Краткий Миссионерский дневник

Книжка 8-я сего формата

Продолжение с 7-й книжки сего формата

Епископ Николай

Русская Духовная Миссия

Суругадай. Токио

19 марта/1 апреля 1900. Воскресенье

4-й недели Великого Поста.

О. Матфей Кагета жалуется на леность катехизатора Якова Ивата: в Какегава и Мори слушатели учения есть, но он не старается им проповедывать; пишет о. Матфей, что только до Собора будет терпеть его. – Яков Ивата, правда, ленив, но о. Матфею следовало бы исправлять его, а не жаловаться бесплодно. О. Матфей в отношении катехизаторов – совершенная противоположность о. Петра Сасагава; этому каких катехизаторов ни дай – у него они работают, и он никогда на них не жалуется; о. Матфей вечно жалуется на своих; забракованного им отдай о. Петру – служит весьма недурно, как Сергий Кувабара ныне в Вакуя, чуть не прогнанный было мною совсем со службы после отзывов о нем о. Матфея, как совсем ни к чему не годного; порядочно служившего у о. Петра, напротив, отдай о. Матфею – у него сделается не годным, как Алексей Яманака, ныне и совсем ушедший со службы после краткого пребывания у о. Матфея.

Матфей Юкава из Накацу пишет, что благочестивый Афонасий Абе, женатый на дочери секретаря Сергия Нумабе Иоанне, привел ко Христу своих родных, которые и крещены ныне о. Петром Кавано.

20 марта/2 апреля 1900. Понедельник

Георгий Абе пишет, что в Карасуяма у него есть надежный слушатель учения из сизоку; еще, что три христианки оттуда отправились в Уцуномия, чтобы поучиться и поступить в «Кангофу» (сиделки у больных). В Оотавара, где он собственно катехизатором, новых слушателей учения совсем ныне нет.

Прибыл Илья Яци по делу о разводе с женой. Чрез секретаря Нумабе я передал ему, что если не помирится с женой, служить не может и потом жениться вновь не может.

21 марта/3 апреля 1900. Вторник.

Японский праздник – не учились.

Утром призвал Илью Яци и сам повторил ему все, что сказано ему вчера Сергием Нумабе. Сущность: жена его совсем согласна была вернуться к нему, но он крайне бранчливым своим письмом до того раздражил отца ее (язычника) и ее, что ныне они против всякого соглашения с ним. Но вот диакон Стефан Кугимия пойдет убеждать их примириться – «муж-де сам прибыл, просит извинить его гнев и вернуться жене его к нему»; ладно ли? Илья отвечал:

– Как вам угодно!

– Да я тут ни при чем. Тут Божий Закон, и вы с женой в разладе с ним; в последнем периоде по твоей вине. Так рад ли примириться?

– Пусть Кугимия идет просить о том.

Пошел Кугимия, но совсем бесплодно: отец на все убеждения отвечал, что ни за что не отдает дочь свою Илье Яци, так оскорбившему ее и его; даже если бы Император велел отдать, и его не послушался бы… Илье не могли сообщить сего решения, ибо его в десять часов вечера не нашли дома – здесь, в доме Миссии, где ему дана квартира.

22 марта/4 апреля 1900. Среда.

Утром я позвал Илью Яци и сообщил ему в присутствии диакона Стефана Кугимия и секретаря Сергия Нумабе решение отца его жены и ее – не мириться с ним, и сказал:

– Дается вам неделя срока – помиритесь с женой; если не успеете в этом, то я дам вам отсюда дорожные до Оою, вашей родины, куда вы вернетесь потому, что не можете больше служить Церкви, ибо нарушите слова Спасителя о не разводе с женой без достаточной причины. Если никак не убедите жену вашу вернуться к вам, то вы сами будете причиною тому, ибо слишком тяжко оскорбили ее; она же до того была готова опять сойтись с вами – я сам свидетель тому, ибо она приходила благодарить меня за дозволение поступить на время в Женскую школу, после чего она имела вернуться к вам, чем, по-видимому, утешалась… 10-го числа вы сообщите мне об успехе или неуспехе вашего дела.

23 марта/5 апреля 1900. Четверг.

Роман Фукуи, катехизатор в Оцу, извещает, что о. Тит Комацу у него троих крестил; также, что он выступает из компании с Фомой Оно и Петром Мисима, составленной ими для совместной проповеди: «союз этот-де приносит не пользу, а вред»; какой вред, не объясняет. А о. Тит так надеялся на этот «ренго» (союз), выхлопотал по 2 ены дорожных для участников в нем! Вышло: «шумим, братец, шумим». И ничего путного, да и могло ли быть путное при участии Петра Мисима, который непременно поссорится с кем только сойдется.

24 марта/6 апреля 1900. Пятница.

Илья Накагава, основавший Церковь в Иннай и окрестности, пишет, что слушатели и дальше есть, но вечно он там в ссоре с бонзами. Впрочем, есть кое-что от буддизма и в руку ему. Когда бонзы говорят проповеди, то слушательницы их бросают им за то мелочь из своих и детских кошельков (кинтяку). Ныне христианки в Инкай спрашивают Илью Накагава: «кинтяку кин-о хайрёо симасё-ка?» («Не похлопотать ли о деньгах из детских кошельков?») Илья не пишет, дал ли он инструкцию «похлопотать», но, вероятно, сделал это, что и ладно; добрых обычаев утрачивать не следует.

Bishop Awdry с каким-то молодым и дамой был, подал карточку и две фотографии – всех участвовавших в богослужении на Цукидзи в январе при посвящении бишопа для Кёото Reverend Partridge и шести англиканских бишопов ныне в Японии, но не попросил свидания, а показал своим молодым спутникам Собор и вид с колокольни и уехал; мне же поздно сказали; я в это время читал с Петром Исикава историю Церквей в Вакуя, Фурукава, Иигава и прочих. Поблагодарил его за любезность письмом.

Илья Яци виделся с женой, которая согласна вернуться к нему, но с отцом ее еще не удалось; видимо, старик избегает свидания – раздражение на Яци не смягчается.

На всенощной, пред завтрашними праздниками, из города было довольно много. Пели хорошо. Проповедь диакон Стефан Кугимия сказал весьма плохо.

25 марта7 апреля 1900. Суббота.

Праздник Благовещения.

Перед обедней пришли сказать, что жена Никанора, повара учеников и слуги и повара моего, внезапно заболела; священник пошел напутствовать ее, я – посетить; но была бессознательна, пробудить нельзя, только стонала от боли; ушел я одеться к обедне и не успел сделать этого, как пришли известить, что Феодора скончалась. Бедный Никанор! Оставила ему пять сыновей, из которых только один в школьном возрасте; к счастию еще, две дочки недавно кончили курс в нашей Женской школе и хозяйством заправлять могут.

Фома Танака пишет, что о. Сергий Судзуки был в Вакаяма, говорил с христианами – препятствий по его переводу в Оосака нет. Поэтому он хочет поскорее перейти; на место же его, в Вакаяма, о. Сергий обещал перевести Гавриила Ицикава из Какогава, или Макария Наказава из Акаси. Отвечено: пусть христиане напишут сами ко мне, что они согласны на перевод Фомы в Оосака. Если это будет сделано, то Гавриил Ицикава пусть перейдет в Вакаяма; Макарию нельзя – Церковь в Вакаяма слишком важна для такого молодого и еще совсем бездеятельного катехизатора.

Иоанн Катаока вернулся из Котода, в Симооса; потрудился порядочно там, значит, и весьма ленивый катехизатор может приносить пользу, коли заохотится. В Котода просят и еще кого-нибудь. Но теперь начинаются земледельные работы – неудобное для проповеди время. Пусть довольствуются посещениями священника пока.

26 марта/8 апреля 1900. Воскресенье

5-й недели Великого Поста.

Пред Литургией было крещение человек пятнадцати взрослых и младенцев. Между прочими крещены из прихода Асакуса врач Ерма – благотворитель больных, совсем бескорыстный врач, по отзыву катехизатора; говорил с ним после обедни за чаем; действительно, сущий раб Божий – счастлив, что сделался христианином; уповает отныне в своем звании приносить еще больше утешения страждущим. Помоги, Боже, ему!

Была после обедни Вера Хосои, жена катехизатора в Ицинохе и Фукуока, Павла Хосои, с ребенком; бывшая Вера Намеда, сестра Климента, академиста, умершего от чахотки. Кажется, добрая жена и мать; прибыла сюда по случаю глазной болезни ребенка, который ныне совсем выздоровел; и она говорила – завтра отправляется к мужу. О христианах в Ицинохе и Фукуока говорила, что все твердо держат веру – «на богослужения собираются все», но новых слушателей нет.

Был христианин из Хоцинохе, служивший даже некоторое время катехизатором, теперь чиновник; говорил, что там Церковь совсем в плохом состоянии: новых слушателей никого, на богослужения почти не собираются; «впрочем, катехизатор Моисей Сираина трудится» (должно быть, как он когда-то).

27 марта/9 апреля 1900. Понедельник.

С восьми утра отпевание Феодоры, жены Никанора Такасе. Служили со мной четыре японских священника; пели оба хора; были в Церкви все учащиеся, ибо Никанор лет двадцать пять служит школам главным поваром и расходчиком по кухне; из Церкви также было много христиан. На кладбище провожали в облачениях три священника с причтом и большими певчими.

После отпевания зашел ко мне не участвовавший в отпевании о. Павел Савабе; отправляется на Страстную и Пасху в Церковь в Сиракава, любимую его Церковь, и куда его усердно зовут; зашел взять дорожные туда (5 ен). Разговорился, и, Боже, в какую пучину грусти всегда он ввергает своим разговором! Что это за отъявленный пессимист! Все в Церкви дурно по нем – «ни к чему не годится наша Церковь, катехизаторы все дрянь, ни на что не годные, – застой и гниль везде, и безнадежно все! А у других, у протестантов и католиков, все так идет, все так хорошо, такие там деятельные, такие успешные"…

– Сендайцы у нас главные деятели, а они мастера только рассуждать, а не дело делать; для последнего нужны южные.

– Так нельзя ли из Тоса добыть людей? (Родина о. Павла Савабе).

– Нельзя, там всеми овладели протестанты.

В это время пришел Павел Накаи для перевода; о. Павел Савабе, должно быть, желая похвастаться перед ним, продолжая разговор со мною, обратился к нему, изъясняя:

– Когда-то (когда еще в Тоса не было ни одного протестанта) приглашали меня туда для проповеди, давая 50 ен в месяц, по я отказался; и прислали протестантских проповедников; ныне там Катаока Кенкици – сила и протестантов, и либералов…

– Отчего же вы, о. Павел, не отправились тогда на вашу родину по приглашению на проповедь, когда, к тому же, и я вас просил о том?

Молчит о. Павел. И я, в самом деле, не могу до сих пор понять, почему он всегда так упорно отказывается от дела проповеди и Церкви в своем родном городе; не раз уж я истощал просьбы отправиться ему в Тоса, и всегда бесполезно. Просил я лишь о. Павла не говорить таких речей, что ныне (в какой уж сотый раз?) излиял предо мною и отчасти пред Павлом Накаи, который совсем повесил нос от них; в кругу молодых катехизаторов и вообще христиан способны такие речи только зло приносить, повергая людей в печаль и уныние, тогда как юной Церкви нужен бодрый взгляд вперед…

Из тюрьмы весьма частые письма, да какие умные иногда, как сегодня два! Книг просят для научения вере; разумеется, оные щедро им и посылаются, хоть крупица блага выйдет, даст Бог! Не оберешься от просьб в Женскую школу: вчера о двух просили, сегодня еще о двух – где же всех поместить! Отвечается сообразно просьбам и лицам – или обещается прием, по открытии вакансий, или отказывается.

Был командир пришедшего вчера вечером в Иокохаму нашего военного судна «Адмирал Корнилов» Иван Илларионович Петров с нашим морским агентом здесь Александром Ивановичем Русиным.

28 марта/10 апреля 1900. Вторник.

Утром Илья Яци пришел сказать, что уладили свое примирение с женой; она уговорила своего отца примириться, и все они втроем 13 числа придут ко мне сказать, что совсем помирились; жена Яци вернется к нему, но предварительно Яци просит целый год подержать в Женской школе ее для возможно полного научения вере и христианским обычаям. Все это ладно, если вновь не расползется. Яци совсем слаб характером, и я боюсь, что опять восстановят его против жены; а в Исиномаки есть кому сделать это; сегодня же оттуда пришло ко мне письмо от некоего Андо, по-видимому, приятеля Яци (утром Яци просил принять сестру сего Андо в Женскую школу), в котором он страшно поносит жену Яци и требует развести его с ней. Говорил я Яци, что он может отправиться в другое место для проповеди, не возвращаясь в Исиномаки, но он непременно опять хочет туда – «дело-де у него там большое» – ну и расстроят. Впрочем, к выходу жены его из Женской школы он непременно будет переведен в другое место.

Еще письма о разладе катехизаторов с женами, и разом от двух: Авраам Яги пишет, что жена его никак не хочет возвращаться к нему, все требует развода; Савва Сакурода пишет, что жена ушла от него и тоже ни за что не хочет жить с ним. Написано им обоим, чтобы ни под каким видом не соглашались на развод, а старались опять сойтись с женами; и Сакурода, кроме того, наставление мягко обращаться с женой; слышно, что он бил ее – человек он грубый.

О. Тит Комацу пишет негодовательное письмо против Романа Фукуи за его выход из сотоза с Оно и Мисима для совместной проповеди и просит принудить его держаться сего союза; к нему-де в Оцу те приходили проповедывать, а он не хочет идти к ним. Но я просьбы о. Тита исполнить не могу; самочинный этот союз, некое подражание протестантам, по моему мнению, с самого начала никуда не был годен.

Два чиновника из Министерства внутренних дел приходили – «буду ли я платить положенную с иностранцев подать с их доходов или с жалованья?»

– Как же не платить, коли положено, – разумеется, буду.

Тут же высчитали сколько: 1/50 часть моего жалованья – 3695 рублей или ен, выходит – 73 ены 90 сен мне отныне нужно платить ежегодно японскому правительству подать, внося двукратно по частям в Податное правление (Зеймукин).

Был священник с крейсера «Адмирал Корнилов» о. Михаил, вдовый молодой священник, родом из Архангельской губернии. В разговоре с ним я узнал, что в Нагасаки наших русских человек четыреста, а священника нет. Грустно мне очень стало за них; в такие великие дни, как Страстная и Пасха, наши православные останутся без христианского утешения, и тотчас же я решил отправить туда о. Вениамина; раз – для них, другой – для заведения там миссионерского стана. Думал было направить его туда летом, после нашего Собора, но он и там может столько же успеть в японском языке, как если бы жил здесь. Чтобы лучше увериться, что о. Вениамин там совершенно необходим, я послал телеграмму консулу Василию Яковлевичу Костылеву – «будет ли там судовой священник к Страстной и Пасхе для русских христиан?» И вечером же получил ответ:

«Никакой судовой священник здесь не ожидается».

Так как о. Вениамина не было дома, то не мог с ним поговорить.

О. Феодор Мидзуно вернулся из Коофу; крестил шестерых, из которых двое взрослых научены катехизатором Николаем Абе, который не нетрудится и ведет себя хорошо – все больше стихи сочиняет.

29 марта/11 апреля 1900. Среда.

Утром сказал о. Вениамину:

– С Божиею помощью отправляйтесь в Нагасаки для удовлетворения духовных потребностей наших русских христиан, находящихся там, и для заведения миссионерского стана – образования Японской Православной Церкви и так далее.

Он охотно принял назначение, и так как ныне уже 6-я неделя Великого Поста, то, чтобы поспеть к Страстной, положено ему завтра утром отправиться по железной дороге до Кобе, оттуда всегда есть суда в Нагасаки – Я занялся приготовлением его к пути, а он отправился в гости к о. Михаилу на «Адмирал Корнилов» в Иокохаму, куда о. Михаил вчера пригласил его. Дал ему антиминс, ящик с Литургийскими сосудами, дароносицу, мирницу, напрестольные кресты и Евангелие, два священнические облачения, стихарь и все прочее, потребное для отправления богослужений – все совершенно новое; также круг богослужебных книг, запас церковных свечей и прочее.

Фома Танака прислал письмо за подписью трех церковных старшин в Вакаяма, что они согласны на перевод от них Фомы в Оосака, и просят вместо него Гавриила Ицикава. Отвечено, что перемещение должно состояться после Пасхи, чтобы христиане ни в Вакаяма, ни в Какогава не остались на праздники без катехизаторов и молитвы.

Был Павел Павлович Смысловский, состоявший учителем русского языка в школе в Саппоро и ныне, по закрытии той школы, переходящий учителем русского языка в Правительственную школу здесь в Токио; говорил про христиан в Саппоро – совершенно безучастны к нуждам храма, так же – священники и катехизаторы; а последние слишком деликатны представлять христианам о церковных нуждах; сам Смысловский и жена его – очень усердные христиане; помогали Церкви в Саппоро и жили по-братски с японскими христианами там, которые и проводили их оттуда с братским усердием.

О. Вениамин, вернувшись поздно вечером из Иокохамы, сказал, что предпочитает отправиться в Нагасаки в пятницу на французском почтовом судне, только «нужно-де путевых не 35 ен, как прежде говорил, а 50». Ладно!

30 марта/12 апреля 1900. Четверг.

Георгий Оно, катехизатор в Уцуномия, на днях письмом к секретарю Нумабе просил позволения прибыть сюда для личных переговоров о чем-то. Я велел ответить, чтобы письмом сообщил, что имеет; «если секрет, мол, выдан не будет». И что же оказалось? Сегодня пишет: облачение у о. Тита до того износилось, что похоже на платье нищего – так Георгий Оно хотел привезти сюда показать мне, чтобы выпросить новое. – Но отчего же о. Тит до сих пор не скажет? Велел я тотчас же отправить к нему новое священническое облачение, а за другую просьбу велел выбранить Георгия Оно: не мне, а Нумабе пишет – просит прислать сорок просфор: «здесь-де дурно пекут» – это в большом городе Уцуномия, где, конечно, много булочных, не могут спечь просфор?!

О. Вениамин, после исчезновения куда-то, в десятом часу вечером приходит прощаться пред завтрашним отъездом и говорит:

– Сто ен жалованья мне мало в Нагасаки, там жизнь дорога; я буду писать в Хозяйственное управление, что нужно больше.

– Но вы ехали на это жалованье, я вам писал, что сто ен.

– Да, но мне мало будет.

– Старайтесь ввести ваши расходы в эти пределы – по одежке протягивать ножки. Я вам не могу обещать больше; впрочем, пишите оттуда, что будет.

Тихо и кротко поговорив с ним, я отпустил его. Но все больше и больше убеждаюсь, что не хозяин приехал на Миссию. Куда! О. Сергий Глебов отравляет его по своему произволу, начиняет ненавистью к Миссии («все здесь в упадке» – проповедует уже о. Вениамин), и человек- тряпка поддается всему, а тот уже провозглашает публично (за столом у посланника вслух всех), что скоро уедет и этот. Вот феномен: приехавши на миссионерское служение, о. Сергий возненавидел миссионерство и гонит всякого от него. Только руками разведешь на сего человека!

31 марта/13 апреля 1900. Пятница.

В шестом часу утра еще раз простился с о. Вениамином, который отправился, чтобы на французском почтовом пароходе, снимающемся в девять часов, следовать в Нагасаки. – Дал телеграмму консулу Костылеву в Нагасаки: «Игумен Вениамин поехал туда на житье для русских христиан и для миссионерского дела. Прошу ваших добрых забот о нем».

Дообеденным переводом (дошли в окончательном исправлении до 22-й главы Деяний) мы с Накаем кончили занятия.

После обеда кончились классы в школах – до после Пасхи.

Вечером была всенощная, на которой были в Церкви все учащиеся; пели причетники; служба в правом приделе.

В восемь часов вечера Илья Яци привел свою жену и отца ее, вполне примиренных с ним. Дал я наставление отцу, чтобы отныне он сердился и бранился на детей только с тем, чтобы примирить их, а не разъединять, как доселе было, и прочее. По-видимому, все отлично уладилось. В Понедельник Яци поместит жену в Женскую школу, а сам отправится в Исиномаки продолжать катехизаторскую службу.

1/14 апреля 1900. Лазарева Суббота.

С шести часов Литургия, за которой были все учащиеся. Пели причетники. Было человек шестьдесят причастников – из города и служащие Миссии.

О. Мии пишет, что молчаливость катехизатора в Миядзу Марка Одагири привела в отчаяние христиан Миядзу и его самого – о. Семена, иметь-де это в виду к Собору, то есть Одагири убрать оттуда. Придется написать к Одагири, чтобы искал себе другой службы; проповедник, вечно молчащий, – аномалия, которую нельзя вечно терпеть.

Заявился русский, некто «Александр Иванович Козьма, военный электротехник», и попросил исповеди и святого причастия. Из служащих во Владивостоке, пробовавший, по разным причинам, лишить себя жизни, но спасенный вовремя данным противоядием. Говорун, каких редко: человек, видимо, хороший, но способный, по живости характера, вдаться в крайность. Прислушавшись и присмотревшись к нему, я не усомнился исполнить его просьбу: после всенощной исповедал его, причем он оказался еще более искренним, чем заявился прежде, и прочитал причастный канон и молитвы на сон грядущий. Ночь предложил ему провести в квартире отбывшего о. Вениамина.

За всенощной ныне было меньше, чем в прошлом году, хотя погода была хорошая. Вайи – были ветки цветущей сакура.

2/15 апреля 1900. Вербное Воскресенье.

Пред Литургией крещено более двадцати взрослых и детей.

Причастное правило я прочитал для себя и вместе для господина Козьмы; за Литургией он и приобщен Святых Тайн вместе с сотнею японцев, взрослых и детей.

За обедней было несколько матросов с «Адмирала Корнилова», которые потом попросили отслужить им молебен, оный и отслужен был им по-японски о. Павлом Сато. За молебен матросики дали русский золотой в 5 рублей, который, по обычаю, поступил на Церковь.

Из Церкви зашел еще ко мне вместе с господином Козьмой чиновник с «Корнилова» Иван Абрамович Терентьев, который позавтракал у меня вместе с господином Козьмой и потом пожертвовал на Церковь золотой в 15 рублей.

Были затем, днем, с визитом офицеры с «Корнилова» и сухопутный офицер Петр Алексеевич Россов, шесть лет служивший в Приамурском крае, изучивший китайский язык и ныне едущий в военную Академию, – очень умный и симпатичный.

Написал к Феодору Ивановичу Васильеву, консулу в Иокохаме, и его жене Лидии Ивановне, чтобы выпросили из Католической школы в Иокохаме находящихся там русских девочек сюда дня на три-четыре отговеть в последние дни Страстной и встретить Пасху. Послал также Лидии Ивановне расписание времени церковных служб здесь во время Страстной; она, видимо, благочестивая, доброго воспитания в петербургской благочестивой семье; дай Бог, чтобы и сохранила это!

В шесть часов вечера была вечерня и повечерие; учащиеся все были, из города почти никого.

3/16 апреля 1900. Великий Понедельник

Варнава Симидзу, катехизатор в Кобе, просит позволения о. Сергию Судзуки – по отслужению им Литургии в Пасху в Оосака – тотчас отправиться в Кобе и отслужить другую там; «просил-де об этом о. Сергия», но он – «без позволения Епископа не могу». Экие! Не знают твердо, что священник в день не может служить две Литургии! А еще ученые, кончили Семинарию! Указано правило в Служебнике, в «кундзи», страница 564. – Просит еще Варнава прибавить 1 ену на квартиру – «хозяин накинул». Пусть!

Фома Танака усиленно просится поскорей в Оосака («уже и вещи уложил для дороги»), пишет и отчаянно вопиет по поводу того, что о. Сергий Судзуки просит его остаться до Собора в Вакаяма. О. Сергий, по обычаю своему, скажет одно, потом другое: сначала совсем решил перевести Фому в Оосака и преемника ему указал, потом переменяет это. Нельзя так. Написано к Фоме, чтобы, помолившись с христианами в Вакаяма в Пасху, отправился с Богом в Оосака, и послано ему 15 ен помощи – просил он в долг, послано в дар, ибо старый и хороший катехизатор (ему бы следовало быть и священником, если бы не больная жена, и притом до замужества не пользовавшаяся доброю репутацией). А к о. Сергию написано, чтобы послал в Вакаяма, до Собора, Тимофея Ирино, который на катехизаторские собрания и проповеди, бывающие в Оосака, может приезжать оттуда – дорожные будут даны; Гавриила же Ицикава пусть до Собора оставит в Какогава и Химедзи, ибо и тот просит о том же.

О. Сергий Судзуки очень хвалит оживление Церкви в Оосака; много способствует тому Воскресная школа и повременные катехизаторские собрания для проповеди, на которую в таких случаях всегда собирается много язычников; немало также помогает оживлению Лука Мацукава, перешедший из католиков, имеющий у себя рукодельную школу вязанья и бесплатно обучающий христианок с тем, чтобы сделанное ими поступало на Церковь.

В Химедзи, у Гавриила Ицикава, также несколько оживилось: о. Сергий крестил там четыре человека.

О. Павел Косуги дает отчет о своем путешествии по Церквам, которые у него представляют песчаную пустыню, только в Вакимаци, у Семеона Огава, крестил пять человек.

В Соборе обычные службы: с шести утра утреня, с десяти преждеосвященная Литургия, продолжавшаяся до одного часа пополудни, с шести вечера Великое повечерие.

Читается, начиная с всенощной пред Вербным Воскресеньем, Евангелие по исправленному переводу, который, кажется, не дурен, хотя все еще кое-что нужно исправить.

4/17 апреля 1900. Великий Вторник

Савва Ямазаки из Наканиеда извещает, что за 150 ен, пожертвованных христианами, куплена земля, что под их Церковью, которая стояла доселе на нанятой; так дешево куплена потому, что сам землевладелец сделался христианином; пишет еще, что в нынешний приезд о. Петра Сасагава все исповедались и приобщились; всего причастников было 112 человек, кроме того, пять крещено. Вот это Церковь порядочная; вообще, где катехизатор усердный, там и Церковь в хорошем состоянии.

Фома Исида уведомляет, что у него, в Фукусима, о. Петр Сасагава крестил шесть человек. Значит, и бездеятельный доселе Исида оживился, и бесплодная доселе Церковь в Фукусима оживляется. Помогай им Бог!

Илья Яци вчера поместил свою жену в Женскую школу. Сегодня отправляется домой, в Исиномаки; берет с собою жену Саввы Сакурода для доставления к нему; сия, по имени Любовь, девятнадцатилетняя дура, убежала от Саввы сюда, в Токио, и проживала на постоялом дворе, почему еще за простой ее здесь пришлось заплатить 7 ен да на дорогу дать 5. Причин к разводу у нее с мужем ни малейших, просто побранились, или, может быть, подрались, и она сама ныне ухмыляется с радости, отправляясь к мужу; дал ей нагоняй, и к мужу нужно послать другой.

Илья Яци приводил Мано, благочестивого христианина из Исиномаки, лечившегося здесь и ныне отправляющегося домой; снабдил его книжками и иконками и просил позаботиться, чтобы никто в Исиномаки не расстраивал Илью с женой его, чтобы не говорили про нее дурно, и прочее. Мано этот немало помогает Илье по проповеди, устраивая у себя на дому катехизации и подобное.

На Великом повечерии было несколько русских матросов с «Адмирала Корнилова», и осветили Церковь поставлением многих свечей у икон. Сколько ни подают русские пример японским христианам ставить свечи, не входит еще этот обычай, или мало входит – изредка кто поставит, и маленькую.

5/18 апреля 1900. Великая Среда.

Обычные церковные службы, ведущиеся правильно и истово. Но помучил сегодня вялым служением и особенно безобразным чтением Евангелий о. Петр Кано, уж хуже читать и невозможно: убивает всякое внимание и чувство. А как его научить читать лучше? Ведь говорил ему много раз – бесполезно; поди, искорени многолетнюю привычку, когда мозги в голове высохли! И грустно думалось: бредет-то к нам народ все бесталантный; кто поживей и умней и не думает заглянуть к нам, идут на другие службы. Впрочем, и в России не то же ли? Не уходят ли и там все лучшие силы в политику, разные министерства, военную службу, оставляя духовенству лишь нижний слой? Оттого духовное дело у нас плохо, духовная литература мелочна, духовенство – вон такое, что до сих пор в тридцать лет ни одного доброго миссионера не выслало сюда от себя; ублюдки же вроде Арсениев и Вениаминов – к чему они? Они – насмешка над делом миссионерства. Эх, грусть-тоска глубокая!

В три часа приезжал повидаться у меня посланник Роман Романович Розен и пожертвовал потом на Церковь 100 ен.

6/19 апреля 1900. Великий Четверток.

Вчера, выходя из Церкви, когда читали Правило причащающимся, я не забыл напомнить о. Роману, чтобы, по окончании чтения, объявить ясно, что завтра в половине восьмого будет звон к чтению утреннего Правила, по прочтении которого тотчас же начнется Литургия. Но смотрю сегодня – в семь часов утра, Семинария идет в Церковь, тогда как нужно было прийти в половине восьмого, по звону. Даже этого простого дела – ясно сказать несколько слов – не сумеют сделать, коли не присмотришь сам! Иметь вперед это в виду.

Во втором часу прибыли две воспитанницы из Католической школы, дочери русских офицеров во Владивостоке, поговеть здесь и на праздник; одной восемнадцать лет, другой шестнадцать. – Там есть еще поменьше их.

– Отчего же вы не взяли их с собою? – спрашиваю.

– А кто же будет смотреть за ними? – возражают.

Должно быть, в числе предметов у католических монахинь есть и эгоизм.

Из Двенадцати Евангелий Первое я читал, по новому переводу; все – то же; некрасиво было возиться с четырьмя синими книжками, тогда как напрестольное Евангелие остается на аналое неразвернутым. Должно быть, это в последний раз, в будущем году должно читать по-печатному. Не нравится перевод, но он никогда не будет нравиться – вечные колебания, что «так-то было бы лучше, здесь бы вот это, то слово не выражает понятия» и так далее. Да и как тут не колебаться при этой неустановленности языка? В понедельник, после обедни, о. Павел Сато замечает: «,,ёмазариси-ка“ неправильно, „ка“ не ставится после „си“, нужно ,,я“». Я говорю это Накаю. «Неправда», – отвечает и заспорил с о. Павлом; почти все священники на стороне о. Павла, но Накаи взял от меня целое беремо грамматик, говорит: «Я докажу о. Павлу, что не „я“, а ,,ка“». Или: когда прошедшее на «си», когда на «тару» (миси – митару)? У нас с Накаем случайно то на «си», то на «тару», а доподлинно какое нужно – мы отчета себе не даем, да и вся японская грамматика тоже. И много таких случаев. Равно недостает слов для выражений понятий; например, «да не смущается сердце ваше» переводят – «да не печалится» (уреури), но это другое понятие; мы перевели «кокоро мидаруру накаре», но и это не идет: «мидаре» значит «расстройство, беспорядок», а не «смущение», для которого в японском совсем нет слова в том смысле, в каком употреблено в Евангелии. И множество подобного! Как тут быть довольным переводом!

7/20 апреля 1900. Великая Пятница.

С девяти утра обычные Часы. В два часа поисповедал русских воспитанниц из Иокохамы. К выносу плащаницы, в три часа, из Иокохамы прибыло человек пять русских туристов. С шести часов всенощная, на которой первую статью читал я с о. Павлом Сато – по двадцать пять стихов – о. Павел произносил стихи псалма, вторую статью – оо. Кано и Циба, третью – оо. Юкава и Мидзуно. Вокруг Собора плащаницу невозможно было обносить – слишком сильный ветер был, а предварительно дождь намочил все; обнесли ее вокруг престола в Соборе, вынесли в северные алтарные врата и уложили на обычном месте. После всенощной, кончившейся в двадцать минут девятого часа, я прочитал причастный канон и молитвы на сон грядущий русским воспитанницам, давши им предварительно немножко отдохнуть и закусить, – Особенно хорошо пропели сегодня певчие 9-ую песнь: «Не рыдай Мене, Мати». И какая это чудная песнь! Я едва удержался, чтобы не разрыдаться.

8/21 апреля 1900. Великая Суббота.

С девяти часов Литургия; было человек двадцать причастников; для русских я прочитал пред Святою Чашей «Верую, Господи», потом благодарственные молитвы. Вечером, с шести часов, исповедь священнослужителей, семерых, потом предпричастный канон и молитвы; кончено в девять часов. Пошел в Семинарию посмотреть и послушать; программа – по пению и музыке; пели священное – я не застал, слышал только соло Кису на скрипке, преплохо! После будут еще показываться священные картинки в волшебном фонаре. Позволил я ученикам взять и фортепьяно из Женской школы – перенесли, и тот же Кису играл, или будет играть что-то. Напечатание программы и билетов стоило им 4 ены, с меня же потом взяли; билеты усердно разослали, и зал битком набит (то есть семинарская столовая); распорядители с красными бантами на груди встречают у ворот; словом, все чинно и благоприлично, и семинаристы, видимо, в большом удовольствии от своего дела – что ж, и ладно! Заняты все же не неблагочестиво. (Десять часов Пасхальной ночи).

Ночь, как всегда, весьма шумная, особенно малые дети много кричат и шумят. Дом – точно пчелиный улей – полон народа, оживленного движения и шума. Из русских были двое из Иокохамы – это с нездоровой женой; прочие иокохамские – или в Посольстве, или на крейсере «Корнилов». Из японских провинциальных христиан – Иоанн и Ирина Фукасе из Цуяма, Анна Асаока из Урага и еще кое-кто.

9/22 апреля 1900. Пасха.

Обычное великолепное, высоко душу настраивающее богослужение. Было тихо, но пасмурно, и чуть-чуть накрапывало, когда был крестный ход вокруг Собора; после сейчас же пошел дождь, и вот беспрерывно идет до сего времени – четырех часов дня. В Соборе народа было несколько менее, чем в прошлую Пасху, – налево было довольно пустого места. Служили со мной оо.: Кано, Циба, Юкава и Мидзуно; о. Павел Сато уехал служить в Иокохаму. Пред началом Литургии произошла путаница оттого, что я забыл сказать, что, мол, начало совершенно такое же, как всегда, то есть дьяконы должны взять благословение, а первый иерей отправиться в алтарь; Кугимия – архидиакон – глупеет больше и больше, едва можно было направить его на путь. Все прочее было совершенно благополучно. Пели хорошо. Кончена служба в половине четвертого часа. Потом обычное освящение куличей и яиц и христованье. Я роздал до 700 яиц внешним христианам, большим и детям; на богослужении, значит, было из города несколько более сего числа, ибо иные, вероятно, вернулись раньше. В восьмом часу поздравление школ, в десятом часу приехал в карете с поздравлением морской агент Александр Иванович Русин, бывший на богослужении в Посольстве. Японские поздравители непрерывно – вот до сего часа… Русские воспитанницы отправлены домой в сопровождении Евфимии.

После полудня до вечера были с поздравлениями все посольские, начиная с посланника Романа Романовича Розена и его супруги, любезно привезшей блюдо с фаршированным фазаном, а вчера вечером приславшей пасху и сметану к ней.

В пять часов вечерня. После нее – корреспондент газеты «Дзидзи симпо» попросил свидания и расспрашивал о многом, начиная с мелочей вроде «сколько вам лет?» до церковных законов, отношения Церкви к государству и тому подобное.

10/23 апреля 1900. Понедельник

Светлой Седмицы.

С семи часов Пасхальное Богослужение – такое же, как вчера, то есть непрерывно утреня и Литургия. Служили со мной три священника. К Литургии набралось весьма много христиан, особенно христианок с грудными детьми для причащения их. Из русских были в первый раз здесь госпожа Смысловская с своими тремя младенцами, которых и приобщила; было и несколько матросов с «Адмирала Корнилова». По окончании богослужения – поздравления у меня наших певчих, священника о. Алексея Савабе с своим причтом и многими христианами из Коодзимаци и множество других.

Гувернер Семинарии Мирон Соо оставил службу и отправился добывать больше денег, чем сколько дает церковная служба. Без сожаления отпустил его; вполне его заменит более умный – такой же воспитанник Семинарии, как и он, Петр Суда, оставленный в прошлом году, по выпуске, учителем Семинарии и живущий при ней.

В два часа отправился для поздравления в Посольство. Из служащих там наиболее симпатичный Зиновий Михайлович Поляновский, младший секретарь, – человек серьезный и истинно благочестивый. Недавно дал ему читать творения Святителя Тихона Задонского; он до того увлекся ими, что просит оставить ему их, внося более чем двойную плату за них для выписки нового экземпляра для Миссии. Говорил он, что отец его еще прежде предлагал ему для прочтения Святых Отцов, но что тогда не понравились они ему; «не созрел ты еще», – заметил ему тогда отец; теперь он, видимо, созрел; просил еще выписать для него творения Святого Ефрема Сирина.

11/24 апреля 1900. Вторник

Светлой Седмицы.

Такая же Пасхальная служба, как вчера, но отслуженная тремя иереями: оо. Кано, Циба и Мидзуно; я не мог участвовать, и по какой глупой причине! Вчера после ванны напился воды, которую Никанор, по недосмотру, принес не теплою, а охлажденною – оттого расстройство желудка; в старости, знать, всякое лыко в строку!

К богослужению из Иокохамы хотели быть, но опоздали матросы с «Корнилова», и капитан – бывший «Наварина», Николай Христианович Иениш; сей пил у меня чай с пасхой и куличом и рассказал много интересного; между прочим, что из России – собственно, Сибири – идет сюда, в Приамурье, корпус в 80 тысяч человек, что в Персидском заливе у нас занимается порт, что, одним словом, Россия вполне пользуется моментом нынешнего поражения Англии бурами…

Из Оказаки прибыли два христианина сопровождать меня завтра туда – врач Павел Накамура и Иона Суга, очень угрюмый на вид и весьма благочестивый.

О. Павел Сато возвратился из Иокохамы и говорил, что на Пасхальном Богослужении было там человек шестьдесят.

Слава Богу и за это!

12/25 апреля 1900. Среда Светлой Седмицы.

На пути в Оказаки и в Оказаки.

Так как христиане в Оказаки просили прибыть на их Симбокквай, имеющий состояться завтра там для всех христиан прихода о. Матфея Кагета, и я обещал, если не встретится каких-либо непреодолимых препятствий, то сегодня в шесть часов утра и отправился. Дождь лил как из ведра начиная с сего раннего часа весь день. В Сидзуока, Хамамацу и Тоёхаси христиане ожидали на станциях; виделся с ними из окна вагона, только в Хамамацу Лидия, жена доктора Моисея Оота, с несколькими христианами вошла в вагон и презентовала ящик фруктов в сахаре вареных.

В Оказаки братия с о. Матфеем во главе встретили, а в Церкви ожидало множество христиан, почему по прибытии туда, в пять часов, стали служить Пасхальную вечерню, причем о. Матфей много путал, певчие тоже; я хладнокровно останавливал и поправлял, уча служить Пасхальную службу, которую еще совсем не знают (в чем я же всего больше виноват); выходило, впрочем, все добропорядочно, потому что я благодушно учил, о. Моисей благодушно следовал, христиане благодушно молились. Проповедь – о воскресении, которым и мы ожили.

Потом разговор о церковных делах. На вопрос мой, какие же церковные вопросы или нужды намечены к рассмотрению? Ответили, к моему удивлению, «никаких». Тогда я предложил 3 варианта: 1) избрать священника для Оказаки и Тоёхаси. О. Матвей и катехизатор Василий Таде в один голос заговорили: «Думали об этом, но средств на содержание священника нет». Я ответил, что «священником, конечно, может быть избран только старый почтенный катехизатор, каковой и ныне получает не менее 16 ен от Миссии; это содержание остается за ним; нужно будет прибавить ен 9, что христиане сих больших Церквей, конечно, могут сделать». – «Не могут», – возразили. Тогда я горячо выговорил о. Матфею и катехизаторам, что «вот при этом „не могут“, которое я всегда слышу от тех, которые должны учить христиан, что „они могут и обязаны”, действительно, никогда не будет „можно”. Японская Церковь ныне содержится на гроши и копейки, жертвуемые русскими христианами, – доколе же японские христиане будут немощными младенцами, обязанными своим христианским существованием милосердию русских бедных людей!» И так далее. Молча слушали, но прок едва ли будет.

2) Находить учеников для Катехизаторской школы и Семинарии, ибо ныне особенно первая совсем иссякла.

3) Основывать везде Воскресные школы для научения детей молитвам и началам веры.

Так проговорили часов до девяти. Потом из Церкви перешли в дом катехизатора, где опять говорили, потом ужин. Когда пришлось ложиться спать, то оказалось, что благочестивые Оказакские христиане опять устроили матрац, в четверть толщины набитый ватой и фута на два длиннее моего роста, а еще говорят, что не могут прибавить на содержание священника!

13/26 апреля 1900. Четверг Светлой Седмицы.

В Оказаки.

Утром читал Евангелие от Иоанна о. Матфею, катехизаторам и христианам, чтобы узнать их мнение о переводе. Все нашли его удобопонятным и правильным; только слово «нивадзукури» в 1 стихе 15 главы «Отец Мой делатель» – не одобрили, советовали «будоодзукури».

В девять часов – обедница, отслуженная о. Матфеем, и проповедь, сказанная мною, о плодах Воскресения Христова.

В одиннадцать часов в Церкви же начался Симбокквай. Василий Таде, став у столика, на котором была ваза с цветами и стакан с водой (столик стоял налево внизу амвона) и отпив глоток воды, чтобы промочить горло, заораторствовал о цели собрания и вдруг неожиданно приплел меня – «тридцать лет-де, как второй раз прибыл в Японию» и прочее. Я должен был отвечать и сказал, что я не более как спичка, которою зажгли свечу: спичка после этого сама гаснет, и ее бросают на землю, как ни на что не годную; но вот, мол, среди вас есть почтенные люди, за Христа терпевшие темничное заключение – о. Матфей Кагета и катехизатор Павел Цуда – таких всегда в Церкви уважали, и прочее.

Врач Василий Танака, один из лучших христиан Оказаки, читал поздравительный адрес. После сего Павел Цуда поднес мне от христиан Оказаки фарфоровый сосуд вроде большой сахарницы; я, осмотрев его и не найдя неподходящих рисунков, сказал, что передам этот подарок в миссийский Собор для употребления со святою водой.

Христиане Церкви Тоёхаси читали адрес. Было уже половина первого часа. Сделали перерыв, чтобы все разошлись и пообедали, а потом вновь собрались в половине третьего часа для продолжения Симбок- квай’я, – Когда опять собрались, говорили речи: катехизатор Петр Моцидзуки – блестяще сравнивал протестанство с православием ныне в Японии, катехизатор Матфей Мацунага – вяло и плохо, катехизатор Петр Кано – преплохо, только и слышно было за каждым словом «домо», христианин из Удзуми, Хиби (отец одного из семинаристов), благочестиво – видно, что Священное Писание читает и знает. Я в заключение сказал, продолжая развитие мысли Моцидзуки, что христианство бесконечно более полезно, чем для государства только, и прочее, и прочее… Кончивши, раздавал бывшим на собрании брошюрки, которые привез, – всего пятьдесят пять; кому не достало, тех оделил иконками, которых вышло двадцать; итак, на собрании было человек семьдесят пять, кроме детей, которых я оделил самыми малыми иконками по испытании их в знании молитв, что было после обедницы, и причем оказалось, к похвале родителей и катехизатора Василия Таде, что все дети знали главные молитвы.

В половине пятого часа Симбокквай окончился. Потом прощались христиане, прибывшие из Фукурои и Удзуми. Из Фукурои были: Давид Муромацу, Петр Фурусака и Нисио. Давид – старейший и бывший лучшим из тамошних христиан, всегда усердно служивший Церкви, в последнее время скомпрометировал себя тем, что совершенно по-язычески отдал дочь свою (учившуюся некогда здесь в Женской школе) за Петра Фурусака, который, влюбившись в нее, чтобы жениться на ней, прогнал свою прежнюю жену; Нисио был сватом; свадьбу отправили по-язычески; на ней был даже тогдашний там катехизатор Яков Ивата – мол, «не как катехизатор, а как частный человек», как он отвечал потом на укор за это о. Матфею. О. Матфей не раз уговаривал Давида Муромацу не нарушать Христова Закона о браке, но он был глух к убеждениям. Зато теперь какое же сконфуженное лицо у него! Я едва узнал его; если б я не слышал уже о его проступке, то никак не преминул бы догадаться, что учинил что-то противозаконное. Фурусака и Нисио носили на лице своем печать противохристианского деяния.

Из Тоёхаси был самый почтенный член тамошней Церкви, седой старец Симеон Танака с женой Ниной и приемышем Андреем. Из Хамамацу – доктор Моисей Оота с женой Лидией и детьми. Катехизаторы ведомства о. Матфея Кагета были все, за исключением Якова Ивата и Акилы Хирота – вероятно, потому не явившихся, что стыдно им – успеха по проповеди у них никакого; Якова Ивата о. Матфей просил меня теперь же взять от его, ни к чему не годен, только в запущение приводит те места, где бывает; но я оставил до Собора. Все катехизаторы с о. Матфеем во главе рассказали мне подробно о состоянии своих Церквей, так что я как будто побыл в каждой Церкви. И пришло мне на мысль: отныне побудить других священников тоже производить подобные Симбоккваи по своим приходам, а мне отправляться на них; в год я мог бы, без ущерба для других дел по Миссии, побыть на четырех-пяти Симбокквай’ях, а в четыре-пять лет посетить таким образом всю Церковь. Путешествовать по всем Церквам когда мне еще удастся! Да и удастся ли когда? На кого оставить тут дело? А на Симбокквай нужно всего четыре- пять дней – каковое время всегда можно уделить.

Еще мысль: предложить христианам по Церквам из своей среды избирать для себя служителей Церкви; избранного, кто бы он ни был – ремесленник, купец, земледел – присылать на год в Катехизаторскую школу изучить Догматику, Священную Историю и прочее самое необходимое; в то время, когда он будет учиться, давать пособие его семейству; если местная Церковь не в состоянии давать все, Миссия поможет, но не более как на половину; по возвращении из школы он примется за свои обычные занятия, а в свободное время будет проповедывать, по праздникам же совершать молитву с христианами; со временем таковые, по желанию своих местных христиан, могут быть поставлены и в священники. За исполнение религиозных обязанностей между язычниками и христианами местные христиане должны вознаграждать его деньгами или местными продуктами. Я развил эту мысль вслух христиан и катехизаторов в Церкви, а о. Матфею поручил, при дальнейшем его посещении Церквей, везде передать это христианам и убеждать их привести в исполнение. Увидим, откликнется ли хоть одна Церковь на это. А на Соборе нужно будет всем священникам внушить это – Другого средства добыть служащих Церкви я пока не вижу; доселешнее же оказывается крайне не достаточным: в Катехизаторскую школу почти никто не идет; в Семинарию – весьма мало, да и из тех опять уходят, как и на днях двое ушли.

С семи часов вечера назначена была проповедь для язычников, о чем объявлено было по городу. В половине восьмого Василий Таде начал: «О необходимости религии» – собственно, в ожидании людей, потому что уже в половине его ленивого плетения я стал считать и насчитал всего тридцать пять человек. Впрочем, мало-помалу собралось человек до ста. После него я сказал обычную начальную язычникам; кончил около десяти часов; слушали внимательно; между слушателями был один американский миссионер, методист, уже одиннадцать лет живущий в Оказаки и имеющий христиан здесь (человек тридцать пять, говорил он) и в окрестности; сел было по-японски – я пригласил его сесть на принесенный стул; проповедь я говорил тоже сидя на стуле. Кончивши проповедь, еще поговорил с братиею о церковных делах, обещал, между прочим, заказать и прислать большую запрестольную икону Святой Троицы вместо теперешней небольшой – Тайной вечери, которой совершенно не видно из-за амвона. В одиннадцать часов все разошлись, благодаря Бога за добрый день.

14/27 апреля 1900. Пятница

Светлой Седмицы.

Из Оказаки до Тоносава.

В семь часов утра выехал из Оказаки. Как ни убеждал вчера братию не беспокоиться проводить меня, а заниматься утром каждому своим делом, собралось много, а один из церковных гию, старик Гото, хотел даже проводить до Токио, но я настоятельно остановил, сказав, что мне нужно по дороге заехать в Тоносава и Одавара. На станциях в Тоёхаси, Фукурои и Сидзуока христиане ждали – выходил к ним благословить их; надавали подарков – чаю, фруктов. Судья Иоанн Исида, в Сидзуока, сказал, между прочим, что задумывает выйти в отставку и сделаться проповедником; это может статься; он и прежде, по благочестию, некоторое время жил в Катехизаторской школе. В четыре часа вышел из вагона в Коодзу и по электрической дороге – в первый раз здесь по ней – в конце шестого часа прибыл в Тоносава. Нашел здесь все в порядке: крыши нигде не текут; работы в прошлом году по постройке бани и разборка перегородки в доме произведены хорошо.

15/28 апреля 1900. Суббота

Светлой Седмицы.

Из Тоносава в Токио.

Вновь осмотрел все здания и сад, так как вчера за наступившею темнотою не мог хорошо это сделать; дал Михею денег на глиняные трубы для проведения воды, на цемент и прочее и, погулявши по саду, в десятом часу отправился в Одавара. Здесь остановился – главное, чтобы убедить Луку и Марию Такахаси примириться с братиею, ходить в Церковь и не отлучать себя от Святых Тайн. С о. Василием пошел к ним, и, слава Богу, на этот раз удалось смягчить их сердца: обещались исповедаться, причаститься Святых Тайн и опять быть со всеми по-братски. Дай Бог им! За ними, конечно, последуют и другие немногие, остающиеся еще отщепенцами; и таким образом прекратится это смущение, происшедшее от неуменья о. Петра Кано управить церковию, а главное – от диавола. О. Василий Усуи, кажется, имеет разум управить. Помоги ему Бог! В храме у него нашел все в образцовой чистоте и порядке.

В пятом часу сыскался домой, на Суругадай. В шесть часов всенощная.

16/29 апреля 1900. Фомино Воскресенье.

Рано утром подали письмо о. Вениамина из Нагасаки, первое его оттуда, расстроившее меня до того, что даже в служении Литургии ошибался. Поселился он там в гостинице за 90 ен в месяц – там, мол, «прилично моему положению» – «видите из этого, могу ли нанять учителя» и прочее. Тотчас же ответил ему, что 25 ен прибавлю ему на квартиру, но чтобы он уж непременно ввел свои расходы в пределы 125 ен; нанял бы японский дом, если нельзя, по цене – европейскую квартиру. Написал также консулу Костылеву, чтобы поруководил о. Вениамина своею опытностию – помог нанять сходную квартиру, обзавестись подешевле мебелью и прочее. Упоминает о. Вениамин, что «вероятно, скоро вернется в Токио». С беспокойством я думал, молился Богу, чтобы Он вразумил меня, как поступить ко благу Церкви и наконец совершенно успокоился на следующем решении: если о. Вениамин самопроизвольно вернется в Токио – иметь это его выходом из Миссии, тотчас же дать увольнение и 100 ен на дорогу в Благовещенск – больше ни копейки – Божьи деньги грех бросать на ветер. Если из Нагасаки по какому-либо поводу сам напишет, что не хочет служить в Миссии, тотчас же послать увольнение и 100 ен на дорогу. Если так будет ругаться и грубиянить, не обращать никакого внимания, как будто это муха жужжит, но ни гроша не прибавить к 125, ни под каким видом! Миссионером он быть не может, это ясно как день; но священник нужен для русских христиан в Нагасаки – вот почему и терпят его. Дорогонько будет для Миссии удовольствие нагасакских христиан иметь по воскресеньям обедню и в случае болезни и смерти христианское напутствие и погребение. Но Господь никогда не стоит за деньгами, если дело Ему угодно; открыться же не замедлит, угодно ему пребывание о. Вениамина в Нагасаки или нет. Мне во всяком случае – никак не нарушать мира и любви относительно о. Вениамина, придется его отсюда отослать или нет.

В нарушение очереди приема в Женскую школу Павел Оокава привел сегодня из Каннари четырнадцатилетнюю девочку, христианку, и Христом Богом просит принять. Посоветовались мы, и – что делать! Решили нарушить очередь – жаль прогонять обратно – обстоятельства совсем особенные: девочку просят спасти от сумасшествия, и просит сама сумасшедшая бабка ее и полусумасшедший отец; бабка, совсем здоровая физически, вообразила, что у нее руки нечисты, и постоянно держит их, поджавши в рукавах, и ни малейшего употребления не дает им, как будто бы была совершенно безрукою: кормится из чужих рук, все прочее делают для нее чужие руки, но в то же время совершенно разумно рассуждает обо всем; сама просит, чтобы внучку удалили из дома именно потому, чтобы не привилась к ней вот эта ее душевная болезнь. Сколько бы ни повторяли ей: «Бабушка, да у тебя руки чисты», – не слушает, и единственно на этом только пункте помешана. Отец девочки, совсем еще здравомыслящий, моет руки весьма часто; сам говорит, что этого не следует делать, что руки у него чисты, что он нисколько не верит, чтобы они были запачканы, тем не менее признается, что чувствует непреодолимый позыв мыть их как можно чаще, и, если не делает этого, ему тягостно. К мальчику – сыну его, также стала прививаться эта болезнь, поэтому его отослали в гимназию в другой город. Ныне привезенная сюда девочка еще свободна от странной привычки, и вот ее хотят спасти, поместив в нашу школу. Родители ее состоятельные, так что она будет на своем содержании; в местной школе она училась хорошо.

Вечером была всенощная, пропетая причетниками. В Церкви были все учащиеся и немногие из города.

17/30 апреля 1900. Понедельник

Фоминой недели.

Так как мы в этот день справляем радоницу, то утром, с семи часов, была Литургия, отслуженная тремя иереями. На панихиду выходили пять иереев. Кутьи было больше ста блюд, установлены были четыре столика и четыре длинные школьные стола. Видно, что христианам по душе поминовение усопших. После службы священники с причетниками отправились служить литии на могилах трех кладбищ. День сегодня ясный и тихий, что очень кстати. Так как день расчетный, то я просидел дома, для удобства приходящих со счетами и прочих.

18 апреля/1 мая 1900. Вторник

Фоминой недели.

Начались классы, а у нас с Накаем исправление перевода – с 22 главы Деяний.

После полудня чтение писем.

О. Павел Кагета пишет, что в Оою один глухонемой очень желает креститься, – спрашивает, можно ли? Разумеется, при приемниках близких к нему и хорошо его понимающих.

О. Тит Комацу пишет, что союз (ренго) Мисима, Фомы Оно и Романа Фукуи для совместной проповеди не мог удержаться, потому что союзники как только сходились, непременно ссорились и соблазняли тем окружающих; просит о. Тит извинения за учинения этого неудачного опыта, а также – не посылать больше расставшимся союзникам дорожных.

О. Сергий Судзуки описывает, как они в Оосака встречали праздник: больше двухсот христиан было в Церкви, певчих – тридцать четыре человека. Накануне присоединено четыре человека из католичества. Оосакская Церковь, действительно, ныне очень оживлена.

О. Петр Кавано пишет, что в Усуки ныне всего два христианина, а в городе Такеда – два семейства, человек десять христиан, – здесь бы нужен катехизатор. В Увадзима есть очень усердный христианин Иоанн Ямагуци, помогающий Петру Фудзивара по проповеди; в Ивамаци мура, в 4-х милях от Увадзима, о. Петр троих крестил. Двое христиан в Такедамаци: Симеон Нарахаси и Георгий Суге весьма усердные к распространению веры, так что Нарахаси там зовут проповедником. И в Яцусиро есть два христианских семейства.

О. Павел Савабе очень хвалит усердье катехизатора Иоанна Оно в Сиракава и окрестностях, о Сугай’я же пишет, что никуда не годен, не проповедует, или же так говорит, что его никто не понимает; сделался скрягой, никуда не выходит. – А между тем, начиная с Сиракава семь городов настоятельно требуют проповеди!

19 апреля/2 мая 1900. Среда.

Фоминой недели

О. Павел Савабе был и самолично, вернувшись из Сиракава; явился утром, во время моего занятия переводом; я отказался прервать для него дело – как будто не знает, когда ко мне можно! Поди, подражай их бессистемности – никакого дела не упорядочишь. Явился он потом в два часа – вот это ладно; с удовольствием побеседовал с ним до той самой минуты, как он, по своему обычаю, внезапно схватившись с места, стал прощаться. Старик в отличном здоровье и отличнейшем расположении духа; в этом состоянии он всегда особенно приятен: оживлен и оживляет; мы с ним сегодня мысленно уже построили в Сиракава новую Церковь – базилику, с простой крышей, наподобие оказакской, и дом для священника; поставили туда в этом году во время Собора диаконом, а чрез год священником Иоанна Оно – тамошнего катехизатора. О. Савабе продает для этого свой дом в Сиракава и из вырученной суммы жертвует 50 ен, я жертвую 100 ен и так далее, и так далее.

Про скряжничество Василия Сугаи, катехизатора, о. Павел рассказывает ужасы: морит голодом себя и детей, чтобы не тратиться, и подобное.

Марку Одагири, катехизатору в Миядзу, я сегодня послал отставку от службы за его беспрерывное молчание, столь не сообразное с катехизаторской) службою: пусть ищет другое место; до Собора, впрочем, пусть состоит на содержании Миссии, коли хочет.

20 апреля/3 мая 1900. Четверг

Фоминой недели.

По перечтении всех поздравительных с праздником Пасхи писем, открытых листков (хагаки) и телеграмм оказалось ныне: писем 154, хагаки 55, телеграмм 32. В 38 письмах из 38 Церквей означено число христиан, молившихся на Пасху, всего 2437.

Из Хиросима катехизатор Игнатий Камеи извещает, что там уже другой случай, что христиане хоронят по-буддийски; печальное показание и упадка Церкви, и бессилия Камеи поднять ее. На Соборе нужно похлопотать, чтобы назначен был туда другой; кажется, хорошо бы туда Николая Такаги из Ионако – он побойчее.

21 апреля/4 мая 1900. Пятница

Фоминой недели.

Павел Ниицума, ex-монах, приходил с огромной рукописью:

– Это вот я сочинил проект исправления преступников и задумал основать всемирное общество для сего; правил 153 пункта. Продам лес и на вырученные деньги переведу проект на английский язык, напечатаю и разошлю по всем государствам, приглашая членов для составления общества. Будет председатель, Епископ будет подавать советы…

– А сколько за лес выручите? – вопросил я.

– Ен 700–800.

– Так когда будут у вас в руках эти деньги, вы бросьте их в море или в огонь – употребление будет такое же, как на проект, только для вас меньше будет хлопот. Люди в тысячу раз умнейшие, чем вы, истощили и истощают усилия для той же цели, о которой задумали вы, и никак не могут достигнуть ее, и так далее.

Говорил он, что оставит проект. Но удивительный тип расстриги – ни малейшей, по-видимому, мысли о том, что самому нужно исправление.

В отчаяние приводит трудность перевода Послания Апостола Петра – за целый вечер и десяти первых стихов не исправили; а третий раз исправляем; всякий раз добьемся того, что выйдет отлично, понятно; но вновь примемся, глядь – и сами не можем понять, о чем у нас говорит Апостол Петр. Хорош перевод, коли сами переводчики в толк не возьмут, что написали! Боже, что за мучение! Противоположная грамматическая конструкция – изволь тут перевести эту беспрерывную на целые страницы цепь текстов. А станешь рубить – смысл извращается; то – золотая цепь, а это – горсть разбросанных колец. Что делать? Боже, дай разумение и терпение!

22 апреля/5 мая 1900. Суббота

Фоминой недели.

От неодолимости трудностей перевода такое убийственное расположение духа, что не смотрел бы на свет Божий! Сколько ни бейся, ничего путного не выходит, как тут не прийти в отчаяние! Перевели мы первую главу Петрова Послания так, что, читая, всякий поймет, но что это за перевод! Набросок бессвязных мыслей! А попробуй свяжи их так, как в подлиннике, или хоть бы в славянском и русском переводах, хоть умри – не свяжешь! Во всех китайских текстах бессвязная путаница, которой никто не поймет, или же такая раздробленность, как у нас, да еще присочинения…

Был в Церкви Асакуса; приглашали по поводу освящения пристройки в 200 ен, с задолжанием больше 70 ен. Водоосвящение о. Семен Юкава по глупости совершил без меня, тогда как мне хотелось именно помолиться с христианами. Я сказал поучение, угостился чаем, причем и все собравшиеся христиане, битком набившие крошечное церковное помещение, угощались из ящиков бенто; дал 15 ен в покрытие долга, еще 5 ен больному Иоанну Макита, самому первому христианину в Асакуса, крещеному в 1875 году и ныне лежащему больным; и вернулся в таком же унынии, в каком ушел, и в каком пребываю весь день.

23 апреля/6 мая 1900.

Воскресенье жен-мироносиц.

О. Василий Усуи из Одавара извещает, что Лука и Мария Такахаси не только не исполнили своего обещания мне помириться с братиею, а напротив, еще больше ожесточились: они приписали мое посещение их чему-то особенному, «не просто-де, а что-то случилось, или что-то замышляется» и «ни за что не помиримся, если о. Петр Кано не будет возвращен в Одавара». Вот и разъясняй им христианскую любовь! Хоть разопнись перед ними, ничему не верят и ничего не принимают! Органа нет для того, как у евреев, которых укорял Пророк Исайя за бесчувственность. Что ж, Господь с ними!

24 апреля/7 мая 1900. Понедельник.

Стефан Камой, катехизатор в Кокура, прислал от христиан 25 ен на новый стихарь. Усердие к церковному благолепию такой маленькой христианской общины приятно. Стихарь немедленно пошлется и напишется позволение Стефану надевать стихарь при общественных молитвах, о чем он просит.

Послал в Куякусё 100 ен – пожертвование мое на Художественный музей, на постройку которого в память бракосочетания Наследника собирается ныне по подписке от японцев и иностранцев.

25 апреля/8 мая 1900. Вторник.

В сегодняшнем номере «Japan Daily Mail» говорится, что Правительство отправило Анезаки Масахару на три года в Германию для изучения религий; на обратном пути он посетит Индию. «Тецугаку-засси», из которого заимствуется это известие в «Japan Mail», питает большие надежды на эту Правительственную миссию. Правительство дало средства Анезаки на дорогу и прожитие за границей. Из этого акта Правительства видно, что оно оценило важность религии для государства и желает христианства. Но – в Германию! Изучать куски и осколки разбитого вдребезги христианства!

Анезаки – молодой ученый, недавно кончивший Университет и написавший уже несколько умных книг по исследованию буддизма. Быть может, Господь откроет ему разум, что не в Германии нужно искать христианскую истину.

26 апреля/9 мая 1900. Среда.

Мужские и Женская школы попросили сегодня рекреации. Дал по 5 ен Семинарии и Катехизаторской школе, и Женской школе. Ученики отправились на Асакаяма, где занимались играми и благополучно вернулись; Женская школа – в Уено, где тоже своими играми собрала вокруг себя большую публику; песенки их до того нравились, что случившийся там один католический миссионер просил продиктовать ему одну, именно ихнего собственного сочинения и положения на ноты (ту, что они на экзаменах поют), и записал. Смотрели ученицы также там зверинец, кто музей, кто выставку. Вернулись очень счастливые днем своим.

С шести часов была всенощная, пропетая причетниками, по поводу завтрашнего национального праздника; все учащиеся молились.

В две сажени письмо от о. Николая Сакураи: описывает свой обзор Церквей; оживлено у него по проповеди.

27 апреля/10 мая 1900. Четверг.

День бракосочетания Наследника Японского Престола.

С восьми часов Литургия, отслуженная тремя иереями. Потом благодарственный молебен, на который выходил и я. – Погода превосходная. Жители Токио и множество пришельцев на торжество вполне насладились своим национальным праздником. Дай Бог Наследнику и его супруге сделаться христианами и ввести христианство в страну, и христианство истинное! Благослови их, Господи, на это великое дело для спасения их собственных душ и душ миллионов!.. Ныне пока отдаленное влияние христианства на них высказывается в том, что брак их сегодня заключен в кумирне (по подражанию христианским бракам в храмах), чего прежде не бывало; также в том, что при выборе невесты для Наследника обращено было особенное внимание на то, чтобы она отличалась здоровьем, из чего заключают, что будущий Император будет иметь только одну жену, без наложниц (которых главный смысл в деторождении, при бесплодии Императрицы, как и с нынешним Императором, Наследник которого – сын наложницы – за бездетством Микадессы).

28 апреля/11 мая 1900. Пятница.

В казенных учебных заведениях сегодня тоже гуляли по случаю бракосочетания Наследника, у нас тоже. И мы с Накаем не переводили, а писал я целый день письма в Россию и прочее.

Было несколько посетителей – христиан, пришедших из провинции на праздник. Между прочим, Маедзима Ромир из Оота и Андрей Саймару из Ооцу: приходили просить, чтобы я заставил Романа Фукуи продолжать участие в проповедническом союзе с Петром Мисима и Фомой Оно; я отказался сделать это, так как не я выдумал этот союз – пусть советуются об этом со своим священником о. Титом.

Варнава Симидзу, катехизатор в Кобе, пишет по-русски длинное письмо, из которого видно, что он нарушил 7-ю заповедь, сильно терзается этим и оставляет службу поэтому. Давно советовал я ему жениться, не послушался – вот и результат.

29 апреля/12 мая 1900. Суббота.

Старый катехизатор Павел Цуда из Тоёхаси пишет – советует во время Собора молодых катехизаторов помещать для прожития в зданиях Семинарии, а не городской гостинице – очень-де скандально ведут себя в последней. Вот так проповедники! И не в первый раз уже я слышу это внушение, и это о катехизаторах. На сколько войдут в Семинарию, конечно, поместим их там на этот раз – и так нужно будет поступать при следующих Соборах.

30 апреля/13 мая 1900. Воскресенье.

После Литургии явился старшина Церкви в Оказаки, старик Яков Гото, с женой, благодарить за большую икону Святой Троицы в отличной раме, отосланной мною, согласно обещанию, для поставления за престолом в Церкви в Оказаки. Икона пришла туда благополучно и поставлена на принадлежащем ей месте. Говорил Гото о стараниях своей Церкви приготовить содержание для священника; купили землю, из которой может получиться пять мешков риса, и считают это уже очень большим приобретением; но что же это для годового содержания священника с семейством! И это одна из самых богатых и усердных Церквей. Господи, когда же Японская Церковь будет в состоянии обойтись без русских денег?

1/14 мая 1900. Понедельник.

Протестанты иногда грубы до невозможности. В «Сейнен-но фукуинг» напечатана статья, крайне оскорбительная для Наследника; говорится, что «он-де больной, слабый человек, и выдавать за него здоровую девушку все равно, что отдавать жертву на заклание – отдавать её трупу» и подобное. Номер газеты вышел 9 числа и в день бракосочетания Наследника разослан был везде; газета ничтожная, потому никто не читал ее, но один каннуси заглянул и ужаснулся, тотчас же дал знать по начальству; газету конфисковали и запретили ее издание; автора посадили в тюрьму; он из конгрегационалистов, воспитанник Доосися в Кёото. Статья вышла с позволения иностранного миссионера, главного в газете.

Узнавшие обо всем этом японцы немало волнуются и вопиют против христиан вообще – «вот-де они каковы!» Матфей Уеда, сообщивший мне все это, говорит, что «сооси» собираются даже разнести иностранные Миссии. Этого, конечно, не случится. Но весьма жаль, что христиане подают такой повод к нареканиям на себя. Тем более, что совершенно безосновательно: Наследник, быть может, и не отличается здоровьем, но выглядит молодцом, настоящим женихом – за что ему такое оскорбление – не жалость ли? И это от лояльного японца под влиянием протестантства! Дурачье!

2/15 мая 1900. Вторник.

Вчера и сегодня был в Иокохаме по делам в банке и другим, писал письма в Россию и Китай: в Пекин – П. С. Попову по поводу его заказа отпечатать здесь его словарь, в Ханькоу – благодарил Василия Романовича за пожертвование 500 ен на Миссию и за чай, и прочим. – Раздосадовал Сенума, начальник Семинарии, просьбой о рекреации; чуть не каждый день гулянье, хоть школу закрывай. И без того у нас в школах столько праздников и гулянья, сколько нигде нет: мы празднуем и христианские праздники, и гражданские, и масленица у нас, и Пасха; а тут еще три рекреации давай, чего тоже в других школах нет; есть там только два весенних дня отдыха и гулянья и два осенних. Сказал я, что вторая рекреация отныне отменяется; третьего же будет день Святителя Николая 9/22 мая.

Раздосадовал также о. Павел Косуги: просит ежемесячно по 5 ен на лечение жены. Послал единовременно 5 ен и написал, что может он лечить жену на свое жалованье – 25 ен в месяц, кроме жены у него нет никого, а сам лентяй, не дающий никакого плода своим служением.

3/16 мая 1900. Среда.

О. Сергий Судзуки из Оосака извещает, что катехизатор Варнава Симидзу, развратившийся, бежал из Кобе в Китай. Убеждал-де его много раз жениться, не слушал – и вот теперь, кроме того, что развратничал в непотребном доме, оставил какую-то женщину, беременную от него. Христиане в Кобе, между тем, ничего этого не знают; неудивительно, что о. Сергий не знал до последнего времени, я тем более.

Христиане Миядзу возопили против отставки Марка Одагири за молчаливость его; «он-де хотя молчит, зато дурного ничего не делает»; целых три письма о том; впрочем, одной руки; послал их о. Семену Мии для прочтения. А Одагири не оставить ли на службе? Правда, его можно заменить палкой и даже с большой выгодой – не нужно будет жалованья платить… – Просто уныние берет: кто побойчее – портится и бежит, кто ни на что не годен – силой не прогонишь.

Все эти дни и погода прекрасная, и здоровье хорошее, а уныние камнем давит душу; страстно хочется иметь добрых сотрудников, а их нет ни русских, ни японских, и не предвидятся; знать, так и уйдешь в могилу с вечным унынием от бесплодного ожидания.

4/17 мая 1900. Четверг.

Из тюрем чуть не каждый день письма: то книг просят, то благодарят за книги. Да ведь как пишут! И ученость, и благочестие – хоть на выставку посылай! И как откровенно исповедуют свои грехи; должно быть, потому, что письма проходят чрез руки начальства.

5/18 мая 1900. Пятница.

О. Симеон Мии прислал письмо Марка Одагири – принимает отставку и благодарит за содержание до Собора. О. Мии изъясняет еще, что по чувству благочестия Марк просит оставить за ним имя «проповедника» и по отставке его – «будет-де стараться проповедывать, где бы он ни был и чем не занимался»; по сему поводу о. Мии расхваливает благочестие Марка, пишет еще, что он мастер петь, мог бы обучать церковному пению; если бы держать его при человеке, который бы управлял им, то он мог бы проповедывать – «проповедь-де, коли нужно, скажет не хуже другого, а пожалуй еще и лучше». Словом, то «Марк никуда не годится, убери», то «Марк весьма годен, оставь», семь пятниц на неделе! Правду говоря, Марк человек добрый, но безгласен, как рыба.

6/19 мая 1900. Суббота.

На Литургии и служении благодарственного молебна в Посольстве, так как день рождения нашего Государя.

Был из Оцу (что около Кёото) чиновник, родом из Мориока, племянник бывшего катехизатора Якова Кооги; как видно, хороший христианин; скорбит, что отец его на днях помер в Мориока некрещеный; говорит, что и он, и дядя убеждали его сделаться христианином, не послушался из гордости – веру в Бога Создателя вмещал, в Спасителя – не вместил. Очень жаль, Церковь о нем молиться не может, так как он имени в Церкви не имеет.

7/20 мая 1900. Воскресенье.

Посетил больных: в Асакуса Иоанна Макита и в Ситая Нину Абе; и тот, и другая одни из первых по времени христиан в Токио; в дома их я входил для проповеди при начале проповедывания здесь, и они, по усердию, собирали слушателей. Оба совсем ослабели, и Макита, вероятно, на днях скончается. Над ним тоже совершилось обычное здесь чудо таинства елеосвящения; страдал очень от своей грудной болезни, но после Елеосвящения, совершенного о. Симеоном Юкава две недели тому назад, боли совершенно прекратились, и он теперь спокойно и радостно ожидает кончины; постоянно силится делать крестное знамение, только ослабевшая рука не служит.

8/21 мая 1900. Понедельник.

О. Симеон Мии пишет, что и другие христиане в Миядзу просят оставить Марка Одагири на службе. Итак, просит сам о. Симеон: оставить его еще на год с тем, чтобы он в это время исправился от своей молчаливости и явил успех проповеди.

Так и сделано. Я ответил о. Симеону, что на год отменено решение отставить Марка от службы; и пусть-де в этот год и он исправится, и хлопочущие за него христиане покажут свое усердие к Церкви и любовь к Марку помощию ему по проповеди и обнаружением успехов оных. Пусть-де о. Симеон известит о сем Церковь в Миядзу…

За всенощной были все учащиеся. Пели оба хора.

9/22 мая 1900. Вторник.

Праздник Святителя Николая Чудотворца.

С семи часов Литургия, отслуженная мною с пятью иереями, потом молебен. Было несколько христиан из города.

Обычные поздравления меня с Ангелом и обычные – чай, завтрак и обед для поздравлявших разных званий, – на Симбокквай учащимся обоих полов, – на чай прислуге всех заведений. У учеников вечером на Симбокквай приглашен был Димитрий Константинович Львовский, уезжающий 25 числа в Россию.

Посланник Роман Романович Розен и другие русские были с 2-х до 5-ти Р. М.

Прекраснейшая погода украшала праздник.

10/23 мая 1900. Среда.

Хорошее письмо от Моисея Минато с острова Сикотан; пишет, что путешествие сюда и в Кёото в сопровождении бонзы наших двух христиан в прошлом году не только не ослабило их благочестия, как опасался Минато, а напротив, укрепило; рассказами о том, что видели здесь и по другим Церквам, они одушевляют других и возбуждают желание также побыть в Токио, что некоторые, кажется, и исполнят. Пишет, что ежедневно утром все сикотанские христиане собираются в Церковь на молитву, что много доставляет пользы и удовольствия им чтение присланных отсюда религиозных брошюр, что и в нынешнее лето некоторые отправятся для промыслов на Парамушир, что сам он – Моисей – готов всю жизнь свою посвятить на служение Церкви там, и прочее.

11/24 мая 1900. Четверг.

О. Сергий Судзуки из Оосака просит назначить катехизатора в Акаси, Макария Наказава, исправляющим должность катехизатора в Кобе, на место бежавшего Варнавы Симидзу. Но для Наказава есть дело в Акаси; притом же он слабый катехизатор, если разделится надвое, в обеих Церквах будет нуль. Поэтому написано о. Сергию присоединить Кобе к Оосака и из Оосака посылать туда одного из катехизаторов. Дорожные даны будут от Миссии.

12/25 мая 1900. Пятница.

Утром уехал в Россию в отпуск диакон Димитрий Константинович Львовский с семейством, состоящим из жены и четверых детей, из которых старший – Петя – в возрасте определения в школу, для чего собственно и уехали они. Говорил, что вернется один, без жены, которая там нужна-де для детей, а здесь – утомилась от труда, имея несчастливый характер работать по всем частям одна, не допуская к участию прислуги, которая-де оттого и не уживается с нею. – Не думаю, чтобы Катерина Петровна отпустила сюда Димитрия Константиновича одного.

Послал я с Димитрием Константиновичем ящик чая о. Феодору Быстрову, подарив другой такой же ящик Димитрию Константиновичу в «о-рей» за провоз.

Скромная вдова катехизатора Варнавы Имамура, Любовь, приходила просить принять ее девятилетнюю дочь приходящею в Женскую школу. Я сказал ей, что они – вдовы служивших Церкви – могут не приходящими, прямо определять своих детей в школу по достижении сими школьного возраста. Пусть только она попросит одну из учительниц присматривать за ее дочерью, как за маленькою; если которая возьмется, то дочь ее может войти в школу на полное церковное содержание. Правило об очередном поступлении в школу просящихся к ним, вдовам, не относится.

Но сегодня же пришлось отказать двоим, просящимся в Женскую школу, из Санума – девочке одного христианина, и сестре катехизатора Моисея Сираива, дочери Никифора, давно служащего миссионером. Что ж иначе? Почти тридцать кандидаток на поступление уже числится. Обещать бы принятие, так чрез пять-шесть лет – а в это время Бог весть, что может случиться!

13/26 мая 1900. Суббота.

Удивляет этот язычник Кавано из Циба-кен, опускающий в церковную кружку значительные суммы: сегодня вынуто из кружки его пожертвование – 110 ен, сделанное им в двукратное посещение им Собора после Пасхи. В Единого Бога верует, а дальше не хочет слушать; от катехизаторов, которые не раз набивались ему, отказывается; впрочем, старается полагать на себя крестное знамение, когда бывает за богослужением в Соборе; в последнее время и под крест стал подходить.

Антоний Такай, катехизатор в Хонго, приводил взять благословение одного из наученных им и уже крестившегося чиновника полицейского ведомства, отправляющегося в качестве начальника полиции в Саппоро; изъявляет радость, что не нужно будет скрывать свое христианство, боясь начальства – «сам-де набольший будет», и обещает усердствовать к распространению христианства; снабдил его запасом христианских книжек.

О. Петр Сибаяма, из Нагоя, хвалит усердие своих катехизаторов: Симона Тоокайрина, находящегося на искусе, после своей провинности в Немуро, и Павла Терасима, доселе вечно больного, ныне, пишет, совсем здорового и приводящего к крещению больше, чем Симон. – Но крещены ли уже ими приведенные и сколько, об этом не пишет, должно быть, потому что нечего написать. Впрочем, ладно и то, что хвалит. Помоги Бог!

14/27 мая 1900. Воскресенье.

Отслуживши Литургию, поспешил в Посольство служить молебен, так как день коронации нашего Государя. Певчие и без Димитрия Константиновича Львовского пели весьма изрядно; я исправил все и за диакона; хотел было половину этой чести уступить о. Сергию, чтобы он сказал первую ектению, но он упорно отказался – «коли без диакона, все-де за него сам Епископ»; нечего делать, пришлось повиноваться настоятелю.

Когда вернулся домой, встретился с Харитой Анатольевной, женой о. Симеона Мии, приехавшей на поминки своего отца, смерти которого тридцать лет; рассказала о Церкви в Кёото: «Растет Церковь – есть слушатели учения, скоро совсем тесно будет молиться в домашней Церкви там, нужно думать о постройке храма"…

При ней же пришел о. Алексей Савабе; этот с дрянным известием: еще один катехизатор оставляет службу по семейным делам – Николай Гундзи, воспитанник Семинарии да еще с особенным старанием выхоженный ею, так как много болел. Резонов, разумеется, наговорил кучу – дом-де без него гибнет, нужно управлять им и прочее, и прочее. «Чрез три года опять являюсь на службу Церкви». Грошевики, обманщики! Для грошовой земной выгоды бросают завиднейшую долю и высочайшую честь быть соработниками Господу в устроении им Царства Божия на земле для спасения их же и их ближних по крови.

Выслушавши о. Савабе, я ни слова не сказал ему, зная, что слова в таких случаях бесполезны – человека не удержишь, если он разорвал узду совести.

– Что еще имеете сказать? – спросил я.

– Гундзи завтра сам явится к вам рассказать обстоятельства, заставляющие его оставить службу Церкви.

– Зачем же рассказывать в другой раз; я от вас все слышал; скажите ему, чтобы он не мешал моим занятиям завтра. Пусть отправляется с миром домой и занимается, чем ему нужно.

– Еще Тит Оосава, учитель пения и причетник, совсем отбился от рук; всего-то и службы – в субботу отпеть всенощную, в воскресенье – обедню, и этого не делает; вот уж сколько раз не приходил в Церковь и у о. Павла-старика (Савабе) просился уволить его совсем от субботней службы.

– Этому скажите, что вы будете штрафовать его вычетом из жалованья за неявку на службу, или же пусть совсем уходит на свои какие-то посторонние дела, которыми так занят в противность своим обязанностям.

15/28 мая 1900. Понедельник.

Был в Иокохаме по банковым делам. Еще раз убедился, что при размене чека приходящего содержания Миссии, нужно справляться в разных банках и размениваться в выгоднейшем; в Chartered Bank показали размен пришедшей суммы: 2866 фунт. ст. 16 ш. 6 п. ­­ 28155 ен 1 с., в Hong-Kong and Shanghai Bank’ë 28227 ен 18 сен, то есть на 72 ены 17 сен больше – разница значительная; я разменял, конечно, в последнем; а сначала думал было оставить вексель в Chartered, и хорошо, что справился и инде.

16/29 мая 1900. Вторник.

Яков Нива, бывший когда-то катехизатором, развратившийся потом, перебывавший в разных протестантских сектах и наконец в тюрьме, пишет ныне с острова Формозы покаянное письмо и просится опять в Православную Церковь – «не находит-де душевного покоя вне сей Церкви»; просит подвергнуть его какой угодно епитимии, лишь бы допущен был в православие; описывает свою жизнь на Формозе: владеет госпиталем, имеет много служащих, живет в достатке, пять человек детей, из которых один, пятнадцатилетний, уже служит и получает до 40 ен в месяц (не лжет ли, по обычаю своему?) Письмо умное, так как человек он несомненно умный, но верить прямо нельзя – человек крайне сомнительный. Итак, отвечено: «Разумно, что покаялся; если искренно, то не сомневайся в прощающем милосердии Божием». Слово же допущения его в Церковь не употреблено; может быть допущен к таинствам не иначе, как после, по крайней мере, семилетнего испытания; а кто за ним наблюдает там?

Пишет он еще, что там человек пятнадцать-семнадцать православных христиан, просит поэтому прислать туда священника. Но такового для острова Тайвань не имеется. Просит крестиков, икону, книг христианских – все это послано.

17/30 мая 1900. Среда.

О. Симеон Мии из Кёото пишет: «Считаю более полезным созвать на Собор в этом году только духовенство, а не всех. Оживить дух катехизаторов и христиан и предпринять добрые меры на расширение и укрепление местных Церквей ныне весьма существенно. О том и другом подробно обсуждать на собрании многоопытных отцов пастырей, вне официального заседания, было бы очень полезно для Церкви, по- моему». – Но отменить ныне общий Собор, которого все ждут, было бы не «оживить», а оглушить «дух катехизаторов». И какие «добрые меры» предпримут «многоопытные отцы?» Вот о. Савабе-старик предлагает меру, чтобы половину катехизаторов, за негодностью, исключить из службы, а другой половине вдвое возвысить содержание, «тогда-де» и так далее. Но каких же исключить? Есть, правда, человек пять-шесть, вроде Анатолия Озаки, совсем безуспешные, а прочие – и самые плохие, по-видимому, оказывают значительные успехи, коли оказывается это для них возможным, и самые хорошие, по-видимому, пребывают бесполезны по годам… Размышление о сем (особенно после совета с секретарем Нумабе) навеяло такую печаль на меня, что я едва передвигал ноги, идя на всенощную пред завтрашним Вознесеньем. Лучшие люди, для воспитания которых Церковь употребила много средств и усердия, уходят со службы или развращаясь, или по семейным якобы делам; другие лучшие люди (как кандидаты) в подозрении, что скоро уйдут; остается все бездарность, вялость, негодность, подонки – и тех- то хотят делить надвое, чтобы подонка подонков удалить, но какие именно подонки внизу, какие наверху – одни у других определить нет возможности; все бы вымести, но тогда Церковь с чем останется? Служащих у ней не будет – она умрет самоубийственною смертью. – Итак, что же? О, Господи…

Если когда болеют душою, то я именно болен, идя в Церковь. И на литию выходил до того мрачный, что не видел ничего кругом. Но с литии вернулся в алтарь совсем в другом настроении. Откуда взялись крылья? Кто вынул одно сердце и вложил другое? Если это не помощь Божия, то что же это? И что будет тогда помощь Божия?.. Мне ли унывать, когда я лишь на послуге у Господа! Как Ему угодно! Лишь бы безукоризненно делать мне свое дело, прочее все – Его воля! Шло же до сих пор, как же смею я сомневаться, что не пойдет вперед!

18/31 мая 1900. Четверг. Праздник Вознесения Господня.

На Литургии совсем мало из города христиан. Грустно! Не таков в России этот праздник. Там бы хотелось быть.

Весь день мелочные дела: посещения, на которых ни слова нового, месячные расплаты – такая все надоевшая рутина, вертишься, точно белка в колесе.

19 мая/1 июня 1900. Пятница.

Помер в Асакуса Иоанн Макита, по рассказу – несомненно спасенным человеком; в последние дни, по совершении над ним святых таинств, был постоянно в радостном настроении духа. Истинно, блаженни умирающие о Господе!

20 мая/2 июня 1900. Суббота.

На раннюю Литургию собрались семинаристы и по окончании ее просили отслужить панихиду по умершем товарище, давно, впрочем, вышедшем из Семинарии по болезни, Якове Накакоодзи; на днях они похоронили его, попросившись для того, – умер он у матери в городе; недавно также собрали для него между собою пожертвование до 5 ен, будучи сами все крайние бедняки. Все это без всякого внушения им, по собственному почину. Это очень приятно.

Павел Сайто, катехизатор в Бато, пишет, что совсем кончен постройкою их церковный дом, просит на освящение и прочее. Отвечено, что освятит у них их местный священник, я не приеду – «некогда-де»; в сущности, зачем их вводить в лишний расход? Притом, и время теперь рабочее, неудобное время для церковного праздника. Но посланы, по просьбе Сайто, пятьдесят брошюр «О воскресении» для раздачи христианам. Давно уже написаны, оправлены в отличные рамы и посланы для церковного дома три Божии иконы: Спасителя, Божией Матери и Пресвятой Троицы.

21 мая/3 июня 1900. Воскресенье.

По окончании Литургии все ученицы остались в Соборе – эти для служения и панихиды по своей товарке, Варваре Котера, умершей в Мориока, куда недавно отправилась, чтобы оправиться, но где простудилась и вчера померла. Это тоже по собственному почину.

[Пропуск в оригинале]

24 мая/6 июня 1900. Среда.

Из тюрьмы, в Хоккайдо, пишет один, благодарит за книги, посланные ему по его просьбе, и просит научить Христовой вере его престарых родителей здесь, в Токио, в Фукагава. Пишет язычник, но точно умный и благочестивый катехизатор; видно, что человек получил хорошее образование до тюрьмы, а в тюрьме теперь видно, что действительно проникается тем, что читает в книгах, которые просит и получает.

Попросил я о. Феодора Мидзуно найти его родителей и озаботиться исполнением просьбы сына касательно их. Он нашел их; старик служит сторожем рыбного садка одной рыбной компании в Фукугава; показывали они письмо сына, в котором он и к ним пишет то же, что ко мне, – желает, чтобы они сделались христианами. О. Феодор поручил катехизатору в Цукугава, Иоашгу Катаока, наставить их; присмотрит и сам за сим.

25 мая/7 июня 1900. Четверг.

Во время утреннего занятия переводом Елисавета Котама, начальница Женской школы, пришла сказать, что умерла маленькая (двенадцатилетняя) Мария Окамура, сиротка, дочь катехизатора. Господь прибрал ее! Уродилась больною и все время не могла оправиться, несмотря на добрый уход за нею дома и в школе. Дал 10 ен на похороны. Умерла в казенном госпитале.

Что это? Уж не признаки ли какой болезни? Целый день сегодня скверное расположение духа; едва выдержал часы обычной работы и работал с оханьем и ропотом, тогда как всегда работа сопровождается взрывами смеха и шутки в секунды отдыха – обычный способ моей работы, не могу иначе делать ни в школе, ни за переводом, ни на катехизации, как в самом отличном расположении духа; к счастию, оно всегда и бывает, за исключением вот таких редких дней, как сегодня.

26 мая/8 июня 1900. Пятница.

С плотником Василием советовался о покрасочном ремонте Собора снаружи – северная сторона особенно некрасива от черных пятен – лишайных порослей от сырости; с других сторон тоже немало пятен, и ничем нельзя убить этот сыростный лишай; покрасить – через два-три года опять станет так же безобразно. А тысячи полторы ен по крайней мере нужно на покраску; раза четыре нужно покрыть, да леса чего стоят. Впрочем, в нынешнем году едва ли придется произвести эту работу; ныне нужно будет строить вал у Женской школы, где отрезают значительную часть земли под дорогу.

27 мая/9 июня 1900. Суббота.

Первая глава Послания к Колосаям – такая трудная для перевода, что я пришел в отчаяние; четвертый раз переводим, и все выходит так, что, конечно, читающий наполовину не поймет, что читает. А как сделать иначе? Вставить свои объяснения, как делает протестантский переводчик? Но это будет толкование на Послание, а не перевод его. Раздробить на многие стихи непрерывающуюся речь, чтобы наделать отдельных периодов для понятности? Раздроблена без церемоний – и все-таки непонятно. Хоть убей, сил нет сделать что-нибудь лучшее! Просто мучение!

28 мая/10 июня 1900. Воскресенье.

Духов День.

До Литургии было крещение нескольких возрастных и детей. Между ними – одного шестидесятивосьмилетнего старика, глухого, из селения Уено; учение, впрочем, знает, ибо еще двадцать три года тому назад слышал мою проповедь в Уено, потом постоянно был в общении с своим другом Петром Юкава, отчимом о. Симеона Юкава, добрым христианином, но по ученой гордости не веровал – ученый конфуцианист; горе сломило гордость – сын умирает от чахотки, тоже ученый, университант и неверующий; уверовал старик и крестился, чтобы молиться о выздоровлении сына. Дай Бог ему умолить! Спаситель милосердовал и к таковым.

Литургия, по обычаю, начата в девять часов; полдневная пушка была, когда мы еще служили вечерню, с ее длинными молитвами, для которых вперед нужно беречь голос, чтобы прочитать вразумительно для всех; сегодня я безрассудно утомил его до службы, готовясь к чтению молитв, что можно делать и шепотом.

29 мая/11 июня 1900. Понедельник.

День Святой Троицы.

С восьми часов Литургия, отслуженная собором трех иереев с о. Павлом Сато во главе. Кроме школ, в Церкви – почти никого, человек девять, самых благочестивых, были. Потом целый день дождь, по уставу, ибо «ньюбай» начался.

В сегодня полученной почте «Церковный Вестник», № 16, весь заполнен покойным профессором Болотовым, скончавшимся 5 апреля, в Великую среду. В начале номера его портрет. Без слез нельзя читать. Какую ученую силу потеряла Академия и вся Россия! И какая жалость, что его постоянно развлекали посторонними пустяками вроде диспутов и рецензий, не давая вполне предаться его специальности – церковной истории, по которой заметно крупного так он ничего не оставил.

30 мая/12 июня 1900. Вторник.

О. Борис Ямамура описывает путешествие по Церквам; лучше всего ныне проповедь идет на самом севере его прихода, в Аомори и прилежащих местах.

Катехизатор в Бато, Павел Сайто, извещает, что 20 июня положили освятить построенный в Бато церковный дом; просит прислать отсюда двух певцов к тому времени. Ладно!

Павел Накаи рассказал, что приходила к нему бабка Кати (Маленда), говорит: «мать Кати очень больна, просит свидания с дочерью»; плачет бабка; не крокодиловы ли слезы? Торговала все время дочерью, не замышляет ли и на внучку? Призвали мы с Накаем Елисавету Котама и Евфимию Ито, посоветовавшись, решили: завтра отправиться Евфимии посмотреть, правду ли говорит бабка; если правда, то свозить Катю для свидания с матерью; свозить в сопровождении повара Марка, одного из самых здоровых и расторопных слуг (на случай засады там), и там Катю ни под каким видом не оставлять. Главное же, стараться обратить больную в христианскую веру, чтобы она умерла раскаявшеюся с надеждою на Спасителя и чтобы дочь потом могла молиться за нее в Церкви.

31 мая/13 июня 1900. Среда.

Катехизатор Василий Ямада приходил: хочет начать небольшое ежемесячное издание, полезное для наших воскресных школ и женских собраний. Пусть издаст один номер до Собора, и, когда соберутся наши, спросит, полезно ли будет? Если одобрят, то пусть продолжает; можно в помощь ему дать еще одного или двух охотников писать, назначив их катехизаторами в Токио. Дам и небольшую денежную помощь.

Посланник барон Роман Романович Розен с женой Елисаветой Алексеевной и дочерью Лизой приезжал прощаться; в субботу утром отправляется из Токио, чтобы в Иокохаме сесть на наше военное судно для следования во Владивосток. Искренно жаль мирного и доброго представителя нашего! Как бы без него не разладить нам с японцами. Говорил он, между прочим, что две тысячи нашего войска высадились в Китай, по случаю тамошних беспорядков и бессилия китайского правительства обуздать повстанцев, убивающих туземных христиан и иностранцев и жгущих христианские храмы – между прочим, сожгли и один православный, должно быть, в деревне Дунгдиньан.

Была жена адмирала Старк, из Порт-Артура, с дочерью и сыном. Приехала по совету врачей лечиться от ревматизма в Юмото, дальше Никко, но боится туда отправиться – японцев боится, потому-де – «они ныне так свирепо смотрят на русских», и, кажется, вернется обратно в Нагасаки, не лечась. Так-то напуганы толками о предстоящей будто бы войне России с Япониею! В Нагасаки, адмиральша жила в одной гостинице с о. Вениамином, который рассказывал ей, что «уже девять месяцев, как приехал в Японию, что в Токио неудобно ему – скучно там, поэтому он поселился в Нагасаки» (sic!!). Недаром я и прежде замечал в о. Вениамине наклонность лгать – дар, неудобный для миссионера.

1/14 июня 1900. Четверг.

О. Андрей Метоки не без радости извещает, что крещено семь в Нагаока – в первый раз такой большой успех с тех пор, как он там поселился.

О. Сергий Судзуки просит квартирных для Церкви в Кобе за шестой месяц – Варнава Симидзу унес их с собой, не заплатив хозяину – обычная плутня уходящих со службы.

Евфимия Ито сегодня во второй раз вернулась от матери Кати Маленды (Накаи); действительно, больна чахоткой и, по словам врача, осталось ей жить всего несколько дней. Поэтому Евфимия вчера и сегодня говорила ей о вере и убеждала уверовать в Истинного Бога и Спасителя и креститься для спасения души. К счастью, больная уже несколько знакома с христианской верой; нашлись даже у нее образок и крестик, данные ей Малендой; а в последнее время посещал ее близ живущий один протестантский проповедник и говорил о христианстве. Она изъявляет полную готовность принять крещение. Поэтому завтра еще раз Евфимия сходит наставить ее в вере, а послезавтра о. Роман Циба пойдет испытать ее и преподать Святое Крещение. И дай Бог ей умереть с надеждою спасения! Дочь ее и Церковь будут молиться о ней.

О. Вениамин пишет, что «станет на почву Закона» в деле о своем жалованье, то есть будет требовать, чтобы велено было мне выдавать ему «2.000 рублей ­­ 3.000 ен – столько-де положено». Я ответил ему, что очень рад его решению и что, стало быть, устраняется моя услужливость давать ему из моего жалованья 25 ен – буду отселе высылать ему законное жалованье – 100 ен, которое за глаза достаточно на все нужды монаха миссионера, если он благоразумно, как подобает монаху, будет распоряжаться им…

Иван Акимович Сенума просил заплатить какой-то женщине 3 ены за чулки (таби), которые забирал гувернер Мирон Сео для учеников, – уехал-де не заплатив. В то же время Сенума рассказал, что Сео остался должным здесь ен 150. Отказался я заплатить 3 ены, иначе все 150 придется платить, а так и за всех мошенников, уходящих со службы Миссии, придется платить. Пусть уж плутуют и терпят убытки взаимно, Божьи деньги не бросать стать в эту дьявольскую пасть, довольно для них и прямого употребления, при котором, однако, большая половина тоже точно уронена на дырявом мосту при переходе через пропасть.

2/15 июня 1900. Пятница.

О. Павел Морита прислал исповедную ведомость за минувший год, которая истинно порадовала: почти все в его приходе были у исповеди и святого причастия, тогда как у других священников наполовину или более не говевших. На Соборе нужно будет поставить в пример священникам эту ведомость.

О. Иов Мидзуяма извещает, что опасно болен от простуды катехизатор в Накасима и прочих Иоанн Ито – один из лучших наших катехизаторов, всегда трудящийся и успешный. Очень прискорбно! Спаси его Бог! Послано 5 ен на лекарства.

О другом, тоже очень хорошем катехизаторе, Николае Оно, пишут, что поправляется от своей долгой и опасной болезни. Слава Богу!

Посланница Елизавета Алексеевна Розен прислала два воза книг в миссийскую библиотеку; почти все – периодические издания, русские и иностранные. Спасибо! Все годное переплетется и внесется в каталог, на память о доброй жертвовательнице.

3/16 июня 1900. Суббота.

В десять часов отправился к посланнику Роману Романовичу Розену, чтобы попрощаться и проводить до станции; отслужил им напутственный молебен, причем пел и читал все сам, ни единого человека не было в Церкви помочь; служил в епитрахили и малом омофоре. На станции, для проводов, был весь дипломатический корпус и все главные японские власти, также множество дам, европейских и японских – видно, что любили барона и баронессу.

О. Роман Циба крестил больную мать Кати Маленду; учительница Евфимия Ито была ее восприемницей, Тимофей Исии, добрый христианин в Сиба, восприемником. Нарекли Еленой. Учение, по испытании ее о. Романом, оказалась знающею настолько, что к крещению допустить было можно, а главное, показывала самое искреннее желание сделаться христианкой, со слезами каялась в грехах и по крещении, миропомазании и приобщении Святых Тайн была так счастлива, что Евфимия, рассказывая мне об этом, сама заплакала от умиления. Слава Богу!

Из Китая все более и более тревожные известия: Пекин в опасности от повстанцев, посольства оградились баррикадами, железная дорога от Тяньзина в Пекин разрушена; Тяньзин жгут, туземных христиан умерщвляют; число повстанцев быстро возрастает; уж не явился ли «ко тен» на смену Манчжурской династии?

4/17 июня 1900. Воскресенье.

Зашедшим после обедни катехизаторам Исайе Мидзусима и Иоанну Ямагуци (принесшему свое сочинение «О Церкви» для печати) толковал завести писательское общество, наподобие Айайся, и издавать ежемесячно по книге, не в виде журнала, существование которого всегда эфемерное, – «книжечку прочитают и бросят», а самостоятельными брошюрами; название издания может быть общее, например, «Глас Божий», или «Истинная вера», или прочее, но каждая книжка должна быть законченным произведением, без множества объявлений и тому подобных признаков текущей прессы, хотя со статьями разного содержания для того, чтобы отвечать потребностям времени. Если Мидзусима предпримет образование такого общества, то для катехизаторской службы в Токио можно назначить во время Собора еще двух-трех способных писать. Печатать будет Миссия. Из продажи брошюр и книг сего общества половина выручки будет поступать в пользу писателей. Поручил Исайи Мидзусима озаботиться разработкой сего плана предприятия для осуществления, если найдено будет резонным…

Был некто Оогаки, редактор буддийского журнала, издающегося в Токио, «Сакура симбун». Издается журнал неким Араи, бывшим во Франции, принявшим католическую веру, ныне начальником одного банка. Из сего банка восемьдесят тысяч ен выдано в долг буддистам Хигаси-Хонгвандзи для взяток членам Парламента, чтобы не пропустить «билль о свободе религий». Билль был не пропущен; взятки сделали свое дело, но восемьдесят тысяч взять с бонз нельзя – они сами еще в других долгах; эти восемьдесят тысяч Араи (должно быть, по ничтожности своего банка) должен был занять в другом еще банке. Теперь Араи в затруднении: банку, у которого занято, нужно платить, а с Хигаси-Хонгвандзи получки нет. И возникает новое религиозное предприятие, касающееся всей Японии. С этим предприятием Араи и вот этот Оогаки нашли нужным прежде всего обратиться ко мне; какое предприятие, об этом сейчас же будет мне сказано, если только я захочу выслушать его, но оно секретное. Я ответил:

– И пусть останется таковым; я не желаю слушать. В нашей проповеди нет ничего секретного. Нам велено с «крыш проповедывать», то есть открыто всем возвещать Христово учение, и это делать во всем мире. Ныне пришла очередь японскому народу слушать Спасительное Христово учение, потому что человеческие измышления перестали удовлетворять его. И мы знаем, что буддизм мертв ныне и никакими способами воскресить его нельзя, потому что нельзя человеку прозревшему запретить видеть, – и так далее.

Оогаки много еще болтал – что в буддизм ныне веруют только старики и старухи (а сам ведет журнальную полемику за буддизм), что бонзы, противившиеся биллю о свободе религий, противились вовсе не из-за веры в буддизм, а потому что им нужны деньги, которые можно добыть от «глупого» народа только показанием вида ратоборства за буддизм и прочее.

5/18 июня 1900. Понедельник.

Отправил иподиакона Моисея Кавамура и регента Алексея Обара в Бато помочь о. Титу освятить построенный христианами церковный дом. Недавно посланы туда три большие иконостасные иконы в отличных рамах как пожертвование Миссии; с Моисеем послал покровы на престол и жертвенник, напрестольное Евангелие, аналойную икону и прочее. Следовало бы самому отправиться, как просили, да некогда – спешу кончить до Собора исправление Нового Завета, немало и других ежедневных дел. Притом же – освящение не Церкви, а церковного дома. Впрочем, о. Тит, по освящении, отслужит там и Литургию, Кавамура повез просфоры.

6/19 июня 1900. Вторник.

Приехал новый посланник Александр Петрович Извольский – утром, в пять часов, «Рюрик» с ним стал на якорь в Иокохаме. В третьем часу с бароном Розеном он посетил Миссию. Привез поклоны из Петербурга от Победоносцева и Саблера, с Амура от Преосвященных Благовещенского Иннокентия и Владивостокского Евсевия. По-видимому, человек религиозный. Слава Богу за это!

Был протестантский катехизатор из Кагосима, говорит:

– Читал в газетах Ваш отзыв о протестантах, что им не обещается успех в Японии по их раздробленности на секты…

– Разве неправда? У Спасителя одни уста и одна истина, у протестантов почти столько же истин, сколько уст. Где же истина Христова? Вы скажете: «В Новом Завете». Но разных толкований на него у вас столько, сколько сект, – где же истинный смысл Слова Божия? И все протестанты не закрывают ли глаза на многое, очень важное в Новом Завете, как будто бы этого и не было там; например: Иоанн 20, 22–29, у нас на этом зиждется Таинство покаяния – у вас что? Иаков 5, 14–15, основание таинства елеопомазания – для вас имеет ли какой-либо смысл это место? – и так далее.

В заключение мирной беседы дал ему нашу Догматику и Сравнительное Богословие.

Один язычник с острова Киусиу пишет; просит толкование на Книгу Бытия и изложение нашего вероучения. Посланы Катихизис и Толкование Властова.

В «Japan Mail», в вчерашнем и сегодняшнем номерах, в обзоре религиозной литературы за прошедший месяц начато с нашего «Сейкёо Симпо» – кратко изложено содержание статьи, в которой доказывается, что религия – единственное прочное основание нравственности. – К одной протестантской статье, в которой говорится, что миссионеры лучше всего сделали бы, если бы, по примеру унитарианских Кнапа, Клей-Маколея и других, оставили бы Японию, предоставив дело водворения здесь христианства самим японцам; автор обзора делает замечание, что «так именно поступает Греческая Церковь, у которой здесь только один иностранный миссионер, все же прочие деятели – сами японцы». (Увы, не система здесь, как думает автор, а бедность миссионерами! Впрочем, и тут, быть может, и воля Божия.)

В сегодняшнем номере сделано большое извлечение из моего interview с редактором газеты «Дзидзи», что был у меня в Пасху. – Католики в своем журнальчике по поводу грубости, сделанной протестантом Наследнику по поводу его бракосочетания, разражаются статьею, что только католичество учит повиновению государям и всем властям, свободолюбивое же протестантство совсем напротив, на что автор обзора замечает, что протестанты могут многое возразить католикам по этому поводу. Всяким случаем пользуются католики охаять других, и всегда почти неудачно.

7/20 июня 1900. Среда.

О. Сергий Глебов известил, что к четырем часам семейство нового посланника прибудет из Иокохамы в Посольство. Поэтому я отправился туда, чтобы отслужить благодарственный молебен для посланника с семейством, так как он изъявил желание «первым делом по прибытии на место поблагодарить Бога за благополучное путешествие», а также сделать визит посланнику.

Когда мы с о. Сергием уже облачились и певчие стояли на клиросе, а посланник с семейством готовы были войти в Церковь, приехал японский министр иностранных дел и задержал Извольского. Почти час мы прождали в облачениях. Когда, наконец, вышли на молебен, прежде всего семейство посланника – он, его жена, протестантка, дети – Григорий, семи лет, и Елена, четырех лет, – подошли под благословение, – прежде всего дети, видимо, наученные, что очень зарекомендовало православное благочестие протестантки-матери (урожденной графини Толь). После молебна посланница, за час прибывшая, не отпустила без чашки чая в столовой, куда зазвала, что рекомендует ее русское хлебосольство. Посланник уже занят был какою-то депешею, опечалив нас известием (о чем мы еще утром читали в газетах, но чему не хотели верить), что семьдесят наших моряков ранены при взятии (в прошлое воскресенье) бастиона крепости в Таку, у Тяньцзина; есть в этом числе и убитые, и из них офицер. Все эти раненые (и убитые) отправлены в Нагасаки. Посланник спросил у меня, есть ли там священник для них? Я ответил, что есть о. Вениамин. – «Позаботится ли о них?» – В том не может быть и сомнения – он и священник, и русский.

8/21 июня 1900. Четверг.

Посланник Извольский прислал ко мне о. Сергия Глебова просить распорядиться, чтобы священник наш в Нагасаки позаботился о наших раненых в Нагасаки.

– Он еще вчера говорил мне о том же, и я сказал, что о. Вениамин, конечно, позаботится.

– Просит Вас написать ему, о. Вениамину, об этом.

– Сейчас.

И я телеграфировал о. Вениамину: «Доставить нашим раненым больным все возможное духовное утешение, передать им мое благословение» и прочее.

Погорячились наши молодцы! Сколько раненых! У других, тоже бравших крепость, почти никого, даже у японцев, взявших, как и паши, бастион, всего пять убитых и раненых, из них один убитый лейтенант. Впрочем, вполне верных известий, оправдывающих то или иное действие, еще не получено. Одно верно: если эта стрельба с бастионов крепости Таку по иностранным судам – действие самого китайского правительства, то трудные времена наступают: сначала, конечно, Китаю достанется, а потом наоборот.

9/22 июня 1900. Пятница.

Вчера поздно вечером о. Сергий известил, что посланник посылает его и Вильма, драгомана, в Нагасаки позаботиться о наших раненых. Поэтому сегодня утром я послал к о. Сергию сто крестиков, более ста небольших икон и больше ста евангелий, молитвенников и других духовных книг и брошюр в благословение раненым и другим больным в Нагасакском госпитале.

Но в часу десятом о. Сергий явился сказать, что раненые наши отправлены не в Нагасаки, а кажется, в Порт-Артур, поэтому его и Вильма поездка оказывается излишнею. – Замечательно, что до посланника каким-то путем дошло сведение, что «о. Вениамин, по молодости, не надежен» (даже для такого дела, как доставить духовное утешение больным!). О. Сергий говорил, что от моряков слышно, что «о. Вениамин ходит там, поднявши голову и желая, чтобы все подходили к нему под благословение». Мания величия, с которою далеко не уедешь в Японии. Замечательна еще патриотичность нашего нового посланника, так заботиться о раненых наших может только человек чисто русский.

«Рюрик» вчера ушел в Владивосток, не имея времени ждать, пока барон Розен возьмет аудиенцию у Микадо пред своим отъездом. Из Китая самые дикие слухи – будто десять посланников в Пекине убито, Китайский Император тоже убит, Императрица-регентша лишила себя жизни. Но, конечно, всему этому верить нельзя; с Пекином сообщение прервано – телеграф испорчен, железная дорога тоже – вот и сочиняют кто что хочет. Кажется, верно, что китайское Правительство свалит все на инсургентов; Лихунчану поручено возобновить мирные соглашения.

10/23 июня 1900. Суббота.

Едва мог заниматься переводом до обеда: в такую теплую пору простудился – и странно: местное страдание. Дай Бог поскорее выздороветь и извлечь пользу из обстоятельства.

Был Матвей Матвеевич Геденштрем, вновь назначенный консул Хакодатский; не первой молодости, уже два года служил в Благовещенске на Амуре. Заинтересован урегулированием рыбных ловель японских в наших водах на Сахалине. Говорит разумно, увидим, исполнит ли. Финляндец родом, православный по вере. Приехал вместе с Извольским, пригласившим его на службу здесь.

11/24 июня 1900. Воскресенье.

За Литургией был новый посланник Александр Петрович Извольский. По окончании службы сказал комплимент, что он «поражен тем, что видел и слышал; был точно во сне». – Но чуть ли это не готовый на подобные случаи…

По окончании Литургии я вместе с ним отправился в посольство, чтобы отслужить с о. Сергием панихиду по нашем министре иностранных дел Михаиле Муравьеве, скоропостижно скончавшемся третьего дня. Тут я действительно поражен был о. Сергием Глебовым, встретившим меня в алтаре словами: «Зачем Вы приехали? Вы должны быть здесь только в Царские дни. Вы делаете меня пешкой». – «Я приехал помолиться вместе с русскими о нашем министре». – «И панихида-то лишняя; при другом посланнике ее не служили, я знаю», и так далее. Я поспешил молча облачиться и выйти служить. В России архиереи делают священникам нагоняи, здесь наоборот; да еще в каком смысле нагоняй-то!

12/25 июня 1900. Понедельник.

Был на экзамене в Семинарии на седьмом, выпускном, курсе, где семь человек, и в Катехизаторской школе, где на втором, выпускном, курсе семь человек, на первом всего три. Отвечали хорошо: по Догматике семинаристы, по толкованию Евангелия другие.

О. Сергий Судзуки из Оосака пишет длинное письмо, просит прибавить 5 ен к его месячному содержанию в 25 ен; «нужда одолела: пять человек детей, разные расходы, неизбежные священнику, на приемы христиан, на благотворения, на мелочи по храму». Правда. Но местная Церковь должна бы заботиться о своем священнике. Прибавим, однако, нечто сделаем, с внушением, что вперед уже ни-ни, ни одного сена!

Фома Такеока из Цуяма описывает, как благочестивные Иоанн и Ирина Фукасе праздновали десятилетие своей бумажной лавки в Цуяма: служили благодарственный молебен, для чего приглашен был из Окаяма о. Игнатий Мукояма, потом угощались у них, причем говорили речи церковного содержания; в заключение Фукасе поднесли в подарок Церкви новешенький стихарь, который недавно купили в Миссии на чистые денежки. Письмо, видимо, назначено для «Сейкёо-Симпо», куда по прочтении и отослано.

Стефан Мапукава из Фукуока пишет, что недавно Акила Нагано, его сотрудник, был на Генкай Сима, маленьком острове недалеко от Фукуяма, по приглашению оттуда, и принят был с большою радостию; местные врач Макино и учитель Хата усердно слушали учение и расположены к крещению вместе с их семействами. Священнику нужно побыть там.

13/26 июня 1900. Вторник.

Из Тоёхаси извещают, что почтенный престарелый катехизатор Павел Цуда болен. А они собирались просить о поставлении его священником для них. Впрочем, надеются, что до Собора он поправится. А быть может, это и дело Промысла Божия, не указывающего ему быть священником. В самом деле, как ему быть? Целибатом, или монахом? Вдовый и престарелый – можно бы и первое, но поставь его, будет пример для других; вводить же целибатство здесь не приходится, коли его и в Русской Церкви нет. – Если придется ставить, предложу прежде постричься.

Умерла Елена, мать Кати Маленды; и умерла хорошо – постоянно молилась и крестилась пред смертью. О. Роман прочитал ей отходную, после чего она тотчас же и скончалась. Слава Господу, спасшему душу погибшую! Говорила она Евфимии Ито, что являлся ей кто-то во сне и твердил: «Пошли на Суругадай, извести на Суругадай»; вследствие этого- то ее мать и пришла к Павлу Накаи с плачем рассказать, что «вот при смерти ее дочь». Бог весть, было ли это внушение свыше, или простое сонное мечтание, но – вот она просвещена святым крещением, была глубоко утешена этим и умерла доброй христианкой. Подозревали мы, не таилось ли еще какой-либо опасности для Кати, дочери покойницы. Но под влиянием благодати покойница обнаружила такую трогательную заботливость о своей дочери, что сама просила не говорить ей, Кати, о ней, ее болезни, чтобы не помешать ее нынешним предэкзаменским занятиям, просила не приводить Катю к ней, чтобы не видела она бедность и убожества матери, даже возвратила Евфимии фотографию Кати, которую Евфимия принесла показать ей и поставить у нее, если пожелает. Да успокоит Господь ее душу! Постараемся просветить богопознанием и святым крещением ее мать, ныне тоже просящую христианского научения, и ее брата, чернорабочего по занятию, но, по отзывам, доброго малого.

Утром был на экзамене в Семинарии, в классе у самых младших; всего четырнадцать мальчуганов, но глупых между ними нет; отвечали по Священной истории Ветхого Завета. Все на полный балл.

С Павлом Накаем сегодня мы кончили третье исправление перевода Нового Завета. Теперь расставить знаки препинания (кутоо), еще раз прочитать, быть может, еще раз – с участием других; переписать набело, и в печать! Но это будет с девятого месяца.

14/27 июня 1900. Среда.

На экзамене по Гражданской Всеобщей и Русской Истории на четвертом курсе Семинарии; учеников тринадцать, но все хорошо учатся и подают добрые надежды. Русская история в первый раз преподается; доселе воздерживались от преподавания ее из-за опасения ультрапатриотических японских подозрений. Преподаватель Арсений Ивасава.

Распопов Николай Александрович, состоявший сначала здесь при Посольстве, потом в Корее, потом в Нагасаки при Консульстве, рассорившийся с консулом Костылевым и удаленный ныне со службы за свой ссорливый характер, просит, чтобы я походатайствовал у Извольского о принятии его опять на службу. Походатайствую, конечно, но едва ли будет успех. Грозит Распонов, что наложит руки на себя – очень прискорбно, но чем помочь в этом отношении человеку, если веры у него нет! А человек со способностями, мог бы отлично служить… Губит дрянное, безнравственное воспитание!

15/28 июня 1900. Четверг.

Был в Иокохаме по делам в банках и проститься еще раз с бароном Розеном, живущим ныне там в Grand Hotel и имеющим отправиться домой чрез Америку на пароходе 6-го числа нового стиля июля. Застал барона одного, баронесса отправилась в японские магазины по закупкам. Рассказал он, что моряки виновны в удалении его из Японии, особенно адмирал Дубасов, по возвращении в Петербург имевший часовую аудиенцию у Государя и доказывавший, что «эту гадину (Японию) надо раздавить, и сделать это ничего не стоит; но мешает-де японофильство посланника в Японии барона Розена» и так далее. Очевидно, моряки крайне возненавидели Японию после происшествия с Государем в Опу; Государь тоже не может симпатизировать народу, так грубо обошедшемуся с ним. – Но Япония совсем не гадина, и особенно не такая, которую легко можно раздавить. Это всегда смело высказывал барон и такого направления держался. Теперь, кажется, и в Петербурге спохватились, что он был прав. Извольский тотчас же вошел в виды барона и ясно понял положение дел, и, кажется, будет держаться такой же – мирной, незаносчивой – политики, какой держался барон. – А Китай, о дружбе с которым поет наша пресса, – вон он бьет наших, дерущихся бок о бок с японцами, нашими мнимыми врагами, против нашего мнимого благоприятеля (у которого может ли быть доброе чувство к нам, отнявшим у него без всяких законных причин Манчжурию?).

16/29 июня 1900. Пятница.

Утром на экзамене в третьем классе Семинарии; всего десять учеников; плохенький состав; до окончания курса достигнет ли кто?

Письма из Церквей незначительного содержания. Илья Накагава просит поставления священника для местности, где проповедует – в провинции Акита, что невозможно, довольно там его одного; Илья Танака просит назначить Василия Ямада в Касивазаки – это можно; Петр Ямада просит принять одного мальчика в Семинарию, но не обозначает ни лет его, ни желания родителей отдать его на службу Церкви и подобное.

Тревожит всех положение дел в Китае: что сталось с посланниками европейских держав в Пекине? Дней пятнадцать уже никаких известий; живы ли они, или перебиты? В Пекине ли, или инде (так как из Пекина, по слухам, китайское Правительство их выслало)? Тяньцзин, кажется, освобожден от инсургентов, и европейцы там остались целы, вопреки прежним телеграммам, что все перебиты. Китайцы, кажется, наконец, рассердились и начинают двигаться, вопреки глупому мнению, столь распространенному, что это народ совсем замерзший, с которым можно производить какие угодно операции. Вон они теперь, обратно, производят операции над европейцами: у англицкого адмирала Сеймура, сунувшегося с наборным из войск разных наций отрядом освобождать посланников в Пекине, перебито и ранено около четырехсот человек, и еле-еле уплелся он с половины дороги обратно в Тяньцзин, и то благодаря подоспевшей из Тяньцзина подмоги. Жаль, что бьют больше всего русских, за то, должно быть, что суются больше всех вперед.

17/30 июня 1900. Суббота.

На экзамене в четвертом классе Семинарии по Логике. Отвечали порядочно. Когда преподаватель, Тимофей Секи, пришел потом за получением жалованья, советовал ему перевести Логику Светилина для напечатания на японском. Но, увы! Он в душе уже изменил своему долгу; спустя три часа начальник Семинарии Иван Акимович Сенума приходит и говорит, что Секи уходит со службы Церкви в Нагасаки переводчиком куда-то по найму – дают больше, чем жалованье его здесь – 28 ен. Так- то, бессовестные японцы! С малых лет воспитан на церковный счет, по обещанию его и родителей, что всю жизнь будет служить Церкви; у этого Секи еще и жена мало не с пеленок воспитанница Церкви, тоже на весь церковный счет – и вот благодарность за все! Поманили несколькими енами, и бросается, как пес, на кусок хлеба, хотя во рту у него кус, которым вполне сыт с семьей!

18 июня/1 июля 1900. Воскресенье.

После обедни пришел Игнатий, сын Якова Димитриевича Тихая, первоначальника здесь церковного пения. С неделю как приехал из России, для получения 4.000 рублей своего наследства, которое, впрочем, оказывается уже отосланным к нему в Россию, согласно его письменному прошению оттуда. Рассказывает о себе очень хорошо: имеет уже два диплома – на трудмана для каботажного и дальнего плавания, получает рублей полтораста в месяц, уже женат, на дочери интендантского генерала, и очень хвалит хозяйственные способности своей жены, которая старше его на три года (ему всего двадцать два года). Дней через десять опять отправляется в Россию и берет с собою младшего брата Александра, чтобы дать ему там какое-нибудь русское образование; старший же, Митя, близнец с Лизой, остается здесь, ибо болен чахоткой. Действительно, смотрит этот Митя (бывший здесь вместе с братом) совсем больным и будто бы от излишнего прилежания по школьным занятиям. Хорошо, что мать взялась, наконец, за разум (на который до сих пор никак нельзя было навести ее – братья-дармоеды мешали), отсылает хоть младшего в Россию, где он, по крайности, хоть говорить научится по-русски.

19 июня/2 июля 1900. Понедельник.

На экзамене в Женской школе. Всех учениц ныне семьдесят пять. Отвечали младшие по Закону Божию превосходно.

О. Иоанн Оно пишет, что «может несколько послужить Церкви, чувствует, мол, ныне себя здоровым». Это значит: и лениться, наконец, лень берет – надоело. – Пусть еще поленится; авось, после что-нибудь найдется для него; поручить же Церковь ему едва ли можно – не возьмет, или же потом погрузит себя и ее в нирвану.

20 июня/3 июля 1900. Вторник.

На экзамене в Женской школе. Ждали было посланника Извольского; говорил он мне, что приедет на экзамен, но я не обратил на это внимания, зная, по опыту, цену подобным любезным словам; но о. Сергий встревожил Семинарию известием, что посланник будет; думал я, и взаправду будет; отложил Закон Божий в Женской школе до его приезда – куда! Не приехал, даром прождали в Женской школе и Семинарии.

Германского посланника в Пекине китайские солдаты убили – так гласят многократные известия; что с прочими посланниками в Пекине – до сих пор достоверно не известно. Грозовые облака сгущаются.

21 июня/4 июля 1900. Среда.

С восьми часов посланник Александр Петрович Извольский приехал на экзамены. Миссия не избалована подобною любезностию со стороны наших представителей здесь. Потому это было очень лестно. Мы с ним экзаменовали учениц по Закону Божию до половины десятого часа, после чего я показал ему всю нашу Женскую школу. Затем отправились в Семинарию и экзаменовали второй класс, где шестнадцать учеников, но Священной Истории Нового Завета. Просидел посланник до половины одиннадцатого и сказал, что по делам нужно домой, почему я провел его по Семинарии и потом проводил до экипажа. По-видимому, посланник – очень добрый человек и будет расположен к Миссии. Впрочем, расположением всех посланников до сих пор, слава Богу, Миссия обижена не была. Все были любезны и добры к Духовной Миссии, хотя не заходили в своем благоволении до посещения экзаменов ее школ.

Часа в два посетил Миссию проезжий здесь князь Алексей Долгоруков, едущий во Владивосток и Николаевск по золотопромышленному делу. Показал ему Токио с колокольни, потом школы. Служит он в Министерстве иностранных дел. С семейством князя Мещерского хорош, в Дугине бывал.

Катехизаторы начинают собираться на Собор.

22 июня/5 июля 1900. Четверг.

В десять часов начался выпускной акт в Женской школе. Я пошел в рясе и панагии. Пропели молитву, прочитала инспектрисса Такахаси списки; я роздал свидетельства окончившим курс девяти воспитанницам, потом первым по всем другим классам – похвальные книжки, потом – по куче книг богословских кончившим, в напутствие; за сим сказал им поученьице, что, мол, «пусть душою никогда не расстаются с воспитавшею их школою, как душевно не расставались с родителями, будучи в школе; а это будет, если они станут жить всем лучшим, что усвоили в школе: привыкли здесь молиться – пусть всегда молятся, часто очищали и питали душу святыми таинствами – всегда пусть и наблюдают это; жили здесь в мире и любви между собой – пусть всегда со всеми живут мирно и в христианской любви, трудились, исполняли свой долг здесь – пусть это будет их обычаем на всю жизнь. «Храните душевную и телесную чистоту, в коей соблюдались здесь. Точно лилии полевые вы цвели здесь, точно беззаботные птицы росли, но уже вы выросли, воспитали в себе силы душевные, теперь в дело употребляйте их. В мир вы выходите, там борьба добра со злом – будьте воительницами Христовыми, побеждайте добром злое, не дайте победы злу над собою. – Вождь ваш Христос – вечно с вами, и Ангелы Божии готовы всегда охранять всех… В душах ваших горит ныне свет веры, свет благодати Божией – не дайте дуновению мира погасить его, освещайте им путь себе и другим, согревайте этим теплым светом себя и других – да поможет вам в этом Господь!"…

После сего одна из выпускных прочитала Благодарственный адрес школ. Затем остающиеся старшие воспитанницы пропели выходящим прощальную песнь. Стихи их собственного сочинения, на ноты положил Кису, пропели очень стройно. Потом одна из них прочитала поздравительный адрес выпускным. За сим воспитанницы второго класса пели свои стихи – тоже очень мило.

Наконец выпускные запели свою прощальную песнь – шесть строф очень милых стишков их собственного сочинения. До слез трогательно это милое распеванье пташек друг дружкам – улетающим и остающимся; и сами они большею частью не удерживаются от всхлипываний и усиленных сморканий.

По пропетии заключительной молитвы начальница школы Елисавета пригласила на чай, который был приготовлен в большой классной во втором этаже; выпускные угощали, разнося чай и печенье.

На Симбокквай я дал ученицам 6 ен.

Часа в два был изучающий русский язык японский штабс-капитан Цубои Кейици, намеревающийся отправиться в Петербург. Дал ему карточки к о. Феодору Быстрову, который может познакомить его с офицерами в Инженерном Замке, и к Феодору Янсену, который на первое время может помочь ему своим знанием японского и русского языка.

23 июня/6 июля 1900. Пятница.

С девяти часов был выпускной акт в Семинарии и Катехизаторском училище.

Молитва, чтение слов, раздача наградных книг первым, не исключая и выпускного первого в Семинарии, вручение свидетельств об окончании курса выпускным семинаристам. Напутственная речь от меня выходящим ныне на службу Церкви. Главные мысли: «Ныне здесь, как древле в Иудее и Самарии: жатва многа, делателей мало… Молитесь Господину жатвы да вышлет делателей… Кто говорил это? По человечеству – нам подобный, сокрушавшийся малым числом делателей, по Божеству – могший мгновенно выслать тысячи делателей. Но Он не сделал этого, а только заповедал молиться. Стало быть – такой закон, что делателей и должно быть мало, но они постоянною молитвою должны возгревать в себе ревность и силы работать за многих. Итак, хотя и мало вас, бодро выходите!.. Призываетесь вы к сему как японцы, как христиане, как воспитанные для дела проповеди. Как японцы воодушевитесь ревностью снять позор с вашей страны, которую ныне все иностранцы считают не способною к принятию христианства, грубою, материалистичною; как христиане – чтобы не грешить и не лицемерить, произнося „Отче наш, да святится имя Твое“, тогда как о бок с нами наши братья, не знающие Отца Небесного; как воспитанники для православной проповеди – чтобы приводить ваших братьев в ограду истинного Пастыря, мимо оград многих не истинных», и так далее.

Воспитанник четвертого класса (старшего из остающихся) прочитал поздравление выпускным. Пропели ученики стих – в том же смысле. Пение ныне, не как в прошлом году, было очень хорошее; жаль только, что очень уж краткое. Выпускной (Зилот Моки) прочитал благодарственный за воспитание адрес, после чего пропели молитву; я дал 6 ен ученикам на Симбокквай, поблагодарил учителей за труд, и Иван Акимович Сенума, начальник Семинарии, пригласил гостей на чай, который был приготовлен в столовой. На печенье к сему дано было мною по 10 сен на гостя; ученикам же по 3 сен – на кваси для прибавления к их обеду.

Из Семинарии ныне выпущено на проповедь семь, из Катехизаторской школы – шесть; одного из Катехизаторской школы учителя просили рекомендовать, как и семинаристов, прямо в «фукуденкёося», ибо по способностям и успехам очень отличается от прочих учеников Катехизаторской школы. Я согласился на это. Однако же старика Кобаяси учителя оставили без всякого балла, так как он никому ничего не отвечал, а читал только по книге – почему никто не знает, усвоил ли он учение и может ли преподавать язычникам. Я сказал ему, что если он желает быть назначенным на проповедь, то должен подвергнуться экзамену священников, имеющих прибыть на Собор. Он согласился.

Пересмотр статистических листов Церквей (кейкёохёо) и составление по ним отчета к Собору.

24 июня7 июля 1900. Суббота.

Выслушивал рассказы о своих Церквах некоторых из пришедших катехизаторов, также о. Петра Кавано, которому, наедине, дал порядочный нагоняй зато, что его исповедная ведомость почти пуста – исповедавшихся и причастившихся до крайности мало, а в некоторых Церквах – ни одного; показал ему, для сопоставления, ведомость о. Павла Морита, где почти нет не исповедавшихся; стало быть, этот заботится о духовном преуспеянии вверенных ему христиан, а он, о. Петр, нет. Снес о. Петр укор смиренно, но едва ли будет польза; уж таков характер. Зато в другом, практичном, куда как хорош! Привез в подарок бутылку церковного вина собственного приготовления: вкус и цвет очень хорошие; беспримесность – несомненная, только сахара немного прибавил в виноградный сок, и это, собственно, для того, чтобы вино не давало плесени. Пять лет трудился над производством церковного вина. – Опыты были неудачные; наконец, вот приспособился производить ныне принесенное; бутылке год – вкус и цвет отлично сохранены; ничтожную примесь сахара, которого и в натуральном винограде очень много, можно извинить. Итак, я одобрил вино для церковного употребления и отдал бутылку иподиакону Кавамура для употребления на Литургии в Соборе.

Из Китая известия самые отчаянные. Из трех оставшихся несожженными Посольств английское тоже сожжено. В двух ныне ютятся все пекинские иностранцы; выдержат ли эти два, Бог весть; и кто в них, тоже неизвестно; русские, в том числе о. Иннокентий, целы ли, неизвестно. Адмирал Алексеев, несомненно, торопится отправиться в Тяньцзин на спасение пекинцев, но войск у него еще мало; может случиться то же, [что] с аглицким адмиралом Сеймуром; китайцы прогонят обратно с дороги; скоро ль составится нечто внушительное для китайцев, и не опоздает ли все это для спасения европейцев в Пекине, Бог весть!

25 июня/8 июля 1900. Воскресенье.

Ночью, в двенадцатом часу, прибыл о. архимандрит Хрисанф, начальник Корейской Духовной Миссии. Привез из Нагасаки письмо от о. Иоанна Кронштадтского, при котором он посылает в Миссию несколько церковных вещей, ящик с которыми еще не получен из Нагасаки. Письмо и ящик посланы были из Кронштадта с одним из судовых капитанов. Очень порадовало это благословение Японской Церкви от досточтимого о. Иоанна.

До Литургии крещено несколько взрослых и младенцев. Я повел о. Хрисанфа посмотреть, как совершается здесь это.

После Литургии были, между прочим, Тихаи: Игнатий, Димитрий и Александр – дети Якова Дмитриевича. Мать отпускает обоих младших сынов со старшим в Россию, куда на днях они и направляются.

С двух часов мы с о. Хрисанфом выслушали собирающихся священников и катехизаторов. Оказывается о. Хрисанф человеком серьезным, что тем более приятно, чем менее ожиданно (так приучили меня миссионеры к легкомыслию – о себе!). Все время о. Хрисанф высидел со мной, хотя я переводил ему самое общее.

А после девяти часов, когда прекратились визиты, какими еще серьезными вопросами закидал о деле Миссии! Как ему начинать в Корее? Не нужно ли набирать школу с младенцев? Как производить катехизации? И прочее, и прочее. Я с редким удовольствием проговорил с ним до одиннадцати. Видно, и взаправду приехал в Корею миссионер. Помогай Бог ему!

26 июня/9 июля 1900. Понедельник.

Выслушивал священников и проповедников об их Церквах. Много интересного во всех отношениях. О. Хрисанф с половины десятого ушел в Посольство и к о. Сергию Глебову и больше не слушал.

27 июня/10 июля 1900. Вторник.

То же: с семи часов до двенадцати и с двух до девяти – выслушивание священников и проповедников. Не утомляет это дело, потому что приятно видеться с каждым после долгой разлуки. Не многие скажут новое, но почти все говорят пространно и красноречиво, как навыкшие к ораторству.

28 июня/11 июля 1900. Среда.

День – настояще работный: с шести утра до десяти вечера, когда кончилась исповедь священников, – беспрерывное дело. Рассердил представитель якобы всей Хакодатской Церкви, Яков Удзие: представил прошение о перемене хакодатского священника Петра Ямагаки на «более сильного» (юурёкуся), не имея ничего против о. Петра. Отрыжка прежних дрязг, по поводу которых два года тому назад я ездил в Хакодате и по тщательном исследовании нашел, что вовсе не вся Церковь, а несколько дрянных христиан воздвигли гонение на о. Петра, который, правда, вял и не совсем разумен в управлении Церковью, но вообще – добрый иерей, заслуживающий любовь своих прихожан и пользующийся оною почти от всех. – Прогнал я ныне Удзие с его прошением.

Всенощную совершал соборне с участием о. архимандрита и семи иереев.

29 июня/12 июля 1900. Четверг.

Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.

Соборное богослужение: о. архимандрит Хрисанф и семь иереев со мной. Пели очень хорошо; Церковь была изрядно наполнена. После Литургии у меня были, между прочим, родители катехизатора Кирилла Сасабе, еще язычники, которых я убеждал не стесняться в последовании примеру их сына, обретшего путь спасения!

Много разных визитов, которые, наконец, я устранил, чтобы приготовить к Собору итоги отчетов и прочее.

Целый день был неприятно дождливый.

30 июня/13 июля 1900. Пятница.

Первый день соборных заседаний. Все было согласно обычаю. В восемь часов утра звонок. В половине девятого сказали, что все заняли свои места, и я отправился в Церковь. Лития, стройно пропетая собранием, речь, чтение «кейкёохёо» (отчетных статистических листов), объявление числа служащих Церкви. В прошлом году было несравненно больше крещений, чем в предыдущем, что, конечно, вследствие объявления христианства «признанною религиею» Японией (Коонин-кёо), состоявшегося в седьмом месяце прошлого года. После двух часов чтение прошений о диаконах и священниках и рассуждения – сначала всем собранием, потом одними священниками до половины шестого часа, после чего Церковь приготовили для служения всенощной.

О. Хрисанф целый день внимательно слушал и смотрел, что очень приятно: быть может, в нем Бог послал миссионера Корее.

1/14 июля 1900. Суббота.

Второй день заседаний. Объявлено, что вчера решили священнослужащие о диаконах и священниках: в дьяконы ныне возводится один, Иоанн Оно; в священники никого, и прежние священники остаются на своих местах. На Соборе никто ни слова не сказал против, и потому это решение утверждено.

Потом целый день читали прошения о катехизаторах и произносились речи по сему предмету. В десять часов был перерыв, чтобы сняться группою всем участвующим в Соборе.

В четыре часа, когда истощились прения по поводу прошений о катехизаторах, распределение катехизаторов поручено священнослужителям, которые завтра после обеда, с двух часов, станут производить оное.

Исайя Кагета, благочестивый христианин из Яманоме, подал прошение о перемене священника и катехизатора для их Церкви. Катехизатора, юного Петра Кураока – ладно, не в диво, что эти две серьезные Церкви – Ициносеки и Яманоме, составившие ныне одну, – желают более опытного катехизатора. Но убеленного сединами о. Бориса Ямамура, двадцать пять лет служившего Церкви, компрометировать публичным прошением о смене его, якобы не годного! Я не дал этого прошения для прочтения на Соборе, а когда разошлись с Собора, призвал Исайю Кагета для объяснения.

– Почему вы желаете удаления о. Бориса?

– Потому что он не может управить разлада, возникшего в нашей Церкви по поводу предполагаемой церковной постройки.

– Вы думаете, что о. Иов Мидзуяма, которым вы хотите заменить о. Бориса Ямамура, управит?

– Надеемся, потому что он наш, местный родом.

– Так вы и без всякой перемены можете пригласить его хоть бы в гости к себе и попросить рассудить вас. Прошением же, компрометирующим о. Бориса без всякой основательной причины – потому что в сущности он не виноват, что вы ссоритесь между собою – знаете, что вы делаете? Нарушаете Закон Божий. И указал ему: 1Тим. 5, 17. Вследствие другого Закона Божия я не могу принять ваше прошение, под которым только одна Ваша подпись. И указал: 1Тим. 5, 19. Если бы в прошении были прописаны по пунктам вины о. Бориса, действительно важные, да оно было бы за подписью двух-трех лиц, то я должен был бы отправиться на место, удостовериться, что обвинения основательны, и если последнее, то сменить о. Бориса. Ныне же имею только одно: просить Вас взять назад Ваше прошение и не говорить о нем никому, чтобы не дошло до о. Бориса и не обидело его; также, чтобы не обнаружился, к невыгоде Вашей, этот неблагородный Ваш поступок относительно достойного Вашего иерея, столько лет трудящегося для вас.

К счастью, старик Исайя Катета – человек умный – все это понял, взял обратно прошение и сам просил не сказать о нем о. Борису.

Но что это? Доброе или дурное со стороны японских христиан? Идеализм или глупость и неблагодарность? Во всяком случае утешительного мало, и нужно держать ухо востро, чтобы не дать в обиду достойных служителей Церкви.

После всенощной – исповедь священников, прибывших на Собор и завтра участвующих в служении.

2/15 июля 1900. Воскресенье.

Литургия в сослужении о. архимандрита Хрисанфа и шести иереев; седьмой, о. Катакура, вчера готовившийся, внезапно захворал. О. Хрисанф обновил сегодня архимандричью мою мантию, в 1870 году справленную и до сего дня ни у меня и ни у кого не бывшую на плечах.

С двух часов распределение катехизаторов, приведшее в затруднение всех по недостатку катехизаторов; труд только что начали; продолжим завтра с половины восьмого утра; сегодня рано, в четвертом часу разошлись, чтобы помолиться на бракосочетании Иоанна Судзуки, посошника и певчего, с девицей из Тоёхаси; таинство совершал о. Павел Сато с пением причетников.

3/16 июля 1900. Понедельник.

Целый день – труд распределения катехизаторов – самое мучительное дело! Катехизаторов недостает – слезные просьбы приходится оставлять без исполнения, как например, ныне просьбу о катехизаторе в Оби, на Киусиу, от благочестивого Феодора Курода, уже третий год просящего катехизатора туда с обещанием ему квартиры, слушателей учения и подобное, и просьбу о том же о. Якова Такая – что может быть мучительней сего!

Как всегда при распределении, некоторые священники оказываются решительно не способными вникнуть в положение других Церквей, кроме собственной, – таковы оба Савабе, Симеон Юкава; другие смотрят шире, как Петр Сасагава; иные индифферентно, как Павел Сато и подобные. Катехизаторов иных всюду желают, как Якова Тоохей, других – никто, как Иоанна Катаока и прочих.

4/17 июля 1900. Вторник.

Весь день продолжался Собор, и в четыре часа кончился, как обычно, молитвой и прощальною речью.

Вечером явился опоздавший к Собору по не зависящим от него обстоятельствам о. Игнатий Като, священник восточной части острова Эзо, и рассказал про свою Церковь – на острове Сикотане, в Немуро, Кусиро, Сибецу, Кумбецу. Рассказ, весьма интересный, длился с семи часов до половины десятого. Курильских наших христиан на Сикотане хотел стащить бонза – куда!.. Напротив, они его провели: порядочных денег ему стоило путешествие вместе с ним в прошлом году Аверкия и его товарища до Токио, а отсюда в Кёото – каковым путешествием, раскрывшим якобы пред глазами простаков курильцев все великолепие буддизма, мнил бонза привлечь их в свою веру – и что же? Посмеялись только над ним и буддизмом Аверкий и товарищ, а с восторгом рассказали своим о тоокейском православном Соборе и богослужении в нем, при котором «не чувствовали своих тел», как выражались они…

5/18 июля 1900. Среда.

С утра до половины вечера прощание с отходящими по своим местам катехизаторами и удовлетворение их разных просьб. Отпущены почти пятьдесят человек.

Из Хакодатской Церкви негодяй Удзие явился с прошением переменить им о. Петра Ямагаке на другого. Прогнал его тогда – несколько дней тому назад – вновь явился с прошением за подписью многих, «нарочно-де слетал в Хакодате, чтобы показать, что я не один прошу». Я даже и не взглянул на печати, а засунул ему прошение за пазуху и выпроводил из комнаты, из которой он не уходил, тогда как ждали другие, имеющие ко мне дело; не без о. Павла Савабе в этом дрянном деле: мирволит и поощряет; недаром Удзие твердит: «Благочинный Савабе обещал лучшего священника».

6/19 июля 1900. Четверг.

То же, что и вчера: напутственные разговоры с отходящими священниками и катехизаторами и снабжение их всем нужным.

Был военный агент Михаил Алексеевич Соковнин; сообщил, между прочим, что была телеграмма из Благовещенска в Русско-Китайский банк, что китайцы бомбардировали Благовещенск. Ужели правда? – А из Пекина до сих пор никаких известий, живы ли там посланники и все иностранцы, или их перебили. В Таку и Тяньцзине теперь собралось союзных войск больше тридцати трех тысяч, из которых двадцать две тысячи японских, но двинуться на освобождение посольств в Пекине не могут – китайские повстанцы и войска не пускают.

Был Зиновий Михайлович Поляновский, прежний хакодатский консул, проститься пред отъездом в Россию; едет чрез Владивосток, чтобы в Хабаровске, где служит его отец, взять мать и сестру и отвести в Россию, подальше от китайской тревоги. Поляновский – один из редких ныне истинно верующих и благочестивых светских людей. Его младший брат – студент Казанской Духовной Академии. О. Хрисанф, знавший его там, говорит, что, наверное, он поступит в монашество.

7/20 июля 1900. Пятница.

Прощание с отходящими.

В третьем часу был у посланника попросить за Распопова, который просил о том письмом. Посланник обещался ходатайствовать о принятии его вновь на службу в Министерство Иностранных Дел, но не здесь, ибо здесь нет свободных мест (в сущности: ибо слишком неуживчивый нрав у Распопова). Известил о том Распопова.

О. архимандрит Хрисанф взял из запасной библиотеки, согласно моему приглашению, все те книги, какие нашел нужными, – впрочем, немного; взял также нужное ему число икон, какие у нас есть.

8/21 июля 1900. Суббота.

Утром получена телеграмма из Ициносеки: «Если не Симеон Мацубара будет назначен катехизатором туда, то совсем никто не нужен». Такая дерзость! Хоть бы давали на содержание катехизатора, тогда бы, пожалуй, имели некоторое право просить себе поименно того или другого…

Призвал я еще не ушедшего из Токио представителя Церкви в Ициносеки и Яманоме, Исайю Кагета, показал телеграмму и говорю:

– В вашу Церковь назначен один из лучших катехизаторов, Тит Накасима, человек семейный; мы с особенным тщанием выбирали катехизатора для вас. И его не берут! В таком случае ваша Церковь останется целый год без катехизатора; только священник посетит ее раза три-четыре в году. Хорошо ли это для Церкви? Не ослабеет ли она? А для Тита Накасима место найдется, если он не пойдет к вам; Симеона же Мацубара вам получить нельзя, потому что распределение катехизаторов утверждено Собором, и Симеон ушел на свое место.

Исайя Кагета объяснил, что это дело только некоторых в Ициносеки, враждующих ныне с Церковью в Яманоме по поводу покупки земли для Церкви и проектируемой постройки храма, или церковного дома, и успокоил касательно приема Тита Накасима: «Если Ициносеки не желает его, то Яманоме примет». Исайя уже познакомился с Титом и находит его вполне желательным для своей Церкви.

Получен ящик с церковными вещами от о. Иоанна Кронштадтского: Святое Евангелие, три напрестольных креста, дароносица, лампадка, два священнических полных облачения, шесть приборов воздухов, два прибора Литургийных сосудов и прочее. Все вещи серебреные, шелковые, новые, изящные. Да благословит Бог о. Иоанна еще большею благодатию за его широкую любовь!

Пожертвование выставлено в крещальной, чтобы показать христианам, которые все знают имя раба Божия о. Иоанна Кронштадтского.

9/22 июля 1900. Воскресенье.

За Литургией поставлен был диаконом катехизатор в Сиракава Иоанн Оно. В служении участвовал о. архимандрит Хрисанф. В три часа было венчанье катехизатора в Мияконодзё Павла Ходака на кончившей в прошлом году курс воспитаннице нашей Женской школы Дорофее Оокава, дочери катехизатора Павла Оокава.

В пять часов уехал обратно к себе начальник Корейской Духовной Миссии архимандрит Хрисанф. По-видимому, миссионер будет очень хороший. Подкрепи его Бог!

10/23 июля 1900. Понедельник.

Рассылка писем и содержания за восьмой месяц не бывшим на Соборе и переводимым на другие места; последним также дорожные, по расчету на семейство и на переправку имущества.

После обеда – занятия в библиотеке; вечером разговоры о церковных делах с оставшимися священниками.

11/24 июля 1900. Вторник.

Писание писем в Россию, рассылка писем по Церквам, где Собором переменены катехизаторы, с указанием, кто вновь назначен, чтобы хорошо приняли его и старались вместе с ним о процветании Церкви. Разумеется, переменены только те, которых просили переменить сами христиане, или же которые сами просили непременно назначить их в другие места. Где катехизатора полюбили и где он сам желает служить, там, кроме исключительных случаев, он никогда не переменяется.

Уладилась сегодня еще одна свадьба катехизатора с молодой учительницей Женской школы. Жених – Петр Фудзивара, невеста – Павла Хирота. – При постройке Собора, когда разбирали леса внутри, убился насмерть один плотник; слишком отважен был и слишком небрежно обращался с ломом, которым орудовал; оборвался с мостков с железным ломом в руках (что придало тяжести его телу), и как сел, слетевши, на кирпичный помост, так от сотрясения спинного мозга мгновенно и помер. На другой день приходит его жена, плача, ведя плачущую девочку, другую держа у груди; дома же еще оставалась третья. Я обещал ей воспитать ее дочерей в Женской школе, если она того пожелает, а пока определить их, или, пока они вырастут, давать по 1 ене на каждую в месяц. Чрез год она привела плакавшую девочку в школу; мы окрестили ее и дали имя Павла; долго она и в школе была самой маленькой девочкой, засыпала на всенощной, и ученицы выносили ее спящую по окончании службы, которая побольше – на спине, чтобы скрыть от меня это нарушение благочестия. Мало-помалу Павла выросла, кончила курс в прошлом году, сделалась учительницей, и вот теперь выходит замуж; сегодня получила матернее благословение на то, и в следующее воскресенье будет бракосочетание. С нею левый хор наш теряет такого громкого альта, которые редко бывают, зато Церковь в Такеда и Оита приобретает отличную учительницу пения и, надеюсь, добрую помощницу своему мужу в проповеди.

12/25 июля 1900. Gfieda.

Утром осмотр зданий, чтобы определить ремонты.

После полудня занятия в библиотеке – введение книг в каталоги.

Вечером счеты расходов на Собор.

13/26 июля 1900. Четверг.

14/27 июля 1900. Пятница.

Приведение в порядок официальной отчетности по расходам и занятия в библиотеке.

Оказалось, что на Собор ныне истрачено: 1922 ены 33 сен, то есть дорожных приходившим на Собор: 1311 ен и содержание их в гостинице 611 ен 1 сен. Последнюю статью можно бы несколько уменьшить, поместив половину пришедших в зданиях Семинарии, чего так все желают. Но, во-первых, для этого нужно бы заранее удалить семинаристов – в Тоносава и по домам, а они кончают в это время свои экзамены, и потом нужны как певчие, по крайней мере, для праздника Святых Апостолов Петра и Павла; во-вторых, в нынешнем году чума еще не прекратилась в Оосака и других местах – опасно было, что кто-нибудь из пришедших занесет чуму в семинарские здания.

При таком большом расходе на Собор есть ли соответствующая трате польза от него? Из того, что больше сорока человек не явилось на Собор, видно, что и служащих он не очень интересует. Из собравшихся, правду сказать, к делам Собора немногие и немного показали усердия. Но если оставить Церковь без Собора, не заглохнут ли служащие, особенно удаленные от центра церковной жизни? Ныне каждый живет с сознанием, что чрез два года дела его будут ясны пред всею Церковью – это служит ему ободрением или по крайней мере опаской – тогда что?

Ленись, кто хочет и сколько хочет – священник тебе не указ, он сам такой же ленивый – больше кого же тебе стыдиться или страшиться? Содержание Миссия во всяком случае вышлет. – Если бы были благочинные, неусыпно надзирающие служащих Церкви, тогда, пожалуй, Собор в этом смысле был бы не нужен. Но и, кроме того, от взаимного свидания, взаимных рассказов служащих Церкви польза, конечно, немалая: ободряет, оживляет, встряхивает их.

Итак, Собор пусть будет и вперед. Но, быть может, для некоторого сокращения расходов полезно последовать совету секретаря Сергия Нумабе, сегодня высказанному: производить общий Собор не в два, а в три года раз, созывая в промежуточные два года лишь священников. Увидим, что Бог внушит вперед.

15/28 июля 1900. Суббота.

От Распопова снова письмо, полное отчаяния. Хочет служить только на Востоке, но так как это нельзя, то собирается в Иносе, на кладбище. Просил я вновь посланника, нельзя ли как-нибудь оставить его на службе здесь. Посланник говорит, что он горячо ходатайствовал за него в Министерстве, указать Министерству, куда именно назначить Распопова, было бы недисциплинарно, да и бесполезно, ибо на здешние места назначения уже сделаны Министерством; стало быть, отказали бы. Советует посланник урезонить Распопова ехать в Россию; в том, что ходатайство его за Распопова не останется бесплодным, он не сомневается. Убедить! Но как убедить самодура, да еще ни во что не верующего! Разумеется, напишу ему, но надежды почти нет, чтобы урезонился.

Целый день в библиотеке заносил переплетенные книги в каталог.

Кажется, верно, что посланники в Пекине живы, говорил Извольский. Но союзных войск все еще не собралось достаточно, чтобы можно было отправиться в Пекин для освобождения посланников и других европейцев там из плена. – Пароходство по Амуру прекращено, так как китайцы уже взяли и сожгли два русских парохода. В Благовещенске они стреляли, и человек десять на улице убито; повреждена выстрелами женская гимназия. Зато наши заняли город Айгун. Железная дорога наша по Манчжурии разрушена, рабочие и охраняющие дорогу разогнаны. Все это сообщил посланник как самое верное. В газетах еще более того, но не всему можно верить.

16/29 июля 1900. Воскресенье.

В три часа было в Соборе бракосочетание катехизатора Петра Фудзивара с учительницей нашей Женской школы Павлой Хирота. Совершал о. Петр Кавано, в ведении которого состоит Фудзивара, на юге Сикоку.

Как нужен везде хозяйский глаз и нужно не лениться входить во все, чтобы не обманывали! Расходчик Алексей попросил штукатурного ремонта в его и других помещениях служащих, всего в десяти квартирах, что на нижней площадке Миссии. Согласился я. Но штукатур представил соображение (пуморигаки) на 60 цубо, по 40 сен цубо. Пошел я посмотреть, так как счет значительный. И что же? На одну-две лопатки взять штукатурки и ремонтировать можно все изъяны; работы дня на два, на три. Значит, много-много 5 ен потребно – а пуморигаки на 25 ен! Отменил я совсем ремонт.

17/30 июля 1900. Понедельник.

Когда я занимался в библиотеке, после обеда, пришли сказать, что репортер «Дзидзи симлоо» просит свидания. Пошел к нему. Спрашивает:

– Какие Ваши мысли касательно нынешнего положения в Китае?

– Военная и политическая область в стороне от меня; я о ней мало думаю и определенных мыслей не имею. Впрочем, вижу, что начинает уясняться то, чего я всегда ожидал, и в несомненности чего убеждены дальновидные из японцев, например, граф Соесима. Именно, что Япония и Россия должны войти в самый тесный союз, чтобы сдерживать Китай и обезопасить себя от него. Только эти две державы глубоко заинтересованы в этом. Другим державам Китай что может сделать? Выгнав англичан, немцев и американцев, он только лишит их торговых выгод; у французов, кроме того, может отнять их колонии на юг от Китая; но самостоятельности ни одной из сих держав не угрожает Китай – слишком далеко до них. Россия и Япония пограничные соседи Китая; усилясь, он может одною рукою раздавить Японию, другую наложить на Сибирь. В отдельности ни Россия, ни тем более Япония Китаю не страшны; вместе же они могут обуздать его; отсюда и выходит естественная необходимость для России и Японии быть в союзе и дружбе против общего врага, угрожающего их существованию.

– Но как этого достигнуть?

– Текущая пресса может много помочь в этом. Начните с себя, не допускайте в «Дзидзи симпоо» враждебных России статей, которыми так богата японская пресса со слов злостно ненавидящей Россию Англии. Враждебность России японских газет, в свою очередь, раздражает русских, и таким образом две соседние страны, имеющие все причины к союзу и дружбе, только и делают, что перебраниваются между собою. Одну причину, по-видимому, японцы имеют к недружелюбности относительно России – занятие русскими Ляодунского полуострова. Но если бы Вас в этой комнате затворить на все три двери, не стали бы Вы стучать, а при невнимании к Вам, пожалуй, и ломать замок, чтобы выйти на свет Божий? То же и с Россиею: так много суши у нее и ни одного свободного выхода в открытое море!.. Вот причина занятия Порт-Артура, и так далее.

– И для проповеди Вам было бы выгодно, чтобы Россия и Япония вошли в тесную дружбу между собою.

– Мое дело подчиняется совершенно другим законам, чем мирские. Мой вождь и начальник вот (указывая на икону Спасителя). Он велел: идите возвещать благую весть об Отце Небесном людям еще не верующим, что они дети Божии, – и мы идем, и Он дает нам успехи, не сообразуясь с мирскими соображениями. По всем признакам и вероятностям нельзя сомневаться, что японский народ скоро сделается христианским. Только дай Бог, чтобы он прямо принял Истинное Христово учение, а не испорченное человеческими измышлениями. Кажется, именно к этому идет. – И я показал статистику всех христиан Loomis’a, из которой так ясно видны преимущественные успехи православия. – И вот этого-то должны желать и все японцы-патриоты для блага своего отечества: тогда-де будет закреплена истинно неразрывная дружеская связь Японии с Россиею, когда связь эта будет заключена в самой глубокой области душевной – области религиозной. Сколько пролили крови русские за единоверцев! С не меньшим самоотвержением они прольют ее и за других единоверцев, если то понадобится…

Просил Оониси (сей репортер) русских газет с статьями, которые бы хорошо переводить в «Дзидзи». Я адресовал его за сим в Посольство, к секретарю Поклевскому, дав для входа свою карточку.

18/31 июля 1900. Вторник.

Телеграмма, что третьего дня (29 числа) итальянский Король Гумберт убит! Боже, что же это? Ужели нет узды на анархистов, потому что, конечно, это их дело?!

Горизонт везде обложен тучами. В Европе вот анархисты, нигилисты и социалисты. В Китае с 13-го июня посланники и около тысячи человек всех иностранцев сидят наподобие мыши, пойманной в мышеловку. В Тяньдзине собираются союзные войска идти на выручку их и, вероятно, на днях двинутся, но не будет ли то вместо освобождения смертным приговором для пекинских пленников? Затем Китай вызовет на бой с собою все государства, с которыми имел трактаты, – дальше что? Промысл Божий готовит что-то новое, пока неудоборешимое.

19 июля/1 августа 1900. Среда.

Утром, за ранней обедней, увидел, что новопоставленный диакон Иоанн Оно достаточно научился служить, и потому сказал ему отправиться на место его – в Сиракава.

Вышедши из Церкви, нашел на столе письмо от Распопова: извещает, как об ужасном событии, о том, что в Страстную неделю нарисована была плащаница одною девицею (воспитанницею Католического пансиона в Нагасаки, дочерью русского генерала, гостившего, кажется, у консула Костылева во время Страстной), и что оная плащаница была целуема и носима к соблазну простых русских христиан – матросов и подобных; считает это уголовным преступлением и возводит оное на Костылева (тогда как это дело глупости и неопытности о. игумена Вениамина). В ответе я указал ему притчу о фарисее (Лук. 18, 10–14): винит он только ближних, и тем только зло себе чинит, как гордый фарисей чинил себе…

Из Хакодате – прошение христиан, разумеется, некоторых только, оставить там катехизатора Исайю Мураки, переведенного Собором в Ооцуцу и Камаиси. Прошение обращено назад чрез о. Петра Ямагаки, а Мураки написано, чтобы немедля отправлялся на назначенное ему место. В Хакодатской Церкви до сих пор дрязги и немир. А о. Петр слишком вял и слаб, чтобы управить христиан… Плохо придется моему преемнику, если не будет то человек крепкой силы и помощи Божией. – Хакодатская Церковь – самая старая; где, по-видимому, искать разума и жизни христианской, как не в ней? Но где больше дрязг и всякого нестроения, чем в ней. О других Церквах что и говорить! Везде одна паршивая овца может вдруг испортить все стадо…

Пять христиан из Котода пришли просить, чтобы катехизатор Иоанн Катаока из Токио был отпускаем к ним в те времена, когда земледелам свободно. Это обещано. В простых сердцах обитателей деревень в Симооса благодать Божия, видимо, вьет себе гнездо. И в Катехизаторскую школу и Семинарию оттуда всегда есть; и катехизаторов туда всегда просят, и число верующих растет. Помогай, Боже!

20 июля/2 августа 1900. Четверг.

Катехизатор Моисей Мори, в прошлом году овдовевший и имеющий шестилетнего сына, просил невесту из Женской школы; но ему сорок лет, а учительницы, имеющие выйти замуж, все ниже двадцатилетнего возраста; несообразно. Потому вчера секретарь Нумабе спросил у него, не посватать ли ему вдову? С радостью согласился он и на это. Сегодня утром позвали мы с Нумабе вдову катехизатора Варнавы Имамура, Любовь, у которой трое детей, из коих старшая девятилетняя дочь могла бы уже поступить в Женскую школу, и которой тридцать два года, и спросили: имеет ли она расположение навсегда посвятить себя воспитанию детей и потом служению Богу, или же чувствует наклонность вновь выйти замуж? Она объявила первое и, видимо, чистосердечно, поэтому укрепи ее, Бог! Не стали мы больше и говорить о сем предмете. Видно, что вдова разумная и благочестивая, трудится, добывая на содержание себя и детей в дополнение того, что получает от Церкви. Когда дети возрастут до поступления в школы, она и сама тогда может поступить в Женскую школу, в которой когда-то воспиталась, в качестве воспитательницы. – Для Моисея же посватает Нумабе одну из катехизаторских вдов, живущих ныне в Сендае; если и из них ни одна не согласится, тогда он свободен будет найти себе подругу где хочет. Но так или иначе, ему хорошо жениться вновь: ребенок его, положительно, ни на шаг не отлучается от него, что для катехизатора совсем неудобно.

Был один англиканского исповедания американец, китайский миссионер; говорил, между прочим, что китайский народ весьма мирного настроения относительно миссионеров, только ученые и военные враждебны, и прочее. Уходя, попросил благословения и преклонил колена для принятия его; я преподал ему просимое «In the name of Father and of the Son and of the Holy Ghost…» Расспрашивал он о нашей Миссии, говорил, что еще в Америке имел сведения о ней, говорил также, что ежедневно молится о единении Церквей. Исполни, Господи, его молитву, непрестанно возносимую и нами! Имя сего Reverend Laurence Ridgely. Направлялся из отпуска на место службы, но должен здесь ждать, когда будет это возможно.

21 июля/3 августа 1900. Пятница.

Христиане Церкви Аомори просят построить им храм; «Аомори-де недалеко от Владивостока и на пути к нему; когда построится железная дорога, многие иностранцы будут проезжать чрез Аомори – представительность нужна» и так далее. Побуждения чисто внешние; нет того, чтобы позаботиться об умножении числа христиан там, причем сказалась бы естественная потребность в храме. – Отвечено: «Стройте сами – Миссия средств не имеет».

Из Хиросима катехизатор Игнатий Камеи пишет, что туда в госпиталь «Красного Креста» привезены раненые в Китае иностранные воины, из которых, между прочим, трое французов умерло и погребено по-католически: «Если привезут русских раненых, то нужен-де для них священник, говорящий по-русски». – Едва ли русских раненых так далеко повезут. Если же случится это, то о. Симеон Мии из Кёото может отправиться для утешения их.

22 июля/4 августа 1900. Суббота.

Наконец, союзные войска выступили для похода на Пекин, чтобы освободить посланников и других иностранцев. Всего войска 20511, в том числе японцев 12000, русских 4500, англичан 2300, американцев 1600, австрийцев 58, итальянцев 53.

Сегодня кончил введение в каталоги библиотеки всех новых книг, собравшихся за последние два года. Остается журналистика, духовная и светская, наполовину не переплетенная.

23 июля/5 августа 1900. Воскресенье.

Токио и на дороге в Кёото.

Утром обычное богослужение, прием зашедших после него и разговор с ними. Потом приготовление к дороге. В шесть часов вечера, оставив дела по Миссии и ремонтам на попечение секретаря Нумабе и служащих, отправился в Кёото, по делу постройки Церкви там.

24 июля/6 августа 1900. Понедельник.

В Кёото.

Утром в вагоне читал только что полученную в воскресенье книгу «Труды Филарета, Митрополита Московского, по переложению Нового Завета на русский». Какая тщательность в деле!

В девять часов утра прибыл в Кёото. Теперь только узнал, что по соседству со мной сидел молодой бонза, почти мальчик. В Токио сел в вагон в светском платье из великолепного шелка, здесь, при помощи сопровождавшего его джентльмена, облачился в рясу и как же это сконфузило его, по-видимому! Встретила его толпа бонз, мимо которых он пробежал и в карете укатил куда-то; должно быть, один из Хонгвандзи; вероятно, сын Отани, главы секты.

О. Симеон Мии встретил меня на станции, и с ним мы отправились к нему, в наш церковный дом.

Как же приступить к делу постройки Церкви? Достал о. Симеон свою записную книжку и прочитал несколько добытых сведений: сколько берет плотник в день, сколько чернорабочий и подобное – сведений, для начала ни к чему не годных.

– Это ладно, – говорю, – А вот, какие здесь есть архитекторы и какие подрядчики?

– Еще не успел об этом собрать сведений. Впрочем, есть один христианин, у которого можно спросить об этом.

Послали за ним. Приходит Иов Таката, старик, из мелких чиновников, родом из Оогаки. Порекомендовал он и очень расхвалил одного подрядчика, Кодзима; насчет же архитектора сказал, что приятель его знаком с городским архитектором Мацумуро, и может пригласить его.

Так как о Кодзима было сказано, что он строил в Доосися – заведении конгрегационалистов – и христианин сам, то я отправился собирать о нем сведения у протестантов – кстати, и сделать визиты. Но бишопа Партриджа не застал – уехал в Америку, должно быть, казать свое новое бишопство; старика бишопа Вильямса нашел, и как же мы обрадовались взаимному свиданию! Старые приятели! Насчет Кодзима он сказал, что сам его не знает, а слышал, что «подрядчик опытный, но строго за ним надо следить». – Когда вернулись мы с о. Мии домой, пришел и Кодзима, присланный Иовом. С ним был первый разговор о постройке Церкви.

Но какую Церковь строить? Была у меня все время мысль построить небольшой молитвенный дом, для которого и план был приготовлен плотником Василием в запрошлом году, когда был здесь о. Сергий Страгородский, которому предполагалось поместиться в Кёото. «Рано-де ныне строить что-либо большое: ни большого числа христиан, ни денег, ни достаточного места; построить же сообразно нынешней нужде; потом, если откроется возможность строить настоящий большой храм, то строить уже каменный, а это строение можно тогда перенести в другое место для пользования христианам». Но пред отправлением в Кёото, несколько раз обдумывая дело, я решился, что слишком уж простое здание для Кёото не идет, потому выбрал из книги планов рисунок Церкви на триста человек, без колокольни. С этою мыслию и с книгою планов в руках я и поехал в Кёото. Вдруг дорогой со станции до дома, по плоскому городу, пришло на мысль: что же это будет за храм, которого нельзя увидеть и о котором нельзя получить никакого сведения иначе, как подъехавши вплоть к нему самому; непременно нужна колокольня, и высокая, и звонящая! – Потому, показывая о. Семену планы, я уже раскрыл на листе, где храмик на триста человек с колокольней. Этот план мы показали и подрядчику Кодзима, который заявил, что постройка обойдется не меньше 160 ен за цубо. – Вечером епископ Вильямс зашел, чтобы назвать несколько протестантских миссионеров-конгрегационалистов, у которых можно обстоятельнее узнать о подрядчике Кодзима.

В видах усердия и искреннейшего радушия о. Семен и его милая супруга накормили меня сегодня сквернейшим обедом, но иностранной кухни, уложили спать на кровати, но на соломенном матраце, служившем ровно десять лет тому назад о. Сергию Страгородскому, с тех пор не менявшему ни оболочки, ни соломы, и до того вонючему, что я, улегшись, чрез минуту должен был раскрыть рот по уши, чтобы не задохнуться; думал было храбро вытерпеть эту муку радушия, как навык выносить все подобное; но чрез десять минут голова до того разболелась от этой отравы, что я побоялся сделаться больным, и потому встал, чтобы стащить матрац и сверху нагруженные на него японские фтоны в другую комнату. О. Мии поднялся на производимый мною шум, и я ему дал откровенную нотацию – не мешать японских обычаев с иностранными, отчего выходит безобразная помесь и невыносимое неудобство, с чем он согласился и сам, и обещал вперед кормить меня японским столом и давать мне японскую постель.

25 июля/7 августа 1900. Вторник. В Кёото.

Вчера в разговоре с о. Семеном спрашиваю:

– А в сколько времени вы наполните христианами храм в триста человек? (Ныне всего, и с детьми, их семьдесят).

– Года в три-четыре, – говорит.

Слова эти запали мне в голову, и я решил, что неблагоразумно тратиться на постройку, которая, положим, и не в три-четыре, а в десять лет сделается совсем не годною. И потому выбрал другой план храма на 450–500 человек и предложил его осуществить. О. Симеон вполне одобрил это решение.

Пошли мы с ним искать конгрегационалистских миссионеров, названных вчера бишопом Вильямсом. Но ныне почти все разъехались укрываться от жары на дачах; нашли Reverend Otis Cary в одном из зданий Доосися; с ним был еще один, не названный бишопом, но очень пригодившийся. Кёри оказался слишком дипломатом: о Кодзима – ни слова отзыва, даже не знает будто бы, что он ихний христианин; товарищ его откровенно заявил, что «на Кодзима полагаться нельзя, нужно строго наблюдать за ним, если употреблять его, иначе…» – и рассказал, как здесь же, в Доосися, обвалилась одна веранда, построенная этим Кодзима без фундамента под нее. В доме, где мы разговаривали, присутствовали две дамы, американки, одетые по-японски. Хозяйка из них пригласила меня завтракать с ними, но мы с о. Семеном уклонились и пошли есть свой японский обед.

В два часа пришел другой подрядчик, Оониси, рекомендованный тем же Иовом Таката. Этот, по-видимому, основательнее Кодзима. Рассказавши ему все, дали план храма для соображения, сколько каких материалов и работ нужно, и во сколько бы обошлась постройка.

Имея затем свободное время, мы отправились с о. Симеоном осмотреть кое-что в Кёото. Прежде всего зашли в Католическую Миссию, заправитель которой здесь, патер Ориенцы (как значится по-японски на его карточке), встретился со мною когда-то в вагоне железной дороги и приглашал к себе. Миссия занимает в центре города 1200 цубо земли, на которой построен великолепный каменный собор и миссийские здания. Как объяснил патер, место куплено за 3.000 ен, постройка Собора обошлась в 32.000 ен. На богослужение к нему в Собор каждое воскресенье собирается (будто бы) всегда триста человек; всех католиков в Кёото шестьсот. Нашли мы патера среди детей, «которые все – соседние городские, так как я люблю детей», – объяснил он; в садике – с отличным японским устройством, так как это была резиденция одного князя – производились работы. Все комнаты в доме настежь, что являло, что патер живет не роскошно, но в то же время и грязновато-пыльно. С патером нашли еще японского священника, облаченного наподобие своего патрона.

Собор посвящен Франциску Ксаверию. Статуи его и другие, в том числе канонизированных японских мучеников, эффектно расставлены в полукружии алтаря. При усердном объяснении патера от него отдавало вином; быть может, оттого, что он пообедал недавно, а быть может, и от скуки. Живет он в Японии двадцать три года, «но надеюсь прожить столько, сколько Вы» (то есть сорок лет), – заключил он свои объяснения.

Отсюда о. Мии повел меня смотреть новый памятник, воздвигнутый в честь Хидеёси стараниями князя Курода и других, помнящих благодеяния этого героя своим предкам. Погребен он на вершине горы у Кёото, но забыта была его могила во все время царствования дома Иеясу. С падением сёогунства не стало места боязни почтения к сопернику дома Иеясу, и потому ныне сей памятник, действительно, достойный гениального Хидеёси. У подножия горы кумирня в честь его; от нее начинается подъем к могиле Хидеёси. Подъем состоит из гранитной широкой лестницы с небольшими площадками; в лестнице 521 ступень. На вершине гранитный памятник, обнесенный гранитною решеткою; грандиозный памятник – обычная буддийская эмблема состава души человеческой. Все в совокупности составляет прекраснейшую картину. Издали лестница кажется широкою белою лентою, тянущеюся к облакам.

Вечером были: Иов Таката, его сын – еще язычник, по профессии кто-то вроде техника, по виду – деловой малый, приятель Таката – знакомый архитектора, с извещением, что оный завтра в десять часов утра посетит нас.

26 июля/8 августа 1900. Среда.

В Кёото.

Утром явились из Сонобе Елисей и София Накано, принесшие в подарок сушеную каракатицу таких размеров, что в живом виде она, вцепившись своими присосками в купающегося ребенка, наверное, утащила бы его в глубину и пожрала бы. С ними была Кириакия, мать жены Иоанна Исохиса, переведенного ныне в Кёото; по бедности, как видно, он оставил ее и ее старшую сестру, глухую, в церковном доме в Сонобе. Но там ныне они пригодились присматривать за вдовцом-катехизатором Моисеем Мори и его шестилетним ребенком. Моисей и ребенок явились туда на днях грязные и вшивые; Кириакия с сестрой обмыли их и приласкали. Потому я назначил Кириакии 3 ены в месяц, как «квайдо- мори», пока она с сестрой будут жить в Сонобе и заботиться о катехизаторе Моисее Мори и его маленьком сыне, который ныне порядочно мешает отцу по службе, ни на шаг не отставая от него, потому что, кроме отца, у него нет никого, кто бы присмотрел за ним.

В десять часов явился архитектор Мацуморо, молодой человек симпатичной и честной наружности. Я ему показал план храма, рассказал, что от него будет требоваться, если он возьмется за осуществление его, обещал за труд гонорарий такой же, какой дается здесь архитектору Кондеру, то есть 5% с стоимости материалов и работ. Он молча все выслушал и, когда приостановился с ответом, я сказал, что он может обдумать все и дать ответ после, на что он сказал, что завтра утром пришлет письменный ответ.

В два часа план храма отдан подрядчику Кодзима для обстоятельного соображения, сколько бы стоила постройка.

В три часа была Мария Моцидзуки из Сакасита, ныне живущая с мужем здесь, в Кёото (та Мария, над которой Господь явил чудо исцеления ее во время крещения). Ныне – здорова и счастлива своим полным согласием с мужем, который прежде очень обижал ее. Муж ее занимается ремеслом закладчика; живут они близ большой кумирни Хонгвандзи и Буддийской Академии, поэтому закладываются у них почти исключительно бонзы и студенты; Мария прекомично рассказывала, как молодые бонзы приносят в заклад для гулянки свое духовное платье и даже своих идолов. Все знают, что муж ее Фома и она – христиане, часто ведут с ними религиозные прения, безобидные и бесполезные, впрочем. – Но больше всего она заняла меня рассказом, как католики старались совратить ее, когда она еще была в Сакасита; патеры и сестры из города Цу часто приходили к ней и всячески влекли ее в католичество. И как же она твердо выдержала и как умела отпарировать их! «Вот, смотри, Петру даются ключи», – указывают они ей текст. – «А вот посмотрите, и всем Апостолам даются ключи», – указывает она им другой.

– Видишь, Петр называется «камнем, на котором созидается Церковь» (Мф. 16, 18).

– А видите, Петр называется «сатаною», – указывает она стих 23.

И так далее. Они, наконец, оставили ее в покое.

Часу в восьмом вечера Оониси, подрядчик, прислал свой расчет, сколько будет стоить храм; оказывается: 7.600 ен с лишком; соображение преподробное, но скороспешное; многое, конечно, придется изменить – вверх, или вниз цены, смотря по предметам.

Были затем Фома Моцидзуки с дочкой лет четырнадцати, у которой улыбка счастливого детства не сходит с лица. Фома также в наилучшем христианском настроении; так как он мастер говорить, то внушал ему убеждать бонз и студентов учиться христианству. – Были и еще христиане, и долго шла у нас тихая и задушевная христианская беседа.

27 июля/9 августа 1900. Четверг.

В Кёото и Оосака.

С поездом в семь часов утра мы с о. Симеоном отправились в Оосака посетить о. Сергия Судзуки, небывшего на Соборе по болезни, и взглянуть, в порядке ли все у него. Оказалось все в отличном порядке, поскольку надо для наружности: в Церкви и в комнатах везде чисто, все прибрано; наружи также – нигде сора и грязи, как бывало прежде; и ремонта здания не требуют, кроме небольшой течи в крыше и перемены износившихся циновок на некоторых татами.

Разговор с о. Сергием, между прочим, о Петре Такеици, бывшем катехизаторе, отставленным за развод с женой без законных причин. Просит Такеици давно уже перевенчать его с вновь найденной им для вступления в брак. По церковному закону это нельзя, потому я до сих пор не давал разрешения. Но, во-первых, если бы он и хотел вернуть к себе свою законную жену – этого невозможно сделать: она давно уже замужем за другим (язычником) и даже дитя имеет от этого мужа; во-вторых, не повенчать его – станет жить блудно. Итак, сказал я о. Сергию: пусть вменится ему в епитимию почти трехлетнее его безбрачное житие доселе; к сему пусть присоединится еще один год епитимии – год, нужный и для того, чтобы он хорошо познакомился с нынешней своей невестой, бывая часто в доме ее родителей, и уверился, что вперед не случится с ним прежнего несчастия; и по истечении сего года пусть о. Сергий повенчает их. Но пусть это, по возможности, не разглашается, чтобы не возбудило злоупотреблений.

Спрашивает о. Сергий, можно ли начало всенощной перенести с шести часов на семь, как просят христиане? Можно.

Советовал я ему выслушивать все мнения христиан во время собраний по церковным делам и следовать лучшему, свое ли то, или чужое (ибо жалуются на него, что он нетерпелив и никого не слушает).

Все эти разговоры вели мы втроем. Затем был разговор общий в присутствии катехизаторов и некоторых христиан. Из последних особенно замечательны Лука Мацукава и его друг, бывший католический катехизатор, – оба главные из перешедших в последнее время в православие католиков. Мацукава – настоящий артист по части вязания, и работы его и учеников его украшают церковный дом. В комнате, где производятся церковные собрания, стоит стеклянный шкаф с большим горшком, в котором огромный цветочный куст – издали натуральное живое растение: здесь все: цветы, листва, ветки, стволы, самый горшок, даже земля в нем – вязанное из окрашенных ниток.

Пообедав втроем принесенным из гостиницы японским кушаньем, мы с о. Симеоном скоро же отправились обратно в Кёото к нашим главным делам. По приезде нашли письмо архитектора Мацуморо, которым он извещает, что начальство позволило ему взять на себя нашу работу, и потому он согласен. Мы положили завтра утром позвать его для подробного переговора и совещания.

Вечером подрядчик Кодзима принес свои соображения (цуморигаки) касательно цен на материалы и работы по постройке храма: у этого вышло почти десять тысяч ен.

Были вечером: заштатный о. Иоанн Оно, косметик Павел Сато, отставной воин Василий Масаока. Последний сразу останавливает на себе внимание оттенком затаенной печали на своем лице. И действительно, есть о чем печалиться ему; рассказал он ужасные вещи: был он на минувшей Китайской войне, попался в плен вместе с двумя товарищами; на глазах у него китайские солдаты замучили его товарищей: ножами вырезали куски мяса из них – живых, отрезали нос, уши и тому подобное и в заключение убили. Масаока упал в обморок, когда мучили второго, и его не стали мучить, а связанного посадили под стражу. Ночью караульный его заснул, а он перетер сзади связывавшую руки его веревку о камень стены, освободился и камнем размозжил голову спавшему караульному, сбросил свое платье, надел снятое с убитого и пустился бежать, но второпях он надел только верхнее платье, ноги же его оказывались голыми, что тотчас должно было остановить на нем подозрительное внимание каждого встречного. На рассвете повстречался ему мирный деревенский житель, несший пустые корзины на коромысле и направлявшийся в поле; на требование Масаока он беспрекословно и благодушно стал снимать с себя нижнее платье, чтобы отдать ему, но в это время Масаока его коромыслом ударил его по голове и свалившегося совсем убил. Надев на себя его нижнее платье, Масаока пустился в путь и на третий день отыскал отряд японского войска; увидев своих, он от радости лишился сознания и упал; японские солдаты, подошедши, стали толкать его ногами, приняв за китайца; он, наконец, опомнился и рассказал свои приключения. – Убийство мирного жителя, да еще хотевшего услужить ему, до сих пор тяготит его совесть.

– Все равно, что благодетеля (онся) убил! – заключил он свой грустный рассказ. Правда, чрез минуту он прибавил:

– Но ведь я чрез то услужил своим: принес им известия о китайском отряде и тем, быть может, избавил их от поражения.

Но по лицу его видно было, что это самооправдание нисколько не облегчает его.

Я подтвердил ему, что действительно он совершил большой грех. Но, во-первых, святым крещением после того он уже смыл этот грех, в котором так искренно раскаивается пред Судом Божиим; во-вторых, для окончательного умиротворения своей совести пусть всегда жалеет ближних и делает им столько дел милосердия, сколько может.

О. Симеон Мии тут же подтвердил, что он, действительно, жалостлив и благотворитель. – Живет он своим трудом – расписывания вееров, идущих на продажу в Европу; родом из Цу, в Исе; бессемейный.

28 июля/10 августа 1900. Пятница.

В Кёото и на пути в Токио.

Утром приехал архитектор Мацуморо и с ним был обстоятельный разговор, после которого я передал ему план храма и иконостаса к нему и «цуморигаки» подрядчиков Оониси и Кодзима. Условлено следующее:

1. Мацуморо в продолжение месяца приготовить подробные планы храма, четырех японских домов в том виде, в каком они должны быть перенесены с ныне занимаемых мест, причем два двухэтажные станут позади храма по обе стороны от него – для священника и диакона; два одноэтажные с отнятием у них нынешних верхних этажей впереди храма, с улицы, по обе стороны от него, возможно дальше к стороне – для катехизатора и церковника-сторожа, с комнатой здесь для собраний христиан; наконец, план кирпичной ограды вокруг места.

2. Планы эти будут присланы ко мне в Токио и, по одобрении мною или же указании перемен, которые я сочту нужными, возвращены в Кёото, после чего (по окончательном утверждении планов) о. Симеоном Мии будет представлено властям в Кёото об имеющихся произвестись постройках, сообразно с прошлогодним распоряжением Министерства внутренних дел.

3. Произведены будут подрядчиками окончательные расчеты (цуморигаки) цен на постройки – по перенесению домов отдельно и по храму и ограде отдельно, так как первое – собственно ремонт, второе – новая постройка.

Архитектору дана свобода употребить подрядчиков, каких он сочтет нужным. (Насчет Кодзима я сообщил ему собранные сведения, что за ним нужен очень тщательный надзор).

4. «Цуморигаки» будут присланы ко мне для утверждения.

5. По возвращении их от меня в Кёото начнется работа по передвижению домов. Когда она будет кончена и можно будет приступить к постройке храма, меня известят, и я отправлюсь в Кёото, посмотреть, хорошо ли распланировано место для храма, и освятить начало работ.

Предположено мною взять туда с собою Моисея Кавамура и оставить его на месяц для наблюдения за должным исполнением контрактовых работ. О. Симеон Мии предлагает для сего Иова Таката, который просится в служители по храму. Но мне он неизвестен, хотя я не имею причин сомневаться в его честности и даже благочестии. Потому пусть Кавамура с месяц вместе с ним смотрит за работами и наблюдает, можно ли положиться на Иова. Он может быть и честным, но слабым, мирволящим и подобное. Если же он окажется вполне благонадежным для наблюдения за исполнением контракта, то, конечно, это будет счастие. Во всяком случае, я архитектору обещал наблюдателя за точным исполнением его распоряжений. Сам архитектор не может ежедневно быть на работах, а без него и без наблюдателя подрядчик может много напакостить, если недобросовестен.

По уходе Мацумуро о. Симеон записал для себя означенную программу. Насчет Таката я сказал ему – никак не предлагать ему взять отставку с нынешней его службы, чтобы поступить на службу Церкви; если же он добровольно сделает это и предложит себя, то обещать ему наблюдение за работами с платою в месяц в размере получаемого им жалованья (кажется, 15 ен), а потом, если захочет, он может сделаться «доомори» (хранителем храма) и церковных «монбан» (привратником миссийских построек), но не иначе, как на жалованье не свыше 12 ен, что составляет жалованье «фукуденкёося».

В два часа пришел помощник архитектора снять план с церковного места и находящихся на нем построек, что и сделал весьма тщательно. Место наше, к сожалению, очень не большое: с востока на запад оно имеет всего: 25 кен 3 фута 5 дюймов, с севера на юг: 21 кен 4 дюйма. Состоит оно из шести участков:

№ 283 – 82 цубо 8 го секи

№ 284 – 102 цубо 3 го 2 секи

№ 285 – 83 цубо 1 го 3 секи

№ 286 – 85 цубо 9 го 6 секи

№ 287 – 130 цубо 5 секи

№ 288 – 51 цубо 4 го

–

Итого: 535 цубо 7 го 3 секи

Так по купчим крепостям, которые я брал с собою из Токио.

Опять пришел заштатный священник Иоанн Оно. По виду так здоров, как только может быть здоровым человек между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами; геморрой, может быть, и не позволяет ему много ходить, но главное – ничем непобедимая леность мешает дело делать. Стал я ему советовать, по крайней мере, писать, как иногда пишет тоже непроходимо ленивый о. Павел Сато. Подобно последнему, произведшему в двадцать лет тощую книжку «Тебики куса» для первоначального наставления в вере, писал бы и он, о. Оно, похожее на сие, – тоже имело бы своего рода пользу. Согласился, по-видимому, о. Оно, но это, видимо, то же, что ленивый конь махнет хвостом в ответ на хворостинку, не думая, однако, прибавить шагу.

Потом стал я предлагать ему другое дело: отправиться по Церквам и у христиан требовать содержания служащим Церкви. В каждой Церкви остановился бы дней на десять, или больше, пока путем проповеди, увещевания, уговаривания и тому подобное склонил бы всякий христианский дом давать в пользу своего катехизатора и священника то, что может – деньгами, рисом, углем, овощем, рыбой и подобное; но только, чтобы это было определено точно и внесено на бумагу за подписью и печатью обещавшегося давателя. – Сколько ни просил я о. Павла Савабе заняться сим важным делом, не хочет он. Пусть бы о. Оно взял на себя. Авторитета, ума, красноречия у него хватило бы; лишь бы было усердие. А как важно это дело! Это было бы исполнением заповеди Спасителя и Апостолов; это поставило бы Японскую Церковь на собственные ноги; это оживило бы служащих Церкви и самих христиан – скрепило бы их взаимную связь и любовь. Пусть бы о. Оно начал с лучших Церквей, которые и ныне несколько дают на служащих; примеру их последовали бы и другие, и так далее. – Словом, истощил я все уговариванье. О. Оно, молча махая веером – что именно напоминало махание хвостом ленивого коня, – изрек, наконец, согласие, – отчего-де и не прогуляться? – Итак, обдумавши все, он даст мне знать, когда намерен двинуться и куда. Я, во-первых, пошлю ему дорожные и на содержание, во-вторых, напишу в те Церкви, в которые направится, чтобы приняли его, послушали и сделали, что предложит, а также священнику этих Церквей, чтобы содействовали, на сколько может, успеху миссии о. Оно. Но, авось, Господь даст и выйдет что-либо путное из этой прогулки о. Оно, навязанной мною ему!

С поездом в восемь часов вечера я отправился обратно в Токио.

29 июля/11 августа 1900. Суббота.

На пути и в Токио

В полдень прибыл в Токио и застал здесь все благополучным. Только какой-то негодяй мерзкими фигурами испачкал каменные колонны ворот; чернила вошли в поры камня, так что и отмыть хорошо нельзя.

За всенощной готовился к завтрашнему служению, для чего собственно и поспешил прибыть, не заехав в Тоносава взглянуть, как там ученики живут, что предполагал сделать.

30 июля/12 августа 1900. Воскресенье.

В Токио

После обедни Иоанн Ямагуци со своей едва оправившейся от болезни женой пришел попрощаться пред отправлением на проповедь в Яманаси; давно уже ему там следует быть, но несчастие, если у катехизатора, да еще молодого, захворает жена, да еще женскою болезнею! Бесконечная трата времени и денег! (На сию я передал мужу 25 ен; конечно, своих, где же из церковных набраться на это! Из своих есть – поможешь, нет – извини; а из церковных – тотчас в правило обратится, и уйдут все миссийские деньги на лечение больных катехизаторских жен, и не на что будет самих катехизаторов содержать).

31 июля/13 августа 1900. Понедельник.

Хакодатские христиане добиваются того, что сделано было в прошлом году для Церкви в Одавара, то есть перемены священника. Но обстоятельства другие; священник их не имеет таких крупных недостатков, за которые бы можно было уцепиться. Не силен он, не боек, вял, но где же у нас сильнее, деятельнее? На Соборе не принял я прошения от добивавшихся перемены. Теперь еще не угомонились, а продолжают изыскивать способы к удалению о. Петра Ямагаки из Хакодате, как явствует из письма его, полученного сегодня. Чрез катехизатора Петра Кураока, бывшего там у родителей, недовольные о. Петром приставали к нему с убеждением подать самому об увольнении из Хакодате и переводе куда-нибудь в другую Церковь. О. Петр, собственно, если бы был поразумнее, и должен был бы сделать это – «не нравлюсь я вам – не навязываюсь собою, просите другого», и подать прошение о переводе. Честь его требовала бы это. Но если бы он был настолько разумен и бодр понять это, то им бы и не были не довольны. Во всяком случае, желание дрянных хакодатских христиан, не имеющих основательного повода к своей просьбе, не будет исполнено. Пример Одаварской Церкви уже отзывается. Удовлетворить немирных хакодатских своевольников – значит усилить прецедент и положить начало большой неурядицы в будущем.

1/14 августа 1900. Вторник.

Петр Исикава, слава Богу, поправился от своей болезни и, как человек деятельный, пришел сегодня с проектом издания церковного журнала с общепонятными статьями, так как печатаемое ныне в «Сейкёо Симпо» женщины и деревенский народ не понимают хорошо по возвышенности языка. Я вполне одобрил. Пусть приведет в совершенную ясность все стороны дела, определит сотрудников, обдумает все так, чтобы, начав издание, не прекратить его потом, наподобие «Синкай», – я дал средства на издание.

2/15 августа 1900. Среда.

Была хорошая христианка из Касивазаки: Мария Хосино, служащая там учительницей школы. «Восстанут дети на мать» – исполняется на ней: не только родные ее, но взрослые сын и дочь ненавидят христианскую веру и, по возможности, гонят за нее мать. Она, однако, благодушно выносит все, и ныне, имея каникулярный досуг, прибыла в Токио, чтобы помолиться в Соборе, получить благословение и подкрепить свою веру. Подкрепи ее, Господи!

Вечером в сопровождении Иоанна Сенума был Василий Кондо, купец, бывший уже в Владивостоке, отправляющийся с товарами для маркитантства в Китае среди воюющих там японцев и русских; просил рекомендаций к русским воинам; дал ему две иконки, молитвенник и несколько брошюр с картинками. Русские по сим предметам поймут, что он христианин, зарекомендовать же себя он должен своею честностью в торговле.

3/16 августа 1900. Четверг.

Феодор Курода, христианин в Оби (на Киусиу), пишет, что в полной надежде на назначение катехизатора в Оби, просимого уже два года и нетерпеливо ожидаемого, – он нанял квартиру для него, по 4 ены в месяц, – кстати-де, был подходящий дом, который не всегда можно найти. Как ни желал и я выгадать на Соборе катехизатора для Оби – не пришлось. Нечего делать, ныне станем платить за квартиру катехизаторскую, хоть этим утешим христиан в Оби. Но она и не будет гулять: ежемесячно будет посещать Оби Кирилл Сасоба из Миязаки – так поставлено ему Собором в обязанность. Кроме того, отвечено сегодня Феодору Курода, чтобы он в отсутствие катехизатора заведовал общей молитвой и поучением в молитвенном доме.

4/17 августа 1900. Пятница.

Целый день занятия в библиотеке: введение в каталог и нумеровка переплетенных периодических изданий.

5/18 августа 1900. Суббота.

Приятное письмо от о. Вениамина из Нагасаки: извещает, что занимается изучением японского языка. В добрый час!

Целый день почти дождь и буря. По этой причине, должно быть, за всенощной пред завтрашним Великим праздником народу в Церкви была самая малость.

Занят был день переводом накопившихся расписок и отсылкой содержания служащим Церкви – дальним, за девятый и десятый месяцы. Всего разослано сегодня 3381 ена.

6/19 августа 1900. Воскресенье

и Праздник Преображения Господня.

Обычная праздничная служба, не легкая по жаре, с плохим хором – за отсутствием учащихся. Молящихся было довольно много.

Слава Богу, наконец, пекинские пленники освобождены! 2/15 числа, после упорного боя, союзные войска вошли в Пекин и освободили посланников и всех европейцев с ними. Как-то наш бедный о. архимандрит Иннокентий? Хоть бы приехал сюда отдохнуть от приключившейся переделки.

Целый день ветер, тучи, по временам дождь. Дрянная погода и тягостное состояние духа. В Кёото климат несравненно лучше.

7/20 августа 1900. Понедельник.

Кончил введение в каталог библиотеки всех накопившихся в последнее время книг и отдал его Ивану Акимовичу Сенума переписать введение в ходячий по рукам каталог.

Был некто Аоянаги, директор Правительственной школы в Сакура, провинции Симооса. Длинный разговор о необходимости христианской веры для японского народа, едва ли имеющий принести пользу, так как господин директор, подобно всем его сорта ученым мужам, заражен гордостью и собственною философиею насчет антропологических вопросов. На прощанье снабдил его христианскими книгами.

8/21 августа 1900. Вторник.

Сердце растерзало письмо из Хакодате учительниц Женской школы – Текусы, дочери о. Иоанна Сакай, и Надежды Такахаси. Поехали они туда отдохнуть во время каникул – Текуса к своей матери и детям, Надежда, как ее подруга, в первый раз в Хакодате; ехала туда сия последняя, как пишет, точно в Иерусалим, в первоначальную Японскую Церковь, с благоговением и надеждою напитаться духом благочестия, и увы! Постигло полное разочарование! Церковь в таком расстройстве, что возбуждает скорбь и приводит в соблазн: христиане в разладе с священником и всячески стараются выжить его из Хакодате.

После Собора, к которому являлся оттуда один с прошением переменить о. Петра Ямагаки, каковое прошение я не принял по неимению причин к удовлетворению его, дело стало еще хуже. В Церковь совсем перестали ходить немирные и намереваются учредить свои собственные моления без священника; и всячески стараются вынудить о. Петра подать прошение о переводе его из Хакодате, даже к ним – учительницам – приставали с просьбами убедить о. Петра к сему… Так-то одно зло вызывает другое! Это отзвук прошлогоднего дела в Одавара. «Там-де священник подал прошение, и его вывели (хотя ни для кого нельзя было скрыть, что главною причиною вывода – немирные одаварские христиане); пусть будет и у нас то». Но обстоятельства не сходны: о. Петр Кано действительно был во многом не прав; с о. Петром Ямагаки этого нет. Ничего не мог ответить явившийся с прошением на Собор депутат хакодатский на вопрос – «чем недовольны в своем священнике?» – кроме того, что «он слаб, желаем более сильного». Перемени по этой причине им о. Ямагаки – чрез год нужно будет переменить всех священников по прошению из всех Церквей, потому что какая же Церковь у нас скажет, что ее священник «силен»? И где «сильные» священники? И что такое «сила» священника?

– Силою считается, между прочим, смирение; ваш священник – человек смиренный, не правда ли? – вопросил я подававшего прошение хакодатского депутата.

– Это правда, – не мог не согласится он.

– Ваш священник – человек образованный, кончил курс Семинарии, прекрасно служит и очень прилежен в священнослужении, отлично говорит проповеди, в поведении безукоризнен, человек тихий и мирный – чего же вам более?

– Но он слишком смирен, при нем Церковь не будет процветать…

Пойми этих «процветателей», удовлетвори их! Во время Спасителя и Апостолов были одержимые демонами. Эти – тоже одержимые, хотя демон не смеет являться в таком открытом виде, как тогда. Что с ним делать? Убедить нет возможности. Поступить под диктовку демона – избави Бог! Итак, оставить все, как есть. Пускай беснуются, пусть заводят бесовские моления – не обращать внимания. Пусть даже вынудят о. Петра подать прошение о переводе – не принимать прошения; принявши, кем бы я заменил его в Хакодате? Наконец, если он до трех раз подаст прошение, взять его оттуда, но священника туда не давать (да и кого?); а пусть пока отправляет там общественную молитву в храме катехизатор.

Но больше всего терзает сердце мне то, что враг Церкви в этом случае – не кто иной из людей, как человек, который в то же время и самый почтенный в Церкви. «Благочинный о. Савабе обещал нам, что священник будет переменен, – твердил мне депутат хакодатский. – Он обещал, что будет более сильный священник».

– Так иди же к о. Павлу Савабе и убеждай его самого отправиться священствовать в Хакодате; я буду очень рад, если он сделает это. О. Петр там тоже останется, но для Хакодатской Церкви будет тем лучше, – говорил я депутату.

Конечно, депутат мои слова передавал о. Павлу и убеждал его. Но куда ему оставить блаженный его покой здесь – ровное ничегонеделанье при обильном содержании от Миссии и почете от всех!.. Мог бы не кто иной, как он, когда-то расстроивший Хакодатскую Церковь, умирить ее ныне, но он, видно, в душе радуется, что расстройство идет все хуже и хуже; уж он, если возненавидит человека, так до конца – так он ненавидел о. Петра Кано, пока так или иначе сей удален был из Одавара; подобным образом теперь ненавидит о. Петра Ямагаки, которому, должно быть, рано или поздно тоже не миновать выселения из Хакодате к великому удовольствию о. Павла Савабе.

9/22 августа 1900. Среда.

Какая прекраснейшая погода и какое убийственное расположение духа целый день! Печаль по Хакодатской Церкви перешла в глубокую печаль по всей Японской Церкви. Ночью и утром думал было отправиться дня на два в Хакодате, чтобы поговорить с христианами, убедить их жить в мире с безобидным их священником, о. Петром. Но каждый раз, как думаю о сем, отвращение берет к исполнению – ясный знак, по- моему, что нет благословения Божия на это дело. Да и что же бы я стал говорить хакодатским христианам? Все резоны известны им, но принимать их они не намерены. Ведь и два года тому назад я никого из немирных не убедил – все остались такими же злыми ненавистниками о. Петра. Теперь было бы то же; да еще мой приезд для разговора с ними вогнал бы глубже их упорство – «мол, придают важность нам – стало быть, сделают по-нашему, нужно только держаться». Послать бы кого? Но кого? Ни единого! Хоть шаром покати, ни единого! И это-то отягчает мою скорбь. О. Савабе? Новый яд влил бы. О. Павла Сато? Было бы то же, что деревянную куклу. Морита достаточно умен был бы для Миссии? Эгоист, себя только старался бы выставить – делу едва ли помог бы. Из каких ничтожностей состоит весь штат служащих! А простые христиане? Вон она, старейшая из Церквей, Хакодатская, состоит из грубых чернорабочих, ремесленников, мелких торговцев, не способных и понять дух христианства, а считающих себя вправе играть священниками, как пешками! Где лучшая Церковь? Здесь даже, в Канда, не то же ли? Итак, что же такое Японская Церковь? Не мыльный ли пузырь? Целый день сегодня давит меня это внутреннее сознание… Редко на меня находит такое отчаянное уныние. И не знаю, что оно: показание ли истины, которую я вечно затемняю для себя своим природным оптимизмом, или искушение диавола? Но я, по возможности, скрываю от всех эти свои редкие мечения, идущие вразрез с моею должностью, требующею вечной бодрости и неустанной надежды, которая (обращение японцев в истинное христианство) если не тщетна, то да простит меня за нее Бог!

10/23 августа 1900. Четверг.

До обеда занятия в библиотеке, после обеда чтение с Исайею Мидзусима приготовленных им к печати соборных протоколов; целый день в работе – это освежительно действует на удрученную душу, точно ванна на вялое тело: равновесие духа восстановлено – опять оптимистическое настроение; от Бога ли оно? Бог весть, но с ним хорошо, крылья расправлены – лететь хочется; без него – мокрая курица, или полураздавленное и прилипшее к полу собственными внутренностями насекомое.

11/24 августа 1900. Пятница.

Написал я о. Симеону Мии поторговать соседнее с нашим место, не продается ли за 30 ен цубо – всего 170 цубо. Слишком узко наше место для храма и четырех домов по четырем углам. О. Симеон пишет, что архитектор старается сделать дома возможно узкими, чтобы дать больше места для храма, но при всех стараниях можно выгадать места на один, много на два кена – и что это для вида храма! Итак, придется, кажется, купить соседнее место, хоть бы и не сошли с объявленной цены, о которой пишет о. Семен.

12/25 августа 1900. Суббота.

Кончена рассылка содержания служащим Церкви за девятый и десятый месяцы. Предложено Николаю Оно, оправившемуся от болезни, отправиться катехизатором в Оби, на Киусиу.

13/26 августа 1900. Воскресенье.

Утром послал катехизатору в Хацивоодзи Игнатию Мацумото две брошюры: «О храме» и «Объяснение Литургии» – и написал, чтобы он перевел их для напечатания и раздачи христианам, чтобы они отчетливее понимали все относящееся к богослужению, особенно к Литургии.

После Литургии Арсений Ивасава привел некоего врача Накамура, товарища идзусского врача Иоанна Нода, который давно уже убеждает его принять христианство, и ученика старика-врача, довольно известного, Тоцука, который будто бы тоже расположен принять христианскую веру. Накамура отправляется в Владивосток с намерением там поселиться и иметь практику между японцами и русскими. Снабдил я его книгами, молитвенниками, иконами, наконец, карточкой к владивостокскому протоиерею о. Муравьеву, советовал основательно узнать христианство и принять его не внешне, не потому что он будет между русскими христианами, а искренно, для спасения души.

14/27 августа 1900. Понедельник.

Жара бедовая, жажда нестерпимая, оттого целый день точно в собственном соку варишься. – Во время всенощной началась гроза: гром не очень сильный и молнии беспрерывные почти все время службы. И замечательное физическое и физиологическое явление: во время литии на молитве и возгласе был у меня вялый голос, так что большую молитву, начавши громко, едва кончил тем же тоном, и тембр голоса был глухой; но, когда вышел на величание, для чтения Евангелия и возгласов, голос оказался совершенно другим: громкий, звучный, неутомимый; как гроза очистила атмосферу и как атмосфера важна для физиологических отправлений!

Ризничий Моисей Кавамура заболел плевритом и отправлен для лечения в городской госпиталь. По одной ене нужно будет платить за день, но для такого усердного и исправного ризничего не жаль. Вся плата 1 ена 20 сен за помещение среднего класса; но где же при маленьком жалованье и большом семействе ему все платить! Зарыдал он, когда сказал эту сумму; я предоставил ему платить 20 сен, а одну ену взял на себя. Дал бы Бог только, чтобы выздоровел.

Иван Акимович Сенума приходил просить о перемене школьного врача Оказаки на другого – ошибается-де часто и дорого берет за лекарства. Не отказывая ему, испытаем пока другого соседнего врача, которого рекомендуют, – учился-де в Германии, за лекарства берет вполовину меньше; увидим.

15/28 августа 1900. Вторник.

Праздник Успения.

Совсем мало было христиан в Церкви.

Начинают собираться в школы. В Женскую школу, между прочим, прибыли две новеньких из Сайдзё, на Сикоку, одна из коих – которой уже двадцать один год – невеста студента медицины, учащегося ныне в Германии, который оттуда писал отдать его нареченную именно в нашу школу. В Семинарию Павел Сайто, катехизатор в Бато, привез своего сына Савву, который совсем еще малыш, четырнадцати полных лет нет – не знаю, выдержит ли науку здесь; с тем и другого, которому шестнадцать лет, сына одного из прихожан. В Катехизаторскую школу явился Степан Ока, из Цуяма, никуда не годный балбес; дед – самодур – испортил малого; своевременно не пустил его сюда в Семинарию, несмотря на желание матери; терся он потом по разным школам, ища профессии угодной глупому деду; ныне вот сам дед отпустил его, как больше никуда не годного, в Катехизаторскую школу. – Господи, зришь ли Ты поношение мое? И когда же Ты дашь – из России и из Японии – людей достойных служения Твоей Церкви? – Впрочем, Господь ведает, что творит! Не нам вопрошать Его и унывать!

16/29 августа 1900. Среда.

В Семинарию уже набралось четырнадцать вновь поступающих, в Катехизаторскую школу – четыре.

Из Тоносава должны бы вернуться сегодня проводящие там каникулы семинаристы, но почему-то произошла задержка в выдаче им на почте денег, посланных пять дней тому назад на расплату за пищу и на дорогу; сегодняшние телеграфные расспросы, вероятно, исправят дело, и завтра они прибудут.

17/30 августа 1900. Четверг.

Написано в Россию, к о. Феодору Быстрову, чтобы выслали парчи на шесть священнических облачений и прочее. Будем с этой поры выписывать материалы для риз и сами здесь шить, ибо всегда перешивать приходится пришедшее оттуда, по росту здешних служащих.

О. Мии из Кёото пишет, что место, которое мы хотим купить в дополнение к нашему, никак не продается дешевле 37 ен за цубо, то есть нужно заплатить 6500 ен за 175 1/2 цубо. Ответил ему – купить; нечего делать! Слишком уж тесно наше нынешнее: между алтарем и домом священника всего три фута приходится по плану, начертанному архитектором, и который сегодня же получен в письме о. Семена. – В плане я сделал некоторые поправки в домах и отослал обратно.

Из Хакодате вернулись учительницы Текуса Сакай и Надежда Такахаси с кучей учениц. Из Тоносава в девять часов вечера вернулись ученики Семинарии, проводившие там каникулы.

18/31 августа 1900. Пятница.

Зашедши как-то в канцелярию, совершенно неожиданно увидел там оосакского священника о. Сергия Судзуки; позвал его в свою комнату для разговора без свидетелей, догадавшись, что у него случилось что-то неладное. Оказывается следующее:

– Что делать с катехизатором Ирино? Завел переписку с тринадцатилетней девочкой. Некоторые из церковных старшин это узнали и требуют удаления его из Оосака.

– Ирино самому всего двадцать три года; это самый младший из катехизаторов прошлогоднего выпуска; он тоже почти ребенок; ведь между ними не было ничего серьезного?

– Конечно, не было. Родители девочки были ласковы к Ирино; он у них иногда ночевал, и они имели неосторожность класть его спать в одной комнате с дочерью; отсюда и началась близость Ирино с девочкой, и они ныне пишут письма один к другому.

– Все это показывает, что Вы не умеете беречь поручаемых Вам молодых катехизаторов. У Ирино отличное помещение в церковном доме; зачем же Вы позволяете молодому человеку ночевать вне дома? Впрочем, теперь поправить оплошность нельзя. Пока не сочинено что- нибудь очень скандальное, удалите Ирино из Оосака и довольствуйтесь остающимся там одним катехизатором, Фомой Танака, который, впрочем, по опытности и деятельности стоит двоих. Ирино же поместите в Вакаяма, если Яков Адаци уйдет или будет удален со службы (смотря по его отношению к жене, ненавидящей службу своего мужа), или же пришлите сюда, в Токио.

– Еще дело: оосакские христиане просят Вас приехать туда для проповеди.

– Этого обещать не могу; у меня здесь слишком много дела. В будущие каникулы, пожалуй, это можно.

Отпустивши о. Сергия (который на мое замечание, что он мог бы написать мне все то, что говорил, ответил, что у него еще есть дело к брату, живущему в Токио, – для какого дела собственно он, должно быть, и приехал), я позвал другого гостя, которого встретил в канцелярии: катехизатора Павла Цуда – не как о. Сергий, предварительно испросившего разрешение на отлучку с места своей службы в Мисима. Это из наших катехизаторов самый старый (шестьдесят один год ему) и почтенный – тридцать лет служащий Церкви, в Хакодате в тюрьме сидевший за веру при начале нынешнего правления. Давно бы быть ему священником, если бы не был вдовец после двух жен, да еще, если б не имел пятна – возмущения против церковной власти в 1884 году вместе с о. Павлом Савабе и девятью другими катехизаторами. Бедный Павел Цуда вынес серьезную болезнь; сорок дней пролежал в постели, в Тоёхаси, – почему не мог ныне явиться на Собор; ныне поправился, но все еще слаб, а между тем в Мисима, в церковном доме, нет никого; сам он должен варить себе пищу, мыть свою одежду и прочее. Я сказал, чтобы непременно нашел он старика или старуху для должности «квайдомори»; обещал высылать по пять ен на содержание его. – Погостит Цуда здесь несколько дней, живя в одной из комнат второго этажа.

19 августа/1 сентября 1900. Суббота.

Возвращаясь из госпиталя от больного Моисея Кавамура, нашел у своей квартиры китайца, желающего видеть меня. Но подает карточку, на которой стоит «Ямагуци», и объясняет, что родом из Сага, на Киусиу.

– По платью, физиономии, приемам Вы китаец, по имени и родине – японец; кто же Вы на самом деле?

– Японец.

– Что же Вас заставило преобразиться так?

– Я был двадцать шесть лет в Китае, служил японским шпионом, для чего должен был усвоить все китайские обычаи, изучить до точности язык, и притом разных диалектов. Я изучал и русский язык от о. Анатолия и Маленды в Хакодате после того, как Вы только что оставили Хакодате для Токио (в 1872 году).

И в доказательство сказал несколько русских фраз, извиняясь, что совсем забыл по-русски, не имея практики. И продолжал:

– Имею к Вам следующее дело: не похлопочете ли, чтобы Русское Посольство употребило меня шпионом (тантей) для своих целей в Китае? Японское военное министерство содержало меня в Китае, но лишь пока кончилась наша с Китаем война; после того бросило меня без всяких средств; я был два года болен, и оно не помогло мне. (Действительно, по лицу и рукам видно, что недавно оправился, – исхудалый). Я не хочу больше служить ему.

– Но Вы пришли не туда, куда нужно: здесь Духовная Миссия, и политико-мирские дела не имеют места здесь. Можете, если хотите, объясниться в Посольстве; там есть переводчики. Вас поймут, выслушают и ответят, что найдут нужным.

– Переводчики – японцы?

– Есть японцы (Исигаме), есть русские (Вильм).

– С японцем я не могу говорить об этом; это должно быть секретно от японцев.

– Тогда просите объясниться с русским.

Не думаю, чтобы посланник нашел нужными его услуги. Но изумительна способность японцев всевозможно действовать для пользы своего отечества! По всей вероятности, есть и такие превратившиеся в русских до неузнаваемости для изучения России в пользу своего военного министерства. – Ведь этого Ямагуци ни один китаец не распознает и не догадается, что это японский шпион. Коса, шапочка, мягкость движений – все-все – чистейше китайское!

– Много ли у вас таких, как Вы? – спрашиваю.

– Есть-таки, но не настолько изучили китайский «орей», – говорит.

Учащиеся почти все собрались. За всенощной было пение двух хоров.

20 августа/2 сентября 1900. Воскресенье.

За Литургией был, между прочим, маленький, лысый, подвижный господин, оказавшийся русским; по выходе нашел его у себя вместе с кандидатом Марком Ивановичем Сайкайси. Увидев меня, он начал рекомендоваться:

– Москвич, агент торговой компании в Ханькоу, купеческого сословия, но образованный, потому что нынче и купцу нельзя без образования; член географического общества, путешествующий там и там… и прочее, и прочее. – Барабанил он себе похвалы таким чеканным тоном, что я не выдержал, расхохотался, свалив причину на что-то другое.

– Рефераты делаю, печатаю статьи, – продолжал он.

– Я буду читать Вас – позвольте узнать фамилию.

– Колобашкин, к Вашим услугам. – И он дал карточку.

По окончании разговора и чая, по моему совету, отправился в сопровождении господина Сайкайси осмотреть Токио.

От о. Петра Ямагаки длинное письмо с описанием, как без причины злобствующие на него продолжают свои козни, имеющие целью выжить его из Хакодате; даже катехизатора Петра Обара смутили и вооружили против о. Петра. Я тотчас же написал по-русски к Обара и Зилоту Моки, другому катехизатору, чтобы они были благоразумны, не отделялись от о. Петра и старались образумить немирных, которые ни в каком случае цели своей не достигнут, не заставят меня вывести о. Петра из Хакодате без достаточной причины на то; каприз же их не есть законная причина.

Вечером внушал регенту Алексею Обара приложить старания об обучении учеников Семинарии и Катехизаторской школы двухголосному пению; это-то и должно быть настоящим пением провинциальных японских Церквей. Четырехголосное может быть в очень немногих местах; одноголосное не благозвучно; двухголосному же никто в провинциях не может обучать, потому что преподавания сего рода пения не существует при Миссии. Сколько раз просил я Львовского ввести сие преподавание! Но для этого лентяя интерес японских Церквей разве существует? Теперь в его отсутствие нужно воспользоваться случаем завести преподавание всем семинаристам двухголосного пения после одного года пребывания их в школе; одного года довольно для усвоения одноголосного, а шесть лет пусть еженедельно имеют три класса двухголосного; кроме того, пусть по очереди поют всенощные и Литургии по пятницам и субботам тем же двухголосным пением. Катехизаторская школа должна следовать тому же правилу. Отныне сие начнется.

21 августа/3 сентября 1900. Понедельник.

В восемь часов утра в Соборе отслужен молебен «пред началом учения» для собравшихся в школы. Пред многолетием я сказал учащимся краткое поучение; главная мысль: «Спаситель уподобил Царство Небесное зерну горушну; Японская Церковь ныне именно это зерно. Но оно уже рассеяно по всей Японии. Кто же сеет? Отсюда, из этих школ вышли эти сеятели. И вы готовитесь к тому же служению… Много школ в Токио, и все имеют хорошие цели, но – цели земные. Кто скажет воину, защищающему отечество, что есть отечество небесное? Кто внушит судье, что над ним есть верховный невидимый Судия, блюдущий за ними? Кто научит купца тленным сокровищем покупать нетленное? Вы готовитесь на то! – Итак, бодро и радостно приступайте к занятиям. Господь даст вам успехи, если вы будете верны вашей цели"…

Вечером Семинария с Катехизаторскою школою и Женское училище справляли Симбокквай с пением и речами; дано мною 5 ен на «кваси».

Катехизатор в Коци Петр Хиромицу, получающий 14 ей, квартирных 5 и дорожных в деревню 1 ену, просит прибавки жалованья – семейство-де. О. Павел Косуги подкрепляет его просьбу. Отказано, пока покажет хоть некоторые плоды своих трудов; несколько лет ни малейшего признака, чтобы что-либо делал – завзятый лентяй!

22 августа/4 сентября 1900. Вторник.

В школах начались занятия. У нас с Накаем – дело по переводу Нового Завета: начали расставлять знаки препинания (кутоо); сегодня за день прошли шесть глав Евангелия Матфея.

Из кончивших ныне курс Семинарии Павел Акита назначен был катехизатором в Карасуяма, но отправился побыть дома, на Сикоку; был до сих пор, и сегодня получена от него просьба об отставке – «чувствую- де себя недостаточно ученым для службы». Экая бессовестность! Семь лет церковных расходов на него и трудов по воспитанию брошены на ветер. Обещание родителей отдать его службу Церкви – без него никто и не принимается в Семинарию – обман. И все это из-за русского языка: куда-нибудь продался в переводчики. Жаль, что еще нельзя прекратить преподавание русского языка в Семинарии – многих учебников еще нет на японском, русскими надо пробавляться. Но рано или поздно нужно достигнуть, чтобы все шло на японском языке, и изъят был из преподавания русский язык, этот камень преткновения и соблазн для столь многих грошовиков из японцев.

23 августа/5 сентября 1900. Среда.

После обеда, с двух часов, был в городе у знаменитого доктора, старика Тоцука Бункай. Иоанн Нода, врач с Сюзендзи, ученик его, говорил ему о христианской вере, и он будто бы расположен к ней, что меня и вызвало побыть у него. Он сам назначил время и звал. Принял очень любезно и заговорил – о Конфуции! Когда я жил в Хокодате, больше тридцати лет тому назад и читал Конфуция, то обмолвился каким-то толкованием собственного изобретения на какой-то стих Конфуция; это дошло до ушей Тоцука, ему понравилось, и вот он начал с сего припоминания. Я сказал ему, что забыл все это и вот уже тридцать лет, как у меня одно дело и одна забота – проповедь Христова учения. Думал, говоря это, что тотчас же можно приступить к катехизации. Куда! Пришлось переговорить и о Путятине – по поводу столовых часов, подаренных им в Нагасаки Абе бунго-но ками, а сим о. Тоцука – Часы сии стоят тут же, и о Дзинму, и о том, откуда японский народ, и Бог весть еще о чем, пока настоятельно свернул и на веру, но нить речи постоянно ускользала у меня, ибо слушатель к каждому слову придирался, чтобы заговорить о другом. Словом, двухчасовая беседа – совсем бесплодная! Человек «золотой средины» (Конфуциево); высший мир для него не существует, хотя и низший тоже чужд ему – по-своему он добродетелен. – По возвращении домой послал ему несколько вероучительных книг, но, вероятно, от них будет такая же польза, как от моего визита.

24 августа/6 сентября 1900. Четверг.

О. Симеон Мии пишет, что сосед землю продает: 10-го сентября будет совершена купчая. Зданий своих он не хочет взять ни за какую сумму (что я предлагал), некуда перенести. Итак, у нас будет не четыре, а вероятно, шесть домов по бокам храма, на пользу служащих Церкви в Кёото.

25 августа/7 сентября 1900. Пятница.

Заштатный священник Иоанн Оно, из Кёото, пишет, что он готов отправиться по поручению, которое я предлагал ему, будучи в Кёото, – убеждать христиан содержать своих служащих Церкви, и находит это время удобным для городских Церквей прихода о. Сасагава, куда, как в более давние и многоплодные Церкви, намерен прежде всего отправиться. Я послал ему на дорогу до Токио.

26 августа/8 сентября 1900. Суббота.

От о. Петра Ямагаки из Хакодате опять письмо с жалобой, что уже оба катехизатора – Обара и Моки – вооружены против него: требуют, чтобы он «или в один месяц управил Церковь, или просился вон из Хакодате, иначе-де они уйдут из Хакодате». Славно пьесу по нотам разыгрывают мучители Церкви, стараются все проделать то, что случилось в прошлом году в Одаварской Церкви. От меня было внушение о. Петру Кано (секретное) подать прошение о выводе его из Одавара: ныне стараются принудить о. Петра Ямагаки подать подобное прошение. Я говорил недовольным выводом о. Петра Кано из Одавара, что «не управил он Церкви за год, поэтому выводится (согласно его прошению)»; ныне требуют от о. Петра Ямагаки исправления Церкви (которую сами же для того и мутят, чтобы выжить о. Петра), или выхода его вон. Кто капельмейстер? Ужели о. Павел Савабе? А без него как бы хакодатские мутители узнали одаварские подробности? Удзие на него же ссылался мне. Так или иначе, но этот неугомонный мутитель Удзие и злобный Евграф Кураока – поистине дрянной человек, ибо рожден и воспитан в Церкви и на церковные средства не только он, но и вся его родня, даже жена его воспитана Церковью, и никто так не поносит Церковь, никто столько не вредит ей в Хакодате, как он, – эти враги христианского церковного мира успели оболванить недалеких этих юнцов-катехизаторов – Обара и Моки. Написал я им длинное увещевание по сему поводу, в дополнение к письму от второго числа, которое еще не получено было ими в то время, когда о. Петр писал настоящее свое письмо. – Во всяком случае, о. Петр Ямагаки ни за что не будет выведен из Хакодате. Дать волю этим мерзавцам, Удзие и Евграфу Кураока, делать что хотят в Церкви, избави Бог!

Послание в десять листов от катехизатора Тимофея Ирино из Оосака с описанием его истории с девочкой одиннадцати лет (тринадцать по счету, в действительности одиннадцать с месяцами). Что за дурачье там, начиная с о. Сергия и катехизатора Фомы Танака до родителей этого ребенка! Ни на йоту ничего серьезного, и мучают бедного Ирино! По прочтении письма я тотчас же написал о. Сергию прислать сюда Ирино для служения в Церкви Карасуяма.

Жена Ильи Яци, катехизатора в Исиномаки, бежала из здешней Женской школы неизвестно почему, и теперь неизвестно где. Отец ее и Яци – оба в горе по сему; но помочь, кажется, нечем. Впрочем, нельзя допустить и развода, о котором опять заговаривает Яци; дело все еще не выходит из пределов семейного разлада, который права на развод не дает.

27 августа/9 сентября 1900. Воскресенье.

Из тюрем часто пишут к нам, просят христианских книг. Мы посылаем. И не тщетно. Сегодняшний случай подтверждает это. Сидевший в тюрьме за воровство человек тридцати лет, даже хорошего происхождения, – прочитал там в попавшем в его руки Евангелии о милосердии Спасителя к грешникам, до того умилился этим, что тотчас же уверовал в Христа и стал молиться Ему; а по выходе из тюрьмы первым делом его было прийти в наш Собор помолиться и попросить дальнейшего христианского наставления. Сегодня он объявился, и о. Павел Сато взялся наставить его в христианстве.

28 августа/10 сентября 1900. Понедельник.

Согласно вчерашней телеграмме о. Симеона Мии, послано ему сегодня чрез Банк Мицуи на покупку соседних 175 1/2 цубо земли 6700 ен. Здесь 6500 ен за землю, 130 ен на совершение купчей – процент, взимаемый Правительством, 65 ен «ицибу». Можно бы сократить эту сумму на 135 ен, если бы поступить по совету о. Мии: «Последовать обычаю, практикуемому при совершении купчей по взаимному согласию покупателя и продавца – обозначать сумму стоимости в сокращенном виде – нам, например, вместо 6500 ен показать 2000». Но нам ли с о. Мии практиковать надувательство! Придется и еще несколько послать: посреднику при покупке – о. Мии просит 30 ен; ему самому, по прежнему примеру, за труды и хлопоты, 50 ен дать нужно будет.

Всенощную пели причетники. Школы учились. В Церкви были мы немногие; после службы мы с Накаем занимались переводом.

29 августа/11 сентября 1900. Вторник.

День Усекновения главы Святого Иоанна Крестителя.

С шести часов утра Литургия. Пели причетники. Молились все школы. Почему первого класса у них не было, потом обычные занятия у всех. В Церкви был, между прочим, благочестивый христианин из Цуяма, Иоанн Фукасе, оставшийся (по окончании своих дел) для того, чтобы помолиться здесь в свои именины.

30 августа/12 сентября 1900. Среда.

От о. Симеона Мии, из Кёото, пришел исправленный план храма и зданий вокруг него со введением в план и ныне вновь покупаемого места. Теперь здания вокруг не будут очень теснить храм. И зданий много, так как нужно же воспользоваться ныне имеющимися у нас постройками; продать их за бесценок, или употребить на дрова было бы жаль. Итак, будут: дом священника в юго-восточном углу, двухэтажный (то есть перенесется туда в настоящем его виде нынешний дом священника); дом диакона, тоже двухэтажный, в северо-восточном углу; во втором этаже две комнаты будут устроены на иностранный манер для приездов русского миссионера; дома двух катехизаторов (и певцов), одноэтажные, направо и налево от храма, впереди, и к ограде; домик для маленькой школы, налево, между большими домами, к ограде; и спереди у входа – дворницкая и по другую сторону – подобное зданьице для сбора христиан и подобное. – Я поправил несколько план и отослал обратно с одобрением.

Из Хакодате получен большой пакет от тамошних мутителей Церкви. В тринадцати пунктах представлены обвинения против о. Петра Ямагаки, и о, удивление! Хоть бы одно веское! Истинно добрый пастырь и человек о. Петр, если враги его, при всех их неустанном пламенном желании выжить его из Хакодате, не могут предоставить никаких резонов своей просьбы. Самое важное – первое обвинение: о. Петр будто бы получил от о. Александра, русского священника, когда был у него на Сахалине четыре года тому назад, 30 ен на какую-то покупку для о. Александра и до сих пор не исполнил этого поручения. Но от кого это обвинение? Какая-то хакодатская девчонка, будучи на Сахалине, слышала это. – Кто же бы (кроме заклятых ненавистников о. Петра в Хакодате) решился на основании сего свидетельства обвинять о. Петра в недобросовестности? – Остальные двенадцать обвинений – хоть шаром покати, не заденешь – пустота. Обвиняют, что он три раза занимал деньги, но отдавал; обвиняют, что у его матери дурной характер; обвиняют, что его приходили уговаривать проситься из Хакодате; обвиняют, что его не пригласили на женское собрание, и подобное. Порадовало это меня за о. Петра, но и очень возмутило против хакодатских христиан; что за дрянь христиане наши! Ни одного там разумного, все – сущая сволочь, два-три негодяя всех мутят, не имея ни на волос разумного предлога на то!

Два катехизатора там: Петр Обара и Зилот Моки, но и от них письма – длиннейшие и отвратительные, точно плаксивые бабы – жалуются на несчастное свое положение среди двух огней и ропщут на о. Петра – он-де виноват – в чем? Не говорят и сами не знают. Правда, молоды катехизаторы, но оба – кончившие курс в Семинарии; и письма их после моего к ним ободряющего письма. Просто в отчаяние можно прийти от этого неимения людей в Церкви хоть мало-мальски порядочных и надежных ни среди христиан, ни среди служащих Церкви! Я был в гневе и мерзейшем расположении духа несколько часов…

В третьем часу съездил в Посольство поздравить посланника Александра Петровича Извольского с Ангелом. Но его не оказалось дома: в Никко, на даче, еще проводит время.

31 августа/13 сентября 1900. Четверг.

От о. Сергия Судзуки из Оосака письмо на пятнадцати листах касательно катехизаторов Тимофея Ирино и Фомы Танака. Просит о. Сергий оставить Ирино в Оосака; приписывает все дрязги интригантному характеру Фомы Танака и в самых мрачных чертах представляет сего последнего как льстеца, завистника, гордеца и интриганта. Пусть Тимофей Ирино останется в Оосака, если сам пожелает того.

От о. Тита Комацу просьба убрать Петра Мисима из Оота, послать его в Каназава, куда идти он изъявил желание на Соборе. В Оота из-за Мисима полнейшее расстройство Церкви; о. Тит хотел мирить партии, но «убежал», как сам выражается, ничего не могши поделать.

В Карасуяма обещан был Ирино. Но если он останется в Оосака, то пусть там будет Николай Оно. О. Тит просит поместить его там, а не отсылать на Киусиу, в Оби, куда я хотел было послать его по выздоровлении. О. Тит пишет, что он совсем поправился и может служить.

От о. Симеона Мии получена купчая на вновь приобретенное под Церковь место в Кёото. Слава Богу! Дело благополучно совершено. Прямо видно благоволение Божие, чтобы дом Божий в Кёото был возможно благолепен! Прикуплено ныне: 175 цубо 5 го 3 секи, что с прежними: 535 цубо 7 го 3 секи, составляет: 711 цубо 2 го 6 секи – всего нашей церковной земли в Кёото, дорого купленной на русские деньги. Помоги, Господи, ныне воздвигнуть благолепный храм с приличными помещениями для служащих Церкви!

1/14 сентября 1900. Пятница.

Послано 125 ен о. Симеону Мии, недоставшие к прежде посланной сумме на покупку места, так как процент на совершение купчей увеличен с апреля, чего не знал о. Симеон; он прислал свидетельство чиновника, удостоверяющее в возвышении процентной платы ныне до 25/1000. Тут же на разные другие расходы по купчей: 5 ен писарю, 30 ен посреднику, 50 ен от меня самому о. Семену за хлопоты и прочее. Всего, значит, покупка 175 цубо 5 го 3 секи со зданиями на них (тремя, мало годными для нас) обошлась в 6825 ен. Благодарение Господу за то, что оказались в Миссии запасные построечные деньги на это!

2/15 сентября 1900. Суббота.

Прибыл из Кёото заштатный о. Иоанн Оно для того, чтобы, согласно моему предложению, сделанному, когда я был недавно в Кёото, отправиться по Церквам убеждать христиан давать содержание служащим Церкви.

Не буду я писать письма прямо к христианам – надо иметь в резерве этот способ, а напишу только к священникам – и пусть они от себя представят, или лично, или чрез письма, о. Оно христианам с наставлением принять к сердцу и исполнить то, что он скажет им. Отправится о. Оно в наиболее устроенные и состоятельные Церкви приходов оо. Петна Сасагава и Иова Мидзуяма. Это будет опыт; если хорошо удастся, то дело будет продолжено дальше и дальше до самых малых Церквей. Убеждать христиан: во-первых, увеличить даваемое от Миссии содержание проповедникам и священникам, потому что оно скудно, особенно для многосемейных; во-вторых, мало-помалу освобождать миссионерскую сумму, ныне идущую на содержание служащих, для употребления ее на новых служащих; поэтому, например, если Церковь даст от себя до двух ен (или даже трех и четырех, смотря потому, семейный или одинокий катехизатор), то пусть это идет на увеличение содержания ныне служащего катехизатора; если же больше, то об избытке пусть будет дано знать в Миссию; в размере сего избытка будет уменьшено высылаемое от Миссии содержание и удержанное будет идти на увеличение числа служащих; в-третьих, стать на собственные ноги; не вечно Русская Церковь будет содержать японцев, служащих своей Церкви; нужно готовиться к самостоятельности в сем отношении. – Пусть дают городские жители деньгами, сельские – продуктами своей местности: рисом, углем, рыбой, овощем и прочим – что все пусть будет расценено по местным ценам и внесено в запись жертвуемого на содержание служащих Церкви. Пусть жертвуют не гроши, на которые ничего нельзя сделать, и которыми ныне любят жертвовать (не получая за то выговоров, по снисхождению Миссии, хотя Миссия, принимая подобные жертвы, ровно ничего не может сделать на них по мизерности их). Также пусть жертвуют Богу, а не личностям, как ныне инде; нравится человек, дают ему нечто; не нравится, не дают, хотя бы и не могли объяснить, почему не нравится (как ныне в Хакодате), при каковой системе Миссия не может урегулировать расходов. Еще, пусть, давши, не отбирают назад совсем, как отобрали содержание у о. Циба в Маебаси, у о. Мидзуяма в Исиномаки и Санума; это уже совсем по-рачьи: выступят вперед как будто и путные, а потом, как раки, брызнутся назад; при такой повадке ничто не станет. – Пусть о. Оно в каждой Церкви, где начнет дело, сделает запись с приложением печатей взявшихся жертвовать, и запись сию оставить при Церкви, а копии с ней пришлет – одну местному священнику, другую мне. – Вот в общих чертах, что предложить о. Оно. Проповедать он мастер; тексты Священного Писания о содержании служащих знает. Если от души послужит сему делу, благодать Божия, несомненно, поможет ему, и начало материальной самостоятельности Японской Церкви положено будет.

Но прежде чем предаться сему, я дал ему еще другое дело: побыть в Хакодате и убедить мутителей прекратить смуту. Я рассказал ему подробно состояние Хакодатской Церкви, начиная со смуты в запрошлом году из-за рыбного дела. Отправится он туда не «судьею» и «разбирателем», а проповедником мира. «Разбирать» нечего: отношение священника к христианам совершенно ясно, особенно после их последнего документа; «судить» тоже нечего: о. Петр Ямагаки прав относительно христиан, да и если бы было что «судить» – это дело Епископа, а не собрата священника. Будет о. Оно убеждать христиан не настаивать на невозможном (удалении о. Петра из Хакодате без причин на то), а умириться и быть довольными своим священником. Если Бог поможет ему, я буду очень рад. Если христиане, ныне мятущиеся, и его не послушают, а сделаются раскольниками, как угрожают, коли не исполнится их каприз, я буду спокоен в совести, как истощивший все меры к вразумлению их.

3/16 сентября 1900. Воскресенье.

Сделал подробный разбор всех пустых обвинений, выставленных хакодатскими мутителями против о. Петра Ямагаки, – по-русски карандашом надписал его над всеми пунктами и при русском же письме отослал к хакодатским катехизаторам Обара и Моки, понимающим по-русски, чтобы они разъяснили все немирным христианам, всячески внушив им, что о. Петр ни в каком случае не будет переведен из Хакодате, хотя бы даже они принудили его самого подать просьбу о том. Дело это уже не одной Хакодатской, а всей Японской Церкви: не будет дан дурной пример исполнения капризливых желаний христиан.

Отославши пакет в Хакодате, призвал учительницу Текусу Сакай и сказал ей написать матери ее в Хакодате, Елене (вдове о. Иоанна Сакай), чтобы она не участвовала в интриге тамошних бунтовщиков против о. Петра, а она, по слабости, должно быть, повинна в сем – имя ее тоже красуется в прошении о переводе о. Петра, хотя и без ее печати. Текуса уверяла, что мать ее в мире с о. Петром, что на нее, должно быть, лгут (так!), что к ней собираются и говорят против о. Петра, но она в этом не участвует. Напишет.

4/17 сентября 1900. Понедельник.

Из Кёото получен план храма от архитектора Мацумуро, разработанный в подробностях весьма тщательно и толково; при нем смета с описанием работ. Стал я читать с Давидом Фудзисава – не понимает технических терминов; призвал старика Алексея Оогое, бывшего письмоводителем при постройке Собора, стал читать с ним, тоже не понимает. Завтра нужно позвать Василия, бывшего главного плотника при постройке Собора, – с ним, вероятно, прочитаем.

5/18 сентября 1900. Вторник.

Утром отправил о. Иоанна Оно – сначала в Хакодате мирить христиан с священником, потом в Церкви оо. Сасагава и Мидзуяма добывать от христиан содержание служащим Церкви. В Хакодате вчера написано было катехизаторам и к о. Петру Ямагаки, что туда будет о. Иоанн Оно убеждать мутителей быть мирными; к отцам же Сасагава и Мидзуяма мои письма даны ему в руки, чтобы передал, и чтобы они способствовали успеху его миссии. Дал ему в месяц 25 ен содержания, наказав, чтобы везде содержал сам себя, не будучи в тягость никому, и 15 ен дорожных. Сказал, что если будет он успешен, то расход этот поставится на счет Церкви, что и ему будет в честь; если нет – расход будет мой личный.

Из Оосака, от христиан (не подписавшихся) – требование удалить оттуда катехизатора Фому Танака как интригана, старающегося вооружить христиан против священника; как клеветника, обнесшего ни в чем не повинного своего брата – другого катехизатора (Ирино); как гордеца внутри, льстеца понаруже, и прочее. – Но теперь этого сделать нельзя. Танака, видимо, не годится для Оосака, но его заменить там некем. Следует ждать следующего Собора, – Велел я снять копию с доноса на него, чтобы завтра отправить к нему с внушением: «Служи честно, без интриг, которыми себе только повредишь, – иначе не можешь быть в Оосака; смотри, как тебя видят насквозь». В то же время к о. Сергию Судзуки будет написано, чтобы убеждал недовольных Фомой Танака оставить мысль о перемене его до следующего Собора.

6/19 сентября 1900. Среда.

О. Тит Комацу пишет, что у диакона Иоанна Оно, в Сиракава и окрестности, успешно идет проповедь; крестил у него девять человек, и дальнейшие слушатели есть.

О. Борис Ямамура хочет пристроить своего сына Стефана к делу проповеди, которою он будто бы очень охотится (но которую едва ли может долго вести по своим головным болям). Пусть поставит его в Куроиси, где нет проповедника, и которое в его же, о. Бориса, приходе. Я дам Стефану по 6 ен в месяц – содержание «денкёо-ходзё».

7/20 сентября 1900. Четверг.

С о. Павлом Сато приключился небольшой паралич: правая половина тела почувствовала несвободу в отправлениях; впрочем, врач уверяет, что это скоро пройдет. Дай Бог!

8/21 сентября 1900. Пятница.

Праздник Рождества Богородицы.

В Церкви, кроме учащихся, почти никого. И учащиеся только свои, здесь в школах живущие; дети христиан школьного возраста никогда не бывают в Церкви в большие праздники, не в воскресенье бывающие, – «в школу, мол, важнее, чем в Церковь»; дети священников, все, конечно, тоже. И замечательно: дети священников – оо. Павла Сато, Циба и всех прочих – пущены по светским школам, чтобы идти по светской части. Хотел было сердиться на это, но вспомнил, что то же и с детьми всех петербургских священников – моих академических товарищей, решительно все, даже дети о. Феодора Быстрова пущены по светской части. Безумие повальное!

9/22 сентября 1900. Суббота.

Прочитал проект работ по постройке храма в Кёото и вместе с планом – в пяти листах – послал при письме о. Семену Мии обратно с пояснением, что я одобряю, чтобы отдали на подряд. Другой экземпляр листов плана оставил у себя. По смете архитектора, постройка храма обойдется в 7850 ен, но еще не известно, сколько заломят подрядчики. Смета архитектора довольно сходная: постройки всего 61 цубо, значит по 130 ен за цубо; здесь, в Токио, вероятно, по 150 ен поставили бы за цубо.

В Китае продолжается развитие мировых событий, описание которых не место здесь, в этой маленькой трущобке. Но не могу не отметить одолевающей меня сегодня крайней грусти по поводу потопления в Амуре, у Благовещенска трех, а по другим известиям почти пяти тысяч мирных китайцев, бывших обитателями Благовещенска. Читал об этом прежде в английской иокохамской газете «Japan Daily Mail» ежедневно, точно пирог, начиненный всем, что служит к поношению и обесславлению России, но не верил. Увы, правда! В русской газете «Владивосток», № 34, 22 августа 1900 года, говорится то же о жестоком акте потопления 3000 китайцев. В сегодняшнем же номере «Japan Daily Mail», в статье «The Massacre at Blagoveshchensk», еще более подробное, чем было прежде, описание ужасной жестокости, со слов двух бельгийских журналистов, проезжавших Владивосток после события и ныне находящихся в Нагасаки. Сущность следующая: «Когда 1/14 июля китайцы с противоположного берега Амура внезапно открыли огонь по Благовещенску (продолжавшийся восемнадцать дней), то 4/17 июля благовещенский полицмейстер Баторевич получил телеграмму от генерала Грибского, бывшего в это время в Айгуне „Do Chinese Amur”. Полицмейстер попросил разъяснения ее, но ему отвечено было: „Obey orders”. Вследствие сего Баторевич собрал всех китайцев, бывших в Благовещенске, и под конвоем казаков послал их за семь верст от города по Амуру, где они и были казаками потоплены; казаки сначала ограбили их, потом связали многих из них косами вместе, чтобы они потонули, а не выплыли. Так было погублено все китайское население Благовещенска, то есть около пяти тысяч, потом казаки разграбили их дома». – Конечно, это несколько преувеличено. В русской газете не так резко. Но если и три тысячи только потоплено – Боже, что за варварство! И где найти успокоение от печали о сем? (Смотри иную версию катастрофы под числом 18 ноября/1 декабря).

10/23 сентября 1900. Воскресенье.

Один из крестившихся сегодня – полицейский, из тех, что оберегают Миссию, имея своей будкой здешнюю привратницкую, благодаря чему в Соборе и библиотеке давно уже не бьют стекол.

Фома Танака, катехизатор в Оосака, просит исследовать чрез церковных старшин, кто это написал такое неблагоприятное ему письмо, копия которого отправлена ему 18-го числа. Как бы не так! Подлить масла в огонь к тамошней неурядице! Отвечено ему, что этого не будет сделано; а если он чувствует себя не повинным в том, что говорится о нем, то правота его сама собою для всех будет ясна, если он будет честно и прямо служить; равно как подтвердится содержание письма, если он станет заводить интриги против священника и прочих.

Исайя Мидзусима принес экземпляр отпечатанных Протоколов Собора нынешнего года (Гидзироку). Книжка составлена полней и лучше предыдущих годов. Приложены к ней в начале – снимок с фотографической группы, участвовавших в Соборе, в конце – карта Японских Православных Церквей. Карта составлена очень тщательно, и стоила большого труда Исайи. Я дал ему 25 ен в благодарность за протоколы и за карту. (Прежде составителю протоколов давал не больше 15 ен).

11/24 сентября 1900. Понедельник.

О. Борис Ямамура пишет, что до сих пор никак не сойдутся христиане Яманоме и Ициносеки на совместной постройке храма на купленном уже для того месте; двое из христиан в Ициносеки до того занозисты, что ничем нельзя уломать их, а они там из главных. Что ж, пусть! Христианского духа у них – точно жизненности у худосочного цыпленка, только что вылупившегося из яйца; таковы чуть ли не все японские христиане – и что же с ними поделаешь, коли природа их такова! Резонами не возьмешь, коли в сердце ничего нет.

12/25 сентября 1900. Вторник.

Текуса Сакай, учительница, приходила прочитать письмо, полученное ею от матери из Хакодате в ответ на то, что написала Текуса по моему внушению. Пишет Елена Сакай (хакодатская просвирня), что «она решительно не повинна ни в какой вражде к о. Петру Ямагаки, всегда с ним и его семьей была в самых мирных и дружеских отношениях, что враги о. Петра подбивали ее приложить печать к прошению о выводе о. Петра из Хакодате, но она не согласилась, что к ней приходят и ругают о. Петра, но она в злословии не участвует» и прочее. Стало быть, клевещут на нее.

13/25 сентября 1900. Среда.

Из Оосака катехизатор Фома Танака пишет, что все девять старшин церковных свидетельствуют его неповинность в том, что на него взносит безымянный в письме ко мне – будто он ссорит христиан с священником и подобное. К письму прилагает и это свидетельство старшин. Дрязги и дрязги, и нет конца им, оттого, что нет на церковной службе порядочных людей, а вот интриганы, как Фома Танака, и старые дети, не умеющие управить церковное общество, как о. Сергий Судзуки, – Господи, когда же Ты пожалеешь Японскую Церковь?

Павел Судзуки, катехизатор в Сано, опять просил на лечение жены, после того, что я в прошлом году издержал на этот предмет и после его уверений, что уж больше никогда не попросит на это. Послал 5 ен и написал, чтобы больше не просил.

Дрязги и просьбы денег под разными предлогами – только и есть в катехизаторских письмах. Как все это утомительно и отвратительно! Но кто же виноват? Мы? В чем же? Мы, сколько можем, трудимся и преподаем чистое Христово учение, то самое, что Апостолы преподавали. Где хорошие люди слушать и принимать его? Нет их! Оттого и плохо.

[Пропуск в оригинале]

17/30 сентября 1900. Воскресенье.

От о. Матфея Кагета хорошее письмо: обозрел свои Церкви и нашел их в оживленном состоянии; в трех Церквах совершил крещения; хвалит своих катехизаторов, что очень редко с ним случается, по строгости его и идеальности взглядов.

О. Тит Комацу крестил нескольких в Татебаяси у ленивейшего из катехизаторов, Тихона Сугияма; очень порадовал за Тихона, если только хорошо научены крещенные.

18 сентября/1 октября 1900. Понедельник.

Матфей Юкава, катехизатор в Накацу, пишет, что тамошний католический катехизатор бросил католичество и изучает православие, склоняясь к нему; хотел бы быть потом и православным катехизатором, но в Катехизаторскую школу поступить не хочет. Просит Юкава некоторой помощи ему (ен 10) на прожитие в Накацу с месяц, пока о. Петр Кавано посетит эту Церковь, и он будет иметь возможность присоединиться к православию. – Но денежная помощь в этом случае несколько неблаговидна – могут принять за приманку к православию. Однако же и отказать человеку, нуждающемуся в пропитании, тоже неблаговидно. Написано к Юкава, чтобы поступил благоразумно и в духе православия. Десять ен я ему пошлю, частно ему от себя.

19 сентября/2 октября 1900. Вторник.

Из Хакодате телеграмма: «Можно ли от о. Оно принять таинства?» Но от кого телеграмма – не обозначено. Отвечено на имя о. Петра Ямагаки: «С дозволения местного священника можно». Вероятно, немирные христиане просят о. Оно исповедать и приобщить их. Пусть; но при этом не должно быть нарушено церковное правило: «Не священнодействовать в пределах другого».

20 сентября/3 октября 1900. Среда.

Посланник Александр Петрович Извольский с женой был; на днях вернулись они с дачи из Сюзендзи. Из новостей, сообщенных ими, самая печальная та, что наша Духовная Миссия в Пекине до основания разрушена; погибла богатая ее библиотека, довольно древний храм с прекрасною иконописью в нем и все прочее. Рассказывала это жена пекинского посланника Гирса, приехавшая к Извольским и ныне находящаяся в Мияносита. – Посланник и его супруга (в первый раз посетившая Миссию) пожелали осмотреть Миссию и были: в Соборе, в библиотеке и в школах – в Женской и Семинарии. Осматривая, хвалили, как водится. Посланница (по религии протестантка) спросила раза два-три: «Это построено до Вас? Это заведено до Вас? Кто план (Семинарии) составлял?» На последний вопрос посланник поспешил ответить: «Архитектор Кондер». Как бы не так!

21 сентября/4 октября 1900. Четверг.

Утром был Петр Мацумото, один из восьми церковных старшин (гиюу) в Оосака, принес прошение за подписью всех гиюу – «прекратить соблазн в Оосакской Церкви от ссоры священника Сергия Судзуки с катехизатором Фомой Танака». Занятый переводом Священного Писания, я его не принял, сказав явиться часа в три, когда он, действительно, опять пришел и подробно рассказал о ссоре священника с катехизатором. Я поблагодарил его и гиюу за разумную бумагу их: они только «доносят о беспорядке и просят прекратить его»; это их законное дело; дальше они идти не могут; судить и разбирать священника с катехизатором уже не их дело, а Епископа. Внушал я Петру, и чрез него всем гиюу и христианам оосакским, не вмешиваться в ссору, не слушать даже священника и катехизатора, когда они станут хулить перед ними один другого, а останавливать их в таких случаях, напоминая, что они готовы слушать слова научения от своих наставников, а не их грешные осуждения один другого; так семена вражды замрут, если не будет даваема для их произрастания почва. Мацумото обещался следовать этому. – В исполнение просьбы гиюу я тотчас же написал о. Сергию вновь строгое письмо прекратить ссору, обуздывать свою гневливость и злоречивость, и прочее, и прочее. Послал ему в более убедительное назидание прекрасную книгу Певницкого о том, каков должен быть священник относительно своей паствы. Фоме Танака тоже написал непременно помириться с о. Сергием, иначе он, Фома, будет выведен из Оосака, куда попасть он так сильно желал.

22 сентября/5 октября 1900. Пятница.

О. Петр Ямагаки, из Хакодате, совсем неожиданно прислал прошение уволить его на покой. Я надеялся, что о. Оно Иоанн несколько уладит разлад в Хакодатской Церкви, но, как видно, тщетно. Как там дойдено, что священник должен оставить службу, не знаю, – подробностей никаких оттуда нет. Во всяком случае, увольняться о. Петру не след. Я тотчас же ответил, что прошения его исполнить не могу: он ни болен, ни стар – покоя ему не нужно, притом же Хакодатскую Церковь без священника оставить невозможно, и потому пусть продолжает служить.

Явилась у меня мысль: перевести о. Судзуки из Оосака в Хакодате, а о. Ямагаки из Хакодате в Оосака. Если не…

[Пропуск в оригинале]

25 сентября/8 октября 1900. Понедельник.

Похоронили рабу Божию Анну, мать протодьякона Стефана Кугимия, умершую ночью на воскресенье без предварительной болезни и совершенно безбоязненно, смертию от старости – восемьдесят четыре года было ей.

Через час по отпевании в Соборе совершено было бракосочетание сына церковного старосты Павла Ито, моряка Иоанна, с Ольгой, только что окрещенной, ибо благочестивый родитель Павел позаботился женить сына своего на христианке, для чего избранную им в невесты попросил научить христианству и окрестить.

26 сентября/9 октября 1900. Вторник.

Была Дарья Кикуци, кончившая когда-то курс в здешней Женской школе. Вышла она за Петра Кикуци, бывшего катехизатора. Но так как муж по оставлении катехизаторской службы подвергался жизненным треволнениям, до сидения в тюрьме включительно, то Дарья принуждена была сама заботиться о снискании себе пропитания. И она снискивала оное, а также и помощь мужу, учительской службой. С полученным здесь образованием всюду она находила место учительницы в Женской школе. Принесла она показать пачку свидетельств из школ, где преподавала, – везде с одобрением. Восторженно она благодарила сегодня по этому поводу за данное ей воспитание. Теперь она направляется к мужу в Оосака, где он пристроился в какой-то компании и получает содержание достаточное для себя и жены, почему и вызывает ее к себе. – Приятно, что семя, сеемое в миссийских школах, не без плодов бывает.

27 сентября/10 октября 1900. Среда.

Кончили мы с Накаем расставление знаков препинания в нашем переводе Нового Завета. Теперь он недели две будет дома один проверять правильность китайских знаков и уяснять спорные пункты по грамматике, остающиеся еще у нас кое-где; повидается в это время с первейшими учеными – авторитетами по грамматике. Я же буду справлять накопившуюся корреспонденцию и приводить в порядок библиотеку.

28 сентября/11 октября 1900. Четверг.

О. Игнатий Като описывает свое пребывание у Курильских христиан на Сикотане; каждый день совершал богослужения; все христиане отговели. Хвалит твердость веры их; лейтенант Гундзи, поселившийся на Курильских островах, всячески старается посредством бонз совратить их, но они над бонзами смеются только. Катехизатор Моисей Минато, живущий у них, очень способствует развитию и утверждению у них веры: ежедневно собирает их на молитву и постоянно ведет с ними религиозные беседы. Храмик свой они украсили ковром, не пожалевши денег на выписку оного из Немуро.

О. Игнатий просит выслать ему содержание его разом за полгода, всего 150 ен, чтобы благовременно сделать запасы на зиму, как то делается в Немуро, где зимою все бывает гораздо дороже. Вышлем ему; он человек надежный – вероятно, денег не растратит и не потеряет.

Был военный агент полковник Глеб Михайлович Ванновский с женою, очень бледною от дорожной усталости и, кажется, болезненности. Проехали по Амуру после военных событий там. В Благовещенске слышали, что действительно генерал Грибский намеренно утопил в Амуре 3.000 бедных китайцев, обитавших в Благовещенске. Зато теперь там стараются усиленно быть любезными и добрыми к китайцам, да нет их почти ни единого. – Смотри к сему записанное под 18 ноября/1 декабря.

29 сентября/12 октября 1900. Пятница.

О. Борис Ямамура пишет, что сын его Стефан исповедию и Святым Причастием у о. Петра Сасагава приготовился к вступлению в должность проповедника; и просит о. Борис поместить Стефана в Куроиси, в ведомстве его. Благослови, Боже! Дай Бог, чтобы у Стефана исцелились головные боли, по временам мучащие его, и чтобы он сделался подражателем отца в усердном служении Церкви!

Катехизатор в Оцу, Роман Фукуи, пишет, между прочим, что Петр Кавасаки, служивший некогда проповедником, потом бросивший службу и совершенно охладевший к вере, живущий ныне в Хоккайдо, просит икону «Моление о Чаше»; прибавляет, что если неудобно мне самому исполнить его просьбу, то он, Роман, переслал бы икону. Отчего же неудобно? Я рад этому признаку пробуждения веры и сам пошлю, когда икона будет написана, потому что готовой нет.

О. Яков Такая, из Кагосима, упоминает в письме, что жена у него больна, – два месяца лежит, ходить не может. Послал 10 ен на лекарства ей.

30 сентября/13 октября 1900. Суббота.

О. Петр Ямагаки опять просит уволить его от службы в Хакодате; длинное и усиленное прошение. Это уже четвертое его прошение, считая первым поданное два года тому назад. Удерживать дольше его там невозможно. И потому я написал к о. Борису Ямамура, нет ли препятствий к помещению о. Петра в Мориока до Собора в помощь о. Борису? Если ответит, что не находит никаких препятствий, – что, вероятно, и будет – то напишу о. Ямагаки перебраться в Мориока, а в Хакодате отправлю о. Петра Кано до Собора. – О. Ямагаки просится совсем на покой (киусёку), но исполнить эту его просьбу было бы почти то же, что обречь его с большим семейством на голодную смерть, так как содержания никакого я не могу ему дать – он молод и здоров, никаких предлогов нет к получению пособия от Миссии, в то же время он не приготовлен ни к какой посторонней службе или ремеслу, чтобы добывать себе содержание. И потому я лишь переведу его из Хакодате и постараюсь пристроить в другом месте.

О. Иоанн Оно подробно пишет о состоянии Хакодатской Церкви. Все усилия его помирить христиан с о. Петром остались тщетными, только Нисимура и еще один обещались не идти против священника; все прочие, если несколько и поутихли, то наружно только. И притом о. Иоанн открыл вот еще что: не один Удзие с несколькими хотят удаления из Хакодате о. Петра, а положительно все, только половина заявляет это во вне, другая половина молчит и ждет. В Церковь ходят человек пять-шесть, не больше, прочие все больше и больше охладевают в вере, а иные смотрят в другие общины – еретические; протестанты же и католики, видя всю эту неурядицу, стараются ловить рыбу в мутной воде – перетаскивают к себе; оба молодые катехизатора сидят без дела, – слушателей у них нет, по поводу церковного разлада, а катехизаторы оба смотрят способными к делу и ревностными. О. же Петр вместо того, чтобы стараться об умиротворении своей Церкви, не упускает случаев подливать масла в огонь вражды. Например, по случаю прибытия о. Оно в Хакодате, христиане устроили братское собрание с угощением; звали и о. Петра на него, но он не пошел; прислали ему с собрания угощение – не принял. И прочее, и прочее. Видно, что и о. Петр, по натуре очень мирный человек, озлился наконец, испортился характером, так что оставлять его дольше в Хакодате было бы обрекать Церковь на безнадежное состояние и губить его самого.

Особенной бумагой о. Иоанн прилагает свое мнение не удерживать о. Петра в Хакодате ко благу Церкви и его. Так и сделано.

К всенощной сегодня приехал из Посольства вместе с секретарем Андреевским сын нашего посланника в Пекине, Гирса, бойкий и умный мальчик лет четырнадцати, вместе с другими выдержавший осаду в Пекине; он и мать его ныне гостят у нашего посланника.

1/14 октября 1900. Воскресенье.

и день Покрова Пресвятой Богородицы

Неугомонный попрошай этот Симеон Мацубара, катехизатор в Оомори, просит прибавить содержания, а получает больше всех катехизаторов: жалованья 18 ен, квартирных 6 ен, несмотря на то, что дом у него свой, значит – 24 ены. Но, чтобы не клянчил больше, назначил ему еще от себя частно 2 ены; от Церкви нельзя, чтобы не обратилось в правило.

2/15 октября 1900. Понедельник.

О. Симеон Мии пишет, что чиновник, принявший от него план и сведения о постройке, внушил ему взять от хонквай (Миссии) обязательство, что она будет платить за постройку; о. Мии находит это резонным и просит документа в сем смысле. Вместо документа я послал о. Семену выговор; чиновник-язычник может не знать, а он, священник, должен знать, что слово Епископа крепче всякого документа; если бы я не имел средств на постройку, то и не начал бы ее.

3/16 октября 1900. Вторник.

Из общества протестантов, хлопочущего об уничтожении публичных домов терпимости, приходили спрашивать, какого я мнения о сем предмете. Я ответил, что, конечно, я тоже очень желаю уничтожения их. Больше не имел времени рассуждать с посланцем, торопясь приготовиться к сдаче сегодня на почту большой заготовленной корреспонденции.

Полковник Bullard Армии Спасения прислал билет на митинг, извещая, что на нем будут шестьдесят иностранных и японских офицеров, – будет посвящение Богу дитяти адъютанта Ямамуро и много других интересных вещей будет (interesting features). – Но будет-то митинг в субботу, с семи вечера, когда у нас идет всенощная, значит – я не могу быть, – Это уже 5th Аnniversary meeting of the Salvation Army. Времени, впрочем, немного для такого большого успеха – уже шестьдесят офицеров.

4/17 октября 1900. Среда.

Японский национальный праздник. Ученья не было. Погода прекрасная; ученикам и ученицам хорошо было гулять и отдохнуть.

Как в японской прессе расписывают и поносят русские жестокости на Амуре и в Китае! Негодуют, что Миссия здесь для обращения японцев, тогда как она должна бы дома учить своих.

В Китае иностранных миссионеров от боксеров погибло до сотни.

5/18 октября 1900. Четверг.

О. Борис Ямамура ответил, что «очень желательно для него помещения священника Ямагаки в Мориока – для тамошней Церкви это будет полезно». – Итак, нужно было сказать о. Петру Кано, чтобы отправился в Хакодате служить там до времени Собора. О. Кано еще не вернулся из Симооса, куда отправился по просьбе бывшего иеромонаха Павла Ниицума отслужить там панихиду по умершей его прежней жене Марии. Когда к вечеру о. Петр вернулся, я его позвал к себе и объявил необходимость для него ехать в Хакодате на смену уволенному оттуда Ямагаки. Он просил дать ему время до завтра помолиться и подумать.

6/19 октября 1900. Пятница.

Утром о. Петр Кано объявил, что он принимает назначение, только просил с неделю срока – съездить в деревню к жене, чтобы снабдиться зимнем платьем. Я дал ему 15 ен на платье и отпустил. – Между тем из Хакодате от катехизаторов пришло письмо, что священник Ямагаки совсем бросил исполнение своих обязанностей – не служит в субботу и воскресенье, не исполняет требы (одна христианка просила исповедать ее, не стал)… Сегодня отправлено к нему от меня увольнение его из Хакодате и перевод в Мориока. Сделано это «вследствие настойчивой его просьбы, уже четыре раза повторившейся, уволить его из Хакодате». Так мотивировано, чтобы христиане не подумали, что по их желанию сменяется священник. Письмо написано по-японски, чтобы он мог всем, кому пожелает, показывать причину своего перевода. Катехизаторам написано, что о. Ямагаки, по его усиленной просьбе, увольняется от службы в Хакодате, на место же его прибудет о. Петр Кано, назначенный туда служить до времени Собора; пусть они, катехизаторы, объявят об этом всем христианам и внушают им с любовию принять его и вместе заботиться о процветании Хакодатской Церкви. Упомянуто в письме, что до приезда нового священника о. Ямагаки должен совершать богослужения и церковные требы. А к о. Петру в письме тоже прибавлено, что до приезда о. Кано пусть он неопустительно совершает богослужения и требы. – Кроме официального японского письма я написал еще ему по-русски частно, чтобы он не сделал безрадостного поступка, который хочет учинить, – не просил увольнения (киусёку) от службы совсем, а перешел бы в Мориока – не предавался бы гневу, которым ныне, по- видимому, одержим; в припадке этого гнева он и меня подозревает в недоброжелательстве к нему, в тайном желании, которое я будто бы питал, удалить его из Хакодате – совершенно неосновательные подозрения и так далее.

Была генеральша Надарова Анна Валериановна, жена главного интенданта в Приамурском крае с четырьмя воспитанницами, учащимися по-французски и английски в Католическом монастыре на Цукидзи, в Токио; воспитанницы все кончившие курс во Владивостокской гимназии. Генеральша говорит, что в Хабаровске теперь голод, ибо все туда доставляемо было китайцами, которых ныне в окрестностях нет – все разогнаны; говорит еще, что и до сих пор вода Амура заражена разлагающимися трупами благовещенских утопленников. И какие ужасные сцены были там! Знакомая дама писала из Благовещенска Надаровой: «Всю жизнь не забуду, и невозможно забыть виденной мною сцены, как солдат топил китаянку с младенцем на руках; китаянка, рыдая, в воде, куда вогнана была, бросит младенца и опять подхватит его на руки и хочет спасти, а солдат штыком гонит ее дальше в воду, пока та, наконец, прижавши младенца к груди, бросилась с воплем в глубь и погибла». И подобных сцен три тысячи! Боже, что же это? Отпустится ли когда- нибудь этот грех русским? Забудется ли он историей? Сердце гложет мысль об этой жестокости, с тех пор, как я узнал о ней. – Смотри о сем иное под 18 ноября/1 декабря.

7/20 октября 1900. Суббота.

Бедный мальчик – Александр Андо, ученик Семинарии! Отец его, человек весьма состоятельный, отдал его в Семинарию с тем, чтобы он получил здесь нравственно-религиозное образование, но на днях помер, и родные – все язычники – берут его из Семинарии; говорят, что он должен помогать матери по хозяйству, присматривать за полевыми работами и подобное. А он в два года так привык к школе и товарищам, из шалуна сделался безукоризненным по поведению, хотя и живым, и бойким; так не хочется ему оставлять Семинарию! Куда ему еще заведывать хозяйством! Ему только шестнадцать лет, совсем не зрел еще ни для хозяйства, ни для жизни вообще; наверное, добрые начатки заглохнут, когда погрузится опять в языческую среду и пропадет доброе промышление о нем Отца. Заходил он после всенощной грустный такой, просил молитвенник; снабдил я его и другими религиозными книгами и наказывал, когда кончатся полевые работы, проситься у матери опять сюда продолжать учение. Но едва ли пустят родные.

8/21 октября 1900. Воскресенье.

В обедне была генеральша Надарова с тремя русскими воспитанницами; говорила по окончании службы, что это «лучшие часы, проведенные ею в Японии». Чай пить не зашла, торопилась доставить к двенадцати часам воспитанниц в Католический монастырь.

О. Сергий Судзуки, кажется, перестал ссориться с катехизатором Фомой Танака; пишет, что мое письмо и посланная ему книга (Певницкого) тронули его. – Пишет еще, что для поднятия Церкви в Вакаяма, совсем ослабевшей так, что почти никто не приходит к богослужению, находит нужным раз в месяц приезжать туда для совершения Литургии в воскресенье и вечерней воскресной проповеди там. Просит благословения на это и дорожных. Отлично! Еще пишет, что хочет и в Акаси ездить на воскресную проповедь, чтобы оживить дело Церкви и там. Ладно и это. Но пусть отправляется туда в воскресенье после обеда, совершив Литургию в Оосакском храме.

Беда с служащими Церкви! Или неспособные, или больные, а деньги, Божьи деньги, жертвуемые на пользу Церкви, так и плывут на них, большею частью совсем без пользы. Фома Михара семь лет был воспитываем в Семинарии – сколько на него денег ушло! Теперь четвертый год на службе, и почти всегда был болен, на содержание получал. Ныне окончательно ослабел, так как безнадежно чахоточный, ушел домой, а содержания такого, как на службе, просит, даже заставил о. Бориса подкрепить его прошение (о. же Борис готов просить за всех!). Живет у родителей в своем доме, не бедном, а церковных денег просит. Рассердило это меня до того, что я смел и бросил на пол письмо о. Бориса. Тем не менее двухмесячное содержание Михара, до конца года, будет отправлено к нему, но с отставкою его от службы за болезнию; дальше, если он будет жив, пусть заботятся о нем родители; куча церковных денег, непроизводительно издержанная на него, пусть этим завершится.

Стефан Мацуока, катехизатор в Фукуока, просил Елисавету Котама, начальницу Женской школы, посватать за него племянницу катехизатор а Каяно. А я этого-то именно и опасался. Котама только что отказала ему на его запрос посватать за него одну из учительниц школы – отказала, тогда как их несколько держится в школе для того, чтобы выдать за служащих Церкви. – Позвал я Елисавету и просил отложить предупреждение против Мадуока – человек он хороший, сердечный и служитель Церкви искренний – просил ее быть доброй для него посредницей, написать Каяно совет выдать за него племянницу. Если дело состоится, обещал послать невесте 25 ен на платье.

9/22 октября 1900. Понедельник.

Еще один академист оказался мерзавцем, изменником своего обещания всегда служить Церкви, на каком основании и послан был в Россию для академического образования: Емильян Хигуци прислал чрез инспектора Семинарии Сенума уже не прошение, как иные делали, а прямо «отказ от службы» (дзихёо) по «семейным, мол, обстоятельствам». То есть дали в какой-то школе нажиться, больше 35 ен, получаемых от Миссии, он и ушел, забыв совесть и свои обязательства. Отец его рассказывал мне, что Емильян, будучи маленьким, заболел до того, что стал совсем безнадежным – доктора отказались от него; тогда отец дал обет: «Если сын выздоровеет, посвятить его на служение Церкви». Сын выздоровел и был всегда и доселе совершенно здоров. Но вот он как держит обет отца! Поманили несколькими енами, и – прощай Церковь! Еще пишет в своем «дзихёо» «не называть его Иудой, как стало обычаем именовать оставляющих (из-за денег) церковную службу». Но каким же похвальным именем назвать его поступок?.. Часа два одолевало меня сквернейшее расположение духа. Но плевать на всех мерзавцев! Дело церковное, даст Бог, и без них будет идти. Двери же русских Духовных Академий для японцев пусть будут закрыты, за исключением разве очень особенных случаев.

Христианин в Кициока (Симооса), Михаил Мороока, жалуется письмом, что Моисей Хираяма, назначенный туда катехизатором, и глаз не кажет к ним, а есть желающие слушать учение. Еще бы! Для Моисея-то не в пример лучше получать церковные денежки и жить себе дома, ничего не делая для Церкви. И вот такие служители Церкви! От утешения к утешению!

10/23 октября 1900. Вторник.

О. Тит Комацу жалуется на Петра Мисима, катехизатора в Оота (Мито), не знает, что делать с ним, и просит как-нибудь убрать его. Одновременно с ним христиане из Оота пишут, что «Церковь из-за Мисима совсем разрушается; к богослужению приходит только одна старуха, больше никто знать Мисима не хочет, а он проповедию нисколько не занимается; пустился в какие-то дела со своим приятелем язычником; по поводу сих дел завелись у него дела в суде, куда постоянно ходит», – Так как на бывшем Соборе сказано было послать Мисима на проповедь в Каназава, в удобное для Оота время, то ныне к Мисима пишется от меня, чтобы шел в Каназава. Если заупрямится, то самый законный предлог будет без всяких дрязг уволить его от службы; если пойдет, Оота освободится от него; а в Каназава он, быть может, нечто и сделает – на первое время он везде бывает хорош.

Вчера приходил издатель японского адрес-календаря спросить, можно ли оттиснуть вид Собора на остающемся у него свободным одном угле на задней стороне обложной папки. Сказал я «нельзя». – Место совсем неподходящее для священного изображения.

Сегодня издатель географических сведений приходил за сведениями о нашей Японской Церкви. Я велел дать ему книжку соборных протоколов нынешнего года; пусть оттуда заимствует что нужно.

Тоска! Занимаюсь непокладно все дни в библиотеке разбором и приведением в порядок для сдачи в переплет множества периодических изданий, отданных в Миссию баронессой Розен при отъезде в июне; но работа наполовину механическая, не мешающая лезть в голову грустным думам о Миссии и Японской Церкви.

Накай же все еще возится с своею поверкою иероглифов и грамматических экивоков в нашем переводе Нового Завета. Просил срока на две недели, то есть до завтрашнего дня, а вчера отпросил еще на три дня, говорит – «не успел». Пусть! Тоже нужно.

11/24 октября 1900. Среда.

Был в городе с визитами; между прочим, у английского епископа Awdry, больше для того, чтобы сказать, что в субботу мне неудобно, согласно его приглашению, быть у него to meet the Bishop of NovaScotia, ныне визитирующего Японию. Епископа не застал, он со своим гостем уехал посетить и показать ему миссийские станы в стране, содержимые канадскою ветвию Епископальной Церкви. Супруга епископа, Mrs. Awdry, приняла, по обычаю, очень радушно и рассказала о их с мужем поездке нынешним летом на епископальный митинг в Сидней. Двадцать австралийских и полинезийских епископов собралось; целую неделю происходили собрания; народу всегда сходилось до двух, а вечером до трех тысяч; говорились самые одушевленные речи и проповеди. Двадцать епископов поставили двадцать первого; все не могли руки возложить – большинство только стояли вокруг и пели. На сем богослужении прибывшие епископы – каждый – возложил на престол кошелек с пожертвованиями своей паствы на дело Миссии, и оказалось 8600 фунтов стерлингов.

Епископша показала фотографическую группу двадцати одного епископа. Что за лица – почтенные, строгие, одушевленные своим служением!

И это в захолустной Церкви, в Австралии, столько епископов, не говоря уже о других членах клира! Весь свет обнимает Епископальная Церковь. Какая это громадная сила! И как бы хотелось, чтобы поскорее исправила она свои недочеты и повреждения и сделалась безраздельною Христовой Церковью. Но как может больной вылечиться сам, особенно тот больной, который почти не сознает своей болезни? Кто ему поставит диагноз? Кто разъяснит, что он болен? Православная Церковь должна то сделать для Английской Епископальной. Но врач готов ли к сему? Что мы и где мы? Нигде, кроме России, и там сто Епископов на всю Православную Церковь! Винить ли за это нас? Наша история виною сему. Не пришло еще время наше; не развились еще мы. Будет и наша очередь громко говорить миру слово истинного Христова Евангелия…

12/25 октября 1900. Четверг.

Моисей Минато, катехизатор Курильских христиан на Сикотане, описывает доброе христианское усердие их; неопустительно бывают при богослужениях и ведут себя, как подобает добрым христианам. Всех их теперь, с детьми, шестьдесят один человек. Пишет, что старшина их, Яков Сторожев, скоро прибудет вместе с начальником острова в Токио, просит принять его.

Матфей Юкава, катехизатор в Накацу, извещает, что бывший католический катехизатор Иоанн Окада продолжает изучать православное учение; сделается ли православным – еще сказать нельзя; ныне он на шесть частей православный, на четыре еще католик. Рассказывает Окада, что, когда жил в Токио, несколько раз был в нашем Соборе и молился, чтобы Япония сделалась католическою, а вот теперь сам отказывается от католичества. «Не Промысл ли Божий это о нем?» – недоумевает Окада сам о себе.

Исак Масуда, причетник и учитель церковного пения в Оосака, просит взять его оттуда; его делают козлом отпущения: на него сваливают причину всех ссор и дрязг в Церкви. Отвечено: пусть служит, не обращая внимания на дрязги; вместо него послать туда некого.

13/26 октября 1900. Пятница.

О. Симеон Мии прислал шесть смет от шести подрядчиков на постройку храма и перестройку японских зданий. Самая дешевая от подрядчика (наиболее хвалимого в Кёото) Оониси: 9.499 ен; другие четыре выше 11.000, шестая выше 14.000. Архитектор и о. Мии хотят поручить Оониси; я послал свое согласие на это. Смета Оониси значительно дешевле даже предварительных соображений архитектора. Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно!

О. Петр Ямагаки из Хакодате пишет, что исполнит мое распоряжение – перейдет в Мориока. Но пишет, что долги у него есть, – просит для покрытия их подарить ему находящиеся у него школьные деньги: 49 ен 55 сен. Ответил я, что исполню его просьбу, но с условием, чтобы вперед никогда не заводил долгов; просит он еще оставить его мать и младшего брата, служащего учителем гимнастики в одной из хакодатских школ, жить в ныне занимаемом ими домике на миссийском месте; отвечено: пусть живут – Из 90 ен кладбищенских денег, бывших у него на руках, 45 ен 61 сен, пишет он, употреблены на ремонты кладбища, по совету с хакодатским русским консулом. Об остальных 44 ен 39 сен спрашивает: куда их? Я ответил: пусть пришлет мне или же передаст там русскому консулу, а мне пришлет его расписку.

В Токио теперь происходит митинг протестантских миссионеров; до пятисот их собралось для того – японских хозяев и китайских гостей (которых теперь, по случаю гонения в Китае, наплыв здесь). Многие приходят осматривать нашу Миссию и Собор. Но какое же невежество у них насчет православия! Например, сегодня, когда перед сумерками я гулял на площадке пред Собором, один молодой английский миссионер подходит и просит показать внутренность Собора, который в то время уже был заперт. Отворяю и подвожу к иконостасу, который издали и рассмотреть уже нельзя было. Спрашивает, вплетая русское слово:

– Is that your Bog?

– Бог наш Творец Неба и Земли и Искупитель человеков, а это только святые иконы, – отвечаю.

Смотрит и улыбается, как будто не веря.

– Смотрите, – продолжаю, – вот Спаситель учащий, вот Он на руках Матери, вот благословляющий детей, а вот на Царских вратах Благовещение, Евангелисты… Словом, это – Евангелие, изображенное красками и понятное для глаза, точно так же, как читаемое понятно для уха…

– А какая у вас Библия? – спрашивает.

– Как какая? Да, разумеется, такая же, какая у вас! Библия во всем христианском мире – одна и та же, ее никто не дерзает изменить. (И не удержался я, чтобы не продолжить): у нас всякий семинарист знает довольно подробно все главное о протестантстве, а вы так невежественны о нашей Церкви – не стыд ли это вам? И когда же вы станете изучать нас?..

Англичанин присмирел, сказал, что «very sorry», и для знакомства предложил свою карточку.

14/27 октября 1900. Суббота.

Был другой протестантский миссионер, Newell, из Ниигата, где я у него когда-то был в доме; говорил, что от 500 до 600 их ныне собралось на митинг здесь, – всех сект, епископальной в том числе; американский bishop McKim бывает на заседаниях; хвалился производимым одушевлением. Еще бы не одушевляться, видя себя в таком множестве и электризуясь чтением и спичами! От полной публичности, однако, устраняются. На мой вопрос вчера англичанину, «могу я быть на их собраниях?», он, молча, указал мне на печатной программе слово «protestant», на что я заметил, что «на нашем Соборе, ежегодно происходящем в июле, может быть и протестант, и всякий желающий». Сегодня Newell говорит: «Если б от меня зависело, я пригласил бы Вас на митинг». Говорит без всякого повода с моей стороны, должно быть, по догадке, что мне «хочется на их митинг», хотя мне вовсе не хочется; вероятно, я не пошел бы, если бы и пригласили; хотя, вероятно, зашел бы на полчаса, если бы знал, что свободно можно зайти, – Newell был, собственно, чтобы спросить, когда у нас богослужение и может ли он привести на оное своих друзей, которые желают быть. Я сказал время, и что Собор открыт для всех – могут прийти в каком угодно количестве и стоять, где найдут удобнее. – И было за всенощной сегодня человек пятьдесят миссионеров и миссионерок.

О. Василий Усуи продолжает просить прибавки жалованья, ссылаясь на свое большое семейство. Опять отвечено, что нельзя; получает 30 ен в месяц, почти самый высокий священнический оклад; прибавить ему, нужно было бы прибавить и всем. Под рукою приход – пусть христиане дают. За все про все отвечай только Миссия! Бессовестно! – Впрочем, нельзя не пожалеть человека; найден и предлог. Говорил о. Василий не раз, что и следующих сыновей, кроме Пимена, ныне находящегося в Семинарии, предназначает на служение Церкви. Итак, предложено было ему хорошенько подумать и решиться насчет сего. Если действительно так, то обещано каждому по 2 ены посылать в месяц на школьные расходы, пока войдут в Семинарию. Сегодня письмо получено от него в решительно подтвердительном смысле. Почему прибавится ему 4 ены в месяц, по 2 ены на двух сынов, ходящих в школу.

[Пропуск в оригинале]

17/30 октября 1900. Вторник

Павел Накаи, исполнивши, наконец, свои проверки в переводе иероглифов и прочих мелочей, явился сегодня, и мы до полудня и вечер, по обычаю, занимались глажением и охорошением нашего перевода.

После полудня заявилась жена Петра Мисима, катехизатора в Оота, которому написано было отправиться в Каназава. Зная обычай, ей одной принадлежащий, приставать с просьбою до физического насилия, я вышел к ней в канцелярию:

– Зачем пожаловали?

– Вы велели мужу отправиться в Каназава – по поводу сего.

– Это не дело жены катехизатора; я с Вами не могу иметь об этом разговора, – и встал, но она, точно клещами, уцепилась за мои руки; я вырвался и убежал в коридор, но она за мной и схватила опять за руки так крепко, что я не мог вырваться и закричал Алексею, швейцару, оттащить от меня эту женщину и прогнать ее. Тогда она бросила мои руки и отступила. Я сказал вышедшему из канцелярии Давиду, подсекретарю, выслушать ее и передать мне вкратце, что она скажет, и ушел по другим делам. – Когда в библиотеке отбирал книги для требовавших, Давид пришел сказать, что просит жена Петра Мисима оставить мужа в Оота – в долгах-де он, нужно дожить, пока расплатится. Велел я отправить ее – «будет-де об этом сношение с Вашим мужем».

Когда вернулся из библиотеки, застал у себя сикотанского гостя Якова Сторожева, уже в японском платье. Расспрашивал его про отношение их, сикотанцев, к лейтенанту Гундзи, поселившемуся на Курильских островах (для обезопасения их от русского нашествия) и старающемуся завербовать их к себе в подчиненные, для чего тщащегося обратить их в буддизм. Яков, видимо, далек от подчинения Гундзи, понимает его махинации… Когда я, угощая его чаем, разговаривал с ним, подали карточку «Bishop of Nova Scotia» и «Bishop Awdry». Вчера последний писал мне, что сегодня в 4.30 Р. М. они посетят меня, и в назначенное время явились; с ними еще был archdeacon бишопа-гостя. Я сказал Якову Сторожеву допить чай в другой комнате (так как в моей гостиной и поместиться всем трудно) и принял их. После обычной незначительной болтовни, во время которой Bishop Awdry, между прочим, передал мне поклон с острова Thursday Island от доктора Александра Сугияма с женой и какого-то нашего христианина Инагаки, я предложил им, так как уже становилось темно, побыть в Соборе. Побыли, ввел их и в алтарь, и вперед не буду! Bishop Awdry благоговейно вошел в храм и в алтарь, молился, – этого и всегда можно ввести, но bishop of Nova Scotia и его archdeacon вошли и вели себя настоящими чурбанами – ни молитвенного вида, ни даже наклонения головы; я показал им престол, жертвенник, все объяснил, рассказал значение икон, и bishop of Scotia на все – хоть бы искру чувства и почтения, тогда как Awdry видимо с благоговением на все смотрел. И видится мне, и сколько раз уже это виделось, что получающие хоть некоторое познание о православии и всем, относящемся к нему, проникаются уважением и благоговением к нему; незнающие его – вот так, как Bishop of Scotia или как тот миссионер, что в пятницу был в Соборе, – оказываются чурбанами относительно его. – Свел я потом гостей на колокольню взглянуть на темнеющий уже город, затем в Семинарию и Женскую школу. Bishop’y Одрей очень понравилось наше здание Семинарии.

Отпустив этих гостей, нашел, что Яков Сторожев ушел, обещаясь прийти еще; ожидали же меня типограф, печатавший Русско-Китайский словарь Попова, и Матфей Уеда, корректировавший его. Словарь, прекрасно отпечатанный и уложенный в шесть ящиков – одна тысяча двести экземпляров, третьего дня доставлен был ко мне; ныне явились для расчета. Я тотчас же уплатил типографу – всего 1926 ен 30 сен (по 2 ены 10 сен за страницу и за обложку); корректору (по 15 сен за страницу), по его желанию, будет уплачено завтра (всего ему 135 ен 30 сен за 902 страницы). – Но отослать словарь Павлу Степановичу Попову – куда, не знаю; в Тяньдзин? В Пекин? Писал ему; ответа еще нет; война там, и тревоги ее не кончились.

18/31 октября 1900. Среда.

Расчетный день, как всегда, хлопотливый и неприятный – по клочкам рвут. И расходу в день больше трех тысяч ен! Но Господь помогает. Без толку же и не тратится; я не знаю, как бы можно было сократить эту огромную цифру. Пусть уж идет, как идет.

Был секретарь Посольства Михаил Алексеевич Андреев с сыном некинского посланника, Константином Михайловичем Бирсом (отец – Михаил Николаевич), тринадцатилетним мальчиком, но таким разумным, что хоть бы и большому так; преинтересно и очень складно и живо рассказывал про то, как они отсиживались в Пекине от осады их китайцами, питались кониной и рисом, привыкли к грому пушек, к виду крови раненых и убитых; как радовались, когда были освобождены из плена; как союзные войска, взявши Пекин, грабили его, причем русские, вопреки газетам, грабили меньше всех и никого не убивали из мирных граждан, и прочее. Пекинская Духовная Миссия совсем разрушена, и стен не осталось; христиан наших было четыреста, ныне осталось человек восемьдесят, прочие перебиты; трупами их наполнены были колодези на месте Духовной Миссии. О. архимандрит Иннокентий жив и здоров, «только похудел», говорил мальчик.

19 октября/1 ноября 1900. Четверг.

Катехизатор в Наканиеда Савва Ямазаки описывает посещение их Церкви о. Иоанном Оно. Христиане в Наканиеда особенно усердны, и народ небедный. Мы с о. Оно прежде всего рассчитывали на эту Церковь в виду возбуждения христиан жертвовать на содержание служащих Церкви: «Церковь в Наканиеда-де подаст пример другим». И что же? Доселе жертвовали 36 ен в год, отселе будут жертвовать 40 ен в год, 4 ены – плод наших с о. Оно хлопот! А о. Оно на дорогу только до сих пор передано от Миссии 35 ен, да на содержание 50 ен (по 25 ен в месяц, кроме 12 ен его содержания, как заштатного)! «Собираются христиане строить большую Церковь вместо нынешнего небольшого церковного дома», – пишет Савва Ямазаки, вероятно, чтобы объяснить малость жертвы на служащих, не говоря, впрочем, этого прямо, так что и в будущем не предвидится щедрость христиан.

О. Оно еще прежде того был в Исиномаки и Минато, но о результате ни слова ни от кого, и от него даже. Значит, тут еще меньше было успеха.

Кстати, сегодня посетил меня Сергий Кацумата, самый богатый христианин в Минато и родной брат катехизатора Павла Кацумата; сам Сергий тоже когда-то, лет больше двадцати тому назад, учился в Катехизаторской школе, и, не докончив, вернулся домой. Спрашиваю:

– Что сделал о. Оно в Минато и Исиномаки? Был ли плод его посещения?

– Не знаю; меня на то время не случилось в Минато.

– Но все же слышали что-нибудь?

– Не имею ничего сказать. А вот катехизатор Николай Исикава лежит и кровью харкает, трудно болен, – и так далее…

Значит, и там тоже никакой пользы от путешествия о. Оно. Стал я говорить проповедь Сергию Кацумата о необходимости жертвовать на Церковь, долго говорил, все резоны истощил, да и какие ясные и резкие резоны можно привести! Слушал он, согласился и обещал, но в результате, думаю, будет нуль, хотя его же родной брат страдает от нищеты, получая от Миссии на себя с женой и пятерых детей 16 ен в месяц и ни гроша от местной Церкви в Кесеннума, не меньшей, чем Церковь в Минато, ни гроша не дающая.

Не светлы перспективы Японской Церкви!

20 октября/2 ноября 1900. Пятница.

Петр Мисима, катехизатор в Оота, упирается, не хочет в Каназава, пишет, что «без него Церковь в Оота совсем расстроится, что о. Тит Комацу совсем потерял уважение христиан, и на него-де остается только жаловаться в суд (почему – не объясняет), что, кроме того, он, Мисима, имеет долги, по которым не может оставить Оота». – А между тем, по представлению о. Тита, «его-то нужно удалить из Оота именно для того, чтобы Церковь, расстраиваемая им, Мисима, пришла хоть несколько в порядок». – Кому верить? О. Тит тоже не отличается правдивостью – это я знаю. Вот тут-то и нужен бы человек, которого можно послать разузнать все досконально, чтобы не ошибиться в распоряжении. А оного нет. О. Павла Савабе? Куда! Заварит кашу такую же, как в Одавара и Хакодате. – Не знаю, что делать! – Это письмо Мисима писано им до получения моего предыдущего, отправленного после посещения меня его женою и повторявшего требование ему отправиться в Каназава.

Если он отправится, ладно; если еще пришлет возражение, попрошу о. Иоанна Оно побыть в Оота и вникнуть в состояние Церкви. Против Мисима христиане пишут, но и за Мисима тоже пишут. На прошлом Соборе последних оказалось больше, чем первых. Теперь что там? По теории я должен верить священнику больше, чем катехизатору, но и легковерие не добродетель…

Иван Акимович Сенума утром приходил, говорит:

– По случаю завтрашнего праздника – Тенчёо-сецу (Рождения Императора) ученики хотят сегодня вечером после всенощной устроить «Симбокквай».

– Что ж, дело хорошее, пусть.

– Они просят на «кваси» для сего.

– Могут обойтись своими средствами.

Но не успел я после этого ответа войти в комнату (из библиотеки, где имел разговор с «коочёо» Сенума), как двое учеников являются:

– У нас своих средств недостает, помогите, – говорят.

Я думал было упорствовать, но Пимен Усуи вытаскивает из-за пазухи тетрадь и указывает:

– Вот Вы в прошлом году дали на это пять ен.

Оказывается, они преемственно и запись ведут всем подобным обстоятельствам.

Нечего делать, дал и ныне 5 ен им на «кваси», наказав, чтобы энзецу говорили хорошие, укрепляющие расположение служить Церкви.

Всенощную пели старшие семинаристы двухголосно, и пели прекрасно. Я похвалил их, сказав, однако, что полной похвалы за такое пение они заслужат только тогда, когда будут петь без участия учителей, которые ныне стояли и пели с ними.

21 октября/3 ноября 1900. Суббота.

День восшествия на престол нашего Государя

и рождения Японского Императора.

С семи часов утра была Литургия в Соборе, пропетая обоими хорами и служенная двумя иереями. На молебен и я выходил. Из города христиан, кроме старост, никого.

К сорока минутам одиннадцатого часа поехал в Посольство; попал на дорогу, по которой должен был возвращаться Император с парада, почему велел свернуть в сторону и окольным путем приехал в Посольскую Церковь после Евангелия. На молебне за отсутствием диакона первую ектению говорил о. Сергий Глебов, вторую я. Пели хорошо, но Апостол на молебне прочитал Смысловский соблазнительно – смех возбуждает такое чтение – неумелое подражание чтецам, начинающим низко и постепенно возвышающим; у Смысловского вышло совсем карикатурно. – Посланника в Церкви не было, был у Императора на завтраке и приехал к концу нашего у него завтрака голодный, ибо угощали у Императора японским столом, с рисом вместо хлеба, палочками вместо вилок и ножей, к чему наш Александр Петрович еще совершенно не приготовлен.

За отсутствием его на завтраке на меня возложили обязанность провозгласить тост «За здоровье Государя Императора». – Направо от меня сидела Марья Дмитриевна Ванновская, жена полковника военного агента, на днях отправившегося в Китай для ознакомления с современным течением тамошних дел; душою и телом прекраснейшая женщина, мать здесь же сидевших трех прелестных девочек, начиная с десятилетнего возраста вниз, но бледная-пребледная от нездоровья желудком. Говорила она: «Я не верю в гаданья, но мне предсказала гадалка по хиромантии, когда я была пятнадцатилетнею, что я выйду за конно-артиллерийского офицера, и это исполнилось; еще предсказала, что когда я буду тридцати трех лет, меня убьют; три года осталось до этого, но я не верю"… И, видимо, верит и боится. Жаль! А больше всего жаль, что гадают: легковерным подобные предсказания – точно заноза в душу – вечно беспокоящая их, а в иных случаях и зарождающая катастрофу.

За всенощной были четыре протестантских миссионера и миссионерка, дождавшиеся конца службы и даже меня, выходящего пред затвором храма. Изъявляли сожаление, что я не был на их только что кончившемся митинге с пятьюстами заседавших.

– Я и хотел побыть, но мне дали понять, что неудобно, «протестантский» – де митинг, – ответил я.

– Напротив, на митинге не раз упоминалось, что жаль, что нет с нами вместе бишопа Николая, а также католических миссионеров.

– Конечно, существенное в христианстве у нас у всех одно и то же. Мне, впрочем, хотелось только послушать, а не участвовать в совете протестантских миссионеров, что, быть может, оказалось бы и не совсем удобно.

– И это было бы желательно, – подхватила дама, – но я слышала, что Вас в это время совсем нет в Токио, что оказывается неправдою; какая жалость! – и так далее. Взаимные любезности, между которыми младший из миссионеров передал мне поклон от Mr. Mott’a, молодого американца, ревнителя Христианской ассоциации молодых людей, бывшего и в Японии (и посетившего меня), встреченного им нынешним летом в Париже.

[Пропуск в оригинале]

Является сегодня некто, рекомендующийся инженером (гиси), кончившим здесь Университет, по фамилии Момма, по наружности и приемам джентльмен. Говорит:

– Хочу принять вашу веру.

– Очень приятно. По какому побуждению?

– Имею намерение отправиться в Сибирь искать службы.

– Если там нужны инженеры и если Вы окажетесь сведущим, для Вас найдется употребление без вопроса о вере.

– Но я слышал, что хорошо для этого принять вашу веру.

– Вера принимается не по таким поверхностным побуждениям, а по внутреннему душевному требованию. И для Вас необходимо сделаться христианином, Вы также сын Отца Небесного, обладаете бессмертною душою, вечною участью которой должны быть озабочены, и прочее, и прочее… – но для этого нужно, чтобы Вы почувствовали потребность в спасении души…

Кандидат в христиане, недолго слушая, встал и ушел.

24 октября/6 ноября 1900. Вторник.

О. Борис Ямамура извещает, что в Иван-квай (Ициносеки и Яманоме) христиане столковались, наконец, строить Храм на вновь купленном месте; для чего положили собрать в пять лет с себя 5000 ен, из которых половину обещался жертвовать Моисей Ямада, по 500 ен в год. Значит, помирились взаимно христиане Яманоме и Ициносеки. Слава Богу!

Из Дзёогецудзуми описывают трогательную кончину христианки Марины Сате, двадцати одного года, умершей от чахотки. Когда предприняли лечить ее, она все время была в спокойно радостном и молитвенном настроении, особенно перед смертью не переставала молиться и радоваться, что переселяется в вечную жизнь; с молитвою на устах померла и с радостным лицом лежала в гробе. Письмо послано в «Сейкёо-Симпо».

Чтению дальнейших писем помешал маленький Гирс, явившийся на этот раз со своим учителем, немцем, урожденцем Петербурга. Оба преинтересно рассказывали разные эпизоды из осады Посольств в Пекине, про то, с какою жестокостию боксеры убивали христиан, а также язычников, не желавших быть с ними заодно, про службу учителя волонтером – как она была опасна среди беспрерывно по всем направлениям летающих пуль, про то, как о. Иннокентий, уже после осады перебравшись в одну буддийскую кумирню, был ограблен там японскими солдатами, стащившими у него всю кухонную посуду и провизию, и прочее. Я показал им ризницу, библиотеку и школы.

25 октября/7 ноября 1900. Среда.

Петр Мисима прислал прошение об отставке. Отвечено, что прошение его удовлетворяется. О. Титу Комацу послано сведение об этом с распоряжением заведывать отныне самому лично Церковью в Оота, принять по списку церковные вещи и книги и озаботиться сохранностию их.

Авраам Яги, катехизатор в Санбонги, просит еще раз написать его жене увещание вернуться к нему. Написать напишем, только будет ли прок? Вероятно, такой же, как доселе, – не послушает. Несчастное положение Авраама! Жену любит, а она его терпеть не может и ни за что не соглашается жить с ним; но и не дает достаточной причины к разводу – живет не зазорно: содержит себя своим трудом, служа сиделкой в одном госпитале в Мориока.

Тит Накасима дополняет вчерашнее письмо о. Бориса известием, что Авраам Сато, один из главных христиан в Ициносеки, не совсем сошелся со всеми в деле о построении Церкви совместно с христианами Яманоме, а продолжает еще вздорить. Будет скоро этот Сато по своим делам в Токио и зайдет ко мне; просит Накасима убедить его к единодушию и согласию со всеми. Помоги Бог!

26 октября/8 ноября 1900. Четверг.

О. Петр Ямагаки из Мориока уже уведомляет, что четвертого числа он оставил Хакодате, сдавши Церковь о. Петру Кано, и со всем семейством 5-го числа благополучно прибыл в Мориока, поселившись здесь в церковном доме, пока найдет отдельную квартиру. Дай Бог, чтобы полюбили его христиане Мориока!

Из Оосака один христианин, некто Георгий Миками, от себя и от отца своего просит удалить оттуда священника Сергия Судзуки и катехизатора Тимофея Ирино, оставив одного Фому Танака. Экий интриган этот последний! Не унимается, несмотря на все увещания. А о. Сергий тоже, несмотря на увещания, продолжает быть ребенком во священницех, то есть дураком, не умеющим управить свою небольшую Церковь. Придется, должно быть, попросить тамошнего о. Иоанна Оно поселиться в Оосака и взять в свое заведывание и о. Сергия и Фому Танака с их Церковью. Увидим, когда о. Оно вернется из своего путешествия по Церквам, кажется, не удачного для предположенной цели.

27 октября/9 ноября 1900. Пятница.

Один протестантский катехизатор попросил свидания и спрашивает:

– Что мне делать? Вошел я в очень близкие сношения с одной Bible woman, вдовой, старше меня на десять лет.

– Если эти сношения такого рода, что имеют между собою муж и жена, то, конечно, Вам нужно жениться на ней.

– Нет, вполне до таких отношений не дошло – я боялся последствий.

– В таком случае прекратить с нею Ваши сношения, потому что по летам она Вам не пара, и жениться на подходящей к Вам по летам, чтобы не разжигаться.

– Это не помешает «сей-сёку»? («Святой службе» – должно быть, метит в «бокуси» – подробности я не спрашивал).

– Вашими сношениями с этой женщиной Вы не подали никому соблазна?

– О них никто не знает.

– В таком случае, по моему мнению, вашему «сей-сёку» препятствия нет. Впрочем, я не настолько ознакомлен с Вами и Вашими обстоятельствами, чтобы сказать решительное мнение. Поговорите с Вашим собственным духовным руководителем и последуйте его указаниям…

Протестант ушел, видимо, обрадованный, – чем? Должно быть, облегчением совести. Жаль, что у протестантов нет таинства покаяния и исповеди при этом.

28 октября/10 ноября 1900. Суббота.

Из Оосака письмо от Андрея Сираи, врача, человека благочестивого и радеющего о пользе Церкви, письмо длинное и обстоятельное, и суть его в том, что «о. Сергия Судзуки нужно вывести оттуда; он до того зол на катехизатора Фому Танака, что не перестает злословить его при каждом случае и пред всеми, пред кем только может, чем крайне соблазняются все христиане. Оставить дело так – значит расстроить всех христиан и всю Церковь. С ним нужно убрать оттуда и катехизатора Тимофея Ирино, имя которого там опорочено». Стало быть, о. Судзуки неисправим в злобе. Писал я ему убедительное наставление обуздывать язык – ни слова дурного не говорить ни о Фоме, ни о ком другом – не подобает это священнику; отвечал он мне, что следует сему наставленью, и не следует! Не в состоянии обуздывать себя. Дрянь человек, еще хуже священник. Одно средство: послать заштатного о. Оно (если он согласится, а он говорил когда-то, что чувствует себя способным служить опять) в Оосака быть первым священником, а о. Судзуки пусть будет вторым, и учится у о. Оно, человека опытного и разумного, управлять собою и Церковью. Увидим, возможно ли это – о. Оно на днях прибудет сюда, как сказал сегодня иподиакон Андрей Имада, вернувшийся из Сендая с похорон своего отца и видевшийся там с о. Оно.

Были русские: лейтенант Веселкин, земляк, богатырь по виду; лечился здесь от ревматизма; состоит ныне флаг-офицером у Адмирала Скрыдлова на «России»; еще новоприбывший младший секретарь Посольства Александр Иосифович, фамилия польская, сразу не запомнишь. Значит, пошли в ход поляки в Посольстве, как в ходу они при постройке нашей Манчжурской железной дороги. Кстати, Веселкин рассказал, что родной наш Смоленск наполнился жидами. Итак, русские не в авантаже!

29 октября/11 ноября 1900. Воскресенье.

Утром несколько человек крещено; из младенцев, между прочим, сын начальника Семинарии Ивана Акимовича Сенума, нареченный Михаилом.

После обедни были у меня:

1. Судья из Сидзуока Иоанн Исида, говоривший, что «у него положено неизменное решение: еще несколько послуживши на государственной службе, выйти в отставку и остаток жизни посвятить проповеди Христова учения; в Токио именно тогда он желает проповедывать». Я вполне одобрил это его намерение, советовал еще искать товарищей к этой преднамеренной его службе, важнейшей из всех служб на земле, так как Катехизаторская школа совсем оскудела. Иоанну Исида ныне пятьдесят три года.

2. Яков Сторожев, сикотанец. Угостил его обедом и дал для Сикотанской Церкви церковных свечей и книг; еще ему лично 5 ен на гостиницы, 15 ен на гостинцы сикотанским христианам и 5 ен катехизатору Моисею Минато (последнее – в письме к Минато). Гостинцы купит Яков в Немуро, так как отсюда тяжело было бы везти, а там все можно найти. Наказывал ему непременно доставить учащихся сюда – мальчика одного или двух по достижении ими четырнадцати лет, девочку двенадцати лет. Простился с ним, так как он 16 числа вместе с кочёо возвращается, и едва ли будет еще иметь время проститься.

3. Петр Юкава, приемный отец о. Симеона Юкава, благочестивый старец из Уено, семидесяти двух лет. Говорил он, что в городе Сано, вероятно, сегодня же совершено крещение о. Титом Комацу нескольких приготовленных к сему катехизатором Павлом Судзуки; говорил, что жена Судзуки, несмотря на прошлогоднюю дорогую операцию, опять больна наростом за ухом; хвалил доброту души этой женщины, так что у меня родилась дума, не порасходоваться ли опять на операцию для нее? Увидим.

О. Петр Ямагаки из Мориока подробно описывает, как и что он сдал по Церкви о. Петру Кано при оставлении Хакодате, также, что он со всем семейством, исповедовавшись у о. Кано и приобщившись Святых Тайн, мирно оставил Хакодате. При письме приложено 44 ены 39 сен деньгами и на 45 ен 61 сен расписка на расходы по кладбищу в Хакодате – отчет в 90 ен, данных о. Петру на русское кладбище русским консулом в Хакодате. Просит он снабдить его антиминсом для служения Литургии в Мориока и дароносицей. (Все прочее там в Церкви есть). Дароносицу, неосвященную, можно бы послать по почте, но за антиминсом надо приехать ему самому, хоть это и сопряжено с некоторым расходом для Миссии.

30 октября/12 ноября 1900. Понедельник.

О. Петр Кавано пишет: «Православный сватает протестантку – как венчаться им?» Отвечено: пусть повенчает по-православному, предоставив затем повенчаться и в протестантской Церкви, если невеста непременно того пожелает. Пишет еще: «Катехизатор Павел Соно, отправившись к больной при смерти матери, успел, согласно ее желанию, преподать ей крещение, но когда умерла она, похоронили ее по-язычески». Христиане Церквей о. Петра очень смущены этим. Спрашивает он, как быть с Павлом Соно? Во всяком случае, в своем заведывании о. Петр его не желает иметь, а просит вызвать от него. Отвечено: пусть тщательно расследует, по вине ли Павла Соно произошло это? Или же родные, язычники, собравшись на погребение, не дали ему похоронить мать по-христиански, а насильно совершили над нею языческий обряд?

Отец жены Ильи Яци, катехизатора в Исиномаки, приходил, спрашивает:

– Что делать с ней? (Она теперь сыскалась к нему).

– Муж ее просил принять ее опять в школу; учительницы согласны принять; приведите в школу.

– Ни за что не соглашается.

– В таком случае отошлите к мужу.

– Еще больше того не хочет.

– Так поступайте с нею, как хотите.

Ушел, чтобы убеждать ее вернуться в школу, что едва ли будет.

31 октября/13 ноября 1900. Вторник.

Был русский консул из Хакодате Матвей Матвеевич Геденштром, приехавший зимовать в Токио; говорил, что каждое воскресенье был в Церкви в Хакодате, хвалил о. Ямагаки как истого совершителя богослужения и как хорошего человека, говорил, что о. Петр отлично реставрировал хакодатское русское кладбище; рассказывал про траппистов мужского и женского пола – первые в Мохедзи, вторые в Юнокава, два часа идти от Хакодате. Геденштром много раз посещал их заведения: мужчин-траппистов девять, при них уже монахом один японец и четыре японских слуги; женщин одиннадцать. У мужчин есть училище с восемьюдесятью учениками, там же живущими, – все набранные из бедных. Выписал траппистов хакодатский католический епископ Берлиоз, чтобы показать в них образчик христианской иноческой жизни. Они тоже миссионеры, как они изъясняются о себе, но не словом, а делом. И действительно, жизнь их удивительно подвижническая. Зимой и летом – одно и то же суконное грубое платье: летом жарко, зимой холодно, ибо топить жилище у них не полагается. Встают утром в два часа, чрез семь минут в Церковь и два часа молятся, потом у себя размышляют, или читают, но не разговаривают, ибо это запрещено; всегда все вместе, жить по кельям запрещено. В девять опять молитва, потом труд, в двенадцать обед, час отдыха, там труд вне дома – в поле во всякую погоду – там молитва, в девять часов спать. Пища растительная и молочная. По виду не пользуются цветущим здоровьем, но всегда веселы. Гостеприимство у мужчин-траппистов в правиле, потому посещать их может всякий (вероятно, у женщин-трапписток то же для женского пола). Живут они, по возможности, своим трудом, но еще всего иметь сами не могут, потому выписывают необходимое. Женщины-траппистки занимаются скотоводством для добывания молока и масла; Геденштром уже получал от них масло, как продукт торговли их, снабжающей их, на вырученное, другими предметами, самыми необходимыми для них.

Истинно, католичество здесь в полном всеоружии со своими: архиепископом, тремя епископами, ста шестнадцатью иностранными миссионерами-священниками, вот этими траппистами, множеством монахинь, занимающихся воспитательным делом, множеством воспитательных и врачебных заведений, множеством японских священников, катехизаторов, и прочее, и прочее. Но успехи их в стране что-то не соответствуют всему этому.

О. Иоанн Оно вернулся из своего путешествия по Церквам для возбуждения христиан жертвовать на содержание священников и катехизаторов. Успех самый мизерный. В Сендае не дали ничего, в Дзёогецудзуми ничего, отозвавшись неурожаями, в Исиномаки 15 ен, в Минато ничего, в Наканиеда 4 ены прибавили к жертвованным доселе 36 енам в год, в Иеногава ничего, в Фурукава 12 ен в год, в Такасимидзу 13.40 ен, Санума 15 ен, Вакуя ничего. Хвалит о. Оно усердие христиан везде, но говорит, что по бедности они, действительно, не могут давать что-либо, или больше того, что дают.

Побыл о. Оно в наиболее усердных Церквах и в наиболее давних по основанию; в других, значит, совсем бесполезно быть. На этом опыт на сей раз пусть и остановится.

Избави Бог, если Русская Церковь отнимет руку помощи! Совсем беспомощное положение!

1/14 ноября 1900. Среда.

Старик Павел Цуда, катехизатор в Идзу, просил позволения явиться сюда, чтобы рассказать о своем путешествии по своему приходу, вчера прибыл и сегодня рассказал. Особенно интересного ничего, просто прогулялся он по местам, где почти и христиан никого; в городе «Ито» нашел двух женщин-христианок, из которых одна – сестра кандидата Арсения Ивасава, замужем там за служащим в банке; в «Симода» – ни одного христианина; нашел там три русских могилы матросов с «Дианы», на которой граф Путятин плавал здесь для заключения трактата; памятники целы, но место заросло кустарником; в «Хеда», где тоже был граф Путятин с русскими, с разбитой «Дианы», веденной после землетрясения из Симода в Хеда и затонувшей на пути – ни христиан и ничего замечательного нет. В Сюзендзи есть некоторая надежда на умножение христиан; советовал я ему и заняться проповедью в Сюзендзи, так как в Мисима, где главный стан его, нет необходимости быть постоянно.

Симада Сабуро, редактор одной из самых главных газет – «Майници симбун», член Парламента, протестант по вере, написал книжку, составляющую большею частию извлечение из его газеты «Ниппон то Россия», где проводит пропагандируемую им и в газете постоянную мысль о резонности и необходимости союза Японии с Россией; книга очень быстро расходится; ныне вышло уже второе издание, которого экземпляр сегодня Симада прислал мне. Я письмом поблагодарил его за сие.

Получил сегодня и другое японское приношение, это: «А circular in connection with the Chinese Emergency. (For all the ecclesiastics in the world)». Брошюра в четырнадцать страниц на английском за подписью начальников буддийских японских сект: Тендайсию, Сингонсию, Дзеодосию, Ринзайсию, Синсию (Монте) и Обакусию – «represantatives of the Great Japan Buddhists Union», как они наименовали себя. При этом английском переводе брошюры и другая – на оригинальном японском. Обе напечатаны на отличной бумаге, отличным шрифтом и вышли October 11.1900. Содержание: описание нынешнего бедственного положения Китая, причиною сего – миссионеры, и совет им, для блага Китая и их самих, христианских миссионеров, во-первых, не требовать вознаграждения за убытки, по примеру их – буддийских миссионеров, у которых тоже разрушена была кумирня, и они не требуют за нее ничего; во-вторых, истребовать от китайцев изменения их обычаев и законов. Недоставало христианским миссионерам Китая и Японии этого нового, совершенно оригинального оскорбления: буддийские бонзы читают им наставление, да еще желают, чтобы это было пред лицом всего мира! Да еще в какую одежду любви и мира облекаются при сем! Велиар хочет быть в общении со Христом да еще стать и выше Его! И это спустя девятнадцать веков после того, как написано «кое согласие Христови с Велиаром!"…

Сегодня, наконец, приступили к соображениям, как отпечатать наш перевод Нового Завета; Яков Судзуки и Алексей Оогое, снабженные наставлениями, отправятся завтра в типографию за справками и соображением цен и подобное. Дней чрез десять – пока отольют некоторые сложные буквы и знак [] с кружком для обозначения «духа» в отличие от знака без кружка, обозначающего «Бог» – мы с Накаем будем совсем готовы отдать перевод для печатанья. Перевод в отношении языка плох, неудовлетворителен, но что будешь делать, коли японская грамматика такая неустановленная! Не только Накаи, но сам Ооцуки, первейший авторитет по грамматике, становится в тупик перед некоторыми формами! Например, «орери» нам нужно, и слово в общем употреблении в живом языке, а Ооцуки говорит – «неправильная форма» – нельзя употреблять; и множество такого, что никто не знает, правильно или нет – и в отчаянии разводишь руками…

2/15 ноября 1900. Четверг.

Николай Исикава, катехизатор в Минато, претрогательно пишет, как за ним, больным, ухаживают христиане. Лишь в нынешнем году он кончил курс в Семинарии и отправлен на проповедь, значит – совсем юный катехизатор, но показал себя усердным к делу, и вот христиане уважают и любят: по четыре-пять человек днем и ночью просиживают у него и ухаживают за ним, не жалея при этом и средств на его лечение и питание. Открылось у него кровотечение из горла, что с ним бывало и в Семинарии, – болезнь очень серьезная, но христиане выходили его: пишет, что уже встал с постели. Из этого примера видно, как христиане дорожат катехизатором, если только он показывает усердие к своему делу.

Фома Исида, из Фукусима, оживленно пишет, что у него о. Петр Сасагава крестил семь человек и что столько же есть дальнейших слушателей, людей добрых и почтенных в городе. Помогай Бог! Совсем было забракованный катехизатор оказывается хорошим и успешным, так как есть возможность успеха.

3/16 ноября 1900. Пятница.

Предложил о. Иоанну Оно отправиться в Оосака служить Церкви вместе с о. Сергием Судзуки и помогать ему управить Оосакскую Церковь. О. Оно, видимо, с удовольствием согласился. Поэтому написаны письма: 1. к оосакским катехизаторам и христианам, что «о. Оно, выздоровевшему, предложено мною служить вместе с о. Судзуки в Оосакской Церкви. Оно согласился. Хорошо примите его»; 2. о. Сергию, что о. Оно, оправившийся, отправляется служить вместе с ним Церкви в Оосака; «пользуйся его опытностью, чтобы научиться хорошо управлять Церковью».

Из своих наблюдений по своему нынешнему путешествию по Церквам о. Иоанн Оно сообщил, между прочим, что о. Иова Мидзуяма в подведомых ему Церквах везде любят, но «странное дело» – как сам о. Оно выразился – «до сих пор о. Иов не научился безошибочно совершать Литургию – ошибается». Действительно, странно! Не научиться он не мог, будучи столько лет священником; значит, совершает очень небрежно.

Еще говорил о. Оно, что о. Петра Сасагава тоже везде любят в его Церквах, но в Сендае христиане жалуются, что он «во-первых, нерешителен – никогда не молвит решительного слова на христианских церковных собраниях, во-вторых, не умеет обращаться с людьми: язычник, желающий христианского научения, побывший раз у о. Петра, никогда не возвращается к нему». О. Оно хотел по-товарищески поговорить об этом с о. Петром, но на возвратном пути сюда не застал его в Сендае; письменно собирается посоветовать ему «быть решительнее и ласковей обращаться с язычниками». Я одобрил это. Но едва ли о. Оно будет иметь успех: о. Петру за пятьдесят лет – характер свой ему менять поздно.

4/17 ноября 1900. Суббота.

О. Петр Ямагаки из Мориока явился за антиминсом, крестильным ящиком, дароносицей, просит еще воскресное облачение (великопраздничное там есть). Дадим все. Говорил о Хакодате мирно; при отъезде оттуда до тридцати христианских домов любовно проводили его и с печалью расстались. В Мориока христиане приняли его хорошо. В церковном доме – там, где следовало бы жить ему, – помещается два христианских семейства – на каких правах? Неизвестно; должно быть, по бедности их и потому, что дом большой. Впрочем, там, кроме их, ютится и один катехизатор, бессемейный. О. Петр, за невозможностью поместиться в церковном доме, нашел себе квартиру и поселился с женой и четырьмя детьми в ней. Мать он оставил с младшим своим братом в Хакодате в одном из миссийских домов.

О. Борис Ямамура извещает, что помер Фома Михора, бывший катехизатором в Мориока. Царство Небесное! Но для Миссии здесь, на земле, результат плохой: семь лет воспитываем был в Семинарии, три с половиной года содержим на проповеди без малейшей пользы от него, так как немедленно по выходе из школы захворал – сколько расходов, и вот! Но так как цель проповеди Евангельской – спасение людей, Михона же, вероятно, чистым юношей отошел в тот мир и спасен, то да будет хвала Господу и за него!

Сегодня заключено условие с типографией на отпечатание нашего перевода Нового Завета. Больше 800 ен будет стоить напечатание тысячи экземпляров.

А печатать пора. Не одни наши христиане с нетерпением ждут нашего перевода. Ждут и протестанты, не раз спрашивавшие у меня, скоро ли выйдет. И сейчас вот по выходе со всенощной я нашел на столе письмо от одного из протестантских миссионеров в Иокохаме, Rev. Bernett’a, просящего уведомить, где можно купить копии нашего перевода – «two or three of my friends, as well as myself, would like to obtain copies, – пишет он, ссылаясь на то, что – a recent issue of the Japan Mail announced the publication of your translation, – каковой публикации, однако, я в „Japan Mail” не видел, но, должно быть, она где-нибудь есть; во всяком случае, видно, что наш перевод ожидается».

Что за скверная погода эти два дня! Дождь, ветер; в Церкви никого, кроме учащихся.

5/18 ноября 1900. Воскресенье.

Макарий Наказава пишет об оживлении проповеди в Акаси: двое уже крещены, есть и еще слушатели. Очень приятно и за него, бесплоднейшего из катехизаторов до сих пор, и за Акаси.

О. Иоанн Катакура пишет: сын о. Павла Таде, умершего лет пятнадцать тому назад в Нагоя и там погребенного, желает перенести кости отца на родовое кладбище в Сендай; спрашивает по сему поводу: если бы нужно было сжечь кости, чтобы в виде пепла перенести их в Сендай, то позволительно ли это сделать? Я ответил: церковного запрещения на сие не существует; может, коли хочет, переносить в каком угодно виде. Но чисто христианское чувство возмущается против сего ненужного тревоженья много лег спокойно спящего на своем месте в ожидании всеобщего воскресения.

Катехизатор в Хиробуци, Савва Сакурода, получающий 10 ен в месяц (как еще очень плохой катехизатор), просит прибавки жалованья (имея в семье только жену); катехизатор в Исиномаки Илья Яци просит 19 на уплату долга (этот совсем одинокий – жена не хочет жить с ним). Послано первому 6 ен единовременной помощи, второму 7 ен, и письма обоих отправлены к их священнику, о. Иову Мидзуяма, с поручением позаботиться, чтобы им помогли местные христиане, для которых они трудятся.

О. Иоанн Оно отправился на место служения в Оосака.

6/19 ноября 1900. Понедельник.

Вчера семинаристы служили панихиду по Фоме Михара, сегодня по друге, кончившем Семинарию, но и на службу не поступившем по болезни, и третьего дня умершем в чахотке у родных в провинции Сидзуока, Каноне Амано; у обоих еще однокашники здесь, в Семинарии, старшие ученики. Приятно видеть, что ученики всегда считают непременным долгом помолиться за умерших друзей. Так они делают всегда, когда услышат о смерти кого-либо из товарищей, и всегда по собственной инициативе.

Окамото Риуноске (собиравшийся в прошлом году с о. Мии в Россию, но не пущенный Правительством) приезжал утром – сказал, что я занят, – не угодно ли, мол, часа в три; приехал и в три – просить в долг денег 300 ен. Я предложил 30 – не взял и уехал так. Разодет в шелках; наговорил много о том, как он старается внушить Правительству, между прочим, не смешивать духовенство киукео (значит – православное и католическое) с духовенством синкео (протестантское); первое-де имеет таинство, второе нет; поставление первого идет сверху, второго снизу, от народа, потому первое несравненно почтеннее второго; так и должно государство смотреть на них, и так далее.

1/20 ноября 1900. Вторник.

О. Петр Ямагаки, снабженный антиминсом, мироносицей, дароносицей и священническим облачением, отправился в Мориока. Внушал я ему, чтобы служил усердно – так, чтобы христиане Мориока на будущем Соборе просили не отнимать его у них, а оставить там навсегда. Помоги ему Бог в этом!

Яков Сторожев, сикотанец, опять был; еще не продал шкуры бобров, привезенных для продажи. Одну шкуру продал в Министерство Двора за 600 ен, остаются две; цену им говорил сначала за две тысячи, сегодня говорил, что просит за одну 800 ен, за другую 700, и покупщиков нет, почему он с кочео и сидят здесь в Токио. Рассказывал Яков, между прочим, как бонза, и доселе живущий на Сикотане, старается смущать их, сикотанских христиан, маня в буддизм:

– У вас и у нас Бог один и тот же, но вы теперь японцы, потому всем прилично иметь и веру японскую, которая почти то же самое, что ваша нынешняя вера, – твердит он им.

К счастью, сикотанцы не невежды в своей вере и душевно преданы ей. Они только смеются над бонзой. Яков со смехом рассказывал о действиях бонзы и заключил рассказ одушевленным уверением: «Я скорей дам голову отрубить себе, чем отступлю от Отца Небесного!».

8/21 ноября 1900. Среда.

Сегодня день Святого Архистратига Михаила. Двое русских именинников приезжали просить отслужить для них молебен: лейтенант Михаил Михайлович Веселкин, мой земляк, ныне проездом к месту своего служения, – флагманский офицер у Адмирала Скрыдлова, остановившийся в Посольстве; и слуга одного секретаря Посольства. Я отслужил, заменяя собою чтеца, диакона и священника, чтобы читать и петь по-русски большую часть молебна, прочее пели на клиросе причетники и несколько семинаристов.

Петр Исикава приходил читать продолжение своей Истории Японской Церкви. Мало занимательного. Но кое-где сверкает луч благодати Божией в строении Церкви. Чтобы уловить сии малые проблески, собственно, и пишется история.

9/22 ноября 1900. Четверг.

Из типографии принесли образцовую страницу для напечатания нашего Нового Завета. Мы забраковали совсем плохую катакану. Принесли исправленную – эта хороша. Но, кажется, придется остановиться нам с печатанием еще дней на двадцать, чтобы вновь перечитать весь перевод и выбросить ненужное конечное «(?)». Был у нас сегодня грамматист Хаяси и уверял, что при соединении нескольких подряд стоящих существительных имеют место только средние «то», последнее же совсем излишне и составляет грамматическую неправильность. Это совершенно согласно с тем, что я утверждал, но с чем Накаи не был согласен, почему и сделано было так, как он желает. Ныне и он поколебался и пошел исследовать образцовые сочинения, чтобы убедиться, кто прав. Перелистает сочинения Араи Хакусеки (автора Нихон гвайси), также своих предков, знаменитых ученых Накаи, еще что может из образцовых сочинений последнего трехсотлетия, – в период династии Токугава, повидается еще с несколькими грамматистами. Все это насчет «(?)», чтобы уж окончательно решить правильное употребление его. И возник этот вопрос насчет «то» (?) сегодня совсем случайно. Призван был Хаяси, чтобы решить, можно ли употреблять «орери», прошедшую несовершенную форму глагола «ору». Я всегда утверждал, что можно, Накаи – что нет, особенно после совета с грамматистом Опуки. Хаяси доказал, что «орери» употреблять можно и должно, что это совершенно правильная форма. Накаи согласился, и положено было удержать «орери» в Новом Завете, где и встречается-то эта форма всего двенадцать раз. Потом был разговор о «зо» и «ка» и "я»; потом Накаи прочитал вслух пятнадцатую главу Первого Послания к Коринфянам, чтобы Хаяси дал суждение вообще о качестве перевода, который он и одобрил со стороны языка, восстановив только два «ка», зачеркнутых было нами. Наконец, уже за чаем, Накаи, не имея более важной материи, молвил:

– А вот еще насчет «(?)»: нужно ли за каждым связуемым существительным, или нет? – и так далее. Сейчас же указано было господину Хаяси в переводе много примеров с «?»; везде он забраковал, и пошел спор! И нарушено наше спокойствие конченного труда – и пойдет опять исследование, которое скоро ли кончится, Бог весть!

10/23 ноября 1900. Пятница. Японский гражданский праздник.

Когда утром я занимался в библиотеке, приходит Накаи и провозглашает:

– Живет «(?)»! Пересмотрел книгу сочинений Араи Хакусеки – везде «то» стоит и в конце, при перечислении нескольких существительных, связуемых соединительным «(?)». У другого знаменитого автора, правда, «(?)» в конце иногда опускается. Пойду к знаменитому грамматисту Оциай – что он скажет?

Вечером возвращается от Оциай и говорит:

– Увы! «(?)», как соединительный союз, совсем забракован! Оциай утверждает, что употребление «(?)» в смысле соединительного союза совсем беззаконное; союз этот сравнительный, для соединения же существительных должно быть употребляемо «оёби», или же, самое лучшее, никакого союза не употреблять, а прямо перечислять предметы – здравый смысл не позволит смешать их; в лучших древних сочинениях, например, Гендзи-моногатари, всегда так ведется речь. Но уж если нужда заставляет употреблять соединительный союз и для этого избирается «то» (?), то, конечно, его нужно ставить и в конце, за последним существительным, прибавил Оциай.

– Итак, чему же нам следовать? – спросил я Накая.

– Оставим перевод относительно «(?)» так, как он есть. Я ручаюсь за резонность употребления «(?)» так, как у нас, и напишу объяснение по сему предмету. Но вот что еще: «орери» должно исчезнуть из перевода. Оциай решительно восстает против употребления этой формы в такой важной книге, как Священное Писание, по неправильности ее. Можно употребить «оритари», «орики», «итари», или же «сумери» и подобные однозначущие, но никак не «орери» – совсем неправильное. Хаяси в доказательство правильности этой формы имеет только один случай «орери» в одной древней песне, но песня эта различно толкуется; всего вероятнее, что «орери» в ней не в смысле «быть», а «сломать».

– Нечего делать! Коли такие авторитеты – авторы грамматик, как Оцуки и Оциай осуждают на погибель «орери», пусть гибнет! Вычеркнем «орери» из перевода. – На том и порешили и стали дочитывать наш перевод для сдачи его в типографию.

Арсений Ивасава, кандидат богословия, учитель Семинарии, приходил; говорит:

– Обо мне идет сплетня, будто я хочу оставить службу Церкви. Начало ее такое: меня приглашали преподавать русский язык в военной школе, я согласился было, имея в виду получить Ваше согласие на то, если это не будет мешать службе моей в Семинарии; но там не захотели, чтобы я был преподавателем в двух местах, потому я отказался. Для преподавания туда пригласили потом Емильяна Хигуци, и он оставил по сему поводу церковную службу. Счел нужным объяснить Вам это, так как сплетня распространяется широко; о. Оно говорил уже в Кёото, что я намерен оставить церковную службу, как мне пишет о. Мии; но такого намерения у меня совсем нет.

Я поблагодарил его как за объяснение, так еще больше за верность своему назначению служить Церкви.

О. Мии прислал четыре листа планов постройки церковного фундамента для просмотра и утверждения. Планы вполне хороши; я сейчас же отослал их обратно с одобрением.

Пишет еще о. Мии, что оосакские христиане очень обрадованы назначением о. Иоанна Оно в Оосака, и питает надежду, что тамошняя неурядица, немало беспокоившая и его, о. Мии, уладится.

11/24 ноября 1900. Суббота.

Благочестивый врач Пантелеймон из Татебаяси пишет, что катехизатор Тихон Сугияма почти никогда не бывает там, а проводит жизнь со своей семьей в Симооса; слушатели учения есть, но некому учить; христиане – овцы без пастыря – могут уйти в «Армию Спасения» и так далее – полное сетования и скорби письмо; упоминает, что жаловался о. Титу Комацу на это небрежение Тихона, но без всякой пользы. Все для меня совершенно новое. Я и не воображал, что катехизатор может до такой степени неглижировать, а священник потакать ему. Поэтому: написано Тихону Сугияма, что он штрафуется месячным жалованьем, а если не исправится, будет отставлен от службы; о. Титу послана копия письма к Тихону и строгий выговор.

О. Павел Морита, по обычаю, томит длиннейшим письмом; но на этот раз есть интересная страница, в которой он описывает одну благочестивую христианку-постницу, обретшую душевную пользу в посте; христианка – в Маебаси. Страница послана в «Сейкёо-Симпо».

О. Иов Мидзуяма просит прислать на службу катехизатора Петра Такахаси, в прошлом году бросившего церковную службу, чтобы найти более доходную на стороне, – по-видимому, не обретшего оную и желающего опять поступить на церковное содержание при ничегонеделании для него лично, ибо последние два года своей катехизаторской службы он ровно ничего не делал.

Жене катехизатора Авраама Яги, по его просьбе, написано убедительнейшее письмо вернуться к мужу и жить с ним неразлучно. Если и на этот раз не послушается, то, значит, для Яги нет надежды вернуть к себе любимую им жену. Бог весть, из-за чего вышло у них, но вот уж несколько лет он тщетно зовет ее к себе, а она повода к бракоразводу не подает – ведет себя беззазорно, содержась службой сиделки в госпитале, но жить с ним, несмотря ни на какие убеждения, не соглашается; в то же время не объясняет и достаточных поводов к тому.

12/25 ноября 1900. Воскресенье.

Во время проповеди (говоренной Исаиею Мидзусима) спрашивают меня:

– Можно ли приобщить Святых Тайн только что родившую и находящуюся в смертной опасности от кровотечения?

– Как же нельзя! Спаситель разве не допускал к Себе кровоточивую? Пусть священник поскорей отправится исповедать и приобщить ее.

О. Феодор Мидзуно, уже прочитавший благодарственные молитвы после своего приобщения, сейчас же – когда Исайя еще говорил проповедь – разоблачился и отправился напутствовать находящуюся в смертной опасности Фотину Накасима, жену причетника Иоанна, бывшую ученицу нашей Женской школы и отличного дисканта в правом хоре. Вероятно, Господь спасет ее за веру и желание приобщиться, как спас евангельскую кровоточивую.

Павел Ямада, редактор «Уранисики», приходил просить увольнения от своей редакторской службы. Повздорил с учительницами. Те желают от него писаний религиозных для своего журнала, а он пишет больше литературные «обо всем и ни о чем» да еще считает свои статьи высокими, имеющими интересовать высокообразованный люд. Правы те, по его же объяснениям, хотя он считает их виноватыми. Журнал религиозный, его и выписывают как таковой, а Ямада преподносит в нем читателям вместо хлеба камень да еще обижается, что замечают ему об этом. Завтра увидим, чем решится дело.

13/26 ноября 1900. Понедельник.

Слава Богу, наш перевод Нового Завета совсем кончен, так что хоть сейчас отдать в типографию. Но так как в типографии еще не отлиты заказанные нами двойные буквы, то мы с Накаем решили еще раз прочитать перевод – авось, еще найдем кое-что поправить и улучшить, причем я буду смотреть в оригинал, Накай читать перевод медленно и со всей осмотрительностью.

Секретарь Посольства Станислав Альфонсович Поклевский-Кодек был спросить, буду ли я завтра в Посольской Церкви на молебне по случаю праздника рождения Государыни-матери Марии Феодоровны. Получив мой ответ, что «буду», он пригласил после молебна на завтрак к посланнику от имени посланницы Маргариты Карловны, так как посланник Извольский в отсутствии – уехал в Кёото. Затем Поклевский сказал, что посланник, по внушению хакодатского консула Матвея Матвеевича Геденштрома, иметь говорить со мною касательно места для постройки Консульского дома в Хакодате: «Место-де это есть – на участке, занимаемом ныне Духовной Миссией, где когда-то стояло Русское Консульство и где доселе имеется на виду каменный фундамент консульского дома». Будем говорить об этом с посланником. Консульскому дому там отчего и не построиться? Место есть – это правда. Но интересы Духовной Миссии должны быть ненарушимо соблюдены, посланник должен обеспечить это.

Тит Накасима, катехизатор в Яманоме и Ициносеки, пишет, что окончательно утверждено христианами построение Храма у них за четыре тысячи ен и – прежде того – дома для временных молитвенных собраний и для обитания катехизатора за тысячу ен; половину сей суммы, то есть 2500 ен, жертвует Моисей Ямада; 500 добудутся из продажи нынешнего церковного дома в Ициносеки, остальные две тысячи пожертвуют в продолжении пяти лет христиане, почему и постройка храма отлагается, пока сумма будет готова. Письмо послано в «Сейкёо-Симпо» для напечатания в пример другим Церквам.

Павел Ямада не внял убеждениям Павла Накаи – писать религиозные статьи для «Уранисики», почему устранен от редакторства. Учительницы будут сами редактировать с помощью Павла Накаи, до сих пор принимавшего участие в их издании также Павла Исикава, редактора «Сейкёо-Симпо».

14/21 ноября 1900. Вторник.

Занявшись перечитыванием перевода до десяти часов, отправился в Посольство к обедне и для служения благодарственного молебна, так как сегодня день рождения нашей Императрицы-матери Марии Феодоровны.

Между собравшимися русскими – в Церкви и потом у посланника – был Генерал Константин Ипполитович Вогак, герой текущей войны с Китаем. Он приехал в Японию лечиться от переутомления: «Тридцать дней под огнем в период сражения с боксерами и китайскими регулярными войсками, а потом полтора месяца труда по управлению в Тяньцзине – все время такого трудового напряжения, что спать ни разу не пришлось в постели, а урывками в кресле, почти никогда не раздеваясь для того» (как сам он рассказывал мне лично, куря папироску, после завтрака, в гостиной посланника) – неудивительно, что он так бледен и худ, хотя, говорят, уже значительно поправился, живя последние две недели на водах в Мияносита.

О китайцах он теперь гораздо лучшего мнения, чем был лет пять тому назад, когда говорил, что китайцы – народ совсем отпетый, совершенно неспособный к самостоятельному политическому существованию; ныне говорит, что «чувство патриотизма у них есть – настоящая война ведется ими по побуждениям „почтенным”, чтобы защититься от наглой эксплуатации иностранцев, – не против христианства собственно они, а против иностранцев, и били миссионеров лишь как первых попавших им под руку иностранцев». Защититься от китайцев в будущем Вогак видит только одно средство – «разделить Китай между европейскими державами, или же поставить его под такой сильный контроль, чтобы он никогда не мог предпринять что-либо подобное настоящему движению». Зажать пульс в огромном живом теле так, чтобы он не мог биться, – возможно ль это? Не встрепенется ли тело так, что оперирующие посыпятся?

15/28 ноября 1900. Среда.

В Семинарии опять неприятность: пропали у одного ученика часы; заподозрен был другой ученик, Михаил Саваде, но едва ли справедливо. Он очень обиделся и оставляет Семинарию, на что имеет согласие матери и старшего брата. Сын он Петра Саваде, бывшего катехизатора, в 1884 году участвовавшего в возмущении вместе с о. Павлом Савабе, потому выключенного со службы, но горько потом каявшегося, умершего от ожогов от воспламенившегося газа в руднике, где служил. Детей оставил троих и всем, кажется, указал путь служения Церкви, по крайней мере, все они явились на церковное воспитание. И воспитаны. Но дочь умерла по выходе замуж, окончивши здесь курс, за катехизатора. Старший сын выпущен из Катехизаторской школы в катехизаторы, но тотчас же оказался негодяем, почему со службы выключен; младший – вот этот, ныне уходящий; признаться, по характеру его, от него прока для церковной службы едва ли можно было ожидать.

16/29 ноября 1900. Четверг.

Утром, во время перевода, подают карточку «Henry Scott Jefferys» – епископальный американский миссионер, служащий в Сендае. Выхожу и принимаю.

– Получил шестимесячный отпуск (furlough), – говорит.

– Поздравляю! Вам, должно быть, очень приятно это после долгого усердного труда в Японии.

– Не поздравляйте, против моей воли дали отпуск.

– Как так? Разве это возможно?

– Епископ говорит, что обычай существует после пяти лет пользоваться отпуском, и навязывает его мне – волей-неволей должен принять.

Тут я понял, что не легко обходится ему либеральничанье его вроде недавней статьи его в «Japan Daily Mail» – «Is the Roman Church a sect?», где он не хуже завзятого католика нападает на назвавшего Римскую Церковь сектою и мимоходом высмеивает протестантство (отозвавшись о Православной Церкви, что это, мол, «дорожит больше чистотою, чем единством»).

– И что же Вы намерены делать? – спрашиваю.

– Отправлюсь – только не в Америку, а в Китай, Потому пришел просить Вас: дайте письмо к начальнику вашей Миссии там и упомяните в нем, что я очень расположен к Православной Церкви.

– О, конечно, это я знаю по Вашим действиям здесь с самого приезда Вашего в Японию (когда он просил говорить свои проповеди в нашей Церкви в Маебаси, что я не позволил, объяснив, что слушатели соблазняются, услышав, например, проповедь православного священника о семи таинствах, а чрез часа два другого о том, что таинства только два, и подобное).

– Быть может, потом побываю и в Америке (куда он недавно отправил свое семейство с прелестными детьми). Попрошу и туда письмо от Вас.

– Напишу и туда к Преосвященному Тихону, хотя я лично не знаком с ним, и уверен, что он любезно примет Вас.

И начинает потом разговор, из которого явилось, в каком смущении душа его – как и душа всякого протестанта, искренно ищущего истину. Я прямо заявил, в течение разговора и на его вопросы, что как священника в сослужение его не приму, так как Православная Церковь не признает и не может признать их священства, главное потому, что они сами не признают рукоположение таинством… Но что в смертной опасности приобщу его Святых Тайн, наперед исповедав, если он прочитает Никейский Символ веры ; это, однако, только в том случае, если нет поблизости их священника или епископа и если действительно видится смертная опасность и имеется его горячее желание приобщиться Святых Тайн.

– Могу я сказать это о. Петру Сасагава (нашему священнику в Сендае), чтобы он так поступил со мной, если я опасно захвораю? – спрашивает.

– Конечно!

И так далее – долгий еще, довольно спутанный разговор, в котором он не желал прямо заявить, что изверился в свое епископальство; я, что вполне понимаю его. В заключение он попросил книг, в которых бы уяснялось отношение православия к протестантству. Я свел его в библиотеку и предложил выбрать по каталогу; он взял, между прочим, сочинения Овербека. Вразуми его Бог! Если станет ступать в дверь Православной Церкви, отвергнут не будет, но зазывать и тащить его, по-католически, претит душе. И разговор, и объяснения, и толкования, и книги, и молитва – все к его услугам, но не уговариванье и зазыванье. Если благодать зовет его, она и укажет ему путь, и приведет к цели; если что-либо другое вроде задора (столь сказывающегося в его статьях), разлада с своими, желания отстоять свои мнения и подобное, то он попадет к католикам, которые, видимо, окидывают его своею сетью.

Прочитал сегодня в «Московских Ведомостях» от 2-го октября, что на акте в Московской Духовной Академии 2-го октября я был объявлен Почетным членом Академии. Значит, миссионерство кредит имеет. Но гораздо приятнее было бы прочитать, что Московская Духовная Академия имеет сюда миссионера.

В том же номере прочитал некоторое объяснение жестокости Генерала Грибского с китайцами в Благовещенске: «на собранных китайцах найдены были воззвания к ним китайцев с противоположного берега, приглашающие их поджечь Благовещенск в то время, как открыта будет пальба по нем с китайского берега. Поэтому благовещенских китайцев собрали, чтобы засадить их в острог, но так как острог оказался тесен, то их погнали чрез Амур, в котором почти все и утонули, а переплывшие-де были срублены своими за то, что не успели сжечь Благовещенск».

17/30 ноября 1900. Пятница.

Отослано в типографию вполне исправленное Евангелие от Матфея для начатия печатания.

О. Петр Кавано пишет, что «исследовал он, почему катехизатор Павел Соно похоронил свою мать по-буддийски. Оказывается: у Соно было всего 50 сен, когда мать померла; родные же, буддисты, отказались расходоваться на погребение, если оно не будет буддийским; в этой крайности Соно и согласился». Соно солгал о. Петру; он телеграммой попросил свое содержание за двенадцатый месяц на погребение матери, и ему телеграммой же отправлено было немедленно 15 ен, в том числе 10 ен не в зачет ему, на погребение матери, и 5 ен из жалованья за двенадцатый месяц. Итак, средства на погребение матери по-христиански у него были. Но Соно, кроме того, что ложно оправдывает свой неблаговидный поступок, просит еще оставить его в качестве катехизатора в Кумамото, – сестра-де с детьми у него есть, о которой нужно позаботиться, и о. Петр просит исполнить эту его просьбу. Послано: 1. увольнение Павлу Соно от должности катехизатора за его непростительный для катехизатора поступок – погребение матери по-язычески. При этом приложено ему 5 ен – вторая половина жалованья его за двенадцатый месяц; 2. извещение о. Петру о сем, с наказом не просить больше за Соно, и с прописаньем, что Соно солгал ему. В Р. S. приписано, впрочем, что, если Соно раскается в своем проступке, и если поручит сестру с детьми родственникам, а сам будет свободен отправиться куда бы то ни было на проповедь, и если притом пожелает отправиться, то пусть о. Петр пришлет его в Токио для назначения его здесь на проповедь куда-нибудь на север, где бы не было никаких сведений о его языческом погребении матери, так как на Киусиу, где Церкви малые, он при своей испорченной репутации там, ни в каком случае не может быть оставлен на службе. Если согласится – деньги на дорогу до Токио будут высланы.

18 ноября/1 декабря 1900. Суббота.

В десятом часу утра, когда я, по обыкновению, весь погружен был в занятие переводом, говорят: «Русский консул в Хакодате», и подают карточку «Mathick de Hedenstrom», – самая приличная фамилия для русского консула! Выхожу и без церемонии прямо говорю: «Простите, я очень занят, вообще утра у меня всегда заняты – милости прошу после обеда, тогда буду очень рад».

Русский консул с жидовско-немецкою фамилией, натурально, состроил кислую мину и говорит (садиться я его не пригласил, и дверь стоит настежь):

– Я пешком гулял и зашел случайно. Но есть и дело, о котором нам с Вами нужно поговорить, – это о месте для постройки Русского Консульства в Хакодате. В Духовной Миссии есть для этого место.

Сколько до сих пор консулов в Хакодате жило на квартирах, и ни один не возбуждал вопроса об отнятии места у Духовной Миссии под Консульство. Жиду-немцу первому пришло это в голову. Зная уже от Поклевского об этом, я отвечаю:

– Дело это двух слов – стройте на фундаменте бывшего Консульского дома; больше этого места, вероятно, не нужно Вам.

– Оно совершенно достаточно. Я говорю об этом с Вами по поручению посланника.

– Так и ему объясните.

В пятом часу приехал и посланник говорить о том же. Здесь выступил вопрос: удобно ли для Духовной Миссии быть о бок с Консульством?

– Конечно, неудобно, – развивал я. – Например, консул захочет поселить у себя японку-наложницу – ведь это удар по щеке Духовной Миссии! А что она сделает, чтобы не допустить сего? В былые времена, когда еще не существовало Духовной Миссии, я при всей приязни с одним из молодых членов Консульства (самим консулом Бюцовым, чего я, впрочем, не сказал Извольскому), должен был настаивать, чтобы японка-наложница выселена была из соседства с Церковью. Теперь, если случится подобное со стороны русского консула, японский священник, заведующий там станом, чем отвратит соблазн и поношение Церкви? Поэтому-то у меня была мысль просить Вас написать мне, хоть в виде письма об уступке места под Консульство, обеспечение, что-де вреда от этого для Духовной Миссии и ее дела никакого не произойдет.

– Но как же я могу ручаться за это?

– Я и сам вижу, что эта мера ненадежная. А больше нет никакой. Итак, конечно, лучше было бы, если бы Консульство поселилось в другом месте.

– Но ныне места очень дороги. Впрочем, я еще обдумаю это дело. Тут и вопрос международный… В добрый час!

Был русский, некто Дмитрий Онисимович Фокин, служащий управляющим на золотом прииске Охотской Компании, в 90 верстах от Николаевска-на-Амуре, где работает в год до пятисот человек и намывается пудов до 60 золота в год; лечился здесь на водах от ревматизма, от которого и вылечился, но за то чуть не потерял зрения от слишком усердного пользования серными водами в Асиною, купаясь по восемь раз в день. Главный же интерес его визита в том, что он дал совершенно другой взгляд на потопление китайцев в Благовещенске, чем какой доселе выносился из чтения иностранных корреспонденций о сем, статей амурской прессы и даже рассказов русских, бывших в Благовещенске. Дело было так: когда начались неприязненные действия китайцев в Айгуне, откуда стреляли по нашим пароходам, идущим по Амуру, Генерал Грибский взял то войско, которое было в Благовещенске, и отправился к Айгуну. Благовещенск остался совсем беззащитным, так как никакой опасности для него не ожидалось. Вдруг открывается пальба по нем с противоположного китайского берега. Как защититься? Тотчас явились добровольцы, похватали кое-какое оружие, кто что мог, собрались и стали советоваться – прежде всего, как быть с китайцами, которые в Благовещенске? А их больше трех тысяч; и нашли у них, при первом же обыске, заготовленными разные горючие материалы для поджога Благовещенска – паклю, напитанную смолой, керосин и подобное; кроме того, при них – прокламации от соотечественников с того берега, предписывающие им сжечь город. Они, как видно, и готовились сделать это, но, к счастью для жителей Благовещенска, канонада началась двумя днями раньше условленного времени; там не вытерпели, а как только увидели, что Грибский увел все войско из Благовещенска, так и начали. Добровольцы собрали китайцев, вывели их из Благовещенска к тому месту Амура, где было мелко, и велели переправляться на другой берег. Амур был на то время, от недостатка дождей, так мелок, что почти весь его можно было пройти – глубины оставалось весьма мало. Кто не хотел идти в реку, тех, правда, заставляли, но намеренно никого не топили, а топились сами иные китайцы от нежелания переправляться, видя, что их ждет на том берегу от соотечественников; эти же стреляли по подплывавшим к берегу, вероятно, в сердцах на то, что они не успели поджечь Благовещенск, так что спаслось всех китайцев, говорят, не более ста человек. Лодок для переправы им жители Благовещенска дать не могли, иначе дали бы врагам средства переправиться обратно для взятия города. Итак, хотя факт выходит все-таки безобразный и достойный всякого сожаления, но жителей Благовещенска тоже очень винить нельзя – они поступили так в неизбежной крайности, для самозащиты. Генерал же Грибский, по словам Фокина, тут совсем ни при чем: он только потом узнал, как поступлено жителями Благовещенска с китайцами. Благовещенск, по словам Фокина, был до того беззащитен, что и ружей-то почти ни у кого не было, и достать было нельзя, так как они предварительно из магазинов были переправлены на тот берег, скупленные китайцами. Это версия благовещенской катастрофы утешительней того, что записано под числами 9/22 сентября, 28 сентября/11 октября, 6/19 октября. Как русские способны сами поносить себя! Откуда сия черта? Лакейство ли, или худо понятое смирение? Во всяком случае – неразумие.

Продолжение дневника в 9-й книжке сего формата.