Жизнеописание профессора Казанской духовной академии Петра Васильевича Знаменского

В память о знаменитом профессоре Казанской духовной академии мы публикуем его жизнеописание, которое написано в жанре некролога его ближайшим учеником и другом профессором КазДА Иваном Михайловичем Покровским и впервые было опубликовано ровно сто лет назад в «Православном собеседнике» за 1917 год. Однако за прошедшие сто лет никто не написал о профессоре Знаменском с большей любовью.

2 мая настоящего 1917 года, во вторник, в 8-м часу утра в своей квартире на улице Гоголя (Старокомиссариатской) города Казани тихо скончался Петр Васильевич Знаменский на 82-м году жизни. В лице покойного Казанская духовная академия, русская наука и вся Россия понесли тяжелую утрату. Вполне искренне и правдиво писал один из почитателей Петра Васильевича, ныне член Святейшего Синода протоиерей А. В. Смирнов¹ по поводу 50-летнего юбилея учено-профессорской деятельности Петра Васильевича:

«Здравствуйте многие, многие годы, глубокоуважаемый Петр Васильевич. Не будет Вас, мир как бы оскудеет хорошими людьми; тогда и нам, маленьким людям², будет опять тяжко, все равно, что слепцу без света...»

Конечно, кто не знал близко покойного Петра Васильевича, тому слова почтенного отца протоиерея покажутся преувеличенными, напротив, кто хорошо знал этого исключительного человека, для того они будут сущей правдой.

Утомленный профессорской служебной и ученой деятельностью, потрясенный тяжелым ударом судьбы – потерей заветного друга и сотрудника в лице супруги Антонины Михайловны (сконч. 14февр. 1906 года), нежно лелеявшей и оберегавшей его, – и, наконец, преклонным возрастом, на пороге псаломского предела человеческой безболезненной жизни, Петр Васильевич, всегда бодрый и благодушный, стал перемогать³. В последние два года он совершенно не выходил из квартиры. Ноги отказывались ему служить, а ездить он не привык с молодых лет. Впрочем, и до невольного затворничества по смерти Антонины Михайловны его можно было видеть только на двух путях – в Академию и в Спасо-Преображенский монастырь⁴, где погребена его супруга. Все видели, что угасала жизнь Петра Васильевича, как догоравшая свеча, поставленная на свещнице, чтобы светить миру. Однако никому не хотелось верить, что скоро Петра Васильевича не станет. Всем знавшим его хотелось, чтобы он жил, и жил без конца. Особенно тяжелую и невознаградимую утрату в лице покойного понесла Казанская духовная академия, украшением и гордостью которой он был до самой кончины, хотя еще в 1897 году вышел в отставку, утомленный непосильными работами, особенно составлением и изданием замечательной и беспримерной в истории русских высших учебных заведений юбилейной «Истории Казанской духовной академии за первый (дореформенный) период существования (1842–1870 гг.)» (Казань, 1891–1892 г., в трех томах, всего около 1500 стр. убористой печати). По выходе в отставку Петр Васильевич, кажется, еще больше привязался к Академии, которую он всегда нежно и любовно называл моя Alma Mater. Он постоянно повторял: «Я весь принадлежу Академии..., я все получил от Академии...» – и нередко подписывался: «Неизменно академический человек, заслуженный профессор Петр Знаменский».

Из всех своих титулов и званий он больше всего дорожил званием «профессор Академии» и всегда с горечью в душе и болью на сердце в необходимых официальных случаях подписывался «бывший профессор Казанской академии...», причем оговаривался: «Какой же я бывший профессор... Ведь профессорское звание, заслуженное мной в Казанской академии, всегда останется при мне, и с ним я уйду в могилу, превратившись тогда в раба Божия Петра», как он обыкновенно именовал себя, делая пожертвования в храмы или благотворительные учреждения. Оставляя профессорскую службу в Академии, Петр Васильевич твердо верил и сознавал, что с выходом из Академии он не лишился связи с Академией» и что он останется «человеком академической веры и членом одной и той же поместной церкви Арского поля», как он называл академическую общину. Таким образом, в лице Петра Васильевича Казанская академия лишилась не «отставного» своего профессора, а своего старейшего, заслуженного и действительного профессора и самого близкого, живого члена академической общины.

Петр Васильевич Знаменский родился 27 марта 1836 года в Нижнем Новгороде в семье дьякона; первоначальное образование получил в Нижегородском духовном училище, затем в семинарии, в 1856 году поступил на казенный счет в Казанскую духовную академию, каковую окончил в 1860 году вторым магистром в составе VIII выпуска.

С 23 сентября 1860 года по 22 августа 1861 года он состоял преподавателем философии и логики в Самарской семинарии; 22 августа 1861 года по выбору архимандрита Иоанна⁵ недавно семинарский преподаватель получил академическую кафедру математики в звании бакалавра; с 19 сентября он вступил в новую должность. Математики тогда доживали в Академии свои последние годы. До конца учебного года Петр Васильевич преподавал математику низшему отделению; в следующем, 1862 году он временно преподавал алгебру до половины ноября, но с мая уже превратился по воле того же ректора архимандрита Иоанна (Соколова) в историка.

Академическая кафедра русской истории досталась Петру Васильевичу случайно. По увольнении из Академии известного А. П. Щапова⁶, преемником ему по кафедре русской истории в Академическом правлении намечен был товарищ Петра Васильевича А. С. Никольский, преподаватель Казанской духовной семинарии, третий магистр курса. Но А. С. Никольский тогда успел выйти из духовно-училищной службы и поступить на открывшиеся при Казанском университете педагогические курсы⁷. Пришлось искать нового заместителя Щапова. Архимандрит Иоанн, внимательно следивший за назначением новых преподавателей Академии, весьма удачно выбрал на кафедру русской истории молодого бакалавра математики П. В. Знаменского, которого отец ректор хорошо знал еще студентом и которого не хотел выпускать из Академии в случае прикрытия кафедры математики. Лучшего выбора не могло быть. 12 мая 1862 года Петр Васильевич был переведен на кафедру русской истории и вместе с тем продолжал преподавать алгебру. Таким образом, Петр Васильевич меньше чем в два года по окончании академического курса перешел на третью специальность, побывавши сначала философом, потом математиком и сделавшись, наконец, историком. На этой специальности он обосновался и стяжал бессмертную славу как русский церковный историк. По действующему тогда уставу ему одному пришлось преподавать русскую гражданскую и церковную историю. По введении в действие устава 1869 года в Казанской академии, с 15 августа 1870 года Петр Васильевич оставил за собой преподавание только русской церковной истории, после долгого колебания относительно того, какой предмет оставить за собой. Русская гражданская история тогда представлялась интереснее, и он уже освоился с нею, к тому же она была более разработана, чем русская церковная история. Но последняя была ближе его сердцу как питомцу духовной школы, вышедшему из духовной среды, лично пережившему многое из того, чем жила Русская Церковь в лице духовенства и мирян. Впрочем, Петр Васильевич успел много сделать и по истории Русской Церкви и не сразу прервал преподавание русской гражданской истории: в 1870–1871 учебном году он продолжал преподавать ее по поручению Совета Академии и в то же время в 1870 году в первый раз издал свой замечательный труд «Руководство к русской церковной истории». Учебный комитет при Святейшем Синоде удостоил Петра Васильевича за этот труд половинной (?!) премии митрополита Макария⁸, назвав «Руководство» «замечательным явлением в области нашей церковно-исторической литературы...». По 1888 год оно выдержало еще четыре издания (1876, 1880, 1886 и 1888 гг.), сделавшись лучшим учебником для духовных семинарий, хотя самим автором оно предназначалось для подготовки к экзаменам студентов академии. В 1891 году оно было переделано Петром Васильевичем применительно к семинарской программе и сделалось учебным руководством по истории Русской Церкви в духовных семинариях. Издание его автор уступил Учебному комитету при Святейшем Синоде. В 1904 году «Руководство» было вторично переиздано.

Нужно удивляться, каким образом молодой профессор, преподававший две академические науки, подавленный массой официальных поручений, не жалевший труда для аудитории, успевал все делать.

В 1871–1872 годах приготовлено к печати и напечатано его капитальнейшее и замечательнейшее исследование – докторская диссертация «Приходское духовенство со времени реформы Петра» (Казань, 1873 г., 850 стр.). До этого Петром Васильевичем напечатан не один десяток серьезных научных статей, из которых многие до сего времени не утратили своего значения, таковы, например, «Очерки по истории славянской мифологии» (1865–1866 гг.)⁹, «Приходское духовенство на Руси (до Петра I)» (1866–1867 гг.)¹⁰ и многие другие.

Петр Васильевич оставил учено-литературную работу только тогда, когда перо перестало держаться в его ослабевшей руке, исписавшей тысячи листов писчей бумаги. Последним литературно-художественным произведением Петра Васильевича является, к сожалению, не законченная его автобиография, доведенная только до философского класса его обучения в Нижегородской семинарии. Рука отказалась держать перо... Как жаль, что мы теперь лишены возможности иметь полную автобиографию великого литературного художника. Петр Васильевич не имел привычки излагать свои мысли под диктовку – он не мог делать этого. Он даже никогда не отдавал в переписку свои литературные творения, переписывая все собственноручно, своим бисерным, но четким, оригинальным почерком.

В настоящей заметке мы не задаемся целью всесторонне изобразить облик незабвенного Петра Васильевича как профессора, ученого и как человека. Для этого нужно время и подготовка.

Да одному человеку невозможно обнять всей замечательной и исключительной личности Петра Васильевича. К тому же Академия в лице Совета постановила увековечить память своего знаменитого профессора и историка изданием учено-литературного сборника, в который, между прочим, войдет полный биографический очерк Петра Васильевича с оценкой его профессорской и учено-литературной деятельности¹¹.

По случаю 100-летия со дня кончины заслуженного ординарного профессора Казанской духовной академии П.В. Знаменского продолжаем публиковать его жизнеописание, написанное в жанре некролога его ближайшим учеником и другом профессором КазДА Иваном Михайловичем Покровским.

Над свежей его могилой мы считаем своим нравственным долгом только кратко очертить образ незабвенного Петра Васильевича как профессора, ученого и как исключительного человека, прибавив и то, как Alma Mater – Академия проводила своего дорогого сына на место вечного упокоения.

Преподавание математики в профессорской деятельности Петра Васильевича было каким-то случайным эпизодом. Что и как преподавал он по этой неакадемической науке, он сам ничего не сообщает в «Истории Академии», начиная изображать свою преподавательскую деятельность со времени вступления в должность бакалавра по русской истории. К чтению лекций по истории он приступил «с большим смущением как к делу в высшей степени ответственному пред слушателями, в числе которых был целый X курс студентов, еще слушавший блестящие лекции Щапова и бывший свидетелем всех университетских в честь него оваций» (История Академии II, стр. 137). Как ученик Афанасия Прокопьевича Щапова, Петр Васильевич на первых порах довольно близко держался щаповских приемов преподавания и его программы, составляя лекции в форме руководительных синтетических очерков разных сторон русской исторической жизни, но вместе с тем он старался сглаживать крайне народническое и одностороннее направление щаповской программы. Скоро молодой преподаватель-историк повел преподавание по собственной программе и лично выработанному методу, сделавшись истинным украшением кафедры русской, особенно церковной, истории в Казанской академии. Скажем словами¹² одного из старейших сослуживцев Петра Васильевича, земляка, знавшего его по Академии еще в 60-х годах, Я.А. Богородского, выразившего мысли и чувства всей академической семьи при оставлении Петром Васильевичем Академии. Петр Васильевич своей личностью возвысил блеск академической кафедры. Целое поколение сидело пред этой кафедрой и с захватывающим, никогда не ослабевавшим интересом слушало его спокойное, но выразительное (говорящее) чтение, развертывавшее пред слушателями картины протекшей жизни и уяснявшее сокровенные законы движения этой жизни. Студенты всегда считали лекции Петра Васильевича как бы праздником: в них чувствовалось что-то освежающее, поднимающее дух, возбуждающее мыслительную деятельность и удовлетворяющее эстетическим запросам души. Понятно, что опускать такие лекции у студентов считалось признаком крайнего нерадения. Аудитория Петра Васильевича всегда была полна, когда он читал обязательный курс истории Русской Церкви. Со своей стороны, сам лектор не жалел труда для аудитории; он никогда не шел на лекцию без предварительной подготовки накануне, несмотря на то, что совершенно специализировался в своем предмете. Петр Васильевич тщательно обрабатывал свои лекции, почему они очаровывали слушателей гармоническим соединением обильного фактического материала с художественной обработкой его. В своих лекциях он старался воскресить русскую историческую, в частности церковную, жизнь и представить ее в живых и праведных картинах.

Исторические лица в мастерских характеристиках лектора-художника представлялись слушателям не в форме сухих мумий, ничего не говорящих уму и сердцу, напротив, они одухотворялись, оживлялись мыслью и чувством и говорили сами о себе, о своих деяниях и скрытых причинах своих поступков, которые (причины) понимал лектор благодаря своему необыкновенно развитому историческому чутью. Петр Васильевич умел понимать не только деятельность исторических лиц, но вместе с тем постигал психологию и их поступков. Историческое и художественное чутье часто помогало ему дорисовывать неясные картины русского прошлого. Само собой понятно, что напряженное внимание аудитории при слушании таких лекций нисколько не ослабевало, и память слушателей не обременялась. В аудитории Петра Васильевича неизменно царило вдохновенное спокойствие, и бодрое, даже веселое настроение слушателей, при наличности которых легко усваивался предлагаемый исторический материал, очищенный, обработанный, систематизированный, всегда находящийся во внутренней органической связи с предлагаемыми историческими образами или уясняемой исторической идеей. Даже самые сухие материи Петр Васильевич передавал живо и увлекательно. В немногих положениях и выводах своего глубокого ума и несколькими меткими штрихами своего художественного слова Петр Васильевич умел осветить целые исторические эпохи.

Серьезное отношение к лекциям и всегдашняя тщательная подготовка к ним у Петра Васильевича сказывались, между прочим, в том, что он никогда не читал лекций без тетради. Но чаще тетрадь у него только лежала пред глазами совсем не раскрытой или раскрытой не на том месте, где следовало читать. Петр Васильевич читал приготовленную лекцию наизусть, хотя слушателям казалось, что он читал ее по тетрадке. В аудитории он держался необыкновенно скромно и даже как будто робко.

В течение 36 лет он всякий раз входил на лекторскую кафедру с каким-то душевным волнением, считая профессорскую кафедру местом священным и боясь уронить ее в глазах слушателей-студентов, которых обыкновенно называл «нелицеприятными» и «чуткими» критиками профессорских чтений.

То, что сказано о лекциях Петра Васильевича, вполне применимо и к его учено-литературным трудам, доставившим ему всероссийскую известность. Ученые труды Петра Васильевича «оставили неизгладимый след на умственной жизни Казанской академии. Если не первые по времени, – говорит проф. Я. А. Богородский, – то наиболее других они содействовали повороту от первоначального формально-диалектического направления умственной деятельности к научно-историческому, сделавшемуся отличительным для Казанской духовной академии».

В своих церковно-исторических ученых работах Петр Васильевич шел самостоятельно и, если так можно выразиться, параллельно с покойным знаменитым русским гражданским историком Василием Осиповичем Ключевским. Лично они почти не знали друг друга¹³, но в науке были друзьями и всегда письменно приветствовали один другого, обмениваясь своими новыми учено-художественными творениями. Последним приветствием Василия Осиповича была его телеграмма по случаю исполнившегося 50-летия учено-литературной деятельности Петра Васильевича, в которой писалось: «Сердечный привет досточтимому Петру Васильевичу с глубоким уважением и пожеланием еще много лет обогащать своим трудом русскую историческую науку. Ключевский». Но ни тому, ни другому из ученых друзей не суждено было исполнить в прежней мере святое пожелание.

Как самостоятельный и талантливый исследователь, Петр Васильевич «открыл и осветил многие углы в протекшей русской жизни, остававшиеся до него темными; он установил новые точки зрения на отдельные эпохи и на общий ход русской церковно-исторической жизни, удовлетворяющие чувству объективной правды, согретый теплыми лучами православия и просвещенной любви к Отечеству».

В своих ученых трудах Петр Васильевич между прочим разъяснил вопрос о научном методе в разработке истории религиозных верований русского народа, его церковного быта, в истории русского приходского духовенства, которое он воскресил и печальное бытие которого явил миру в своей замечательной докторской диссертации. История русского духовного низшего, среднего и высшего просвещения не только учено, но еще художественно выяснена в его капитальнейших трудах «Духовные школы <в России до реформы 1808 года>», «История Казанской духовной академии» и в кратком замечательном очерке «Основные начала духовно-училищной реформы в царствование императора Александра I». А сколько глубоких и руководящих мыслей внесено им по тому же вопросу о русском духовном просвещении в серьезных и внимательных рецензиях на сочинения по вопросам о духовной школе, составленных по поручению академического совета, Учебного комитета при Св. Синоде и Академии наук. При всех недочетах в русском церковном школьном образовании Петр Васильевич высоко ставил духовную школу и признавал неоспоримую заслугу ее перед русским человеком и для государства, не говоря о Церкви и духовенстве и православно-богословской науке.

Его предсмертным завещанием, в личных беседах по поводу современных событий, было горячее желание сохранить самостоятельной духовную школу в виде духовных училищ, семинарий и особенно академий, которые всегда стояли на высоте своего призвания по разработке церковно-богословских и исторических вопросов, на пользу Православной Церкви. Не имея ничего против изменения программ и постановки самого богословского образования в православном духе, он желал видеть самостоятельную духовную школу всесословной и находящейся в ведении церковной власти. Церковная власть, со своей стороны, должна приложить все старание к тому, чтобы духовная школа в ее ведении служила широкому богословскому образованию и воспитанию в христианском духе, а не узкоклерикальным целям, иначе она потеряет под собой почву для дальнейшего существования.

В своих ученых трудах Петр Васильевич старался поставить в причинную и логическую связь явления русской церковно-исторической жизни с общим ходом русской государственной, общественной и народной жизни. Достаточно для этого указать на его чтения из истории Русской Церкви за царствование Екатерины II и Александра I. На таком характере ученых работ Петра Васильевича, несомненно, сказалось десятилетнее преподавание им в Академии совместно русской гражданской и церковной истории. Историю Русской Церкви он понимал как важнейшую часть русской истории вообще – государственной, общественной и религиозно-культурной – и чужд был мысли полного разрыва между Церковью и государством на Руси с их интересами, некогда не только близко соприкасавшимися, но и совпадавшими. Русское государство выросло и окрепло под сильным влиянием и при содействии Церкви, которая давно могла быть самостоятельной, но это было бы не в интересах русской государственной и общественной жизни. Вот почему Петр Васильевич как ученый-исследователь все явления русской религиозной и церковной жизни рассматривал в связи с общими условиями жизни и роста русского народа, следя постоянно за тысячелетним развитием христианского учения и усвоением его массой русского народа, не исключая мелких народностей, вошедших в состав Русского государства и Русской Церкви. Он всячески старается проникнуть в психические, бытовые и общественные основы всех насельников Русского государства. В изучении истории России вообще Петр Васильевич основывал свои выводы на предварительном рассмотрении культурно-экономического и общественного развития всех слоев русского народа, а не одного крестьянства, как это делал учитель Петра Васильевича Афанасий Прокопьевич Щапов и историки-народники 60-х годов.

В своих ученых изысканиях Петр Васильевич один из первых в 60-х гг. прошлого века обратил внимание на значение экономических факторов в истории русского народа, но по складу своего глубоко философского ума и благодаря широте образования он не вдался в крайности исторического экономизма в жизни русского народа, обращая внимание и на другие высшие явления в духовной жизни народных масс – именно на развитие религиозно-нравственное и культурно-общественное не только коренного русского населения России, но и мелких народностей, которые у нас принято называть инородцами.

Миссионерско-культурный инородческий вопрос, в его самом широком смысле, всегда интересовал Петра Васильевича, почему он много раз литературно отзывался на миссионерское дело в Казани, особенно в последние годы своей службы и литературной деятельности, когда не стало приснопамятного апостола и просветителя русских восточных инородцев – Николая Ивановича Ильминского (сконч. 26 дек. 1891 г.). Из трудов Петра Васильевича по миссионерскому вопросу можно назвать «На память о Николае Ивановиче Ильминском» (Казань, 1892г.). Это лучшее слово из всего сказанного поныне о Николае Ивановиче, до самой кончины бывшем другом Петра Васильевича, с которым Николай Иванович всегда делился своими думами, намерениями, радостями и горем по вопросам миссии. В 1894 году Петром Васильевичем напечатана статья «О татарских переводах христианских книг» (Рус. арх., 1894 г.); в 1896 году он принимал самое деятельное участие в издании писем Н. И. Ильминского к крещеным татарам; в том же году напечатал идейный некролог о. Василия Тимофеевича Тимофеева, происходившего из природных татар-крестьян, состоявшего заведующим крещено-татарской школой в Казани, основанной Николаем Ивановичем и любимой Петром Васильевичем. Помянутый теплым словом Петра Васильевича о. Василий Тимофеевич был ближайшим сотрудником Н. И. Ильминского. Петр Васильевич лучше всех понимал смысл и значение системы Николая Ивановича по просвещению русских восточных инородцев и следовал его идеалам в своих статьях о просвещении инородческих масс.

Он всегда близко стоял к казанскому братству святителя Гурия Казанского и миссионерским курсам в Казани, выражая свои отношения к Курсам, кроме материальной помощи, постоянным обогащением библиотеки Курсов своими книгами соответственно задачам и целям миссионерского образования.

Не останавливаясь на других предметах учено-литературной деятельности Петра Васильевича, скажем кратко, что, кажется, не осталось ни одного вопроса в русской церковной истории, которого бы не коснулось его перо. Петр Васильевич неустанно следил за развитием и ходом русской исторической науки, почему всегда стоял на высоте требований от историков. Правда, он не был завзятым архивистом по нынешним требованиям разработки русской истории, но как критик высоко ставил архивные изыскания и с присущим ему умением пользовался ими для своих преимущественно синтетических работ, протекавших вдали от столичных и богатейших провинциальных архивов. Впрочем, литературные и вещественные памятники русской старины всегда интересовали его. Он прекрасно знал русские летописи и все книжные сокровища богатейшей Соловецкой библиотеки, находящейся при Казанской академии, как главный редактор ее Описания. В его литературных работах встречается не одна статья, составленная по архивным первоисточникам. Можно указать статьи: «Иоанн Неронов» (1869 г.), «Описание Седмиозерной пустыни» (1869 г.), «Сергей Шелонин – один из малоизвестных писателей XVII века» (1882 г.), «Произведения Соловецкой письменности, относящиеся к личности Филиппа Московского» (1883 г.), «Шестоднев Афанасия Холмогорского» (1883 г.), «Житие Варлаама Керетского» (1893 г.) и пр. др.

Критерием ученых изыска­ний Петра Васильевича всегда была строго научная и объек­тивная историческая правда, ху­дожественно выраженная рус­ским языком и правильной жи­вой русской речью. Он не лю­бил сухой и холодной ученой трактации и учено-напыщенного доктринерства с выдвинутым наперед авторским «я». И здесь Петр Васильевич был необык­новенно скромен. В критике чу­жих мнений он был чрезмерно снисходителен и деликатен; он не любил критиковать «сплеча» и «словами без дела» обижать ав­торов, с которыми не соглашал­ся. Никогда в жизни он не всту­пал ни с кем в литературные пре­рекания, хотя бывало, что его ни за что ни про что обижали злостные критики. Так, напри­мер, случилось с ним по выхо­де в свет «Истории Академии». Нашлись потомки, обидевшие­ся на Петра Васильевича за прав­дивое его слово об их отцах... Ре­цензии Петра Васильевича ино­гда были убийственны для авторов рецензируемых книг, но по своим выражениям и при­емам они отличались необыкно­венной мягкостью и даже почти­тельностью к авторам. В каждой рецензируемой книге он, преж­де всего, старался найти хорошее и давал отзыв с перевесом отри­цательных положений лишь то­гда, когда критикуемое сочине­ние, претендующее на ученость, слишком противоречило строго научной и объективной правде. За более чем 50 лет своей учено-профессорской и литературной деятельности он составил не од­ну сотню рецензий, из которых некоторые носят характер уче­ных трактатов, поражающих глу­боким анализом разбираемых со­чинений. Можно указать следую­щие печатные его официальные и полуофициальные рецензии: а) на сочинение священника В. Жмакина «Митрополит Даниил» (Церк. вед., 1883 г.), б) на сочинение профессора С.Т. Голубева «Петр Могила, т. I» (Христ. чт., 1887 г.), в) на сочинение профессора А. Ф. Каптерева «Характер отношений России к православному Востоку» (Записки Акад. наук, 1889 г.). По поручению Учебного комитета при Святейшем Синоде и Академии наук Петр Васильевич составил не один десяток рецензий.

Нельзя не остановиться на его профессорских рецензиях студенческих курсовых работ. Никому из преподавателей не приходилось прочитывать такую массу курсовых работ и давать отзывы о них, как Петру Васильевичу. В лице Петра Васильевича студенты встречали необыкновенно тщательного и добросовестного, но вместе с тем самого благожелательного рецензента. Петру Васильевичу иногда приходилось по несколько раз перечитывать нескладно и неумело написанное неопытным ученым сочинение, чтобы найти то хорошее, закопавшееся в груде туманных и спутанных выражений и положений, за что бы похвалить автора и дать ему «ученую» степень. Не было случая, чтобы Петр Васильевич отказывал в ученой степени за сочинение, писанное ему¹⁴.

Отличаясь острым, метким и глубоким критическим анализом исторических первоисточников, ученых и литературных трудов, а также отдельных исторических явлений и фактов, Петр Васильевич всюду проявлял свойственную его философскому уму и необыкновенно развитую им в ученых работах другую силу исторического мышления – широкий синтез исторических явлений и рядом с ним известный уже нам художественный дар – ярко и вместе с тем правдиво живописать исторические явления и образы исторических церковных и государственных, крупных и мелких деятелей. Эти деятели не описываются в ученых трудах Петра Васильевича, а живут и действуют в них как живые личности. Все его капитальные труды, начиная с «Руководства к русской церковной истории», обнимающего все вопросы русской церковной жизни в самых сжатых синтетических очерках, от начала Русской Церкви почти до наших времен и кончая бессмертной «Историей Казанской духовной академии», служат наглядным доказательством указанных качеств, редко соединяемых в лице одного исторического писателя и исследователя. Кстати заметить, Петр Васильевич с молодости был художником-самоучкой, не только копиистом, но и оригинальным творцом. Его квартира, обставленная с присущим Петру Васильевичу вкусом, представляла собой художественную галерею его собственных произведений. Множество картин и священных изображений собственной работы Петр Васильевич раздарил своим хорошим знакомым и в храмы. В своих копиях с картин лучших русских художников он делал по своему художественному вкусу серьезные поправки, придавая самым сюжетам и персонажам особенную выразительность, осмысленность и правдивость. Разнообразие сюжетов художественных произведений кисти Петра Васильевича поразительно. Вместе с художеством он был прекрасный техник и механик, устраивая самостоятельно разные оптические инструменты: стереоскопы, волшебные фонари, механические панорамы и т. п. Все это он называл «проделками» на досуге. Петр Васильевич никогда не был без дела. Бывало, застанешь его за какой-либо послеобеденной работой вроде устройства граммофонной трубы из картона для мягкости звука или устройства детской панорамы, изображающей в лицах «Сказку о рыбаке и рыбке» и т.п., и спросишь: «Что это Вы делаете, Петр Васильевич?» – всегда был ответ: «Бездельничаю после обеда». После обеда он никогда не отдыхал... Распределение занятий дня у него было самое точное. На все у него были свои часы. Точно, минута в минуту, он вставал, садился пить утренний чай, работать, обедать, пить вечерний чай, ужинать и ложился спать. Он не понимал, как можно ходить и жить без часов. Часы у него были самые верные. Пока он мог ходить, то в неделю раз, а иногда два лично проверял их в университетской обсерватории. В его квартире все часы отбивали время согласно из минуты в минуты... Точность и аккуратность у Петра Васильевича проявлялись во всем положительно, не исключая ответов на самые важные письма к нему... Он ни у кого и ни в чем не был в долгу.

В течение целого полстолетия Петр Васильевич оставался верен приемам своих ученых исследований и как оригинальный писатель-историк неизменно занимал выдающееся место среди ученых историков. Его яркая ученая звезда на русском просвещенном небосклоне никогда не меркла, пока литературное перо держалось в его руках.

Многочисленные учено-литературные труды доставили Петру Васильевичу всероссийскую известность и снискали ему уважение среди многих ученых, учебных и просветительных учреждений, интересующихся учеными историческими трудами. В 1892 году Московский университет удостоил его степени доктора русской истории, Казанский университет избрал его своим почетным членом; в начале следующего, 1893 года Академия наук избрала его в число своих членов-корреспондентов, множество ученых обществ во главе с Московским обществом истории и древностей российских избрали его своим почетным пожизненным и действительным членом. Составляя гордость и красу Казанской академии, Петр Васильевич состоял почетным членом всех духовных академий.

Ученая критика всегда с восторгом приветствовала появление в свет трудов Петра Васильевича. Популярнее всех книг Петра Васильевича было и остается его «Руководство к русской церковной истории», как известно, переделанное в 1896 году в учебное руководство по истории Русской Церкви применительно к семинарской программе. Посредством своего «Руководства» Петр Васильевич издавна сделался учителем всего российского юношества, насадителем в русской духовной школе здравых неприкрашенных понятий о религиозности русского народа и православии Русской Церкви.

Петр Васильевич прослужил родной ему Академии 36 лет, служил при трех академических уставах (1814 г., 1869 г. и 1884 г.), при четырех ректорах (архим. Иоанн (Соколов), Иннокен­тий (Новгородцев)¹⁵, Никанор (Бровкович)¹⁶, прот. А. П. Вла­димирский¹⁷ и при пяти казанских архиепископах (Афана­сий (Соколов)¹⁸, Антоний (Ам­фитеатров)¹⁹, Палладий (Раев)²⁰, Павел (Лебедев)²¹ и Вла­димир (Петров)²²). Два года он служил при ректоре Акаде­мии архимандрите Антонии (Храповиц­ком), причем один год служил, уже выйдя в отставку. По выхо­де из Академии он прожил два­дцать лет; за это время управля­ли Академией в сане епископов Антоний (Храповицкий)²³, ны­не на покое архиепископ Харьковский,

Алексий (Молчанов)²⁴, скон­чавшийся экзархом Грузии, Алек­сий (Дородницын)²⁵, ныне ар­хиепископ Владимирский, Анастасий (Александров)²⁶, ныне епископ Ямбургский, викарий Петроград­ский, ректор столичной Акаде­мии, и нынешний ректор Акаде­мии епископ Чистопольский Ана­толий (Грисюк)²⁷, которому суждено благословить в послед­ний раз в академическом храме незабвенного Петра Васильеви­ча и проводить на место вечного упокоения. Казанской епархией, а вместе <и> Академией за это время, после архиепископа Владимира, последовательно управ­ляли ныне скончавшиеся архиепископы: Арсений (Брянцев)²⁸, Димитрий (Ковальницкий)²⁹, Димитрий (Самбикин)³⁰, Ни­канор (Каменский)³¹ и ныне здравствующий архиепископ Иа­ков (Пятницкий)³², которому суждено встать во главе сонма духовенства при отпевании Пет­ра Васильевича.

Таким образом, покойный ма­ститый ученый и профессор Петр Васильевич знал девять ректо­ров Казанской академии³³ и де­сять казанских архиепископов. Для самой Академии он был жи­вым носителем и выразителем шестидесятилетней истории, вер­ным хранителем преданий род­ной Академии, в которой он сам долгое время стоял при корми­ле правления Академии в долж­ности помощника ректора по церковно-историческому отде­лению и члена правления, полу­чив еще в 1879 г. степень доктора богословия и ранее того, в дека­бре в 1868 г., звание ординарного профессора. В течение 36-летней профессорской службы он прохо­дил другие академические долж­ности, преимущественно бесплатные, не связанные с учено­-просветительными задачами Академии, начиная с библио­текаря Академии (1865–1870 гг.). Только инспекторская должность и соединенные с нею обязанно­сти чужды были характеру Петра Васильевича. За них он ни­когда не брался, хотя при изби­рательном порядке в должность инспектора, на то имел полное право по службе и старшинству. Вообще Петр Васильевич старал­ся избегать таких должностей, которые, хотя и оплачивались, но мешали его профессорской и ученой деятельности.

Как сослуживец, он был че­ловеком прекрасной души и до­брым товарищем. И тут скажем словами Я. А. Богородского: «Хотя Петр Васильевич не жил по тра­дициям провинциального обще­жития, не гостился, но всем был близок душой. Каждая встреча с ним оставляла по себе прекрас­ное впечатление. Этому содей­ствовали уравновешенность натуры Петра Васильевича, просто­та и естественность в обращении, изящество и какой-то приро­жденный аристократизм в мане­рах. Безукоризненность послед­них была такова, что даже зор­кая, сметливая молодежь ниче­го не могла подметить, чтобы благодушно представить Пет­ра Васильевича в лицах. Много­стороннее образование, яс­ное понимание вещей и тон­кий, ни для кого не обидный юмор делали его беседу в обще­стве поучительной и оживлен­ной; благородство души Петра Васильевича, любовь к правде, отзывчивость ко всему доброму и прекрасному поселяли к не­му доверие и вызывали на полную откровенность. Доброта ду­ши и любовь к Академии у не­го всегда выражались в щедрых пожертвованиях, в ученой и ма­териальной помощи студентам и для успехов научной деятель­ности Академии. Петр Василье­вич никогда не оставлял без уте­шения и материальной помо­щи своих сослуживцев и всех лиц, принадлежащих к Акаде­мии, – от профессора до малень­кого служителя, когда они при­ходили к нему в трудные мину­ты душевного горя и материаль­ной нужды».

Выше было сказано, что за 36 лет своей усердной профес­сорской службы и непрерывной ученой деятельности Петр Васи­льевич утомился. Близко стояв­шие к нему лица воочию видели, что Петр Васильевич с каждым годом не только <не> облегчал­ся, но еще больше подавлялся работами не по своей доброй воле, но, главным образом, от неравномерности распределения ака­демических работ. Здесь на пер­вом месте нужно поставить чте­ние студенческих семестровых и курсовых сочинений, состав­ление отзывов об ученых трудах на степени магистра и доктора, исполнение всяких поручений от академического начальства и Совета в виде составления пуб­личных речей, адресов, привет­ствий, некрологов и т. п. Все это распределялось между препо­давателями далеко неравномер­но, вследствие обычного на Ру­си недостатка общественной солидарности, частью и от свойства преподаваемого Петром Васильевичем предмета. На долю Петра Васильевича всегда выпадала са­мая большая часть работ. Между тем число студентов в Академии увеличивалось, следователь­но, и работы еще прибавлялось... Петр Васильевич окончательно задумал оставить официальную службу в Академии и не скрывал своего намерения от сослужив­цев, едва не убедивших его не по­кидать Академии. Но честность и прямота намерения у Пет­ра Васильевича взяли верх. «Ме­ня спас от этого соблазна, – го­ворил он сослуживцам, огор­ченным его выходом из Акаде­мии, – некоторый навык – плод многолетних занятий истори­ей – смотреть на текущие обсто­ятельства и даже на самого себя с возможно объективной точки зрения, со стороны и даже свер­ху. Посмотрел я так на себя повнимательнее и увидел, что я си­ла уже утомившаяся, отработав­шая свой термин, что не поспе­ваю идти вровень, нога в ногу, ни с современным развитием моей науки, ни с работой других членов академической корпора­ции...», а потому и вышел из Ака­демии. Конечно, в словах Петра Васильевича звучала присущая ему скромность, но, с другой сто­роны, он всегда высоко ставил положение профессора в аудито­рии и на кафедре. Кажется, Пет­ра Васильевича очень смущало то обстоятельство, что голос его, никогда не бывший сильным, стал слаб для аудитории и сту­денты, чтобы не проронить до­рогих слов любимого профессо­ра, в последние годы его служ­бы стали придвигать парты чуть не вплотную к его кафед­ре. Но была еще причина его то­ропливого ухода из штатных про­фессоров Академии, о которой он говорил только самым близ­ким к нему людям. Нужно было освободить штатную ординатуру для давно ждавшего ее доктора богословия Михаила Ивановича Богословского³⁴, человека семейного и нуждающегося. Наши духовные академии в отношении штатных ординатур в недавнем прошлом были поставлены в тя­желое положение. Лица с док­торскими степенями за неимени­ем штатных ординатур и экстра­ординатур оставались доцентами, ожидая или смерти профессора, или какой-либо служебной ката­строфы своего ближнего из штат­ных профессоров. Петр Василье­вич первый имел духовное му­жество, почувствовав некоторое утомление, освободить свою ор­динатуру для Михаила Ивано­вича. Этот добрый и всегда дет­ски наивный старец (вечная ему память!) даже приходил благо­дарить Петра Васильевича за то, что он освободил для него ординатуру.

Петр Васильевич с присущим ему благодушием принял эту благодарность и даже выражал удовольствие, что своим выхо­дом из состава штатных профес­соров сделал добро другому, от­части и себе, так как академиче­ские порядки значительно из­менились в последний год его штатной службы... У него доста­ло сил прослужить сверх штата только еще один, 1896/97 учеб­ный год, когда он совершенно оставил профессорскую службу в Академии, но не оставил самой Академии. «Теперь заочно, – го­варивал Петр Васильевич, – я, кажется, еще больше люблю Ака­демию, чем любил ее воочию. У меня от нее сохраняется в па­мяти только одно хорошее...» Пи­шущему эти строки незабвен­ный Петр Васильевич, задумав совсем выйти из Академии, го­ворил, что неудобно в одном де­ле хозяйничать двоим. Когда же его преемник на слова своего учителя и руководителя отве­чал, что «хозяином» в деле будет он – Петр Васильевич, а мо­лодой преемник будет толь­ко работником, и усердно просил его остаться хозяйни­чать по-прежнему, то услы­шал решительный ответ: «Нет, так нельзя. Быть хозяином я не имею прав». Не о пра­ве здесь может быть речь, а о пользе дела, говорилось на это Петру Васильевичу, но он оставался непреклонен, уверяя, что в душе и потом он никогда не оставит Академии и своего преемника...

Корпорация Академии, про­щаясь с Петром Васильевичем после его 36-летней академи­ческой профессорской служ­бы, надеялась, что Петр Васи­льевич не порвет с нею жи­тейских и ученых отноше­ний. Сам он тогда же пожелал остаться членом поместной церкви Арского поля как че­ловек все еще «академической веры». Он сдержал свое сло­во, и Академия всегда считала его своим самым близким ей че­ловеком, живым выразителем ее истории почти с первых годов су­ществования, хранителем старых академических преданий и муд­рым наставником. Освободив­шись от официальной профес­суры, Петр Васильевич сделал­ся неофициальным, «свободным» профессором с измененным со­ставом аудитории. Этот состав стал отличаться удивительным разнообразием. Его уединен­ную аудиторию в скромной квар­тире поодиночке и сообща ста­ли посещать лица разных поло­жений, званий, профессий и воз­растов. Среди посетителей Петра Васильевича мы не раз встре­чали иерархов, ученых, профес­соров, администраторов, пасты­рей, учителей, учеников – стар­цев, мужей, юношей, русских и инородцев. В квартиру «свобод­ного профессора» смелее пошли все, не боясь помешать его офи­циальным и срочным работам, как раньше.

Всегда добрый, внимательный и услужливый, Петр Василье­вич никогда не отказывал в нуж­ном и возможном совете. Всем доступный, он по-прежнему не жалел дорогих сокровищ сво­его ума, знания, опыта, делясь ими со всеми. Можно смело ска­зать, что никто из добровольных посетителей Петра Васильеви­ча не уходил от него неудовле­творенным и без новых знаний. Оставив академическую кафед­ру истории Русской Церкви, Петр Васильевич сам, без всякой офи­циальной нужды, продолжал обогащаться знаниями, стремясь еще более расширить свой уче­ный кругозор. Положение и об­становка «отставного профессо­ра» не ослабили научных ин­тересов его. Даже удар судьбы – потеря супруги – не помешал этому. Петр Васильевич по-хри­стиански, философски терпели­во переносил постигшее его го­ре, оставшись совершенно одино­ким; он не пал духом, интересу­ясь успехами академической науки. Ученая и популярная книга по всевозможным от­раслям знания оставалась его неизменным другом в ти­хой квартире. За три дня до своей мирной кончины он «от скуки» и «от нечего де­лать» в постели читал книжку «Русского архива». Находясь в курсе современной акаде­мической, отчасти и универ­ситетской науки, он про­должал оставаться не толь­ко профессором-историком, но делался еще ученым-энциклопедистом. Одинако­во полезно и приятно было всем беседовать с Петром Васильевичем, сохранившим до конца своих дней светлый ум. Разные новости в акаде­мической науке и литерату­ре, преломляясь в призме широко просвещенного и глубо­ко философского и практиче­ского ума и художественной чуткости при свежести мыс­ли, в комментариях Петра Васильевича являлись в лучшем понимании и освещении. Все, что выходило из-под его пера, носит прежний характер могу­чего и неослабевающего таланта. Как например такой литератур­ной работы можно указать на его трактат «Богословская полеми­ка 1860-х годов об отношении православия к современной жиз­ни» (Прав, соб., 1902 г. и отдель­но)³⁵. Его автобиография, хо­тя не законченная, представляет собой не случайные записки, но высокохудожественное ли­тературное произведение. Естественно, что Академия по-преж­нему гордилась Петром Васи­льевичем и ценила его как сво­его профессора, преклоняясь пред его авторитетом. В ака­демической корпорации часто приходилось слышать вопрос: «А как на этот счет думает Петр Васильевич?» Его слово было решающим. К нему как носителю старых академических традиций и выразителю более полувековой истории Казанской академии об­ращались за нужными историче­скими справками о делах давно минувших дней академической жизни. Петр Васильевич никогда не отказывал в этом своей Almae Matri. Можно сказать, в лице его объединялась старая и но­вая Академия. Со своей стороны, Петр Васильевич не переставал радоваться радостями и печа­литься печалями нынешней Ака­демии. Академическую семью, значительно изменившуюся в своем составе, он по-прежнему <считал> для себя родной и близ­кой. Стар и юн из этой семьи оди­наково любезно был принят Пет­ром Васильевичем. Для всех он и теперь являлся образцом кор­ректности, деликатности и высо­ко-честного отношения к своим обязанностям, как человека и гражданина. До самого послед­него времени, чувствуя слабость в ногах, он не позволял себе при­сесть, когда стоял его собесед­ник. Только на последнем году своей жизни он стал очень тяго­титься сторонними посетителя­ми, не имея возможности по болезни всего организма, особенно ног, уделять им внимания более 10 минут. Его усталое тело посто­янно требовало изменения по­зы и даже положения. К тому же у больного стал развиваться не­фрит. Но были у него такие по­сетители, которых он принимал почти во всякое время и не стес­нялся их присутствием. Мы не будем говорить о семье пишу­щего эти строки, которую он счи­тал за родную семью... Одним из постоянных его посетителей был профессор К. В. Харлампович³⁶, делившийся с Петром Васи­льевичем разными новостями из ученого, литературного, общественного и других миров. Лю­бил он принимать у себя так­же бывшего секретаря Акаде­мии, ныне инспектора народных училищ Волынской губернии А. А. Нечаева³⁷, человека пре­красной души и горячо любивше­го Академию, готового сделать для нее все возможное. Эта черта в Александре Андреевиче особен­но нравилась Петру Васильевичу, весьма и весьма жалевшему, когда А. А. Нечаеву, по разным обстоятельствам, с тяжелым чув­ством пришлось оставить службу в Академии в качестве секретаря и не удалось войти в состав ака­демической корпорации. Близко принят был Петром Васильеви­чем молодой академический до­цент А. Г. Лушников³⁸, с кото­рым у маститого профессора за­вязались особенно близкие от­ношения, когда талантливый бедняк Алексей Георгиевич был еще студентом. Принять нена­долго Петр Васильевич рад был всех, когда чувствовал себя не со­всем больным...

Академическое студенчество по-прежнему оставалось близ­ким доброму и отзывчивому сердцу Петра Васильевича. Он просто и ласково встречал и при­нимал студентов не только Ака­демии, но и Университета, неред­ко являвшихся к нему за ученым советом и за помощью при тяж­ких материальных обстоятель­ствах. Испытав на себе крайнюю бедность в дни студенчества, Петр Васильевич не забывал бед­ных студентов. Составив из соб­ственных средств две стипен­дии для беднейших студентов, он продолжал до самой кончины де­лать щедрые вклады в общество недостаточных студентов, а част­ной своевременной и секретной денежной помощью иногда из­бавлял лучших студентов от пе­чальной необходимости по се­мейным обстоятельствам среди курса оставлять Академию...

Академическая библиотека в течение более полувека при­нимала от Петра Васильевича весьма ценные книжные дары, заключающиеся иногда в ред­ких изданиях. Все самое ценное из своей библиотеки он при жиз­ни передал в академическую биб­лиотеку. Эти дары можно счи­тать тысячами экземпляров.

Можно было бы много сказать о щедрости и благотворитель­ности Петра Васильевича в дру­гих случаях. Петр Васильевич до самой своей кончины неиз­менно оставался не только про­фессором, ученым, но еще человеком благородным и благо­дарным сыном воспитавшей его Академии. С наступлением ны­нешней весны он вместе с про­фессором Покровским выраба­тывал план выезда из кварти­ры, чтобы посмотреть Казань, что с ней произошло за полтора года его невольного затворничества; особенно ему хотелось по­бывать в Академии и академиче­ском храме, который он любил. Но этим планам не суждено было осуществиться.

Кончина Петра Васильевича – невознаградимая утрата для Академии. Покойный отдал Академии все свои умственные и нравственные силы; он на всю жизнь оставался академическим человеком. Он сам открыто говорил: «Я всецело принадлежу Академии, от которой получил все и которой отдам все». Это были не одни слова. У Петра Васильевича слово никогда не расходилось с делом. Отдав Академии все свои умственные таланты, он еще при жизни большую часть своих денежных средств употребил на образование стипендии для беднейших студентов, а по смерти отдал своей Аітае Маігі самое дорогое для него – свои сочинения и всю недвижимость – с идеальным назначением доходов с него. Петр Васильевич знал нужды воспитавшей его матери-Академии и всячески старался ослабить их.

Как известно, у Казанской академии в материальном отношении три самых больных места: это библиотека Академии, редакция академического журнала «Православный собеседник» и «дело вспомоществования бедным студентам Академии». Нежно и бескорыстно любивший Академию Петр Васильевич в своем завещании, составленном еще в 1907 году, сделал на случай смерти следующее распоряжение о своем имуществе: «Недвижимое имущество мое, заключающееся в дворовом месте с деревянным домом и двумя флигелями и другими постройками, состоящее в 3 ч. г. Казани по Старо-Комиссар. ул., завещаю в собственность Казанской духовной академии с тем, чтобы доходы с этого имущества или, если это имущество будет продано, то с капитала, вырученного от этой продажи, употреблены были в равных долях: а) на усиление фонда академической редакции, библиотеку и другие ученые и учебные надобности Академии и б) на пособие бедным студентам Академии в стипендиальной и другой какой форме, как найдет лучшим по требованиям обстоятельств академическая администрация. Ей же, Академии, представляю все права собственности на мои печатные сочинения... Из движимого имущества мою библиотеку, не имеющую особенно ценности, так как лучшие и более ценные книги я роздал лично еще при жизни, завещаю раздать по учебным заведениям». В числе этих заведений на первом месте стоит та же Академия, которой Петр Васильевич при жизни щедро отдавал все самое ценное из своих книжных сокровищниц. Без преувеличения можно сказать, что из книг, пожертвованных Петром Васильевичем в академическую библиотеку в течение 55 лет, можно составить огромную ценную и разнообразную библиотеку. Рукописные сокровища Петра Васильевича – его лекции, ненапечатанные статьи, переписка с разными лицами, автобиографические записки и прочее – передано в распоряжение профессора И. М. Покровского³⁹ – это равносильно передаче их Академии.

Петр Васильевич как автор учебника по истории Русской Церкви, плодовитый писатель, сочинения которого расходились весьма быстро, имел возможность быть капиталистом, но скончался, не имея никаких личных денежных средств, кроме небольшой суммы, приготовленной истинным христианином-профессором только «на погребение, поминовение и на памятник». И умирая, он не хотел быть в тягость кому-либо. Он всю жизнь прожил для других – безразлично чужих или родственников. Всем молодым силам, желавшим получить образование – среднее или высшее, – он давал средства к безбедному существованию во время обучения.

Болезнь Петра Васильевича стала принимать угрожающий характер после нынешней Пасхи. Развертывавшиеся современные события исстрадавшейся России сказывались на нем, он с каждым днем все более и более слабел и с трудом переходил с места на место, придерживаясь за окружающие его предметы, но лежать в постели не хотел; значение медицинской помощи в своем возрасте и при своей болезни не признавал. Однако ни ему, ни окружавшим его близким людям не казалось, что близка развязка. Совсем плохо почувствовал себя Петр Васильевич в ночь на 28 апреля. С ним случился легкий удар, когда он ложился в постель. Послали за профессором И. М. Покровским; последний застал Петра Васильевича в 12-м часу ночи лежащим в постели, но в полном сознании, и ничто не предвещало близкого конца... На следующий день ему стало лучше... Петр Васильевич встал, пил чай, кушал, читал и беседовал... 29 апреля он пожелал видеть всю семью профессора Покровского, шутил с его детьми и даже был благодушен, хотя чувствовал слабость. Когда дети уходили от больного и пожелали ему скорого выздоровления, то Петр Васильевич твердым голосом ответил: «Рад стараться». 30 апреля положение его не улучшалось и не ухудшалось. На предложение профессора Покровского пригласить доктора больной отвечал: «Бесполезно. Умирать я не собираюсь». И действительно, можно было ему поверить.

1 мая он встал, кушал чай... Сыну профессора Покровского, посланному справиться о здоровье Петра Васильевича, ответили, что ему лучше. «И слава Богу!» – облегченно сказал справлявшийся и занялся срочными академическими делами – чтением курсовых студенческих сочинений... Вечером Петра Васильевича навестил К. В. Харлампович, но застал его в постели. Окружающие Петра Васильевича лица, несмотря на наказ профессора Покровского известить его немедленно, во всякое время дня и ночи, если больному будет хуже, не видели нужды делать это ночью, когда Петр Васильевич спокойно уснул... Утром 2 мая, в 8-м часу утра, пришел к нему посол, но с печальной вестью: «Петр Васильевич скончался». Профессор Покровский быстро собрался и нашел Петра Васильевича еще не охладевшим трупом; он совершенно спокойно лежал в постели и как будто спал. Даже близкие к Петру Васильевичу лица, ухаживавшие за ним и не оставлявшие его более как на пять-десять минут, не видели, как скончался он. Кончина была совершенно спокойная и мирная, каковую просят себе все верующие христиане.

А Петр Васильевич был человек глубоко и искренне верующий. В последние годы, не имея возможности посещать храм, он исправно на дому Великим постом исповедовался и причащался Святых Таин с христианским приготовлением, избрав своим духовником студента Академии о. К. Соловьева⁴⁰. Настольными книгами в его спальне всегда были Святое Евангелие в русском переводе, Псалтирь и молитвослов. И самая мирная кончина Петра Васильевича произошла в единении его с Богом, а не с людьми.

Весть о кончине Петра Васильевича быстро распространилась по Казани. В том же 8-м часу утра Академия знала о кончине своего заслуженнейшего профессора, в 11 часов утра собравшийся на очередное заседание Совет Академии узнал о ней и пропел в Академии первую «Вечную память» своему патриарху-профессору.

Около 10 часов утра была отслужена первая панихида отцом инспектором Академии архим. Гурием⁴¹ над покойным Петром Васильевичем. Почти тогда же узнал о кончине его собравшийся и заседавший в Епархиальном женском училище Епархиальный съезд духовенства и пропел «Вечную память» известному всему Казанскому краю академическому профессору-печальнику за приходское духовенство...

В час дня была совершена панихида преосвященнейшим ректором Академии епископом Анатолием, в сослужении многочисленного академического и казанского городского духовенства, в присутствии академической корпорации. Затем следовал ряд панихид от разных учреждений г. Казани, к которым особенно близко стоял покойный Петр Васильевич. Накануне погребения совершен был в квартире при гробе Петра Васильевича парастас с сонмом академического духовенства и Варваринского прихода, к которому Петр Васильевич принадлежал как домовладелец.

Петр Васильевич при жизни не раз наказывал, чтобы погребение его было совершено возможно скромнее, даже «по-сельски», чтобы не утомлять присутствующих, и прошло бы без всяких речей и без возложения венков... Но самые близкие к Петру Васильевичу лица нарушили устное завещание покойного, сказав ему краткое «последнее прости», а студенты от своего горячего и любящего сердца возложили на гроб Петра Васильевича венок с надписью: «Дорогому профессору – другу учащихся – от любящих студентов Академии». Отпевание совершено в академическом храме 4 мая.

В восемь с половиной часов утра 4 мая, после краткой литии, тело Петра Васильевича вынесено было из его квартиры в академический храм, где было встречено преосвященнейшим ректором епископом Анатолием. Пред выносом Петра Васильевича из квартиры профессор И. М. Покровский сказал ему следующее свое последнее «прости»:

«Дорогой и незабвенный Петр Васильевич!

Ты мне, как самому близкому человеку, не раз говорил, чтобы никаких речей не было при твоем гробе, они ничего не прибавят к тому, что не раз было сказано тебе Академией и другими лицами в день твоего двадцатипятилетия академической службы, при выходе из Академии и по случаю 50-летия твоей учено-профессорской деятельности. «Меня на словах три раза уже хоронили», – говорил ты... Но прости меня, дорогой и незабвенный Петр Васильевич, если я в настоящую, необыкновенно тяжелую для меня минуту не исполню твоего завещания и скажу тебе в последний раз несколько слов. Это будет не речь при твоем гробе, а мое последнее «прости» и коснется не ученой твоей деятельности, а твоего чудного образа как доброго хозяина, оставляющего свой дом, и как моего наставника по кафедре и в жизни.

У тебя было только два места, где ты чувствовал себя свободно и спокойно: это Академия и твой дом с уютным кабинетом, созданный твоими трудами с самыми небольшими средствами, добытыми академической службой... Ты часто говорил: «Я принадлежу Академии...», «я человек академический», «мне все дала Академия». О своих трудах и хлопотах ты всегда умалчивал.

Но ведь то место, где построен твой дом, из которого тебя сейчас выносят в место вечного упокоения, когда вступала на него твоя нога, представляло собой овраги, которые поросли крапивой и диким бурьяном. Ты все это начал культивировать на досуге от ученых занятий, создал тихий прекрасный уютный уголок, из которого ты в последний десяток лет твоей одинокой жизни никуда не выбывал, разве только в Академию и Спасский монастырь и то весьма ненадолго. Здесь ты, подвижник науки, не знал другой работы, как ученый труд, литература и художество. Чудный твой садик, первоначально расчищенный и насаженный твоими собственными руками и руками незабвенной твоей сподвижницы Антонины Михайловны, был местом твоего умственного и физического отдохновения. Ты не знал, что такое выезд на дачу. До самой своей смерти, а в последний год твоей жизни только чрез окно, ты любовался им и жалел, что не мог выйти в садик и подышать в нем свежим воздухом. Ты любил свой дом и сад и дорожил им как своим творением, созданным параллельно с учеными творениями твоего глубокого ума и эстетического чувства. Ныне ты покидаешь все это, но с прекрасным завещанием.

Ты, добрый и ласковый хозяин, владея домами, не считал их статьей своего дохода. Свой домик ты устроил для удобства профессорской службы и ученой деятельности в тихой половине усадьбы, а два домика-флигеля всегда были у тебя полублаготворительными учреждениями. Ты не искал квартирантов, которые платили бы тебе дороже, а искал таких жильцов, которые жили честным благородным трудом, были бы нуждающимися людьми и спокойными соседями, не тревожащими и без того слабых нервов постоянно занятого ученого профессора.

Не думаю обижать твоих квартирантов, со слезами окружающих тебя, если скажу, что в последнее время ты брал с них только половинную плату стоимости квартир... Большую часть твоей усадьбы с давних пор называют профессорским уголком. Твой дом и один из флигелей – в буквальном смысле профессорские квартиры. Тут издавна жили и живут академические и университетские профессора (В. А. Снегирев⁴², А. К.

Волков⁴³, А. И. Смирнов⁴⁴ – все философы, ныне профессор о. Н. В. Петров⁴⁵), ты умел благотворить всем всеми доступными тебе способами.

В твоем доме и садике я в течение почти 25 лет встречал неизменную ласку и находил душевный покой, сначала один, затем с семьей... С радостью и горем я шел к тебе сюда и уходил с мирной душой... Буду откровенен... Я затрудняюсь сказать, к кому я питал больше сыновних чувств – к тебе, дорогой Петр Васильевич, или к моему, ныне также покойному, родному отцу. Между ним и тобой было общее. Вы были сверстники; его семинарские товарищи обучались с тобой в Казанской академии. Когда скончался мой отец, то оставшаяся вдовой мать и сироты-сестры завидовали мне, говоря: «У тебя остался другой отец – Петр Васильевич». Пред тобой они также благоговели и вспоминали тебя с каким-то особым чувством не только уважения, но и любви, хотя видели тебя только один раз... Действительно, ты был для меня не только наставником и руководителем, ты был для меня отцом, любовно называя меня «приемным сыном», официально «самым близким тебе человеком». Спасибо тебе за это, дорогой Петр Васильевич. Твоя любовь ко мне, незаслуженная мной, перешла и на мою семью, которая вся окружает тебя в настоящую минуту и глубоко чувствует – от велика до мала, – кого она лишается в твоем лице. Ты, как родной и любящий отец, всего за три дня до смерти пожелал видеть ее около себя и как бы проститься с ней... Даже малые мои дети, возвратившись домой, чувствовали, что дорогой Петр Васильевич пригласил их, чтобы навсегда проститься с ними. А нам – большим – это последнее свидание семьи с дорогим нам человеком было еще грустнее.

Прости меня, дорогой Петр Васильевич, если я огорчал тебя и, может быть, невольно оказывался невнимательным к тем наставлениям, которые слышал от тебя в твоем доме, ставшем моей новой аудиторией, в которой я продолжал учиться от тебя до самой твоей кончины. Я всегда чувствовал себя мальчиком пред тобой во всех отношениях... Прости меня, если я, как твой преемник, оказался недостойным тебя в Академии, которой ты отдал все свои недюжинные умственные таланты, свои физические силы, наконец, самое дорогое свое детище – ученые труды и чудный дом с усадьбой. Ведь люди с таким умом, таким чутким сердцем и редким стремлением ко всему доброму, какими отличался ты, родятся веками. Я смело говорю, не оскорбляя твоей всегдашней скромности, что ты прожил жизнь не для себя, а для других. Все доброе находило отклик в твоей душе.

Ты любил свою Аітат Маігет – Академию с ее профессорами и студентами. Даже самый последний служитель в ней не чужд был твоих забот в тяжелые минуты душевной скорби и материальной нужды. Ты был слишком скромен и не делал добра напоказ. Мне известно, как ты, узнавши, что один из академических ординарных профессоров, скончался, оставив совершенно необеспеченную семью и 12 рублей денег на «все», сразу послал семье покойного сто рублей с просьбой не говорить от кого... Таких случаев мне, как самому близкому к тебе человеку, известно много. Ты благотворил всем и всюду. Мне неизвестно ни одного благотворительного и просветительного учреждения по духовному ведомству и не по духовному только, на нужды которых ты не отозвался бы в числе первых. Ты мог быть богачом, но умираешь бедняком. В последнее время, получая только профессорскую пенсию, ты начинал даже нуждаться при самом скромном образе жизни. Не желая быть бременем для других, ты, как добрый христианин, оставил себе небольшую сумму только на погребение, поминовение и памятник. Все свое состояние ты при жизни раздал нуждающимся – безразлично родным и чужим, особенно на учащихся и в благотворительные учреждения. Ты щедрой рукой давал средства родным, молодым людям и девицам, желавшим получить среднее и высшее образование...

Иди же, добрый хозяин и мой дорогой наставник, к Хозяину Небесного Вертограда, который, зная твою христианскую жизнь, воздаст тебе по вере и делам твоим».

Погребальная литургия совершена была преосвященнейшим Анатолием в сослужении академического духовенства.

На отпевание прибыли Высокопреосвященнейший Иаков, архиепископ Казанский, и второй Казанский викарный епископ Чебоксарский Борис⁴⁶. Отпевание носило величественный характер. Маститый иерарх Русской Церкви со своими викариями возглавлял многочисленный сонм казанского духовенства, в числе которого находились заслуженнейший митрофорный протоиерей Е. А. Малов⁴⁷, старейший сослуживец Петра Васильевича (из IX курса Академии 1862 г.), три архимандрита, множество протоиереев и иереев, бывших сослуживцев (протоиерей Н. П.

Виноградов⁴⁸), учеников и почитателей Петра Васильевича. При многочисленности присутствующих на погребении и торжественности самого отпевания все время чувствовалось какое-то величавое спокойствие, гармонирующее с личностью покойника. Прекрасно пел хор, сорганизовавшийся из студентов Академии, еще не выбывших из Казани. Пред отпеванием преосвященнейший ректор Академии сказал теплое слово над покойником:

«Сейчас мы начинаем отпевание не кого другого, как нашего глубокочтимого и дорогого Петра Васильевича. Как созревшая пшеница, вовремя сжатая (Иов. 5:26), или как спелый колос, вошел он в гроб свой, и мы должны отдать ему последний долг. Правда, при жизни своей, удаляясь вообще от всего, что бы могло его сделать центром внимания, он просил как можно проще проводить его в «путь всея земли» и не удлинять надгробного пения над ним всякими речами и восхвалениями. Но хотя такова была скромность нашего дорогого усопшего, Академия не может не поведать всем, какого именно своего деятеля она потеряла в лице Петра Васильевича.

Наша Казанская духовная академия лишилась в Петре Васильевиче одного из самых талантливых своих сыновей, студента столь далеких от нас пятидесятых годов прошлого столетия, соединявшего в своем лице Академию самых первых лет ее существования с тою же Академией всех последующих десятилетий, бывшего как бы живой историей за все время существования нашей высшей богословской школы. Но этот даровитый студент, став ее профессором, развил такую плодотворную учено-литературную деятельность, что своим именем он прославил воспитавшую его Академию. Имя Петра Васильевича Знаменского стало украшать списки почетных членов всех академий, двух университетов, и к его ученым услугам стала прибегать Академия наук. Историк-художник, поставивший предметом своих научных трудов преимущественно бытовую, столь мало до него разрабатывавшуюся сторону русской церковной истории, он своими исследованиями внес ценный вклад в сокровищницу русской церковноисторической науки. Но не только работникам науки, но и ученикам нашей средней духовной школы имя Петра Васильевича было известно и соединялось с лучшими чувствами благодарности и уважения, ибо по его учебнику они знакомились с минувшими судьбами родной Русской Церкви.

Но это был не только большой ученый, но и вместе с тем истинный профессор, который хотел жить и работать для своих слушателей и который представлял тип человека высокой духовной культуры, широкого просвещенного взгляда на все явления действительности. Нельзя без умиления слушать рассказы о том, как он, обремененный большими годами и немощами своего престарелого возраста, отказывал себе в том, в чем менее нуждающиеся себе не отказывают, единственно по тому соображению, что если все хотя бы ценою усиленной платы не будут добиваться улучшения суровых условий переживаемого бедственного времени, то тяжесть этих условий быстро увеличится к несчастью многих больных и детей.

Но чем особенно дорог и близок был Петр Васильевич родной ему Академии, так это своею беззаветною, нежною любовью к ней. Это был глубоко академический человек, горячий и испытанный академический патриот. Мы все любим воспитавшую нас Академию, и чем больше мы удаляемся на своем жизненном пути от Академии, тем нежнее наше чувство в отношении к ней.

В косых лучах заходящего солнца нашей жизни величественнее и ярче рисуется образ оставленной в начале нашей жизненной дороги высшей школы. Молодые годы, совпадающие с раскрытием идеальных стремлений и высших запросов, те годы, которые мы в общении с профессорами и товарищами-студентами проводим в Академии, навсегда остаются памятными для нас и служат источником освежения и ободрения в трудных обстоятельствах жизни. Но наша любовь к Академии большею частью выражается в словах и в воспоминаниях.

Петр Васильевич любил Академию подлинною любовью, не на словах только, но и на деле. Он посвятил ей свою замечательную историческую работу. Его трехтомная «История Казанской духовной академии» – труд исключительный среди подобных по замечательной художественности воспроизведения и изложения и по той симпатии, какою проникнута каждая строка этого труда. Ни одна из академий, хотя все они старше нашей, не имеет подобной «Истории». И долго-долго эта «История» будет служить для всех приходящих сюда, в эту высшую богословскую школу, единственный рассадник высшего богословского просвещения и миссионерской науки на всем востоке России и для всей Сибири, настольной книгой для изучения прошлого Казанской академии и для воспитания любви и уважения к ней. Но исполнив с неподражаемым мастерством задачу историографа своей родной Академии, Петр Васильевич свой труд обратил не только в назидание всем желающим знать славное прошлое этой Академии, но и в прямую пользу для столь любимых им студентов ее. Он пожертвовал свой прекрасный труд в пользу Общества вспомоществования недостаточным студентам, и, сколько материальной нужды академической молодежи он этим утолил, можно себе только представить. Но и, помимо этого пожертвования, он и непосредственно много передал своих крупных взносов в кассу Общества. Это был подлинно друг студенчества, покровитель учащейся в Академии молодежи. Но и вообще это был чрезвычайно близкий и чуткий в отношении Академии ее член. Он весьма живо и сердечно интересовался всем, что происходило в Академии и что ее касалось. Будучи прикован старческою слабостью к своему жилищу, он старался узнавать о жизни Академии от приходивших к нему лиц, и еще незадолго до своей кончины он выражал свое задушевное желание – добраться так или иначе до Академии и пройтись по ее зданиям, окинув прощальным любящим взором ее комнаты и коридоры. Так он любил Академию даже по ее внешности. Истинная любовь не прекращается и по смерти, или, вернее, смерть запечатлевает ее жизненное проявление и обнаруживает всю ее глубину.

Из посмертного завещания Петра Васильевича мы видим, что он с любовью к Академии отходил из сей жизни в жизнь иную. Все, что у него было материально ценного, он завещал не кому-либо, не своим родным или присным, а именно Академии. Да, велика и сильна была любовь почившего к Академии. Надо сказать, что и ответная любовь Академии к Петру Васильевичу также была немалою. Хотя мы редко, а в последние годы и совсем не видели Петра Васильевича в своей среде, но он продолжал оставаться нравственным центром и общепризнанным патриархом нашей академической семьи. Его мнениями по текущим вопросам продолжали интересоваться и их очень ценили. Знаменательные дни в его жизни отмечались молитвою и приветствиями. К нему обращались за советами. Вообще, его именем духовно утешались и ободрялись.

Вот почему велика наша скорбь об уходе от нас нашего дорогого и незабвенного Петра Васильевича. Мы лишились его на рубеже нового периода истории нашей уже три четверти века существующей Академии, когда общие преобразования захватывают и ее жизнь. Но любовь Академии к Петру Васильевичу не прекратилась и не может прекратиться. Мы верим, что пока будут раздаваться молитвы в этих святых стенах, будет с благодарностью молитвенно вспоминаться и имя столь любившего Академию Петра Васильевича. Особенно обновляться будет его память в нарочитые дни поминовения, когда Академия земная будет вспоминать Академию небесную, своих отошедших ко Господу деятелей и тружеников. А теперь мы, братие, начнем свои постоянные заупокойные молитвы о нем, совершим над нашим дорогим усопшим исходные надгробные песни и проводим его к месту вечного упокоения, усердно моля Господа, да учинит Он дух новопреставленного раба Своего Петра «идеже праведные упокоеваются». Аминь».

По шестой песни погребального канона сказано было несколько следующих прощальных слов близким Петру Васильевичу молодым доцентом А. Г. Лушниковым:

«Дорогой Петр Васильевич!

Когда несколько дней тому назад до меня дошла печальная весть о том, что твоя двухлетняя болезнь сильно обострилась и угрожает самой твоей жизни, я решил было немедленно идти к тебе. Такое решение я принял было не потому, что думал видеть тебя в последний раз, но потому, что думал лично удостовериться в серьезности твоего положения, а вернее сказать, хотел убедиться в том, что еще не конец твоей жизни. Ведь на протяжении последних двух лет у тебя иногда бывали сильные приступы твоей болезни, но они потом проходили, и ты возвращался в свое прежнее, относительно здоровое состояние. И отчасти по причине вот этих мыслей и соображений, я своего намерения – идти к тебе немедленно по получении тревожных сведений о тебе не исполнил, не исполнил я его еще и, главным образом, потому, что знал, что в периоды обострения твоей болезни ты предпочитаешь быть один и даже несколько тяготишься в это время своими посетителями, насколько это, конечно, было возможно твоей благородной и чуткой душе.

И вот, когда разнеслась затем другая, более печальная весть о том, что тебя не стало, к моей печали, общей у меня под впечатлением факта твоей кончины со всеми, кто тебя знал и был с тобою в тех или иных отношениях, присоединилась еще новая печаль о том, что я не воспользовался последними днями твоей жизни для того, чтобы тебя видеть и выслушать от тебя, хотя слабого физически, но сильного духовно, несколько если уже не бодрых, то бодрящих, мудрых слов о жизни. Твоя, дорогой Петр Васильевич, личность была ведь так ценна для всех знавших тебя и так глубоко содержательна, что каждый лишний день твоей жизни и каждая минута общения с тобою не могли не сопровождаться заметными результатами для тех, кто имел счастье быть в общении с тобою и тебя знать. Я это говорю не потому, что у меня есть стремление искать оправдания твоей жизни, не потому, что смысл ее для кого-либо, для меня в частности, является неясным, и те немногие слова, какие я скажу тебе, являются лишь естественною потребностью для меня, как более или менее близко тебя знавшего, и естественным выражением той печали, тех мыслей и чувств, какие по поводу факта твоей кончины волнуют меня, волнуют и всю академическую семью.

Как ты хорошо знаешь, Академия, в частности академическая корпорация, живет известными общими интересами и одушевляется известными общими всем ее членам чувствами. Предметы этих интересов и чувств могут быть сведены к двум основным понятиям: академическая наука и ее наиболее видные представители. Ты, дорогой Петр Васильевич, был, по общему мнению ученого мира, одним из видных, даже одним из виднейших представителей академической науки, и потому вполне понятно, что подобно тому как жизнь твоя воспринималась нами с чувством глубокого удовлетворения, так твоя смерть не может не вызывать у нас самого глубокого чувства печали. Но между членами академической семьи существует не одна только чисто научная связь – связь научного предания, авторитета или руководства. Между членами академической корпорации существует еще другая, более тесная духовная связь, создаваемая особым предметом и характером академической науки. Связь эта, заключающаяся в общем всем членам академической семьи идейном мировоззрении, необыкновенно углубляет и обычные, житейские, и чисто научные отношения между ними, связывая неразрываемыми нитями разные поколения деятелей академической науки. Здесь, таким образом, в нашей школе, как бы в соответствии с тем православным мировоззрением, какое живет у нас и проповедуется и которое основывается, между прочим, на предании, возникает и живет еще свое, своеобразное предание, гласящее нам о славных мужах академической науки и их жизни. И подобно тому как предание церковное необыкновенно важно и живительно для церковного сознания, так это наше школьное предание живительно и существенно важно для нашей науки. Вот почему, когда уходит от нас какой-либо видный представитель академической семьи, глубокая печаль проникает <в> сердца оставшихся живых ее членов. А на твоей личности, дорогой Петр Васильевич, этот особый характер высокого служения академической науке запечатлелся еще и с особой силой. Не говоря уже о том, что ты в течение долгого времени был виднейшим представителем академической науки, не говоря о твоей необыкновенной популярности как в среде духовно-учебной, так и в среде светского образованного общества, ты, помимо всего этого, являешься еще историком нашей духовной школы, истолкователем ее важного идейного и исторического значения. Останавливаясь, в частности, в твоей истории родной Академии твоим острым историческим зрением и с такой любовью на прошлых деятелях Академии и прошлой судьбе академической науки, ты не только нас, академических людей, но и представителей светского общества научил любить и ценить должным образом духовную школу, а твоя заслуга специально пред духовной школой заключается в том, что ты своей капитальной историей Академии, как и другими трудами о духовной школе, положил самый прочный камень нашего самосознания, если так можно выразиться, самосознания академического. Таким образом, ты же и ввел нас в понимание преемственности служения академической науке, в понимание высокого значения прежних деятелей Академии, того значения, о котором я только что говорил.

Но что особенно отличает тебя от многих ушедших из жизни крупных представителей нашей школы – ты в самой твоей жизни еще воплотил высокий смысл служения академической науке и понимание этого смысла. Жизнь твоя всякому, даже не желающему размышлять и думать над ней, наглядно показывает, что ты, уча нас любить прежнюю Академию, сам подал пример любви к Академии не только прошлой, но и современной. Мы знаем, как живо до последних дней твоих тебя интересовала жизнь Академии: ты всегда исправно читал академические журналы, интересовался всякой подробностью нашей жизни, тебе близка была по твоему сердечному расположению к Академии жизнь студентов, почти совершенно тебе в последнее время неизвестных. Многочисленные факты твоей заботливости об Академии у всех на виду, и о них довольно сейчас лишь вспомнить. Однако едва ли не самым выразительным завершением твоего отношения к Академии, полным в то же время глубокого художественного и морального значения, является твое распоряжение о передаче твоего дома Академии. Этот факт особенно наглядно показывает, как ты мыслил свое отношение к Академии; этот факт показывает, что свои отношения к Академии ты понимал как отношения отеческие и что Академия позднейшая, сравнительно молодая, для тебя была любимым детищем, которому ты передал все, что осталось у тебя наиболее ценного. Последним твоим распоряжением о передаче твоего дома Академии ты наглядно признал свою органическую нравственную связь с Академией, и, кроме того, этим твоим распоряжением ты вполне завершил свой образ академического профессора, служившего всю свою жизнь высокой идее Академии – идее духовной школы. Таковы, дорогой Петр Васильевич, причины нашей глубокой скорби под впечатлением факта твоей кончины. Эта печаль наша была бы еще резче и острее, если бы ты давно уже не создал среди нас себе бессмертия, если бы не продолжал его создавать. Последнее твое распоряжение является в этом отношении как бы педагогической мерой, делающей твой уход от нас хотя отчасти не так резким, а как бы постепенным. Ты оставил нам свой чудный профессорский уголок, где ты в течение нескольких десятилетий работал над своей наукой и где, кроме того, почти все, до мельчайших подробностей, носит печать твоего личного творчества. Нам, людям, живущим среди вещественного мира, вещественные предметы не всегда нужны как имущество, они иногда нужны нам как факты, закрепляющие в этой жизни личность уходящего от нас, как живые, выразительные памятники о лицах. Пусть же и твой дом, дорогой Петр Васильевич, в котором так ярко и наглядно и теперь еще живет твоя личность, сохраняется возможно долго в неприкосновенности, как в течение долгого времени сохранялся он в неприкосновенности при твоей жизни, и пусть он живым языком говорит нам о тебе, продолжающем жить среди нас. Пусть, с другой стороны, деятели современной и будущей Академии приходят туда, чтобы в обстановке созданного тобою быта приобщиться к традициям старой Академии, чтобы вдохнуть в себя живительный воздух предания, чтобы научиться учить и целесообразно вести свою собственную жизнь, и пусть никогда к твоему дому не зарастает тропа тружеников академической науки, как, конечно, никогда не зарастет она к тому более вечному дому, где ты найдешь себе упокоение, среди памятников нашего церковно-исторического прошлого, знаменитый историк Русской Церкви».

Перед прощанием с Петром Васильевичем оканчивающий Академию студент Г. Ф. Сретенский⁴⁹ от лица студентов сказал:

«Дорогой профессор!

Разреши мне сказать еще несколько прощальных слов от лица академического студенчества...

Когда мы соображали, что бы такое написать на ленте того скромного венка, который мы возложили на твой гроб, написать то, что не было бы просто красивой фразой, то мы не нашли ничего лучше, как назвать тебя «другом учащихся»...

Нам, действительно, ты был известен только с этой стороны...

Мы не знали тебя как профессора, не слышали твоих вдумчивых, интересных лекций, а они, как говорят, были именно таковыми...

Немногие из нас, а в особенности те, кому приходилось специально работать в области русской церковной истории, знали тебя как ученого, исследования которого не потеряли своей ценности и до настоящего времени.

Все же мы знали тебя именно как «друга учащихся». В твоем лице мы знали человека, сердце которого бьется в унисон с сердцами учащейся молодежи, который радуется ее радостями и скорбит ее печалью, который всегда готов оказать всяческую моральную и материальную поддержку...

В настоящую минуту прощаясь с тобой, мы говорим тебе: «Спи с миром, дорогой профессор, покойся тихим, безмятежным сном в надежде воскресения, и как при жизни ты был «другом учащихся», таким оставайся и там, вознося за нас молитвы пред престолом Всевышнего. А мы за тебя помолимся здесь. Помни, дорогой профессор, что благородное юношеское сердце никогда не забудет всего того доброго, хорошего, что сделал ты в продолжение своей долгой, но воистину прекрасной жизни».

Отпевание Петра Васильевича кончилось около часа дня, после чего торжественная погребальная процессия, возглавленная преосвященным ректором Анатолием с многочисленным сонмом духовенства, при благоприятной погоде, от Академии двинулась чрез весь город в Спасский монастырь в Кремле, где рядом с могилой супруги Петра Васильевича приготовлена была могила и ему. Но в нее не сразу опустили останки его. Пришлось до следующего дня, 5 мая, поставить их в Киприановской монастырской церкви⁵⁰, ввиду того, что его племянница, ехавшая из Нижнего Новгорода на погребение дяди, не могла прибыть в Казань к погребению, но телеграммой выразила желание проститься с ним. На следующий день, 5 мая, в пятницу, гроб с останками Петра Васильевича был вынесен в монастырский собор к заупокойной литургии, совершенной настоятелем монастыря архим. Иоасафом⁵¹.

После литургии и панихиды в храме состоялось самое предание земле Петра Васильевича. Пред опусканием его в могилу профессор К. В. Харлампович сказал теплое последнее слово Петру Васильевичу, оставлявшему сей мир скорбей и печали. Он говорил:

«Незабвенный Петр Васильевич, из всей многочисленной академической семьи, объединяющей корпорации четырех духовных академий, двух университетов и Академии наук, к составу которых ты принадлежал как их почетный член, мне последнему пришлось видеть тебя живым и беседовать с тобой. Позволь же теперь, когда твои смертные останки готовы на веки опуститься в недра земли, позволь опять мне последнему обратиться к тебе с прощальным приветом и со словом благодарности.

Антонина Михайловна Знаменская (в девичестве Софронович)

Фото из личного архива О.В. Троепольской

Двадцать с лишним лет тому назад я еще юношей появился в Казани, в городе, мне до того времени совершенно неизвестном и чужом. Я тогда очень нуждался в нравственном сочувствии и общении с людьми, которые могли бы поддержать меня на первых шагах моего жизненного и научного пути. Такую поддержку я нашел у тебя в доме. Здесь, сколько раз ни бывал я, я встречал с твоей стороны и со стороны твоей дорогой супруги Антонины Михайловны, чей прах давно уже здесь почивает, неизменно ласковый прием, ободряющие речи и увлекательные воспоминания о жизни твоей, родной тебе Казанской академии, рассказы о Н. И. Ильминском и о ходе Казанской миссии. Не раз я шел к тебе со своим горем и с тобою первым делился своими радостями. К моим несчастьям и невзгодам ты или относился с оптимизмом молодого идеалиста и вселял в меня надежду на лучшее будущее, или смотрел на них с точки зрения вечности, и тогда они представлялись мне такими мелкими, такими ничтожными... И к успехам моим служебным и научным ты относился хотя с сорадованием, но со спокойным, как будто давая понять, что и это все – суета в конце концов...

Не без твоего влияния я заинтересовался историей местной миссии и духовного просвещения, и ты охотно читал мои статьи в рукописном еще виде и был первым их критиком и цензором, проявляя при этом и большое знакомство с делом, и полную благожелательность. Ты мягко отмечал то, с чем не согласен, и готов был «подписаться обеими руками» под тем, что соответствовало твоему взгляду на вещи. Эти честные и частые критические замечания на мои работы, хотя никогда не появлялись в печати, сближают меня с теми учеными, о трудах которых ты имел случай печатно высказываться. Как раз ты делал отзывы о сочинениях целой группы питомцев и профессоров воспитавшей меня Петербургской духовной академии (Т. В. Барсова⁵², Н. Н. Глубоковского⁵³, о. Василия Жмакина⁵⁴, Б. В. Титлинова⁵⁵, А. Н. Котовича⁵⁶). Отзывы эти несли обычно авторам и суд справедливый, и массу ценных замечаний и новых точек зрения, и приемов.

Для меня высшей наградой было личное знакомство с тобой и возможность беседовать с тобой, когда только мне угодно было.

Прими же, дорогой Петр Васильевич, низкий поклон от Петербургской духовной академии, коей ты был почетным членом, и мою личную благодарность за все то добро, что я получил от тебя.

В заключение еще одна, последняя просьба. Из той области, куда ты ушел и где сияет вечная истина, вдохни в меня, твоего приемного сына по науке, ту бескорыстную любовь к исторической истине, какой горел ты сам. Пусть не только в Академии Казанской, где оставленную тобой ниву разрабатывает твой родной сын по науке и преемник твоей деятельности Иван Михайлович, но и в Казанском университете, куда тебя некогда приглашали, но куда попасть помешали тебе формальные препятствия, пусть и там над кафедрой церковной истории витают твои научная пытливость, дар проникновения в ход исторических событий и художественного воспроизведения давно минувшей жизни. Благослови нас обоих, наш общий дорогой друг, отец и учитель!»

Так оставил нас незабвенный Петр Васильевич, и так Академия и все его почитатели проводили лучшего из смертных в загробный мир, где «несть болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная».