Панефис

Панефис был прежде одною из плодороднейших стран Египта. Но вследствие землетрясения море разорвало берега свои, разлилось по всем селениям и плодоносную страну обратило в болото²³⁶. Небольшие селения²³⁷, оставшиеся на высоких местах подобно островам, по причине соленой воды и вредных испарений были оставлены жителями. Эти места, не имеющие удобств для жизни, избраны были отшельниками, искавшими прискорбной жизни для подвигов покаяния. В сей области, когда посещали её Кассиан и Герман, был Епископом Архебий. Тридцать лет до своего Епископства провел он отшельником в сей пустыни, сияя между иноками святостью жизни. Поставленный в Епископа, он сохранил любовь к уединению. Он жил в пустынной келлии, как инок, не оставляя управления монастырем, в котором он был настоятелем Возвышение на степень, можно сказать, усугубило в нем чувство смирения. Он думал, что его поставили Епископом не потому, что считали достойным сего сана, но что его, как недостойного, лишили уединенной жизни. И он плакал, что, проживши 30 лет в пустыни, не мог достигнуть чистоты, какой требует сие святое звание. Предлагая Кассиану с Германом посетить отшельников, с чувством глубокого смирения сказал: «Я поведу вас к пустынникам. Они научат вас тому, чему не могу я научить. Они наставят вас на путь благочестия, о котором у меня осталось только воспоминание и вседневная печаль о потере его. Они более примером и делами, чем словами научат вас пути спасения. А я, бедный, могу указать вам только, где найти многоценный бисер Евангельский, которого я не имею и которого вы ищете».

Первый пустынник, которого посетили они, был Херемон – столетний уже старец. Глубокая старость и постоянные наклонения в молитве так сгорбили его спину, что он мог ходить только как младенец, подпираясь руками. Все было в нем немощно, кроме ума. Первые годы своей жизни он провел в Скиту. Несмотря на то, что все тело его высохло, он не переставал соблюдать строгость прежнего своего воздержания. Несмотря на то, что Херемон состарился в подвигах, он так был смирен, что считал себя неспособным давать наставления. Когда Кассиан стал просить у него наставления, Херемон сказал: «Что могу я сказать вам, чада мои, когда старость, препятствующая мне соблюдать обычную строгость нашей жизни, в то же время отнимает у меня дерзновение говорить об ней другим? Как дерзну я учить тому, что не исполняю сам? Могу ли я побудить кого быть мужественным и пламенным в подвигах, когда сам так слаб и ленив? Посему-то я никогда не решился дозволять жить подле меня юным подвижникам, чтобы пример моего разслабления не ослабил ревности и строгости других. Ибо слово без дел не поучительно». Но, убежденный смиренною просьбою странников, Херемон предложил им наставление о совершенстве. Он поставляет сие совершенство в сыновней любви к Богу, по которой мы любим Его ради Его Самого, подобно тому, как сын любит отца и по любви к нему боится огорчить его. Первою ступенью к сему совершенству, по словам Херемона, служит чувство страха адских мучений. Страшась вечных мучений, человек удерживается от греха. Это страх рабский; второю ступенью служит желание благ вечных. Переставая быть рабом, человек становится наемником потому, что ожидает награды. Потом уже переходит к той сыновней любви, которая с полною доверенностью ожидает всего от благости своего отца. Находящийся на первых ступенях нередко по разслаблению духа или увлекаемый удовольствиями мира теряет из виду высшую цель. Но достигшего третьей ступени никакие обольщения чувств, никакие сокровенные помыслы не отвлекут от любви к Богу. Воин, как бы ни был храбр и силен, но пока сражается, не может быть безопасен от ран. Но тот, кто уже выше нападения греха, остается неуязвленным под сенью любви Божией.

Авва Херемон беседовал с Кассианом о чистоте. Средствами к приобретению сей добродетели он поставил: 1) то, чтобы желаниям земным и привязанностям низким противопоставлять желания чистые и привязанности святые. Изгоним, говорил он, из сердца желания плотские и утвердим на место их привязанности духовные, дабы ум наш, будучи наполнен ими, с презрением отвергал приманки худых удовольствий ради удовольствия святого и позволенного; 2) Терпение. Ибо чем более человек усовершает себя в кротости и внутреннем терпении, тем более успевает он в чистоте и делается тверже в сей добродетели по той мере, как удаляется от страха раздражения. Только постоянным самоумерщвлением, заботливым отвлечением ума и сердца от предметов земных, кротостью и терпением и особенно искренним убеждением в том, что без помощи Божией мы никогда не сохраним сей великой добродетели, мы можем при помощи Божией возвыситься до такой степени, чтобы питать отвращение к нечистым наслаждениям и полагать свою радость в жизни чистой Ангельской.

Старец Херемон окончил многотрудную жизнь свою без болезни и мучений. Сидя на своем седалище с работою в руках, он предал дух свой Богу²³⁸.

Другой инок, которого посетили Кассиан с Германом, был Нистерой. Он был другом Великого Антония и за свои великие подвиги в добродетели и глубокое знание Св. Писания получил название Великого. Но тем не менее старался избегать всякого повода к тщеславию. Идя с братом в пустыню, он, увидев крокодила, побежал от него. И ты, отец, боишься? – спросил его брат. Нет, сын! – отвечал Нистерой, – я не боюсь, но польза требовала, чтобы я бежал, иначе мне не убежать бы от духа тщеславия. По таковому духу смирения он подвиги отшельников не ставил выше добродетели людей мирских. Один брат спросил его: какое бы доброе дело делать мне? Нистерой отвечал: «Не все ли дела равны? Авраам был страннолюбив, и Бог был с ним; Илья любил безмолвие, и Бог был с ним; Давид был кроток, и Бог был с ним. Итак, смотри: чего желает по Богу душа твоя, то и делай и блюди сердце твое». Нистерой, отличаясь подвигами отшельничества, старался о стяжании и других добродетелей. Один брат спросил его: если нищий попросит у тебя одежды, какую ты ему дашь? Лучшую, – сказал старец. А если он попросит у тебя другой? – Отдам половину другой. – Если ещё попросит? – Раздеру остальное, дам ему половину, из другой сделаю себе опоясание. – Если кто попросит и опоясание? – Отдам, а сам буду дожидаться, пока Бог пошлет мне одежду, а у другого не попрошу.

В беседе с Кассианом о деятельности и созерцании первым путем к истинному ведению Нистерой поставляет безмолвие. Научись тому, чего сам не изведал. Приобретая духовные познания, нужно приводить их в исполнение, иначе родится пагубное самомнение. Смирение должно быть положено в основание просвещения. Очевидный признак ума холодного и гордого, если он отвращается истин спасения, потому что они часто повторяются. Душа благочестивая с жадностью принимает всякое слово, как бы часто оно ни повторялось. Открывать приобретенные ученьем или опытом истины нужно только душам кающимся, чтобы не была поругана истина, и не из тщеславия²³⁹.

В шести милях от Нистероя жил Авва Иосиф. Он происходил из знатной Египетской фамилии и считался первым в своем городе Фуивис. Он знал язык Греческий так, что свободно на нем беседовал. Но, презирая земную славу, он ещё в юности удалился в один монастырь, находившийся под управлением Антония Великого. Там как собственным учением, так особенно из наставлений старцев приобрел он глубокое познание Св. Писания. Потом он удалился в уединение. Там около него собралось несколько учеников. Он требовал от них безпрекословного повиновения. Чтобы приучить их повиноваться без всякого разсуждения, он давал им иногда странные приказания. Так, одному из своих учеников он приказал в пятницу влезть на смоковницу и есть плоды. Так как это был день поста, то ученик не исполнил приказания Аввы и спросил его, зачем он дает такое приказание. Отцы, отвечал Иосиф, тогда только начинают руководить юных, когда увидят, что они во всем послушны. Обращая внимание на внутреннее состояние учеников, он так мало хотел знать внешние обстоятельства, что не знал имени ученика, который жил у него уже два года.

Однажды его спросили, как принимать приходящих. Должно ли беседовать с ними свободно? – В рубище ли ты одет или в обыкновенную одежду, ты все тот же; так мы не изменимся, если будем принимать с радушием странников. А когда остаемся одни, будем плакать и плакать постоянно.

Один брат спросил Иосифа, как мне сделаться монахом? Иосиф отвечал: если хочешь найти покой, то говори себе при всяком деле: кто я? и не осуждай никого. Один брат спросил Иосифа: что мне делать? я не могу ни переносить оскорблений, ни работать, ни подавать милостыню. Старец отвечал ему: если все это тебе не по силам, по крайней мере храни совесть свою от всякого зла в отношении к ближним. Так он снисходил к немощным, но когда видел кого-либо ревностным, то побуждал ещё более стремиться к совершенству. Авва Лот, будучи у Иосифа, сказал ему: я по силам исполняю свое малое правило, соблюдая небольшой мой пост, молюсь, размышляю и безмолвствую, и по силе очищаю мои помыслы. Что ещё остается мне делать? Старец встал, простер руки свои к небу, и сделались персты его, как десять огненных светильников. Тогда он сделались персты его, как десять огненных светильников. Тогда он сказал Авве Лоту: если хочешь, будь весь, как огонь. Так его советы всегда были приспособлены к внутреннему состоянию людей, которые просили их у него. Так, Авва Пимен спросил Иосифа: «Что мне делать, когда ко мне приступают страсти, противиться им или дозволить войти? «Иосиф отвечал: дозволь им войти и потом борись с ними. Когда спросил Иосифа другой брат о том же предмете, он сказал ему: не дозволяй входить страстям, но тотчас же отсекай. Отчего, – спросил Пимен Иосифа, – ты мне дал одно наставление, а другому брату совершенно иное? Когда войдут в тебя страсти сказал Иосиф, и ты дашь им место и потом будешь бороться с ними, то чрез это делаешься искуснее. Но есть люди, для которых полезно, чтобы и не приступали к ним страсти; таким нужно отсекать их. Строгий подвижник, Иосиф любил скрывать свои добродетели. Евлогий – пресвитер Александрийский, строгий постник, так что часто по неделе не вкушал пищи, – хотел посмотреть на образ жизни Иосифа. С несколькими учениками своими он пришел к Иосифу в монастырь, Иосиф приготовил для его угощения все, что было у него лучшего. Ученики Евлогия сказали Иосифу, что их учитель ест только хлеб с солью, Иосиф показал вид, что не слышит этого, и ел все предложенное. Три дня провели гости в монастыре, и ученики Евлогия не видали, чтобы ученики Иосифа пели псалмы или молились. Они тайно совершали свое правило. Не получив назидания, Евлогий возвращался домой. Но Бог, видяй втайне, благоволил сделать явным сокровенное подвижничество. Сильный туман совершенно скрыл дорогу, и Евлогий возвратился в монастырь. У ворот монастыря он услышал пение псалмов. Долго оно продолжалось. Когда кончилось пение, Евлогий постучался и был принят, с прежнею любовью. Евлогий утомился, и ученики предложили ему воды, но она оказалась соленою так, что Евлогий не мог пить. Отчего это, отче, – спросил Евлогий Иосифа, – при нас вы не пели псалмов, а без нас поете, и вода нам подавалась свежая, а теперь мы находим соленую? Брат, вероятно, по ошибке подал воду, – отвечал Иосиф. Но Евлогий хотел прямого ответа, и Иосиф тогда сказал: научись, брат, что лучше скрывать свои подвиги, чем выставлять их на вид.

С Кассианом Иосиф беседовал о христианской дружбе. Основание дружбы полагает Иосиф в сходстве добрых нравов и стремлении к добродетели. Она бывает возможна только тогда, когда души друзей не имеют привязанности ни к чему в мире, отреклись от своей воли, умеют любви и миру жертвовать всем, что считают полезным и необходимым, и твердо помнят, что им нужно умереть прежде, нежели кончится их дружба.

Одобряя христианскую дружбу, Иосиф более всего предостерегает от вражды и гнева. Средством к избежанию вражды и гнева он поставляет – не привязываться к своим мыслям предпочтительно пред мыслями других. Люди самые умные могут ошибаться в своих суждениях и потому должны поверять свои мысли мыслями других. Мало того, чтобы в молчании сносить противоречия и обиды, нужно, чтобы при этом и в глубине сердца оставался мир.

Сам Иосиф, скончавшийся уже в глубокой старости, достиг такого безстрастия, что мог уже пред другими исповедать, что он воцарился над страстями²⁴⁰.