владыка имел случай сделать Начальству Семинарии строгое замечание. Впрочем, главный спорщик К. оставляет Семинарию и переходит в Петербургскую Академию. Но в Семинарию переходит не уступающий ему в ораторском искусстве М.

Поздравляю Вас с новым Губернатором. П. С. Казанский¹⁶³ отзывается о Токареве, что прежде это был хороший человек, а каков теперь, не знает. Дай Бог, что бы он умел оценить Вас!

От О. Ректора¹⁶⁴ узнал я, что в Лавре был Ваш Ректор о. Никанор. И Ректор с ним мог видеться не более 10 минут, я с своей стороны очень сожалею, что не видал его. Один из профессоров Казанской Академии, бывший у меня на обратном пути из Петербурга, говорил, что благоприятели Никанора все силы употребили, чтобы окончить дело перемещения его в Казань до возвращения Обер-Прокурора из-за границы. Главным деятелем был в этом случае товарищ Никанора Чистович¹⁶⁵. Больших трудов стоило ему и В. Б.¹⁶⁶ уговорить Ю. Толстого¹⁶⁷ утвердить Никанора на новом месте, но, если бы Д. А. Толстой был в эту пору в Петербурге, Никанору не бывать бы в Казани. Удержите эти слова при себе.

Все наши наставники здравствуют; только один Василий Никифорович¹⁶⁸ лечится и пребывает до сих пор в Ялте. На место А. Л. Катанского¹⁶⁹ к нам поступил Мансветов¹⁷⁰. Чрез год ждем введения устава, а теперь по поручению Владыки конференция сделала с своей стороны несколько на него замечаний».

Новый Витебский Губернатор, Вл. Никол. Токарев, о котором упоминает в своем письме С. К. Смирнов, назначен был в Июле из Тамбовских Вице-Губернаторов. Человек способный и деятельный, но характера крутого и властолюбивого; не отличался и религиозностию. О характере г. Токарева можно судить по его первой встрече со мною. Явившись ко мне в первый раз на дачу, – это было в Августе, – с кем-то вдвоем, он прямо обращается ко мне с такою просьбой: «я слышал, что ваши священники любят вмешиваться в чужие дела: прошу им запретить это». Такое начало знакомства со мною нового начальника губернии показалось для меня очень странным и не обещало впереди добрых взаимных отношений. И, действительно, между мною и г. Токаревым, во все время его управления Витебскою губерниею, продолжавшегося года полтора, не было мира и согласия, тем более что он доводился в каком то родстве с начальником края Потаповым.

Начальник Витебской губернии г. Токарев, не ограничиваясь исполнением своих прямых обязанностей и не довольствуясь принадлежащею ему по праву властию над его подчиненными, присвоил себе неподобающее ему право над лицами ему неподведомыми. Он отдал строгий приказ всем полицейским чиновникам наблюдать за поступками и действиями православных духовных лиц и о замеченном немедленно доводить до его сведения. В следствие такого повеления, Пристав 6-го стана Люцинского уезда, рапортом от 24-го Октября, довел до сведения Его Превосходительства о священнике села Михалова Ф. Заволоцком, что будто бы этот священник прибил к католическому (придорожному) кресту, находящемуся против православной часовни, жестяную кружку для вкладов усердствующими католиками денег и что деньги эти еженедельно относятся к нему на дом.

Г. Токарев, с полным, конечно, убеждением в справедливости доноса, почел долгом препроводить ко мне копию с рапорта Станового Пристава при официальной бумаге от 12 ноября за № 7854.

Получив эту бумагу, я предписал местному Благочинному произвесть, по содержанию означенного рапорта, обстоятельное дознание, и что же оказалось? Оказалась совершенная ложь и клевета на православного священника. Таково было тогда положение в Западном крае православного духовенства и таковы были отношения к нему православных светских властей!

13 ноября писал мне из Москвы К. И. Невоструев:

«За письмо приношу вам искреннюю благодарность. К академии в нынешнюю поездку имел я отношение, по той причине, что Сербский Владыка Михаил¹⁷¹, не писав ко Владыке нашему, ни к о. Ректору, в письме своем поручил моему ходатайству пред духовным Начальством двух прибывших от него Сербских студентов для получения высшего образования в Моск. Дух. Академии. В Сербских молодых людях, пишет Владыка, с некоторого времени пробудилось особенное стремление ехать в Россию для образования; охотники являются каждый почти день, но Владыка, при всем им сочувствии, должен отказывать им, чтоб избавить Русское Начальство от тягости и неудовольствия. Четырем студентам, посланным в Киевскую и Петербургскую Академии, Владыка Сербский дал пособие, а этим двум уже не мог. К счастию, о. Наместник Лаврский¹⁷² принял их на содержание Лавры, приобща к трем Русским, также от Лавры содержимым, а Владыка благословил сие.

Издание мое об антихристе¹⁷³ хорошо раскупают раскольники, довольны книгой и даже пишут мне благодарственные письма. По внушению и просьбе их в «Душеполезном Чтении» и отдельно думаю напечатать 172-е примечание об имени Иисус, сделавшееся теперь в среде их именно знамением пререкаемым¹⁷⁴. Имя Иисус вполне и двукратно написано на памятнике св. Ипполита; ныне в недавно открытом его сочинении против ересей нашел я к великой радости прямое свидетельство св. Ипполита о правильном писании этого имени. Он говорит об этом тоже самое, что и приведенная мною на стр. 151 Сивилла Кумейская. Авторитет Ипполита одинаково важен как для окружников, так и для раздорников и всех вообще раскольников. Наши Московские старообрядцы в защиту Окружного послания собираются сделать отпор Белокриницкому глаголемому большому Собору. Не дремлет и заграничная печать раскольничья: недавно там написали что-то против статей Павла Прусского¹⁷⁵. Св. Синод внушил последнему дать им на то ответ, который теперь и приготовлен уже и скоро явится быть может и в «Душеполезном Чтении». – Да тот же Павел Прусский, человек вообще почтенный, начитанный, умный, издает теперь по побуждению Окружников, к нам уже приближающихся, в одной книге Слав, шрифтом все свои статьи по расколу¹⁷⁶. Я бы рекомендовал и Вашему Преосвященству выписать их для раскольников Ваших экземпляра два–три. Павел и эти статьи его имеют большое влияние на раскольников.

«P. S. С нового года у нас в Москве будут издаваться Епархиальные ведомости с самою обширною программою в неофициальной части, притом с гонорарием за статьи. Жатва многа: сколько то и каких обрящется делателей».

13-го ч. писала мне из Петербурга Игумения Зосимовского-Одигитриевского монастыря (Моск. еп.) – Вера¹⁷⁷:

«Вот уже три недели как я в Петербурге и все это время нетерпеливо рвалась припасть к святительским и отеческим стопам Вашим; но некоторые затруднительные мои обстоятельства не допускали! – Наконец, по милости Божией, Его святою помощию, за Ваши святые молитвы и Вашим благословением, сего 15-го ноября выеду из Петербурга к Вам, дражайший Отец мой.

Сам Господь да известит святую душу Вашу, с какою любовию и благоговением стремлюсь я к Вам, и искренно, откровенно изъявить Вам мою преданность, излить пред Вами все скорби мои, и в Ваших советах, в Вашем отеческом участии и главное в Ваших святых молитвах, получить отраду и подкрепление. Уж только видеть Вас, и это будет мне утешение! С такою верою, прося Вашего благословения, счастие имею пребыть Вашего Преосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца, покорнейшей и преданнейшей послушницей грешная Вера из Зосимовой пустыни».

Письмо это немало удивило меня. Получив его, я подумал: как в такую холодную пору и в такой далекий путь решается ехать немощная и болезненная женщина? Однакож 17-го ч. явилась ко мне эта почтенная гостья, но явилась в таком положении, что не могла сама войти ко мне в покои, ее внесли на руках: к ее хронической боли в ногах присоединилось еще лихорадочное состояние, которое она получила в дороге, в следствие питья холодной воды, взятой ею из Петербурга для утоления томившей ее жажды.

Пробывши у меня дня три, она с теми же болезнями поспешила возвратиться в Петербург, не смотря ни на какие убеждения мои остаться на несколько дней в Витебске, чтобы воспользоваться врачебною помощию. 19-го числа она выехала из Витебска в первоклассном теплом вагоне, который я для нее с келейницею взял, и 20 числа, пред самым уже Петербургом, на руках своей келейницы, отдала душу Богу.

Брат ее, Захар Ильич¹⁷⁸, предуведомленный с дороги телеграммою, встретил ее бездыханное тело на станции, и, того же дня поспешил уведомить меня о горестном событии. «Помяните, – писал он мне, – душу усопшей игумении Веры, сегодня скончавшейся, не доезжая Петербурга минут за пять до прибытия вагона к дебаркадеру; помолитесь, владыко, о той, которая во время земной жизни высоко ценила ваше к ней лестное внимание и уважала, истинно вас!»

В письме от 20-го Ноября сообщил мне много интересных сведений, между прочим, о новом митрополите профессор Моск. Д. Академии С. К. Смирнов:

«От всего сердца благодарю вас за послание ваше от 25 Октября.

Нового у нас в последнее время было то, что курс 1866 г. (XXV) утвержден в степенях конференциею под председательством преосвященного Игнатия. Чистых магистров выпущено только семь¹⁷⁹, прочие воспитанники, разделены на несколько категорий, так что двое окончили курс студентами семинарии, в том числе Арбенев¹⁸⁰.

Вчера происходило в Лавре заупокойное служение по митр. Филарете. Вечером с половины шестого до 9 часов был у о. ректора в присутствии всех наставников митрополит. Он очаровал все наше общество своею беседою, и мы должны были сознаться, что совершенно не имели о нем надлежащего понятия. Мы в нем увидели приветливого, доброго святителя с крепким здравым смыслом, обогащенным обширными практическими сведениями; взгляд его на всякий предмет рассуждения светлый и верный, речь живая, безыскусственная и метко направляемая. Говорили и о Семинарском и об Академическом уставе, и с его воззрениями никто не мог не согласиться. Да! мы совсем не знали его. В обращении с нами мы не видели ничего принужденного, искусственного, подготовленного. Была речь и о его миссионерской деятельности и о делах теперешнего миссионерского общества и о светском начале в Синоде, и о духовноучебном Комитете et caet., et caet. При прощании, когда налиты были бокалы шампанского, он встал и с каждым чокался.

В недавнее время был у меня преосв. Платон¹⁸¹, проезжающий в Томск. Он благодушно принял новое назначение и терпением победил неправду.

Вы вопрошаете меня о моих занятиях. Я приготовил к печати старый труд – описание Вифанского монастыря¹⁸² и готовлю к изданию переписку митр. Платона с Амвросием и Августином¹⁸³. Вероятно, она вам известна. Этот чужой труд дал мне много труда: ко всякому письму потребно много примечаний; не говорю о переводе многого с языка Латинского.

Что еще могу сообщить вам нового! Вчера вечером получен темный слух (от Сухотина)¹⁸⁴, будто Н. А. Сергиевский¹⁸⁵ оставляет службу при Канцелярии Обер-Прокурора и переходит в Министерство Народного Просвещения. Это, если правда, дает повод заключить, что и Граф Толстой оставляет службу при Синоде и что, конечно, пойдет ломка его учреждения!

Прилагаю при сем и прошу принять брошюрку: «Из воспоминаний покойного Филарета»¹⁸⁶. Это – записки А. В. Горского, которые я привел в порядок и пополнил примечаниями».

23-го Ноября, ровно почти чрез год после блаженной кончины приснопамятного митрополита Московского Филарета, переселился в вечность другой знаменитый Иерарх Российской церкви, высокопреосвященный Иосиф¹⁸⁷, митрополит Литовский. Его кончине предшествовали более чем десятилетние физические страдания, бывшие следствием параличного удара, случившегося с ним, кажется, в 1857 г. Если бы в начале болезни приняты были правильные медицинские меры, не было бы таких прискорбных последствий, и жизнь преосвященного митрополита, обладавшего от природы крепким телосложением, быть может, продолжалась бы гораздо больше. К несчастию, он доверился лечению К. Свидерского, бывшего Семинарским врачом, но принадлежавшего, как оказалось впоследствии, к составу польского революционного правительства. Лечение Свидерского признано другими докторами вредным, но поправить ошибку его оказалось уже невозможным. Поражения тела его высокого пациента возобновлялись и учащались. Мучительная борьба жизни с смертию продолжалась однако очень долго¹⁸⁸.

Но как бы то ни было, а 23-го Ноября 1868 г. в субботу, в 35 минут первого часа по полудни, не стало, неутомимого деятеля и мужественного борца за западный русский народ, за веру православную в ополяченном и окатоличенном крае.

Кончина знаменитого Литовского святителя поразила глубокою скорбию не только преданную ему паству, но и всех, для кого дороги были интересы православия и русской народности в западном крае.

Для совершения погребения скончавшегося митрополита прибыл в Вильну, по распоряжению Св. Синода, преосвященный Макарий, архиеп. Харьковский, присутствовавший тогда в Синоде. Ему же вместе с тем поручено было оставшиеся после митрополита Иосифа бумаги разобрать и, передав в Консисторию относящиеся до епархии, представить в Св. Синод бумаги и дела, имеющие общее значение, в особенности относящиеся до бывшей унии¹⁸⁹.

Погребение почившего архипастыря совершено было 29-го числа с подобающею торжественностию. Литургию совершали три архиерея – архиеп. Макарий и Епископы – Александр¹⁹⁰ Минский и Иосиф¹⁹¹ Ковенский, а к отпеванию присоединились еще три иерарха – архиепископы Антоний (Зубко)¹⁹² и Михаил¹⁹³ (оба были Минскими) и Игнатий¹⁹⁴, еп. Брестский. При отпевании в кафедральном Никольском соборе присутствовали прибывший нарочито из Петербурга Обер-Прокурор Св. Синода Граф Д. А. Толстой, Генерал-Губернатор А. Л. Потапов и все военные и гражданские чины г. Вильны.

Достойно примечания и полного уважения, как отнеслось Виленское общество к кончине своего архипастыря. Во все время, пока тело почившего владыки оставалось непогребенным, Вильна была в глубоком трауре. Театр был закрыт, музыка приумолкла, танцы прекратились, разные частные soirées и parties de plaisir не состоялись – граждане оплакивали потерю¹⁹⁵…

Не так поступил Харьков, когда скончался в Сентябре (7-го числа) 1874 г. преосвященный архиепископ Нектарий¹⁹⁶; он и на один день не хотел отказать себе в увеселениях: в самый день погребения скончавшегося архипастыря, который, в печальную годину народного волнения, на Михайловской площади, среди пасхальной седмицы 1872 г. с самоотвержением явился пред взволнованною народною толпой для ее укрощения, Харьковский театр не был закрыт. Черта – в высшей степени предосудительная!...

Узнав из газет о кончине Литовского святителя не ранее 28 ч., я в тот же день дал Консистории предложение следующего содержания:

«1) В Субботу, 30-го числа, имеет быть соборне совершена архиерейским священнослужением в Градской Воскресенско-Рынковой церкви заупокойная литургия с паннихидою пред оной о почившем в Бозе преосвященнейшем Иосифе, митрополите Литовском и Виленском.

2) К панихиде собраться всему градскому духовенству и начальствующим духовно-учебных заведений с наставниками и учащимися.

3) Предписать и прочему городскому и сельскому духовенству Полоцкой епархии совершить молитвенное поминовение о почившем Иерархе, столь много потрудившемся в деле воссоединения бывшей Унии с православною Российскою церковию.

4) Консистория учинит по сему должное распоряжение».

Вслед затем получено было из Св. Синода циркулярное указное уведомление о смерти преосвященного митрополита Иосифа, относившееся ко всем епархиальным архиереям, но спустя год после сего сделано было Св. Синодом особое распоряжение, касавшееся только тех епархий, где совершилось воссоединение униатов. По поручению Синода, преосвящ. Макарий¹⁹⁷ – преемник почившего в Бозе митрополита Иосифа – обратился ко всем преосвященным сих последних епархий, в том числе и ко мне, с следующим письмом от 7-го Декабря 1869 г.:

«Ради особенных заслуг в Бозе почившего митрополита Литовского Иосифа, по делу воссоединения Униатов с православною церковию, высшее начальство имеет мысль установить навсегда ежегодное поминовение о нем в день его кончины, 23-го Ноября, по всем церквам тех епархий, где совершилось воссоединение Униатов.

Но только Начальству желалось бы, чтобы наперед сами местные Преосвященные, каждый от своего лица, вошли в Св. Синод с ходатайством о таком установлении для церквей вверенных им епархий. И мне поручено снестись письменно с Вашим Преосвященством, как и с Преосвященными Могилевским и Минским, и предложить Вам, Милостивый Архипастырь, не признаете ли Вы возможным поступить согласно с означенным желанием Высшего Начальства.

Всепокорнейше прошу Ваше Преосвященство о после дующем почтить меня уведомлением».

По получении сего письма, я не замедлил войти в Св. Синод с следующим представлением:

«По моему распоряжение, со дня получения известия о последовавшей в 23 д. ноября прошедшего 1868 г. кончине Преосвященнейшего Иосифа, Митрополита Литовского, ежедневно совершается в Витебском Кафедральном Соборе и в моей домовой церкви молитвенное о нем воспоминание; а в день годовщины смерти сего иерарха совершена была мною соборне с старшим градским духовенством торжественная панихида, что предполагаю повторять и в последующие годы, если продлится моя жизнь и мое пребывание на Полоцкой кафедре.

Но имя почившего в Бозе Литовского Архипастыря, начавшего и совершившего при помощи Божией великое дело воссоединения бывшей в пределах вверенной мне епархии и в целом Западном крае Унии с Православною церковию, по всей справедливости, заслуживает общего и всегдашнего молитвенного воспоминания, как от современников, так и от потомства.

Посему желательно, чтобы не только в епархиальном моем городе, но и во всех градах и весях вверенной мне епархии, сохранялось благодарное воспоминание о великом ревнителе и подвижнике православия, Преосвященнейшем Митрополите Иосифе, и чтобы для сего в день кончины великого иерарха, 23-го числа ноября, совершаема была ежегодно во всех, как городских, так и сельских церквах, заупокойная о нем литургия с панихидою, подобно тому, как в здешнем крае ежегодно совершается, по благословению Св. Синода, торжественное воспоминание о самом событии воссоединения Унии с православием.

Доводя о сем желании до сведения Св. Синода, почтительнейше испрашиваю на приведение оного в исполнение благословения и указного разрешения».

Вместе с тем, писал я от 15 декабря и Преосвящ. Макарию:

«Мысль, изъясненная в письме Вашего Высокопреосвященства от 7-го сего декабря, оказалась очень близкою моему сердцу. Имя почившего в Бозе Святителя Литовского Иосифа и при жизни его глубоко было чтимо мною, и по смерти не предано мною забвению. Со времени получения печальной вести о его блаженной кончине мною сделано было распоряжение о совершении ежедневного поминовения его на литургии в Кафедральном соборе и в моей домовой церкви; а так как день кончины его, 23-е число ноября, сближается с днем кончины незабвенного для меня Святителя Московского Филарета, то в этот день я, пригласив старшее Витебское духовенство и совершил торжественное годичное поминовение совокупно о том и другом иерархе. Тоже думал повторять и на будущее время. Из сего изволите усмотреть, что мысль Высшего Начальства как бы встретилась с моею мыслию и предположена уже мною к осуществлению, хотя и не в таких пределах, какие Вами мне указуются.

С искреннею готовностию спешу отозваться на призывный глас Высшего Начальства и вместе с сим письмом отправляю в Св. Синод представление с ходатайством об установлении ежегодного поминовения почившего в Бозе Литовского Святителя, в день его кончины, во всех церквах вверенной мне епархии».

В след за тем, в разрешение моего представления, последовал из Святейшего Синода указ.

Обстоятельства кончины и погребения в Бозе почившего Митрополита Иосифа подробно описаны были в свое время в Литовских Епархиальных Ведомостях¹⁹⁸.

Между тем, вскоре после сего, стали являться в разных духовных и отчасти светских журналах статьи и даже отдельные монографии, заключающие в себе более или менее обстоятельные сведения о жизни и благоплодной деятельности покойного Литовского Святителя. Мне известны следующие статьи и монографии:

1) М. Кояловича (профессора Спб. Д. Академии). «О почившем Митрополите Литовском Иосифе» – в Христ. Чт. 1868 Г., ч. 2-я, стр. 915–926, и 1869 г., ч. 1, стр., 92–134.

2) Некролог. Высокопреосвященный Иосиф, Митрополит Литовский и Виленский – в «Страннике» 1868 г., ч. 4, Соврем. Хроника, стр. 155–159.

3) Е. В. Дылевского: «Иосиф (Семашко) Митрополит Литовский и Виленский» – в «Страннике» 1869 г. т. 2-й. (Издано и отдельной брошюрой, Спб. 1869 г.).

4) Н. В. Сущкова: «Воспоминание о Митрополите Литовском и Виленском Иосифе и об уничтожении Унии в России» в «Чтен. Моск. Общ. Ист. и Древн. Российск.» 1869 г.кн. 1-я, стр. 159–197. (Есть и отдельные оттиски этой статьи).

5) Графа Д. А. Толстого: «Иосиф Митрополит Литовский и воссоединение Униатов с православною Церковью в 1839 году» в «Журнале Мин. Нар. Просвещения» 1869 г. ч. CXLIV, отд. II, июль, стр. 72–83; авг., стр. 251–271; ч. CXLV, сент., стр. 1–23; окт., стр. 207–234, и отдельно, Спб. 1869.¹⁹⁹

Из всех, перечисленных мною статей, я постараюсь извлечь существеннейшие черты жизни и деятельности почившего в Бозе Митрополита Иосифа.

Иосиф Семашко родился 25 декабря 1798 г., Киевской губернии, Липовецкого уезда, в селе Павловке. В минуту его рождения колокол православной церкви ударил к заутрени и приглашал православных в храм для торжественного славословия родившегося в Вифлееме Христа Спасителя. Обстоятельство это принято было родителями Семашко за доброе предзнаменование, а нам напоминает оно о подобном обстоятельстве при рождении Московского Митрополита Платона.

Предки Иосифа были православные; его дед был сначала православным священником, а потом, во второй половине прошлого века, перешел в униатство. Отец его также был священником униатским в селе Павловке, а потом, по воссоединении унии с православием, сделался в 1841 г. православным и получил сан протоиерея: от рук своего знаменитого сына, с определением к церкви в селе Дзикуши Виленской губернии.

До 12-ти летнего возраста, пока Иосиф оставался в доме своих родителей и получал первоначальное образование под руководством православного старичка Бочковского из духовного звания, он нередко ходил по воле родителей в Павловскую православную церковь к богослужению и, по возвращении из церкви, обязан был рассказать отцу, тогда еще не имевшему священного сана, содержание слышанного им в храме евангелия и апостола.

В 1809 г. Иосиф отдан был в Немировскую Гимназию²⁰⁰, а оттуда, по окончании курса, поступил в 1816 г. в Главную Семинарию, при Виленском Университете. Пробыв здесь 4 года, удостоен был степени магистра Богословия:

«Как мог я, – пишет о себе в своих записках Преосвящ. Иосиф, – будучи в заведении римско-католическом, в смешении с римско-католическим юношеством, имея начальников и наставников из римских духовных, участвуя по большей части в римском богослужении, – как мог не прилепиться к латинам? Как мог не пристраститься к Польше?» Разрешение этих вопросов находим в тех же записках. «Родина моя, говорит Преосвященный, была поприщем двухвековой кровавой борьбы между малороссиянами, защищавшими свою веру и народность, и их притеснителями поляками. Эта борьба оживляет и ныне ненавистью ко всему польскому население, между коим я провел свою юность... и этот местный дух оставил во мне глубокое впечатление. Вот, вероятно, основание некоторого отвращения, которое питал я всегда к полякам, и сочувствия к России». «В Виленском Университете приняты были тогда – пишет Преосвященный – по Богословским наукам учебники, употреблявшиеся в Австрийских Университетах и составленные под влиянием духа царствования Иосифа II, направленного против злоупотреблений папской власти», – а не те, – прибавим от себя, – какие употреблялись в прежнее время, когда воспитывался в том же Виленском университете Василий Лужинский²⁰¹, т. е., проникнутые насквозь духом Иезуитским. «При том же, – продолжает Семашко, – нам ничего не говорили противу церкви православной, вероятно, боялись. Не удивительно, если из Вильны выехал я без предубеждений противу сей последней церкви, а напротив с важными предубеждениями противу римской».

По выходе из университета, в 1820 г. Иосиф принял священный сан, не вступая в брак и определен был заседателем Луцкой Консистории. Здесь он ознакомился с весьма затруднительным положением униатов между православною и римско-католическою церковию.

В 1822 г. Семашко определен был в Петербург заседателем в униатский департамент римско-католической духовной Коллегии из Луцкой унитской епархии. Здесь началась та замечательная деятельность Семашко, которая имела конечным результатом уничтожение унии. Новый заседатель Коллегии отличался умом проницательным, положительным, математическим, чуждым всяких отвлеченностей, трудолюбием, необыкновенною силою воли, простотой и ограниченностию потребностей в обыденной жизни; в этой натуре были все задатки государственного человека. В Коллегии Семашко, проникнутый искренним чувством преданности Православной церкви и русскому Правительству, должен был вести постоянную борьбу с прочими членами и в особенности с председателем Коллегии, Митрополитом Булгаком²⁰², ревностным приверженцем латинской церкви. Но эта борьба с латинянами еще более укрепила твердый от природы характер Семашки, доставила ему опытность и приучила к самостоятельности. С этого времени он начал помышлять о православной церкви и стал изучать ее историю.

В ноябре 1827 г., после частной, но весьма одушевленной, беседы о делах греко-унитских с директором департамента духовных дел Иностранных исповеданий, Г. И. Карташевским²⁰³, Семашко в одну ночь начертил записку о положении униатской в России церкви и средствах возвратить оную на лоно православной церкви.

Записка эта представлена была тогда же, без ведома, однако ж, Семашки, Министром Народного просвещения Шишковым²⁰⁴ Государю Императору Николаю Павловичу, которому она весьма понравилась, и имела потом особенное значение в деле воссоединения Униатов с Православною церковию²⁰⁵.

В апреле 1829 г. Семашко наречен был в епископа Мстиславского, викария Белорусской епархии, а в августе рукоположен в Петербурге. В апреле 1833 г. он назначен был епархиальным Литовским епископом. Ему предлагали, по смерти Мартусевича²⁰⁶, Белорусскую кафедру, которая была гораздо богаче Литовской (при этой состояло только 400 душ крестьян, а при той 2000); но он предпочел епархию Литовскую, именно, потому, что она была беднее и труднее Белорусской, так как более была ополячена и окатоличена.

В 1833 г., когда в Униатской иерархии оставались только два епископа – престарелый Митрополит Булгак и молодой Иосиф Семашко, этот последний посоветовал посвятить еще трех униатских надежных епископов и рекомендовал для этого протоиерея Василия Лужинского²⁰⁷, Архимандрита Иоасафата Жарского²⁰⁸ и протоиерея Антония Зубко²⁰⁹.

Преосвященный Иосиф взял от рекомендованных им на епископские кафедры кандидатов письменные обязательства, что они во всякое время готовы присоединиться к православной церкви. Подписка протоиерея Зубко изложена в брошюре Графа Толстого²¹⁰; в ней Зубко выражает решительную готовность присоединиться к православной церкви. В каком смысле даны подписки прочими кандидатами, неизвестно.

Преосвященный Иосиф, глубоко проникнутый мыслию о воссоединении Унии с православием, со времени рукоположения своего во епископа (в 1829 г.), посвятил на осуществление этой благой мысли все свое время и все своп силы. Постоянно составлял разные записки и проэкты по этому важному делу и представлял их правительству; ежегодно почти объезжал не только свою епархию, но и весь западный край; со всеми, как духовными православными, так и светскими властями, входил в объяснения и совещания; пастырскими беседами и наставлениями подготовлял умы униатского духовенства к воссоединению с Православною церковию; особенную прилагал заботу к учреждению и заведению духовных школ, по образцу русских православных училищ, и строго наблюдал за направлением преподаваемых в них наук; очищал униатское богослужение от латинской примеси и восстановлял, по возможности, древние православные обряды; украшал храмы иконостасами и снабжал необходимыми утварями; распространял по церквам православные богослужебныекниги Московской печати и проч...

В марте 1838 г., по смерти униатского Митрополита Булгака, преосвященный Иосиф назначен был председателем Греко-Униатской Коллегии, а 1-го декабря того же года подал записку о необходимости безотлагательно присоединить униатов к православной церкви.

12-го февраля 1839 г., в неделю Православия, состоялось в Полоцке соборное постановление о воссоединении униатской церкви с православною, а 25-го марта последовала на докладе о сем Св. Синода резолюция Государя: «Благодарю Бога и принимаю»...

В память этого достославного события выбита была медаль, на которой, с одной стороны, сделано изображение Нерукотворенного Образа Спасова с словами вокруг: «Такова имамы Первосвященника», а внизу надпись: «Отторгнутые насилием (1596) воссоединены любовию (1839)»; с другой – осьмиконечный крест в лучах, с надписью вокруг: «Торжество Православия, 25 марта 1839 года».

«Преосвященный Иосиф, – замечает в своей брошюре Граф Д. А. Толстой, – олицетворяет в себе это событие: он его начал, продолжал, не смотря на всевозможные затруднения, наконец, совершил и потом утвердил своею жизнию, всецело проникнутою одною русскою православною идеей. Вся жизнь его была борьбою за эту идею, борьбою, где, по его выражению, не знаешь часто, больше ли от своих, или от чужих, должно защищаться». За последнее столетие, – продолжает Граф Толстой, – нет в западном крае более выдающейся личности, более русского государственного человека, как Митрополит Иосиф».

Но при всем этом величии, смиренный Литовский Владыка, совершив такое необычайное историческое дело, просил себе у Императора Николая той одной милости, чтобы, по миновании в нем надобности на тогдашнем поприще его служения, он мог прожить остаток дней своих частно, по своему избранию, но не в монастыре. Идеалом счастия, который ему единственно представлялся, было иметь домик с садиком, да комнату с книгами... А что Преосвященный любил книги, о том ясно свидетельствует оставшаяся после него библиотека, наполнявшая 6 больших шкафов. Между книгами этой библиотеки было много дорогих иллюстрированных изданий – иностранных и русских.

Как ни скромно было желание Преосвященного Иосифа, но ему не суждено было осуществиться; напротив, неутомимый деятель и неустрашимый боец, совершив, при помощи Божией, великий подвиг воссоединения Унии, должен был оставаться на своем посту до конца своих дней, восходя от силы в силу и от славы в славу. В 1852 г. он удостоен был сана Митрополита и получал в разное время много других наград и знаков Монаршего благоволения.

В 1856 г. Литовский Митрополит Иосиф приглашен был, по мысли Московского Митрополита Филарета, на ряду с другими старейшими и знатнейшими иерархами Русской церкви, в Москву к участию в торжестве Коронования Государя Императора Александра Николаевича. Здесь-то я имел честь узнать лично этого замечательнейшего деятеля западнорусского края. Так как я в это время занимал должность Синодального Ризничего, мне приходилось почти ежедневно видеться с тем или другим из прибывших на Коронацию епархиальных Владык, которые приходили ко мне то для обозрения сокровищ Патриаршей Ризницы, то для отдохновения после служебных трудов в Кремлевских соборах, а в самый день Коронования, 26-го августа, после литургии в Успенском соборе, пока Государь шествовал из собора во Дворец, весь сонм Иерархов, за исключением Московского Митрополита, прибыл в мои малые келлии для отдохновения в ожидании приглашения к Царской трапезе; между тем мною предложена был им чай. Преосвященный Митрополит Иосиф, в знак своей признательности за мои услуги, оставил на память свой литографированный портрет.

Преосвященный Иосиф, во время пребывания своего в Москве, имел квартиру в настоятельских покоях Заиконоспасского монастыря, где настоятелем в это время был Ректор Московской Семинарии Архимандрит Леонид (сконч. 15-го декабря 1876 г. в сане Архиепископа Ярославского)²¹¹. «Нас приютили, – писал из Москвы (от 7 авг. 1856 г.) Литовский Владыка своему викарию, епископу Ковенскому Филарету²¹², – в Заиконоспасском преизрядно... Вчера и в воскресенье служил я в своей церкви очень удобно. Свита составилась почти одними местными средствами, старанием отца Ректора Леонида (отличного человека) с семинарскими певчими, и я буду иметь удовольствие служить во все праздники и воскресенья, к большому, кажется, удовольствию здешних православных»²¹³.

Если Митрополит Иосиф был доволен хозяином своей квартиры, т. е., архимандритом Леонидом, хозяин еще более был доволен своим высоким и знаменитым гостем. Вот как описывал в своем письме (в 1856 г.) к одному семейству о. Леонид пребывание во вверенной ему обители Литовского Владыки:

«Преосвященный Иосиф, Митрополит Литовский, находился в течении шести недель в Москве по случаю Коронации. Он жил в Заиконоспасском монастыре, в настоятельских келлиях, которые, по благословению Митрополита, были вновь для него отделаны и меблированы; в Москве желали принять его сколь возможно лучше. Он приехал в субботу, пред всенощным бдением; переодевшись в келлиях, вошел в храм, и принял торжественную встречу от Архимандрита с братиею, слушал всенощное бдение. – «Мы составим для Вас бремя», сказал он мне, преподав благословение.. «Мы приимем Вас, как бремя Христово», ответствовал я, «а о нем сказано, что оно приятно и легко». И, действительно, нельзя было иметь гостей более мирных, невзыскательных и приятных. Преосвященный соблюдает самый строгий порядок в управлении домом, в делах, во времени. Я видел его в служении, в домашней беседе и в обществе. Он служил в нашем монастыре всякий воскресный и праздничный день. В служении он очень прост; слова и движения его быстры, в нем светится рвение нелицемерной веры. После служения и при других случаях, он призывал меня к себе, принимал запросто, в полукафтанье, беседовал со мною отечески, расспрашивал о наших порядках и обычаях, чтобы не сделать какой-нибудь ошибки, говорил о своей стороне, о пастве своей, и касался порой дела воссоединения Униатов. Это знаменитое дело совершено его умом, искусством, твердостию. Многое он приписывает участию нашего Владыки, который, как говорил Иосиф, обнаружил при этом «гениальное соображение и ему только свойственную мощь». Многие, в след за Римскими Католиками, подвергают сомнению чистоту побуждений, какими в деле воссоединения руководствовался Преосвященный Иосиф. Я никогда не допускал в себе и малейшего сомнения в искренности его духовных стремлений, но все же мне приятно было, для укрепления себя в моем о нем мнении, слышать от него такую речь: «Не знаю, примет ли от меня Бог это дело, но знаю, что я действовал искренно, без всяких посторонних видов». Эти слова он произнес за несколько минут до отъезда в Вильну, пригласив меня посидеть с ним. На прощаньи он повел беседу о смерти и отчете на суде Божием.

По приглашению Преосвященнейшего, я сопровождал его в Кремль, в Девичий монастырь, в Останкино, и потом принимал в Семинарии. Он осматривает предметы с необыкновенною обстоятельностию, как человек, который желает изучить все, что видит. Почести, какими его встречали и провожали, он принимал, как должную дань уважения к высокому его сану, без спеси, без ужиманья и потому отдавать ему честь как то легко и приятно. Важный в беседе с глаза на глаз, он допускает и легкий, разумеется, разговор, и приличную веселость в обществе, но и тут, однако же, не сглаживается с лица его задумчивость и какая-то грусть, даже и при мимолетной порою улыбке. Его беседа, при заметной тонкости, свойственной дипломатическому характеру, дышит простодушием и спокойствием ума, но так, что умное его – просто, и простое – умно. Он не унижает собеседника полутоном в разговоре. При рассуждениях о предмете важном, если не желает продолжать его, то или молчанием дает почувствовать, что пора переменить предмет, или выскажет свое мнение прямо, открыто, но без заносчивости, без навязчивости, и, не выходя, конечно, за предел разумной откровенности. В случае же, когда вопрос еще не уяснен, не обдуман им, он не стыдится сказать: «Вопрос нов для меня, подумаю». Не увлекается он новыми мыслями и не навязывает старых: в его обыкновенной беседе заметна та мудрая опытность и осторожная твердость, которыми руководится он в жизни. Одаренный обширною памятью, он никогда не нуждался в напоминаниях, как потому, что ничего не забывает, так и потому, что крайне заботлив во всех случаях. За преднамеренное, обдуманное, дело принимается немедленно, и неутомимо его преследует, пока не доведет до желаемой цели. Много сделал он для своей местной Церкви в течении уже 27-летняго Архиерейства и, судя по свежести сил и возрасту, может сделать еще много. Мне приятно было сказать ему, что я видел его лет 14 назад, в Сергиевой Лавре, когда он посещал Академию. Красивый и величавый вид его произвел на меня тогда сильное впечатление. Как теперь смотрю на него! С тех пор он утратил прямизну и стройность стана; его темная окладистая борода обредела, забелелась сединою; нет прежней выразительности во взгляде, нет прежней свободы и легкости в движениях. Сравнительно с прошедшим, он несколько отяжелел, опустился; порою заметна в нем даже и какая то медленность, усталость. Много, впрочем, значить и то, что здесь он проводить самое тяжелое время лета в душных стенах города, без обычного движения на чистом воздухе, вне той обстановки, того порядка в жизни и занятиях, к которым приучил себя, тогда как в своей епархии, в своем любезном Тринополе, в З-х верстах от Вильны, он свободно располагал временем, сменяя труд прогулкой и отдых трудом. Любя природу, духовный пастырь не оставлял и невинных занятий сельского жителя на досуге. Я сам видел, в бытность его в Петербурге, как он в саду своем пересаживал деревья, одетый еще в Латинское полукафтанье, черное с малиновою выпушкою и орденскими нашивными звездами. Тогда он помещался в доме Униатской Коллегии, в 8 линии Васильевского Острова, подле церкви Благовещения. Сначала Коллегия помещалась между средним и малым проспектом Васильевского Острова, в 12 линии, где находился и дом моих родителей. В детстве я бывал по соседству у одних из наших знакомых, которые жили против Коллегии. «Тут поселились отступники Униаты», говорили они, и дом Коллегии представлялся мне олицетворением чего-то таинственного, страшного и враждебного. Поэтому то, может быть, и помню я так хорошо этот дом каменный, двухэтажный, желтый, во глубине широкого двора, с садом. Сижу бывало у окна и пристально смотрю на него, и видно, что у них там делается. Это случалось около 1825 .г., следовательно, в то время, как жил уже в этом доме молодой Священник Семашко. Он несколько лет пред тем кончил курс Богословия в Вильне. Его заметили и отличили. Митрополит Греко-Униатский Иосафат²¹⁴, вызвал его в Петербург. Семашко, сын Священника из старинной дворянской фамилии, недавно лишь обращенной в Унию, помнил, что родоначальники его принадлежали к Православию, сердце его не поддалось учению Римско-Католической церкви; оно не переставало ныть при всяком представлении в памяти страданий ближайших предков за Православие. Легко возникла в Иосифе мысль о воссоединении. Вместе с быстрым его возвышением росла и святая эта мысль. Может быть, когда я, дитя, смотрел безотчетно на этот дом, пред глазами моими были окна той самой келлии, в которой, сперва неясно, а после отчетливо, обдумывалась, и так блистательно исполнилась, преследуемая им мысль о воссоединении. Но кто бы сказал тогда, что этот Униатский Священник, напитанный РимскоКатолической наукой, будет одним из знаменитейших Святителей Православной Церкви, одним из самых замечательных исторических лиц нашего времени»²¹⁵!

Если все, доселе сказанное о почившем Митрополите Иосифе, о его воспитании и образовании, о его наклонностях и стремлениях, о его административной деятельности, о его трудах и подвигах в деле воссоединения унии с православием, о его нравственном характере и проч.,– сопоставить с тем, что нам известно уже о другом, современном ему деятеле на том же церковном поприще, т. е., об Архиепископе Василии Лужинском²¹⁶, то это сопоставление далеко будет не в пользу последнего... Ближе подходил, по своему духу и направлению, к Литовскому Святителю третий деятель и сотрудник его в воссоединении Унии, бывший Минский Архиепископ Антоний Зубко, пребывавший потом до смерти на покое в Пожайском монастыре Литовской епархии²¹⁷.

От предметов важных перехожу снова к делам обыденным.

4-го Декабря я писал в Москву Высокопетровскому казначею, иером. Иосифу²¹⁸:

«Я слышал, что у вас имеется в виду благотворитель, который желает сделать для Полоцкой епархии значительное приношение, хотя и не безусловно, и просить указать ему для сего определенный предмет. Я предполагал бы предложить этому почтенному благотворителю построить каменный дом для Витебского духовного училища, в котором настоит существенная надобность. Духовенство Полоцкой епархии, на попечение коего возложено ныне удовлетворение подобного рода училищных потребностей, решительно не в состоянии удовлетворить этой неотложной нужде. Посему, если бы известный вам благотворитель благоволил принять на себя, удовлетворить этой насущной епархиальной потребности, т. е., воздвигнуть училищный дом, думаю, высшее духовное начальство обратило бы на сие пожертвование особенное внимание и, конечно, не оставило бы без должного вознаграждения. Епархиальное же начальство употребить, с своей стороны, в этом случае все возможные старания и усилия. Сообщите о сем господину, мне неведомому, и потрудитесь передать мне, что получите от него в ответ».

26-го Ноября писал мне Московский викарий, преосвящ. Игнатий:

«Поздравляю ваше преосвященство с новым Ректором²¹⁹. Дай Бог, чтобы он был добрым сотрудником и исполнителем ваших благих желаний и намерений.

Ныне мы празднуем день тезоименитства своего архипастыря, и я пишу в кабинете преосвященнейшего Леонида, еп. Дмитровского. На днях собираемся проводить святителя в Петербург. Жаль, что он на время расстается с нами.

Препровождаю к вам два экземпляра поучений, сказанных при погребении покойного владыки²²⁰.

P. S. В праздник Введения Московский владыка служил литургию в Чудове с обоими викариями, и даже обоих помянул, когда возглашал: В первых помяни Господи....

Многие дела Консисторские он окончательно нам предоставил, а дела Семинарские и Училищные мне, равно и дела попечительства».

2-го Декабря писал мне из Киева и благодарил за поздравление со днем ангела (30 ноября) А. Н. Муравьев:

«Приношу благодарность вашему преосвященству за то, что обо мне вспомнили в день моего Ангела и даже обещали помолиться; и я бы поздравил вас с завтрашним Преп. Саввою, если бы не знал, что вы празднуете 1-го Октября. Милости просим к нам в Киев, где я уже совершенно водворился, на богомолье, так как железная дорога скоро доставит свободный путь к нам. Надеюсь, что в течении будущего лета вы это исполните, а между тем весьма счастливо вы удержались в Полоцке, миновав Минскую чашу. Великого деятеля лишились вы в Вильне²²¹; кто-то его заменит? Иннокентий²²², как слышно, хочет подвизаться в Питере».

11-го ч. обратился ко мне из Петербурга с ходатайством о болезненном священнике Полоцкой епархии И. Горбачевском²²³ почтенный земляк и сверстник мой по образованию в Шуйском училище и Владимирской Семинарии, протоиерей Владимирской церкви А. Н. Соколов²²⁴. Он писал:

«Представился мне случай писать к вам, ваше преосвященство, которым я с радостию пользуюсь, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение и пожелать искренно всего доброго.

Здесь лечился от глазной болезни священник вашей епархии Иосиф Горбачевском. На положение его и жены его обратила мое внимание одна духовная дочь моя. Много полезным для них я не мог быть здесь, но, может быть, буду полезным для них настоящею моею просьбою. Священник Горбачевский теперь поправился в своем здоровье, и может занять какое-нибудь немноготрудное место. Если не дошла до вас его просьба, то скоро дойдет. Моя просьба к вам, владыко, не откажите ему в вашей архипастырской милости.

О назначении в Вильну не слышно. Владыка Московский в субботу представлялся Его Величеству, а в воскресенье Государынь Императрице.

С родины пишут, что там все благополучно. Занимает Шуйцев и Ивановцев железная дорога. Думаю летом съездить в Кохму, мимо которой проходить дорога».

На это приятное для меня послание отвечал я 20-го числа:

«С утешением получил я ваше письмо: в нем услышал я приятный, издавна мне знакомый голос почтенного земляка и школьного сотоварища. Вы много меня обязали бы, если бы и впредь, время от времени, делились со мною вашею приятною беседою и вашими столичными новостями. Ваши письма тем интереснее будут для меня, что с Петербургом я имею только официальную переписку. Моя частная корреспонденция, правду сказать, очень обширная, ограничивается главным образом Москвою, где, в течении шестнадцатилетнего моего пребывания на службе, немало приобретено мною друзей и благодетелей. Москву, по справедливости, могу называть я второю для меня отчизною. Посему не трудно представить, с какими тяжелыми чувствами я должен был оставлять ее, когда мне надлежало переселяться в Витебск.

Как ни затруднительно во многих отношениях пребывание мое в Витебске, но и с ним мало по малу начинаю свыкаться. Более всего тяготит меня здесь недостаток в способных людях. Дел весьма много, а делать некому: жатва многа, а делателей не только мало, но и почти никого. Приобретаю, впрочем, одного делового человека, от которого ожидаю немалой для себя помощи. Один из здешних мировых посредников, происхождением из духовного звания, с академическим образованием, наскучив мирскою суетою, решился возвратиться в первобытное состояние и изъявил желание принять на себя священный сан. С разрешения Св. Синода, он принят в духовное звание и определен мною к Кафедральному собору; на сих днях будет рукоположение во иерея. Затем я поспешу представить его в члены Консистории. Человек он способный, честный, трезвый и весьма трудолюбивый.

Ходатайство ваше о свящ. Горбачевском будет принято мною во внимание. Прошение его о назначении ему пособия на обратное путешествие в Витебек мною получено, и сделано надлежащее распоряжение».

Изъявивший желание принять священство Мировой Посредник, о котором здесь упоминается, личность примечательная. Скажу о нем несколько подробнее.

Матвей Иванович Красовицкий – так называется эта личность – сын священника Смоленской епархии, но образование получил в Семинарии Полоцкой. По окончании Семинарского образования, поступил в Петербургскую Д. Академию, где окончил курс в 1851 г. с званием младшего кандидата. По выходе из академии, он нескоро получил, за недостатком вакансий, учительскую должность в Полоцкой Семинарии. Здесь сверх учительской должности, он занимал и другие: был секретарем правления, библиотекарем и проч. Отличаясь усердием к службе и трудолюбием, он никогда не отличался миролюбием. Имея желчный и недоброжелательный характер, он не совестился даже изливать иногда свою желчь на своих начальников и сослуживцев в своих проповедях с церковной кафедры.

В 1863 г., в одно почти время с Квятковским, о котором речь была выше, он оставил службу при Семинарии и поступил в один с ним уезд (Лепельский), на одну и ту же должность – Мирового посредника. Здесь он, так же как и Квятковский, оставался до 1868 г. За упрямый и настойчивый характер и, между прочим, за участие в деле о закрытии Чашницкого костела, он удален был телеграммою главного начальника края – Потапова от должности посредника. После тщетных поисков новой службы в Вильне и Петербурге, где его качества более или менее были известны, он оказался в критическом положении, – и в этом-то положении он обратился ко мне с униженною просьбой о принятии его снова на службу по духовному ведомству. На мой вопрос: какую, именно, должность желал бы он занять? – он отвечал, что он не прочь поступить опять на училищную службу, готов принять и священнический сан и даже не откажется принять монашество. Такой неопределенный ответ. г. Красовицкого показался мне довольно странным и внушал с первого же раза не очень выгодное понятие о нем. Тем не менее я, в виду совершенного недостатка людей на епархиальной службе е высшим ученым образованием, решился предложить ежу священническое место. Он, разумеется, весьма охотно принял предложение. Когда я донес об этом Синоду, объяснив притом, что, так как Мировой посредника Красовицкий, изъявивший желание поступить на епархиальную службу и принять священный сан, имеет орден Св. Станислава 2-й степени, в случае разрешения посвятить его во священника, не может ли быть заменен этот орденский знак-знаком св. Анны той же степени, – донесение мое принято было, в особенности Обер-Прокурором, весьма благосклонно, и мне предписано было немедленно донести о времени рукоположения Красовицкого в сан священника. 25-го декабря в праздник Рождества Христова, совершена была мною хиротония Красовицкого во священника, к крайнему удивлению высшей городской аристократии. По донесении о сем Св. Синоду, Обер-Прокурор не замедлил исходатайствовать новорукоположенному священнику орден Св. Анны 2-й ст. в замен Станислава. Красовицкий назначен был мною на священническую вакансию к Кафедральному Николаевскому Собору и вслед за тем представлен в члены Полоцкой д. Консистории, в каком звании и утвержден был в Феврале следующего 1869 года.

Принимая Красовицкого на епархиальную службу, я хотел, с одной стороны, вывесть его из затруднительного положения, в каком он находился, а с другой, рассчитывал на его содействие и помощь мне в делах епархиального управления. Но мои расчеты на него, так же как и на Квятковского, далеко не оправдались; вместо помощи и содействия я скоро встретил с его стороны упорство и противодействие.

Характер Красовицкого обнаружился тотчас же после его возведения в священный сан. Посвятившись во иерея 25-го декабря, он испросил у меня дозволение сказать поучение в день нового (1869) года. Я охотно согласился на его просьбу, ожидая от него назидательного поучения, но поучение написано было таким резким, обличительным и высокомерным тоном, что я никак не мог дозволить произнесть его.

О дальнейших немирных и неприязненных ко мне отношениях со стороны свящ. Красовицкого будет говорено в своем месте.

18-го декабря получено мной из Москвы от Высокопетровского казначея иеромонаха Иосифа письмо следующего содержания:

«Спешу сообщить о смерти духовника Вашего отца Стефана. Преступнику – злодею послушнику его угодно было лишить его жизни одним ударом топора 8-го декабря после служения им литургии. Думать надобно, он напал на сонного; преступник повинился. Помолитесь, Владыко святый, за такого доброго старца, вечное ему блаженство!

Что же касается того жертвователя, о котором Вы писали – предлагал ему о всем, но решительного еще ничего не получил, а что после окажется, предварительно уведомлю Вас».

О. Стефан²²⁵, об ужасной кончине коего упоминается в письме, был эконом кафедрального Чудова монастыря, из вдовых сельских священников. Это был образец кротости и нравственной доброты. В продолжении многих лет, пока я оставался на службе в Москве, он был моим духовным отцом. Он же был и духовником Преосвящ. Игнатия, а также и Преосвящ. Леонида в последние годы его пребывания в Москве. Сын убиенного старца, бывший послушник Николо-Перервинского монастыря, избран был мною в 1856 г. в помощника мне по должности Синодального Ризничего и пострижен в монашество с именем Иосифа²²⁶. Этот последний, в письме от 27-го декабря (1868. г.), описывал мне обстоятельства неожиданной и ужасной кончины своего родителя в следующих чертах:

«Внезапная кончина родителя моего о. Стефана повергла меня и всех родных и знакомых в глубокую скорбь. Это несчастие тем более становится прискорбным, что совершилось так неожиданно и совершилось так ужасно. Богу, должно быть, угодно было допустить врага рода человеческого исхитить этого праведного человека из среды живых и погубить его таким ужасным образом. Родитель мой о. Стефан служил литургию 8-го числа сего декабря; по обыкновению своему, после службы пред обедом, лег на краткое время отдохнуть. Келейник его и вместе с тем письмоводитель, взошедши в незапертую спальню, убил спящего родителя моего топором, так что он не успел и пошевельнуться, как тотчас же и скончался. Когда начали осматривать убитого, доктор и полиция высказали, что никогда не видали такого светлого и спокойного лица у мертвых, как у этого убиенного о. Стефана. Когда стали, осматривать раны на голове, нанесенные убийцею, многие из присутствовавших с удивлением говорили: как сладко и спокойно спит, жалко и будить его.

Весьма многие, знавшие покойного родителя моего, считают его блаженным, скончавшим жизнь свою мученически.

Усерднейше прошу Ваше Преосвященство, не оставьте ради Бога новопреставленного родителя, моего в Ваших святых молитвах».

20-го декабря, получил из Москвы от И. И. Четверикова следующее известие:

«Имею честь уведомить Вас, что послано к Вам в память Матвея Ивановича Титова²²⁷, скончавшегося 26 мая с. г., для 25-ти церквей Витебской епархии пять ящиков с церковною утварью:

При семь прилагаю квитанцию конторы транспортов».

По получении вышеозначенных вещей мною дан был 2-го января 1869 г. г. Четверикову следующий ответ:

«Посланные Вами 18-го минувшего декабря для 25-ти церквей вверенной мне епархии утвари получены мною в целости и сохранности.

Да будет вечная память приснопамятному благотворителю, рабу Божию Матфию! Да пребудет незабвенным в пределах вверенной мне епархии и Ваше дорогое имя, как верного и Честного исполнителя порученного Вам доброго и святого дела.

Мною сделано распоряжение, чтобы в тех храмах, куда поступят присланные Вами утвари, с вечным поминовением усопшего раба Божия Матфия соединяемо было, при совершении Бескровной Жертвы, молитвенное воспоминание и о Вас с вашими сродниками.

Приветствуя Вас с наступившим новым годом, усердно молю Господа, да ниспошлет Он на Вас и на дом Ваш свое благословение и да дарует Вам новые силы к приложению благотворительных подвигов, на пользу бедствующих церквей Западного края!»

В конце декабря месяца мне пришлось выдержать первую, но сильную, борьбу с своею почтенною Консисториею из-за священника Невельского Успенского Собора Петра Сахарова²²⁸. Дело состояло в том, что священник Сахаров повенчал 5-го ноября 1865 г. менее, нежели Четырнадцатилетнюю девицу без причта, с одним церковным сторожем, без предварительных оглашений по весьма сомнительному документу. Произведено было по сему делу формальное исследование, по которому Сахаров явно изобличался в повенчании незаконного брака. Оставалось только Консистории произвести суд и осуждение виновному на основании ясных и положительных законов, но лицеприятие, так же как и мзда, ослепляют очи людей. У виновного священника Сахарова оказался в Витебске близкий родственник, отставной Советник Губернского Правления М. М. Говорович, старый приятель моего нового секретаря Консистории Квятковского. Под влиянием этой дружбы, Квятковский, вопреки данному мне, чуть не клятвенному обещанию служить верою и правдой, не усумнился преклонить весы правосудия на сторону виновного; к тому склонил и членов Присутствия. Составлен был обширный протокол, в котором обстоятельства дела изложены, и истолкованы были вкось и вкривь; все направлено было к тому, чтобы, если не вовсе оправдать виновного, по крайней мере, ослабить его виновность и подвергнуть его, сколько можно, более снисходительному наказанию,. Прочитавши протокол, я, по чувству справедливости, никак не мог согласиться с постановлением Консистории. Но чтобы разъяснить все обстоятельства дела и опровергнуть решение Консистории, я должен был совершить немалый труд. Мне подлежало употребить не одну неделю на изучение дела во всей подробности, и я должен был написать собственноручно более 6-ти листов мелкого письма. По всестороннем рассмотрении дела, я пришел к убеждению удалить священника Сахарова от занимаемого им места и определить к сельскому приходу.

При этом мне невольно пришли на память слова Пророка: горе пишущим лукавство, глаголющим лукавое доброе (Ис. 10:1; 5:20).

Но среди борьбы с своими внутренними, домашними противниками, я должен был начать другую, более упорную и продолжительную, брань с внешними, более сильными врагами.

Брань эта, так же как и с Консисторией, происходила у меня из-за священника, только в противоположном смысле: там я преследовал виновного, а здесь должен был защищать от клеветы невинного.

Изложу здесь обстоятельства этого последнего дела.

Директор Народных Училищ Витебской губернии Еленевский, отношением от 9-го декабря 1868 г. за № 2868, додоводил до моего сведения, что мировой посредник Люцинского уезда поручик Раздеришин самовольно, без ведома Дирекции Училищ и вопреки существующим узаконениям перевел училище от православной Ержепольской церкви к Мариенгаузенскому латинскому костелу, единственно по своим личным неприязненным отношениям к священнику Алексею Попову, который и устроил это училище на мирские деньги и имел над ним непосредственное наблюдение. В заключение г. Еленевский просил моего содействия для восстановления училища в Ержеполе и отнятия у посредника Раздеришина возможности вредить правильному ходу народного образования во вверенном ему участке.

В след за тем, местный Благочинный, священник Д. Перлашкевич, секретным рапортом от 29 января 1869 г. за № 47 подтверждая то же, что писал и Директор Училищ, присовокупил, что Раздерищин действовал в настоящем случае сколько по личному неудовольствию на свящ. Попова, столько же и под влиянием помещиков-католиков, а, именно, Ульяновского, с которым он квартирует в одном доме, и Линской, которую посещает весьма часто. О священнике же Попове Благочинный выразился, что он в Ержеполе незаменим.

Личные неприязненные отношения Раздеришина к священнику Попову начались с того, что 1, Раздеришин, по знакомству с польским помещиком Ульяновским, убеждал Попова устроить в Православную церковь, вместо Францишкопольской (в м. Липно) каплицы, находящейся в центре латышского населения, обращенного священником Поповым из латинства в православие, – Кудепский костел, находящейся на краю помянутого селения; Францишкопольскую же каплицу передать обратно католикам; но Попов не согласился ходатайствовать об этом пред епархиальным Начальством; 2, Раздеришин взял отпущенные в апреле 1867 г., по распоряжению Гражданского Начальства, на имя Ержепольского церковного совета, на переделку помянутой выше Францишкопольской каплицы, 600 рублей, с намерением устроить на эту сумму, с помощью благотворителей и своих собственных средств, не только православную церковь из этой каплицы, но и дом для причта, между тем ни того, ни другого не сделал, по той простой причине, что взятые им деньги в Петербурге проиграл в карты. Священник Попов, как председатель Совета, почел долгом довести об этом до сведения Начальника губернии.

Получив отношение Директора Училищ от 9-го декабря 1868 г. и секретный рапорт Режицкого Благочинного Парлашкевича от 29 января 1869 г., я обратился к Начальнику Витебской губернии Токареву 15 февраля (№ 681) с просьбою обратить должное внимание на противозаконные действия Мирового Посредника Раздеришина и о сделанных по сему распоряжениях меня уведомить, для донесения о том Св. Синоду.

В следствие сего командирован был в Люцинский уезд, для производства секретного дознания, Член Губернского по крестьянским делам Присутствия Черевин.

Здесь мимоходом сообщу краткие сведения о личностях, принимавших участие в настоящем деле.

Главный виновник дела – Раздеришин, уроженец Витебской губернии, отважный искатель приключений, бывший даже в Америке и нигде не нашедший счастия и спокойствия. Получивши должность Мирового Посредника, он неделю проводил в своем участке, и две в Петербурге, предаваясь забавам и увеселениям. Он позволял себе такую свободу, опираясь на близкого родственника своего, правителя дел Губернаторской Канцелярии, Попенченко, который не только заправлял канцелярскими делами, но управлял и Губернаторами, которых при нем сменилось несколько человек. В Министерстве нередко говорили, что в Витебске два Губернатора – такой-то и Попенченко.

Токарев – Губернатор родственник Потапова, действовавший в его видах и целях.

Черевин – совоспитанник Потапова по каким-то школам и державшийся на своем месте по его протекции. В настоящем спорном деле он, в качестве следователя, был не более, как слепое и жалкое орудие Попенченки и Токарева.

Результатом дознания, произведенного и Черевиным, было то, что виновным в переведении училищаи из Ержеполя в Мариенгауз, от православной церкви к латинскому костелу, оказался не Раздеришин, а сам священник Попов, что это произошло по его вине. Побуждением для Раздеришина к переведению училища из Ержеполя было-де то, что крестьяне, дававшие содержание для училища, словесно жаловались ему, что дети их получают от священника Попова дурную пищу, что Попов занимает детей своими хозяйственными работами и уходом за скотом более, нежели учением, а главное, что они боялись, чтобы развившаяся в семействе священника Попова прилипчивая болезнь (сифилис) не привилась к их детям. Сверх сего, на свящ. Попова взведено было Раздеришиным обвинение в том, что он будто бы насильственным образом присоединяется к православию латышей-католиков.

Об этом результате дознания конфиденциально сообщил мне Губернатор Токарев отношением от 11-ro апреля 1869 г. за № 1970.

Вместе с тем, он довел о всем, что оказалось по произведенному Черевиным дознанию, до сведения Главного Начальника Края, с своим заключением, что, в виду общего неудовольствия крестьян на свящ. Попова, полезно было бы удалить его от настоящего места, без производства притом не только формальнаго следствия, но даже и секретнаго дознания, и заменить его другим, более внушающим к себе доверие и уважение прихожан.

С заключением Токарева Начальник края весьма охотно согласился и поручил ему снестись по этому предмету со мною, что и исполнено было Токаревым 8-го мая за № 2422.

Между тем, г. Потапов, неизвестно по каким побуждениям, вероятно, не надеясь получить от меня удовлетворение в своем требовании относительно свящ. Попова, поспешил отнестись по этому делу к Обер-Прокурору Св. Синода, прося его благосклонного содействия к перемещению помянутого священника. При этом Потапов, по всей вероятности, рассчитывал, что Обер-Прокурор в настоящем случае также легкомысленно и неосмотрительно поступит, как он сам поступил при передаче Чашницкого и других костелов, по требованию Обер-Прокурора, в православное ведомство. Но он несколько ошибся в своем расчете. Обер-Прокурор прежде, чем исполнить убедительную просьбу г. Потапова, препроводил ко мне список с его пространного отношения от 30-го апреля за № 766, при своем отношении от 8-го мая за № 2155, и просил меня уведомить о последующем.

Получив список с обвинительного акта Главного Начальника Северо-западного края против бедного сельского священника Попова, я немедленно приступил к обстоятельному исследованию взведенных на этого последнего обвинений и изветов. Прежде всего, конечно, я потребовал чрез Благочинного объяснения от обвиняемого священника Попова, а вместе с тем и заключения, от самого Благочинного. Затем обратился к директору Народных училищ с требованием сведений 1) о том, с каким успехом проходил учительскую должность в Ержепольском училище священник Алексей Попов и не было ли на него в дирекцию каких-либо жалоб, и 2) в какой мере беспристрастно произведено было Черевиным дознание о действиях Раздерищина в отношении к училищам его участка и насколько справедливы, по его мнению, обвинения, взводимые как Раздерищиным, , так и Черевиным, на, священника Попова, как наставника Ержепольского училища.

Из рассмотрения представленных мне сведений оказалось, что обвинения взведенные на священника Попова, были частию не основательны,, а частию совершенно лживы. Тоже, в свою очередь, подтвердил Попечитель Виленского Учебного Округа, Тайный Советник П. Н. Батюшков в своем отзыве Обер-Прокурору Св. Синода от 19-го сентября за №5900.

С изложением всех обстоятельств дела и всех мною собранных сведений, я ответствовал Г. Обер-Прокурору Св. Синода на его запрос, от 31-го июля за № 2391, и в заключение просил об оказании содействия к защите несправедливо обвиняемого священника Попова и об удалении из Мариенгаузской волости Мирового посредника Раздеришина, как человека немиролюбивого и противодействующего утверждению в православии новообращенных латышей Ержепольского прихода.

Между тем, г. Потапов, не получая удовлетворения своему требованию относительно священника Попова, вновь обратился к Обер-Прокурору с бумагой по этому предмету от 23-го августа 1869 г. за №: 1725.

В октябре того же 1869 г. все дело передано было.Обер-Прокурором на рассуждение Св. Синода.

Но пока происходило в Синоде рассуждение, в судьбах Витебской губернии совершился очень важный переворот: она враз освободилась и от деспотической власти губернатора Токарева и от тяжкой зависимости от Виленского Генерал-Губернаторства. Токарев переведен был на ту же должность в Минск, а Потапов освобожден был от части заведовать Витебскою губерниею, которая ранее, по поводу последнего Польского мятежа, подчинена была, вместе с Могилевскою и Минскою губерниями, власти Виленского генерал-губернатора.

Начальником Витебской губернии, на место Токарева, назначен был деств. стат. совет. П. Я. Ростовцев²²⁹ – человек совершенно противоположных качеств.

Ростовцев, по прибытии в Витебск в ноябре месяце, передавал мне, что А. Л. Потапов, встретившись с ним в Петербурге, убедительно просил его обратить особенное внимание на производящееся во вверенной ему губернии очень важное дело о священнике Ержепольской церкви Попове, и при этом выражал крайнее сожаление о том, что Витебская губерния не состоит уже более в его подчинении, иначе он назначил бы по этому делу военный суд, тогда как прежде, – замечу мимоходом, не желал производить и секретного дознания о свящ. Попове.

В ноябре училище, по требованию дирекции, было возвращено из Мариенгауза в Ержеполь; а вслед за тем удалился и Раздеришин, поступив на службу в Петербург по придворному Конюшенному ведомству.

Святейший Синод, имея в виду, что Витебская губерния отделена от ведомства ГенералГубернатора северо-западного края, предписал мне указом от 13-го февраля 1870 г. за № 311 сообщить свое заключение о священнике Попове местному Губернатору и о последующем донести.

Во исполнение сего, изложив все обстоятельства дела, я сообщил новому Начальнику губернии от 14-го июля за № 2030 следующее заключение:

«Принимая во внимание, что а) мировой Посредник Раздеришин,главный виновник нестроений происшедших в Ержепольском приходе, еще в прошедшем (1869 г.) из Мариенгаузенской волости удалился, б) Ержепольское училище, переведение коего в Мариенгауз послужило поводом к начатию настоящего дела, возвращено на свое прежнее место; в) новых жалоб от прихожан на священника Попова к Епархиальному Начальству не поступало и, как известно, со времени удаления Раздеришина, тишина и спокойствие в Ержепольском приходе восстановились, – полагаю: не производя уже формального следствия, священника Алексея Попова, как не изобличенного ни в каких противозаконных действиях, оставить на настоящем месте и дело прекратить».

Об этом донесено было мною 16-го июля за № 2048 Св. Синоду. Но Синод снова предписал мне указом от 31-го августа за № 1879 немедленно донесть, какой отзыв последовал на мое заключение от 14-го июля со стороны Витебского губернатора. В следствие моего отношения от 6-го Октября за № 2566, начальник губернии Ростовцев бумагою от 8-го того же октября за № 3603 выразил свое полное согласие на мое заключение, о чем я, с препровождением копии с бумаги Ростовцева, и донес Св. Синоду от 9-го октября 1870 г. за № 2672.

Этим и кончилось дело, продолжавшееся год и 10 месяцев. Но это дело, имевшее для священника Попова благополучный исход, едва не повело меня самого к исходу из Витебска. По крайней мере, мне говорили, в январе 1875 г., в Петербурге, где Начальник Северо-западного края, по поводу этого дела, не видя успеха в своем домогательстве относительно удаления от места священника Попова, сильно настаивал пред Обер-Прокурором Св. Синода, чтобы я удален был от Полоцкой епархии, как человек неудобный для Виленских властей, но и здесь его усилия оказались тщетными.