Глава XVI. Вена. Польша. Германия
В первых числах декабря неожиданно прибыл в Вену из г. Плоцка (Польша) мой младший брат о. Алексий, бывший до войны 1939 года преподавателем Духовной Семинарии в Варшаве. Идейный, горевший желанием послужить пострадавшей от Ватикана Православной Лемковщине, будучи студентом, он выезжал на летние месяцы на Лемковщину для организации хоров из местной молодежи и миссионерских поездок с хором по приходам.
Возмущенный и оскорбленный заявлением матери любимой им девушки – «рука моей дочери может принадлежать офицеру, но не священнику» – брат направился к девице, о которой шла молва как о красавице с прекрасным сильным альтом.
– Отвергшая протянутую руку девятерых мою руку не отвергнет, – гордо ответил брат на мои увещания успокоиться, не спешить с поездкой к неведомой красавице.
Не послушался, поехал... Протянутая рука десятого была принята, назначена свадьба. На свадебное торжество отбыли папа с Олей и братом Георгием. Несмотря на настойчивые уговоры отца, я на свадьбу Алеши не поехал.
Вернувшись со свадьбы домой, папа сказал:
– Тесть Алеши простой, с золотым сердцем человек, но если жена Алексея в свою мать пошла, тяжелой будетжизнь твоего брата.
Так и вышло. Отец Алексей появился у меня в Вене со слезной просьбой провести у него в его семье праздник Рождества Христова:
– Твое присутствие обеспечит нам мир и радость праздника.
И, по любви к младшему брату, мы с нашими детками, с сестрой Олей и бабушкой Анной Павловной со слезами покинули уютную Вену.
Только в Плоцке узнали мы о том, что в квартире брата ютится сестра его жены с мужем-доктором.
С нашим приездом создалась сложная обстановка: три семьи в одной квартире. Пришлось на третий день, захватив чемодан с полным комплектом богослужебной утвари и чемодан с моими рясами и облачением, отвезти Анну Павловну к ее старшей дочери Елизавете в Калиш. Благо, на мой рапорт об отъезде из Вены в Плоцк Митрополит Берлинский Серафим (Лядэ) ответил Указом от 6 декабря 1944 года о причислении меня сверх штата к Петро-Павловской церкви г. Калиша.
Вручив Анну Павловну Елизавете Евец и нанеся визит о. настоятелю Петро-Павловского храма, вернулся я на следующий день в Плоцк к моей семье. В семье переполох, в доме свирепствует корь. Заболела наша Верочка, сын брата Костик, его тетя – жена доктора.
В доме лазарет... атмосфера нервная. Слава Богу, ко дню Рождества Христова болезнь ушла, светлее стало в доме. Мирно и уютно встретили праздник. Большой прием на Новый Год. Прием, правда, с приключениями, но... никто физически не пострадал. Мое пребывание в доме брата закончилось.
Во вторник 2 января 1945 года ранним поездом выезжаю из Плоцка в г. Калиш для подготовки переезда туда моей семьи с тем, чтобы на следующий день, 3-го января вечером, вернуться в Плоцк за семьей. В Калише на вокзал в тот вечер провожал меня к поезду большой мой друг Андрей Иванович Цыбрук, родной дядя моей матушки.
Вхожу в вагон, уселся в купе, открыл окно и вдруг слышу громкий голос Андрея Ивановича:
– Отец Митрофан, Саня с детьми приехала!
Оказалось, в тот момент, когда входил я в вагон поезда на Плоцк, прибыл поезд из Плоцка, и Андрей Иванович, увидав выходящую на перрон с детками мою Санечку, окликнул меня.
Чуть успел я выскочить из вагона, мой поезд понесся из Калиша в Плоцк. Буквально одна секунда спасла нас с матушкой от горькой и тяжелой разлуки. Поезд, которым Санечка прибыла из Плоцка в Калиш, вместо 3 часов в пути был без малого целые сутки. Что же случилось? Десница Господня простерта над нами!
Оказалось, в то тихое раннее утро 2 января после моего отъезда неожиданно «грянул оглушительный гром» – в 10 часов утра была объявлена эвакуация из города Плоцка женщин и детей. Не теряя времени, моя матушка, осенив себя крестным знамением, одела на шею мешочек со святым Антиминсом, Дароносицу, наперсный крест, снарядила детей и ранним вечером того же 2 января сидела в поезде на пути в Калиш.
Еще находясь в Плоцке, снесся я с руководством фирмы, обслуживаемой мною в Австрии, и получил от них свидетельство в том, что я являюсь рабочим этой фирмы, нахожусь в деловой поездке, должен вернуться в фирму и приступить к исполнению моих обязанностей. Сообщили и о том, что из Берга (Австрия) фирма переезжает в Нидерзаксверфен (Тюрингия).
Не пришлось долго задержаться в Калише. На второй день после Крещения Господня вся семья уже в составе 12-ти человек, продолжала путь в неизвестное в немецком грузовике. Неподалеку от б. польско-немецкой границы добрый немец-шофер выгрузил нас со словами:
– Дальше везти не могу, помоги вам Бог.
И мы двинулись в путь пешком с шестью малышами, сопровождаемые насмешками и издевательствами местного римо-католического польского населения. Я был в рясе с крестом на груди. Некогда в Египте с Пречистою Девой от Ирода укрывшийся Господь не оставил нас: неожиданно остановился громадный закрытый военный фургон... Это немец-шофер, увидав группу странников с малыми детьми, сжалился над крошками, быстро погрузил нас и, приказав сидеть молча – «не дышать», повез нас... Куда? «Возверзи на Господа печаль твою»... «От Господа пути человека».
В тишине, в полном молчании ехали мы целые сутки. Дважды военный контроль останавливал фургон, проверяя документы шофера. Фургон остановился в третий раз, хлопнула дверца шоферской кабинки... шофер удалился... мы, как мыши, притаившиеся, сидим затаив дыхание – что же дальше будет?
Минут десять продолжалось мучительное ожидание шофера. Распахнув двери фургона, шофер с радостной улыбкой объявил:
– Город Познань, мы стоим у вокзала, сейчас отходит последний поезд на Берлин. Поторопитесь попасть на этот поезд...
С чувством глубокой благодарности доброму человеку, рисковавшему своей жизнью, нелегально перевозя на военной машине «остовцев», поспешили мы с нашим скудным ручным багажом на перрон, а там... Народу – «тьма-тьмущая». Подали поезд... давка, крики, слезы, ругань разноязычная... Как мы с шестью малышами, с бабушкой-старушкой и ручным багажом очутились в поезде? Для нас это было чудом!
Новоприбывших беженцев разместили в большом здании одной из школ живописного пригорода Берлина, обеспечив скромным по военному времени питанием. В кафедральном соборе Берлина познакомился я с о. Адрианом Рымаренко. Посетил моего большого друга по Белграду о. Павла Хеке, настоятеля храма в Потсдаме.
Сын выдающегося лютеранского богослова, легко освободившись от злотворных плодов эпохи т. наз. «Возрождения» и гуманизма, всей глубиной своего сердца принял он Православие благоверного князя «Красного Солнышка» и Старцев Оптинских, восстанавливающее гармонию личности, сердца, разума и воли.
Особенно интересовал его вопрос гонений на христианство в первые столетия нашей эры; с этой научной целью совершал он поездки в Рим, где ему, вооруженному личным письмом Патриарха Варнавы к Римской Курии, открыт был доступ к архивам «древних лет». Нельзя забыть его повествований о результатах его исследований, жутью веяло от них.
В середине февраля покидаем Берлин. 17 февраля, с пересадкой в Зондерхаузене, где пришлось мне притвориться глухонемым, чтобы избежать разговоров с осаждавшими меня военными, мы в Нидерзахсверфене. Начальство фирмы в лице моих брестских друзей тепло нас встретило, но разместить семью в 12 человек оказалось невозможным. Шла стройка новых бараков.
Предложили временный ночлег в лагерной канцелярии. Это был миниатюрный барак, в одну комнату с коридорчиком, на сваях. Чтобы всей семье на ночлег в нем разместиться на полу вповалку, приходилось канцелярский стол и стулья выносить в коридор.
Слава Богу, недолго продолжалось это мытарство. Через несколько дней предоставили нам скромную комнату в жилом бараке. Хуже было с питанием. С отъездом из Вены в Польшу лишился я права на получение продуктовых карточек. Понадобилось около двух недель, чтобы легализировать мое пребывание в лагере и восстановить право на паек.
Что же делать? Была у нас в рюкзаке бутылка с топленым маслом для детей, но этим детей не накормишь, нужны хлеб, крупа и картофель. Вот и пошел я по селу с крестом на груди за куском хлеба, пошел с протянутой рукой – «Христа ради».
Ни один крестьянин не положил в протянутую руку ни куска хлеба... и лишь у выхода из села догнали меня два русака – «остовцы» и, оглядываясь по сторонам, дали мне несколько картофелин и по куску хлеба и... быстро удалились.
Кто они, эти добрые русские ребята-октябрята, отпрыски подъяремной Христовой России? Всегда возношу молитву о них, благодетелях моих девочек – «имена же их, Господи, веси».
В первые воскресные дни Литургию (а накануне – всенощную) совершал в рабочей столовой. С помощью Наташи Геккер и Р.В. Полчанинова организованы были занятия с детворой по Закону Божию, русскому языку и истории России.
В апреле удалось оборудовать в одном из бараков походный храм, украшенный запрестольным образом Воскресения Христова – работы Н.Н. Зорина, тихим, скромным, духовно глубоким русским патриотом, написавшим к Страстной Седмице и плащаницу.
К общей радости нашей большой семьи Евгений Иванович Евец, муж сестры моей матушки, встретил в лагере своего однокашника по гимназии в Новороссийске – Р.Д. Сазонова, что помогло ему легко войти в дружную русскую интеллигентную рабочую семью.
Скромный и тактичный Евгений Иванович за первыми церковными службами тихонько вошел в хор, которым управлял И.Ф. Ярощук, б. регент-псаломщик храма в с. Черск Брестской области.
Быстро обнаружил он в новоприбывшем хористе музыкально образованного человека и опытного регента и с низким перед ним поклоном передал ему управление хором.
Службы Страстной седмицы и Святой Пасхи, на которых присутствовали американские офицеры, прошли торжественно и с большим духовным подъемом.
Из Нидерзахсверфена навещал я пешком два «остовских» лагеря – в г. Нордхаузене и в Гудерслебене. В первом бывал изредка, во втором – два-три раза в неделю. В лагере Гудерслебен в 1 деревянном бараке и 2 огромных конюшнях было размещено 500 человек, преимущественно стариков и женщин.
Земляные полы, трехъярусные нары, отсутствие окон, отсутствие не только бани, но и умывален, полное отсутствие элементарных гигиенических условий и медицинской помощи. Чтобы умыться, освежить лицо и вымыть руки, надо было выходить из барака к колодцу.
Конюшни освещались и обогревались костром, расположенным посредине здания. Такова была жуткая обстановка лагеря Гудерслебен, прозванного «вшивым», «тифозным». Насекомые попадались на полу, «пикировали» с потолка.
На нарах лежали вперемежку здоровые, больные сыпняком и умирающие. Этот лагерь, расположенный от Нидерзахсверфена в 8 километрах, посещал я обычно три, минимум два раза в неделю, совершая молебны, вознося к Престолу Спаса Всемилостивого специальные молитвы о болящих и страждущих, утешая и ободряя несчастных.
В каждое посещение приходилось отпевать и хоронить на ближайшем кладбище одного-двух умерших. Зверюга «Лагерфюрер» неоднократно изгонял меня с территории лагеря.
Уходя в им открытые двери, я, как говорят, возвращался к несчастным «через окно».
Обратилась ко мне старушка по имени Александра с просьбой причастить ее Святых Тайн.
– Родная, я рад бы исполнить Вашу просьбу, но нет у меня ни Дароносицы, ни Святых Даров.
– Батюшка, да у меня хранятся Святые Тайны Тела с Кровью Господней.
– Как же очутилась у Вас эта святыня?
И старушка поведала мне следующее:
– Ожидавший ареста наш батюшка позвал меня и сказал: «Александра, храм наш будет разрушен или устроят в нем клуб. Я вынес из храма святой Антиминс и другие святыни, но остались там в Дароносице частицы Святых Тела и Крови Господней. Прошу тебя, постарайся проникнуть в храм и унеси эту святыню. Если я еще буду дома, передашь их мне, если меня увезут – храни благоговейно святыню у себя до тех пор, пока не встретишь священника истинной Церкви Христовой, ему и передай святыню». Я свято исполнила поручение нашего мученика-батюшки и вот передаю вам святыню....
Старушка вытащила из-под нар свой сундучок и вручила мне Дароносицу с многими частицами прекрасно сохранившихся Святых Тайн почти 20-летней давности. Из этой Дароносицы и преподал я рабе Божией Александре Святое Причастие.
На мой призыв оказать помощь несчастным соотечественникам охотно откликнулись д-р Г. Лясковский и д-р А. Жигмановский, оба из лагеря Нидерсахсверфен, оба переболели сыпняком, причем, д-р Лясковский в очень тяжелой форме. Божией милостью меня миновала эта опасность. Ограждал меня от опасности укуса и принести насекомое на одежде в мою семью Божий человечек Коля.
Он встречал меня, когда я появлялся на территории лагеря, сопровождал меня, шаг за шагом следуя за мной и в лагере, и при похоронах на кладбище, а когда я уходил из лагеря, всегда провожал батюшку за черту лагеря, снимал с меня верхнюю одежду (плащ, подрясник), тщательно проверял, не притаилось ли в складках одежды злостное насекомое.
Два раза был я приглашен после погребения разделить с родственниками усопших поминальную трапезу. В той же конюшне, где лежали больные, стонали умирающие; на небольшом столике миска с супом из крапивы на прогнивших зеленых ребрышках. Прочитали молитву и вкушали «бурду» все одной ложкой, которая до опустошения посуды (миски) переходила из рук в руки, от батюшки к его соседу и так дальше.
Можно было отказаться от приглашения? А разве не жестоко причинить страдающему огорчение и боль? В одном из этих случаев мне преподнесли скромный подарок: завернутые в бумагу три ребрышка, так что моя матушка могла убедиться в несъедобности того, чем подкрепляли свой истощенный организм жители лагеря Гудерслебен.
С приходом в Тюрингию американской армии насельников лагеря Гудерслебен разместили в здании одной из школ с прилегающими к ней жилыми домами. Все насельники этого лагеря, кроме двух-трех семейств, вернулись в СССР.
Посетил я их последний раз за несколько дней перед их отъездом на Родину. Все собрались на молебен, внимательно слушали наставление пастыря. Мое слово внезапно было нарушено выкриком какого-то парня. Что он сказал, я не разобрал. Тут же подскочил ко мне немолодой мужчина со словами:
– Батюшка, не обращай внимания на дурака, среди нас здесь только один такой, вот от таких-то мы и страдаем у себя на Родине, ты же прими нашу общую благодарность за твои труды, за любовь к нам-страдальцам.
Это был постный день. Когда я закончил молебен и прощальное слово, подошли ко мне повар со своим помощником, приглашая отобедать с ними. Ссылаясь на отсутствие времени, отказываюсь.
– Знаем мы, батюшка, почему ты отказываешься! Сегодня постный день, и не хочешь ты оскверниться скоромной пищей. Мы, батюшка, соблюдаем пост.
И повели меня в кухню. Я убедился в том, что обед приготовлен действительно постный: без мяса, без молока и масла, в которых им, гудерслебенцам, не было отказа от американцев. С грустью и благодарением Всевышнему за этих русских страдальцев, Божиих людей, покидал я Гудерслебен.
Большой отрадой было для меня в Нидерзахсверфене общение с «всеславянином» проф. Д. Вергуном и с женой его погибшего.сына, солнечной Верой. Переживая странный сон, выхожу ранним утром из своей убогой квартиры и направляюсь в храм. Встречаю проф. Вергуна. Окликнул его:
– Профессор, я видел этой ночью во сне Черчилля, держащего на блюде голову Рузвельта.
– Странно, – говорит профессор, – а я только что слушал радиопередачу новостей у соседа-немца, сообщили о смерти президента США Рузвельта.
В середине июня 1945 года, ввиду передачи американцами Тюрингии советскому командованию, жителей лагеря Нидерзахсверфен переселяют в район г. Касселя. Остановились вблизи Касселя на территории «Погорелого» лагеря. Здесь были размещены советские репатрианты, оставившие после себя сожженные бараки, разлагающиеся груды внутренностей скота, реквизированного ими у соседей-немцев, кучи человеческих испражнений.
Полагая, что на этом месте и придется нам остановиться, недавние «нидерзахсверфенцы» принялись за работу по очистке территории б. лагеря. На мою долю вместе с И. Н. Ростовцевым выпала уборка людских испражнений. Слава Богу, только два дня провели мы в «Погорелом».
Заботливое честное руководство б. лагерей Берг-Нидерзахсверфен обнаружило также вблизи Касселя большой б. лагерь французских военнопленных – Менхегоф. В нем и разместились не только б. насельники Нидерзахсверфена, но и все примкнувшие к ним на пути Нидерзахсверфен-Кассель.
К концу июня 1945 года Менхегоф насчитывал до 2.000 человек, не считая многих сотен, расквартированных в подведомственных Менхегофу небольших лагерях Фюрстенвальд и Ротвестен.
Сразу по прибытии в Менхегоф начальство выделило большой барак, в котором разместились храм и два семейства – настоятеля и регента. В первый же день (это была суббота) было совершено всенощное бдение и утром следующего дня – Литургия. В составе причта поначалу были я, прот. М. Помазанский и о. Г. Лукашук, прибывшие из Нидерзахсверфена, и о. Иоанн Бруякин, о. Иосиф Гринкевич и о. Александр Марцинюк, позже прибывшие в Менхегоф.
Вскоре были оборудованы храмы в Фюрстенвальде, куда отбыл на служение о. Г. Лукашук, в Маттенберге, куда на субботу и воскресенье попеременно выезжали о. М. Помазанский и о. А. Марцинюк. Духовное окормление лагеря Ротвестен было поручено о. Иосифу Гринкевичу.
Каждую неделю для духовных бесед с детворой, пения и игр я посещал Ротвестен, а с отъездом в Мюнхен (по вызову Митрополита Анастасия) о. М. Помазанского пришлось мне изредка служить и в Маттенберге, где в составе молящихся были сербы и латыши.
В первых числах августа 1946 года получил из Мюнхена Указ: «Определением Архиерейского Синода от 30 июля 1946 года вы назначаетесь членом Синодального Миссионерского Комитета», а в середине декабря того же года пишет мне из Мюнхена о. Михаил Помазанский: «С Рождеством Христовым, с Новым Годом! Переношусь к Вам из Шлейсхейма и искренне желаю, чтобы торжества праздников были для Вас поддержкой в настоящем, укреплением для будущего, выражение единства с Вами Вашей большой лагерной семьи прихожан, дали Вам радость удовлетворения тем путем жизни, который Вы избрали, и тем направлением пастырства, какой Вы по воле Пастыря стада приняли, и чтобы в выражениях преданного и благородного отношения к Вам всех окружающих Вас Вы получили ощущение награды и похвалы от Него. Мне чувствуется, что в нынешнем году исполнилось десятилетие Вашего священства – торжество Ваше должно быть полным. Я считаю, что уже пришло время сообщить Вам, делается ли что-нибудь в Комитете, к коему принадлежим мы с Вами, только, правду говоря, нет пока ничего такого конкретного, о чем можно говорить. Владыка м. Анастасий думает о Съезде Миссионерского комитета. По будням я уже редко служу в церкви, а в праздники – всегда «большой собор», как любит преосвященный Пантелеймон. Духовенства у нас в лагере, если всех подсчитать, до 20 священников, есть кому и без меня послужить. А по существу все-таки нет полного удовлетворения, потому что кажется, что за эти два-три года мы должны были что-то большее сделать, что у нас не выработано ни организации, ни планов работы, и на случай, если бы нас где-нибудь поселили большимигруппами, – лагерная масса останется вне Церкви».
Каждое воскресенье и в двунадесятые праздники богослужения в Благовещенском храме Менхегофа совершались соборно и при дивном пении хора Е.И. Евца всегда отличались большой торжественностью. Дружно протекала жизнь батюшек, отношения были братскими.
Холодком веяло только от о. Александра Марцинюка. Чтобы пресечь возможность появления между собратьями недоразумений и розни, я каждый месяц, иногда и чаще, собирал их у себя на чашку чая, в братской беседе мы устраняли вклинивавшиеся в наши взаимоотношения недоумения и обиды. Расходились в мире, в союзе братской любви.
С Божией помощью церковь в Менхегофе сохраняла полную независимость от лагерной администрации. Никогда не обращался я с просьбой ни о стройматериале для храма и колокольни, ни о предоставлении рабочей команды. Все работы по моей к ним просьбе выполняли прихожане – жители лагеря в послерабочие часы, сами должны были позаботиться и о нужном для работ материале.
Не было у меня и так называемого «приходского совета» – этого дермо-кратического нароста, избираемого общим собранием. Верующие в храме после Литургии избирали старосту и казначея, и они были моими постоянными помощниками и советниками.
В случаях возникающего по повестке дня вопроса – строительство, украшение храма, юридического, защиты перед УНРРА или военными властями прав Ди-Пи – я лично приглашал в приходский совет грамотного, в данном вопросе сведущего человека: он и являлся членом приходского совета по обсуждаемому вопросу. Таким образом, состав приходского совета у меня менялся.
На это обратили внимание митрополиты Серафим и Анастасий, очевидно, по доносу «радеющего» о благе Церкви. Выслушав меня, оба архипастыря одобрили мое решение проблемы «приходского совета».
В круг наших пастырских забот и трудов входили: согласование жизни лагеря с церковным уставом, преподавание Закона Божия в Ломоносовской гимназии в Вильгельмстале и начальной школе в Менхегофе, посещение госпиталей и санаториев Кассельского района, рассылка продуктовых, вещевых посылок и денежных пособий живущим на частных квартирах.
Так как батюшки в лагере были обеспечены питанием и одеждой (получали материал на подрясник и рясу), получали от лагеря папиросы, на которые не трудно было достать у немцев все, что душеньке угодно, и могли получать вознаграждение за совершаемые ими требы, счел я справедливым все храмовые поступления (доход от свечей, тарелка, пожертвования) определить только и исключительно для оказания денежной помощи нуждающимся.
26 сентября 1946 года было выслано в «Отдел социальной помощи» при доме «Милосердный самарянин» в Мюнхене 365 пар белья и верхней одежды, посылались денежные пособия и продуктовые посылки одиноким и больным, проживавшим далеко за пределами лагеря, и в санатории туберкулезных больных для приобретения нужных лекарств.
Посылались продукты в Гамбург, в лагерь Фишбек, по просьбе о. А. Черная – нуждающимся детям города Гиссена, в лагерь Разведчиков в Гаутингене, обители Иова Почаевского в Пассинге, в общину о. Адриана Рымаренко в Вендлингене.
После разгрома лагеря в начале 1947 года появилась нужда в продуктах питания, в одежде и денежных пособиях и среди недавних насельников лагеря – выселенцев из Менхегофа. Приступили к усиленному сбору и продуктов питания и одежды.
В течение 1947 года было роздано свыше 300 пар белья и верхней одежды, свыше 50 человек получали денежные пособия, не считая группы студентов в Марбургском университете и учащихся последнего класса гимназии в Штутгарте, б. учеников Ломоносовской гимназии. Бывшим менхегофцам высылали продуктовые посылки, каждая весом от 5 до 20 килограмм.
Духовенство участвовало в защите прав и в спасении б. советских граждан от выдачи их «красному молоху». В этом огромную помощь оказывал Митрополит Анастасий, первосвятитель Русской Православной Церкви заграницей, к которому неоднократно приходилось обращаться.
Во всех поездках по защите интересов измученных Ди-Пи сопровождал меня (кто кого сопровождал? я – не говорящий по-английски – его или он, блестяще владевший английским?) Михаил Вячеславович Геккер, немец по происхождению, жертвенный русский патриот, глубокий православный христианин, девизом жизни которого были слова Писания: «Друг друга тяготы носите и тако исполните Закон Христов». М. Геккер был человеком любви и дела. Нельзя забыть насмешек и оскорблений со стороны некоторых представителей УНРРА-ИРО и военных, которым подвергались мы, выступая в защиту беженцев.
Начальник Кассельского района УНРРА г. Мак-Генигел, требуя от нас содействия делу репатриации из лагеря Менхегоф б. советских граждан, размахивал перед носом священника и М. Геккера пальцем, угрожая обоим арестом, если они не выполнят его требования.
Являемся мы в одной из изнурительных поездок к генералу американской армии. Ему доложено о желающей с ним беседовать делегации в составе священника и г. Геккера. Входим в кабинет генерала. Он сидит в кресле, его ноги на столе, на углу того же стола восседает духовное лицо – забавляются «йо-йо», тут же и обезьянка, с которой играет генерал...
С нескрываемой насмешкой задает нам вопросы откормленный «патер», генерал не шелохнулся... С тяжелым чувством удаляемся мы из канцелярии генерала.
Получил из Францесбада 2 письма от Архиепископа Венедикта (Бобковского). Разные на письмах даты, но оба получил в один и тот же день. Владыка пишет: «... Не хочу порывать с Вами в сношениях, так как Вы мой первый и, значит, главный протоиерей по моей первой епархии до сего дня... Меня интересуют и Ваше устройство, и Ваша работа. Верю, что в соприкосновении с людьми рассеяния... Вы много передумали и сделали отрицательные выводы о многом и, в частности, о церковных делах. Не сгибайте спины, Вы молоды и сильны духом. Господь да поможет Вам».
Неподалеку от Касселя состоялся съезд ИМКА, на который был командирован от лагеря В.А. Смирнов и приглашен наш хор. В съезде участвовал и о. А. Киселев из Мюнхена.
Большой радостью для меня были прислужники
в числе 12-ти ребят. Возглавлял их 13-й – генерал Е. Г.
Булюбаш. Мои 12 были послушны, дружны и исполнительны. Это была дружная семья. В воскресные дни в добавление к урокам Закона Божия проводил я с ними беседы, читал жития святых, разучивал церковные песнопения.
Всей группой в святочные вечера ходили они со звездой, прославляя нас ради Сшедшего с Небес, отдавая собранное батюшке для отправки нуждающимся. В летние месяцы, свободные от школьных занятий, они охотно являлись на беседу и – шалуны – промышляли в садах Вильгельмсталя.
Весь свой сбор – добычу – приносили батюшке и, живо рассказывая об очередной «вылазке» в б. владения Вильгельма, делили добычу на равные 13 частей, 13-я – батюшке.
Бранить их за «посещение» чужого сада? Было бы несправедливо. Отказаться от своей части? Значит обидеть ребят.
В Великом посту богослужения в лагерном храме совершал ежедневно. В 6 часов утра в храме читаются великопостные часы; на клиросе, освещенном электрической лампочкой, я, чтец Антон Грицук и трое прислужников. Один из них, Толя Макаренко, хорошо воспитанный серьезный очаровательный малыш, все время хихикает, заражая смехом других.
Делаю ему замечание раз-второй, не помогает. За третьим разом отправляю его в алтарь на поклоны и сам иду за ним:
– Стой, Толя, ты раньше скажи, в чем дело, почему ты смеешься?
– Батюшка, в церкви темно, на клиросе электрическая лампочка, и я вижу на стене вашу тень. Когда вы читаете, трясется на стене ваша борода, как у козла, я не могу сдержать смех.
Обнял я мальчонку, благословил и послал обратно на клирос с наставлением:
– А ты, Толя, не смотри на ту стену.
Где они, сохранили ли любовь к храму, мои милые недавние ребята: Милковский, Петровский, Азаров, Герасимовы, Макаренко, Бахановичи, Усс, Каллаур и другие?
В 1946 году Митрополит Серафим сообщил об избрании меня в состав Епархиального Совета Германской епархии. Это обязывало к ежемесячным поездкам в Мюнхен для участия в заседаниях Совета. Владыка Анастасий возлагает на меня послушание – в дни посещения Мюнхена обязательно являться к нему «на беседу».
В одно из посещений Митрополита Анастасия пришлось быть свидетелем скандала в Синодальном Доме, поднятого матушкой В. М. Граббе против г. Колоколова – эконома митрополичьего Дома. Скандал был вызван тем, что эконом снял с кустов для кухни Синодального Дома созревшие помидоры.
Результат скандала: Колоколов – с сильно подбитым глазом, матушка В.М. Граббе – на короткий срок отлучена от Святого Причастия, а производивший следствие архим. Аверкий, бывший духовником семейства Граббе, заменен прот. И. Легким.
Ввел меня в состав своего Совета и Архиепископ Филофей, в то время викарий Германской епархии, проживавший в Висбадене. В составе этого Совета пробыл я всего лишь 2–3 часа. На первом заседании этого Совета одним из его членов была допущена по отношению к другому (старейшему по возрасту) вопиющая бестактность. Хитросплетенная бестактность, несмотря на мое открытое возмущение, поддержанное другими членами, была покрыта владыкой Филофеем. Это заставило меня заявить о моем выходе из состава Совета и покинуть заседание. Следом за мной вышел настоятель храма в Висбадене и, выражая благодарность за смелое выступление, сказал:
– Вы молодой, но не современный батюшка.
Часто посещали Благовещенский храм в Менхегофе, проповедуя и совершая в нем богослужения, владыки Нафанаил, Леонтий Парагвайский, Филофей, о. Стефан Ляшевский, о. М. Дикий, о. Александр Попов и др.
Не было случая, чтобы УНРРА возразила против появления в лагере кого-либо из епископов или духовенства. Но вот, когда узнали о том, что лагерь посетит чудотворный образ Курско-Коренной в сопровождении Главы Русской Церкви заграницей, УНРРА засуетилась.
Лично мне не было ничего сказано против, но вызвали милейшего М.Л. Ольгского и заявили, что Митрополиту Анастасию и сопровождающим его лицам не может быть предоставлено ни помещение, ни питание.
Сообщая об этом, М. Ольгский успокаивал меня:
– Не смущайтесь, все устроим без участия УНРРА.
Как указано в письме м. Анастасия, ожидаем его со святыней в четверг. Через 2 дня получаем телеграмму: м. Анастасий в Менхегофе не в четверг, а на следующий день – в пятницу. Подпись: о. Георгий Граббе.
Я обрадовался телеграмме: дается еще один день для подготовки, но эта радость была к великой скорби и тяжелому испытанию. В четверг после полудня спевка хора. После спевки хористы разбрелись кто по грибы в лесок, кто ягоды собирать. Я мечусь в подготовке лагеря к встрече святыни с Аввой. В храме лежит материал для сооружения у входа ворот, обвитых гирляндами, и вдруг...
Звучит колокол, слышу крики:
– Где же батюшка? Митрополит приехал...
Я растерялся, ведь завтра, в пятницу ожидаем его! Но автомобиль Митрополита уже стоит у дверей лагерной кухни. Рядом с шофером сидит о. Георгий Граббе. Владыка сзади. Лицо его суровое.
– Это так вы встречаете Владычицу и Ее сопровождающего архипастыря?!... – громко и грозно, глядя на меня, сказал Владыка.
– Ваше Высокопреосвященство, простите, произошло недоразумение...
– Какое тут может быть недоразумение? – прервал меня архипастырь и, обратясь к шоферу Д.А. Потемкину, приказал продолжать путь в Колорадо.
Схватив Митрополита за руку, я взмолился:
– Ваше Высокопреосвященство, за что Вы хотите меня казнить, я обманут...
Отец Георгий сидит – ни слова, сидит, как мумия. Сжалился Авва, зашел в мою убогую квартиру. Матушка накрывает к чаю стол.
– Кто же ввел вас, батюшка, в заблуждение, кто и как мог обмануть вас?
– Владыка, я получил после Вашего письма телеграмму от о. Георгия: в ней он сообщил о том, что Ваше Высокопреосвященство приезжаете к нам не в четверг, а в пятницу, т.е. завтра.
– Покажите мне телеграмму.
Держа в руках телеграмму, Авва поглядывает, покачивая головой, на о. Г. Граббе, но тот так и остался «мумией» – лицо каменное, не проронил ни слова.
Отведав чайку, Владыка ласково сказал мне:
– Спасибо, батюшка, что Вы меня задержали, сейчас Вы совершите всенощную, а завтра встречайте меня к Литургии. После трапезы завтра сопровождаете меня в Колорадо.
Благословляя меня на пути из Колорадо в Мюнхен, сказал мне Владыка:
– Вас, батюшка, как пострадавшего, я в этом году навещу со святыней еще раз.
Старец-Митрополит сдержал свое слово. Дни пребывания в лагере святыни с Владыкой Аввой были днями особого духовного подъема, большой храм был переполнен не только за Литургией, но и за всенощными бдениями, которые с пением акафиста Пречистой продолжались всю ночь.
Несмотря на разношерстный состав жителей, лагерь Менхегоф представлял собой дружную христианскую семью. Об этом свидетельствует и письмо, присланное мне Митрополитом Анастасием в ответ на посланное ему приветствие ко дню 50-летия архипастырского служения:
«Достоуважаемый о. Протоиерей! Долгом считаю принести мою глубокую благодарность за присланное мне юбилейное приветствие Вам, другим членам причта Вашей церкви и всем другим, кто принял участие в составлении и художественном исполнении адреса-альбома Кассель-Менхегофского лагеря.
Меня глубоко трогают добрые чувства и благожелания, выраженные мне не только Комитетом по делам Российской эмиграции, Председателем лагерного Комитета и Начальником лагеря, учащими и учащимися гимназии имени Ломоносова и начальной школы, Разведчиками и Разведчицами Менхегофской Дружины, но и почтенными представителями Белорусского Комитета, Группы украинцев и Группы армян лагеря Менхегоф, украсившими свои адреса изящными заставками, отразившими мотивы их национального искусства.
Радуюсь объединению всех этих разнообразных учреждений, лиц и общественных организаций, одушевленных общим христианским желанием оказать свое внимание мне как служителю Православной Церкви, от лица которой призываю на всех них благословение Божие.
Ваш усердный доброжелатель – Митрополит АНАСТАСИЙ.
6/19 июня. Мюнхен»
Разные были в лагере люди, но всех объединял зов Христова апостола Павла – «несите тяготы друг друга и тако исполните Закон Христов».
Среди бумаг обнаружил записку одной из учениц старшего матурантского класса нашей Ломоносовской гимназии: «26 февраля 1946 г. Урок Закона Божия. Вася Лукьянов затронул вопрос о подчинении сейчас Московскому Патриархату. Отец Митрофан говорит, что подчинения заграничной Русской Церкви Московскому Патриархату в настоящее время быть не может. Этот вопрос не актуален до тех пор, пока Российская Церковь не только находится под гнетом сатанинской власти, но и управляется негласно ЦК партии. Церковь станет свободной только с гибелью сатанинского аппарата власти, когда во всем народе и у власти вместо марксистского материализма двигателями их воли будут идеи христианского идеализма. Я совершенно согласна с таким пониманием обстановки. Два интересных лагеря убеждений: о. Митрофан и Ветлугин, идеалист и гнусный материалист. По-моему, государственному деятелю не так важно быть знатоком математики (Ветлугин), он должен быть истинным христианином, правильно понимающим его догматы, только тогда возможен правильный путь государственной жизни».
В первые месяцы пребывания в Менхегофе много времени проводил я в разъездах (Лемго, Ганновер, Бремен, Гамбург) в поисках тех, кто нуждался в помощи и защите. За эти поездки храню чувство глубокой благодарности б. руководству лагеря.
В Гамбурге познакомился с иеромонахом Виталием (Устиновым), вскоре – архимандритом, а ныне – Предстоятелем Заграничной Русской Православной Церкви, часто посещавшим наш лагерь для сбора провизии для нуждающихся в Английской зоне.
Отправляясь в поездку, остро переживал тяжелое душевное состояние Веры Вергун. Тяжело переживая трагическую кончину любимого мужа, эта чуткая душа, чувствуя себя одинокой, страдала от холода семейной обстановки.
Нельзя было одну ее оставлять, она нуждалась в добром слове, в сердечной доброте, в исходящей из сердца улыбке, разгоняющей мрак страдающей души.
Всегда выезжал я из лагеря в тревоге за этого душевно страдающего человека, прося других, чтобы не оставляли ее в одиночестве. И вот, в одну из поездок, ночуя в г. Лемго у пастора Орлова, ясно вижу во сне новую могилу на кладбище Менхегофа, у могилы стоящего о. Михаила Помазанского с кадилом. Возвращаюсь в лагерь и слышу: скоропостижно скончалась раба Божия Вера. Хоронил ее
о. М. Помазанский. Иду на кладбище к могилке – эту, вот эту могилку и видал я во сне.
Моей радостью в Менхегофе была небольшая группа старообрядцев: многочисленная семья Куракина с сыном и зятьями, семья Дубровина и Черновых. Куракины – «беспоповцы», Дубровины и Черновы – «приемлющие священство».
Все они, и первые и вторые, регулярно посещали все богослужения, не пропуская ни одной Литургии, приходя в храм к самому началу богослужения. Это были и верные чада Церкви, и мои личные друзья. В начале 1948 года они поговаривали о необходимости Съезда старообрядцев с участием представителей Русской Церкви заграницей. Созыв Съезда намечался в Германии в 1948–49 году. Не состоялся ввиду начавшегося быстрого расселения Ди-Пи в заокеанские страны.
В часы вечернего отдыха, а для многих уже и сна, совершал я обход лагеря, прислушиваясь к «его дыханию». Лишь один раз пришлось вторгнуться в одну из квартир спящего барака.
Услыхав душу раздирающий крик, вбежал я в барак, распахнул двери комнаты и вижу: на столе в слезах стоит, взывая о помощи, молодая красивая женщина, а пьяный муж наносит ей дубиной удары. Не заметил он, как я вошел. И когда поднял он дубину для следующего удара, я успел ее схватить... Увидав меня, опешил пьяный, и, придя в себя, пробормотал: заслужила стерва.
После соответствующего случаю краткого внушения, я с дубинкой в руках удалился в храм... На следующий день пришла пострадавшая с просьбой о разводе, а через 2 недели явилась с отказом от развода:
– Если бы не любил, то не бил бы. Бьет – значит любит.
Причины к избиению жены, как установил я, не было, а поводом к зверскому обращению с женой были подозрительность и ревность. Немало было в лагере красивых молодых интересных женщин. В большинстве это были скромные, собой не увлекающиеся девушки и молодые жены.
Но среди них оказалась красавица (такой она себя в зеркале видела), ей мерещилось, что все на нее заглядываются, на грех зовут.
Чтобы «избавиться от них», решила пожаловаться мужу, просит его защиты. Конечно, любящий супруг не мог не внять гласу жены своей. Как же он ограждал ее от воображаемых нападений-соблазнов? Придя с работы, он раздевался и без «фигового листка», в «костюме Адама» выходил к воображаемым соблазнителям своей жены и, потрясая в воздухе кулаками, приговаривал: только троньте, негодяи, я с вами расправлюсь...
Мирно и тихо протекала жизнь наша в благословенном Менхегофе, пока управление лагеря не перешло в руки западных демократов из УНРРА-ИРО. Лагерь стал быстро линять, началось его моральное разложение. В лагерь вселили большую группу поляков. Появилось воровство, начались дрязги, борьба заявивших о своем существовании партий. Под дермо-кратическим управлением УНРРА-ИРО молниеносно изменилось лицо дружного трудолюбивого лагеря.
– Батюшка, Тимофей лежит больной, зайдите к нему, – с этой просьбой обратилась ко мне жена Тимофея Кривошеева Юлия.
Пошел я к больному. Удивило меня, что жена болящего не последовала за мною, удивило и то, что в громадном бараке царила гробовая тишина, ни звука, ни шороха, ни единой души. Лежит лишь один Тимофей в своей крошечной комнате.
На мои вопросы о его недомогании не отвечает, перебивает меня и спрашивает о моем нательном кресте, просит показать ему этот крест. Это был крест 300-летия Дома Романовых, его многие лагерники видели на мне при купании в бане. Расстегнув воротник подрясника и рубахи, я удовлетворил его любопытство – показал крест, вид которого вызвал в нем бешенство.
Схватив левой рукой крест, вскочив с постели, он заорал:
– Ах, это романовский!..
А когда крест был уже в его руках, он повалил меня на пол и, схватив топор, занес его надо мной... Но... топор очутился в четырех руках. И только когда я почувствовал, что теряю силы – не удержу топор в своих руках, когда пред глазами предстал образ из рассеченной головы текущей крови, понял я мое грозное положение, закричал:
– Помогите! Спасите!
На мой крик вбежала в комнату жена старообрядца Чернова. С криком бросилась она к Тимофею, вырвала из его рук топор и выбежала из комнаты. Обезоруженный Тимофей не оставил меня в покое: он начал меня, на полу лежащего, душить.
В момент, когда на зов Черновой сбежались люди, когда раздался громкий голос старика Кочетова, односельчанина Тимофея – «Тимофей, мерзавец, что ты делаешь?» – я уже хрипел.
Услыхав знакомый голос почитаемого им старика, Тимофей растерялся, и в этот момент женщины спешно вынесли меня из его комнаты и доставили домой. А Тимофей?
Он с крестом в руке убежал в лес. Сразу было заявлено о происшедшем в «МР», но в военной полиции лишь спросили:
– Что, убит?
– Нет, не убит.
– О’ кэй...
На этом и закончилось вмешательство «МР» – военной американской полиции.
Убежавший Тимофей был пойман и отправлен администрацией лагеря в лечебницу для душевнобольных. Там признали его душевно нормальным, и через пару дней он снова мирно зажил в лагере.
Что же случилось с бедным Тимофеем? Еще так недавно в Нидерзахсверфене пользовался он моими услугами, не раз обращался ко мне за советами, не раз мирил я его с женой Юлией. Описанный случай – это, несомненно, плод махровым цветом расцветшей в лагере УНРРА-ИРО «демократии», насажденной по американскому образцу: той демократии, от которой стонет вся Америка.
В первых числах апреля 1947 года получил из Синодальной Канцелярии предложение принять в США должность разъездного миссионера. Послал согласие с данными о моей семье. В июне того же года получаю ответ: владыка Виталий «сообщает, что, к сожалению, не может выписать Вас в Америку, ибо ему трудно обеспечить содержание такой большой семье, как Ваша». Слава Богу, мое желание – остаться на приходе в Германии, о чем сразу и пишу Германскому Митрополиту Серафиму. Ответа нет.
В конце 1947 года пишет мне о. М. Помазанский: «...шлю Вам привет и самые лучшие пожелания, свидетельствую свое глубокое уважение к Вам, нелицеприятному православному пастырю, сильному и неутомимому борцу и защитнику своих духовных детей, и Ваш образ соединяю с приятными и теплыми воспоминаниями о Менхегофском нашем храме и о самом нашем лагере. У нас назначен на декабрь выезд группы в Марокко. С этой группой выезжает и наша Тата с Мишей и всеми своими родными (Рудко). Кто-то мне сказал, что и Вы последуете за ними на зов своей Менхегофской паствы»...
Этим «кто-то» был, несомненно, о. Георгий Граббе, Правитель Дел Синодальной Канцелярии... И мне сообщил он о том, что «Владыка Анастасий еще в апреле месяце 1947 года получил из Парижа от владыки Нафанаила письмо, в котором вл. Нафанаил просит о назначении Вас в Марокко».
От этого предложения я решительно отказался.
14 февраля 1948 года пишет мне: «В Марокко Вы более нужны, чем в любом другом месте. По сообщениям оттуда там продолжают хлопоты о вас. Но Вас каким-то образом опередили хлопоты об о. Александре Киселеве, которому якобы уже выслана виза. Однако он отказывается от отъезда в Марокко и этим наносит большой ущерб делу».
27 марта о. Г. Граббе снова пишет мне: «Владыка Митрополит очень желает, чтобы Вы скорее выехали в Марокко».
Ехать в Африку означало идти против интересов моей семьи. Снова делаю попытку остаться в Германии в роли разъездного священника с местожительством в Висбадене. В ответ получаю – молчание! В эти тяжелые дни прислали из США мне лично приглашение на должность настоятеля прихода в Вайнланде (штат Нью-Джерси). Что делать?
На этот вопрос помогли мне ответить три сновидения. Вижу во сне: вызывает меня Авва Анастасий и после беседы о положении Православной Церкви в наши дни благословляет меня на отбытие в Марокко.
Через несколько дней снова вижу Митрополита Анастасия, но уже в полном архиерейском облачении: он благословляет меня Святым Евангелием на апостольское служение. А в третий раз вижу во сне моего незабвенного Авву Митрополита Антония: с отеческой любовью встретив меня, он грозно говорит о послушании, вводит в зал заседаний Синода и усаживает меня рядом с одним из преосвященных.
Мог ли я проявить непослушание, имея эти свыше вразумления? Еду в Мюнхен к Митрополиту Анастасию лично сообщить о моем согласии принять назначение в Марокко. Внимательно выслушав меня, Владыка сказал:
– Я посылаю Вас только на 3 года. По истечении трех лет Вам будет предоставлено место по вашему желанию и выбору. Не огорчайтесь, батюшка, тем, что Синод отклонил ходатайство о Вас Митрополита Серафима.
Смущенный словами Митрополита Анастасия, спрашиваю:
– В чем дело, Ваше Высокопреосвященство, какое ходатайство?
– Разве Вы не знаете о том, что о. М. Помазанский и Вы были представлены к награждению митрой?
– Верьте, Ваше Высокопреосвященство, ничего я об этом не знал...
От владыки Анастасия еду к лежавшему после операции в госпитале о. М. Помазанскому. И этот убеленный сединой добрый и смиренный, по возрасту мой старший собрат, извиняется:
– Чувствую себя неловко перед Вами, мы с Вами одного года рукоположения, я кабинетный работник, а Вы жизнь творите...
При этих словах о. Михаила я невольно опустился пред болящим на колени и произнес:
– Вы, батюшка, смущаете меня, простите и благословите на новое в Африке послушание.
Через несколько дней получил от м. Серафима в копии «Указ из Архиерейского Синода Русской Православной Церкви заграницей Преосвященному Серафиму, Митрополиту Берлинскому и Германскому.
Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей 7/20 апреля 1948 г. слушали: представление Вашего Преосвященства от 6/19 сего апреля за № 376 о награждении митрой протоиерея МИТРОФАНА ЗНОСКО за весьма плодотворную пастырско-миссионерскую деятельность.
Справка: 1. Представляемый протоиерей последнюю награду – золотой наперсный крест с украшениями – получил в 1943 году.
2. Протоиерей М. Зноско священствует только одиннадцать лет.
ПОСТАНОВИЛИ: Протоиерею МИТРОФАНУ ЗНОСКО за плодотворные пастырско-миссионерские
труды его, засвидетельствованные Вашим Преосвященством, преподать благословение Архиерейского Синода с грамотою, о чем уведомить Ваше Преосвященство указом с приложением грамоты. № 1501. 6/19 мая 1948 г. Мюнхен.
С подлинным верно: и. д. Секретаря Епархиального Управления (-) Игумен Георгий».
Не для наград, а для оправдания моей жизни я живу и тружусь, и все же не могу не отметить: и в данном случае слукавил «царедворец» о. Георгий Граббе – это был 13-й год моего служения Богу и страждущему Отечеству.
В эти тяжелые для меня и моей семьи дни получил от А. Ветрова (псевдоним, в прошлом – руководитель областной ячейки комсомола) его стихотворение «Христос Воскресе!»
Течет река, бушует лес!
Поля торжественны весною!
И все поет ХРИСТОС ВОСКРЕС!
Над нашей Русскою страною.
Смотря на прелести Небес,
Я на чужбине повторяю,
Воистину Христос Воскрес!
И Вас целуя поздравляю!
И Русь воскреснет, как Христос,
Покончив все с большевиками,
Порвет стальной марксистский трос
Своими сильными руками.
Свободы Русские певцы,
Гласите нашему народу,
Во все края, во все концы!
Христос России даст Свободу.
К этому стихотворению его же приписка: «Может быть самой страшной стихия, если Бога отверг человек! Потому-то и стонет Россия – в море крови, сирот и калек».
Напутствуемый молитвой и добрым словом моих собратий во Христе и любимой паствой готовлюсь к отбытию в Марокко. Молебен. Слово о. Иосифа Гринкевича: «Отец Митрофан! В час нашего прощанья хотелось бы говорить о многом, что недосказано за время нашего служения во славу Церкви. Но невольно мысль моя задерживается на главной истине, что единственная Сила, могущая удержать силу сатанинскую, есть Дух Святый, а Церковь является Его орудием на земле. Волею и Промыслом Божиим путь Вашего служения Святой Церкви от родных мест страждущей Родины через лагеря Германии лежит в далекое Марокко. В связи с этим для Вас настают два момента переживаний: чувство мучительной скорби прощанья, и второй – чувство трепетной радости при встрече с новой паствой. Ваше служение Церкви и нашему народу проходило на наших глазах. Посему по совести мы можем засвидетельствовать о том, с каким воодушевлением Вы исполняли многообразную церковно-приходскую работу во всех сферах лагерной жизни не только в дни спокойствия и радости, но и при всех тяжелых испытаниях, скорбях, невзгодах и несчастьях. Вся пастырская деятельность и отношения Ваши к людям являются сплошным Богослужением. Поистине Вы были всем – для всех. Каждый верующий изгнанник, кто молился в сем храме, кто получал от Вас и чрез Вас материальную помощь и моральную поддержку, сохранит о Вас добрую память.
Одновременно с сим уместно будет отметить, что путь Вашего служения народу не всегда был усыпан розами, а часто шипы этих роз уязвляли Ваше сердце. Да, таков путь всех истинных служителей Церкви Христовой, кто не смотрит «туда и сюда», кем не управляет чувство страха пред гневом человеческим и желание заслужить человеческое благоволение. Псалмопевец говорит: Гнев человеческий обратится в славу тебе (Пс. 75, 11). Какое значение имеет гнев или расположение для того, кто облечен силою свыше на совершение подвига. Бог устами пророка Моисея утешает нас: Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены (1Цар. 2, 30). Нам же Господь наказует: Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся, ибо Господь Бог твой везде, куда ты ни пойдешь (Нав. 1, 3). Исполненный долг делания в винограднике Христовом пусть будет для Вас чувством радости в дни скорбной нашей жизни. Наше искреннее желание и молитвенная просьба к Богу есть и будет о том, чтобы Господь Бог дал Вам крепость сил, терпение и мужество и впредь твердою рукою держать святой крест – красоту Церкви, а демонов язву. Об одном просим Вас: не забывайте нас в своих молитвах. Нами же всегда будет возноситься молитва в сем храме и на новых местах рассеяния о благополучии Вашем и возвращении в родной Брест. За всю Вашу самоотверженную работу во благо Церкви и жителей лагеря Менхегоф выражаем Вам великое русское спаси Бог».
О. Митрофану
(под влиянием последней Вашей проповеди в менхегофском храме)
На прощанье:
Здесь ненависть лукавая бродила,
И слабый дух людской во след за ней.
Но да исправится молитва, как кадило,
Да осенит Господь движенье дней.
Да будет правый путь в Его деснице.
Клейми порок и злобу обличи.
Храни в душе земные наши лица
И смертных сих – к бессмертию ключи.
Александр Неймирок
О. Митрофану
Есть в слове «расставанье» пустота:
Заплеванность тоскующих вокзалов,
Дорожных встреч скупая суета
И гулкое «Счастливый путь!» бокалов.
Есть в слове «расставанье» красота:
«Присядем же», «ну, с Богом!», «до свиданья!»
– А иногда – немая полнота:
«Прощай!» – и глаз невидящих рыданье...
Мы не хотим сказать тебе «Прощай!»
– «Увидимся!» – о, пусть оно избито,
Но слов привычных радость не забыта:
«Увидимся мы дома... Приезжай!...»
22 августа 1948 г.
Борис Филистинский (Филиппов)
На вокзале трогательные слова своего стихотворения вручил мне и кузнец Иван Кондаков:
Уезжаешь от нас, дорогой наш отец,
Где провел среди нас эти годы,
Среди горя, тоски по земле родной
Все страдали мы вместе с тобой...
Не забудем тебя, как родного отца...