5. Рассказ слобожанина о пребывании Швецова в слободе Свяцкой и об его аресте. – Хлопоты раскольников об освобождении Швецова

Упомянутое в предыдущей «Летописи» взятие Швецова правительством со всеми уликами многолетней преступной деятельности этого неутомимого и злейшего пропагандиста раскола, доселе занимает раскольнический мир и составляет в этом мире событие действительно крупное, так как и сам Швецов, несомненно, есть крупная величина в современном расколе. Мы полагаем поэтому, что наши читатели с интересом прочтут рассказ о пребывании Швецова в слободе Свяцкой и последовавшем здесь его аресте, полученный нами с самого места происшествия от одного бывшего старообрядца. Рассказ этот достоин внимания и в том отношении, что знакомит нас с нынешним положением раскола в Стародубских слободах. Приводим его почти с буквальной точностью.

Письмо из слободы Свяцкой.

...Нас до десяти человек усомнились в австрийском священстве. Двое ходим уже в единоверческую церковь, а остальные еще колеблются. Их старается расстроить здешний австрийской иерархии поп Максим; однако они каждый раз дают ему хорошую отповедь: для этого их снабжает книгами и наставлениями мой тесть, единоверец, сведущий в писании,– и я отчасти помогаю. У нас есть книги: Озерского Выписки, о. Павла сочинения и другие. Более трех месяцев Максим вел с ними борьбу (а меня на беседы не звал, зная, что я уже уверился в правоте грекороссийской церкви), – и все это время хлопотал, как бы залучить к нам, в посады, известного Швецова, чтобы он произвел здесь беседы и поддержал раскол.

31-го августа я собирался выехать на огород, верст за 60 от посада (я занимаюсь огородничеством). Приходит ко мне Мокей (один из колеблющихся) и просит, чтобы я отложил поездку до завтра, а ныне вечером пришел бы на беседу, так как о. Максим говорит, что к нему приехал о. Лазарь, с Городни, и будет беседовать. Этого Лазаря я хорошо знаю, – он был даже моим духовником, когда я проживал в Варшаве, а он ездил туда исправлять требы у старообрядцев.

С Лазарем, говорю, мне беседовать не о чем. Года три тому назад я, вместе с тестем, послал ему 32 вопроса о церкви и иерархии, а он и по сие время не отвечает, даже о получении вопросов не уведомил. Я узнал однако стороной, что вопросы наши он переслал попу Ефиму Мельникову и просил у него совета, что ответить; Мельников передал их лжеепископу Сильвестру, а этот положил резолюцию: не отвечать русским унеятам на их вопросы! Потом я лично имел разговор с Лазарем в Варшаве же у одного купца, большого приверженца австрийской лжеиерархии, – настоятельно требовал ответа на вопросы; а он даже не сознался, что получил их. Тогда я прямо сказал ему: считаю вас безответными, и знайте, что я сильно сомневаюсь в законности вашей австрийской иерархии. Да и начал им рассказывать, как учредил ее беглый митрополит Амвросий за деньги, и прочее, – словом всю лживость их иерархии стал выводить наружу. Так на меня за это купцы, что тут были, бросились с кулаками, – не знаю, как спасся. Вот каков, говорю, этот поп Лазарь, – защищает свою иерархию не священным писанием, а купеческими кулаками. Не пойду я с ним беседовать, – не стоит!

Мокей же говорит мне: пойдем, пожалуста, – уж очень просит о. Максим!

Ну хорошо, говорю, уважу просьбу, не Максимову, а твою. Надобно только пригласить тестя.

Нет, – говорит Мокей, – его не велели звать.

Когда же приходить? спрашиваю Мокея.

По заходе солнца.

Хорошо, приду.

Смерклось. Пошел я с соседом, молодым человеком беглопоповской секты. Приходим к назначенному дому. Там никого еще нет; только на противоположной стороне улицы человек десять молодых людей стоят. Было уже темно; однако узнали меня. Спрашиваю: должно быть беседы не будет?

– Мы посылали уже за ними, – отвечают; да что-то нейдут!

Потом видим – прошли с фонарями.

Я говорю знакомым: Пусть начинают! – не любопытно Лазаря слушать; у него правды не добьешся. Мне, говорю, приходилось ночевать с ним и споры вести: ничего путного не вышло! Он предлагает мне читать книгу жида Карловича; а я говорю: на, – прочитай лучше сочинение о. Павла Прусского. Он даже и в руки взять не хотел. Тогда я сказал ему: если вы не желаете читать сочинение православного человека, основанное на священном писании, так я тем более должен гнушаться жидовским сочинением, которое наполнено всякой ложью, бранью и небылицами!

Вошли мы в комнату. Вижу, – сидит за столом с попом Максимом и ведет разговор какой-то совсем не известный человек, как будто раскольнический монах, но больше походит на скопца: бледный, в лице ни кровинки! Говорит очень складно, на память, что-то о Моисее и пророках. Я думал встретить попа Лазаря, а вместо него оказался какой-то интересный незнакомец! – значит нас обманули! Слушателей собралось уже человек пятьдесят, все больше молодые люди и приверженцы Максима, а наших очень мало. Незнакомец говорил с полчаса один. Потом выступил молодой человек, беглопоповец, и завел с ним спор о мире, которым перемазали Амвросия. Молодой человек доказывал, что миро иосифовское не могло существовать 180 лет. Во время этого спора я спрашиваю потихоньку Ермила-Зайца, большого Максимова приверженца и фанатика: что это за монах такой речистый? – откуда вы выкопали такого?

Не скажу! – говорит.

Так как же нам, замечаю я, вести беседу с неизвестным человеком? Может, он какой-нибудь нехороший человек! Мы и беседовать с таким не станем!

Помялся, помялся Заяц, да и говорит: не сказывай никому, – это Швецов!

Так вот кто этот краснобай! Онисим Васильич Швецов! Слыхал и читал я об нем довольно; а теперь пришлось вот самому увидеть и послушать! И я еще с большим любопытством начал рассматривать Швецова. Он же в это самое время начал громким голосом кричать на молодого беглопоповца: врешь! врешь! – и раз десять повторил это «врешь»! Разобиделся тем, что молодой человек сказал ему: вы перемазали Амвросия простым деревянным маслом, потому что и настоящее миро, если бы имелось у вас, разбавляемое маслом 180 лет, должно превратиться в простое масло. Видя, что Швецов выходит из себя и что все сторонники попа Максима выражают неудовольствие против беглопоповца, я стал говорить Швецову:

Вы, отец, должно быть не имеете и понятия о приличии! Ведь если это ваше слово «врешь!» обратить к вам самим, вам это не понравится! А вы, забывши ваш сан, позволяете себе так кричать и употреблять такие выражения!

Швецов после этого начал говорить спокойнее. Тут некоторые из наших стали предлагать ему вопросы об австрийской иерархии; но он так ловко отводил от вопросов разными ссылками на истории, что и не поймешь, о чем и к чему говорит. Точно адвокат какой, – у него и черное выходит белым, а белое черным. Нашим противникам это на руку, – слышу сзади толкуют: куда им сговорить! а еще берутся! Я не входил в беседу, – думаю: с таким увертливым человеком, и вправду, говорить трудно; он все уклоняется в разные истории, и как начнет речь, так слушай хоть два часа: у него все найдется о чем говорить, а тебе и возразить не позволит! Вот его уловка: я вам от истории и это докажу, и это докажу! А слушатели думают, что верно он прав, коли один говорит... Поэтому я сказал некоторым из присутствовавших: хорошо бы пригласить моего тестя; он лучше нас понимает, что ему сказать!

Пошлите! говорят.

А может быть о. Максим не согласится, чтобы тесть пришел на беседу?

Не надо, говорят, и спрашивать Максима!

Я вышел в сени и послал одного молодого человека за тестем, – велел сказать ему, что здесь на беседе Шведов из Москвы и чтобы шел скорее. Возвращаюсь в комнату, и что же вижу? Тут смятение: когда Максим узнал, что я посылаю за тестем, встал со Швецовым из-за стола и направляются к выходу. Я остановил их, – говорю: Куда же вы, отцы? Мы еще ничего от вас не слышали о происхождении австрийской иерархии, и желаем слышать.

Максим говорит: мы не хотим, чтобы твой тесть был!

Так вы, значит, испугались одного человека? – боитесь, что не в состоянии ответить ему? Если уйдете, мы так и будем знать, что вы безответны.

Швецов понял, что уйти после этого неудобно. Воротились и сели опять за стол. Поп Максим даже представил меня Швецову: это, говорит, знакомец о. Лазаря, был духовным сыном его; а теперь бросил нас и ходит в церковь. Меня посадили даже с собою за стол в ожидании тестя. Познакомившись, я сказал Швецову, что много слышал и читал о нем: вы, говорю, человек известный, с учеными и профессорами ведете беседы; только вот на беседе с отцом Павлом вы остались безответны.

Ему, говорит, вольно писать, чего не было!

Я ответил: Нет, – отец Павел не такой человек, чтобы писать неправду; мы ему верим. И в сочинениях своих он все пишет коротко и ясно, защищает церковь на основании слова Божия и святоотеческих писаний; а вы все от разных историй приводите доказательства, все какие-то примеры представляете, заводите в Африку, да в Рим, к папе римскому. Нам этого не надо. Вы скажите вот прямо: где митрополит Амвросий получил благодать хиротонии?

И пошел, и пошел толковать от истории, да от примеров! Слушал я с четверть часа, а конца не предвидится. Я решился прервать Швецова, – скажите, говорю, прямо: где Амвросий получил хиротонию?

Да вы знаете ли, спрашивает, что такое хиротония?

Знаю, – ответил я, – и не требую от вас разъяснения; вы не уклоняйтесь от вопроса; говорите прямо: где Амвросий получил рукоположение?

Рукоположение получил в Константинополе.

А благодать при этом получил? – спрашиваю еще.

Благодати, – говорит, – не получил.

Значит, к вам пришел безблагодатный?

Швецов ответил: да!

Поэтому, говорю, ваша церковь безблагодатная и спастись в ней невозможно.

Нет, – возражает Швецов, – я вам докажу, что еретические епископы получали благодать чрез присоединение к православию и что Амвросий точно так же получил благодать чрез присоединение к нам!

И пошел опять от истории толковать. Я прервал и говорю:

Есть писано, что если церковь изгубит едину тайну от седми, то не есть святая, а еретическая; ваша церковь изгубила таинство священства: значит была еретическая. Теперь к вам, еретикам, приходит митрополит-еретик: кто же у вас мог его очистить? от кого у вас мог он получить благодать?

Швецов, точно адвокат, начал опять разные увертки. Но я не отставал.

Скажите прямо: от кого Амвросий получил благодать хиротонии?

От Христа! громко крикнул Швецов.

Я говорю: Каким образом? Где это писано, что Христос сам является восполнять еретическую хиротонию?

Швецов опять начал плести что-то; опять бросился к истории. Я говорю:

Вот вы все кружитесь, все хитрите; а брали бы пример с о. Павла: тот смотрит на дело прямо, без хитрости, руководится писанием, – поэтому и познал православную церковь.

Швецов говорит: он присоединился по нужде!

По какой нужде? – спрашиваю.

Он, говорит, бывши беспоповцем, печатал за границей книги, контрабандой перевозил их через границу и попался: ему угрожала Сибирь, если бы он не принял Единоверия. Вот что заставило его присоединиться!

Я сказал: Не верю вам! все это, что вы сказала сейчас, я считаю клеветою на о. Павла. И откуда вы это знаете? Сами лично были свидетелем этого, или говорите на основании слуха?

Швецов ответил, что слышал от других; но уверен, что было так.

А если все это неправда, – говорю, – так ведь мы должны вас понимать, как распространителя клеветы. Извините, – я не знаю, как другие, а сам даже и теперь признаю вас именно таким²¹.

Так протянулась наша беседа даже за полночь; а тесть все не приходил. Оказалось, что моего посланного обманули, – сказали ему, что тестя нет дома. Я вижу, что со Шведовым хоть целую неделю спорь, а толку ничего не будет; поэтому поднялся уходить и, вставши, говорю Швецову:

Спрошу у вас еще об одном, – только, ради Бога ответьте откровенно. Скажите: за что вы теперь отделяетесь от церкви?

Он сказал: за хуление имени Исус.

Спрашиваю: а еще за что?

Еще, говорит, за проклятие двуперстия и введение троеперстия.

А еще за что?

Более ни за что! говорит.

А Ермил Заяц кричит: еще за трегубую аллилуйю; а больше уж ни за что!

Тогда я стал говорить: Г-да слушатели! Разбирайте сами, следует ли за эти три предмета отделяться от святой церкви. А я нахожу, что никак не следует. Имя Исус церковь не хулит, и там, где вы видите хулу, содержится только объяснение этого слова в переводе; сложение перстов – обряд, и церковь имеет право изменить его; а о трегубой аллилуйи и говорить нечего: всякому понятно, что она поется во славу единосущной Троицы.

Сказав это, я простился и пошел домой. Был уже 3-й час ночи. Мне было досадно, что нас обманули, – не сказали, что будет беседовать Швецов, а не Лазарь: мы приготовились бы. Пожалел, что и тестя не было на беседе. Утром на другой день, 1-го сентября, мне необходимо было ехать на огород; а очень хотелось, чтобы наши побеседовали со Швецовым, да не ночью, украдкой, а днем и публично. Я стал просить об этом тестя, и тесть согласился. Зашел утром и к Мокею узнать, чем кончилась у них беседа накануне и не расстроил ли его Швецов.

Нет, – говорит, – не расстроил; по твоем уходе мы еще проспорили с час: он все увертывался, прямо не отвечает...

Я стал просить: вы, пожалуста, не выпускайте его, – еще соберитесь побеседовать, только днем, чтобы все знали о беседе. И тесть мой будет. Пригласите еще дядю Филиппа (беглопоповец, но большой защитник православной церкви). Да хлопочите об этом теперь же, поскорее. Так подите же, – просите Швецова, чтобы еще однажды побеседовал. А мне надобно теперь же ехать.

Тесть ждал меня с лошадью на базаре, и я поспешил туда. Пришел; разговариваем с тестем,– да и видим: поп Максим со Швецовым едут на лошади и проехали мимо нас к выезду из посада...

Вот, – говорю, – птичка и улетела! – опоздали. А очень жаль, что вы не послушали, как ораторствует этот Швецов, как разными уловками затемняет истину и оправдывает ложь. Прощайте.

И я уехал.

7-го сентября приезжаю с огорода и узнаю новость: Швецов арестован и отправлен в город! Оказалось, что утром кто-то сообщил надзирателю о продолжавшейся всю прошлую ночь какой-то шумной сходке, которую устроили раскольнический поп Максим и неизвестный приезжий монах. Надзиратель, с понятым, отправился к Максиму в дом, – но ни Максима, ни Швецова уже не было. Надзиратель поехал вслед за ними по дороге в Ветку, куда, как видно было, они направляли путь (Ветка от нас в 30 верстах; там есть и австрийские и беглопоповцы: их-то совращать, должно быть, и отправился Швецов). По рассказам понятого, когда надзиратель догнал интересных путешественников и вежливо попросил их возвратиться назад, в слободу, они хотели сначала оказать сопротивление, но потом раздумали и покорились своей участи. Обыск у Швецова произведен был уже в квартире попа Максима. Паспорт оказался правильный, на имя крестьянина Владимирской губернии. Надзиратель попросил Швецова отпереть чемодан, а сам в это время вышел из комнаты. Швецов, отперши чемодан, быстро вынул из него большой сверток и бросил под кровать, на которую сел потом, и закрыл брошенное полами своего широкого верхнего платья. Понятой видел это и сообщил надзирателю: в свертке оказались книги подпольной печати. Ими же наполнен был и чемодан, в котором кроме того оказались разные документы и письма, – сотни две. Письма любопытные, – говорится в них о разных раскольнических делах и видно, с кем Швецов ведет сношения и какие у них замыслы; есть письма о Карловиче, с которым Швецов находится также в сношениях, – пишут ему, напр. из-за границы: «наш Карлович на жительство переехал в другую местность». Между тем как происходил осмотр, наши раскольники послали в разные места гонцов с известиями о постигшей Швецова беде, – в Клинцы к богатым раскольническим купцам, в Полосу – к Сильвестру, и в город к исправнику. Поп Максим прямо хвалился, что все будет обделано наилучшим образом, и Швецов выйдет невинным, даже с торжеством, как страдалец за веру. А когда отправляли Швецова в город, провожать его собралось человек до ста раскольников и раскольниц, – одна купчиха тут же вручила ему порядочную пачку кредитных билетов. Он взял, хотя при обыске нашлось у него до пятисот рублей.

8-го сентября, в праздник Рождества Богородицы, при выходе из церкви, мы трое, – я, Мокей и Егор, – объявили о своем желании присоединиться. Если бы не Швецов, мы еще может быть помедлили бы этим великим делом; а он, своими адвокатскими выходками и уловками, подвинул нас и утвердил в нашей решимости,– нам нестерпимо сделалось оставаться в этом расколе, для оправдания которого такие знаменитые его защитники, как Швецов, прибегают ко лжи и лукавству. 9-го числа написали в Покровский единоверческий монастырь к о. архимандриту Пафнутию, чтобы прислал священника – присоединить нас к церкви, и, – дай ему Бог всего хорошего! – он немедленно исполнил нашу просьбу. Под праздник Воздвижения честного креста, после всенощной, присланный им о. Варсонофий совершил над нами чин присоединения и исповедал нас, а в самый праздник за литургией мы удостоились приобщения святых и животворящих таин Христовых. Как было это трогательно для нас, и описать нет возможности! Скажу о себе: я будто переродился в другого человека! Теперь раскольники смотрят на нас очень враждебно, а особенно на Мокия, – ему и на улицу выйти нельзя. Он перед этим не более двух раз был в церкви: поэтому, как новичку, ему и достается больше; а мы давно уже ходим в церковь, так присмотрелись к нам.

Впрочем, надобно сказать, что раскол у нас больше держится стариками, а еще больше женщинами; молодой же и грамотный народ сильно колеблется, – не ходят ни в церковь, ни в моленную, а идут по праздникам на базар, да и толкуют о церкви, – одни толкуют, другие слушают. Моленныя (у нас их две) стоят пустые; одне бабы да хлопцы ходят за службу. Спросишь: что, в моленной много было мужчин на клиросе? Нет, – говорят, – один, или два. А я помню, когда был подростком, так на клиросах по 20 мужчин стояло, и в праздники ни одного человека на базаре не увидишь до выхода из моленных. А теперь, идешь в церковь, и видишь их около лавок, – сидят и стоят, да о церкви толкуют. Церковь тут же, на базаре; а нейдут. И пошли бы, да боятся баб. Были примеры, что жены бросали мужей за то, что хотят идти в церковь. Этому разврату учит их поп Максим. Как узнает, что кто-нибудь колеблется в преданности расколу и склоняется к церкви, то выберет время, когда мужа нет дома, придет к жене, и так ее расстроит, что она даст обещание бросить мужа, если он перейдет в церковь. Вот чем держатся у нас раскол; а действительной преданности ему в народе нашем уже нет. Не даром же приезжал Швецов. Нужен бы нам хороший миссионер, который мог бы основательно поговорить с народом о церкви...

Дозде письмо.

Этот любопытный рассказ о Швецове, обязательно присланный вам с самого места происшествий и ближайшим их свидетелем, достаточно ясно показывает, с какою целию г-н Швецов пожаловал в Стародубские слободы, как держал он себя на беседе в слободе Свяцкой и какой печальный исход имела эта его беседа. Людей, усомнившихся в расколе, ради которых главным образом и приехал в слободу, он не только не убедил в мнимой правоте раскола, но и окончательно расположил идти в церковь: его лукавство и изворотливость были поняты и оценены по достоинству. Это было уже весьма значительным неприятным для него последствием ночной беседы его в Свяцком; а другим, еще более неприятным, был последовавший на утро его арест. Относительно ареста подтверждается, что при Швецове найдено большое количество писем, которые должны послужить явной уликой широких размеров преступной деятельности Швецова, как пропагандиста раскола, состоящего в тесных связях с главными раскольническими деятелями и за границей и в России, не малое также количество запрещенных книг заграничной и подпольной печати, которые должны служить такой же уликой преступной его деятельности, как автора, печатника и распространителя их. Надлежит ожидать, что при таких уликах законная кара не минует давно заслужившего ее преступника, доселе нагло издевавшегося над законами. И однакоже с места извещают нас, что там раскольники уже начали попытки в оправдание Швецова, если не освобождению от суда, – что местный раскольнический поп, открытый сообщник Швецова, самоуверенно говорит: «все обделаем! Онисим Васильевич останется невинным!» Это на месте; а здесь, в Москве, как слышим, началась еще более сильная агитация в том же направлении: раскольники, почитатели Швецова, собирают деньги, чтобы внести их в виде залога и взять Швецова на поруки, освободив из заключения. Быть может, с этою именно целию, уже отправился в Сураж родственник, друг и сотрудник Швецова, поп Димитрий Смирнов, – тот самый «рыболов», о котором мы говорили прошлый раз. Значит, его собственная невзгода кончилась ничем, и он не только на свободе, но и хлопочет об освобождении другого преступника-пропагандиста. Не мудрено, что и г. Швецов окажется на свободе, выйдет сух из воды. Но какое это будет поражение и оскорбление для всех ревнителей православия, с такою радостию принявших известие, что злейший враг церкви, самый опасный и самый дерзкий распространитель раскольнических и еретических мнений среди русского народа, попал наконец в руки правительства с явными уликами его преступной деятельности, и питающих надежду, что закон восторжествует над беззаконием?...