91–93. На Новом Афоне

Гора Афон, гора Святая!

И под тобой шумящих вод!

И как прекрасна даль морская,

Когда луч солнца догорал...

Да, я не видал Святой горы Афонской, но полюбил ее еще детским сердцем, с того благословенного дня, когда почтенный старец из соседней деревни, побывавший на святом Афоне, поведал в нашем доме о святынях и о подвижниках сего жребия Преблагословенной Девы Марин, поведал так, как умеют поведать только благочестивые русские странники, с благоговейным умилением, проливая сладкие слезы благодарности к Господу, сподобившему его узреть сии святыни, сих ангелоподобных подвижников-святогорцев. Скоро старец снова ушел на Святую гору уже навсегда и скончал там свое земное странствование в схиме с именем Полихрония: Царство ему Небесное!..

И крепко полюбил я тогда гору Божию и не только не раз перечитал, но и своею детскою рукою списал целых две книги о Святой горе: «Путеводитель» и «Вышний покров над Афоном», а изображения 33-х чудотворных икон, приложенных к последней, – все срисовал на стекло, переплел эти книги и доселе храню их, как одно из лучших воспоминаний моего отрочества. С восторгом читал я и перечитывал известные «Письма Святогорца» и не могу не порекомендовать эту чудную книгу всем, кто хочет пережить благодарные чувства и умиленное настроение чистой души этого поэта-странника по Святой горе. Как жаль, что такие книги как-то забываются, выходят из употребления, а их место занимают книги совсем иного духа – гг. Благовещенских, Немировичей и т. п.!.. Сами засоряем свои души зловонною грязью, а потом и жалуемся, что жить тяжело, что тоска томит сердце. Кто же виноват?

Я заговорил об Афоне потому, что совсем для меня неожиданно Бог привел мне посетить наш родной, русский Афон, так называемый Новый Афон, на Кавказе. Болезнь загнала меня на отдых в этот край, и как было не посетить этой обители, о которой знал еще тогда, когда она только что зарождалась? С любовью вспоминаю я первого ее основателя, старца Божия отца Арсения, который выбрал и место для нее, но которому Бог не привел даже основание положить: помешала турецкая война, а потом вскоре он и скончался в Москве. Много слышал я о красоте местоположения, о величественных постройках, воздвигнутых на полугоре, о роскошных садах вокруг обители; но то, что я увидел, превзошло всякое описание. Недаром абхазцы говорят, что если был на земле рай, то он был именно в их родной Абхазии. Любуясь красотами природы, я невольно думал: вот счастливцы – здешние иноки: и теперь живут в земном раю и на небе им готовится рай же, если верны будут обетам своим! Весь берег Черного моря, на протяжении владений монастыря, превращен в роскошнейший сад, и каких тут нет растений! И стройные кипарисы, и многолиственные смоковницы (дающие так называемые винные ягоды), и скромные, но плодоносные и в высшей степени полезные маслины, и лимоны, и апельсины, и каштаны, и всякого рода яблони, мандарины, даже пальмы, а винограда имеется больше тридцати сортов. Нижний монастырь весь утопает в этой зелени, а верхний величественно царит на темно-зеленом фоне крутых высоких гор над всею этой чудною картиной, поднимаясь, по крайней мере, на 50 сажень от уровня моря. Сколько трудов стоило срезать гору, чтобы образовать площадку, удобную для монастыря! Сколько приложено стараний, чтоб засыпать некоторые ущелья, провести дороги кверху, развести эти сады, выкопать пруды, чтоб осушить болота, устроить на горной речке плотину и заставить эту речку работать на монастырь! Да, речка – незаменимый работник для монастыря: она приводит в движение мельницу, дает электрическую энергию для всех машин в мастерских, для освещения, для водопровода, орошения садов, даже для растирания просфорного теста; та же сила будет в скором времени поднимать вагонетки на вершину Иверской горы, одной из самых высоких соседних гор, где предполагается построить церковь. Иноки сумели использовать самые крутизны гор: с их вершин они устроили прямолинейные спуски для дров, которые сами собою скатываются вниз к монастырю с высоты более двухсот сажен.

Я не буду подробно описывать монастырских построек; скажу только, что верхний монастырь представляет художественно скомпонованный четвероугольник трех и четырехэтажных корпусов, с четырьмя храмами по углам, а в средине возвышается величественный пятиглавый собор с обширными хорами внутри, назначенными, собственно для монашествующих, дабы они во время богослужения не мешались с мирянами. Число всех братий в обители простирается до 800; согласно правилам общежития, никто из них не имеет собственности, все проходят возлагаемые на них послушания, смотря по их силам и способностям. Что может сделать простой русский человек в применении своих способностей – довольно сказать, что иноки обошлись без помощи инженеров и ученых садоводов не только в возделании своего «земного рая», но и почти без архитекторов во всех этих – можно сказать – гигантских постройках. Если бы так называемые социалисты были добросовестны, если бы были способны чему-нибудь у кого-нибудь поучиться, то я посоветовал бы им поучиться вот у этих монахов: тут идеально осуществлены и равенство, и братство, и даже свобода: ведь все эти люди пришли сюда не подневольно, а совершенно свободно, и никто их здесь силою не держит: свободною волею объединились они в единое братство и живут одною семьей под водительством своего старца «игумена», которому преданы с детской простотой беззаветно.

Когда видишь пред собою воочию осуществление идеала христианской общины и приходят на мысль эти неумные мечтатели – преобразователи человечества, эти «социалы» всякого вида, то невольно думаешь: и хитер же сатана-человекоубийца, неустанно изобретающий способы гибели для людей! Как он умеет искажать, извращать то, что дорого душе человека как «христианке по природе», чего он не терпит, но чего не может вытравить из нее, что ненавидит всею своею сатанинскою ненавистью! Смотрите, вот что он сделал с этими в сущности хорошими словами: равенство, братство, свобода! Конечно, мы все равны пред Богом, все Ему милы, все и друг другу нужны, как члены одного и того же тела. Но не все же члены тела исполняют одно и то же служение телу: иначе и тела бы не было. Человечество и есть одно великое тело, один организм любви. Как служения различны, то и способности Бог дал людям различные, и силы неодинаковые. Каждый служи ближнему тем, что дал тебе Бог, и будешь счастлив в этом служении, и будешь чувствовать всем существом своим то равенство, идеал коего заложен Богом в твоей душе, – равенство внутреннего креста в земной жизни. То же в отношении братства. Все мы дети единого Отца Небесного, дети матери Церкви Христовой, всех нас любит Господь одинаково, за всех одинаково пролил Свою бесценную кровь. Значит, все мы – братья. Все и должны любить друг друга, как братья, служить друг другу по-родному. Но знал Господь всеведущий, что не все мы одинаково воспользуемся своею свободою, не все одинаково будем служить Ему исполнением Его животворящих заповедей, и потому не всем дал одни и те же способности и дарования. Одному дал – один талант, другому – два, иному пять. Вот и должен получивший пять талантов снисходить к тому, кто получил один, а сей последний должен сознавать свою нищету и смиряться пред собратом своим, который выше его стоит по Божьему дару. А все же все мы братья, все пред Отцом Небесным равны. Да и все свободны. Бог никого не насилует, против воли не влечет в Свое небесное Царство. Хочешь спастись – спасайся: аще хощеши внити в живот – соблюди заповеди. Не хочешь – твоя воля. Знай только, что если погибнешь – сам виноват будешь. Вот и идут люди в монастырь, хотят спастись, борются со своими страстями, воюют против плоти, мира и диавола. Падают, и снова встают, и снова укрепляются на врага. В том и свобода, что никто воли твоей с тебя не снимает: хочешь – спасайся, не хочешь – как знаешь: хоть в мир возвращайся. Знай только, что борьба со страстями, со своим самоценом, с похотью плоти и похотью очес (любостяжанием) ведет тебя к истинной свободе духа, к той свободе, о которой Господь говорит: аще Сын свободит вы, воистину свободни будете. О, если бы люди знали, что это за дивный дар Божий – свобода духа от страстей! Какой мир души, какую радость о Господе, какую несокрушимую силу духа подает она! Если бы, по крайней мере, старались живущие в мире, порабощенные суете его, почаще бывать в тихих пристанях сей свободы, в обителях святых, если бы поближе держали себя к носителям благодатной свободы – старцам Божиим, которые жизненным подвигом стяжали себе хотя в некоей малой вере сию свободу! Ведь тогда, может быть, спала бы с очей их пелена, закрывающая от них истину: тогда, может быть, они опытом познали бы, что та свобода, о какой мечтают они, свобода жить по своей воле и служить страстям, есть, в сущности, рабство, о коем говорит Господь: творяй грех раб есть греха. Тогда они, может быть, поняли бы, что не в животной жизни, какою они живут большею частью, состоит назначение и счастье человека, а вот – в достижении этого духовного совершенства, этого, в меру наших сил и Божией благодати, богоуподобления. Кто из верующих имел счастье хотя раз в жизни встретить такого старца Божия, тот, несомненно, носит в сердце его образ всю жизнь, и не это ли впечатление от свидания со старцем отцом Амвросием, когда-то пережитое несчастным Львом Толстым, повлекло его в последние дни его жизни в Оптину, повлекло непроизвольно, темным чувством, воспоминанием, некогда пережитого, в некоем темном желании еще раз встретиться со старцем – преемником отца Амвросия? Но – увы, неспособна уже была душа его к восприятию благодатного воздействия от такого свидания и – затворени быша двери, и не попущено сие свидание, да не в горший ему суд будет оно!..

Много поведал мне достопочтенный старец-игумен Ново-Афонской обители, отец архимандрит Иерон, о достоблаженных старцах Афонского Пантелеимонова монастыря: отце Иерониме, при котором Бог сподобил его послужить 17 лет келейником, архимандрите Макарии, отцах: Азарии, Аверкии, Селевкии и др. Какие дивные, полные духовной красоты образы христоподражательного смирения, послушания, кротости, духовной и телесной нищеты встали предо мною в этих повествованиях! Как жаль, что иноки, по свойственному им смирению, не записывают того, что было бы так назидательно для мирян, и хранят лишь в устном предании такие рассказы.

Вот встает пред нами величавый образ старца-подвижника, мужа великого опыта духовного и рассуждения – приснопамятного отца Иеронима. Яко кокош духовный, собрал он и духовно воспитал все это многочисленное братство, населяющее Русский св. Великомученика Пантелеимона монастырь, братство, беззаветно ему преданное, готовое на все ради любимого батюшки. Уже в глубокой старости, удручаемый немощами и болезнями, не раз старец собирался умирать, но вся братия, как один человек, становилась на молитву, и Господь, по их горячей молитве, паки и паки даровал ему жизнь. Зная это, пред своею кончиною старец просил их дать ему умереть, не просить ему у Бога жизни: «Братья, отпустите меня, не могу больше жить!» – говорил он. Зорко следил он за каждою душою, которая вверила ему себя и глубокомудро руководил их в духовной жизни. Дар рассуждения, как поведал это его присный друг и сподвижник монах Дионисий, получил он еще в начале своего подвига в дивном видении. Жили они четыре года в лесах, прежде чем отец Иероним покинул Россию для святого Афона. Жили по заповеди великих старцев, ничего друг от друга не скрывая. Раз шли они куда-то, и отец Иероним, тогда еще Иоанн, почувствовал страшные невыносимые боли в желудке. От болей он не мог продолжать пути и лег при дороге, а его спутник пошел в ближайшее селение принести ему хоть теплой воды. Возвращается – видит, что отец Иоанн сидит спокойно.

– Что чувствуешь? – спрашивает спутник.

– Пожди мало, брате, – отвечает он, – дай мне придти в себя.

Спустя немного, он поведал сему брату за великую тайну, что сейчас видел он въяве Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, которого благоговейно чтил с детства, так как носил его имя от святого крещения; Апостол спросил его: «Что с тобою?» Он ответил ему, что зело болеет у него желудок.

Апостол посмотрел на него и сказал: «Теперь ты здрав!»

И он почувствовал, что боль мгновенно утихла.

И сказал ему Апостол: «Проси у меня еще чего хочешь.»

И дерзнул он просить себе дара рассуждения и слова.

«И сие дается тебе,» – сказал Апостол Христов и стал невидим.

И действительно, старец всегда, при всяких обстоятельствах жизни, находился, что сделать, что сказать, и его мудрое слово ценилось братией, как извещение свыше.

Его ближайшим незаменимым сотрудником в управлении братией и в старчестве был отец архимандрит Макарий (Сушков), которого проще звали, по афонскому обычаю, «игуменом». О сих двух старцах можно было повторить слово просветителя славян святого Кирилла: «два супруга еста, едину бразду тяжуща». Отец Макарий был детски предан отцу Иерониму и решительно ничего не делал без его благословении. Трогательно слушать рассказы о том, как этот, тоже убеленный сединами старец кланялся в ноги, как провинившийся ребенок, великому своему духовному руководителю, прося у него прощения.

Знал старец Божий сердце человеческое и умел воздействовать на него в духе кротости Христовой. Приходит к нему монах, подверженный пьянству, озлобленный, приходит с намерением оскорбить его, чтобы потом иметь причину уйти в мир. Видно, что совесть еще не совсем заглохла в нем, что он еще борется с помыслами самочиния. Старец ласково встречает его и, не давая ему заговорить, приказывает келейнику: «Отец Порфирий! угости о.»

Тот подает стаканчик виноградна'го вина.

– Еще угости!

– Отче, я уже пьян. – Говорит монах.

– Ничего, пусть говорят, что хотят, а ты еще выпей!

Монах пьет, но тут же «творит метание» старцу (кланяется в ноги) и кается: – Батюшка! я ведь хотел изругать тебя и уйти из обители: прости меня – ты победил! И действительно, исправляется в поведении.

– Уйти, может быть, и не ушел бы, а наглупил бы, это верно, – говорит о нем старец келейнику.

Отец Макарий в первое время своего управления держал братию строго. Часто заставлял виновных в нарушении порядков монашеской жизни «тянуть четки» в трапезе. Иногда недовольный таким решением инок идет к «старому батюшке», отцу Иерониму, с жалобой на отца Макария. И старец идет к отцу Макарию.

– Вот на тебя жалуется такой-то: строго ты его наказываешь.

– Как же, батюшка, быть? Ведь распускаются, – оправдывается отец Макарий.

– А позови-ка его сюда. – Зовут монаха. Приходит.

– Вот видишь, – говорит ему старец, – ты сам виноват, нельзя так. Монах творит метание. – Простите, батюшка!

– Ну, Бог тебя простит, вперед не греши.

Монах уходит, а старец говорит отец Макарию: «Ведь вот если с ним спорить, то он будет оправдываться, прощения не попросит и будет так ходить несколько дней в смущении, а до этого доводить не следует: стал просить прощения, и довольно пока для его смирения. Сразу святым ведь не сделаешь!»

Замечательно было терпение старца. У него было четыре постоянных болезни: судороги в руках и ногах, замирание сердца, страдание желудка и грыжа. Он сам себя лечил. В болезненном состоянии никогда не слышно было ни малейшего стона, ни вздоха от болей. Разве когда заснет – простонет. А спал он мало. Бывало, каешься ему, что проспал службу, а он шутя скажет: «Я вот и купил бы себе сна, да нельзя!»

Говорил о себе старец: «Во всю мою жизнь я предался унынию только раз: это – когда патриарх не принял к себе отца Макария, ездившего в Царьград для объяснения всего дела, возникшего по наветам греков. Полтора месяца жил отец Макарий в Царьграде, пока, наконец, патриарх его принял, дело выяснилось и милостью Божией прекратилось».

Так тяжело было это искушение для русских иноков в то время! Но об этом скажу ниже.

Говорил также достоблаженный старец отцу Иерону: «Строй обитель на таком месте и так, чтобы монахам было и светло, и тепло, чтобы не было близко болот, чтобы не было сильных вредных ветров из ущелий. Пусть монахи пользуются всеми дарами Божиими, дабы враг диавол не имел повода под видом неудобств переманивать их в другие монастыри, а потом и в мир. Довольно для нынешних слабых людей и тех скорбей, какие попустил Бог в общежитии».

Вот отец Азария, тип ученого подвижника-отшельника, беспощадно строгий к себе, удивительно снисходительный к другим. Он неопустительно посещал все богослужения, а в келье постоянно занят был всякого рода письменными работами. Он и письмоводитель, он и переводчик, археолог, писатель. Кто бы ни вошел в его келью – первый вопрос: «Что скажете?» – Ответит, что нужно, и дает понять, что ему недосужно.

Под предлогом таких недосугов он стал ходить вместо первой на вторую трапезу, дабы подвергнуть себя некоторым лишениям. Дело в том, что в первой трапезе пища подается сполна, каждому монаху по потребности, а на второй приходится довольствоваться тем, что останется от первой. И вот придет отец Азария и начинает собирать кусочки со стола, сядет где-нибудь в укромном местечке и кушает их. Никогда ничего не попросит! А греки- монахи, служившие в трапезе, нарочито будто его не замечают. И нередко весь его обед состоял из кусочков хлеба и уксуса с водою, заменяющим на Афоне квас. Как-то заметили это русские старцы и доложили отцу игумену Макарию, что отец Азария томит себя голодом.

Отец Макарий сказал ему: «Зачем ты это делаешь?»

Старец ответил: «Может быть, Господь простит мне за это хоть нечто из грехов моих многих».

Игумен с той поры приказал русским наблюдать, чтоб старцу Божию подавали пищу как следует.

Одежда его была вся заплатанная, такая, что если ее бросить – никто не польстится поднять. Белье такое же. Старец никогда ничего не просил у игумена: заметят сами, дадут

– благодарит, не заметят – говорит: «Не стою я и того, что имею; может быть, Господь во что-нибудь вменит мне и это».

Был в обители инок, по имени Селевкий, великий ревнитель – не всегда и по разуму – чинов и уставов монашеских. Он не мог утерпеть, чтоб не сделать замечания тому или другому из братии, и случалось, что говорил резкости и отцу Азарии. Братия, уважавшая отца Азарию, говорил игумену: «Селевкий обижает отца Азарию».

Игумен отвечал: «Отец Азария – умный человек, не обидится».

И действительно, на вопрос о. игумена, что у них произошло с отцом Селевкием, отец Азария добродушно отвечал: «Ничего, батюшка; он мне – спасибо ему – только правду ведь сказал: как же можно на это обижаться?»

Да и Селевкий часто раскаивался в своих резкостях и искал примирения.

Жил лет 25 под самою горою Афоном старец Иларион, близкий духовный друг отца Иеронима. С ним жил другой старец – Савва. Оба приходили в обитель обычно в пятницу, говели и в воскресенье возвращались в свою келью. Раз пришли они в постный день, когда не положено пищи с маслом. Их угостили, однако ж, с маслом. Говорит Савва Илариону: «Отче, сегодня день постен». «Что дают, то и едим, – отвечает тот.»

Подают вино. Старец вкушает и от вина: «Велят – надо пить!» – говорит он.

После сего Савва, отозвав угощавшего, сказал: «Напрасно вы угощаете старца: ведь он после одной чашицы вина не станет и воды пить два-три дня».

Так строг был к себе отец Иларион. И вот что поведал мне отец Иерон об этом старце. Это было пред великим искушением для всей обители их, когда греки восстали на русских и решили было изгнать их.

«Раз, во время всенощного бдения, какое-то необъяснимое чувство повлекло меня из церкви. Выхожу, прислушиваюсь – ничего не слышно. Иду около храма по направлению к Введенской церкви и вижу: идет старец Иларион.

Вдруг он остановился, как бы в созерцании чего-то, стал усиленно полагать поклоны и потом пошел ко мне навстречу. Увидев меня, он быстро сказал: «Позови геронта», т. е. отца Иеронима.

Я повиновался и пошел в церковь сказать старцу.

Обычно отец Иларион никогда не вызывал старца из церкви. И на сей раз старец ответил мне: «Скоро кончится служба».

Но я сказал, что отец Иларион почему-то желает немедля видеть его. Старец понял, что случилось что-то необычное: он тотчас приложился к чудотворной иконе Богоматери, перекрестился и вышел.

Отец Иларион ждал его и встретил словами: «Обитель вашу ждет великое искушение, но Царица Небесная покроет вас – не бойтесь!»

И тут же рассказал свое видение, только что ему бывшее. Он видел весь двор монастырский, наполненный бесами, сам князь тьмы был виден среди их; но в высоте небесной появилась Матерь Божия, Которая обошла весь монастырь, остановилась над храмом Введения и, покрыв обитель Своим покровом, стала невидима. Духи тьмы исчезли, яко исчезает дым.

Вскоре после сего и началось то великое искушение, которое всколыхнуло весь Афон и доставило столько скорбей русским инокам, но которое милостью Царицы Небесной послужило к славе Божией и дало первый толчок к основанию на Кавказе святой обители Ново-Афонской.

Был монах Антоний детски открытая душа. Раз было с ним искушение: уехал было в Россию. Но из Константинополя вернулся в обитель. «Ну, куда я гожусь в России? – говорил он, умоляя старцев принять его обратно. – Нет уж, буду жить здесь!»

Он редкий день не докучал старцам отцу Иерониму и отцу Макарию жалобами на самого себя. Придет, говорит:

– Отче, вот такой-то обозвал меня так-то.

– Ну, а ты что ему сказал?

– А я выбранил его так-то. Помири нас, отче! Иногда это бывало глубокой ночью.

– Подожди мало, отче: скоро заутреня, – говорит игумен. Но отец Антоний просит примирить теперь же.

– Ну, хорошо, поди, позови его сюда, – скажет старец.

Антоний бежит в келью обиженного, тот уже спать лег, но он будит его:

– Игумен зовет!

Идет инок к игумену, не зная, что случилось.

– Вот Антоний говорит, что обидел тебя – помиритесь! – говорит игумен.

– А я и забыл, батюшка, что он говорил мне, – скажет обиженный.

– А помнишь, мы встретились вот там-то, ты сказал то-то, а я тебе то-то, – напоминает Антоний.

Тот припоминает. И оба кланяются друг другу в ноги и уходят умиротворенные.

Поистине малые детки Божии! Вот о таких-то и сказал Господь: аще не будете яко дети, не внидете в царствие небесное.

И умирают такие с детской преданностью воле Отца Небесного. Приходит отец Антоний к игумену, ждет его у дверей, не поднимаясь на лестницу:

– Благослови, отче, в больницу – умирать хочу!

– Бог благословит – поди отдохни; не отвезти ли тебя на больницу?

– Нет, отче: сам дойду, вот к тебе-то подняться было трудно, я тебя тут поэтому и ждал. Денька три полежу, а на четвертый и умереть благослови.

И идет в больницу, лежит там три дня, а на четвертый приходит игумен навестить больных, подходит к нему, и Антоний говорит:

– Отче! прочитай мне отходную!

– Что это ты надумал?

– Умереть благослови, батюшка!

Пристал, просит, отец игумен берет епитрахиль и требник, читает канон на исход души, благословляет старца и уходит. Но на лестнице его нагоняет послушник:

– Батюшка! отец Антоний умирает!

Игумен возвращается, но отец Антоний уже Богу душу отдал!.. Говаривал старец, отец Иероним, когда старцы ему говорили, что Антоний часто докучает ему разными мелочами:

– Если бы побольше было в братии таких, как Антоний, хорошо бы было! Да, хорошо бы было, теплее жилось бы на свете, если б люди, именующие себя христианами, помнили Христово слово о детской простоте веры, о детской кротости, незлобии и смирении! Тогда и Господь руководил бы нас ко спасению не яко мудрых и разумных, но яко младенцев, открывая нашей простоте тайны Своего небесного Царствия.

Обращаюсь паки к Новому Афону.

Вначале я уже упомянул о горе Иверской. Она лежит к северо-западу от монастыря. Вершина ее на высоте 150 сажен над уровнем моря; оттуда чудный вид на море, на окрестные горы, на прибрежную узкую долину Абхазии. Подъем очень крутой: чтобы подняться в экипаже, надо сделать 17 поворотов, ибо дорога проложена зигзагами по уклону горы. На самой вершине – развалины древнего храма греческой постройки, как полагают, не позднее VI века. Уцелели стены храма, среди коих поставлена часовня. В алтарной абсиде по стене прикреплены цементом остатки древности, и какой древности! На одной плите стоит 437, а на другой 554 годы! Все кресты – греческие: нет и признаков восьмиконечия. На надгробных камнях читается имя архиепископа Михаила. Здесь предполагается построить храм в честь Иверской иконы Богоматери.

Я обошел все мастерские, осмотрел все храмы, стоял, сколько мог, службы Божии и прислушивался к пению иноков. Это – самое простое пение, но оно все проникнуто таким чувством веры и упования, что с ним не могут идти в сравнение никакие изысканным напевы столичных хоров. Душа поет – вот что хочется сказать об этом пении!..

Очень сожалею, что по крайне болезненному состоянию не мог быть на утренних Богослужениях, которые начинаются в 2 часа. В трапезе был и беседовал с братией. Не был я и в пещере, где, по преданию, уединялся св. Апостол Симон Кананит во время гонений. Но дважды посетил храм на месте его мученической кончины и отслужил тут панихиду о своем незабвенном евангельском старце Епископе Геннадии, здесь почивающем.

С теплым чувством расстаюсь я с этой тихой обителью, которая, как маяк на берегу житейского моря, ярко освещает жизненный путь для православных людей не только этого края, но и всей России. Восемь дней провел я здесь, в сравнительно глухое время, но видел тут православных людей и из холодного Петербурга, и с теплого юга, и из центральной России. Все они видимо выносили отсюда добрые впечатления, все освежались душой под сенью еще юной, но уже величественной обители, которую по всей справедливости можно бы называть лаврою Закавказского края. Никогда не забуду я сердечного приема, оказанного мне достопочтенным отцом настоятелем, архимандритом Иероном, который встретил меня на пароходе с распростертыми объятиями, по-родному, и все время заботился о немощи моей, спаси его, Господи! Спасибо и добрым братьям, которые видели во мне родного им по духу человека и старались оказать мне всячески внимание.

Да цветет и благоукрашается святая обитель сия не только внешним благоукрашением, но – что несравненно важнее – духовною жизнью, подвигами самоотвержения и любви к Богу и ближним. Живо еще монашество на Руси, дышит еще дух христоподражательного смирения, дух истинного понимания его задач, а если так, то и Русь еще жива, еще не забыла заветов своих, и, Бог даст, молитвами смиренных иноков, а наипаче молитвами преподобных отцов, в подвиге иноческом просиявших, дух правый снова обновится в ней, и снова восстанет она в смиренном величии Православного Царства.