269. Четвертая заповедь и сектантская пропаганда

Три с половиной тысячи лет прошло с тех пор, как на Богошественном Синае были даны великому пророку Божию Моисею Богописанные скрижали с десятью заповедями закона Божия; все пророки Божии, все богоугодные люди на протяжении многих веков повторяли их, разъясняли, учили прилагать к жизни; наконец Сам Господь пророков, Сама Воплощенная Мудрость Божия, Спаситель наш Иисус Христос раскрыл во всей полноте весь смысл сих заповедей; казалось бы, как после всего этого еще не понимать, не усвоять всем сердцем животворящий смысл их, тем более, что и благодать Божия, даруемая нам от Духа Божия по заслугам Господа Иисуса Христа, всегда готова помочь нам не только умом усвоять, но и делом исполнять сии заповеди?

Но, видно, так излукавилось сердце грехолюбивое, что и поныне от многих остается прикрыт истинный и спасительный смысл их, а может быть, люди, сами того не замечая, руководимые своими грехолюбивыми стремлениями, притворяются и обманывают сами себя, будто надо понимать заповеди Божии не по изъяснению их Самим Господом, не по разуму Церкви – нашей матери-наставницы, а по своему убогому разумению. Глубоко сердце человеческое, и как часто человек, руководимый тайными влечениями страстей, думает, что служит он Богу, тогда как служит своим же страстям!

И вот мы, недостойные служители Церкви, вынуждаемся в сотый, в тысячный раз повторять и разъяснять одно и то же, но снова и снова слышим те же вопросы и недоумения: как следует исполнять ту или другую заповедь Божию?

Чаще всего простые люди спрашивают: грех ли в праздники работать? Четвертая заповедь Божия о почитании святых дней нередко служит не только камнем преткновения для простецов, понимающих заповедь по-иудейски, принимающих только половину ее, запрещающую житейские дела в святые дни, но и средством совращения православных в жидовствующие секты, средством политического развращения их, особенно в такие смутные тревожные дни, как наше время. В целом своем виде заповедь Божия ясна, как ясный Божий день: шесть дней дается тебе на житейские попечения, на работу, занятия – для поддержания твоей земной жизни, а седьмой день всецело отдай Господу Богу твоему. Не делай в сей день никакого дела, а посвящай его Богу. Не ясно ли, что заповедь заключает в себе две мысли, непосредственно связанные между собою: первая запрещает в праздник житейские занятия, вторая повелевает отдать сей день Богу. Первая как бы дает простор человеку для исполнения второй половины сей заповеди: брось свои житейские дела и заботы, чтоб было можно без всяких препятствий, без всяких отговорок послужить Богу в сей день. Тут сокрыто и обетование: если исполнишь вторую половину заповеди, то Бог благословит двойным успехом твои житейские дела в будние дни, ибо Бог в долгу у человека не остается никогда. Манна, собираемая евреями в пустыни каждый день, к утру следующего дня портилась, а собранная накануне субботы оставалась неповрежденною на оба дня – на канун субботы и на самую субботу. Кто исполнит заповедь Божию сполна, тот не потерпит никакого ущерба в своих житейских делах. А кто помнит только одно, что в праздники работать запрещено, а для чего запрещено – того не хочет знать и предается праздности в святые дни, тот тяжко грешит пред Богом, – сугубо грешит: во-первых, праздность есть сама по себе порок; во-вторых, он отдает этому пороку, матери других пороков, то время, которое заповедь Божия освободила от дел и забот житейских для того, чтобы посвятить его Богу. Что же сказать о том, кто святые дни не работает, а проводит в пьянстве, разгуле, предаваясь служению грешной плоти и своим страстям? Давно возгремел таковым грозный приговор Божий устами великого пророка Исаии: «Праздничных собраний ваших не могу терпеть: беззаконие и – празднование! Праздники ваши ненавидит душа Моя, они – бремя для Меня, не могу нести их!» (Ис. 1:13–14). И если так грозно говорил Господь верующим грешникам в Ветхом Завете, то тем грознее будет изречен суд Божий христианам: в Ветхом Завете многое было простительно людям, как детям, что ныне, в Завете благодатном, уже непростительно. Итак, заповедь Божия ясна: кто исполняет только первую ее половину, то есть перестает работать в праздник, а не исполняет вторую, то есть не ходит в храм Божий, не читает слова Божия и других душеполезных книг, не посещает болящих, не творит добрых дел для ближнего, тот только оскорбляет Бога таким лукавым исполнением Его заповеди. Сам Господь сказал: в субботы подобает добро творити (Мф. 12:12). Творить добро и значит служить Господу. Праздники – дни Божьи, а не наши. Богу и отдавай их. И если ты работаешь в праздник на себя, для своей выгоды, то ты тяжко грешишь, ты крадешь у Господа то время, которое Он Себе от тебя требует. За такую работу Бог лишит тебя Своего благословения и в будни, и не будет спориться работа твоя. А вот если ты в праздник, помолившись Богу в церкви Божией, поработаешь для бедных, нищих, убогих, для сироток несчастных, которых так много теперь после убиенных на поле брани христолюбивых воинов наших, если поможешь вдовицам их в сельских трудах, позаботишься о семьях тех воинов, которые грудью отстаивают нашу матушку Русь Православную и крови своей не жалеют там, в битвах кровавых, – вот ты и сделаешь доброе, святое дело, то дело, которое в очах Божиих будет дороже твоей пудовой свечи, на которую у тебя и средств-то не имеется.

Особенно смущает работа в праздники простецов-тружеников на казенных судостроительных, орудийных и других заводах. Необходимость иметь все средства к защите государства от бесчеловечных врагов заставляет поневоле работать дни и ночи на этих заводах. И вот слышатся скорбные голоса: «Что же это? Не есть ли это наш всеобщий грех российский? Не за это ли и наказывает нас Господь войною?»

Успокойтесь, православные русские люди! Во-первых, ваша работа – не простое житейское дело, это есть такое же служение Отечеству, как и служба воинов на позициях. Оттого и закон освобождает вас от строевой службы в войсках: значит, если вы и в праздник делаете свое дело с сознанием, что работаете не ради своей личной корысти, а ради пользы Отечеству, то в вашей работе нет никакого греха, – напротив, вы делаете доброе дело, а делать доброе дело в праздники Сам Господь заповедует. Во-вторых, кто же мешает вам эту работу всю без остатка обратить на служение Господу? Стоит только всю цену этой работы, весь праздничный заработок «посвятить Богу», пожертвовать хотя бы в пользу вдов и сирот убитых на поле брани братии наших – воинов, употребить на то доброе дело, какое кому подскажет его Ангел-хранитель. Ведь не без платы же заставляют вас работать в праздники. Ведь если бы вы не работали в праздники, то этого заработка и не было бы, и все же семьи ваши были бы сыты и довольны. Значит, праздничный заработок – уже излишек в ваших средствах. Вот и «посвятите его Богу», скажите в своей совести: «Господи, я доволен тем, что в будни зарабатываю для моей семьи, для моих потребностей земных, а вот в дни Твои, которые Ты повелеваешь отдавать на служение Тебе, в праздники, я вынужден, ради служения Отечеству, из послушания власти, Тобою же поставленной, трудиться, и за этот труд дают мне плату: возьми ее Себе, пусть она пойдет вдовам и сироткам наших братий, душу свою на войне положивших, а меня, грешного, благослови за их молитвы». Сделай так, и совесть твоя будет спокойна. Если не можешь почему-либо отдать весь заработок в праздники сполна, то отдай хотя половину, хотя некую часть, спросив свою совесть: не лукавишь ли ты из корысти какой?

Вот что пастырская совесть повелевает мне сказать в ответ на сетования православных тружеников, которым невольно приходится работать в праздники на судостроительных, орудийных и других казенных заводах. Прискорбно, что государственная нужда вынуждает к этому. Но надо помнить, что главная мысль, самая сущность заповеди Божией вовсе не в том, чтобы в праздник ничего не делать – прочтите в православном катехизисе ответ на вопрос: какие пороки запрещаются сею заповедью? – Леность и праздность. Главная мысль заповеди в том, чтобы праздничный день «посвятить», отдать Господу на добрые, Богу угодные дела: молитва в храме Божием, поучение в слове Божием, дела милости духовной и телесной, которые перечислены в «Пространном Православном Катехизисе». Господь сказал: суббота человека ради бысть, я не человек субботы ради (Мк. 2:27). Праздник дан не для праздности, а для добрых дел, для нашего же спасения. Чтобы свободнее было делать добро, тебе и дается праздник, свободный от житейских занятий. И если тебя начальство, по неотложной нужде государственной, заставляет работать в праздник, а ты заработанную в этот день плату отдаешь Богу чрез руки бедных вдов и сирот или жертвуешь на бедный храм Божий, то знай, что никто не отнимет у тебя благодатной радости праздника. А что тебе не пришлось быть в храме Божием, то не смущайся и этим: ведь не по своей воле ты не пошел, а из послушания начальству, ибо сказано в Св. Писании: противляяйся власти, Божию велению противляется. И не твое дело, не дело твоего разумения решать, когда должно повиноваться Богу паче, нежели человекам. Это дело Церкви, твоей матери, дело пастырей Церкви, которые и будут отвечать за твою душу Богу. Послушный сын Церкви никогда не будет подражать сектантам в самочинном толковании слова Божия.

В наши дни надо всячески оберегать себя от тайной духовной отравы разных сектантов, зараженных немецкою верою. Вот пример – один трудолюбец с Балтийского завода, говоря о праздниках, пишет мне, что «мы бываем в духе только в день Воскресный», и ссылается на Апокалипсис, гл. 1, ст. 10. Это толкование вовсе не православное, а сектантское. По разумению Православной Церкви слова: «был в духе» означают: был восхищен Духом, находился в восторженном состоянии, в пророческом созерцании. Пред очами Тайновидца раскрывались таинственные судьбы Божии в истории народов, наипаче же Церкви Божией на земле. Потому и самая книга Иоанна Богослова, в которой написаны все его видения пророческие, названа Апокалипсисом, а по-русски – «Откровением». Кто же из нас, грешных, смеет сказать о себе, что бывает в духе? Только самообольщенный сектант дерзает на это. Правда, что в праздник, бывая в храме Божием при Богослужении, чувствуем в своей душе мир и благодатное утешение, если Бог даст нам помолиться нерассеянно, со смирением сердца. Но это вовсе не то, о чем пишет св. Иоанн Богослов в «Откровении». Толковать слово Божие надо осторожно, не иначе, как по руководству Церкви и ее учителей, а не по своему смышлению. Бог на то и поставил в Церкви пастырей и учителей, чтобы не всякий дерзал самочинно толковать Святое Писание, не мнози учители бывайте, говорит слово Божие. А сектанты не только толкуют самочинно, но и книжки печатают с таким самочинным толкованием. Берегитесь их, люди православные! Это – волки в овечьих шкурах, которые хотят похитить ваши души у матери вашей Церкви Православной. Гоните их прочь от себя!

Сии строки были написаны в ответ на скорбное письмо с Балтийского завода, в котором один из тружеников-рабочих, сообщая о беспрерывных работах на заводе в дни праздничные и, по-видимому, смущаемый каким-то непрошеным проповедником якобы евангельской истины в духе баптистов, вопрошает меня словами евангельского юноши: что сотворив, живот вечный наследуем? Что всякий труженик нуждается в «нормальном» отдыхе, что такого отдыха он ждет в праздник, что православному русскому человеку хотелось бы в праздник и в храм Божий сходить, и в семье отдохнуть – против этого что можно сказать? Но вот что подозрительно: простой человек подбирает не только тексты из Священного Писания, но и приводит правила св. Апостолов, святых Соборов, даже статьи XIV тома Свода Законов Российской Империи, запрещающие работы в праздничные дни. Чувствуется, что есть кто-то подбивающий его односторонними толкованиями к ропоту на власть имущих. У него уже возникает обоюдоострый вопрос, – кого должно больше слушать: Бога или людей? Было время, еще так недавно, когда рабочие ревниво оберегали свое право на праздничный досуг, чтобы использовать его на грешный прогул, пьянство, картежную игру. Теперь они понимают, что ныне время не то, что надо послужить Отечеству всем, кто чем может, что и в праздники надо поработать. И все же кому-то надо смущать их совесть, склоняя их мысль к узко буквальному, почти иудейскому пониманию заповеди Божией о праздниках. А толкование слов Апостола Павла: духа не угашайте, в связи их с словами Апокалипсиса: «был в духе», уже ясно обличает мысль сектантов-баптистов, которые, как показывают и другие некоторые факты, да не скрывают и сами они в своих журналах («Утренняя Заря», «Гость» и др.), всюду сеют свои лжемудрования в среде простого православного люда. А это на фабриках и заводах, при постоянном общении с рабочими, им удобнее проводить, чем в деревне, ибо рабочий все же стоит по умственному развитию несколько выше деревенского жителя, да и пропаганда баптизма не так заметна на фабрике или заводе, как в деревне. Не молчат же рабочие, стоя у станков, у машин, перекидываются же между собою тем или другим словом: вот хитрый сектант и вставит иногда такое словечко, якобы в духе благочестия, что заронит в простую душу сомнение в истинности церковного понимания заповедей Божиих, а там после, когда этот простец сам заговорит по поводу смущающей его мысли, он постарается развить эту сектантскую мысль и углубить ее в душе собеседника. Наш простой народ любит поговорить о вере и спасении души. А вкрадчивые сектанты и ведут себя очень осторожно, стараясь показать свое благочестие, чтоб заманить простеца в свои собрания и уловить в свои сети. Недаром же известный пропагандист Фетлер устроил свое сектантское гнездо близ такого рабочего центра, как Балтийский судостроительный завод. До запрещения продажи опьяняющих напитков сильным средством пропаганды в распоряжении сектантов была проповедь трезвости: народ сознавал гибельность порока, но не чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы стать против искушения и искал себе опоры в борьбе с пьянством – в проповеди трезвости. Этим и пользовались враги Церкви, выставляя себя поборниками трезвости, особенно в тех местностях, где не было правильно организованного общества трезвости на церковных началах. Теперь у них это оружие само собою выпало из рук: по мановению Царя (да будет благословенно Его имя и Его царствование!) пьянству положен предел. Но зато в народной душе сильнее пробудилось желание жить по-Божьи, по-христиански; это подмечено сектантами, и они не замедлили использовать это стремление. Справедливо рассчитывая, что при отсутствии продажи питий в праздники народ будет искать возможности использовать свой досуг для утоления своей духовной жажды, провести время так, чтобы отдохнуло не только тело, но и утомленная суетою житейской душа, они имеют в виду увлечь его в свои самочинные собрания, в «евангельские дома», а их руководители – немцы или тайные агенты немцев – имеют и свой тайный интерес: возбуждать недовольство среди рабочих по поводу работы в праздники. Надо, чтобы наш простец-труженик знал эти планы наших врагов, был бы уверен, что пройдет, Бог даст, тяжелое время, когда по нужде и закону пременение бывает, и тогда его не будут принуждать работать в праздники. А пока – пусть он служит Богу, отдавая, по мере своего усердия, плоды своего праздничного труда на бедных и сирот, памятуя слово Господне: понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших – Мне сотвористе! И сего довольно будет к умиротворению его совести, смущаемой праздничным невольным – за послушание власти – трудом.

Очень сожалею, что мои заметки огорчили почтенного г. профессора А. А. Бронзова: я не имел ни малейшего намерения его обидеть. А что он огорчился, видно из нижеследующего:

Мою последнюю заметку он называет «репликой», «преудивительным окриком», «палочным доказательством».

Обвиняет меня в том, будто я ухватился за принцип: «тащить и не пущать», что я пользуюсь «научным» (в ироническом смысле, конечно) методом, обычным в департаментах, где подчиненные в ответ на свои «суждения», неугодные директорам, слышат от последних внушительное: «молчать», «не рассуждать!» Вот в каком смысле понял он мои заметки: очень извиняюсь пред ним.

Говорит о своих оппонентах, а следовательно, и обо мне, будто мы, «по-видимому, панибратски знакомы с диаволом и его жизнью лицом к лицу». Если бы это было похоже на правду, то мы не обвинять бы стали сего господина, а оправдывать.

Говорит, что я считаю себя вправе поучать его, г. профессора, лишь бы только защитить свою «безнадежную позицию». О праве поучать профессора не было у меня и помысла.

Становясь на мое место, он говорит, что не стал бы защищать причину, «которую высосал из своего пальца», не считаясь с действительностью. «Ужели, говорит он, мне не сказали бы: молчи о том, чего не знаешь?» Сказано осторожно, но деликатно ли?..

Горячо защищая свою мысль о наследственности даже после моего заявления: «оставайтесь при своем убеждении, как я остаюсь пока при своем предположении» – прошу иметь в виду: только «предположении», – г. профессор пишет: «те, кто свысока отзываются о наследственности, обнаруживают свое (как бы поделикатнее сказать?)... неведение (говорите прямее: невежество!), не считающееся ни с общепризнанными выводами точной науки, ни проверенными указаниями опыта, – неведение (читай: невежество), недопускаемое ныне и для гимназиста, а тем более семинариста». Я, действительно, только семинарист, в академии не учился и психиатрии не изучал, а потому охотно сознаюсь, что «общепризнанных выводов» этой «точной науки» не знаю. Прошу извинения в этом невежестве. А в свое извинение скажу, что я высказывал только свои предположения, не навязывая их в качестве «общепризнанных выводов точной науки», как это делает г. профессор, решительно и беспрекословно утверждая, что самоубийство произошло «на почве наследственности – роковой и непреодолимой, но, к сожалению, не удосужился спросить своего рода экспертов по вопросу о признаках прелести – старцев-монахов. Думаю, что они в этом вопросе посильнее нас с вами, достоуважаемый Александр Александрович. Во всяком случае, они едва ли будут так авторитетно заявлять, что «диаволу тут решительно нечего и делать: наследственность без него сделала все. Как в известный момент жизнь человеческая прекращается, когда догорит вся, ...так в известный момент и непреодолимая наследственность непременно скажет свое последнее слово».

Достоуважаемый г. профессор признает свою беседу со мною «право же, бесполезной, безнадежной». Признаюсь, и мне тяжело вести беседу с человеком, который представляет меня каким-то полицейским чином, подозревая меня как будто даже в «панибратском знакомстве» с самим диаволом. В дальнейшей своей речи он обращается уже только к читателям. Что же, пусть читатели и судят: кто из нас нарушил правило – «когда кипит сердце, сомкни уста», кто перевел беседу о возможных причинах самоубийства студента на личную почву? Я не ставлю вопроса, который сам собою вытекает из суждений моего оппонента о степени близости знакомства с духом тьмы: тот ли, кто его обвиняет, или кто защищает? Простите мне это слово, достопочтеннейший Александр Александрович! В сущности, оно ведь ваше, сказано по нашему – моему и моих единомышленников – адресу... К чему эта нетерпимость, эта горячность?..

А вот вы ничего не могли сказать против того, что на Тайной вечери сатана присидел Иуде в Сионской горнице, следовательно...

Вы указали на пример мучениц, прославляемых св. Златоустом, называя поступок матери убийством и самоубийством, тогда как по смыслу рассуждений св. отца об Аврааме в той же беседе, выходит, что мать избрала вместо неизбежных двух зол – одно: ведь, несомненно, что ее дочерям и ей самой угрожало бесчестие, что было так обычно в те времена, а смерть сама собою была неизбежна после бесчестия, так уже лучше было умереть в чистоте девства, чем согрешить. Три отрока ветхозаветные, да и многое множество мучеников тоже предпочитали смерть измене вере и чистоте совести и охотно сами шли на смерть. Тут нет ни убийства, ни самоубийства.

Но довольно. Умножать словеса, немирно приемлемые, значило бы огорчать уважаемого мною человека, а я сего не желаю.

И после этой, казалось бы мирной, заметки моей г. профессор счел нужным поместить в «Колоколе» свой ответ под заглавием: «Еще сказанье». Он говорит, что «старцев» глубоко уважает, но не считает непогрешимыми судьями в вопросе о прелести и самоубийстве, что научные прочные выводы, им часто неизвестные, все же сохраняют силу, хотя бы «старцы» (вносные знаки г. Бронзова) говорили и против. – «Научные, прочные», даже «точные» выводы психиатрии, едва ли признающей бытие духовного мира, не авторитет в вопросах духовной жизни, к которой относится прелесть, а потому и не могут быть для нас убедительны. – «Со своей позиции, говорит г. профессор, я не сойду». Читатели видят, что и я не мог согласиться с его положением, что «самоубийство сумасшедшего само по себе не грех». – В заключение г. профессор патетически обращается к несчастному покойнику: «Спи, дорогой Владимир Васильевич. Я считаю своим долгом защищать тебя, и, поверь, защищу. Да. Защищу. Спи же спокойно!» – Если бы почивший мог отвечать ему из могилы, то, думается, ответил бы ему только глубоким вздохом осуждения своего поступка: не защита мне нужна, а молитва. В молитве же церковная власть не отказала ему.