Круг

Темно и жутко. Воздух такой удушливый, что нечем дышать. Когда начинаешь допытываться, отчего это, что особенного случилось, то видишь, что это поднимаются и душат испарения близкой войны. Чувствуешь физически, на губах, в ноздрях противный вкус и запах крови. Кровь – она волнует и возбуждает тех, кто никогда ее не видал, и только слышит ее голос в жилах. Освобожденная, она свертывается и вызывает тошноту. Только очень юные и слепые могут сейчас мечтать о подвигах. Нас тошнит при воспоминании о войне. Даже Илиада и Песнь о Роланде пахнут бойней и мясной лавкой. А волна крови уже подходит, уже плещется о Пиренеи, вот-вот прорвет плотины и затопит нас.

Какая разница с 1914 годом! Тогда гром ударил среди безоблачного неба. Война застала нас среди счастливых дней последнего безоблачного лета Европы. Никто не думал о ней, кроме дипломатов и генеральных штабов. Внезапно среди веселого обеда пришли и потребовали нас на суд. И для скольких из нас этот суд оказался немилостивым и беспощадным.

Теперь не то. Теперь мы похожи на смертника, которому прочли приговор и на годы забыли в тюремной камере. Вроде того приговоренного, о котором писал Сирин¹. Мы пользуемся довольно широкой свободой. Нам оставлена возможность труда и развлечений. Мы можем даже выходить из тюрьмы, даже путешествовать, под надзором невидимых глаз. У нас есть даже слабая искра надежды. Может быть, президент нас помилует в конце концов. Но, может быть, он забыл нас или хочет продлить нашу агонию по какой-то утонченной жестокости. Приговор, во всяком случае, не отменен, и бегство невозможно.

Другие скажут: это говорит малодушие. Возможно и бегство и восстание. Можно разбить тюрьму и вырвать власть из рук тиранов, управляющих миром. Тогда приговор падет сам собой. Блажен, кто верует. Но что делать, когда видишь с такой жестокой ясностью, как мало людей доброй воли и как крепка власть тиранов – в сердцах людей?

Есть разные позиции перед лицом смерти. Самая распространенная в наши дни состоит в том, чтобы «раствориться в коллективе». В чужой (высшей ли?) воле утопить свою совесть и ответственность. Маршировать, кричать, поднимать руки и кулаки, петь гимны и шагать навстречу смерти вместо того, чтобы ждать ее приближения. Умереть, наконец, с яростью и восторгом, в убеждении, что спасаешь родину или строишь новый мир. Что можно возразить против такой эвтаназии? Во-первых, то, что она покоится на основной лжи. Людям только кажется, что они спасают и строят. На самом деле они служат смерти, и ей одной. Если бы они знали это, их энтузиазм спал бы и лица посерели. Но мы не хотим блаженной смерти ценой наркотиков. Это противно человеческому достоинству. И еще, мы не хотим служить врагу, т. е. смерти. Бессильные бороться с ней, мы не согласны предавать ей жизнь, то, что осталось от жизни, последнее теплое дыхание человека.

Другая позиция – одиночество. Четыре глухих стены, тюремная койка и я. Со мной моя жизнь воспоминаний, и даже в настоящем, почти угасшем, это «я», раскрывая свои тайные и все более глубокие пласты, способно занять на годы мой ум, мое воображение. Само отчаяние, сама безнадежность родит мгновения восторга. Гордость помогает считать уже несуществующим обреченный мир. И, наконец, – возьмем предельно счастливый случай – разве нельзя, глубоко роясь в своем «я», прорыться в вечность? Это бывало. На дне отчаяния рождалась вера, и уста, привыкшие к усмешке, шептали молитву. De profundis...²

Не хочу утверждать, что такой счастливый исход невозможен. Знаю только, что он страшно редок. Для объяснения его самые крайние кальвинистические теории предопределения не кажутся чрезмерными. Нормально, человечески, душа застывает во льдах, умирая раньше физической смерти. «Я», отъединяясь от мира, людей и Бога, само себе становится ненавистным. И здесь измена пред лицом смерти. И обман, скрывающий безглазый череп под маской! La Belle Dame sans Merci...³

Мне хочется сказать, что возможна третья позиция, которая выражена в слове «Круг». Не одному и не в массе, но в кругу избранных, близких людей доброй воли. Можно уйти от своего холода не в липкий жар сгрудившихся тел, а в тепло дружеской руки. Можно, не утопая в безумных зрачках человеческих толп, погрузиться в ясные и грустные глаза человека. Разрешить свою невыносимую тяжесть в человеческой цепи несущих общее бремя. Забыть свой личный приговор в общем страдании. И даже открыть в общении источник новых сил. В цепи людей, взявшихся за руки, рождаются токи, отличные от биологических энергий, движущих толпами. Мысль, зачатая в мозгу одного, уже будит ответную мысль другого. Слабеющая воля поддерживается рукопожатием. Если смерть неизбежна, ее не страшно встретить вместе. А если – предположим невероятное – придет помилование, – круг друзей сомкнется для общей работы, для новой жизни. И, может быть, круг найдет свой центр, – вернее, увидит, Кто стоит в центре всякого круга.

Мечты?