Глава 2. Распространение «умнаго делания» на Руси

С древних времен христианский мир разделяется на две главныя ветви: восточную и западную – Византию и Рим.

По восточному миросозерцанию главою Церкви является Христос; мистическим телом ее – совокупность верующих, объединяемых Духом Божиим, пребывающим в Церкви, как в живом организме, и живущим в каждом члене ее.

Древняя Византия осуществила государство, построенное на идее православия. Проф. А.В. Карташев следующим образом характеризует такое государство: – «Государству, царству и народу вручены величайшие, вечные заветы: служение, входящее в план Божественного мироправления. Оно имеет вечное значение. Поэтому власть государственная установлена Богом. Она служит целям царствия Божия и ответственна перед Богом за приведение управляемого ею народа в чистой, неповрежденной еретиками вере, к порогу царства Христа грядущего» (Проф. А.В. Карташев, «Святая Русь в путях России». 3-я лекция, стр. 8. Париж). Управление государством представлялось в теократической симфонии двух властей – царской и патриаршей. Каждый в своей области – царь в светской, патриарх – в духовной стремятся к осуществлению этой единой цели. Так было на Востоке.

На Западе христианство получает от умирающей языческой Римской Империи идею мирового господства, претворяет ее в свою плоть и кровь и уже на этом основании созидает  свою идеологию.

Идея вселенскости Церкви обращается в идею церковного земного государства. Единство мистическое ее в этом аспекте осуществляется в сосредоточении всей власти, как духовной, так и политической в одном лице ее главы. Это лицо воплощает в себе всю полноту идеи Церкви.

Папа становится единственным носителем откровения, ему постоянно присуща непогрешимость. Идея Церкви, как единого живого организма ослабляется. Все ее члены становятся простыми поддаными Папы. Тяжелым гнетом лежала власть римско-католической церкви на германских народах. Их свободолюбивый дух являл как раз обратное – стремление каждой личности к самостоятельному свободному развитию. И протестантизм освободил государство и науку от сковывающего влияния римского деспотизма. Но, отвергнув ложные притязания Рима, протестантизм исказил понятие Церкви и ее соборности и должен был признать изолированное стремление каждой личности к Богу – собирательную религиозность. И, естественно, протестантизм не мог удержаться от распада на множество сект, безнадежно утеряв способность к единомыслию и единству.

Протестантизм уже не имел духовного главы и собственного органа власти. Обычно во главе реформации становились светские властители и естественно подчиняли государству всю церковную сферу. Ею уже заведует государственное учреждение. Церковь становится частью государства.

Под влиянием гуманизма появились новыя идеи «естественного права». Целью государства является теперь достижение здесь на земле «всеобщего блага». Осуществлению этого блага должна подчиняться и Церковь, как и все в государстве. Власть светская становится абсолютной, самодовлеющей, все исключающей. Так возникла протестантская система абсолютного государственного верховенства над Церковью.

Разделившись, Запад вступил в безконечную и безнадежную междоусобную борьбу.

С необычайной легкостью восприняла Русь от Византии Православие. Сама того не подозревая, Византия готовила себе в русском народе достойного исторического наследника.

С момента политической гибели Константинополя, Московское государство принимает от него в наследие миссию «нового Израиля» – единственного во всем мире государства хранителя истинной религии. По этому мировоззрению «василевс» есть канонически полный попечитель Церкви. Царь – защитник неповрежденных догматов и всякого благочестия. Он один носит этот вселенский православно-церковный сан для всех других православных народов.

Мировой центр из Рима, согласно этой идеологии, перемещается в Византию, а затем, когда Византия теряет свое первородство, приняв унию на Флорентийском соборе, этот центр переходит в Москву.

Под влиянием Православия и идеи «Третьего Рима» – «Святой Руси» – выковывается могучий культурно-исторический тип русского народа, который и начал создавать Великую Империю.

Но вот этому миросозерцанию приходится выдерживать ряд испытаний. После внешнего натиска «ветхого Рима» и смутного времени, в эпоху Петровских реформ наступает враг, или конкурент гораздо более могущественный – это мировая секуляризация европейской культуры, смена теократии – антропократией, Боговластия – человековластием, христианства – гуманизмом, права Божественного – правом человеческим, абсолютного – относительными, снятие запрета с мысли и воли. Целью «Святой Руси» было небо, здесь земля. Там законодателем был Бог через Церковь – здесь автономный человек через вооруженную научным просвещением государственную власть. Там критерием поведения был мистический страх греха, здесь – утилитарный мотив «общего блага» (Проф. А.В. Карташев. «Святая Русь в путях России». 3-я лекция. Париж, стр. 20).

В то время в русское православие проникли католические и протестантские начала, причем каждое стремится подчинить его себе.

Русь была совершенно не подготовлена встретить натиск врагов, совпавший с периодом ее духовного упадка, а кроме того богословская мысль ее еще не успела ни развиться, ни окрепнуть.

Не было своих ученых, не было своей самобытной школы. Просвещение шло с Запада или Юга. Ученые богословы были призываемы главным образом из Киева. Это были выученики Академии Петра Могилы или получившие образование в европейских богословских школах. Методы образования в Академии Петра Могилы были взяты также с западнаго образца. Таким ученым западной формации и явился Феофан Прокопович, автор «Духовного регламента», в котором торжественно была провозглашена церковная реформа.

В сущности этот «Регламент» является программой русской реформации. Творцами его были Петр Великий и Феофан Прокопович. В лице Феофана Петр нашел понятливого и исполнительного истолкователя своих пожеланий, идейного помощника, который не только создал «Регламент», но и сохранил реформу и после смерти Петра. Петр тщательно изучил церковное управление в протестантских странах и ввел его у себя по образцу скандинавских государств. Органом управления Церкви стало не церковное, а государственное учреждение. В своем объяснении «Что есть Духовное Коллегиум», Феофан исходит из государственной пользы, игнорируя церковные примеры и каноны. Необходимость этой реформы Феофан аргументирует в «Регламенте» доводами от государственной безопасности: – «Велико и се, что от соборнаго правления не опасатися отечеству мятежей и смущений, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от самодержавной, но великаго, высочайшаго пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель есть то вторый Государь, самодержцу равносильный или больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство» (Ю.Ф. Самарин. Том V. Москва, 1880 г., стр. 288. «Ст. Яворский и Ф. Прокопович»).

Феофан желает подорвать в народе «высшее представление о первосвятителе, для этого показывает народу подчиненное положение духовного сана: – «А когда еще видит народ, что соборное сие правительство монаршим указом и сенатским приговором установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовнаго».

В своей брошюре «исторический розыск», Феофан называет царя епископом, играя софистически на буквальном переводе этого слова, что значит «надзиратель»: «и понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установлено есть, того ради всяк законный государь в государстве своем есть воистину епископ епископов», как будто епископы так называются по своей должности, а не по своему сану. «Так Феофан и думал в действительности, – замечает по этому поводу проф. Флоровский. – Существует только власть и нет никакой особой духовной власти – «папежский се дух». (Прот. Флоровский. «Пути русского Богословия», стр. 87).

Эта доктрина была типична для той эпохи и вытекала из реформатского принципа: «Cuius regio, eius religio».

Государю принадлежала вся полнота власти над его страной и над всем, что там находится, а, следовательно, и над Церковью.

Этим регламентом канонический статут монархов, как сынов Церкви, подменяется немецким еретическим правом, которое поглощает свободу Церкви, т.к. монарх становится уже главою ее и деспотом. «Духовный регламент» был направлен не только против патриаршества, но и против монашества.

В России издавна монашество пользовалось высоким авторитетом: в монастырях спасались прославленные подвижники Земли Русской, монастыри были очагами веры и патриотизма, несокрушимыми твердынями против нашествия врагов, рассадниками просвещения, воспитателями народа, русские цари перед смертью принимали схиму.

На Западе монашество развивалось у католиков в связи с учением об оправдании личными заслугами. Протестанты отвергали монашество, т.к. по их учению, не дела оправдывают человека, а вера.

Феофан Прокопович о монашестве рассуждал по-протестантски, считая, что вести богоугодную жизнь можно и в миру, и часто указывая на лицемерие, суеверие, гордость, связанные по его мнению с монашеством.

В этом отрицательном отношении к монашеству Феофан вполне сходился с Петром. «Можно сказать, что Петр в каждом монахе склонен был видеть праздного человека, готового при угодном случае сделаться бунтовщиком, Феофан – католика, возлагающего упование на свои личные заслуги» Ю.Ф. Самарин. «Стефан Яворский и Ф. Прокопович». Москва, 1880).

В изданном в 1724 г. пространном «Объявлении о звании монашеском», написанном Феофаном, содержится резкое осуждение монашества.

В духе этого «Объявления» написаны Феофаном Прокоповичем постановления о монашестве, содержащиеся во 2-й части прибавления к «Духовному Регламенту» и сводящиеся к значительным стеснениям монашества.

Приведем некоторыя из них: – «Не принимать в монахи ниже тридесятаго году возраста. Женщин моложе 50-ти не постригать. Скитков пустынных строити не попускати. Монахам никаких писем как и выписок из книг не писать, чернил и бумаги не держать».

По поводу этого последнего Гиляров-Платонов говорит: «Когда Петр I издал указ, запрещавший монаху держать у себя в келье перо и чернила, духовенство должно было почувствовать, что отселе государственная власть становится между ним и народом и старается разрушить то взаимное доверие, какое были между пастырями и паствою».

В дополнение к постановлениям о монашестве был издан в 1723 г. следующий указ: «Во всех монастырях учините ведомость, колико в них монахов и монахинь обретаются, и впредь отнюдь никого не постригать, а на убылые места определять отставных солдат».

Двумя указами управление монастырскими вотчинами было передано особому Приказу, а монахам было повелено выдавать жалование. «Указы Петра I-го (П.С.3. т. VII 4455, 4456, 4572), Анны Иоанновны (П.С.3. т. IX 6585) и Екатерины II (П.С.3. XVI 12060) ограничивали число поступающих в монашество. Монастыри обезлюдели с отнятием земель и вотчин. Богатые обители обеднели до крайности, а средние закрылись. Во многих монастырях церкви нередко стояли без глав и крестов, крыши их проростали мхом, кельи подкосившись в сторону стояли на подпорах, ограды были полуразрушенными» (Чт. Общ. люб. дух. просв. 1893, Сент. 166). Отсутствовали иеромонахи и приходилось приглашать белого священника. В монастырях доживали престарелые и больные, а иногда все «разбродились розно» и монастырь закрывался. В одном синодальном донесении говорится: «В монастырях монахов весьма недостаточно, в числе же наличных многие к употреблению в священнослужение и прочия монашеския послушания совершенно неспособные. Как в мужских, так и в девичьих монастырях таков же недостаток» (П.С.3. т. XI 8303).

Теперь монашество перестало являться идеалом общества как было в древней Руси, когда оно привлекало к себе одухотворенные элементы. Высшие слои общества увлекались идеями, принесенными с Запада среди простонародья распространились всевозможные секты. Монашество же обескровленное и обездоленное в большинстве являет собою картину распада. Так, назначенный благочинным игумен Валаамского монастыря Назарий в 1795–96 гг. жалуется на общее бродяжничество монашествующих. Но еще в 1786 г. и сам м. Гавриил делает распоряжение, чтобы монашествующие по дворам не шлялись. Настоятели смотрят на свою должность, как на источник дохода. Пьянство является общим бичем (Сведения взяты из «Христианского Чтения» за 1901 г., ч. 2-я, стр. 500 и др). Но вместе с тем, в середине XVIII столетия при этом полном упадке и вымирании неожиданно наступают признаки весны. Так после строгой и суровой зимы вдруг начинают пробиваться из недр земли новые, молодые побеги свежей растительности. Пролился теплый благодатный дождь. Повеяло духом. Началось Воскресение. И яркая, благоуханная весна вступила в свои права.

Две сильныя личности дали толчок этому возрождению: один – Архимандрит Паисий Величковский за пределами России возобновляет учение о духовной молитве, другой – Преосвященный Гавриил, митрополит С.-Петербургский создает питомники, откуда это учение могло распространяться. Переведенное Паисием Величковским и изданное митрополитом Гавриилом «Добротолюбие» послужило основанием этому движению.

Настоящий труд позволяет нам вкратце коснуться того великаго значения, какое имел Паисий Величковский для жизни всей религиозной России за 2 последние столетия. Повторим слова оптинского составителя его жизнеописания: «Мы, россияне, должны чувствовать излиянную на нас Промыслом Божиим через него духовную пользу, не для одного монашества, но и для укрепления всей Православной Церкви» (Житие и писания молдавского старца Паисия Велич. Москва, 1847 г).

Схиархимандрит Паисий, в миру Петр Иванович Величковский, сын священника был, как он сам любил выражаться, «родимец Полтавский» (1722–1794).

«Старец Паисий, – говорит проф. прот. Флоровский, – не был самостоятельным мыслителем, а был вообще скорее только переводчиком, чем даже писателем. Однако в истории русской мысли у него есть свое место, и видное место… есть что-то символическое в том, что, совсем юноша, он уходит из Киевской Академии, где учился, странствует и идет в молдавские скиты, и дальше на Афон. В Киеве он твердо отказывается и перестает учиться, ибо не хочет учиться той языческой мудрости, какой только и учили в Академии: «слыша бо в нем часто вспоминаемых богов и богинь еллинских и басни пиетическия, возненавидех от души таковое учение» (здесь разумеется, очевидно, просто чтение древних авторов). Паисий не пошел в Академии дальше синтаксимы: «точию грамматическому учению латинскаго языка научился бех». Это было в ректорство Сильвестра Кулябки. По преданию, Паисий упрекал его за то, что в Академии мало читают отцов…

Из латинской школы Паисий уходит в греческий монастырь. Это не был уход или отказ от знания. Это был возврат к живым источникам отеческого богословия и богомыслия… Паисий был прежде всего устроителем монастырей на Афоне и в Молдавии. И в них он восстанавливает лучшие заветы Византийского монашества. Он как бы возвращается в ХV-й век. И не случайно так близок был старец Паисий к преп. Нилу Сорскому: он возобновляет и продолжает именно его прерванное дело (литературная зависимость старца Паисия от преп. Нила вполне очевидна). Это было возвратное движение русского духа к Византийским отцам… Еще на Афоне Паисий начал собирать и проверять славянские переводы аскетических памятников. Это оказалось трудной работой, по неискусству древних переводителей и еще более по нерадению переписчиков. Очень нелегко оказалось собрать и греческие рукописи. Нашел Паисий нужные ему книги не в больших обителях или скитах, но в небольшом и отдаленном уединенном ските св. Василия, недавно пред тем устроенном пришельцами из Кесарии Каппадокийской. И там ему объяснили, «яко книги сия самым чистым еллино-греческим языком суть написаны, егоже ныне кроме ученых лиц, едва кто от греков, мало что разумеет, множайши же отнюдь не разумеют, того ради и книги таковыя мало не в всесовершенное приидоша забвение"… С переселением в Молдавию переводческая работа старца Паисия становится планомерной, особенно в Нямецком монастыре (с 1779 г.). Паисий очень ясно понимал все трудности переводческого дела и всю необходимость знания языков для этого. В первое время он опирался на молдавские переводы. Он собирает у себя большой кружок писцов и переводчиков, посылает своих учеников учиться по-гречески даже в Бухарест. И сам с большим увлечением входит в эту литературную работу. «Како же писаше удивлятися подобает: немощен бо телом отнюд бяше, и во всем правом боку бяху ему раны: на одре убо, идеже почиваше, окрест облагаше себе книгами: ту положени бяху словари разноязычнии, Библия Греческая и Словенская, Грамматика Греческая и Словенская, книга из нея же превод творяше, посреди же свещи: сам же аки малое отроча, седя согнувшеся всю нощь писаше, забывая и немощь тела и тяжкия болезни и труд». Старец был очень строг к своим переводам, боялся их широко распространять – «аки по всему храмлющи и несовершении«… Переводили у него и с латинского… Нямецкий м-рь становится при старце Паисии большим литературным центром, очагом богословски-аскетического просвещения. Литературная деятельность органически здесь сочеталась с духовным и «умным деланием». О старце Паисии списатель жития замечает: «ум же его всегда соединяем бе любовию с Богом, свидетель сему – слезы»… И в тот век душевной раздвоенности и разорванности проповедь духовного собирания и цельности получала особую значительность. Издание словенорусского Добротолюбия было событием не только в истории русского монашества, но и в истории русской культуры вообще. Это был сдвиг и толчок… Интересно сравнить: Феофан Прокопович был весь в ожиданиях и в новизне, в будущем, прогрессе; а старец Паисий, – он весь в прошлом, в преданиях, в предании. Но именно он был пророком и предтечей… Возврат к истокам был открытием новых путей, был обретением новых кругозоров"… (Прот. Флоровский. «Пути Русского Богословия». Париж, 1937 г., стр. 127). «Подвиги, наставления и писания Молдавского Старца Паисия, – говорит оптинский издатель его жития, – соотечественника нашего и по месту рождения и по союзу любви, имели великое влияние на российские монастыри, пример жизни и свет учения его пролился обильно на российское монашество. Ибо многие из россиян, ищущих спасения и отрекшихся мира и яже в мире, странствуя в Палестине, Афонской горе и Молдо-влахии, и собирая, подобно пчелам с цветов, мед спасительнаго учения от обитавших в тамошних местах подвижников, находили особенно в обители старца Паисия величайшую духовную пользу, научаясь примером его высокой жизни и медоточивыми наставлениями, подвигам монашеским и внутреннему деланию умной молитвы. По возвращению в Россию, они передавали приобретенное ими там духовное сокровище и другим ищущим спасения, некоторые начальствуя над обителями, а другие находясь в числе братства» (Житие молдавского старца Паисия Велич. Москва, 1847 г. Предисловие, стр. 1).

Предварительный обзор

Прот. о. Сергий Четвериков в жизнеописании своем старца Паисия Величковского (т. 2-й) разделяет сферу проникновения и распространения его учения на три округа: 1) северный, 2) центральный и 3) южный. В северном он отмечает следующие центры: Соловки, Валаам и Александро-Невскую Лавру, которая собственно и была главнейшим средоточием всего. В Соловках насадителем Паисиевых преданий был иеросхимонах Феофан. По смерти киевского старца Досифея, Феофан переселился на Соловки, куда и перенес заветы старца Паисия. На Валааме и в Александро-Свирском м-ре трудились ученики старца Паисия – схимонах Феодор и иеросхимонах Клеопа. От них учение перешло в Оптину Пустынь через старца Леонида. Но вся душа северного движения сосредоточена в Петербурге. Оттуда исходит назначение настоятелей-возобновителей. Так, например, на Валаам выписан из Сарова игумен Назарий и из иных мест и другие настоятели. В руках митрополита Гавриила соединились все нити и он дает нужный толчок и направление.

У него же в Лавре первоначально появляется Филарет (впоследствии Новоспасского монастыря старец), который в дальнейшем руководил братьями Путиловыми, из которых схиархимандрит Моисей был великим Оптинским настоятелем. Тот же Филарет руководит в Москве четой Киреевских – сотрудников старца Макария Оптинского по изданию святоотеческой литературы. Наконец, в А.-Н. Лавре пребывает о. Афанасий (из сенатских секретарей), принесший м. Гавриилу «Добротолюбие» от старца Паисия.

Теперь бегло рассмотрим центральный округ: главные пункты его – Москва, Владимирская и Калужская епархии и Брянский монастырь Орловской епархии, Рославльские леса. Наиболее выдающейся здесь личностью является о. Клеопа, настоятель Введенской пустыни Владимирской епархии. Этот о. Клеопа жил долгое время со старцем Паисием, сначала на Афоне, затем в Драгомирнском м-ре и, может быть, в Секуле, и вышел в Россию еще до 1778 года. Мы приведем ниже о нем подлинный рассказ его ученика – архимандрита Феофана Новоезерского, входящий в автобиографию последнего. Учениками о. Клеопы были: упомянутый арх. Феофан, друг его арх. Игнатий, полагавший с ним начало в Санаксарской обители. Арх. Игнатий был после о. Клеопы строителем Введенской пустыни, позднее Пешношской и в 1788-м году он возобновляет Тихвинский м-рь в Новгородской епархии. Кончает жизнь он свою в 1796 г. в Симоновом м-ре, будучи также его возобновителем. Другой ученик старца Клеопы – Макарий Пешношский (заместитель Игнатия после его перевода в Тихвин), Его монастырь был рассадником, откуда было взято 24 настоятеля в разные монастыри и, между прочим, оттуда взят был Авраамий, – воссоздатель Оптиной пустыни. Макарий Пешношский был в духовной переписке со старцем Паисием. Другим важным пунктом, откуда развилось Паисиевское движение была Москва, и в ней Симонов и Новоспасский м-ри. В первом подвизался ученик Паисия монах Павел, пострадавший от французов в 1812 г. и другой ученик Паисия – Арсений. Настоятелем был, как мы упоминали – арх. Игнатий, ученик старца Клеопы. В Новоспасском м-ре жили иеромонахи Филарет и Александр – ученики Паисиева ученика Афанасия (Захарова), бывшего ротмистра гусарского полка (не надо смешивать с другим о. Афанасием, принесшим Добротолюбие). Иеромонах Афанасий (Захаров) жил при старце Паисии более семи лет и принял от него монашеский образ. Занимался выписками из отеческих книг о молитве, смирении, послушании, терпении и любви. И сам преуспевал в этих добродетелях. В 1777 г. о. Афанасий вернулся в Россию и жил во Флорищевой пустыни, откуда ездил в Москву, где и общался с иеромонахами Филаретом и Александром (последний был в переписке с самим старцем Паисием). Скончался о. Александр в 1823 г. в Площанской пустыни Орловской епархии. Другим важным местом, где переплетают духовные нити, шедшие от старца Паисия, был Брянский Свенский м-рь. Там подвизался схимонах Афанасий из сенатских секретарей (тот самый, который доставил митрополиту Гавриилу Добротолюбие). Схимонах Афанасий, оставив мир, странствовал по святой Афонской горе и Молдавии, был у старца Паисия, который поручил его своему ученику Софронию. В оптинском жизнеописании старца Паисия имеется замечательное письмо старца Софрония к о. Афанасию о том, как хранить мир Душевный (Житие молдавского старца Паисия Велич. Москва, 1847 г., стр. 312). Он скончался в 1811 г. на руках о. Афанасия (Захарова). Первый о. Афанасий руководил братьями Путиловыми (настоятель оптинский Моисей), а второй о. Афанасий (Захаров) руководил в бытность в Площанской пустыни будущим старцем оптинским Макарием. От первого о. Афанасия в Свенском м-ре имел возможность узнать о духовном делании и настоятель м-ря, впоследствии ректор Московской Дух. Акад. Калужский епископ и Киевский митрополит, покровитель монашества и старчества знаменитый Филарет, который был создателем оптинского скита в 1822 году. Он убедил подвижников, живших в Рославльских лесах, основать скит при Оптиной пустыни. Таким образом, прибыли в Оптину пустынь о. Моисей с братом своим Антонием и пустынники Иларион и Дорофей. Оптина явилась, как бы чашей, куда сливалось все драгоценное духовное вино.

Теперь скажем о третьем Южном центре. Из непосредственных учеников старца Паисия известны на юге: монах Герасим, постриженник старца Паисия и др. В Екатеринославской епархии подвизался иеросхимонах Ливерий. Его учеником был инспектор духовной семинарии инок Макарий (Глухарев), впоследствии знаменитый начальник алтайской миссии. Широкое влияние на юге России имел известный иеросхимонах Василий (Кишкин). Он имел счастье слушать беседы Тихона Задонского и был другом Антония Воронежского. Его учеником был также Моисей Оптинский. Другим его учеником (и одновременно арх. Феодосия, пришедшего из Молдавии в Сафрониеву пустынь) был знаменитый подвижник Глинской пустыни Филарет. От него идет Глинская линия старчества. Там был после него не менее известный арх. Илиодор, имевший пророческие видения о судьбах России и последним там старцем был Иассон, в схиме Иоанн, «списатель» жития схиархим. Илиодора.

Такова схема: север, центр и юг. Но главным нервом откуда шел двигательный ток распространения Паисиева движения был север: Ал.-Нев. Лавра в Петербурге, где пребывал великий митрополит Гавриил, который планировал, насаждал, укреплял и взращивал свой духовный сад, принесший столь блистательные плоды.

Поэтому мы коснемся в своем повествовании главным образом северного округа и попутно тех лиц, которые входили в соприкосновение с его главными деятелями.

Вот краткая биография митрополита Гавриила: он был сыном синодального иподиакона (в мире Петр Летров). Родился в Москве 18 мая 1730 г. Обучался в московской славяно-греко-латинской академии. Кончил курс в 1750 г. В следующем поступил справщиком в московскую синодальную типографскую контору. В 1758 г. принял монашество и назначен учителем в Лаврскую семинарию. Затем последовательно проходит должности: ректора этой семинарии, наместника Лавры и ректора славяно-греко-латинской Академии. В 1763 г. назначен на Тверскую кафедру, где и оставался до 1770 г., когда он был переведен архиепископом в Петербург. 1-го января 1775 г. его ведению была подчинена и новгородская епархия. В 1783 г. ему дан был титул митрополита. Обеими епархиями управлял до 1799 года, когда назначен был митрополитом Новгородским и Олонецким с уволнением от управления петербургской епархии. 19 декабря 1800 г. уволен на покой по болезни. Скончался 26-го января 1801 года в Новгороде.

Личность митрополита Гавриила носила, в силу обстоятельств, двойственный характер. Великий аскет и подвижник, он для внешних был пышный сановник екатериненского времени, кавалер ордена Андрея Первозванного. Однажды, сопровождая крестный ход из Казанского Собора в Александро-Невскую Лавру (около 3-х верст), Екатерина всю дорогу провела в разговоре с митрополитом и нашла, что он «муж острый и резонабельный». Она ему посвящает перевод Мармонтелева Велизария и заказывает его портретный мраморный барельеф для лаврского собора, которого он был строителем. Митрополит несет еще на себе и чисто светское почетное звание: он состоит вице-президентом Академии Наук, где часто председательствует в отсутствии Дашковой. Он много потрудился и при издании словаря, куда вложил и свой личный труд. Он охраняет церковные древности и археологические ценности. Спасает древние книги. Но с другой стороны – в своей келейной жизни – этот пышный вельможа и ученый муж – является смиренным подвижником «все молится в землю», питается гретыми щами, говоря, что, быть может, скоро и этого не будет. Он не вступает в открытую борьбу с правительством, не пытается переубеждать власть имущих и внушать им свою точку зрения, но он твердо ведет свою линию: созидает, возрождает и обновляет церковную жизнь. Мы здесь не будем входить во все детали его широкой деятельности, его забот по созданию Невской Академии, которую он поставил на должную высоту, его заботу о семинариях и низших школах. Скажем только, что он не только занимался учебной программой, но входил сам во все мельчайшие подробности быта подведомственных ему учебных заведений. Церковная проповедь, раскол, богослужение, духовенство – все было предметом его величайших забот.

Келейник митрополита Гавриила, арх. Феофан, приводит случай обращения в Православие ожесточенного раскольника. Случай этот дает понятие о духоносности и силе молитвы преосвященного Гавриила.

«Видя, что никакими убеждениями нет возможности вразумить раскольника, митрополит Гавриил обратился к образу Божьей Матери с такою молитвою: «не могу это жестокое сердце привести в чувство. Ты уже, ими же веси судьбами, обрати его». Тот смягчился и стал просить посмотреть, как служат литургию. Старичок игумен Нифонт служил. Вдруг превеличайшее благоухание услышал Ксенофонт и видит свет, а этот свет явился и опустился в потир. После этого обратился, а прежде и слышать не хотел, – сядет и шапку нахлобучит. Пошел на Валаам и там постригся».

Кроме внешней деятельности, м. Гавриил трудился еще как проповедник и церковный писатель. В проповедях он действовал на разум слушателей в отличие от м. Платона, который действовал на чувствительность и воображение. Однажды в день  тезоименитства Екатерины, м. Гавриил имел смелость говорить против крепостного права в ее присутствии, разумеется, всей придворной знати. Он был плодотворным писателем и труды его имели большое значение в его эпоху. Но главным детищем м. Гавриила было монашество, на восстановление которого он и положил все свои силы.

Митрополит Гавриил бесспорно является центральной фигурой в эту эпоху возрождения. Расцвет монашества обязан ему в большой степени. Его келейник, старец Феофан метко о нем выразился: «Монашество, даром, что все по школам учился, знает лучше нашего». Это был святой подвижник и аскет. путь святости был ему оттого не чужд, что этим путем шел он сам. Из автобиографии его келейника мы узнаем подробности его домашнего быта. – «Вот и преосвященный Гавриил муж был добродетельный, премудрый, богослов и философ, а больше всего то, что угоден Господу Богу. Я сподобился послужить ему недостойный. Господь Бог привел меня послужить такому великому мужу. Десять лет жил я у него. Преосвященный Гавриил прозорлив был и великий святитель был». И далее он говорит о своем Владыке: – «Преосвященный Гавриил был все в слезах, все плакал. Когда служил, все со слезами служил». – «У преосв. Гавриила положено было раздавать нищим каждый день 50 рубл., это медних только, а ассигнациями и золотом сам раздавал, да по 300 рублей каждый месяц на тюрьмы. Медныя деньги раздавал я, и по всем тюрьмам я же развозил. А как был воздержан преосвященный, то это видно из следующаго: когда он кушал один, то всегда было два блюда – кусок свежепросоленной осетрины и уха, а когда архимандриты обедали, то четыре блюда и не более. В каждый постный день  ел только однажды. Раз приехал к Преосвященному Псковский Ириней, а у Преосвященнаго рыбнаго-то кушания не было приготовлено. Подают пироги с горохом, тот говорит: – «Что это такое?» Преосвященный смеется: – «Пироги с горохом. Ты я думаю едал. Что разве забыл?» – Ну перекрестился преосв. Ириней: – «Благослови, Господи, есть новаго изобретения кушание пирожки с горошком». В постный день стол был: щи с грибами и с постным маслом. Я говорю Преосвященному: «У нас есть всякия масла, даже миндальное – не угодно ли с теми приготовлять кушания?» Преосвященный изволил сказать: «Надобно, брат, привыкать к этому, может быть со временем и этого не будет». Однажды говорит: «Навари-ка ты мне щей на неделю, только можно было разогреть». А я говорю: «чтоб заморозить – ведь это не так хорошо». – «То-то я примечаю, нет уже вкусу-то никакого». После ранней обедни никогда не кушал. В 9 часов уедет в Синод, а в 3-м приедет. К вечерне и утрени всегда ходил. Он любил строиться. Троицкий собор в Лавре при нем украшен. Когда в дворец ездил, то прежде всего молился Богу, все в землю. Однажды кладет поклоны земные, – я пришел, он говорит мне: «Дай Бог, чтоб сегодняшний день  так прошел». Перед смертью своей в Новгороде так говорил: «О, это столетие-то страшное начинается». Умер он без меня, в то время послал меня с Лаврою разсчитаться. Умер сидя. Секретныя письма перед этим все я писал: он не доверял никому другому. Я за неделю до кончины был у него с о. Назарием, сидел с нами за столом, только уже мало кушал. За год предчувствовал свою кончину и, когда я был у него, говорил мне:

«Близка моя кончина». Приобщался перед смертию почти каждый день. Перед смертию послал за преосв. Антонием – тогда бывшим викарным в Новгороде и за другим кем-то из консистории, призвал их и говорит: – «Ведь у меня ничего спрятаннаго нет – не ищите». Отставлен он был 24 декабря 1800 года, а 1801 г., января 28-го, скончался, а император Павел на 12-е марта того же года скончался, только что 6 недель прошло после смерти Митрополита» (Старческия советы ХVIII и XIX веков». 1913 г., стр. 208, 214, 215, 222, 223. Москва).

Надо сказать несколько слов об архимандрите Феофане, записки которого мы только что приводили. Феофан – это талантливая и даровитая русская натура. Речь его простонародная, но вместе с тем, крайне образная, остроумная и живописная, она дает нам живые портреты и верные картины тогдашнего быта. Меткими и мастерскими штрихами рисует он свои наброски. Где он только не был и кого он только не встречал. Начиная с Святителя Тихона Задонского, он имел близкие отношения ко всем многочисленным подвижникам своей эпохи. Поэтому м. Гавриил, – человек книжный и не имевший случая путешествовать и общаться с разнообразными людьми, очень ценил его в этом отношении и пользовался связями своего келейника с миром истинных подвижников. При воссоздании обителей Феофан оказывал неоценимые услуги, рекомендуя в соответственное место соответственного человека. Таким образом все тайные рабы Божии, укрывавшиеся по глухим захолустьям, были выдвинуты вперед и поставлены на свещнице «да светят всем в доме».

Вот подлинный рассказ арх. Феофана о возобновлении Тихвинского монастыря.

«Малороссы меня не любили – и вот за что: прежде монастыри вверялись им – все малороссиян определяли в архимандриты, – и все монастыри опустели. Преосвященный тужил о сем и пекся о их исправлении, спрашивал меня о духовных старцах, нет ли мне известных, годных для сего, а я говорил ему о всех своих знакомых, с которыми вместе жил у старцев в послушании, в Петербург перетаскивал их, например: вот отца Назария, отца Игнатия, отца Иону и прочих.

В Новгородской епархии все монастыри опустели. Клопский монастырь упразднить хотели, в Тихвинский монастырь приехал Преосвященный (и я был с ним), посмотрел, увидел его в великом упадке и сказал:

«О! как запустел». Архимандрит тут был старичок Евфимий. Преосвященный, возвратясь из сего монастыря в Петербург, спрашивает меня: – «Кого бы сделать архимандритом в Тихвин?» – Я отвечал: – «Ежели угодно будет вашему преосвященству, то пешношского строителя отца Игнатия». Изволил спросить меня: – «Ты знаешь его?» Я сказал, что вместе жили в Санаксарской пустыни. Он приказал написать в Синод доклад, взял его с собою и предложил Синоду, что нужно Тихвин монастырь поправить, как сам лично видел, в каком он великом упадке, и находит способным к тому пешношского строителя Игнатия. Но как он не учился богословию и прочим наукам, хотя с великими природными дарованиями был, то Синод не соглашался неученого в архимандриты произвести. Так продолжалось это с полгода. Напоследок, приехавши из Синода Преосвященный был весел и сказал мне: «Ну, слава Богу! Синод согласился». Итак, первый неученый, о. Игнатий произведен был в архимандриты, и с того времени началось производство в архимандриты неученых. Он завел порядок в Тихвине, при нем началось стенное росписание живописью соборной Тихвинской церкви. Потом о. Игнатий переведен в московский Симонов монастырь, который был упразднен, и стоял в нем конный полк. Он его возобновил попечением именного московского гражданина А.И. Долгова» (Там же, стр. 212–213). Другой выдающейся личностью, выдвинутой архимандритом Феофаном был о. игумен Назарий – Саровский подвижник. М. Гавриил поручил ему восстановление Валаамской обители. Из епархии и Саровской пустыни, не желая его отпускать, дали отзыв, что он человек малоумный. Митрополит ответил: – «У меня много умников, пришлите своего глупца». В 1782 г. он вступил в должность строителя Валаамского монастыря.

Отец Назарий, в миру Николай Кондратьевич, сын причетника села Аносова, Тамбовской губ., родился в 1735 г. На 17-ом году ушел в Саровскую пустынь, в 1760 г. пострижен и в 1776 посвящен в иеромонахи. О. Назарий строжайшим образом соблюдал устав. Чтение священное было пищею его души. Его мысль настолько была проникнута божественным, что для дел мирских он не знал и слов, как говорить о них. Когда же говорил он о Боге, то слушатели забывали время. Все свои беседы он основывал всегда на изречении Св. Писания. Слово его было прямо, право и резко. С виду он был строг и как бы неприступен, но сила его слов привлекала к нему сердца. Одежда его была близка к рубищу. Обитель Валаамская, куда был назначен строителем о. Назарий, расположенная на острове среди Ладожского озера, представляла особое удобство для иноческой жизни. Эта обитель на протяжении своей истории дала не мало великих угодников, как Герман и Савватий, и Александр Свирский. Теперь она пришла в полный упадок. Обитель состояла за штатом, средств к содержанию не было, здания рушились, немногочисленное братство состояло из престарелых людей. Некому было служить, некому петь на клиросе.

В день  закладки собора с церковью в нижнем этаже во имя преп. Сергия и Германа, было следующее видение иноку Иннокентию: – «В монастыре необычайное стечение разного народа, и все ожидают прибытия м. Гавриила для положения основного камня. Вскоре явился сам Владыка, облеченный в мантию и с жезлом архиерейским в руке, по обе его стороны шли два светолепных схимника. Приблизились к месту, где почиют многоцелебныя мощи преп. Сергия и Германа; они остановились, осенили крестным знамением святую могилу и все пространство, назначенное под строение и стали невидимы» («Сказание о жизни преп. Сергия и Германа». СПБ. 1908 г., стр. 26).

При о. Назарии возник внутренний четыреугольник обители, и состоящий из каменных сооружений: собора, двух церквей, ризницы, трапезы и келлий. Монастырь включен в число штатных монастырей, и штат определен в 30 человек, строитель возведен в сан игумена. Императором Павлом пожалованы монастырю Кюменские рыбныя ловли, главный источник его содержания. По воле митр. Гавриила, О. Назарий ввел на Валааме общежительный устав Саровской пустыни и установил три рода жизни: общежительный, скитский и пустынный. Слава о Валааме стала расходиться по православному миру, даже приходившие туда Афонские иноки смотрели на него с удивлением, говоря, что по внутреннему устройству он выше Афонских монастырей.

Отец Назарий подавал всем пример своей жизнью. Строгий исполнитель устава, он во всех трудах общежития подвизался впереди всех. Особенно любил он безмолвие и удалялся на целые недели в уединенную пустыню. Кроме восстановления древнего Валаама, о. Назарий оказал великую услугу делу православной проповеди в русских северо-американских владениях. По благословению Синода, он избрал из братии Валаама десять человек миссионеров. Из них особенно памятны: архимандрит Иоасаф, начальник миссии, возведенный в сан архиерея и утонувший, иеромонах Ювеналий, принявший мученическую кончину, и монах Герман. Последний был ярким носителем Паисиевской традиции; несмотря на все трудности миссионерской работы среди дикой Аляски, идя путем «внутреннего делания» и уча этому других, он достиг святости в такой мере, что был в общении с миром духов и с природой: молитвой останавливал наводнение, пожар, кормил из рук диких зверей, творил чудеса и даром прозорливости видел на десятки и сотни лет вперед.

Вот два случая из жизни о. Назария. В царствование Екатерины II у Петербурга произошло морское сражение со шведами. Весь город был в страхе, митрополит молился, заключившись в келлию. В это время о. Назарий настоятельно потребовал свидания с митрополитом и уверил его в победе и безопасности. В подтверждение своих слов показал на стороне моря души убитых воинов восходящих на облаках к небу. Другой случай такой. Сановник К. подвергся царской немилости. Его жена умоляла о. Назария молиться за мужа. Тот обещал попросить царских приближенных. – «Всех уж просила», отвечала жена опальнаго. – «Да не тех кого надо», ответил о. Назарий и, взяв у К. много мелких денег, отправился раздавать их бедным. Только к вечеру он роздал все и вернулся в обеспокоенную семью со словами: – «Ну, слава Богу, обещали все приближенные царские просить за вас». Вслед за тем пришло известие, что дело кончилось благополучно. Тогда, отвечая на вопрос, объяснил о. Назарий, кто те приближенные, которых он просил и какого Царя.

Когда был предпринят перевод – пересмотр перевода «Добротолюбия», присланного м. Гавриилу старцем Паисием, проверяли таковой учителя, знающие греческий язык, Александро-Невской Академии. Митрополит предписал ученым переводчикам во всем советываться с духовными старцами и, прежде всего указал на о. Назария. «Они из опыта лучче вас понимают духовныя истины», сказал Митрополит. В 1801 г. о. Назарий испросил себе увольнение на покой. Он вернулся в Саров, где полагал начало монашеству. Там он устроил себе пустынную келью в лесу при речке Саровке. Когда хватало сил, он в ночное время ходил по лесу, совершая на память молитвословие 12-ти псалмов, и к рассвету возвращался в келью. Не раз встречался он с медведями, которые его не трогали и он их не боялся. Многие отшельники поверяли ему свои помыслы (Одним из таковых был и преп. Серафим. Эти годы соответствовали центральному периоду подвига преп. Серафима, когда он жил в лесу пустынником. Можно с уверенностью предположить, что не без участия о. Назария познакомился преп. Серафим с «Добротолюбием», на которое он многократно впоследствии ссылается. В одном жизнеописании преп. Серафима есть прямое указание на их близость с о. Назарием).

В Тамбовском и Нижегородском краю образовалось под руководством о. Назария много женских общежитий. Имея дар прозорливости, о. Назарий видел обнаженными человеческие мысли и грехи. Делатель умной молитвы, так писал о ней старец – «Помолимся духом, помолимся и умом. Взойдите-ка в слова апостола Павла: «Хощу рещи лучше пять слов умом, нежели тысячу языком» (1Кор. 14:19). Изобразить не могу, сколь мы счастливы, что сии пять слов удостоилися говорить. Что за радость. Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешнаго. Вообразите-ка: Господи, Кого я называю. Создателя, Творца всего, Кого вся силы небесныя трепещут. Ум и сердце собрать во едино, глаза закрыть, мысленныя очи возвести к Господу. О сладчайший и дрожайший, Господи, Иисусе Христе Сыне Божий».

После пятилетнего пребывания в Сарове, о. Назарий скончался, 74 лет – 23 февраля 1809 г. и погребен у алтаря теплой церкви (Е. Поселянин. «Подвижники 19-го века». СПБ. 1910 г., стр. 120).

Вернемся к архимандриту Феофану Новоезерскому так много способствовавшему возрождению древних обителей.

В мире Феодор Соколов, (1752–1832), из мелкопоместных дворянской семьи. По тому времени образования большого он не получил, кроме простой грамотности. Он читает духовные книги и с детства стремится к монашеству. 19-ти лет сначала уходит в Саров, где знакомится с о. Назарием, на которого он впоследствии указывает м. Гавриилу для возобновления Валаамской обители. Саров показался молодому послушнику еще недостаточно «жестоким» и он поступает к о. Феодору в Санаксар.

Вот что рассказывает о ней арх. Феофан: – «Мы искали, где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали – в Саровской пустыни… Нет, еще слабо; пошли к о. Феодору в Санаксар. Обитель без ограды, забором огорожена, церковь маленькая, волоковыя окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-то не было: с лучиной читали в церкви. И платье-то какое носили! Балахоны! Один смурый кафтан был для одного, который для покупок выезжал. Начало-то недостаточное и трудное. В лаптях ходили, – одни было мелко плетены, другия крупно; так и лежали: одна куча маленькие, другая – крупные. Ноги обертывали онучами из самых толстых изгребней, а босиком не ходили. Придут к о. Феодору: «Что благословите взять ступни». И велит самому выбрать – из маленьких и выберут. Отец Феодор позовете: «поди-ка сюда», – и возьмет у него. Случалось это с о. Игнатием: и у него отбирал частыя ступни, и бранивал за то, что на лапти прельстился, а Игнатий был из придворных. Начнут (братия) говорить: – «живи, живи, а и в этом утешения не сделают, в каких-нибудь ступнях». Услышит это о. Феодор, призовет: – «что там?» – «Да вот, батюшка, какое смущение, и в этом-то утешения не сделаете». Начнет представлять: «Что вы из эдакой безделицы теряете спасение».

Да! мы жили у старцев духовных. Я с Макарием в одной келье жил. Ему больше всех искушения было от о. Феодора. О. Феодор нарочно искушал, давал балахоны худо сшитые, с долгою спиною или и заплатами. Один из таких балахонов о. Феодор и дает о. Макарию, – тот смущается, придет к о. Феодору, показывает, как на нем сидит балахон, какая спина несоразмерная. О. Феодор начнет увещевать: – «Зачем пришел в монастырь? да есть ли разум? Что вы! Чем занимаетесь! Лишаетесь милости Божией. Что вы занимаетесь тряпками! А надобно заниматься, душу-то свою очистить, чтобы ни к чему временному не пристраститься». А после и привыкли. А чтобы при себе что-нибудь иметь – ничего уж не было. Огня в келье никогда не бывало. А послушание было такое, что я сам и полы мыл, и пищу варил и щепки собирал и ложки мыл; сами караулили по ночам, походим, да поклонов несколько земных и положим – помолимся. А всенощная продолжалась в Санаксаре 7 часов. Когда закладывали в Санаксаре церковь, где алтарю-то быть, вдруг прилетел рой пчел. О. Феодор велел о. Герасиму огрести в улей, с тех пор все пчелы в монастыре. Смущались некоторые, что о. Феодор двумя монастырями управлял: своим и женским Алексеевским, который он завел. Ходили к знаменитому схимнику Досифею в Киев, говорили, что о. Феодор два монастыря – мужской и женский – имеет под своим управлением. «Вы слабости какия в нем заметили?» – «Нет, он строгой жизни». – «Недостатки что-ли какие есть?» – «Нет никаких». – «За кого вы его почитаете?» – «За святого». – «Что он грамоте знает?» – «Ученый». – «Что вы сомневаетесь, не сомневайтесь. Умная голова не только два стада, и десять может пасти». Так и успокоились.

А отец-то Игнатий раза два к преосвященному при мне уже бегал, и когда был поставлен иеродиаконом, то с вечера примочил волосы, заплел, да после и расчесал, надел парчевой стихарь, а в лаптях. Как стал на амвон, о. Феодор его подозвал: – «Ты», говорит, «павлин, хвост-то распустил, посмотри на ноги-то. Поди сними стихарь-то». Тот оскорбился и убежал ночью к преосвященному Иерониму жаловаться, что пристыдил, посрамил меня, а преосвященный и прислал его к о. Феодору, чтобы на поклоны поставил. О. Феодор никого из братий не удерживал в монастыре силою и говорил: – «У меня ворота отворены для всех, кто хочет выходить». А уж не терпел слова «не хочу», и слышать не мог.

Взгляды о. Феодора характеризует и следующий случай: «Однажды о. Феодору необходимо было, по монастырским нуждам своим, поехать в Москву, где и пробыл он месяца два. В это время приходили к нему усердствующие люди, ради совета и пользы душевной, а благородные господа почти каждый день приглашали его к себе кушать, присылая за ним своих лошадей. У одного господина случилось о. Феодору таким образом встретиться и кушать вместе с другими настоятелями и игуменами московских монастырей. Зашел между ними разговор о монашеских одеждах. Вероятно, старец, как пустынник, одет был скудно, и тем невольно, как бы укорял московских отцов, одетых не по пустыннически. Московские отцы говорили, что им, в столичном городе, нельзя носить одежды из простой и дешевой материи, и спрашивали у о. Феодора мнения его об этом. Отец Феодор сказал: «Могли бы вы, святые отцы, иметь благословное себе оправдание, если бы при пострижении, пред св. Евангелием, давали свои обеты о претерпении нищеты по другим каким правилам, но как чин пострижения один и обеты одни, то не много требуется толкования. По страстям же толковать и послаблять себе, это в свое время послужит только в осуждение таковым себе потакателям. Неприлично духовным людям иметь богатое платье, келейных служителей светских с пуклями, также богатыя кареты, как знак любви к пышности» («Старческие советы». Москва. 1913 г, стр. 420).

Между тем, в 1774 г., случилось обстоятельство, имевшее важное значение для всего братства Санаксарской обители: о. Феодора неожиданно постигло тяжкое испытание. Виновником его бедствия был тогдашний Темниковский воевода Нилов. За несколько лет перед этим, он упросил о. Феодора быть его духовным отцом, на что последний согласился, но не иначе, как под условием, чтобы духовный сын повиновался ему во всем, что касается спасения души. Сначала он, действительно, был послушен духовному отцу, но потом стал нарушать посты, делать притеснения городским жителям и при каждом удобном случае брать с них поборы. Все увещания и обличения о. Феодора были тщетны. Наконец, одно обстоятельство до крайности огорчило старца: в самую горячую пору полевых работ воевода заставил крестьян строить ему покои. Крестьяне пришли к о. Феодору с просьбой заступиться за них перед воеводой, выпросить им позволение убрать поля, чтобы не погибнуть с голода. Тронутый их бедствием, старец поехал в Темников. Воевода, давно наскучив его наставлениями и упреками, велел позвать его в канцелярию: здесь старец не затруднился высказать ему все, что считал своим долгом сказать, по поводу беззаконных поступков своего духовнаго сына, а этот последний приказал немедленно составить протокол, что настоятель Санаксарской пустыни перед зерцалом называл его грабителем и другими оскорбительными именами. Началось дело, по которому состоялось определение – Санаксарского настоятеля, как человека беспокойного, отправить в Соловецкий монастырь в число братства. В виде снисхождения к виновному приказано было отпустить с ним в сундуках его имение, сделав ему предварительно опись. Когда явился чиновник для описания имущества, о. Феодор показал ему шерстяной войлок с жесткой подушкой, овчинную шубу, мантию, рясу и сказал: «Описывайте». В этом состояло все его богатство» («Жизнеописания подвиж. 18 и 19 в.», Декабрь. Москва, 1910 г, стр. 107).

В Соловках о. Феодору пришлось пробыть лет 10, пока о. Феофан не попал в келейники к м. Гавриилу, который добился пересмотра этого дела и реабилитации о. Феодора.

Вернемся теперь к прерванному рассказу об арх. Феофане. После того, как был сослан о. Феодор, обитель Санаксарская совсем сиротеет: ее оставляют о.о. Игнатий и Макарий, перейдя в Введенскую пустынь к знаменитому старцу Клеопе. К ним решился присоединиться и Феофан. Настоятель о. Клеопа получил воспитание иноческое на Афоне, упражняясь в умной молитве и духовном делании вместе с великим старцем Паисием Величковским. Здесь юный послушник – будущий арх. Феофан получил новые, еще более совершенные уроки монашеской жизни. Это тот же чисто-евангельский дух, который мы наблюдали в XV и XVI вв. у созерцательных подвижников Северной Фиваиды. Вот подлинный рассказ самого архим. Феофана о своем тогдашнем настоятеле: «Сколько случалось мне знать мужей добродетельных! Великие старцы были, от которых я учился: Тихон Воронежский, о. Феодор, о. Клеопа, можно сказать, что чудотворцы. Да, о. Клеопа жизни подлинно святой был… Он всегда был в молитве и читал книги Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника. Общее правило о. Клеопы полтораста поклонов поутру и после вечерни полтораста поклонов. Клеопа скончался более 70-ти лет. Виду он был такого: лицом кругловат, сед, сух, всегда плакал. Он сам записался в синодик и сказал, в какое время умрет. Он любил день 40 мучеников, – в этот день и умер. Жизнь он прежестокую вел, был из малороссиян, из Киева, жил на Афонской горе. О себе сказывал, что в юности чистоту соблюл и никаких плотских грехов не знал, потому исполнен был благодати Божией.

«В Введенской пустыни однажды случилось вот что: один послушник сказал, что он видел очевидно явление. О. Клеопа велел искусить его, немножко пожурить со стороны, тот смутился, почел за оскорбление, пришел к о. Клеопе и говорит: «Я не могу жить, – меня оскорбляют». – «Как же ты говоришь, что удостоился видения, а не можешь терпеть. Следовательно, это прелесть. В голову камень класть, поститься, на голой земле спать, – это пустое, – «научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем», сказал Господь (Мф. 11:29), а не чудес и явлений каких-нибудь обещал"…

«У о. Клеопы позволялось с белым хлебом, кто мог, на трапезу ходить, и сам идет на трапезу с белым хлебом, другие не роптали, и блины у него пекли. Одинаково нельзя вести всех, иных грубая пища может привести в изнеможение. Одни пришли из бедности, от трудов в покой, другие от богатства, от нежного воспитания, для последних и то за велико вменится, что они оставили богатство. А брашно и питье не поставит нас пред Богом».

«Преосвященный Сильвестр, когда был у Потемкина в Москве, тогда тот рассказывал: – «В Молдавии какие отцы! Высокой жизни! Почтенные! Здесь таких нет». Преосв. Сильвестр говорит: – «Нет, есть да только они не видны». – «Кто такой?» – «А вот Клеопа». Светлейший говорит: – «Представьте мне». Преосвященный сказал ему, где его искать – у купца Матвеева квартирует. У Матвеева стол открытый был для всех странных. Светлейший карету послал, они обедали. Спрашивают: – «Который тут из вас Клеопа». – «Я. На что?» – «Да Светлейший прислал за Вами». Удивляется, почему узнал Светлейший. – «Хорошо, говорит, я приеду, у меня есть своя повозка». – «Нет, без вас не велено приезжать». Принужден был ехать. «Увидел преосвященного. «Это вы, ваше преосвященство, затащили сюда старика?» Начали говорить, – понравился Потемкину. Светлейший хотел его представить Государыне, а он скорее убрался во Введенскую пустыню. На дороге, когда он ехал туда, солдат жестоко бил его. Офицер, знакомый Клеопе, это увидал и спрашивает: «За что он бьет», – хотел этого солдата наказывать, но о. Клеопа, упросил его: – «Не тронете, – Бог приказал. Клеопа, не тщеславься! ездил в карете! был во дворце».

«Отец Клеопа в лесу жил, было с ним двое учеников: один Лука, в Давидовской пустыни живущий, а другой Матфей, – после удалился на Афонскую гору. Хлеба недостало, – стали проситься ученики: «Батюшка, отпустите нас в деревню попросить хлеба». – «Подождите». День прошел, другой, и третий настал, – просят опять, чтобы отпустил их.

– «Подождите, завтра отпущу вас». На третий день к вечеру на паре лошадей приезжает человек и спрашивает: – «Где это Клеопа». Всего навез: и пшеничной муки, и ржаной, и масла коровьего, и постного, и крупы. Смотрят, каким образом он приехал – дороги-то нет, лес превеличайший, частый, по зарубам ходили».

«Да много на него (о. Клеопу) и искушений-то было. Был иеромонах Паисий, – такой простой, препростой был. Поехал он в Москву покупать, лошадей-то у него и увели. Да вор-то и приезжает на них в монастырь, увидели, узнали их, – спрашивают: где вы их взяли? ведь это монастырския лошади. Привели их к о. Клеопе. – «Где вы их взяли?» – спрашивает их о. Клеопа. – «Виноваты: увели». – «Ведь вот вас теперь надобно под суд отдать. Да что вы нужные, что ли?» – «Недостаточные».

– «Ну, так возьмите себе одну». В другой раз в полночь пришли воры в церковь, но как только они вступили, то как будто гром какой сделался, и они все попадали и лежали так до рассвету, а поутру приходят и раскаиваются о. Клеопе, и говорят: нечего нам делать. «Воронцов, генерал-губернатор, прислал спрашивать о. Клеопу [Иеросхимонах Клеопа, как известно, поселился на Валааме в 1811 г., а почил о Господе в 1816 г.], чего ему надобно – земли, рыбных ловлей? – «Кланяйтесь господину генерал-губернатору, благодарю за усердие, скажите, что для меня нужно земли три аршина – более не надобно, так у нас столько-то есть, а рыбу мы у мужиков покупаем». Хотел им один купец строить каменную ограду, 30 тысяч давал. Кланяйтесь, благодарю за усердие. Если ему угодно, пускай строит». Тому показалось обидно, в Сарову пустынь и отдал» («Старческие сов. подвиж. 1819 столетия». Москва, 1913 г., стр. 204–207).

Рассказывает о случайном нахождении мощей о. Клеопы игумен Уссурийский о. Сергий:

«13 октября 1893 г., вступив на священный остров Валаам, я вскоре был принят на послушание в скит Всех Святых.

Прежде меня поступившие братья-послушники раcсказали мне, что незадолго до моего прихода в скит скончался там о. Арсений фотограф. Когда они рыли для него могилу за алтарем храма, примерно на двух аршинах глубины, начали ощущать некое благоухание. Не доверяя своему чувству, они сначала не говорили об этом друг другу, но по мере углубления могилы, благоухание усиливалось и, наконец, стало настолько ясным, что ощушалось всеми, о чем они тогда и заговорили между собой. Когда работа их близилась к концу, то сбоку из соседней могилы выпал человеческий череп. Благоухание еще больше увеличилось. Братья послали за старцем о. Феофилом, управлявшим в то время скитом. Последний пришел и распорядился позвать о. Алексия и других скитских старцев. О. Алексий, подойдя к могиле, взял благоухавшую главу в руки и, осенив себя крестным знамением, благоговейно облобызал ее, при чем сообщил всем присутствующим, что это глава святопочившего старца о. Клеопы, ученика знаменитого подвижника ХVIII-го века схиархимандрита Паисия Величковского.

Тут же по блаженном старце была отслужена панихида, после которой глава с благоговением была возложена на свое место.

Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего иеросхимонаха Клеопы и его святыми молитвами помилуй меня грешнаго. Иг. Сергий». (М. Янсон. Большой Скит на Валааме. Таллин, 1940 г., 70–71).

Вот рассказы, которые подлинно переносят нас к преп. Кириллу Белозерскому и Корнилию Комельскому – эпохе расцвета нестяжателей. Если в Санаксарской обители молодой послушник – будущий архим. Феофан научился терпению, трудолюбию, строгому исполнению монашеских правил и беспрекословному послушанию, то жизнь в Введенской пустыни имела для него важное значение: здесь он вступает в духовное общение с великой семьей иноков, средоточием которых был в то время великий старец Паисий Величковский. Рассказы настоятеля об Афоне, о старце Паисии возбудили в молодом послушнике желание лично побывать в этих местах, особенно он имел желание посетить Святую Землю. С 15-ю спутниками в 1776 г. отправляется он сначала в Молдо-Валахию. Но дальше ему ехать не пришлось. За святое послушание игумену Феодосию, настоятелю Тисманского монастыря, остается он там в числе братии. На третий день  вступления его в Тисманскую обитель его постригают в монашество и нарекают Феофаном. Настоятель Тисманского монастыря о. Феодосий был одновременно со старцем Паисием, учеником великого старца схимонаха Василия Поляно-Мерульского и потому о. Феодосий мог быть для Феофана достойным заместителем старца Паисия, и тот факт, что он остался в Тисманской обители, не явился для него духовной потерей. Однако, настоятель был вынужден вскоре отправить Феофана в Россию, чтобы хлопотать о перемещении всей обители туда. Они не могли оставаться в Валахии из-за изменившихся политических обстоятельств: – «Нам в Валахии нельзя было жить, как с турками замирье сделалось». Вскоре удалось перевести Тисманский монастырь в Россию, в Софронееву пустынь. Там пробыл Феофан только полтора года. Потребовались строгие и надежные иноки для Александро-Невской Лавры. В их число попал и Феофан. Вскоре он делается келейником м. Гавриила и на этом скромном поприще оказывает величайшие услуги всему русскому монашеству, содействуя воссозданию запустевших монастырей, указывая на опытных настоятелей лично ему известных. Таким образом, был восстановлен Валаам, Тихвин, Пешношский и Клопский монастыри. Сам о. Феофан возобновил сначала Моденский монастырь, а потом в течение 36-ти лет управлял Новоезерским. Обитель он нашел в крайнем упадке. И за время своего игуменства он создал чудеса в смысле возведения новых построек, ограды, сооруженной на сваях. Был создан многолюдный, благоустроенный, подвижнический монастырь. Он получал при украшении храмов пожертвования от всех царствовавших царей: Екатерины, Павла, но более всех его почитал Александр II-й, который ценил его заслуги. Архимандрит Феофан являлся старцем и для многих мирских лиц. Он вел со многими переписку. Кроме того, он духовно руководил монахинями Горицкого женского монастыря. Вышедшая оттуда его духовная дочь мать Феофания (Готовцева) была основательницею С.П.Б. Новодевичьего монастыря. В 1829 г. арх. Феофан вышел на покой и предался всецело молитве и приготовлению к смерти. 1832 г. был последним в его жизни. Когда келейник его монах Антоний, 30 лет ему верно служивший, говорил, что ему необходим отдых: – «А вот скоро отдохну», отвечал ему старец. С Иисусовой молитвой на устах тихо и мирно предал он дух Богу, 3-го декабря 1832 (Е. Поселянин. «Русск. подвижники». СПБ., 1910 г., стр. 136–145).

Наставления архимандрита Феофана

§ 118. Нам тщеславиться и гордиться нечем: что имеем, то все Божие, а только одна наша собственность: грехи. А что на первый случай, вступя в духовную жизнь, ни в чем не успеваете, пример нам новосаждение: сперва только покажется, потом произростает лист, цвет и плод. То же и в духовной жизни. Не ужасайтесь, что не успеваете. Должно прилагать только попечение ко исправлению и просить Господа Бога: «Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Бог мой».

§ 171. Духовная жизнь должна быть проста, чистосердечна, кротка, благопокорлива и паче смиренна.

§ 187. Ежели пожелаешь смириться, проси Господа: Господи, даждь ми смирение. Потом себя укори, себя уничижи, тогда удостоишься и милости Божией. Смирение столь велико, что может благодать Божию в душу привлещи.

§ 192. Не надобно думать: любят ли нас, или не любят. А лучше думать, что недостойна быть любимою, сама же люби всех: потому что нам не сказано быть любимыми, но велено всех любить. Даже не надобно и замечать, кто сердится или кто как посмотрел. Не нужно даже проникать в их намерения.

§ 218. Иные уходят в затворы, другие носили тяжелыя вериги, но этого не взыщется от нас, а надобно смиряться, терпеть, иметь послушание, вот чего требуется. Скорбное слово претерпишь – вот и вериги твои.

§ 251. Не мысли, «что некому вразумлять нас». – Да Евангелие, разве не учение? Это глас Божий. А Апостол? Это дух Божий. По них должны наставлять себя.

§ 383. Небесную мысль с нуждою приобрести можно, а дурная сама приходить, и отогнать ее можно только молитвою.

§ 393. Мы бегаем скорбей, а святые-то скорбели о том, что нет скорбей: можно ли, говорили, спастись без них?

§ 400. Праведницы просветятся, яко солнце, в царствии Отца небеснаго (Мф. 13:43): какое воздаяние за малое терпение.

§ 408. Если Господь на одну минуту оставит нас, куда мы годимся?

§ 441. О. Клеопа говаривал: мысль одну надобно иметь, что я только один на земле да Бог, – никого больше не воображать. Не с кем ссориться, когда один я на земли. Были такие, которые это и исполняли.

§ 466. Кто на земли лежит тому нет опасности, что упадет и разобьется, а вот кто по верхам-то лазит, тому угрожает такая опасность.

§ 473. Вся сила в смирении. Сколько поклонов ни клади, а будешь мечтать о себе, что я жестокую жизнь веду, так в этих трудах никакой пользы нет. – «Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (МФ. 11:29). Нестяжание, раздаяние милостыни, пост и молитва – без смирения ничто. Без смирения хотя бы власяницу носил, хотя бы вериги, хотя бы чрезмерный пост имели, все не принесет никакой пользы: «научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем». А кто учитель-то?

§ 535. Если кому, ради послушания и придется не быть в церкви, Господь не взыщет. Изо ста человек, – кто на послушании, кто на молитве. Если пяток, десяток соблюдают себя в чистых мыслях, они восполняют недостаток других. Кто обленился, тот исправится, кто бодрствовал, может впасть в ленность: общий-то недостаток и восполняется за общия молитвы.

§ 536. Надобно думать, что я на земном небе, на руках Божией Матери. «Десною Твоею рукою приим, Ты, Слове, сохрани мя, соблюди да не огне мя опалит греховный». Видите-ли: грехи-то огонь!

§ 549. Вот я передаю вам то, что сам слышал, как сам научился: слышанное от старцев простых и неученых, и говорит вам неученый» (Старческие советы ХVIII-ХIХ веков. Москва. 1913. Стр. 1–199).

В приведенных нами наставлениях архим. Феофана мы видим как бы отраженным весь дух древнего заволжского монашества. Евангельский дух любви, кротости и смирения являются как там, так и тут основным мотивом, ибо это плод того же «умного делания».

Преподобный Серафим Саровский

Преподобный Серафим Саровский (1759–1833 гг.) был самым ярким и самым современным представителем вновь возрожденной подвижнической школы внутреннего делания.

Какими путями достигло до него это новое веяние?

Хотя школа умного делания к тому времени почти всюду была забыта, но живая струя, ведущая начало от древнего времени, окончательно не иссякла. Сведения о духовном делании передавались в виде поучений из поколения в поколение. Во многих монастырях должны были уцелеть и древние рукописи отеческих творений. Пример киевского старца Досифея и духовных столпов Саровских о. о. Назария и Пахомия показывает, что такие опытные подвижники существовали и тогда. По преданию, о. Досифей дает юному Прохору наставление о творении непрестанной умно-сердечной молитвы. Когда последовало явление Богоматери преп. Серафиму и монахине Евпраксии, ей было сказано, что она удостоилась этого видения за молитвы о.о. Серафима, Марка, Назария и Пахомия, представлявших собою единую духовную семью. Как мы уже упоминали в жизнеописании о. Назария, оба подвижника, – преп. Серафим и о. Назарий, одновременно отшельничают в Саровском лесу. Преп. Серафим возвращается в 1810 г. в монастырь, т.е. на следующий год после кончины о. Назария. В лесу они пробыли одновременно 8 лет. О. Назарий был одним из тех, к кому обращались за разъяснением темных мест при печатании Добротолюбия. Митр. Гавриил сказал: «Подвижники лучше вас (ученых) понимают духовные истины». Зная касание о. Назария к делу печатания Добротолюбия, можно с уверенностью сказать, что не без его участия стала известна эта книга и преп. Серафиму. Привез ли он ее в Саров в 1801 г., – прислал ли он ее ранее, – об этом можно только гадать. Утверждать можно лишь одно, – что в лице преп. Серафима книга эта встретила добрую, подготовленную почву. Преп. Серафим всецело проникается духом Добротолюбия и многие его наставления и советы взяты оттуда. Он осуществляет на деле весь путь «умного делания» и в достижениях своих превосходит многих святых. «Сей от роду нашего», – говорит о нем Божия Матерь. Преп. Серафим – это живое откровение того совершенства, к которому может придти земнородный. И путь его тот же, что и у древних отцов и у наших отечественных подвижников, описанных нами в предшествующей главе, занимавшихся «умным деланием». Вот что он сам говорит о подвижническом пути: – «Путь деятельной жизни (πράζις) составляют: пост, воздержание, бдение, коленопреклонение, молитва и прочие телесные подвиги, составляющие тесный путь и прискорбный, который по слову Божию вводит в живот вечный (Mф. 5:14). путь умосозерцательной жизни (θεωρία) состоите в возношении ума ко Господу, в сердечном внимании, умной молитве и созерцании чрез таковыt упражнения вещей духовных». И далее следует ценнейший аскетический совет: – «Не должно оставлять деятельную жизнь и тогда, когда бы в ней человек имел преуспеяние и пришел бы в умозрительную: ибо она содействует умозрительной и ее возвышает» (Летопись С.-Д. м-ря. СПБ. 1903. Стр. 146)… Так толковал подвижническую жизнь преп. Серафим.

Но сам он был духовным наследником и о.о. Пахомия и Назария, не бывших типичными представителями саровского духа. Их нужно отнести к тем редким единицам, понимавшим и практиковавшим внутреннее делание, которое сохранилось в глубине монашества с древних времен. Величавый же Саров воплощал в себе всецело ту суровую школу аскетического внешнего делания, которая господствовала до Паисия Величковского: уставной строгой службы и жестокой жизни, но без истинного понимания внутреннего делания.

Серафим Саровский был, может быть, самым ярким и самым совершенным представителем, как мы только что сказали, вновь возрожденного внутреннего делания, настолько ярким, что за ним как бы даже скрываются величайшие аскетические подвиги, предпринятые им, как например, 1000 дневнонощное стояние на камне, невероятный пост и др. подвиги. (Все виды подвигов древних отцов пустынников). Наиболее типичное и характерное столкновение этих двух течений, старого и нового, мы видим в том непонимании и в том непризнании преподобного Серафима братией монастыря и его настоятелями, которые, несмотря на всю парадоксальность, продолжались не только при жизни Преподобного, но и по его смерти.

В Дивеевской Летописи (Летопись С.-Д. м-ря СПБ. 1903. Стр. 187 и 248) многократно упоминается о недоверчивом и неприязненном отношении к Преподобному со стороны монастырского начальства. К нему вторгаются ночью с обысками. Такие же обыски постигают и приходящих к нему дивеевских сестер. Характерен случай (уже после смерти Преподобного), когда батюшка Серафим является в видении исцеленной им монахине Магдалине, приехавшей в Саров на богомолье. В видении он говорит ей: «Теперь иди в Дивеев». – «Зачем же идти мне туда, там нечего делать». Но батюшка несколько раз повторил приказание идти в Дивеев и добавил: «Все мое там, и я сам постоянно и более всего там пребываю». Когда мать Магдалина проснулась, то все это передала Саровскому пещернику, о. Парфению, прося записать все случившееся исцеление. Он решительно отказался, говоря: «Ступайте в Дивеев, там запишут непременно, иди, иди в Дивеев, это великая благодать, тебе и сам о. Серафим на то указал. Там запишут, потому что там более всего почитают его. И Бог знает, что еще будет из нас и из Дивеева. У нас вот три раза видели горящие свечи на могиле его, да и то мы не верим, пока на гробе его разве что-либо ясно случится» (Летопись С.-Д. м-ря СПБ. 1903. Стр. 581).

Читатель невольно спросит нас: как же это так – господствующая школа ставит во главу угла внешние аскетические подвиги, устав, быт, но ведь преп. Серафим превосходит их всех своими подвигами? Да, это все так. Но никто из представителей господствовавшего в то время уклада еще не дорос до понимания умозрительного подвига. Потому все касающееся преп. Серафима для них остается загадкой и вызывает у них одно лишь подозрение и полное недоверие. Самый взгляд на подвиг  у старого и нового течения не совпадает. Возрожденная школа не против подвигов, а только не переоценивает их: это не цель, а средство; сами по себе они – ничто. Неправильно же применяемые и ставимые как цель, они могут только повредить, явившись причиною духовной прелести. Но, кроме того, по лестнице духовного восхождения у подвижника могут встретиться величайшие испытания. Это борьба с духом злобы, обычно людьми, не аскетами даже, и не подозреваемая. Тогда подвижник прибегает к величайшим подвигам соразмерно с силою борьбы.

Здесь можно привести случай из жизни схимонахини Платониды (род. в 1802 г., Ставрополь) со слов ее духовника: – «Засуха или сухость сердца – это самое тяжелое положение в подвижнической жизни». Но это испытание застало Платониду не врасплох: она встретила его благодушно. Когда почувствовала у себя сухость сердца и некоторое расстройство духовной жизни, она не опустила рук, не впала в уныние. Напротив, она порешила в душе своей поститься и молиться дотоле, пока Господь снова не коснется ее сердца Своею благодатью и не устроит по-прежнему ее духовную жизнь. Подвиг этого нарочитого поста (неядения) и молитвы начался. День за днем повторилось уже 10 раз. Старица постилась и молилась, но душа ее все еще, яко земля безводная… Иссохли у ней язык и гортань, грудь надрывалась от стонов и воздыханий, но на очах все еще не слезинки. На сердце лежит словно камень какой, а в нем ожесточение и страх, уж не действительно ли Господь отринул ее от лица Своего и отверг навсегда?.. Вот и враг издевается над нею, открыто говорит ей: «Где же Бог твой?» Так шло до 14-ой ночи, но тут положен был и конец испытанию. Не допускающий искушений сверх сил наших, Господь явил рабе Своей знамение Своего благоволения и благоугодности Ему подвигов ее. Когда в полуночный час, в растерзанном сердце своем, произнесла она слова: «Слышишь ли Ты меня, Господи, слышишь ли стоны мои и страдания сердца моего?» в это мгновение она почувствовала некую теплоту в сердце и во всем существе своем. В это же мгновение отверзлись и ее духовные очи. Она увидела двух ангелов, из которых один стоял по правую, а другой по левую ее сторону. Оба они писали, каждый в своей книге. «Смотри», – сказал один из них, указывая на книги: «Мы записали каждый вздох твой, каждый стон и слово твое». Позади же себя увидела толпу демонов. Ближе других стоявший к ней был в изорванной одежде. Когда стоявшие поодаль хотели подойти к нему на помощь, он закричал: «Куда лезете! Смотрите, как я изорван». Ангелы стали невидимы, демоны бежали. С тех пор, до самой кончины своей блаженная Платонида не знала уже искушений, и наслаждалась всегда невозмутимым миром души, радуясь о Господе (Жизнеоп. подв. благочестия. Декабрь. Москва 1910. Стр. 34–243).

Серафимово стояние на камне – столпничество – бесконечно превосходящий по суровости и долговременности только что описанный подвиг Платониды (по времени в 70 раз более продолжительный). Подвиг этот превышает человеческое разумение. По поводу его можем мы лишь заметить, что некоторые биографы неправильно понимают и по своему истолковывают это борение: – то полагают, что здесь была брань с плотью, то с помыслами честолюбия и т.д. Но такие гадания не вяжутся с той духовной высотой преп. Серафима, на которой он уже находился в то время (1804–1807). Здесь только могло быть место борьбе не против плоти и крови, а непосредственно с духами злобы поднебесной. Из беседы с Мотовиловым выясняется эта тайна: – «Как-то раз в беседе с преп. Серафимом коснулся разговор о вражьих нападениях на человека. Светски-образованный Мотовилов не преминул, конечно, усомниться в реальности явлений этой человеконенавистнической силы. Тогда Преподобный поведал ему о своей страшной борьбе в течение 1000 ночей и 1000 дней с бесами и силою своего слова, авторитетом его святости, в котором не могло быть и тени лжи или преувеличения, убедил Мотовилова в существовании бесов не в призраках или мечтаниях, а в самой настоящей горькой действительности».

Выйдя победителем из этой страшной борьбы, преп. Серафим вознесся на высоту древних величайших подвижников.

Итак, мы видим, что тот ключ живой воды, который сохранился в глубине монашества с древних времен и почти уже совсем иссякавший, в преп. Серафиме сливается с вешними водами возрожденного Паисием Величковским учения Св. Отцов о внутреннем делании и обращается в его лице в такой мощный и сильный поток, который поражает и до наших дней своим величием и державностью весь духовный мир.

Проф. прот. о. Г. Флоровский в немногих словах охватывает всю неизмеримую глубину значения преп. Серафима: «Начало прошлого века в судьбах Русской Церкви ознаменовано каким-то внутренним и таинственным сдвигом. Об этом свидетельствует пророческий образ преп. Серафима Саровского (1759–1833), его подвиг, его радость, его учение. Образ вновь явленной святости оставался долго неразгаданным. В этом образе так дивно смыкаются подвиги и радость, тягота молитвенной брани и райская уже светлость, предображение уже нездешнего света». Он «с неожиданным дерзновением свидетельствует о тайнах Духа». Преп. Серафим весьма напоминает древних тайновидцев, преп. Симеона больше других, с его дерзновенным призывом искать даров Духа. Преп. Серафим был начитан в отцах. В его опыте обновляется исконная традиция взыскания Духа, истинная цель жизни нашей и христианской состоит в «стяжании Духа Святаго Божия». Все другое должно быть только средством. Под елеем, которого не доставало у юродивых дев Евангельской притчи, преп. Серафим подразумевает не добрые дела, но именно благодать Св. Духа», творя добродетели, девы эти, по духовному своему неразумию полагали, что в этом-то и дело лишь христианское, а до того получена ли была ими благодать Духа Божия, достойны ли они ее, им и дела не было» (Толкование притчи о десяти девах взято преп. Серафимом у преп. Макария Египетского, который двукратно разбирает эту притчу и под елеем подразумевает благодать Св. Духа. Макарий Египетский. Троицкая Лавра. 1904 стр. 25 и 405). Так со властию противупоставляется морализму духовность. «Дух подается, но и взыскуется. Требуется подвиг стяжания. И подаваемая благодать открывается в некоем неизреченном свете. Беседа с Мотовиловым преп. Серафима внутренно принадлежит византийской традиции и в нем она становится вполне живой» (Прот. о. Флоровский. «Пути Русскаго Богословия». Париж 1937. Стр. 391). В своем исследовании «Духовные предки Св. Григория Паламы» Проф. Арх. Киприан тоже говорит о непрерывной преемственности православной мистики: «Путь православной мистики и цель ее – стяжание Св. Духа, а не подражание страдающему Христу и не жертвенное самоистязание. В этом совершается для него личная встреча с Параклитом, и заключается им его личный завет со Св. Духом, почему ему и чуждо ожидание Третьего Завета и Третьего Откровения всему человечеству. Это откровение совершается на его личном пути, личным стяжанием благодати. Эта традиция нашей мистики идет от древнейших духовидцев Востока, эта линия тянется от псевдо-Дионисия через Максима Исповедника, Симеона Новаго Богослова, Григория Паламу к подвижникам и мистикам наших дней, когда еще раз расцветает в лице Пр. Серафима Саровского и опытно раскрывает в его беседе с Мотовиловым то, что было драгоценным сокровищем в мистической ризнице Востока: видение обоженной полноты человеческого существа» (Арх. Киприан. «Духовные предки Св. Григория Паламы. Бог. Мысль. Париж. 1942. Стр. 130).