324. Голоса из деревни

Европа считается страною христианскою; наше Отечество – православным; одних церквей у нас на Руси насчитывается до 55 тысяч, монастырей больше тысячи; число православных доходит до ста миллионов. Казалось бы, надо радоваться, читая эти цифры в отчете г. обер-прокурора. Но когда глубже опустишься в народное море, когда ближе при­смотришься: кто иногда у нас считается православным, то станет горько на душе и невольно вспомнишь слово Господне: “Много званных, но мало избранных!”

По поводу преобразования прихода редакция “Прих. Листка” завалена письмами; нет никакой возможности печатать все эти стоны православного русского сердца, протестующего против затеи Думской комиссии. Но и я немало получаю крайне скорбных писем, осо­бенно сельских батюшек, которые в общем вопиют: да сохрани нас Бог от этого выборного начала, от вмешательства прихожан в дела церковного хозяйства! Тогда придется бежать куда глаза глядят, чтобы не быть участником в новых порядках. Из множества приводимых свя­щенниками фактов видно, что масса наших православных прихожан понимает свои обязан­ности в качестве прихожан совсем не по-православному, так что, читая эти сообщения, при­ходишь в недоумение: да, в самом деле, не ошибочно ли таких прихожан считают по книгам православными, не сектанты ли это какие, да и вообще: христиане ли? Ничего похожего на отношение пасомых к своему пастырю не видно. Конечно, это не общее правило; но такие явления, как сообщаемые священником Подольской епархии, невольно заставляют задумы­ваться. Приведу некоторые из них. Беру факты в том порядке, как их передает священник.

Вот назначен на приход священник, видом невзрачный, невысокого роста, со слабым голосом; служит он под праздник всенощную, дошло до литии; лишь только он возгласил литийные прошения, как все бывшие в церкви прихожане воскликнули: “На що нам таке цвиринькало?” – и ушли из церкви. Сконфуженный батюшка поехал к владыке и был переведен в другой приход.

Вспомните заявление священника-профессора Петроградской академии о том, что прихожане искали себе пастыря по росту, чтобы ему пригодны были ризы (не перешивать же!), чтобы и волос и голос были такие, какие им нравятся. Видите: вкусы прихожан и в Петрограде те же, что и у провинциалов-подолян, с тою разницей, что последние не церемо­нятся и прямо заявляют, что им не нужен священник, не понравившийся им по наружности.

Там, где священник пожилой, прихожане говорят: “Ах, як бы нам молодого батюшку”! Опытные иереи объясняют это желание тем, что прихожане думают молодым верховодить. Пастыря ли ищут себе такие прихожане или просто наемника для совершения треб?

В одном селе прихожанин закосил косою священника за то, что тот отсудил у него захваченное церковное поле. В другом сожгли причтовой дом за то же. Требовать чего-либо от прихожан, – пишет батюшка – у меня мороз идет по коже. Недавно одного провинившегося священника преосвященный перевел на другое место административно, но явились прихожане ко владыке и заявили: “Другого не присылай, не примем”, и владыка вынужден был оставить прежнего. Прихожане иногда просто любят смену священников. Когда я посту­пил на приход, пишет священник, мне заявили: “Ваш предшественник нас знищив, берите с нас меньше”. Будучи молодым идеалистом, я пожалел их и стал брать что кто даст и дошел вот до чего: сначала за погребение с литургией давали 8 р., потом 4 р., а потом 1р., тогда как я старался служить с утра до 4 ч. вечера. Здоровье расстроил порядком, а любовь утратил. Потребовали, чтоб не вносить в попечительство жалованье старосте и сторожу церкви, я настаивал на своем, тогда заявили, что все пойдут исповедоваться в соседний приход, если я не уступлю. С год я крепился, а потом уступил, но лишь только согласился с ними, как они наполовину уменьшили им жалованье, выбрали нового сторожа без моего ведома, сторож перестал в церкви прислуживать. Я уговаривал копить деньги на постройку храма, отнес­лись равнодушно, а потом вдруг потребовали постройки церкви под угрозою: “Стройте, а не то все перейдем в католичество!” Семь лет строили храм. Сколько было неприятностей из-за церковного леса: “Лес наш, поп не мае права дрова рубати!” Надо было окопать кладбище: не хотят, считая некопаное место собственностью общества. Наконец, один приходит ко мне и говорит: “Покажите, где и как окопать”. Иду, показываю. Вдруг раздается окрик: “Олекса, не позволяем!” Все разбегаются, и я остаюсь в дураках. Случалось слышать заяв­ления такие: “Разве я не потрафлю служить, давайте мени ризы и кадыло, и я буду служить!” Один прихожанин запер церковь на свой замок под тем предлогом, что церковный староста пьян и затерял ключи, но на деле он хотел добиться смены старосты, чтобы быть выбранным на его место. На Подолии были случаи, когда прихожане запирали церковь, чтоб не пустить священника, и дело доходило до светского суда и тюрьмы за самоуправство. Раз на Благове­щение я говорил проповедь, вдруг раздается в толпе возглас: “Пора нам до домы иты!” И церковь почти опустела, а я со смущением закончил проповедь словами: “Слушайте, стены!” Говори им проповеди, – продолжает священник, – толкуй про пороки: пьянство, воровство, картежничество, и что же слышишь потом? “А ну, хлопцы, не пустим его до церкви!” или: “А цего, завезим до Л-цы, а соби привезим из Л-ц!” Окончилась постройка церкви; староста захотел святить 4 декабря. Я говорю, что это зависит от начальства, а он: “Обманюете, вы можете самы це зробыты”. И давай ломать ворота на подворье и кричать: “Выкиньмо попа на улицю; колы вин такий, то не потребен вин нам!” – “Человече Божий, – говорю, – поезжай к преосвященному и проси вместо того, чтобы ломать дверь”. И поехал и привез локомобилем архитектора, и хотя церковь еще не вполне была закончена, но все же ради спокойствия архитектор написал, что все готово к освящению.

Выбрали старосту такого именно, какого сами хотели; он показал усердие, к храму, в три года скопил до 500 руб., а ему: “Доки ты будешь старостою? Покидай! Де ты гроши деваешь?” Другие кричат: “Вин знюхався с попом и деляця грошьми”. При учете старосты присутствуют представители, а самого старосту не допускают продавать свечи, поставили особого избранника, который записывает и дает во всем отчет, и тем не менее: “Куда ты гроши деваюця?” Тут просто какая-то мания насчет обсчетов, они все считают своим и хотят распоряжаться деньгами и имуществом бесконтрольно, помимо церкви и старосты.

“Вин наш наймит, мы его годуем, а вин без нас с голоду умер бы”. Это слыхал и я, и другие подольские священники. А то еще “сорока с плота, а на плот сорок”, т. е. убирайся с прихода, не желаем тебя.

Заявляют благочинному: “Хотим, чтоб церковный староста получал жалованье с церкви”. О. благочинный отклонил это. Говорю им: “Этот староста столько сделал в вашу пользу, а вы уже не хотите его оставить?” А они: “Бо кончилось трехлетие, и он должен проситься об увольнении”. Уж не будут ли они и священников выбирать тоже на трехлетие при выборных порядках?

“В церкви учащихся гонят от солеи назад, а сами становятся впереди. Поставишь детей впереди – или прогонят, или кулаки тычут в рот; были случаи, что выгоняли их совсем вон из церкви”. Псаломщики, к сожалению, и по своему умственному развитию, и по нравственным качествам большею частью стоят к таким прихожанам ближе, чем священник: они иногда и принимают участие в интригах прихожан против священников. Так, просил автор своего владыку о переводе в другое место, преосвященный предложил другой приход, священник поехал туда ознакомиться, и псаломщик заявил ему: “Отслужите-ка, батюшка, и тогда общество узнает, как вы служите, и даст вам подводу” и пр. Впоследствии оказалось, что этот псаломщик был агитатором и уже нескольких священников быстро выжил из при­хода, но и сам потом был уволен, попавшись в своих проделках.

Ох, какая нужна поддержка со стороны благочинного и со стороны преосвященного, для желающего трудиться в добром направлении пастыря, – заключает свое письмо подоль­ский священник, – особенно там нужда, где в селе богачи, как у меня; где бедняки, так и охотнее жертвуют на все, и послушнее в отношении к священнику. Не раз приходилось мне вздыхать, слезы проливать, почему я не попал на приход более бедный? А перейти на такой все не удается”.

Вот вам картинки с натуры, сообщаемые не беллетристом и не простым корреспондентом, а пастырем, многое за 25 лет выстрадавшим на приходе “богатого” села. Настроение этого прихода вовсе не христианское. О послушании Церкви, пастырям, уставам и порядкам тут не может быть и речи. Отношение к духовному отцу какое-то презрительное. В глазах деревенских богачей священник не больше как “наймит”, его великодушие и идеальничанье бессовестно эксплуатируется, с 8 р. платы за целый день служения переходят на рубль; не хочешь жить – уходи; требует законного – “обманюет”, и т. д. Можно ли говорить тут о сми­рении, о доверии к пастырю и подобное. Можно думать, что в Подольской губернии близость католического влияния, с одной, баптизма и штунды – с другой стороны, оказывают свое воздействие на эти отношения. Но вот Калужская епархия: “Сельский Вестник” сообщает, что один крестьянин перешел в секту “Новый Израиль” только потому, что не хотел платить 14 коп. на церковного сторожа, другой 63-летний старик перешел в раскол только потому, что того захотела его вторая жена. Тут не одно невежество; тут страшное равнодушие к вере, к вечному спасению (под какими воздействиями или противодействиями духовенству оно воспитывается – это другой вопрос). И вот таким-то “прихожанам” хотят доверить право выбирать себе пастырей и распоряжаться церковным имуществом. Да еще надобно точнее установить признаки: кого можно считать “прихожанином, а эти признаки станешь устанав­ливать по правилам церковным, то, пожалуй, в ином приходе окажется десяток-другой из тысячи, а иногда и – никого, достойного имени прихожанина, ибо такое имя тождественно с именем истинного православного христианина. Я уже не говорю о неканоничности всех подобных вожделений наших преобразователей прихода.

Мы живем в век полной распущенности печати; всякий, кому охота, воображает себя “писателем” и свободно пишет, что ему вздумается, лишь бы нашлось издание, которое даст место его писанию. Немало таких писателей и среди духовенства; пишут они большею частью в своих органах, в местных епархиальных ведомостях. Читать мне все эти ведомо­сти нет ни времени, ни сил. Но иногда там появляются статейки, на которые стоит обратить внимание хотя бы как на образчики мышления наших батюшек, иногда в глуши провинции разучившихся читать чужие статьи, но желающих показать, что и они не прочь быть если не писателями, то хотя бы “публицистами”. Спасибо другим батюшкам, которые иногда нет-нет да и поймают такого батюшку-публициста с поличным, и покажут его... употреблю слово не особенно лестное для таких писателей – невежество.

Писал я в прошлом году в “Церковных Ведомостях”, между прочим, о нелегком поло­жении нашего сельского духовенства и привел в пример известного мне когда-то старца-священника, который служил литургию по заказу крестьянина за крошню мякины. Думаю, вся­кий поймет, что мякина назначалась для корма принадлежащей батюшки скотинки, а не для самого батюшки; ну, а вот некий иерей Тульской епархии села Студенец В. Якшинский изво­лит уверять читателей “Тульских Епархиальных Ведомостей” будто “архиепископ Никон запугивает и обессиливает последнего работника”, то есть священника, своим пожеланием ему мякинного корма”. Кто не читал моей статьи и в самом деле подумает, что я “желаю священнику мякинного корма. Как не стыдно священнику искажать слова старика архиерея, который привел факт, доказывающий бедность священников, факт, конечно, в сущности, нимало не позорный, ибо тот же о. В. Якшинский, наверное, не отказался бы отслужить обедню, если бы ему предложили – ну, не крошню мякины, а примерно мешок овса мерки в три (по нынешним ценам это рублей на 8) – что же тут было бы зазорного? Те же деньги, чем покупать овес для лошадки, о. В. Якшинский скормил бы этот мешочек да еще и спасибо сказал бы крестьянину. Было время, были меры другие, а сущность осталась та же. Наши отцы собирали по приходу и мякину, и костричку, не говоря уже о “скопах”: творог, сме­тану, яйца и пр. Все шло в дело: соломкой крышу поправят и скоту подстилку приберегут, а кострикой избу на зиму защитят. Я говорю о старых временах и обычаях. По местам и теперь еще водится. По крайней мере, один батюшка из той же Тульской епархии, Одоевского уезда, возмущенный неприличной, по его мнению, выходкой своего собрата против меня, пишет мне, что ему было обидно читать в епархиальном органе такие “пошлые остроты” против меня. Положим, я и не заметил бы “Маленьких мыслей” о. В. Якшинского, если бы не ука­зал мне на них упомянутый священник. Но раз я ознакомился с этими “мыслями”, я счи­таю не лишним отметить в своем дневнике как печальное явление тот тон, каким нынеш­ние иные батюшки позволяют себе откликаться на заботы о них же епископов. Видно, что подобные батюшки читают “биржевки”, разные “Утра” и в достаточной степени пропиты­ваются жидовскими способами дискредитирования епископов во мнении читателей.

А что сказать о редакции, дающей место таким выходкам? Я объясняю это просто недо­смотром с ее стороны: при спешной работе составления текущих номеров возможно, что и не всякое слово возьмешь во внимание. Иное надо бы просто вычеркнуть, как неуместное, не подходящее к делу, но оно ускользнет и останется в статье незамеченным, пока кто-нибудь не обратит на него внимания.