Новые материалы и труды о Патриархе Никоне

Параграф I II III IV V VI VII

Быстрое возвышение и неожиданное падение замечательных деятелей вызывают вполне понятное внимание со стороны историков, и чем загадочнее представляется это явление, тем более возникает предположений и догадок, имеющих целью объяснить ближайшие причины рассматриваемого факта. Но если даже более близкие к нам события подобного рода (напр. падение Сперанского) порождают целую литературу исследований, записок, воспоминаний, мелких заметок и разъяснений, тем естественнее доискиваться причин в более отдаленных от нас событиях, которые не всегда представляются достаточно ясными и определенными по самому характеру существующих данных. С другой стороны, более близкое изучение этих фактов убеждает в том, что основные причины данного события все-таки кроются не столько в частных и мелких явлениях, сколько в более глубоких общих условиях, как бы неотразимо влияющих на весь ход развивающейся драмы, в котором первые оказываются лишь подчиненными, дополнительными подробностями, хотя нередко и выступают на первый план. В этом отношении, быть может, имеет свое значение замечание Гервинуса, что, «при всей неполноте наших сведений, остается то утешение, что общий вид фактов, все существенное в них, не может подвергнуться значительным изменениям от новых документов по ближайшей к нам эпохе, что историк легко можетъ впасть в ошибку, преувеличивая значение неизданных источников только потому, что они новы, и значение дипломатических свидетелей потому, что они, как лица посвященные в дипломатические тайны, могут верно разсуждать о случившихся событиях».

Впрочем, в настоящем случае, мы не имеем в виду исключительно последнего рода материалов; мы не коснемся во всей полноте и того вопроса, который тесно связан с накопившимися за последнее время документами. Наша цель другая. Указав, как стоит этот вопрос теперь в науке, мы остановимся на некоторых его чертах, дополняющих ту или другую сторону в общей характеристике занимающей нас личности.

Продолжительная церковно-политическая распря, возникшая между «тишайшим» московским государем Алексеем Михайловичем и его «особенным другом», «всевластным» патр. Никоном, и сопровождавшаяся тяжким заточением этого последнего, не могла не оставить глубокого следа в сознание современников; она, перешла в ближайшее потомство и решалась сообразно с тою или иною точкой зрения на принципиальные отношения обеих сторон, а это само собой служит подтверждением, что эти последние играли здесь преобладающую и даже решающую роль и имели существенное значение.

Под влиянием управления церковью двумя такими властными патриархами как Филарет и Никон, которые пользовались официальным титулом «великого государя», в XVII веке слагается мнение, что патриарх есть «второй государь, первого государя бóльшие», и сам Алексей Михайлович, в своих представлениях, не допускал даже сравнения между «царем земным и великим светильником, прославленными, Богом»¹. В своем религиозном смирении, он делал даже больше: перед патр. Иосифом царь кланялся до земли и однажды поцеловал его в ногу, как сам заявляет в письме к новгородскому митрополиту Никону (будущему патриарху²).

Есть некоторые аналогии в положении в начале царствования Алексея Михайловича и диаметрально противоположного ему по характеру – царя Ивана Грозного. Оба они начали править при неблагоприятных условиях; но недовольство народа администрацией, пожары и бунты в Москве и областях привели обоих их к публичному признанию существующих злоупотреблений, созванию земских соборов и созданию, при участии представителей Земли, нового законодательства: в XVI в. – Судебника, в XVII – Уложения. И Иван Грозный, и Алексей Михайлович почувствовали на первых порах потребность в крепкой нравственной поддержке – при Иване Грозном является Сильвестр, при Алексее Михайловиче – патр. Никон. Существенные разногласия по вопросам о власти привели в обоих случаях в будущем к печальному разрыву – к опале Сильвестра и его приверженцев. Но вот какой вывод сделал Иван Грозный на основании предшествовавших событий: «Священство не должно вмешиваться в царские дела, говорит он; дело монахов – молчание; иное правление царей и иное святителей». Библейскими примерами, доказывает он своему противнику, что как только власть доставалась в руки жреца или священника – царство приходило в упадок. «Или ты хочешь того же, что случилось с Грецией, подчинившейся игу турок?» спрашивает он Курбского и отвечает: «Нет царства, которое не разорилось бы, будучи в обладании попов»³. Несколько позже, в самый разгар опричнины, Иван Грозный еще раз почувствовал потребность обратиться к нравственной поддержке – он призвал на митроп. престол иг. Соловецкого монастыря Филиппа⁴, но уже на известных условиях; Филипп нарушил их – и пал в этой неравной борьбе⁵.

Еще до возведения на патриарший престол, пользуясь своим неограниченным влиянием на царя, Никон успел уговорить последнего сделать торжественное перенесение в Успенский собор мощей – патриархов Иова и Гермогена и митр. Филиппа. Ссылаясь на пример визант. императора Феодосия II, который, по преданию, посылая за мощами Иоанна Златоуста, обращался с молитвенною грамотою к оскорбленному его матерью святому, Никон убедил и царя отправить с ним в Соловецкий монастырь такую же грамоту к м. Филиппу, в которой царь умоляет последнего разрешить его прадеду Иоанну согрешение, нанесенное неразсудно завистию и неудержанием ярости, причем преклоняет пред ним сан царский за прадеда своего, согрешившего и покаявшегося тогда⁶, а спустя год, в Успенском соборе, при мощах того же м. Филиппа, после отказа Никона принять патриаршество, царь Алексей Михайлович, «простершись на земле и проливая слезы со всеми окружающими», умолял Никона не отрекаться от избрания, и Никон согласился – под условием, что все будут почитать его как начальника и отца, дадут ему устроить церковь по его намерению и будут послушны ему во всем⁷. Между тем современное законодательство стремилось установить «равный суд» для всех гражданских дел, не исключая и духовенства, подчиненного Монастырскому приказу, в котором рядом с духовными лицами заседали и светские члены, постепенно вытесняющие первых. Духовенство утрачивает свои судебные прерогативы и подчиняется надзору воевод⁸. Но тот же царь Алексей Михайлович вынужден был делать уступки и в пользу монастырских имуществ, и в пользу духовного суда, и есть известие, что уже в 1654 г. он разослал по всем воеводам выписки из греческого Номоканона и велел судить по ним уголовные дела⁹. Эта мера совпадает с временем наибольшей силы патр. Никона, когда сам царь находился в походе против Польши, а Никону был поручен надзор за управлением, а известно, что Никон много раз докучал царю, чтобы он искоренил «проклятую книгу» – Уложение¹⁰; он не допускал судить даже низших духовных лиц в общих приказах¹¹; а по некоторым показаниям, он вмешивался во всякие царские дела и в гражданские суды; в приказы посылал указные памяти: всякие дела, без повеления государя, из приказов брал; вотчины отнимал; людей и беглых крестьян к себе принимал¹². Действия эти вытекали как из самого положения патр. Никона, так еще более из его теоретических воззренй на свою власть.

В своих «Возpaжениях на вопросы боярина Стрешнева митр. Паисию Лигариду и ответы Паисия» Никон развивает, следующие мысли: патриарх есть образ самого Христа, глава церкви, князь людей¹³ и потому другого «законоположника» он не знает. Из области этой власти патриарха не исключаются и епископы. Только смерть патриарха делает его место свободным; патриарха не могут судить ни миряне, ни даже епископы, как его подчиненные. Только собор патриархов, вполне согласный с церковными правилами, компетентен для произнесения над ним приговора; в противном случае и он может быть оспариваем. Суд патриарха безаппелляционен, на него нет суда. Обращаясь затем к современному положению церкви, Никон жалуется, что государь «расширился над церковью и весь суд на себя взял»; тогда как, напротив, многие дела и даже обида словом должны были-бы подлежать церковному суду. С другой стороны, Никон не хочет предоставить светской власти никакого вмешательства в церковные дела. Предоставление же некоторых материальных благ служителям церкви со стороны светской власти вовсе не обязывает этих последних благодарностью к ней: «и мы за милостыню царскую не будем кланятися.... так как примет (царь) за то сторицею и живот вечный наследит»¹⁴, пишет он.

И в мнениях церковных писателей, предшествовавших Никону¹⁵, высказывались иногда мысли о превосходстве духовного сана над светским; но Никон формулировал их резче и определеннее. «Священство царства преболее есть.... Насколько небо земли честнейши..., как капля дождя от тучи разнится или как земля от неба отстоит, так царство разнится от священства.... священники не только князей и местников, но и самых диадемою увенчанных бóльшую честь прияли, так как престол священства на небеси есть, царь же помазывается от архиереев» и т. д. Свои мнения он подкрепляет то примерами из Ветхого завета¹⁶ и византийской истории, то завидным согласием, господствовавшим между Михаилом Федоровичем и п. Филаретом, то даже подложною грамотою Константина Вел., на которую он так часто ссылается в своих «возражениях»¹⁷. Наконец вот как представляет он взаимные отношения обеих властей: «Всемогущий Бог, когда сотворил небо и землю, тогда повелел светить двум светилам: солнцу и луне, и через них показал нам власть архиерейскую и царскую: архиерейская власть сияет днем, власть эта над душами; царская над предметами видимого мира, меч царский должен быть готов на неприятелей веры православной; архиереи и духовенство требуют, чтобы их защищали от всякой неправды и насилия, это обязаны делать мирские люди. Миряне нуждаются в духовных для душевного спасения; духовные нуждаются в мирянах для внешней обороны; в этом власть духовная и светская не выше друг друга, но каждая происходит от Бога»¹⁸.

Личные качества Алексея Михайловича, конечно, еще более поддерживали в Никоне уверенность в неприкосновенности его прав и власти. Если справедливо, что название «тишайший», впервые употребленное в отношении Алексея Михайловича, было лишь подражанием западно-европейскому титулу «clementissimus», явившимся под влиянием иностранного элемента при московском дворе (оно продолжало употребляться в церковной практике до Петра Вел.¹⁹, то личные качества ц. Алексея Михайловича, о которых с редким единодушием говорят нам и русские (Котошихин), и иностранные известия, едва ли не были приняты здесь во внимание²⁰. В такой оценке их сходятся все позднейшие историки и писатели, касавшиеся характера ц. Алексея Михайловича²¹.

Составляя прямую противоположность по характеру властному патриарху, царь Алексей, любил отрешаться от стеснявших его условий власти, вменять ее даже ни во что в сравнении с другими, высшими целями. «Добиваюся зело того, писал он в интимном письме своему другу Матвееву, чтоб быть не солнцем великим, а хотя бы малым светилом, малою звездою там, а не здесь»²². В своих отношениях к Никону он старался оставаться на почве условий, установленных торжественным договором, и повидимому надеялся провести законную границу, удовлетворяющую этим требованиям. «Я боюсь патр. Никона, отвечал он одному диакону, который просил у него позволения служить вопреки запрещению Никона. Чтó, если он отдаст мне свой жезл и скажет: возьми и управляй сам священниками и монахами? я не противоречу тебе в распоряжениях твоими любимцами или в командовании войсками, зачем же ты идешь против меня в делах, относящихся до священников и монахов»²³.

Вполне понятно, что Никон был ревнив к своей власти и потому не охотно уступал желаниям царя даже в период наилучших их отношений, если эти желания противоречили его взглядам: так, он отказался отлучить двух лиц (полк. Поклонского и Феодосия Василевича, архим. слуцкого), изменивших царю во время польского похода²⁴ – средство, обычное в то время и к которому нередко прибегал сам Никон.

Походы на Казань и Ливонию отдалили Ивана Грозного от его ближайших советников, познакомили его с новыми лицами, развили в нем бóльшую самостоятельность²⁵. Подобная же перемена произошла в ц. Алексее Михайловиче во время походов 1654–56 гг. Иван Грозный не задумался сразу порешить с неугодным ему представителем духовной власти; Алексей Михайлович, по свойству своего характера²⁶, стал систематически удаляться и избегать своего бывшего друга; тем не менее он ясно высказал созревшее неудовольствие, послав кн. Юр. Ромодановского сказать патриарху, что царь гневается на него за то, что он именуется великим государем и чтобы он впредь так не писался и не назывался²⁷. Очевидно вопрос был поставлен на ту почву, на которой он и должен был разрешиться. Остальные подробности так называемого «дела Никона», происходившие на пространстве 1658–1666 гг., были лишь добавлением, частностями этой главной темы, вполне зависевшими от характера главных действующих лиц: то, что для Ивана Грозного было делом одного момента, от ц. Алексея Михайловича потребовало нескольких лет. В письме к митр. Никону по поводу смерти п. Иосифа, царь откровенно сознается, что у него и на уме не было устранять Иосифа от престола, и даже подумать ему об этом было страшно: «прости святый владыка, прибавляет он, хотя бы и еретичества держался, то как мне отставить его без вашего собора»²⁸. Так и поступил потом царь, когда Никон не нашел другого более удобного выхода.

Понятно, как должен был отнестись Никон к утверждению и ограждению своих прав, когда почувствовал, что они вполне находятся в его власти. Еще до его патриаршества, лица имевшие случай служить с Никоном выражались: «лучше бы нам на Новой Земле за Сибирью пропасть, нежели с новгородским митрополитом»²⁹. Впоследствии Никон сам сознавался, что он наказывал иногда и «рукою помалу за дело»³⁰. Приэтом, конечно, столкновения на почве права и власти были неизбежны и очевидно не могли быть мягки.

Оставляя в стороне отдельные эпизоды и мелочные пререкания, вполне понятные и неизбежные в этой многолетней распре, заметим только, что царь Алексей Михайлович вышел из нее хотя и с тяжелым чувством, но победителем. В своих ответах восточные патриархи, согласно с Номоканоном определили, что патриарх должен подчиняться своему государю, как наместнику Божию и обладающему высшим достоинством; он не должен вмешиваться в светские дела; в противном случае он подлежит лишению своего сана и не достоин даже имени христианина³¹. Тем не менее царь Алексей Михайлович сам искал нравственного примирения с Никоном.

Уже в самый день отъезда Никона в Ферапонтов м. он просил низложенного патриарха дать благословение ему и всему его семейству, следовательно, видел в нем не только простого монаха, каким был уже тогда Никон, после приговора над ним собора. Никон отверг тогда это обращение, но в сентябре 1667 г. он дал благословение и прощение, причем подписался патриархом, а в 1668 г. царь не утвердил определения духовного собора (в котором участвовали и вост. патриархи) об отягощении участи Никона³². Однако, надежды последнего на освобождение и восстановление прав не сбылись тогда, при всем внимании к нему Алексея Михайловича³³, а в следующее затем царствование участь его сначала была даже отягощена (по заключении в Кирилло-Белозер. мон.). Не получая долго ожидаемого прощения, Никон утратил чувство меры, как видно из донесений и показаний о его жизни в ссылке, если конечно признать хотъ незначительную долю истины в этих последних³⁴.

ХVIII век был неблагоприятен для выяснения дела Никона. Суровые приговоры «Духовного регламента» против «бывших у нас замахов» прежде всего имели в виду Никона, а торжество защитников «соборного правления» над сторонниками восстановления патриаршества не могло содействовать смягчению этих отношений³⁵. Начиная с историка В.Н. Татищева³⁶ до церковного историка прот. и катехизатора Московского университета Петра Алексеева (в цар. Екатерины II), действия Никона вызывали одно осуждение. «Философский век Екатерины II не только по политическим, но и по теоретическим соображениям, был враждебно настроен против каких-бы то ни было притязаний духовной власти, как доказали дело Арсения Мацеевича и переписка Екатерины с Вольтером, вызванные им, в защиту единовластия³⁷. Даже м. Платон в своей «Краткой церковной рос. Истории» (изд. 3-е, II, 196–204) двоится в окончательном выводе и не дает решительного суждения о Никоне, хотя он и читал подлинное следственное дело о нем, хранящееся в Синод. библиотеке, к которому дважды отсылает читателя.

Долгое время, за отсутствием печатных материалов, историкам приходилось пользоваться или иностранными известиями или случайными данными: так поступил между прочим В. Н. Берх, автор истории царствования первых трех Романовых (он пользовался Олеарием, Мейербергом, Страленбергом), объясняющий исход дела Никона лишь властолюбием патриарха³⁸. Более широкое пользование материалами принадлежит, конечно, позднейшему времени.

Уже архиеп. Филарет (черниговский) обратил внимание на значительное участие бояр в разрыве между царем и патриархом и негодование, вызванное против Никона исправлением церковных книг, как имевшая, по его мнению³⁹, главное место в исходе этой борьбы. С. М. Соловьев подробно развил первое из этих положений (История России, т. XI, 256–257), но ему удалось впервые воспользоваться подлинными актами Государственного архива и материалами Синод. библиотеки в Москве и изложить весь ход дела в последовательном его развитии, причем симпатии автора оказались не на стороне патриарха, а на противоположной ему⁴⁰. Автор истории почти совершенно устраняет книгу Шушерина (житие патр. Никона, его клирика⁴¹, как источник; он следует в своем рассказе оффициальным документам, а с другой стороны с большим доверием относится к сочинению Паисия Лигарида о Никоне, его открытого противника. Следуя же последнему источнику, Соловьев обвиняет Никона и в наклонности к папским стремлениям⁴².

Труд Соловьева вызвал в свое время обширные критические замечания со стороны Н. И. Субботина⁴³. Но, возражая автору истории России, последний все-таки признает, что IV-я глава ХI-го тома ее, посвященная делу Никона, без сомнения самая занимательная часть его книги; он признает вполне естественными и симпатии автора, так как, по мнению рецензента, личность Никона действительно не симпатическая (предисл. 1–3). С другой стороны, Субботин возражает против исключительного доверия Соловьева к оффициальным источникам и указывает на материалы хотя частного характера, но весьма важные для всестороннего исследования вопроса. В своих возражениях, он старался выяснить непривлекательную роль в этом деле Паисия Лигарида и значение его сочинения о Никоне. Наконец, он также признает, что в деле Никона решался и решился коренным образом вопрос о сравнительном превосходстве властей церковной и гражданской (стр. 175–177).

Почти одновременно личность патр. Никона возбудила большой интерес в англгийской церковно-исторической литературе, в трудах двух ученых – Пальмера и Стэнли. Взгляды их находят свое оправдание с одной стороны – в современном религиозном движении, обнаружившемся преимущественно в среде ученых Оксфордского университета, а с другой – в известном направлении мыслей обоих авторов. Оба они притом побывали в России.

Вил. Пальмер, можно сказать, преклоняется перед личностью и характером московского патриарха. «Чем более мы изучаем характер Никона, тем менее находим оснований обвинять его в каком-либо из тех недостатков, которые навязаны ему его врагами. В нем не было ничего похожего на незнание или забвение различия и пределов между гражданскою и духовною властью, никакой склонности к морскому или духовному надмению». В труде автора Никон является великим подвижником, горячим поборником прав церкви и мучеником за ее независимость. Затем, рассматривая деятельность Никона в сфере преобразования нравов духовенства и исправления церковных книг, автор видит в нем образец истинного реформатора, достойный того, чтобы все почитатели Лютера и Кальвина короче познакомились с ним.

«Вот истинный реформатор говорит Пальмер; не человек из низших рядов общества, возбуждающий народ желчными воззваниями против властей, но епископ, первенствующий иерарх великого государства, который, по чувству долга, принимает на себя инициативу при введении справедливых и необходимых реформ»... Представляя далее в таком же идеальном свете отношения Никона к его противникам и после низложения, автор высказывает даже пожелание, чтобы церковь воздала памяти своего патриарха тоже самое воздаяние, которое было сделано Златоусту и м. Филиппу по их смерти и чтобы имя Никона было присоединено к именам св. мм. Петра, Алексия, Ионы и Филиппа⁴⁴.

Но Пальмер идет еще далее в своем увлечении личностью Никона. Он посвящает много лет на изучение материалов о нем на русском и других языках, переводит их на англиский язык и печатает вместе с своими соображениями о деятельности патр. Никона и последcтвиях его низложения в 6-ти больших томах⁴⁵, в которые вошли целые сочинения из материалов, относящихся к Никону, и большие отделы из трудов и исследованию, посвященных этому предмету; акты, извлеченные из печатных изданий, и неизданные документы, нахедящиеся в Синодальной библиотеке.

Префессор Оксфордского университета Арт. Стэнли⁴⁶ не представляет подобного поклонения Никону, но тем не менее и он находится под сильным обаянием личностью патриарха. В Никоне, как человеке, он видит, вопреки Пальмеру, представителя нравов своего века, страны и воспитания; но и он судит о Никоне преимущественно как о реформаторе. Характеристика его отличается замечательною рельефностью и художественностью, хотя страдает во многом преувеличениями и односторонностью.

«Неоспоримо, говорит Стэнли, Никон есть величайший характер в летописях русской иерархии; и даже между деятелями всей восточной церкви немного можно указать таких, которые могли бы сравниться с ним как церковные политики. Фотий в IX и Златоуст в IV стол. в некоторых отношениях напоминают нам судьбу Никона. И это сходство охотно может быть принято за доказательство тождества принципов, которые в течении шести столетий одушевляли две главные отрасли восточной церкви. Он был русский Златоуст, но он был также, в грубых размерах, русским Лютером и русским Вольсеем. Конечно разность здесь гораздо заметнее, чем при сравнении с патриархом константинопольским. Через всю глубокую мглу, которая лежит над ним можно однакож разглядеть оригинальный характер человека, соединяющего с своенравным упрямством переросшего, избалованного ребенка, редкий юмор и неутомимую энергию западного политика. В ряду портретов, представляющих иерархию древней России, его фигура первая оставляет в нас впечатление индивидуальной оригинальности. В разных монастырях, которыми он управлял, его угрюмая физиономия смотрит сверху на нас своими гневными глазами, с нахмуренными глубоко бровями и красным цветом лица. Длинные первосвященнические одежды, хранимые как памятник его пышности, рисуют перед нами величественную статуру его, не менее семи футов, черта общая многим из знаменитейших соплеменников Никона». При всем том и Стэнли, подобно Пальмеру, не находит в действиях Никона ничего похожего на принципы Бекета или Гильдебранда и других пап…

Никон, по словам Стэнли, был первым русским реформатором; но при этой параллели мы не должны ожидать прямой реформации учения или философии. Такой реформации никогда не было ни в одной отрасли восточной церкви.... Тем не менее Никон был первый великий восточный иерарх, за исключением одного Кирилла Лукаря, который понял, что настало время дать жизнь обрядовым церемониям и нравственное направление набожным людям русской религиозности. Хотя Стэнли признает, что эти реформы слишком незначительны «по нашим западным понятиям» и скорбит за Никона, что его великие силы ушли на исправление мелочных подробностей в обрядах, которые могут быть открыты только при помощи микроскопа; но он старается найти им оправдание и указать в них свою хорошую сторону. Признавая же в самом характере Никона задатки вызваннае им неудовольсвия, Стэнли замечает: «Он враждовал с грубым дворянством и невежественным клиром, а не с царем. Разрыв его с Алексеем произошел вследствие чисто личных причин. Мы довольно слышим и знаем о гражданских и иерархических столкновениях в Западной Европе; не будем же переносить их в историю простой и очень естественной ссоры между двумя друзьями, с которою первые не имеют ничего общего.... В минуту неудержимого гнева Никон решился на жертву, которой он не мог принести (отречение от престола); но его враги изловили его на слове».

Мало этого: Никона автор считает прямым предшественником Петра Вел. Он задает поэтому вопрос: что вышло бы, если бы Петр встретился бы с Никоном или Никон с Петром – нашли бы каждый из них себе союзника или соперника в другом? и связывает церковные реформы Петра с неудавшимися попытками и стремлениями Никона⁴⁷.

Между тем, в России этот вопрос подвергся более всестороннему изучению на почве исследования и издания материалов, проливших новый свет на многие стороны деятельности и так наз. дела патр. Никона. Так, из протоколов Археогр. коммиссии (за 1875 год) видно, что член ее Г.Ф. Штендман с этою целью занимался в Государственном архиве и составил сборник документов о нем, сообщенный потом пр. Макарию⁴⁸; а несколько позже материалами того же архива воспользовался в более обширном смысле Н.А. Гиббенет.

Плодом занятий последнего был объемистый труд, исключительно посвященный разбору его дела по оффициальным документам (Историческое исследование дела патриарха Никона. Ч. I, Спб. 1882, стр. 270; ч. II, 1884, стр. 1124), причем более половины его приходится на долю приложен, т. е. архивных документов⁴⁹.

Исходной точкой исследования г. Гиббенета, как и монографии Субботина, служат замечания на тот же ХI-й том Истории Соловьева и его мнения о Никоне, но новый исследователь выступает в данном случае с большим количеством архивных аргументов, а вместе с тем и с более решительными и даже тяжкими обвинениями против покойного историка. «Дело патр. Никона, говорит автор, описано в XI т. Истории России Соловьева по подлинным документам; но здесь многое пропущено, многое недосказано, а иное не так передано; в некоторых местах, где историк цитует письма Никона – он выберает то, что могло для него служит к обличению Никона в суровости выражений, в заявлении патриаршей власти и т. д., а где выказывалось совершенное смирение, прошение о мире и умиротворении церкви, эти места в истории выпущены». Мало этого: по словам исследователя, вследствие приведения этого обширного дела из прежнего вида (столбцов) в настоящий (последние были развернуты, расклеены и перенумерованы), столбцы оказались спутанными, перемешанными и неправильно перенумерованными. В таком виде дело это было передано в Государственный архив, где и пользовался им покойный Соловьев⁵⁰. Приведение дела в надлежащий порядок принадлежит уже новому исследователю, которому удалось таким образом открыть в нем много неизвестных до того времени документов, указать на встречающиеся у Соловьева смешения двух событий, хотя одного характера, но относящихся к разному времени; установить в изложении событий более точный хронологически порядок; наконец отметить иногда другой смысл в передаче фактов, вследствие пропусков в подлинном тексте и т. п. Таким образом весь первый том и отчасти второй изданного труда представляют ряд замечаний и возражений на историю Соловьева, от чего иного страдает самое изложение дела в его последовательном ходе и развитии. Во втором томе к ним присоединяются еще возражения автора на ХII-й том «Истории русской церкви м. Макария», также посвященный атому предмету.

Как и предшественник по возражениям на историю Соловьева, г. Гиббенет главным виновником в печальном исходе дела Никона и неправильном, освещении его характера признает участие Паисия Лигарида; но Субботин не склонен самого Никона считать безупречным: он называет его даже несимпатичным. Под пером Гиббенета Никон преображается уже в человека доброй души, простого, не хитрого и вообще благодушного, хотя и остается строгим администратором, а причиною невзгод, постигших патриарха, является собственно интрига. Более широкой постановки вопроса и освещения фактов автор не представляет.

Г. Гиббенет вполне согласен с митр. Макарием (ХII, 532) и архиеп. Филаретом (Ист. рус. церкви, пер. IV-й) в том, что раскол развился по удалении Никона и вследствие этого последнего, а при Никоне совсем было даже прекратился и едва ли обнаружился бы с новою силою (II, 464–465), еслибы он продолжал управлять церковью. Однако обстоятельства, сопровождавшие дальнейшее развитие раскола, не подтверждают таких предположений. В действительности наступившее затишье в раскольническом движении было только результатом временного удаления главных руководителей в патриаршество Никона, а не следствием искреннего примирения их или искоренения раскола, который уже тогда имел многих и весьма деятельных последователей⁵¹. Но возвратимся к нашей задаче ХII-й том «Ист. русской церкви» покойного м. Макария, занимающей такое же место в ряду церковно-исторических трудов, как История России Соловьева в ряду общих исторических сочинений, вышел в промежутке между появлением I и II тт. исслед. Гиббенета. Автор «Истории рус. церкви», как и автор «Истории России» широко пользовался рукописными материалами Моск. главн. арх. мин. ин. дел, Государственного архива в Петербурге⁵², библ. Московской синодальной и Москов. дух. академии, а также сочинениями, касающимися Никона (Павла Алепп., Паисия Лигарида и др.).

Если сочинение г. Гиббенета представляет ценный вклад в исторической литературе по богатству документальных приложений, то труд покойного митр. Макария имеет свои несомненные преимущества в другом отношении. Г. Гиббенет увлекся мелочною работою, представляющею, так сказать, комментарий на IV-ю главу труда Соловьева; из этой роли комментатора автор не вышел и в своем заключении II-го тома, где он попытался свести (не вполне) различные мнения о п. Никоне, существующия в литературе.

М. Макарий, напротив, по самому плану сочинения, должен был дать полную характеристику Никона и отнесся к своему делу с очевидною любовью. Входя в различные стороны деятельности патриарха, он старается осветить каждую из них своим взглядом и мнением. На страницах его истории мы находим подробные очерки жизни Никона до патриаршества (т. XI, 161–182); процесса его избрания в патриархи⁵³; отношений к западно-русской митрополии; исправления церковных книг и обрядов при Никоне; деятельности его как администратора и строителя монастырей; его церковного и домашнего хозяйства; весьма обстоятельное исследование причин разрыва между царем и патриархом; положения церкви и самого Никона по оставлении им патриаршества; распространения раскола при Никоне; наконец суда над ним и низложения с патриаршества. К сожалению внезапная кончина автора помешала ему довести свою монографию до конца, т. е. представить очерк жизни Никона в ссылке и его возвращение, совпавшее со смертью бывшего патриарха. Тогда труд пр. Макария представлял бы первую научную монографию о Никоне в ее полном виде, составленную почти целиком по неизданным материалам. По своему объему (со включением и относящегося к Никону в XI т.) монография эта обнимает теперь до 650 страниц.

По нашему мнению, пр. Макарий ближе других исследователей наметил существенные черты развития власти Никона и ближайшие причины последовавшего затем разрыва между царем и патриархом. «Во время царского отсутствия из Москвы (в польском и шведском походах, 1654–1657 с перерывами) могущество Никона, говорит автор истории русской церкви, достигло своей высшей степени. В нем привыкли видеть действительно великого государя, а не по одному имени, как-бы равного самому царю и высказывали это даже в печати. В предисловии к Служебнику, изданному в августе 1655 г., по благословению самого Никона, говорится, что Бог даровал России «два великие дара» – благочестивого и христолюбивого велик. государя ц. Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха; что оба эти «великие государи предстательствоваста» на московском соборе 1654 г.; что «богоизбранная сия и богомудрая двоица», по окончании собора, «повелеша» собрать в Москву древние св. книги, «богоизбранная сия сугубица» послали свои грамоты к цареградскому патр. Паисию; что, по получении ответа от Паисия, «благочестивая сия и богомудрая двоица» созвали новый собор в Москве и пр. В заключение предисловия читаем: «должно убо всем, повсюду обитающим православным народом восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабдение людем своим, сию премудрую двоицу, вел. государя царя Алексея Мих. и вел. государя св. Никона патриарха, иже.... праведно и подобно преданные им грады украшают, к сим суд праведен... храняще, всем всюду сущим под ними тоже творити повелеша... Тем же благословен Бог, в Троице святой славимый, таковых великих государей в начальство людей своих избравый! Да даст же им государем, по пророку, желание сердец их...; да возрадуются вси живущии под державою их..., и да под единем их государским повелением вси, повсюду, православнии народи живуще, утешительными песньми славити имут воздвигшаго их истинного Бога нашего»⁵⁴.

Пользуясь затем известиями архидиакона Павла Алеппского⁵⁵, автор истории русской церкви рисует перед нами всевластного патриарха в его личных отношениях к царю и боярам. Так, по поводу празднования (22 сент. 1665 г.) новоселья патриархом в его новоустроенных великолепных палатах, когда Никон получил множество подарков – от архиереев, монастырей, белого духовенства, купечества, бояр и др. лиц, царь от себя и своего семейства подносил подарки сам, много раз переходил через всю залу за ними, причем каждый раз сам кланялся патриарху⁵⁶ и произносил слова: «сын ваш царь Алексей кланяется вашему святейшеству и подносит вам» и пр., но от долгого хождения взад и вперед и ношения немалых тяжестей царь очень устал⁵⁷. Все присутствовавшие, особенно пришельцы из Сирии, были поражены таким изумительным смирением и услужливостью царя перед патриархом. Во время торжества победы русских войск под Вильною (1656), праздновавшегося царем в Саввином Сторожевсвом монастыре, первый тост был предложен царем за патриарха, а потом уже следовал за самого царя, а когда Никон возвращался из Иверского мон. в Москву, то царь еще накануне выехал за 20 верст от столицы, чтобы встретить его. По отъезде царя в шведский поход (1656–57), Никон был сделан полновластным распорядителем по всем важным и неважным делам, а потому бояре каждое утро являлись к нему с докладами и, если кто из них опаздывал к назначенному времени, то ему приходилось долго ожидать приема, иногда на сильном холоде, пока патриарх даст позволение войти к нему. Во время этих аудиенций бояре кланялись патриарху все вместе в землю, а затем, подходя к патриарху, каждый отдельно. Патриарх принимал их стоя и сам стоял. «Сколько мы могли заметить, говорит Павел Алеппский, бояре и сановники не столько боятся своего царя, сколько патриарха и даже гораздо более последнего⁵⁸». По словам того же Павла, Никон не соглашался быть патриархом пока царь не дал грамоты, что он не будет вмешиваться ни в какие духовные дела и что решения патриарха будут самодержавны, без противоречия и аппелляций⁵⁹. Таким образом патриарх сделался полным распорядителем при назначении лиц на духовные должности и царь признавался, что он боится вмешиваться в дела патриарха. «Все боятся его, говорит Павел; он страшный тиран для архиереев, архимандритов, для всего духовного чина и даже для людей сильных, состоящих на царевой служббе⁶⁰».⁶¹

Сообщая подробности об управлении Никона, о патриарших приказах, о его строгостях к духовным лицам, Павел прибавляет, что при каждом приказе существовала темница со множеством железных цепей и больших деревянных колодок⁶². В обширной патриаршей области Никон, по представлению митр. Макария, являлся полновластным распорядителем и резво отличался тем от всех других епархиальных архиереев. Он был изъят из ведения Монастырского приказа со всеми служащими при нем людьми, со всеми своими монастырями и крестьянами, на основании Уложения. Кроме того, вопреки Уложению, воспрещавшему патриарху, архиереям и другим духовным лицам умножать недвижимые имения посредством покупки, царь дозволил Никону приобретать новые земли и вотчины, как на его собственное имя, так и для трех новых, основанных Никоном, монастырей. И уже в скором времени по своем основании, монастыри эти превзошли многие другие даже древнейшие обители. Так, Иверский монастырь владел множеством деревень, соляных и рыбных озер и т. п.⁶³; за Крестным монастырем⁶⁴ числилось 819 крестьянских дворов, а монастырь Воскресенский (Новый Иерусалим) обеспечен был именами (частью пожалованными самим царем, а частью купленными Никоном) едва ли не более, чем монастыри Иверский и Крестный⁶⁵.

«Три монастыря патр. Никона, говорит м. Макарий, это три памятника его чрезвычайного могущества» (XII, 262–263). Монастыри его «строения» не причислялись к домовым монастырям патр. кафедры, а принадлежали ему лично, были его собственностью. И все вотчины их составляли, отдельно от патр. вотчин, особую обширную область, в которой являлся он лично полноправным владельцем и хозяином.

Предприняв устройство на широких основаниях трех новых монастырей, Никон достиг того, что государь приписал к ним 14 монастырей с их вотчинами и угодиями; все они находились в епархииях других архиереев (тведокого и новгородского) и таким образом перешли из-под их власти в ведение Никона; точно также к нему перешли и все приходские церкви, числом до 50, находившиеся в вотчинах Никона и приписанных к ним монастырей, с чем соединялись право суда, известные пошлины и дани. После падения Никона на него было подано много жалоб от этих архиереев и монастырей, и собор 1667 г. нашел жалобы эти справедливыми и потому возвратил все приписные монастыри и церкви подь власть местных архиереев, а Никона признал виновным в том, что он поступал в этом случае вопреки церковным правилам и не обьявлял тех правил государю, через чтó и вводил его в недоразумение⁶⁶. Между прочим, из «росписи в обидах патр. Никона» видно, как распоряжался последний в приписанных к нему монастырях и церквах: «Да в прошлом 1667 г., читаем в ней, св. Никон патриарх в городе Старице соборную каменную церковь разрушал, и тот камень возили в Воскресенский монастырь зимним путем наши домовые крестьянишки, сто подвод»⁶⁷.

Точно также, на соборе 1656 г. Никон достиг уничтожения старой Коломенской епархии, близкой к Москве и перемещения епископа Александра во вновь открытую Вятскую епархию. После этого Коломенская еп. была присоединена к патр. области. «Не без основания, говорит пр. Макарий, подозревали Никона, что он хотел только воспользоваться имуществом и вотчинами Коломенской кафедры и увеличить доходы своей епархии, а с другой стороны показать свое неблаговоление к еп. Александру, тайно враждовавшему против новоисправленных книг, переместив его из благоустроенной и обеспеченной епархии в новую, где долго не было своего помещения ни у епископа, ни у его свиты, и на прокормление его дана была только одна вотчина – Бабинский стан да Предтеченский монастырь в г. Котельниче. Александр неохотно покорился новому своему назначению»⁶⁸. Замечательно, прибавляет пр. Макарий, что Никон даже иноземных митрополитов называл только своими сынами, а не братьями⁶⁹. Таким образом против Никона расло неудовольствие и в среде высшего духовенства на почве его власти и отношений.

В административных делах Никон был строг и неумолим. Для наблюдения за духовенством он имел своих подъяков и стрельцов, т. е. своего рода полицию, по выражению м. Макария, и низшее духовенство жаловалось на тяжесть своей экономической зависимости, усиливавшейся от притязательности строгих исполнителей воли патриарха⁷⁰.

«Недолго управлял церковью п. Никон, говорит пр. Макарий: всего шесть летъ. Но надобно удивляться, как и шесть летъ мог он устоять на высоте своей святительской кафедры. С самого вступления на нее, он принялся за исправление церковных книг и обрядов на основании древних греческих и славянсвих рукописей, и вел дело с такою горячей ревностью и непреклонностью воли...⁷¹, а между тем при том грубом невежестве, какое господствовало у нас, при всеобщей слепой привязанности к церковным обрядам, как будто в них заключается самая вера, протест нашел себе тайное сочувствие во всех слоях нашего общества и всюду возбуждал неприязнь и ненависть к Никону. А те крутые и суровые меры, какие поспешил он употребить против своих врагов, только еще более усилили общее сочувствие к мнимым страдальцам за веру и ненависть к их гонителю»⁷². К числу таких крутых мер автор относит и распоряжение Никона относительно образов латинского письма, бывших тогда в употреблении (как выскабливание ликов святых, выколотие глаз и публичное посмеяние⁷³).

Заботясь об исправлении книг и обрядов, Никон старался самому служению придать особенную торжественность; с ним обыкновенно служило несколько митрополитов и архиепископов, а число всех служащих доходило от 30–75 чел.; но и здесь обращает на себя внимание следующая особенность: епископы и митрополиты становились обыкновенно не рядом с ним, а вместе с архимандритами и священниками. Пока были в Москве патриархи антиохийский и сербский, Никон приглашал и их к своему служению, но всегда первенстовал между ними, не смотря на то, что патр. антиохийский в иерархическом порядке занимал высшее место⁷⁴. Самая служба при Никоне была чрезвычайно продолжительна (иногда по 7 часов, или с раннего утра до сумерек), так что Павел Алеппский неоднократно восклицает: «Боже даруй ему умеренность! чтобы сказали мы, если бы в наших странах было это? какое удивительное терпение и крепость. Души наши изнемогли от этой продолжительности; спаси и сохрани нас, Господи»! При этом пр. Макарий дает подробный очерк пышности и великолепия одежд Никона, его богатых саккосов, митр и вообще облачения, пользуясь письменными и вещественными данными Моск. синод. библиотеки и ризницы⁷⁵.

Представив весьма подробный и обстоятельный свод данных, указывающих на действительные причины так наз. «дела патр. Никона», пр. Макарий замечает: «Впрочем как ни далеко простиралась власть патриаршая⁷⁶ в лице Никона, она никогда резко не выступала из пределов по отношению к царской власти. Никон помнил, что он подданный государя, обращался к нему, когда считал нужным, с челобитьем и не обнаруживал прямо никаких чрезмерных притязаний, когда все благопргятствовало его могуществу. Но обстоятельства изменились, когда он почувствовал себя в царской опале; тогда он уже не стеснялся ничем, чтобы высказывать свои притязания во всей широте, и не полагал никаких границ этим заносчивым притязаниям»⁷⁷. «Никон, говорит автор в другом месте, при всем уме, не умел поставить себя на такой высоте, как следовало бы, по отношению к своему царственному другу, не умел сдерживать своей необузданной гордости и властолюбия и с упорством оставался верен тому началу, которое высказал еще при избрании его на патр. кафедру, т. е. чтобы сам царь слушался его во всем, как патриарха. В самой дружбе с царем Никон желал быть лицом господствующими, и позволял себе такие действия, которые не могли не оскорблять государя, и, повторяясь нередко, неизбежно должны были вести к столкновениям, к размолвкам и взаимному охлаждению друзей, и наконец привести к разрыву». Автор полагает, что уже в момент избрания на патриаршество Никона, когда он вынудил царя пасть пред собою на землю и исторгнул у него клятву в беспрекословном повиновении его власти, было посеяно чувство горечи, которое не могло не проявиться потом у Алексея Михайловича, при более спокойном обсуждении этих отношений⁷⁸. Так, уже спустя год, Никон позволил себе открыто высказать резкий отзыв о царе⁷⁹, а по прошествии еще двух лет Алексей Михайлович заводит с Никоном горячий спор, по поводу произвольной отмены одного древнего церковного обычая, и позволяет в обращении к нему не менее резкий тон («мужик б… сын, глупый чeловек»⁸⁰. При всем том Алексей Михайлович оказался более миролюбивым и расположенным к снисхождению относительно Никона, нежели члены, присутствовавшие на двух бывших соборах (1660 и 1665 гг.), высказавшие весьма много горьких истин патриарху, которого они признавали даже единственным виновником церковной распри⁸¹.

Между тем Никон действовал совершенно в противоположном духе: то он предает анафеме митр. крутицкого Питирима, исполнявшего обязанности в отсутствие патриарха, что вызвало крайнее негодование со стороны архиереев⁸²; то грозит отдаться на суд папы⁸³; то его сторонники в Москве (греки) стараются подействовать в пользу Никона в Константинополе⁸⁴ и т. п. Но еcли и бояре, имевшие такую силу при Алексее Михайловиче, и высшая иерархия, враждебно настроенная против Никона⁸⁵, должны были оказать свое действие и влияние на царя, то не могли не поколебать последнего и многократные настойчивые заявления представителей раскольнического движения, становившегося уже тогда опасным (как Неронова, стр. 307, Аввакума, 602–614), а удаление Никона от дел придало этому движению новую силу и смелость⁸⁶).

Мы не станем следить за изложением автора о суде над Никоном, которое, хотя и представлено у него в весьма подробном очерке, но, быть может, не вполне в обработанном виде (как посмертная глава начатого ХIII тома), а заметим только, что автор неоднократно делает свои заключения по поводу показаний Никона и отмечает в них неверности, противоречия и явныя несообразности. Симпатии автора очевидно не на стороне подсудимого⁸⁷.

В окончательном своем выводе – митр. Макарий соглашается с мнением черниговского еп. Лазаря Барановича, участвовавшего в суде и подписавшего протокол соборного определения. «Бывшего патриарха, писал он Киево-печерскому архим. Иннокентию Гизелю, низложило собственное его упорство. Он самовольно отказался от престола всенародно, в виду клира и народа, сложил с себя патриаршеския отличия, и что он сам отказался, в том дерзновенно и признание учинил, слагая причину удаления своего с престола на гнев царский; но смирение все бы победило». Изложив затем вкратце вины Никона (в том числе и факты его сурового управления), а также и поведение его на соборе, Лазарь Баранович замечает: «Зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слуха. Я страдал и издыхал от ударов переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило»⁸⁸.

Пр. Макарий на столько считал вопрос об исправлении книг важным в биографии п. Никона, что дал нам отдельное исследование о нем (Патриарх Никон в деле исправления церк. книг и обрядов Прибавл. к Твор. св. отц. 1881,116 стр. и отд.⁸⁹ и тому же вопросу посвятил свое специальное исследование граф А. Гейден (Из ист. возникн. раскола при п. Никоне, Спб. 1886, 71 стр.⁹⁰. Деятельность п. Никона по этому вопросу нашла полное одобрение у обоих авторов, а гр. Гейден задался при этом мыслью снять обвинения с патриарха в его отношениях к противникам по этому делу. Между прочим, он обратил внимание на причину вражды, поднятой ими против Никона. Так, по поводу одного из писем Неронова к ц. Алексею Михайловичу, автор очерка замечает: «Это место письма очень важно, как указание на то, что Неронов, а следовательно и его единомышленники, видели в церковных исправлениях Никона дело, руководимое греками⁹¹, а потому обвиняли патриарха в ереси, приписываемой иноземным инокам, виновникам нововведений⁹². Неронов, в бытность свою в Москве, мог лично убедиться в том, что почин и руководство исправлениями давались грекам и малороссами, заменившими прежних справщиков. В то время многие греки приезжали в Москву за милостыней и поражали русское духовенство, привязанное к обрядности, своим небрежным отношением к ней и нравственною распущенностью. В подтверждение же своей точки зрения на участие греков в исправлении книг автор приводит слова старца Арсения Суханова, сказанные в 1650 г. иерус. патр. Паисию: «Ваши греческие книги правят в Венеции и в англ. земле, а в них напечатана самая главная римская ересь: «и в Духа св., иже от Отца и Сына исходящего». Такия книги следовало вам сожигать»... И далее: «Книги вам печатают в Венеции и учиться вы ходите в Рим и дидаскалы у вас оттуда, навыкшие там еретическим обычаям. Все доброе бывшее у вас, перешло, благодатию Христовою к нам в Москву»⁹³.

Признавая всю важность этого вопроса, можно пожалеть, что автор не вошел в более близкое исследование его. Весьма важное свидетельство в этом отношении представляет показание ученого монаха и библиографа своего времени – Сильвестра Медведева в его «Известии о новоправлении книжном», изданным недавно по спискам И. Публ. библ. (быв. Синод. биб.) и Рум. м. (собр. Ундольского) С.А. Белокуровым⁹⁴. В первой части его мы находим сведения об исправлении книг при п. Никоне, проливающее новый свет на это дело и на возникновение самого раскола.

Собором 1654 г. было определено править богослужебные книги по древним греческим и славянским рукописям: «а справщики наши (при Никоне), говорит Медведев, оставивше греческие древние самые книги, начаша правити с новопечатных у немец греческих книг. А в сем предисловии книги Служебника пишут они, еже ону с греческими древними и славенскими рукописменными исправиша и во всем согласиша и народ православный увещают, во еже бы оный той книге, яко достоверной, верили и не в чесом не усомневалися, зане справлена с древних греческих рукописменных и славенских книг. А та книга Служебник правлена не с древних греческих рукописменных и славенских, но снова у немец печатной греческой безсвидетельствованной книги, у нея же и начала нестъ и где печатана неведомо». Автор «Известия» прибавляет, что это подтверждено было письменно справщиком Афонской горы архим. Дионисием и книга с его подписью хранилась в Типографской библиотеке и сохранилась до сего времени⁹⁵.

Со своей стороны издатель сочинения Медведева замечает: «Нам удалось найти и самый оригинал Служебника 1655 г., о котором говорит Медведев. Эта «греческая у немец печатная бессвидетельствованная книга, у нея же начала несть и где печатана неведомо», сохранилась до нашего времени там же, где хранилась во времена С. Медведева, в книгохранительнице на печатном дворе – в библ. Моск. синод. типографии (№ 18 новый и № 2619 старый). Это евхологий, напеч. в 1602 г. в Венеции. У него действительно нет начала или заглавного листа и одного листа оглавления; нет и конца, так как последние листы оторваны... О месте печaтaния этого евхология узнается из последнего листа, наклеенного на внутренней стороне второй половины переплета. Во времена Медведева этот лист или был заклеен или Медведев не видал его. «Словеса бранная», которые написал на нем архим. Дионисий, сохранились и до нашего времени (см. в прилож. к «Известию»). После нескольких, несогласных между собою изданий, Служебник был рассмотрен на соборе 1667 г., исправлен и вновь издан с двумя увещаниями. По замечанию того же издателя сочин. Медведева справщики при патриархе Никоне даже не могли исправлять книги по древним рукописям, так как из 498 рукоп., привезенных с Востока Арсением Сухановым, только 7 (3 евхол., 3 устава, 1 часослов) были богослужебного содержания⁹⁶.

Таким образом дело исправления книг при Никоне в «Известии» С. Медведева представляется в ином виде. При этом, как замечает его издатель, нельзя не обратить внимание на согласие последнего с показаниями, существующими у раскольнических писателей (диак. Федора, Саввы Романова, Савватия и др.), достоверность которых подлежала сомнению⁹⁷. Между тем Медведева нельзя заподозрить в сочувствии к раскольникам; напротив, он относится к ним сочувственно, тогда как к п. Никону он высказывает уважение и хвалит его мысль исправить богослужебные книги. Даже в замеченных отступлениях он старается оправдать Никона тем, что «коварнии человецы прежде лестными своими словесы прельстиша св. патр. Никона, начаша самую ему правду об исправлении книг предлагать, а делом самым ино промышлять, хотя все нашли древние греческие и славянские книги правильными и с них узаконили править».

Тем не менее, издатель сочинения Медведева, признавая важность и научное значение сведений, сообщаемых последним прибавляет: «На сколько они справедливы покажут дальнейшие исследования. Если известия Медведева об этом вопросе справедливы, тогда объясняется многое непонятное в первоначальной истории раскола и даже отчасти и самое появление раскола»⁹⁸.

Есть впрочем одна весьма существенная черта сближения во взглядах на этот предмет С. Медведева и его противников – это свойственная обеим сторонам ненависть к грекам: у раскольничeских писателей главным образом в справщику – Арсению Греку, у С. Медведева – к братьям Лихудам, против которых и направлена вторая часть его повествования об исправлении книг⁹⁹.

Замечательно, что сам Никон далекво не был ригористом в этом отношении. От своих противников он требовал только покорности власти. Так, когда состоялось у него примирение с Гр. (I.) Нероновым и последний заметил патриарху, что греческие власти не хулят старых Служебников то Никон отвечал ему: «обои-де добры, все-де равно, по коим хощешь, по тем и служишь», – слова, дающие даже право м. Макарию считать этот момент началом единоверия в русской церкви¹⁰⁰.

Впрочем, есть основание полагать, что вопрос об исправлении книг при Никоне будет обстоятельно рассмотрен в новом наследовании г. Н.Ф. Каптерева, издавшем пока начало своего труда: «Патр. Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов» (Моск. 1887, вып. I, 175 стр., оттиск из Прав. Обозр. за 1887, №№ 1, 2, 4 и 12; продолж. в Прав. Обозр. 1888, № 1¹⁰¹).

М. Макарию не суждено было закончить свою монографию о п. Никоне описанием его жизни в ссылке. Пробел этот пополнен в последнее время исследовянием прот. П.Ф. Николаевского: «Жизнь п. Никона в ссылке и заключена после осуждения его на московском соборе 1666 г.», основанным главным образом на неизданных документах подлинного следственного дела п. Никона, часть которых, относящаяся ко времени его заключения, находится в Москов. синод. библиотеке, большая же часть в Государственном архиве¹⁰². Мы не будем входить в подробности этого обширного очерка из жизни Никона, а отметим лишь существенныя его черты¹⁰³.

Патриарх Никон был доставлен в Ферапонтов мон. с такой быстротой как ездили обыкновенно гонцы, отправляемые «на спех». «Так, говорит автор, началась для бывшего патриарха тяжелая и тревожная жизнь в ссылке и заключении, продолжашись около 15 лет. Тягости и тревоги ее происходили от многих причин, скрывавшихся частью в личном характере Никона, частью в окружавшей его обстановке, в приставленных охранять его лицах, в отношениях к нему государя и высших правящих сфер, наконец в современном ему ходе общественной жизни всего Московского государства.... Пока был жив царь Алексей Михайлович, действия врагов Никона ни имели большого успеха: царь часто не давал хода их жалобам и доносам. Весь вред этих доносов со стороны врагов Никона ограничивался тем, что слабый характеров государь стеснялся в своих отношениях к Никону, сулил ему перемену на лучшее и не исполнял своих обещаний: отправлял к нему послов с разными благожиланиями и словесными приказатями, переменял приставов, стеснявших Никона, но не давал им в руки никаких письмeнных инструкций и полномочий, которыми бы они могли вполне заручиться. От того тяжелое положение Никона в ссылке еще более увеличивалось.... Такая неопределенность в положении еще более мучила Никона. Неудовлетворенный в своих стримлениях и беспокойный отовсюду, он во все время своего заключения при царе Алексее Михайловиче попеременно или впадав в раздражение, открытое резкое порицание всего его окружающего или переходил к мелочным придиркам, жалобам на свое состояние и унизительным просьбам из-за вещей малозначащих. По смерти ц. Алексея Михайловича, с переменою придворных партий, против Никона тотчас выступили все силы, враждебно к нему относившиеся; собраны были ложные доносы, поданные против него в прежнее время; доносы эти вошли в один обширный по объёму и сильный по содержанию и краскам обвинительный акт, по которому Никон без следствия и суда был переведен в более тяжкое заключение из Фeрапонтова мон. в Кирилло-Белозерский»¹⁰⁴. Как известно, Никон получил освобождение незадолго до своей кончины.

Под влиянием тяжких, окружающих обстоятильств и личных взглядов на свое положение, Никон переходит из одной крайности в другую, лишившись под конец и той господствующей черты своего характера, которою он достаточно обладал во время самой борьбы. В этом отношении он значительно уступает прямому последователю его идей – Арсению Мацеевичу. Прежде всего необходимо заметить, что Никон не переставал отвергать авторитет соборного суда над ним и считать себя патриархом, а просьбы и мольбы ц. Алексея Михайловича еще более подкрепляли его в мнении о возможности снова возвратить потерянную власть¹⁰⁵. В своих обращениях к царю, Никон то напоминает о своих многократных проклятиях, произнесенных над ним, то обещает полное прощение, когда он возвратит его из ссылки. Переход от тесного заключения к свободному доступу к Никону усилил прилив в монастырь преданных ему лиц, всегда любопытствующей толпы и даже местных властей, но привел потом лишь к печальным последствиям для самого Никона (так как с этим соединялось почитание его как патриарха и рассылка Никоном людей с тайными поручениями), выразившимся в новом надзоре за ним и строгих розысках лиц, прикосновенных к этим сношениям.

В связи с указанными обстоятельствами, Никон то отвергает дары, присылаемые царем, то принимает их и даже просит о материальной помощи. При нем состояла значительная свита (15) и не малое число рабочих людей (22); а вопрос о его содержании и столе играет весьма важную роль в его требованиях и жалобах. Эти жалобы и желания его весьма благодушно выслушивал царь Алексей Михайлович; а требовательность Никона вызывала неудовольствие со стороны монастырей, которые обязаны были доставлять ему все необходимое; Никон же вообще былъ весьма разборчив¹⁰⁶. Мало этого: с свойственною ему суровостью и настойчивостью он вызывает на свет даже старые дела (напр. о хлебе, оставленном им в Ферапонтовом монастыре еще во время приезда из Соловецкого монастыря, в 1652 г.), настаивает на следствиях и розысках и т. п. Понятно поэтому, что он немог пользоваться симпатиями как со стороны окружающей его братии, так и приставленных к нему лиц¹⁰⁷. И чем внимательнее были к нему в Москве, тем несговорчивее и суровее относился к последним Никон¹⁰⁸.

Пользуясь предоставленным доступом к нему посетителей, Никон принимает у себя и лечит больных, читает над ними молитвы, мажет их маслом, дает им разный лекарства: иногда к нему приходило до 40 и более чел. в день из окрестных мест, мужчин и женщин.Но по смерти Алексея Мих. эти сношения послужили материалом для нового дела против Никона¹⁰⁹, причем на него была брошена тень и в нравственном отношении¹¹⁰. В кирилловском заключении Никон прожил слишком пять лет (4 июня 1676 – авг. 1681 г.). Между тем с 1678 по 1680 г. ц. Федор Алексеевич успел пять раз побывать в Воскресенском мон. и близко познакомиться с устройством этого последнего, после чего он решился, даже вопреки возражениям п. Иоакима, изменить положение Никона, предоставив инициативу в этом деле его любимому монастырю: просьба об этом была подана за подписью 60 монахов¹¹¹; но в судьбе Никона, кроме того, близкое участие принимали влиятельная тогда при дворе тетка государя, Татьяна Михайловна, и воспитатель ц. Федора – С. Полоцкий († авг. 1680)¹¹². Таким образом вопрос о возвращении Никона в Воскресенск мон. получил свое разрешение, хотя ему и не удалось дожить до полного восстановления своих прав: он умер на пути, в Ярославль, 17 августа 1681 года, на 77 г. жизни¹¹³.

Автор рассмотренного нами выше сочинения главную причину продолжительных неудач Никона в деле освобождения видит в п. Иоакиме, лично враждебном бывшему патриарху, неприязнь к которому сохранялась у него до конца¹¹⁴. Оправдать п. Иоакима от этих упреков – старался автор другого специального исследования, о патриаршестве этого последнего – св. П. Смирнов (Иоаким патр. московский, М. , 1881, 247 стр.¹¹⁵. Он обращает внимание на то, что Никон продолжал называться патриархом и не хотел признавать в этом сане п. Иоакима («стану молить за великого государя и за вселенских патриархов, а за московского – молить Бога и патриархом его называть не стану»); тогда как п. Иоаким в вопросе об освобождении его стоял на канонической почве – на определении собора 1667 г. и невозможности разрешить Никона без согласия восточных патриархов, которые принимали участие в его низложеши. Отступление от этого канонического действия могло бы вызвать новые, усложнения со стороны сильного уже тогда раскола¹¹⁶. Кроме того, говорит тот же автор, освобождение Никона и признание его патриархом могло угрожать п. Иоакиму соперничеством и – церковною смутою. И опасения по этому поводу тем легче могли зародиться у п. Иоакима, что сам Никон никогда не переставал думать о себе, как о патриархе; мало того, он смотрел на себя как на страдальца за церковь Божию, а его почитатели даже прямо сравнивали его с Иоанном Златоустым и Игнатием, патр. константинопольским.... Легко могло случиться, что Никон, будучи признан патриархом от Иоакима, посягнул бы на его права, занял бы кафедру московскую. И предположение это, вероятное и само по себе, как согласное с действиями Никона и душевным настроением царей, становится почти исторически-необходимым, если мы обратим внимание на известие, передаваемое Татищевым в его истории, будто царь Федор Алексеевич по представлении учителя своего Симеона Полоцкого, который с п. Иоакимом великую злобу имел, умыслил учинить в России папу и четырех патриархов – в Новгороде, Казани, Ростове и Крутицах, в том числе папой быть Никону, а п. Иоакиму быть п. новгородским, и этот план С. Полоцкого, по тому же известию, едва не был даже приведен в исполнение, если бы не отвратил от сего п. Иоаким¹¹⁷. Он упросил всех любимцев двора вступиться вместе с ним для отвращения этого плана и, соглася их, велел Андрею Лызлову сочинить представление со многими обстоятельствами, показывающими не малый вред от этого плана для государства и план не удался¹¹⁸... Наконец автор монографии о п. Иоакиме старается оправдать и суровость отношений последнего к Никону. «Никон, говорит он, никак не мог помириться с своим положением, не хотел признать совершившегося торжества над ним его противников, шел против течения жизни, не обращая внимания на то, что тем самым он причинял соблазн людям, шел этим путем, не давая себе ясного отчета в цели, не рассуждая о том достижима она или нет. А после этого, кто может бросить слова осуждения в п. Иоакима, ограничившего героическую силу великого Никона, силу, направленную в сторону, прямо противоположную потребностям времени» (63–64).

Сверх того, автор смотрит на обоих представителей духовной власти так, что п. Иоаким оказывается понимавшим требования времени, а Никон – шедшим наперекор ему. «Не подлежит сомнению, говорит он, что для русского общества в то время наступала новая жизнь; оно стремилось освободиться от той опеки, в какой находилась прежде; пробуждавшаяся мысль хотела быть самостоятельной в своей деятельности и в своих стремлениях нередко переходила границы. Иоаким понял, что нужно было делать для ограждения интересов духовенства и церкви: не отрицая нового направления в обществе – он хотел, чтобы духовенство и церковь занимали свое место в общественной жизни; хотел помирить, соединить эти два элемента, которые в то время видимо не мирились между собой; из которых один – гражданский – даже хотел было поглотить другой – церковный. Что же? При таком положении вещей много ли было бы пользы для церкви и духовенства, если бы п. Иоаким освободил из заточения Никона и признал его патриархом, – Никона, которого низложила эта самая новая русская жизнь. Не думаем, чтобы вышла оттуда даже какая-нибудь польза» (стр. 61).

Остановимся еще на одном эпизоде в отношениях Никона, которого касается автор того же исследования.

Ссылаясь на соч. Берха (Цар. Алекс. Мих. I, 224), он говорит, что Никон хотел носить звание папы (по примеру восточных патриархов, писавшихся иногда папами) и что у него были даже заготовлены папские регалии (стр. 62). Но это известие заимствовано Берхом из показания униата Кульчинского, помещенного в Слов. дух. писат. м. Евгения (т. II, 121–122), который связывает его с напечатанною Никоном грамотою Константина Вел. и утверждает даже, что Никон предался в лоно католической церкви, не соглашался на войну с Польшей, а когда его дело приняло дурной оборот, то аппеллировал к папскому престолу.

Не говоря о хронологических несообразностях этого известия, необходимо иметь в виду, что Никон неоднократно обнаружил свое отрицательное отношение к католицизму (напр. к католической живописи, латинской музыке и т. п.¹¹⁹). Вернее будет допустить, что некоторые действия Никона (как напечатание грамоты Константина В., обратившее уже тогда на себя внимание в Москве и т. п.) и связи Никона с южнорусскими учеными позволяли католическим писателям видеть в том нечто бóльшее¹²⁰. С другой стороны самая распря патриарха с царем успела приобресть политически характер и тогдашние противники Москвы рассчитывали даже воспользоваться ею в собственных интересах¹²¹. Есть напр. указание, что в Воскрес. мон. делались правительством справки, об иноземцах, живших при Никоне¹²², а его бумаги подверглись просмотру, и это дает право некоторым заключать, что в настоящем случае доискивались – не было ли со стороны Никона измены; так как он находился в сношениях с Выговским, вpaждовавшим против Москвы и про Никона были распущены слухи, сохранившиеся у иностранных писателей, что Никон, когда был в силе, брал тайно деньги от польского короля и австр. посла Аллегретти¹²³. На таких, конечно, данных, создавались потом выводы, подобные сообщаемым Кульчинским. Как известно, враги Никона заподозревали его и в сношениях с сторонниками Ст. Разина, которые могли также питать виды на опального патриарха¹²⁴. Так, одновременно с этим в Рижской газете (19 ноября 1670 г.) появилось известие, что Никон будто бы был низложен за то, что позволил лютеранам, кальвинистам и папистам ходить в русские церкви и что он, собрав большое войско, хочет идти войною против царя, причем прибавлялись обидные для последнего выражения, за которые царь домогался через своего посла наказания у шведского двора¹²⁵. Очевидно, что все противники московского правительства усматривали в деле Никона выгодный для себя инцидент.

Соловьев в сообщении Татищева видит не более как слух¹²⁶; но близкая связь Никона с Симеоном Полоцким, без сомнения, оказала свое влияние на возникновение этого рассказа. На значение этой связи весьма правдоподобно в свое время указал Ю.Ф. Самарин. «Никон, говорит он, следуя тому же источнику, хотел для церкви независимости от государства в самом государстве, для патриарха – власти неограниченной, самодержавной, вообще замыслы его клонились к тому, чтобы основать в России частный национальный папизм. Эту мысль ясно высказала школа Никона. Но она была явным противоречием духу православной церкви; поэтому попытка осуществить ее не имела успеха... Вот почему рано или поздно Никон необходимо должен был пасть. Впрочем, если в этом отношении его стремление и подвергается осуждению, как стремление католическое, мы однако же никак не хотим сказать через это, чтобы сам Никон был под влиянием Западной церкви... Это тем менее вероятно, что Никон является везде ревностным противником западных мнений... В письма вост. патриархам сам он называл Алексея Михайловича латиномудренником и т. п. С именем Никона связывалось воспоминание о великой тяжбе двух властей, во многих отношениях не право, не безпристрастно решенной; не могла не сохраниться надежда снова поднять это дело и возвратить утраченное. Собор осудил Никона как лицо; патриаршество все еще стояло, и в памяти духовенства живо сохранялись его притязания.... Католическая школа овладела воспоминанием о Никоне для своих личных целей, навязала ему свои понятия и силилась оправдать его примером католическую теорию о необходимости единодержавия в церкви. Таким образом за великою тенью Никона затаился призрак папизма. Симеон Полоцкий, ученик Никона, славный в свое время ученый и проповедник, пользовавшийся особенною милостью Алексея Михайловича, и наставник царя Федора Алексеевича, задумал преобразовать нашу иерархию, четырех митрополитов возвести на степень патриархов, а главою над ними поставить Никона с титулом папы. Разумеется эта мысль не исполнилась; но из нее видно, как понимали патриаршество люди, воспитанные в преданиях Запада»¹²⁷.

Таковы в общих чертах данные, сообщаемые новыми исследованиями, касающимися преимущественно так называемого дела п. Никона. Но ими не исчерпывается еще вполне литература нашего вопроса¹²⁸.

И почитатели патр. Никона, и его противники признают в его характере крупные недостатки, неотразимо влиявние как на ход его борьбы с оппозицией, направленной против его власти и управления, так и на исход его собственного дела¹²⁹. Но дело Никона было само по себе крупным фактом, которого не могли не признать даже его враги, когда обнаружились все последствияя этого дела. «Когда судьба патриарха Никона была решена, говорит один из исследователей рассматриваемых событий, когда этот всемогущий человек, которого все так боялись, сошел со сцены, тогда некоторые из властей русских взглянули на совершившееся дело спокойнее и прямее, и к крайнему огорчению своему увидели, что, действуя так решительно и упорно против Никона, они действовали против самих себя, что в деле Никона с Алексеем Михайловичем решался очень близкий к ним вопрос, – вопрос о сравнительном превосходстве властей церковной и гражданской, увидели, что с падением Никона восторжествовала эта последняя, чему сами они так много содействовали, и что от этого можно ожидать в будущем многих неблагоприятных последствий для церкви… и они решились поискать средств исправить как-нибудь свою ошибку: стали просить, чтобы точнее были определены взаимные границы власти гражданской и церковной»¹³⁰. Понятно, что там, где решался столь важный вопрос, бывшй с одной стороны результатом прошедшего исторического развития, а с другой долженствовавший определить дальнейшие судьбы этих отношений, борьба обеих сторон – Никона и его противников – не могла отличаться мягкостью и взаимными уступками; но для того, чтобы сломить власть Никона понадобились – двойная оппозищя сверху и протест снизу, следы которых отразились и в современной, и в последующей литературе настоящего вопроса, и без сомнения много влияли на мнения и представления о главном действующем лице.

Независимо от того, в деятельности Никона была еще одна сторона, невольно привлекавшая к нему внимание историков и исследователей – это те образовательные цели, которым служил Никон и которые склоняли некоторых писателей видеть в нем прямого предшественника Петра В. Мы знаем, как смотрит на это дело Стэнли, задавший даже вопрос, чтобы сталось, если бы Никон и Петр встретились вместе? Точно также А.П. Щапов, в известном сочинении своем о Расколе, восклицает: «Удивительно ли, что Никон, этот истинно замечательный гений своего века, «световодитель», как называли его лучшие, просвещеннейшие современники, vir prudentia et auctoritate eggregius, как отзывались о нем иностранные наблюдатели внутренней жизни России 2-й половины XVII в., удивительно ли, что великий Никон, должен был испытать и встретить упорное противоречие и противодейспе со стороны отсталых, запоздалых ревнителей старины?»¹³¹¹³². И далее автор тесно соединяет церковную реформу Никона и гражданскую Петра Вел., вызвавшие против себя одни и те же враждебные элементы¹³³.

Действительно, в деятельности Никона есть элементы, свидетельствующие о более широких планах патриарха, чем одна борьба с отсталыми представителями раскола. Мы видели, что он готов был в этом отношении пойти на своего рода компромисс. С другой стороны, Никон устраивает училище в Москве с древними языками, приближает к себе южнорусских ученых и греков¹³⁴. Будучи еще новгородским митрополитом, Никон заводит типографию в новгородском Хутынском монастыре, а в бытность свою патриархом переводит из упраздненного тогда в Белоруссии оршанского Кутеинского мон. типографию в свой Иверский мон. Переселившиеся сюда старцы успели напечатать несколько книг с гравюрами на дереве своей работы; некоторые из них занимались переводами на русский язык литовско-польских хроник и других книг; заведена была переплетная мастерская; резьба по дереву составляла одно из занятий иверских старцев; здесь развивалось и процветало изразцовое дело, приложенное п. Никоном в широких размерах к внешним и внутренним украшениям соборного храма в Воскресенском монастыре и т. п.¹³⁵. В 1654 году москов. печатный двор был отдан в полное его ведение¹³⁶. Известна также любовь Никона к памятникам русского бытописания, свидетельством которой остались дошедшие до нас обширные летописные сборники (Воскресенский и Никоновский) с его собственноручными подписями; а его монастыри были снабжены значительными по тому времени библиотеками, многие из рукописей которых сохранились также с пометками руки патриарха¹³⁷. Предполагая приступить к систематическому исправлению книг, Никон собрал в Москву не только древние славянские переводы церковных книг, но и другие книжные сокровища из важнейших монастырей России¹³⁸, а с 1654 по 1662 г., с Востока, из разных монастырей, по стараниям п. Никона, было прислано 498 рукописей, в числе которых, кроме церковных книг, были древние писатели, византийские хроники, грамматики и т. п.¹³⁹, значительно обогатившие потом библиотеки Патриршую и Воскресенского монастыря. Наконец, в переписной книге домовой казны п. Никона описано около 1300 томов, в числе которых называется много греческих и латинских печатных и рукописных книг, как на бумаге, так и на пергаменте¹⁴⁰. Часть этих книг была приобретена Никоном на свои средства еще во время пребывания его в Новгороде¹⁴¹. Между тем, известный Епифаний Славеницкий много содействовал переводной деятельности при п. Никоне, не только в интересах церкви, но и на пользу гражданского просвещения: так, в 1653–57 гг. была переведена им и др. лицами замечательная Космография, с латин. языка, дополненная статьями о России¹⁴²; а в мае 1658 г. он же перевел для патриарха Никона дохтурскую книгу, за что получил 10 рублев¹⁴³. П. Никон покровительствовал и художествам, особенно церковной живописи и архитектуре. При дворе его, по словам Павла Алеппского, были свои художники и ремесленники по всем частям. В Воскресенский мон., для устройства храма, он призвал разных мастеров, в том числе и иностранных, и завел там целые мастерские, откуда в 1668 г. вызывал для себя ценных мастеров ц. Алексей Михайлович¹⁴⁴.

Все эти факты несомненно свидетельствуют, что Никон умел ценить интересы просвещения и трудно сказать, в каких чертах представилась бы эта сторона его деятельности, если бы она не была прервана столь внезапно в самом своем начале. Несомненно также, что на пути к реформе Петра В. деятельность Никона занимает весьма видное место¹⁴⁵. Не напрасно поэтому имя его соединяется с именем Петра В. в устах защитиков старины и в дальнейшем своем развитии эти оба течения сливаются вместе. При всем том, нельзя не заметить, что реформа Никона исходила из других начал, чем реформа Петра, а по главному вопросу, тесно связанному с делом Никона, взгляды Петра были прямо противоположны его мнениям.

В деле своей реформы Никон пользовался южнорусским и греческим элементами; Петр Вел. стремился сблизить Россию с западно-европейским миром, а греческий элемент вовсе не пользовался его симпатиями. И новый исследователь о патр. Никоне, признавая в нем «великий светлый ум», полагает однако, что в своей реформаторской деятельности он был не более как только продолжателем; что его заслуга состоит главным образом в том, что, при всей скудости пройденной им школы, он сумел понять и оценить силу и великую полезность тогдашних новых умствeнных движений в московском передовом образованном обществе, искренно и с увлечением примкнул к ним и потом, сделавшись патриархом, остался им верен, так, что не смотря на самые ожесточенные нападения на него, на целый ряд самых серьезных препятствий, которые ему постоянно ставили его темные противники, постарался приложить усвоенные им воззрения передового московского общества к жизни, осуществить их на самом деле¹⁴⁶. Но, признавая Никона, как реформатора, естественным порождением идей и воззрений передового московского общества времен п. Иосифа (при котором Никон познакомился с киевскими учеными, бывшими в Москве¹⁴⁷, автор того же исследования замечает, что Никон испытал потом наиболее сильное влияние от пришлых в Москву греческих иерархов, указания и советы которых имели существенное значение для реформаторской деятельности Никона, в духе греческих обрядов и чинов. Сначала, по своему положению при Алексее Михайловиче, он является ходатаем и покровителем за угнетенных турками гречан; затем он вполне подчиняется их авторитету, а наконец они сплетают уже ему пышные похвалы за его приверженность ко всему греческому и даже предсказывают Никону более заманчивую и видную роль на христианском Востоке.

«Решив исправить русские церковные ниги с греческих, решив русские церковные обряды и чины привести в полное соответствие с современными греческими, говорит тот же автор, Никон на этом уже не останавливается, а идет далее: он переносит к нам греческие амвоны, греческий архиерейский посох, греческие клобуки и мантии, греческие церковные напевы, принимает греческих живописцев, мастеров серебряного дела, начинает строить монастыри по образцу греческих, приближает к себе греков, слушает их, действует по их советам и указаниям, всюду выдвигает на первый план греческий авторитет, отдавая ему значительное преимущество перед вековою русскою стариною, пред русскими всеми признаваемыми доселе авторитетами». Свое увлечение всем греческим Никон неоднократно заявил и в своих грамотах, и открыто на соборе. «Ищем, держим вся и наипаче греческие законы и догматы», писал он конст. патр. Дионисию. «Хотя я русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие», говорил он на соборе 1656 г. По словам Павла Алеппского у Никона была врожденная любовь к грекам и к их церковному устройству и порядку. Греческие власти, бывшие в Москве в 1660 г., откровенно сознавались, что никто из прежних патриархов не полюбил так греков как Никон; а самый заклятый враг последнего, Паисий Лигарид, говорит, что Никон еще до патриаршества «гремел своею любовью к грекам». «Всем известно, пишет он, что ты (Никон) филэллин и одеянием, и обычаем, и почетом»¹⁴⁸.

Понятно, что тем самым Никон становился в крайне враждебное отношение к противникам этого влияния, еще недавно столь близким к нему и потому вполне рассчитывавшим на его покровительство и поддержку.

Весьма важными данными для оценки отношений Никона к религиозному движению, возникшему в это время и известному под именем раскола, а также к главным его представителям объясняющими нам весьма многое в происхождении и характере этого движения служат «Материалы для истории раскола за первое время его существования, изд. братством св. Петра митр.», под редакц. Н.И. Субботина (М. 1875–1887, 8 томов), заключающие в себе документы о лицах, судившихся на соборе 1666–67 гг., и акты собора; акты, относящиеся к истории Соловецкого мятежа; наконец многочисленные сочинения первых расколоучителей (Никиты Пустосвята, попа Лазаря, подъяка Федора Трофимова, инока Сергия, прот. Аввакума, диак. Федора Иванова, старца Аврамия и др.¹⁴⁹). Памятники эти изданы по рукописям библ. Синодальной, Типографской, И. Публ., Каз. дух. ак. и коллекциям гр. Уварова, Хлудова, м. Макария, Е. В. Барсова и др. Прежде всего необходимо заметить, что эти материалы представляют отрицательные данные для оценки личности и реформы п. Никона; однако и в них можно найти более или менее важные указания как для его характеристики, так и для освещения современных обстоятельств и событий, тесно связанных с религиозными отношениями, вызванными его реформою.

Вполне понятно, что в многочисленных сочинениях и челобитных, как коллективах¹⁵⁰, так и отдельных лиц, п. Никон является центральной личностью, на которую сыплются все вины со стороны его противников; а некоторые из этих статей свидетельствуют нам, с какою заботливостью собирались противниками Никона биографические сведения о нем, относящиеся даже ко времени до его патриаршества¹⁵¹. Здесь помещены целые трактаты, в которых рассматриваются все отступления, совершенные п. Никоном¹⁵². И такое внимание к личности последнего объясняется не одними только его реформами, которые без сомнения были столь близки интересам ревнителей, но в значительной степени их прежними близкими личными отношениями, игравшими в первоначальной судьбе раскола весьма важную роль.

До своего патриаршества Никон и сам принадлежал к этому кружку «ревнителей о вере», во главе которых стояли тогда Ф.М. Ртищев и царский духовник Стефан Вонифатьев; они еще прежде распоряжались епископскими кафедрами; они же прочили последнего в преемники п. Иосифу; но он отклонил от себя эту честь и указал на Никона, как на человека, вполне достойного занять патриарший престол¹⁵³. В последующих же невзгодах, постигших представителей раскола, эти последние видели измену Никона своему делу и кружку; в особенности их оскорбляло то, что они терпят гонения не от врага, а от своего «друга» и преданного им прежде человека. До своего патриаршества он принимал участие в их советах относительно поставления духовных лиц и вообще церковных дел; вместе с ними он разделял мнение, что гречане и малороссияне потеряли веру и добрых нравов нет у них¹⁵⁴. Будучи новгор. митрополитом, Никон поддерживал с главою этого кружка в Москве дружественные и интимные сношения¹⁵⁵. Понятно, как должны были почувствовать происшедшую перемену друзья Никона, когда он, обеспечив полным согланием царя и собора, неприкосновенность своих прав и реформ, изменил прежние отношения к ним, а Никон не способен был подчиняться требованиям «ревнителей» старины, подобно п. Иосифу, и это разочарование в действиях преданного им до того времени человека слышится во всех заявлениях и сетованиях их по поводу наступивших новых порядков¹⁵⁶. Близость этих лиц к Никону основывалась не только на единомыслии по известным вопросам, но и на других, более продолжительных и надежных связях. Прежние друзья его, как и сам Никон, были по происхождению нижегородцы и таким образом издавна знали друг друга¹⁵⁷; они сами указывают на эту связь; но разрыв с ними посеял непримиримую вражду со стороны их к Никону¹⁵⁸.

В глазах защитников старины идеальными эпохами представлялись с одной стороны время Стоглава, т. е. ц. Ивана Васильевича и м. Макария, а с другой – время Михаила Федоровича и п. Филарета¹⁵⁹. Лично они почитали и ц. Алексея Михайловича, который вступал с ними в весьма близкие отношения и допускал даже известную фамильярность, в сравнении с которыми суровость и недоступность Никона казались еще более чувствительными¹⁶⁰. Сторонники раскола считали поэтому ц. Алексея только «прельщенным от Никона еретика и отступника», почему сложилось даже сказание, что он при смерти познал неправду свою и отпадение от правой веры и покаялся¹⁶¹.

Связывая реформу Никона с прежде намеченными уже церковными недостатками, которые признавали и справщики в правление п. Иосифа, г. Каптерев замечает, что на этой почве выросли и quasi еретические воззрения Никона. «Никона, говорит он, породило и воспитало время и идеи его предшественника на патриаршей кафедре. Арсений же Грек был тут очевидно решительно не при чем: не Арсений Грек создал Никона реформатора, а Никон реформатор создал Арсения Грека, как книжного справщика»¹⁶².

При всем том, вопрос о греческом элементе в деле исправлений патр. Никона занимает весьма видное место, как и близкое участие в этом деле южно-русского элемента. В настоящем случае он имел такое же значение, как в период петровской реформы вопрос о преимуществах и необходимости для России западно-европейского просвещения и цивилизации. В ХVII веке уже вполне сложилось мнение, что Москва – этот «третий Рим», как называли ее русские книжники XVI в. («а четвертого не будет», прибавляет тоже сказание¹⁶³ – есть истинная представительница и преемница политического и религиознаго значения Византии. «Русские стремились занять в православном мире место греков, которые, по их мнению, уже потеряли право на первенство, вследствие своего уклонения от истинного благочестия¹⁶⁴. В известном отношении русские достигли своей цели. Они имели удовольствие видеть, что в Москву, как столицу православия, стекаются теперь самые разнообразные представители Востока, начиная с патриарха и кончая убогим старцем, что все они торжественно и единодушно признают Россию опорою и покровительницею всего вселенского православия»¹⁶⁵. «Все доброе, бывшее у вас, говорили русские книжные люди, проникнутые сознанием своего религиозно-политического превосходства, перешло, благодатиею Христовою, к нам в Мосвву... Когда в Царьграде был благочестивый царь, единый под солнцем, он учинил четырех патриархов да папу в первых, и те патриархи были в одном царстве под единым царем и на соборах собирались по его царскому изволению. А ныне вместо того царя на Мосвве государь единый царь благочестивый во всей подсолнечной, и царство его христианское Бог прославил. И устроил наш государь царь у себя, вместо папы, в царствующем граде Москве патриарха, а вместо четырех патриархов – на государственных местах четырех митрополитов: ино у нас в Москве возможно и без четырех патриархов ваших правит закон божий... Живут ваши четыре патриарха и без папы, когда он уклонился в ересь, так и мы ныне можем без вашего учения быть... Ныне патриарху вашему (константинопольскому) не только против римского, но и против московского епископа невозможно величаться. Напрасно вы хвалитесь, говорили уже русские книжники грекам, что мы от вас крещение приняли: мы приняли крещение от св. апост. Андрея, который из Византии приходил Черным морем до Днепра, а Днепром до Киева, а оттуда до Новгорода»¹⁶⁶.¹⁶⁷

Сами представители греческой Иерархии, в половине XVII в., указывали на предстоящую великую миссию для московского патриарха в Константинополе¹⁶⁸ и тем льстили самолюбию Никона; московского государя они величают императором и соответственными тому почетными титулами¹⁶⁹. Между тем, под влиянием более близких и частых сношений с греками, значение последних в Москве все более падает и уступает место другим влияниям¹⁷⁰¹⁷¹. Славянский патриот Крижанич на один уровень ставит, как врагов славянства, немцев, жидов, цыган, армян и греков, которые кровь из нас высасывают; а русские путешественники, издившие на Восток по церковным делам, возвращались оттуда с печальным сознанием о религиозном и умственном упадке греков. Лучшие силы их воспитывались на Западе, на чтó опять с укором указывали в России защитники старины.

Понятно, какое впечатление должно было произвести на бывших друзей Никона его увлечение всем греческим и он признавался потом, что это увлечение было главною причиною непримиримой вражды к нему со стороны противников его церковной реформы¹⁷². И в сочинениях первых расколоучителей, изданных в тех же «Материалах», самые тяжкие отступления, приписываемае Никону, относятся на счет греков. В этом вопросе крайние защитники старины сходятся с своими противниками – сторонниками западной реформы. «Лучше, братие, пишет старец Аврамий, старым грекам верить, а не нынешним плутам, турским святителем, которые меняют веру и продают на золотые и серебряные деньги и на соболи сибирские... В Афонской горе греки сожгли своих святейших четырех патриархов многосложный свиток, книгу, что писали к Феофилу царю-еретику и руки к нему приложили в 1465 г.... Те же греки и нашу русскую Псалтирь со следованием сожгли, и книгу Кирилла Иерусалимского сожгли, и иных не мало... А наши владыки ныне у них перенимают новые чины и уставы на соблазн всему христианству. Научат их греки и курять ести и табаку пити поеретически». В подтверждение своих слов эти писатели ссылаются то на пророчества (Сильвестра папы), то на свидетельства русских путешественников (Тр. Коробейникова, Арсения Суханова), побывавших на Востоке, о погибели веры в Греции, почему превратилось исхождение св. огня на гроб Господен «за нечестие их». Религиозное чувство их смущалось рассказами, что греки приняли от римлян разнополыя рясы, рогатые клобуки, а их епископы – рувава (?), по-немецки глаголемые манки, сверх церковной одежды надевающе, позолоченные скипетры и т. п.¹⁷³.

Уже одно участие в деле исправления книг при Никоне Арсения Грека подрывало доверие и к этим последним¹⁷⁴. Но враждебный Никону и вообще грекам Неронов, благодаря только тому, что Паисий Лигарид явился в Москве противником Никона, называет его то от Бога посланным для ниспровержения «затек Никона», то «правдоглаголивым Паисием¹⁷⁵». Столь жгучий характер приняла полемика, под влиянием борьбы обеих сторон.

Но венцом всех этих сетований зaщитниквов старых церковных порядков и обычаев против Никона является недавно открытое сочинение протопопа Аввакума «Толкование на некоторые псалмы¹⁷⁶», писанное в Иустозерске, в конце цар. Алексея Михайловича, в котором автор постоянно отвлекается от своей главной темы и дает полную волю своему перу, направляя все удары против виновников постигших его бедствий. Сочинение это до такой степени переполнено резкими выражениями и употребительными в то время «бранными» словами, что оказалось невозможным напечатать его вполне. Тем не менее и в этом скорее церковно-политическом памфлете, чем богословском трактате, попадаются иногда любопытные историческия черты.

Проникнутый, вполне понятным в устах сурового борца за раскол, негодованием против церковной иepapxии и не стесняющийся в подборе соответственных тому эпитетов, Аввакум скорбит, что «воли нет ему да силы, перерезал бы, что Илья пророк, студных жрецов всех» и т. д. «В Ферапонтове монастыре новый Валаам» и автор делает намеки очевидно по адресу Никона, показывающие, что и в отдаленном Пустозерске Аввакум находился au courant тех слухов, какие ходили в Москве на счет Никона, которому он, конечно, посылает тут же пожелания участи Амана. В отношении его автор не допускает даже никаких кротких мер. «Миленький царь Иван Васильевич» (т. е. Грозный) скоро бы указ сделал такой с.... А то чему быть»! При этом автор не щадит уже ц. Алексея Михайловича, однако он не считает его прямым виновником наступивших бед для своих друзей и их общего дела. «Ум отнял (Никон) у милово, у нынешнего, как близ его был. Я ведь тогда тут был, все ведаю. Всему тому виною сваха Анна Ртищева со дьяволом». С своей точки зрения сообщает Аввакум об обстоятельствах, сопровождавших избрание Никона на пaтpиapший престол: «Как-то при духовнике том Стефане вздыхает, как-то плачет... В окно из палаты нищим деньги бросает, едучи по пути нищим золотые мечет. А мир слепой хвалит: государь такой-сякой, миленькой, не бывал такой от века» (ср. у Шушерина, стр. 21). Не обошлось здесь, по словам Аввакума, и без влияния женского терема, по поводу чего он опять делает свои обычные замечания¹⁷⁷.

Понятно, что наступившие более тяжкие времена для раскола («на Москве жгут и по городам жгут», говорит Аввакум) указывают автору на близость кончины мира – любимая тема мистически-настроенных писателей того же направления....

«Как изведется Римская держава, так и беззаконник явится»¹⁷⁸, замечает Аввакум и, указав затем на признаки появления антихриста он продолжает: «исперва будет казаться людям кроток и смиpeн, милоcтив и человеколюбив: слово в слово, как и Никон, ближний предтеча его, плавать горазд. Я его высмотрел еще до мору того» (1654 г.¹⁷⁹). Таким же негодовaнием проникнуты отзывы Аввакума о Павле митр. сарском, за его склонность к премудрости альманашной и звездочетию, а любознательность этого епископа не подлежит сомнению, как видно из описи его замечательной библиотеки¹⁸⁰. Как известно, м. Павел посвящал свободные часы занятиям в Патр. библиотеке (ныне Синодальной в Москве¹⁸¹). При этом Аввакум не мог, конечно, позабыть и общих врагов – греков. Обращаясь к царю Алексею Михайловичу, он пишет: «Вздохни-ко по старому, как при Стефане (духовнике) бывало и рцы по русскому языку: Господи помилуй мя, грешного! А кирелейсон отставь; так еллины говоpят, плюнь на них. Ты ведь, Михайловичу русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах. Любит нас Бог не меньше греков; предал нам грамоту нaшим языком Кириллом святым и братом его. Чего же еще нам хочется лучше того? Разве языка ангельского. Да нет, ныне не дадут, до общего воскресения». И Аввакум выражает надежду, что сын ц. Алексея Михайловича отпустит на свободу всех страдающих за старые книги. Но он ошибся в своих ожиданиях. Печальная участь, постигшая как его, так и его сообщников, относится именно к этому времени.

В ином свете представляется личность патр. Никона в произведениях его почитателей. Уже вскоре по смерти патриарха появляется «Известие о рождении и воспитании и о житии св. Никона патриарха Московского и всея России» (около 1687 г.), написанное иподиаконом его И.К. Шушериным, потерпевшим вместе с ним¹⁸², разошедшееся во многих списках, как видно из описей разных библиотек. Кроме того, оно было несколько раз напечатано¹⁸³. Воспитанный Никоном и вполне ему преданный, Шушерин сообщает в своем труде не мало любопытных биографических данных, но труд этот написан в панегирическом тоне, притом у автора есть наклонность давать некоторым событиаям особенный, таинственный смысл. Труд Шушерина послужил материалом и вместе с тем основанием для следующих компиляций: 1) Начертание жизни патр. Никона, с портретом, архим. Аполлоса (изд. 4-е, М. 1845); 2) Патриарх Никон, Н. А. А. (Чт. Моск. Общ. ист. 1848 и отд., вместе с другими биогр. патриархов¹⁸⁴ и 3) Жизнь свят. Никона патр. Всероссийского, с портретом и рисунк. (первоначально в Страннике 1863, а затем отд. М. 1878, 372 стр. с прилож.), св. С. Михайловского. Сочинение это довольно обширно по объему; автор его пользовался рук. Воскр. мон. и Спб. духовной акад.; он познакомился с обширной литературою своего предмета; но цель автора – назидательная, а потому его книга не удовлетворяет строго-историческим требованиям; притом, как и соч. архим. Аполлоса, означенный труд почти вполне следует во взглядах на патр. Никона тому же – Шушерину. Необходимо еще прибавить, что архим. Аполлос состоял долгое время (1821–1837 г.) настоятелем Воскресенского монастыря, а книга о Никоне св. Михайловского издана тем же монастырем, которому таким образом и принадлежит честь возcтaновлeния памяти патр. Никона¹⁸⁵.

Списки жития Никона отличаются и в другом отношении, в статье об исцелении п. Никона. Мы видели, что Никон занимался лечением больных, посещавших его в Ферапонтовом мон. Больным Никон давал лекарства, которые он сам составлял из трав и солей, выпиcaнныx им из Москвы¹⁸⁶; но при Федоре Алексеевиче собор постановил все эти лекарства (коренья, травы, водки, мази) сжечь на огне и бросить в реку, чтобы от них ничего не осталось. Впрочем, Никон в своих целениях употреблял и рeлигиoзные средства. Краткий список исцелeнных Никон сам прислал царю Алексею Михайловичу, и он сохранился в Госуд. архиве. Затем записи об исцелениях встречаются также в числе приложений к некоторым (впрочем немногим) спискам жития Никона, Шушерина, и отдельно в рукописях некоторых библиoтек, но уже в более подробном виде, чем в показании самого Никона.

Записи эти носят заглавие: «Дела святейшего Никона патр., паче же рещи чудеса врачебная, яже содеяше жив сый во изгнании в Ферапонтове и Кириллове монастырях». Всех исцеленных по этим записям с 1673–1676 гг. насчитывается 132 чел., в числе которых оказывается 68 мужчин, 53 женщины и 11 младенцев¹⁸⁷. Большинство больных, конечно, было из Белозерского края, но, кроме того, многие приходили и из более отдаленных мест (Вологды, Заонежья, Ярославля, Костромы, Москвы, Твери и Новгорода); «по сословиям наибольшее число исцеленных Никоном приходится на долю крестьян (до 80 чел.), но были также люди торговаго класса, боярские дети, дворяне, духовныя лица. В одной рукописи Имп. Публич. библиот. таких чрезвычайных случаев показано за тот же период времени 194¹⁸⁸. Еще Шушерин отметил одну замечательную черту при погребении патриарха Никона¹⁸⁹; а в извлечении из того же Сборника Имп. Публ. библиотеки – напечатало четыре подробных сказания, связанных с именем Никона и относящихся к 1682, 1691, 1695, 1705 гг.¹⁹⁰; но в списках Воскресенского м. (отдельных житий) записи идут и далее. В последнее время «Дела св. Никона патриарха» изданы по списку Ундольского (Румянц. муз.), как более исправному, С.А. Белокуровым, который, кроме того, пользовался списками Воскресенского м. и приложил в конце – записи, относящияся к позднейшему времени¹⁹¹. Эти последние идут, начиная с 1863 по 1885 г., и относятся к ровным лицам, между прочим одна к старообрядцу¹⁹². Весьма замечательно, что раскольники до сих пор избегают селиться на расстоянии нескольких десятков верст в окрестностях. Воскресенского монастыря¹⁹³, а известия о чрезвычайных случаях, сообщаемых в указанных записях, производят на них сильное впечатлиние и влияюние даже на оставление ими раскола¹⁹⁴.

На этом мы можем остановиться. Представленный нами выше очерк материалов и трудов, посвященных характеристике личности и деятельности п. Никона, исчерпывает главнейшие стороны настоящего вопроса. Вместе с тем означенный очерк показывает, что большая часть рассмотренных нами трудов и изданий сосредоточивается на так наз. «деле п. Никона» и событиях, тесно связанных с ним, и, напротив, биографическая сторона оказывается менее представленной необходимыми данными и менее разработанной. Что же касается самой оценки деятельности п. Никона, то литература этого вопроса резко разделяется на два противоположных направления – благосклонное ему и отрицательное, которые в значительной степени исходят из симпатий и антипатий к принципам выставленным Никоном, и средствам, какими он проводил их в жизнь.

Между тем в изданных по настоящее время материалах накопилось уже достаточно данных, на основании которых становится возможным составление обстоятельной и всесторонне-разработанной монографии о п. Никоне. Полный свод и оценка свидетельств современников как русских, так и иностранцев, оказывающихся более многочисленными, чем обыкновенно пользуются ими, проверенных фактами личной деятельности и взглядами знаменитого патриарха, сопоставленных с разнообразными отношениями и интересами, с которыми приходилось ему соприкасаться или вести борьбу – религиозными, умственными, общественными и политическими, наконец дополненных многочисленными бытовыми чертами, выступающими с такою рельефностью в знаменательный период борьбы старого порядка с новым – такова, по нашему мнению, задача, предстоящая будущему исследователю, который решится посвятить на это свой досуг и труд, – задача, вполне заслуживающая внимания и сочувствия.

Январь 1888 г.