4. Новый лжеепископ у раскольников – Спиридоний и его первоначальные подвиги. – Московский Духовный Совет и его деяния. – Нечто о И. И. Шибаеве. – О раскольнических попах старых и новых. – Попы морозовского и швецовского поставления. – Невзгоды последних и злоключения самого Швецова

Осенью прошлого года, как мы говорили уже¹⁶, раскольники по Австрийскому священству обзавелись еще одним лжеепископом: Духовный Совет их избрал и поставил в епископы на Дон некоего Спиридония, наименовав его донским и екатеринославским; зовут его также калачевским, по месту жительства его близ Калача на Дону. Донские и екатеринославские раскольники-австрийцы состояли до этого в ведении кавказскаго лжеепископа Силуана. Силуан, как известно, был под судом и вообще находится в подозрении и в некотором загоне у Духовного Совета: у этого опального владыки и отрезали епархию для Спиридония, и, что любопытно, не только не спросили на то его согласия, но даже и не известили его о поставлении епископа на Дон. Силуан, конечно, не лучший, но и не худший среди мнимых архиереев раскола, – в этом жалком собрании умственных и нравственных ничтожностей, полуграмотных и распущенных по жизни крестьян, мещан и цеховых: поступок с ним служит ярким образчиком того, как раскольнические власти, выдающие себя за ревнителей и блюстителей церковных правил, обращаются даже со своими собратиями-епископами. Спиридоний, бравый казак Пятиизбянской станицы Семен Архипов, долгое время был протопопом у донских раскольников. Принадлежа к епархии Силуана, он к своему владыке относился тоже не с подобающим почтением. Когда Силуан в 1880 г. первый раз приехал посетить свою донскую епархию, Семен Архипов не захотел и встретить его, а явился уже тогда, когда он приехал в хутор Ляпичев, Пятиизбянской станицы. Разгневанный Силуан принял гордого протопопа очень сурово, разбранил по-казацки (Силуан и сам из казаков), выгнал из комнаты, где собраны были все раскольнические попы донской епархии, и пригрозил извергнуть из сана за непочтение к епископу. Архипов, затаив обиду, должен был просить прощения. Силуан смиловался только тогда, когда все общество почетных казаков начало просить его за опального протопопа. Эту обиду от Силуана Архипов всегда помнил, и теперь, сам сделавшись архиереем, воспользовался первым же случаем отмстить за нее. Получив окольными путями известие о поставлении своего бывшего протопопа в епископы под именем Спиридония и хорошо понимая, что обстоятельства переменились, что самому приходится теперь заискивать пред разруганным когда-то протопопом, Силуан послал игумена своего скита приветствовать Спиридония ко времени его приезда из Москвы, где с обычной торжественностью рукоположили его Савватий, Пафнутий казанский, Паисий саратовский. Это было во второй половине сентября. Игумен ожидал прибытия Спиридония в Калаче. Но Спиридоний проехал прямо на хутор Качалинский, где есть у него собственный дом. Игумен поспешил сюда и велел доложить о себе владыке-Спиридонию, как о посланном от владыки-Силуана. И Спиридоний не только не принял этого владычного посла, но даже не велел пускать его и на двор, несмотря на то, что наступала осенняя ночь, и злополучному игумену негде было приютиться. Таково братское общение нового раскольнического епископа с своим собратом – старейшим епископом. Зато какими позорными ругательствами осыпал его злополучный посол Силуана, возвращаясь с Дона на Кавказ! Скоро бравый казак-епископ показал себя в настоящем виде и попам своей епархии: не каждого из них он удостоивал своего лицезрения, хотя иные приезжали к нему и с очень нужными делами, за то оповестил их, что каждый поп обязан доставлять ему на содержание по 50 руб. в год. Попам этот налог показался обременительным. Не смея сами спорить со владыкой, они обратились к почетнейшим казакам из своих прихожан с просьбою –- заступиться за них пред слишком притязательным владыкой, и благодаря ходатайству этих посредников Спиридоний понизил налог на попов до 30 руб. Другим из первых распоряжений нового раскольнического епископа был общий приказ всем уставщикам, начетчикам и особенно попам – не вступать ни под каким видом в беседы с православными миссионерами. «Им нет до нас никакого дела, – говорил казацкий лжеепископ о миссионерах, – нам дал Государь полную свободу, и они не смеют нас трогать, или требовать на беседы». Как бы в доказательство этой полной свободы, которую будто бы даровал расколу сам православный Царь, ложный епископ Спиридоний разъезжает теперь по Донской области и Екатеринославской губернии для торжественных архиерейских служений. В половине мая месяца настоящего года он осчастливил своим посещением самый Новочеркасск, и 20-го числа, в Троицын день, служил здесь обедню, с местным раскольническим попом Федотом Кругляковым и двумя дьяконами, в Косовской моленной. Раскольников собралось множество, – двери моленной были открыты для всех. Пользуясь этим, зашел посмотреть, как служит раскольнический лжеепископ, один из местных православных миссионеров Н. С. Федосов; но тут раскольнические проповедники религиозной свободы на Дону сейчас же обнаружили в себе дерзких самоуправцев и притеснителей: попечитель моленной Иван Елкин, увидев Федосова, в исступлении бросился к нему, взял за руки и вывел из моленной, осыпая его бранью. На тихом Дону, под покровом чиновных казаков-раскольников, Сипридоны и Елкины могут безнаказанно делать, что им хочется. Воспользовавшись пребыванием Спиридония в Новочеркасске, сюда явились к нему раскольники Манычской станицы, разделившиеся на две партии: одна явилась ходатайствовать о разрешении их запрещенного попа Алексея, другая – о поставлении на его место нового попа. Поп Алексей Андреев Карпов, более десяти лет занимающий эту должность у манычских раскольников при их молитвенном доме, человек смирный и не пьющий (что большая редкость между раскольническими попами), но подверженный другой слабости: его обличили в незаконном сожительстве с несколькими женщинами, которые, к удивлению, сами явились потом всенародно, иные даже при своих мужьях и с их дозволения, свидетельствовать, что действительно «грешили с батюшкой». По сему случаю наряжены были произвести следствие два попа – новочеркасский Карп Попадьин и ростовский на Дону Нестор. Как люди малограмотные, они взяли себе на помощь новочеркасского «адвоката» из раскольников, сотника Головкова. С следователями Карпов обошелся не как подсудимый, – даже в молитвенный дом их не пустил. Были присланы потом и еще следователи, два же попа, в том числе Цимлянской станицы поп Алексей Левченков. Но Карпов и этих следователей принял не лучше первых, – никаким требованиям их не подчинялся и не дал им также ключей от моленной. Однако из Духовного Совета последовало запрещение ему от священнослужения. Карпов перестал служить по-поповски, т.-е. в облачении, а начал отправлять службы как простец-уставщик. Теперь, расположенные к нему прихожане, пользуясь пребыванием Спиридония в Новочеркасске, и явились ходатайствовать пред «владыкою» о разрешении их отца Алексея; а нерасположенные приехали просить, чтобы поставил на его место другого попа. Спиридоний ни тем, ни другим решительного ответа не дал, – сказал, что дело попа Алексея зависит не от него, а от Духовного Совета. Впоследствии, именно в конце июня месяца, получено из Москвы уведомление, что «за дальностию расстояния Московский Духовный Совет не может понять, кто прав и кто виновен, а должен Карпов обратиться к ближайшему своему епископу, калачевскому Спиридону». Это ободрило Карпова: запасшись приличным для владыки подарком, он отправился просить у Спиридония полного себе разрешения действовать по-прежнему, в той уверенности, что казачки не все же будут слишком откровенны, – и вероятно теперь действует в качестве действительного раскольнического попа. И это, говорят, поп еще из самых порядочных¹⁷. Но возвратимся к сказанию о Спиридоне. Из Новочеркасска он отправился в Екатеринославскую губернию, и здесь, в раскольническом монастыре, устроенном при селе Городище и называемом «Селединка», произвел поставление игумена: прежний, Иоанн Блинов, навлек на себя его неудовольствие своей снисходительностию к православным и близкими к ним отношениями, – за это и отставлен от должности. В Селединку приезжали к Спиридонию городищенские раскольники жаловаться на своего попа Матвея, подверженного (как и большинство раскольнических попов) пьянственной слабости. Но явился и сам Матвей: он нашел средство умилостивить «владыку». Из Селединки Спиридоний проехал в Ростов на Дону, а отсюда возвратился в свой Калачевский хутор. Так свободно и торжественно объезжал свою, никаким правительством (кроме чиновного казачества) не признанную, епархию не признанный, фальшивый архиерей... Люди, искренно преданные православию, с прискорбием смотрят на это открытое, публичное обнаружение раскола на святой Руси под предлогом будто бы дарованной ему полной свободы самою Верховною властию, на которую нагло клевещут раскольнические фальшивые архиереи...

Посмотрим, что делают раскольнические духовные и недуховные власти в Москве, в самом средоточии всероссийского раскола, где он процветает и доселе под кровом и защитой сильных мира сего. Теперь осеннее время, – время обычного стечения в Москву раскольнических архиереев на их ежегодные соборы. Но вот уже несколько лет, как этих соборов не бывает: нет собора и в нынешнем году, хотя имеются дела, давно требующие соборного рассмотрения, – и нет вовсе не потому, чтобы московские заправители раскола опасались стечением епископов вызвать им и себе какую-нибудь неприятность со стороны благостного и им особенно благодеющего московского правительства (в этом отношении они вполне обеспечены), а потому собственно, что им не хочется подвергать соборному суду самые дела, хотя и важные, но неудобные для рассмотрения. Таково именно старое и главное дело о распре Пафнутия казанского с Паисием саратовским. Весною прошлого года, как мы писали в свое время¹⁸, тот и другой одновременно были в Москве, и Духовный Совет, казалось, успел помирить их: Пафнутий согласился выехать из Черемшана и не вмешиваться в дела Паисиевой епархии, попрощался с Паисием, и в знак примирения оба совершали поставление Спиридона на Донскую кафедру. Но мир этот был писан на воде. Возвратившись на Черемшан, Пафнутий и не подумал оставлять его; начал попрежнему чинить и разные неприятности Паисию. Тогда этот последний сам приехал опять в Москву с жалобой на Пафнутия и объявил Совету, что если Пафнутия не заставят выехать из Черемшана, то он откажется от управления епархией и переедет на жительство в Москву. Поп Петр Драгунов, Шибаев и сам Савватий перепугались, как бы опасный для них Паисий и в самом деле не переселился в Москву. Они упросили Паисия не отказываться от епархии и ехать обратно в Саратов, а Пафнутию, согласно требованию Паисия, послали грозное предписание непременно выехать из Черемшана в свою, Казанскую, епархию. Но Пафнутий не обратил ни малейшего внимания и на это предписание Совета, а его почитатели прислали в Совет настоятельное требование, чтобы не смели беспокоить старика-Пафнутия. Савватий с своим Советом не на шутку струсил, начал извиняться пред Пафнутием, даже просил его сделать услугу для Москвы – выбрать нескольких достойных людей и поставить в попы для московской епархии. За эту странную просьбу даже хвалынские раскольники осмеяли Савватия, – они вслух говорили: «Что за дураки сидят у нас в Москве! ныне требуют, чтобы мы выгнали владыку-Пафнутия из Черемшана, а завтра того же владыку-Пафнутия просят, чтобы на Черемшане поставил им попов для Москвы! Должно быть Савватий разучился и попов-то ставить»! Были слухи, что Совет предлагал Пафнутию даже переехать на жительство в Москву и что в надежде оттеснить Савватия и сделаться московским архиепископом, т.-е. осуществить свою давнюю мечту, Пафнутий был не прочь согласиться на это предложение; но видно, вспомнив пословицу о журавле, которого сулят в небе, предпочел более верное, – владеть синицей, оставаться попрежнему в теплом гнезде, которое свил себе у черемшанских черниц и черничек. Вообще, московский Совет всячески ухаживает теперь за Пафнутием, а Савватий даже писал Паисию, чтобы принес повинную пред Пафнутием, как будто виноватый. Все это до крайности возмущает Паисия. Он ожидал, что нынешнею осенью в Москве соберется наконец собор и окончательно решит, так или иначе, его дело с Пафнутием. Но вот, из опасения именно коснуться этого дела, решили не созывать собора и в нынешнем году. Это заставило Паисия принять окончательное решение, – бросить все и переехать на жительство или в Москву, или в свою деревню, где есть у него собственная земля. Друзья Паисия со дня на день ожидают теперь его приезда в Москву. Любопытно будет видеть, как поступит с ним «Московский Духовный Совет старообрядцев», которого, очевидно, Паисий так же мало боится, как и Пафнутий казанский. Но в настоящее время этот жалкий Совет в большой тревоге; а достойный председатель его, скудоумный Савватий, только и говорит всем о Паисие: «Дрянь этакая, дрянь (обычная поговорка «владыки-Саватия»)! Все хочет в Москву! Я и в Сибири жил, да в другую епархию не просился и отказываться не думал: зато Бог и дал мне всей Россией управлять! А у него терпения нет. Дрянь этакая, дрянь!» Вот какие мудрые глаголы изрекает «всей Россией управляющий» владыка-Саватий!..

Кстати о Совете, имеющем такого мудрого председателя. Из его состава недавно вышел наиболее видный и сильный член – сам Иван Иванович Шибаев. Не знаем, какие важные соображения руководили при этом властным в расколе деятелем, или каким прискорбным обстоятельствам он должен был покориться, только И. И. Шибаев, действительно, сложил с себя звание и члена Совета и выборного по управлению Рогожским Кладбищем, – словом устранился (официально) от всякого участия в церковноиерархических делах австрийского раскола. Так ли будет на самом деле? – это еще не известно; но во всяком случае отсутствие его в Духовном Совете, где он властвовал доселе, будет ощутительно и отразится на делах этого раскольнического ареопага, так как с выходом Шибаева утратит свое значение в Совете и друг его Петр Драгунов, духовный отец К. Т. Солдатенкова, и сам г. Солдатенков не будет иметь здесь лида, искусно проводившего его предначертания. Теперь в Совете будет господствовать партия фанатиков раскола, т.-е. ревнителей его невежества, изуверства и всех худших его сторон: Новиков, Медведев, поп Прокопий. Шибаев не был фанатиком в этом смысле: в видах усиления и распространения раскола, он задавался широкими планами, хотел даже цивилизовать раскол, преследуя в нем безобразия и беспорядки, а особенно старался выставить его с наилучшей стороны пред правительством, являясь пред высокопоставленными лицами ходатаем за него, пока на этом пути не зашел слишком далеко и пока ему не обрезали здесь крылья...

Из недавних распоряжений раскольнических властей, где заметно еще влияние Шибаева, упомянем о двух.

В видах ли пущей безопасности раскольнических попов, или в видах прикрытия чинимых ими публичных безобразий, старообрядческое общество предложило Савватию сделать распоряжение, чтобы их попы не носили более длинных волос и широких шляп, как это они делали в последнее время. Савватий действительно вызвал московских попов в свою квартиру, и здесь его секретарь Перетрухин вычитал им определение, чтобы не оказывали своего поповства ношением длинных волос и поповских шляп, в исполнение чего и взята от каждого из них подписка. Надобно полагать, что распоряжение «владеющего всей Россией» Савватия простирается не на московских только раскольнических попов, а и повсеместно должно иметь силу у них; во всяком случае этого распоряжения нельзя не одобрить: оно полезно и для раскольнических попов, так как они не станут более возбуждать негодование православных, являясь на улицах в таком виде, что трудно отличить их от православных священников¹⁹; полезно и для этих последних, так как публичные безобразия раскольнических попов не будут уже приписываться по ошибке православным священникам, для которых в этом отношении достаточно их собственной вины...

Другое, очевидно, не без участия Шибаева исполненное дело – работы по обновлению Рогожского Кладбища. В последние годы, неизвестно с чьего разрешения, на Кладбище воздвигнуты новые величественные здания и старые переделаны и обновлены. Нынешним летом производились именно большие работы по обновлению внутренности зимней обширной часовни, и после праздника Покрова Богородицы рогожские попы открыли здесь свои торжественные служения. А между тем давно пора бы и самих попов этих, незаконно пробравшихся на Кладбище и незаконно поселившихся в его зданиях, выпроводить отсюда в подобающие им места. Но московская власть смотрит снисходительно, даже с явным покровительством на производимые здесь противозаконности, в том числе и на торжественные служения этих попов, иногда при большом стечении народа, представляющие, очевидно, прямое оказательство раскола.

Так недавно происходили на Кладбище торжественные похороны некоего попа Якова. Этот Яков, гусляк из деревни Язвище, более 25 лет поповствовал в Москве. Отпевали его шесть раскольнических попов, и раскольников на похороны собралось очень большое количество. Умер и другой из старых попов, петербургский Фома, – тот самый, которого Шибаев и Драгунов прочили в Москву на место Савватия. Из Петербурга Фому привезли хоронить на родину, в Гуслицы, в деревню Авсюнино. Погребение совершал московский поп Савва с дьяконом Васильем, который при сем удобном случае напился и произвел бесчиние, за что даже Савватий подверг его тяжкому наказанию.

Старые раскольнические попы, современники и ставленники Антония Шутова, начинают сходить со сцены: зато новые плодятся как грибы. Главным поставщиком их остается попрежнему фабрикант Арсентий Морозов. В Гулицах, в местечке Дулеве, находится, как известно, обширный фарфоровый завод Кузнецова. Владелец завода, сам старообрядец, построил для своих рабочих православного исповедания церковь, при которой и учрежден православный причт. Арсентий Иваныч почуял в этом опасность для любезного его сердцу австрийского раскола и начал хлопотать о водворении в Дулеве раскольнического попа, и именно Савватиева производства, то-есть мнимоокружнической партии, хотя в Дулеве окружников очень мало, а гораздо больше между местными раскольниками противуокружников. У него, Арсентия Иваныча, на фабрике жил крестьянин гуслицкой деревни Мисцева Иван Ромадинов, бывший сначала беспоповцем, потом противуокружником и наконец, в угоду Арсентию Иванычу, превратившийся в окружника: сего-то Ивана Ромадинова Морозов и велел Савватию произвести в попы, а Кузнецова упросил принять в Дулево. После этого раскололюбивое сердце Арсентия Морозова успокоилось: он питает уверенность, что поп, воспитанный на его фабрике, может и православных отвлечь от построенного им храма и противуокружников привлечь под паству своего «владыки-Саватея». На противуокружников Арсентий Иваныч страшно зол, и, конечно, не за то, что они произносят возмутительные хулы на святую церковь (это г-ну Морозову даже и приятно), а за то, что смеют не повиноваться его владыке-Савватию, или, что то же, ему самому – властителю австрийского раскола в московских пределах и особенно в Гуслице. В той самой деревне Мисцеве, откуда произошел его поп Иван Ромадинов, все раскольники противуокружнической секты, окружников все два-три двора, – и Арсентий Иваныч сгарает желанием всех этих противуокружников обратить в окружников. Воспользовавшись тем обстоятельством, что идет вражда между двумя противуокружническими попами – титовским и мисцевским, он отправил в Мисцево депутацию с предложением, что он выстроит в этой деревне новый хороший молитвенный дом (это во власти Арсентия Иваныча) и поставит к нему хорошего попа, если только мисцовцы согласятся перейти под паству «владыки-Саватея». А чтобы лучше убедить их к этому, во главе депутации послал к ним самого г-на Перетрухина, которому поручил произвести беседу с противуокружниками. Перетрухина сопровождал еще брат попа Ивана Ромадинова – Василий, тоже рабочий морозовской фабрики. Этого Василья Морозов хочет даже и совсем поместить в Мисцеве, как савватиевского миссионера (несколько уроков миссионерства он должен был взять у Перетрухина), а затем поставить и в попы. Но замыслы Арсентия Морозова относительно противуокружников большею частию не удаются: они так ненавидят окружников, что и к морозовским соблазнам относятся равнодушно. Только немногие из них, слишком лакомые на поживу и слишком замотавшиеся, ищут милостей Арсентия Иваныча, переходя в окружники, и таких-то он в особенности любит производить в попы и дьяконы. Мы говорили уже о Ромадиновых; вот и еще два примера. В гуслицкой деревне Запруденье был раскольник противуокружнической партии Андрей: он занимался тем, что ездил по базарам играть в орлянку и в карты; но так как ремесло это оказалось не прибыльным, да и опасным, то он рассудил перейти в окружники и поступить сновальщиком на фабрику Арсентия Морозова, – и Морозов очень скоро произвел его в попы, сначала куда-то далеко, а потом перевел в Богородск на фабрику раскольника Шебаева. Из той же деревни другой неокружник, по имени Федор, почти безграмотный, перешел также в окружники и явился к Морозову на фабрику: здесь его подучили читать, и Арсентий Иваныч произвел его в дьяконы куда-то в Житомир, или в Киев. Сами старообрядцы дивятся и смеются, откуда и каких людей Морозов набирает в попы и дьяконы; а Саватей охотно ставит, кого бы ни прислал Арсентий Иваныч...

Гораздо разборчивее в этом отношении другой поставщик раскольнических попов, Онисим Швецов: он указывает таких, которые, действительно, могут с успехом пропагандировать раскол. В Городец, как известно уже, он поставил Иголкина, начитанного и ловкого раскольника; а в нынешнем году произведен в попы и ближайший сотрудник его в пропаганде раскола, постоянный его спутник, Д.М. Смирнов, о котором нам приходилось не раз говорить. Но избранников Швецова постигают невзгоды. Иголкин находится под судом, и хоть живет на чьи-то средства доселе в Городце, хоть рассылает там обличительные послания к беглопоповцам²⁰, но положение его очень затруднительно, – не нынче, так завтра придется отбывать наказание по суду за противузаконные поступки; а пропаганда австрийщины среди православных и беглопоповцев Городецких совсем не удается. Смирнову также не посчастливилось на первых порах. В попы он поставлен для Боровска и ближайших мест Смоленской губернии. Савватий поставлял этого ревнителя раскола с некоторою торжественностию, – при поставлении присутствовал даже сам Николай Александрович Бугров, хорошо знающий Смирнова по Нижнему (Зачем же г. Бугров, официально считающийся беглопоповцем, ротится и клянется, что никаких сношений с Саватеем и Кирилой, со Швецовым и Смирновым не имеет, когда он ходит даже за службы к Саватею?). Из Москвы новопоставленный раскольнический поп прибыл в одно селение Гжатского уезда, где, повидимому, для него назначено было пребывание, – и здесь-то с ним случилась неприятность. В город Гжатск, с передачею в село Семеновское, было адресовано к нему письмо известного московского братчика, стихоплета Брилиантова. По московским порядкам Брилиантов на адресе назвал Смирнова прямо священником. Письма с такими адресами в Москве доходят по назначению, – даже адресованные «Московскому архиепископу Савватию» приносятся прямо на квартиру этого, не признаваемого законом, фальшивого архиерея: если бы почтальон не знал его квартиры, то ее предупредительно укажет сама московская полиция, сия строгая блюстительница законов. Но полицейские и почтамтские чины города Гжатска еще не развились до такого широкого понимания религиозной свободы и формальной законности, как московские: справедливо полагая, что на святой Руси могут быть только православные «священники» Смирновы, почтамтский чиновник выдал письмо явившемуся в почтамт по своим делам священнику того селения, которое было означено на адресе; а тот, уже знавший о прибытии в его приход раскольнического лжепопа, представил письмо своему ближайшему начальнику, который в свою очередь предъявил его полицейской власти. Смирнова разыскали. На вопрос: ему ли следует письмо и кто он такой? – Смирнов отвечал смело, что он священник, поставленный «древлеправославным архиепископом Савватием», что письмо адресовано к нему, и что он прислан своим «владыкою» для отправления священнических обязанностей именно в указанной на адресе местности. Смирнову предложено было вскрыть пакет и предъявить, что в нем содержится. В пакете оказалось письмо из Уральска от некоего Андрея, служащего у Андрея Васильева Симакова, писанное 5 февраля 1890 г. и адресованное в Москву, откуда и переслал его Брилиантов при своей, писанной карандашом, записке. Уральское письмо интересно. Оно состоит большею частию из иносказательных, но довольно прозрачных, фраз, – а это одно уже показывает, что речь идет о щекотливых предметах, о которых прямо говорить не удобно в письме. Пишется именно: «Радуюсь духом, что все мои товарищи и участники в делании удочек годны в попы, т.-е. в рыболовы, и уже некоторые посланы ловить рыбу; а я, окаянный, недостоин и чистить ю. Прости, Христа ради, честнейший отче! Осмелюсь поздравить вас с принятием на ся священного сана... Не найдется ли и мне, окаянному, около вас дела, хотя из вашего материала плести мрежи, или платать? При сем честь имею уведомить, что брат моего хозяина, Павел Васильич, желает купить наш инструмент для удочек, послал письма к главному мастеру о. А.» (т.-е. отцу Арсению, Онисиму Швецову тож). Смысл аллегории понятен. «Рыболовы» – раскольнические миссионеры, группирующиеся вокруг Швецова – «главного мастера»; их «удочки» и «мрежи» – сочинения Швецова с компанией, напечатанные и повсюду распространяемые этими миссионерами; «инструмент для удочек» – это, очевидно, типографские станки и гектографы, на которых печатаются швецовские произведения. Итак вот несомненное подтверждение того, что мы не раз говорили, – вот один из самих делателей раскольнических «удочек» свидетельствует, что у Швецова есть подпольные типографии, – станки и гектографические приборы для печатания его еретических, направленных против церкви сочинений, которые потом распространяются повсюду состоящими при этом «главном мастере» раскольническими «рыболовами»... Приписка Брилиантова не представляет интереса, – в ней любопытно только следующее известие: «ответы (?) никонианам рассмотрены и утверждены 101 вопрос, думаем прибавить еще два, или три». Речь идет, очевидно, о тех пресловутых вопросах, которые были поданы раскольническими «братчиками» православным собеседникам в Москве, и о которых столько шумели эти братчики, – даже шумят доселе, ибо напечатали их на гектографе (Должно быть и у вас, г. Брилиантов, имеется этот «инструмент для удочек»?).– Смирнов, несомненно, принимал участие в составлении вопросов: поэтому-то Брилиантов и уведомляет его, что вопросы (кем-то) «утверждены». Но что это за «ответы никонианам», о которых пишет амбросианин-Брилиантов? Все эти любопытные известия от друзей Смирнову пришлось таким образом прочесть при полицейской власти, которою и составлен был по его делу акт. О дальнейшей судьбе Смирнова мы не имеем сведений. Да и что значат невзгоды этого раскольнического «рыболова» теперь, когда стряслась беда над самим «главным мастером» раскольнических «рыболовных сетей»?!...

Московские и всероссийские почитатели Швецова поражены известием, что этот неприкосновенный пропагандист раскола и распространитель ересей, ораторствовавший некогда в Петербурге, пред многочисленной и даже интеллигентной публикой, с почтением принимаемый всегда и тщательно охраняемый в Москве, покровительствуемый и раскольническими и православными властями в Нижнем, свободно разъезжавший по всем концам Российского государства и столько раз безпрепятственно путешествовавший за границу, все с одною целию – действовать против церкви и вредить православию поддержанием и распространением своих лжеучений, – что он совершенно неожиданно арестован где-то в Суражском уезде Черниговской губернии... С некоторого времени г. Швецов держал себя очень осторожно, – даже на Макарьевской ярмарке нынешнего года, которую, разумеется, он почтил своим присутствием, совсем не являлся на беседы, хотя на этих беседах в ярмарочном соборе читались ныне академические лекции, посвященные специально рассмотрению его догматических учений, и этим самым он уже вызывался на возражения. Удивленным такою его сдержанностью друзьям и знакомым г. Швецов объяснял, что являться на беседы ему запретил будто бы генерал Баранов, нижегородский губернатор. Правду ли говорил г. Швецов, – это остается покрыто мраком неизвестности. Но если даже генерал Баранов предупредительно рекомендовал Онисиму Васильичу некоторую осторожность, то, казалось бы, он и должен был оную соблюдать. Однакоже, по окончании ярмарки, г. Швецов отправился, по обычаю, «рыболовствовать», наполнив свои чемоданы рыболовными «удочками» и «мрежами». В самом конце августа он прибыл в Стародубские слободы, в которых началось между старообрядцами движение к союзу с церковию: для удержания в расколе этих колеблющихся и вообще для утверждения и распространения австрийской секты между слобожанами православного исповедания, также беглопоповцами и беспоповцами, – для этого и явился сюда г. Швецов. Прежде всего он прибыл в слободу Свяцкую, где колеблющихся в преданности расколу было, как извещали его, несколько человек. Здесь он беседовал целую ночь 31-го числа; а 1-го сентября выехал из Свяцкой вместе с раскольническим попом этой слободы – Максимом; но, :на пути отсюда, был остановлен полицейским чиновником, арестован и препровожден в город Сураж. В отобранном у арестованного паспорте значилось, что он крестьянин Владимирской губернии, Вязниковского уезда, Онисим Васильев Швецов, имеющий такие-то приметы; а в чемодане его оказалось много писем от разных лиц, в том числе от раскольнических архиереев, в которых он именуется не Онисимом Васильевым, а отцом и священноиноком Арсением, и идет речь о многочисленных поездках его по России и за границу с целию пропаганды раскола, т.-е. содержатся явные улики против него в обширной противозаконной сектантской деятельности. А что еще важнее, – в чемодане оказалось большое количество тех «удочек и мреж», о котором мы говорили выше, – во многих экземплярах известные еретические сочинения Швецова, напечатанные и за границей, и в своих подпольных типографиях, на собственных «инструментах». Итак, он взят с поличным, – этот чемодан с книгами прямая улика, что Швецов не только сочинял вредные, наполненные клеветами на церковь и еретическими мнениями, книги, не только печатал их в заграничных и подпольных типографиях, но и сам занимается их распространением. Старообрядцы возопиют, и вопиют уже, по случаю Швецовского ареста, о новых гонениях на невинное якобы старообрядчество. Но послушайте, г-да старообрядцы, – будьте же справедливы и беспристрастны! Вы любите выставлять себя наилучшими гражданами Российского государства, наивернейшими слугами Царя и отечества, значит строже всех прочих россиян соблюдающими царские законы и распоряжения правительства. Рассудите же. Закон не дозволяет кому бы то ни было разъезжать во все концы России с проповедью раскола и писать сочинения, направленные против православной церкви; закон строго запрещает печатать такие сочинения за границей и оттуда провозить их тайно в Россию; закон строго запрещает иметь секретные типографские станки и гектографы и печатать на них даже не вредные, тем паче зловредные раскольнические сочинения; закон строго воспрещает продавать и вообще распространять запрещенные и противозаконно напечатанные книги. Оказалось теперь, что Швецов самым наглым образом нарушил все эти законы. Как верноподданнейшие из граждан, вы должны не сетовать, не роптать, а радоваться и благодарить правительство, что полагается конец преступной деятельности этого наглого попирателя законов, который позорил собою и все старообрядчество. Вам следует, вместе с нами, желать только, чтобы действительно и навсегда положен был конец его преступной деятельности.

Но будет ли положен? – это еще вопрос. Вот, напр., что касается наиболее важной улики, – этого чемодана с книгами заграничной и подпольной печати, мы имеем недавний пример совершенного пренебрежения такой же именно улики, – и против кого еще? – против самого «московского архиепископа владыки-Савватия!» Этот «владыка» занимается такими же темными, преступными делами, как и Швецов,– рассылает в разные места к раскольникам книги подпольной печати. Такая посылка не очень давно попала в руки московского правительства, – и с этой уликой в руках оно могло бы, разумеется, предать Савватия суду по точному смыслу законов. Но что же вышло? – Савватия попугали, – явились даже два чиновника произвести обыск в его квартире; но, встретив бледного, трясущегося «владыку», поспешили сказать ему, чтобы не пугался, – что все это делается для формы и кончится благополучно к обоюдному удовольствию. Относительно посылки удовольствовались отзывом Савватия, что он даже и не знает, какие книги посылал, – что они кем-то пожертвованы, а он сам и не смотрел их. По обыску же (которого разумеется не производили) оказалось, что якобы у «владыки» Савватия никаких книг подпольной печати не имеется (даже и Перетрухинского Меча?). Дело кончилось таким образом благополучно. Ведь пожалуй и Швецов станет также говорить, что не знает, какие там книги нашли в его чемодане, да н чемодан то совсем не его... Полагаем, что старообрядцы, в качестве честнейших и верноподданнейших граждан Российского государства, были бы возмущены такою наглостию г. Швецова (хотя не возмутились наглостию Савватия), и, конечно, выразят, вместе с нами, отрадную надежду, что для суражских властей московские не пример. Здесь столица, а там провинция...