Подлинный Победоносцев

Разительным примером предвзятого мнения служат распространенные суждения о весьма выдающемся русском государственном деятеле XIX и начала XX веков статс-секретаре Константине Петровиче Победоносцеве, скончавшемся пятьдесят лет назад в С.-Петербурге 10 марта 1907 г.

Естественно, что злобным опорочением его занимались те, кому ненавистна была Православная Самодержавная монархия, неотрывность которой от самого бытия России Победоносцев исповедывал. Разрушительные силы знали, какого сильного врага имели они в лице этого глубоко идейного, исключительно умного и всесторонне образованного государственного мужа, способного словом, пером и делом отстаивать святую для него истину и разоблачать лживость и порочность тех, кто продолжали пагубное дело творцов «великой» французской революции. Ненависть к Победоносцеву гробокопателей России понятна.

Но тем непонятнее травля Победоносцева людьми, придерживавшимися, казалось бы, здоровых взглядов. Многие из них не умели оценить ту огромную положительную силу какую являл этот верующий христианин, крупный законовед, опытный и ревностный слуга четырех монархов и прямодушный советник трех из них, неустанно трудившийся на пользу и во славу Церкви и Российской Империи.

Близкий духом идеалистам-славянофилам, Победоносцев не замкнулся в своем петербургском кабинете, а стремился протянуть оттуда длинные и прочные нити во все уголки необъятной России, устанавливая тесные связи с людьми, не за страх, а за совесть самоотверженно трудившимися на местах. Был он лучшим другом С. А. Рачинского, променявшего профессорскую кафедру в Москве на плодотворную просветительную работу среди крестьян родной Смоленской губ. Всячески поддерживал он Н. И. Ильминского, скромного труженика, ученого миссионера, изучившего досконально магометанство и восточные языки и сумевшего проложить путь к душам, тянувшимся к Православию, простых татар казанского края, которых он поучал на их разговорном языке, побуждая тем и других насадителей веры следовать своему примеру. Крепкая дружба связывала Победоносцева с Ф. М. Достоевским, часто посещавшим его в обер-прокурорском доме на Литейном проспекте и ценившим его отзыв о подготовлен ных к печати произведениях. Приходил он в трудные минуты на помощь П. И. Чайковскому, – как старался помочь всем, в ком чувствовал истинный талант, направленный на служение добру, правде и пользе русского народа.

Правильное представление о Победоносцеве дают не только его научные труды, давшие ему звание почетного члена университетов московского, петербургского, киевского, казанского и юрьевского, члена французской академии; не только его замечательный «Московский Сборник», в свете которого ясно раскрывается печальная современность, им давно понятая; не только его проникновенные «Господские праздники» и многое иное, ранее опубликованное, но и то, что за последния десятилетия обнародовано о нем большевиками.

В 1923 г. последними издана была (2 т.) книга «К. Победоносцев и его корреспонденты: “Novum Regnum”. Туда вошло, по-видимому, то, о чем он писал 28 апр. 1893 г. императору Александру III: «Вашему Величеству памятно, что в первые годы Вашего царствования Вы оказывали мне близкое доверие. Следы его действительно хранятся у меня, но не в виде каких-либо записок. Это – разного рода бумаги, которые характеризуют эпоху с её волнениями, отчасти все то, что от Вас мне присылалось и записочки Ваши. С своих писем ничего у меня не оставляется, ибо я пишу все прямо набело. Все эти материалы никому, кроме меня, неизвестны, но я собрал их по годам в папки, коих имею несколько, с надписью: “Novum Regnum”. Вот – одно, что после меня останется в качестве исторического материала, – и все это я готов буду теперь сдать в безопасное место. Пишу об этом вот с какой целью. Я уже стар и вероятно недолго уже останусь – да и вообще слишком ¾ жизни уже прожито, а человек может умереть внезапно, и не хотелось бы мне, чтобы после меня жену мою тревожили розысками бумаг, имеющих политическое значение».

В 1926 г. напечатана еще одна книга: «Письма Победоносцева к Александру III», содержащая также письма к императору Николаю II и вел. князю Сергею Александровичу.

* * *

21 марта 1901 г. Победоносцев обратился со следующим письмом к императору Николаю II: «Ваше Императорское Величество. Не сомневаюсь, что и до Вас, как до прежних Государей, могут иногда доходить косвенным путем, через людей, не знающих меня, из гостиных, разные обо мне толки, способные иногда поколебать доброе обо мне мнение. Мне уже, по закону природы, недолго остается жить и действовать. Но я не желаю никак, чтобы доброе Ваше мнение обо мне колебалось, и потому прошу Ваше Величество принять во внимание прилагаемую при сем правдивую повесть о себе самом и о судьбе моей. Вашего Величества преданнейший Константин Победоносцев».

Повесть эта начиналась так: «Родился я в Москве, в семье профессора московского университета ¹. У отца моего было 11 человек детей, кои все устроены трудами отца. Воспитан в семье благочестивой, преданной Царю и Отечеству; трудолюбивой. Меня, последнего сына, отец свез в Петербург и успел определить в 1841 г. в Училище Правоведения. Я окончил курс в 1846 г. и поселился в родном доме в Москве, на службе в Сенате. По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работою, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю свою жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения. В 50-х годах московский университет, оскудев профессорами юристами, обратился ко мне, и я не отказался, оставаясь на службе в сенате, читать там лекции, по 8 часов в неделю, в течение 5-ти лет».

Из ряда ученых трудов Победоносцева самым главным является «Курс гражданского права», изданный в 1868 г. и выдержавший несколько изданий. Б. Глинский писал в 1912 г. в «Историч. Вестнике», что курс этот, являясь у нас первой самостоятельной и детальной разработкой действующего русского права, в его истории и в связи с практикой, получил в нашей литературе большую научную и практическую цену, сделавшись противовесом германской романистической схоластике, отрешившейся от истории и современного права в его новейших, не схожих с римским, образованиях». Победоносцеву принадлежит одна из первых научных монографий по истории крепостного права.

Когда начались реформы по кончине императора Николая и в Петербурге закипела работа разных комиссий, меня перезывали туда, но я отказывался пуститься в неведомое море новой работы, которая пугала меня. Но, наконец, нельзя было уклониться. В 1861 г. граф Строганов стал вызывать меня для преподавания юридических наук Цесаревичу Николаю Александровичу. Из чувства патриотизма я не мог отказаться и переехал на целый год в Петербург. Это решило дальнейшую судьбу мою роковым образом. В 1863 году меня пригласили сопутствовать Цесаревичу в поездке по России. Я стал известен и двору. По окончании поездки я вернулся в Москву к своим занятиям и мечтал остаться тут, но Богу угодно было иначе. Цесаревич скончался оплакиваемый всей Россией».

В воспоминаниях Ф. А. Оома, сопровождавшего также Наследника Цесаревича в его поездке по России, завершенной пребыванием в Крыму, записано: «После одного из обедов в Ливадии, Государь поздравил К. П. Победоносцева с назначением обер-прокурором Московск. Деп. Сената и производством в действительные статские советники...»

Новый Цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе преподавателем. Я не мог уклониться и переехал в Петербург в 1866 г. на жительство и на службу. Тут довелось мне последовательно вести занятия и с великим князем Владимиром, с Цесаревной Марией Феодоровной и с великим князем Сергием, и даже с великим князем Николаем Константиновичем ². Стал известен в правящих кругах, обо мне стали говорить и придавать моей деятельности преувеличенное значение. Я попал, без всякой вины своей, в атмосферу лжи, клеветы, слухов и сплетен. О, как блажен человек, не знающий всего этого и живущий тихо, никем не знаемый, на своем деле! Цесаревич сочувственно относился ко мне и оказывал мне доверие. В Аничковом дворце я стал привычным лицом. Но в ту пору из министров и правящих лиц никто не имел общения с Цесаревичем, и эта среда питалась всякими слухами и сплетнями об его характере и настроении. Меня они тоже не знали и питали себя подозрениями о каком-то моем влиянии на Цесаревича, а Государю тогдашние временщики – граф Шувалов, Валуев и проч. – внушали такия же подозрения. С другой стороны, в силу того же мнения обо мне, люди, осуждая и браня меня на стороне, старались быть со мною любезными».

19 ноября 1867 г. скончался, всей Россией почитаемый, митрополит московский Филарет (Дроздов). 24 ноября утром Победоносцев писал Цесаревичу Александру Александровичу: «Я еду сейчас в Москву с великим князем Владимиром. Простите, Ваше Высочество, что не будучи призван, беру на себя – обратиться к Вам со своим усерднейшим представлением. Ради Бо га, если есть какая нибудь возможность, приезжайте в Москву на похороны митрополита Филарета. Нынешняя минута очень важна для народа. Весь народ считает погребение митрополита делом всенародным, он ждет и жаждет приезда в Москву Государя Императора. Его Величеству нельзя приехать – народ будет спрашивать отчего. Лучшим ответом на этот вопрос, лучшим удовлетворением народных желаний было бы присутствие Вашего Высочества. Оно засвидетельствовало бы всем полноту участия, принимаемого царским семейством в народной и государственной утрате, и заставило бы сердце народное забиться еще сильнее любовью к Государю и к Вам. Я думаю, что верные слуги государевы думают, что в такия историческия минуты, если народ жаждет видеть посреди себя самого Государя, и Государь приехать не может, блого Наследнику, который явится вместо своего родителя. Вас любят в лице Государя, и его любят в Вашем лице. Ради Бога, Ваше Высочество, не поставьте мне в вину эти слова, внушенные сердцем, горячо преданным Государю и Вам, равно как и всей России, и приезжайте если можете».

Наследник Цесаревич в тот же день ответил ему: «Добрейший Константин Петрович, получив Ваше доброе письмо, за которое я Вам очень благодарен, я отправился в Зимний Дворец. Я, признаться сказать, сам уже хотел ехать в Москву на похороны митрополита Филарета, и был уверен, что Государь пошлет меня, так как он сам ехать не мог. Вчера вечером узнаю от Александры Петровны (супруги вел. кн. Николая Николаевича Старшего Н. Т.), что Владимир отправляется в Москву, я был очень удивлен, тем более, что видел еще утром брата, и он мне ничего не сказал. Но вот, что произошло в Зимнем Дворце. Сначала я пошел к матери и сказал ей о моем намерении ехать в Москву, тем более, что я находил это очень натурально и прилично. Я даже прочел матери Ваше письмо (надеюсь, что Вы ничего не имеете против этого). Она одобрила совершенно мое желание и нашла это очень натуральным, чтобы я ехал в Москву. Итак, все шло хорошо, и мать сказала, что она уверена, что государь ничего не будет иметь против этого. Но после нашего разговора пришел государь, и я при нем просил еще раз разрешения ехать в Москву. Вашего письма государю не показывал и даже не говорил, что Вы мне писали, а просто просил от себя и спрашивал, не находит ли он это приличнее, чтобы я ехал туда. Императрица тоже говорила об этом государю и просила меня отпустить. Но государь отказал совершенно, говоря, что совершенно довольно Владимира и что он находит это ненужным, чтобы я еще ехал. Потом он прибавил, зачем раньше не сказал об этом, чтобы ехать вместе с Владимиром. Я ответил, что ничего не знал, что брат едет, но что я еще поспею в Москву на похороны, если выеду сегодня вечером. Но ничего не помогло, ни мои просьбы, ни просьбы матери, которая говорила ему, что это было бы так хорошо, чтобы я ехал в Москву. Государь еще раз сказал, что Владимира достаточно и что мне ехать совершенно лишнее. Так все кануло в воду. Я не знаю причин, почему государь так упорно отказывал мне ехать в Москву, но уверен, что есть причины. Я пишу Вам, добрейший Константин Петрович, чтобы Вы видели, как все было, и чтобы Вы не думали, что я с своей стороны противился этому. Я желал, только одно, чтобы Вы меня не осудили в равнодушии к столь важной минуте для России. Я с своей стороны сделал все, что мог, но Вы очень хорошо знаете, что благия намерения редко удаются, и поэтому мое желание подверглось той же участи. Если увидите наших добрых знакомых: Сергея Михайловича и Ивана Кондратьевича (Соловьева и Бабста, преподавателей Цесаревича, Н. Т.), кланяйтесь им от меня и скажите им, что тронут их доброй памятью обо мне, потому что они никогда не забывают поздравить меня и жену с праздниками. Чичерину и Буслаеву тоже мой поклон (преподаватели). До свидания, добрейший Константин Петрович, – мне очень хочется устроить с Вами лекции и постараюсь найти для них время. Есть много, о чем я желал бы с Вами поговорить. От души преданный и уважающий Вас Александр».

В письмах своих к Цесаревичу Победоносцев обращал его внимание на труды Мельникова-Печерского, на «Дневник писателя» Достоевского. В 1874 г. он прислал ему сборник «Складчина», изданный в пользу пострадавших от неурожая в Самарской губ., в котором, кроме него, поместили статьи Гончаров, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Майков и др. В 1875 г. Победоносцев просил Наследника принять, приехавшего в первый раз в Россию, старика угрорусса Добрянского, с которым сам много беседовал. Он называл его «главным представителем своего народа и защитником языка и православной веры от ужасных притеснений католического мадьярского правительства».

* * *

В 1876 г. в Берлине неожиданно скончался от рожи, оперированный там, Юрий Феод. Самарин. Победоносцев писал Наследнику Цесаревичу 22 марта: «Когда видишь вокруг себя маленьких людей большею частью, ужасно грустно, когда умирает большой человек. А. Самарин был подлинно большой человек – и величайшего ума, и души великой, возвышенной, и русского сердца. Он сам собою стоял и держал своею силою многих. И перед своими и перед немцами он был крепким и грозным представителем и русской веры, и русских ума и сердца, и, нако нец, русского образования, в котором немногие могли с ним тягаться. Оттого и враги его уважали, а про друзей и говорить нечего. Он был и честен, и великодушен, и много делал добра в городе, и в деревне. Кто теперь заменит его! Очень горько, что Самарина нет между нами».

16 янв. 1879 г. Победоносцев сообщает просьбу Римского-Корсакова, директора безплатной школы пения, о желательности посещения Наследником одного из концертов, что придало бы ей значение. Школа создана была в 1861 г. Ломакиным и Балакиревым и состояла под покровительством покойного Цесаревича. «– Что Вы мне писали о просьбе Римского-Корсакова, я уже имел в виду и обещал им через В. Зиновьева приехать на один из концертов. Это правда, я давно не был на концертах, но постоянно что-то мешало, и потом они давали концерты в зале думы, где весьма неудобно сидеть. А.».

Остро переживал Победоносцев события на Балканах, когда Сербия и Черногория выступили против Турции и начались турецкия зверства в Болгарии. Волновала его наша недостаточная подготовленность к надвигавшейся войне. 12 октября 1876 г. он писал Цесаревичу в Ливадию: «... Сил в нас очень много, земля наша велика и обильна, народ наш молодой и свежий, подъем духовный нашей природы легок и могуч; но без управы, без хозяйства все это пропадет, как пропадают в бою богатыри-солдаты наши без способных офицеров... Вся тайна русского порядка и преуспеяния наверху, в лице Верховной Власти. Не думайте, чтобы подчиненные Вам власти себя ограничили и поставили на дело, если Вы себя не ограничите и не поставите на дело. Где Вы себя распустите, там распустится и вся Земля. Ваш труд всех подвигнет на дело, Ваше ослабление и роскошь зальет всю землю послаблением и роскошью, – вот что значит тот союз с землею, в котором Вы родились, и та власть, которая Вам суждена от Бога. Придет, б. м., пора, когда льстивые люди, – те, что любят убаюкивать монархов, говоря им одно приятное, – станут уверять Вас, что стоит лишь дать государству т. н. конституцию на западный маневр – все пойдет гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться. Не сердитесь на меня за эти искренния мои речи, которые я никогда не перестану говорить Вам, если Вы позволите, пока еще не так трудно слушать! Придет пора, когда труднее будет сказать Вам прямое слово, а Вам труднее будет слышать его. Я же до сих пор, кажется, не давал Вашему Высочеству повода заподозрить искренность и чувства моего и моего слова». Переживал он и события русско-турецкой войны 1877–8 г.г. Сильны и откровенны письма отправленные Цесаревичу, командовавшему на фронте отрядом. По окончании военных действий, он писал 8 января 1878 г.: «Поистине, Ваше Высочество, эта война вывела наружу все сокровище доблести, скрытое в русском человеке, подняла дух, явила подвиги мужества, веры, великодушия, любви и жалости – так что дух захватывает от восторга. Но она же показала и все недостатки наши, бедность организации, необдуманность и безпечность распоряжений, случайность в распределении людей, могущество мелких, низких, неспособных людей и всю силу и влияние низких побуждений. Однако за всем тем, мы, русские люди, крепко храним в душе веру в успех нашего святого дела и молимся Господу Богу крепкой и смиренной молитвой. Крепко молятся русские люди и за Вас, и, повторяю, все следят за Вами с любовью. Да осенит Вас Христос Своею благодатию».

«Б. Н. Чичерин просил меня представить Вашему Величеству книгу им написанную «Наука и религия"», – писал 17 апр. 1879 г. Победоносцев. «Эта книга замечательная и, верно, обратит на себя общее внимание. Она написана против новейших материалистов и доказывает всю нелепость учения их с философской точки зрения». – 18 апр. Пожалуйста, поблагодарите от меня Б. Н. Чичерина за его книгу. А.»

В Петербург прибыл известный миссионер архим. Николай (Касаткин). Победоносцев 6 янв. 1880 г. советует присутствовать на приеме его Цесаревной. «...Он человек поистине замечательный, всеми уважаемый и пользуется популярностью в Японии, где живет уже около 20 лет, посвятив себя всего делу миссии». – 7 янв. «Сегодня не успел видеть архим. Николая, т. к. было уже поздно, но непременно назначу ему день. А.» – В то время Победоносцев не был еще обер-прокурором.

Продолжим повесть Победоносцева: «Без всякого ходатайства с моей стороны и без всякого участия Цесаревича я был назначен членом Государственного Совета (в 1872 г., сенатором был с 1868 г., Н. Т.) и тут получил возможность высказывать вслух всем свои мнения по государственным вопросам – мнения, коих никогда ни от кого не скрывал. Так, мало по малу, приобрел я репутацию упорного консерватора – в противодействии новым направлениям и веяниям государственных либералов. К концу царствования эти влияния и направления приобрели господствующее значение. Началось, в виду общего недовольства, безумное стремление к конституции, то есть к гибели России. Это стало в умах какой-то заразою: русские люди, сохранившие еще разум и память прошедшего, ждали в страхе, что будет, ибо покойного Государя склонили уже совсем к этому гибельному шагу».

Происходили покушения на жизнь императора Александра II. Победоносцев резко осуждал в своих письмах к Цесаревичу государственных людей, трусящих, раздвоенных в мыслях, идущих врозь. 17 мая 1879 г. он писал: «Еслиб они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда не приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас в России. Ведь это значит – не утешаться своим величием, не веселиться удобствами, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдать себя работе, которая сожигает человека, отдавать каждый час свой с утра и до ночи, быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только... Не погневайтесь, Ваше Высочество, за эти откровенные и невеселые письма. Говорить Вам на словах редко приходится, а у меня душа болит невыразимо от всего, что вижу и что слышу, и не терпится иногда сказать Вам на письме слово о нынешнем положении, которое Вас должно тяготить более, чем кого нибудь. Но Вы живете на высотах и многого, что видим мы, не можете видеть. Да сохранит Вас Господь и да вразумит на лучшее!»

29 янв. 1881 г. Победоносцев писал Цесаревичу: «Вчера вечером скончался Ф. М. Достоевский. Он был мне близкий приятель и грустно, что нет его. Но смерть его – большая потеря и для России. В среде литераторов он – едва ли не один – был горячим проповедников основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, – к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно. Многие – несчастные молодые люди – обращались к нему как к духовнику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его. Он был беден и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сегодня пишу к гр. Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта». Вдове Достоевского была назначена пенсия в 2,000 р. 1 февраля новое письмо: «Похоронили сегодня Ф. М. Достоевского в Невской Лавре. Грустно очень. Вечная ему память. Мне очень чувствительна потеря его: у меня для него был отведен тихий час, в субботу после всенощной, и он нередко ходил ко мне, и мы говорили долго и много за полночь...»

На первое письмо Цесаревич ответил: «Очень и очень сожалею о смерти бедного Достоевского, это большая потеря и положительно никто его не заменит. Гр. Лорис-Меликов уже докладывает сегодня Государю об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского».

В самый день цареубийства Победоносцев писал воцарившемуся императору Александру III: «Бог велел нам переживать нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть лицо свое, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже помилуй нас. Но для Вас этот день еще страшнее и, думая об Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно было провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего на Вас и на Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас положено. Любя Вас, как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы Вы для этой цели родились на свет и чтоб брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле свое место». Победоносцев призывал Государя «править крепкою рукою и твердой волей». – «Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет, и чего не хочет и не допустит никак...» Яркое и решительное письмо написал он 6-го марта, заканчивая его словами: «...Ваше Величество, – один только есть верный, прямой путь встать на ноги и начинать, не засыпая ни на минуту, борьбу самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждет властного на это решения, и как только почует державную волю, все поднимется, все оживится и в воздухе посвежеет».

Государь ответил ему: «Благодарю от всей души за душевное письмо, которое я вполне разделяю. Зайдите ко мне завтра в 3 ч., я с радостью поговорю с Вами. На Бога вся моя надежда. А.».

Император Александр III поручил Победоносцеву составление исторического манифеста, утверждавшего Самодержавие, подписанного Им 29 апр. 1881 г.

В конце царствования имп. Александра II в Суздальском мон. находились, сосланные туда, старообрядческие епископы австрийского согласия: Аркадий, Геннадий и Конон. Заменивший гр. Лорис-Меликова министр внутр. дел гр. Н. П. Игнатьев писал в августе 1881 г. Победоносцеву: «Я доложил – м. прочим – о прошении староверов Государю и добавил, что говорил с Вами об их освобождении к 30-му. Видимо было, что мысль наша очень понравилась Его Величеству и что ему хочется помиловать их ко дню своего Ангела. Считаю долгом предупредить Вас о вынесенном мною впечатлении; тем более, что я сказал Его Величеству, что это дело исключительно в Ваших руках и что Вы сами желаете дать ему благоприятный исход». Епископы были освобожде ны. Советский редактор переписки Победоносцева по этому поводу пишет: «Повидимому, это был первый шаг нового царствования, прекратившего религиозные преследования».

В канун нового 1882 г. Победоносцев, поздравляя государя, писал, в числе прочего: «...С утра и до ночи вижу я людей всякого чина и звания, и до меня доходят много известий о явлениях совершающихся в местной жизни. Скажу по совести: не перечислишь зла, всех болезней и пороков – так их много. Но много вижу я и добрых дел, много знаю великих работников, много великих сил, которых только некому поддержать и ободрить, и я полагаю главное свое призвание в том, чтобы служить этому делу с утра до ночи, в мере сил своих и возможности. Простые люди, с которыми говоришь, люди исполненные веры в добро и в действенность власти – внушают мне великую надежду на будущее. Но здешние люди повергают меня в уныние и безнадежность. И так, колеблясь между тем и другим чувством, молю Бога, в деснице Коего и сердце Царево, и ход событий, и судьба племен и народов. Когда-то в минуту уныния я представлял Вашему Величеству письмо Рачинского, чтобы показать какие люди у нас работают в темных углах, с верою в успех делают великия дела в малом круге своем. Осмеливаюсь и теперь предложить Вам последнее его письмо, простой голос простого человека: может быть, эти слова хотя на минуту освежат мысль Вашу, утомленную оффициальными докладами...»

Государь, благодаря 31 дек. за письмо, писал: «Ужасный, страшный год приходит к концу, начнется новый, а что ожидает нас впереди». Описав свое тяжелое настроение, Царь закончил так: «С полным упованием на милость Божию, кончаю это письмо: Да будет воля Твоя, Господи».

Прежнее письмо о Рачинском – от 10 марта 1880 г. – так ярко обрисовывает подлинного Победоносцева: «Впечатления петербургския крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую смутную пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысля, и твердого решения, занятых маленькими интересами своего я, погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздно-болтающих, – просто надрывает душу. Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью, а отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душой, делающие доброе дело с верою и надеждою. Не угодно ли, Ваше Величество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали. Это письма приятеля мо его Сергея Рачинского, доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в московском университете, но когда ему надоели там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского у., Смоленской губ., вдали от всех железных дорог. Живет он там безвыездно вот уже 10 лет и посвятил всего себя сельским школам, которыми занимался с утра до ночи – в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал людей – из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма, – от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство. В письмах отмечены карандашем страницы, на которые стоит обратить Ваше внимание».

Вот как сам Победоносцев описывает в «повести» свое положение в царствование императора Александра III: «И вот с этого рокового для меня дня (издания манифеста 29 апр., Н. Т.) начинается и продолжается, разгораясь, злобное на меня чувство, питаясь и в России и за границей всеобщим шатанием умов, сплетнею, господствующей ныне во всех кругах общества, невежеством русской интеллигенции и ненавистью иностранной интеллигенции ко всякой русской власти. К несчастью, и у нас, и там существует закоренелое мнение, что при самодержавной власти есть непременно тот или другой человек всесильный, который всем распоряжается и от которого все зависит. И вот этим человеком все и всюду стали считать меня и поныне считают, – человека, всегда уклоняющегося от всякого исключительного присвоения себе какой-либо власти. Естественно, что молодой Государь на первых порах, чувствуя себя одиноким, растерянным, стал обращаться ко мне, – к человеку, ближе ему известному и преданному. Он советовался со мною о людях и мне довелось в немногих случаях указывать ему на людей: на барона Николаи – для народного просвещения, на графа Димитрия Толстого – для министерства внутренних дел, и, к счастью, я не ошибся. Когда ко мне обращались, я отвечал, когда Государь поручал мне работу, я ее выполнял. Но вот и все. Ни разу не позволял себе испрашивать для кого-либо милостей или назначений и т. п. Но люди воображали обо мне иначе, и тут мне пришлось видеть много людской пошлости в нашем обществе. Ко мне обращались за милостынями и назначениями, а когда я отвечал, что не вмешиваюсь в эти дела и ничего не могу, кроме того, что касается до порученного мне дела, – мне не верили и бранили меня. С другой стороны, возбуждалась ко мне ненависть иных людей из придворных и других сфер, которым иногда мне случалось помешать в осуществлении разных своекорыстных планов. Я видел ясно свое по ложение. Несмотря на все доверие ко мне Государя, я мог предвидеть, что и оно может поколебаться, и знал, какими внушениями оно колеблется у государей. Стоит только заподозрить человека в том, что он ищет преобладания над волею и решениями государя. Зависть и интриги – дело обычное в придворных сферах. Люди, составлявшие общество Аничкова дворца, не зная меня, не имея прямого со мною общения, слышали только разговоры и анекдоты обо мне в гостиных и, передавая их, успевали производить впечатление и на Императрицу Марию Феодоровну, и на Государя отчасти. Я продолжал исполнять его поручения, но уже чувствовал в последние годы, что на меня что-то насказано. Не мешаясь ни в какия дела других ведомств, я вел жизнь уединенную; однако, при всем том всюду – и в России и за границей – я продолжал считаться всесильным человеком, от которого все исходит в России, и на мой счет ставились все и всякия распоряжения правительства, о коих я даже не имел понятия. Из разных углов России, из Европы, из Америки сыпались мне злобные, угрожающия письма то от нигилистов, анархистов, либералов всех оттенков, то от жидов, приписывавших мне все ограничения, все распоряжения об их высылках и проч».

Победоносцев мог лучше всего воспринимать отношение к нему императора Александра III и заметить известные колебания в них. Но при изучении материалов, сохраненных им, оне не чувствуются. Во все это царствование, в особенности в 80-х годах, Победоносцев постоянно обращался к царю, высказывая откровенно суждения по отдельным вопросам, нарочито, когда они касались Церкви. Понятно потому, им и отмечаемое, недоброжелательство к нему тех лиц, которые, со свойственной ему прямотой, подвергались его осуждению.

11 июля 1881 г. он писал: «Теперь простые люди преисполнены заботы о безопасности Вашего Императорского Величества: у многих эта забота непрестанная, не дающая покоя. Благочестивые прибегают к молитвам, или ищут оградить Вас почитаемой иконой или другой домашней святыней. Невозможно отвергать эти порывы горячего усердия. Вчера пришел ко мне совсем простой человек, старик старожил города Томска, купец Хранов (Хромов, Н. Т.), приехавший сюда на время. У них, сначала в лесу близ Томска, потом в самом Томске, в саду у Хранова, проживал в молитве пустынник неизвестного происхождения лет 25, и скончался в 1864 г., уже 90 лет от роду. Местные жители, особливо же сам Хранов, чтили его при жизни, как святого, и еще более чтут по смерти. Уверяют, что он предсказывал будущее и что многие получают исцеление на его могиле. Старик Хранов, по поводу покушений на жизнь государя императора, по сылал Его Величеству портрет этого старца и разные известия о его предупреждениях и предсказаниях. Теперь он привез с собою из Томска шапочку этого старца, которую хранил благоговейно в своем семействе и которой приписывает чудодейственную силу, разсказывая, что два раза, когда он брал ее с собою в путь, он чудесно спасался от разбойников. Я не желал смутить этого доброго человека и не решился отказать ему: взял от него эту шапочку с обещанием представить Вашему Императорскому Величеству, вместе с портретом старца». В 1917 г. кн. Н. В. Голицын, последний директор государственного и главного архивов министерства иностранных дел, обнаружил в Гатчинском дворце, в кабинете императора Александра III конверт, в котором были скуфейка старца Феодора Кузьмича и его литография.

В конце января 1883 г. Государь писал Победоносцеву: «Прочтите эти два замечательных письма В. А. Жуковского к покойному батюшке. Я уверен, что с тем же удовольствием и с тем же чувством прочтете их, как и я. Конечно, письмо от 30 августа 1843 г. из Берлина, в особенности, замечательно именно тем, что оно от Жуковского, личности столь честной, правдивой и светлой. Тогда подобные личности были не редки, а теперь это огромная редкость, а пожалуй и есть, да из ложного стыда скрываются. По прочтении верните мне письма обратно».

Победоносцев 1 февраля писал: «С сердечною благодарностью возвращаю Вашему Величеству письма В. А. Жуковского. Поистине это была простая, чистая и ясная душа, – и вся она сказывается в письме от 30 августа 1843 г. ³. Когда читаешь это письмо, невольно обращаешься к той эпохе, когда оно было написано – 40 лет тому назад. Это было самое ясное и блестящее время царствования императора Николая I. Многое вокруг поэта было просто и ясно; просты и ясны казались и те задачи жизни, которые с тех пор усложнились и запутались невообразимо. Есть времена, когда дорога впереди стелется широкою стезею, и видно куда идти. Есть другия времена, когда впереди туман, вокруг болота. То время и нынешнее – какая разница, – точно весь мир вокруг нас переменился. Невольно приходит мысль: эта простая душа, эта ясная мысль – как выразилась бы у Жуковского, еслибы он писал не в 1843 г., а хоть двадцать лет спустя? И Богу не угодно было, чтобы он дожил до того времени, когда его державный воспитанник стал императором и вступил в дело. Кажется, для покойного государя и для всей России было бы неоценимым благом присутствие – только присутствие – человека с такою душою, с прямым и ясным взглядом русского человека на дела и на людей. С Жуковским, – и может быть с ним только одним, – покойный государь в состоянии был бы говорить прямо, без малейшей тени, и принял бы слово от него с полным доверием. Жуковский ясным чутьем своим понял бы все, что было фальшивого во многих мерах, которые представляли государю в эпоху реформ, и указал бы на опасность, грозившую тем основным началам правления, которые он так просто и ясно излагал в письме своем. И когда вспомнишь, как, люди в ту пору – в средине 60-х годов – решали судьбу этих реформ, пожалеешь человеческим разсуждением, что Жуковского не было. Но видно было так Богу угодно, чтобы не было ни его, ни ему подобных».

Победоносцев в начале 1883 г. был взволнован намерением министра императорского двора, гр. И. И. Воронцова-Дашкова, допустить театральные представления во время Великого поста, о чем тот испрашивал Высочайшее разрешение. 21 февр. Победоносцев писал: «...Немало найдется людей, которые будут говорить, что это пустые капризы со стороны Синода, что это поповский фанатизм и т. под. Синод ничего и не знает о настоящем случае, и дело не в нем, а в народном чувстве, которое ни за что не поймет, как могут быть спектакли в те дни, когда ежедневно в церкви читается: «Господи, и владыко живота моего»... Не поймут также простые люди, как могло вдруг измениться царское слово, встреченное всем народом с такою радостью в дни траура и плача (Выс. повеление 1881 г. о запрещении). Смею уверить Ваше Величество, что в этом деле нисколько не участвует мое самолюбие. Хотя Высочайшее повеление 1881 г. было не прошено мною, и гр. Воронцову, не послушавшему совета министра внутренних дел, не угодно было посоветоваться со мною (гр. Д. Толстой (мин. внут. дел) указывал, что новое распоряжение противоречит Выс. пов. 81 г.), – это нисколько не обижает меня лично. Я вступаюсь в это дело потому, что чувствую глубоко всю важность настоящей минуты для царствования, всю трудность настоящей эпохи и всю тяготу бремени, возложенного Божиим Промыслом на Вас. Мне больно, что другие этого не чувствуют, но я не в силах уклониться и сказать: не мое дело...»

Ответ Государя: «На счет русской оперы в Великом посту дело устроится само собой, потому что это было говорено на словах и никаких положительных приказаний дано не было».

Под впечатлением разсказа прибывшего в Петербург старика карпаторусса Добрянского, хорошо знакомого с безобразиями парламентского строя в Австро-Венгрии, Победоносцев пишет 11 марта 1883 г.: «...Как же безумны, как же ослеплены были те квази-русские люди, которые задумали обновить будто бы Россию и вывесть правительство из смуты и крамолы посредством учреждения какой-то палаты представителей. Как были легкомысленны те, которые готовы были уступить им и принять сочиненный рецепт, как лекарство от болезни, состоявшей в разслаблении власти. Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия графа Игнатьева была еще нелепее под прикрытием благовидной формы земского собора... Простите, Ваше Величество, что утруждаю Вас чтением этого длинного письма. Это – самая страшная опасность, которую я предвижу для моего отечества и для Вашего Величества лично. Доколе жив, не оставлю этой веры, не перестану твердить тоже самое и предупреждать об опасности. Болит моя душа, когда вижу и слышу, что люди, власть имущие, но, видимо, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся еще о конституции. Пусть они иногда подозрительно на меня озираются, как на заведомого противника этой роковой фантазии. Я жив еще и не затворю уст своих, но когда прийдется мне умирать, я умру с утешением, если умру с уверенностью, что Ваше Величество стоите твердо на страже истины и не опустите того знамени единой власти, в которой единственный залог правды для России. Вот где правда, а там – ложь чужая, роковая ложь для судеб России».

В том же 1883 г. препроводил он государю письмо о том зле, которое происходит от пьянства в деревне. Царь ответил: «Прочел с интересом письмо Рачинского. Дай Бог нам развязаться наконец с этим вопросом. Действительно, кабак это гибель России...» Поддерживал он часто перед государем разные полезные начинания на местах. 28 марта 1883 г. сообщал о дельном священнике Янушкевиче, создавшем школу для девочек в м. Свислочь, Волковыского у., где русское население было в значительной мере ополячено. Победоносцев просил пожертвовать школе икону Божией Матери и 200 р. на приобретение хороших русских книг для школьной и приходской библиотеки. Царь ответил: «С удовольствием всегда готов жертвовать на доброе и полезное дело. Вы получите 1000 р. на Могилевское Братство и 200 р. на Свислочскую женскую народную школу. Икону Божией Матери постараюсь прислать на днях: если забуду, на помните мне через некоторое время». Победоносцев в том же письме просил государя помочь Богоявленскому Братству в Могилеве, возстановленному новым архипастырем владыкой Виталием (Гречулевичем).

Совершая поездки по России и заграницу (особенно любил юн Зальцбург), Победоносцев сообщал царю о своих впечатле ниях. Красочно описание им древней Праги. В письме от 19-го июня 1885 г. он писал о Владимире на Клязьме: «...Срединный пункт земли русской, гнездо Москвы и русского государства». Исключительное впечатление город производит, после работ по реставрации. «Успенский собор со стенною живописью XII века. Особенное чувство теснится в душе, когда вступаешь в этот величественный храм, единственный памятник, уцелевший в России после погромов древнего времени; когда подумаешь, что здесь, на этих самых хорах, великокняжеское семейство задушено было огнем и дымом при нашествии Батые. Усердием здешнего достопочтенного архиепископа Феогноста (Лебедева, вп. митр. киевского, Н. Т.) возстановлено здесь много скрытого из древности ⁴. В стенах найдены заложенными великокняжеския гробницы, очищены, оправлены, украшены – и все какия имена! Это храм несравненный, а возле Дмитровский собор великой красоты, и еще – собор Александра Невского, откуда вынуто и перевезено в Петербург тело усопшего князя, собор – возстановленный при Николае I во всей первоначальной красоте своей архитектуры. Я был и Боголюбовом монастыре, в старом соборе, у того самого слухового окна, в той самой комнате, где убийцы задушили Андрея Боголюбского. Все это в высшей степени любопытно, и все вместе, с окрестными полями, лугами, селами и церквами, преисполнено той красоты, которую так любит и на которую так отзывается душа северного русского человека. Но тут и переход от юга к северу, потому что с юга от Киева пришел сюда Андрей Боголюбский и здесь поставил по образу Киевскому золотые ворота, окрестил киевскими именами многия урочища и заложил, так сказать, на южно-русских именах и костях великокняжескую господственную силу». В письме от 9 дек. 1891 г. он указывал, что со времени Андрея Боголюбского сохранилась позолота шапки на средней главе.

Будучи с 1880 г. обер-прокурором Св. Синода, Победоносцев, представляя 20 мая 1885 г. годовой отчет, пояснял: «Отчет обер-прокурора Свят. Синода так бывает объемист, что потребовалось бы много времени для чтения, хотя по содержанию своему представляет много интересного. В нынешнем году по некоторым статьям (например по расколу и миссионерству много интересного) сделана довольно точная группировка фактов. На случай, если бы Вашему Величеству угодно было заглянуть в прилагаемые тетради, положены закладки в тех местах, которые могут представить наиболее интереса. Именно: В статье III – отмечено описание архиерейских поездок по дальним сибирским епархиям и глухим местностям. В статье V – описание казанских миссионерских школ и их деятельности, во многих отношениях замечательной, и еще: описание миссионерских поездок в Камчатке. В статье VI – общая картина раскола в нынешнем его состоянии. В статье VII – числа и факты, указывающие на крайнюю нужду в церквах и на дальния пространства приходов по некоторым епархиям». Государь ответил: «Прочел отмеченные Вами места с большим интересом, а в особенности о труженниках сибирских, перед которыми преклоняюсь. Действительно они служат Христу. Никто их не знает, не слышит о них, да и в голову не прийдет, через что они проходят. Я говорю о Камчатке и Якутске в особенности». Далее надпись карандашем»: «На это надо обратить внимание московских и петербургских жертвователей. Тут действительно с пользой можно жертвовать».

27 янв. 1886 г. в 12 ч. ночи Победоносцев писал: «Какая горькая весть пришла сейчас из Москвы, Ваше Императорское Величество. Аксаков скончался сегодня в 7 час. вечера, внезапно, от разрыва сердца. Вот еще потеря незаменимая: немного таких честных и чистых людей, с такою горячею любовью к России и всему русскому. Кроме того, с ним сходит в могилу целый ряд преданий, унаследованных от прошлых поколений, того же свойства. Место его будет пусто в Москве и некем заменить его. Новые подрастающия силы – когда-то еще образуются и окрепнут, и как-то еще образуются. Здоровье его сильно потрясено было в последние годы, но никто не ждал такого близкого и внезапного конца». Государь ответил: «Действительно, потеря, в своем роде, незаменимая. Человек он был истинно русский, с чистою душою, и хотя и маньяк в некоторых вопросах, но защищающий везде и всегда русские интересы. Я узнал о смерти Аксакова еще вчера вечером и телеграфировал от себя и императрицы Анне Феодоровне (его супруга, урожд. Тютчева)».

18 февр. 1887 г. Победоносцев написал пространное письмо, по поводу драмы «Власть тьмы», в выдержках приводимое: «Простите, Ваше Величество, что нарушаю покой Ваш своими письмами; но что делать, когда душа не терпит. Я только что прочел новую драму Льва Толстого и не могу придти в себя от ужаса. А меня уверяют, будто бы готовятся давать ее на императорских театрах и уже разучивают роли. Не знаю известна ли эта книжка Вашему Величеству. Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе. Едва ли сам Золя дошел до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой. Искусство писателя замечательное – но какое унижение искусства. Какое отсутствие, – больше того – отрицание идеала, какое унижение нравственного чувства, какое оскорбление чувства! Больно думать, что женщины с восторгом слушают чтение этой вещи и потом говорят о ней с восторгом. Скажу даже: прямое чувство русского человека должно глубоко оскорбиться при чтении этой вещи. Неужели наш народ таков, каким изображает его Толстой? Но это изображение согласуется со всей новейшею тенденциею Толстого, – народ-де у нас весь во тьме со своей верой, и первый он, Толстой, приносит ему свое евангелие. Посмотрите-ка, вот в чем ваша вера, – баба, убивая несчастного ребенка, не забывает крестить его и затем давит... В том же роде есть музыкальная драма Серова «Вражья сила», но какая разница! Там зритель глубоко потрясен, но совсем иначе, там форма чистая, там есть борьба, борьба со страстью, и покаяние преступника, увлеченного страстью, действительно венчает драму. А у Толстого в драме даже страсти нет, нет увлечения, как нет и борьбы, а есть только тупое, безсмысленное действие животного инстинкта, – и вот почему она так противна. В «Преступлении и наказании» Достоевского, при всем реализме художества, чрез все действие проходит анализ борьбы, – и какой еще! – идеал ни на минуту не пропадает из действия. А это что такое? Боже мой до чего мы дожили в области искусства!..» Говорит о впечатлениях в случае постановки драмы: «А что подумают лучшие, здоровые, честные представители народа? Они, несомненно, будут оскорблены в лучших своих ощущениях. Подумают так «вот чем вздумали забавляться баре! Вот, видно, как они понимают народ. Неужели же все мы, простые русские люди, в нашем быту такие скоты и мерзавцы. Стыдно. А что если бы кто вздумал так выставлять графов да князей, да больших бояр, – небось, не позволили бы, запретили бы давать пьесу. Это не то, что наш брат». Нехорошо, если так заговорят честные и нравственные русские люди... Простите, Государь. Я высказал все и облегчил свою душу. Последовал 19 февр. такой ответ царя: «Благодарю Вас, любезный Константин Петрович, за Ваше письмо о драме Льва Толстого, которое я прочел с большим интересом. Драму я читал, и она на меня сделала сильное впечатление, но и отвращение. Все что Вы пишете совершенно справедливо, и могу Вас успокоить, что давать ее на императорских театрах не собирались, а были толки о пробном представлении без публики, чтобы решить, возможно ли ее давать, или совершенно запретить. Мое мнение и убеждение, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету. Грустно только, что столь талантливый Толстой ничего лучшего не мог выбрать для своей драмы, как отвратительный сюжет, но написана пьеса мастерски и интересно. Ваш от души Александр».

«Суждение имп. Александра III по этому вопросу оказалось и в бумагах ген.-адъютанта П. А. Черевина. Дано оно, повидимому, по прочтении рецензии И. Палимпсестова в № 10 «Московск. Церк. Вед.» 1886 г. «Я переговорю с вами об этом при первом докладе. Надо было бы положить конец этому безобразию Л. Толстого, он чисто нигилист и безбожник. Не дурно было бы запретить продажу его драмы «Власть тьмы», довольно он уже успел продать этой мерзости и распространить ее в народе. А.» (Красный Архив» т. I).

1 марта 1887 г. открыт был заговор на жизнь императора Александра. Одним из видных участников его был Ульянов, брат Ленина. Победоносцев писал, в связи с этим: «...Тяжело теперь жить всем людям русским, горячо любящим свое отечество и серьезно разумеющим правду. Тяжело было и есть, – горько сказать – и еще будет. У меня тягота не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени, и каковы люди стали. На крапиве не родится виноград, из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не возникнет порядок. Что мы посеяли, то и должны пожинать...» Отметив тот тяжелый крест, который возложен на плечи Государя, Победоносцев пишет далее: «Положение наше особенное... Но нечего обольщать себя – ныне развелись эпидемические люди без разума и совести, одержимые диким инстинктом разрушения, выродки лживой цивилизации. Нельзя выследить всех, нельзя вылечить всех обезумевших. Но надо бы допросить себя, отчего их так много, обезумевших юношей, не оттого ли, что мы ввели у себя ложную, совсем не свойственную нам, систему образования, которая, отрывая каждого от среды своей, увлекает его в среду фантазий, мечтаний и несоответственных претензий, и потом бросает его на большой рынок жизни без определенного дела, без связи с действительностью и с народною жизнью, но с непомерным и уродливым самолюбием, которое требует всего от жизни, ничего само не внося в нее. Боже, помилуй нас грешных, и спаси бедную Россию от своих и чужих. Да подаст Он Вашему Величеству силу не только терпеть, но и действовать посреди тяжких испытаний. Веруем, мы простые люди, что Он не оставит Вас и с Вами бедную, страдающую и верующую Россию».

30 сент. 1888 г. в «Московских Вед.» появилась основательная критика брошюры Владимира Соловьева “L'idee russe”. 1 окт. Победоносцев писал: «Благоволите, Ваше Императорское Величество, обратить внимание на прилагаемую статью о Соловьеве, коего действия возбуждают теперь столько толков и негодования в России. Вот до какого безумия мог дойти русский умный и ученый человек, и еще сын Сергея Михайловича Соловьева. Гордость, усиленная еще глупым поклонением со стороны некоторых дам, натолкнула его на этот ложный путь». Государь ответил: «Действительно, это страшно печально и в особенности – подумать, что это сын милейшего С. М. Соловьева».

Победоносцев, посылая 20 ноября 1888 г. Государю, икону, сообщает, что писал ее крестьянин слободы Мстеры (Владимирской губ.) Цепков в память 900-летия Крещения Руси. Учение он не смог кончить по бедности, рисованию же обучился в училище живописи и ваяния в Москве. «...Если изволите признать ее достойной внимания, то не благоволите ли разрешить, чтобы от имени Вашего послано было Цепкову – примерно, сто рублей, что несомненно послужило бы к поощрению молодого художника высочайшим вниманием в труде его» – «Посылаю Вам при этом 100 р., которые прошу послать Цепкову. Образ написан замечательно тонко и с большим вкусом и именно в том стиле, который я более всего люблю. Если будут у него еще образа в этом стиле, я желал бы приобрести. А.».

15 ноября 1889 г. Победоносцев отправил следующее письмо: «Слышал об Вашем Величестве, что Вы нездоровы. Будем надеяться, что этот недуг, который теперь поражает почти всех – и меня в настоящую минуту – недолго продлится. Может быть, в эти дни найдется у Вашего Величества свободная минута для прилагаемой книги, которую я только что получил из Москвы. Книга большая, но от нея можно, для удобства, вырезать предисловие, на которое смею обратить внимание Вашего Величества. Я уверен, что Вы прочтете его се интересом. Здесь изложена любопытная и поучительная история борьбы Юрия Самарина с кн. Суворовым, и особенно замечателен разсказ об аресте Самарина и о свидании с ним государя Николая Павловича». – «Очень благодарю, прочту непременно, это должно быть интересно ⁵.

Возмущение Победоносцева картиной Ге вылилось в следующем письме от 6 марта: «Не могу не доложить Вашему Императорскому Величеству о том всеобщем негодовании, которое возбуждает выставленная на передвижной выставке картина Ге «Что есть истина». И не только негодуют на картину, но и на художника. Люди всякого звания, возвращаясь с выставки, изумляются как могло случиться, что правительство дозволило выставить публично картину кощунственную, глубоко оскорбляющую религиозное чувство, и притом несомненно тенденциозную. Художник имел в виду надругаться над тем образом Христа богочеловека и Спасителя, который выше всего дорог сердцу христианина и составляет сущность христианской веры. Говорят: если бы отца моего выставили публично на картине в оскорбительном и карикатурном виде, я имел бы право протестовать и требовать устранения. Не много ли дороже для каждого верующего образ Христа Спасителя? И я не могу не подивиться, почему Грессер (петербургский градоначальник, Н. Т.), которому поручена цензура картин до открытия выставки и который возбуждал иногда вопросы о картинах гораздо менее соблазнительных, оставил эту картину без замечаний? Несколько лет тому назад снята была картина менее возмутительная – картина Репина «Иоанн Грозный». Притом нельзя не подумать, что передвижная выставка, после Петербурга, обыкновенно развозится по городам внутри России. Можно представить себе, какое произведет она впечатление в народе и какия – смею прибавить – нарекания на правительство, так как наш народ до сих пор еще думает, что разрешенное правительством им одобрено». – «Картина отвратительная, напишите об этом И. Н. Дурново ⁶, я полагаю, что он может запретить возить ее по России и снять теперь с выставки».

К Ге Победоносцев возвращается и позднее – 26 февр. 1892 г. «Завтра, говорят, Вы изволите посетить и осматривать передвижную выставку. Благоволите, Ваше Величество, обратить внимание на картину Ге, которая, сказывают, ожидает Вашего разрешения явиться на выставке. Об этой картине доходят до меня недобрые слухи. Говорят, что она еще возмутительней той, которая возбуждала общее негодование на прежней выставке. Изображено будто бы заплевание Христа, и Христос написан в самом отвратительном виде. Ваше Величество без сомнения увидите и решите. Истинно, нельзя думать без негодования об этом художнике, который употребляет свой талант на вульгаризацию евангельской истории. И он поселился у Толстого и пользуется его симпатиями». – «Мне сказал брат Владимир ⁷, что он приказал убрать эту картину.

В 1892 г. Наследник Цесаревич Николай Александрович прибыл морским путем во Владивосток, возвращаться же должен был через Сибирь, где начиналось проложение жел. дороги. Победоносцев по этому поводу представил 11 мая 1891 г. Госу дарю записку о возможном подношении идолов бурятскими ламами. «...Вообще на пути Его Высочества много бурятских дацанов ⁸; потребны предосторожности, о чем я имел честь предупредить Государя-Цесаревича. Например, если он заедет в какой-нибудь дацан, где ему устроят встречу, и оставит без внимания бедную соседнюю церковь, впечатление будет тяжкое, и ламы истолкуют его перед народом в свою пользу...». К записке приложено было, связанное с нею, письмо архиепископа Вениамина (Благонравова) Иркутского, «человека почтенного, ревностного архиерея и отличного знатока Сибири». Царь ответил: «Я того же мнения, что принимать наследнику идолов весьма неудобно. – Я напишу ему об этом, но переговорите кроме того и с Дурново, чтобы он мог дать знать об этом генерал-губернатору». Победоносцев составил для Наследника Цесаревича краткую записку, в которой даны были обстоятельные характеристики духовенства, а также некоторых должностных лиц, с которыми мог он иметь дело во время своего следования в пределах империи.

Приведем несколько характеристик. Наследник должен был по пути побывать в Афинах, где настоятелем русской церкви был архим. Михаил (Грибановский), впослед. епископ таврический, скончавшийся молодым в 1898 г. «Это человек прекрасной души, ясного взгляда, ученый, образованный, благочестивый; думаю, что он весьма понравится королеве (Ольге, дочери вел. кн. Константина Ник. Н. Т.). Он был инспектором здешней духовной Академии, которая горестно простилась с ним, когда у него оказалась чахотка и надо было отправить его, почти безнадежного, на юг. Он прожил год в Гурзуфе, поправился, но севера не может вынести и потому назначен из Севастополя в Афины». Глубоко ценил и почитал его, учившийся одновременно с ним в петербургской академии, митр. Антоний (Храповицкий), считавший Михаила замечательным ученым, соединившим в себе мудрость и чистоту, а также великую силу веры и полное самоотвержение. Епископ японский Николай (Касаткин): «Это поистине апостол нашего времени, человек духом горящий, и зажигающий огни духовные в сердцах...» Упоминая о первом просветителе Алтая архим. Макарии (Глухареве), и его помощниках, он пишет; «Нынешний Макарий (Невский, будущий архиеп. томский и митрополит московский Н. Т.) – достойный их последователь. Прилагаю несколько книжек – отчеты миссии: стоит Вашему Высочеству пробежать их, Вы увидите, как идет это дело и каких требует самоотверженных трудов...».

28 марта 1892 г. Победоносцев писал: «Благоволите, Ваше Императорское Высочество, принять представляемую при сем изданную мною книгу История православной Церкви. Все учебники по этому предмету сухие, и цель моя была дать такую книгу, которая могла бы читаться с интересом. Первое издание было в виде опыта в небольшом числе, но оказалось, что книги понравились, и я выпустил другое, еще исправленное, издание». – «Очень благодарю за книгу, непременно прочту, чтобы возобновить в памяти давно пройденное мною».

Победоносцев всегда заботился об улучшении материального положения сельского духовенства. Когда было это сделано, он 24 дек. 1892 г. писал государю: «Ваше Императорское Величество, дай Бог здравствовать и радоваться со всем Вашим домом на великий праздник Рождества Христова. С особливой горячностью будет молиться за Вас духовенство. Поистине глубоко тронуты все Вашей милостью, что вспомнили Вы о позабытых давно и бедствующих причтах сельских приходов, в глубине России. По милости Вашей ныне уже прибавлено на них в смете 250,000 руб. и будущий год обещано еще более. Многие возрадуются и воспрянут духом. Да хранит Вас Господь в мире на многие годы». – «От всего сердца благодарю за пожелания. Давно это была моя мечта, мое глубокое убеждение, что необходимо придти на помощь и обезпечить сельское духовенство, и теперь, слава Богу, мне это, наконец, удалось. Дед мой Николай Павлович начал это дело в 40-х годах, а его только продолжаю. А.»

7 сент. 1892 г. скончался митрополит петербургский Исидор (Никольский), в 92-летнем возрасте. Накануне кончины исполнилось 67-летие нахождения его в священном сане. Он архиерействовал 50 лет и 32 года был митрополитом новгородским и петербургским. Докладывая 9 сентября государю об этом событии, Победоносцев указал, что 15 авг. в архиерейской крестовой церкви, во время благословения народа, поддерживавший диакон неловко ухватил его и сорвал у него с левой руки, бывшую на ней фонтанель ⁹. Образовалась опухоль, потом произошло рожистое воспаление. «Трудно заменить этого старца. Он был умен, разумен, обладал громадною памятью и опытностью в делах. Взгляда был в делах широкого, чем многим отличался от многих духовных, и потребность данной минуты понимал сразу своим практическим житейским смыслом; и так в делах синодских был он твердой опорой для разумных распоряжений. Притом был невозмутимо спокоен, все гда весел и при добром сердце и уме обладал свойством всякой доброй русской натуры – юмором, живым, но беззлобным...».

Относительно возможных его заместителей Победоносцев тогда же писал: «Митрополит петербургский, по званию первоприсутствующего, в Синоде, где голос его имеет почти всегда решающую силу, имеет важное значение для всей Церкви российской. Смотря по свойствам ума и характера, он может или тормозить дела, или двигать их же в желанном направлении, – быть безпристрастен или пристрастен к просьбам и ходатайствам, – упрям и узок или податлив на разумные соображения и советы... В числе всех наличных иерархов я останавливался мыслью на преосвященном Павле казанском...

Но Богу угодно было взять его. В настоящую минуту выбор особливо труден. О митрополитах, московском Леонтии и киевском Иоанникии, смею доложить Вашему Величеству, что ни того, ни другого, я не считаю удобным для петербургской митрополии. Преосвященный Леонтий, человек общительный в обращении, мало имеет серьезности в делах, доступен сторонним влияниям и крайне быстр в своих решениях по минутному впечатлению, а при этом очень доступен лести, которою не трудно под него подделаться. Преосвященный Иоанникий ума не широкого, при безукоризненной честности, строгий монах. С людьми не умеет сходиться, крайне недоверчив и подозрителен, при чем, как всегда бывает, подпадает под влияние ближних слуг своих... Сколько ни разсуждал я между всеми лицами, могу в настоящее время остановиться лишь на нынешнем экзархе Грузии, преосвященном Палладии. Думаю, что с ним дела пошли бы лучше, нежели с кем-либо из остальных. Он человек разумный, доступный разсуждению и совету, ласковый и приятный в обращении, энергичный и подвижный. Опытность в делах имеет немалую. Управлял епархиями труднымы – рязанской, тамбовской, вологодской, казанской и везде показал себя правителем деятельным и везде снискал расположение и оставил после себя сожаление. Характера миролюбивого, но без слабости. И то у него примечательно, что все епархии, которыми управлял, он лично изъездил из конца в конец, даже до дальних пустынь и людей тамошних знает. Притом отличается щедростью. Вот соображения мои, по крайнему моему разумению, кои и спешу повергнуть предварительно на благоусмотрение Вашего Величества». Приходилось слышать от духовного лица, в свое время слышавшего о этих лицах, что суждения Победоносцева были правильны. Митрополитом петербургским был назначен владыка Палладий (Раев).

В Сев. Америке алеутскую епархию с 1891 г. возглавлял епископ Николай (Зиоров), впосл. архиепископ Варшавский. 14 янв. 1893 г. Победоносцев писал о нем государю: «...Из Америки получаются довольно часто любопытные известия. Слава Богу, в первый раз там явился епископ разумный и заботливый, и потому дело оживилось. Но его положение тяжелое, ибо людей надежных почти нет, и трудно найти здесь охотно желающих туда ехать...» 8 апр. того же года следует новое письмо: «...Может быть у Вашего Императорского Величества найдутся минуты досуга просмотреть прилагаемую книжку – описание поездки преосвященного алеутского по островам. Оно весьма интересно. Отсюда видно, в каком жалком положении находятся на островах русские приходы этого края, к несчастью вышедшего из под русской державы. С отъездом оттуда преосвященного Иннокентия (Вениаминова, скончавшегося московским митрополитом Н. Т.) все там упало. Слава Богу, что теперь, едва ли не в первый раз с того времени, явился туда дельный и заботливый архиерей».

Великим горем была для Победоносцева кончина в 1894 г. в Ливадии императора Александра III, с которым он был тесно связан двадцать лет. Чувства свои он ярко выразил в речи, произнесенной 26 февраля 1895 г. в заседании Исторического общества, посвященном памяти Царя-Миротворца. Присутствовал на нем император Николай II. Лев Тихомиров, бывший народоволец, очарованный его словом, писал 30 апр.: «...Не понимаю, как Вы умели вложить такую сложность мыслей в такое малое количество слов. Надеюсь, что я не подавал Вам поводов заподозрить меня в лести, и потому не стесняюсь мое буквальное восхищение этим необычайным мастерством выразить автору... Вообще, я крайне завидую ходу развития Вашей мысли. Не знаю, виноваты ли мы, люди как я, что развились совсем иным, путанным путем, сами ли мы виноваты или отцов вина тяготела на нас. Но тяжко подумать, сколько силы у нас безплодно погибло только от негармонического развития. Оттого и на творчество ничего не осталось...» Поэт гр. Арсений Александр. Голенищев-Кутузов так выразил свое впечатление в письме к некоему Николаю Александровичу, фамилия которого неизвестна. «...Не моту не поделиться с Вами тем чувством восторга и радости, которые я испытал при чтении поистине образцовой во всех отношениях речи Константина Петровича Победоносцева в Историческом обществе. Нет, не оскудела еще русская земля, жив её гений, жива её душа. Какая ясность взгляда и определений, какая сила, убедительность и красота слова, какая глубина исторического понимания, с особенною яркостью выступающая в сравнении двух Царей – Александра II и Александра III».

Воспроизведем снова повесть Победоносцева. «Настало новое царствование, и все противоправительственные, лже-либеральные элементы оживились новою надеждою. Оставаясь едва не старейшим из старых слуг трех царствований, я готов был на службу новому Государю в чем мог. Но уже настало новое время – люди вокруг меня и в кругах правительственных все переменились: люди нового поколения, чуждые прежних преданий, прежних порядков, минувших событий. Я сам ослабел. На первых порах нового царствования я считал своим долгом говорить иногда молодому Государю о делах и людях, но этому надо было вскоре положить предел, и я ограничился только делами порученного мне звания, а люди вокруг меня и около престола стали все новые – люди нового поколения, многие знавшие меня только по слухам обо мне и толкам. И, несмотря на все это, не только не замолкли, но еще разгорелись и усилились нелепые обо мне слухи, будто я всесильный человек в России. Они не затихли и в высших кругах общества, судящих о положении дела только по газетам да и на основании болтовни в гостиных, а в разросшихся кружках анархистов, социалистов, радикалов – и за границей и в России – я стал более чем когда-либо, человеком, стоящим на дороге против всякого прогресса и главным виновником всякого стеснения, всякого преследования, гасителем всякого света. Таково ощущение всей обезумевшей теперь молодежи и в столицах, и во всех углах России: толпа людей, не имеющих никакого понятия о ходе государственных дел, о пружинах администрации, о делах и о людях, выставляет меня виновником всех, – что у них слывет, – злоупотреблений, насилий, ретроградных мер и кричит, что во имя свободы надобно меня уничтожить. От этого предразсудка, от этого злобного ко мне представления, я, неповинный ни в чем, что мне приписывают, не в силах отделаться и принужден но необходимости терпеть его. Можно судить, как оно разлилось повсюду, когда представителем его явился из небольшого кружка самарского несчастный Лаговский, стрелявший в меня. В своем показании он прямо объясняет, что хотел истребить меня, как главного виновника всяких стеснений, мешающих прогрессу и свободе. Любопытно, что на первом месте в указании вин моих он ставит: «распространяет в народе суеверие и невежество посредством церковно-приходских школ». Из этого уже видно, в каком невежестве и в какой дикости ума и сердца растет и развивается эта масса недоучек или пролетариев науки, воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся. И мне ставится в вину дело, которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, – ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений – можно уберечь только посредством Церкви и школы, связанной с Церковью.

Вот – судьба моей жизни. И я верю, что руководит ею Провидение, которое, помимо моей воли, нередко вопреки ей, ставило меня в положение видное на дело, от коего я не в праве был и не мог уклониться».

В свое время ходил слух, будто император Николай II был против отлучения от Церкви гр. Л. Н. Толстого, на чем настаивал Победоносцев. Даже недавно еще об этом упоминалось в зарубежной печати. Возможно, поводом к такому неверному слуху послужили, просочившияся из дворца, сведения о неудовольствии, высказанном Победоносцеву Государем, которому не была представлена редакция послания Синода до её напечатания. Это и явствует из приводимых писем Победоносцева от 25 и 26-го февраля 1901 г. Письма Государя, к сожалению, не напечатаны.

Всемилостивейший Государь.

Я очень несчастлив, что мог в этот единственный раз в течение всей своей службы навлечь на себя гнев Вашего Императорского Величества и всеподданнейше прошу в том прощения, что не испросил согласия Вашего Величества на самую редакцию послания Синода. Но что это действие произошло без ведома Вашего Величества, в том смею обратиться к памяти Вашего Величества. Для того главным образом я и испрашивал разрешения представиться Вашему Величеству в прошлую пятницу, чтобы доложить о сем предположении Синода и объяснить его. Я докладывал, что Синод вынужден к сему смутою, происходящею в народе, и многочисленными просьбами о том, чтобы высшая церковная власть сказала свое слово; что послание составляется в кротком и примирительном духе, о чем прилагается забота. В этот день окончательная редакция еще не утвердилась вполне, но вот уже более недели, как она обрабатывалась при моем участии, и я не ошибся в том впечатлении, которое она могла произвести на Ваше Величество, ибо Вы изволили писать, что оно написано «умно, умеренно и так, как подобает Церкви относиться к заблудшему». Ныне каюсь в том, что, несмотря на эту уверенность в достоинстве редакции, я не представил ее на предварительный просмотр Государя и прошу забыть эту вину мою, на исходе уже службы моей совершившейся».

26 февраля, по получении ответного письма Государя, Победоносцев писал Ему:

Глубоко тронут я сегодня письмом, Вашего Величества, – благослови Вас Боже, что в нем отозвалось Ваше сердце. Верьте мне, что во всю мою жизнь не имели для меня никакого значения ни почести звания, ни престиж власти и влияния. Я искал только правды и доверия в отношение ко мне моего Государя, – и это единственное мне дорого и меня поддерживает.

Правда, следовало мне представить Вашему Величеству прежде обнародования текст послания, хотя я вполне был уверен в том, что в нем нет ничего предосудительного. Но некоторым мне извинением служит тревога настоящих дней, которая вот уже две недели поддерживает во мне нервное возбуждение и посреди его приходилось ежедневно вырабатывать редакцию важного акта.

Верьте, государь, что можно иметь ко мне доверие не только в достоинствах, но и в ошибках, недосмотрах и заблуждениях, коим я, как человек, весьма подвержен и как всегда готов сознавать без упорства. А Вам да даст Господь крепкую силу посреди всех тяжких испытаний и затруднений нынешнего времени».

Все изложенное выше представляет только незначительную часть из архива Победоносцева и писем его к императору Александру III.

Приведем ныне, тоже в очень малой части, столь показательную для Победоносцева переписку с известным епископом Херсонским и Одесским Никанором (Бровковичем), переведенным в конце 1883 г. в Одессу из Уфы. Как далек Победоносцев, судя по этим письмам, от сухого формалиста обер-прокурора, якобы дающего «распоряжения» архиереям. Сколько такого вздора о нем пишется и по сей день!

Владыка Никанор пришел в ужас от того, что нашел в новой епархии. В письме от 12 марта 1884 г. он подробно описал свои впечатления (помещаем главное): «...Из первых были впечатления здешнего богослужения. Ничего подобного я не только не видел, но и вообразить не мог. Вот порядок невообразимостей... Вообще в соборе до шестопсалмия ничего не читают... 5) Прокимны все поют на одной ноте. Старые, многосодержательные напевы на глас забыты. Вообще эти обиходы придворной капеллы действуют на всероссийское древнее пение гибельно... 8) тропарь «Богородице, Дево, радуйся» и т. д. поют единожды, – надлежало трижды... 10) в шестопсалмии читается неопределенное количество псалмов, сколько то стихов до «аллилуия», а по «аллилуия» чтец скажет несколько слов и певчие сейчас же начинают окончательное «аллилуия» и дальше ектения... 22) Каждение кругом церкви никогда не бывает... Сведущий, но легкомысленный до дерзости регент нанес мне несколько даже оскорбле ний, выезжая на утрированной итальянщине, против которой я возстал...»

Победоносцев 16 марта ответил: «Преосвященный Владыко. Радуюсь, видя в вас такую ревность к полноте богослужения. Увы, во многих ныне нет ея. Многие, кому следовало бы блюсти это сокровище, сами довольны, когда оно без спроса у них расхищается небрежным и сокращенным исполнением. Радуюсь, что видно у вас в Уфе хорошо стало, когда поразили вас одесские обычаи. Дай Бог вам мало по малу привести все к порядку и приучить, кого следует, к полноте и красоте церковной службы, – и не сомневаюсь, что вас поддержит полное сочувствие православного народа. А знаете ли вы, что многия, если не все, замеченные вами, опущения составляют обычай в церквах здешней столицы, испорченной сокращенным служением дворцовых и домашних церквей. О стихирах, напр., здесь и думать забыли, да певческие хоры не умеют и петь их. «Благословен еси, Господи», поют здесь один раз – даже в Казанском соборе. Двух апостолов и евангелий – ни разу не приходилось мне и слышать, а в Москве, бывало, читают и по три, напр., 21 мая. – Шестопсалмие, правда, читается почти везде сполна. –

Но надобно защищать «русскую веру» (выражение владыки Никанора Н. Т.). Много беды нам наделали ученые, легкомысленные священники, в академиях отвыкшие от красоты церковной и от богослужения. Великое дело – пение. Необходимо выводить безобразие певческих хоров и сводить пение к обиходу. Привычка петь все на один глас ужасная, и разведена придворным пением. Регента вашего приструньте; эту язву выводить надо. Надеюсь выслать вскоре из синода строгий указ о пении. Я знал, что вы найдете много безобразия в херсонской епархии – духовенство здесь распущено продолжительным управлением, мягким, без нрава. Предсказываю вам, что вы будете открывать новые и новые горизонты всякой мерзости. Но не спешите ради Бога и не давайте воли сердцу. Подумайте, что люди отвыкли от повиновения. Главное не высказывайтесь сразу. Вас не поймут и будут мешать вам и каверзить, будут ловить ваши ошибки, увлечения и первые порывы. Надобен – ясный план и затем твердость в действиях. Духовенство наше страдает великим пороком – привычкою покрывать всякие грехи друг у друга и не выдавать своих ни в коем случае и всякую грязь сокрывать и замазывать. Когда нужно, будем отсюда помогать вам, – но тихонько, без шума. Присмотритесь к консистории, к людям, – увидите, кого выдернуть, кого погодить. В нынешнем состоянии многого не сделаете сами собою, на месте, – а слово или письмо отсюда в потребном слу чае послужит вам опорою, чтобы вы могли сослаться на непререкаемое требование...». Продолжение 18 марта: «Вчера забыл еще приписать вам: поберегитесь входить в непосредственное отношение к лицам из клира. Люди горячие склонны нетерпеливо расходовать нервную силу, но я знаю по опыту значение правила major etangere reverentia. При том эти люди нередко грубы, и какой-нибудь регент может просто оскорбить вас, и надо, что-бы он боялся вас издали. Приходское же духовенство, – особливо в вашей епархии успело утратить должную для повиновения пропорцию. Необходимо, чтобы между вами и ими было посредство – живое, или механическое. Ваш викарий (еп. Мемнон Н. Т.), повидимому, человек иного темперамента, может облегчить вас. Несомненно и консистория у вас тоже деморализована. Осмотритесь в людях, увидите, как потихоньку изменить состав ея. И берегите здоровье. Боюсь, что климат одесский вам вреден. Не спешите сразу погружаться в in médias res. Осмотревшись понемногу, войдете в нужную пропорцию. Накопилось слишком много хламу: иное и пропустить можно. Подумайте, когда люди изворовались и измотались, – значительная доля вины – на хозяине дома, а дом этот так долго оставался без крепкого правления!». 26 марта следовало следующее письмо Победоносцева, четыре года состоявшего обер-прокурором и накопившего опыт: «...Зла слишком много – о Боже, сколько вы еще увидите его: когда хозяин плох, все люди в доме изворуются – и буде он пробыл долго, воровство становится обычаем и, в их сознании – правом, которое они воровски, но считая себя вправе, отстаивают. Тут надобна большая терпеливость и осмотрительность. По времени много успеете, – а на первый раз – ничего. По времени, когда почувствуют в вас спокойствие и твердость мысли, многие изменятся. Но покуда часто вам прийдется вспоминать слова о преломлении сокрушенной трости. Благочинный ваш – надо полагать – благонамеренный человек, но веет от его писания семинаристом нового образования! Один термин – «борьба за существование» – ставший избитым у семинаристов, есть уже указание на фальшивую ноту. А далее, как она явственно слышится в критическом отношении к народу – с его невежеством – ко всему этому молодые священники иногда относятся с каким то раздражением, в коем любви не слышно, – и закосневая в этом чувстве, совсем сбиваются с пути. Им и на ум не приходит, что они сами кость от костей этого народа, что народ сей суть овцы, блуждающия без пастыря, и что каков бы ни был этот народ, – мы со всею верою и знанием пропали бы без него, ибо в нем – источник и хранилище нашего одушевления и возбуждения и сокровище жи вых сил веры...». Владыка Никанор очень благодарил за эти письма.

В согласии с еп. Никанором, Победоносцев считал необходимым борьбу со штундой, сильно развившейся в юго-зап. и южных губерниях. 29 июня 1884 г. он писал владыке о желательности созыва митрополитом Платоном (Городецким) в Киеве совещания тех епископов, в епархиях которых появилось это зло. В связи с этим, интересна их переписка. 13 июля архиеп. Никанор писал: «...В православной, восточной, греко-византийской и нашей российской Церкви коренное неизгладимое устройство таково, что иерархия церковная пусть будет массою мозга в главе церковной. Но и при таком своем значении правильно действовать она способна только, когда защищена черепом, когда сидит на шее, когда получает приток крови через артерии, когда правильно связана с телом церкви. От того в православной восточной церкви иерархия одна, без правильной связи с церковью, никогда не сильна была учинить ничего мирно плодотворного. Оттого на всех соборах православной церкви, для мирно плодотворной деятельности их, решительно требовалось не только присутствие влиятельных мирян, царей и заместителей их, но и влияние. Это не случайность и никак не узурпация. Это требование вытекает непреложно из существа дела, из богоданного устройства истинной церкви. В римо-католичестве не так: там иерархия в связи с папой может решать все одна, без тела церкви... Эту теорию излагаю и всю эту речь веду я, – простите, – к тому чтобы с некоторою благовидною основательностью выразить мое нескромное желание именно, чтобы ваше высокопревосходительство, для благоплодности совещания архиереев о штунде и о прочем, изволили пожаловать в Киев самолично».

Победоносцев 30 июля ответил: «Преосвященнейший владыко. Отвечаю на почтеннейшее письмо ваше от 13 июля. Все, что вы пишете о необходимости присутствия властных мирян на церковных совещаниях, – и я понимаю также. Но вы выводите это из исторической идеи церковного устройства. Я не иду так глубоко – дальше практической почвы. Опыт – правда не веселый – и наблюдение удостоверяют меня в том, что наша церковная иерархия нуждается в мирянах и ищет себе опоры вне круга церковного управления. Правда, тут есть нечто рациональное и отвечающее понятию о церкви; но есть и признак некоторой внутренней косности и той лени, которая вообще свойственна славянской натуре. Вследствие того многим из нас легче и удобнее стать мучениками за идею, нежели вести непрерывную изо дня в день борьбу с заботами, то сдерживая, то понуждая себя к нормальной деятельности... Но это сюжет пространный и трудно касаться его мимоходом. Вообще у нас, в России, невозможно ни в какой сфере деятельности успокоиться на том, что все и организуется, и пойдет само собою. Всюду надо хозяина. А хозяин не бывает без заботы, а заботу редко кто у нас охотно принимает на себя, тем более, что у нас забота труднее и сложнее, чем где-либо. По киевскому же делу скажу, что у меня на мысли было – ехать туда, если дело состоится. Вообще, если бы от меня зависело, то я большую часть года проводил бы вне Петербурга».

Замечателен по глубине мысли, по всестороннему знанию излагаемого, по своей убежденности и проницательности, оправдавшей себе в дальнейшем, «Московский Сборник», изданный Победоносцевым в 1896 г. и переведенный на многие иностранные языки.

Об этом труде пишет Б. Б. Глинский в своей статье «Период твердой власти» («Истор. Вестник», 1912 г.): «...По силе слога, по чистоте языка, по отчеканке мысли весьма и весьма немногия произведения отечественной литературы могут быть поставлены в одном ряду с этим собранием статей, где автор с безпощадной логикой, с страшным пессимизмом анализует все основы современной западно-европейской культурной жизни, приходит к полному их отрицанию и делает попытку противопоставить им национально-русские идеалы, посколько таковые вытекают из толкования им исторических и церковных (по преимуществу) явлений русской жизни...» В понимании Победоносцева: «Ложь – современное просвещение, ложь – демократия и народоправство, сплошная, ложь – современная периодическая печать, ложь – современный гласный суд, ложь – парламентаризм, ложь – вся современная жизнь без Христа, без истинной церкви, без истинной веры! Вот те сильные крики, крики ужаса и отчаяния, которые несутся со страниц «Московского Сборника».

В 1899 г. Победоносцев издал в Москве книгу «Вечная память. – Воспоминания о почивших». Весьма показательно для понимания его личности, кого из умерших он признавал наиболее себе близкими. Ограничимся небольшими выписками из этой, полной задушевности, книги. Он так начинает ее:

Светлая звезда скатилась с нашего небосклона. Многие осиротели у нас, точно дети, потерявшия мать – ищут и не находят и плачут. Великая княгиня Елена Павловна преставилась в вечность... Кто знал и не любил Ее? Кто искавший у нея помощь на дело доброе – был Ею отринут? Кто входя в круг Ея, не подчинялся Ея обаянию и не чувствовал себя возбужденным и подвинутым в глубине духовной своей природы. Вся Она исполнена была жизни и мысли: возбуждая все около Себя, Она сама отовсюду искала и принимала живые впечатления, стремясь всякую истинную и плодотворную мысль превратить в дело и на всякое дело поставить людей, разумеющих его и по нем ревнующих. Окруженная блеском и роскошью двора и восторженною преданностию многих, но много испытавшая борьбы и горя, Она ни на минуту не отдавалась неге Своего положения, ни на минуту духа не угашала в Себе – до последнего дня Своей жизни. И поистине у смертного одра Ея просится на уста, в поучение живым, апостольское слово: тщанием не лениви, духом горяще. Испытавшие жизнь знают, как много значит, сколько может распространить добра около себя подобная натура и в обыкновенном общественном положении... Нерусская по происхождению, Она положила сердце в новом Своем отечестве и посвятила России всю свою деятельность. Все великия события внешней и внутренней жизни русского государства отзывались у Ней в сердце глубоко, вызывали в Ней живое, деятельное участие, и со многими из них, в самые знаменательные эпохи новейшей истории, связано Ея имя».

Велик. кн. Елена Павловна (1806–73), принцесса вюртембергская, была супругой велик. кн. Михаила Павловича. Дворец её был средоточием виднейших деятелей освобождения крестьян в 1861 г. Собирались у нея государственные деятели, ученые, врачи, писатели, художники. Благотворительность поглощала большую часть её средств. Близка она была к образованию и в ведении её находились два института. Огромную деятельность проявила она во время Восточной войны 1854 г., и ею основана была Крестовоздвиженская община сестер милосердия.

Другая статья посвящена Надежде Павл. Шульц, сконч. в 1877 г. Урожденная Шипова, она провела юные годы в деревне и хорошо знала духовные нужды народа. Победоносцев пишет: «Кто, живший в деревне, не знает, что первая нужда овец – в пастыре, а добрых пастырей вокруг было мало... Как важна пастырю – верная помощница – жена...». Овдовев, она 34 года управляла школой в Царском Селе для дочерей священников, прообразом женских епархиальных училищ. Училище это пользовалось покровительством и содействием вел. кн. Ольги Николаевны, впосл. королевы вюртембергской.

Она не принадлежала к тем представителям новейшей педагогии, которые так ярко горят иногда чужим, заимствованным огнем разноцветных теорий, методов и, так назыв., новых начал обучения и просвещения, которые из за толков и положений, как учить, забывают не редко о том, чему учить, о том едином и существенном, чем созидается человек, на всякое дело благое уготованный. Огонь, которым она горела, был у нея свой и поддерживался до последнего её вздоха её простой и горячей верой, простою и неистощимою любовью, истиною здравого смысла и прямого патриотического чувства. Как светильник, она горела, и погасла тихо и мирно, как светильник».

Сердечные строки посвящаются баронессе Эдите Феодоровне Раден, сконч. в 1885 г. «Мир человеческий – та же вселенная, и тоже держится силой тяготения. Нет души человеческой, которая не обладала бы в той или другой степени этой силою и сама этой силе не подчинялась. Если бы каждый из нас разумно сознавал это, сколько силы нравственной, напрасно расточаемой, мог бы он скопит и распространить около себя в своей сфере, сколько душ человеческих, с которыми приходит в ежедневное соприкосновение, мог бы поддержать, воздержать и исправить. И наоборот, как много около каждого из нас сиротских, слабых и изнемогающих душ, жаждущих к кому приразиться, на кого смотреть, в ком найти опору: мы проходим мимо, – а сколько их изнемогает и погибает. Но есть избранные души, исполненные силы, ищущей исхода: когда глубокое чувство благожелания и жалости соединяется в них с горячим стремлением к правде в жизни, – оне уподобляются по истине светилам, силою коих держится, движется и обращается целый мир малых светил. Сколько добра и света такия души разливают около себя – невозможно исчислить и взвесить: действие одной души на другую душу – безгранично и безконечно. К числу таких избранных душ принадлежала покойная Эдит Раден... В царствование Николая Павловича не широко было поле для общественной деятельности в России, но по природе Его все благородное, все возвышенное, чистое и изящное было Ему сочувственно и находило отзыв в душе Его. Покойный Государь любил и уважал Великую Княгиню Елену Павловну, охотно советовался с Нею и дорожил Ея мнением; Он знал и уважал Эдит Раден и любил умную речь ея. Все это, при доверии Государя, давало возможность оживлять и поддерживать из Михайловского Дворца многия учреждения, получившия важное общественное значение, обращать внимание Монарха на таланты, остававшиеся Ему неизвестными. С именем Великой княгини связаны многия учебные и санитарные учреждения, возникшия в эту эпоху. Ей обязана своим началом и развитием музыкальная консерватория».

Краткий очерк о благочестивом, исполненном веры Ник. Вас. Калачеве: «Для Калачева – наука его дышала жизнью и была нераздельна с землею, по которой ходит он, с народом, к которому он принадлежал». Добрые строки посвящены вел. кн. Елене Михайловне.

В скорбной статье об И. С. Аксакове Победоносцев писал о славянофилах. «Это были честные и чистые русские люди, род ные сыны земли своей, богатые русским умом, чуткие чутьем русского сердца, любящего народ свой и землю, и алчущего и жаждущего правды и прямого дела для земли своей. Они были высоко образованы, но близкое знакомство с наукой и культурой запада не отрешало их от родной почвы, из которой почерпает духовную силу земли всякий истинный подвижник земли Русской».

С большою любовью писал он о известном ученом ориенталисте, миссионере Ник. Ив. Ильминском, умерш. в 1891 г., отличавшемся невыразимой добротой, ласковостью, искренностью. Это помогало ему в его работе в «Крещено-татарских школах». Заключительные статьи посвящены Императору Александру III.

Примеры исключительной доброты Победоносцева приведены в «Прав. Руси» (№ 8 1957 г.) в статье моей «Широкое сердце К. П. Победоносцева». Государственная же деятельность его более подробно освещена в статье «Муж верности и разума», помещенной мною в газете «Россия» (в номерах от 30 апр. 1, 3, 4, 8 и 10 мая 1957 г.).

* * *

Перед нами прошел жизненный путь рачительного и мудрого сына России, не зарывшего, а приумножившего таланты, дарованные ему Господом Богом. Он сам поведал о своей жизни. Пояснениями же к его «повести» являются подлинные письма и печатные произведения. Ревностное служение Церкви, Царю и Отечеству начал он в славное царствование Императора-Рыцаря Николая I, им столь почитаемого, и, прослужив не за страх, а за совесть 61 год, упокоился в царствование Его Правнука, благочестивого императора Николая II. Ни разу не сходил он с прямого пути, и слова его никогда не расходились с делом. Архиепископ волынский, вп. митрополит киевский, Антоний (Храповицкий), расходившийся с ним в вопросе о возстановлении патриаршества, был глубоко прав, когда писал ему в начале ноября 1905 г., после оставления им, в связи с манифестом 17 октября, поста обер-прокурора Свят. Синода, которым он состоял 25 лет: «...Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноким. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Вас жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации неведомые...»

Ученый знаток церковной истории, Н. Никольский, во многом осуждавший Победоносцева признает, что «в истории русской церкви имя Константина Петровича останется памятным, как имя «благочестивейшего» из наших обер-прокуроров, который приподнял значение наружной «церковности», возвысил авторитет иерархии и органов центрального духовного ведомства, усилил значение ученого монашества, вверял клиру дело начального обучения, улучшал быт духовного сословия и оживлял разработку богословской науки в интересах «русского» православия. Не забудутся и свойства душевного облика Константина Петровича, отвечавшего тому посту «государственного ока», который был занят им в течение четверти века. В списке правителей, состоявших в этой должности, и в сонме лиц, его окружавших, трудно назвать другого человека, который был так нелицемерно проникнут сердечною религиозною верою, так пропитан благочестивой настроенностью, который бы с таким благоговением и детскою чуткостью относился к установлениям церковным, и так тонко умел осмыслить гармонию между старыми преданиями и текущими событиями жизни...»

Московския Вед.» так заканчивали статью «Памяти Победоносцева» (13 марта 1907 г.), в начале которой указывали, что убийство Царя-Освободителя являлось, в глазах интеллигенции, сигналом водворения конституционного строя.

Но Господь еще хранил Россию, и в критическую минуту на прадедовском престоле явился царь-самодержец, для помощи которому как бы давно подготовлялся, в труде науки, в размышлении, в заботах государственной деятельности, К. П. Победоносцев. И вот наступила эпоха, которой никак не ожидали враги самодержавия, эпоха, показавшая органическую неразрывность царского величия с величием народа. Это и есть эпоха деятельности К. П. Победоносцева. Его влияние в 1881 г. спасло русское самодержавие от уничтожения, к которому с разных сторон толкали его все влиятельнейшие государственные деятели того времени».