1846 год¹

Январь 1. Вторник. Первый день нового года – ясен и тих. Тепло. Я чувствую, что все силы мои, телесные и душевные, равновесны. Жизнь моя цветет. О, Боже! Пусть она цветет долго, а еще долее зреет и приносит хорошие плоды.

7. Понедельник. Собираюсь в Хиландарь и во все прочие обители Афона, коих еще не видал и не изучал, молю Бога помочь мне уловить несколько новых лучей знания для соткания из них истории Афона и расположить ко мне сердца иноков.

С 8-го дня сего месяца по 1-е июля, за исключением поездки в Константинополь для лечения, где я пробыл с 3-го февраля по 23-е марта, обозрены были мною святые обители Афонские: Хиландарь, Есфигмен, Ватопед, Пандократор, Ставроникита, Кутлумуш, Каракалл, Лавра, Ивер и Карея. Так как мои занятия в сих обителях описаны в Путешествии моем по Афону, то я и не упоминаю о них в настоящей Книге Бытия Моего, и вношу в нее свои путевые заметки, начиная с отъезда из Афоноруссика в Константинополь, откуда я через Валахию и Молдавию, Одессу и Москву проехал в Петербург, где и увидел последний день года.

Июля 5 дня.² Я встретился в Дарданеллах с игуменом русск(ого) Феодоров(ского) монастыря в Иерусалиме и он поведал мне, что дочь Дауда выдана за другого молод(ого) араба.

³Я в Валахии.

Июля 26. Карантин в Браилове. С парохода я видел Варну и благословил Бога, научившего там персты наших воинов на брань⁴. В русском устье Дуная воспылало мое сердце славянское и я пел:

Дунай ли мой Дунай,

Сын Иванович Дунай.

Честные казаки стерегут левый берег этой заветной реки. Я видел уютные избушки их, видел их копья и считал их мерные шаги. Они поглядывают за Дунай, чуя там своих братьев угнетенных. Чутье русское – чутье необманчивое. Действительно, за Дунаем живут братья славяно-болгары и ждут к себе братьев руссов на пир и мир и вечное заодно под сенью креста и русского орла. Ждите братцы, ждите. Придем мы, братцы, придем. Живописный городок Тульча потешил мои очи. И тут была Русь, и тут шеломом пила она воду из Дуная!

Русь продолжает походы и войны крестоносцев; и ей суждено полевать за Дунаем и царить в граде Константина.

Из г. Галаца высыпал нарядный народ на деревянный обруб, обрамливающий быстротечный Дунай, дабы поглядеть на наш пароход. И валахи стали людьми! А кто их очеловечил? Крестоносная Русь.

Под Браиловым много храбрых воинов русских легло костьми. Но где злотворные твердыни сего града? Ни камня, ни праха их не видать. [Так поправлена убийственная ошибка архистратига Михаила в расчете надконного времени].

Пока дошла очередь до перевозки вещей моих в карантин, я сидел на берегу Дуная. Тут толпилось несколько молодых и пожилых русских старообрядцев, которых⁵ здесь и на Афоне называют липованами. Они смотрели на меня исподлобья, и, когда я спросил их: хорошо ли им жить здесь, – сухо отвечали мне: хорошо. Заметно было, что они чуждались меня⁶. Я не тревожил их расспросами и, любуясь их русской одеждой, стрижкой, осанкой и замашками, думал, что преданность русских вере отцов своих гораздо сильнее их привязанности к отечеству. Где их старинные книги и иконы, там и отчизна их. Но как вразумить наших старообрядцев и воссоединить их с православной церковью?⁷ Самим нам надобно исполнять правила Св. Вселенских соборов и кроме того всюду разослать множество даровитых проповедников, рукоположить епископов в каждый уездный город и благодатному руководству их поручить этих отщепенцев. Мудрая и пламенная проповедь и примеры святой и деятельной жизни епископов не остались бы бесплодными среди старообрядцев, ненавидящих⁸ полицию и консистории и любящих судиться и мириться у духовных владык, по старому обычаю церкви православной. Эта дума глубоко наслоилась⁹ в душе моей при неожиданной встрече с придунайскими липованами.

Июль 27, Суббота. Я сижу в карантине. Цыганы и цыганки прислуживают штукатурам, обновляющим личину этого скучного укромника. Они веселы, дерзки и похабны. Что это за племя? Откроется ли когда-нибудь тайна происхождения и шатания его по всему миру?¹⁰ Имеют ли они другого царя вместо того, который был в Польше и исчез по манию Суворова? Какого мессию ждут они? И какими признаками определяют время его появления и его характер и достоинства? Ах! Как много тайн в человеческом роде! Колыбели всех племен повиты мраком; источники их верований покрыты тайной; происхождение разных языков их есть тайна. Скажите: первобытный человек наперед пел или говорил? Любовь ли к жене и детям или нужда понудила его говорить? Скажите мне: можно ли наметить те высоты, на которых станет и с которых выше и выше поднимется человечество, преображающееся по мере возраста Христова?

Июль 28, Воскресенье. Богатый еврей из Бухареста Коэн, державший карантин в соседней со мною комнате, говорил мне, что в России всем евреям, еврейкам и их детям велено одеваться так, как одеваются русские, и что в Молдавию и Валахию возами везут старинные головные уборы жидовок¹¹. А я уверял его, что в России и Польше евреи пользуются большой свободой религиозной и гражданской и что перемена одежды их доказывает не гонение правительства, а благоразумное сближение евреев с христианами и возвышение их до уровня с ними. О приголублении их к нашей церкви посредством такого возвышения я не досказал Коэну.

Июль 29, Понедельник. Пограничные карантины похожи на птичники. Каких не встретишь тут пташек в человеческом образе? Каких не наслушаешься речей? Один молдаванин, высокий, тонкий, поджарый, ходивший с маркитантами за нашими полками в последнюю войну с Турцией и выучившийся русско-солдатскому языку, сидел со мною в карантине и рассказывал про удальство и философию наших казаков. Сохраняю два рассказа его, но передаю их своей речью.

«Однажды небольшой отряд казаков возвращался к своему стану после поисков скотинки. Вечер уже подрастал к ночи. Один казак отстал от своей дружины и опрометью поскакал в турецкий лагерь, который виден был вдали. Он похвалился своим товарищам, что закурит там свою трубку. Воткнув пику в землю подле первой палатки и привязав к ней свою лошаденку, он вошел в ставку, а ставка была пашийская, – поклонился туркам и, не говоря ни слова, подсел на корточках к мангалу (жаровне), разгреб в ней пепел, достал горячий уголек, наложил табаку в трубку свою и закурил ее¹². Паша тотчас позвал переводчика и спросил казака: зачем он приехал. «Дорогой потерял я губку и кремень, – отвечал казак; – нечем было закурить трубку, так вот я и прискакал к вам достать у вас огня, достал и спасибо вам, ваше благородие». Паша похвалил своим офицерам удальство казака и приказал привести в ставку свою трех, самых смелых, наездников турецких. Они явились. Паша рассказал им про казака и вызывал из них охотника съездить в русский лагерь и закурить там свою трубку. Но ни один не осмелился. Тогда паша выслал их вон, а один офицер подошел к казаку и вынул у него саблю из ножен. Все стали рассматривать ее и не путем дивились: как такою дрянною саблею можно рубить богатырей. Казак стоял, смотрел и молча курил свою люльку. Когда же офицер стал отдавать ему саблю, то казак попятился назад и сказал чрез переводчика: «Эту саблю дал мне Государь мой, и только он один может и взять ее у меня и возвратить ее мне. Итак, я не принимаю ее от вас: отошлите ее Государю моему». Веселый паша, выслушав это, хлопал в ладоши и кричал: пеки! пеки! Пошутив над своими офицерами, он велел им дать по червонцу смелому воину русскому. Казак получил червонцы, вложил свою саблю в ножны, вскочил на коня, и был таков. Все эти червонцы достались маркитантам. Удалые казаки пропили их».

«В другой раз пришел к нам один бравый казак и потребовал водки. Мы поднесли ему две, три чарки. Сердце его повеселело. Тогда я (молдован) спросил его: «Честный казак! скажи нам: что делает Бог? » – Нисколько не подумавши, он отвечал: «Бог непрестанно делает лестницу, по которой сходят от него и восходят к нему святые цари и честные казаки¹³». Мы подивились такому¹⁴ ответу его».

Замечательный ответ казака, в котором, статься может, таился гений Платона! В самом деле, Бог делает лестницу. Что такое творение Его? Лестница существ. Что такое провидение Его? Лестница событий¹⁵. Что такое откровение Его? Лестница истин. [Что такое благодать Его?] Наконец, припомним Лестницу Иоанна Лествичника.

Июль 30, Вторник. Утром я вышел из карантина и пешком добрел до городской Гостиницы. Браилов выстроен по шнуру. Но улицы в нем так широки, что тут можно выиграть и проиграть сражение.

Июль 31, Середа. Еду в Бухарест¹⁶. Это – столица Валахии. Прощайте горы, моря и реки. Прощай Дунай. Теперь я буду жить на суше.

Август 2, Пятница. Пред полуднем я приехал в Бухарест и остановился в немецкой Гостинице Бреннера.

Валахия возрождается. Земля её плодородна; народ здоров, прост и добронравен; деревни строятся на русский лад в две линии вдоль больших дорог; дети еще дичатся и бегут от проезжего; все они весьма белы и красивы; обличие у них славянское: лица их круглы, глаза небесного цвета, зубы мелки и хороши, грудь широка. Я воображал валахов смуглыми, а на деле они, почти все, белокожи. Знать, в жилах их течет кровь славянская¹⁷.

Август 3, Суббота. О приезде моем в Бухарест предуведомлены были из Константинополя синайские монахи, имеющие здесь свой метох. Один из них, именно иеромонах Макарий, с которым я познакомился в каиро-синайском подворье в 1845 г., явился ко мне утром вместе с архимандритом Александрийского престола, управляющим имениями его в Валахии. Он известил меня, что бывший дикей Синайской обители Никодим отправлен таксидиаром в Серрас, а преемник его, Афанасий, начальствовавший на Синае в мою бытность там, заменен Григорием и назначен дикеем Джуванийского подворья в Каире на место того, который дикействовал тут при мне в 1845 году, а теперь управляет синайскими имениями на острове Крите. После хороших известий о Синае, Макарий стал жаловаться мне, что князь Бибеско до сей поры не признает его экзархом и управителем Марджинанского монастыря и не увольняет архимандрита Иоакима, который уже 32 года управляет имениями сего монастыря, а логофет Флореско, по приказанию князя, удерживает доходы с Марджинанских имений. «Все это мне известно, – сказал я почтенному синаиту; – но здесь я не могу помочь вам; передал бы я нашему консулу то, что поручил мне сказать ему ваш архиепископ, но его нет здесь; мне сказали, что он уехал пить минеральные воды. Я буду ходатайствовать о Синае уже в Петербурге». О. Макарий, выслушав это, поклонился мне почти до лица земли.

Не любя¹⁸ поклонов, я нахмурил брови и обратился к архимандриту. Отмечаю здесь одни ответы его на мои вопросы.

1. Александрийский патриарх Иерофей скончался 8 сентября 1845 года.

2. Он заживо указал своего преемника, именно архимандрита Иерофея. С волею его согласны были и все христиане. Более 700 заручных одобрений значилось в акте избрания сего архимандрита, представленном Мегмету-Али на утверждение.

3. Избранного в Константинополе¹⁹ Артемия не примет ни клир, ни народ, ни паша.

4. Когда я сказал, что Великая Церковь намерена понудить Артемия подать отречение от Александрийского престола с тем, чтобы он пользовался доходами одного из имений, принадлежащих сему престолу в Валахии, тогда седобрадый собеседник мой закачался и возопил: «Не бывать этому; Артемий требовал, чтобы я ежегодно высылал ему 2 000 голландских червонцев; но и покойный патриарх получал только одну тысячу их со здешних имений». Я очень доволен был этим мимолетным обнаружением численности дохода Александрийского престола в Валахии.

5. Сему престолу принадлежат в этом княжестве следующие обители: 1) в Бухаресте монастырь во имя Рождества Богородицы, прозываемый Златарь, от строителей его Златарей; 2) в восемнадцати часах езды от Бухареста монастырь Сга́рци²⁰ с доходными имениями.

6. Св. Гробу с имений в Валахии доставляются два миллиона пиастров турецких (100 000 руб. сер.).

Достопочтенные старцы ушли восвояси. А я в коляске поехал в канцелярию нашего генерального консульства и тут предъявил свой паспорт старшему секретарю Котову, сказав ему, что я намерен пробыть в городе дня три и посетить монастыри. Он начал было отклонять меня от этого посещения, говоря: «В городе будут смотреть на вас, как на соглядатая и станут кричать, что русские до сей поры подсылали сюда светских агентов, а теперь являются и духовные и осматривают церкви и монастыри». Но я настоял на своем; говорил, что никто не может запретить монаху молиться в монастырях; полуоткрылся, что мне непременно надобно собрать [некоторые] сведения о здешних метохах, принадлежащих Св. местам, и в заключение с твердостью сказал ему: «Я должен видеть здешние монастыри». Котов уступил моей настойчивости. Соглашено было только испросить благословение преосвященного викария (за отсутствием митрополита Неофита) на обозрение церквей и монастырей.

Викарий Нифон принял меня достодолжно в своих кельях, помещенных в нижнем этаже митрополичьего дома, построенного в европейском вкусе вглуби просторного двора, обставленного разными зданиями. Он смугл; лицо его несколько сурово; нос вогнут и немножко вздернут на конце; малая борода начинает седеть. Мы говорили то по-гречески, то по-французски. Галльская речь его весьма небойка и неправильна. Я спрашивал его: «Когда²¹ крещена Валахия, сколько епископов, церквей и монастырей в княжестве; сколько учеников и учителей в здешнем духовном училище?» На первый вопрос викарий не сумел ответить и только промолвил: «Справлюсь с книгами»²². На второй вопрос и на остальные он отвечал так: «В Валахии, кроме епархии митрополита, существуют три епископии: Рымникская, Бузейская и Арджишская; всех церквей 1300; в семинарии не более 100 учеников, а учителей два: один из них, именно архимандрит Дионисий есть вместе и ректор семинарии. Все они временно помещаются в монастыре, называемом Раду-во́да. Новую семинарию будут строить вне города».

Преосвященный Нифон благословил меня побывать в здешних монастырях и дал мне проводника, – диакона здешней митрополии, приехавшего сюда из Бессарабии и знающего языки русский и молдавский.

Благодарность моя осталась в келье викария; а сам я с о. диаконом поехал обозревать монастыри. Этот проводник мой на пути в здешнюю митрополию поведал мне, что Нифон из монастыря Черники поступил в митрополию экономом и нажил много денег; что в здешней семинарии только 80 учеников и что все они поступили в нее возрастные, лет 16-ти и старше, и учатся только читать, писать и петь. «Кто же проповедует здесь?» – спросил я. «Ни митрополит, ни архиереи, ни священники никогда не говорят проповедей», – отвечал он.

Бедные валахи! Они и сыты и голодны. Есть у них пшеница, ячмень и всякий Божий хлеб, да нет манны небесной, т. е. слова истины, веры, надежды, любви. Чем же питаются их души? Вероятно, словом их совести, семейными преданиями и правилами и кой-какими крупицами, кои достаются им²³ в храмах Божиих, когда читаются священные книги²⁴. Православная Церковь в Валахии – немая!

Коляска моя остановилась в конце длинной аллеи, ведущей в²⁵ митрополию. Мы пошли туда.²⁶ В воротах я перекрестился. За воротами взорам моим представилась площадь, обставленная приземистыми и плохими зданиями и большая церковь. Я вошел в это святилище, помолился и приложился к святым образам и к шуйце целых мощей мученика Димитрия²⁷. Эти мощи покоятся на левой стороне церкви, близ алтаря, в деревянной раке, обтянутой зеленым бархатом и по местам украшенной серебряными позументами²⁸. Митрополитанская церковь освящена во имя Константина и Елены в 1793 году. Она светла, пристойна и вся расписана ярко, но безвкусно, наподобие стенописи в церквах Афонских, с коими сходствует и в архитектуре, кроме паперти. На западной стене по-Афонски же написаны ктиторы сей церкви: Ιω Радул Леон воевода с домной (госпожой) Лукией и сыном Стефаном, Ιω Константин Шарбан Бассараба воевода с домной Балашей, жупан Шарбан Кантакузин, великий спатарь и исправник, и митрополиты Феодосий и Митрофан. В молдавской надписи, непонятной мне, видны годы 1665-й и 1839-й. Церковь вывершена пятью окончатыми главами.

По уверению сопровождавшего меня диакона, здешняя митрополия получает ежегодного дохода с имений своих 1200000 левов местных (90000 руб.). Не скуден ковчежец её! И дай Бог, чтобы он не походил ни на ящик Пандоры, ни на корван Иуды.

В митрополии я видел односветную залу собрания [сейма или] валахского дивана. Что же в ней находится? Трон, а пред ним стол для председателя и митрополита, подалее еще стол для министров; столы эти накрыты красным сукном; по обе стороны залы стоят стулья для бояр и депутатов; на них видны №№; всех номеров 180; за стульями стоят ширмы; к потолку привешены люстры. Все это бедно и производит в зрителе такое впечатление, от которого на лице является гримаса, а плечи поднимаются. По мне, здание народного законодательного собрания должно быть блистательно²⁹.

Напротив митрополии высится дом князя Бибеско. Мне обещали показать его. А в саду княжеском я был и гулял. Он еще разводится. В него проведена вода из реки Дымбовицы. Тут две длинные аллеи из виноградных кустов, [густо] закрывающих листьями своими высокие решетчатые подпоры деревянные, весьма прохладные. Приятно ходить под сенью их.

От княжеского дворца мы проехали в так называемую епископию, находящуюся в лучшей части Бухареста. Тут среди большого двора, обставленного низменными зданиями, высится прекрасная церковь, построенная в готическом стиле, со стрельчатыми украшениями около остроконечного, конусного верха. Внутренность её еще не отделана. В этой епископии живет³⁰ архиерей Домникий, имеющий только один титул ὁ Στρατονίκειας³¹. Он принял меня весьма ласково. Что мне сказать о нем? Скажу, что он благообразный, белый, румяный, простодушный старец из валахов, говорит по-гречески; не знает, где находится кафедральный город его Стратоникия; держит у себя сестер или племянниц, по третьему правилу св. Вселенского собора Никейского; заседает в консистории; молится Богу о живых и умерших; в его келье много образов; а сущий ли он Божий, это знает один Сердцеведец. При прощании он пригласил меня на вечернюю прогулку за городом.

После умеренного обеда в Гостинице, я обозрел следующие монастыри:

1. Рождественский, принадлежащий Погонианской митрополии. В нем старая и невзрачная церковь освящена в память Рождества Христова. В этом монастыре монахов нет, кроме одного игумена; а живут тут по найму разные семейства.

2. Архангельский, принадлежащий эпирскому монастырю чиноначальников, ταξίαρχῶν, называемому Гура и находящемуся в епархии Погонианской. Здесь церковь, как видно из надписи, построена в 1724 году. В Харлампиевском приделе её отправляется богослужение для русских обывателей Бухареста и для нашего консула. Купол сего святилища угрожает падением; стены у клиросов растрескались; наружный портик покоится на четырех, вычурных, винтообразных колоннах; на западной стене изображены ктиторы сего монастыря: Ιω. Николай, Александр воевода с супругой Смарагдой и с шестью детьми и архимандрит Иоанникий. Архангельской обители, по словам игумена её, принадлежит в Валахии монастырь св. Троицы, прозываемый Валиа³² с имениями, завещанными ему баном-Манолаки. С этих имений ежегодно получают 45000 левов. Валахское правительство не позволяет архангельскому игумену рубить и продать лес, принадлежащий Валианскому монастырю, для починки купола и обновления всей церкви.

3. Монастырь Св. Иоанна Предтечи, большой, с наемными домами внутри и лавками снаружи, принадлежит Иоаннинской митрополии. В нем церковь велика, хороша и замечательна тем, что в западной части её на колоннах устроен бабинец, т. е. отделение для женщин. Над выездными воротами висят колокола на бревнах. Я посетил эту обитель во время вечерни; посему нельзя было расспросить о ктиторах её. Игумен вышеупомянутого Архангельского монастыря говорил мне, что Предтеченская обитель владеет богатыми имениями.

4. Монастырь во имя Пресвятой Богородицы, прозываемый Зла́тарь³³ от строителей его Златарей, приложен был Александрийскому патриаршему престолу Ιω. Константином Бассарабой, воеводой угровлахийским. Эта обитель обнесена высокой, каменной оградой. В ней, среди пространного двора стоит древний каменный храм. Он темен. Иконостас его складен из камня, а вывершен кирпичом. Красив в этом храме огивный свод, покоящийся на двух колоннах и отделяющий настоящую церковь от протягающейся к западу части архитектурного креста. Так как в этом просторном монастыре живет один архимандрит без монахов, то кельи и несколько лавок, пристроенных к ограде снаружи, отдаются внаем здешним жителям. Архимандрит жаловался мне, что валахское правительство намерено сломать всю ограду с лавками у въезда в монастырь для расширения улицы. Я же внушал ему, что каждое правительство имеет полное право делать в городах все, что нужно для простора, чистоты и даже красоты их, для предотвращения ущерба от пожаров в тесных улицах и для блага граждан и что, если князь Бибеско прикажет сломать лицевую ограду св. обители, то, без сомнения, даст вознаграждение или вспоможение для постройки новой стены и лавок по плану. Архимандрит не чаял княжеского пособия и продолжал жаловаться. Я замолчал, а внутренне досадовал на упорство корыстолюбивых и невежественных греческих монахов, которые свои частные права и выгоды ставят выше прав и выгод общественных и равнодушно смотрят на тесноту и гнилость городов, лишь бы им было просторно и прибыльно. [Доколе цари и князи будут ласкать этих людей, от которых пахнет землей и не веет небом? Чернецам нужны уроки суровые!³⁴].

Златарской обители принадлежат в Валахии два монастыря с доходными имениями:

1). Сга́рца или Сга́рси³⁵, за рекой Олтой и

2). Николаевский у реки Колентины, на местности Градиште.

5. Монастырь Св. Екатерины, находящийся за митрополией, принадлежит Синайской обители. В нем церковь мала, невзрачна и ветха, а дом для игумена просторен, роскошен и красив. Монастырь этот обнесен драничным забором. Ему принадлежит тридцать домиков вблизи, кои отдаются внаем.

Минули три четверти пятого часа пополудни. Я вспомнил свое слово, данное стратоникийскому епископу Домникию, и явился к нему в назначенную минуту³⁶. Мы отправились гулять; ехали, ехали по городу в карете, потом за городом и, наконец, очутились негде в маленьком леске. Тут из-под горки струится тихий ручеек и течет в нарочито устроенные холодные бани. Сюда валахи приезжают поплескаться, попить чистой и холодной воды и повеселиться. Но в этот вечер никого не было тут. Мы уселись на деревянной скамейке, отведали легкой и вкусной воды и, похвалив ее, начали беседовать.

Преосвященный Домникий говорил: валахи благодарны русским за три благодеяния:

а) за то, что они спасли их от чумы, установив карантины;

б) за то, что избавили их от воров и разбойников введением городского и сельского порядка (прежде нельзя было выехать без страха даже до этого ручейка) и

в) освободили православную церковь от ига агарянского.

– Из ваших уст льются сладкие³⁷ речи, промолвил я.

– Да почиет Божие благословение на царе Русском!

– Аминь³⁸.

Епископ перестал первенствовать в слове; зато я начал спрашивать его:

– Как принимает князь митрополита и архиереев?

– Он целует руку владыки, а владыка целует голову его. Прочие архиереи только кланяются ему. Он не принимает благословение их.

– Как обращается логофет духовных дел с игуменами монастырей?

– Весьма учтиво с теми, которые деньги дарят ему и секретарям его.

– Есть ли здесь консистории?

– Есть консистории и дикастерии. Во-первых, производятся одни брачные дела, а во-вторых, дела духовенства. Я председательствую в здешней консистории с четырьмя судьями, из которых два протопопа и два священника.

– В священники избираются ли здесь миряне?

– Избираются. У нас нет особого сословия духовного.

– Пишутся ли списки крещенных, брачующихся и умирающих?

– Пишутся.

– Погребают ли здесь мертвых подле церквей?

– Погребают.

– Как глубоки могилы?

– В полтора аршина.

– Допускаются ли разводы?

– Сам князь развелся с прежней женой своей. А брат его живет с девицей, которая ему двоюродная сестра (ἐξαδελφή), даром что имеет жену умную и добрую.

Простодушная откровенность епископа удивила меня; и сам он, казалось, смутился³⁹ и потому встал со скамьи и велел подать карету. Едучи, он пригласил меня присутствовать при завтрашнем священнослужении его в церкви старого дворца княжеского (Курте-ве́кки) и послушать пение княжеского хора. Мы заехали в подгородный общественный сад и прошли по дорожкам его. Сад разведен недавно; тени в нем еще нет; струйники (фонтаны) приготовляются; княжеская пролетная беседка на четырех столбцах изрядна. Из этого сада виден весь Бухарест. Вид очень хорош. Этот город походит на длинный пояс, на котором вышиты разные узоры разноцветными шелками. Цвета зеленый и белый господствуют. Утомился я сегодня. Карандаш выпадает из рук. Ночной светильник догорает. Очи смежаются...

4, Воскресенье. Был я у обедни в Курте-ве́кки. Княжеский хор певчих велик; синие мундиры их хороши; на них серебряные пуговицы с гербом Валахии блестят. А пение? Походит на скрип немазаных колес⁴⁰. Басы – русские извозчики. Регент – семинарист из Кишинева. Архиерей Домникий рукополагал кого-то в сан пресвитерский. Рукополагаемого вокруг престола водили под руки два иерея вытянутой линией, так что лица всех их были обращены к святой трапезе. Ставленник преклонял колено пред этой трапезой, а не у правого угла её. Архиерей приподнял его за волосы (за аксиосы), а священные одежды и Служебник показывал народу в царских дверях, возглашая не по-гречески аксиос, а как-то по-молдавски. Весьма замечательно это обращение⁴¹ епископа к народу. Оно показывает, что рукополагаемый посвящается по избранию и согласию народа. В нашей церкви или утрачен этот знаменательный обряд, или никогда не существовал. Русская церковь ныне во многом разнится от матери своей церкви Восточной⁴². Например: нет у неё поместных соборов; митрополиты не имеют подчиненных им епископов; клир не избирается народом; церквей мало сравнительно с большим у нас народонаселением; в церквах наших женщины не отделены от мужчин и проч. и проч.⁴³

После обедни я заезжал к преосвященному Нифону и, изъявив ему свое сожаление о том, что он вчера не застал меня дома, поговорил с ним о том о сем и простился навсегда.

Странно, что ни он, ни Домникий, ни прочие иерархи, которых я видел на Востоке, не расспрашивали меня о церкви Русской motu proprio⁴⁴. Я объясняю это их простотой, которая обкрадывает ум, и давним разобщением русского клира с клиром восточным. Надобно нам опять приголубиться к духовной матери своей, стряхнув с себя всякую пыль, налетевшую на нас с запада и наипаче из Шварцвальда.

Сегодня обозрены были мною следующие монастыри:

1. Святотроицкий, по просторечию сокращенно называемый Радо-вода от Радула воеводы. В нем церковь, как видно из надписи, построена была Ιω. Александром, сыном Мирчи воеводы, в 7076 = 1568 году. Синан-паша взорвал её на воздух. Но спустя 27 лет Радул воевода, сын Михны воеводы, начавший княжить в Валахии в 7122 = 1614 году, с основания воздвиг сию церковь и приложил ее вместе с богатыми имениями её Афоноиверскому монастырю в 7123 = 1615 году. А сын его Александр воевода окончил устройство её и самого монастыря в 7133 = 1625 году. Сия церковь вновь расписана в 1714 году. На западной стене её, по обе стороны входных дверей, видны следующие ктиторы:

В западной части архитектурного креста группой стоят двенадцать колонн. Над ними помещен священный бабинец.

Рис. 1. Бабинец церкви монастыря Радо-вода в Бухаресте.

В приземистых кельях сего монастыря временно помещается духовная семинария без взноса платы Афоноиверской обители. Ни учеников, ни учителей не видал я, потому что время было неучебное.

2. Монастырь Святых апостолов Петра и Павла, принадлежащий Афоноставроникитской обители, основан был, как показывает надпись, Ιω. Матеем воеводой, а достроен Ιω. Стефаном Кантакузиным воеводой в лето 7223 = 1715. Ставроникитский архимандрит Аверкий вновь соорудил монастырскую церковь и освятил ее в 1843 году, 7 сентября. Им же построен тут новый дом в европейском вкусе. В этот монастырь на богомолье приезжает князь Бибеско. На западной стене монастырской церкви, кроме главных ктиторов, изображены шесть Кантакузинов, которые любили и жаловали эту обитель. Она судится за имение свои с соседями их.

3. Монастырь Св. Николая, принадлежащий Афоносимонопетрской обители, построен Михаилом воеводой в 1594 году (ὁ ναός ἐκτίσθη 1594, ἡ δέ πύλη 1711 ἔτ.⁴⁵) и супругой его домной Станкой. Архимандрит Феодосий обновил церковь монастырскую в июне месяце 1838 года. В сей обители устроена была временная больница для русских воинов. По уходе их валахи обратили ее в постоянную. За помещение больницы обитель не получает никакого вознаграждения от города. Так тому и быть. Монастыри, и наипаче не имеющие монахов, должны служить страждущим туне и снабдевать бедных.

4. Монастырь в память Рождества Предтечи, прозываемый Плумбуи́та, находится за Бухарестом, в виду сего города. Я ездил смотреть его. Из надписи в тамошней церкви видно, что он построен был Господарем Петром, но от долговременности совсем расселся, – διερράγη παντελῶς. Во второй раз создал его Александр воевода, отец Михны воеводы, вместе с супругой его Екатериной. В третий раз обновил его Матфей Бассараба воевода, кончив обновление его 10 апреля 7155 = 1647 года. А в 1802 году он [этот монастырь] упал от землетрясения, и вновь воздвигнут был в 1806 году при архиерее Досифее. Сей монастырь владеет шестью имениями (мошиями). Игумен его имел тяжбу с арендатором их. Сей последний выиграл дело, т. е. за ним осталась аренда против желания игумена.

Плумбуита принадлежит Афоноксиропотамской обители. Мало зданий в этом большом монастыре. Отсюда виден весь город вдали, а вблизи – загородный дом боярина или господаря⁴⁶ Гики.

На обратном пути сопровождавший меня диакон указывал мне вдали монастырь Маркуцу и говорил, что в нем содержатся лишенные ума; упоминал о монастыре Св. Пантелеймона, в котором помещена общественная больница, содержимая доходами с имений сего монастыря, ни от кого независимого.

Из Плумбуиты я заехал в загородную дачу г. Илиадиса⁴⁷, о котором говорили мне еще в Константинополе. Это ученый валах, издатель литературного журнала для дам⁴⁸ и Валашского Курьера, – Courrier Valaque⁴⁹, на молдавском⁵⁰ языке. Он принял меня радушно. По словам его, Дакия крещена была во время апостолов Петра и Павла; но христианство утвердилось в ней во дни Константина Великого. Я просил его указать мне лучшие истории Валахии, Молдавии и Трансильвании. Он отвечал: «Есть история Валахии на туземном языке, составленная Аароном⁵¹, но я не одобряю ее, потому что она взята из немецких книг; есть другая история Валахии и Молдавии, сочиненная Дионисакием на греческом языке⁵². Советую купить ее в наших книжных лавках. Есть превосходная история обоих княжеств наших, написанная протоиереем Майэром⁵³ в Трансильвании, но весьма трудно достать ее. Впрочем, я постараюсь отыскать эту книгу и, если удастся поиск мой, доставлю ее вам чрез русское консульство». Когда зашла у нас речь о религиозно-нравственном состоянии Валахии и о народном просвещении в ней, то Илиадис с печальной откровенностью сказал мне: «Есть у нас монастыри, церкви, женские школы, коллегиумы для юношества, но нет трех существенных условий истинной жизни народной, – нет священников, нет матерей, нет сердечной любви к отечеству». Выслушав это с удивлением, я увидел три мрачные глуби, в кои брошены цветы и в коих они вянут и гибнут жалким образом без росы небесной и без тука земного. Болезненное сознание оных трех зол щемило сердце собеседника моего; и он, чувствуя надобность в облегчении туги своей, встал со стула и сказал мне: «Пойдем, я покажу вам свою типографию». Пошли мы, вошли, осмотрели шесть станков с приборами их. Но когда он показал мне отпечатанные листки и когда я заметил, что им введены латинские буквы вместо славянских, с удержанием некоторых из числа сих последних (ч, щ), тогда поскорбел об этом нововведении, которое и излишне и бестолково и противно духовенству и народу, привыкшему⁵⁴ к букварю славянскому.

После вечерни я посетил еще два монастыря в самом Бухаресте – Саранда́рь⁵⁵ и Кольцу.

5. Монастырь в память Успения Пресвятой Богородицы, прозываемый Сарандарь, принадлежит Иоаннинской обители Пате́рон, Πατέρων. Он основан был Ιω. Матеем воеводой, а достроен боярином Кукуреско, которого потомки поныне живут подле сего монастыря и почитаются благотворителями его. Над въездными воротами сооружена колокольня в 1710 году. А нынешняя церковь монастырская перестроена лет за 40 назад. Она хороша. В ней, над двумя рядами колонн, помещен молитвенный бабинец. Эта церковь есть⁵⁶ городской собор. Тут стоят два трона, для князя и княгини. Нынешний игумен уже 32 года управляет имениями сего монастыря. Он богат и потому горд. Помещение его нарядно, а гораздо наряднее живущая с ним молодая кокона. Это – роза подле старого терна. Сарандарский монастырь велик, но почти пуст. Кроме настоятельских келий есть небольшой, приземистый дом с колоннадной галереей. Он отдается внаем. Подле монастыря зеленеет овощной огород его.

6. В монастыре Кольцу, который, помнится, не принадлежит никакому Св. месту, помещено медико-хирургическое училище, готовящее фельдшеров. В анатомической комнате мне показали несколько черепов и искусственного человека без кожи. Отсюда два лекаря (один хромоног) провели меня в двухэтажную больницу, в которой пользуются страждущие обоего пола разными недугами и от яда Венеры. Я побывал в четырех больших комнатах и в каждой насчитал 14 кроватей. Когда меня ввели в помещение несчастных молоденьких девиц, проклинающих Венеру и Амура, они вдруг единогласно возгласили жалобно-радостным тоном: слава, слава, слава. Это тронуло меня; и я смекнул, что здешнее духовенство никогда не навещает их, и что они, сердечные, рады были видеть священную особу во врачебнице их грязной болезни. Я благословил их знамением креста. А они опять дружно возгласили: слава, слава! Слезы навернулись на глазах моих. Мне жаль было этих злополучных созданий. Статься может, они близки к царствию Божию, но грустно то, что они оставлены без назиданий и утешений религии. Я вышел от них, повторяя про себя слова Писания: «Оле, пастыри израилевы... блудницы варяют вы в царствии Божии⁵⁷». Больница эта устроена⁵⁸ хорошо и содержится опрятно. Воздух в ней свеж, помещения просторны. По уверению врачей, она построена назад тому 132 года семейством Кантакузиных.

В монастыре Кольцу, над въездными воротами, высится башня Карла XII.

Наступила ночь. В Гостинице тихо. Я окончил свои путевые заметки и, зевая, снимал с себя одежду. Входит ко мне Иван мой и говорит: «Какие-то люди желают вас видеть». – «Что за люди? Время ли? Пусть придут днем», – ворчал я и сделал такой жест руки, который значил, что не в пору гость хуже татарина. Иван вышел от меня и чрез минуту возвратился и сказал: «Здешние болгары крайне желают видеться с вами ночью, а не днем; их послал к вам знакомый вам секретарь: Кот, Котов, Кутузов».·– «А хорошо ли они одеты?» – спросил я⁵⁹. – «Хорошо». – «Итак, зови их».

Ввалили в мою комнату четыре болгара. Тяжела их поступь. На одном были очки, на другом фрак, на прочих не помню что. Христофор Мустаков говорил со мной по-гречески, товарищи же его поддакивали ему. Они жаловались на властолюбие, корыстолюбие и холодность к ним греческих архиереев; рассказывали, что болгары подавали прошение султану Абдул-Меджиду (во время путешествия его) об удалении тырновского митрополита Неофита, – грека, и о дозволении иметь одноплеменных с ними архипастырей и что Великая церковь Константинопольская, узнав об этом прошении, сменила Неофита и на место его прислала серрского митрополита грека же, внушив Порте политическую недоверчивость к архиереям из болгар; рассказав же сие, примолвили, что и этот митрополит не люб болгарам, и что Тырнов желает иметь или своего единоплеменного архипастыря, или варнского архиерея, который знает, по крайней мере, язык болгарский. Упрекнув греков в том, что они не только не способствуют, но даже препятствуют просвещению Болгарии, мои витии продолжали: «Мы одни между народами сидим во тьме; нам нужен свет; мы просим его у Бога; мы способны и готовы принять его, но не от латин и не от протестантов. Из Парижа требовали десять болгарских юношей для безмездного обучения их там. Американские миссионеры предлагали нам подобную услугу. Но мы опасаемся всех их, потому что они не имеют правой веры и Божией благодати, нам люб только чистый свет православия». После сего они просили меня походатайствовать в Св. синоде российском о принятии 12 болгарских юношей в Киевскую духовную семинарию на казенный счет⁶⁰. Я присоветовал им написать прошение об этом и приложить к нему, вместо подписей, одни именные печати из предосторожности, как бы не пропало у меня прошение их, и обещался вручить оное обер-прокурору Св. синода графу Протасову, примолвив, однако: «Не ручаюсь вам за успех дела, который зависит от благословения Божия и от ваших молитв». Болгары⁶¹ отменно благодарили меня и под влиянием радости открылись, что они внесут мое имя в книгу, в которой записываются ими благодетели болгарского народа (оказалось, что им известно было даже прозвание мое – Успенский).

5, Понедельник. Сегодня мне показали весь дворец князя Георгия Бибеско. Видал я домы и обширнее, и красивее, и роскошнее его. В одной горнице на стене висит портрет княгини, нарисованной в валашской народной одежде. Я остановился пред ним. Меня заняли не черные, милые очи её и не белые ручки, а различные монисты и пестрый фартучек. Пред невидалью и философ – дитя!

До обеда я купил несколько книг, содержащих историю Валахии и Молдавии, а после обеда осмотрел два святогробских монастыря Св. Саввы и Св. Георгия. Первый построен Константином Бассарабой воеводой, а церковь в нем во второй раз сооружена была в 7217 = 1709 году Константином Бранкованом воеводой и иерусалимским патриархом Хрисанфом. Теперь она обновляется. В этом монастыре помещается городская гимназия. А Георгиевская обитель есть не что иное, как огромнейший хан с множеством складочных магазинов внутри, кои приносят ежегодного дохода 3 000 голландских червонцев. Игумен Георгиевской обители, архимандрит Филимон, поименно перечислил мне все монастыри и скиты, какие только принадлежат гробу Господню в обоих княжествах.

В Валахии:

В г. Бухаресте:

1. Св. Георгия;

2. Св. Саввы;

3. Ресвани.

За этим городом:

4. Вакаре́шти.

В разных местах:

5. Комана;

6. Калу́и;

7. Платарешти;

8. Нигоэшти⁶²;

9. Груи.

В Молдавии:

В Яссах:

1. Св. Саввы;

2. Борно́сти⁶³;

3. Никори́ца.

В предместьях сего города:

4. Галата́, – пуст.

5. Цатацуя⁶⁴, – развалины.

В разных местах:

6. Бурнаво⁶⁵;

7. По́прата;

8. Быстрица⁶⁶;

9. Тазлеу;

10. Ка́сино;

11. Совеза;

12. Формоши́ка⁶⁷, – скит;

13. Хади́ба, – скит;

14. Хлинца, – скит;

15. Св. Георгия метох в г. Галаце.

Всего 24 монастыря и скита с богатыми имениями⁶⁸. Отсюда льется золото в святогробскую казну, в которой наши немногие рубли тоже, что капли в море. Если Бог благословит, и я опять поеду в Иерусалим, то поищу там сведений о всех этих обителях, завещанных Гробу Господню и о благочестивых создателях их. Мне хочется написать хоть краткие сказания о всех православных монастырях на христианском Востоке.

Пред вечером я простился с епископом Домникием, а в начале ночи принял условленное прошение от болгар и благословил их во имя Отца и Сына и Святого Духа.

6, Вторник. Утром же выехал из Бухареста в Яссы, пожалев о том, что мне не удалось видеться ни с князем Бибеско, ни с митрополитом Неофитом, ни с нашим консулом⁶⁹, в которых никакой дипломатической надобности у меня не было.

Я в Молдавии.

Август 10, Суббота. Вот и Яссы! Вот и я в Яссах, тотчас после благовеста к вечерне⁷⁰. Эта столица Молдавии, с противоположной ей высоты, показалась мне похожей на две серебряные чеканные бляхи греческого священнического пояса, когда он бывает застегнут ими⁷¹.

11, Воскресенье. Ни князя, ни митрополита, ни нашего консула, ни архимандрита Филарета Скрибана, начальника духовного училища, не застал я дома. Все они уехали из города, кому куда нужно и не скоро возвратятся. Жалею особенно о том, что не увижу⁷² Скрибана. От него я надеялся получить надлежащие сведения о нынешнем состоянии православной церкви в обоих княжествах, о жизни и образе мыслей здешних бояр, о характере и способностях румунов, о монастырях и училищах, надеялся потому, что он обучался в Киевской духовной академии и пишет историю Молдавской церкви. Но где взять малину, когда лето прошло?

12, Понедельник. Сегодня я богомольствовал в трех монастырях: в Го́льи, Барбою́ и Да́нку.

Монастырь Гольи, так называемый от здателя его великого логофета Иоанна Гольи, принадлежит обители Афоно-Ватопедской. Из греческой и славянской надписи в храме его видно, что это святилище с оснований воздвигнуто было в память Вознесения Господня и расписано иждивением благочестивейшего князя всей Молдовлахии Ιω. Василия воеводы и сына его Стефана воеводы, во дни святительства молдавского митрополита κῦρ⁷³ Варлаама в 7168 = 1660 году, мая 24 дня, а вновь расписано и украшено новым иконостасом в 1838 году. Тут похоронены внутренности светлейшего князя Потемкина Таврического, о чем гласит надпись на русском языке. На западной стене храма изображены ктиторы:

Названный епископ устроил в этом монастыре параклис в честь Положения пояса Богородицы и подле него изрядную столовую горницу для угощения богомольцев в храмовые праздники. Он долго управлял ватопедскими имениями в Молдавии и Бессарабии, а жил в Кишиневе. Я видал его в Одессе. Покойный был тучен, краснощек⁷⁴, добр. Он имел орден Анны первой степени.

Внутри Гольинского монастыря есть магазины, хорошенький домик для найма и приземистое строение для⁷⁵ лишенных ума. Молдавское правительство понуждает ватопедцев надстроить эту больницу и содержать лекаря своим иждивением. Но игумен отвечал, что он улучшит больничные покои, а лекаря нанимать не будет, потому что в монастыре у него недужных врачует Богоматерь.

Афоно-ватопедские монахи, живущие в здешней обители (всех их тут 12-ть), управляют всеми богатыми имениями, кои принадлежат Ватопеду в Молдавии и Бессарабии. Я застал их за общим столом, передал им привет Афонских собратий и нашел в них старцев чинных, сметливых и даже любезных.

Они показали мне устроенный в их монастыре главный водоем, в который вода приведена издалека. Бедно и некрасиво устройство его. Вода выходит из 24-х трубок, льется в обширный ём через уста льва и через железное сито, и оттуда расходится по всему городу. Сей водоем устроен Александром Мурузи в 1823 году, а починен нынешним князем Стурдзой в 1844 году. Замысловатая надпись на нем в рифменных стихах прославляет достохвальное и общеполезное дело г. Мурузи.

Εἰς τὸν κύκλον τῶν ζῳδίων εἶναι λέων φλογερός·

Κ’ εἰς τὴν πόλιν Ἰασσίου ὑδροχόος δροσερός.

Ἐκεῖ φλόγας, ἐδῶ δρόσους, ἐκεῖ πῦρ, ἐδῶ νερὸν

Ἐξερεύγομαι καὶ χύνω ἀπὸ φάρυγγα ξηρόν.

Ὅλην μ’ ἄλλαξεν τὴν φύσιν ὁ τῆς πόλεως σωτήρ

Ὁ Αλέξανδρος Μουρούζης τῶν ὑδάτων ὁ δοτήρ.

1823 Μαΐου.

В круге зодиаков есть лев огненный;

А в граде Яссах он хладный водолей.

Там пламень, здесь же хлад, там огонь, а здесь воду

Источаю, изливаю из горла своего сухого.

Так все естество мое изменил спаситель града

Александр Мурузи, податель вод.

1823 г. Май.

Люблю я видеть и читать надписи на общественных зданиях и на священных предметах. Для путешественника они заменяют книги и людей, которых надлежало бы спрашивать о времени и строителях всяких памятников. Видишь св. образ, святой сосуд, Господень крест, церковь, монастырь, башню, столп, могилу, мост, развалину, находишь, читаешь тут надпись и знаешь: кто и когда⁷⁶ сделал то, или то; по означенным годам изучаешь и сравниваешь разные эпохи зодчества, ваяния, каменотесания и живописи; по прописанным именам судишь о широте любви христианской, которая из Ясс или Бухареста, из Царьграда или Тифлиса, из Москвы или Трапезунда благотворила святым Божиим церквам на Синае, Сионе, Афоне, в Сирии, Египте, Сербии, Болгарии. Надписанные камни как слова на корешках переплетов дают надобное понятие о⁷⁷ памятниках, вещах, здателях. Древние египтяне писали свою историю на каменных стенах своих капищ, дворцов, гробов, на обелисках и статуях. Древние еллины и римляне оставили нам множество надписей на своих зданиях. Ассириане и персы увековечили свои деяния на каменных скрижалях. У нынешних греков, турок, арабов камни говорят потомству. Одни мы не охотники до надписей. Что бы это значило? Ежели у нас церкви и домы – деревянные, то, кажется, головы не деревянные. Знать, мы еще в колыбели качаемся; а колыбель нигде не надписывается. Много мы любим семейное предание и довольство, а внешнюю славу – очень мало. По-нашему: не красна изба углами, а красна пирогами. Однако пора бы у нас развиться духу общественности и любви к славе народной и витать ему не на печи и не на полатях, а на стогнах и площадях. Весьма желательно, чтобы у нас все общественные здания, новые и старинные, в городах и селах, получили свои исторические надписи на меди или чугуне. Почему бы не воздвигнуть в каждом городе колонны или обелиски с обозначением тут главных эпох его существования славного и страдальческого? Такие памятники учили бы⁷⁸ роды родов. А была бы работа и баронам фон-Клотам.

2. Монастырь Барбою построен был каким-то Иоанном Барбою, воеводой⁷⁹. Нынешняя церковь в нем, во имя свв. апостолов основана, как гласит надпись, в 1838 году⁸⁰, июля 1-го дня, а окончена и освящена 29 июня 1843 года в княжение Григория Стурдзы и во дни святительства молдавского митрополита Вениамина, для поминовения рода Стурдзов, которые приложили сей монастырь Ватопедской обители на Афоне. Ватопед строил ее своим иждивением под надзором иринопольского епископа Григория и архимандрита Дионисия. Посторонних пожертвований на это святое дело не было, кроме 200 голландских червонцев от логофета Димитрия Стурдзы (1839) и 30 таких же червонцев от сына его Александра на приобретение мраморной доски для святой трапезы. Церковь отменно хороша: высока, светла, просторна и украшена двумя рядами мраморных колон, нецельными однако. Иконостас в ней еще не позолочен. На западной стене её изображены ктиторы:

По уверению игумена [у которого (мимоходом сказать) проживает толстая кокона] монастырь приносит дохода 2 000 флоринов (около 5 000 руб. ассигн.). В нем несколько комнат отдается внаймы.

3. Монастырь Данку принадлежит Афоно-Ксиропотамской обители. Древняя церковь в нем тяжелой архитектуры, неказиста и ничем не замечательна. На южной, внешней, стене её, близ колокольни, видна славянская надпись. Но так как она помещена весьма высоко, то я не мог разобрать ее, и только на двух последних строках прочел: ιω петро воевода в лето ҂змθ (7049 = 1541). Разумеется, что этот воевода построил или обновил монастырскую церковь.

Имениями сего монастыря управляют покоящийся⁸¹ архиерей Анфим и игумен Кесарий. Его преосвященство припеваючи⁸² живет тут в особом благоустроенном доме [Ему прислуживают два редких красавчика: один лет 17, а другой 12. Я не спросил: кто они таковы и потому не дерзаю назвать их (домашними) постельничими. Осуждать ближнего легко и грешно. А ребята – кровь с молоком! По обличию и цвету лица они показались мне чадами Албании]. Он [архиерей Анфим] между прочим говорил мне, что из монастырского леса даром даны правительству дерева для постройки казарм.

13, Вторник. Сегодня осмотрены были мною два монастыря святогробские: Борности⁸³ и Св. Саввы, синайская обитель Формоза⁸⁴ и Афонская – Трех Святителей. Мало сведений о них выпало мне на долю. Но велика злоба настоящего дня.

1. Монастырь Борности построен воеводой Мироном Борности в 1627 году.

2. В храме монастыря Св. Саввы, возобновленном в 1844 году, изображены ктиторы:

3. Обитель Формоза, красующаяся на возвышении в виду Ясс, построена и приложена была Синайскому монастырю Григорием Гикой воеводой, лет за сто с лишним. В ней превосходная церковь с красивым иконостасом создана в 1838 году архимандритом Иоасафом. Он изображен тут на обычном месте в ордене Св. Анны второй степени с алмазами. По уверению чиновника нашего консульства здесь, г. Туманского, Формоза дает ежегодного дохода 10 000 голландских червонцев [При таком доходе синаитам ненадобно ездить в Колхиду за золотым руном! Но куда иждивается такое богатство? Монастырь на самом Синае – в лохмотьях; другому кому-либо он не помогает ни деньгами, ни⁸⁵ изданиями книг. Видно, очень пространно чрево у синайских монахов и наипаче у игумена их, архиепископа Константия, припеваючи живущего в Константинополе].

4. Монастырь во имя Трех Святителей построен и приложен всем 20-ти Афонским обителям с богатыми имениями Ιω. Василием, воеводой молдавским. В нем соборный храм построен весь из штучных камней, на которых снаружи вырезаны разные узоры. Как эта узорчатость, так и богатство имений, приложенных сему монастырю, указывают, что это святилище было воздвигнуто названным воеводой по особому благочестивому побуждению. В самом деле, его воздвигло благоговение Василия к чудотворным мощам Параскевы Тырновской, нарицаемой Пятки. Эти мощи, по желанию и просьбе сего воеводы, перенесены были из Константинополя и положены в благолепном храме Трех Святителей в 7149 = 1641 г., в восьмое лето игемонтства Ιω. Василия⁸⁶. Их прислал ему вселенский патриарх Парфений, а сопровождали три митрополита: Иоанникий Ираклийский, Парфений Андрианопольский и Феофан Палеопатрский, встретил же Варлаам, митрополит сучавский. К увеличению радости набожного [воеводы] Василия в этот год родился ему сын Стефан. Все эти события увековечены надписью в соборном храме.

Не знаю когда, по какому поводу и на каких условиях Василий воевода приложил Трехсвятительский монастырь всем Афонским обителям. На Св. горе не удалось мне найти хрисовул сего воеводы. А в самом монастыре, о котором идет речь, игумен Софроний, заведующий имениями его, оказался весьма необщительным, так что оба мы побеседовали⁸⁷ не без взаимного огорчения. Наш разговор о монастырских имениях и о духовных управителях ими в княжествах подобился [крупному] порывистому дождю⁸⁸ с крупными градинами.

Игумен Софроний, без приличного иноку смирения и отречения от всего земного, тоном английского подданного (он кефалониец), тоном недовольства, превозношения⁸⁹ и слепой правоты, говорил, что предержащие в княжествах⁹⁰ несправедливо притесняют монастыри, принадлежащие Св. местам, и требуют от них дани, что старые князья и бояре завещали и отдали им имения в полное и безотчетное владение и что в их грамотах нет ни слова о выделе монастырских доходов на какие-либо общественные надобности. Молдав(ан)ы и валахи с ведома России⁹¹, – примолвил Софроний, учредили было комитет (после 1830 года) для рассмотрения хрисовулов и духовных завещаний, в надежде найти в них основания для обложения монастырей податями в пользу богоугодных учреждений, но не нашли чего желали и должны были закрыть комитет; но зато стали принуждать все обители отдавать имения их в аренду с публичных торгов, дабы знать численность всех доходов их. Кроме сего, они даром берут лес монастырей для постройки казарм; иному из них запрещают рубить его; у другого удерживают доходы до известного им времени; всех принуждают обстраиваться в больших размерах и вносить правительствам здесь и в Бухаресте третью часть общих доходов.

Эти речи и наипаче тон, каким они высказаны были, взволновали меня⁹², и я сказал Софронию и случившимся у него грекам-арендаторам суровую⁹³ проповедь⁹⁴.

– «Все, что вы говорили мне, преподобнейший отец, я слышу не в первый и не во второй раз. В Иерусалиме, на Синае, Афоне и в Константинополе жалуются на притеснение господарей и на слабую защиту России. Но кто жалуется?⁹⁵ Монахи, которые по обету своему должны быть нестяжательны, довольствоваться хлебом насущным и благодарить Бога и власти за ниспосылаемые им крупицы. Жалобы их несправедливы. Княжества под покровительством России начали благоденствовать; с тем вместе и монастырские имения⁹⁶, со времени введения здесь известного регламента стали приносить гораздо⁹⁷ более доходов, чем прежде; но монахи вместо того, чтобы быть благодарными, сделались жаднее до денег и скупее для общества. Чего вы хотите? Чтобы Россия любила вас более чем румынов? Но ежели вы, греки, нам братья о Христе, то и румыны нам не чужие. Чего вы хотите? Чтобы Россия дозволяла вам своевольно хозяйствовать в чужих вам княжествах и выносить отсюда золото, Бог знает куда, в ущерб благосостоянию здешнего края? Но Россия любит правду, как у себя дома, так и там, где Бог поставил ее опекуном народов. У вас не отнимают и не отнимут имений. Но ежели вам предлагают или советуют помочь местным правительствам выделом какой-либо части ваших богатых доходов на устройство училищ, больниц, на содержание церквей и духовенства в ваших же имениях и на другие общеполезные надобности, то почему вы не соглашаетесь? Почему упрямитесь? Вы говорите, что в хрисовулах князей [и в завещаниях бояр] нет ни слова о таком выделе. Ни слова? Значит, хрисовулы не отнимают у действующей в княжествах власти законного⁹⁸ права требовать от монастырей небольшой⁹⁹ части доходов на общественные надобности. Вот было бы другое дело, если бы в хрисовулах ясно была выражена воля завещателей: не облагать монастыри никакими податями. Но ни один господарь и ни один боярин, сколько мне известно, не высказал сего в дарственных записях¹⁰⁰. Имения даны монастырям, конечно, не для того, чтобы они одни были богаты, а княжества нуждались бы в деньгах¹⁰¹. Все владельцы имений, кто бы они не были, должны любить свое отечество, почитать Богом поставленную в нем власть и всеми способами содействовать благим намерениям и предприятиям её; иначе никакое государство, никакое княжество не может благоустроиться. Послушайте, что говорил Св. Амвросий Медиоланский о церковных имениях: «Дани требует кесарь? Не отрицаемся. Поля церкви пусть вносят подати, по слову Господню: воздадите кесарева кесареви». Одни господари властны были дать вам имения, а другие вправе требовать от вас¹⁰² посильных вспоможений государству. Фанариоты угобжали вас чужим добром; а румынские воеводы не смели бы попросить у вас и отрубей!.. Что ж это за правда? Царствование фанариотов миновало. Настало господство румынов. А всякая новая власть имеет право делать новые постановления и отменять старые, особенно тогда, когда нужда или святая правда велит упразднить пристрастные законы. Но вас еще щадят; вам оставляют ваши имения и только желают, чтобы прекращены были злоупотребления, вопиющие на небо.

– «Какие злоупотребления?» – спросил игумен. Я отвечал: «В ваших богатых имениях нет ни церквей хороших, ни священников порядочных, ни школ приходских, а в монастырях, вам данных, нет монахов, которые совершали бы поминовения усопших благодетелей ваших. Не злоупотребление ли это? Ваши арендаторы, может быть, все суть пришлецы-греки, богатящиеся на счет туземцев. Не злоупотребление ли это? Ваши управляющие имениями архимандриты и игумены посылают Святым местам очень малую долю доходов, а большую часть их сами поедают. Не злоупотребление ли это? Ваши главные монастыри синайские, сионские, Афонские не могут сменить обжившихся здесь и утолстевших названных управителей. Например: на Афоне, в Симопетре и Есфигмене жаловались мне на это злоупотребление. Симопетриты на Святой горе живут по строгим правилам киновии, а экзарх их в Бухаресте едва ли не пляшет под фортепиано, которое я видел в его кельях».

– «Но ваши же консулы, – подхватил Софроний, – Рикман и другой... взяли червонцы с этого экзарха и поддержали его на месте против желания монастыря Симонопетрского».

– «Я не знаю этого; но спрашиваю вас: почему же у него самого нет доброй совести? Почему он дал червонцы? Почему пожертвовал выгоды своего монастыря своему чреву? О, видно вам сладко жить здесь [прогуливаться в каретах, хозяйничать вместе с коконами и, как я слышал здесь, дарить деньги актрисам и платить их эскулапам... Но горе тому, им же соблазн в мир приходит, сказал Спаситель¹⁰³».

– «И монахи – люди», – проговорил один грек.

– «Нет, не люди, – возразил я, – а земные ангелы и небесные человеки; по крайней мере, они так себя величают. Впрочем, я не с вами разговариваю»¹⁰⁴.

– [«Мы не знаем, как живут ваши монахи», – сказал игумен.

– О, когда они владели богатыми имениями, тогда жили также, как и вы, и вместо серебряных лампад в церквах зажигали глиняные или железные, потому что деньги бросали на ветер; но когда лишились благ земных, тогда стали ближе к небу¹⁰⁵].

– «В России отняты имения у монастырей, – говорил Софроний; – видно, ваше правительство заранее хочет сделать то же самое и со здешними обителями, чтобы воспользоваться их доходами тогда, когда заберет в свои руки оба княжества».

Эти слова взорвали меня и я грянул: «Преподобный отец! Вот уже почти три года я вижусь и беседую с греческими монахами. Многие из них любят Россию, а есть между ними и такие, которым милее Франция или Англия. Но пусть они скажут мне: сколько французов или англичан умерло на полях Румынии и Европейской Турции за свободу [и благосостояние] православных племен и за благосостояние, например, Афона. А русские там умирали за вас тысячами. Почему же на Афоне принимают почетнее оных еретиков, нежели русского православного архимандрита? Почему Лавра, Ивер, Ватопед распростерли свои объятия французу Минасу, который обокрал их библиотеки, а мне, единоверному архимандриту, показали кое-что, да и то принужденно, видевши у меня фирман султанский и промучивши меня разными пустыми отговорками! О, Франция и Англия не спасут вас, не надейтесь на них. А русские, быть может, еще раз потоками прольют кровь свою за свободу единоверных племен в Турции. Как вы думаете, чего стоит каждая капля русской крови! Есть ли цена ей! Или вам дороже золото и серебро, чем мы, братья ваши по вере! Мы не похищаем чужих имений. Мы не воры. Но мы любим правду, закон, братство и строгий чин монашеский. Наши государи желают, чтобы от монахов не землею пахло, а веяло бы небом. Не нам рассуждать: кому Бог передаст княжества. А наше дело молиться Богу за царя и за всех иже во власти суть¹⁰⁶, повиноваться установленным от него правительствам, жить преподобно¹⁰⁷, и, если мы богаты, делиться с другими нашими благами по любви евангельской¹⁰⁸. А этой-то любви и не достает. Если бы монахи имели ее, то, конечно, не отказали бы румынам в испрашиваемом ими пособии. Но существует ли эта любовь в Афонских монастырях! Послали ли они когда-нибудь денежное пособие бедному Антиохено-патриаршему престолу или сирийским обителям! Издали ли в свет творения хоть одного св. отца церкви¹⁰⁹? Увы! На Афоне, Синае, в Иерусалиме каждый думает только о себе, а ближнего и знать не хочет. На Афоне монастыри только ссорятся между собой и ведут разорительные тяжбы. Доходы с богатых имений их достаются судящим их туркам. Не зло ли это! Не тяжкий ли это грех пред Богом и пред миром христианским. По-братски советую вам: прекратите все злоупотребления ваши и с покорностью охотно¹¹⁰ отдавайте ваши избытки на пользу общую. Иначе накажет вас правосудие Божие, и вы лишитесь всего.

«Афон не обеднеет, если русские отнимут у него имения», – обмолвился игумен.

– Опять та же песня! Выслушайте же и мой прежний напев. Страхи ваши напрасны. Афон не лишится своих имений ни в княжествах, ни в нашей Бессарабии. Россия уважает Св. места и если чего домогается от них, то прекращения хозяйских злоупотреблений.

– Обозревая Св. места, вы заметили только недостатки тамошних людей Божиих.

– Желал бы я видеть одни добродетели их. Но они кроются в тайне лица Божия.

– Беды нам от лжебратий.

– Не те ли лжебратия, которые, нося кукуль и мантию, наживают в княжествах богатство и потом бегут в Афины, женятся там и строят себе домы?

– Беды от лжебратий, – вопиял игумен.

Я не хотел более говорить с ним и откланялся ему. Но он, вышедши за мной на крыльцо своего дома и стоя тут, продолжал кричать: беды от лжебратий. За то и я из своей коляски еще раз пустил [в него стрелу] стрелу не в бровь, а прямо в глаз его, крикнув: Вы – лжебратия; вы, которые, как саранча, поедаете блага румынов и строите, невесть кому, доходные домы на Английском острове (Софроний – английский подданный).

Коляска покатила меня в Петербургскую гостиницу.

14, Середа. В княжествах так много монастырей! В одних столицах их я видел двадцать; а их гораздо более тут. Сколько же всех их в большой и малой Валахии и во всей Молдавии? Кроме местных митрополитов и епископов, патриархи александрийский и антиохийский, Сион¹¹¹, Синай, Афон, албанские обители и митрополии и, быть может, и другие какие иераршеские престолы и монашеские обители владеют в княжествах метохами, скитами, монастырями и имениями. Посланник Титов говорил мне, что пятая часть тамошних наилучших земель принадлежит монахам. Верю и исповедую милость Божию, явленную восточной православно-кафолической церкви в отечестве румынов. Сам Бог внушал господарям и боярам княжеств ревность к поддержанию православия в Турции богатыми пожертвованиями в те несчастные времена, когда исламизм угрожал восточному христианству истреблением. По усмотрению Божию, восточные иерархи и монастыри находили в Молдавии и Валахии утешение, ободрение и хлебную помощь. Есть народы – апостолы; есть народы – мученики; есть народы – работники для церкви Божией. Эти работники – румыны! Да благословит же их Бог, Отец щедрот, всяким благословением! Да нисходит на поля их роса небесная и дождь ранний и поздний! Да усотерятся им все плоды земные и да расширятся их житницы! Да подаст им Творец многочадие и крепость сил!

Восточное духовенство должно чувствовать и высоко ценить благодушное труженичество румынов и отвечать на оное пламенными молитвами о них к Богу, святым житием, низводящим с неба благословение на города и веси, и заботливостью о благоденствии и спасении труждающихся и плодоносящих. В настоящее лучшее время оно обязано употреблять румынское золото на добрые и богоугодные дела. Иначе, оно будет не друг Провидения Божия, а раб прожорливый и негодный, которого ждет тьма кромешная¹¹².

[Хвалю и славлю нынешних господарей Валахии и Молдавии. Они пригрозили монахам, и эти очнулись от дремоты и обновили свои обители. Чернецам всегда нужны суровые уроки. Еще бы раз-два-три прогреметь над головами их, дабы они перекрестились и удалили от себя хорошеньких кокон, – соблазнители этакие!

Господари! Во имя правды требуйте дани с монастырских имений для общественной пользы. Св. Амвросий Медиоланский благословляет вас на сие правое дело.

Венценосный Покровитель княжеств! Помогай добрым румынам и смири плоть и кровь недостойных иноков, дабы от них веяло небом, а не пахло землею].

Et fumus patriae dulcis est!

И дым отечества сладок!

Я на пути в Москву.

Вера русского человека в существование духов, домовых, леших, встающих из могил покойников так сильна, что иногда переходит в видение. Замечательно, что сами болезни он воображает в виде таинственных женщин, бродящих по миру. Двенадцать лихорадок у него – двенадцать сестер. Моя мать однажды говорила мне, что она видела лихорадку в синем коротком сарафане с голыми ногами, ту самую, которая приходила трясти и мучить родную сестру мою Любовь. Сегодня карантинный солдат в Скулянах рассказывал мне, что давненько чума в виде старухи приходила в тот полк, в котором он служил, и заказала себе башмаки у полкового сапожника. Когда он стал снимать с нее мерку, увидел, что у нее ноги козлиные, испугался и крикнул: «Кто ты?» – «Я чума», – ответила ему старуха и прибавила: «но ты не бойся и сшей мне башмаки, за то я не сгублю тебя». Солдат стачал ей хорошие башмаки (ведь, русский солдат обует и чуму) и остался жив, а многих других, проклятая, она поцеловала и сгубила дыханием своим смертоносным.

17, Суббота. Кишинев становится нарядным городом. Но жаль, что улицы в нем чрезмерно широки. От того здания выглядывают издали, как тени. Что это за вкус у нас? И города наши походят на военный лагерь или на привольное кочевье. Ведь, μέτρον πάντων ἄριστον ἐστι¹¹³.

Ни архиепископа Иринарха, ни ректора семинарии Филаделфа нет дома. Тот уехал в какой-то монастырь, а этот в Петербург на чреду священнослужения. Господь да будет с ними!

Здесь я обрадован был нечаянным свиданием с воспитанником своим, учеником философии, Владимиром Чечелем. Приголубленный мною в Одессе четырехлетний малютка вырос великаном. Увидев меня, он плакал от радости. Я заметил в нем дарования от Господа и обещался вызвать его в петербургскую духовную академию для высшего образования.

Сентябрь. Тридцать шесть дней, с 20 августа по 25-е сентября, прогостил я в Одессе у старых и добрых друзей своих и наслаждался тем покоем, во время которого небогатырское тело мое крепло, а могучий дух готовился представить Св. синоду Восток в светотени его. Приятное субботствование нужно каждому человеку. Отдых есть устав природы. Во время его обновляются все силы наши.

Сладко мне было свидание с маститым другом моим Александром Скарлатовичем Стурдзой. Он по-прежнему духовен, любвеобилен, красноречив, назидателен и ревностен ко благу православной церкви на Востоке. Когда я повествовал ему о Сайданайской женской обители, находящейся в шести часах езды от Дамаска, о живописном положении её на темени отдельного холма, о строгом чине араво-сирийских монахинь, об учрежденной ими школе для девочек, о скудости и терпении их и о единственном желании купить себе масличный сад, тогда грудь его растворилась умилением, крупные слезы сострадания и духовной радости оросили поблекшие ланиты его, и он обещался писать в Петербург графине Тизенгаузен, госпоже Татьяне Борисовне Потемкиной и баронессе Цецилии Фредерикс (ближайшим к императрице особам), чтобы они поведали её величеству о Сайданайском монастыре и о потребном для него елеоне, а меня просил благовествовать о нем сим добрым христианкам. В случае разговоров об имениях Св. мест в Валахии и Молдавии, Стурдза, этот старый и опытный в делах дипломат, опровергал мысль мою заменить имения ежегодной милостыней, поставив мне на вид святую непреложность духовных завещаний, возможное банкротство княжеств и с ним горестное падение Св. мест и иераршеских престолов, получающих оттуда доходы. Его благоразумие придало мне твердость защищать единоверцев наших на Востоке. – «Не забывайте, – говорил он мне, – что Север издавна холоден к Востоку. Посему вам надобно не сгущать этот холод, а разогревать его святой любовью к православию».

В первый день сентября я простился с ним, а на другой день он писал мне:

«Еще раз прощаюсь с вами, почтеннейший и любезнейший о. архимандрит, прося вашей памяти, благословения и молитв. Мне больно было расставаться с вами вчера по чувству преклонности лет моих и неизвестности вашего будущего назначения. Но Господь Иисус всем нам путь, и истина, и живот и тихим да будет пристанищем. Прилагаю здесь статью мою о Карамзине для Москвитянина¹¹⁴. Из приписки изволите усмотреть, отче, чего надеюсь и чего требую от редакции. Благоволите принять на себя и это поручение.

Я еду завтра утром. Жена моя прощается также с вами заочно, но от души. Она пришлет вам завтра письмо к её высокопревосходительству баронессе Фредерикс, или же по почте отошлет. А вам советую побывать у этой доброй христианки, которая будет предуведомлена о вас. Если признаете полезным, я напишу и к графу Николаю Александровичу от себя. Во всяком случае, пишите нам из столицы.

Приют. Сентября 2.

1846 года.

Χαῖρε ἐν Κυρίῳ¹¹⁵

Вам преданный А. Стурдза».

Сентября 4 дня приехал в Одессу из Константинополя благонамеренный о Христе юноша грек, Димитрий Гумаликов, и я представил его в здешнюю семинарию и поручил вниманию и руководству наставников. Слава Господу за сие доброе дело!

В 23-й день Сентября подарены мною Одесскому обществу истории и древностей 550 монет греческих, римских, персидских и др., в числе коих золотых 7, серебряных 109 и медных 434, и разные египетские древности, между коими особенно замечательны: мумия женщины из катакомб Фивских и большой свиток папируса, исписанный внутри, с глиняной печатью на нем, из тех же катакомб. Общество с благодарностью приняло это усердное приношение мое. А я чувствовал в себе чистую радость от того, что по возможности услужил знанию.

25, Середа. Одесса¹¹⁶. Всему есть свое время: и покою, и движению. Покой мой прекратился. Спешу действовать в средоточии власти. Господи, благослови меня и управи путь мой.

¹¹⁷Сегодня вечером я выехал из Одессы. Этот город есть как бы солнце, около которого суждено мне вращаться.

26, Четверток, г. Николаев. Утро было туманно. День ясен, а вечер досаден. Рессора у коляски моей лопнула. Сиди да жди, пока перекует ее вулкан.

27, Пятница. Там же. Сижу и жду, и думаю. Душа мечет искры, как железо [биемое] на наковальне.

Мир [Бог] есть как бы храм необозримый, величественный, великолепный, а ангелы и люди суть как бы светильники, горящие в этом храме. Первые блистают светом чистым и ярким, вторые светятся тускло.

Где смежны свобода человека и всемогущество Бога? В темнице фараона, куда женщина заточила прекрасного Иосифа, и откуда вывел его Бог.

Праведный человек есть драгоценный сосуд в дому Божием. Он разбивается, но обломки его падают к подножию престола Господня.

Души – сестры. Таинственное сочувствие их есть начало их любви вечной.

Дружба есть самая лучшая и самая чистая половина любви.

Она – поток. А грусть – глубина его¹¹⁸.

Кому я подобен?

Орлу, парящему по поднебесью.

Орел! Куда ты летишь?

На Север.

А почему ты озираешься на юг?

Там мое гнездо.

Сердце мое ноет. Ἔστι τί νέον· ἣξει τι μέλος γοερόν¹¹⁹.

До сей поры я впивал в себя жизнь розовую из драгоценного фиала, и потому благоухаю. О, Боже! да мимоидет от меня чаша страданий!

Я не умею ходить по стезям тернистым. Мне кажется, что без благополучия трудно спастись человеку.

Челн мой проплыл половину житейского моря. Первый кормчий на нем была мать, второй – наука, а теперь направляет его святой долг службы церкви и отечеству. С каким же кормчим доплыву я до океана безбрежного и до рая вечного? Я желаю доплыть туда с Божьей благодатью.

28, Суббота. Сегодня еду далее; суббота у меня день счастливый.

Николаев есть город тихий и степенный. Домики его торчат на широчайших улицах словно курганчики на необозримой степи.

Каменные бабы на курганах суть, будто бы люди, жившие на земле до сотворения солнца и окаменевшие, когда появилось это светило.

29, Воскресенье. В три часа с половиной я прибыл в Кременчуг. Опять надобно чинить коляску мою. Скучно. По крайней мере, Гостиница хороша.

30, Понедельник. Кременчуг. Небо дождит. Душа, как цветок, благоухает.

Жизнь человека есть великая тайна. Как она зачинается и образуется? Сопознанием двух полов? Сопроницанием двух теплот? Сращением двух семян? Так, да и не так. Струится в нас дыхание жизней и от престола Божия.

Когда мать благочестива и добродетельна, тогда чрез её сердце, верующее и любящее Бога, сообщаются младенческой душе наклонности чистые и святые.

Все великие люди, – думаю, – по тому были велики, что их матери мольбами своими умели выпросить им избыток дарований¹²⁰.

Вера, надежда, любовь, целомудрие, скромность, терпение и трудолюбие составляют красоту существования женщины.

Миловидная девица без добродетели и веры искренней, живой, походит на плод, красивый снаружи, внутри гнилой.

Девица есть мысль юноши. Юноша же есть желание девицы.

Благословенные старушки хранят в семействах [всякие] предания старины, мудрость опытности, связывают прошедшее с настоящим и будущим и поддерживают чистоту нравов во внуках и внучках.

Вот и полдень настал. Дробен дождик перестал. Но тяжело, я поеду.

По дороге до Кременчуга я видел несколько военно-поселенных деревень. Они выстроены весьма красиво, даже с кокетством. Но поселенцы говорили мне, что прежде они были хозяева, а теперь стали бобылями. Один из них в селе Павлыш, жалуясь, сказал:

Я козак, – душа в тили,

А рубашку воши съили.

По словам их, государь приказал им работать три дня на казну и три дня на себя. А царевы приставники заставляют их работать шесть дней на казну и два на себя. Бедный народ! Когда он дождется своего Моисея? Но рано или поздно настанет время, когда люд Божий зароет своих притеснителей в зыбучий песок и притопчет его своими чеботами. Руссам, царевым деткам дастся свобода!¹²¹ Великий, умный и добрый народ не может быть вечным холопом...; нет вечного испуга и рабства на земле... Евангелие, – эта народная книга, возвещает всем пленным свободу¹²², всем труждающимся и обремененным – покой¹²³.

Октябрь 1, Вторник. Ночую в Валках. Хозяин здешнего постоялого двора – человек богобоязненный. Он говорил мне, что харьковский владыка Иннокентий весьма премудр и много пользы сделал своей епархии. «Какую же пользу?» – спросил я. – «Он устроил четыре монастыря», – отвечал хозяин. Итак, народ в архиерее ценит не столько его ученость и красноречие, сколько добрые дела его. Он инстинктивно сознает, что религия есть¹²⁴ сила и деятельность.

2, Середа. Мне снилось, будто я привез в Петербург крохотного мальчика с головой, руками и ногами, но без груди и чрева. «Кто он?» – спрашивали меня. – «Это сирийский араб», – отвечал я. Когда же я поставил на ладонь свою этого крохотку, он превратился в насекомое с многими черными и тоненькими ножками и крепко ухватился ими за ладонь мою.

Посмотрим: успешно ли будет ходатайство мое за Сирийскую церковь.

В четыре с половиной часа я приехал в Харьков и остановился в гостинице, потому что в архиерейском доме отказали мне в гостеприимстве. Справедливо почтовый ямщик говорил мне, что здешний владыка не очень-то любит принимать гостей. Впрочем, его не было дома.

Вечером я послал к нему с моим Иваном три книги (проповеди его, переведенные на языки греческий и французский) и письмо от А. Стурдзы. Архиепископ спросил Ивана: «Почему архимандрит остановился не у меня в доме?» – «Его не приняли здесь», – отвечал слуга.

Иннокентий тотчас прислал за мной карету, запряженную в четыре лошади. Но я не поехал, сказавши служке его: «Кланяйся преосвященному; я очень утомлен дальней дорогой, да и не езжу туда, где не принимают странных о Господе».

Архиепископ опять прислал ко мне нарочного и просил меня назначить ему час для свидания в его доме.

Условлен был седьмой час пополуночи.

3, Четверток. В шесть часов утра я уже был у владыки. Он не замедлил выйти ко мне. Приняв его благословение и лобзание, я сказал ему: «Извините, владыка, что вчера я не поехал к вам. Я немножко одичал между восточными монахами». Он промолчал. Мы сели и два с половиной часа беседовали о Восточной церкви. Вопросы и ответы сыпались точно пшеница, провеваемая на гумне. Оказалось, что ученый архиепископ не знал православного Востока. «Когда приедете в Петербург, – говорил он, – то, пожалуйста, дайте верное и подробное понятие о Востоке и Синоду и министерству иностранных дел; Синоду начните с азбуки, а министерству напишите о политике России в отношении к Востоку». Когда я сказал ему, что нас не слишком любят на Востоке, тогда он заметил: «Да не за что и любить», – и припомнил восстание Мореи в царствование Екатерины и тогдашнее пожертвование греков туркам.

По отъезде моем из Харькова преосвященный Иннокентий писал о мне Александру Скарлатовичу Стурдзе и получил от него ответ¹²⁵.

Я в Москве.

Еще раз сподобил меня Господь видеть твои святыни, твое величие, твою степенную сановитость. Будь ты градом Божиим и вечным. Пророчу тебе славу всемирную. А ты люби славу Божию.

Когда я был маленький отрок, тогда отец мой порой спрашивал меня: «Костя, хочешь ли, покажу тебе Москву?» – «Хочу, покажи мне Москву», – лепетал я и прыгал от радости. Тогда он обеими руками приподнимал меня за виски [голову] и говорил: «Ну, видишь ли?» – «Вижу, вижу», – кричал я, дрягая ногами. Да! в семействе я, молясь, вместе с матерью, привыкал чтить русского царя, а играя и забавляясь, слыхал о Москве и желал видеть её.

10, Четверток. Первопрестольный град Москва в митрополите Филарете имеет мудрого и благонравного архипастыря и красноречивого витию. Сегодня сподобился я видеть серафимское лицо его, и повествовать ему о божиих церквах на горящем Востоке. Мне было любо говорить уму и сердцу его; и я говорил свободно, отчетливо и с воодушевлением. Поверяю дневнику, этому задушевному другу моему, нашу обоюдную беседу.

– Владыка святый! Почти три года провел я на Востоке, и кроме Св. Града и Палестины видел пол-Сирии, плавал по Нилу далее стовратных Фив, посетил Синай и Афон, несколько раз был в Константинополе, и, наконец, чрез Валахию и Молдавию возвратился в Отечество.

– Что же вы там делали? – спросил митрополит.

– Там я богомольствовал; списывал хрисовулы царей греческих, российских, сербских, болгарских и князей валахских и молдавских, грамоты патриархов цареградских и другие древние акты; разузнавал состояние православной церкви и действия унии, католицизма и протестантства; в Египте ознакомился с вероучением и богослужением христиан-коптов и с их архиереями и монахами; в Сирии видел маронитов, ансариев, друзов и изучал их веровые толки; везде осматривал памятники церковного зодчества, ваяния и иконописания и вслушивался в церковное пение православных и инославных христиан; одним словом сказать, был внимательным соглядатаем людей и вещей.

– Долго ли вы пробыли в Иерусалиме?

– С 20-го декабря 1843 года по 7-е августа следующего лета. Оттуда я ездил в Константинополь и представил нашему посланнику два отчета: один о состоянии Палестинской церкви и о мерах к поддержанию её, а другой – о спорах греков, латин и армян на Св. местах и о способах водворения тут мира; между прочим, указана мною необходимость учредить в Иерусалиме русскую духовную миссию.

Палестинская Церковь, – продолжал я, – подобна тридцатиосмилетнему расслабленному, который лежит у купели и ждет исцеления. Все тамошнее греческое духовенство – темно, арабское же вдвое темнее. В монастыре Гроба Господня училища нет, и научное образование считается ненужным и даже вредным. Безвыходное проживание женщин, так называемых герондисс (стариц), у архиереев и в мужских монастырях соблазнительно. Архиереи постоянно живут в Иерусалиме и никогда не посещают свои епархии. Арабское духовенство не любит их и не слушает, а само плохо понимает свои обязанности.

– А как велики там епархии? – прервал меня владыка.

Весьма малочисленны. Так например: у газского архиепископа всей паствы не более 50 семейств; в епархии архиепископа Фаворского – две-три деревни; митрополиту Вифлеемскому подведомы только Вифлеем и соседняя Деревня Пастырей. Самая большая епархия есть Птолемаидская. Но в ней много униатов.

– Для чего же иметь столько архиереев?

– Владыка святый! – говорил я тоном умиления. – Жаль упразднить древние епископские престолы, которых ныне мало сравнительно с прежним временем, когда в Палестине считались, кроме четырех митрополий, 25 архиепископий и 75 епископий. Авось, когда-нибудь от них воссияет свет Христов на Св. Земле. В гористых странах, каковы Палестина и Сирия, где трудны сообщения, нужно большое число епископов; ибо около них кое-как еще держится православие, а без них оно давно исчезло бы там. При том, палестинские архиереи совершают богослужение в Иерусалиме для многочисленных поклонников, исповедуют их и живут их подаяниями и собственными деньгами, добытыми во время собирания милостыни для Гроба Господня; следовательно, они никому не в тягость, а духовное утешение поклонникам доставляют. Итак, пусть они стоят в лике православных святителей. Жаль только, что они разъединены со своими паствами и не знают арабского языка; вдов и сирот туземных не помещают в женских монастырях, наполненных гречанками; арабов не только не возводят в высшие степени церковные, но даже не делают и послушниками. Следствием такого разъединения бывает уклонение сих последних в унию.

Посредством унии, – продолжал я, – католики отторгли от Палестинской церкви половину чад её, и поныне поборают ее. Что касается до протестантства, которое уже имеет свою историю в Палестине с 1821 года, то оно является и скрывается, движется и перестает. Были попытки обращения православных в протестанты, но не удались.

Что сказать вам о спорах представителей трех вероисповеданий за Святые поклонения? Эти споры почти непрерывно длятся с начала шестнадцатого века. Они весьма убыточны для соперников. Огромные доходы, какие получает святогробская казна от всего христианского мира и преимущественно из Валахии и Молдавии, иждиваются большей частью на тяжбы с армянами и католиками. Одни турки наживаются. Придумывается единственное средство прекратить сии тяжбы: это – предоставление права хозяйствовать на Св. местах Султану и его правительству. Весьма утешительно, что святогробское духовенство уплатило свой колоссальный долг в 30 000 000 пиастров или 6 000 000 рублей ассигнациями. Покойный султан Махмуд пособил уплате сего долга повелением превратить наращение ростов со дня обнародования указа его. Это утешительно.

Но весьма горестно, что над Гробом Господним находится мусульманский харем.

– Какой харем? – спросил изумленный митрополит.

– Женский, – ответил я. – Уже столетия он существует там со времени Саладина, отвоевавшего Иерусалим у крестоносцев в 1187 году, и помещается как раз между двумя куполами, из которых один накрывает ротонду Гроба Господня, а другой – Воскресенский храм.

– Откуда же ходят в этот харем?

– Весь храм Святогробский [Иерусалимский] накрыт плоской и ровной крышей, как этот стол. Тут я поднялся со своего кресла, подошел к столу и начал показывать пальцем и двумя кулаками места двух куполов поверх крыши, между ними харем, и лестницу, ведущую с улицы на храмовую крышу и говорил: вот два купола; вокруг их ходят по крыше; между ними и сзади их – харем; из него затворницы через оконце смотрят в ротонду Гроба Господня и иногда бросают туда лимонные и апельсинные корки; к харему всходят с улицы по лестнице и через комнаты, пристроенные к северо-западной стороне храма. В этих комнатах во время оно помещался латинский патриарх, а теперь живет и плодится род Алемидов, носителей знамени Магометова.

– Боже мой! Что я слышу.

– Тяжело для сердца харемное осквернение величайшей святыни на земле.

– Но почему ни Норов, ни Муравьев не упомянули об этом хареме? Муравьев, кажется, порядочный шпион, – прибавил владыка.

Рис. 2. Крыша храма Воскресения в Иерусалиме.

– Никто не надоумил их; и потому не мудрено, что они не видали мерзости, помещенной так высоко. И я узнал о ней случайно. Алемидский шех, хозяин харема, приходил ко мне с предложением: не угодно ли будет нашему Государю Императору купить помещение его, пристроенное к храму. Естественно, я пожелал видеть оное и ходил туда. Обширное помещение! Прекрасная, каменная, широкая лестница с уличного крыльца, мавританской вычурной архитектуры, ведет в длинную залу; из этой залы поднимаешься по ступеням выше и выше и доходишь до самого харема. Сын или племянник шеха вводил меня в этот женский затвор, выслав затворниц [женщин]; и я смотрел оттуда сквозь оконце в ротонду Св. Гроба. Наместники патриарха говорили мне, что покупка сего помещения обошлась бы в 100 000 рублей. Но трудно, а им самим и невозможно приобресть его, потому что оно есть вакуф, то есть священное место мусульманское.

– Какая горестная весть!

– Но есть Бог отмщений. [Но велик Бог. Свято имя Его].

– Когда граф Орлов отправлялся в Константинополь, как чрезвычайный посол, – сказал мне митрополит, – тогда я просил его включить в договор с Турцией параграф о ключарстве Государя Императора в храме Иерусалимском. Пусть бы Он был ключник Гроба Господня. Но моя просьба не исполнена.

– Признано за лучшее оставить Гроб Господень под охраной турок, так как власть их уравновешивает три враждующих вероисповедания в Иерусалиме.

После минутного молчания митрополит спросил меня: почему Фаворского архиепископа Иерофея не поставили патриархом в Иерусалиме.

Я отвечал: Сам Иерофей говорил мне, что члены Константинопольского синода не жаловали его за то, что он не посещал их, и считали его гордым и чересчур надеющимся на Россию; а он-де не ходил к ним единственно по привычке к домоседству. Но главная причина удаления его от патриаршества была та, что в Константинополе задумали подчинить Иерусалимский патриархат владыке вселенскому, назначать туда патриархов из членов Константинопольского синода и пользоваться их благодарными пожертвованиями из богатой казны святогробской, о чем ровно за год уведомлял я графа Протасова. Этот замысел расторгнут, как паутина, нашим посольством. Но цареградские архиереи успели-таки уронить Фаворского, как преданного России, в глазах властных турок, так что султан отвечал нашему посольству: «Пусть изберут в Иерусалиме патриарха, кого угодно, только не Фаворского».

Нынешний Константинопольский синод, – продолжал я, – сделался как-то властолюбивым. Без сомнения вам известно, что он в Александрию назначил патриархом Кюстендильского митрополита Артемия против воли тамошнего клира, народа и египетского паши, которые избрали местного архимандрита Иерофея. Артемий не может ехать в Египет. Там не примут его. Мегмет-Али паша тверд в своем слове (тут я рассказал, как Вселенский Патриарх Анфим представлялся этому паше, и как ему внушено было не говорить ни слова об Артемии). Его Святейшество в день выезда моего из Царьграда говорил мне, что он и Синод его намерены советовать Артемию подать отречение от патриаршего престола и предоставят ему некоторые преимущества. Без сомнения это сбудется.

Александрийский патриархат, – домолвил я, – есть маленький улей, в котором нет и 2000 туземных пчелок, а оспаривается. Патриархат Антиохийский несравненно более его. В пределах его находятся десять епархий с 70 000 душ православного вероисповедания, пять ставропигиальных монастырей, несколько малых обителей, между коими одна женская недалеко от Дамаска, и три народных училища: в Триполи, Бейруте и Дамаске. Но Антиохийский престол давно обуревается унией.

– С какого времени?

– Со времени святительствования там патриарха Макария, который был у нас в России и участвовал в осуждении Никона. С той поры уния, как гангрена, распространилась по Сирии. Тамошние униаты имеют своего патриарха Максима, свою иерархию, свои монастыри и училища и получают большую помощь от римского двора и от консулов. Усиление унии в сирийском клире и народе было причиной того, что Антиохийских патриархов начали присылать из Константинополя. Замечательно, что в городе Алеппо, в этой колыбели унии, образовалось между униатами тайное братство никодимитов, у которого цель – воссоединение с православной церковью.

– Что значит: никодимиты?

– Они так называются по воспоминанию о Никодиме, приходившем к Иисусу Христу ночью. В этом братстве числятся некоторые архиереи, многие священники и миряне. Одного из этих архиереев, именно амидийского митрополита Макария, который назывался великим Никодимом, ожидают в Константинополе. Там он примет православие и его вновь рукоположат, начиная с низших ступеней церковных. Православный митрополит алеппский Кирилл писал мне, что никодимиты скорее воссоединились бы с нами, если б имели могучего и доброго защитника со стороны России; но, к сожалению, русский консул в Алеппо – жид.

Услышав это, митрополит встрепенулся и проговорил: «Русский консул жид! Господи Иисусе!..»

– Да, жид из фамилии Пичиоти, которая уже давно консульствует там.

Последовало продолжение изумления и сожаления. Спустя несколько мгновений я продолжал:

– К сожалению, наши консулы на Востоке почти все были и суть неправославные. Дюгамеля в Каире не поминают добром и называют человеком со змеями: он носил аксельбанты. О поляке Петрушевском, который недолго был нашим вице-консулом в Яффе, иерусалимские старцы говорили мне, что этот человек прислан был для попрания православия. В доме американца Шасса, заведовавшего нашим консульством в Бейруте, устроена была первая молельня американских миссионеров, куда они собирали и православных детей для слушания их проповедей. Смирнского консула Иванова никто никогда не видал в церкви Божией. Это я слышал в Смирне от славян. О нынешнем бейрутском консуле нашем Константине Базили Антиохийский патриарх говорил мне: «Если бы можно было приставить лестницу к небу, то он полез бы жаловаться Богу на Базили; в начале он был добр и усерден к православным, но потом предпочел им униатов, очарованный красотой жены своего переводчика Наума Хури из униатов». Нынешний генеральный консул наш в Александрии Фок – протестант. Агенты наши в Кайфе у подножия Кармила и в Сидоне – католики.

Митрополит покачал головой. Я проговорил: «Один Бог может спасти от кораблекрушения Сирийскую церковь» и, поднявшись на ноги, начал прощаться с владыкой.

Он просил меня побывать у него еще раз и примолвил: «Сам я назначу время для дорогого гостя».

Вечером я получил записку от ректора семинарии архимандрита Алексея. Он уведомил меня, что митрополит просит нас обедать у него завтра. Владыка назвал меня архимандритом иерусалимским.

11, Пятница. В назначенный час мы явились. Никто кроме нас не был приглашен. До стола, за столом и после обеда долго я благовествовал о Востоке.

До обеда рассказано было митрополиту: с какой робостью я в первый раз явился к покойному патриарху иерусалимскому Афанасию, и что говорил ему о благосостоянии нашей церкви в России. Когда его преосвященство услышал вот эти слова мои: «Пред патриархом я – отрок малый, но мне пришлось быть соглядатаем и судьей деяний его», то похвалил мое смирение и прибавил: «Умные люди всегда так поступают».

Потом я повествовал о похоронах помянутого патриарха и о смутах по смерти его, при избрании преемника ему.

За столом и после обеда из уст моих лились речи, как Афонские потоки. Я говорил:

– Вся православная церковь на Востоке единомудрствует с нами. Нигде, кроме Афона, не слыхать никаких новых догматических толков или учений. На Святой же горе занимающиеся внутренней молитвой продолжают впивать в себя ливни воздуха и сводить ум в сердце, как об этом говорится в нашем Добротолюбии, но о фаворском свете уже не толкуют. Одного из них я видел и заметил, что он, разговаривая со мною, непрестанно вдыхал в себя воздух по привычке.

– Святогорские монахи, живущие в ските св. Анны, называются коливадами по тому, что они еще в прошлом столетии упорно учили, что поминать усопших с коливом должно не в субботу, а в воскресенье, и что поступающие иначе – хуже неверных и язычников. Это учение их наделало много шуму на Афоне и в окрестных местах. Цареградские патриархи едва, едва успели заставить их молчать. Но тайные коливады существуют и ныне.

Некоторые обитатели лесных келий на Афоне воображают и веруют, что на Тайной Вечере каждому преподается не весь Христос, а какая-либо частица его. Такие Христочастичники, как я называю их, говорят друг другу: «Слава Богу! Сегодня я причастился мизинца Христова, а я – глазка, а я – сердечка» и проч.

Митрополит улыбнулся и проговорил: «Оле неразумие!»

– На Афоне же некоторые келлиаши и скитники осуждают общежительных святогорцев за то, что они часто причащаются святых тайн без исповеди и без должного говения. Керасийский скитник Неофит, духовник многих монастырей, осуждал за это предо мною русскую киновию.

Все Афонские монастырники и скитники верят и учат, что христианин потурчившийся может спастись только тогда, когда раскается, примет миропомазание и после чрезвычайных и продолжительных пощений и стояний молитвенных пойдет в магометанское судилище в одежде турецкой, но с ваией и крестом или иконой в руках, дерзновенно проклянет тут Магомета, исповедует Христа, яко Бога, заушит судью и будет замучен турками. Посему святогорцы с любовью принимают к себе и даже сами выискивают таких несчастливцев и методически приготовляют их к мученичеству; приготовленных же отправляют с опытными в мученикотворстве старцами в Солунь, или в Анатолию, или в Константинополь, а по смерти покупают тела их у мучителей, увозят их на Афон, хоронят в земле на три года и потом вырывают кости их, украшают их серебренными окладами, выдают за мощи, не исключая и нечетных зубов, и собирают дань с темного мира. Я видел подобные мощи, но не лобызал их, смущаясь мыслью о напрасном жертвоприношении людей; видел и старцев мученикотворцев: Германа в Кавсокаливе, известного издателя Евангельской Трубы, – Εὐαγγελική Σάλπιγξ, и Григория в Предтеченском ските монастыря Афоноиверского.

– Владыка святый! Скажите мне: надобно·ли признавать и почитать таких самозванных мучеников?

Тут завязался между нами спор. Я ссылался на Чин принятия иноверцев, в котором отрекшимся от Христа и раскаявшимся предписывается только св. миропомазание; ставил на вид различие между самозванством на мучения и между призванием от Бога на пролитие крови за веру; в пример такого самозванства представлял иеромонаха нашей императорской миссии в Стамбуле Константия, потурчившегося после крупной ссоры с нашим посланником Италинским и потом раскаявшегося на Афоне и обезглавленного турками за самозванное отречение от Магомета; ставил в пример Богозванного мученичества рабу Божию Параскеву из города Бруссы, которую турки истязали и замучили неповинно; называл самозванных мучеников жертвами ложного толка афонского, самообольщения и самоуслаждения посмертной славой своей; негодовал на доходную выставку тряпок, веревок, черепов, зубов и костей таких мучеников и в порыве младокровного негодования говорил: «Мне больно, мне ужасно думать, что на Афоне совершается жертвоприношение людей».

Маститый митрополит был спокойнее меня. Он не одобрял помянутой выставки, если она делается только для денежных доходов от поклонников, но защищал афонцев и их мучеников, ссылаясь на примеры древних страстотерпцев, которые сами вызывались на мучения и которых церковь вписала в лик святых как доблестных свидетелей и исповедников Божественной веры христианской и величая силу их покаяния, горячность любви ко Христу и решимость умереть за Него пред гонителями святой церкви Его.

Предмет нашего спора требовал более времени и многостороннего суждения. Посему оба мы оставили его в стороне. Впрочем, я поведал митрополиту, что отныне подобных мученичеств более не будет, потому что Оттоманская Порта, по настоянию европейских посланников и особенно лорда Каулея, недавно предписала всем поместным властям не лишать жизни христиан потурчившихся и опять обращающихся ко Христу.

На Афоне святость новых мощей узнают по исходящему из них благоуханию. А старые мощи там не все благоухают, если не обманывало меня мое собственное обоняние.

После сего я обратил внимание митрополита на недогматические разности между церквами восточной и Российской. На Востоке нередко бывают соборы поместные; у нас их нет. Там весьма много архиереев; у нас их очень мало, для многомиллионного народонаселения. Тамошние митрополиты имеют подведомых епископов; наши ни одного, кроме викариев, с которыми не составишь собора. Там для производства важных дел церковных посылаются на места сих дел особые экзархи; у нас почти все дела церковные производятся заочно. Там все приходское духовенство – избирательное, и потому духовного юношества никогда не было, нет и не будет; в священники избираются и рукополагаются грамотные и благонравные миряне в летах, указанных вселенскими соборами, а не как у нас, – в двадцать лет. На Востоке, хотя и не везде, существуют епархиальные проповедники, ἱεροκύρηκες, которые своим даром слова заменяют неумение приходского духовенства проповедывать слово Божие; почему бы и у нас не установить особых пресвитеров учащих, которым, по апостолу, подобает сугубая честь?¹²⁶ Там особые духовники исповедуют люд Божий и, как говорят тамошние, зарабатывают епитрахилью, переходя от села до села; почему бы и у нас не установить их? Там нет дьячков и пономарей: их заменяют поселяне и горожане и потому в каждой деревне, в каждом городе дети обучаются грамоте. Словом сказать, есть значительная разность в церковном управлении на Востоке и Севере.

Митрополит гласно одобрил избирательность духовенства, а о прочих предметах умолчал.

Я продолжал: «Во всех восточных церквах божественная литургия совершается несколько иначе, нежели у нас. Не говорю о том, что во время священнослужения патриархов, ни митрополиты, ни епископы не носят митр, а покрываются своими кукулями и становятся на линии священников по обе стороны престола. Не говорю о том, что там всегда поются литургийные псалмы Благослови душе моя Господа… и Хвали душе моя Господа… Умалчиваю и о том, что восточные архиереи на горнем месте трижды поют на оба лика стих: Господи, спаси благочестивые и услыши ны, и потом каждый порознь распевает [тут] весь титул своего патриарха. Умалчиваю и о том, что архиереи, во время пения Святый Боже… дважды знаменуют святое Евангелие, сперва дикирием, а потом трикирием, и держа их в деснице и шуйце [без креста, напоминающего монофизитскую прибавку к Святый Боже – Распныйся за ны], молятся троекратно: Господи, Господи, призри с небесе и виждь и посети виноград сей и проч. Не останавливаю вашего внимания и на том, что большой выход с дарами совершается весьма торжественно по всей церкви с крестом на длинной рукояти, со свечами, кадилами, рипидами, мощами, а народ сгибается в дугу, крестится, бьет в перси свои, прикасается перстами к священникам и гудёт: Κύριε ἐλέησον· μνήσθητι ἡμῶν Κύριε ἐν τῇ βασιλείᾳ Σου = Господи, помилуй. Помяни нас, Господи, во царствии Твоем. В эти минуты такие соборные моления так и подмывают душу, и как волны корабль, возносят ее горе. Замечаю мимоходом, что на Востоке Символ веры нигде не поется, а везде читается, и что моление: «Во первых помяни, Господи, имя рек» произносится всеми служащими, сколько бы их ни было, как бы присяга. Но поведаю вам то, что особенно поразило меня, как будто я слушал иную обедню. Во-первых, после возгласа «Станем добре», вся служба совершается почти безмолвно; только один голос певца речитативом, негромко произносит: Милость мира... И со Духом Твоим... Имамы ко Господу... Достойно и праведно есть... Покланятися Отцу и Сыну и Св. Духу, – не говорят. Песнь Богородице поется, а Отче наш читается. Зато все внимание молящегося народа устремлено в алтарь; и он, так сказать, сослужит с иереем или епископом. Это сослужение его почитается так важным, что никому не дозволяется иметь в руках молитвенника во время богослужения. Во-вторых, призывание Св. Духа совершается так, как положено в Служебнике; наших прибавок Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа... Сердце чисто созижди во мне, Боже...¹²⁷ и проч. нигде не слыхать. Откуда же мы взяли произносить эти прибавки, эти стихи, прерывающие смысл литургии?

На этот вопрос митрополит отвечал: «Есть правило, заповедающее иерею входить в дух молитвы. А это вхождение всего лучше совершать словами Св. Писания. Посему-то при молитвенном призывании Св. Духа на дары произносятся стихи из сего Писания.

Ответ его показался мне ухищренным. Я хотел было возразить ему, что вхождение в дух молитвенный нужно и на Востоке; однако, там сего не делают, а во всю обедню разгораются от молитв Иоанна Златоустого или Василия Великого, но запретил уму своему возражать и только сказал владыке: «На Афоне, в монастыре Есфигменском, мне удалось найти рукопись, в которой подробно изложен чин литургии Филофеем, патриархом константинопольским; тут призывание Св. Духа прописано с нашими прибавками. Итак, не перешел ли к нам этот чин из Константинополя? Не удержала ли его одна Русская церковь, как удержала праздник Покрова Пресвятой Богородицы, тогда как все прочие церкви православные остались с чином литургии древним и без этого праздника?»

– Возможное дело, – проговорил митрополит.

Внимание ко мне достоуважаемого иерарха подстрекало мою говорливость и я высказал ему свои наблюдения над зодчеством старинных храмов на Востоке и свои замечания о тамошней живописи церковной.

– Во время путешествий, – говорил я, – любознательность побуждала меня внимательно осматривать старинные храмы, уцелевшие, полуразвалившиеся и запустевшие и чертить их планы. В Фиваиде я видел два храма, сооруженные Св. царицей Еленой, в двух опустевших монастырях, белом и красном. Это – два длинные параллелограмма с двумя рядами гранитных колонн, из коих многие еще стоят на своих местах, но без капителей, карнизов и потолка; восточная часть этих параллелограммов оканчивается архитектурным крестом. Куполов на них не было, а гребенчатая кровля провалилась. Есть сходство у этого храма с Вифлеемским собором. В Синайской обители главный [соборный] храм, построенный из местного гранита благоверным Иустинианом, есть такой же параллелограмм с двусторонней мраморной колоннадой, с гребенчатой кровлей без куполов и с конусным фронтоном; но к стенам его, северной и южной, во всю длину их, примыкает несколько сплошных приделов, которые ниже средины храма, получающего свет из окон, устроенных в стенках, покоящихся на колоннадах. Так как вся эта средина выше боковых продольных приделов, то весь храм снаружи имеет вид пирамидальный. Главный алтарь его не составляет восточной оконечности здания; ибо за ним непосредственно сооружен малый придел Св. Купины с полукруглым алтарем без иконостаса. Придел этот – приземист так, что срединное окно соборного алтаря выше кровли его.

К месту Купины под св. трапезой подходят босыми ногами чрез узенькие средостения (коридоры), находящиеся по обе стороны названного алтаря. План Иерусалимского храма и рисунки его, полагаю, вы видели. В нем мне нравится двусоставность его. Это храм в храме; вокруг Воскресенского отдела его, между двумя стенами, ходишь свободно и останавливаешься пред [разными] открытыми алтарями: тернового венца, Лонгина Сотника и другими, устроенными во втором полукружии за главным алтарем. Прекрасная мысль соорудить двойные стены в соборах, в которые стекается множество народа! При таком расположении их, можно слушать тут богослужение на всех четырех сторонах. В палестинских селениях, Абогош, ел-Бир и Джифне¹²⁸ я видел три храма, построенные в виде ковчега. Вообразите небольшой параллелограмм, без архитектурного креста, с одной дверью в северо-западном углу, с немногими, узкими и длинными окнами в толстых стенах, а на плоской кровле – как бы мезонин во всю длину параллелограмма с окнами, без купола, без глав; внутри его представьте себе два ряда столпов, на которых утвержден мезонин и три полукруглые углубления для алтарей, сделанные в восточной толстейшей стене, снаружи ровной; и вы поймете этот вид архитектуры (Для уяснения сего предмета начертил я план его). Впрочем, сии три храма не очень древни. Я отношу их ко времени крестоносцев. Ибо стрельчатость свода дверей, узость окон в толстых стенах и многокарнизная огивность западного окна в мезонине суть несомненные признаки зодчества средневекового, латинского.

Рис. 3. Храм в виде ковчега.

Старинная византийская архитектура не знала стрельчатых сводов. Их выдумали арабы. Но как бы то ни было, а храмы в виде ковчега, напоминающие нам плавание к небесному пристанищу, весьма пристойны для сел, да и дешевле бы стоили без куполов и глав, а при боковом входе в них ни клир, ни народ не получали бы простуды или насморка от сквозного реяния воздуха чрез западные двери. Удлиненные базилики с колоннами и архитектурными крестами пригодны для кафедральных соборов, в кои стекается множество народа и в коих могут быть вселенские и поместные собрания епископов. На Афоне, – продолжал я без отдыха, – любимы церкви многокупольные. Они красивы. Любо смотреть на них. Старейшие из них имеют две замечательные особенности. Двум боковым отделениям главного алтаря, т. е. жертвеннику и диаконикону, вывершенным куполами, в западной части церкви соответствуют, прямолинейно или немного выдавшись вбок, два придела также с куполами. Вот первая особенность. Такое зодчество мне нравится. Пять куполов, включительно со средним большим, венчают храм и представляют из него группу, приятную для глаз. А западные отдельные приделы, поставленные у выхода из церкви, весьма удобны для [ранних обеден] нарочитых служб и треб [у нас были бы нужны для разных треб], наипаче в наших многолюдных городах, где приходится крестить, или венчать, или отпевать кого-либо в часы литургии, или вечерни. Что касается до второй особенности, то под нею я разумею устройство трех восточных алтарей в виде греческой старинной дельты.

– Как это? – спросил меня митрополит с заметным любопытством.

– Тогда я взял лист бумаги и карандашом начертил дельтообразные алтари.

– Весьма любопытно, – говорил владыка, смотря на мой чертеж, – я никогда не видел таких алтарей и не слыхал о них.

– Такие алтари, – продолжал я, – придуманы были самыми древними зодчими византийскими. На Афоне я видел их в Ватопедском монастыре, основанном в конце четвертого века, в Богородицком ските русском и в развалинах подле обителей Есфигменовой и Пандократорской. В Царьграде храм Св. Ирины, построенный Константином Великим и обращенный турками в арсенал, имеет подобный алтарь. Три линии дельты напоминают три лица Св. Троицы.

Рис. 4. Храм с дельтообразными алтарями.

– А были ли вы в Святой Софии? – спросил меня владыка.

– Был, удивлялся зодчеству сего храма и благоговейно чтил память строителя его Иустиниана и архитектора его.

– У меня есть рисунки сего храма (их подали нам). Походят ли?

– Достаточно верно сняты с предмета. Но иное дело видеть картинки и иное быть в Св. Софии и любоваться ею. Какой там обширный купол! Он распростерт как небо и сливается с храмом, как горизонт с морем или землею. Что пред ним наши купола с длинными шеями? Опрокинутые стаканчики пред [опрокинутым] котлом, поставленным [на попа] вверх дном. Накрыть храм небом, вот мысль – так мысль! вот смелость – так смелость! И это небо утвердить на четырех арках в знамение четырех стран света, вот дело – так дело! Все прочее в Св. Софии симметрично и изящно, начиная с алтаря, устроенного в виде наветренных парусов. Весьма обширны, длинны и светлы там вверху отделения для женского пола, утвержденные на разноцветных мраморных колоннах, по обе стороны церкви и супротив алтаря. А всходишь туда не по лестнице, а по мало-наклонной плоскости без ступеней. В левом бабинце заметна закладенная дверь. Народная молва гласит, что за этой дверью в приделе совершаема была литургия в то время, когда турки ворвались в Св. Софию. Они умертвили священника пред самым произношением слов: Приимите, ядите, сие есть тело мое, но в испуге от некоего явления убежали, потом заложили дверь. С той поры никто никогда не открывал ее. Молва прибавляет, что когда русские возьмут Константинополь, тогда дослужат тут обедню. Странное поверье! Но оно сбудется. Русские освятят мечеть Св. Софии. Это и морякам нашим мерещится. Встречаясь со мной в Константинополе, они указывали мне эту мечеть и говаривали: Батюшка, пора нам освятить Св. Софию. Это предчувствуют и выражают и сами турки. «Мы, – говорят они, – в Европе стоим лагерем, а когда уйдем, место наше займут голуби».

В Св. Софии нет и не было никакой живописи; уцелели одни крылатые серафимы мозаичные, под куполом, на тех местах, где мы изображаем евангелистов.

Вообще на Востоке почти не видать древней живописи. В Египте, Сирии и Палестине нет ни одной старинной иконы. И неудивительно это. Ибо еще халиф Езид II (721‑723 г.), которого один еврей уверил, что он проживет лишние пятнадцать лет, ежели истребит все св. образа у христиан, истребил их там в церквах, в домах и даже на священных сосудах и облачениях. Только на Синае, в соборном храме тамошнего монастыря, уцелело в алтаре колоссальное мозаичное изображение Св. Купины с Моисеем и Преображения Господня, составленное во дни царя Иустиниана благоверного, да на Афоне в Лавре, Ватопеде, Ксенофе, Зографе можно видеть старинные образа мозаичные и живописные. Я не художник, и потому не могу точно и цветисто словами изобразить вам святогорское иконописание, но, по крайней мере, выскажу вам свои замечания о тех сторонах сего искусства, кои мечутся в глаза, и говорят воображению и рассудку человека.

Почти во всех церквах на Афоне стенная живопись размещена в одинаково непреложном порядке. В алтарном полукружии изображены творцы литургий с хартиями, а над ними Богоматерь Πλατύτερα = Ширшая небес с Божественным Младенцем у персей; в небе купола – Господь Вседержитель, а ниже, между купольными окнами, – литургия, служимая ангелами, которые в священных [иерейских и диаконских] облачениях совершают великий выход: одни несут дикирии и трикирии, другие – плащаницу, иные – рипиды, кто – дискос, кто – потир; над двумя колоннами пред иконостасом, кои поддерживают купол, выше капителей их, на каменных столпиках видны Пресвятая Дева Мария и благовествующий ей архангел; в полукружиях архитектурного креста нарисованы мученики в разновидных панцирях [шлемах], с мечами, копьями, стрелами, все на ходу к бессмертию, а над ними Распятие, Снятие со креста, Преображение, Вознесение, Крещение Господа, на остальных стенах – преподобные отцы; на западной стене – здатели монастырей, а на паперти – апокалипсис или псалом Хвалите Господа, – все в лицах.

Все лики изображены прямые и благоговейные. Видно, что они предстоят пред Богом. Выражение их сановито и даже сурово. Есть лики Спасителя и Богоматери невзрачные. Сначала я не понимал: почему греческие иконописцы изображали их такими и думал было, что они придерживались древнего мнения некоторых христианских писателей, будто И. Христос был не благообразен, мнения, основанного на словах пророка Исаии¹²⁹: вид его бесчестен; но отринул эту мысль во-первых потому, что такое мнение не могло же быть у всех иконописцев, во-вторых потому, что в греческих рукописях от 10 до 15 века лики Господа, Пресвятой Матери Его, апостолов и святых нисколько не суровы. Наконец блеснула во мне вот какая мысль: так как иконописание начало усиливаться наипаче после иконоборства, во время процветания монашества, то степенные, благоговейные, постные и суровые лица святых подвижников и задали тон всей церковной живописи. Эта мысль [наслоилась] во мне [твердо] окрепла.

Старинную иконопись греческую я называю линиеочертательной. Лики нимало не выдаются из полотна. Видишь не тело, а что-то напоминающее о теле. Видишь некий [темный] зрак, который манит тебя на небо; и потому, не развлекаясь никакой картинностью, молишься пред ним. Линиеочертательность св. образов более согласна с духовным христианством, нежели выпуклая телесность, пристойная идолопоклонству.

Заметно большое сходство святых ликов, писанных разными художниками в разных местах и в разные времена. Это объясняется уставными книгами иконописи, в которых подробно показано: кого как надобно изображать, в каком одеянии, какого роста, какого возраста, какого цвета и проч. Цвет пшеничного зерна признан образцовым для ликов.

– Какие уставные книги разумеете вы? – спросил митрополит.

– Лицевые святцы греческого царя Василия Порфирородного и так называемую Ерминию Дионисия Фурноаграфиота, составленную им в начале осьмнадцатого века, – ответил я и продолжал: В воображении и памяти моей живо напечатлелись некоторые св. образа, замечательные по замысловатости или [художественной] исторической достоверности. В Афонской Лавре мне показывали небольшую икону, принадлежавшую царю Иоанну Палеологу. В средине её воскомастичной мельчайшей мозаикой изображен Иоанн Богослов, а на окраинах представлены все те святые, которые назывались Иоаннами. Тут Богослов приставил к своим устам указательный перст свой, потому что он, и только он, изрек: В начале бе Слово. Помнится, в церкви Афонохиландарского монастыря высоко, на стене, изображено Снятие Спасителя со креста; рядом с этой картиной видна погребальная пещера; в ней каменщик иссекает мертвенное ложе, а Иоанн Богослов, наклонившись к нему и простерши к ложу указательный перст свой, что-то говорит [приказывает ему] ему; думается, что он говорит ему: Бог не есть Бог мертвых, а живых. Тут же изображено и Воскресение Спасителя: убрус его лежит особо, а спеленанная плащаница целехонька [так что Воскресший вышел из пелен, как выходит летучка из хрисалиды]. Весьма замысловато изображение хвалебного псалма¹³⁰. Все стихии, даже мороз, иней, дух бурен, горы, дерева, животные, девы с юношами в одной группе, старцы, цари, всё и все представлены в свойственном каждому виде хвалящими Бога. Это – эпопея всемирного благодарения Творцу и Промыслителю. Она весьма удачно изображена в монастыре Иверском. Я часто останавливался пред нею и любовался особенно группой девиц и юношей, кои нарисованы с едва заметной разностью полов во всей красоте их и невинности. Но в одной церкви Лавры эта же самая картина недавней кисти потешила и даже насмешила меня. Царь Давид сидит на завалинке, сложа ногу на ногу и играет на арфе; подле него трубачи трубят, что есть мочи у них; барабанщик наяривает огромный турецкий барабан, а юноши и девицы в кисейных воротеньках и турецких шароварах хороводом пляшут вприсядку.

Митрополит рассмеялся, а скромный ректор захохотал.

Припоминаю картину в Ватопедском соборе, замечательную по особенному рисунку её. Это – Вечеря Господня. Вокруг овального, приземистого, стола, на котором видны, кроме хлеба и чаши с вином, снеди и овощи, сидят апостолы по восточному обычаю, так что ног их не видать; разнообразны позы их, например, один приставил к челу своему указательный перст, другой подгорюнился, Иуда, выпучив глаза свои, привстал и протянул руку в солило; а сам Господь со свитком в руке сидит в челе стола, но боком к нему, так что Иоанн как раз очутился у сердца Его, Петр же у колен Его (Для наглядности сам я сел, сходно с картиной, у конца стола, а ректора попросил склониться к моему сердцу).

Достойно внимания и то, что Афонские отшельники, непускающие женщин на Св. гору свою, любили изображать в своих церквах семейные добродетели и занятия. Представляю вам примеры. Иоаким и Анна угощают левитов и священников, пестуют Марию и любуются ею. Пресвятая Дева слушает благовестие архангела с веретеном в руках, прядущая червленицу для храма. Спаситель и Матерь Его присутствуют на браке в Кане Галилейской. Апостолы Петр и Павел обнимаются и лобызаются после примирения. Весьма семейна икона Богоматери, питающей Младенца своего сосцем обнаженным. Умилителен образ Её, называемый Сладкое целование, – Γλυκοφυλοῦσα. Матерь и Сын лобызают друг друга. Эти картины и иконы внушили мне мысль дать новое направление церковной живописи, так чтобы она была семейная и общественная, а не монашеская только. Домашние добродетели и общественные доблести послужат превосходными и назидательными предметами для храмовой живописи.

Рассказаны были мною некоторые любопытные отрывки из истории Афона царского и патриаршего, о поселении на Афоне трехсот семейств валахских среди монахов царем Алексеем Комниным и соблазнах от них, об украшении клобуков и мантий Афонцев разноцветными лентами пред причащением Св. тайн и о прекращении такой моды царским приказом и проч. Говорил я и о настоящем состоянии Св. горы, повторяя то, что сообщаемо было нашему посланнику в Константинополе и преосвященному Иннокентию в Харькове¹³¹.

Что касается до Синая, – продолжал я, – то тамошний монастырь и ныне, как и прежде, есть место покаяния и молитв, приют для поклонников и житница для местных бедуинов. Он так же, как и Афон, и Сион, высылает в мир несколько милостынесобирателей. Это – миссионеры, которые поддерживают православие в Турции простым словом, исповедью, водосвятиями и мощами. Лет за 70 или 80 от нашего времени, в индийских городах Бомбее, Дакке, Нарингенсе, Калькутте составились греческие торговые общества и туда с Синая посылаются иеромонахи для богослужения. Синайская обитель Св. Екатерины владеет богатыми имениями в Валахии и Молдавии. Но господари сих княжеств, по уверению синайского архиепископа Константия, утесняют ее. Этот архиепископ говорил мне, что преосвященные предстоятели всех Св. мест недавно просили помощи и защиты у нашего Св. синода касательно принадлежащих им в княжествах имений и что Синод передал их прошение в наше министерство иностранных дел, а оно уведомило о сем посланника Титова. Титов же дал почувствовать всем восточным иерархам, что мимо его не надлежало бы им утруждать Синод наш прошением. Константий винил всех вас, владыка святый, и называл бессильными, даже нравственными нулями.

Услышав это, митрополит так же, как и Харьковский архиепископ, извинялся тем, что по установленному порядку Синод должен был передать в министерство прошение восточных братий. Но я возразил ему: «Восточные очень хорошо знают тот путь, которым должны доходить просьбы их до Синода. Если же они миновали этот путь и другой дорогой доставили туда свою просьбу, то Синоду надлежало бы догадаться, что, видно, плоха надежда восточных на наше иностранное министерство, и следовало бы помочь им мимо сего посольского приказа или положить их прошение под красное сукно, дабы скрыть свое бессилие». Владыко взглянул на меня значительно. Я прикусил свой язык и, желая выпутаться из своей же сети, заговорил о коптах, об иерархии и о монастырях их, о великопостном житии монахов египетских и о чаянии их, что все грешники на том свете будут помилованы Богом. «Учение Оригена, – досказал я протяжно, – еще живо в Египте». Таковы были последние слова мои.

Митрополит, прощаясь со мной, выразил мне свое удовольствие, с каким он слушал мое благовестие о Востоке, (и) сказал ректору: «Что и что еще узнаете от дорогого гостя, расскажете нам после» и пригласил меня участвовать в крестном ходе вокруг Кремля в воскресенье, по случаю воспоминания об изгнании Наполеона из Москвы. Я выразил ему свое согласие.

Доро́гой отец ректор сказал мне: «Вы очаровали владыку. Никогда и ни с кем он не сидел [так] долго после обеда. Вы обаяли его своими рассказами».

– В этот раз, – ответил я, – речь моя была полна и правильна от того, что несколько раз приходилось мне говорить о Востоке в Константинополе у посланника нашего¹³², в Одессе у друзей¹³³, в Харькове у преосвященного Иннокентия. Бритва чем более точится, тем острее становится; так речь, чем чаще повторяется, тем более совершенствуется».

Примечание. В настоящем дневнике моем изложено только главное содержание моей беседы с митрополитом. Не всякое же слово в строку!

12, Суббота. Красно написал Стурдза свое Воспоминание о Карамзине¹³⁴. И в этом небольшом сочинении, как и во всех творениях его, ощутительно духовное помазание.

Выметки¹³⁵

«Все наши звания и подвиги на земле подчиняются высшей воле и недомыслимому совету Божию о нашем спасении. Книга современного бытия пишется не по размеру наших ничтожных соображений: последний лист в ней закрывается по дуновению Духа Господня. Кто отслужил, тот и отозван путем Креста».

«Гармония созерцательности с деятельностью убеждает нас в первобытном единстве истины и красоты и кладет светлую печать божеского избрания на мысли и труды, на самые страдания человечества».

«Горе тому, кто нечистой жизнью порочит изящество своих умственных произведений».

На дороге в редакцию Москвитянина я неожиданно свиделся со своей духовной дочерью Еленой Ивановной Крупениковой, которую оставил в Одессе в 1841 году. Она с братом своим ехала навстречу мне; а я ехал навстречу ей. Она тотчас узнала меня, и я тотчас узнал ее. И мы оба остановились, подошли друг к другу, обрадовались, заговорили среди улицы. «Да что вы тут стоите, – сказал нам брат её; – посторонитесь, на вас наедут». Мы посторонились. Раба Божия намекнула мне о продолжении своих домашних страданий. Раб Божий, молча, указал ей небо.

– Я пишу повести, – говорила она.

– А я рассказываю свои похождения.

– Вы будете у меня сегодня вечером.

– Ни сегодня, ни завтра, а в понедельник.

Слово дано и принято. Мы расстались. Не знаю, о чем она стала размышлять. А я думал: красота не всегда бывает счастлива на земле, а от ума – горе! Жизнь людей есть странствие. Пути их сходятся, скрещиваются и расходятся. На этих путях они должны заключать такие союзы, которые могли бы продолжаться и в небе. Блаженны те праведники или кающиеся, которые на тернистом рубеже своей жизни слагают с себя тяжелую ношу и легкими, светлыми духами парят к звездам и между ними в бездны вечности.

Сегодня отец ректор показал мне свою благоустроенную семинарию и передал мне слова директора духовно-учебного управления Александра Карасевского: «Эта семинария раскинулась, как московская барыня». А я напомнил ректору о той светившей всем нам лучине, о которой говорил митрополит Филарет в своем слове в день освящения семинарской церкви¹³⁶.

В семинарии я познакомился с инспектором её Кириаковым. Он очень приятен в обращении с людьми; знает много языков; говорит по-французски и по-немецки; по просьбе оксфордского университета и по поручению графа Протасова сверяет оксфордское издание творений Св. Иоанна Златоустого с древней рукописью, хранящейся в московской Синодальной библиотеке; им написаны уже 300 листов вариантов. Верьте после этого западным изданиям святых отцов! Оксфордский университет предлагал Кириакову за труды десять рублей ассигнациями с каждого листа; но он не принял сего возмездия. Хвалю и славлю бескорыстное служение его науке. Этот труженик показал мне напечатанный перевод нашего новейшего Катехизиса на английский язык с примечаниями на него английских богословов и обещался перевести для меня эти примечания по-русски. Эта услужливость его очаровала меня. Я полюбил его всем сердцем и всей душей. Добродушный и трудолюбивый Кириаков недавно овдовел. Жена его, судя по портрету её, имела тип красоты греческой, но принадлежала к сонму тех прозрачных, хрустальных созданий, кои недолго живут на земле.

13, Воскресенье. Митрополит Филарет служил обедню в Успенском соборе и по окончании её совершил крестный ход вокруг Кремля с многочисленным духовенством. В ходу был и я. Когда мы взошли на лобное место, я взглянул на площадь его. Она зачерпнулась народом! Свинцу негде пролить! Видимо-невидимо! Душа разгорелась святой любовью к Отечеству и к родным царям. Этот огонь превратился в пламень благодарения Богу, спасшему нас от лютого врага. Горя, пламенея и смотря на тьмо-численный народ, так и грянул бы:

Первопрестольная Москва! Град царя Великого! Народ Господень! Где лютый враг наш Наполеон? Где полчища его? В этих стенах перст Божий коснулся чела его не крестовидно, а змиеобразно (черчу на воздухе извивающуюся змею) и ум его помрачился, искусство его исчезло, смелое сердце его оробело. А там, в Петрополе, дух Божий низшел на венчанную главу Александра, озарил, умудрил и укрепил его.

Что же подвигло Господа Саваофа на гнев и милость, на гнев на врагов наших и на милость к нам? Вопль святой Руси взыде в уши Господа Саваофа; и вот Он, Всемогущий, развеял вражьи полчища, как вихрь развевает солому, сдунул их с лица земли Русской, как пыль с поля, разбрызгал их как капли из ведра. И где их следы?

С нами Бог! Будем же и мы людьми божьими, святыми и крепко да любим свое Отечество и да чтим тех, на которых снисходит Дух Божий, т. е. царей боговенчанных и пастырей облагодатствованных.

Вечер я провел у преосвященного викария Иосифа, которого знал еще в 1831 году. Сердечный, он очень тощ и болезнен. Ароматный был у него чай. Занимательна и длинна была наша беседа.

– Восточное духовенство, – между прочим, говорил я, – умело приучить православных мирян к покорности [послушанию] ему. Вот тому доказательства. Повелели цареградские патриархи, по тесным обстоятельствам, читать в алтаре тихомолком моления об оглашенных, дабы сократить литургию; и никто не прекословил им. Вселенский владыка Герман, которого я застал в Константинополе в 1843 году, предписал всем своим архиереям громко сказывать ектении об оглашенных, потому что миновало тяжелое для христиан время; и все, клир и народ, единодушно ответили: да будет. В том же году исправлены были греческие служебные Минеи так, что целые речения прежние заменены в них новыми, будто бы лучшими; и от того никакого раскола, даже никакого волнения не было в клире и народе. Православные в каждом селе и городе своим иждивением содержат приходские училища и гимназии, а в больших городах Константинополе, Александрии, Смирне – больницы и богадельни; своим епископам и митрополитам охотно взносят не только положенный годовой сбор с каждого дома, но и так называемое φιλότιμο, то есть почетный подарок деньгами при каждой смене архиереев. Известно, что цареградские патриархи, при вступлении в должность свою, дают огромное количество денег турецким властям. С кого же они берут их? С митрополитов, а митрополиты с подведомых им епископов, епископы же с народа по раскладке, соображенной с богатством или бедностью епархий. Итак, и в этом случае вся тяжесть взносов падает на народ; но он безропотно несет ее [ради блага душ своих], исполняя долг свой. Пойдите вы, владыка, постучитесь в двери русаков, составляющих вашу паству и попросите себе [святого] годового подаяния или почетного подарка; получите? Дастся вам? Ни. Почему же? Да потому, что наше правительство отдалило народ наш от архипастырей, давая им скудный хлеб насущный. Этой ошибки нет в Восточной церкви. Даже тогда, когда еще существовало Греческое царство, и тогда служащие алтарю питались от алтаря, а не от государева казначейства, и были достаточны, имея свои домы и свое хозяйство и живя народом, с народом и для народа. Восточные архиереи, обозревая свои епархии, в селах посещают каждый дом и каждую овцу глашают по имени. Такой близостью их к народу отчасти объясняется беспрекословное повиновение им мирян. Во всех четырех патриархатах священники избираются из среды народа и потому народ слушает тех, которых сам поставил своими вождями, а вожди эти, пользуясь [народным] общим доверием к себе, имеют ту смелость, какой не имеем мы, никем незваные в церковь [семинаристы и академисты], смелость делать нововведения в [уставе церковном] чине богослужения. Но главнейшие причины тесного единения пастырей и паств их на Востоке суть: общее страдание их под игом магометан, сохранение народного языка, самоуважения и упования на лучшую будущность, сохранение всего этого в церкви, заем денег из церковных сумм, ссужаемых за небольшие проценты, и наконец обширные права архиереев. Каждый из них есть не только пастырь, но и судья мирян в делах тяжебных, могущий наказывать их заключением в тюрьму и ссылкой по усмотрению и ходатайствовать за них у властей турецких. Итак, вера, совесть, благодарность, выгода и даже страх связывают их с духовенством союзом крепким [и послушанием безропо(тным)].

– На Востоке, – продолжал я, – довольно много архиереев. В Палестине, где едва ли есть 20 000 православных христиан, святительствуют, кроме патриарха, восемь архипастырей. В Сирии на 70 000 православного народонаселения считается десять‑одиннадцать иерархов. Константинопольскому патриарху подведомы предстоятели 150 епархий. Итак, Восточная церковь есть как бы многоочитый херувим. А в нашей церкви, издревле, весьма мало очей. Не могу постигнуть: почему вселенские патриархи, окрестив Русь, не дали ей многих епископов. Ведь, русские тогда не были кочевники: у них существовали города Кострома, Ярославль, Углич, Галич, но без архиерейских кафедр. Ужели наши князи и бояре опасались или не терпели епископов? Не знаю. А нужно было бы у нас увеличение числа святителей Христовых [для равновесия с дворянством, для отстояния свободы крестьян] для проповеди, для искоренения расколов и ересей, для [поместных] митрополитанских и [общероссийских] общеепископских соборов, которых задача состоит в упрочении евангельской нравственности народа, в соглашении государственного законодательства с правилами святых Вселенских Соборов, даже в уменьшении нищеты в роде христианском и сопряженных с нею бедствий, посредством выдела бедным части церковных доходов. По моему расчислению, в России должно быть столько епископов, сколько есть уездных городов, и столько архиепископов и митрополитов, сколько насчитывается городов губернских и столичных.

– Да откуда же взять содержание их? – спросил викарий.

– [Я ответил:] Наделите их землями и другими угодьями, а народ законодательно заставьте вносить им [20 или] 25 коп. в год не с души, а с семейства; тогда епископ уезда, в котором найдется 20 000 семейств, получит 5 000 руб. Этой суммы, при угодьях, достаточно для годового содержания как его, так и состоящих при нем надобных лиц. Само собой разумеется, что епископские 25 копеек уже не должны быть взимаемы в казну. Церковные же доходы свечные, венчиковые и другие пусть остаются собственностью городских и сельских церквей.

Викарий возразил: но вы знаете, что эти доходы идут на содержание духовных училищ, семинарий и академий?

– Знаю, но желаю и требую, чтобы у нас не было этих лишних учреждений.

– Лишних? Но откуда же вы возьмете священников?

– Оттуда, откуда выбирали их апостолы и откуда избираются они и теперь на Востоке, то есть из среды грамотных, честных и зажиточных поселян и горожан.

– Но они не умеют проповедывать Слова Божия?

– А разве все священники проповедовали в церкви апостольской? возразил я. Не все. Припомните: апостол Павел отличал пресвитеров священнодействующих от учащих и этим придавал честь сугубую¹³⁷. Пусть же и у нас будут особые пресвитеры учащие, и только учащие, но не совершающие никаких треб. Они будут проповедывать в городах и селах. Одного проповедника достаточно на десять сел. Жалованья же каждому дать из казны 1 000 руб. в год!

– Стало быть, все-таки нужны семинарии и академии для образования проповедников?

– Я переименовал бы их в училища благовестников или проповедников, поместил бы в них небольшое число готовящихся к проповеданию [так], например, 25 человек для пяти епархий, предполагая, что на первый раз из наличных священников найдутся способные проповедывать тысячи две‑три, и дал бы этим готовящимся направление вполне духовное и даже одежду духовную. Из сонма их Дух Божий избирал бы и епископов достойных.

– Прекрасно. Но семинаристы все-таки образованнее ваших грамотных поселян и, следовательно, достойнее алтарей.

– Владыка! Алтарей достойны не кимвалы звенящие [а больше же молчащие], а такие христиане, которых вера, благочестие и добродетельное житие красноречивее всякой проповеди. Но таковы ли семинаристы, – эти новички в добродетелях, состарившиеся в пороках еще во время обучения?

– Здешняя семинария благонравна, – сказал викарий.

– А белгородскую ректор её называл мне буйной [и высказал, что честная чета поздним вечером не может спокойно возвратиться домой с дальней прогулки, побаиваясь, как бы не разлучили ее семинаристы]. Когда учреждена была семинария в Одессе, тогда отчислили в нее духовных воспитанников из Екатеринославля и Кишинева. Я принял их, но скоро узнал, от семинарского врача [что он лечит их, разумеется, не всех, от венерической болезни] нечто такое, о чем и говорить не хочется.

После минутного молчания я продолжал: Наше духовенство есть каста, и как каста имеет прирожденные пороки. Ежели в среде его и являются блестящие дарования, то сила их ослабляется узким образованием и направлением душ в одну сторону, – к колокольням. Наставники семинаристов и академистов большей частью малосведущи и вялы, а которые побойчее и повольнодумнее, те дают им зачатки ложного знания и губят в них веру, насажденную благочестивыми матерями их. У кого из них есть природное красноречие, у того оно, стесненное школьными формами, правилами, или немеет, или не имеет сильного влияния на общество, которое может быть чаруемо, увлекаемо, спасаемо не искусственными хриями и силлогизмами, а словом естественным, живым, пламенным как огонь, шумным как дубрава, благоухающим как цветник, словом разумным, сердечным, таким, в котором слышится глубокое знание человеческого сердца и духовных потребностей общества. А семинаристы и академисты наши, отдаленные от общества, разве имеют такое знание?

В христианской церкви никогда не существовала левитская каста. Святые отцы и учители сей церкви, Дионисий Ареопагит, Игнатий Богоносец, Дионисий Александрийский, Тертуллиан, Киприан, Иоанн Златоустый, Василий Великий, Григорий Богослов, Августин и прочие и прочие не были поповичи и не от отцов своих наследовали алтари и кафедры. Николай Чудотворец, Спиридон Тримифунтский, Лукиан пресвитер и мученик не учились в таких академиях, каковы наши. И в Русской церкви, до учреждения семинарий, были же священники и архиереи. Но откуда Бог возводил их на спуд, да светят миру? Из семейств мирских.

Когда православные христиане не сами избирают своих пастырей, а равнодушно принимают их из среды поповского сословия, которого духовные недостатки им известны, и когда они видятся с ними только в те часы, в кои нужны им кадило, кропило, деревянное масло, заступ могильный, тогда они утрачивают дар и навык узнавать потребных им вождей духовных, вождей мудрых, святых. А такой дар [и навык] существовал в древней церкви и опытами, позвольте сказать, изощрялся. Амвросий Медиоланский был солдат-губернатор; но народ провидел в нем руководителя к небу, и не ошибся. Благоверный Иустиниан послал графа Ефрема в Антиохию восстановить упавшие от землетрясения стены сего города, а тамошние христиане [узнали] провидели в нем учительного и святого пастыря и возвели его на святительскую кафедру. Жалею об утрате такого предвидения.

– По вашей идее, – заговорил викарий, – духовенство должно быть избирательное. Куда же нам девать семинаристов, дьячков, пономарей?

– Живые пусть живут, а по блаженном успении их вечный покой подаждь им Господи. Вместо же их пусть читают и поют в церквах прихожане, как это ведется у матери нашей церкви Восточной. Что касается до семинаристов, то им найдутся места при архиерейских кафедрах, нуждающихся в даровитых проповедниках, в монастырях, в судилищах, в медицинских академиях, в университетах и полках. Что делать! Лихорадка лечится горькой хиной.

– Ваши идеи произведут полный переворот в нашей церкви.

– Но не такой, какой произойдет в ней от сокращения у нас числа приходов и духовенства.

– Это сокращение предпринято с доброй целью.

– С какой?

– Хотят улучшить быт духовенства назначением ему денежных окладов и этим способом обратить его к исполнению прямых обязанностей его.

– Итак, наше духовенство будет иметь золото и серебро; но, богатое, сможет ли оно [тогда] исцелять больных? – сказал я улыбаясь. От лености и гордости сытого попа, а также в случае болезни его самого, либо жены, либо детей его, младенцы будут умирать без крещения, а хилые старцы и недужные без напутствия св. причастием, в отдаленных от его села деревнях. От сего произойдет охлаждение к нему паствы, а за охлаждением последует обращение её в раскол или ересь. Размножение же отщепенцев не опасно ли для целости церкви и империи?

– Боже сохрани нас от этого зла.

– Ужели все святители наши согласны на уменьшение числа нашего духовенства?

– Каменец-Подольский архиепископ Арсений просил Св. синод оставить приходы в епархии его в прежнем числе в предотвращение пропаганды католиков. Просьба его уважена.

– Светлый ум у него! А скажите, владыка, как распространяются у нас ереси?

– Очень просто, но удачно. Есть у нас ремесленники, которые ходят по деревням и целые месяцы работают там на семьи. Ежели ремесленник еретик, скажем, духоборец, то он принимает на себя личину степенности, благонравия, набожности. Случится: в доме, где он работает, кто-нибудь скажет гнилое слово, или напьется пьян, или поссорится с кем; он начинает вздыхать, молиться, увещевать словами Св. Писания. Сначала не обращают на него внимания, а во второй и третий раз уже слушают его с любопытством. Благосклонность семьи выиграна! Начинается сеяние плевелов.

– Так вот кто у нас апостолы! Портные, сапожники, ковырятели лаптей! Кто же преодолеет их в деревнях и деревушках, находящихся в глуши, когда у нас будет еще менее духовенства?

– К сожалению, наши помещики хотя не хотя прикрывают ереси мужиков своих, боясь лишиться их в случае доноса на них. Ибо их могут угнать на поселение в Сибирь.

– Итак, этими тайными путями ереси расползутся по всей России? Жаль. Но не скорбеть об этом надобно, нет; надобно зажечь многочисленные светильники в нашем отечестве. У нас во тьме шастают дивии звери, ища добычи себе. Хотите ли истребить их? Приготовьте многих духовных пращников.

Затем говорил я о восстановлении у нас патриаршества, о соборовании многочисленных епископов, об упразднении духовных правлений и консисторий и предоставлении судебной власти одним архиереям и советам при них, состоящим из лиц мирских и духовных, о возвращении имений епископиям и монастырям, об упразднении министерства народного просвещения и учебного чиновничества и о подчинении всех училищ Патриарху и Синоду его, о сооружении храмов Божиих в каждой деревне. Но не всякое слово в строку.

14, Понедельник. Вечером у Крупениковой я познакомился с Загоскиным, автором Юрия Милославского, Брынских лесов и проч., и с Вельтманом и женой его. Загоскин читал нам свою безделушку: Поездка в Симонов монастырь. А я в свою очередь хвалил нравы синайских бедуинов и моды их жен, многие обычаи арабов и особенно обычай женихов давать приданое невестам своим, их гостеприимство, уважение к женскому полу, целомудрие и недопущение развода между христианскими четами; после чая же за столом, ломившимся под разными плодами, кстати рассказал египетские повести о происхождении арбуза и розы.

Миловидная и умная хозяюшка при прощании обязала меня изредка переписываться с ней по-прежнему.

15, Вторник. Прощай Москва! Еду в Петербург.

В бытность свою в Белокаменной я три раза виделся с Илиопольским и Ливаногорским митрополитом Неофитом, присланным к нам за сбором милостыни еще в 1843 году. Он довольно хорошо говорит по-русски, любит Москву и желает остаться в ней навсегда в каком-нибудь монастыре, если бы отдали его Антиохийскому престолу. Выразив мне это желание, он убедительно просил меня ходатайствовать в Петербурге о приложении какой-либо московской обители названному престолу, но ходатайствовать так, как будто это мысль – моя. Я обещался исполнить его просьбу. Сбор митрополита не скуден. Сорок тысяч он послал в Дамаск на постройку церкви во имя святителя и чудотворца Николая (эта церковь уже готова), а 60 000 положил в Опекунский Совет для приращения процентами. Ему хочется быть в Петербурге; но Бог весть, удастся ли ему это.

Со мною он посылает графу Протасову подробное известие об избиении 250 хасбейских православных христиан коварными друзами в прошлом году.

Митрополит Неофит не любит греческих архиереев в Сирии за их корыстолюбие и холодность к туземным христианам. Он прав.

Будет ли этот архиерей антиохийским патриархом по смерти Мефодия? Бог весть. Нерасположенность турок к архиепископу Фаворскому Иерофею за то, что он был в России, не пророчит возвышения митрополиту Ливаногорскому. По-моему, этих-то иерархов, посветлевших в России, и надлежало бы возводить на патриаршие престолы. [Но наша политика так темна, как темны лестница и коридоры в министерстве иностранных дел, которые даже среди белого дня освещаются тусклыми лампами (sic)].

Я в Петербурге.

19, Суббота. Сегодня пред вечерней я приехал в Петербург. На синодальном Митрофановском подворье не дали мне прежнего уголка, которого я просил у г. Сербиновича письмом 11-го октября. Тут архиепископ курский Илиодор с своею челядью раскинулся широко и ясновельможно. Не нашлась мне, труженику, особая келья и в Александро-Невской лавре. Так отеческое начальство заботится о своем избраннике, которого само послало на Восток! Идя по лавре в келью доброго товарища моего по академии, архимандрита Аввакума, я повесил свою голову, начавшую маленько седеть на многотрудной семнадцатилетней службе, и в облегчение туги своего сердца припоминал слова [Евангелия] Христовы: лиси язвины имут, сын же человеческий не имать где главы подклонити¹³⁸.

В архимандрите Аввакуме я нашел прежнее добродушие и дружелюбие. Уста наши говорили от избытка сердца.

20, Воскресенье. Птицы небесные имеют свои гнезда, звери лесные и полевые свои логовища; даже у червячков есть свои норки. Один я не имею своего уголка. Боже мой! Когда Ты посылаешь ангелов, этих служебных духов, на служение людям, они верно исполняют волю Твою, но, исполнив ее, возвращаются в свои обители, кои Ты дал им по милости и правде Твоей. Эту истину знают просвещенные начальники мои. Но почему не руководствуются ею? [Или потому, что забывают ее в своих небедных [раззолоченных] теремах, или потому что ангелы летят всегда мимо этих теремов; и живущие в них не получают от них святых внушений.

Чернец! Ты – не ангел, – скажут они.

Антонии, Илиодоры, Гедеоны, сиятельные графы и превосходительные чины! И вы же не боги; ибо нет в вас правды, милости и провидения. Долой же с пьедесталов!

Ах! эти мраморные статуи вооружены крепко. Не могу я расшибить и испепелить их. Нет у меня перунов. Но есть адамантовое перо. Пишу им на челах их:

«Это – камни, но не те, от которых

Бог может воздвигнуть себе чад».

Целую тебя, перо мое. Письмена твои неизгладимы во веки веков].

Благовестят к обедне. Иду в церковь каяться и благодарить Бога за все.

25, Пятница. В прошедшие дни я, по долгу и обычаю, являлся духовным и светским властям.

Митрополит Антоний был скуп на вопросы. После ударов паралича он затрудняется говорить. А я решился менее рассказывать и более писать здесь о Востоке. Ибо писанье иногда бывает действеннее устного слова.

Викарию митрополита, преосвященному Нафанаилу, отдан был мною долг почтения, так же как преосвященному Афанасию, ректору академии. Он высылается [переводится] отсюда в Саратов, как слышно, за то, что домогался быть епископом нашего армейского и флотского духовенства и заседать в Синоде.

Курский и Белгородский архиепископ Илиодор беседовал со мной о настоящем несогласии между Александрийской церковью и Константинопольским Патриархом по случаю назначения Кюстендильского митрополита Артемия на престол евангелиста Марка. В назначении его он видел политическую проделку Порты, нелюбящей египетского пашу. А я уверял его, что Артемий поспешно назначен был прежде, нежели Порта сообщила Вселенскому Патриарху избрание архимандрита Иерофея в Каире, подтвержденное Мегметом Али, и присовокупил, что Вселенский владыка и Священный Синод его уже решились уговорить Артемия подать отречение от Александрийской кафедры. Вообще это дело объяснено было мною преосвященному довольно подробно.

Архиепископа полтавского Гедеона не застал я дома.

Олонецкий архиепископ Венедикт спросил меня о состоянии православных церквей на Востоке. Я ответил: «Они подобны трем отрокам, горящим в печи Вавилонской; впрочем, пламя уже не так сильно ныне, как прежде». Беседа моя с ним была непродолжительна. [Я позабавил его следующим анекдотом].

«Было и не было. [У одного властного и зажиточного турка на острове Крите издохла любимая собака. Тогда он позвал к себе местного священника и приказал ему похоронить ее по христианскому обряду. Священник хотя не хотя исполнил его приказание. Узнал это архиерей местный и запретил ему священнослужение. Бедный злополучный поп припал к ногам турка и, поцеловав полу его кафтана, умолил его идти к владыке и у него испросить ему прощение. Турок положил несколько денег на тарелочку, пошел к архиерею и, входя в комнату его, согнулся в дугу, а тарелочку держал на голове своей. Архиерей увидел па ней деньги и смекнул, что они назначены ему. Когда же турок стал просить его о помиловании священника, он отвечал ему: «Я наказал попа не за то, что он отпел твою собаку, а за то, что меня не пригласил на похороны её». Наказание было отменено, и все были сыты, – и волки и овцы].

К протопресвитеру Музовскому я не ездил, а обер-священника Кутневича не застал дома.

Обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов, против чаяния моего, принял меня холодно. Знать какой-то черный кот прошел между им и мною. Я ожидал, что он скажет мне спасибо за разумное исполнение данного мне поручения в Палестине и будет расспрашивать меня о Востоке. А он с первого раза спросил меня:

– Долго ли вы пробыли в Одессе?

– Месяц с небольшим. После утомительного путешествия по морям и суше я позволил себе отдых в ожидании починки моей дорожной коляски и присылки пожитков моих из Константинополя.

– Скажите мне, каков мужской монастырь в Одессе?

– Этот младенец развивается туго.

– Все монахи там пьяницы, – сказал граф тоном недовольства.

– Не знаю. Во время моего настоятельства там почти все были трезвы.

– Архимандрит Никодим и после него Израиль отметили их в послужных списках пьяницами.

– Кто же виноват, ваше сиятельство?

– Монахи и настоятель.

– Не виновно ли чье-нибудь постановление [Синода] о монахах?

– Как!

– Постригающиеся в монашество, по уставу, дают Богу обет быть во всю жизнь свою нестяжательными; а по штату им назначаются денежные оклады из государственного казначейства и выдаются доходы из церковной кружки. Удивительно ли же, что некоторые из них относят их в питейные дома. Сделайте все монастыри строго общежительными, и пьянство прекратится в них.

– Почему же нет пьяниц в здешней Сергиевой пустыне, хотя она штатная? Потому что настоятель управляет ею, как должно.

– Он безвыходно живет в своей обители, а одесский настоятель – в херсонской семинарии. Без начальника же строй не бывает. Притом архимандрит здешней пустыни принимает в нее монахов по выбору; а в прочие монастыри наши поступают слепые, да наказанные архиереями за пьянство.

Граф замолчал и смотрел на меня пристально. Спустя мгновение он спросил меня.

– Как зовут иерусалимского патриарха?

– Кирилл.

– Что вы намерены написать нам?

– Отчеты о церкви Сирийской, о Синае и Афоне.

– Прибавьте замечание о состоянии всей православной церкви на Востоке, да пишите поскорее.

– Одного просил бы я у вас, – времени. У меня много материалов. Они требуют разработки и оценки. Я боюсь ошибок от поспешности.

– По крайней мере, по частям представляйте нам труды свои.

– Слушаю. С этим словом я поднялся на ноги и простился с графом.

Директор канцелярии Св. синода Алексей Войцехович угостил меня ароматным чаем. Но не чай был сладок мне; сладки были вот эти слова его: «Граф Нессельрод отозвался нам о вас с отменной похвалой, когда вы исполнили свое поручение в Иерусалиме. Все мы рукоплескали вам. Потрудитесь еще и еще. За это мы сделаем вас киевским митрополитом». – Я говорил ему, по секрету, о наших консулах на Востоке в тех же выражениях, какие слышал московский митрополит¹³⁹. Теперь сознаю, что я поступил неосторожно. Есть люди на этом свете, к которым когда идешь, молись и проси Бога: положи, Господи, хранение устом моим¹⁴⁰.

Директор Константин Сербинович, по-прежнему, мягко стелет, но жестко спать.

Директора Александра Карасевского вечно нет дома, по крайней мере, слуга его всегда отказывает.

Директор азиатского департамента Лев Григорьевич Сенявин обласкал меня. Припомнив, как будто мне следует получить денежную дачу на обратный путь из Иерусалима по высочайшему разрешению в 1843 году, и, сказав мне твердо: «Вы исполнили свое поручение хорошо», он спросил меня: «Какая награда была бы мне приятна».

– В застенчивости я ответил ему: от Бога и царя все принимаю с благодарностью.

– Нет. Будьте откровенны и скажите, чего бы вы желали.

– Открываюсь вам, что всякая награда будет мне приятна. Одного только не желал бы я, – короны к Анне второй степени.

– А! Вы уже имеете этот орден?

– С 1840 года.

Этот щекотливый для меня разговор кончился. Мы начали беседовать о других предметах. Рассказав ему об алеппских никодимитах, я выразил желание их иметь православного консула вместо еврея Пичиоти. Сенявин вдохнул в себя ливень воздуха, улыбнулся и сказал: «Да этот еврей – не консул; сам он так называет себя, а он не более как малозначащий агент». Этому могучему директору я жаловался на холодность некоторых консулов наших к русским поклонникам. Он надул губу, не знаю на кого, на них или на меня. Опять правое сердце мое было не в ладу с умом моим. Ах! Сынам света трудно быть мудрейшими сынов века. У рыцаря сердце под панцирем, не видно, как бьется; дипломат умеет затаить его движения так, что ничего не прочитаешь на лице его; а инок, алчущий и жаждущий правды, никак не может скрыть волнений своего сердца; из-под власяницы так и видно, как оно бьется, всегда сильно, по размерам веры, любви, надежды, правды.

К знаменитым придворным дамам, Потемкиной, Тизенгаузен и Фредерикс, я не являлся, потому что из азиатского департамента чрез архимандрита Аввакума было дано мне знать, чтобы я не виделся с набожными старушками, которые молятся в дворцовой церкви: они могут-де сделать насилие министру Нессельроду. Благоразумие присоветовало мне отложить до поры до времени посещение названных дам. Я про себя рассудил так: кончу деловые записки мои, представлю их предержащим и потом посмотрю: если чего не добудет мое перо, авось приобретет то язык мой в теремах набожных старушек.

Гм! Придворных старушек боится канцлер! Почему бы ему страшиться их, коль скоро он прав пред Востоком? Ан видно, он молится не на восток, а на запад.

26, Суббота. На днях я лично являлся к обер-прокурору Протасову, а сегодня письменно уведомил его о своем приезде в столицу и о составлении отчетов моих и вместе просил его назначить мне дальнейшее служение, а до сего назначения выдать жалованье 1000 рублей за майскую треть настоящего года и впредь выдавать оное прежним порядком, согласно с определением Св. синода.

Сего же дня к нему же препровождено было мною прошение бухарестских болгар о принятии 12-ти юных родичей их в Киевскую семинарию. Да даст им Господь по сердцу их! Болгары – родня нам. По родству и по любви Христовой мы должны сообщить им свет, который озаряет нас и которого у них нет. Тьма им неприятна, губительна. Они жаждут просвещения. Им хочется быть благоустроенным и благополучным народом. Святое хотение, достойное исполнения!

30, Середа. Едва ли кто определил и утвердил границы между правдой и милостью. Вечно они передвигаются по людскому произволу, по требованию обстоятельств, по натиску страстей. Законы должны бы установить эти границы. Но законы даются людьми, а люди ошибаются и, что горше, нарушают свои же уставы.

По правде я просил себе у начальства выслуженного жалованья, а по милости его надеялся получить 1000 руб. и за остальное время настоящего года. Но вышло не то. Вот что объявил мне Сербинович: «Заграничное жалованье не может быть продолжено вам в России. Посему мы предположили дать вам 1000 руб. за весь год».

Во имя правды я возразил ему: «Помилуйте, мне следует тысяча рублей за одну майскую треть года, которую я провел за границей (Директор сморщился). Она уже заслужена мною. Пожалуйте мне то, что Св. синод назначил и государь утвердил. Что касается до остального времени года, то я надеюсь на милость начальства. Директор покраснел, но тотчас затаил сильное волнение души своей и сказал мне неопределенно: «Синод имеет свои расчеты».

Я не понял его и продолжал жалобный напев свой. – «Прошу вас обратить милостивое внимание на мое положение. Трудясь на Востоке, я делал немалые вклады в монастыри и монастырские церкви, включительно с тридцатью коптскими, подавал милостыни бедным священникам и нищим, помогал разноплеменным поклонникам, потерпевшим несчастья в пути и злополучным арабским семействам в Иерусалиме, дорого покупал нужные мне сведения, и таким образом на ближних моих и на достижение указанной мне цели иждивал те тысячи, кои получал от правительства. По моему разумению они принадлежали не мне, а делу моему. Следовательно, я три года служил и трудился почти безмездно. На мою долю отделите лишь немногие сотни рублей, кои требовались на пропитание меня и служителя моего и на небольшое жалованье ему. Я даже не шил себе нового платья и белья, а прежнее почти все износилось. У меня остались только две поношенные летние рясы, включительно с той, которую вы видите на мне; а теплую шубу мою украли в лавке портного, которому я отдавал починить ее в Константинополе. От Афона до Петербурга я проехал чрез Валахию и Молдавию без всякой казенной дачи с кошельком своим, который сберегло благоразумие. Здесь, в лавре, потребуют с меня денег за стол и дрова. Наконец, есть у меня беднейшая мать и злополучная родная сестра с малолетней дочерью».

Душа моя возмутилась. Мне было весьма горько. Воспользовавшись молчанием директора, я досказал: «Извините меня великодушно, что я утруждаю вас такими речами. Когда человек стеснен в первых потребностях жизни, тогда он не молчит».

– Почему не говорить? – пробаял директор.

Такова злоба настоящего дня. Не бурю ли я творю? И не превратится ли она в ураган? Что ж? И ураганы утихают, и после них настает тишина. Бог – моя надежда и крепость!

Ноябрь, 1-й день. Наконец мне дали отдельную келью. Сегодня я перешел в нее. Но она тесна, сыра и душна, потому что находится над бессводным погребом, в котором частенько серой обливают горлышки пивных и винных бутылок. Говорят, что меня будет душить серный запах. Терпение! Но вот беда. Приходится спать в одной келье со служителем моим, а он так сильно храпит ночью, что и мертвого разбудит. Если же я не буду иметь и сонного покоя, то не знаю, как стану жить и трудиться. А труда много и труд умственный. O, me miserum, o, me infelicem!¹⁴¹

О ком благовествовать сначала? О Синае, или об Афоне? Начну с Сирийской церкви. Эта голубица имеет многих птенцов и ей с ними нужны питание и покров. Итак, о ней первой говорю. А те священные горы – одиноки, да и увлажаются росой золотой.

Господи! Благослови мои труды и подаждь мне мудрость и благий глагол, во еже благовествовати силою многою о святой твоей церкви. Аминь.

4-й день. Мне нужны некоторые сведения о Сирии. Их можно получить от илиопольского и ливаногорского митрополита Неофита. Итак, пишу ему послание.

Письмо это написано смеленько. Что нужды? И на смелые вопросы даются ответы. Семитическое племя теперь смирно и по нужде откровенно. А род Иафета смел, – audax Japeti genus. Хотя мне известно многое из того, о чем я спрашиваю митрополита, но подтверждение с его стороны не излишне.

Теперь я припомнил аллегорическую картину, которую показывал мне преосвященный Неофит в Москве, уверив меня, что сам он смастерил ее. Сирийская церковь представлена в виде женщины, сидящей под старым засыхающим деревом (Турция). На руках у нее цепи. На нее нападают разные дикие звери, т. е. марониты, униаты, католики, протестанты, друзы, ансарии. Внезапно является ей наш государь император и подает ей свою руку. Она рада. А дикие звери, в испуге, иные бегут прочь, а другие присмирели. Эта картина написана масляными красками. Она невелика.

Пишу письмо к возлюбленному моему Александру Стурдзе. Томить друзей ожиданиями грешно.

Дашь слово, исполни его. Ибо в слове весь человек. Это правило жизни побуждает меня писать к Крупениковой. Пишу.

«Вы ждете от меня весточки. Вот она!

«Сижу я в келье сырой. Лампада горит пред ликом святым. Молюсь я, как грешник. Таинственно безмолвие неба; но тем крепче стучусь я в райские двери.

«Что я? Весь око. Гляжу на Восток. Там солнцы давно уж попадали с неба. И где тот могучий, который возжег бы там звезды?

«Кто я? Весь мысль; и она вперена в дела давно минувших дней на Востоке. Пред нею встают мертвецы, – цари и бояре, иноки и святые люди мирские. Сурово смотрю я им в очи и читаю в них правду.

Вот мое дело и так я живу.

Благословение Господне на вас!»

6-й день. «Спрос не беда», –говорит умный народ русский. Итак, спрошу я добродушного Сенявина: могу ли я получить всемилостивейшую дачу, о которой он недавно говорил мне.

22-й день. Горюет пчелка Божия. О чем она горюет? Цветов для нее нет: побили их морозы. А заслуженного мёда не дают лиходеи-хозяева.

Не здорова Божия пчелка. Отчего она не здорова? От поганого улья.

Что же ты, пчелка, молчишь? Есть у тебя голос. Жужжи.

Да жужжанья люди не любят!

Не бойся людей. Над ними есть Бог, Который дал тебе голос. Он услышит тебя и им повелит сжалиться над страданьем твоим.

И так я жужжу¹⁴².

23-й день. Услышан мой жалобный голос. Блеснул слабый луч надежды. Сербинович откликнулся мне.

Буду ждать помощи. Буду просить наместника лавры, чтобы он отвел мне лучшее жилье.

Душевные скорби и телесные страдания и лишения суть прещения Бога мне грешному. Меч его приразился ко мне.

Мечю Божий! Сецы, но не посецы.

Декабрь, 3-й день. Приятно получать письма от друзей. Но надобно и хранить их тщательно, как свидетельство чистоты общения сердечного и для сладких воспоминаний о днях минувших. Письма друзей что такое? Зеркала, в которых отражаются их ум, нрав, век, общество. Итак, сохраняю полученное сегодня от друга моего Стурдзы дорогое письмо.

18–20 дни. Бывают черные дни в жизни человека. Тогда он находится в полном разладе с обстоятельствами и самим собою, и что не делает, все делает неблагоразумно, неспокойно, в огорчение других и во вред себе самому, а что говорит, то говорит, бледнея, задыхаясь и жаля себя и других. В эти дни он подобится Ливанской горе, у которой в ненастье на темени и челе мятутся вьюга, снег и мрак, на плечах и груди льется дождь при молниях и громах, а у подошвы ревут бурные потоки и ниспровергают и уносят с собою все, что им попадается. Грозы и ненастья сами собою проходят, скопляются и разражаются на вершине Ливана, потому что он высок; и нет могучего духа, который мог бы удалить их оттуда поскорее. Так невзгоды, немилости людские, огорчения, страдания, недуги издали приходят и обуревают человека, который выше других поставлен в несовершенном обществе; и он не силен ни предупредить, ни ослабить их, а еще сам, волнуясь от них, волнует и их сильнее и сильнее. Хорошая душа у него, если он во дни грозных испытаний еще сможет, подобно набожному путнику в горах, среди туч, перекреститься и молиться: Господи помилуй... Свят, свят, свят Господь Саваоф... Аще беззакония назриши, Господи, кто постоит? Яко у тебе очищение есть¹⁴³.

Осьмнадцатый день текущего месяца был горький [черный] день у меня. Капля дегтя нечаянно упала в ток жизни моей; и жизнь моя огоркла. Сапожник принес мне заказанную ему обувь. Я примерял ее. Пришлась по ноге. Ремесленник потребовал деньги. – «Теперь нет у меня денег, – сказал я ему, – завтра отдам. Подожди». – «Пожалуйте или деньги, или сапоги», – возразил он. Я протянул ему ноги. Он унес с собой новую обувь. А я, босоногий, бросился [метнулся] на постелю свою и зарыдал от того, что никогда не бывал нищим. Мучение души моей было невыразимо сильно. В ней воцарилось полное бессоюзие всех сил её. Они отделились одна от другой и от ума и давай сшибаться, противоречить, вопиять и метать на всех и на все злое слово, тени, уродливые очерки, угрозы, черные заклинания, мрачные предсказания; словом сказать, я был в полном разгаре греха от того, что безжалостно стеснили меня в первых потребностях жизни. Благодать Божия отступила от меня. Мой ангел хранитель стоял у изголовья моего и плакал.

Девятнадцатый день был черный день в моей жизни. В десять часов дня я пошел к митрополиту дабы попросить у него 500 рублей взаем. – «Владыка сегодня никого не принимает к себе», – сказал мне слуга. – Я молча воротился и, как сам не свой, потащился к викарию Нафанаилу по длинным застекленным коридорам лавры. Преосвященный принял меня и, заметив во мне необыкновенную бледность и томность, спросил меня с участием: «Здоровы ли вы?».

– Не лежу в постеле, – отвечал я; но с 13 ноября хвораю: болит печень; болит сердце; весь слаб, а трудов много.

– Давно и нетерпеливо ожидают ваших трудов. Я советовал бы вам спешить. Вы сами знаете, что здесь любят плоды, которые поспевают рано и скоро.

– Но мои плоды такого рода, что зреют долго, да и на приволье. Посему-то я просил начальство не торопить меня.

– Извините, я не знаю данных вам поручений.

– Я должен писать отчеты почти о всем православном Востоке.

– Напишите их кратко.

– Владыка! И малая, но исторически верная картина требует больших приготовлений и изучений; что же сказать о большой картине? Я собрал довольно много актов, по которым намерен составить свои отчеты. Эти акты требуют разработки и оценки, а, следовательно, и времени. Я боюсь ошибок; помню умное слово: quod cito fit, cito perit¹⁴⁴ и не тороплюсь; предварительно освещаю предметы для себя и уже потом рисую их для других. Мне надобно решить некоторые современные церковные вопросы; например: о значении духовной власти Вселенского Патриарха и об отношениях к нему прочих патриархов и нашего Св. синода; о поземельной собственности церквей и монастырей и о праве или неправе государственной [гражданской] власти облагать данью эту собственность. Основательное решение этих и подобных вопросов требует ученых справок и времени. Наконец, мне известны происшествия, просьбы, жалобы восточных братий, кои думаешь и раздумываешь помещать в отчетах. Впрочем, все эти узоры я выткал бы скоро, если б недуги мои от сырой квартиры не отнимали у меня части сил и драгоценного времени.

– Да, квартира ваша – не завидна. Я жил в соседстве с нею и страдал. Митрополит сам заметил перемену в моем здоровье и приказал дать мне лучшее помещение. Если бы от меня зависело распределение келий, то я успокоил бы вас. Но вы знаете, что я не распоряжаюсь в лавре.

– Знаю. Впрочем, я пришел просить вас не о квартире. Владыка! мне нечем жить; у меня нет ни копейки; из хозяйственного управления до сей поры не выдают мне жалованья, которое следует мне с 1-го мая, и я стеснен в первых потребностях жизни. Вчера мой слуга уплатил свои деньги за мою обувь. В такой крайности я ходил сегодня к митрополиту, чтобы попросить у него денег взаем; но он не принял меня, и это к лучшему! Ибо я своими громкими жалобами мог бы растревожить его. Итак, я покорнейше прошу ваше преосвященство доложить ему о моей скудости и склонить его, чтобы он приказал выдать мне взаимообразно 500 руб. из сумм лавры. По вашему заступлению, он поможет мне, как помогал другим, например архимандриту Аполлинарию (ныне епископу чигиринскому).

– Точно, он помог ему, но уже указом истребовал от него заем. Такая забывчивость Аполлинария загородила и другим дорогу к владыке.

– Мои деньги [жалованье] находятся в синодальном казначействе. Посему легко сделать вычет из них, когда угодно.

– Съездите сегодня в хозяйственное управление и у директора попросите денег взаимообразно.

– И не на что съездить, и нет надежды. Там недавно объявлено мне, что я должен ждать указа о жалованье.

– Не можете ли вы занять у кого-либо другого?

– Не знаю у кого. Отец Аввакум сам не имеет теперь денег. Других знакомых я не имею. Да и тяжело мне, как нищему, стучаться в чужие двери, когда по праву давно следует мне получить свое жалованье.

– Заграницу вам высылали немало денег. Сберечь бы вам часть их на всякий случай!

– Владыка! Все, что получал я за границей, издерживал на дела милосердия и на приобретение надобных мне сведений. Я на Востоке являлся нравственным лицом; и на все мои издержки, сделанные по побуждениям сердоболия и благодарности как за гостеприимство, так и за вспоможение мне в ученых и деловых трудах моих, не достало бы сумм Синода, если бы по особому, всемилостивейшему разрешению, известному только мне и таинникам воли его, не получал я особых денежных дач в значительном количестве.

– Итак, просите пособия в министерстве иностранных дел. Пусть оно даст вам жалованье, по примеру о. Аввакума.

– Я не служу в этом министерстве; с какой же стати буду просить у него пособия или жалованья?

– Оно знает ваши труды на Востоке, где вы, как говорите, являлись нравственным лицом. Почему ж бы не пособить вам?

Эти слова я принял за иронию и сказал с заметным волнением: «Пусть кто как хочет, так и оценивает труды мои, дорого или дешево. Я не беспокоюсь об этом потому, что служу делу, а не лицам. Не суд чужой мне дорог, – дорога мне правда; и свой хлеб вкуснее чужого. Я состою в духовном ведомстве, оно и должно дать мне хлеб насущный».

– Точно, свой хлеб вкуснее чужого; и вы были бы сыты и спокойны, если бы продолжали семинарскую службу. Но вы сами пожелали странствовать по свету.

От этих слов [викария] гневная дрожь пробежала по телу моему, так как мне показалось, что викарий считает меня бродягой. Я взволновался, как волновалось Средиземное море во время плавания моего в Александрию. Приливы горьких чувствований скопились во мне и слились в громадную волну, а эта волна со всей высоты своей упала на собеседника, окрестила его и рассыпалась.

– Правда, сам я пожелал служить в Вене при посольстве; но оттуда был вызван и послан в Иерусалим по воле высочайшей, тогда как и не думал и не гадал я об этом. Повиновение сей воле было сладко мне; и я исполнил свое дело, как мог и как умел. Правда и то, что по окончании иерусалимского поручения сам я просился на Синай и Афон; но от воли начальства зависело отпустить меня туда или нет. А ежели оно послало меня туда с высочайшего разрешения, стало быть, считало нужным узнать силы православия на Востоке посредством моего соглядатайства. Восток я сюда принес с собою; и он будет представлен начальству в картинах верных. Я докажу это на деле. Надеюсь!.. Но никак я не надеялся и не воображал, что буду пить здесь ту горькую чашу, какую пью. О границы России просил я Сербиновича дать мне здесь покойный приют, а меня поместили чуть не в погребе. По праву и по указу государя я должен получить 1000 руб. за одну майскую треть настоящего года; а мне обещают эту тысячу за весь круглый год. Я прошу ее у Новосильского и всегда слышу одно и тоже: «Пожалуйте недели через две». Кто, состоя на должности, вымаливает себе заслуженное жалованье? Один я. Уж нет у меня мочи выслушивать отсрочки. Между тем я стеснен в первых потребностях жизни. Ах! Видно, заслуженный архимандрит здесь ценится не более, как выжатый лимон, не более, как тряпка... Однако и тряпку иногда берегут... Владыка! Исповедуюсь вам, что здесь иногда приходило мне на мысль бросить клобук и рясу и бежать, куда глаза глядят. Теперь я стыжусь своего малодушия и заглаживаю этот грех своим гласным раскаянием... Впрочем, быть может, я не нужен церкви Божией? Если так, то пусть отпустят меня на Афон, Синай, в Нитрийскую пустыню; там греки, копты дадут мне приют, покой и хлеб насущный. А если я нужен, то пусть не поступают со мной так жестоко.

– Жаль мне вас, – сказал викарий. Вы трудились на Востоке, покупали там знания и являлись, как говорите, нравственным лицом.

Эти слова опять взволновали меня, и я прервал речь викария, и заговорил громче:

– Пусть называют меня бродягой, купцом, безнравственным лицом, или как кому угодно (викарий побледнел). Я не обижаюсь этим. Ибо знаю своего внутреннего человека; сохраняю уважение к нему, как к образу Божию; чувствую в себе присутствие сил духовных и хочу жить, хочу служить здесь, там, где Бог приведет... Богатства не желаю, почестями не дорожу; а долг и правду ставлю выше всякого блага земного и думаю о славе…, ах! если бы она была европейская!.. Бог видит мое сердце, мои скорби, мои страдания. Я надеюсь на его милость и правду, и во имя права дерзаю докучать власти. Пусть отдадут мне то, что пожаловал государь; а будущность моя – в воле Божией и в любви людей добрых.

Последовало обоюдное молчание. Я утих, пожалел, что причинил огорчение преосвященному и стал искренно извиняться пред ним.

– Владыка! Простите меня великодушно, что я обеспокоил вас страданиями своими и горькими речами. Примите их, как исповедь мою, и ради Бога не говорите митрополиту о порывах и вспышках моих, а только доложите ему мою просьбу.

– Хорошо. Но, может быть, теперь вам нужны деньги. Я вам дам десять рублей. Извините, сам более не имею.

После сего виварий пошел в свой скров и оттуда вынес мне обещанную ассигнацию. Я принял ее и, прощаясь с ним, еще раз просил его не говорить митрополиту о моей исповеди.

Велика злоба настоящего дня. Великий я грешник. Первый из грешников.

20-й день. Митрополит позвал меня к себе в 10 часов дня. Меня свели в скров его. Он в одном подряснике, с заплетенной косой, сидел за письменным столом. Брошен им суровый взгляд на меня. Я тотчас понял, что викарий передал ему все мои речи.

– Почему вы не являлись в Св. синод? – спросил меня владыка протяжно

– Я не понял его и ответил, что вскоре по приезде в Петербург являлся всем членам Синода.

– Почему вы не являлись в Синод? – повторил он тем же голосом.

– Я неоднократно являлся в хозяйственное управление при Св. синоде и просил тут выдать мне жалованье, но всякий раз говорили мне, что еще не последовал указ Синода о выдаче мне жалованья.

– Надлежало вам наведываться чаще.

Я молчал.

– Вы просите у меня милости; не будет вам милости. По правде, выдается вам жалованье ваше. Наведайтесь в Синоде.

– Недавно я был там и получил повеление [приказ] ожидать указа.

– Я справлюсь.

После сего я поклонился владыке и оставил его с Богом.

Ἔστι τι νέον

«Ηξει τι μέλος γοερόν γοερῶ¹⁴⁵

Есть нечто новое.

Придется мне, горемычному,

Петь горемычную песнь.

26-й день. Пред праздником я переместился в две кельи, отведенные мне в нижнем жилье бывшего семинарского дома в лавре. Наместник перевел меня туда после того, как я написал ему в последний раз, что если мне не будет дано помещение лучшее, то я принужден буду бежать из лавры. Новое жилье мое суше и просторнее; а главное Иван мой храпит по ночам в особой и далекой от меня комнате.

30, Понедельник. Сегодня объявлен мне указ Св. синода о том, что я отныне состою в С.-Петербургской епархии, и что мне назначено жалованье с 1-го мая по 19 октября из прежнего оклада моего в 3000 руб. и кроме сего 500 руб. в единовременное пособие до определения меня к месту.

Я выплакал этот указ. Воздыхания мои услышал Господь, и благодатию своею расположил ко мне сердца начальников моих. Свято имя Его, и милость Его в роды родов боящимся Его!¹⁴⁶

31, Вторник. Еще год прошел. Я далее от колыбели и ближе к могиле. А что такое могила? Та же колыбель, но колыбель бытия вечного.

Аминь.

P.S. Родственница графа Протасова, – Софья Дмитриевна Лаптева, урожденная княжна Горчакова, духовная дочь моя, говорила мне, что в нашем министерстве иностранных дел называют меня дипломатом в Св. синоде. Она же предупредила меня, чтобы я перед Протасовым не надевал на себя личины святоши и чтобы не боялся его, а говорил бы ему смело все, что надобно высказать ему. «Он трус», – присовокупила она.