Глава III. Заботы Петра Великого относительно устройства и положения белого духовенства

В Духовном регламенте при его первоначальном издании не было сделано никаких специальных постановлений относительно низшего духовенства, как белого, так и монашествующего. Правда, в главе регламента «о делах епископских» были указаны как бы мимоходом некоторые выдающиеся черты, взятые из жизни обоих классов тогдашнего духовенства с тою, разумеется, целью, чтобы обратить на них особенное внимание епархиальной власти. Но естественно, что в трудном деле «исправления многих нестроений и великой скудости в делах духовнаго чина», каким озабочено было правительство преобразовательной эпохи, весьма недостаточно было ограничиться только лишь формальным, внешним предписанием или инструкцией епископам о том, чтобы они знали «чего суть должны наблюдать в причте своем». Влияние власти, в какой бы общественной среде оно ни обнаруживалось, тогда только может быть сильно и приносить действительную пользу, когда самая эта среда будет проникнута живым сознанием своих непосредственных обязанностей, исполнение которых преследуется органами власти. Живо чувствуя необходимость провести в массы духовенства это сознание его обязанностей, Св. правительствующий Синод, получив «именной Его Императорскаго Величества указ при самом уже своем откровении новыми впредь правилами дополнять регламент свой», по силе этого указа, в последних числах апреля и в первых числах мая 1722 г. издает особое «прибавление к регламенту о правилах причта церковнаго и чина монашескаго».

Относительно истории этого прибавления к регламенту у г. Пекарского в его сочинении «Наука и литература в век Петра Великого» мы находим следующее весьма любопытное известие: «По состоянии Св. Синода в 721 г. издан был сей регламент, который от Его Величества аппробован и надписан собственною Его Величества монаршею рукою, и тогож году сей регламент отдан был печатать. И по окончании из печати к сему регламенту от Св. Синода членов сделано было прибавление о правилах причта церковнаго и чина монашескаго, и сие прибавление к сему регламенту припечатано было и тогда по напечатании, как есть вещь новая в продажу народную пущен был (т. е. Духовный регламент вместе с припечатанным к нему прибавлением). И в то время церкви Казанской (в С.-Петербурге) священник Тимофей Семенов, который был для церковных нарядов надзирателем над церквами (благочинным), просил Его Величество к себе в дом для крещения новорожденного младенца, и блаженныя памяти Его Величество оному священнику восприемник быти не отказался, в дом его прибыл и по совершении таинства крещения младенцу между прочими разговоры оный священник предложил речь о изрядстве изданнаго духовнаго регламента и о некоторых пунктах Его Величеству предлагал, что Его Величество и обо всем том известен был. Когда же при том разсуждении оный священник упомянул о приполнении к сему регламенту, которого Его Величество еще не видел, тотчас Eгo Величество восхотел оное видеть и, посмотря, что оное вновь присовокупленное, сказал, что я сего еще не видал и мне в доклад на аппробацию не предложено было. После Его Величество, может быть, тем синодальным членам изволил выговор учинить и скоро оное прибавление от регламента отменено быти стало и совсем уничтожено, и в том 721 г. изволил Его Величество из С.-Петербурга для мирнаго торжества отъехать в Москву и будучи там в 22 году cиe прибавление от Синода Его Величеству на аппробацию предложено было и Его Величество аппробовал, повелел сей регламент купно с прибавлением вновь напечатать в Москве церковными литерами»¹⁴². Так прибавление к Духовному регламенту, изданное сначала членами Синода без ведома и соизволения Государя, впоследствии было прочитано, исправлено и одобрено самим Государем. «Cиe Духовнаго регламента прибавление, читаем мы в заметке, помещенной в конце прибавления, сам Его Императорское Высочество высокою своею особою слушать и собственноручно исправлять изволил и все написанное аппробовав напечатать и распубликовать указал апреля в последних и мая в первых числах сего 722 г.» По именному царскому указу прибавление было подписано всеми синодальными членами и таким образом оно получило силу и значение равное с самим Духовным регламентом.

Постановления регламентского прибавления относительно духовного чина имеют прежде всего в виду привести в порядок белое духовенство. Цель эта проглядывает в самом уже начале этих постановлений. «Достаточно наставлений, читаем здесь, преподал Господь Бог церковному клиру чрез апостола Павла; но с течением времени клир настолько развратился, что св. отцы нашли нужным на разных соборах издать правила, клонившияся к исправлению его. В нашей Российской церкви многия немощи существуют. Долг возлагает на нас обязанность изложить, кроме преподанных св. отцами, особыя правила, которыя бы для епископов служили основанием, чего требовать от подвластного им клира, и клиру, дабы он знал прямой путь звания своего».

Судьба белого духовенства во время Петра Великого, по справедливому, хотя несколько и преувеличенному, замечанию историка Знаменского, в первый раз еще сделалась предметом тщательной заботливости правительства¹⁴³. Это замечание историка представляется не лишенным справедливости на наш взгляд потому главным образом, что при Петре отношения правительства к этому классу духовенства получили характер, отличный от характера прежних правительственных распоряжений Кроме религиозных побуждений, которые более рельефно выступают во всем древнем законодательстве относительно церкви, в правительственных распоряжениях Петра относительно духовенства обнаруживается еще новый дух, основание которого заключается в преобразовательном духе времени вообще и главным образом в тех именно переменах, какие были произведены социальными реформами Петра в положении всех остальных классов тогдашнего общества. Дело в том, что новые начала, которые развивались под влиянием законодательных распоряжений Петра относительно организации духовного сословия, были совершенно параллельны с теми, какие вносились социальными реформами преобразователя в положение всех других общественных классов. Вот почему и для того, чтобы изучить смысл и значение произведенных реформами Петра перемен в положении духовного сословия, нам представляется необходимым проследить основные начала социальных преобразований Петра, указать перемены, внесенные гражданскими реформами преобразователя в положение всех других общественных классов.

Между многими наименованиями, которыми так любят в настоящее время обозначать действительный результат петровских преобразований в их целом, в литературе можно иногда встретить утверждение той мысли, что реформа Петра была крутым социальным переворотом, коренным изменением в положении различных общественных классов и вследствие этого отношений между ними.

Рассматривая социальные реформы Петра, мы совершенно не находим опоры высказанному сейчас мнению. Меры Петра, по-нашему мнению, только юридически определяли те явления социального быта, какие существовали до Петра. С другой стороны эти меры клонились к тому, чтобы яснее обозначались, полнее сформировались древнерусские сословия, переплетавшиеся промежуточными элементами междусословных классов, в роде холопов, городских крестьян и пр. В ряду социальных преобразований Петра на первом плане стоят перемены в положении высшего класса – дворян. Отметим здесь те распоряжения преобразователя, который обособляли дворянское сословие. До Петра все многочисленные слои дворянского класса, носившие в Московском государстве одно общее название «служилых людей», уже в XVI в. являлись вечно обязанными военной повинностью. Отчасти само политико-экономическое положение (поместья и вотчины) служилого люда в Московском государстве, как известно, определялось главным образом этой обязанностью. Но обязательная для служилого люда военная обязанность в Московском государстве требовала присутствия его в армии только во время кампании. По окончании команды служилый человек снова возвращался к своему обыденному образу жизни; все преобразования войска в XVII в. еще далеко не делали из него регулярной армии. При Петре произошли перемены в устройстве и положении военно-служилого люда. С начала царствования Петр постепенно заводит регулярную армию и изменяет порядок отбывания воинской повинности. Эта повинность распространяется теперь на податное население государства. Целым рядом рекрутских наборов, начавшихся с 699 г., Петр набирает рекрутов сначала с известного числа дворов, а потом тяглых ревизских душ. Таким путем создана была регулярная армия в количестве большем 200 тысяч, не считая при этом казацкой кавалерии и экипажа флота. Такое быстрое развитее регулярной армии прежде всего предполагает большое количество готовых офицеров. Такими офицерами, кроме значительного числа выписанных из-за границы иностранцев, и были при Петре обязанные вечной военной службой дворяне. Так как непрерывные войны сделали армию постоянной, то и дворянская служба стала теперь постоянной на самом деле, т. е. требовала постоянного присутствия дворянина в армии, и не участия его здесь только во время кампании. Так в отношении воинской повинности дворяне, и прежде бывшие вечно обязанными этой повинностью, получили теперь новое значение – значение постоянных военных кадров. С другой стороны, так как регулярный строй армейского вооружения солдат ружьем и артиллерии пушками требовал подготовки, то постоянная служба дворян усложнилась уже новой обязанностью – обучения солдат. Дворянство в новосозданной Петром армии готовилось командовать полками, составленными из рекрутов податных классов. Так дворянская служба устроена была Петром строже и стала несравненно тяжелее прежней. Петр постоянно твердил, что «двойная служба дворянству должна быть, ради которой оно и благородно и от подлости (простонародья) отлично»¹⁴⁴. Обязательная постоянная на самом деле военная служба дворян составляла первое условие, обособлявшее этот класс при Петре. Правда эта служба падала и на податное сословие; но что касается дворянского класса, то она была его специальным пожизненным ремеслом, необходимой принадлежностью сословия и в этом смысле специальным признаком его общественного положения.

Но дворянство при Петре имело не одно военное значение. В древней Руси оно, как известно, было административным классом. И в этом отношении произведены были реформами Петра перемены в среде дворянского сословия. Прежде административная служба дворянина была занятием его в мирное время и занятием корыстным. Гражданская служба сама по себе не имела тогда другого значения. При Петре произошло более точное разделение службы военной и гражданской. Гражданская административная служба стала рядом с военной и потребовала для себя особого класса людей. По указам Петра дворянин, если не служил в войске, обязан был гражданской службой. В 22 г. «табель о рангах» определила иерархию чинов, поставя должности по гражданской службе параллельно с должностями военными. Впрочем, по указам Петра, правительство весьма сильно сдерживало прилив дворянства в коллегии и различный другие гражданские учреждения. Герольдмейстеру было предписано: «пока академии исправятся учинить краткую школу и от всякой знатной и средних дворянских фамилий обучать экономии и гражданству указанную часть и смотреть ему, дабы в гражданстве более трети от каждой фамилии не было, чтобы служилых на земле и море не оскудить». Так устроена была Петром гражданская служба дворянства. И опять – эта служба была специальной принадлежностью дворянства. Он обязан был состоять в штате гражданского ведомства, если не служил на войне; тогда как лицо другого сословия могло и не служить. В табели о рангах мы находим увязание на то, что в мысли законодателя дворянство сознавалось именно как служилое сословие. По табели только человек служащий государству, достигший известного чина (VIII кл.), мог быть дворянином.

Служба требовала знания, развития, образования. Дворянин до 15 лет должен был приобрести обязательное образование, – уметь читать и писать, знать цифирь. Чтобы побудить дворянство к этому образованию, Петр в 14 году издал следующий указ: «послать во все губернии из школ математических по нескольку учеников, чтобы учить дворянских детей, кроме однодворцев приказного чина, цифири и геометрии и положить штраф такой, что не велено будет жениться, пока сего не выучатся и дать знать о том архиереям, чтобы они не давали венчальных памятей без соизволения тех, которым школы приказаны»¹⁴⁵. С 15 лет дворянина записывали в военную службу. Таким образом дворянин был не только обязательно служилый человек, но и обязательно грамотный. Хотя и другие сословия (напр. духовное) обязывались заниматься образованием, – но по силе закона обязательного обучения дворян (дворянин не мог быть семьянином, если не учился) грамотность более специализировала дворянское сословие, чем остальные.

Нигде не видим мы в узаконениях Петра об организации дворянства того, чтобы в это время закон развивал какие-либо личные права дворянина. Дворянство и при Петре не получило никаких личных прав больше того, сколько оно имело до него. Мало этого: теперь даже и бьют дворянина одинаково с лицами всех других классов. Люди высших дворянских чинов не свободны были в это время от телесных наказаний. За то в это время широко развились имущественные землевладельческие права дворянства. Впрочем, справедливость требует сказать, что и здесь, в отношении к экономическому быту дворянства, законодательство Петра только скрепляло факты, установленные частью путем законодательным, а главным же образом путем практического хода жизни прежде. В экономическом быту дворянства древнерусское законодательство делало различие между вотчиной и поместьем. Однако в XVII в. de facto произошло сближение между этими родами землевладения. На деле поместья еще гораздо раньше Петра обыкновенно переходили от отца к сыну и вотчинник обязывался государевой службой наравне с помещиком. Так юридически различие поместья и вотчины сильно сгладилось уже в XVII в. При Петре окончательно сглажено было это различие поместий от вотчин указом 714 г. – знаменитым Петровским указом об единонаследии, кстати сказать неверно называемым некоторыми историками указом о майорате. По силе означенного указа отец мог передавать недвижимое имущество сельское или городское одному из своих сыновей, наделив всех других движимым. В этом законе не проводилось уже больше различия между поместьями и вотчинами, которые одинаково подчинены были этому порядку наследования. С другой стороны этот закон вводил нераздельность имения, охранял его целость и был паллиативом, побуждавшим младших сыновей дворян заниматься службой, а стало быть косвенно закреплял служилый характер дворянского сословия. Равенство и расширение владельческих прав дворянства было новым условием, выделявшим это сословие из ряда других.

Но самая существенная перемена в землевладельческом положении дворянства при Петре тесно связана была с судьбой крестьянства. В древней Руси XVII в. определено было государственное значение владельческих крестьян и их отношения к владельцам. Крестьяне были прикреплены к земле и срок давности для сыска беглых, установленный сначала на 10 лет, потом на 15, Уложением был отменен окончательно. Уложение царя Алексея указало беглых крестьян всех без различая, какие бы они ни были – дворовые ли, или черных волостей, или помещичьи, или вотчинничьи, возвращать на старые места жительства – бессрочно¹⁴⁶. Это полное прикрепление крестьян к земле, по Уложению, простиралось не только на самих крестьян, но и на их детей, рожденных в то время, когда крестьянин жил в беглых за другим владельцем, и даже на зятя, ежели крестьянин выдал за кого свою дочь, или крестьянская девка или вдова в бегах вышла за кого замуж; все эти лица по суду и по сыску возвращались, по Уложению, старому владельцу, от которого бежал крестьянин отец, записанный в писцовых или переписных книгах; не возвращались только те сыновья, которые жили отдельно от отца своим семейством, своим двором¹⁴⁷. Но прикрепление крестьян к земле по Уложению, несмотря на свою полноту и строгость, еще не делало крестьян крепостными людьми своих землевладельцев. Уложение считало крестьян только крепкими земле. Землевладельцы, по Уложению, еще не могли продавать крестьян отдельно от земли, как продавали холопов; в Уложении даже нет намеков на возможность такой продажи крестьян; напротив, здесь мы видим довольно ясные указания на то, что закон еще не смешивал крестьян с холопами и дозволял только продажу земель с крестьянами, а не крестьян отдельно от земли¹⁴⁸. Таким образом, в Уложении закон заботился вовсе не о том, чтобы уничтожить свободу крестьяне. Он только хотел, чтобы земельное тягло не пустовало, а всегда имело за собою плательщика. Однако на практике уже при царе Алексее началось смешение крестьянства с холопством. К концу царствования Алексея владельцы начали переводить крестьян и меняться ими без земли, как крепостными людьми по сделанным записям и по купчим. Крестьяне, подобно холопам, стали предметом частных сделок между владельцами. Их начали продавать и менять отдельно от земли, как будто они были крепкими не земле, а владельцу. Знаменитый любимец царя Алексея Михайловича, боярин Артамон Сергеевич Матвеев выхлопотал указ, по которому царь дозволил ему записать за собою крестьян по сделочными записям в поместном приказе; а за царским любимцем и другие стали также записывать крестьяне за собой по сделочным записям. Это было злоупотребление, правда, допущенное правительством, но еще не признанное ясно законом. Но к концу ХVII в. вопрос о крестьянах уже весьма сильно смешивается с вопросом о холопах как в обществе, так и законодательстве, и узел прикрепления крестьян к владельцу незаметно затягивается таким образом все туже и туже; земля ускользает из-под крестьян и они из прикрепленных к земле делались крепкими своих господ наравне с холопами. При Петре продажа крестьян без земли и родителей отдельно от детей – была уже господствующим явлением. Даже сам всевластный Петр не решался запретить окончательно этой торговли людьми. Только предложил сенату он, нельзя ли запретить продажу в розницу и велеть продавать только целыми семьями «чего (т. е. продажи в розницу) во всем мире не водится». Эта просьба ясно говорит о слабости правительства против укоренившегося обычая. Легальное основание этот обычай получил в указах Петра о знаменитой первой ревизии, которая была коренным переворотом в государственном положении крестьян. Указами Петра велено было переписать все податное население государства и обложить его новыми «подушными налогами», которые предназначались на содержание полков. Полки с прекращением боевых действий назначено было разместить по провинциям. Эта перепись вместе с новым обложением, долженствовавшим заменить все прежние прямые налоги – подворные и другие, и обратила поземельное прикрепление крестьян в крепостное состояние. Теперь все подданные владельцев без различия наименования и степеней крепости занесены были в один разряд «крепостных людей»; крестьяне и бобыли сравнялись с задворными и деловыми людьми, с кабальными и полными холопами. Совершилось это превращение не по прямому смыслу закона, а вышло незаметно из последствий ревизии и именно следующим путем. Ревизия имела вместе с обложением подушной податью полицейскую цель. Правительство решилось воспользоваться сельским дворянским классом, возложив на него обязанности полицейского чиновника, для того, чтобы установить порядок в сельском населении. Отныне дворянин в селе являлся органом правительственной власти. По смыслу ревизских законов все податные души распределялись между владельцами, которые и должны были нести за них ответ пред правительством. Ревизия не только переписывает души, определяет нормальное число тягловых плательщиков, но и расписывает, распределяет их между господами. Отсюда – каждая податная душа должна была найти себе владельца; в противном случав ее приписывали к кому хотели. А владельцы – полицейские чиновники теперь стали сборщиками податей; господа отвечали в исправности платежа пред правительством, а не плательщики. Правительство взимало подушный налог с помещика, а помещик с крестьянина. Но очевидно, что такая ответственность помещика пред правительством предоставляла первому весьма широкую власть над крестьянином. Этот прикреплялся теперь к лицу, а не земле. Крестьянин сделался ответственным только пред господином, правительственным чиновником. Земля, что быть может объяснялось обширностью государственной территории, не допускавшей возможности установления поземельного или имущественного ценза за редкостью населения, – теперь уже вышла окончательно из виду у государства. Государство по ревизии знало только, – сколько душ в известном имении; а сколько за крестьянином было земли – об этом мало-помалу забыли и спрашивать, ибо подати шли с души, а не с земли. Указанная цель первой ревизии и установила собой то, что мы называем крепостным состоянием. Специальный признак его – личная власть помещика над крестьянином; а она и создана была первой ревизией. Она таким образом создала особое положение податному населению, выделявшее его из ряда других сословий. В состав крестьянского сословия теперь вошли и холопы, потому что ревизия совершенно смешала два класса людей, строго разделенных прежде. Холоп платил ту же подушную подать, что и крестьянин, по крайней мере впоследствии; лично и холоп быль прикреплен к помещику, к человеку, как и крестьянин.

Итак, дворянство при Петре обособилось а) обязательностью службы военной и гражданской; б) обязательностью обучения; в) равенством и расширением владельческих прав, и г) обязанностями полицейскими, создававшими из дворянина – непременно господина. В этом последнем смысле Петром было положено начало того, что дворяне в поместьях были органами правительственной власти, гражданскими чиновниками, к юридическому определению прав которых хотя и стремилось впоследствии правительство, но не достигало этого определения до самой отмены крепостного права в 1861 г., вследствие чего на практике и развивался произвол помещика-дворянина. Результатом полицейской службы дворянина было развитие крепостного права, которым обособлялось крестьянское сословие.

Законодательство Петра о дворянах и крестьянах имело косвенным своим последствием более резкое обособление городского населения. Это законодательство в связи с городской администрацией, созданной Петром, окончательно закрепило созданный быт города, подготовленный XVII веком. В городах XVII в. население главным образом состояло из промышленников купцов и посадских людей, вольных крестьян, занимавшихся пашнею. Оба эти элемента городского населения имели много интересов, разделявших их. Между ними в XVII веке шла постоянная вражда, которую правительство тогдашнего времени хотело уничтожить тем, чтобы организовать городское население в одно сословие. Уже XVII век сделал несколько более или менее удачных попыток к достижению этой задачи. Не приводя отдельных примеров в подтверждение этого, мы отметим лишь общие черты, которыми характеризуется желание правителей и городов ввести самоуправление в целях организации городского сословия. Дело началось высвобождением городского тягла из-под власти воевод и самостоятельным отбыванием его самими горожанами чрез выборных; а потом постепенно и все дела горожан, получившие сословный характер, образуют круг сословного городского управления. К концу XVII века все сборы по городам окончательно выходят из ведомства воевод и подчиняются выборным старостам. Наконец были высказаны в XVII в. попытки – правда, лишь в форме проектов – к тому, чтобы организовать торгово-промышленное население России в одно целое. Самой любопытной в этом отношении попыткой представляется проект известного деятеля тех времен Д. М. Ордын-Нащокина. В новоторговом уставе 67 г. Нащокин писал: «для многих волокит во всех приказах купецких людей пристойно ведать в одном пристойном приказе, где великий государь укажет своему боярину; этот бы приказ был купецким людям во всех порубежных городах от иных государств обороной и во всех городах от воеводских налог был им зашитою и управою; в том же одном приказе давать суд и управу, если купецкие люди будут бить челом на других чинов людей»¹⁴⁹. Автор его опередил на несколько десятилетий свое время. Тяжелую и трудную задачу осуществления этого проекта, или говоря прямыми словами, задачу организации торгово-промышленного населения в одно сословие, XVII век оставил неразрешимой и завещал ее великому преобразователю. Самую важную часть законодательства при Петре после устройства военной силы составляла забота правительства о развитии промышленности и торговли. Сильно заботясь о поднятии торговли и промышленности в стране, Петр очень хорошо понимал, что для достижения этой цели необходимо поставить торговое сословие в условия, благоприятствовавшие в большей или меньшей мере его специальной деятельности. Задачи, которые надлежало решить в этой сфере преобразователю, прямо подсказывались ему деятельностью правительства XVII века. Желание городского класса, высказанное в XVII веке, высвободить посадских людей от воеводской власти и дать им самоуправление, осуществлено было Петром раньше других его административных преобразований. В январе 1699 года были изданы сразу два указа, касавшиеся посадских людей в России указ об учреждении бурмистрской палаты в Москве и земских изб по другим городам России. Купечество и мещанство города Москвы по одному из этих указов поручено было ведать выборным из них бурмистрам ради того, что «во всяких промыслах чинятся им великие убытки и разорение, а его великого государя с них окладные доходы учинились в доимке»¹⁵⁰. Московская бурмистрская палата, по смыслу указа о ее учреждении, являлась 1) учреждением чисто государственным, центральным, общим для городского населения всей России; во 2-х) она играет роль чисто местного, общинно-городского учреждения, роль городовой земской избы. В качестве учреждения общегосударственного, центрального – бурмистрская палата ведала торгово-промышленное население всего государства «в его расправных и челобитных, и купецких делах, и в сборах доходов»; но ведала не прямо, а чрез посредство городовых земских изб, стоявших у него в подчинении. Все пошлины, собираемые с городового населения, шли сначала в земскую местную городовую избу и отсюда уже поступали в Москву, в бурмистрскую палату. Через эту палату, или лучше сказать, прямо из нее за подписью и печатью президента и бурмистров исходили все указы великого государя, касавшиеся торгово-промышленного населения России. Как учреждение местное, общинно-городское, бурмистрская палата была ничем иным, как земской избой города Москвы, ведавшей дела местных торгово-промышленных и купецких людей. Земские городские избы должны были заменить собой приказные избы и воевод, стоявших во главе этих изб. Объем их власти указом 99 года определился следующими словами: «мирским выборным людям в земских избах ведать всяких чинов торговых и промышленных людей во всяких мирских расправах и челобитных делах и в сборах»¹⁵¹. В 720 году описанное нами городское самоуправление было снова преобразовано. В феврале этого года учрежден был в Петербурге так называемый «главный магистрат», которому поручено было «ведать всех купецких людей и разсыпанную cию храмину паки собрать»¹⁵². Четыре года спустя после открытия главного магистрата открыты были магистраты и по другим городам. Каждый город должен был своими собственными наличными силами снабдить магистратские чины «угодными и искусными персоны», избранными притом из первостатейных и зажиточных граждан, которые могли бы и президировать в них. Этот состав магистратов был не одинаков в каждом городе, а разнообразился смотря по количеству народонаселения города. Bсе города в этом отношении были разделены на 5 разрядов. Магистраты городов, причисленных к первому разряду, предполагалось составить из 4 бурмистров и одного президента. Города последнего разряда лишались совершенно коллегиального учреждения. В них магистрат заменялся единоличной должностью бурмистра. Всем магистратам предоставлена была широкая власть суда с правом произносить судебные приговоры, исполнение которых зависело от конфирмации главного магистрата. Так устроено было Петром городское самоуправление. Благодаря такому его устройству и благодаря реформе в среде дворян, городское сословие, прежде тесно связанное с сельским, теперь стало уединенным и резче прежнего обособленным классом.

Оглядываясь назад и подводя итоги сделанному нами очерку социальных преобразований Петра, мы должны повторить здесь высказанное нами в начале настоящей главы замечание относительно смысла и характера гражданских сословных реформ Петра. По закону положение лиц различных общественных классов после Петра осталось почти таким же, каким оно было до него. Законодательство Петра по отношению к сословиям только закрепило развившиеся гораздо раньше его факты и несравненно точнее определило отношения между различными общественными классами. Государственные обязанности, лежавшие на обществе, теперь окончательно определились. Дворянство стало обязательным военным классом, или точнее служащим. Правда, эта обязательность существовала для него и прежде; но за исполнением ее не следили так строго, как стали следить теперь при Петре. Точно в таком же направлении развивалось законодательство преобразователя и по отношению к низшему, податному классу населения. Крестьяне со времени Петровской реформы в их быте окончательно сделались обязательным рабочим классом, платившим подать за право труда. Только теперь крестьяне были гораздо больше подчинены власти землевладельцев, платили государству гораздо больше, и к прежним тяжестям на них наложена была еще новая рекрутская военная повинность. Городское сословие, вследствие особенного устройства его администрации, стало резко отделяться от всех прочих слоев общества. Петр пытался даже замкнуть городские классы в цеховые корпорации. Таковы были перемены, внесенные социальными преобразованиями Петра в строй гражданской общественной жизни.

Начала, развившиеся под влиянием преобразовательной деятельности Петра в строе гражданской социальной жизни, отразились в полной мере, как это мы уже замечали, и в узаконениях преобразователя относительно сословной организации духовного чина. Законодательство преобразователя по отношению к сословной организации духовенства развивалось параллельно с переменами, вносимыми реформами Петра в строй гражданской общественной жизни, и цели, достижение которых преследует преобразователь в своих узаконениях относительно духовенства, – были совершенно параллельны тем, какие обнаруживались в предпринятой им организации других общественных классов. Требуя от всех сословий действительной службы государству, неусыпно заботясь о том, чтобы ни один член государства «в избылых от государевой службы не был», Петр требовал такого же служения государству и от «духовного чина». Он понимал этот «чин», как особый класс в государстве, на который возложены свои особенные, специальные и ему одному свойственный задачи. Придавая самое важное значение тому влиянию, какое оказывает религия и церковь на социальную жизнь государства, а вовсе не отрицая этого влияния, Петр желал видеть в духовенстве государственный класс, назначение которого состоит в том, чтобы быть органом или орудием религиозно-нравственного влияния на народ. К этому он призывал его постоянно. Но для того, чтобы духовенство могло достигнуть этого высокого своего назначения и быть тем, чем желал видеть его преобразователь, необходимо было прежде всего, с одной стороны, дать ему твердую внешнюю сословную организацию, собрать едва ли не больше всех других рассыпанную храмину духовенства таким же точно образом, как собраны были рассыпанные храмины купецкая, крестьянская и шляхетская, а с другой – напомнить духовенству, в чем действительно должно состоять его высокое служебное назначение и сообразно с тем смыслом, какой придавало этому назначению правительство, указать или лучше сказать, поставить в умственном и нравственном отношении духовенство в уровень с этим его назначением. Первая из этих задач достигалась в такой или иной мере, с одной стороны, прямым путем целого ряда правительственных узаконений, направленных к достижению одной общей цели – внешней обособленности духовенства от всех других сословий, выведению его в тесно сплоченный в кругу своего сословия государственный класс, а с другой косвенным образом к достижению означенной цели вели преимущественно законодательные распоряжения Петра относительно сословной организации других общественных классов. Точно таким же двояким путем развивалось законодательство Петра в разрешении вопроса о внутренней сословной организации духовенства путем поднятия умственного и нравственного уровня духовенства на высоту, соответствовавшую указываемому ему Петром его высокому назначению. Прежде всего в этом отношении правительство преследует ряд мер совершенно отрицательного, репрессивного и притом чисто внешнего свойства, а с другой – ряд правительственных забот направлен на то, чтобы поднять умственный и нравственный уровень духовенства при помощи средств положительных, путем образования и просвещения его. Но в самом своем принципе обе указанные нами цели в законодательстве Петра относительно белого духовенства не заключали в себе ничего нового. Напротив они прямо подсказывались Петру предшествовавшей деятельностью правительства относительно духовенства и к достижению их и в предшествовавшей Петру период церковной жизни предпринят был со стороны правительства гражданского и духовного ряд более или менее решительных попыток. Правительственные же распоряжения Петра по отношению к достижению означенных целей выдавались только с большей строгостью и решительностью, а также и с указанием новых, неизвестных прежде средств, ведущих к достижению означенных целей. Поэтому и в результате правительственных мероприятий Петра в означенной области получались более резкие перемены во внутренней сословной жизни духовенства. Программа, исполнение которой преследовало правительство преобразовательной эпохи, по отношению к внешней организации белого духовенства, сама собой определялась тем положением, в каком находился этот класс духовенства со стороны внешней организации в предшествовавший преобразователю период исторической жизни. В древний допетровский период жизни на Руси белое духовенство, по своему положению в организации всего вообще «духовнаго чина», представляло из себя как бы простой народ, «ни чем неотменный», по отзыву современника Петра Посошкова, «от пахотных мужиков». Да и трудно себе представить, как могло бы быть отменно в то время белое духовенство от «пахотных мужиков», когда эти последние и доставляли из своей среды главный контингент лиц для занятия церковно-служительских должностей. В древней Руси, как известно, духовенство не составляло запретного сословия: в ней служение в церкви и для церкви широко было открыто людям всех званий и состояний. Право мирян вступать в духовное сословие не было тогда ограничено стеснительными постановлениями: кто хотел и имел возможность быть духовным лицом, тот легко мог поступить в духовное звание, если не имел за собой пороков, препятствующих принятию на себя священного сана. Не было ограничено стеснительными постановлениями и самое духовенство древней России. Тогда оно пользовалось свободным правом оставаться или не оставаться в духовном звании, вследствие чего дети, рожденные от лиц духовных, беспрепятственно избирали себе род жизни по своему усмотрению. Так было и в XVII в., когда в духовное звание вступали люди даже и несвободных состояний, когда помещики имели у себя священно-церковно-служителей часто из своих же крестьян¹⁵³. Но наряду с этой свободой доступа для лиц всех общественных классов к занятою священно-церковно-служительских должностей, – главным образом путем самого практического хода жизни, а частью и путем законодательным подготовлялась еще гораздо раньше Петра сословная организация духовенства. Очень рано практика церковной жизни так сложилась, что дети духовных лиц с раннего возраста приучались к чтению и пению в приходской церкви и постепенно входили таким образом в обычную деятельность клира, естественно и совершенно последовательно приобретали себе, – действуя притом вместе с родными, право сначала на низшие, а потом и на высшие места в церковном клире: лишь бы достигнуть первого, а после легко было задобрить прихожан, уже привыкших видеть новых членов в составе клира, дать «заручную» на производство в высшую степень клира, хотя бы даже с необходимостью увеличения самого клира. Таким образом члены клира слишком близко были заинтересованы тем, чтобы отклонить домогательства сторонних лиц на получение места в клире, и на деле действительное уже в XVI в. обнаруживалось, что целые причты составлялись из родных и знакомых. Такой порядок вещей был тем естественнее, что самым главным условием для вступления в клир был выбор прихожан. Прихожане в древней Руси сами набирали достойных людей для служения в их приходской церкви и давали им от себя так называемый «выбор» или «излюб». Очевидно, что этот излюб или выбор прихожан чаще всего и скорее всего должен был падать на лиц, которые по взгляду прихожан удовлетворяли качествам, требуемым от служителей церкви, а такими лицами и были именно дети священнослужителей церкви. Путем законодательным начало оцененного нами порядка в замещении церковно-служительских мест было положено еще на Стоглавом соборе: «а который поп или диакон овдовеет», сказано в соборном определении, «и будет у него сын, или брат, иль зять, или племянник, а на его место, пригож и грамоте горазд, то его в попы на место поставить»¹⁵⁴. Отцы московского собора 1667 года, выражая желание, чтобы на служение церкви не были определяемы «сельские невежды», велели священникам учить своих детей грамоте и церковному благочестию с тою целью, дабы они были достойными наследниками их места: «повелеваем яки да всякий священник детей своих да научает грамоте и страху Божию и всякому церковному благочестию, со всяким прилежанием, яко да будут достойни в восприятие священства и наследницы по них церкви и церковному месту, а не оставляти им детей своих наследников мамоне, а церковь Христову корчемствовати и во священство поставлятися сельским невеждам, иже инии ниже скоты пасти умеют, кольми паче людей»¹⁵⁵. Таким образом законодательные распоряжения правительства XVI и XVII вв. относительно замещения церковно и священнослужительских вакансий шли на встречу тому порядку, который выработан был путем практическим; а благодаря этому обстоятельству наше древнерусское духовенство постепенно теснее и теснее замыкалось в кругу исключительно своего сословия. Кажется, здесь уместно будет мимоходом бросить замечание, что описанный нами порядок в занятии священно-церковно-служительских должностей, развившийся самой житейской практикой и скрепленный путем законодательным, совершенно игнорируется теми, которые утверждают, что сословность духовенства, сделавшая из него касту, от которой оно не может освободиться до самого позднейшего времени, обязана своим происхождением исключительно петровским реформам. Описанный нами древний порядок в замещении священно-церковно-служительских должностей, в основании которого лежала преемственность иди наследство, прямым своим последствием имел даже то обстоятельство, что с течением времени клир церковный до того был переполнен праздной молодежью, выжидавшей для себя вакантных мест при церкви, что ее количество далеко превышало собою наличное количество праздных священно-служительских вакансий. Большая часть этой праздной молодежи значилась при приходских церквях в качестве дьячков и пономарей. По словам Духовного регламента, «при многих церквах попы не припускали в церковники чужих, но своими сынами или сродниками места того служения занимали, иногда и вящше потребы и несмотря, угодны ли суть и грамоте искусны». Все это делалось, по словам регламента, для того, что при таком порядке «удобнее было священно-служителям неистовствовать, о служении и порядке не радеть и раскольщиков покрывать». По официальным табелям, поданным Св. Синоду в 1723 г. и проверенным московской Дикастерией¹⁵⁶, при некоторых калужских церквах, у которых было не боле, как по две тысячи дворов прихода, числилось столько поповских детей, братьев, племянников на причетнических местах, что при пяти священниках их бывало до пятидесяти человек.

Наряду с этим развитием весьма большой массы праздной молодежи в сфере духовенства быстро шло увеличение и наличных членов духовенства в пропорции, которая далеко превосходила собой наличное количество приходов. Различные причины содействовали в большей или меньшей мере развитию этого далеко непропорционального сравнительно с количеством приходов количества священнослужителей. Одна из самых главных и существенных причин этого быстрого увеличения наличного состава духовенства в период преобразовательной деятельности Петра заключалась, по нашему мнению, в тех строгих требованиях, какие еще гораздо раньше Петра стало предъявлять гражданское правительство по отношению ко всем вообще сословиям и преимущественно к тем из членов духовенства, которые не состояли в наличном его составе. Для церкви эта бездеятельная масса духовенства была таким же тяжелым бременем, каким для гражданского правительства были «вольные или гулящие люди». Правительство гражданское не иначе и трактовало их себе, как именно «вольных гулящих людей»; а поэтому в продолжение всего XVII в. правительство гражданское усиленно хлопочет о том, чтобы привлечь «безместных поповичей» к государственному тяглу. При царе Алексее Михайловиче был издан указ относительно того, чтобы при священниках и диаконах оставалось только по одному, годному в церковной службе, а все же прочие дети их должны были верстаться «в служилые люди». В уложении даря Алексея мы находим даже следующее постановление относительно безместных поповичей: «а которые люди... поповы дети или церковные дьячки или пономари и проч. живут на церковных землях, а торговыми они всякими промыслы промышляют, а ни в каком тягле они не описаны и тех всех... взяти в тягло, чтобы такие люди нигде в избылых не были»¹⁵⁷. Наконец, в это же время безместных поповичей очень нередко забирали и прямо в военную службу¹⁵⁸. Если так смотрело гражданское правительство XVII в. на большие массы праздного и бездеятельного люда в среде духовенства, то понятно само собой, как должно было отнестись к этому люду Петровское правительство, зорко наблюдавшее за тем, чтобы ни один член государства «в избылых не был и чтобы государевой собственно службе в ее нуждах не было умаления». До 20 г. царствования Петра таких безместных, неученых и не хотевших учиться грамоте поповичей не велено было принимать ни в какие чины, кроме служилого или солдатства. Со времени первой государственной ревизии, с 20 г. XVIII столетия явилось новое средство к уменьшению числа священно-церковно-служительских детей – подушный оклад. Известно, что действие первых указов о ревизии распространялось не только на одно податное население, но и на другие классы, между прочим также на духовенство. В этом последнем классе ревизской переписи не подлежали только сами священники и диаконы, которых велено было писать в дополнительных ревизских сказках, всех же причетников и духовных детей велено писать в ревизию¹⁵⁹. С учреждением Св. Синода Духовным регламентом, было вменено в строгую обязанность епископам «весьма зло cие», т. е. излишнее умножение праздных священно-церковно-служительских детей пресекать, а противнотворящих попов жестоко наказывать: «разве по приговору прихожан, говорит регламент, и по благословению именному епископа может священник сына своего, петь и честь искуснаго, да только единаго, иметь во дьячках или пономарях, а прочих добре изучившихся отдавать к другим церквам или иной честной жития промысел». Эти строгие правительственные распоряжения XVII и первой четверти XVIII вв. о привлечении к государственному тяглу, о включении в военную службу и в податный оклад всех праздных безместных поповичей, прямо и привели к реакции, к чрезвычайно быстрому умножению без меры количества священно-церковно-служителей. Избегая всех тех тяжестей, которым стало угрожать ему законодательство, весь этот праздный и бездеятельный люд в среде духовенства старался во что бы то ни стало попасть в церковный клир. Для достижения своих целей при этом обыкновенно употреблялись всевозможные уловки и даже прямой обман. В 711 г. освященный собор и правительствующей Сенат жаловались на то, что «им ведомо учинилось, что когда начали брать па службу людей молодых и к воинскому делу пригодных, то дьячки, пономари, сыновья поповские и диаконовские различными коварными образами и лжесоставными челобитными похищают себе чин священства и диаконства неправильно и неправедно, иногда лет подобающих не имея, иногда посвящаясь в лишнее попы пли диаконы, отчего бывает несогласие, вражда и соблазн между священным чином, а государевой службе в настоящих нуждах умаление», и еще тогда отцы освященного собора сообща с Сенатом постановили ряд мер к более правильному посвящению в священники и диаконы и к более строгому выбору их¹⁶⁰. Но желание во что бы то ни стало избежать государевой службы заставляло подобных, избывавших от государевой службы, по регламентскому выражению, людей изыскивать разного рода обманы к тому, чтобы каким бы то ни было способом «водраться», по выражению Духовного регламента, «в священный чин». В средствах для достижения означенных целей такие кандидаты священно-церковно-служительских должностей обыкновенно никогда не задумывались. Хорошо зная, какое важное значение местная епархиальная власть придавала в деле назначения нового члена клира в тот или другой приход «заручной от прихожан», такие искатели священно-церковно-служительских мест чаще всего употребляли явную ложь для этого спасавшего их от государевой службы талисмана. Подкупив немногих прихожан они брали у последних фальшивое свидетельство о том, что у церкви, к которой они желают определиться, «попа не имеется»¹⁶¹. Сделав таким образом сделку с прихожанами и получив священный сан, они вступали затем в различного рода сделки с наличными священниками, к которым втирались в товарищи. Иногда также без всяких предварительных соглашений с приходом, такие искатели священно-церковно-служительских мест условливались заранее с тем или другим из наличных членов приходского клира и платили ему деньги за то, чтобы тот, если он был священником, уступил им какую-нибудь часть прихода своего, или, если клирик вообще, чтобы сказался больным, слабым, неспособным к прохождению своего служения¹⁶². Не могла служить большой преградой для таких лиц к занятию ими священно-церковно-служительских должностей и строгость ставленического экзамена в непосредственном присутствии местного преосвященного, строгость, относительно которой в 711 г. ко всем преосвященным разосланы были особые статьи «с великим подкреплением»¹⁶³. Они хорошо знали, что в данном случае «в поставлении поповском архиереи», как замечает Посошков, «полагаются на служебников своих»¹⁶⁴. Эти же последние, по свидетельству того же Посошкова¹⁶⁵, употребляли такую уловку, чтобы провести, как говорится, преосвященного и выставить пред ним лицо, ищущее священно-церковно-служительских места «весьма годным для вступления в священный чин». Служебники же примут от новоставленника и затвердят ему в Псалтири псалма два три и пред архиереем заставят вытверженное читать: ставленник ясно, внятно и поспешно пробежит, и архиереи, не ведая ухищренного подлога, посвящают в пресвитеры и от такого порядка, замечает Посошков, у иных грамота и плоха¹⁶⁶. Благодаря всем указанным нами обстоятельствам, облегчавшим доступ в церковный клир, наличный состав священно-церковно-служителей уже в XVII в. достигал весьма больших размеров. К сказанному нужно прибавить еще и то обстоятельство, что состав этот в весьма значительной мере пополнялся элементами и из всех других сословий. Когда в XVII в. правительство строже стало заботиться о привлечении к государственному тяглу всех классов общества, когда оно настойчивее стало предъявлять свои требования относительно того, чтобы ни один член не был в из былых от государевой службы в различных ее видах, то духовное сословие сделалось самым безопасным местом укрывательства для лиц, которые почему-либо не желали подчиниться этому правительственному требованию. Чаще всего строгости и тяжести военной службы служили побуждением для укрывательства в безопасной среде духовного сословия.

Вот почему даже дети потомственных дворян при Петре служили иногда при церкви и не только на высших, но и на низших степенях церковных – в дьячках и пономарях. Это чрезвычайно быстрое увеличение количества духовенства и образовало в начале XVIII столетия в среде духовенства тот класс, который можно назвать «священно-церковно-служительским пролетариатом» и который напоминает собой «помещичий пролетариат XVI и XVII вв., развившийся вследствие чрезвычайно мелких поместных окладов, бывших на Руси в это время. В ближайшее к Петру время в очень редком приходе нынешних центральных губерний Империи можно было встретить одного священника. Были такие приходы (это было, наприм. в рязанской епархии), в которых при количестве пятнадцати только крестьянских домов было двое попов¹⁶⁷. При церквах более богатых число их доходило до шести, осьми и более человек. Этот пролетариат в среде духовенства, развившийся в конце XVII и начале XVIII вв. в громадных размерах, увеличивался еще целым классом духовных лиц, входивших в состав его. Мы разумеем класс так называемого бродячего, перехожего или, как его обыкновенно принято называть «крестцоваго» поповства. Этот последний класс и послужил собственно основанием для священно-церковно-служительского пролетариата, какой обнаружился в. конце XVII и начале XVIII вв.

Крестцовое или перехожее поповство, издавна образовавшееся на Руси, в XVII и начале XVIII столетия сделалось особенно заметным. Крестцами назывались в Москве известные пункты, на которых собиралось много народу, например, у Варварских и особенно у Спасских ворот. На этих-то пунктах, как говорил позднее биограф московского митрополита Платона, «с давних времен сбирались безместные попы и диаконы, запрещенные, под следствием находившиеся и отрешенные от мест; там они нанимались за малую цену служить обедни при разных церквах, особливо домовых¹⁶⁸. Но на крестец собирались не одни только отрешенные от мест, запрещенные и под следствием находившиеся священно-служители. Сюда собиралось много и таких, которые добровольно оставляли свои места и уходили в Москву. Так, в духовном сословии в течение почти всего XVII и начала XVIII веков происходило встречное движение. С одной стороны, массы лиц не только по своему рождению принадлежащие к духовному сословию, но и всех других общественных элементов, усиленно стремятся к тому, чтобы во что бы то ни стало «водраться» в духовный чин и занять здесь хоть какое-нибудь место, а с другой – заручившись местом добровольно покинуть его и уйти на крестец. При той свободе перехода, которая господствовала в древней России; такое добровольное желание покинуть занимаемое место было делом очень легким и всегда возможным. Так называемые «отпускные грамоты», которые давались священно-церковно-служителям при оставлении ими своего прихода, давали им очень много свободы; с этими грамотами они могли ходить по всем митрополиям, архиепископиям. Не было большего труда для священнослужителей и для того, чтобы временно престать к какой-нибудь церкви. Для этого не требовалось даже входить в какие-нибудь непосредственные сношения с своим епархиальным архиереем. Следовало только предъявить свою отпускную грамоту архиерейскому наместнику или даже десятнику, а последних всегда можно, было подкупить посулом, потому что эти господа, по выражению регламента, «обычно бывают лакомыя скотины». Благодаря такой легкости перехода священник или диакон, которому почему-нибудь (чаще всего по бедности) не нравилось жить в своем приходе, захватив с собою требник с епитрахилью, преспокойно покидали его. Записавшись в приказе церковных дел и взяв здесь проорарные или епитрахильные грамоты, – а чаще всего даже и без этих нетрудных канцелярских формальностей, – они отправлялись на крестец и здесь дожидались, пока их кто-нибудь не наймет служить или отправлять требу; иногда же они ходили по селам, служа – где обедню, где панихиду, где молебен. О том, как велико было число этого крестцового духовенства в XVII и начале XVIII вв., можно судить по тому, что в делах первой ревизии, т. е. после того как уже предприняты были гражданским и духовным правительством Петра всевозможные меры к сокращению его численности, в одной только Москве числилось около 150 человек одних крестцовых попов. К этому нужно прибавить еще, что в это число, как это само собою разумеется, вошли только «перехожие попы», записанные в приказе церковных дел. А сколько проживало их в столице в неизвестности у начальства гражданского и духовного! Весьма большая численность бродячего духовенства в конце XVII в. еще более увеличивалась от того, что в это время все еще имел силу весьма древний обычай XVI в,, по которому вдовые священнослужители отставлялись от своих приходов и лишались права служить без особого разрешения: выхлопотав себе проорарные иди епитрахильные грамоты, которые давали им право совершать некоторые, а иногда и все священнодействия, они обыкновенно поступали в число перехожего духовенства.

Таково было положение белого духовенства со стороны вешней его организации в период петровских преобразований. Эта внешняя дезорганизация духовенства еще рельефнее выступала на вид при сравнении сословной жизни низшего духовенства с такою же жизнью среди других общественных классов и тем сильнее требовала со стороны правительства тщательнейшей заботливости. Тяготясь громадным количеством наличных священно-церковно-служителей, составлявших из себя в начале XVIII в. особый класс священно-церковно-служительского пролетариата, правительство XVII и XVIII вв. весьма серьезно отнеслось к вопросу об отыскании мер, служащих к сокращению численности духовенства. Дух времени, выставлявший прежде всего на вид государственное требование, заботу о том, чтобы «от государевой службы никто в избылых не был», заставлял правительство преобразовательной эпохи плохо ценить даже и истинно духовное служение. Тем более, разумеется само собою, неприятны были для правительства того времени эти громадные толпы праздных священно-церковно-служителей, живших при одном в том же приходе и занимавшихся одним и тем же делом, или, лучше сказать, не имевших для себя совершенно никакого дела. Прежде всего правительство Петра, продолжая политику XVII в. относительно безместных поповичей, стало усиленно заботиться о том, чтобы предотвратить громадный наплыв новых лиц к занятою священно-церковно-служительских должностей. К достижению этой цели правительство шло двояким путем – прямым и косвенным. Когда в 711 г., по чисто государственным причинам, потому, «что государевой службе в ея нуждах ощутилось умаление» в первый раз было обращено внимание правительства на численность духовенства, общим приговором освященного собора архипастырей и правительствующего сената ко всем преосвященным архиереям посланы были статьи с великим подкреплением. По всем этим статьям последовательно проводится одна общая мысль – по возможности затруднить доступ новых лиц к занятию священно-церковно-служительских должностей. Вот существенные пункты этих статей: 1) «не ставить в диаконы моложе 25 лет, в священники моложе 30 лет; 2) не посвящать лишних, но где прежде было по одному, там пусть и теперь так остается; 3) не верить дьячкам, которые придут посвящаться на место попа больного или престарелого, но самого попа поставить перед собой и взять у него сказку с подкреплением, что впредь служить и треб исправлять не будет; 4) в скудные приходы диаконов не посвящать; 5) заручныя челобитныя осторожно разсматривать – не ложныя ли, есть ли рука помещика, есть ли отписка от старосты поповскаго; 6) послать указы к поповским старостам, чтобы отписок не давали прежде чем сами побывают в приходе и допросят крестьян, угоден ли им тот дьячек; 7) если кто из архиереев тому указу противным явится, грозно заключались изложенные статьи, такой подвергнется государеву гневу и удалению от престола». Мысль, выраженная в указанных 7-ми пунктах, неоднократно повторена была и в последующих законодательных распоряжениях Петровского правительства относительно духовенства. Так, спустя только пять лет после издания приведенных статей в 716 г. Петр собственноручно написал «ради некоторых небрегомых дел в епархиях преосвященных» особливое изъяснение архиерейских обязанностей, которое изъяснение и препроводил чрез местоблюстителя патриаршества к преосвященным всех епархий. В этом «особливом изъяснении архиерейских обязанностей», между прочим, находим указание, на которое несомненно преобразователь желал обратить особенное внимайте преосвященных. Этим пунктом преосвященные обязываются «не умножать священников и диаконов скверного ради прибытка, ниже для наследия ставить» (т. е. священно-церковно-служителей). Последние слова этого пункта уже в самом принципе подрывали старый порядок замещения служебных должностей в клире. Наконец с учреждением Св. Синода и изданием Духовного регламента обращено было особенное внимание на устранение чрезвычайно большого наплыва в наличный состав церковного клира. Не говоря уже о том, что с этого времени создается целый ряд новых чисто внутренних условий в жизни духовенства, затрудняющих в такой или иной мере вступление в церковный клир, о чем мы скажем в своем месте, – вопрос об излишнем умножении церковного клира теперь размаривается с чисто канонической точки зрения. Так как, с одной стороны, «мнози в священнический чин вдираются не для чего иного, только для большей свободы и пропитания», а с другой, – многие ставятся и в причет принимаются «бежа от службы», то Духовный регламент, неоднократно повторяя прежнее требование епископам, чтобы они «ни под какими виды не ставили излишних священнослужителей», указывает на то, что «и св. Вселенский собор IV в Халкидоне в каноне 6-м запрещает ставить священники и диаконы просто ни в какой церкви не подлежащия». Вместе с этим регламент снова выставляет на вид ряд новых внешних условий, препятствующих в такой или иной мере тому, чтобы водраться в клир церковный. Кандидат священно-церковно-служительной должности должен был необходимо, по определению регламента, заранее еще зарекомендовать себя хорошим поведением пред своими будущими прихожанами. Норма этого поведения определяется почти буквальными словами того идеала христианского пастыря, который изображен в апостольских посланиях (Тим. гл. 7, 3). При прошении для определения на место кандидат священно-церковно-служительской должности непременно должен был приложить аттестат «от своих будущих прихожан о том, что его знают быть добраго человека, а именно не пьяницу, в домостроении своем не лениваго, не клеветника, не сварлива, не любодейца, не бийцу, в воровстве и обмане не обличенного». Даже при совершенном удовлетворении всем сейчас означенным условиям, регламент определяет «приятого ставленника не тотчас ставить» и он, ставленник должен был пройти, как увидим, целый ряд всевозможных испытаний и искусов, прежде чем иметь несомненное ручательство за свое поступление на ту или другую священно-церковно-служительскую должность. Так дело внешней организации рассыпанной храмины духовного сословия правительство Петра прежде всего начало с того, что при посредстве целого ряда чисто внешних условий старалось плотно притворить широко раскрытую прежде дверь этой храмины, сделать более или менее затруднительною со стороны даже чисто внешних условий дорогу, ведущую ко вступлению в члены духовного сословия. Но храмина духовного сословия представляла, в период Петровских преобразований полнейшую дезорганизацию и в наличном составе своих членов. В XVII и начале XVIII вв., кажется, не было на Руси другого сословия, которое представляло бы такую крайнюю беспорядочность в своем внешнем сословном устройстве, как духовенство. Вот почему правительство Петра, стеснивши целым рядом трудных внешних условий прилив новых членов в наличный контингент духовенства, затворивши, насколько это было возможно, дверь в гостеприимную храмину духовного сословия, одновременно с этим стремится ввести строгий порядок и внешнюю организацию в среде наличного класса белого духовенства. Забота об этой внешней организации в среде наличного класса белого духовенства выразилась главным образом в энергическом стремлении правительства преобразовательной эпохи ограничить по возможности достигшее весьма больших размеров наличное количество безместного духовенства. Эта общая мысль косвенно проходит по всем частным законодательным распоряжениям правительства относительно устройства различных сторон сословного быта в среде духовенства. Выражением того, как действительно тяготилось правительство преобразовательной эпохи количеством наличного безместного духовенства и как сильно желало оно избавиться от него, всего лучше может служить та снисходительность, с какою правительство дозволяло выход из духовного звания даже и священнослужителям чрез добровольное снятия ими сана. Петр, как справедливо замечает историк нашего белого духовенства при Петре г. Знаменский, «можно сказать поощрял (по крайней мере некоторых из таких лиц) к оставлению ими сана и к второбрачию». Им открыта была широкая довольно дорога при Петре не только в гражданском, но и в духовном же ведомстве¹⁶⁹. Такие лица поступали нередко на службу в коллегии, в духовные школы в качестве учителей и даже в Св. правительствующей Синод, синодальные конторы и канцелярии на разные чиновные должности. Длинный ряд законодательных распоряжений относительно ограничения наличного количества безместных священно-церковно-служителей начинается стремлением правительства изыскать способы к тому, чтобы прикрепить священно-церковно-служителей к их приходам и уничтожить таким образом широко развившееся бродяжничество духовенства. Меры, предпринимаемые правительством преобразовательной эпохи к ограничению количества безместного духовенства путем прикрепления священно-церковно-служителей к их приходам, развивались параллельно с заботами правительства о затруднении доступа в церковный клир новым лицам. Одновременно с тем, как высказаны были в первый раз в 711 г. попытки поставить эти затруднения, было заявлено желание правительства, чтобы священно-церковно-служители по возможности не покидали своих приходов и чтобы местные преосвященные по возможности бдительно следили за этим делом и отнюдь не поощряли такого намерения священно-церковно-служителей. Пятый пункт известных статей, изданных Правительствующим Сенатом совместно с освященным собором, строго запрещает епархиальным архиереям давать духовным лицам «перехожия грамоты к другой церкви и на крестец (наниматься служить в домовых церквах, кроме самой большой нужды например, когда два попа были у одной церкви, а приход оскудеет)». Это же самое запрещение неоднократно повторяется и притом с гораздо большей строгостью и во всем последующем законодательстве Петра относительно духовенства. С учреждением Синода и изданием регламента не только местная епархиальная власть, но и сами члены церковного клира привлекаются к ответственности за то, если они по каким бы то ни было причинам покидали свои прежние места и отправлялись на поиски новых. По постановлению Духовного регламента, «епископ обязан был не допускать священнослужителей скитаться без места», а необходимо должен был позаботиться об определении таких священнослужителей «туда, где нового священника требуют». Сами священнослужители еще при посвящении своем должны были давать формальное письменное обязательство относительно того, что они никогда не оставят своего прихода, а будут жить постоянно на одном и том же месте. Вместе с этим регламент настрого запрещает мирским лицам принимать таких, «волочащихся, по его выражению, семо и овамо» попов и диаконов ни к которому церковному служению. При приходских же церквах священники никого не могли допускать к священнослужению без предъявления архиерейского свидетельства о том, что желающий служить действительно отпущен из своего места за делом. Оставлявших свою церковь самовольно велено ловить и наказывать; их можно было возвращать на старые места, но не иначе, как за поручительством честных лиц; в случае же их несогласия воротиться на свое прежнее место, они лишались сана. А лица, лишенные сана, если они осмеливались священнодействовать, отсылались уже прямо к гражданскому суду. Если бродячий поп приставал к полку, то военные власти, если только они приняли его добровольно и сознательно, а не были им обмануты, предавались суду военной коллегии¹⁷⁰. Так хлопотало правительство Петра о том, чтобы прочно утвердить постоянную оседлость членов клира на одном месте и вместе с этим ограничить широко разросшийся класс священно-церковно-служительского пролетариата в среде духовного сословия, безмерное и постоянное увеличение которого ложилось чрезвычайно тяжелым бременем как на церковь, так и на государство. Но хорошо сознавая, в чем заключается корень этого зла и каких ничтожных результатов в деле его уничтожения можно достигнуть путем простых предписаний и запрещений, правительство со всей энергией позаботилось отыскать более важные и практические меры, которые бы для самих членов клира служили в действительности достаточными мотивами к тому, чтобы постоянно оставаться при одном и том же приходе. Самая важная и существенная мера правительства преобразовательной эпохи в этом отношении состояла в попытке Петра установить определенные штаты приходского духовенства. Путем этой попытки одновременно достигались две весьма существеннейшие цели, действие которых должно было в такой или иной мере, но во всяком случае, положительным образом повлиять на уничтожение большого количества священно-церковно-служительского пролетариата. С одной стороны, путем установления определенных штатов духовенства de jure, принципиально так сказать нарушалось старинное право свободного перехода от одной церкви к другой, а с другой – попыткой установить штаты духовенства правительство открывало возможность членам клира создать более или менее обеспеченное сравнительно с прежним материальное положение и таким образом уничтожало одну из самых основных причин прежней подвижности в среде духовного сословия. Мысль о желании установить определенные штаты духовенства проглядывает в законодательных распоряжениях Петра довольно рано. Выражением этой мысли может служить приведенное выше нами постановление 711 г. о запрещении ставить диаконов по бедным приходам. Не совсем ясно выраженная в этом запрещении мысль о штатах духовенства последующим законодательством развита была гораздо яснее и определеннее. В особенности намерениям правительства установить определенные штаты в среде духовенства весьма много содействовали его распоряжения о первой государственной ревизии. Мы знаем, что по некоторым указам о ревизии в дополнительных реестрах при ревизских сказках велено было писать весь наличный состав приходских священно-церковно-служителей. По отношению к духовному сословию эти переписи имели значение совершенно аналогичное с значением общей ревизии для судьбы целого народа, посредством их юридически совершилось прикрепление клира к приходским церквам. В период времени учреждения Св. Синода и издания Регламента мысль правительства о штатах духовенства весьма близка была уже к реальному осуществлению. Составитель Духовного регламента замечает, что в период учреждения духовной коллегии и издания регламента у Его Императорcкого Величества было намерение «определить указне число священно-церковно-служителей и так церкви распорядить, чтобы довольное ко всякой число прихожан было приписано». Ввиду такого намерения преобразователя Св. Синод, по определению Регламента, должен был «согласясь с мирскими честными властьми, сочинить совет и намеренное определение (т. е. относительно росписания количества домов по приходам) уставить». В 722 г. синодским указом от 10 августа и были установлены действительно определенные штаты духовенства. Этим указом определялось: «дабы больше триста дворов и в великих приходах не было, но числилося б в таком приходе, где один священник, 100 дворов или 150 а где два, тамо 200 или 250. А при трех числилося б до 800 дворов, и при толиких попах больше двух диаконов не было б, а причетникам быть по пропорции попов, т. е. при каждом попе один дьячек и один пономарь». Только московские соборы по этому указу оставлены в прежнем виде. В архиерейских соборах по епархиям назначено быть одному протопопу, двум ключарям, пяти попам, одному протодиакону, четырем диаконам, двум псаломщикам, двум пономарям, кроме соборов, к которым приписаны церкви с двойными причтами¹⁷¹. Осуществления этого штата по указу положено было ждать до тех пор, пока лишние священно-церковно-служители не переведутся сами собой. Архиереям не велено посвящать новых ставленников, пока оставшиеся сверх штата не найдут себе места. Эти штаты Петровского времени легли в основание всех последующих разборов духовенства, очищавших от времени до времени духовное сословие от излишних безместных членов¹⁷².

Другая и не менее важная, чем самая попытка установить определенные штаты белого духовенства, мера, предпринятая правительством преобразовательной эпохи в виду сокращения численности священно-церковно-служительского пролетариата, состояла в стремлении правительства отыскать какие-нибудь прямые средства, обеспечивающие материальное положение белого духовенства. Нам нет надобности подробно изображать, каково было материальное положение нашего белого духовенства в XVII и начале XVIII вв. Достаточно только отметить тот факт, что наше древнерусское допетровское законодательство не заботилось об определении постоянных источников для содержания приходского причта и белое духовенство в течение всей древней истории всем своим достатком обязано было единственно народу. Эта тяжелая материальная зависимость духовенства в средствах своего обеспечения увеличивалась еще от того, что духовенство в конце XVII и начале XVIII вв. по-прежнему находилось в очень большой зависимости от прихожан в самом своем выборе и поступлении на место. Так, например, в таком даже городе, каким был Псков, «над церквами, по словам тамошнего митрополита Маркелла, архиереи воли не имели. Церквами мужики корчемствуют, говорить Маркелл, на всякий год сговариваются с священниками на дешевую ругу, кто меньше руги возьмет, хотя, которые попы пьяницы и бесчинники, тех и принимают, а добрым священникам отказывают и теми излишними доходами сами корыствуются..., а священники бедные и причетники у них, церковных старость, вместо рабов и говорить против них ничего не смеют»¹⁷³. Благодаря этой полной зависимости духовенства от своих прихожан уже в XVII в. священно-церковно-служители горько жаловались на свою бедность, на то, что им «кормиться нечем, что нет у них никакого заводишку, ни хлебца, ни лошадки взять негде, а купить нечем». К этой бедности духовенства в преобразовательную эпоху присоединились еще весьма тяжелые правительственные требования, большие налоги, возложенные наравне с другими общественными классами между прочим и на духовенство. Реформа Петра потому именно и вызывала против себя такой ропот в народонаселении государства, что она требовала тяжелого материального служения от всех общественных классов. Не говоря уже о том, что у церкви и духовенства отнимались в период реформы все прежние материальные привилегии, духовенство обложено было новыми налогами в пользу школ, богаделен, на жалованье вновь учрежденному при Петре полковому и флотскому духовенству; кроме того оно должно было нести разные повинности, наприм. поставлять в войско драгунских лошадей¹⁷⁴. Все эти тяжести преобразовательного времени, ложившиеся на духовенство, и создали среди его то неприглядное материальное положение, которое Посошков описывает такими чертами: «жалованья государева им (священно-церковно-служителям) нет, от мира им никакого подаяния нет же, и чем им питаться, Бог весть. Ничем они от пахотных мужиков не отменны; мужик за соху и поп за соху, мужик за косу и поп за косу... понеже аще пашни ему не пахать, то голодну быть; где было идти в церковь на славословие Божие, а поп с мужиком пойдет овины сушить, а где было обедню служить, а поп с причетником хлеб молотить». Чтобы поднять это крайне тяжелое материальное положение духовенства, бывшее одной из самых основных причин его кочевого образа жизни, правительство Петра сильно было озабочено мыслью отыскать какой-нибудь постоянный источник обеспечения духовенства. Вместе с установлением определенных штатов среди духовенства в данном случае конечно весьма много могло бы привести пользы наделение церквей достаточным количеством пахотной земли, жалованьем и пр. Но эти меры вовсе были не в духе Петровского законодательства, для которого государственный интерес, требование «чтобы земля из службы не выходила» стояли на первом плане и которое, как мы указывали, весьма сильно занято было вопросом о секуляризации церковных имуществ. В замене постоянного поземельного дохода или жалованья от государства он думал найти такой источнике в постоянном доходе с приходских душ. По словам Духовного регламента у царя было намерение, при распорядке приходских дворов по церквам между прочим определить «что всякий приходский человеке должен причту своея церкви, так чтобы от подаяния тех весь причт мог иметь довольный трактамент». Но этому предположению, как известно, не суждено было исполниться ни при Петре, ни после него. При Петре только в раскольничьих приходах, где на доброхотство дателей плохо можно было надеяться, определено было священнику брать по гривне с каждой приходской души, да по гривне же с рождения, погребения и брака¹⁷⁵. Косвенным образом задача правительства преобразовательной эпохи относительно сокращения громадного количества безместного духовенства разрешалась путем строгих правительственных запрещений относительно постройки новых лишних церквей. Религиозное народное сознание древней Руси возвело построение церквей почти в необходимую обязанность для всех состоятельных людей. От этого число храмов возрастало до огромной цифры. В столице, например, государства Москве количество храмов в XVI и XVII вв. едва ли не превышало собой доселе уцелевшую в народном представлении цифру сорока сороков. По свидетельству подьячего Котошихина, каждый мало-мальски именитый боярин имел свою домашнюю церковь¹⁷⁶ и это достигалось тем удобнее, что устройство новой церкви вовсе не сопряжено было тогда с теми затруднительными условиями, которые существуют на этот счет теперь. Для построения новой церкви требовалось только одно благословение местного архиерея. При этом вовсе не обращалось внимания на то, «можно ли попу сытому быть». Широко развившееся «бродяжничество» духовенства в древней Руси и было самым естественным последствием бесчисленного множества церквей. Вот почему вместе с заботами о прекращении первого, правительство очень энергично стояло на том, чтобы не строили новых церквей. Архиереи должны были давать клятвенное обещание пред вступлением в отправление своей должности относительно того, что «ни сами не будут, ни другим не допустят строить церквей свыше потребы для прихожан». Это запрещение мотивировано было тем соображением, «дабы такия церкви не пустели лишения ради подобающих». Даже с прихожан и помещиков уже существовавших малоприходных церквей предписано было взять письменное обязательство относительно того, что они будут содержать свой приходский причт в надлежащем довольстве. С учреждением духовной коллегии стеснена была весьма значительно и прежняя легкость, с которой происходило построение новых храмов. Прежде всего в Духовном регламенте была вновь повторена епископам их главнейшая обязанность о недопущении построения новых церквей. «Епископ должен смотреть, говорит регламент, чего смотреть обещался с клятвою на своем поставлении... дабы лишних безлюдных церквей не строено было». Дела относительно построения новых церквей поступали теперь в Св. Синод и даже подавались на имя самого Государя¹⁷⁷. В прошении подробно должно было обозначить, почему нужен новый храм, место, назначенное для него, число приходских дворов и их расстояние близ лежащих церквей и как главное, предполагаемые способы содержания причта. Привилегия иметь особые домовые церкви была допущена только для членов царской фамилии и для знатных престарелых особ, которые не могут ходить к службе в приходские церкви¹⁷⁸.

Ряд рассмотренных нами законодательных постановлений Петровского времени направлен к цели внешней организации духовного сословия и произвел в среде духовенства весьма резкую обособленность в ряду других сословий. Параллельно со всеми другими общественными классами духовенство также с внешней стороны организовалось теперь в особое сословие, отдельное от других с особым управлением. Эта внешняя обособленность духовенства становится еще ощутительнее, если принять во внимание сословную организацию других общественных классов и то обстоятельство, что по указам Петра значительно была стеснена прежняя свобода вступления в духовное звание для лиц других общественных сословий. Правительство Петра, как известно, сильно беспокоилось о том, чтобы лица из других сословий, поступая на церковные места, не отбыли от государственной службы и податей, чтобы не уменьшилось число людей непосредственно и материально служивших государству. Поэтому хотя мы и встречаем позволения при Петре вступать в духовное звание кадетам дворянских фамилий¹⁷⁹ и крестьянам¹⁸⁰, но эти же самые законы содержат в себе и ограничение прежней свободы доступа в духовное звание для людей всех чинов. Эта же обособленность духовенства в ряду других сословий еще рельефнее выступает пред нами, если мы бросим беглый взгляд на меры, предпринятые Петровским правительством с целью внутренней организации духовенства.

Второй вопрос, который составлял предмет правительственных забот преобразовательной эпохи относительно белого духовенства и разрешение которого предположено Духовным регламентом наряду с более правильной внешней организацией духовенства, состоял в том, чтобы возвысить нравственное значение священно-церковнослужителей, указать им руководящие правила к более исправному отправлению ими обязанностей своего сана и, наконец, вместе с этим точнее определить отношения приходского духовенства к прихожанам. Преследуя разрешение означенных вопросов, правительство Петра вместе с этим полагало твердое основание внутренней организации духовного сословия. Теперь, наряду со всеми прочими государственными сословиями, между которыми распределены были различные государственные обязанности, и духовенству строго предъявлены были требования о правильном исполнении им его специальных служебных обязанностей, по возможности точно определены были границы деятельности и духовного сословия и вместе с этим указаны были руководящие правила этой деятельности. В своем стремлении дать прочную внутреннюю организацию духовенству правительство преобразовательной эпохи опиралось так сказать на самые коренные начала. Ясно сознавая, что корень всех нравственных и служебных недостатков тогдашнего духовенства лежит в слабом развитии его умственного уровня, в недостатке его просвещения и образования, правительство старалось обратить усиленное внимание на эту именно сторону во внутренней жизни духовенства. Заботам правительства петровского времени относительно образования духовенства мы посвящаем особую главу в своем исследовании. Здесь же мы постараемся показать смысл и значение ближайших и непосредственных мер, предпринимаемых правительством с целью возможно правильной организации внутренней жизни среди духовенства. Зная, из кого состоял контингент лиц низшего духовенства в XVII и начале XVIII вв., легко понять, чего можно было требовать от него в нравственном и служебном отношениях. Если бы мы были в состоянии начертить цельную картину нравственных и служебных злоупотреблений в среде духовенства рассматриваемого времени, которые так низко роняли достоинство служителей алтаря и так глубоко должны были возмущать нравственное чувство паствы, если бы мы в состоянии наглядно представить все ненормальные явления в жизни духовенства XVII и начала XVIII вв., то вероятно многие в настоящее время сочли бы это изображение действительности пасквилем на духовенство и не поверили бы ему. Но отказываясь начертить в своем исследовании полную и точную картину нравственного и умственного состояния тогдашнего духовенства, насколько оно отразилось в официальной-служебной и частной-домашней жизни духовенства, мы тем не менее постараемся показать здесь выдающиеся черты этой жизни. Делаем это больше с той целью, чтобы показать, что у правительства преобразовательной эпохи было достаточно данных к тому, чтобы употреблять те крутые меры к очищению и исправлению внутренней жизни духовенства, которые нередко с неподдельным чувством недовольства осуждаются людьми (особенно самим же духовенством) нашего времени. Уже при беглом взгляде на самый внешний состав массы тогдашнего низшего духовенства можно сказать без преувеличения в словах, что это были не просветители народа, которые могли бы распространять около себя новые лучшие понятия и учить народ благочестию примером доброй жизни, а скорее представители и выразители тех нравственных недостатков, которые царили в среде народной массы, поведение которых служило положительным соблазном для народа. Главный источник, из которого пополняется наличный состав церковного клира, состоял в массе безместных поповичей, проживавших в семействах своих родичей – наличных членов церковного клира и с нетерпением выжидавших для себя удобного случая к тому, чтобы водраться в духовный чин. Во внутренней своей жизни масса этих кандидатов на церковно-священно-служительские должности представляла из себя крайнее невежество и нравственную распущенность. Акты XVII в. переполнены жалобами на то, что безместные поповичи бесчинствуют во время богослужения даже и в алтаре, ругаются в церкви скаредною бранью, занимаются воровством, чернокнижием, звездочетством, держат у себя разные книги, ересные приговоры, рафли, тетради гадательные¹⁸¹. Исторические свидетельства из времени Петровских преобразований не рисуют нам состояние внутренней жизни в массе этих кандидатов священнослужительских должностей в лучшем виде. С глубокой скорбью замечает святитель Димитрий Ростовский о поведении таких кандидатов священно-церковно-служительских должностей, об их небрежности и невнимании к отправлению самоважнейших и священнейших обязанностей каждого истинного христианина по отношению к церкви. «Иерейские сыновья, говорит святитель, приходят ставиться на отцовски места, – мы их спрашиваем: давно ли причащались? И они отвечаю, что и не помнят, когда причащались. О, окаянные иереи, взывает святитель, нерадящие о своем доме! Как могут радеть о святой церкви люди домашних своих к св. причастию не приводящие»¹⁸². Такова была нравственная жизнь в кругу тех лиц, которые стояли на ближайшей очереди ко вступлению в наличный состав церковного клира. «Водравшись» каким бы то ни было, иногда далеко не совсем честными и законными путями в церковный клир, без всякого живого нравственного сознания важности пастырских своих обязанностей и достоинства священного сана, такие священно-церковно-служители не только не заботились о развитии и распространении христианских начал веры и нравственности, но погружены были в крайнюю леность и беспечность относительно исполнения положительных даже уставов церкви – прямых обязанностей их служения. Знаменитый крестьянин Петровского времени Посошков так описывает нам отношение священнослужителей к обязанностям, возлагаемым на них их саном. Священство – столп и утверждение всему благочестию и всему человеческому спасению. Они наши пастыри, они и отцы, они и вожди. Ныне же истинного священства едва след обретается... Ныне же истинно таковых пресвитеров много, что не то, чтобы кого от неверия в веру привести, но и того не знают, что то есть речение вера и не до сего ста, но есть и таковые, что церковные службы како прямо отправляти не знают... Видел я в Москве пресвитера из знатного дома боярина Льва Кирилловича Нарышкина, что и татарке против ея задания ответу здравого «дать на умел, что же может рещи сельский поп, иже и веры христианской, на чем она основана, не ведает». «От пресвитерского небрежения, замечает в другом месте тот же Посошков, уже много нашего Российского народа в погибельныя ереси уклонилось. В великом Новгороде едва и сотая часть найдется древняго благочестия держащихся. А пресвитеров хотя и много в городе, однако не пекутся, чтобы от такой погибели их отвратить и на правый путь направить; есть и такие пресвитеры что и потакают им, и потому церкви все уже запустели. В Новгородском уезде в Устрицком погосте случилось мне быть: у церкви три попа, а на св. Пасху только два дня литургии были, а тутошние жители сказывали, что больше одной обедни на святой небывало; теперь меня поопаслись и отслужили две». Итак, несмотря на то, что даже при самых малоприходных церквах, как мы это знаем, нередко проживали целые толпы священников, эти последние далеко не были ревностными и исправными исполнителями прямых обязанностей своего сана. Приход, который приводит в пример Посошков, был конечно не единственным примером в этом роде. Эта беспечная небрежность и невнимание к своим пастырским обязанностям с особенною силой обнаруживались даже и в самом совершении божественных служб и отправлении треб церковных. Церковное богослужение, совершаемое массой низшего духовенства, в тогдашнее время представляло из себя зрелище в высшей степени странное. При совершении церковного богослужения невежественное нерадение пастырей допускало множество опущений, вольности, бесчинства. Весьма часто священник, заранее дома прочитав те молитвы, какие ему нужно было бы читать в церкви по служебнику, во время самой службы стоял уже спокойно и говорил одни возгласы. Эти последние далеко не соответствовали тому, что пелось или читалось вслед за ними на клиросе. Здесь на клиросе в тоже время шла непостижимая путаница чтения и пения вперемежку со скаредною перебранкой служащих. С таким пренебрежением к совершению божественной службы относилось тогдашнее духовенство. Духовный регламент замечает, что относительно всех вообще священнослужителей «наблюдать надлежит не шумят ли они пьяные в церквах, не делают ли церковного молебствия двоегласно». Еще большие «беззакония» допускали низшее духовенство, по словам регламента, при совершении таинств и отправления треб церковных, как в церкви, так и по домам мирян. Прежде чем приступить к совершению той или другой требы или таинства священнослужители обыкновенно вступали в торги с своими прихожанами и всячески старались вытянуть у них излишнюю иногда весьма тяжелую плату. Эти денежные торги со своими прихожанами особенно практиковались при совершении таинств брака, покаяния и крещения. Не говоря уже о том, что за деньги священники венчали неправильные браки, укрывали на исповеди явных раскольников и помещали в метрических списках крещенными раскольничьих детей без действительного совершения над ними таинства, непосильной денежной платы вымогали они и при действительно законном совершении таинств и отправлении церковных треб. При совершении, напр., таинства покаяния многие священники пред св. крестом и Евангелием «с безстудным нахальством», по выражению регламента, старались домогаться чего-нибудь у своих духовных детей и таким образом св. таинство употребляли в средство для достижения своих низких, корыстных целей. «За дело служения своего, читаем в регламенте, напр., за крещение, венчание, погребение и проч., не делали б иереи торгу, но довольны бы были подаваемым доброхотно награждением». Эти торги «за дело служения» были тем непростительнее, что, как часто бывало, священнослужители, получив деньги и разные приношения, не исправляли однакоже церковных треб. «Сие (т. е. чтобы священнослужители не торговались с прихожанами) наипаче наблюдать в сорокоустах, продолжает регламент, за которые великия цены попы домогаются (хотя бы их и не прошено о том, но и сами они часто сорокоустов служить не думают, а насильно платы будто пошлины за смерть истязуют)». Подобные вымогательства у прихожан со стороны священников усиливались особенно в тех местностях России, где духовенства было мало. В 1693 г. крестьяне Пудогского погоста жаловались на своих попов: «которых тела умерших мирские люди к церкви привозили, они попы с тех умерших имали по два, по три и по пяти рублев, а с иных просили и 15 руб., а дать-де было нечего, и те умерших тела лежат без погребения, а что молитву давали родильницам и свадьбы венчали и младенцев крестили, и которые младенцы умирали и они-де попы имали и от молитвы, и от венчания, и от крещения и от погребения все пред прежним вчетверо… а ругу-де они попы с их мирян емлют накладную пред прежним в трое»¹⁸³. О том как развит был в среде тогдашнего духовенства грубый порок симонии, лучше всего можно судить потому, что составитель регламента в числе главных обязанностей новоучрежденного Синода поставляет ту «немалую его должность», «как бы священство от симонии и безстуднаго нахальства отвратить... дабы они (священнослужители) совершенное по мере своей имели довольство и не домогались впредь платежу за крещение, погребение, венчание» и проч. – Выторговав себе прежде совершения той или другой требы или таинства произвольную плату, священник приступал наконец к самому совершению того или другого христианского обряда. Во время самого совершения того или другого обряда многие священнослужители, по своему крайнему невежеству, не понимая истинного смысла и значения, какой придается обряду, считали нередко необходимым или освящать своими действиями всю сумму народных суеверий, соединяемых с тем или другим христианским обрядом, или слепо держаться за букву требника, суеверно приписывая ей непреложный смысл и значение. Такая суеверная преданность букве требника особенно имела чрезвычайно большую силу в практике таинства покаяния и напутствии умирающих. Некоторые неразумные священники, по свидетельству регламента, слепо следуя постановлению требника об епитимии, отлучают кающихся от св. причастия на несколько лет. «Ежели случится, что отлученный тяжко заболеет, то те неразумные попы не сподобляют их св. таин, утверждая, что без исполнения епитимии нельзя допустить их к таинству евхаристии и отлученные отходят в вечность, не приобщившись тела и крови Христовой».

Таково было поведение церковного клира в преобразовательную эпоху в его так сказать официальной жизни – в церкви, при отправлении им служебных обязанностей. После этого нет ничего удивительного в том, что, по свидетельствам тогдашнего времени, частная, домашняя жизнь духовенства рисуется нам в самом мрачном и непривлекательном виде. Не сознавая достоинства священного сана и своих духовных обязанностей священно-церковно-служители не стыдились публично, пред народом, выставлять себя во внешнем поведении в самом грязном виде, унижающем самое их священство. Это небрежное отношение к себе и своему сану отражалось во всем, начиная с самого внешнего вида священнослужителя. По внешнему своему виду, по своему костюму, обыкновенный священник тогдашнего времени мало чем напоминал собой священника в его настоящей внешней форме. Встретившись со священником, трудно было узнать в нем служителя алтаря Христова. По словам Посошкова, «священники ходили в гнусных многошвейных одеждах, в белых некрашеных сукнах, коротких, с узкими рукавами, и в лаптях». «Иной пресвитер, говорит тот же Посошков, возложит на ся одежду златотканную (церковное облачение), а на ногах лапти растоптанные и во всяком кале обваленные, а кафтан нижний весь гнусен». «Гнусному» одеянию священнослужителей соответствовало вполне и все его внешнее поведение. Пьянство, распутство вдовствующих и бродячих попов, общая грубость нравов в среде массы духовенства – вот отличительные черты внешнего поведения священно-церковно-служителей тогдашнего времени. Особенной грубостью нравов и полнейшей деморализацией отличалось перехожее или крестцовое духовенство. Это были самые грязные люди из среды духовенства. Московские крестцы или сборные пункты, на которые сходилось бродящее духовенство, живо напоминают собою нынешние сборные пункты в Москве для всяких проходимцев – пресловутые Толкучий и Хитров рынки и другие места. У Варварских, и в особенности у Спасских ворот, где был в древней Руси так называемый Фроловский мост, также не безопасно было проходить мало-мальски порядочному человеку, не рискуя быть ни за что ни про что, как говорится, оскорбленным, как небезопасно проходить в настоящее время по Толкучему или Хитровке. Здесь изо дня в день повторялись те сцены, яркую характеристику которых представлял нам боярский сын при патриархе Иове (в XVII в.) Чортов в своем донесении о крестцовом духовенстве: «безместные де и попы и диаконы, писал Чортов в своем донесении, садятся у Фроловскаго мосту и безчинства чинят всякия, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредныя и смехотворныя, а иные меж себя играют и в кулачки бьются, а которые наймутся обедню служить и они со своею братьею, с которыми бранились, не простясь божественную литургию служат и де и безместные попы и диаконы в поповскую избу не ходят и пред божествственною литургиею правила не правят»¹⁸⁴. Мало того, что крестцовые попы принимались служить божественную литургию только что поссорившись и даже подравшись со своими собратьями, мало того, что многие из них приступали к св. алтарю, состоя в то же время под архиерейским запрещением, между ними попадались иногда на крестцах даже и прямые священнослужители – самозванцы. Однажды при Петре попался в совершении священнических треб простой рабочий. По доносу его хозяина Св. Синод подвергнул его допросу и узнал, что он был сын священника, по смерти отца просился было на наследное место, но почему-то долго его не получал; соскучившись ждать, он надел на себя отцовское платье, пришел в свое село и начал служить при церкви без рукоположения; так прошло около года, когда ему вдруг пришло в голову покаяться в своем страшном грехе. Духовное начальство отправило его на покаяние в Невский монастырь, но еще до окончания епитимьи он нанялся в работники к одному мастеру металлических изделий и в подспорье к своим заработкам потихоньку совершал разные требы по Петербургу¹⁸⁵. И так вели себя, впрочем, не одни только крестцовые попы. С таким же пренебрежением и к богослужению и к достоинству своего сана относились и штатные священнослужители. Составитель регламента, глубоко возмущенный картиной внешнего поведения духовенства, не щадит красок для ее изображения и ядовито-желчных слов для того, чтобы рельефнее представить нам все «нестерпимое, по его словам безстудие», обнаруживаемое в поведении тогдашнего духовенства. «Не токмо наблюдать надлежит, читаем в регламенте, не безчинствуют ли священники и диаконы и прочии церковники, не шумят ли по улицам пьяни... не ссорятся ли по мужичью на обедах, не истязуют ли в гостях подчивание (a cиe нестерпимое безстудие бывает), не храбрствуют ли в боях кулачных, и за таковыя вины их наказывать: но и cиe прилежно им заповедать должен епископ, чтобы хранили на себе благообразие, а именно: чтобы одеяние их верхнее хотя убогое, но чистое было и единой черной, а не иной краски. Не ходили бы простовласы, не ложились бы спать по улицам, не пили б по кабакам, не являли б в гостях силы и храбрости к питию и прочая сим подобная: таковыя бо неблагообразия показуют их быти ярыжными». И все эти исчисленные Духовным регламентом неблагообразия в поведении духовенства тем более – воспользуемся выражением регламента – представляли лиц, носивших на себе священный сан «ярыжными», что ими унижалось не только достоинство носимого ими священного сана, но вместе с этим нередко профанировалась и самая святость и важность того или другого священнодействия. Очень нередко, напр., бывали такие священники, которые (как это было, напр., в Ростовской епархии), гордясь безмерно в пьяном виде своим священством, угрожали пастве данной им от Бога властью вязать и решить. «Доносится нам слух, пишет св. Димитрий Ростовский, о некиих попах неискусных и злонравных, иже детей своих духовных исповеданные грехи изъявляют, и в прилучающихся между людьми беседах, егда бывают пьянии, хвастают тщеславно детьми духовными, сказующе которыя лица к ним на исповедь приходят. Егда же за что разгневаются на духовных детей, абие с укоризною поносят им, глаголюще: «ты мне духовный сын (или духовная дочь) не веси ли яко вем грехи твоя cия, абие обличу тя пред всеми» и прочие безумные глаголы»¹⁸⁶. Вместе с храбростью к кулачным боям и силой к питью, бывшей источником многих самых грубых пороков в среде священнослужителей, соединялось еще распутство многих, особенно же вдовых и безместных священнослужителей. По словам регламента, многие из священнослужителей «вдовы держат под образом потреб церковных не без подозрения, яково не однократно явилось в духовных делах». Как велико было зло и соблазн, проистекавшие от распутства вдовых священнослужителей, это видно из того замечания, которое ставит на счет их регламент Синоду. «Должен быти прилежный совет в Святейшем правительствующем Синоде, говорит регламент, что делати с овдовелыми иереи и диаконы, наипаче же которые в юности своей овдовели».

Таково было состояние внутренней жизни в массе низшего духовенства в преобразовательную эпоху. Всматриваясь в эту мрачную, безотрадную картину жизни низшего духовенства, невольно поражаешься теми нескончаемыми затруднениями, которые предстояли правительству в его заботах о лучшем устройстве церковного клира и невольно проникаешься чувством глубочайшего уважения к тем разумным практическим мерам, которые предпринимало Петровское правительство с целью предупреждения грубых пороков, царивших в массе духовного сословия. Уже чисто внешние строгие меры, какие предпринимало Петровское правительство в своих заботах о том, чтобы по возможности изменить беспорядочный внешний строй социальной жизни в среде духовенства и открыть доступ к вступлению в церковный клир и к принятию на себя священного сана лицам достойным его, должны были, как само собой разумеется, в такой или иной мере оказать свое влияние на изменение и внутренней жизни в массах духовенства. Если такие внешние меры и не производили внутреннего преобразования, перевоспитания духовенства, то во всяком случае несомненно то, что они заставляли поведение духовенства постепенно вдвигаться так сказать в определенные, официальные рамки. Но правительство преобразовательной эпохи в своих стремлениях поднять низкий нравственный уровень в современном ему духовенстве не останавливалось только на одних лишь отрицательных внешних мерах; параллельно с этими мерами оно старалось выработать положительные начала, последовательное проведение которых во внутреннюю жизнь духовенства давало бы действительные и постоянные результаты в изменении этой жизни. Самым существеннейшим из таких начал, было, разумеется, образовательное, фундамент которого был так прочно заложен в первой четверти ХVIII в., что на нем по преимуществу строились все попытки последующего времени относительно организации внутренней жизни в среде духовенства. Но благие результаты образовательного начала в приложении к духовному сословию, как ни твердо веровало правительство в силу и действенность этого начала, естественно не могли быть ощутительными в кратковременную преобразовательную эпоху; а между тем для тогдашнего нетерпеливого так сказать в достижении своих целей правительства не было кажется ничего тяжелее, как постоянно видеть перед главами «многия нестроения и великую скудость в делах духовнаго чана» и видеть в то время, когда правительство осязательно уже так сказать ощущало «толикая благопоспешества в исправлении как воинскаго, так и гражданскаго чина». Вот почему одновременно со стремлением правительства преобразовательной эпохи регулировать строй внутренней жизни духовенства путем постепенного развития образовательного начала, правительство останавливается в деле достижения означенной цели на ряде мер хотя и положительных, внутренних, но так сказать не радикальных, а паллиативного свойства. Эти последние меры, путем которых правительство стиралось регулировать внутреннюю жизнь в среде духовенства, сосредоточиваются преимущественно в постановлениях Духовного регламента. Предшествовавшие регламенту законодательные распоряжения Петра относительно белого духовенства стремились преимущественно к организации внешнего социального строя в массе низшего духовенства и действие их лишь косвенным образом отразилось на внутренней стороне жизни духовенства. После того как законодательными правительственными распоряжениями значительно стеснена была прежняя свобода вступления в церковный клир и получение священного сана обставлено было довольно сложным рядом чисто внешних формальностей, на очередь выдвигался прежде всего вопрос о том, чтобы сделать по возможности более или менее исправным прохождение обязанностей пастырского служения. Этот вопрос и разрешается Духовным регламентом путем разъяснения сущности важнейших пастырских обязанностей. Мы указывали уже на то, что регламент запрещает спешить рукоположением в священный сан тотчас по исполнении всех строгих внешних формальностей кандидатами на получение священнослужительского сана. Отправив все эти внешние формальности или, как говорят в настоящее время, «получив резолюцию от начальства о поступлении на место», ставленник прежде своего посвящения должен был пройти довольно сложный внутренний искус. Этот искус начинался с того, что ставленник обязательно должен был изучить «помянутыя книжицы», т. е. о главнейших спасительных догматах веры нашей и о заповедях Божиих, в десятословии заключенных, о собственных всякого чина должностях и наконец 3-ю как о главных догматах, так и иначе о грехах и добродетелях и собственно о должностях всякого чина. Пока ставленник должен был трудиться над изучением элементарных сведений из области христианского вер и нравоучения: во все продолжение этого времени необходимо должно было «испытывать» чистоту его собственных нравственных убеждений – «не ханжа ли он, не претворяет ли смирения, такожде не сказует ли своих о себе или о ином снов и видений, ибо от таковых каковаго добра надеятися, замечает регламент, разве бабьих басен и вредных в народе плевел, вместо здраваго учения». Само собой разумеется, что такая экспирементация внутреннего настроения человека не может быть легким делом; пословица говорит, что «чужая душа – потемки», но регламент замечает, что «умному человеку не трудно узнать обо всем этом». Наконец пред самым уже поставлением в священный сан ставленник должен был «публично в церкви» проклянуть все раскольничьи согласия принести присягу на безусловную верность государству и на то, что в назначенном ему приходе не будет скрывать раскольников молчанием своим о них, но необходимо будет доносить о них ведением на письме епископу своему, по каким бы только приметам он ни открыл их. Так регламент задерживает некоторое время кандидата священства на пороге уже так сказать к принятию им на себя священного сана и при помощи несколько иезуитского характера средств, пытается предупредить обнаруживавшиеся очень нередко на практике злоупотребления среди духовенства и воспитать в молодом поколении священства чистоту нравственных убеждений. Прошедши длинный ряд внутреннего испытания, ставленник получал наконец рукоположение, но все же еще не отпускался в свою паству. За поставлением в священнический сан, как это водится и теперь, следует некоторое время обучение новопосвященного «церковным служениям». По предписаниям регламента, такое обучение необходимо должно было происходить на архиерейском подворье. В период этого обучения церковным служениям для новопоставленного иерея находилось и другое, стороннее дело. Если ему не на что было купить печатного Духовного регламента, то в таком случае он должен был списывать его во время обучения на архиерейском подворье. После же обучения, пред отпуском в свой приход, новопоставленный иерей должен был дать расписку в приказе архиерейском в том, что он взял с собою помянутые правила и по оным исправляться будет, под штрафом, по рассуждению архиерейскому. Отпуская новопоставленного иерея в приход, регламент старается дать ему несколько наставлений касательно исправного прохождения им должности. Эти наставления не ограничиваются только рассмотренным нами простым указанием и запрещением тех злоупотреблений, какие обнаруживались в официальной жизни тогдашнего духовенства. Составитель регламента озабочен вместе с этим и тем, чтобы разъяснить сущность важнейших пастырских обязанностей. Эти его разъяснения сосредоточены главным образом на практике таинств покаяния и причащения, так как именно относительно этих двух таинств чаще всего обнаруживались злоупотребления священнослужителей. Все регламентские постановления относительно практики исповеди направлены к двум пунктам: во-первых, чтобы сообщить исповеди характер действительного таинства и во-вторых, чтобы установить правильный взгляд на духовное наказание или епитимии. По существу и смыслу, какой усвояется христианской церковью таинству покаяния, оно не должно ограничиваться лишь простой передачей кающимся грешником грехов духовному отцу. Эта внешняя передача грехов необходимо должна предваряться сердечным сокрушением о них и сопровождаться надеждой на всепрощающее милосердие Божие. Возбуждение в душе кающегося грешника чувства внутреннего сокрушения о грехах и укрепления в нем надежды на милость Божию регламент вменяет в особенную непременнейшую заботливость духовника. «Cия суть воистину нужнейшая священникам должности, говорит регламент, како на исповеди кающихся, аще кого студенаго и без умиления видят, судом Божиим устрашить: аще же кого видят сумнящагося и ко отчаянию преклонного, како таковаго возставить к преломлению греховного обычая, как утешить больнаго, каким словом напутствовать умирающаго, ведомаго на казнь» и т. д.

Так как нельзя надеяться, чтобы малоученые священники сами сумели все это выполнить, то поэтому нужно сочинить поучения на каждый такой случай, а священники должны выучить эти поучения наизусть и читать их при всяком подлежащем случае. Последующие регламентские постановления относительно практики таинства исповеди, опираясь на канонические и главным образом просто разумные основания, имеют в виду разъяснить то положение, что основному свойству исповеди – тайне ее отнюдь не противоречит открытое объявление пред властями некоторых грехов кающегося. К числу таких грехов отнесены регламентом задуманное намерение сделать воровство, бунт, измену, злой умысел на честь и здоровье государя или его семейства. Все эти грехи подлежат открытому объявлению в том случае, если открывший их на исповеди не только, но словам регламента, не раскаивается, но ставит себе в истину и намерения своего не отлагает, и не яко грех исповедует: но паче дабы тако согласием, или молчанием духовника своего, в намерении своем утвердился. Кроме этих государственных преступлений, подлежащих открытию священником, духовникам поставлено регламентом в обязанность разглашать о тех злых действиях, которые имели своим последствием народный соблазн, например, если кто распространил в народе сведения о ложных чудесах, а потом открылся на исповеди в своем грехе. Каноническое основание для такого открытого объявления перечисленных преступлений регламент усматривает в известных словах Спасителя: «аще согрешит тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем» (Mф. 18:15), которые толкуют в пользу выставленного им положения в том смысле, что если им велено публично объявлять: «о братии согрешении до единой точно обиды или подобного той касающемся, то кольми паче о злодейственном на государя или на тело церкви умышлении, и о хотящем от того быть вреде доносить и объявлять должно есть». Доказательства же регламента в пользу объявления некоторого рода преступлений, основанные на простых логических соображениях разума, опираются на том положении, что «объявление беззакония намереннаго, котораго исповедающийся открыть не хощет, и в грех себе не вменяет, не есть исповедь, ниже часть исповеди, но коварное к прельщению совести своей ухищрение, на конечную тем злодеем погибель, и духовником их такое злодейственное намерение прикрывающим на пагубу, что уже и в самом действе, замечает в подтверждение своих слов регламент, неточно в прошлых летех, но и в сем году явно показалось». Нельзя не заметить о натянутости этих приводимых регламентом доказательств в пользу доноса при открытии известного рода грехов на исповеди и о несколько иезуитском духе этих доказательств; но нельзя также не сказать и того, что это усиленное стремление регламента согласить необходимость доноса с истинным смыслом таинства покаяния вытекало из желания предупредить злоупотребления священников таинством исповеди. Множество следственных, в особенности по расколу и по делу царевича Алексия, дел обнаруживало, что духовные отцы не только покрывают объявивших им на исповеди свои преступные намерения, но и стараются даже подстрекать таких лиц к задуманным преступлениям. Когда царевич Алексий, напр. признался на исповеди своему духовнику отцу Якову Игнатьеву, что желает смерти царю, своему отцу, на это духовник отвечал: «Бог простит! Мы ведь и все желаем ему смерти»¹⁸⁷. Увлеченные раскольническим мнением того времени при исповеди Левина, что он считает Петра антихристом, исповедники отвечали ему: «и мы за такого его признаваем»¹⁸⁸. Левин ходил часто к Лебедке (духовнику Меньшикова), был у него на исповеди и сообщал, что «служить нельзя, что государь жестокой и я признаю его антихристом». Лебедка твердил тоже: «Петр – антихрист, когда девочку (дочь свою) выдам, то, покинув и попадью, пойду в монастырь»¹⁸⁹. Надо думать также, что привлеченные по следственным делам к суду в укрывательстве противогосударственных преступлений духовники нередко даже старалась оправдать свои проступки, указывая на несообразность доносов с сущностью таинства исповеди.

Но при всем этом, если, как доказывает регламент, исповедь и действительно «не порокуется от требования от духовника доноса», то все же следует сказать, что требование доноса не ведет еще к предупреждению преступления, а, следовательно, и не достигает цели. В смутную эпоху, наступившую за смертью Петра 1-го, – эпоху, полную господства тайной канцелярии с ее «словом и делом», вошло в обыкновение домогаться истины путем поднятия на дыбы не только виновника, но и обвинителя. Кто же из священников стал бы доносить, если бы ему и действительно было открыто злое намерение антиправительственное или какое-нибудь другое, имея в перспективе, что его подвергнуть ужасным мукам и пыткам? Как при исповеди кающегося регламент требует, чтобы духовники непременно доносили об известных преступных намерениях, так, наоборот, в вопросе о церковном наказании или епитимии регламент старается по возможности сузить находящуюся в их распоряжении широкую власть. Каноническими правилами, заимствованными из определений шестого Вселенского или Трульского собора и из сочинений Василия Великого, известных византийских канонистов Вальсамона патриарха Антиохийского, Григория Нисского, Златоуста, Зонары и Аристена, регламент старается доказать, что древние св. отцы никогда не рассуждали об епитимиях, как о непреложных, и допускали перемену их в некоторых важных случаях. Если таково было древнее церковно-каноническое учение об епитимиях, то тем более в настоящее время, разъясняет регламент, нельзя строго держаться в употреблении этого церковного наказания за букву требника. Особенно это нужно сказать об одном, самом строгом виде епитимии – отлучении от св. причастия на более или менее продолжительное время. Пользование отлучением от св. причастия, как средством духовного наказания, регламент обставляет возможной предусмотрительностью и рекомендует это средство только в том случае, когда духовный отец усмотрел бы, «что исповедующийся у него есть человек так на всякую епитимью готовый, что отлучение от св. причастия не опровержет его ни к отчаянию, ниже к лености и небрежению, но и паче в вящему греховной тяжести и гнева Божия познанию приведет и к теплейшему покаянию устроит его». Но даже и при такой прозорливости со стороны духовника души кающегося грешника он все же сам лично не может налагать такой епитимии но необходимо должен просить рассуждения и благословения на это дело у своего епархиального архиерея. Существовавшего же в древности отлучения от св. причащения на несколько лет теперь даже и совершенно нельзя применять, по мысли регламента, – ибо теперь раскольники, чтобы только не приобщаться св. таин более или менее продолжительное время, сами на себя возводят страшные тяжелые грехи, а «неразумные попы» отлучают их от причастия.

Итак, смягчение строгости этого рода епитимии вызвано в регламенте не намерением восстановить утраченный смысл ее, а намерением открывать раскольников. Во всех других родах епитимия это смягчение прежней строгости епитимии, как церковного наказания, доведено в регламенте до того, что иногда, по мысли регламента, несмотря на всю тяжесть грешника, нельзя наложить совершенно уже никакой епитимии. «Кую бо, например, с недоумением спрашивает регламент, наложити можем епитимию воину рядовому, нуждному путнику, корабельному служителю, нищему, больному и подобным прочим; поститися им невозможно, милостыни давати нет из чего, таковых убо довольно страхом суда Божия обуздав... и без епитимии удостоити причастия таин святых». Нельзя не сознаться, что это смягчение строгости епитимии, как церковного наказания, доведенное в регламента до положительного отрицания ее, по крайней мере в некоторых случаях есть последовательное применения богословского воззрения Феофана на оправдание грешного человека ради единых заслуг Христовых – туне, то есть, даром, не вследствие каких-либо заслуг пред Богом со стороны данного лица, а единственно вследствие безграничной благости Божией. Ограничивши такими узкими рамками епитимию, как духовное наказание, а в особенности самый строгий в крайний род епитимии – отлучение от причастия св. таин на некоторое время, регламент в то же время возлагает на духовных отцов обязанность зорко следить за тем, чтобы все миряне однажды в год пообщались св. таин. Об уклоняющихся от исполнения этой священной обязанности священники непременно должны доносить начальству. Мера эта, выставленная еще в предшествовавшем регламенту законодательстве Петра о церкви, по мысли регламента, должна была обнаружить всех раскольников в государстве, которые укрывались под именем православных, а навлечь на них ряд притеснений со стороны власти. Ею раскольники действительно поставлены были в критическое положение; чтобы избежать преследовали, нужно было или изменять своим убеждениям и приобщаться, или же подвергнуться всем гонениям. Но им естественно не хотелось ни того, ни другого. И вот начинаются подкупы раскольниками православных священников. Последние показывают раскольников причащающимися ежегодно; а когда этого не было возможности делать, не рискуя быть уличенными в противном, прибегали к систематическим обманам. Раскольник притворялся больным и принимал к себе на дом священника со св. дарами. Делалось это для отвода подозрения, приобщения же на самом деле не было¹⁹⁰. В предупреждение подобных злоупотреблений в регламенте постановлено, чтобы во время приобщения на дому присутствовали при совершении таинства причетники и домашние больного. Регламент грозит попам, скрывающим таким непозволительным образом раскольников, лишением сана и жестоким телесным наказанием, а раскольникам – отнятием всего имения на Государя; точно такое же наказание назначается и тому попу, который запишет крещеным некрещеного раскольнического младенца. Жестокая телесная казнь назначается священнику и за то даже, если он дозволит чернецам, заподозренным в расколе и раскольничьим попам входить в дома прихожан.

Такими разъяснениями сущности важнейших пастырских обязанностей пытается регламент предупредить злоупотребление служебными обязанностями в духовенстве. Но служебные злоупотребления и нравственная распущенность царила в среде духовенства в продолжение всего столетия. Деморализация духовенства и после реформы в его жизни, после учреждения Синода и издания регламента, продолжала служить предметом законодательных увещаний, почти дословно повторявших выражения Петровского устава, который, в свою очередь, во многом напоминает собой распоряжения предшествовавшего ему времени относительно духовенства (Стоглав, Соборное уложение и др. памятники). Меры наказаний строгих и жестоких не исправляли духовенство. Они только убеждали в той непреложной истине, что одними предписаниями закона нравы не изменяются. Но не производя коренного изменения во внутренней жизни духовенства, и, следовательно, не достигая прямой своей цели, совокупность этих мер на практике приводила к результатам совершенно иного свойства в последующей исторической судьбе духовенства. Не имея надобности раскрывать здесь все следствия указанного нами основного направления и главных мотивов законодательства первой четверти XVIII в., путем которого наше правительство стремилось определить общественный быт духовенства как с внешней, так и с внутренней стороны, мы ограничимся только теми следствиями новых реформ в быте духовенства, которые особенно отразились на его общественном положении и отношениях его к обществу, к народу и к самому правительству. Крепче всех других привилось в последующем законодательстве, прежде всего, основное направление законодательной деятельности Петра относительно внешней организации духовного сословия. В последующем законодательстве относительно духовенства правительство, как светское, так и духовное, стремится всеми мерами уменьшить число духовенства в России и увеличить число людей непосредственно и материально служивших государству. В период немецкого владычества над Россией правительству, по-видимому, вполне удается достигнуть своей цели. Наборы в военную службу следуют одни за другими; в солдаты берут всех от 15 до 40 лет, а при церквах оставляют только самое необходимое число людей выше и ниже этого возраста. При этом не спасает даже принадлежность и к штату; если на штатное место посвящается человек, который годится в солдаты, его расстригают и берут в военную службу. Таким образом в течении немногих лет духовенство было до того опустошено, что Св. Синод изъявлял даже опасение, как бы вовсе не истребилось духовное звание. Наряду с этим разбором духовенства со времени Петровской реформы становится гораздо ощутительнее и заметнее обособленность наличного духовенства в ряду других государственных сословий, постепенно развивавшаяся на практике в течение всего XVIII в. Эта обособленность духовенства становится особенно заметной при взгляде на те последствия, которые имело законодательство Петра по отношению ко всем другим общественным классам. Мы указывали на результаты социальных реформ Петра. Вследствие этих реформ прежде всего из всей массы народонаселения окончательно выделилось привилегированное сословие – дворянство; дана была организация посадским купецким и промышленным людям, с запрещением даже выхода для них во все другие сословия¹⁹¹. Наконец, социальными реформами Петра окончательно было закрепощено крестьянство. Одновременно и параллельно с таким выделением из общества различных разрозненных сословий, выделилось и духовенство в особое, отдельное от других сословие, со специальным назначением нести церковную службу, с особыми правами и управлением. А то чиновное значение, какое дано было духовенству законодательством Петра, еще резче содействовало этой отчужденности духовенства от всего остального общества. «Когда Петр, как справедливо сказано в одном из духовных журналов, повелел указом, чтобы духовный отец открывал уголовному следователю грехи, сказанные на исповеди, духовенство должно было почувствовать, что отселе государственная власть становится между им и народом, что она берет на себя исключительное руководительство народною мыслию и старается разрушить ту связь духовных отношений, то взаимное доверие, какое было между паствою и пастырями. Духовенство поняло, что действовать своим духовным влиянием для него отныне не безопасно»¹⁹². В эту систему доносов, которой следовала наша администрация во всю первую половину XVIII столетия впутано было в очень многих случаях и духовенство. Ему предписано было преследовать раскольников по своим приходам, доносить о распространении суеверий, об исполнении прихожанами христианских обязанностей посещения церквей, поста, исповеди и причащения. Во всех этих случаях священник являлся полицейским органом правительства, действовал вместе с полицейскими сыщиками и дозорщиками из Преображенского приказа; его донос влек за собой суд и расправу; духовный характера его церковной деятельности исчезал за приказным его значением. Печальным результатом такого положения духовенства было постепенное отчуждение его от народа, который в большинстве враждебно относился к реформам правительства. Духовенство потеряло доверие к себе в народных массах, или становилось вместе с народом в ряды противников правительства, защищая старые порядки и обычаи; среди постоянных колебаний между двумя крайними направлениями оно не могло пристать и к прогрессивной стороне, на которой стояло правительство и часть общества, сочувствовавшая реформам. Консерватизм духовенства, не всегда одобрявшего крайние меры и увлечения реформами, а иногда открыто становившегося в ряд приверженцев старого порядка, естественно не мог внушить к нему полного доверия со стороны правительства; за ним был постоянный и строгий надзор; к новой роли его приучали, или лучше сказать принуждали страшными угрозами, телесными наказаниями, ссылками и т. п. Прогрессивная часть общества, быстро следовавшая по новому пути преобразований, видела со своей стороны в духовенстве людей отсталых, упорно преданных старине, неспособных к усвоению новых идей, и нередко выражала к нему открытое презрение...

Таким образом, духовенство, замкнутое в своей исключительной среде, при наследственности своего звания, не освежаясь притоком свежих сил от вне, постепенно должно было ронять не только свое нравственное влияние на общество, но и само должно постепенно оскудевать умственными и нравственными силами, охладевать так сказать к движению общественной жизни и ее интересам. Его собственные интересы становились все уже и материальнее и мало привлекали к себе внимание общественного мнения. Общество охладело в отношении к духовенству, мало интересовалось его бытом и потребностями и стало смотреть на священника со всем кругом его обязанностей и отношений, как на всякого другого человека, с которым в жизни иногда неизбежно приходится иметь дело и которому следует платить «за труд и время». Ничто так быстро и так вредно не могло отразиться на положении духовенства как эта именно общественная холодность к его служению и обязанностям, потому что едва ли есть еще сословие, более чувствительное к нравственным отношениям, в каких находится к нему общество, – как духовенство; и это потому, что обязанности духовенства, главным образом, нравственные и при исполнении их оно особенно нуждается в нравственном сочувствии общества, в сердечном и искреннем отношении к его служению. Холодность среды, окружающей духовенство, должна отразиться на нем самом, на понимании им своих обязанностей. И если механически холодное, но правильное и аккуратное исполнение должного не повредило бы, пожалуй, в другой среде общественной деятельности, то в священнике оно уже есть несомненный признак упадка, равнодушия и апатии.

Все исчисленные нами последствия социальных преобразований Петра обусловливались в весьма значительной мере теми началами, которые стремилось правительство положить в основу образования духовного сословия. К изображению забот Петровского правительства о духовном образовании мы теперь и переходим.