Татиан

Рассматривая жизнь Иустина, мы сказали, что он основал в Риме «катехизическую школу». Нет сомнения, что в этом училище, как показывает скромное название его, главными предметами занятий были: изъяснение св. писания и изучение догматов христианской веры. Но если взять во внимание образ мыслей основателя этого училища, и те обстоятельства, при которых оно основано; то можно думать, что в числе предметов, входивших в круг образования, занимала не последнее место философия. Иустин всегда был той мысли, что истина не может быть достигнута без философии, что стремящийся к истине должен собирать семена ее, рассеянные по всем философским системам. Необходимость этой науки для христиан особенно ощутительна была в его время, когда главными врагами христианства были философы. Противопоставить этим врагам защитников веры, вооруженных одним религиозным образованием, значило подвергать их явной опасности быть пораженными. А потому не без основания полагают, что Иустин занимался в своем училище не только преподаванием философии, но и разбором замечательнейших философских систем⁷⁶. Это предположение становится еще более вероятным, если вспомнить, что в училище Иустина нередко поступали люди из языческих философских школ. Таким был Татиан, достигший христианства тем же путем, каким достиг Иустин.

В 140 г. Татиан оставил свое отечество, Ассириюa, и отправился путешествовать по разным образованным странам, желая обогатить свой ум полезными сведениями. Его внимание, прежде всего останавливается на Греции, и он попеременно посещает замечательные школы ее, занимаясь изучением «риторического» искусства. Но греческая словесность с ее литературой не могла удовлетворить ума Татиана, жаждавшего высших истин и нравственной пользы просвещения. И вот он решается изучить системы философов, религии и религиозную жизнь народов. Но присмотревшись к философам, Татиан был поражен несогласием, которое царствовало между ними при решении самых важных вопросов науки и жизни. «Философы», пишет он, «противоречат сами себе и болтают, что каждому придет на ум. Много у них распрей; один другого ненавидит; спорят между собою в мнениях»⁷⁷. Исследовав все роды богопочтения язычников и их мистерии, он исполнился отвращения к языческим таинствам, которые показались ему в высшей степени пустыми и безнравственными. Разочарованный Татиан отправляется в Рим, с полной надеждой, что в этом центре просвещения обогатит свой ум верными сведениями. Но Рим представляет ему те же мерзости, и притом еще в больших размерах. Ему странным кажется особенно то, что философия, которая – можно сказать – привела его к сознанию необходимости лучшего богопочтения, вовсе не имеет подобного действия в столице мира, что она не только не исправляет, но даже портит нравы. Безнравственность язычников, и – что всего важнее – наставников их и руководителей, т. е. философов, исполняет его душу страшным негодованием. Ложные и безнравственные предания о жизни богов, отвратительные игры атлетов и гладиаторов, бывшие следствием нелепого учения о богах, глубоко возмущали его нравственное религиозное чувство.

Во время такого неспокойного состояния духа, попалась ему в руки книга св. писания Ветхого завета. Простота и безыскусственность учения о творении мира, возвышенные идеи о едином Боге, чистота нравственных правил и т. п. до такой степени поразили Татиана, что он решился сделать эту книгу своей руководительницей. «В то время, – пишет он, – когда мой ум рассматривал все лучшее, я напал на одни книги варварские, который древнее эллинских учений, и столь божественны, что не могут быть сравниваемы с их заблуждениями; и я поверил этим книгам, по простоте их речи, безыскусственности писателей, удобопонятности объяснения всего творения, предведению будущего, превосходству правил и наконец, учение о едином Властители над всеми. Итак, душа моя, вразумленная Богом, поняла, что одни книги влекут за собой осуждение, а другие разрушают рабство и дают нам то, что мы хотя получили некогда, но не сохранили. Будучи просвещен познанием их, я решился отвергнуть языческие заблуждения, как детские бредни... Из этих книг я узнал Бога и Его творение, и готов предстать пред вами для исследования учения, и не изменю своим убеждениям касательно Бога»⁷⁸.

Покоренный величественной простотой священных книг, Татиан хотел присмотреться к жизни тех людей, кои следовали евангельским правилам, и увидел совершенно противоположное жизни языческой. Удивительная честность и прямодушие христиан, их братская любовь и верность, удаление славы и почестей мира; пламенные молитвы, которые они воссылают к Богу в пещерах и вообще уединенных местах, наконец, их геройская решимость пролить свою кровь за веру и добродетель, до такой степени пленили душу Татиана, что он решился сделаться христианином. Вступив на новый путь жизни, Татиан избрал своим руководителем христианскогоo философа Иустина, который своими апологиями в защиту христиан и своими диспутами с учеными врагами христианства, приобрел общее внимание и уважение.

Разделяя со своим наставником его труды и несчастья, он сделался, как думают, и преемником его по управлению христианской школой. По крайней мере известно, что церковный писатель 2-го века, Родон, учился в Риме у него⁷⁹.

Татиан, как увидим, не остался верным своему обещанию «не изменить убеждений о Боге». Под конец жизни он пристал к гностикам, и сделался представителем еретической секты «энкратитов». Но до своего совращения с пути истинного, он занимал почетное место между христианскими апологетами, и доказательством, служит его «речь против греков» (единственное сочинение Тарана, дошедшее к нам в целости), которой пользовались, как образцом, древние христианские писатели, напр.: Афинагор, Тертуллиан, Клнмент Алекс. Напрасно хотят видеть в этой речи зародыш тех заблуждений, которыми Татиан в последствии запятнал себя. Церковные писатели 4-го века, подобные Евссвию, Иерониму, сильно порицали мысли и действия Татиана в последний период его жизни. Они не преминули бы сказать что-нибудь и против его апологии, если бы находили в ней еретическое учение, но они, напротив, почитают ее «лучшим и полезнейшим из всех произведений»⁸⁰. Рассматриваемого нами писателя.

Татиан не так снисходительно рассуждает о языческой философии, как рассуждал учитель его, св. Иустин. И св. Иустин доказывал, что греческие философы многое заимствовали у варваров; но в тоже время был убежден, что семя Слова не осталось бесплодным в мире языческом, не смотря на противодействие темных сил. Вера в бессмертие, будущие награды и наказания, по его мнению, всегда существовала в роде человеческом, и предрасполагала людей к принятию христианского учения. Но Татиан дышит ненавистью ко всему нехристианскому. Языческая литература представляется ему изобретением духов тьмы, творением дьявола, который унизил человека до скота. Он нападает не только на политеизм и ложную философию, но и на все славное прошедшее Греции. Ему кажется, что языческие мудрецы все украли у варваров, и решительно не умели воспользоваться похищенной вещью; и потому сравнивает Грецию с вороной, украшенной павлиными перьями. Словом, он хотел бы, как выражается Прессансе⁸¹, «вырвать с корнем язычество, как дерево, приносящее ядовитые плоды, особенно же вредный плод познания, который философы, служители змия, предлагают человечеству для его погибели».

Но не должно придавать большого значения этим крутым мыслям Татиана, потому что он были плодом горячности его темперамента, следствием неудач, несчастий, разочарования. «То, что мною изложено», пишет он, «я узнал не от других: я путешествовал по многим странам, сам занимался в качестве софиста вашими науками, изучал искусства и различная изобретения. Я не стараюсь, как обыкновенно делают многие, подтверждать свои мысли чужими мнениями; но излагаю то, что сам видел и узнал⁸². Ваши книги подобны лабиринтам, а читающие их – бочке Данаид. Вы, разделяя мудрость, сами удалили себя от истинной мудрости. Бога вы не знаете; и споря между собой, сами ниспровергаете друг друга. Поэтому все вы ничто; хотя присвояет себе дар слова, но рассуждаете, как слепой с глухим»⁸³.

Но не смотря на свою ненависть к языческой философии, Татиан любил философствовать, и метафизическая часть его апологии имела весьма близкое отношение к сочинениям Иустина. В этой апологии он вызывает глубокое уважение и даже удивление к своему наставнику⁸⁴, и не только старается развивать его философские мысли, но даже только на эти мысли и обращает особенное внимание.

Бог наш не получил начала во времени, потому что Он один безначален и Сам есть начало всего. «Бог есть Дух не живущий в материи, но Создатель вещественных духов и форм материальных; Он невидим и неосязаем, ибо Он сам виновник вещей чувственных и вещей невидимых. Его мы познаем чрез творение Его, и невидимое могущество Его постигаем чрез дела Его. Господь всего, будучи основанием всего, прежде сотворения мира был один; поскольку же Он есть сила и основание видимого и невидимого, то вместе с Ним было все; с Ним существовало, как разумная сила, и само Слово, бывшее в Нем. Волею Его простого существа произошло Слово, и Слово произошло не напрасно; оно становится перворожденнным делом Отца. Оно, как мы знаем, есть начало мира. Родилось же Оно чрез сообщение, а не чрез отсечение. Ибо что отсечено, то отделяется от первоначала. А что произошло чрез сообщение и приняло свободное служение, то не уменьшает того, от кого произошло. Как от одного факела зажигается много огней, и притом свет первого факела не уменьшается от зажжения многих факелов: так и Слово, происшедшее от могущества Отца, не лишило Родителя Слова» и проч.

«Устройство мира и все творение произошло из вещества. Это вещество, сотворенное Богом, было в первоначальном состоянии грубо и необразованно; а по разделении элементов сделалось украшенным и благоустроенным. Весь мир состоит из этого вещества: и небо и звезды и земля со всеми предметами, находящимися на ней; все имеет одинаковый состав, одинаковое происхождение».

«Не смотря на то, есть бесконечное различие между вещественными тварями, и в тоже время удивительная между ними гармония. От чего это происходит? От того, что Творцу угодно было оживить этот мир посредством «вещественного духа», который даровал и звездам и ангелам и растениям и людям и животным; словом, везде он присутствует и дышит».

«Кроме вещественного духа есть дух невещественный, который составляет образ и подобие Божества. Этот Дух не везде присутствует, но сообщается только разумным существам, ангелам и человекам»⁸⁵.

Сравнивая это учение с учением Иустина, нельзя не заметить, что первое служит распространением и пополнением последнего; а потому несправедливы, те, кои указывают «иной» источник мыслей рассматриваемого нами философа.

Если Татиан называет Господа «основанием всего, субстанцией видимого и не видимого»; то, признавая Бога творцом и промыслителем мира, он не мог дать другого смысла этим выражениям, кроме того, которые давал им св. Иустин, т. е. он кратко хотел выразить мысль апостола: «в том живет всяко исполнение Божества телесне (Кол. 11:9); иже сый сияние славы и образ ипостаси Его, нося же всяческая глаголом силы Своея» (Евр. 1, 2, 3).

Конечно, нельзя не заметить того, что Татиан говорит не ясно о Боге «покланяемом в св. Троице». «Господь всего, будучи основанием всего, прежде сотворения мира был один». Из этих слов выводят то заключение, что Татиан не признавал Бога существовавшим от вечности в трех лицах. Но дабы видеть истинный смысл подобного выражения, надобно вспомнить, что апологет непосредственно пред этим нападал на языческий политеизм, и доказывал, что христиане покланяются «единому» Богу, творцу неба и земли. Заговорить тотчас о совечном существовании Сына, значило подать повод язычникам думать, что христиане допускают дуализм. Итак он прежде всего ставит такое выражение, которое показывало бы, что все произошло от единого высшего начала, о потому как бы представляет Бога совершенно единичным. Но что он был уверен в совечном существовании Сына Божия с Богом Отцом, показывают следующие слова: «поскольку Он есть сила и основание видимого и не видимого, то вместе с Ним было все; с Ним существовало, как разумная сила, и само Слово, бывшее в Нем».

Учение Татиана о вещественном духе, разлитом по всем предметам мира, обыкновенно почитают⁸⁶ сходным с учением Платона и Стоиков о душе мира. Но оно было бы тогда сходно, если бы апологет не отделил этого духа от Духа божественного, если бы отождествил божественную жизнь с жизнью природы. Но Татиан неоднократно говорит, что материя «сотворена», и даже высказывает свои мысли об этом предмете довольно резко, так что не без основания предполагают, что он направлял их против учения языческих философов о вечности материи. «Наше понятие, пишет он, неприлично сравнивать с учением тех, кои погружены в вещество и нечистоту. Материя не безначальна, как Бог, и не имеет власти равной с Богом; но она получила начало, и ни от кого-нибудь другого произошла, а произведена единым Творцом всего⁸⁷. Хотя и Татиан называет этот материальный дух – «душою мира»; но почитает его низшим божественного Духа, почитает живущим во всех предметах мира и действующим различно: тогда как божественный Дух, по его учению, сообщается только некоторым, дабы они могли возвышаться над материей. Дух проникающей материи, говорит он, ниже божественного Духа, и так как он уподобляется душе, то недостоин почести одинаковой с совершенным Богом»⁸⁸.

Человек есть плоть, но плоть одушевленная. Строение тела представляет один состав, а имеет одну и ту же причину своего существования; не смотря на то, есть между частями его различие по достоинству: иное – глаза, иное –уши, иное – украшение волосяное, состав внутренностей, мозгов, костей и нервов; и при таком различи частей тела в общем составе его находится величайшая гармония. Это указывает на присутствие в нашем теле вещественного духа, или души»⁸⁹.

Судя по этому описанию, в котором апологет высказывает свое удивление к чудному устройству тела человеческого, можно бы ожидать, что он истощится в похвалах душе, служащей причиной столь чудной гармонии. Но Татиан, напротив, имеет самый мрачный взгляд на душу.

Он не почитает ее существом простым, не берет во внимание того, что душа, при всех изменениях тела, остается неизменной, и всегда сохраняет свою личность. Тот факт, что она живет в теле и в различных членах является различно, заставляет его заключать, что она состоит из многих частей и образована так, что иначе не может являть своего существования, как только посредством тела, для которого служит связью. Источник этой души, ее действия и судьба таковы же, как и всякой души животной: «она имеет земное происхождение; сама по себе ничто иное, как тьма, и нет в ней ничего светлого; по природе своей не бессмертна, но смертна и способна к разрушению»⁹⁰.

«Но кроме этого вещественного духа есть в человеке дух невещественный, в котором состоит образ и подобие Божие. В начале этот дух обитал вместе с душей, так что первые люди состояли с одной стороны из вещества, а с другой были выше его. Но теперь Дух Божий не во всех присутствует. Он пребывает только в некоторых, праведно живущих людях, и соединяясь с их душой, посредством откровений возвещает и прочим людям о сокровенных вещах. Это есть та сила, которая просвещает душу, служит для нее путеводителем и делает ее бессмертной»⁹¹.

Итак, по учению Татиана, человек состоит собственно из двух частей: тела и души. Между этими двумя частями он признает неразрывную связь, и потому доказывает, что существование души немыслимо без существования тела. Что же касается третьей и высшей части существа нашего, т. е. духа, то апологет совершенно отделяет ее от прочих частей. По его мнению, дух сообщается только некоторым людям, и след. может быть и не быть в человеке. «Человек, говорить он, может и не иметь в себе духа; а не имеющий духа, превосходит животных только членораздельными звуками; во всем же прочем образ жизни его такой же, как у них, и он не есть уже подобие Божие»⁹².

Какая причина такого разъединения и унижения природы нашей? Падение, отвечает Татиан. «Слово сотворило человека во образе бессмертия, дабы как Бог бессмертен, так и человек, получивший причастие Божества, имел также и бессмертие; но демоны, дошедшие до крайней степени злобы, обольстили неведением и пустыми вымыслами души наши, отлученные от Духа Божия. Когда люди последовали дьяволу, то могущество Слова отлучило их от общения с Собой. Вследствие этого сотворенный по образу Божию оставляется высшим Духом, и делается смертным. Дух совершенный окрылял душу; когда же душа грехом прогнала Его, то Он улетел, как птенец, и она упала на землю»⁹³.

Риттер видит в этом учении дух партий и расположенность к гностическому образу мыслей. «Татиан думает», говорит он, «что люди, не имеющие тех убеждений, какие он имеет, совершенно лишены божественного Духа, и не могут иметь никакого участия в высшем освящении. Эти люди, говорит Татиан, и языком и внешним видом отличаются от нас; они не истинные люди. Таким образом, он хочет составить новое общество, которое не должно иметь никакого духовного общения с прочими людьми, которое должно руководиться своими собственными законами и правилами. Это различение людей на имеющих и не имеющих, божественного Духа, не подобно ли тому различению, которое делала древность между греками и варварами? Нет сомнения, что гностические идеи повторяются здесь с маловажным изменением» и пр.⁹⁴

Такое суждение обидно для Татиана. Что взгляд этого апологета христианства мрачен и безотраден для не исповедующих христианской религии, в том нет никакого сомнения. Но что заставило его иметь такой взгляд? Это другой вопрос, который может быть решен гораздо снисходительнее, нежели как решает его Риттер.

Апологет, писав свою речь против греков, еще не был заражен гностической ересью. Установля различие между душевным и духовным человеком, он хотел, как кажется, следовать апостолу Павлу; но, не будучи опытен в изъяснении Писания, и при ненависти ко всему языческому, не понял надлежащим образом слов апостола.

Апостол нередко делает различие между душевным и духовным человеком: «мы прияхом», напр. говорит он, «Духа, иже от Бога, да вемы, яже от Бога дарованная нам (1Кор. 2:12); душевный человек не приемлет яже от Духа Божия; духовный человек востязует вся, а сам той ни от едннаго востязуется (Рим. 7:5; 1Кор. 2:14,15). Судя по связи речи, апостол под именем Духа разумеет Духа Святого; по Taтиану могло показаться, что здесь разумеется высшая способность души. Апостол, говоря о действиях Духа Святого, не отрицает в человеке способности к принятию этого Духа; а хочет сказать только, что есть люди, которые как бы не желают общения с Духом Святым, противятся Ему; а из объяснения Татиана следует, что есть люди, которых существо состоит из двух частей: души и тела, третья же, т. е. дух, сообщается только некоторым, и притом каким-то чудом. Он не взял во внимание того, что апостол под именем души нередко разумеет чувственность, или лучше – низшее жизненное начало, руководясь которым человек может совершенно забыть о высшем и божественном; но везде хочет разуметь основание существа нашего, и потому относит к нему все те недостатки, которые в св. писании приписываются душе животной, чувственной.

Скажут, может быть, что и гностики старались доказать, что в разделении людей на душевных и духовных?, они следуют ап. Павлу. Не мог ли и Татиан подобным образом злоупотребить словами апостола? Но у гностиков была одна цель, а у нашего писателя другая. Гностики, делая указанное различие, хотели составить свое общество, вход в которое был бы для других почти невозможен. С учением гностиков о разделении людей на душевных и духовных, тесно соединялось учение о существенно добрых и существенно злых людях. Одни, по мнению Валентиниана, способны принять семя божественного Духа; а другие неспособны, и потому по природе злы. Первые без труда достигнут царствия небесного, потому что вера дана им природой, а по действиям своим они стоят выше всякого закона; последние же, будучи назначены природой к погибели, находятся под игом закона, и могут не иначе поступить в число избранных, как только путем ужасных и продолжительных испытаний. Совсем не так рассуждает Татиан: «не будьте», пишет он, «эллины, враждебно расположены к варварам, и не питайте ненависти к их учениям. Примите наши догматы по крайней мере так как вы принимаете астрономические предсказания вавилонян; послушайте наших слов, как вы слушаете пророчествующего дуба. Зачем вы присвояете мудрость только себе, тогда как вы не имеете ни другого солнца, ни другого восхода звезд, ни лучшего происхождения, ни даже смерти, отличной от других, людей?. Должен быть один и общий для всех образ жизни»⁹⁵. Эти слова показывают, что апологет думал не об отдельном обществе; а о том, чтобы все люди составили одно общество, христианское. Для того же, чтобы указать язычникам самые сильные побуждения к принятию христианства, он старается как можно рельефнее представить блага, дарованные нам Иисусом Христом.

Нет сомнения, что желая показать противоположность между духовными и душевными, он отнимает у последних много природных преимуществ; но все же он не до такой степени унижает душу, как гностики, которые отнимали у душевных и свободу и способность богопознания. Апологет очень хорошо понимал, что если отнять у человека свободу, тогда невозможны ни истина ни ложь, ни добро ни зло, тогда, не будут иметь никакой силы ни заповеди, ни наказания, ни награды, и след. тогда невозможно и думать об обращении грешника на путь истинный. А потому неудивительно, что он является врагом стоического учения о судьбе и гностического о предопределении. «Человек, каков бы он ни был, всегда имеет свободу поступать так или иначе. Ангелы и люди созданы свободными, и не по естеству добрыми, потому что это принадлежит одному Богу; люди могут делаться добрыми по свободному определению воли своей, так что нечестивый по справедливости будет наказан, ибо сделался худым чрез себя, а праведник по достоинству получит похвалу за добрые дела, потому что он по свободе своей не преступал воли Божией»⁹⁶.

Но так как язычники, которым проповедовал Татиан это учение, не могли принять его, будучи предзаняты мыслью о судьбе; то он почел нужным выставить всю нелепость этой мысли. «Каким образом, говорить Татиан, я могу допустить рождение по судьбе, когда нет ее? Не хочу царствовать, не желаю быть богатым, отказываюсь от военачальства, ненавижу блуд; не замышляю плавать на корабле ради ненасытной жадности, не вступаю в борьбу для получения венцов; я свободен от безумного честолюбия, презираю смерть, я выше всякого рода болезни, печаль не снедает моей души. Если я раб, сношу рабство; если свободен, не хвастаюсь благородством своим. Я вижу, что одно и тоже солнце для всех, что одна смерть постигает всех, живет ли кто в удовольствиях или в бедности. Богатый сеет, и бедный пользуется тем же посевом. Богачи умирают, такой же исход жизни имеют и нищие. Богатые нуждаются в очень многом, хотя пользуются доверенностью и честью; а бедный и умеренный легче достигает того, чего он желает для себя. Что за судьба такая, что ты не спишь ночей ради сребролюбия? Что за судьба, что ты умираешь всякий раз, как предаешься похотям? Умри для мира, отвергнув его безумие; живи же для Бога, познав Его, отвергни древнее рождение. Мы сотворены не для того чтобы умирать, но умираем по своей вине. Свободная воля погубила нас; бывши свободными, мы сделались рабами, продали себя чрез грех. Богом ничего худого не сотворено, мы сами произвели зло; а кто произвел его, может снова и отвергнуть»⁹⁷.

Весьма просто излагается здесь учение о свободе, и доказательства употребляются ad hominem; но говорится так верно и искусно, что слова Татиана могут назваться драгоценным достоянием христианской литературы.

Не отрицает апологет в падшем человеке и способности познания. Он был убежден, что в в грешной душе, которая не захотела следовать божественному Духу, а потому оставлена Им, еще таится искра прежнего света, так что человек хотя не может познать истинного Бога, и выдумывает богов ложных; но может всегда понять, что уклонился от прежнего единения с божественным Духом, и след. имеет возможность принять божественное откровение. «Душа удержала в себе некоторые искры могущества Духа, хотя отделившись от Него и не может созерцать высших идей. От нас не сокрыто существующее в мире, и божественное удобоприемлемо для нас»⁹⁸.

Если же человек имеет свободу воли и способность познания; то, значит, грех не до такой степени раздробил существо человеческое, чтобы не осталось в нас возможности для восстановления падшего, для возвращения первобытного состояния. «Природа зла; но она сходна с природой самых малых семян; т. е. хотя зло усиливается от малого с нашей стороны повода, но за то можно и опять его разрушить, если мы уверуем словам Божиим и не будем небрежны. Кто побежден, тот может опять победить. Если человек, состоящий из тела и души, будет держать себя на подобие храма; то Бог благоволит обитать в нем чрез Духа, Им посылаемого. Итак, мы должны всячески заботиться о том, чтобы соединить свою душу со Святым Духом и вступить в союз с Богом. Мы должны желать прежнего состояния и бросить все, что этому препятствует»⁹⁹.

Но есть другое замечание у Риттера касательно философии Татиана, которое надобно признать совершенно верным, т. е. что он отвергал духовность и бессмертие души.

Напрасно стали бы мы усиливаться доказывать, как это и делают некоторые писатели¹⁰⁰, что Татиан в своих выражениях о природе души увлекается горячностью своего характера, что он вовсе не то хочет сказать, что говорит, а по всей вероятности под именем смерти души разумеет смерть «духовную, т. е. лишение божественной благодати. Желая защитить Татиана, даже указывают на другие места в его апологии, где будто бы он иначе отзывается о душе.

Но на деле далеко не так. Что Татиан, иногда заговаривается, и потом, как бы одумавшись, исправляет себя, это замечала еще древность. Но касательно природы души и состояния ее по смерти тела учение его, если рассмотреть внимательно, всегда одинаково и неизменно. Да могло ли и быть иначе, если он был глубоко убежден в том, что душа имеет источник свой в вещественном духе, и не есть существо простое? При таком взгляде на природу души не мыслимо личное существование ее по смерти тела. Только демонам, по мнению Татиана, не легко умереть; потому что они не облечены плотью и имеют природу духовную, созданную на подобие огня или воздуха»¹⁰¹. Но человеческая душа материальна и следовательно способна к разрушению.

То правда, что апологет называет иногда душу «бессмертной». Даже этого мало. Он порицает тех философов, которые колебали учение о бессмертии души, как напр. Аристотеля, и – в противоположность им – доказывает, что человек бессмертен не только по душе, но и по телу: «некоторые, пишет он, приписывают бессмертие одной душе, a я и телу вместе с душой»¹⁰². Но в каком смысле? Не то хочет сказать Татиан, что душа будет продолжать личное существование по смерти тела; а то, что она не на вечность разлучится с телом, что настанет день, когда всемогущий Судья воскресит ее вместе с телом. «Когда я, не существуя прежде рождения, не знал, кто я был, я только пребывал в сущности плотского вещества, а когда я, не имевший прежде бытия родился, то самым рождением удостоверился в своем существовании; таким же точно образом я родившийся, чрез смерть, переставая существовать и быть видимым, опять буду существовать, по подобию того, как некогда меня не было, а потом родился»¹⁰³. Здесь, как нельзя яснее выражена мысль о том, что личное существование души прекращается со смертью тела; и след. нельзя скрыть того, что Татиан, как. недавно просвещенный христианством, еще не возвысился до того верования нашей церкви, что святые живут и по смерти тела и своими молитвами вспомоществуют верующим.

Но отрицая духовность и личное существование души по смерти тела, Татиан был глубоко убежден в бытии мира высшего, и в том, что человек не уничтожится, но воскреснет для новой жизни. «Мы должны помнить», говорит он, что кроме этого мира есть мир высший, который не знает перемен погоды; но имеет благорастворение воздуха, постоянный день, и свет, недоступный для здешних людей. Мы веруем, что по окончании всего будет воскресение тел, – не так как учат стоики, по мнению которых после некоторых периодов времени одни и те же существа всегда являются и погибают без всякой пользы, но однажды, по исполнении наших времен, и единственно ради восстановления человеков для суда... Пусть огонь истребит мое тело, но мир примет это вещество, рассеявшееся подобно пару; пусть погибну я в реках или морях, пусть буду растерзан зверями, но я сокроюсь в сокровищнице богатого Господа. Бог, когда захочет, восстановит в прежнее состояние сущность, которая видима для Него одного»¹⁰⁴.

Почему необходимо восстановление человека? Потому что этого требует закон правды божественной. В нравственном мире мы не видим желанного порядка. В здешней жизни нередко добрый человек страдает, а злой блаженствует. Неужели же Тот, Кто вложил в наше сердце чувство справедливости, сам соделается виновником несправедливости? Неужели злодей, проливающий потоки крови человеческой, не будет никогда наказан? Неужели св. мученики за свои ужасные страдания не получат никакой награды? Нет, Бог есть всемогущий и всеправедный Судья! Если Он дозволил, чтобы в этом мире было смешение благ и несчастий, то никогда не попустит, чтобы одинаковая участь постигала верного исполнителя закона и ужасного преступника. «Душа грешная и незнающая истины, хотя умирает и разрушается вместе с телом, но некогда подвергнется нескончаемым мучениям; но душа праведная и просвещенная познанием Бога, не умрет, хотя и разрушится на время: божественный Дух – рано или поздно – возведет её туда, куда восходить сам»¹⁰⁵.

***

Итак, в этой «речи», собственно говоря, еще нет гностических заблуждений. Татиан ясно говорит, что материя сотворена, и приписывает сотворение ее истинному Богу, ясно учит, что в созданной Богом природе нет ничего злого, и на этом основании доказывает воскресение тел и воплощение Сына Божия. Его мысли о происхождении зла и свободе воли, которую имеет не только падший, но и самый развращенный человек, вполне достойны подражания.

В апологии Татиана можно замечать только неумеренность, шаткость. Его страстное желание представить христианские предметы как можно выпуклее и поразительнее, сделало то, что предметы естественные кажутся униженными до нельзя. Не будучи глубоко проникнут христианской религией, и живя в такое время, когда еще не были установлены определенные формулы для выражения всех христианских идей, он употреблял выражения, какие попадались под руку. Само собой разумеется, что они не всегда были удачны; а потому Татиан должен был или исправлять их, или объяснять, желая не показаться неправославным.

Но не почитая этого сочинения еретическим, мы однако же не можем не заметить того, что в нем проглядывает важный недостаток нравственный. Желчные остроты Татиана против греческой литературы и его презрительный взгляд на душу непросвещенную христианством, показывают, что он не был свободен от самомнения и гордости, этого вечного искушения духа человеческого.

Гордость и погубила его. Огорченный тем, что действует и в учениках Евангелия, он ищет причины зла в материи. Но если материя не чиста; то как всевышний Бог мог сотворить ее, не запятнав своей святости? Не следует ли в этом случае приписать творение материи существу, низшему Бога? Отвить на подобные вопросы был готов в системе Валентина; которого и избирает Татиан своим путеводителем. По примеру этого еретика, он начинает теряться в мечтаниях об эонах, эманации; а для того, чтобы устранить мысль о влиянии материи на Иисуса Христа, представляет воплощение Его фантастическим явлением. Ослепленный ревностью, он потом заходит еще далее Валентина. Смешав евангельские советы с заповедями, он начинает требовать от всех такого совершенства, какое возможно только для некоторых: запрещает употребление мяса, вина, и смотрит на брак, как на источник нравственной порчи, изобретение дьявола, словом, делается представителем секты энкратитов.

Таким образом, этот даровитый писатель, так ревностно служивший христианству, навсегда потерян для церкви православной.