11-я ГЛ. ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ИОАННА

(Мф. 20:1–16)

В Царстве Небесном произойдет то же, что случилось у одного хозяина. Рано поутру он вышел нанять работников в виноградник свой. Договорившись с работниками заплатить им по динарию в день, послал их в виноградник свой. Вышедши около третьего часа, увидел, что на торгу стоят еще ненанятые работники. Он сказал: ступайте и вы в виноградник, и что будет следовать, я заплачу вам. Они пошли. Опять вышедши около шестого и девятого часа, то же сделал. Наконец, вышедши около одиннадцатого часа, опять нашел, что стоят работники, и говорит им: что это вы простояли целый день без дела? Отвечают ему: никто нас не нанял. Говорит им: подите и вы в виноградник и что будет следовать, получите. Вот настал вечер. Господин виноградника говорит своему управителю: позови работников и расплачивайся с ними, начиная от последних до первых. И пришедши нанятые около одиннадцатого часа, получили по динарию. Пришедши же первые, надеялись, что они получат больше; но и они получили по динарию. И, получивши, стали роптать на хозяина и говорили: эти последние работали только час, а ты сравнял их с нами, между тем как мы томились целый день и терпели зной. В ответ на это он сказал одному из них: Я друг, тебя не обижаю. Не за динарий ли ты со мною договорился? Возьми свое и ступай. А я хочу и этому последнему дать то же, что и тебе. Разве я не властен располагать своею собственностью, как хочу? От того ли твой глаз завистлив, что я добр?» Таким образом, будут последние первыми, и первые последними; потому что много званых, но мало (оказалось) избранных.

Хозяин в этой притче означает Отца Небесного, виноградный сад – Церковь, работники, призываемые в виноградный сад, – людей, призываемых ко спасению; часы – первый, третий, шестой… – времена, в которые Бог призывал людей ко спасению. Таким образом, значение этой притчи будет таково: Бог Отец, заботясь о спасении людей, еще очень рано, со времени Адама, стал призывать людей ко спасению. Как заботливый хозяин, думающий о лучшем устройстве своего хозяйства, Он выходил в первом часу, означающем у евреев еще только восход солнца; в третьем, шестом, девятом и даже одиннадцатом, означающем время уже пред самым заходом солнца, для призвания делателей в свой виноградник. Выход в первом часу может означать призвание, сделанное еще нашим прародителям в раю; выход в третьем – призвание, деланное людям пред потопом чрез Ноя, выход в шестом и девятом – призвание, бывшее чрез иудеев и пророков в разные времена их жизни; наконец, выход в одиннадцатом, последнем часу дня, означает призвание, сделанное напоследок чрез Самого Иисуса Христа. Во все эти времена Господь Бог находил усердных делателей, послушных рабов Своему слову, и посылал их для труда в Свой виноградник, Свою Церковь, насажденную в мире подобно виноградному саду. Когда наступит вечер, означающий конец мира, Господь Бог позовет Своих делателей для вознаграждения за их труды, и усердных из них, их, которые по первому зову слушались Его голоса и вступали в Его Церковь, Он наградит одинаково, трудились ли они целый день, или целую жизнь, или вступили в Его Церковь в позднюю пору жизни. Так Он поступит потому, что в Его глазах имеют цену и достоинство не то число лет, которое мы трудимся, не то множество дел, которые мы совершаем, но то усердие, с которым мы делаем, та любовь, которую мы высказываем к Нему, исполняя Его заповеди. Иной в одну минуту может сделать больше, чем другой во всю свою жизнь. Так, разбойник на кресте в одну минуту успел заявить такую веру в Господа нашего, что был причислен к раю; Закхей мытарь также в одну минуту, когда зашел к нему Господь на дом, обещал целую половину своего имения раздать бедным (Лк. 19:8). Людей, обращающихся с такою искреннею верою, с такою горячею любовью, Господь принимает даже в последний час их жизни и равно вознаграждает с теми, которые трудились всю жизнь, но, может быть, ни разу не заявили ни горячей любви, ни пламенного усердия к Нему.

«Мысли на каждый день года»

В притче о наемниках и тот, кому один только час работать пришлось, был одинаково вознагражден домовладыкою. Часы дня в этой притче – образ течения жизни нашей. Одиннадцатый час – последнее время сей жизни. Господь показывает, что и те, которые до этого срока дожили, не работая Ему, могут начать работать и угодить Ему не меньше других. Нечего, следовательно, отговариваться старостью и отчаиваться, полагая, что уже не к чему начинать. Начинай не робея; милостив Господь: все тебе даст, что и другим, и по чину благодати здесь, и по закону правды там. Только усердием побольше разгорись и посокрушеннее поскорби о нерадении, в котором проведена вся почти жизнь. Скажешь: там позвал хозяин, пусть и меня позовет Господь. А разве не зовет? Не слышишь разве в церкви гласа Господня: Приидите ко Мне вси, и апостольского призвания: Во Христе молим, яко Богу молящу нами: примиритеся с Богом.

«Воскресное чтение», 1816

Вифания, весь Марфы и Марии, где так часто находил гостеприимный кров и встречал самую нежную заботливость Господь наш Иисус Христос, не имевший, где главу подклонити, есть небольшое селение, лежащее при подошве Елеона, с юго-восточной его стороны. Оно носит теперь название Лазария, и отстоит от Иерусалима яко на пятьнадесят стадий, или на три четверти часа ровной езды, если измерять пространство по восточному обыкновенно. Главный путь из Иерусалима в Вифанию и теперь тот же самый, который был во времена евангельских событий; по нему, при вопле отроков: Осанна Сыну Давидову, торжественно взошел из Вифании в Иерусалим кроткий Царь дщери Сиона. При посещении Вифании овладевает странником чувство, совершенно противоположное тому, какое рождается при взгляде на Иерусалим, коль скоро следить мысленно связь событий евангельских. Вифания едва ли не единственный уголок на всей земле, освященной стопами Господа, где Он ни от кого и никогда не встречал оскорбления и где всегда находил только приветливость, радушие, усердие, любовь.

И всемилосердый Господь, выну прославляющий славящих Его, прославил и гостеприимный кров и самую весь воскрешением Лазаря. Вот событие, коего величие не потеряет ничего от тысячелетий, коего слава прошла в концы мира и не по одним народам христианским и коего вековой свидетель, вертеп, принадлежит Вифании!..

Вертеп этот находится вблизи от дому Лазаря, на берегу небольшого оврага, изрытого водой во время периодических дождей Палестины. Над входом в него существует незначительная постройка из больших камней, принадлежавших некогда, быть может, самому дому Лазаря; влево от входа стоит небольшая мечеть. Поклонники, желающие видеть, если не самое смертное ложе воскресшего Лазаря, то, по крайней мере, преддверие к нему, где стоя Спаситель наш воззвал: Лазаре, гряди вон! – обыкновенно пред входом возжигают свечи и трепетной стопой спускаются в глубь мрачного вертепа, по иссеченным в скале ступеням, тем самым, по которым, как говорит предание, нисходил и Господь наш для умерщвления смерти в ее гнездилище. Эта тесная и непрямая лестница приводит в небольшое четырехугольное преддверие пещеры могильной. В этом покое, очень тесном для церкви, но не стесняющем благочестивых чтителей воскресшего праведника, на восточной стороне, в боку иссечен низкий каменный престол, на котором прежде в день праздника совершалась Божественная Литургия. Легко представить, как умилительно тут чтение, приличное празднику, Святого Евангелия! Ныне в день воскресения Лазаря служится кем-либо из архиереев Литургия на Елеоне, а оттуда отправляются уже в преддверие гробовой пещеры Лазаря служить молебны. На помосте этого преддверия, с левой стороны, и есть узкое отверстие самой могильной пещеры. С молитвой на устах спускаешься в него по разрушенным ступеням. Ни прямо, ни даже наклонившись нельзя входить в него, но надобно пасть ниц и ползти несколько более сажени, чтобы стать во мраке пещеры, идеже бо умерый лежа. Нельзя высказать чувства, которое рождается здесь, при живом представлении столь необычайного пробуждения от сна смертного, которое испытал друг Господа. Гряди вон – прогремело в его слухе, но куда? Луч света и в самомалейшем мерцании не брезжит в пещере… Только светлый хранитель мог поставить его у отверстия пещеры; только колебание воздуха от великого гласа Господа могло вразумить его, что это отверстие – путь к ожидающему его Господу, трепетным сестрам, к жизни под теплыми лучами солнца… И обвязанный по рукам и ногам преклоняется к этому отверстию и, если можно сказать, выплывает из бездны тления к стопам Господа, Источника жизни. Разрешите его и оставите ити, вещал кроткий глас Спасителя, и Лазарь, разрешенный от вериг смертных, еще долго ходил по суше и морю, доколе тот же глас, который вызвал его из гроба на землю, не воззвал его от земли к небеси. Есть другая гробница, которая хранит святые останки Лазаря. На острове Кипр, в городе Ларнаки, под помостом алтаря великолепной церкви во имя святого Лазаря есть вертеп с гробом друга Христова, святого пастыря Церкви Кипрской. Благочестивый поклонник оставляет свой корабль и спешит к недальнему берегу для поклонения сей святыне. И киприоты, свято чтящие память пастыря первенствующей своей Церкви, ежегодно в большом количестве оставляют на время святыню земли своей и усердно спешат ко гробу Господа и ко гробу друга Его – к гробам, в которых столь ясно совершилось окончательное торжество над смертию.

В Вифании погребальная пещера Лазаря довольно велика; она более каждой из погребальных пещер царских, взятой порознь. Надобно полагать, что она назначалась для целого семейства. Само ложе смерти Лазаря – направо от входа в пещеру, на восточной ее стороне; но как жаль, что к мраморной плите его не прикасаются уста поклонника! Сыны лжеверия оградили это ложе от пещеры каменной стеной и из своей мечети сделали другой ход к нему. Других гробов нет в пещере; смерть, однажды здесь посрамленная, не смела уже более привлекать сюда своих новых жертв.

Благочестивое предание указывает в Вифании и другие священные места. Вблизи от гроба Лазаря показываются небольшие остатки дома его, на которых святою Еленою был построен монастырь, одна часть которого находится в развалинах, а другая занята мечетью. Выше дома Лазаря на скате горы видны значительные развалины римско-католического аббатства, основанного во имя святой Марии Магдалины на месте дома ее. Она оставила родную Магдалу, доселе находящуюся на берегу моря Тивериадского, и поселилась среди добрых жителей Вифании, в обществе сестер Лазаря, для того чтобы чаще утешаться беседою учеников Господа, чаще плакать на Голгофе, лобызать гроб Воскресшего и иметь непосредственное общение с Церковью Сионскою. Кроме этих развалин, на конце Вифании, по пути из нее к Иерусалиму, показываются незначительные остатки церкви, построенной древле на месте дома Симона прокаженного.

Творения, ч. 5

Премудрый избрал и воскресил трех мертвецов трех различных возрастов – отроковицу, юношу и мужа, в прообразование родов древних, средних и последних. Он хотел уверить в едином воскресении всего рода от Адама и до конца, и воскресением близких мертвецов подал великую надежду и отдаленным. Древних мертвецов представил Он в Лазаре, средних – в юноше, последних – в отроковице, и всем проповедал единое воскресение.

Не кого-либо из минувших времен и поколений воззвал Он к жизни пред неверным народом, быть свидетелем воскресения, но Лазаря из Вифании, которого и место жительства, и дом были известны, у которого и сестры были живы, и сродники находились близко. Во дни горького рыдания и сильного сетования друзей об умершем, когда противоборствующая истине синагога рассуждала еще о событии смерти его, когда в сонмах иудеев раздавался еще вопль плачущих о нем, когда друг другу передавали все весть о смерти Лазаря, когда скорбь о нем еще не уменьшилась и слух о смерти его еще не умолк, когда сходились все утешать сестер о брате, когда известие о его смерти соделалось несомненным и погребение известно стало многим, когда в доме умершего совершался еще плач и оплакивали его знакомые; тогда приходит воскреситель Господь явить Свое могущество, и не только Лазаря, но и всех утвердить в уповании. В одном мертвеце дал всему миру преобразование воскресения, и в области мертвых водрузил знамение жизни. Сперва попустил тлению коснуться умершего и потом приходит воздвигнуть его, чтобы воссмердение его уверило в смерти, а возвращение к жизни – в общем воскресении.

Умерший три дня в стране смерти оставался невредимым, а в четвертый день погрузился в море тления. Смерть вела его три поприща, и когда прошел их, – на четвертом поприще, как последнем, заключила его в бездну истлевающих. Иисус медлил, пока Лазарь не нисшел до конца преисподней, чтобы извлечь его из самой глубины рва и препобедить тление смерти. Смерть взяла и предала разрушению погребенного; положил на него червь уста свои, тлению предалась плоть его. Погрузился он в рове умерших, погряз в шеоле погребенных, отнесен и ввержен в океан истлевающих. Ветер смерти низринул его в бездну разрушения, чтобы и истлевающих в шеоле возвеселило явленное им воскресение. Иисус попустил ему пасть во глубину смерти и в ней погрязнуть, чтобы туда нисшел воскрешающий глас Его и наступил на главу ада. Смерть похитила Лазаря из обители живых, ввела его в свою твердыню, заключила крепкие врата свои и надеялась, что не будут они отворены; но Иисус медлил и дозволил тлению овладеть плотию, чтобы зловоние от мертвеца ясно свидетельствовало о воскресении его. Всеведущий извещал учеников Своих: Лазарь друг наш успе. Тем, что сказал прежде, нежели пришел туда, показал Он Свое всемогущество, а тем, что умедлил, пока не начал смердеть умерший, увеличил чудо воскресения.

Отроковицу в доме возвратил к жизни и отдал отцу ее; юношу воскресил, когда несли его ко гробу; а Лазаря оставил в темнице гроба, пока не стал предаваться тлению, чтобы в жилище крепкого проник глас Его и воскресил умершего. В доме, на пути и из гроба возвращал Он умерших к жизни, чтобы на всей дороге смерти поставить путемерия, по всей стезе умерших рассеять надежду жизни, и в начале, и в средине, и в конце ее явить воскресение. Для того медлил, когда умер Лазарь, друг Его, чтобы, когда до конца пройдет путь смерти, оттуда воззвать его к жизни. Жизнеподатель по следам смерти шествовал за нею путем ее владычества, и весь путь ее от начала до конца оросил воскресением. Лазарь друг наш умре, и радуюся, яко не бех тамо. Известно Ему было, что Лазарь предавался уже тлению, и медлил воззвать его к жизни.

Когда смерть три дня держала уже мертвеца во власти своей, и в четвертый день черви начинали разрушать его образ, тогда Жизнеподатель пришел с учениками Своими в весь умершего и предавших его погребению спрашивал: где положисте его? Конечно, к ухищрениям дает сие повод дерзким совопросникам; но яснее солнца, что не имел Он нужды спрашивать. А тем, что сказал: где положисте его – хотел подтвердить, что Лазарь действительно был погребен. Спросил не о том, где гроб, но – где они положили мертвеца? Знал упорство иудеев, с каким отрицали славные дела Его, и связал Своим вопросом: где положили умершего? Не о том спросил, где положен или погребен Лазарь, но – где положисте его? Покажите Мне это вы сами, неверующие.

Сын не менее Отца потому, что вопрошал о гробе. Слезами Своими над Лазарем уверял Он в Своем человечестве. Плакал и проливал Он пот; но пот и слезы свойственны человеческому Его естеству и не унижают Его пред Отцем, потому что и Он – воскреситель мертвых, как и Отец. Он плакал, чтобы уверить в Своем человечестве; воззвал к жизни мертвеца, чтобы показать Свое всемогущество. Вопрошал, чтобы связать неверующих; молился, чтобы изъявить Свое согласие с Отцем. И вся молитва на гробе не унижает Его пред Отцем. Из того самого, что сказал Он молясь, можем разуметь, что не имел Он нужды в молитве: Народа ради стоящего окрест Аз рех, да веру имут, яко Ты Мя послал еси (ст. 42). Сим врачевал Он дух предстоящего народа, потому что немощен был дух людей сих, и явно сомневались они в том, что Иисус есть Сын Всевышнего. Для того все дела Свои восписывал Отцу, чтобы показать, что не хищением Он – Господь и Животворитель.

Вопросил Он и пошел ко гробу Лазаря, как слышали мы о сем, и увидел крепкий град смерти, где тысячи мертвецов. Высоки стены сего царства мертвых, никто из живых не мог перейти чрез них; врата тьмы заключены для всех мертвецов; крепкие наложены запоры, чтобы никто из вошедших не мог выйти вон. Полон погребенных мертвецов этот великий град; неодолима сия твердыня смерти; нет туда доступа воскресению. Тысячи умерших входят, и не выходит ни один. Смерть уверена, что никакой исполин не овладеет ее областью. И слово о жизни – далеко от сего града заключенных; пленники из всех поколений теснятся в чертогах смерти. Связанные, заключенные, пребывают они во тьме. Но вдруг при бездне, полной узников, предстало воскресение; как скоро Господь извел из нее одного – подал тем надежду всем.

И сей умерший погружен был в глубину всех мертвецов, опутан пленницами смерти, заключен в обитель погребенных, осужден на безмолвие, низринут в многоскорбный шеол, по рукам и по ногам связан путами и узами смерти, и его состав обращался в прах, и его плоть издавала зловоние, и смрад его тления ощутителен был всем погребавшим его. Сестры оплакивали умершего и тлению предававшегося брата; множество иудеев собралось утешать сестер его.

И тогда Иисус повелел отвалить камень от двери гроба. И сие сделано Им по неисследимой Его премудрости. Для того неверующим иудеям дозволил отверзть гроб, чтобы, отвалив камень от гроба, поражены они были вонею смерти. И смрад от мертвеца для того поразил их по отнятии камня от гроба, чтобы, когда зловоние оставалось еще на одеждах их, увидели они чудо воскресения.

Спаситель стал у гроба, и содрогнулась мрачная обитель мертвых, поколебались стены наполненного мертвыми телами города, близки стали к падению его твердыни. Расторглись крепкие забрала, отверзлись высокие врата, сокрушились все запоры, в содрогание пришли обитатели его. Коснулся глас воскресения – и пали стены. Рыкание юного льва раздалось в шеоле – и ужасом объята была смерть. Прекрасный олень наступил на нору змия – и он предался бегству. Небесный орел огласил криком своим гнездо ястребов – и они рассеялись. Смерть услышала новый голос жизни, возгремевший у врат ее, и поспешила расторгнуть узы и освободить заключенных, выпустила из рук своих узников, не удерживая идущих вон. Нисшел Вышний с высоты Своей, чтобы от Него люди прияли воскресение, отнял владычество у смерти, чтобы воцарилось над ними воскресение, – и пораженная ужасом смерть дала свободу всему множеству своих пленников. Но слышит она глас Иисусов: не грядите, но: гряди. Лазарь, гряди вон, сказал Иисус. Слово к одному только относилось и не касалось всех; одного только воскрешало, но посредством его одного утверждалась надежда на день общего воскресения. Если бы вместо гряди вон сказал Иисус: грядите вон, – все множество умерших вышло бы из гробов вместе с Лазарем. Но Он отличил Свое возглашение; потому что требовал одного Лазаря, воскресение же всех прочих соблюдал на конец времен. Если бы и теперь восхотел воззвать не: гряди, но: грядите; то не один вышел бы Лазарь, но явились бы все умершие. Для того возгласил Он иначе, и из многих воззвал одного, чтобы и прочие своим воскресением не упредили последние времена, когда определено им воскреснуть. Глас воскресения возбудил и воздвиг распростертого мертвеца. Явственно назван он собственным своим именем, потому что должен был выйти один. Скимен львов от Иуды огласил рыканием юдоль мертвых – и глас Его вторгся в сонм мертвецов, поял и извел единого, кто угоден был Ему. По гласу Его восстал умерший, и узы шеола не удержали его. Повеяло дыхание жизни – и воздвигся мертвец. Сказано: Лазаре, гряди вон, – и он выходит; вместе с словом последовало дело. По гласу предстало воскресение, и восстание мертвеца не замедлилось. Дыхание воскресения изъяло его из среды всех умерших. Едва только повеяло на него дыхание повеления, как восстал он из гроба, и даже связанный. Связаны были ноги его, но он пошел правильными и скорыми шагами, прежде нежели ноги освобождены от обвязания. Разрешите его, и оставите ити. Видишь, что вышел он из гроба, когда не был еще разрешен, но связанный, увитый, с покрытым лицом, шествовал не колеблясь. Жизнеподатель разрешил его от смерти, но не от связывающих его укроев; чтобы те же руки, которые обвивали мертвого при погребении, разрешили его и не поругались.

Архим. Иосиф. «Духовная беседа», 1862

Чрез воскрешение праведного Лазаря из мертвых Господь наш Иисус Христос прежде Своих страданий крестных явил Себя победителем смерти и уверил нас в действительности общего нашего воскресения. Торжественно воспоминая это чудо, Святая Церковь влагает в наши уста следующее песнопение: «Общее воскресение прежде Своея страсти уверяя, из мертвых воздвигл еси Лазаря, Христе Боже; тем же и мы, яко отроцы, победы знамения носяще, Тебе, Победителю смерти, вопием: осанна в вышних! Благословен грядый во имя Господне!»

Указанная Церковью мысль воскрешения Лазаря получает особенную убедительность и трогательность от некоторых частностей этого события, записанных в Евангелии; коснемся их со вниманием и сочувствием.

Упоминая о смерти, премудрый сын Сирахов не мог удержать скорбного чувства, которое невольно возникает в нашем сердце при одном воспоминании о смерти: О смерте, коль горька твоя память! (Сир. 4:1). Горько даже вспоминать о смерти, а видеть ее над близкими сердцу или самого себя представлять на месте умерших?.. Мы как бы присмотрелись к этому явлению; от частого повторения в разных местах оно представляется чем-то обыкновенным. Но вникните, вдумайтесь в сущность сего, казалось бы, обыкновенного явления, примите его к сердцу – и внутреннее сотрясение вашего существа, как бы от электрического удара, даст вам знать, что оно противно нашей природе и слишком возмутительно, а потому настоятельно требует самого решительного объяснения и утешения. Берем в пример одно семейство из тысячи: вот оно с плачем окружило одр умершего своего члена, который за несколько минут до того беседовал с ними. Не успев оплакать разлуку с душою почившего, нужно проститься и с самым телом его: с воплем полагают его во гроб, провожают на кладбище, опускают в мрачную могилу, наконец, – верх испытания – должно бросить горсть земли на этот дорогой для сердца гроб и зарыть его навсегда в земле… О, сколько здесь самых горьких слез, самых тяжелых ощущений! Кто же может осушить эти слезы? Где найти для них самое действительное утешение? Должно испытать подобную скорбь, чтобы сознать необходимость в утешении; нужно получить это утешение, чтобы почтить полным доверием тот источник, из которого оно проистекает.

Приди сюда, мудрость человеческая; скажи нам с полным убеждением последнее свое слово при этой свежей могиле. В дни спокойной жизни нашей ты умеешь увлекать и развлекать нас; так ли ты могущественна в часы настоящей скорби нашей и слез?

«Нечего теперь скорбеть: все уже кончено», – говорит нам безучастно, с гробовым равнодушием материалист, не признающей нашего бессмертия, не ожидающий воскресения мертвых. Как? Неужели этот человек, с которым наша душа была в таком общении, уничтожился? Неужели все, что мы в нем уважали от всей души своей, станет одним прахом и тлением? Неужели действительно теперь все кончено и мы, не надеясь на свидание с умершим, должны остаться при одном воспоминании о нем и при этом ужасном сожалении? В таком случае эта могила есть конец всем стремлениям человека к счастью, есть горькая насмешка над его желанием бесконечной истины и добра; для чего же он и является в мир? Нет! Нет! Наше сердце, как оно ни поражено скорбью, отвращается от подобных слов; от них веет могильным холодом, в них скрывается грубое оскорбление самых дорогих привязанностей человеческой природы, самых священных чаяний нашего сердца. И в обыкновенное время грустно читать убийственные выводы материалистов, позволяющих иногда судить о таких предметах, которые стоят выше их точки зрения; а пред гробом, в минуты тяжкой боли сердца?.. Впрочем, некоторые из этих мыслителей, не желающих видеть ничего, кроме материи, отвергая бессмертие лица, допускают, бессмертие рода. Но и это мудрствование так же пусто и так же безотрадно. Какое нам утешение от общего или родового бессмертия, которого мы не будем сознавать? Бессмертие в том только случае и будет иметь для нас значение, когда оно будет личным достоянием каждого из нас, когда мы за гробом будем чувствовать продолжение личного своего существования.

Другие мыслители, более внимательные к сущности и стремлениям человеческой природы, объявляют, что душа каждого человека в отдельности как существо простое, духовное, не может разделяться на части и уничтожаться, – что она жаждет бессмертия, стремится к бесконечному. «Несмотря на тысячи доказательств нашей смертности, – говорит один писатель, – нам все думается, что мы не смертны. Когда другие умирают, нам как будто не верится, что и мы когда-нибудь умрем. Отчего же это? Оттого, что мы в самом деле не умрем. Действительно, мы бессмертны, мы будем жить вечно. Разрушится наша храмина, истлеет наше тело, но душа не истлеет и не разрушится; ей истлеть невозможно, в ней разрушаться нечему: она дух, она частей не имеет. Оттого-то и при самой смерти естественно нам думать, что мы не умрем; ведь думает не тело смертное, а бессмертная душа». Подобные уверения довольно утешительны; с немалым услаждением можно слушать их и читать в книгах. Но так ли они сильны при виде умерших, при невольно возникающих сомнениях, это еще вопрос, и вопрос очень настоятельный. Вполне ли вы уверены, что действительно существует душа умершего, когда ничто уже видимо не подтверждает этого, ни взгляд, ни улыбка, ни дар слова, ни слеза, и где она существует? На чем основаны ваши убеждения и ваши уверения? «На вероятностях разума, который имеет достаточно данных для своих заключений», отвечают. Итак, мы должны довольствоваться одними, быть может, вероятностями и предположениями, тогда как смерть поражает нас страшною действительностью? Тут чувствуется необходимость в личной проверке этих предположений или в высшем, Божественном, подтверждении. При виде смерти необходимо слово жизни, которое бы могло не только указывать, но и освещать страну загробного мира. Без Иисуса Христа для нас мрачна каждая могила; без Его живого слова никакие соображения, как бы они ни были основательны, не могут окончательно уверить нас в бессмертии умерших; без Его всемощной благодати мы, подобно Марфе и Марии, безутешно должны скорбеть и плакать об умирающих. Подтверждение сих мыслей представляет нам евангельская история воскрешения Лазаря.

Могила, скрывшая тело умершего Лазаря, казалась мрачною для сестер его до тех пор, пока не явился к ней Иисус Христос. Скорбь Марфы и Марии о смерти брата была так велика, что мнози от Иудей приходили к ним, да утешат их о брате (Ин. 11:19). К довершению их скорби служило то, что Спаситель во время столь печального события, постигшего дом вифанских друзей Его, отсутствовал от них и не решился поспешить в Вифанию, когда возвестили Ему о тяжкой болезни Лазаря. Взирая на Иисуса Христа как на Спасителя всех людей, не погрешим, если в таком поступке Его, кроме ближайших, частных целей, укажем более общую: не хотел ли Он чрез это видимо представить, что смерть не только Лазаря, но и всех потомков Адама может случаться только по причине удаления человеческого рода от Бога, как бы в отсутствие Его от нас? Скорбная жалоба Марфы и Марии: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат наш» – в применении ко всему человечеству может быть выражена так: «Господи, если бы мы пребыли в общении с Тобою, нас не поражала бы смерть. Ты создал нас в неистлении, даровал нам древо жизни; но мы удалились от Тебя и, лишенные возможности питаться плодами древа жизни, подвергаемся смерти».

Но благодарение, вечное благодарение Господу! В те минуты, как скорбь наша доходит до высшей степени, Он является на помощь. Всмотримся в Божественный лик Его пред могилою Лазаря, вслушаемся в слова Его и вникнем в значение чуда, совершенного Им: тут мы найдем все то, чего так просит душа наша во время скорби об умерших.

В тяжком горе много значит живое и сердечное участие ближних; оно разделяет и как бы снимает эту тяжесть. Кто ж лучше мог знать такое устройство человеческой природы, как не Тот, Кто творил ее и теперь благоволил воспринять на Себя? Видя плачущих сестер умершего Лазаря, Христос Спаситель, по замечанию евангелиста, возмутися Сам и прослезися (ст. 35). Святые и столь отрадные слезы не только для Марфы и для Марии, но и для всех нас, имеющих несчастие оплакивать своих мертвецов! Они служат яснейшим выражением души, вполне знающей немощь естества нашего и до конца возлюбившей нас. Мы видим здесь не холодного мыслителя, который безучастно может относиться к самым глубоким страданиям человеческого сердца; нет! Пред нами Сердцеведец, благоволивший соделаться нам братом и другом. Понятна и близка Ему скорбь сестер Лазаря; но пред Его всевидящими взорами не скрыты и слезы всего человечества, возмущающегося видом смерти. А какой, в самом деле, поразительный вопль составляют все рыдания и стоны – от смерти Авелевой до последней трубы! Слезы, текущие по пречистым ланитам Иисуса Христа, – это наши слезы, это слезы всего человечества! Смотря на них, очевидцы говорили: виждь, како любляше его (Лазаря); мы же, при свете учения Христова, можем теперь в утешение друг другу сказать: виждь, как Он возлюбил человеческий род, подпавший греху и смерти! Виждь, как Он снимает с нас тяжелый крест, истесанный нами в раю преступлением заповеди Божией! Скорбному сердцу становится легче; если еще не перестают искриться у нас слезы, то разве для большего просветления очес сердца:

С души, как бремя, скатится,

Сомненье далеко.

И верится, и плачется,

И так легко, легко!

Первое слово, сказанное Христом Спасителем плачущей сестре Лазаря, было: воскреснет брат твой (ст. 23). С такою силою непререкаемой истины мог возвещать о воскресении умерших только Тот, Кто пришел на землю с того света возвестить нам истину (Ин. 18:37) и в то же время имеет власть над жизнию и смертию. Важно для скорбной души одно свидетельство, вполне достоверное, о несомненности загробной жизни. Подобно Васко да Гама и Колумбу, мы плывем по жизненному морю к новой, неизведанной стране с некоторою уверенностью в ее существовании; но, подобно им, не можем не возмущаться и не колебаться среди вопля житейской суеты и треволнения страстей. Можем вообразить, с какою радостью эти мореплаватели приняли бы дорогую весточку, которая бы долетела до них вперед и заранее объявила: «Не отчаивайтесь! Предмет ваших стремлений не мечта воображения; он существует на самом деле; скоро вы увидите желанную страну своими глазами и в избытке радости воскликните: берег! берег!» Такую весть относительно загробного мира сообщил всему миру Господь наш Иисус Христос, сшедый с небесе. Предваряя наш личный опыт, Он непререкаемо уверил нас, что смерть не прекращает нашего существования, что мы воскреснем для новой жизни в новой стране. Это уверение тем сильнее действует на нас, чем более небесный Вестник щадит наши колебания и смущения, очень естественные в нашем положении.

Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте, говорит нам Спаситель, усугубляя Свои уверения: В дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14:1). Аминь, аминь, глаголю вам: яко слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя имать живот вечный: и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот (5:24).

Сень смертная так страшна сама по себе, что вступающему в нее как будто мало одних словесных уверений; он жаждет уверений в своем воскресении фактических, столь же действительных, как самая смерть. И наш Божественный Вестник воскресения как начальник жизни и смерти, имеющий ключи неба и ада, мог представить и такие уверения. Возвестив, что Лазарь непременно воскреснет, Иисус Христос в то же время указал на Себя как на живой и действительный источник воскресения мертвых: Аз есмь воскрешение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (11:25). Вслед за сим Христос воскрешает Лазаря и чрез то подтверждает мысль, что Он действительно не только достоверный свидетель будущего воскресения, но самый Дарователь его всем верующим. Только люди ожесточенные или сожженные совестию не убедились этим чудом, столь ясно доказывающим Божественную власть Христа Спасителя. Но в ком хоть сколько-нибудь было искренности и здравого смысла, те все одинаково поняли значение этого чуда: мнози от Иудей, пришедшии к Марии, и видевше, яже сотвори Иисус, вероваша в Него (ст. 45). Тем более должны веровать в Христа Спасителя и признавать Его источником нашего воскресения мы, знающие более поразительное чудо, нежели воскрешение Лазаря. На заре одного дня, лучшего из всех со времени грехопадения человека, камень отвален был от гроба, из коего, как из чертога, вышел Победитель смерти, Христос Бог наш. Возможны ли более действительные доказательства, что воскресивший Лазаря и после Сам воскресший от гроба силою Своего Божества есть воскрешение и живот всего человечества? Тут факт исторический, неопровержимый; на него стоит только указать, чтобы видеть несомненность нашего воскресения как необходимое следствие. Так действительно и указывает на него святой апостол Павел в утешение наше, чтобы мы не скорбели, якоже и прочии не имущии упования. Аще бо веруем, говорит он, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог умершия во Иисусе приведет с Ним (1Фес. 4:14). Аще Христос проповедуется яко из мертвых воста, како глаголют нецыи в вас, яко воскресение мертвых несть? (1Кор. 15:12), Смерть и воскресение Господа нашего Иисуса Христа имеют теснейшую связь с нашею смертью и с нашим воскресением. Без нашей смерти Господу не было бы нужды умирать; без Его смерти и воскресения мы навсегда остались бы мертвыми. Но после воскресения Христова наше воскресение необходимо; Господь умер и воскрес для нас, для нашего воскресения.

Для истинно верующих и живущих по вере эта истина понятна не столько в теории, сколько в самой жизни. Животворная сила воскресения Христова обнаруживает себя и в силе религиозных убеждений, и в твердости нравственных правил, какими бывают проникнуты люди, совершенне уповающие на Христа Спасителя и вкусившие силы грядущего века (Евр. 6:5). Это – опять фактическое подтверждение истины воскресения мертвых, заявленное в церковной истории целым облаком свидетелей и не престающее повторяться пред нашими глазами. Взгляните на истинно верующих христиан в последние минуты жизни. О, с каким умилением лобызают они сладостные слова Евангелия и прижимают к своим персям святой крест Господень – знамение нашего искупления! С каким благоговением принимают залог бессмертия – святейшее таинство Тела и Крови Христовых! Не смущайтесь видом слез, обильно текущих по их ланитам; это – выражение претрепетных чувств, столь естественных при вступлении в новую страну жизни, к сонму святых ангелов и праведных душ и к Судии всех Богу. Кто из нас не пожелает лучше плакать такими слезами при виде умерших и пред собственною своею кончиною, чтобы только ощущать в себе внутреннее утешение и радость, нежели оставаться с холодным равнодушием, но без всякой отрады и успокоения за вечную свою участь?

(Ин. 11:33–35)

Св. Василий Великий. Творения свв. отцов. Тв. Василия Великого

О том, что Господь плакал о Лазаре и о городе, можем сказать, что Он и вкушал и пил, не Сам имея в том нужду, но тебе оставляя меру и предел необходимых ощущений души. Так, Он и плакал, чтобы исправить излишнюю чувствительность и малодушие склонных к сетованию и слезам. Ибо как все прочее, так и плач требует соразмерности с разумом касательно того, о ком, сколько, когда и как должно проливать слезы. А что слезы Господни пролиты не по страстному движению, а для нашего научения, сие видно из сказанного: Лазарь, друг наш, успе: но иду, да возбужу его (Ин. 11:11). Кто из нас оплакивает уснувшего друга, о котором надеется, что он в скором времени пробудится от сна? Лазаре, гряди вон (ст. 43) – и мертвый ожил, связанный, стал ходить. Чудо, в самом деле, – иметь ноги связанными погребальными пеленами и не встречать в том препятствия к движению! Здесь укрепляющее было сильнее препятствующего. Почему же, намереваясь совершить это, признал настоящий случай достойным слез? Не явно ли, что, во всем поддерживая нашу немощь, в некоторую меру и пределы заключил необходимые страстные движения, предотвращая несострадательность, потому что это зверонравно, и не дозволяя предаваться скорби и проливать много слез, потому что это малодушно? Посему, пролив слезы над другом, и Сам показал общительность человеческой природы и нас освободил от излишеств в том и другом, вразумив, чтобы мы и не расслабевали в страстных движениях, и не с бесчувственностью скорби встречали. Как Господь в Себе давал место алканию, по разложении в Нем твердой пищи, допускал в Себе жажду, по истреблении в теле влажности, и утруждался от чрезмерного напряжения мышц и жил во время путешествия, между тем не Божество утомлялось трудом, но тело принимало в себя естественно следующие одна за другою перемены; так допустил и слезы, дозволив произойти естественной для плоти перемене.

Архиепископ Иннокентий

Ст. 33–35. Иисус убо, яко виде ю плачущуся и пришедшия с нею иудеи плачущя, запрети духу и возмутися Сам. И рече: где положисте его? Глаголаша Ему: Господи! приди и виждь. Прослезися Иисус. Слово греческое ένεβριμήσατο означает возмущение как от печали, так равно и от неудовольствия. В Иисусе Христе могло родиться много печальных и неприятных чувствований, хотя Он и был уверен в Своем могуществе. Печальных: ибо друг Его был мертв; сестры его рыдают неутешно; иудеи, сопровождающие их, также плачут; при таком зрелище чувствительному человеку нельзя не прослезиться: слезы в таком случае текут невольно, по естественной симпатии. Неприятных: ибо среди людей, кои должны были верить Ему несомненно, Он находит неверующих, кои плачут неутешно. Даже тайная радость в Иисусе Христе, что Он скоро отрет слезы печальных сестер, в смешении с печальными чувствами могла произвести слезы (см. Быт. 41:1–2).

Филарет, архиеп. Черниговский

Ст. 33–35. Иисус убо яко виде ю плачущуся и пришедшыя с нею иудеи плачущя, запрети духу и возмутися Сам. Ένεβριμήσατο τω πνεύματι και ετάραξεν Εαυτόν; ένεβριμήσατο, или вознегодовал, или восскорбел. Допуская первое значение, думали, что Иисус недоволен был или неверием иудеев (Феодор Мопсуфстский, Леонтий), или смущением души Своей (св. Иоанн Златоуст, Аполлинарий, Евфимий). Но это не оправдывается связью речи. Древние переводы (коптский и арабский): «опечалился в душе и возмутился Сам». Облеченный человеческою природою со всеми ее свойствами, за исключением греха, Иисус, увидев Марию плачущую и других плачущих, восскорбел духом и возмутился: такова любовь Его к бедному человечеству! Спросив, где положили его, и выслушав ответ: «Господи! пойди и посмотри», Иисус заплакал, и по любви к умершему, и по мысли о грехе, нанесшем столько бед людям. Взгляд на неверие, взгляд на увеличившийся плач при приближении ко гробу вызывают снова скорбь. «Для чего евангелист тщательно и не раз замечает, что Он плакал? Для того, чтобы ты знал, что Он истинно облечен был нашим естеством» (св. Иоанн Златоуст). «Опять запрещает чувству, дабы научились мы, что Он был человек, без изменения, как мы» (Ориген).

Священник Буткевич

О чем плакал Спаситель у гроба Лазаря? «Иисус, когда увидел плачущую Марию и пришедших с нею иудеев плачущих, говорит евангелист, Сам воскорбел духом и возмутился». Итак, слезы Христа евангелист поставляет в связь не только с слезами Марии, но и с слезами «пришедших с нею иудеев». Следовательно, Иисус «прослезился» не о потере только Лазаря, о чем плакала Мария, но и о том, о чем плакали все окружавшие Его. Это был плач не единичный, а всеобщий – плач всего падшего человечества. Это был плач, выжатый глубокою скорбью не о потере отдельного человека, а о потере всего падшего человечества. Это был плач пред тем могуществом, пред тою силою, которою начала обладать смерть со времени падения первозданного Адама. Иисус плакал слезами Адама и всего потомства его. Он плакал, потому что видел, что и воскрешение Лазаря не сотрет жала смерти, не отымет у ада победы. Он плакал потому, что для побеждения смерти Ему Самому надлежало опуститься в самую глубь ее. Слезы, пролитые в Вифании, впадают в один ручей с слезами, пролитыми в саду Гефсимании. И их не понять сухому скептическому рассудку евангельских критиков; они понятны только одному сердцу истинно верующего христианина. За него они пролиты; ему они и принадлежат.

«Учение евангелиста Иоанна о Слове»

Оканчивая рассмотрение повествования Иоаннова о воскресении Лазаря и последствиях чуда и не находя ни слова об этом великом событии у прочих евангелистов, останавливаемся на вопросе: почему другие евангелисты не говорят о воскрешении Лазаря? Некоторые (Ольсгаузен и др.) думали, что прочие евангелисты умолчали об этом событии из опасения возбудить ненависть синедриона против Лазаря и его сестер. Но по воскресении Христа Иисуса все ученики Его, в том числе и Лазарь, уже не боялись открыто свидетельствовать о делах Христа Иисуса, и синедрион, при множестве свидетелей вифанского чуда, вписавшихся в число учеников Иисуса, конечно, уверился, что прежнее решение его о Лазаре очень неудобно приводить в исполнение. Иные (Кинель) говорят, что три евангелиста сочли излишнею историю воскрешения Лазаря, после того как рассказали о воскрешении дочери Иаировой (Мф. 9:18; Мк. 5:22; Лк. 8:41) и юноши наинского (Лк. 7:11). Правда, неумно настаивать на том, что при выборе происшествий для своей истории евангелисты не были осмотрительны, не остерегались излишества. Но так как они же рассказывают о множестве случаев исцеления больных, то видно, что, кроме опасения излишеств, у них была еще в виду особая мысль, располагавшая повествованием их. Что это была за мысль? Три евангелиста, как видно по содержанию Евангелий, занимались событиями, происходившими за пределами Иудеи, и только с истории страданий Спасителя переходят они в Иудею, рассказывая, как введение в историю страданий, вход Иисуса в Иерусалим. Вот отчего у них нет истории воскрешения Лазаря.

(Ин. 11:47–51)

«Воскресное чтение», 1822

Слух о воскрешении Иисусом Христом Лазаря в присутствии многочисленного народа поразил ужасом членов иудейского синедриона; от страха и смущения они не знали, на что решиться и что предпринять. Видите, говорили они один другому, яко никаяже польза есть (от мер, предпринятых доселе); се мир по Нем идет (Ин. 12:19). Нашим свидетельствам о пренебрежении Им закона Моисеева, о нарушении субботы и неуважении к храму не внимают; нашим уверениям о сообщении Его с веельзевулом, силою которого Он творит чудеса, никто не хочет верить. Народ слушает не нас, истинных вождей и блюстителей закона, но Его, пророка из Галилеи!

Между тем такое состояние людей опасно и не должно продолжаться. Римляне, владыки Иудеи, могут узнать, что толпы народа следуют за Иисусом, могут счесть это за возмущение и обратить в предлог и к разорению храма, и к уничтожению политического бытия нашего народа. Итак, что же предпринять в этих обстоятельствах? Что сотворим? (Ин. 11:47).

Какою злобою и ненавистью ко Христу ни дышали члены синедриона, однако вдали от слуха народного, среди тайных совещаний своих они не скрывали от себя и не имели бесстыдства отрицать чудодейственную силу Его: Что сотворим, говорили они, яко Человек Сей много знамения творит? (Ин. 11:47) – то есть они почти уверены в истине и святости служения Иисуса Христа, видели, хотя и неохотно, что с Ним пребывает Бог, и, однако же, чем оканчивают свое совещание! Един же некто от них Каиафа, архиерей сый лету тому, рече им: вы не весте ничесоже, ни помышляете, яко уне есть нам, да един человек умрет за люди, а не весь язык погибнет (Ин. 11:49–50).

Каиафа полагает, таким образом, сущность дела вне всякого вопроса и даже укоряет сочленов своих в колебании и решимости. Сопоставлять с угрожающею от римлян опасностью невинность Господа, Его святую жизнь, чудеса, даже страх суда Божия за пролитие невинной крови праведника, по его мнению, есть крайнее неразумие и недальновидность. Как же поступить? Надобно, чтобы Иисус Христос пал жертвою за спасение народа! Но если Он пророк и посланник Божий, если Он так давно и пламенно ожидаемый Мессия, то ужели Он должен погибнуть, ужели и Им должно пожертвовать? Не скорее ли должно бояться Бога, нежели римлян? Не должно ли ожидать, что Он не укоснит отмщением за пролитие невинной крови Праведника, Которого чудеса нельзя отрицать? Но эти причины, по мнению Каиафы, второстепенны, даже, может быть, менее еще. Они основываются на духовных началах, на совестливости и страхе Божием, а люди с таким образом мыслей, как Каиафа, не отступают пред ними; поэтому надобно, чтобы Иисус Христос умер. Пророк ли Он или не пророк, Мессия ли или не Мессия, Сын ли Божий или нет, – это все равно; надобно только отклонить опасность от римлян, а страх суда Божия за пролитие крови Праведника не надобно принимать в расчет. Все члены синедриона, как известно, согласились с этим мнением первосвященника, и Иисус Христос осужден на смерть!

Но в то время, как князи людские совещавали таким образом злое на Господа и на Христа Его (Пс. 2:2), Господь, по предречению пророка, посмевался (ст. 3) сей церкви лукавнующих, а злобные замыслы их обращал к выполнению святых целей Своего промышления. Те, которые так нагло считали себя теперь распорядителями жизни Господа, на самом деле были не иное что, как дерзкие рабы, за лукавыми замыслами которых Он Сам наблюдал, не дозволяя выйти им из известных и Им от века предначертанных границ. Хотя устами Каиафы двигала, очевидно, злоба и холодная жестокость, однако язык первосвященника, неведомо для него самого, вещал в ту минуту всему миру, как бы по вдохновенно, предстоящее совершение одной из величайших Божиих тайн. Сего же о себе не рече, говорит евангелист, но архиерей сый лету тому прорече, яко хотяше Иисус умрети за люди (Ин. 11:51). Каиафа произнес это определение по осенению свыше, как некогда Валаам, и вследствие наития дара пророчества, который, происходя от Бога, по тому самому не заключал в себе ничего злого и преступного; только страсти, обладавшие первосвященником, истолковав это откровение по-своему, потемнили и исказили в душе его истинный смысл пророчества. Бог открыл Каиафе, что смерть Иисуса Христа будет спасительна для всех, но это откровение, как не внушало, так и не обязывало его стремиться к погублению Праведника, несмотря на Его невинность и чудеса: все это Каиафа привнес от злого сокровища сердца своего (Лк. 6:45), потому что для сердца испорченного нет ничего легче, как злоупотреблять самыми святыми истинами, обращать их в орудие страстей своих, искажать и извращать их смысл прибавками и объяснениями по прихоти преобладающей страсти. Посему ничего нет необходимее для истинного христианина, как молиться к Отцу светов, чтобы Он не допускал страстям потемнять в нас разумение воли Его, всегда благой и совершенной (Рим. 12:2), и превращать этот сияющий в нас свет во тьму и ослепление, к вящему осуждению нашему. Блюди, остерегает нас слово Божие, еда свет, иже в тебе, тма есть (Лк. 11:35)!

(Ин. 11:54–57)

Между тем Иисус Христос уже не ходил между иудеями открыто. Из Вифании Он пошел в небольшой городок Ефраим, лежавший близ пустыни, неподалеку от Иерихона, и там укрывался с Своими учениками.

Пасха была близко. Многие из окрестностей пустыни Иерихонской пришли уже в Иерусалим, чтобы приготовиться к достойному празднованию Пасхи. Стали искать Иисуса; разговоры о Нем не умолкали и во храме; спрашивали друг друга: «Как вы думаете, не придет ли Он на праздник?»

Между тем от членов синедриона уже отдано было повеление объявить, если кто узнает, где Он, – чтобы взять Его.