М

По малороссийским народным поверьям, злые духи (часто смертоносные), русалки. В мавок превращаются умершие до крещения дети: имя «мавки (навки)» образовано от «навь». Мавки спереди имеют человеческое тело, а спины у них нет, поэтому видны все внутренности.

Народное название дня св. мц. Мавры, празднуется 3/16 мая. У русских крестьян была известна еще под именем Рассадницы, т. к. с ее дня крестьяне начинали сажать рассаду (т. е. молодую капусту) и засевать огороды. Св. Мавру называли в народе Молочницей потому, что в ее день было жирное и самое густое молоко, чему, конечно, способствовали пастбища, покрытые мягкой и сочной травой, от которой скот поправлялся и тучнел. О той же св. мученице крестьяне говорили: «Мавра – зеленые щи», давая заметить, что теперь огороды начинают доставлять пригодную для пищи молодую зелень. В этот день также было принято есть зеленые щи из крапивы, а мужикам хлестаться крапивным веником для прибавления сил.

И. Калинский

Малороссийская или южнорусская хата, глинобитная или построенная на основе плетня, обмазанного изнутри и снаружи толстым слоем глины, с глиняным полом, с белеными стенами, с крышей, крытой камышом или соломой.

Пятый месяц в году, древнерусское название – «травень» или травный – зеленеет трава. В древности май считался третьим пролетным месяцем. Русские люди говорили об этом месяце: «Май смаит. Месяц май не холоден, так голоден. В мае жениться – век маяться. Май холодный – год хлебородный. Майская трава и голодного кормит».

Основные народные приметы по дням этого месяца по В. И. Далю таковы: 10. Ап. Симона Зилота. На Симона Зилота земля именинница, грех пахать, собирают зелья у болота, копают коренья на зелья; 11. Сщмч. Мокия. Мокия Мокрого. Если этот день мокрый, то и лето будет мокрое. В этот день не работают, боясь, чтобы град не побил полей; 13. Мц. Гликерии девы. Лукерьи Комарницы. Полагают, что в этот день прилетают комары; 14. Мч. Исидора. Сидора Огуречника. На Сидора еще сиверко (северно). Придут Сидоры, минуют и сиверы (заморозки), прилетят стрижи и касаточки, принесут тепло. Полагают, что в этот день должно сажать огурцы и сеять лен; 15. Прп. Пахомия Великаго. Пахома Теплого, Бокогрея. Пришел Пахом – запахло теплом. На Пахома поздний посев овса и пшеницы; 16. Прп. Феодора Освященного. Федора Житника. Кто сеет после Фита, прост будет жита. Полагают, что в этот день должно непременно сеять хлеба; 18. Мч. Феодота Анкирского и св. мцц. семи дев. Федота Овсянника. Коли на Федота на дубу макушка с опушкой, то будешь мерить овес кадушкой. Если на Федота дубовый лист развернулся, то земля принялась за свой род. Семь дев сеют лен; 20. Мч. Фалалея. Фалалея Огуречника; 21. Свв. равноапп. царей Константина и Елены (см.: Оленин день). Алены Леносейки. Алены – длинные льны. На Алену сей лен, также ярицу, гречу, ячмень и позднюю пшеницу; тоже сажай огурцы. Алене льны, Константину огурцы; 23. Обретение мощей св. Леонтия, еп. Ростовского (см.: Леонтий Коноплянник). Левона Огуречника; 25. Третье обретение главы св. пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна (см.: Иван Головатый). Ивана – медвяны (вредные) росы. Если в этот день на рябине много цветов, то будет хороший урожай хлеба. Лечебные зелья кладут под Иванову росу; 28 Прп. Никиты, еп. Халкидонского. Никиты Гусятника (см. также: Евтихий Тихий); 29. Мц. Феодосии, девы Тирской. Федосьи Колосницы. Полагают, что с этого дня рожь начинает колоситься. День Федосьи стоит всех понедельников (несчастный); 30. Прп. Исаакия Далматского. Исакия Змеевника (Змеевик). Полагают, что в этот день змеи станицами ходят по лесам. На Исакия сажают бобы; 31. Ап. Ерма и мч. Ермия. Еремея Распрягальника. Как на Еремия (1 мая) Запрягальника, потому что на Еремия подыми сетево (севалку), так и на Ермея же (Ермия, 31 мая) Распрягальника, потому что опусти сетево (т. е. начало и конец посевов).

Для русских людей май начинался со дня памяти св. прор. Иеремии (1 мая). «С Еремея- Запрягальника запрягай коня в соху, выезжай в поле, подымай сетево (лукошко с семенами)», «На первую майскую росу (утреннюю) бросай первую горсть яро- вины на полосу!» Старики советовали молиться в этот день св. прор. Иеремии: «Овес сея, проси Еремея!» С молитвой, обращенной к нему, и выходили крестьяне, бросив три горсти семян, отвешивали три поклона на все стороны, кроме северной, а потом шли, благословясь, от борозды к борозде по всему засеваемому загону. «Ведро на Еремеев день – хороша хлебная уборка, ненастье – всю зиму будешь его помнить да маяться!» – говорили крестьяне.

Народная мудрость увещевала сеять хлеб осмотрительно, сеяли только в теплую погоду Клал сеятель обе руки наземь, замечал: тепла ли земля, и, только уверившись в этом, начинал бросать зерно. «Сей неделю после Егорья на другую после Еремея!», «Раннее яровое сей, когда вода сольет, а позднее – когда цвет калины будет в кругу!», «Яровой хлеб с одышкой да с поглядкой!», «Рожь говорит: сей меня в золу, да в пору; а овес: топчи меня в грязь, а я буду князь, хоть в воду – да в пору!», «Лягушка квачет – овес из-под земли скачет!»

Первого же мая на Руси вспоминали святого подвижника игумена Пафну- тия Боровского († 1478). Первой добродетелью св. Пафнутий считал милосердие и нищелюбие, во время голода он кормил ежедневно ок. 1000 чел. В этот же день икона «Нечаянная радость».

2 мая считалось на Руси соловьиным днем (см.: Борис и Глеб); с него в средней полосе России запевали соловьи, ловцы-соловьятники выходили в лес на их ловлю. «Запоет соловей в другой день после Еремея-Запрягальника, будешь с хлебцем!», «По соловьям –

и погода!», «Поют соловьи перед Маврой (накануне 3 мая) (см.: Мавра Молочница) – и весна зацветет дружно!» В этот же день праздновали чудотворную икону Пресвятой Богородицы «Свенская Печерская», явившуюся в 1288.

4 мая празднуются святые братья Алфановы и Старорусская икона Божией Матери.

5 мая – Арины-Рассадницы: с этого дня высаживали на огородные грядки капустную рассаду. Еще накануне вечером «на Пелагею» (Пелагея Заступница) (4 мая) у огородников был обычай выносить на огороды надтреснутый горшок, класть в него выдернутую поблизости крапиву (с корнем) и ставить горшок вверх дном на самую середину средней гряды. Это делалось для ограждения огорода от нападений «вражьей», «завидущей» силы, чтобы ела она, проклятая, одну крапиву, чтобы не прикасалась ни к чему «взрощенному трудом праведным». Высаживая рассаду, крестьяне причитали: «Рассадушка-рассада, не будь голенаста, а будь пузаста; не будь пустая, а будь тугая; не будь красна, а будь вкусна; не будь стара, а будь молода; не будь мала, а будь велика!» В этот же день праздновалась икона «Неупиваемая чаша». 6 мая (Иов Россенник и Денисов день), в этот день деревенский люд принимался сеять горох: «Денис-горошник!», «На Дениса сеять бел горох не ленися!» Любители красных присловий сеют, а сами приговаривают: «Сею, сею бел-горох; уродися, мой горох, и крупен, и бел, и сам тридесят, старым бабам на потеху, молодым ребятам на веселье!» Огородники следили на Денисов день за росой: «Большая роса – огурцам большой род». Крестьяне различали «Дениса-горошника» и «Дениса-росенника». 6 мая – Михей Радонежский; 7 мая – день Жировицкой иконы Божией Матери и мч. Акакия. В этот же день отмечали память прп. Нила Сорского (см.). 8 мая (на Арсентьев день) совершался засев пшеницы в степных губерниях. В старину на Арсентия-Пшеничника пекли пшеничные пироги, угощая ими не только гостей, но и каждого прохожего человека, памятуя, что «прохожий – человек Божий». Для этого старики выходили с пирогами даже на перекрестки дорог за околицу и поджидали странников. «Быть худу, – говаривали, – если вернешься с обетным пирогом назад домой, а еще хуже, коли съесть его самим: не найдется ни странника, ни калики перехожего, скорми этот пирог птицам!» И. П. Сахаровым записаны слова, повторявшиеся не встретившими прохожих людей хозяевами в этот день: «Прогневил я Господа-Создателя при старости лет; не послал мне доброго человека разделить хлеб трудовой; не в угоду Его святой милости было накормить мне горемышняго, при истоме усладить мне старого старика в безвременьице. А и как-то будет мне на мир Божий глядеть, на добрых людей смотреть! А и как-то мне будет за хлеб приниматься!..»

9 мая – Никола Вешний. Мученик Христофор. «Раннюю пшеницу сей на Арсентия, среднюю с Николина дня, позднюю – на Пахомия (15 мая)!», «С Николы- Вешнего сади картофель!», «Велика милость Божья, коли на вешнего Николу дождик пойдет!», – гласил сельскохозяйственный опыт. У русского народа было два Николы: Никола-Вешний – с теплом да Никола- Зимний – с морозом. «Никола-зимний (6 дек.) лошадь на двор загонит, весенний – откормит (на траве)!», «Два Николы: теплый да холодный, сытый да голодный!», «С Николы (вешнего) крепись, хоть разорвись, с Николы (зимнего) живи – не тужи!», «Не хвались на Юрьев день посевом, а хвались на Николин травой!», «Пришел бы Никола, а тепло будет!»

На Николу Вешнего – первое «ночное», первый выезд парней и ребят-подростков на ночную пастьбу лошадей. Егорий коров «запасает», Никола – коней. «Вешний Никола подножный корм лошадям несет!» – говорили в народе. В деревнях был обычай справлять в этот день ночной ребячий праздник. В лугах, на выгонах и на запущенном под пар поле разжигали костры; поблизости паслись «спутанные» лошади, у огня сидели кружком молодые пастухи, ели пироги, пекли картофель в золе, играли, бегали вперегонки, целую ночь вплоть до зари не смыкали глаз: «Николу праздновали».

За Николой следовал Симон Зилот, 10 мая. «Кто досевает пшеницу на Зилота – выйдет как золото!» и далее (Мокей Мокрый): «Мокро на Мокея (11 мая) – жди лета еще мокрее!» На Епифан-день (12 мая) «утро в красном сарафане» (т. е. ясная утренняя заря) – к пожарному лету. В этот же день вспоминали св. патриарха Гермогена (ск. 1612), замученного польскими оккупантами за отказ признать Лжедмитрия. 13 мая – Лукерьи-Комарницы: в этот день, по примете, вместе с теплым ветром налетают комары с мошкарой. Было поверье, что «комариный народ» улетает по осени – уносится на крыльях осеннего ветра – на теплые моря, где и зимует зиму, чтобы, расплодившись, вернуться в мае на Русь. 14 мая Сидор Огуречник, когда прекращались, по народным наблюдениям, до самой осени холодные ветры, прилетали на старые гнезда последние перелетные птицы – стрижи. «Пойдут Сидоры, отойдут сиверы, и ты, стриж, домой летишь!» – говорили крестьяне. 18 мая Федот Овсянник."Придет Федот – последний дубовый листок развернет!» Если лениво распускались листья на дубах, крестьяне ожидали хорошего урожая яровых раннего сева. «Сей овес, когда дуб развернется в заячье ухо!» – говорили в Тульской губ. «На дубу лист в пятак, быть яровому так!» «Коли на Федота на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой!» Считалось, что с этого дня принималась земля «за свой род».

19 мая вспоминали прп. Корнилия Комельского († 1537), великого подвижника русской Фиваиды.

«На Филиппа да на Фалалея Огуречника (20 мая) – досевай огурцы скорее». Старинная примета советовала огородникам делать посадку огурцов скрытно от всех соседей и даже домашних, не принимающих непосредственного участия в работе. Особенно следовало скрывать от любопытного глаза первую засаженную гряду, а тем более – первый выросший на ней огурец. Этот огурец закапывали в потаенном месте на огороде, как бы принося жертву покровителям огородов – свв. Филиппу и Фалалею. Если будет много желтых, до поры до времени поблекших огуречных плетей, это приписывалось тому, что чей-нибудь лихой недоброжелательный глаз подсмотрел «на росту» первый огурец. В этот же день вспоминали св. митр. Алексия (ск. 1378), наставника и воспитателя св. Дмитрия Донского. 21 мая. Празднование Владимирской иконы Божией Матери. Оленин день, напоминающий деревне, что пора сеять льны. В некоторых местах этот день так и звался: «Длинные льны – Еленины косы». На сев льна было в обычае не выезжать без выполнения особой обрядности. Старухи собирали в канун Еленина дня по паре яиц с каждой бабы, пекли их всем «бабьим миром» в одной облюбованной для этого печи и затем раскладывали, не без ведома сеятелей, в мешки с семенами; но мужики не должны были проговариваться о своем «знатье» – молча собирались и выезжали они, благословясь, на вспаханную подо льны полосу, где прежде всего и принимались за завтрак, а потом уже – за посев. Скорлупки яиц должны были привозиться домой; там старухи толкли их и подбавляли понемножку в корм курам: чтобы неслись лучше. «Лен с ярью не ладит», а потому деревенский опыт не советует сеять на льнищах ничего иного. 23 мая праздновали память Леонтия Ростовского († 1073), просвятителя ростовской земли. 25 мая Иван Головатый и Ферапонтов день. «На Ферапонта первые худые росы», вредные для пасущейся животины, для деревенской листвы и для малых ребят. «Напала на медяную росу!» – говорят о заболевшей в этот день скотине; «От Ферапонтовой росы и трава ржавеет». В этот день советовали «глядеть рябину»: много цвету – будут и овсы хороши; малое цветенье – жди худа, не будет с овсами толка, хоть сызнова пересевай!» 26 мая Алфей Глинник, Земля – Кудесница и апостол Карп. «На Карпа» хорошо «коропы» (рыба карп) ловятся. Опытные рыбаки старались не пропустить этого дня.

27 мая Федоры. «На Федору не выноси из избы сору!» – говорили крестьяне. Деревенские хозяйки не мели избы, чтобы не быть худу. В этот же день вспоминали св. прав. Иоанна Русского (ск. 1730), ставшего образцом твердости в вере для многих русских людей. Если на следующие сутки, на Евтихия (см.: Евтихий Тихий), день был тихий, ждал пахарь хорошего урожая. 29 мая – «Федосьи-Колосяницы»: рожь принимается выметывать колос. «На Федосью» было хорошо, по примете, прикармливать скотину хлебом печеным: плодливее будет.

За Федосьями следовал Исакий Змеевик. На его день выползали из нор змеи. Старики предостерегали молодежь, чтобы с оглядкой ходили по лесу и лугу. «Идут поездом в этот день змеи ползучия да свадьбы змеиныя», – гласило старинное сказание; «укусит человека гадина, не заговорить никакому знахарю». С этого, змеиного, дня сажали бобы, перед посадкой вымачивая их в «озимой воде», натаянной из мартовского снега, собранного заранее по лесным оврагам. «Уродитесь, бобы, и крупны, и велики, на все долина старых и малых, на весь мир крещеный!» – приговаривали огородники, сажая их.

Лит.: Коринфский А. А. Народная Русь.

(28.03 [9.04]. 1839– 7 [20].04.1900), историк литературы, библиограф, этнограф. С 1891– академик, с 1893– вице-президент АН. Сын академика живописи И. А. Майкова, брат А. Н. Майкова. В 1860 Майков окончил историкофилологический факультет Петербургского университета. Начал печататься в 1857. В 1863 Майков представил магистерскую диссертацию «О былинах Владимирова цикла», в которой защищал теорию исторического происхождения былин. Вступление Майкова в члены Географического общества (1864) способствовало усилению его занятий русской фольклористикой и этнографией; в «Записках» общества он печатает работу «Великорусские заклинания» (1869). В 1885–87 Майков совместно с В. И. Саитовым издал 3-томное Собрание сочинений К. Н. Батюшкова, где помещены ценная монография Майкова о Батюшкове (отд. изд. 1887 и 1896), а также историко-литературные примечания, в которых содержится 75 биографий русских писателей допушкинской поры (35 из них принадлежат Майкову). Этот труд был отмечен полной Пушкинской премией АН (1888). В исследованиях по древнерусской литературе и литературе XVII–XVIII вв. Майков выступил с позиций культурно-исторической школы.

(1860–1942), этнограф. Оказавшись в ссылке в Сибири, собирал этнографический материал. По возвращении из Сибири стал работать в этнографическом отделе Русского музея. Полюбив Сибирь, он уже добровольно совершил туда несколько научных поездок: в 1904, 1906–08, 1910, 1913. Из разнообразных этнографических работ Макаренко наиболее важные посвящены народной медицине и сельскохозяйственному народному календарю русского старожилого населения Сибири. Таковы его работы «Материалы по народной медицине Ужурской волости Енисейской губ.» («Живая старина», 1897, вып. 1–4), «Сибирский народный календарь в этнографическом отношении – Восточная Сибирь, Енисейская губерния» («Зап. ИРГО по отд. этногр.», т. 36, СПб., 1913).

Из др. этнографических работ Макаренко следует отметить: «Почитание огня у крестьян-сибиряков Енисейской губ.» («Живая старина», 1897, вып. 2), «Новогодняя ворожба по деревням Енисейской губ.» (там же, 1900, вып. 3–4), «Сказки, собранные А. А. Макаренко» («Зап. Красноярского подотдела ВСОРГО», т. 1, вып. 1, 1902), «Сибирские песенные старины» («Живая старина», 1907, вып. 1–4).

Лит.: Токарев С. А. История русской этнографии. М., 1966.

Митрополит Московский и всея Руси с 1542 (1482–30.12.1563), государственный и церковный деятель,. Родился в Москве. При крещении его нарекли Михаилом. На духовное воспитание будущего митрополита огромное влияние оказал архим. Кассиан, настоятель Симонова монастыря. В к. XV в. юный Михаил поступил в Боровский Свято-Пафнутиевмонастырь, где получил воспитание. Во время пребывания в Пафнутьевском монастыре (до 1523) инок Макарий сформировался как большой книголюбец и иконописец. В 1523 Макария возвели в архимандриты и назначили настоятелем Можайского Лужецкого монастыря. 4 марта 1526 была совершена хиротония владыки Макария в архиепископы Новгорода и Пскова, на старейшую архиерейскую кафедру Московской митрополии. При отправлении Макария к месту своего архипастырского служения вел. кн. Василий III вручил ему «казну» новгородских святителей, взятую Иоанном III в 1478.

Новгородский архиепископ способствовал распространению христианства среди карело-финского населения северных окраин Руси, а также строительству там монастырей. Пребывание архиеп. Макария в Новгороде сопровождалось большими культурными начинаниями. При Макарии провели реставрацию многих новгородских икон и церквей, отлили большой колокол для кафедрального Софийского собора, поновили его фрески, украсили его иконостас. По указанию Макария в Пскове построили архиепископский дворец, в котором работали писцы и книжники. Собравшиеся вокруг него писатели и церковные деятели занимались созданием житий святых и служб, переводили различные греческие и латинские произведения, составляли летописные своды. Итогом собирания духовных сокровищ стала первая редакция «Великих Четьих- Миней», данная в 1541 в Софийский собор. Литературное окружение митр. Макария ученые назвали «академией XVI в.».

В 1542 архиеп. Макария поставили митрополитом Московским и всея Руси. Он стал высшим официальным царским советником, считавшим самодержавие необходимым оплотом Православия. Макарий составил «Чин венчания на царство», по которому происходила церемония венчания на царство Иоанна IV 16 янв. 1547. Царь Иоанн Грозный всегда с уважением отзывался о своем «отце-митрополите». В 1547 и 1549 по инициативе Макария созывались Церковные Соборы для решения вопросов канонизации русских святых и замены местных священных преданий преданиями общерусскими.

Крупнейшей заслугой митр. Макария стало открытие в Москве первой типографии для печатания священных книг. Не меньшей заслугой святителя является создание еще двух списков «Великих Четьих-Миней», при работе над которыми Макарий выступал как руководитель, редактор и автор. При его участии было составлено 60 новых житий.

В последние годы своей жизни Макарий занимался составлением «Степенной книги», играя роль руководителя и редактора. Современники Макария видели в нем святого подвижника и почитали его.

После смерти его похоронили в Успенском соборе Московского Кремля. Канонизация Макария и причисление к лику святых подвижников прошли на Церковном Соборе 1988. День памяти 30 дек. /12 янв..

Г. Аксенова

Иеросхимонах (1539–22.01.1623). Жабынский монастырь был воздвигнут в 1585 недалеко от г. Белева (в нынешней Тульской обл.) и много пострадал от татарских и польских нашествий. Прп. Макарий был его возобновителем (см.: Введенская Жабынская Макарьевская пустынь). Через несколько лет он отказался от настоятельства, принял схиму и поселился около источника, который сам сотворил в Смутное время, ударив своим жезлом о землю, чтобы напоить изнемогавшего от жажды солдата. Память о преподобном была утрачена после его кончины надолго. Но в 1814 св. мощи его были обретены нетленными, а в 1902 почитание прп. Макария было восстановлено.

Память прп. Макарию отмечается 22 янв./4 февр. и 22 сент./5 окт.

Преподобный (1349– 25.07.1444), родом из Нижнего Новгорода. В 12 лет тайно оставил дом родителей и принял монашеский постриг в Вознесенском Печерском монастыре. Здесь, непрестанно воспевая в молитвах Бога, Макарий ревностно предался делу спасения: строжайший пост и точное исполнение иноческих правил отличали его перед братией. Только 3 года спустя родители узнали, где он скрывается. Но юный подвижник, избегая всего мирского, беседовал с отцом лишь через стену. Тяготясь славой своих подвигов, смиренный Макарий удалился из Печерской обители на берег Волги и, найдя пустынное место, скрылся в пещере. Он мужественно преодолевал бесовские наваждения и соблазны, противостоя им твердым воздержанием и крепким терпением. К нему собрались ревнители благочестия, для которых Макарий устроил обитель во имя Св. Троицы, называемую Желтоводской (Троицкий Макарьев Желтоводский монастырь в Нижегородских землях). Здесь он проповедовал Православие окрестным черемисам и чувашам. После разорения обители в 1439 казанскими татарами прп. Макарий с братией и многими жителями той местности переселился в окрестности г. Галич в Костромских землях. Во время этого переселения, по молитвам преподобного, все сопутствующие ему были питаемы чудесным образом. Переселившись на р. Унжу, прп. Макарий основал Унженскую обитель, в которой и скончался в глубокой старости.

Память прп. Макарию отмечается 25 июля/7 авг.

Архимандрит, священномученик (1605?– 7.09.1678), родился в благочестивой семье, в г. Овруч на Волыни. Образование он получил в доме одного священника и завершил его иноком в Овручском монастыре. Впоследствии он был его настоятелем, но, когда обитель была разорена поляками, его перевели настоятелем в Каневский монастырь. Св. Макарий предсказал бедствия, которые постигнут этот монастырь и город: голод, польское и татарское нашествия. В сент. 1678, когда г. Канев и монастырь были разорены дотла, а сам архимандрит после жестоких пыток сподобился венца мученического, его нетленные мощи были обретены среди множества разлагающихся трупов в развалинах и были погребены в монастырской церкви. Во время перестройки церкви они были обретены вновь и перенесены в Переяславль Южный.

Память прп. Макарию отмечается 7/20 сент., 13/26 мая (перенесение мощей в 1688) и в Неделю 3-ю по Пятидесятнице.

Народное название дня прп. Макария Великого, Египетского, 19 янв./1 февр.

В этот день крестьяне судили о весне. «Если на Макария метель – то и на всю Масленицу метель, если погода ясная – быть ранней весне».

В этот день с утра пораньше ставили самовар. Раздувать его надо было непременно тем валенком, который родившийся в этот день носил. Считалось, что уголья самоварные передают свое тепло через подошвы к ногам, и тогда всякая боль-ломота в ногах отступит и целый год человек здоровым будет бегать без всякой устали.

В гости в этот день звали, приговаривая: «Макар к чаю зовет, Макар чаем угощает». А кого не звали к чаю, те размышляли: «К кому бы это сходить да с Макаром чай попить» или: «У какого Макара чай – туда и ступай».

Старому человеку полагалось в этот день, испив чаю, полежать на печи. Крепкому мужику непременно надо было сделать какую-либо работу. Это было как напоминание-заклинание – от работы не отлынивать.

см.: Первый Спас.

Старинное название церковных глав.

Народное название дня св. прп. Макрины, сестры святителей Василия Великого и Григория Нисского, 19 июля/1 авг.

В этот день совершался особый обряд, главным действующим лицом которого была Мокрина, которую представляла одна из девушек. Совершение обряда зависело от погоды. Если день был дождливым, Мокрина, одетая в праздничные наряды, целый день сидела дома. На улицу выходить было нельзя, считалось, что иначе дождь зальет всю землю. Если лето было засушливое, то все женщины приходили к нарядной Мокрине в дом и приносили ей колоски, а она собирала их в сноп, который в полотенце заворачивала. Днем начинался обряд вызывания дождя. Все женщины брали колосья и во главе с Мокриной выходили к речке. Оставив одну девушку на берегу сторожить снопы колосьев от мужского глаза, женщины спускались к воде. Вначале в воду входила сама Мокрина со снопом и рассыпала колоски по воде, стараясь их утопить. Потом все женщины входили в воду и начинали помогать Мокрине утопить колоски. С плеском и шумом они ударяли по колоскам, «вызывая» тем самым дождь. Важно было, чтобы колоски успели утонуть в воде, прежде чем они уплывут вниз по течению. Обряд этот считался чисто женским. Мужчины на него не допускались. Если кто из мужчин приходил, то оставшаяся на берегу девушка подавала знак, и тогда бабы всей гурьбой накидывались на него: избив, бросали его в воду и даже могли утопить, приняв за нечистую силу. Зная это, мужики в этот день на реку не ходили.

Максимов день

Народное название трех дней в году – весной, летом и зимой.

Весной, 28 апр./11 мая, так назывался день мч. Максима и иных (286 г.). В этот день во многих местах начинали сеять овес. По старинному обычаю, выходили ребятишки в поле и слушали – не кричат ли грачата: «Сей овес, сей овес».

Начинался массовый сбор березового сока. Этот напиток с удовольствием пили все – от мала до велика. Им отпаивали больных лихорадкой, сок давал живительную силу ослабевшим. Березовый сок пили свежим и заготавливали впрок.

Летом, 13/26 авг., это был день обретения мощей блж. Максима Московского, который среди русских считался защитником от демонов. К нему обращались с молитвой, прося его укрепить в вере Христовой. Только чистая вера православная и благочестивая жизнь могут спасти от демонов. Если душа чиста перед Богом, то и человек освобождается от всяческих порочных страстей, и демоны с ним ничего уже сделать не могут, никакого вреда ему не причинят. Если у человека мало добродетелей, в его душу вселяются демоны.

Зимой, 21 янв./3 февр., так назывался день прп. Максима Грека, который в народе назывался Максим Утешитель. По русскому обычаю, супруги выходили во двор и, крепко держась за руки, стряхивали с дерева снег или иней – на счастье, приговаривая: «Что Бог соединил, то человеку не разъединить». За утешением в случае беды-ссоры обращались к Максиму: крестьяне верили, что он утешит и ободрит, одну беду отведет, другую загасит, третьей не даст загореться. Вспоминали в этот день сердобольных людей, которые помогли когда-то добрым словом.

(25.09[7.10].1831–3. [16].06. 1901), писатель-этнограф, очеркист. Родился в с. Парфентьево Кологривского у. Костромской губ. в семье мелкопоместного дворянина, служившего почтмейстером. По окончании училища в с. Парфентьеве поступил в Костромскую гимназию. Летом 1850 приезжает в Москву поступать на историкофилологический факультет Московского университета, но прием был только на медицинский. Среди новых друзей – будущий историк Д. И. Иловайский и будущий знаменитый врач С. П. Боткин. Впоследствии напишет: «Москве я обязан моими первыми литературными связями, моим литературным воспитанием и первыми проблесками моего сознания, что я должен чем-нибудь быть полезен народу». Этим проблескам сознания он обязан редакции «Москвитянина», где познакомился со своим земляком А. Ф. Писемским. Через многие годы А. Н. Майков напишет ему: «Вы помните ваше знакомство с Писемским: не знаю, он ли был крестным отцом ваших первых произведений, но помню, что его трезвый взгляд на жизнь и искусство сильно действовал на вас, еще юношу, и не остался без влияния на дальнейшие ваши труды. Он, кажется, первый и указал вам на изучение жизни русского народа, найдя в вас и нужную для того подготовку, меткий взгляд и разумную наблюдательность». Максимов сблизился со своим костромским земляком именно в то время, когда «Тюфяк» А. Ф. Писемского и «Свои люди – сочтемся» А. Н. Островского забили, по словам А. А. Григорьева, «светлыми лучами», открывая новые пласты народной жизни. В 1850 ядро молодой редакции «Москвитянина» составил кружок Островского. Это было второе поколение 20-летних славянофилов, старшему из которых, Островскому, было 27 лет, а младшему, Максимову, 20. Вспоминая об этом 2-летнем московском периоде, Максимов особо подчеркивал, что «в кружке московских друзей привольно было лишь коренным русским людям», каждый, писал он, «побывавший здесь уходил и с более приподнятым челом, уверенностью и твердою поступью, как будто он на свое природное звание получил оформленный и засвидетельствованный патент». С этим «патентом» молодой писатель явился в 1852 в Петербург. Недаром в первых же его этнографических очерках критики отметили «отсутствие космополитизма».

В течение 1854 «Библиотека для чтения», самое массовое по тому времени издание, публикует 6 очерков Максимова. На них обратил внимание И. С. Тургенев, чьи «Записки охотника» тоже в определенном смысле были «этнографическими». «Ступайте-ка в народ, внимательно наблюдайте, изучайте его на месте, запасайтесь свежим материалом. Дорога перед вами открыта», – посоветовал он молодому писателю.

Первую свою «экспедицию» Максимов совершил во Владимирскую, Нижегородскую, Костромскую и Вятскую губернии, еще не имея, как он сам признавался, «никакой школы и поучения», надеясь на русское «авось». Цикл его очерков появился в той же «Библиотеке для чтения», составив впоследствии книгу «Лесная глушь».

В 1855 Военно-морское ведомство, возглавляемое братом императора вел. кн. Константином Николаевичем, при проведении давно назревшей реорганизации флота, решает послать «литературную экспедицию» для исследования и описания морских побережий и главных водных артерий России. Островского командировали на Верхнюю Волгу, Потехина (сотоварища Максимова по Костромской гимназии) – на Нижнюю Волгу, Писемского – в Астраханскую губ., Афанасьева- Чужбинского – на Днепр, Данилевского – в Малороссию и Крым, М. Михайлова – на Урал, Н. Филиппова – на Дон, а самого молодого из них Максимова – на Русский Север, в тот «край непуганых птиц», который через полвека после него вновь откроет М. Пришвин. Очерки Максимова, как и др. участников экспедиции, публиковал «Морской сборник», а в 1859 они вышли отдельным двухтомным изданием «Год на Севере».

Затем последовали др. экспедиции: в 1859–60 – на Амур, в 1862–63 – на Урал, Каспий и Кавказ, в 1867–68 – на Смоленщину и в Белоруссию. Результатом их стали новые книги: «На Востоке», «Сибирь и каторга», «Бродячая Русь Христа-ради». Эти книги тоже представляли жанр беллетризованной этнографии, возникший, не без участия Максимова, на стыке науки и литературы. Известный историк И. Е. Забелин писал ему: «Этнография есть та же археология, только живая, действующая».

Однако наибольшую известность обрели книги Максимова, которые не имели прямого отношения к этнографии и его этнографическим экспедициям. В 1872 в журнале «Школьная жизнь» (№ 11–13) был опубликован цикл его очерков для детей среднего возраста «Куль хлеба и его похождения», в 1873 вышедший книгой (переиздания 1875, 1881, 1894). Спустя столетие (1982, 1985, 1987) «Куль хлеба» вновь оказался в центре внимания, причем уже не только детей. Максимов создал поэму о хлебе, гимн русскому хлебу и русскому хлебопашцу: «Хлеб – всему голова! – уверяют трудолюбивые крестьяне, которые всех ближе и вернее могут судить об этом деле: крестьянин землю пашет, хлеб сеет, собирает и продает; ел бы богач деньги, кабы убогий не кормил его хлебом. Ни о чем так сильно не хлопочут, ни о чем так усердно не молятся Богу простые русские люди, как о росте посеянного хлеба. Без хлеба не крестьянин. Хлеб на стол – и стол престол, а хлеба ни куска – и стол доска. Без хлеба несытно, без него и у воды худо жить, без хлеба смерть; хлеб – дар Божий, батюшка, кормилец».

Во время этнографических экспедиций Максимов вел и фольклорные записи – песен, сказок, легенд, обрядов, пословиц, поговорок, но все их передал фольклористам. В его этнографических книгах фольклор присутствует в своей естественной среде обитания. Все его книги фольклорные в точно такой же степени, как этнографические. Фольклор воссоздает внутреннюю жизнь народа, этнография – внешнюю. Они – как душа и тело народа.

Лишь в одной книге Максимов собрал воедино эти фольклорные золотые россыпи, выделив из них самородки крылатых слов. В 1880-е он публикует в различных газетах и журналах свои заметки, посвященные толкованию отдельных слов и выражений. В 1891 его «крылатые слова» были изданы, а затем неоднократно переизданы, став, наряду с «Кулем хлеба» одной из самых популярных книг.

Современники по праву называли Максимова патриархом народоведения. Его Собрание сочинений, вышедшее в издательстве «Просвещение», состоит из

19 томов. Но и оно – далеко не полное. Собрание сочинений стало итогом его полувековой литературной деятельности, но посмертным. При жизни Максимов вынужден был зарабатывать себе на хлеб насущный журналистикой в петербургских «Полицейских ведомостях». Его современник и биограф П. В. Быков писал о нем за год до смерти: «Это удивительно скромный человек далеко не оценен на своей родине, где его имя очень популярно, но не гремит, как гремело бы за границей, если бы Сергей Васильевич, только очень недавно избранный в почетные академики Императорской Академии Наук, – был писателем иностранным. Но такова уж судьба русского писателя за очень немногими исключениями».

Соч.: Собр. соч. Т. 1–20. СПб., 1908–13; Избранное. М., 1981; Год на Севере. Архангельск, 1984; Куль хлеба и его похождения. М., 1982; По Русской земле. М., 1989.

В. Калугин

(1804–1873), этнограф, историк, филолог. Один из первых собирателей фольклорно-этнографического материала в Малороссии. Из его этнографических работ наиболее важна публикация им «Малороссийских песен» (М., 1827), переизданных вторично в 1834 и в третий раз – в 1849. Мотивы, побудившие его к этой публикации, Максимович излагает прямо и ясно. «Наступило, кажется, то время, – пишет он, – когда познают истинную цену народности. А народность выражается всего лучше в песнях, в сказках».

Из др. этнографических работ Максимовича представляют интерес его «Дни и месяцы украинского селянина». Это малороссийский сельскохозяйственный календарь с рассказами о поверьях, обычаях и праздниках (Русская беседа, 1856. № 1).

Лит.: Токарев С. А. История русской этнографии. М., 1966.

Святыня находилась над гробницей свт. Максима в Успенском соборе во Владимире (сейчас на ее месте список). Над ней помещена надпись, повествующая, что извод был написан в память о видении митр. Максиму в 1299, когда он решил перенести митрополичью кафедру из Киева во Владимир: «Сей святый и чудотворный образ Пресвятыя Богородицы написан бысть в лето 6807 (1299) по видению Максима, митрополита Владимирскаго и всея России чудотворца, родом грека, по пришествии его из Киева во Владимир, когда он от путнаго шествия в келлии своей мало уснув, абие видит, аки яве, свет велик и необычен, и в том свете явися ему Пречистая Дева Богородица, держащи на руку Предвечнаго Младенца, и глаголя: рабе Мой, Максим, добре пришел еси семо посетите град Мой, и подаде ему омофор, глаголя: прими сей омофор, и паси во граде Моем словесныя овцы; он же прием, возбудися от сна, и в келлии никого не виде, а омофор обретеся в руце его. Он же страхом объят бысть на мног час, абие поведа великому князю Андрею, и построиша ковчег злат, и положиша на него той омофор, и прославися сие чудо по всей Русской земле и в Палестине, и повеле написати сей образ тем подобием, якоже виде Максим».

По преданию, в 1411, во время разорения г. Владимира войском татарского царевича Талыча, ключарь Успенского собора Патрикий спрятал золотой ковчег с омофором в тайник. За отказ открыть его местонахождение он был замучен татарами.

Празднование Максимовской иконе Божией Матери установлено 18 апр. /1 мая.

Зимняя меховая шапка с четырехугольным или остроконечным верхом из сукна с четырьмя клапанами, боковые клапаны завязывались тесемками, верхние спускались на лоб в сильные морозы. Носился как мужчинами, так и женщинами.

Народное название дня прор. Малахии (400 г. до Р. Х.) и дня мч. Гордия (III в.), 3/16 янв.

По народному поверью, в зимние вечера голодная ведьма задаивает коров, отнимает у них молоко, потому корову следует оберегать крестным знамением, защищать и кропить святой водой. Ведьма знает, что 17 янв. крестьяне будут выгонять черта из деревни. Чтобы его спасти, ведьма пробиралась в хлев, принимала облик хозяйки брала в руки подойник и начинала доить коров (корова ее к себе подпускала, если была без оберега). Считалось, что молоко она выцеживала до последней капли, до крови, т. ч. корова иногда и погибала. Коровьим молоком ведьма потом отпаивала черта. Чтобы не допустить несчастья, хозяйка по несколько раз в день заглядывала в хлев. Если же она видела там похожую на себя бабу с подойником, то следовало ее ударить наотмашь, «тогда и пропадет ведьма злая». От сглаза и порчи корову заговаривали разными заговорами. Ей варили овсяную кашу на молоке и потчевали из горшка, клали на блюдо хлебный каравай, обсыпали клеверным сеном.

На Малахию лечили «кажеников» (сумасшедших, полоумных, испорченных), изгоняя из них бесов особыми заговорами.

см.: Рождество Пресвятой Богородицы.

Историческая, географическая, природная и экономическая часть России; расположена на юго-западе Европейской части России. Малороссия неоднократно подвергалась оккупации со стороны Польши и Австро-Венгрии. Название «Малая Русь» появляется в XIV в. в период раздробленности Русского государства, когда оно распалось на Северо-Восточную, Юго-Западную и Западную Русь. Юго-Западная Русь стала называться Малороссией, включая в себя Галицко-Волынскую землю и Приднепровье. Название «Украина» применительно к Малороссии относилось к приграничным территориям, окраинам Русской земли. В частности, так называлась окраина Галицкой земли между реками Южный Буг и Серет, а также приграничные земли Галицко-Волынского княжества возле Западного Буга.

Польские и австро-венгерские оккупанты старались не использовать в официальном обороте названия «Русь» и «Малороссия», подчеркивающие русское происхождение территории. Вместо них ими внедряются разные искусственные названия – «Украина» (географическая нелепость, ибо название приграничных, окраинных территорий не могло распространяться на область Приднепровья), «Герцогство Буковина», «Галиция и Лодомерия». Оккупационные власти внушали русским (малороссам), что они особая нация – украинцы. В официальных документах запрещалось употреблять слова «малоросс», «русин». С 1904 галицийские русины (русские) стали именоваться в австрийских документах «украинцами». Готовясь к войне против России, австро-венгерские спецслужбы подготавливают планы отторжения от нее малороссийских губерний и создания под скипетром Габсбургов «Украинского королевства». С приходом к власти большевиков используемое столетиями историческое название «Малороссия» исчезает из официальных документов, заменяясь искусственно придуманным врагами русского народа понятием «Украина», а малороссы начинают рассматриваться как особый народ – «украинцы».

О. Платонов

Холостяцкая пирушка с близкими друзьями накануне свадьбы. В большинстве местностей России в отличие от девичника мальчишник устраивался редко.

Народное название дня св. мч. Маманта и родителей его Федота и Руфины (III в.), 2/15 сент.

Св. Мамант считался покровителем овец и коз, поэтому его просили охранить овец и дать им плодовитость. К этому времени прекращали свободный выпас овец и коз, их запирали в хлеву и выпускали только в теплое время дня. По обычаю в этот день полагалось убрать двор и загоны для коз и овец, хлев и омшаники окуривали вересковым дымом и утепляли болотным мхом. Считалось, что нечистая сила дыма боится, а во мху никакая гнилость не заводится, т. к. мох является природным антисептиком. Скотину домашнюю выгоняли в последний раз на вольный выпас.

В этот день кланялись пастуху: если он родился в этот день, то ему обязательно давали козьего молока с ржаным хлебом.

С этого времени в стародавние времена начинался рекрутский набор – новобранцев забирали для службы в армию, потому в деревнях устраивали праздничные проводы. Гостили друг у друга, слушали наставления стариков, пели песни, веселились.

Плащ русинов. См.: Верхняя одежда русских.

Народное название дня мчч. братьев Мануила, Савела, Исмаила (IV в.), 17/30 июня.

С древних времен этот день был связан с языческим культом Ярилы. Считалось, что на него нечистая сила становится особенно активной. Старики призывали молодежь в этот день сидеть дома, молиться Богу и святым.

По народным преданиям, в день Мануила у воды сидит Манья-русалка, распускает белые лилии по воде, зазывает парней и увлекает с собой в омуты/ Крестьяне говорили: «Не гонись, не манись за Маньей, перекреститься не забывай – не то в омут угодишь».

День этот считался маревным, потому что кругом туманы разливались маревом, русалки маревные выманивали парней, а кого выманили, тот погибал. Русалки иногда приходили в образе соседок, просили взаймы. Дашь взаймы – все пропадет. Поэтому в этот день ничего нельзя было из дому выносить и давать взаймы – ни хлеба, ни соли, ни телегу, ни лошадь.

В древнерусской языческой мифологии злой дух, воплощение смерти. Чучело под названием «Мара» сжигали в ночь на Ивана Купалу. Считается, что Марью в купальских песнях можно отождествлять с образами Мары и Мокоши.

Народное название дня мчч. Евстратия, Авксентия, Евгения, Мардария и Ореста, при имп. Диоклетиане и Максимилиане пострадавших, а также дня прп. Мардария, затворника Печерского (XIII в.), 13/26 дек.

В этот день крестьяне убирали в дом метлу, которой мели двор, чтобы ее не утащили ведьмы. Нельзя было ругаться, т. к. нечистая сила сразу же накинется на сквернослова. Считалось, что в этот день ведьмы на метлах летают и метель поднимают. Солнца в этот день было мало. Поэтому крестьяне говорили: «Мученик Евстрат солнышку рад».

Народное название дня св. Мариамны, 17 февр./2 марта.

Св. Мариамна в народном сознании трансформировалась в Маремьяну – кикимору в образе женщины. Она жена домового, дворового или лешего. Детей своих она рожает во время Святок, зовут их шулыканы (шуликаны). Они вылетают из трубы и стараются навредить людям.

По народным поверьям, у Маремьяны надо просить прощения за грехи, ибо она их хорошо знает.

На Маремьяну на вечерней заре произносили заговоры. Вечерняя заря считалась темной, в то время как утренняя – чистой. По поверью, солнце к вечеру темнеет от созерцания людских грехов, а умывшись ночью в море, утром встает чистым и ясным.

В древнерусской языческой мифологии богиня, воплощавшая смерть и сезонное умирание и воскресение природы. В поздней русской традиции образ ее превратился в былинную ведьму Маринку. В Малороссии Мареной называли соломенное чучело, сжигавшееся на костре на Ивана Купалу.

Народное название дня вмц. Марины (IV в.) и перенесения мощей прп. Лазаря (II в.), 17/30 июля.

В этот день крестьяне с особым вниманием следили за хлебным полем и молили Бога о ниспослании дождей и спасении от молнии. В этот день часто на горизонте сверкали молнии. В народном сознании св. Марина ассоциировалась с большой водой или большим дождем, а прп. Лазарь – с лазоревым отблеском молнии. Отсюда складывалось название Марина Лазоревая.

Народное название дня прп. Марии Египетской (552 г.), 1/14 апр.

День Марии Египетской считался на Руси началом весеннего обновления. Крестьяне говорили: «Марья солнечные лучи призывает, Марья с солнечным лучом счастье в дом приносит, Марья, зажги снега, заиграй овражки (сделай весну дружной и полноводной)».

По народному поверью, Марья приносит любовь и укрепляет семейный очаг. В этот день с древних времен русские славили Ладу – богиню любви, покровительницу молодоженов. Лада – сама любовь, свадебная устроительница, хранительница семейного очага. От нее зависят благополучие и семейный лад.

К этому времени у крестьян заканчивались запасы кислой капусты, потому Марью называли пустые щи.

Мария Египетская считалась у русских покровительницей раскаявшихся блудниц и блудников и судьей на Страшном суде тех, кто не раскаялся.

Считалось, что в этот день просыпается домовой и нужно шутливо обманывать друг друга, чтобы и он обманулся: девушки старались обмануть как можно больше людей, чтобы женихи не могли обмануть их, а они водили бы за нос как можно больше парней.

Народное название дня евангелиста Марка, 25 апр./8 мая.

Крестьяне в этот день молились Марку Ключнику о ниспослании дождя. «С Марка Ключника, – говорили крестьяне, – дожди теплые», «Марк Ключник владеет ключами от дождей», «Если на Марка ясный день – будет хороший урожай яровых».

В этот день готовили домики для перелетных птиц, чтобы они жили на огороде и не улетали в лес, охраняя огороды от вредных насекомых.

(1804–1860), малороссийский этнограф и историк. В 1831 вышли его «Украинские мелодии», это были стихотворные переделки народных легенд и повестей, картины малороссийской природы или пьесы исторического характера. В примечаниях к стихотворениям были помещены сведения о народном малороссийском быте и выписки из исторических сочинений о Малороссии. Последующая деятельность Маркевича была направлена на изучение быта Малороссии. В 1840–42, 1847–48 и 1858 Маркевич поместил свои исторические материалы и исследования в «Маяке», в «Чтениях московского общества истории и древностей». В 1842–43 вышла в Москве его «История Малороссии» в 5 томах, из которых первые два заключали в себе собственно историю, остальные – приложения (преимущественно неопубликованные еще документы и богатый этнографический материал). После Бантыша-Каменского это была новая попытка широкого обзора малороссийской истории. Маркевич положил в основу своего труда еще не опубликованную тогда «Историю русов». В 1860 в Киеве уже после смерти Маркевича вышел его труд «Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян». Книга эта являлась только частью задуманной обширной работы «Внутренняя жизнь Малороссии от 1600 до XIX в.» (не закончена).

Третий месяц в году, древнерусское название – «березозол». По поводу этого названия существовало несколько толкований: начинает пускать почки береза, брали сок из берез, жгли березу на уголь. До к. XV в. март был первым месяцем в году. В Следованной Псалтири под 1 марта говорится: «Сей первый есть в месецех месяц, зане в онь началобытный свет сей видимый и Адам сотворен бысть, и вся тварь его ради, и в рай введен, преслушания же ради изгнан». В житии св. Стефана Пермского читаем: «Март месяц начало всем месяцем, иже и первый наречется в месяцех, ему же свидетельствует Моисей законодавец, глаголя: месяц же вам первый в месяцех да будет март... Марта бо месяца начало бытия – вся тварь Богом сотворена бысть от небытия в бытие, марта же месяца в 21 (25) день и первозванный человек, родоначальник Адам, рукою Божиею создан бысть».

На севере России март назывался «сухый», или «сухий», от весенней теплоты, осушающей всякую влагу. В древнейших месяцесловах и святцах встречается еще одно название марта – «пролетний», так как им начиналась весна, предвестница лета, и вместе со следующими месяцами – апрелем и маем он составлял т. н. «пролетье».

Основные народные приметы по дням этого месяца по В.      И. Далю таковы: 1. Прмц. Евдокии. Авдотьи Весновки. В этот день встречают весну и поют: «Весна красна, что ты нам принесла? – Красное летечко!»; В этот же день память Мартирия Зеленецкого. 4. Прп. Герасима. Герасима Грачевника. Полагают, что в этот день прилетают из-за моря грачи; 5. Мч. Конона Градаря. Конона Огородника. Полагают, что с этого дня должно начинать копать огород; 7. Сщмч. Василия, еп. Херсонского. Василия Капительника или Капельника; 9. Святых Сорока мучеников, в Севастийском озере мучившихся. Полагают,

что в этот день прилетают из-за моря жаворонки. На 40 мучеников день с ночью меряется, зима кончается, весна начинается; 17. Прп. Алексия, человека Божия. Алексея – с гор потоки. Сани покинь, а телегу подвинь; 19. Мчч. Хрисанфа и Дарии. Дарьи – грязные проруби; 22. Св. мч. Василия Анкирского. Василия Солнечника (см.: Василий Теплый). Если в этот день при восходе солнца будут видны на небе красные круги, то этот год обещает плодородие; 25. Благовещение Пресвятой Богородицы. Благовещенье – птиц на волю отпущенье. На Благовещенье весна зиму поборола. На Благовещенье под дымом не сидят (перебираются в сени и клети). На Благовещенье медведь встает. Покров – не лето, Благовещенье – не зима. Каково Благовещенье, такова и Святая. На Благовещенье птица гнезда не вьет, а завьет – станет на все лето пешею, как кукушка (что на Благовещенье гнездо завила). На Благовещенье воры заворовывают для счастья на весь год. Если на Благовещенье красный день, то год будет грозный и пожарный; 26. Собор Архангела Гавриила (см.: Гавриил Благовест) и прп. Василия Нового. Что ни родится на день Гаврила – уродливо и неспоро. Василия – выверни оглобли. Пряжа после Васильева дня не идет впрок; 27. Мц. Матроны Солунской. Матрены Полурепницы, Настовницы (наст – окреплый снег). Щука хвостом лед разбивает, а овсянка поет: «Покинь санки, возьми воз!»; 30. Прп. Иоанна, составителя Лествицы. Ивана Лествичника. В этот день пекут из теста лестницы для восхождения в будущей жизни на небо и полагают, что в то время домовой начинает беситься до полуночи, как запоют петухи.

Первое марта, день, посвященный, по православному месяцеслову, памяти св. Евдокии, в народе назывался Евдокея Плющиха. Снеговые сугробы в этом месяце подтаивают и, оседая, во многих местах распадаются на «плюшки» – делянки. «Авдотья-плющиха снег плющит!» – говорили в народе, справлявшем в день «Евдокеи-подмочи порог» первую встречу весны. «Евдокея красна – и весна красна!», «Евдокея весну сряжает!» – продолжали об этом дне народные приметы. – «Откуда на Евдокеи ветром повеет, оттуда он подует весной и летом. Коли Евдокея с дождем, то быть лету мокрому. На Евдокей погожо – все лето пригожо!» Первое марта – первые оттепели весенние; с первых оттепелей деревенская детвора первые «веснянки» – песни запевает. Но случается – и нередко, что и «март морозом на нос садится», что «и на Евдокею мороз прилучится». Потому-то и приговаривали перед первым марта крестьяне: «Тепло светит солнышко, да Авдотья поглядывает – либо снег, либо дождь. Евдокея умоется – и нас обмоет. На Евдокеи снег – будет урожай, теплый ветер – мокрое лето, ветер с полуночи – холодное лето!» Народное погодоведение занесло в свой дневник, что иногда «Евдокея встоячь собаку снегом заносит», даром что она, плющиха, «снег настом плющит». Сельскохозяйственный деревенский опыт говорил, что, если на Евдокею холодно, – скот придется кормить 2 лишних недели (по весне). А если «у Евдокеи вода», то – «у Егорья теплого (23 апр.) трава», «Коли курочка в Евдокеи напьется (снеговой талой воды), то и овечка на Егорья (травы) наестся!» «Ни в марте воды – ни в апреле травы!»

С первого марта крутились первые весенние вихри, ветер начинал свистать, отчего Евдокею-плющиху и прозвали в некоторых местностях «свистуньей». Проведет плющиха по снегу свои плюшки, – начинали по деревням (в иных губерниях с 1 марта, в иных – несколько позднее) «кликать весну». Молодежь садилась на пригорки за околицей, а детвора залезала на амбары и сараи; и те, и другие кликали:

Весна-красна!

Что ты нам принесла?

Теплое солнышко...

Весна-красна!

Что ты нам принесешь?

Красное летечко...

и т. д.

«С Евдокеи» – снег, по старинному поверью, приобретает особую, целительную силу; старухи-знахарки собирали его в облюбованных местах по пригоркам, обогретым солнышком до проталин, и давали его из тщательно «сохраняемых ото всякого лихого глаза кувшинов» больным людям – на пользование против самых разнообразных недугов.

Март считался на Руси последним сроком зимним наймам батраков и в то же время началом весенних договоров. В старину так и договаривались: «С Евдокей до Егорья», «С Евдокей до Петрова дни» и т. д. Кое-где такой обычай сохранился до н. ХХ в., хотя в большинстве случаев эти сроки уже переносились на 23 апр. – к «запасающему коров» Егорью-Вешнему.

2 марта празднавали память св. Арсения, епископа Тверского.

Подмочит, по народному поверью, Евдокея порог у хаты, – подарит чем когда захочет – либо снегом, либо дождем – 3 марта праздновалась чудотворные иконы Пресвятой Богородицы «Волоколамская» и Гидлянская. Не успевал крестьянин и оглянуться, как приходил Герасим-Грачевник (4 марта), звал на Русь первых вешних птиц, грачей, с теплых стран. Коли грачи прямо на старые гнезда летят, – весна, по примете, будет дружная: полая вода сбежит вся разом. В этот день дети бегали к роще, занятой прошлогодними грачиными гнездами, – «грачей следить».

В народе говорили: «Герасим-грачевник не одного грача на Русь ведет, а и со Святой Руси кикимору гонит». В этот день, по старинному поверью, только и можно устрашать этого врага рода человеческого. «Кикиморы» –духи, витающие в воздушных пространствах, кующие свои ковы на люд крещеный и наслаждающиеся своей мстительностью за былые, неведомые миру обиды. «Если кикимора облюбует чей-нибудь двор, – беда грозит хозяевам неминучая» – гласит поверье, если не озаботятся они на Герасимов день поклониться об изгнании непрошенной гостьи знахарю. Изгнание совершалось с особыми заговорами, причем хозяева, перебираясь накануне обряда к соседям, оставляли в распоряжение знахаря свою хату. Он обметал все углы, выгребал золу из подпечка, «домовничал» в избе до самого вечера, после чего объявлял, что нечистая сила ушла «восвояси на веки вековечные».

И. П. Сахаров записал сказание об изгоняемых на Герасима-Грачевника кикиморах. По его словам, живет нечистая сила на белом свете сама по себе: «ни с кем-то она, проклятая, не роднится: нет у нее ни родимого брата, ни родимой сестры, нет у ней ни родимого отца, ни родимой матери, нет у ней ни двора, ни кола, а перебивается, бездомовая, где день, где ночь». Единственной радостью у нее является все губить да крушить, назло идти, миром мутить. Есть между этой силой нечистой «молодцы молодые зазорливые», прикидывающиеся то человеком, то змеем. «По поднебесью летят они, молодые молодцы, по-змеиному, по избе-то ходят они по-человечьи». Бывает, что соблазняют они своей «несказанной красотой» красных девушек. «И от той ли силы нечистыя зарождается у девицы детище, – продолжает сказание. – Проклинают отец с матерью его клянут-бранят

клятвой великою: не жить ему на белом свете, не быть ему в урост человека, гореть бы ему век в смоле кипучей, в огне неугасимом». С этого заклятья «детище пропадает из утробы матери». Уносит его нечистая сила за тридевять земель в тридесятое царство, где оно нарекается «кикиморой», и начинает жить «у кудесника в каменных горах», расти в холе-неге на беду роду человеческому. К семи годам вырастает заклятое детище, научается всем премудростям, волшебству всякому. «Тонешенька, чернешенька та кикимора, а голова-то у ней малым-малешенька, с наперсточек, а туловища не спознать с соломиной». Но несмотря на все свое убожество, видит она «далеко по поднебесью, скорей того бегает по сырой земле, не стареется целый век». И все-то ей, кикиморе, знаемо да видимо. Выбегает она в урочные годы на белый свет, на пагубу люду крещеному. И вот «входит кикимора во избу, никем не знаючи, поселяется она за печку, никем не ведаючи; стучит-гремит от утра до вечера, со вечера до полуночи свистит и шипит по углам, со полуночи до бела света прядет кудель конопельную, сучит пряжу пеньковую». Дело кончается тем, что забравшаяся – незвано и непрошено – в хату гостейка выживет из теплого, насиженного-належенного жилья всех хозяев своими причудами: «ничто-то ей, кикиморе, не по сердцу, а и та печь не на месте, а и тот стол не в том углу, а и та скамья не по стене». И принимается все она швырять-бросать, перестанавливать. «А и после того, – заканчивается сказание, – она, лукавая, мутит миром крещеным: идет ли прохожий по улице, а и тут она ему камень под ноги; едет ли посадский на торг торговать, а и тут она ему камень в голову. С той поры великия пустеют дома посадские, зарастают дворы травой-муравой». Только сведомый во всяких кудесах знахарь, – да и тот всего один день в году, на Герасима Грачевника, – и может избавить хозяев дома от такого постоя безданного-беспошлинного. Старые люди советуют молодым не жалеть на этот случай посулов-даров для знахаря-ведуна, умеющего по-своему разделываться со всяким наваждением. Следует служить молебны памятуемому в этот день святому угоднику Божию.

7 марта икона «Споручница грешных». 8 марта праздновался св. Лазарь Муромский а за ним на Русь шли «Сороки» (9 марта). Сорок мучеников, вспоминаемых в этот день Православною церковью, по народному поверью, торят путь-дорогу 40 утренникам (морозам), из которых каждый все легче и мягче другого. По примете, если все 40 утренников пройдут подряд, быть всему лету теплому да ведряному, для уборки всякого полевого жита сподручному.

В этот день прилетала вторая птица весенняя – жаворонки, а по старинному поверью, не только они, а 40 птиц прилетают, 40 пичуг на Русь пробираются. «Сколько проталинок – столько и жаворонков!»

В ознаменование прилета птиц в каждой семье пекли по 40 жаворонков из теста («сороки святые – колобаны золотые»). На 9-й день марта месяца праздновали чудотворную икону Пресвятой Богородицы «Слово Плоть Бысть» и была вторая встреча весны. В этот день, по народному дневнику, зима кончается, день с ночью меряется-равняется (равноденствие). С этого дня крестьяне отсчитывали 40 морозов-утренников и засевали гречу-дикушу, не опасаясь за всходы. Деревенская детвора с нетерпением ждала прихода «Сороков»: для нее этот день был лакомый еще более, чем Власьев с его пышками. Ребятам давали сдобные, обмазанные медом (или патокой) «жаворонки». В этот день повсюду были веселые игры и песни.

Ты запой, запой, жавороночек,

Ты запой свою песню, песню звонкую!

Ты пропой-ка, пропой, пташка малая,

Пташка ль малая, голосистая,

Про тое ли про теплую сторонушку,

Что про те ли про земли про заморския,

Заморския земли чужедальныя,

Где заря со зоренькой сходится,

Где красно солнышко не закатается,

Где тепла вовек не отбавится!

Ты запой-ка – запой, жавороночек,

Жавороночек ты весенний гость,

Про житье-бытье про нездешнее!..

9 марта праздновали икону Божией Матери «Ильинская Черниговская».

С 12 марта (днем Григория, папы римского) была связана в народе примета о тумане. «Если утром туман Григорию дорогу застит, – говорили крестьяне, – быть большому урожаю на коноплю да на лен белый, на волокнистый!» В этот день в обычае было разбрасывать по двору горсть-другую конопляного да льняного семени: на корм птицам. Опытные хозяева особенно зорко присматривают на Григорьев вечер за лошадьми:

было поверье, что коли, не дай Бог, занедужится коню об эту пору, то все лето быть ему «не в своей силе». В некоторых областях России 12 мая называлось Ферапонтовым днем (см.: Феофан – проломи наст), а туманы в это время феофановскими.

14 марта праздновалась чудотворная икона Пресвятой Богородицы «Феодоровская», 16 марта отмечали память святого подвижника XVI в. св. Серапиона Новгородского. 17 марта праздновали память Макария Калязинского, с 17 марта шел «Алексей – с гор вода» – «Алексей – человек Божий, с гор вода, с холмов потоки». С этого дня ничто уже не могло, по народной примете, остановить или задержать ход весны. "Дарья – грязная пролубница» обломает 19 марта бережки у прорубей; посинеет лед, начнет его пучить-вздымать: вот-вот, того и гляди, тронется!.. 23 марта Никон Печерский.

Конец марта – Благовещенье, великий праздник (25 марта), завершавший своим приходом последнее звено пестрой цепи предвесенних народных праздников – больших и малых – и начинавший собой вешние.

31 марта праздновали память св. епископа Ипатия Гангрского – борца с ересью, а также Ионы, митрополита Московского.

Лит.: Коринфский А. Народная Русь. М., 1995.

см.: Дедовские плачи.

см.: Вороний праздник.

Народное название дня памяти мучениц дев Марфы и Марии 6/19 февраля. В этот день начинали сажать семена на рассаду.

см.: Марья – зажги снега, апрель.

Народное название дня равноап. Марии Магдалины (I в.), 22 июля/4 авг.

В этот день во многих областях России начиналась уборка хлебов. Хотя в некоторых местностях считалось, что «На Марию Магдалину в поле нельзя работать – гроза убьет». По народным приметам, в этот день выпадали сильные росы.

В народе говорили: «Мария Магдалина – цветочница, ягодница. На Марию Ягодницу пришла пора собирать чернику и смородину». В некоторых местах этот день назывался Марья Искусница. Считалось, что родившиеся в этот день женщины отличаются добротой и искусством плести кружева и вышивать.

см.: Марья – добрый день.

Сырная неделя, зимний народный праздник, предшествующий Великому посту. Самая

ранняя Масленица приходится на конец января – начало февраля (по ст. ст.), а самая поздняя – на конец февраля – начало марта. Название «Масленица» возникло потому, что на этой неделе, по православному обычаю, мясо уже исключалось из пищи, а молочные продукты еще можно было употреблять. Погулять вволюшку перед семью строгими во всех отношениях неделями поста – таков был дух этого праздника. Но он впитал и очень древние традиции празднеств, отмечавшихся некогда на грани зимы и весны.

Неотъемлемой частью праздника, где бы он ни происходил, были катания на лошадях. В Вязниковском у. Владимирской губ. «на Масляной» всю неделю, «с утра до ночи» катались в санках на лошадях, обвешанных цветными лоскутками и бубенчиками, колокольчиками и расписными дугами. К передку санок прикрепляли красные флаги на шестах. Из саней с упряжками образовывались длинные вереницы, они разъезжали по селению «с песнями и шумом». По сторонам улицы стояли зрители, обменивавшиеся поклонами с проезжавшими. Озорники вваливались в сани на ходу и оставались в составе «поезда».

В Тверской губ. (записи о селениях по р. Тверце) масленичное катанье на лошадях начиналось только с пятницы. На лошадей надевали самую лучшую сбрую, обвешивали их бляхами. Парни, которые собирались жениться, специально к этому катанью покупали сани. Все молодые парочки непременно участвовали в катанье. Девушки тоже добывали себе сани и, «насевши по нескольку человек, наряженные, отправлялись куда-нибудь в ближайшую деревню, где назначается съезд».

В такую деревню съезжались сотни саней. Даже девочки-подростки просили родителей запрячь им лошадь. Если не было саней, то запрягали в дровни. Катанье продолжалось здесь в течение трех дней. Имела значение одежда, в которой предстояло появиться на праздничных санях. Парни надевали крытые шубы; за отсутствием своей даже брали напрокат, потом отрабатывали. Катанье, как и хоровод, было окружено определенной атмосферой внимания старших, в которой формировалось общественное мнение.

В Тамбовской губ. (материалы Борисоглебского у.) катанье на лошадях также было принято в течение последних трех дней Масленичной недели. Местами оно делилось на две части: сначала разъезжали отдельными упряжками или поездами из нескольких саней; потом совершался общий съезд в каком-либо местном центре. Так, в Ильинской вол. Ростовского у. (Ярославской губ.), где Масленицу праздновали с понедельника, кататься начинали в четверг: молодежь и мальчишки запрягали по очереди лошадей в розвальни и, ввалившись целой ватагой в сани, с песнями ездили по соседним деревням. Здесь, как и повсеместно, обязательным было участие молодоженов в масленичном катанье. Сани с молодыми встречная толпа останавливала по нескольку раз в каждой деревне и «заставляла здороваться, то есть целоваться».

Вторая часть катанья наступала в последнее воскресенье Масленицы – «прощальное», в середине дня: в с. Ильинском собиралась молодежь со всей волости. Те, кто имел хороших лошадей и нарядную упряжь, разъезжали по селу, а те, кто не имел, водили хороводы с песнями и под гармошку. Катанье на лошадях, как и все гулянье приезжей молодежи в селе, проходило только днем и заканчивалось внезапно, как бы по

сигналу. Сигналом служил первый удар колокола к вечерне. После него, писала в Тенишевское этнографическое бюро сельская учительница Краснораменская, все «буквально бросаются из села и гонят обыкновенно как на пожар, так что в какие-нибудь 5–10 минут в селе не остается ни души, и наступает такая тишина, как в Великий пост». Поспешность разъезда была вызвана тем, что вечером Прощеного воскресенья катанья, как и хоровод, считались уже неуместными: наступало время просить друг у друга прощенья, начиналось заговенье на Великий пост. Для молодежи эта гонка из села по домам составляла острый заключительный этап праздничного катанья на лошадях, содержавший элементы спортивного состязания.

В пределах Ярославской губ. бытовал и иной вариант масленичного катанья, который отличался чисто женским составом катающихся. По материалам Пошехонского у. он описан так: «В последние дни Масленой недели после завтрака запрягаются тройками, парами и одиночками розвальни, пошевни, и в них бабы и девки, засевши целыми кучами, чуть не одна на другую, разряженные и приглаженные, катаются нередко с песнями».

В Череповецком у. Новгородской губ., где Масленица праздновалась только три дня (пятница – воскресенье), и кататься начинали только в пятницу. Хозяева запрягали лошадей в сани, сажали множество желающих покататься – детей или молодежи – и разъезжали вдоль селения. Для многих из молодежи масленичное развлекательное катанье на празднично убранных лошадях соединялось с поездкой в гости в др. деревни. В частности, молодые, повенчанные в последнее межговенье (от Рождества до Масленицы), обязательно должны были уехать в гости к родным жены, где та оставалась гостить всю первую неделю Великого поста. Надо сказать, что сроки гостеваний вообще в крестьянской этике были достаточно четко определены традицией: кому и когда уместно приезжать в гости.

В Тульской губ. (материалы с. Верхотишанка) молодые на первой после своей свадьбы Масленице катались вместе с молодицами и девицами своего семейства. В четверг вечером или в пятницу утром их брали в дом к родителям молодой, где они гостили три дня, постоянно выезжая с песнями посещать др. родственников. В Костромской губ. так же, на фоне катания всей молодежи от одной деревни к другой, новобрачные ездили на лошадях в гости к родственникам. Катанье на лошадях по улицам с песнями на Масленицу отмечено и в сообщениях из Воронежской губ.

По материалам Тюменского у. прослеживается четкая возрастная смена катающихся в течение дня: открывалось оно «катаньем детишек самого малого возраста, иногда грудных»,– детей закутывали в шубы, тулупы, одеяла, вожжи давали тоже мальчику. Позднее выезжала молодежь, среди которой центральное место занимали молодожены. Затем катались «большаки, кондовые и богатые крестьяне». С заходом солнца катанье прекращалось.

Столь же широко, как и праздничная езда на лошадях, распространено было катанье молодежи с ледяных гор: от южной этнографической зоны до Крайнего Севера. Оно тоже было приурочено преимущественно к Масленице. Так, из Воронежской губ. (с. Архангельское, или Голышовка, Каратоминского у.) в 1854 сообщали в Географическое общество, что на Масленицу там делают гору и катаются на салазках. А описывающий быт русских колымчан 1820-х путешественник Ф. П. Врангель с удивлением отмечал: «На Масленице также веселятся и обыкновенно строят горы, хотя здешние жители и без того почти никогда иначе не ездят, как на санях по снегу и льду».

Повсеместно в селениях, стоявших на равнине, а нередко и при наличии естественных спусков, строили к Масленице большие искусственные горки. Эта подготовка сама по себе уже служила поводом для оживленного общения молодежи. В Архангельской губ. большую ледяную гору делали к Масленице в каждой деревне, а сверх того устраивали еще небольшие катки для детей у отдельных домов. Четыре столба с настеленными досками и залитым водою снегом составляли верх горы – гузно. Скат – катище – делался тоже из досок, державшихся на подпорках с «перекладками» поперек ската. На досках лежал слой льда или замороженного снега. Катище продолжалось «улицею» (раскатом), проложенной по поровненному и залито- озера, если горку строили у водоема. По бокам гузна, катища и «улицы» втыкали в снег елки. В некоторых деревнях горы украшали фигурами из катаного снега, облитыми водою. Лица фигур рисовали углем.

Катались здесь с горы на салазках, шкурах и рогожах. На санях – по одному, два, а иногда и по три человека. Последнее называлось катиться кораблем: двое располагались лицом друг к другу, а третий – между ними. На кожах и рогожах скатывались по 4–10 чел. Парни катались также на коньках (кониках) и просто стоя – несколько человек держались гуськом друг за друга, это называлось катиться юром.

Среди крестьянской молодежи было принято использовать масленичное катанье с гор и для встречи постоянных пар – парня и девушки. Местами катанье парами считалось уместным в течение всей зимы, а не только на Масленицу. Из Орловского у. сообщали в Тенишевское бюро, что зимой делают скамейки (т. е. обливают их водой и замораживают) и ледянки («подмороженные плетушки из решета»). На скамейке катаются парень с девушкой. Катанье сопровождалось шутками, озорством, хохотом. Тем не менее, как писал житель с. Неделина Калужской губ., забавы при парном катании «отличались большим благородством и вежливостью».

В Юрьевском у. Владимирской губ. (1853) молодежь каталась на Масленицу с горы на скамьях и буках – низеньких соломенных корзинах, специально подмороженных. Как только утром кто-либо появлялся на горе, на него набрасывалась компания гуляющих и валила в снег.

Во многих русских селениях Тверской губ. всю зиму катались с естественных гор только дети – мальчики. С первых дней Масленицы к месту катанья приходила вся деревня – «от мала до велика». Девушки и парни выходили на горку нарядными. Катались на катульках – досках, выдолбленных с одной стороны, намороженных льдом с другой и заостренных с одного конца. Здесь же молодежь пела песни.

В Череповецком у. Новгородской губ. долбленки из дерева, «похожие на большое корыто», называли «корежками». На Масленицу здесь на «корежках», санках и шубах катались преимущественно подростки обоего пола.

Тверские «катульки», а новгородские «корежки» в Ярославской губ. назывались «скачками» или «лодками». Во всю длину (аршина полтора) толстой доски выдалбливали углубление – до двух вершков. Иногда делалось и сиденье. Дно «лодки» обливали водой дня за два до катанья, к носу привязывали веревку. В скачок садился один человек и, искусно управляя им, скользил по крутым и пологим склонам естественных возвышенностей. Такое катанье взрослой молодежи было принято здесь только днем.

По материалам Вологодчины описано парное и групповое катанье в течение недели Масленицы на шестах. На пологой горке укладывали параллельно жерди в виде рельсов, в полутора аршинах одна от другой, и обливали их водой. Катающиеся становились обеими ногами на одну из обледенелых жердей, брали друг друга за руки и скатывались вниз. Здесь же исполняли обычай, называвшийся «ездить бобром на молодом». Совершался этот обычай тогда, когда на горке появлялся кто-либо из мужчин-молодоженов, приехавших в данную деревню на несколько дней – гостить, как полагалось, у родителей молодой. Знакомые молодожена притаскивали розвальни без оглобель, насильно усаживали на них молодого, к нему присоединялось человек десять, вскакивавших и на ходу, и вся компания шумно катилась под гору.

В некоторых местах, по традиции, катанье с гор взрослых приурочивалось, как и катанье на лошадях, только к последним трем дням Масленицы. Такое ограничение отмечено, напр., в описании 1850-х из Борисоглебского у. Тамбовской губ.

В Ачинском и Енисейском уездах парни накануне Масленицы делали общую для всего селения высокую катушку – горку с политым водою ледяным скатом. Иногда сооружали несколько катушек – «поулошно», если в селении были четко выраженные территориальные компании молодежи. В течение масленичной недели ежедневно под вечер на катушку собирались шумные толпы парней и девушек, ребятишек, молодух. Парни «выказывали свое молодечество», спускались на санках «с головокружительной высоты», посадив к себе на колени одну или двух девушек. Катались и группами на «кожуре» (шкуре) и дровнях. По другому, тоже восточносибирскому описанию, «молодняк со- биратца на катушке, катаюца на санках, на лодках, на шкурках, на снопах соломы. Шутки идут, а другой раз до драки дело доходит».

В Пермском крае во время катанья взрослых в последний день Масленицы парню, скатившему девушку с горы, дозволялось поцеловать ее. В некоторых местах Пермской губ. бытовало, как и на Вологодчине, катанье компаний мужчин с молодоженом: «Под вечер в воскресенье – последний день Масленицы – женатые мужики приносили на катушку большой широкий луб. На луб валили сперва какого-нибудь новожена (то есть женившегося в последний мясоед), на него пластом валили другого, за ним какого-нибудь третьего и так всего 15–20 человек. Сверху уминал эту массу какой-нибудь молодец. Луб катился немного: сажен 5–6 при уханье и хохоте как зрителей, так и самих катающихся. Так катались весь вечер дотемна».

В некоторых местах Архангельской губ. в связанных с молодоженами играх на горке участвовала и молодая. Здесь объектом внимания становились все пары, обручившиеся после предыдущей Масленицы. Молодожены подкатывали к горе на лошадях, и молодой сначала один поднимался на вершину, где его ждала компания холостых парней. Его усаживали в сани и начинали громко окликать молодую. Она поднималась на горку и садилась на колени мужа, обняв его одной рукой за шею. Парни не давали молодым скатиться вниз до тех пор, пока молодая не поцелует мужа назначенное число раз. Поцелуи считали громогласно; за промедление назначали штраф (должна поцеловать еще столько же раз) – все это называлось «солить рыжики на пост», или «промораживать».

Менее широкое распространение, чем катанье на лошадях и санях, имели в XIX в. среди сельской молодежи прыжки через костер и взятие снежного городка. Первое в зимнее время традиционно было связано со сжиганием чучела Масленицы в Прощеное воскресенье. Так, в Гжатском у. Смоленской губ. (данные Чальско-Дарской вол., селений Скугарово, Холмы и др.) молодежь обоего пола делала в последний день Масленицы огромную бабу из соломы, вывозила ее на больших санях за околицу и там сжигала; при этом прыгали через костер.

Судя по сообщению 1890-х из Череповецкого у., там через костер при сжигании Масленицы прыгали лишь отдельные смельчаки. Это кажется естественным, если учесть размеры костра в этом варианте: уже с утра Прощеного воскресенья мальчики-подростки свозили со всей деревни за ее пределы всякое старье – эта подготовка сама по себе составляла дополнительное развлечение. Собирали старые бочки, корзины, дрова – «в каждую избу заедут и что-нибудь выпросят». В сумерках к этой огромной груде собирались взрослые, дети и поджигали ее. Это и называлось «Масленицу жечь».

В Пошехонском у., где обычай «сожигать Масленицу» сохранялся к 1880-м почти повсеместно, материал для костра молодежь начинала собирать с первых дней Сырной недели: дрова, солому, хворост, старые кадки свозили в поле. В последний день, после вечерни, парни и девушки шли туда и зажигали Масленицу. Размеры такого костра, строившегося в течение недели, были несовместимы, по-видимому, с обычаем прыгать через него – о прыжках в этом описании нет и речи. После сжигания Масленицы просили прощения друг у друга, шли просить прощения у тех, кто не был в поле, затем спешили по домам – успеть «заговеть» до 12 часов.

В другом варианте (Ростовский у. Ярославской губ.) – через костер прыгали лишь мальчики, хотя собирали солому, деготь, дрова они вместе со взрослой молодежью. Собирались вечером, только перед самым сжиганием Масленицы. Девушки и парни стояли вокруг костра и пели: «Гори, гори, Масленица, Симионова племянница, пройдет семь недель, придет светлый день, будут пасху носить, будут яйца красить». Потом молодежь с песнями возвращалась в деревню.

Взятие снежного городка, увековеченное в известной картине В. И. Сурикова (по непосредственным наблюдениям художника), бытовало преимущественно на Урале и в Сибири. Эта сложная затея, включавшая в равной мере элементы игры, спектакля и спортивного состязания, предварялась, как и катанье с ледяных гор, участием молодежи в строительстве специального сооружения. По описанию 1-й пол. XIX в., на Енисее на Масленицу парни строили ледяную крепость с воротами. Она была довольно высокой – в ворота въезжали верхом. Одна партия занимала крепость и готовилась выдержать осаду. Другая – шла на приступ. Осаждающие были конными и пешими. Последние лезли на стену, срываясь под хохот зрителей со скользкой ледяной поверхности, а верховые должны были по одному прорваться в ворота. Осажденные метлами, хворостинами, нагайками хлестали лошадь, пугали ее, чтобы заставить повернуть обратно. Всадник с позором отступал под возгласы и улюлюканье собравшихся односельчан либо гордо врывался в крепость, оттесняя грудью разгоряченной лошади противников. Потом победители шли торжественно по селению с песнями, и всю ночь продолжались забавы.

«Исстари в слободе Усть-Ницынской Тюменского округа,– писал Ф. Зобнин о своем родном селении, – в последний «прощеный» день Масленицы делается «город». На реке Нице или на слободской площади, где больше простору, складывают по круговой линии из снега, иногда изо льда, стены, в которых проделываются два столба. Сверх столбов кладется также из снега или льда дугообразная перекладина. Куски снега тщательно заливаются водою для того, чтобы крепче стояли. Предварительно же рыхлые столбы и перекладину с лицевой стороны украшают различными узорами больше всего посредством прикрепления к белому снегу по разным направлениям кусочков угля». Вверху на воротах ставили вылепленные из снега фигуры людей, иногда птицы или зверя. Перед закатом солнца большое количество народа собиралось смотреть, кто и как будет «ломать город». Как и во мн. др. случаях, развлечения молодежи, связанные со снежным городком, проходили на виду у всей общины, поведение участников подлежало непосредственному обсуждению.

На верхней Оби молодежь делала городок иначе: несколько невысоких, со сводами наверху, толстых столбов снега, облитых водою, составляли лишь основание крепости. На своды настилали доски. На углах крепости ставили очень высокие столбы, обвитые соломой. По крепостному валу размещали снежные скульптуры. Игра и здесь проходила в «прощеный» день. К городку приходили все перед наступлением вечера. Начиналась атака конников и пеших под предводительством «генерала». Самый эффектный момент наступал после взятия крепости: зажигали соломенные столбы, и высокие факелы пылали в наступивших сумерках, освещая причудливые очертания полуразрушенной крепости и отражаясь в ледяных поверхностях.

Во многих местах бытовал обычай съезжаться на Масленицу большими группами ряженых всадников. В Нерехтском у. Костромской губ. «в больших вотчинах в Сыропустное воскресенье сбирается съезд из нескольких сот лошадей под названием обоза, который известен в Ярославле под именем околка». Верховые были одеты в соломенные колпаки и кафтаны.

В XVIII и XIX вв. получает распространение крестьянская масленичная комедия, занимавшая центральное место в празднестве. В ней принимали участие персонажи из ряженых – «Масленица», «Воевода» и др. При этом зачитывались обширные стихотворные тексты юмористического или сатирического характера. Сюжетом для них служила сама Масленица с ее изобильными угощениями перед предстоящим постом, с ее прощаньями и обещанием вернуться на следующий год. Часто в представление включались какие-то реальные местные события, в качестве сатирического героя которых выступал масленичный блин. Это были местные крестьянские сочинения или городские, бытовавшие в сельской округе. Такие тексты переписывались, их включали в рукописные сборники.

Заканчивалась Масленица обычаем просить друг у друга прощения. В разных краях России сложились свои особенности, свой склад этого обычая, но суть всюду была одна – духовно-нравственное очищение через покаяние, через взаимное прощение прегрешений. После бурного веселья последней перед Великим постом недели обычай просить прощенья помогал ощутить переход к серьезным духовным задачам, к строгим семи неделям, продолжающимся до Пасхи, к повышению нравственных требований к самому себе.

М. Громыко

Продукт русской кухни (см.: Кухня русская), используемое на Руси с глубокой древности. Приспособления (маслобойня) для изготовления сливочного масла бондарной работы обнаружены при раскопках Великого Новгорода в слоях XI–XIV вв. Употребление масла в отдельных случаях, особенно на Масленицу, носило ритуальный характер.

В разных областях России масло готовили по- своему. Великороссы масло перетапливали или сбивали из топленой сметаны. Топленое масло было известно под названием русское, хотя в н. XX в. у русских широко распространилось приготовление сливочного масла из свежих сливок, так же как у чухонского масла, т. е. сбитого из сметаны, но не топленого. Малороссы масло не топили.

Коров везде доили 2 раза в сутки. Из подойника молоко переливали сквозь ситечко в специальные кринки и ставили их в погреб. Через несколько дней снимали сливки, собирали их в большой горшок и ставили его в не очень горячую печь. Топленые сливки выносили на ледник. При охлаждении сыворотка (рус. пахтанье, сколотины, измятина, оденки, юрага, сыворотка; белорус. скалатвины, пасмецинне; малорос. сколотина) оказывалась на дне горшка. Масло обычно сбивали (мешали, сбивали, пахтали) точно такой же деревянной мутовкой (колотовка, веселка), какой месят в квашне тесто. Обычно женщина садилась на пол, ставила горшок с охлажденными сливками между ногами, мутовкой протыкала в сметане дырку и через эту дырку сливала сыворотку в отдельную посуду, а оставшиеся в горшке сливки сбивала мутовкой до тех пор, пока масло отделится от сыворотки.

Полученное масло клали в корытце (нучвы) и несколько раз промывали холодной водой. Великороссы перетапливали сбитое масло, ставя его в горшке в печь после того, как в ней пекли хлеб; малороссы и белорусы складывали сбитое и промытое масло в бочки и солили его. Примечательно, что русское обыкновение топить масло было неизвестно соседям русских – финнам и тюркам. Масса, остающаяся при перетапливании масла на дне горшка (оденки, измятина), использовалась при приготовлении пирогов, оладий и т. д.

Простоквашу, остающуюся после того, как снимут сметану, также ставили в горшке в не очень горячую печь, а затем выкладывали в решето или в льняной мешок. Последний подвешивали, чтобы стекла сыворотка. Получался творог (творог, сыр), который клали в бочку и накрывали деревянным кружком и тяжелым камнем сверху.

Севернорусские иногда приготавливали к Пасхе немного масла из свежих, нетопленых сливок, для чего наливали их в кринку с плотно закрывающимся горлышком и сбивали, сильно и часто встряхивая ее. Сбитое таким способом масло называлось чухонское.

Существовали также специальные маслобойки – высокие и узкие, снабженные крышками бочонки, в которых, как поршень, двигалась палка с деревянным кружком на конце.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Способность качественно выполнять те или иные виды работ или ремесла. Способность эта очень ценилась на Руси. «Не то дорого, что красного золота, а дорого то, что доброго мастерства». Среди русского народа существовал настоящий культ мастера.

«Мастерство везде в почете», – говорили люди. «Работнику полтина – мастеру рубль», «Не работа дорога – уменье», «Мастер один – а подносчиков десять», «Не за шило платят, за правило», «По закладке мастера знать», «В добрую голову – сто рук», «Дело мастера боится», «Всякая работа мастера хвалит», «Мастерства за плечами не носят, а с ним добро».

О мастерах говорили всегда уважительно и с особой теплотой. «Он на все руки мастер», «Золотой человек, золотые руки», «К чему рук ни приложит, все кипит».

Об их необыкновенных возможностях создавались всяческие легенды, порой просто баснословные. Им приписывались сверхчеловеческие качества. Например, легенда о Левше, подковавшем блоху, у которого был реальный прототип. О таких говорили: «На обухе рожь молотит, зерна не уронит», «Комар носу не подточит. Иголки не подсунешь (не подобьешь)», «Он из песка веревки вьет».

Профессионализм и мастерство русских ремесленников были очень высоки. Древнерусские «кузнецы по злату и серебру» создавали золотые украшения с цветной эмалью, изящные изделия из серебра со сканью и зернью, красивое оружие, художественную чеканку, высоко ценившиеся во всем мире. Немецкий знаток ремесел Теофил из Падеборна (XI в.), описывая в своих «Записках о различных искусствах» страны, прославившиеся в том или ином мастерстве, назвал на почетном месте и Русь. Мастера, как правило, были грамотны, о чем свидетельствует множество надписей на бытовых вещах, стенах церквей, а также дошедшие до нас берестяные грамоты. Кузнец-оружейник ставил свое имя на выкованном им клинке меча («Людота Коваль»); новгородский мастер великолепного серебряного кубка подписал его: «Братило делал»; Любечанин Иван, токарь по камню, изготовив миниатюрное, почти игрушечное, веретенное пряслице своей единственной дочери, написал на нем: «Иванко создал тебе (это) одина дща».

Велико мастерство архитектурных сооружений Древней Руси, и прежде всего храмов. Для их возведения понадобилось создание целой системы подготовки квалифицированных строительных кадров, их учета, предоставление им целого ряда специальных льгот. Строительные мастера в XVII в. не платили податей с земли или добра и не несли никаких личных повинностей, обязательных для тяглова населения (хотя с 1684 эти льготы были отменены). Им было разрешено вести мелочный торг и курить вино для личного употребления, что было признаком доверия к ним со стороны правительства. Все дела строительных мастеров и их семей ведали и судили, кроме значительных уголовных преступлений, в Каменном приказе. Мастера и подмастерья, находившиеся на службе в Каменном приказе, разделялись на целый ряд специальностей – градодельцев, городовых смышленников (занятых постройками военных сооружений), каменных дел здателей и пр. Некоторые мастера Каменного приказа получали постоянное жалованье, а кроме того, участвуя в какой- либо постройке – еще и поденную оплату.

Больше всего мастеров было в плотничном деле. Об этом свидетельствовали деревянные храмы и дома, стоявшие в русских селах и городах еще в начале нынешнего века (сегодня сохранившиеся в основном на фотографиях). У плотников была своя проверка мастерства. «Клин тесать – мастерство казать» (сразу вытесать верный клин, без подтески, – такое же мастерство для плотников, как выточенный от руки правильной формы шар для токарей).

Мастерство и мастера ценились как среди ремесленников, так и среди крестьян. Древние, отточенные до совершенства приемы труда у некоторых крестьян приобретали эстетический характер. Такие мастера в крестьянской среде ценились особо. Григорий Потанин, известный русский путешественник, рассказывал, как на Алтае ему довелось познакомиться с одним из таких крестьян. «Особого совершенства этот крестьянин достигал на жнивье, где результат труда его облекался в отточенную форму, доставлявшую эстетическое удовольствие ему самому и зрителям. Он прекрасно вязал снопы, прочно и красиво, и никто не мог лучше его завершить стога. Пашню Петра Петровича тотчас можно было отличить от прочих по красоте конических суслонов, которая зависит от пропорциональной завязки верхнего снопа, опрокинутого вниз колосьями и служащего суслону крышей; если перевязка его сделана слишком далеко от жнива, суслон выйдет большеголовый, если слишком близко – наоборот. Петр Петрович избегал обоих недостатков. И шейки всех суслонов приходились у него на одной высоте».

Если мастерство высоко почиталось в народной среде, то неумелость подвергалась насмешкам, рассматривалась как своего рода нравственный порок. «За безручье (за неуменье) по головке не гладят», «За все берется, да все не удается» – говорит о таких народ. «За прогул да за неумение нет платы», «Нечем хвалиться, как все из рук валится», «Швец Данило, что не шьет, то гнило», «Рук не наставишь», «Всему учён, только не изловчён», «Парень-то тороват, да дела не знат».

О неумелых работниках говорили: «Ни в дышло, ни в оглоблю. Ни в корень, ни в пристяжку», «Зимой с бороной, а летом в извозе», а о работниках, делавших работу слишком медленно, – «Улита едет, когда-то будет». Крестьянин, который не мог выполнить крестьянской работы, считался последним человеком. Подростков, не умеющих плести, дразнили безлапотниками. Девочек, не сумевших еще в детском возрасте научиться лапти прясть, обзывали непряхами, не умевших ткать на кроснах – неткахами, не умевших самостоятельно поставить стан «без подсказки матери» – бесподставочными. Презрительное отношение к неумейкам сохранялось в крестьянской среде всегда, вплоть до сер. XX в.

О. Платонов

Народное название двух дней в году: 1) день св. апостола из 12 Матфея, 9/22 авг. – Матвей Ненастный; 2) день апостола и евангелиста Матфея, 16/29 нояб. – Матвей Отпотей.

По народным приметам, на Матвея Ненастного кончается летнее тепло. В этот день начинали готовиться к ярмаркам: кто готовил свой товар на продажу, заказывали в церкви молебен и просили у Матвея напутствия в торговле. Считалось, что Матвей остужает пыл да жар, торопливость да суету – все то, чего нельзя было допускать при торговых сделках. Потому Матвея особенно почитали купцы и зажиточные крестьяне.

На Матвея Отпотея по народным приметам ветры усиливались, зима приближалась. Правда, иногда бывало и тепло. Тогда в народе говорили: «зима потеет». После этого морозы становились круче. Если на Матвея буйные ветры дуют – быть вьюгам и метелям до самого Николы Зимнего (6/19 дек.).

Экспрессивная ненормативная русская лексика, коренящаяся в древнеславянских языческих обрядах, связанных с плодородием, защитой от некоторых духов стихий, с заклятиями и проклятиями, имеющими целью подставить кого-либо под удар темных карающих сил, а также с похоронными ритуалами и могильной символикой. В язычестве имела, по многим оценкам, сакрально-ритуальный, а не кощунственно-оскорбительный характер, но затем получила ярко выраженную антихристианскую окраску и стала одним из средств богохульства и унижения человека. Нередко ее происхождение списывали на «еллинское блядословие», «жидовское слово» или же неприемлемые стороны татарской речи. Многократно осуждалась в авторитетных документах русского средневекового Православия. «В матерной брани реализуются представления о совокуплении с Землей. Это объясняет, с одной стороны, ритуальное сквернословие в свадебных и сельскохозяйственных обрядах, с др. же стороны – характерное убеждение, что матерная брань оскверняет землю, что вызывает, в свою очередь, гнев земли» (Б. Успенский).

Некоторые матерные слова таковыми ранее не были. Известное слово «б...», обозначающее женщину непристойного поведения, еще в XVII в. было печатным и обозначало ложь, словоблудие или «блядословие»; еще во 2-й пол. XIX в. вполне литературные слова «стерво» и «падло» обозначали падаль животных, словом «хер» называлась в азбуке буква Х, а «сволочь» обозначала случайное разнородное собрание людей, сброд, сволокшийся отовсюду. Матерная ругань довольно широко употреблялась в простонародье публично, в т. ч. без намерения обидеть, обругать собеседника, а от полноты чувств и иногда даже ласкательно. Широко употреблялась матерная брань офицерами, особенно во флоте: моряки вообще считались отчаянными сквернословами, что было связано с постоянными экстремальными ситуациями, требовавшими нервной разрядки. Но матерной ругани не чуждалась аристократия и интеллигенция, т. ч., напр., в переписке В. Г. Белинского современные публикаторы часто вынуждены прибегать к купюрам. По-видимому, понятие непристойности в тогдашнем быту не было столь ярким, как в сер. ХХ в. Отсюда и широко распространенная непристойная поэзия той эпохи, сейчас обычно связываемая с именем И. Баркова, хотя к ней прибегали многие известные поэты, в т. ч. из аристократии.

Л. В., Л. Б.

Массивная центральная балка, поддерживающая потолок в крестьянском доме. В матицу вворачивалось железное кольцо, к которому привязывалась зыбка для ребенка, либо в него вставляли длинный гибкий шест, оцеп, с привязанной к его концу зыбкой. С матицей, важной деталью конструкции избы, связаны разные поверья и обряды.

Покровителем матицы считался св. Никодим Печерский. В его день 31 окт./13 нояб. крестьяне обращались к нему с молитвами. Уходя из дому, у крестьян было принято подержаться за матицу, потому что она, как «мать родная, недаром матицей зовется».

Народное название прп. Матроны Цареградской, 9/22 нояб.

По народному поверью, в этот день зима является в виде белой лошади. Эту лошадь запрягает в сани св. Матрона и едет на ней по всей России.

Считалось, что в этот день следует запаривать лекарственные травы и коренья и использовать этот настой всю зиму.

Народное название св. мученицы Матроны Солунской (III–IV вв.), празднуется 27 марта/9 апр.

Матрену Настовницей называют потому, что она в этот день наст вскрывает. Накануне после оттепели морозы снега заковали в панцирь, но пришла Матрена – наст потеплел. Днем ручьи побежали, ночью снова снежная корка на снегу появилась. Весть о такой погоде подает чибис и щука, что хвостом бьет лед на реке. Крестьяне говорили: «Надоел ей зимний ледовый потолок, вот и бьется она об лед, к весеннему солнцу пробивается». Считалось, что кто увидит щуку в этот день, тому и счастья прибавится.

Матрену называют еще и Полурепницей. Репа у русских после хлеба была одним из главных продуктов. Обычно к этому времени хлеб и др. продукты кончались и крестьяне принимались за репу. Чтобы ее на следующий год уродилось вдоволь, садились в этот день всей семьей за стол и отбирали на посадку семена репы. Родившийся в этот день считался хорошим огородником.

(1885–2.05.1952), святая старица. Матрона Дмитриевна Никонова родилась четвертым ребенком в семье благочестивых крестьян. Слепую от рождения Матрону Господь наградил внутренним зрением. О богоизбранности девочки догадался крестивший ее священник Павел Прохоров. С семи – восьмилетнего возраста у нее открылся дар предсказания и исцеления больных. С детства она стяжала и дар непрерывной молитвы. По ее молитве люди получали исцеления от болезней, утешение в скорбях. В 17 лет Матрона лишилась возможности ходить, ее сидение продолжалось полвека. Она чувствовала приближение опасности, предвещала стихийные и общественные бедствия.

Грядущую революцию Матрона предсказала еще задолго как страшное бедствие: «будут грабить, разорять храмы и всех подряд гнать».

В 1925 блж. Матрона перебралась в Москву, где прожила до конца своих дней. Опасаясь ареста, без прописки, духом предвидя грядущие неприятности, она спасала от репрессий не только себя, но и приютивших ее хозяев. Много людей приходило к Матроне со своими болезнями и скорбями. Имея предстательство перед Богом, она помогала многим. Ее духовно-молитвенное служение отвращало от гибели доверившихся ей людей и приводило ко спасению.

Предвидела блж. Матрона Великую Отечественную войну: «Вот сейчас вы все ругаетесь, делите, а ведь война вот-вот начнется. Народу много погибнет, но наш русский народ победит».

Перед смертью матушка Матрона сказала: «Все, все приходите ко мне и рассказывайте, как живой, о своих скорбях, я буду вас видеть, и слышать, и помогать вам». Ее могилка на Даниловском кладбище стала святым местом православной Москвы.

В 1998 честные останки блж. Матроны были перенесены в московский Покровский монастырь, где 2 мая 1999 состоялось церковное прославление угодницы Божией.

М.Жукова

В домашнем быту русских людей издавна существовал обычай укрывать и покрывать. В зажиточном доме полы были покрыты коврами, у менее зажиточных – рогожами и войлоками. В сенях у дверей обязательно лежала рогожа или войлок для обтирания ног. Для сидения служили лавки, приделанные к стенам наглухо. Если стены были обиты, то и лавки обивались тем же самым, чем стены; но, сверх того, на них накладывались куски материи, называемые полавочниками; они делались о двух полотнищах, так что одно было длиннее другого; первое закрывало лавку во всю ее длину, а последнее свешивалось до земли, закрывая середину пространства между лавкой и полом. Их длина и ширина были различны, смотря по лавкам, величина которых соразмерялась с пространством покоев. Были, напр., полавочники в 4 м длиной и в 1,5 м шириной. Полавочники переменялись: в будни клались попроще, в праздники и во время приема гостей наряднее. В будни клались полавочники суконные, а в праздники из шелковой материи, подбитые простой тканью и отороченные куском материи другого цвета. Такие же куски клались на окна и назывались наоконниками; в будни клались простые коврики, в праздники шелковые куски, вышитые золотом. Длина их была 1,5–2 м, а ширина ок. 1,5 м; вероятно, они спадали вниз с оконного карниза. Как полавочники, так и наоконники были разных цветов: светло-зеленого, голубого, кирпичного, гранатного и преимущественно красных отливов, иногда вышитые узорами. На по- лавочниках узоры на меньшем полотнище делались другие, чем на большем. Кроме лавок для сидения делались еще скамьи и стольцы. Скамьи были шире лавок, напр. до 1,5 м шириной, длиной делались до 3-х м; в одном конце их приделывалось возвышение, называемое приголовником. На них не только садились, но и ложились отдыхать после обеда. Они накрывались, как и лавки, полавочниками. Иные скамьи служили постоянно кроватями. Стольцами назывались четырехугольные табуреты

для сидения одному лицу и также накрывались куском материи. Скамей и стольцов в доме было немного, а кресла и стулья составляли роскошь царского двора и знатных бояр, и даже там были в небольшом количестве. Столы делались деревянные, большей частью дубовые, длинные и узкие; у зажиточных людей иногда их разрисовывали изображениями из Священного писания, а бока и ножки украшались резьбой. Кроме больших столов были столы маленькие, у богатых людей украшенные камнями и разными пестрыми аспидными кусочками. Большие столы ставили перед лавками и обыкновенно покрывали подскатертниками. Во время трапезы поверх подскатертника стол накрывался скатертью. Скатерти или подскатертники изготовлялись обычно дома. Как полавочники и наоконники, так и скатерти и подскатертники переменялись по праздникам; в будни столы накрывались полотняными и суконными кусками, в праздники бархатными, парчовыми, камковыми подскатертниками с золотошвейными каймами. Скатерти у небогатых были полотняные, грубой отделки, у богатых – шитые, узорчатые с бахромами. Все эти покрывала – на столах, окнах и лавках – назывались хоромным нарядом. Стенных зеркал в XVI–XVII вв. не было: Церковь не одобряла их употребления; духовным лицам Собор 1666 запретил иметь зеркала в своих домах; благочестивые люди избегали их как одного из заморских грехов; только зеркала в малом формате привозились из-за границы в большом количестве и составляли принадлежность женского туалета. Так же точно старинное благочестие избегало стенных картин и эстампов, не допуская других украшений в этом роде, кроме икон, но в XVII в. мало-помалу начали входить в домашний обиход картины и эстампы, сначала в царских хоромах, потом у знатных лиц.

Кроватью служила прикрепленная к стене скамья или лавка, к которой приставляли другую лавку. На этих лавках клали постель, состоящую из трех частей: пуховика, или перины, изголовья и подушек. Было два изголовья – нижнее называлось бумажным и подкладывалось под верхнее, на верхнее клались подушки, обыкновенно 3; постель покрывалась простыней из полотна или шелковой материи, а сверху закрывалась одеялом, входившим под подушки. Постели убирались понаряднее в праздники или на свадьбах, попроще в обычные дни. В нарядных постелях на изголовья и подушки надевались бархатные или атласные наволочки, шитые золотом и серебром, унизанные жемчугом по краям; одеяла стелились, подбитые соболем, атласные, красного цвета с гривами, т. е. каймами золотой или серебряной материи, подбитые соболями. Перины были набиты лебяжьим или чижовым пухом. На простых постелях наволочки были тафтяные белые или красные, подбитые крашениной. Простые одеяла подбивались заячьим мехом. Постели были принадлежностью только богатых людей, да и у тех использовались редко, а сами хозяева охотнее спали на простой звериной шкуре или на матрасе. У людей среднего сословия обычной постелью служили войлоки, а бедные спали на печах, подложив под головы собственное платье, или же на голых лавках. Детские колыбели делались висячие, всегда широкие и длинные, для того чтобы дитя могло свободно расти, а внутри их всегда привешивались иконы или крестики.

Для хранения домашних вещей употреблялись скрыни (род комодов с выдвижными ящиками), сундуки, погребцы, чемоданы. Посуду ставили в поставцах: это были столбы, уставленные со всех сторон полками; книзу их делали шире, кверху уже, на нижних полках ставили более массивную посуду, на верхних мелкую. Женские украшения хранились в ларцах, которые расписывались яркими красками с золотом и узорами, окаймлялись металлическими кружевами; такие ларцы передавали из поколения в поколение вместе с драгоценностями.

Ист.: Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

В русских народных поверьях и сказках один из главных персонажей. По преданиям, медведь ведет свое происхождение от человека. Человек был обращен Богом в медведя в наказание за убийство родителей; за отказ страннику или монаху переночевать; за честолюбивое желание, чтобы все люди его боялись и пр. По причине своего человеческого происхождения медведю не велено есть человека, а человеку – медвежатину. Подобно волку, медведь может задирать корову лишь с Божьего позволения, а на человека нападает лишь по указке Бога за совершенный грех. На женщин медведь нападает не для того, чтобы съесть, а чтобы увести с собой и сожительствовать. От такого сожительства, по народным поверьям, рождались люди, обладавшие богатырской силой.

Шерстью медведей окуривали больных. Сквозь медвежью челюсть протаскивали больного ребенка. Считалось, что тот, кто съест медвежье сердце, вылечится от всех болезней. Отвар из медвежатины пили от грудных болезней. Салом его натирались от обморожения и ревматизма, мазали лоб, чтобы иметь хорошую память. Когти и шерсть медведя использовали как оберег для защиты, от сглаза и порчи. Правый глаз медведя вешали ребенку на шею для храбрости.

О.П.

Вареный, питейный мед.

см.: Третий Спас.

Народное название для прп. Мелании Римляныни, 31 дек./13 янв. Этот день в Великороссии носил название Васильевской коляды или Васильева вечера, т. к. на другой день Православная церковь праздновала память Василия Великого. В Юго-Западной Руси этот день называли Меланкой, от имени св. Мелании, и честили именем Щедрого, Богатого вечера по обильным, щедрым вечерним трапезам, обыкновенно устраиваемым накануне 1 янв. В Северо-Западной Руси Васильев вечер носил название Жирной кутьи или Щедрухи, также от щедрого угощения мясом и жирными блюдами. Васильевым вечером русский народ повсеместно провожал старый год и старался как можно веселее встретить наступление нового в том убеждении, что в этом случае он пройдет счастливо. О Васильеве вечере в великорусских губерниях наблюдательные старики замечали: «На Васильев вечер прибывает дня на курячий шаг».

В некоторых местах России этот день назывался Щедрый вечер, Авсень, Таусень, Гадания.

В этот день гадали по печени поросенка: если в середине она толстая – будет стужа с середины зимы; широкая сторона печени, обращенная к брюху, – к морозам на конец зимы. Примечали и по селезенке: ежели она ровная да гладкая, так и зима будет ровной, с умеренными холодами и без оттепелей; если край у спины толще – к холодам под конец зимы.

В этот день готовили Васильеву кашу. До света заваривали крупу, затирали ее, добавляли в крупу шкварки и ставили горшок в печь.

Колядки в этот день отличались тем, что за них получали щедрые подарки, потому колядки называются еще и щедровками. У всех в этот день было наварено, наготовлено много всякой еды, чтобы и на семью вдоволь хватило, и гостям досталось, и колядовщикам. Чем щедрее угостишь, тем год богаче будет, тем больше сторицей воздастся. В народе говорили: «Наварила, напекла, словно на Маланьину свадьбу».

В народной культуре персонаж, который знается с нечистой силой, прежде всего с водяным. Считалось, что для того чтобы поставить мельницу, нужно было принести жертву водяному: о мельниках рассказывали, что они заманивали прохожих и толкали их в омут или под колесо мельницы – иначе утонет сам мельник; мельник продавал душу водяному и т. п. Мельники действительно приносили жертвы водяным, бросая в воду дохлых животных, хлебные крошки и т. п.; по праздникам лили в воду водку; в Белоруссии при заморозках опускали под мельничное колесо кусок сала, иначе водяной слижет смазку с колеса; под дверь мельницы закапывали живьем черного петуха, а в самой мельнице держали животных черного цвета (петуха и кошку). Хозяин ветряной мельницы бросал в воздух несколько пригоршней муки, чтобы подул ветер. В русской святочной игре в мельницу («с мельницей ходить», «жернов возить») участвовали ряженые мельники и черт, который портил «мельницу», но его прогоняли заклинаниями мельники.

Считалось, что в разрушенной мельнице обитают черти: в малороссийских быличках черт, прикинувшись мельником, зазывал мужиков на такую мельницу молоть; он молол быстро и бесплатно, но мука оказывалась перемешанной с песком.

Мельник, связанный со стихией воды, как и кузнец, гончар (связанные соответственно с огнем и землей – глиной), относился к группе мифологизированных персонажей, обладающих особым умением, обитающих на границе освоенного людьми жилого пространства (за пределами села) и наделяемых сверхъестественными, в том числе колдовскими, способностями.

В. П.

Народное название дня прп. Мемнона чудотворца и Девяти мучеников Кизических, 29 апр./12 мая.

В народных поверьях этот день соединял память о св. Мемноне, чудотворце, с Девятью мучениками Кизическими. Русские считали, что св. Мемнон помогает избавиться от страданий, мучений и болезней. В народном сознании произошло смещение понятий, девять мучеников превратились в девять напастей: рыдание, отчаяние, потерю кормильца, одиночество, злое очарование, искушение, помрачение ума, утрату воли, душевное уныние. От всего этого человеку надо избавляться, приобретать моральное благополучие и душевную чистоту. Чтобы приобрести душевный покой, полюбить крестьянский труд, следовало в этот день обратиться к Мемнону с просьбой и все напасти из дома, деревни, села изгнать. Напасти эти – воплощение нечистой силы. Изгоняли нечисть молитвой, окроплением стен дома да наведением чистоты, ведь порядок в доме определяет и порядок душевный. От болезней всяческих в этот день готовили травные настои. Они изгоняли нечистую силу из немощных, т. к. в этот день имели особую целительную силу.

В народе так и говорили: «Мемнон – девять напастей вон».

Если на Мемнона случался дождь, дети высыпали на улицу с непокрытой головой, радовались весенней небесной влаге. А если не было дождя, то выходили с причитаниями и мольбами, чтобы св. Мемнон дал дождь.

(1831–1881), этнограф. Собирал материалы по истории и этнографии Уфимского края, печатавшиеся в «Уфимских губернских ведомостях».

Воздаяние злом за зло, обидой за обиду, злопамятство (В. И. Даль); чувство, мало характерное для большинства коренных русских людей, в личной жизни предпочитавших отвечать на зло добром. Как отмечал в к. XIX в. русский этнограф С.Я. Дерунов, «мщения русский народ почти не понимает» (подробнее об этом см.: Прощение). Правда, совсем по-другому этот вопрос ставился о воздаянии за зло, нанесенное врагами Веры, Царя и Отечества. Здесь злоумышленников ждала неотвратимая справедливая кара.

О. Платонов

В народных представлениях период, когда женщина считалась «нечистой» и подвергалась изоляции. Значительная часть названий месячных (как показателя определенного периода в жизни женщины, периода ее расцвета) связана в славянских языках с красным цветом, красотой и цветением, ср. «цвет», «цветет», «краски», «червоний Иван», «красный король» и т. п.

Известны этимологические предания, объясняющие происхождение месячных. Богородица, родив Христа, положила свою окровавленную рубашку в горшок и велела служанке, не открывая его и не разглядывая рубашки, бросить горшок в реку; служанка не послушалась и тотчас же заболела сама; с тех пор все женщины раз в месяц болеют тем же.

Наступление половой зрелости у девушки, выражавшееся в появлении первых регул, по-своему отмечалось в разных областях России. Обычно мать девушки мазала ей кровью щеки или брови или слегка била ее по лицу, чтобы девушка была счастлива, красива, румяна, чтобы ее любили парни, и т. п. В Сибири о девочке, у которой появились месячные, говорили, что она «девкой стала». При наступлении первых регул девушки иногда прятались в доме в укромном месте, из которого могли показываться, только закрывшись с головой. В России при первых месячных в гости к девушке собирались все женщины села, пировали и, расстелив на полу рубашку девушки, плясали на ней или устраивали девушке символическую свадьбу – из старших девушек выбирали для нее «жениха» и оставляли их на ночь вдвоем – «молодиться». Наступление месячных, знаменующее половую зрелость девушки, отражалось в изменении ее одежды (появлении нижних юбок, фартуков и др.), украшений, манеры поведения, походки и др. Окончательное прекращение месячных (когда женщина «теряла свой цвет», «переставала цвести», «отмылась» и др.) также переводило ее в иную возрастную категорию и изменяло характер участия в социальной и ритуальной жизни (она могла стать повитухой и т. п.).

Предписания и запреты, регулирующие бытовое поведение женщины в период месячных, были очень строгими. Кровь от месячных, как и после дефлорации и родов, а также женское белье тщательно скрывались от посторонних глаз, т. к. это могло повредить женщине (месячные станут нерегулярными, длительными и болезненными или, напротив, их могут «украсть»), а также потому, что эту кровь могли использовать для ворожбы и наведения порчи. Воду от стирки белья надо было выливать в каком-нибудь глухом месте, чтобы кто-нибудь случайно не наступил на него и сам не получил кровотечения. При стирке категорически запрещалось смешивать белье нескольких женщин, живущих в одном доме, чтобы месячные не могли «перейти» от одной женщины к другой. Строго запрещались в это время и половые сношения супругов.

Основные запреты и ограничения касались социальной сферы и хозяйственной деятельности женщины и преследовали цель уберечь людей и культурные объекты от ее вредоносного влияния. Наиболее развитая система такого рода запретов существовала прежде всего в русской старообрядческой среде.

«Нечистота» женщины в период месячных особенно ярко проявлялась в ее отношении к сфере священного. Женщине запрещалось посещать церковь, ходить на кладбище; если в доме в это время случалась какая-нибудь служба, то она не имела права показываться в горнице; прощалась с покойным она в последнюю минуту, когда с груди умершего уже снимали икону; во время месячных женщине нельзя было мыть домашних икон, зажигать перед ними свечу или лампаду, пить воду, освященную на Крещение; есть просфору, носить нательный крестик (его на это время вешали к образам).

Значительно ограничена была также сфера общения женщины, возможность выполнения ею определенных социальных и ритуальных функций. «Нечистой» женщине возбранялось быть кумой, а также участвовать в праздничных трапезах и обрядах, устраиваемых в первые дни жизни новорожденного, – гл. обр. во избежание различных кожных заболеваний у ребенка. Оберегая ребенка от возможной опасности, исходящей от такой женщины, на порог дома клали металлические предметы (чтобы все входящие в дом женщины переступали через него) или вешали у колыбели красную тряпку, чтобы «урочливый» взгляд такой женщины остановился бы прежде на ней, а не на ребенке. Если женщина, имеющая месячные, все же участвовала в праздничном застолье, она не имела права скрывать свое состояние, а, напротив, должна была объявить об этом во всеуслышанье, чтобы не повредить ребенку, или предпринять иные магические меры предосторожности.

«Нечистая» женщина не должна была принимать участие в севе и пахоте, сажать, полоть и собирать овощи, виноград, дотрагиваться до растущих овощей, сидеть в амбаре на мешках с зерном и т. п. Нарушение запрета грозило гибелью урожая.

Женщина во время месячных не должна была заниматься и некоторыми домашними работами: печь праздничные пироги (особенно к Рождеству и Пасхе), квасить капусту, солить сало (все сгниет); стирать чужую одежду (человек, надевший ее, заболеет); сновать и ткать (одежда и полотно будут непрочными). У русских Сибири заметное место занимали запреты, относящиеся к контактам женщины, имеющей месячные, с промысловыми орудиями: ей нельзя переступать через весла, сети, ружья, иначе их владелец не будет удачлив в своем промысле.

Значительное место в народной магии занимали разнообразные действия, оказывающие влияние на течение месячных. Для вызывания месячных широко пользовались двумя способами: пили отвар коры какого-нибудь дерева, соскобленной сверху вниз по стволу.

В народной магии с помощью рубахи, которую женщина носила во время месячных, или воды, в которой ее стирали, предотвращали беременность (лили эту воду на каменку в бане или в растопленную печь), привораживали мужчин (давали им несколько капель крови в еде или питье), наводили порчу (подливали эту воду во фруктовые сады или в хлев) и т. п.

Лит.: Сокольников Н. Болезни и рождение человека в селе Маркове на Анадыре//Этнографическое обозрение. 1911. № 3–4; Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX – н. XX в. Л., 1988.

Ист.: Агапкина Т. А. Месячные//Славянская мифология. М., 1995.

Веник из березовых или дубовых прутьев на длинной деревянной палке. Использовалась для уборки двора и др. помещений вне дома. В представлениях русских крестьян считалась оберегом от нечистой силы, сглаза, порчи и болезней. Метлу полагалось держать у входа в дом для мистической охраны от злых сил. Хотя в некоторых случаях метла считалась орудием злых сил и использовалась ведьмами и Бабой-Ягой как средство передвижения на сборища злых сил.

(1814–1870), малороссийский этнограф и поэт. Окончил Харьковский университет. Был библиотекарем университета, защитил диссертацию «О сущности цивилизации и о значении ее элементов». Зав. кафедрой русской словесности в Харьковском университете. В 1849 переведен в Киевский университет, а затем снова в Харьковский, где и пробыл до своего выхода в отставку (1854–58). Метлинский издал две работы, относящиеся к предмету его преподавания: «Речь об истинном значении поэзии» (1843) и «Взгляд на историческое развитие теории прозы и поэзии» (докт. дисс., 1850). Имя себе составил прежде всего сборником стихотворений «Думки, писни та ще дещо» (Харьков, 1839), который он издал под псевд. Амвросия Могилы. Метлинский часто возвращается к историческим воспоминаниям, и эти его стихотворения («Казача смерть», «Козак та буря», «Смерть бандуриста») принадлежат к лучшим. В 1848 Метлинский издал в Харькове «Южно-русский зборник», составленный, кроме нескольких стихотворений редактора, из произведений Петренко, Стеф. Александрова, Мих. Макаровского и Г. Квитки-Основьяненко. Для своего времени сборник этот был выдающимся явлением. В 1852 Метлинский издал еще «Байки й прибаютки» Боровиковского со своим предисловием. Главной заслугой Метлинского является его книга «Народные южно-русские песни» (Киев, 1854). Этот сборник, представляя материал совершенно новый и превосходного качества, сыграл важную роль в деле пробуждения интереса к малороссийской этнографии, долгое время давал богатый материал для научных исследований. Кроме этого главного своего труда, Метлинский напечатал еще (Киев, 1854) составленную им вместе с кн. Дабижей «Программу для этнографического описания губерний киевского учебного округа», а также «Красногорский монастырь» (в «Очерках России» Пассека). «Дополнение к статье Сементовского – «Замечания о праздниках у малороссиян» («Москвитянин», 1841; «Маяк», 1843) и др.

Народное название дня сщмч. Мефодия, еп. Патарского, 20 июня/3 июля.

Этот день охотники называли перепелиный праздник и молились св. Мефодию. К этому времени складывались удачные условия для охоты на перепелов: много мошки, др. насекомых, и пауков которых перепела используют в пищу. На тучи мошек налетало множество перепелов, которых охотники ловили сетями, «тенетами».

День этот также назывался Паутинным днем, Погодоуказателем. Барометром здесь выступал паук, по поведению которого судили о будущей погоде: если к непогоде – он паутину не ткал, если к теплу – он начинал трудиться.

В русских народных преданиях и сказках волшебное оружие, обеспечивающее победу над врагами. В сказках существует несколько вариантов поиска чудесного меча, скрытого в земле, замурованного в стене, и т. п.

Древнерусский напиток. Был 2-х видов: алкогольный и безалкогольный.

Для изготовления алкогольного меда медовые соты заливали теплой водой и процеживали через сито. Затем туда клали хмель, и все это варили в котле, снимая ситом пену. Сваренную жидкость остужали и заквашивали куском ржаного хлеба, смазанного сахарным сиропом и дрожжами. Пока шло брожение, ее разливали в бочки. Сорта вареного меда различали по соотношению воды и меда, по способу заквашивания, по приправам (ягоды, пряности и т. д.): обарный, т. е. обваренный, простой, пресный, белый, красный, боярский, ягодный и т. д.

На этот старинный вареный мед была похожа малороссийская варенуха, но кроме меда в нее, если не было хмеля, добавляли водку (горшку). Сушеные фрукты – груши, яблоки, вишни, сливы, изюм, винные ягоды, заливали водкой и добавляли туда мед и немного испанского перца. Горшок с этой смесью герметически закрывали хлебной коркой, замазывали сверху пресным тестом и на 12 часов ставили в горячую печь. Горячая варенуха была вкуснее, чем холодная.

Похожий на нее напиток, но без хмеля и алкоголя, назывался медовый квас. Белорусские пчеловоды употребляли его до н. XX в.: соты, из которых вынут мед, 2 часа варили в воде. Полученная жидкость в течение недели стояла в полуоткрытом сосуде и бродила, после чего сосуд плотно закупоривали. В старину медовый квас заквашивали т. н. колачами. Лучший квас назывался монастырским, так как у монастырей были большие пасеки и много меда.

Малороссы делали медовый квас из диких груш и яблок. Груши пекли и клали на 2 месяца в бочку с водой; яблоки держали 3 месяца в бочке сырыми. И в том и в др. случае бочки ставили в погреб. Белорусы делали напиток из брусники и клюквы, добавляли груши и яблоки. В старину делали квас с медом; он был известен под названием ставленый мед. Свежие спелые ягоды заливали на 2–3 дня водой, после чего ее сливали и на каждые 2–3 стакана этой воды клали стакан чистого меда. Заквашивали ее печеным хлебом или дрожжами, но квасили не сильно; добавляли пряности, а иногда и хмель.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Легкие спиртные напитки (10–12°) из перебродившего на дрожжах и хмеле меде (см.: Пчеловодство). Известны с древнейших времен. До к. XIV меды были единственным спиртным напитком (наряду с пивом), употреблявшимся русскими людьми (водка и вино пришло в Россию из западных стран). До XVII в. производство этого напитка носило массовый характер. С эпохи Петра I медоваренное производство теряет самостоятельный характер и составляет дополнительную статью при пивоварении. В 1896 мед производился в 422 заведениях, из которых 178 составляли отделения при пивоваренных заводах. Всего в этом году было произведено 575 тыс. ведер меда, на что употреблено 45 тыс. пуд. сахара, 27 тыс. пуд. меда, 107 пуд. хмеля, 131 пуд. фруктов и др. К 1917 пиво и фруктовые воды постепенно вытесняли мед. При большевиках медоваренное производство было фактически запрещено по идеологическим причинам как «напиток отсталых слоев населения».

Низшее городское сословие, состоявшее в подушном окладе и подлежащее рекрутскому набору в солдаты. Название «мещанство» идет от слова «место» или «обыватели места», как в западной и южной Руси называли города (откуда «местечко» – малый город); в Московской Руси мещане обыкновенно назывались посадскими; в XVII и XVIII вв. слово «мещанство» вошло во всеобщее употребление и в законодательство; по городскому положению Екатерины II мещане образовали низшее городское сословие, податное и от телесного наказания не изъятое (в противоположность высшему городскому сословию купцов и почетных граждан, от подушной подати и телесного наказания освобожденному). Оба сословия имели особое сословное управление, но соединились в одно городское общество, упраздненное в 1870. Сословные же управления сохранились. Перед 1917 мещанское управление состояло из: общества, собирающегося на сход, утверждающего раскладку повинностей, ассигнующего расходы и выбирающего должностных лиц; старосты или (в столицах и Одессе) управы (представляющих исполнительный отчет и заведующих имуществом общества) и двух членов сиротского суда (ведающих опеку).

С. Ю.

Былинный богатырь, чудесный пахарь, несущий «тягу земную», олицетворение русского крестьянства; биться с ним нельзя, так как «весь род Микулов любит Матушка Сыра Земля». Главное в жизни Микулы Селяниновича, согласно былинам, труд, пахота. В его образе олицетворяется сам народ, ибо только Микула может поднять те «сумочки переметные», в которых обретается «тяга земли». Мощь Микулы Селяниновича подавляет и посрамляет черные силы колдовства. Былина рассказывает, как богатырь Волх Всеславьевич, известный своей силой и «вежеством» (т. е. владеющий колдовскими тайнами), при рождении которого «подрожала Мать Сыра Земля, сотрясалося славно царство Индейское, а и сине море сколебалося», вынужден был уступить пахарю Микулушке первенство в труде. Волх Всеславьевич увидел в поле пахаря, который пашет, да с таким размахом, что «ехал Волх до ратая день с утра до вечера, а не мог до ратая доехати». Не утерпел Волх, зовет Микулу Селяниновича поехать с собою в побратимах, и Микула соглашается, но когда пришло время вынимать из земли соху, то ни сам Волх, ни вся его дружина не могли с ней справиться, а только Микула Селянинович одной рукою выдергивает соху из земли и перебрасывает ее за ракитов куст.

О. П.

(7 [19].04.1848 – 5 [18].11.1913), филолог, глава исторической школы, ориенталист. Академик (с 1911). Родился в Москве. Окончил Московский университет в 1870. Ученик

Ф. И. Буслаева. Профессор Московского университета, директор Лазаревского института восточных языков. В 1884–97 – хранитель Дашковского этнографического музея. Разрабатывал вопросы народного творчества, древнерусской литературы, мифологии, сравнительного языкознания; в 70–80-е изучал этнографию, фольклор, язык и археологию осетин и древних иранских народностей Кавказа, результатом чего явился фундаментальный труд «Осетинские этюды» (ч. 1–3, М., 1881–87).

С 90-х главным предметом научных исследований Миллера становится история русского былинного эпоса. Следуя миграционной теории, Миллер раскрывал влияние на русский эпос иранских сказаний, предполагая проникновение их в Южную Русь через Кавказ и через половцев («Экскурсы в область русского народного эпоса», 1982). Затем он перешел к розыскам основ былин в конкретной исторической действительности, разработал методику приурочения эпических сюжетов к определенным событиям, а героев былин – к историческим деятелям. В этом направлении Миллером изучены почти все сюжеты русского эпоса и предпринята попытка обобщенного изложения его истории («Очерки русской народной словесности», т. 1–3, М., 1897–1924). Миллер имел многих последователей, продолживших его разыскания. Методология, методика и конкретные работы Миллера подверглись серьезной критике. Была отмечена произвольность сближения имен, географических названий, эпизодов в былинах и летописях, отмечалось игнорирование идейно-художественного содержания эпоса. Отвергнуто было и положение Миллера о зарождении былинного эпоса в высших социальных кругах Древней Руси и о «порче» его сказителями-крестьянами. Однако вклад Миллера в изучение былин очень значителен. Он собрал большой фактический материал, поднял много важных вопросов. Значительна и его роль как организатора научных исследований, редактора журнала «Этнографическое обозрение» и др.

Соч.: Очерки арийской мифологии (Асвины – Диоскуры), М., 1876; Взгляд на «Слово о полку Игореве», М., 1877; Систематическое описание коллекций Дашковского этнографического музея, вып. 1–4, М., 1887–95; Руководство к изучению санскрита. Грамматика, М., 1891; Русские былины старой и новой записи/Под ред. Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера, М., 1894; Былины новой и недавней записи из разных местностей России, М., 1908; Исторические песни русского народа XVI–XVII вв., М., 1915.

(4 [16]. 08 1833 – 1 [13] 06. 1889), фольклорист, историк литературы. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Выступил в печати в 1852 как поэт. В 1858 защитил магистерскую диссертацию «О нравственной стихии в поэзии.», в которой сделал попытку обозрения мировой литературы с древнейших времен до У. Шекспира с точки зрения развития нравственных идей. С н. 60-х занимался фольклором. В его работе «Опыт исторического обозрения русской словесности» (1863) впервые вводится в курс литературы систематическое изучение народного творчества. Как фольклорист Миллер примыкал к мифологической школе, что в полной мере сказалось в докторской диссертации «Илья Муромец и богатырство киевское» (1869); в ней обнаружились славянофильские позиции Миллера, с которых он вел полемику с В. В. Стасовым. В 1874 Миллер составил на материале своих лекций обширный курс «Русская литература после Гоголя», в котором систематизировал материал о творчестве А. Н. Островского, Ф. М. Достоевского, И. А. Гончарова и др.

Соч.: Подвиг матери. СПб., 1855; Беседы о русской истории. Вып. 1. СПб., 1862; Славянство и Европа. СПб., 1877; Великорусские былины и малорусские думы. Киев, 1876; В память А. С. Грибоедова. СПб., 1879; История словесности. СПб., 1884; Памяти Гаршина. СПб., 1889; Внутренняя жизнь и ход развития И. С. Аксакова по его письмам. СПб., 1889.

(1845–1911). Малороссийский этнограф. Окончил юридический факультет Харьковского университета, был мировым судьей. Собрал ценные этнографические материалы о народных обычаях и поверьях малороссов, часть которых – «Свадебные песни» – напечатана в «Киевской Старине», 1890, кн. 7, 8 и 9, др. часть, «О рождественских святках» – в № 42, 43 и 44 «Полтавских Губернских Ведомостей» за 1893, третья часть, «Песни рабочих» и одна историческая песня – в «Киевской Старине», 1895, X и XI. Др. труды: «Народные песни и обряды Лубенского уезда», «Заметки о малорусской демонологии» («Киевская Старина», 1899, № 8 и 9).

Исключительно широкое и устойчивое распространение среди русских получили идеи и поступки, связанные с состраданием, сочувствием, оказанием помощи в самых разных ее видах. Это была целая система воззрений, основанных на евангельских идеях любви к ближнему и помощи ему, бескорыстной отдачи просящему больше, чем он просит, самоотверженной готовности положить жизнь за други своя. Это – система взглядов, но в то же время – это и черта национального характера: органичная потребность делать добро, столь естественная, что не воспринимается ни дающим, ни принимающим как что-то особенное, а зачастую даже не бывает замечена.

Во многих описаниях губерний, составленных чиновниками во 2-й пол. XVIII – н. XIX в., отмечается сострадательность крестьян, готовность подать милостыню, помочь погорельцам, броситься на помощь при несчастном случае. Еще более обширный материал об этом есть для 2-й пол. XIX в.

Помощь погорельцам носила и общинный (см.: Помочи) и сугубо индивидуальный характер. «Все крестьяне нашей местности, – писал в к. XIX в. Ф. А. Костин из д. Мешковой Болховского у. Орловской губ., – к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь как советом, так и делом». Каждый крестьянин, отмечал он далее, «считает за счастье», если у него поселится погоревший сосед. Беспрекословно брали скотину погоревшего к себе на двор, давали ему свою лошадь. Брать с погорельца деньги за помощь «считается большой грех и срам».

С жалостью и состраданием относились и к чужим погоревшим крестьянам. «Никто не отказывает просящему «на погорелое», – записал Ф. А. Костин. Это же подчеркивал и вологжанин А. К. Аристархов: «Погорельцев снабжают всем, что есть лишнего, а иной раз и от необходимого. Собирающий (милостыню. – М. Г.) «на погорелое место» пользуется большим состраданием и благотворительностью крестьян».

В 1897 в деревне Пёсье Череповецкого у., Новгородской губ., случился пожар от молнии: сгорело 27 домов. У многих сгорело при этом и все имущество, у иных – хлеб в житницах. Помощь пострадавшим оказывали не только жители ближних деревень, но и крестьяне из отдаленных селений. Одни – помогали хлебом, другие – одеждою, третьи – орудиями труда и посудою. А когда погорельцы стали отстраиваться, «всю купленную ими на стороне постройку перевозили бесплатно».

П. Гурьев в «Денежном отчете за 1878 по Тесовским сельским школам» (Новгородская губ.) заметил: здесь «даже погорельцы не ходят за подаянием, а ждут и уверены, что каждый сам придет к ним с помощью по силе и возможности».

При пожарах «иные смельчаки вместе с хозяевами дома бросались в горевшие дома и спасали от огня имущество». Многие пользовались известностью за самоотверженное и находчивое поведение во время стихийных бедствий. Так, крестьянин д. Дмитряково (Фетиньинская вол., Вологодский у.) Василий Матвеев отличался удивительной смелостью, проворством и умением в опасных обстоятельствах. «Кажется, уже горит совсем, нет, он выбежит из огня с целою кучею крестьянского добра, бросится в пруд и, мокрый, снова бежит в огонь. Энергия его побуждает и других крестьян принимать горячее участие в спасении чужого добра». Пожар – нередкое бедствие для деревянной русской деревни, поэтому многочисленные рассказы о самоотверженной готовности помочь другому человеку связаны именно с пожарами.

Повсеместно проявлялось гостеприимство к чужим людям, попросившим крова, в том числе – и нищим. Человеку, не обратившемуся непосредственно к первичным материалам, просто трудно представить себе, какое большое количество упоминаний о распространении милосердия, милостыни, гостеприимства у русских крестьян всей территории России встречается в опубликованных и неопубликованных источниках. Приведем хотя бы небольшую часть из них.

«Предки наши, – писал Гавриил Успенский в н. XIX в., – по признанию самих иностранцев, гостеприимство почитали в числе первых добродетелей и повсюду оным славились. Доныне между поселян, живущих в отдалении от столиц и от больших городов, обычай сей продолжается, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить и упокоить его по возможности, являя при том приветливость и свое удовольствие. Хозяин и хозяйка обыкновенно встречают и провожают его с веселым лицом, с поклонами и приветствием; все, что ни имеют, как-то: хлеб, молоко, яйца, огородные растения, – приносят без прошения, за все никакой не требуют платы, говоря, что за хлеб за соль с проезжего брать деньги – великий грех и что оттого спорыньи (успеха, удачи) в доме их не будет». Этот взгляд попал и в пословицы, зафиксированные В. И. Далем в сер. XIX в.: «Кто за хлеб-соль берет со странного (странника. – М. Г.), у того спорыньи в доме не будет».

Наблюдения Г. Успенского касались преимущественно южных губерний России. А вот свидетельства о том же из северных районов, относящиеся уже к к. XIX в. «Нищему никогда не откажут ни в хлебе, ни в ночлеге», – сообщали из Вельского у. Вологодской губ. «Нищие в редком доме получают отказ», – утверждал информатор из Пошехонского у. Ярославской губ. «Очень гостеприимны и внимательны к нищим и странникам», – писали из Белозерского у. Новгородской губ. В последней информации подмечено, что большим гостеприимством и радушием к постороннему человеку отличаются крестьяне «среднего и бедного состояния». Но есть и противоположные утверждения (из Вельского у. Вологодчины) – о том, что именно зажиточные крестьяне больше принимают у себя просящихся на ночлег и обязательно накормят при этом.

В сведениях 1849 о нравах помещичьих крестьян сел Голунь и Новомихайловское Тульской губ. (Новосильский у.) отмечалось равное странноприимство и гостеприимство всех крестьян и устанавливалась связь этого явления с уровнем религиозности: «При такой набожности ни у кого, по выражению народному, не повернется язык отказать в приюте нуждающемуся страннику или нищему. Лавку в переднем углу и последний кус хлеба крестьянин всегда готов с душевным усердием предоставить нищему. Это свойство крестьян особенно похвально потому, что бедные семейства, до какой бы крайности ни доходили, никогда не решаются нищенствовать, но стараются или взять заимообразно, или пропитываться трудами рук своих, и из этого-то слезового куса они никогда не отказывают страннику-нищему».

Даже тот крепостной крестьянин, который стоял на грани обнищания, делился со странником – чужим ему человеком.

«По уборке хлеба всякий за грех почтет отказать просящему новины (хлеб нового урожая. – М. Г.), несмотря на то что таковых просителей бывает очень много», – отмечалось по Мещевскому у. Калужской губ.

Некоторые современники различали поведение странноприимничества в деревнях, отдаленных от городов и больших дорог, и в подгородних и притрактовых селениях: первые, как правило, приветливо открывали ворота и двери любому странствующему, угощали, обеспечивали ночлегом, снабжали необходимым в пути – безвозмездно; вторые нередко за все брали плату, увеличивая ее в зависимости от обстоятельств. Так писал, напр., В. Левшин в 1811 о районах Тульской губ., близких к Москве и наиболее затронутых отходничеством. Перечисляя черты, присущие тульским сельским жителям, «равно как и всем россиянам», он отмечает, что они «в особливости странноприимцы». И далее: «Можно, однако, заметить, сколько просвещение действует на чистоту прежних нравов и что с приобретением познаний раздаются новые страсти, а паче – любостяжание и ячество. Пременяется уже сия почтенная черта русского характера – странноприимство. Когда в отдаленных от городов и больших дорог деревнях каждому проезжему и странствующему, просящему ночлега, хозяин усердно отворяет ворота дома своего, разделяет с ним свою трапезу, старается упокоить, помоществовать и снабдить чем только в силах; просветившиеся подгородние и при больших дорогах обыватели без заплаты не дадут ночлега и куска хлеба; вместо пособия стараются притеснить и взять за вещь вчетверо, когда только видят, что в ней проезжающему необходимая нужда».

Но тот же автор после этого язвительного замечания, на соседней странице своей рукописи, свидетельствует: «Крестьяне без размышления пренебрегают жизнь свою на спасение жизни ближнего, бросаются в огонь и в воду». И рядом: крестьянин «никогда не отказывает, если имеет что дать просящему милостыни, и с веселым лицом идет для пособия призывающему его в помощь».

Чаще мы находим в источниках безоговорочное утверждение о гостеприимстве крестьян. «Вологодский народ, как и весь вообще русский, чрезвычайно гостеприимен. Отказ путнику, попросившему переночевать, является в виде крайнего исключения, – писал в 1890 Н. А. Иваницкий, один из лучших собирателей сведений о нравах и быте на Русском Севере. – Не пустит в избу странника или прохожего разве баба, оставшаяся почему-либо дома одна, в которой страх пред чужим человеком («кто его знает, что он в мыслях держит») превозмогает чувство гостеприимства и сострадательности, или же семья раскольников. Не покормят прохожего в том только случае, когда у самих есть нечего».

«Проезжающий мимо селения, даже незнакомый, нуждающийся в ночлеге, а также и проходящий пеший путник в редком дому получает отказ», – сообщал С. Я. Дерунов из Пошехонского у. В. Иванов из Новгородской губ. (Белозерский у.) дал подробную зарисовку подобного приема, сделанную с натуры. Он отметил, что в зимнюю пору особенно часто просятся на ночлег путники, едущие издалека. «В большинстве случаев крестьяне отказываются от платы, а если и берут, то весьма умеренную, чаще всего, сколько сам проезжий положит».

Приведем целиком описание приема крестьянином нищего в Новгородском крае – оно хорошо передает обстановку благожелательности, которую стремились создать в этом случае. «Когда нищий заходит в избу, то хозяин или хозяйка первым долгом стараются обласкать пришедшего своим сочувственным взглядом, особенно если замечают в нем усиленную робость и унижение, затем подают ему кусок хлеба; нередко осведомляются, откуда он, расспрашивают о его бедственном положении, приглашают отогреться и поесть теплой пищи, а если дело случится к ночи, то добродушно сами предлагают остаться ночевать, говоря: «Куда ты пойдешь на ночь глядя, ночуй – ночлега с собой не носят, вот вместе поужинаешь с нами, обночуешься, а утром и пойдешь с Богом».

Если приходил в избу не нищий, а просто незнакомый крестьянин, чтобы отдохнуть в пути, хозяин прежде всего спрашивал, откуда он, куда и по какому делу идет. (Пешком на большие расстояния тогда ходили многие и потому такие приходы служили богатым источником информации.) Затем радушно предлагал прохожему человеку пообедать «чем Бог послал» и в ответ на его благодарность отвечал: «Да что за пустое благодарить, а вот закуси, а потом и говори спасибо. Эй, хозяйка, собирай на стол, пусть человек-то пообедает, устал с дороги-то!» И полученная после обеда благодарность тоже встречала оговорки хозяина, как бы стремившегося снизить значение своего поступка: «Ну, не осуди, родимый, на большем, что уж случилось».

Сохранилась довольно подробная характеристика благотворительности и гостеприимства крестьян с. Давшино (юго-западная часть Пошехонского у.), сделанная жителем этого селения по наблюдениям 1840-х. «Благотворительность, – писал он, – обнаруживается в готовности помочь ближнему и советом, и делом, ссудить его нужным, также в милосердии к бедным, в подаяниях. Некоторые из здешних жителей погребают за свой счет умерших в крайней нищете и делают иногда по них поминки. Гостеприимство выражается в том, что во время праздников здешние жители угощают всех гостей, как родных, так и чужих, и даже часть таких, которых не знают по имени; впрочем, они даже и не заботятся узнать их имена».

В подаче милостыни и, шире, – в оказании помощи вообще, особое место занимало представление о важности соблюдения тайны. Дела милосердия лучше всего творить незаметно, безымянно, чтобы тот, кому оказывается милость, не мог поблагодарить и другие люди не могли бы похвалить. Иначе доброе дело может не быть зачтено на небе, т. к. дающий получил уже награду на земле. Эта евангельская истина органично вошла в массовые народные воззрения и прославлялась, в частности, в тайной милостыне.

М. Громыко

Народное название дня мчч. Мины, Ермогена и Евграфа (IV в.), 10/23 дек.

На св. Мину молились за исцеление от глазных болезней. В народе говорили: «Св. Мина болящим очам дает просветление. Со св. Мины – нас тьма мимо. Со св. Мины – с очей пелена». Считалось, что св. Мина не только исцеляет глазные болезни, но и учит людей различать добро и зло, духовный свет и дьявольскую тьму, не поддаваться бесовским искушениям.

Чудотворная святыня Руси. Минская икона была принесена вел. кн. Владимиром из Корсуни (Херсонеса) и поставлена им в Десятинной церкви (Х в.). Здесь она прославилась чудесами. В 1240 Киев был сожжен монголо-татарами. Тогда же погибла и Десятинная церковь. Икона сохранилась. Впоследствии она могла находится в Киевском Софийском соборе. В 1482 Киев снова подвергся разорению от татар. Один из врагов снял с иконы все украшения, а сам извод бросил в Днепр.

13 авг. 1500 святыня явилась в Минске на р. Свислочи напротив древнего замка удельных минских князей. Горожане нашли образ по необычайному сиянию, исходившему от него, и поместили его в замковый собор в честь Рождества Богородицы. Множество паломников приходила сюда для поклонения святыне. Минская икона почиталась наравне с Виленской, Смоленской и Корсунской-Эфесской.

Празднование Минской иконе Божией Матери установлено 13/26 авг.

(греч.: благовонное масло), вещество, освящаемое патриархом или митрополитом, используемое в таинстве миропомазания, при освящении престолов и антиминсов православных храмов, при венчании Царя на царство.

В Православной христианской церкви приготовление св. мира составляет предмет особой важности, так как через помазание св. миром сообщается крещаемым и воссоединяемым с Православною церковью благодать Духа Святого. В греческой церкви для составления его бралось до 50 благовонных веществ, у нас в России таких веществ требовалось (до 1853) только 26, но в том же году прибавлено еще пять; таким образом, для приготовления мира использовались на 20 пуд. масла 6 ведер белого виноградного вина (лиссабонского), которое служит лишь для того, чтобы во время варения масло и прочие вещества не воспламенялись и не иссушивались, но в состав мира не входит; от 2 пуд. до 30 золотников следующих веществ: стиракс (камедь, особый древесный сок), ладаны: росной, простой, белый и черный, – сандарак (растительная смолка, добываемая из особого вида можжевельника), мастика (тоже смолка), преимущественно фисташковая, розовые цветы, базилик (пахучий василек), корни: фиалковый белый, имбирный, черный, калганный, кардамонный, – бальзам перувианский, терпентин венецианский (скипидар), масла: мускатное густое, бергамотовое, лимонное, лавендуловое, гвоздичное, богородичной травы, розмариновое, лигниродийное (каменноугольное), розовое, коричневое, маиранное, померанцевое и мускатное жидкое. В древние же времена употреблялись лишь те вещества, какие можно было найти на месте. Так, мы знаем, что для мироварения в 1631 при патр. Филарете вытребованы были из царской аптеки: янтарь добрый, ладан росной, мед дивий (дикий), корица, перетрун, корень азар, гуляфная (розовая) водка, смирна и кассия.

Первое св. миро принесено было в Россию из Херсонеса Таврической губ. при Крещении Руси. При св. кн. Владимире св. миро привозимо было в Киев также из Константинополя в так называемом «алавастре» – медном сосуде с узким горлом, обложенном перламутром. «Алавастр» этот хранился в Московской синодальной ризнице, в домовой церкви всероссийских патриархов, на престоле.

Мироварение совершалось только в Киеве (в трапезной церкви Киево-Печерской лавры) и в Москве. В последней оно совершалось сначала, во времена патриархов, на паперти церкви Трех Святителей, когда же церковь эта вследствие ветхости была уничтожена, для этой цели предназначена была в 1763 особая, так называемая «Никоновская», или Крестовая, патриаршая палата, против церкви Двенадцати апостолов, в Кремле, где прежде собирались соборы Российской церкви и где прежние патриархи принимали иноземных послов и греческих архиереев. Здесь, под деревянною золоченою стенью, устроенною имп. Николаем I в 1852, исключительно для данной цели был устроен каменный очаг с двумя серебряными вызолоченными котлами, которые вставлялись в чугунные котлы. Затем для той же цели тут находилась «кадь» с двуглавым орлом и вензелем Екатерины II с короною наверху, поддерживаемая двумя ангелами, на крышке – литые из серебра изображения прор. Самуила, возливающего елей на голову Давида, и 4 евангелистов. Затем для разливки св. мира – четыре серебряные вызолоченные ковша, лопатки для вычищения из банок стиракса, ладана и пр., для слития масла и вина – «ситка для процеживания». Сосуды почти все устроены благочестивым усердием имп. Екатерины II, а по повелению Павла I устроено еще в 1797 для хранения св. мира 16 серебряных, внутри вызолоченных кувшинов и вместо оловянных вещей сделаны серебряные. В богатейшей ризнице Московского Успенского собора вплоть до н.

XIX в. хранился сосуд, в который вливалось св. миро для помазания государей Российских во время священного коронования их.

Сосуд этот, упоминаемый в летописях и грамотах под названием «Сердоликовой августовой крабийцы», представлял собою небольшую чашу с поддоном, украшенную эмалью и на крышке финифтяным змеем, завязанным узлом, как символом мудрости и здравия. По преданию, крабийца эта была прислана греческим имп. Алексеем Комнином в дар Владимиру Мономаху вместе с царскими одеждами и золотым венцом.

Приготовление веществ для мироварения начиналось с Крестопоклонной недели. Утром, в понедельник Страстной недели, митрополит окроплял приготовленные вещества св. водою и, влив в котлы св. воду, благословлял положить в них масло, благовонные травы и пр., затем сам зажигал огонь под котлами и начинал чтение св. Евангелия; это чтение, которое продолжало после него прочее духовенство, равно как и перемешивание варимого деревянными веслами, продолжалось денно и нощно до вечера среды, когда в приготовленное миро, дав ему остыть, клали ароматы и затем разливали в сосуды и ставили на особых скамьях, а впереди них на особом столе – «алавастр», содержащий в себе неиссякаемое, преждеосвященное и сохраняющееся запасом св. миро.

В Великий Четверг, перед началом часов на литургии, при колокольном звоне и пении тропаря Успения Пресвятой Богородицы, владыка вступал в мироварен- ную палату и, совершив здесь каждение, вручал старшему протоиерею «алавастр», а прочим священникам – сосуды с вновь приготовленным миром и шествовал в Успенский собор при пении тропаря Пятидесятницы. Здесь «алавастр» поставлялся на жертвенник, а прочие сосуды – вокруг него.

Во время Великого Входа из литургии выносились все сосуды с св. миром из алтаря впереди Св. Даров, и «алавастр» служащим архиереем поставлялся на престол, а сосуды с неосвященным миром – вокруг него. По освящении Св. Даров освящалось и миро. Архиерей открывал каждый сосуд и по провозглашении слов: «И да будут милости Великого Бога.» благословлял каждый сосуд трижды: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» – и затем произносил вслух молитву, положенную для освящения мира, молитву о том, чтобы «Господь милости и Отец светов сотворил миро сие помазанием духовным, хранилищем жизни, освящением душ и телес, елеем радования», и пр. Другая молитва читалась тайно с коленопреклонением. По окончании молитв владыка снова благословлял св. миро трижды, и сосуды закрывались. Из «алавастра» запасное освященное миро вливалось в новоприготовленное и им же восполнялось в память того св. мира, которое прислано было в нем из Византии греческим митр. Фотием в Киев, а затем уже из Киева перенесено в Москву. По окончании литургии освященное миро, при пении 44-го псалма, при колокольном звоне, с крестным ходом, в преднесении «алавастра», относилось в хранилище Патриаршей ризницы, откуда и отпускалось по требованию епархиального начальства по всем храмам и монастырям, где оно хранилось в драгоценных сосудах на престоле, вместе со Св. Дарами. В Киеве освященное миро относили в Великую Лаврскую церковь, где и хранили.

Н. Степанов

В древнерусской языческой мифологии мировая ось, центр мира и воплощение мироздания в целом. По преданиям, дерево это стоит на о. Буяне посреди океана на Алатырь-камне. Крона его достигает небес, корни – преисподней. В древнерусских апокрифах в виде дерева с золотыми ветвями, месяцем у вершины, нивой у корней изображается идеальное государство, где месяц – царь, нива – православное крестьянство. Мировое дерево выражало плодородие живой природы, древо жизни: в кроне свивает гнездо соловей, в стволе – пчелы, приносящие мед, у корней – горностай, символизирующий родительскую любовь. Ветви дерева – терем, где происходит пир, и по кругу идет чаша с напитком бессмертия. Понятие древа жизни было одним из основных в народных ритуалах, прежде всего на свадьбе и строительстве дома. В последнем случае обрядовое дерево помещалось в центре стройки. Обрядовым воплощением мирового дерева являлась также рождественская (новогодняя) елка.

О. П.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Находилась в Спасо-Мирожском монастыре во Пскове. Пресвятая Богородица «Знамение» изображена на ней во весь рост. По правую руку в молитвенном виде изображен блгв. кн. Псковский Довмонт, во св. крещении Тимофей, а по левую в том же виде – супруга его, кн. Мария Дмитриевна. В 1567, когда свирепствовало моровое поветрие во Пскове, Мирожская икона прославилась чудесным излиянием слез и др. чудесами.

Празднуется 24 сент. /7 окт.

Именуется Мироносицкой потому, что вместе с Богоматерью на ней изображены Жены-Мироносицы. Чудесно явилась в Казанской губ. Царевококшайского у., близ местечка «Дальние кузнецы» в 1647. Прославилась множеством чудес, побывала в Москве, но, по повелению царя Алексея Михайловича, была возвращена и на месте ее появления выстроен Мироносицкий женский монастырь. Икона вырезана на аспидном камне, обложена золотом и серебром и вставлена во Владимирский образ Божией Матери. Икона также называется Царевококшайской, т. к. до 1917 г. Йошкар-Ола именовался Царевококшайском (от речки Кокшайки). Чудеса, исходящие от этой иконы, прославили образ, икона получила всероссийскую известность. Сейчас, когда возрождается почитание этого образа, возобновлены и многочисленные крестные ходы с явленной иконой.

Празднование иконе совершается 1 мая.

Народное название двух дней в августе.

8/21 авг. день св. Мирона, епископа Критского. К св. Мирону обращались с молитвой, чтобы он успокоил ветры, которые в это время были очень сильны. Считалось, что родившийся в этот день может управлять ветрами.

7/30 авг. день мч. Мирона, пресвитера. Этот день еще назывался Вдовьи помочи. Полагалось на Мирона Ветрогона (позднего) сходить на вдовий двор и помочь ей по хозяйству. По поверью, родившийся в этот день обладает мирным характером, пытается всякое дело уладить миром, выступает заступником слабых и обиженных.

Православные русские люди рассматривают икону как особую форму откровения Божественной реальности. Все канонические иконы в храмах или домах священны благодаря своему духовному содержанию и смыслу. Однако некоторые избираются Промыслом Божиим для особых знамений. Исходящие от них неизреченный свет, благоухание, миро – вещественные знаки явления мира горнего, Царствия Божиего.

Слово «миро» имеет несколько значений. Одно из них обозначает искусственный состав из различных благовонных веществ, который после освящения употребляется в церковном таинстве миропомазания. Другое значение – маслянистая влага, образующаяся сверхъестественным образом на иконах или святых мощах. Лабораторные анализы показывают, что это жидкость органического происхождения, иногда напоминающая оливковое масло, но каким образом она возникает на святынях, остается необъяснимым. В результате исследования влаги, взятой с одной из плачущих икон, установлено, что «это самые настоящие слезы». Миро не изводится из вещества иконы, а возникает на ней «из ничего». Бывает, влага появляется и набухает на стекле киота, покрывающем образ, или выступает на самой иконе под ним. Древность или новизна иконы, ее материал не имеют значения: могут мироточить изображения на дереве, бумаге, стекле и т. п.

Вид, цвет консистенция образующейся жидкости разнообразны: от густой, тягучей смолы до росы, поэтому иногда говорят о «елеоточении» или «росоточении». Она может иметь благовонный аромат. Форма и размер капель также чрезвычайно различны. Иногда они покрывают все изображение, иногда как бы струятся из определенных точек. В широком смысле слова под мироточением понимается любое чудесное появление влаги на иконах и священных предметах. Нередко через помазание источившимся миром происходит исцеление недугов.

История Православной церкви насчитывает около тысячи образов, прославившихся чудотворениями за всю историю христианства. Большинство их – образы Божией Матери, Небесной Заступницы человеческого рода. Главным основанием для почитания того или иного образа чудотворным служило удостоверенное дарование конкретной помощи людям, будь то исцеление болящих, заступление от врагов, пожаров, стихии. Иногда эту помощь предваряло или сопровождало некое сверхъестественное событие: Матерь Божия Сама приходила во сне или в видении и сообщала, где и как следует обрести Ее образ; иконы шествовали по воздуху, спускались или поднимались сами собой; от них наблюдалось сияние при их обретении (Елецкая-Черниговская, Ченстоховская-Тывровская, Царево- кокшайская, Жировицкая, «Милующая», Ахтырская, Галичская, Дубовицкая), исходило благоухание («Елеоточивая»), звучал голос («Скоропослушница», Югская, Смоленская-Соловецкая), икона сама собой обновлялась (Касперовская) или оживало изображение на ней («Нечаянная Радость», Серафимо-Понетаевская).

От некоторых образов чудесным образом источались кровь, слезы, миро. Истечение крови («Закланная», Долисская, Ченстоховская, Иверская, Кипрская, Пахромская, «Нечаянная Радость»), как правило, происходило от нанесенной образу раны – для вразумления людей, оскорбивших святыню. Слезы, истекавшие из очей Пресвятой Богородицы («Плачущая», Тихвинская-Афонская, Ильинская-Черниговская, Пряжевская, Рядитенская, Казанская-Высочиновская, Казанская-Каргопольская, «Умиление» – Новгородская, Каплуновская, Мирожская, «Знамение» – Новгородская, Корсунская-Изборская), воспринимались и как знак скорби Божией Матери о грехах человеческих, и как знак милосердия Владычицы, плачущей о своих чадах. С 16 по 24 апр. 1662 плакала Ильинско- Черниговская икона Божией Матери. Это случилось спустя четыре года после написания образа. Впоследствии эта икона прославилась многими дивными чудесами, описанными свт. Димитрием Ростовским в книге «Руно Орошенное». В 1854 епископ Романский Мелхиседек стал одним из очевидцев истечения слез от иконы, получившей впоследствии название «Плачущей» (в Румынском Сокольском монастыре). Владыка говорил, что подобные события происходили и в древности и что это «всегда предвещало тяжкие испытания для Церкви Христовой и для Отечества».

Церковному преданию известно несколько икон, от которых источалось святое миро. Еще в древности, в VI в., на Писидийской иконе струился елей от руки Богородицы. Впоследствии это чудо было утверждено в своей истинности VII Вселенским Собором. В XIII в. после усердной молитвы блж. Прокопия и людей о спасении от каменного града Великого Устюга по иконе Благовещения («Устюжского») потекло миро – знамение совершившегося над городом милосердия Богоматери. 16 сент. 1392 миро возникло от десницы Богоматери на Толгской иконе. В 1592 образ «Похвалы Пресвятой Богородицы» был похищен с Афона разбойниками. Но, когда икона покрылась благовонным миром, они раскаялись и вернули святыню. На пятой седмице Великого поста 1635 в Оранском Богородицком монастыре Нижегородской епархии во время вечернего славословия с акафистом на Владимирской- Оранской иконе от главы Младенца Иисуса истекло миро и весь храм наполнился благоуханием. В 1848, в Москве в доме полковника Д. Н. Бонческула находился только что написанный список чудотворной иконы «Споручница грешных». В Пасху икона заблестела, и на ней увидели капли, похожие на дождевые. На ощупь они были маслянисты и благоухали. Через помазание чудной влагой получили исцеление больные. Образ пожертвовали в храм, где он прославился другими чу- дотворениями.

А. Любомудров

Древняя столовая посуда. В Новгороде ее находили в культурных слоях Х в. Представляла собой глубокий и широкий круглый сосуд с расширяющимися кверху стенками. Изготавливалась из дерева или глины. Использовалась для подачи первых и вторых блюд. В крестьянских семьях одна миска использовалась на 6 чел., из нее по очереди брали пищу ложкой сидевшие за столом члены семьи.

Святитель Митрофан, первый епископ Воронежский, является одним из немногих святых, прославленных в синодальный период Русской Церкви – спустя 75 лет после канонизации свт. Димитрия Ростовского. Его жизнь и деятельность стоят в преддверии синодальной эпохи, он известен как современник Петра I, глубоко уважаемый государем. Близость свт. Митрофана к императорскому дому предопределила его славу и широкое почитание в верхних слоях общества в XIX в., после обретения мощей и общецерковной канонизации в 1832, осуществленной благодаря стараниям и мудрой политике архиеп. Воронежского Антония (Смирницкого). Сохранилось множество храмов, посвященных святому (в т. ч. на Афоне), церковных росписей (напр., он изображен в таких соборах государственного значения, как Спас на Крови – в алтарной мозаике, Исаакиевский собор – в иконостасе правого придела, Храм Христа Спасителя, Владимирский собор в Киеве), многочисленные иконы (в т. ч. житийные), гравюры и литографии, памятники шитья, эмали, паломнические реликвии.

Народное название дня свт. Митрофана, патриарха Константинопольского, 4/17 июня.

С Митрофана начинали сеять гречу. В Смоленской губ. гречиху сеяли, когда начинала краснеть земляника. В южных местах греча в это время уже начинала всходить.

По народному поверью, в этот день ветер с громом сговариваются: быть или не быть дождю, в какую сторону его заслать. Старики слушали, откуда ветер подует, что с собой принесет. К св. Митрофану обращались и просили, чтобы прислал ветра такого, какого в это время надобно. Если стояло засушливое лето, в небе ни облачка, жара палит, поля сушит – просили, чтобы ветер пригнал дождевые тучи. Если шли непрерывные дожди – просили, чтобы Митрофан пригнал ветры- суховеи, разогнал дождевые тучи.

Народное название дня св. Михаила, первого митрополита Киевского (992) и сщмч. Григория, епископа Великой Армении (IV в.), 30 сент./13 окт.

В этот день было принято набивать матрацы новой соломой. Молились в этот день свв. Михаилу и Григорию, просили, чтобы солома в матрацах на пользу человеку была.

В этот день на пороге через решето обмывали детей. Поливала мать на ребенка воду и приговаривала, чтобы на него только целебная вода проливалась, а всякая хвороба в решете оставалась. В этот день также сжигали старые лапти.

Христа ради юродивый († ок. 1456). Сын знатных родителей и родственник вел. кн. Димитрия Донского, прп. Михаил, скрыв свое имя и происхождение, принял на себя тяжелый подвиг юродства, покинул Москву и пришел в Клопский Свято-Троицкий монастырь под Новгородом. Неизвестно, каким образом попал он в запертую келью одного иеромонаха: там его застали переписывающим книгу Деяний св. апостолов. Пришельца оставили в монастыре, где он стал нести послушание чтеца в храме и на трапезе, не открывая по-прежнему своего имени. Однажды на праздник Преображения Господня в обитель приехал кн. Константин Дмитриевич Новгородский (1389–1433), младший сын Димитрия Донского. Услышав чтение нового инока, он узнал его и назвал своим родственником Михаилом Максимовичем. 44 четыре года прожил в обители прп. Михаил, являя братии добрый пример праведного иноческого жития и подвигов аскетизма. Он наложил на себя строгий пост, вкушая только хлеб с водой один раз в неделю, спал на голой земле, изнурял плоть бесчисленными трудами и великими молитвенными подвигами. Неустрашимо обличал святой сильных мира сего и пороки людские. За св. жизнь Господь наградил его даром прозорливости и чудотворения. Так, прп. Михаил предсказал рождение вел. кн. Иоанна III и взятие им Новгорода, обличал кн. Димитрия Шемяку за то, что тот ослепил своего брата Василия Темного, а во время сильной засухи и последовавшего за нею голода по молитвам подвижника близ монастыря начал бить источник, и запасы хлеба в монастырских кладовых не уменьшались, несмотря на то что зерно обильно раздавалось голодающим. Предуказав место своего погребения, прп. Михаил мирно отошел ко Господу и был похоронен на правой стороне соборного храма.

Память прп. Михаилу отмечается 11/24 янв.

Великий князь (1272–22.11.1318), племянник св. блгв. кн. Александра Невского. Отец св. Михаила умер по дороге из Орды на родину, видимо отравленный по приказу хана. Мать отрока воспитала его в духе глубокого благочестия, что он в полной мере проявил, став Тверским князем: в Твери был построен великолепный каменный Спасо-Преображенский собор. После смерти вел. кн. Андрея Александровича его престол во Владимире, по праву старшинства, должен был занять св. Михаил. С этим не хотел смириться Московский князь Юрий Данилович – его соперник. Будучи сыном св. блгв. кн. Даниила, он не унаследовал праведности своего отца. Интригами и лестью он вызвал к себе любовь и доверие хана Узбека. Этот союз был закреплен браком с ханской дочерью. Дабы не упустить престол, кн. Юрий начал войну с Тверью. В состав его войска входили и татарские отряды. Но это не помогло коварному князю – тверичи одержали победу. В плен к ним попала и жена кн. Юрия, дочь хана. Вскоре она скоропостижно умерла. Кн. Юрий поспешил в Орду и уверил хана в том, что она была отравлена Тверским князем. Разгневанный хан Узбек немедленно вызвал кн. Михаила в Орду. Не желая разорения своей земли, он смиренно отправился к хану. Суд приговорил святого к смерти, он был брошен в темницу. Князю предлагали устроить бегство из плена, но он отказался – судьба родины была ему дороже своей жизни. Долгие дни св. князь кочевал вместе с Ордой, непрерывно терпя побои и унижения. Убит он был неожиданно: его долго мучили и били ногами, а потом закололи. Тело святого было увезено как трофей кн. Юрием в Москву, а только через 2 года св. мощи кн. Михаила перевезли в Тверь и положили в выстроенный им Спасо-Преображенский собор.

Память блгв. кн. Михаилу отмечается 22 нояб. /5 дек.

Князь и боярин его Федор (ск. 20.09.1246), святые мученики и исп. «В лето 1238 было нашествие татар на христианскую землю по гневу Божию за умножение грехов наших», – так начинает повествование о страдании св. блгв. кн. Черниговского Михаила и боярина его Феодора очевидец поп Андрей. «Тогда некоторые затворились в городах, а князь Михаил бежал в Угры. Другие же бежали в даль- ния земли, а другие укрывались в пещерах и пропастях земных. Те, которые укрылись в городах, молясь Богу со слезами и покаянием, все безжалостно были избиты от поганых. А из числа оставшихся в городах и пещерах и в пропастях в города, перечислили их и стали брать с них дань...»

Кн. Михаил не нашел помощи в Венгрии. Когда он вернулся в Киев и Чернигов, его города были разорены, и Лаврская церковь разрушена почти до основания. А хан Батый потребовал, чтобы сам он, подобно всем русским князьям, явился ему на поклон. Но князь знал, что его не иначе допустят к хану, как заставив пройти сквозь огонь и поклониться солнцу и кусту, а из даров волхвы нечто бросали в огонь. Он пламенел желанием исповедать Христа и пролить за него кровь свою. Боярин же его Феодор обещал положить с ним вместе душу свою за Христа.

Перед отъездом они говели, и духовник их иерей Иоанн напомнил им, что подобает кланяться лишь Единому Богу. Они же сказали: «Молитвою твоею, отче, как Бог даст, так и будет; а мы хотели бы пролить кровь за Христа и веру христианскую». Духовник сказал: «Вы будете в нынешнем веке новосвятыми мучениками, на утверждение другим, если так совершите». Он дал им Причастие на дорогу и благословил их.

В Орде князь Михаил сразу же отказался пройти через огонь, который нечестивые почитали, как бога. Жрецы пошли доложить об этом хану, а Михаил и Феодор стали воспевать стихиры святым мученикам. И множество христиан слышали ответ Михаила.

Тогда к нему подошли русские князья, жившие в Орде, ради заступничества за землю Русскую перед нечестивыми. Между ними был и внук его 14-летний князь Борис Ростовский, старший сын дочери его Марии и князя Василько Константиновича, умученного татарами после битвы на Сити в Шеринском лесу (1239). Кн. Борис был всю жизнь свою печальником за землю Русскую, т. е. ее заступником. Народ чтил его. Он восемь раз ездил в Орду, был и у великого хана. Скончался он в 1277.

Все они со слезами умоляли кн. Михаила пощадить себя, обещая грех его взять на себя. Тогда боярин Феодор стал напоминать ему наставление духовного отца их, а также и слова Евангельские: «Иже погубить душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю» (Мк. 8:35) и «Иже исповесть Мене пред человеки, исповедую его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех» (Мф. 10:32). И святой князь отвечал князьям: «Не желаю быть христианином только по имени, а поступать, как язычник» и, бросив меч свой, сказал: «Возьмите славу мира сего, она не нужна мне».

Тут подошел посланный от хана царедворец его Ельдега и именем хана стал требовать, чтобы Михаил подчинился, прошел через огонь и поклонился богам. Михаил ответил, что царю, которому покорила землю Русскую десница Вышнего, поклониться он готов, но поклоняться идолу, ему христианину, чтущему Одного Христа, не подобает.

Ельдега пошел передать ответ его хану, а кн. Михаил и Феодор, зная, что настал их последний час, стали молиться. Прошло немного времени, и все увидели, что приближаются убийцы. Князья опять начали умолять Михаила, но святые мученики ответили вместе: «Не поклонимся и вас не послушаем», и стали петь стихиры: «Мученицы Твоя, Господи, не отвергошася Тебе.», «Страдавше Тебе ради, Христе.», «Мученицы Твои, Господи, много мук претерпеша, и любовию Твоею души соединиша святии!»

«Тогда приехали убийцы, – продолжает свой рассказ очевидец, – и сначала схватили Михаила и били его по сердцу руками и ногами, и это продолжалось долго, пока отступник Даман не отрезал ему голову и не бросил ее, но уста мученика продолжали повторять: «я – христианин!».

Потом предложили Феодору, за отречение, княжество господина его и, когда он отказался, так же мучили его и отсекли ему голову. Было это 20 сент. 1246. Святые тела их бросили псам, но псы не тронули их, а ночью стал появляться над ними огненный столп. Христиане взяли их и перенесли в Чернигов, а оттуда в Москву, где они почивают под спудом в Архангельском соборе Кремля.

Св. мч. и исп. Михаил Черниговский и боярин его Феодор празднуются 20 сент./3 окт.

Великий князь (1272–22.11.1318), племянник св. блгв. кн. Александра Невского. Отец св. Михаила умер по дороге из Орды на родину, видимо отравленный по приказу хана. Мать отрока воспитала его в духе глубокого благочестия, что он в полной мере проявил, став Тверским князем: в Твери был построен великолепный каменный Спасо-Преображенский собор. После смерти вел. кн. Андрея Александровича его престол во Владимире, по праву старшинства, должен был занять св. Михаил. С этим не хотел смириться Московский князь Юрий Данилович – его соперник. Будучи сыном св. блгв. кн. Даниила, он не унаследовал праведности своего отца. Интригами и лестью он вызвал к себе любовь и доверие хана Узбека. Этот союз был закреплен браком с ханской дочерью. Дабы не упустить престол, кн. Юрий начал войну с Тверью. В состав его войска входили и татарские отряды. Но это не помогло коварному князю – тверичи одержали победу. В плен к ним попала и жена кн. Юрия, дочь хана. Вскоре она скоропостижно умерла. Кн. Юрий поспешил в Орду и уверил хана в том, что она была отравлена Тверским князем. Разгневанный хан Узбек немедленно вызвал кн. Михаила в Орду. Не желая разорения своей земли, он смиренно отправился к хану. Суд приговорил святого к смерти, он был брошен в темницу. Князю предлагали устроить бегство из плена, но он отказался – судьба родины была ему дороже своей жизни. Долгие дни св. князь кочевал вместе с Ордой, непрерывно терпя побои и унижения. Убит он был неожиданно: его долго мучили и били ногами, а потом закололи. Тело святого было увезено как трофей кн. Юрием в Москву, а только через два года св. мощи кн. Михаила перевезли в Тверь и положили в выстроенный им Спасо-Преображенский собор.

Память блгв. кн. Михаилу отмечается 22 нояб./5 дек.

Народное название праздника Собора Архистратига Михаила (8/21 нояб.).

День Михаила-архангела считался в народе как первый шаг к настоящей зиме. Этот праздник в большей части России бывал «с мостом» (т. е. с покрытыми льдом реками). «С Михайлова дня зима стоит, земля мерзнет!» – говорили крестьяне. «Со дня Михаила- архангела зима кует морозы». У стариков в это время была забота: «Дворового» к Михайлову дню ублажить-задобрить. Он хотя и младшим братом "Домовому» приходился, а все-таки не след крестьянину ссориться с ним, если он хочет, чтобы не только в дому у него, но и вокруг двора все было по-доброму, по-хорошему в предстоящую зиму. «Не ублажи Дворового до Михайлова дня – уйдет он со двора, а на свое место пришлет Лихого!» Не всякий сумеет, как следует, и задобрить «хозяинова брательника».

В Симбирской и в некоторых др. смежных губерниях Среднего Поволжья этот старинный обряд совершался по следующему порядку. Старая бабка выносила рано поутру, до белой зорьки, хлебную чашку с пивным суслом в поднавес и ставила ее на поветь. Затем, перед полуднем, большак в доме садился на лошадь и начинал ездить на ней взад и вперед по двору, в то время как старуха, стоя на крыльце избы, махала во все стороны помелом, приговаривая: «Батюшка Дворовой! Не уходи! Не разори двор, животину не погуби! Лихому пути-дороги не кажи!» После этого помело обмакивалось в дегтярницу, и где-нибудь во дворе проводилась дегтем по стене полоса. Это, по объяснению ублажавших Дворового, означало «отмечать на лысине у дедки зазубрину». Завидев эту зазубрину, «Лихой» чуть ли не за версту обходил двор домохозяина, строго блюдущего обряды старины.

С этим обычаем был тесно связан и другой – «курьи именины» (см.: Курячьи именины). По свидетельству бытописателей русской деревни, этим именинам, проводившимся в пирушках, предшествовало связанное с чисто языческим суеверием принесение петуха в жертву «Лихому». Это жертвоприношение происходило обыкновенно на гумне, в овине, чтобы ворогу крестьянской худобы не было и повода приблизиться ко двору. Выбирался для этого самый худой старый кочет, от которого «ни утехи курам, ни корысти хозяйству». Большак (старший в доме) отрубал ему голову заржавленным, зазубренным топором и бросал ее в сторону. Ребята, присутствовавшие при этом, подхватывали ее и начинали, бегая по гумну, подкидывать с припевом:

Вот тебе, Лихой!

Чур тебе, Лихой!

Ты сердиться – не сердись,

Дворовому поклонись,

Домовому помолись,

Петушиным гребнем подавись!

Вот тебе, Лихой!

Чур тебе, Лихой!

Ты по гумнам не ходи,

В огороде не сиди,

Ко двору не подходи,

В нашу хату не гляди!

К речке-реченьке беги,

Прямо в прорубь угоди!

Не кузнец реку кует, –

Михалархангел

С Козьмодемьяном,

Со ангелами...

Михаил-архангел считался в народе не менее грозным для всякой «нечисти-нежити», чем Илья-пророк. По народному представлению, сам Бог Саваоф положил ему быть грозой для темных сил бесплотных. Когда Господь воспылал гневом на Сатанаила и его присных, из ангелов превратившихся в «аггелов», Он повелел Михаилу-архангелу свергнуть их с небес в преисподняя земли, что и было исполнено в точности. Заонежское северное предание повествует, что «сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попало оно на землю в разные места, и пошли с той поры на земле водяные, лешие и домовые». В одном из памятников русской отреченной письменности («Свиток божественных книг») после картинного описания сотворения мира рассказывается, что, создав «море Тивериадское безбрежное», Господь «сниде на море по воздуху и виде на море гоголя плавающа, а той есть рекомый сатана – заплелся в тине морской». «И сказал, – продолжает неведомый повествователь, – Господь Сатанаилу, аки не ведая его: ты кто еси за человек? И рече ему сатана: аз есмь бог. – А Мене како нарещи? Отвечав же сатана: Ты Бог богом и Господь господем. И рече Господь Сатанаилу: понырни в море и вынеси Мне песку и кремень. И взяв Господь песку и камень и рассея песок по морю, глаголя: буди земля толста и пространна!». Затем взял Он камень, «преломил надвое, и из одной половины от ударов Божьего жезла вылетели духи чистые, из другой же половины набил сатана бесчисленную силу бесовскую». И возгордился Сатанаил пред Богом богом и Господем господем. И низверг его со всей ратью бесовскою «в бездны бездонныя» Михаил-архангел, впервые со дня существования мира прогремевший громами небесными, переданными впоследствии в распоряжение молниеносного прор. Илии. И обратился диавол в ту «змию злаковидную, огневидную, власяновидную, дубовсходную, врановидную, змию слепую, триглавую, уядающую жены, ехидну морскую», о которой говорит народ в своих переходящих из уст в уста заклинаниях, ограждающих его суеверие стеной крепкой от злых ухищрений «беса полуденнаго и полунащнаго».

А. Н. Афанасьев приводит заговор, обращенный к победителю Сатанаила: «Пойду я раб (имярек) из избы дверьми-воротами; навстречу мне Михаил-архангел со святыми своими с ангелами и апостолами. И взмолюсь я Михаилу-архангелу: Михаил-архангел! Заслони ты мене железною дверью и запри тридевятью замками-ключами. И глаголет мне, рабу Божию, Михаил-архангел: заслоню я тебя, раба Божия, железною дверью и замкну тридевятью замками-ключами, и дам ключи звездам. Возьмите ключи, отнесите на небеса!.. Замыкаюся я, раб Божий, девяноста позолоченными ключами, от колдуна, от колдуницы, от волхвов и от волхвиц»... и т. д. И народ, произносящий устами своих «знающих слово» людей это заклинание, неуклонно верит, что Михаил-архангел сойдет с небес и замкнет, могущественный посланец Божий, «всеё вражью силу темную накрепко и твердо».

Грозному победителю «диавола со диаволами» народное воображение приписывало даже участие в миросозидании. «Како огонь зачася?» – спрашивается в одном из памятников народной отреченной письменности. «Архангел Михаил возжег его от зеницы Божией», – следует ответ. Затем кроме борьбы с «силами бесовскими» на него возложено перевозить души праведных через огненную реку, отделяющую, по свидетельству народных духовных стихов, земную преходящую жизнь от загробной – вековечной:

Протекала тут речка, да речка огненная,

От востока да и до запада,

От запада и до сивера;

По той ли по реки, да по огненной,

Ездит Михайло-арханьдел-свет,

Перевозит он души, души праведных.

Праведныя души, души радуются,

Песнь эту поют херавиньскую,

Гласы те гласят серафиньские...

Охранитель праведников на земле от сатанинского наваждения является в народном представлении и проводником их душ в селения райские. В последние дни существования бренного мира, на Страшном Суде Божием, после того, как «потопие» омоет «матушку сыру землю» от его грехов, «сойдет Михаил-архангел батюшко, вострубит в трубоньку золоту, и пойдут гласы по всей земли, разбудят мертвых и вызовут их из гробов».

По народному поверью, принимал со смертного одра души усопших архангел Гавриил. Но вот однажды послал его Господь по душу к бедняку захудалому, у которого одно богачество было – семеро по лавкам, мал мала меньше. Пожалел осиротить семью посланец Божий, вернулся к престолу Всевышнего. «Как уморить его, Господи! – воскликнул он, по словам народного сказания. – Ведь у него малыя детки! Они, несчастные, погибнут с голода!» Воспылал гневом Господь, взял у Гавриила меч и вручил его Михаилу-архангелу. Но и тот не мог поразить мечом бедняка, и его разжалобили горькие слезы рыдавших возле смертного одра. «Жалко мне поразить этого человека!» – воззвал он к Вседержителю. И завязал Господь ему уши, чтоб не мог он слышать плача людского; и сошел архангел на землю, и принял в свои руки душу человеческую. И стал Михаил-архангел с того дня на страже смерти. И ведет он с той поры нескончаемую битву с духами преисподней, обступающими ложе смертное. Потому- то русский человек и оборонялся от темных сил и при жизни святым именем грозного для нечистых сил сатанинских Михаила-архангела.

С этим именем связано было в народном представлении немало поверий, вращающихся вокруг каждодневной жизни крестьянина. И не только на Руси, но и во всем зарубежном славянстве, сохраняющем с Россией кровные и духовные связи, с давних времен Михайлов день отмечался среди народных праздников особым чествованием грозного и в то же время милостивого архангела Божия. В Сербии, Черногории, у далматинцев, иллирийцев, на Карпатской Руси, в Герцеговине, Боснии, Болгарии и др. странах, родных нам по крови и духу народному, – всюду этот праздник ознаменовывался с незапамятных пор родственными друг другу обрядами, в которых сливалось языческое суеверие с христианской верой.

По русскому народному поверью, существовавшему в северных губерниях, Михаил-архангел налагает на диавола цепи, скованные «кузнецами», – Косьмою и Дамианом. В день, посвященный Церковью их памяти, зима зачинает сковывать землю и воды: «Михайло мостит мосты» (а иногда и «расковывает» оттепелью). На другие же сутки после Михайлова дня «зима встает на ноги», и морозы отлетают от «железных гор», под которыми разумеются окованные стужей тучи.

А.      Коринфский

Народное название дня пророка из 12-ти Михея (VIII в. до Р. Х.), 14/27 авг.

Этот день считался днем каменщиков, строителей храмов и крепостей, мастеров каменных дел ветру.

По нему определяли погоду на осень, наблюдали отлет журавлей, продолжали пахать поле под озимые. Крестьяне спешили закончить работы и помочь соседям вывезти снопы, управиться с пахотой. Помощь в этот день оказывалась всем нуждающимся, нередко устраивались помочи. В первую очередь помогали вдовам, многодетным семьям и семьям, потерявшим кормильца.

Преподобный († 6.05.1385), любимый келейник и ученик прп. Сергия Радонежского, присутствовал при явлении ему Пресвятой Богородицы. В 1608 во время осады Троице- Сергиевой лавры шайками Сапеги и Лисовского прп. Сергий троекратно являлся пономарю Иринарху. В третий раз он сказал ему, что послал в Москву с вестью учеников своих Михея, Варфоломея и Наума на слепых лошадях, которых из-за бескормицы выустили за монастырскую ограду, но врагам настигнуть их не удастся. Оказалось, что разбойники действительно видели трех старцев на плохих лошадях, но догнать их не удалось – лошади летели как на крыльях. В тот же день в Москве увидели идущего к Лаврскому подворью (Богоявленский монастырь) старца, а за ним ехали 12 возов с хлебом. На расспросы он отвечал: «Все мы из дома Пресвятой и Живоначальной Троицы». Его стали расспрашивать о том, что же там происходит. Старец продолжал: «Не предаст Господь имени Своего в поношение неверующим, только вы сами не смущайтесь и не предавайтесь отчаянию».

Память прп. Михею отмечается 6/19 мая.

см.: Страшный вечер.

Русские женщины кормили ребенка грудью больше года, а в большинстве случаев – до следующей беременности. Нормальным сроком считалось время «трех постов», т. е. 1,5–2 года, поскольку учитывались только 2 поста в году: Великий и Успенский (в августе). Очень часто, однако, кормление грудью длилось 3 и даже 4 года, т. к. существовало твердое убеждение, что в период кормления не может наступить новая беременность.

Однако помимо материнского молока ребенок получал еще и прикорм, причем с первых минут своей жизни. Для этого служили соска и рожок. Соской был белый или черный жеванный хлеб, иногда с сахаром, завернутый в кусок редкой материи или в бязевую тряпочку; ее совали в рот младенцу. Рожок – это полый коровий рог с предварительно размягченным в соленой воде коровьим соском, надетым на тонкий конец; в рожок наливали коровье молоко, очень часто разбавленное водой, а также квас или чай, если молока не было. Лишь во 2-й пол. XIX в. эти рожки стали вытесняться стеклянными бутылочками с резиновой соской.

Шестимесячных детей кормили гречневой кашей с молоком и, кроме того, особым кушаньем из маленьких кусочков ржаного хлеба, сваренных в воде (белорус. кармушка, тюрька). Дети постарше ели то же, что и взрослые, продолжая, однако, сосать материнское молоко (сосать титьку). Из Гродненского у. в н. XX в. сообщали, что очень часто трехлетний ребенок ставил рядом с матерью скамеечку, говоря: «Маци! Дай мне цыцки пососаць», и мать давала ему грудь, а потом кормила его борщом или чем-либо другим.

Чтобы отучить ребенка от груди, мазали сосок горчицей, солью, перцем, дегтем, сажей; иногда клали на грудь колючую щетку для чески льна или кусок меха.

Одеждой новорожденному ребенку служили пеленки (белорус. пялюки) – полосы старого полотна более 1 м длиной, которые сверху крест-накрест перевивали поясом примерно в 2 м длиной и 9 см шириной (рус. свивалень, свивальник; малорос. повивач; белорус. сповiвач); иногда для этого брали простой шнурок. Детей пеленали до 6 мес. – 1,5 лет, до тех пор, пока ребенок не начинал сопротивляться запеленыванию, как правило, довольно тугому.

Обычно под пеленки надевали на ребенка рубашку. Белорусы и малороссы вместо рубашки надевали на детей 4–6 месяцев т. н. плащок или мятлик – кусок старой ткани, без швов, с вырезом для головы. В Белоруссии бытовал обычай, согласно которому этот вырез в куске ткани делал священник при крещении ребенка.

В момент, когда ребенок впервые пробовал ходить, кто-либо должен был взять нож и сделать им такое движение, как будто он разрезает что-то на полу, причем между ножками ребенка. Это называлось разрезать путо, и после этого ребенок должен был быстро научиться ходить. Существовал и др. прием: если ребенок долго не ходил, его брали за руки и вели по полю, причем на каждом шагу сыпали конопляное семя, или же на Пасху во время заутрени или обедни проводили его через ток.

Чтобы приучить ребенка самостоятельно сидеть и ходить, пользовались особыми приспособлениями (т. н. постоячки, стоялки, сиделки).

На 4-м году жизни детей учили молиться, креститься и читать молитвы, хотя в остальном они пользовались в этом возрасте полной свободой. На 6-м году девочку уже называли нянька и на нее возлагалась забота о зыбочном ребенке, который еще не умел ходить; девочка в 6–7 лет обычно пасла также телят, овец, гусей, училась прясть и ткать и помогала матери по хозяйству. Мальчик также пас на 7-м году свиней и гусей и, если у него не было сестер, присматривал за малышами; кроме того, он был бороноволоком, т. е. боронил поле, или погоничем, т. е. погонял волов во время пахоты. С 12 лет дети выполняли все легкие работы наравне со взрослыми.

У южнорусских Обоянского у. Курской губ. считалось грехом подпоясывать детей в первые 40 дней их жизни. Через 6 недель после рождения ребенка его крестная мать приходила к своему крестнику и приносила ему в подарок поясок, а иногда также рубашку и крестик. Она впервые подпоясывала ребенка, и с этого момента он носил крестик. В Московской губ. обряд первого опоясывания совершался лишь через год после рождения ребенка; при этом крестная мать ставила своего крестника к печному столбу и говорила, надевая ему пояс: «Будь здоров и толстой, как печной столб!»

Севернорусские и белорусы не стригли ребенку ногти, пока ему не исполнится год, иначе он мог стать вором. До года не стригли также волос, даже если волосы становились очень длинными и мешали ребенку смотреть. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т. е. ему будет трудно научиться говорить.

Это отголосок древнего обряда, сохранившегося до н. XX в. лишь в немногих местах. Он носил названия: постриги, застрижки (рус.); пострижщини, обстрижщини (малорос.). В самом к. XIX в. этот обряд совершался в Лубенском у. Полтавской губ. так: в первую годовщину рождения ребенка его сажали на стол, причем мальчика на топор, чтобы он был искусен в ремесле, а девочку на коноплю, чтобы она выросла хорошей пряхой. Затем повитуха сперва крестообразно выстригала волосы на голове ребенка, потом полностью состригала их и получала за это коноплю. Богатые люди ставили при этом ноги ребенка в водку, чтобы он быстрее начал ходить. По окончании этой церемонии устраивали угощение для повитухи и соседей. В др. районах ребенка, которого стригли, сажали на шубу, чаще всего черную и положенную мехом вверх. Крестные отец и мать по очереди крестообразно состригали волосы с головы ребенка. Иногда срезанные волосы засовывали в плетень, чтобы ребенок был кудрявым, или в коровий навоз, чтобы ребенок был темноволосым (Старобельский у. Харьковской губ.). Обычно крестная мать дарила своему остриженному крестнику новую рубашку, т. е. на ребенка одновременно надевали новую одежду (ср. выше – первое опоясывание в первый день рождения).

Белорусы впервые стригли ребенка на 3-м году жизни. В былые времена стрижка княжеских детей производилась по прошествии 2–4 лет, иногда на 7-м году, когда мальчика впервые сажали на коня. Сведения об этом, сообщаемые летописью, восходят к 1192. Стрижка происходила в день именин или на Новый год, т. е. 1 сентября. Иногда княжеских детей стриг епископ. Воспоминание об этом сохранилось в формуле поздравления и пожелания, с которыми обращались к родителям.

Церковный характер древнерусской стрижки волос у князей наводит на мысль, что на этот русский обряд повлияла византийская традиция.

К этим же ритуальным испытаниям молодых людей, достигших совершеннолетия, следует отнести и такой белорусский обряд: когда девочка 5–6 лет впервые спрядет нить и смотает ее в клубок на клочок кудели, этот клубок сжигают, а золу девочка должна выпить с водой или съесть; в др. местах пряха поджигала первую спряденную ею нить и глотала дым.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Уход за младенцами и их лечение. Русские крестьяне считали, что счастлив будет тот ребенок, который родился в «сорочке» или если он, будучи женского пола, похож на отца, а мужского – на мать; равно хорошим предзнаменованием для него считалось, когда в день его родин в доме была какая-нибудь прибыль.

Неживуч считался тот младенец, который родился под исход месяца, у кого голова раздвоенная, у кого рот не цветет, т. е. у кого не бывает болезни молочницы, при которой на кончике языка, губах и нёбе появляется белое творожистое вещество, кто с первого же времени удивлял окружающих своей смышленостью; скорая же смерть предвещалась новорожденному, когда в день его родин случалась какая-нибудь потеря, убыток, когда отдавали в др. дом какую-нибудь вещь совсем, или взаймы, или на подержание, когда вместе с его крестинами в церкви были похороны и когда его волосы, срезанные священником и закатанные в воск кумом, не плавали по воде в купели, а тонули.

После крестин бабка-повитуха оставалась в доме родильницы с неделю или две. Обязанности ее в это время состояли в том, чтобы заботиться о ребенке, ежедневно обмывать и пеленать его, а также ходить за родильницей и, если последняя была одинока, хлопотать вместо нее по хозяйству. Родильницу она парила в бане или печке, поила различными лекарственными травами и правила опустившийся после родов ее живот, растирая его при этом деревянным маслом.

Из лекарств, употребляемых родильницами, были известны: настой водки на колгане, анис, богородская трава, ромашка и душица. Настой водки на колгане употребляли как средство, способствующее подъему живота; анис и богородскую траву пили для того, что-

бы из грудей свободнее шло молоко; ромашку же и душицу – чтобы вызвать «краски» или от простуды.

Ничего кислого и соленого родильнице не давали.

Счастлива была родильница, которая выбирала себе бабку опытную и расторопную. Такая бабка могла со всем управиться и за всем усмотреть. Но не то было при бабке начинающей или нерасторопной. От ее несообразительности нередко происходили и несчастные случаи: либо родильница простудится или объестся чего-нибудь кислого или соленого, либо младенец ушибется или истечет кровью, когда развяжется пуповина.

По выздоровлении родильницы и перед уходом бабки происходило очищение всех присутствовавших и принимавших какое-либо участие при родах. Зажигали пред иконами свечу, молились и потом водой, в которую клали хмель, яйцо и овес, умывались сами и мыли младенца.

Во время умывания родильницы бабка иногда говорила ей: «Как хмель легок да крепок, так и ты будь такая же; как яичко полное, так и ты полней; как овес бел, так и ты будь бела!»

А когда мыли ребенка, то приговаривали: «Расти с брус вышины да печь толщины!» Этот обряд был известен под именем «размывания рук». В некоторых местах очищение совершалось и над кошками, когда они окотятся: кошку-мать и ее котят купали в реке или пруду.

Бабка за свои хлопоты кроме денег, собранных ею на крестильном обеде, получала еще один хлеб, мыла с фунт, платок и деньгами от гривенника до рубля.

По уходе бабки все хлопоты и заботы о ребенке ложились гл. обр. на его мать. Прежде всего она должна была выполнять по отношению к ребенку все требования, предъявляемые ей многовековой народной практикой. Так, чтобы младенец спокойно спал, не следовало качать люльку пустой; чтобы он беспрепятственно рос, не нужно было обрезать ему ногтей и стричь волос ранее года; чтобы он не запоздал с разговорной речью, ему не давали смотреться в зеркало; чтобы не сделался сидякой, т. е. чтобы он научился ходить не позднее своих сверстников, не следовало мести около него, когда он сидит на полу; чтобы не умер скоро, не следовало его показывать спящим тому, кто его раньше не видел, и, чтобы растущий ребенок был опрятен, матери его необходимо было перед растопкой печи сметать с загнетки золу. Мать в пору младенчества своего дитяти должна была особенно внимательно следить за собой, чтобы не ругать, а тем более не проклинать его и в досаде не говорить ему: «Пропади ты пропадом!» Считалось, что от брани и проклятия дети делаются глупыми, или не растут, или «пропадают», или мрут не своей смертью, и, т. о., их «ангельские душки гибнут». В предупреждение могущих случиться с ребенком несчастий его перед сном следовало ограждать крестным знамением и, когда он чихал, говорить следующее, предохраняющее младенца от пагубного действия бесов, приветствие: «Здравствуй, ангельская душка!»

Уследить за выполнением описываемых требований для родильницы было очень трудно. Не легки были также и обычные обязанности, налагаемые на нее простым материнским чувством и состоящие в приготовлении ребенку постели, в заботе о его чистоте и пище, лечении от различных болезней, изыскании развлечений, когда он капризничал и плакал, в убаюкивании его на сон грядущий и т. д.

Детская постель обыкновенно состояла из лубочной или на деревянной рамке холщовой люльки, набитой перьями или чаще сеном перины, такой же подушки, холщовых простыней, ситцевых или собранных из разноцветных маленьких лоскутков одеял и надеваемых на люльку, для защиты спящего ребенка от мух и света, цветных ситцевых или белых коленкоровых пологов.

В одежду младенца кроме холщовых пеленок, шерстяных или ситцевых свивальней и ситцевых или коленкоровых ризок входили сорочки, пояски, наглазники, нагруднички и чепчики. Сорочки делали по большей части из материй или белого цвета, как, напр., из кисеи, коленкора и миткаля, или же из какого-нибудь ситца, преимущественно розовых цветов.

Кисейные, коленкоровые и миткалевые рубашки обшивались ленточками – голубыми для мальчиков и розовыми для девочек – и употреблялись во время крещения младенца и в др. торжественные минуты, когда, напр., его несли в церковь причащать, когда с ним ехали куда-нибудь в гости или принимали гостей; ситцевые же употреблялись по будням.

Поясами для детей служили обыкновенные, покупные тесемки или самодельные, сплетенные из красных шерстяных ниток, шнуры; пояс употреблялся только после достижения младенцем 6 недель.

Нагруднички, или слюнявки, делались из коленкора или ситца и надевались на детей для того, чтобы передняя часть их рубашки не смачивалась принимаемой ими пищей и слюнями.

Наглазники, которые имели форму простого, продолговатого (шириной четверти 2 и длиной в аршин) лоскута, а также чепчики представляли собой не что иное, как средство укрывать ребенка от мух и солнечного жара. Как наглазники, так и чепцы делались из кисеи, миткаля и т. п.

Чтобы содержать дитя в чистоте, заботливая мать часто меняла на нем белье, просушивала постель и если не ежедневно, то еженедельно его обмывала.

Пищей для младенца служило гл. обр. молоко матери, а если его не было, коровье молоко или просто жеваные баранки с сахаром. При этом не считалось лишним и вредным для ребенка покормить его картофелем, кашей, щами или попоить кваском. Срок кормления ребенка грудью простирался обыкновенно от одного года до полутора лет, а именно 3 поста: 2 Великих и 1 Успенский или 2 Успенских и 1 Великий. С этого времени его начинали сажать за общий стол, а молоко и баранки признавались баловством.

Из многочисленных детских болезней наиболее распространены были следующие: английская болезнь, бессонница, глисты, грыжа, долгое неумение говорить и ходить, золотуха, коклюш, колотье в боках, крик, недуг, ненормальная величина живота, непроизвольное мочеиспускание во время сна, огонник, опрелости, простуда, сглаз, «сухая стень» и «собачья старость».

Лечение почти всех перечисленных болезней основывалось гл. обр. на действии лекарственных трав и на вере в магическую силу заговоров, наговоров и разного рода магических действий.

При английской болезни дитя заставляли сидеть в песке и улучшали его питание.

При бессоннице и вообще при плохом здоровье ребенку добавляли в молоко или в молочную кашу мак, клали у него в головах чертополох и прибегали к заговору: «Заря-зарница, красная девица! Возьми бессонницу, а дай младенцу (такому-то) сон и доброе здравие».

Читали этот заговор 3 зари: 2 вечерних и 1 утреннюю или 2 утренних и 1 вечернюю.

От глистов младенцу давали цитварное семя или конопляного масла по ложке в день.

Чтобы ребенок не болел грыжей, его после рождения кормили свеклой, или конопляным семенем, или серным цветом. А некоторые матери «пригрызали» эту болезнь у родившегося сквозь ветошку; для этого у девочек брали в зубы пуповину, а у мальчиков детородный член. Во время пригрызания у лица, совершавшего эту операцию, бабка спрашивала: «Что ты делаешь!» – «Грызь пригрызаю». – «Грызи, грызи больнее, чтобы грызь не заводилась». – «У нашей грыжки не бывает отрыжки». Этот заговор повторялся до 3-х раз.

Сидяк мыли отваром из соломы, набранной ночью из 3-х пелен чужих домов, а также весной, когда в первый раз выезжали сеять, выносили на поле и, посадив посреди пашни, обсевали кругом и приговаривали: «Ты, овес, расти, а ты (имярек) ходи!» Иногда сидяка сажали в мешок и в нем бегом обносили около своего двора 3 раза. Каждый раз бегущего с мешком встречал кто-нибудь из домашних и спрашивал: «Что несешь?» – «Сидяку, – отвечал тот. – Надо ему ходить». Так обносить сидяк можно было во всякое время.

Когда ребенок долго не говорил и не ходил, то, когда пекли хлеб, его сажали под дежу, когда вынимали из нее тесто, и потом, вымывая над этой дежой себе руки водой, которой смазывали сверху испеченный хлеб, говорили: «Как мои хлебы кисли, так и ты, мое дитятко, кисни (полней); как мои хлебы всходили, так и ты ходи: как я, мое дитятко, говорю, так и ты говори».

Больного золотухой поили листом калины, собранным во время ее цвета, а также листом смородиновым, отваренным в молоке; золотушные болячки мазали козьим, а за неимением его – коровьим маслом; или же эту болезнь лечили 3 зари следующим заговором:

На море-океане,

На острове Буяне

Стоит Божья церковь;

А у этой церкви

Лежит камень

Сорока сажень;

А на этом камне

Сидит девица,

Придувает золотуху:

Золотуха-краснотуха!

Тебе тут не быть,

Тебе тут не жить,

Костей не ломать,

Сустав не гноить!

После произнесения этих слов следовало плюнуть и дунуть.

От коклюша ребенку давали сосать леденец, принимать раза 2 в день по чайной ложке прованского масла с сахаром и розовым маслом или же в таком же количестве деревянного масла с сахарным песком.

От колотья в боках прикалывали громовыми стрелами с произнесением следующих слов:

Господи Иисусе Христе!

Спаси и помилуй

От всяких недугов

Денных и ночных,

Полуденных и полуночных

Ангельскую душку

Младенца (имярек)

(трижды).

Если ребенок очень часто кричал, то с ним выходили на улицу 3 зари и, обращаясь по вечерам на запад, а по утрам на восток, говорили:

Заря-зарница,

Красная девица!

Возьми от младенца (такого-то) крик,

А дай ему некрик

(трижды).

В этом случае больного также выносили в подоле 3 раза по зорям под куриный нашест и приговаривали:

Куры белые,

Куры серые,

Куры пестрые,

Возьмите от младенца (такого-то) крик,

А дайте ему гомон!

(трижды).

(Далее можно было перечислять каких угодно кур, не поминая только черных.)

Чтобы избавить ребенка от недуга или, иначе, от младенческой болезни, известной в медицине под именем родимчика, при первом припадке, когда заболевший переставал биться, у него разрывали спереди рубашку от разреза донизу или накрывали его полотенцем, которым была покрыта невеста во время венчания, либо скатертью, которую стлали на свадебном обеде или при молебне в какой-нибудь праздник. Для той же цели больного мыли росой, собранной с косы, а затем клали на блюдо на положенные в него ложки.

Ребенка с ненормально большим животом кормили ячменной кашей или поили, давая по столовой ложке в день, конопляным маслом.

Кто мочился во время сна под себя, того секли на заслонке сапожным голенищем 3 утра.

Против огонника, или летучего огня (мокнущего лишая лица), по мнению крестьян, помогали различные средства. Можно было лечить эту болезнь, трижды выбивая огниво пред лицом больного так, чтобы искры летели на последнего; или при растопке печи, до 3-х раз зажигая пучок из лучинок, брызгать на него изо рта водой, чтобы при этом дым от тухнущего пучка летел в лицо сидящего на столе или на лавке ребенка; или же прикладывали к больному месту обыкновенное, тряпичное или мочальное, помело, которым заметали в печи после топки. Огонник лечили также заговором: «Огонь, огонь! На тебе мокрый, дай мне сухой!» Слова эти произносили трижды, когда «припаливали огонь», махая на сидящего ребенка ночевками или лотком, в котором сеяли муку, или когда «откликали огонь» по 3-м зорям через реку или пруд, если только в тот момент светился огонь в 2-х или более избах обеих сторон деревни.

При поносе поили красным вином или кормили сывороткой.

Если у ребенка прело под мышками, в пахах или в складках кожи на шее, то опрелости засыпали крахмалом, чечевичной мукой, древесной червоточиной, порошком, полученным от скобления ножом «чертова пальца» или простого дубового обеденного стола, печным песком и т. п.

Простудившегося клали раздетым на распаренное сено, разложенное на жаркой печи, и поили мать-и-мачехой, клевером, чернобылом, а также составом из каких-либо 12 различных лекарственных растений, собираемых на Ивана Купалу (24 июня) между утреней и обедней.

От сглазу младенца умывали преимущественно на 3-х порогах свежей водой, сошедшей с принесенного из святых мест креста, или с камешков из старого Иерусалима, или с икон, которые употреблялись когда-нибудь на свадьбе для благословения жениха с невестой, или с углов обеденного стола, или с громовых стрел, или же, наконец, с 3-х угольков.

Из средств против «сухой стени» были известны следующие:

а)      Брали земли с 3-х полей и 9 кружек воды, почерпнутой на месте слияния 2-х рек, и притом 3 кружки по течению одной реки, 3 против течения другой и 3 против себя, в том месте, где сходились струи вод обеих рек. С этой землей, водой и больным ребенком ночью, чтобы никто из посторонних не видал, шли на рубеж 2-х смежных между собой земель разных владельцев и принесенными водой и землей, предварительно смешав их вместе, мыли больного. Вымытого перекатывали с земли одного владельца на землю другого. Рубашку же, бывшую до этого на ребенке, оставляли на рубеже.

б)      Ночью собирали 3 горсти земли из-под дверей 3-х сараев и черпали воды из 3-х колодцев. Воду нагревали на загнетке, но не в самой печи, и мешали с землей, а потом выливали сквозь решето на голову младенца, посаженного в избе под матицей.

в)      Раскалывали от корня четверти на 3 молодой растущий дубок и в образовавшееся отверстие протаскивали ребенка трижды в одну и трижды в др. сторону и вытаскивали его оттуда голым, а надетую на нем рубашку оставляли в отверстии дуба.

г)      Младенца клали на постеленную шерстью вверх шубу и, отрезавши из нее по клочку шерсти у больного в головах, ногах и под спиной, мерили суровой ниткой обе его руки, окружность головы, толщину и с обеих сторон длину туловища. Затем ребенка мыли чистой водой с положенными в нее 3 угольками. Нитку клали в печурку, а после их сравнивали между собой: если мерка одной руки оказывалась равной мерке другой, а мерка правой стороны туловища мерке левой, то считалось, что ребенок будет жив; если же мерки были неравными, то предсказывали его смерть. Рубашка, бывшая до времени лечения на младенце, снова могла годиться к употреблению лишь тогда, когда ее выполаскивали в реке трижды против течения и трижды по течению.

д)      Ставили ребенка на лавку около стены, растягивали ему руки горизонтально и мерили его суровой ниткой. Затем, отметив ножом на стене величину его роста и длину рук, окуривали больного, сжигая для этого с ладаном нитяные мерки.

Для лечения младенца от «собачьей старости» (так крестьяне называли атрофическое состояние детей в последнем периоде его развития) его либо парили вместе со щенком в печи и, ударяя веником то одного, то другого, говорили: «Щенок! Возьми свою старость!» (трижды), либо катали по телу больного кусочек хлебного мякиша и отдавали съесть одношерстной собаке.

Все изложенные способы лечения «сухой стени» и «собачьей старости» применялись лишь по средам и пятницам.

Когда ребенку в какой-нибудь болезни не помогало никакое лекарство, то его иногда «перераживали». Мать становилась на место происходивших родов, брала ребенка и с помощью повивальной бабки до 3-х раз протаскивала его через ворот своей сорочки сверху вниз.

Ист.: Успенский Д. И. Родины и крестины, уход за родильницей и новорожденными//Этнографическое обозрение, 1895, № 4.

Место пребывания тела (и души) покойника, «вечный дом» человека после смерти. Могила считается «святыней», которую нельзя осквернить: испортить, распахать и тем более – раскопать, чтобы украсть из нее сохранившиеся вещи. Запрещалось не только забирать вещи, оставленные на могиле, но и бросать на нее что-либо (напр., землю при выкапывании другой могилы).

Могилу копали на месте, выбранном заранее родственниками или самим покойным при жизни. Близким людям обычно запрещается копать могилу. В Белоруссии, напр., это делали бесплатно старики или нищие, при этом они избегали разговоров о покойнике; закончив работу, объявляли убиравшим усопшего женщинам, чтобы они вылили в могилу воду, которой обмывали его. При выкапывании могилы запрещалось присутствовать жене умершего, а также женщинам, недавно потерявшим кого-нибудь из родных. Если при копании могилы обнаруживались более ранние захоронения, то могильщики бросали туда деньги и др. ценные вещи, чтобы потревоженные мертвецы «не прогнали» вновь пришедшего.

Если могила оказывалась мала для гроба и ее приходилось расширять, то это означало, что вслед за погребаемым туда же отправится новый покойник, обычно – его родственник. Подобное объяснение на Витебщине приводилось и в том случае, когда могила была слишком велика: верили, что одного покойника мало и появится следующий. Особенно опасными представлялись такие происшествия, как осыпание краев могилы и падение в нее кого-нибудь из сопровождавших покойника.

Заколоченный гроб опускали в могилу на веревках или на длинных широких полотенцах, чтобы дорога на «тот свет» была широкая, как полотно. В это же время присутствующие бросали в могилу различные вещи: деньги (чтобы покойник выкупил себе место на кладбище, на «том свете»), одежду (платки, шарфы, пояса), полотно, использовавшееся для шитья савана, а также иголки и нитки (чтобы ими не воспользовались для колдовства ведьмы); туда же сметали и зерно, которым посыпали гроб при выносе из дома. В могилу, как и в гроб, иногда опускали любимые умершим при жизни предметы (напр., инструменты для ремесленников и т. п.). На Русском Севере гроб с висельником ставили в могиле вертикально.

Во многих областях Малороссии и Белоруссии был распространен обычай «печатать могилу»: малороссийский священник под особые песнопения чертил железной лопатой знак креста над могилой и крестообразным движением бросал на гроб землю; белорусы перед опусканием гроба в яму или по насыпанному уже пригорку стучали с четырех углов крест-накрест лопатой. Погребение без такого «печатания» считалось неполным: именно оно не позволяло покойнику выйти из могилы.

В Олонецкой губ. вдоль могильного холмика клали лопату, которой засыпали гроб, а сверху ставили перевернутый горшок с углями. Белорусы на засыпанной могиле сразу делали крест, хотя бы маленький, временный, пока не поставят новый, в рост человека. На могиле ребенка, родившегося мертвым, разжигали костер из осиновых веток, на могиле некрещеного ребенка оставляли камень или треугольник из осинового дерева. На могиле самоубийцы также оставляли камень; их могилы устраивали и вне пределов кладбища: русские – в глухих местах и оврагах, белорусы – на перекрестках и холмиках в лесу, чтобы они были видны отовсюду. В Закарпатье на могилы самоубийц, обычно похороненных на месте преступления, бросали камни.

В день похорон на могиле устраивались поминки. Принесенные кушанья, состоявшие из кутьи или «кануна», а также блинов, пирогов, медового напитка и др., бросали на могилу. Остатки блюд часто оставляли на могилах для умерших, отдавали нищим. По данным археологии, в древности поминки совершались непосредственно на могилах. До сих пор такие поминальные обряды и обычаи, как «будить покойника», «поднимать воздух», «приклады» (белорусский поминальный обычай, связанный с обустройством могилы), Радоница (см:. Фомина неделя) и др. происходят под открытым небом, на могилах.

Могила умершего становится для родственников заменой и воплощением его самого: могилу или памятник на ней целуют, обнимают.

Могила как место вечного пребывания умершего благоустраивается и нередко оформляется в виде дома. Так, белорусы устанавливали на могилах прямоугольные деревянные сооружения. Такой «приклад» напоминал крышку гроба, он имел окошечки и покрывал весь пригорок целиком; нередко его называли «хаткой». У русских установленные на могилах кресты с двускатным покрытием и с иконкой иногда носили название «часовенка». На Русском Севере помимо обычного креста можно было увидеть продолговатое четырехугольное сооружение ("голубец«), открытое сверху или же покрытое плоской крышей, на которой ставят крест. На могиле делают и своеобразный «сад»: сажают цветы, плодовые деревья. В Гомельском Полесье на Радуницу следовало, напр., посадить на могиле дерево, а вокруг нее воткнуть березовые прутья.

Было распространено поверье, что земля с могилы обладает чудодейственными свойствами. Так, в северно-русских деревнях этой землей терли себе грудь, держали за пазухой, клали в воду, которой обливались после похорон, для того, чтобы прошла тоска по умершему. В Витебской губ. считалось, что земля со свежей могилы ослабляет страх перед покойником, не подпускает смерть к дому, предохраняет от болезни людей, скот. При повальной эпидемии скота могильной землей троекратно осыпали животных. В Полесье больного ребенка купали в воде с песком с могилы родственника. Могильная земля – одно из сильных колдовских средств, ее использовали в магических действиях ведьмы.

Лит.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. Пахаванни. Паминки. Галашэнни. Минск, 1986.

Ист.: Плотникова А. А. Могила//Славянская мифология. М., 1995.

Народное название дня св. Модеста, архиепископа Иерусалимского, 18/31 дек.

По народным поверьям, в этот день зима выпускала из-под коряг нечистую силу, служащую дьяволу, поэтому надо было быть очень осторожным. Нельзя было оставлять на столе чашку, миску, крынку с молоком – нечистая сила могла туда залезть и принести много горя. Нельзя было на ночь оставлять на столе нож – всю ночь нечисть будет играть с этим ножом у печи и беситься в бабьем куту.

В эту ночь устраивали гадания, пытаясь узнать о будущем. Девушки гадали на суженого. Пожилые люди собирали со всех дворов по снопу разных злаков и, обвязав их полотенцами с вышитыми оберегами, несли их на Красную горку, где старики, уважаемые люди, сажали снопы в снег. Поутру наблюдали: на какой сноп выпадет больше снега или инея – тот злак уродится на следующий год, его и надо сеять весной. Молодые супруги зажигали в полночь за деревней костры, веря, что они освещают путь Богородице. У костров водили круги, лепили из снега 3-х баб и с первым пением петуха бросали их в огонь. Важным считался обычай опутывать перед Новым годом ножки у стола в красном углу. Когда вся семья собиралась к столу и хозяин готовился произнести благодарственное слово уходящему году, детям давалось ответственное поручение: связать по ходу солнца ножки стола. Это символизировало крепкую связь семьи, вселяло надежду, что и в будущем году семья будет крепкой и единой.

Повсеместно был распространен и обряд колядования. Колядки – на зимние Святки. Колядовали в основном дети, но порой увлекались этим и молодые, и даже пожилые люди. Колядовать – провожать уходящий старый год и прославлять рождающийся новый. Непременные участники колядования – сеяльщики. Сеять – значит вызывать новую жизнь. Осеять (осыпать зерном) кого-либо или дом хозяйский – обозначить благополучие, счастье, радость. В ответ хозяева благодарили колядовщиков и одаривали их заранее приготовленными сладостями. Детские пожелания при колядовании считались ангельскими. Чем больше получала поздравлений хозяйка и пожеланий благополучия семья, тем больше выдавалось отдарков – пирогов, конфет, пряников, а то и денег. С колядующими ходили и ряженые, символизирующие уходящую нечистую силу. Она была еще сильна, поэтому ее тоже задабривали подарками, чтобы не мешала жить в следующем году.

В этот день устраивались мужские братчины с пивом и непременно с мясом, т. к. Модест считался покровителем скота.

Ист.: Русский народный календарь/сост. Н. Решетников. М., 2005.

Народное название дня сщмч. Мокия, 11/24 мая.

Православная церковь отмечает в этот день обновление Царьграда (Константинополя). В русском народе это событие осмысливалось по-своему. Крестьяне считали, что в этот день происходит празднование Царя-Града, насылающего грозовые тучи и град. В этот день считалось грехом сеять хлеб, потому что хлеб градом побьет.

По народным приметам, в этот день шли мелкие дожди. Крестьяне говорили: «Мокей с дождем пришел, работы в поле приостановил». По Мокею и погоду на дальнейшее время определяли: как туманы расстилаются, как заря занимается.

В этот день зацветала незабудка. По народному преданию, назван этот цветок так для того, чтобы у людей память сохранялась, чтобы не забывали они своих предков, защитников Отечества, учителей.

Незабудку дарили в память о ком-либо из близких. В этот день вспоминали тех, кто оставил по себе добрую память.

см.: Стожары.

Единственное женское божество древнерусского языческого пантеона, чей идол в Киеве стоял на вершине холма рядом с кумирами Перуна, Велеса и др. божеств. При перечислении языческих божеств в «Повести временных лет» под 980 Мокошь замыкала список, начинавшийся с Перуна. «Обособленное место занимает она и в последующих списках языческих богов, хотя в них Мокошь, при сохранении ее противопоставлений мужским богам, может быть выдвинута на первое место» (В. В. Иванов).

Мокошь служила олицетворением Матери Сырой Земли, символизировала собой взаимодействие сил земли и неба, являлась богиней судьбы, женского начала, плодородия, покровительницей женщин. В разных местах – у дорог, возле колодцев для поклонения ей ставились столбы, чурбаны, вырезанные болваны, возле которых приносили жертву.

Мокошь представлялась как женщина с большой головой и длинными руками, часто воздетыми вверх. По ночам она пряла в избе, по-видимому нити человеческой судьбы, что сближало ее с образом греческих мойр, также прядущих нити судьбы. Непосредственным продолжением образа Мокоши после Крещения Руси стала сщмц. Параскева Пятница.

О. П.

см.: Первый Спас.

Краткие службы, в которых верующие по своим частным нуждам и обстоятельствам обращаются с молитвой к Господу Богу, Божией Матери и святым.

Обыкновенные молебны по своему составу подобны утрене, но на практике они значительно сокращаются и состоят: из начальных молитв, пения тропаря и припевов («Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе»; «Пресвятая Богородице, спаси нас»; «Святителю отче Николае, моли Бога о нас» и других), чтения Евангелия, сугубой и малой ектений и заключительной, приспособительно к предмету моления, молитвы к Господу Богу, или Божией Матери, или святому, которому совершается молебное пение. Иногда такие молебны соединяются с акафистом или с малым освящением воды. Акафист читается после малой ектении перед Евангелием, а освящение воды совершается по прочтении Евангелия.

Кроме общего просительного молебна, бывают особые молебны, приспособленные к каким-либо случаям, например: молебен благодарственный за полученные от Бога милости, молебен об исцелении больного, молебны по случаю общественных бедствий: засухи, наводнения, войны. Особый молебен полагается совершать в день Нового года, перед учением, в неделю Православия.

Важное и широко распространенное событие в духовной жизни русских с древности и вплоть до 1-й четв. XX в., эпизодически сохранявшееся в советское время и возрождающееся в наши дни.

Повсеместно у русских бытовал обычай приглашения причта с молебном в свои дома на Пасху. На протяжении XIX в. мы почти не встречаем таких описаний народной религиозной жизни, где не было бы упоминания или подробного рассказа о домашних молебнах на Светлой (Святой) седмице. Такая информация поступала отовсюду. В 1847 в характеристике обычаев Мосальского и Жиздринского уу. Калужской губ., направленной в Императорское Русское Географическое общество, говорилось: «В Светлое Воскресенье крестьяне поднимают образа и сопровождают в каждое селение». В 1852 из Щигровского у. Курской губ. писали о том, что на Святой священники в сопровождении толпы оброчников, давших обет носить иконы, ходят по всем домам всех деревень своего прихода и служат молебны. Как мы видим, молебнам в домах предшествовал крестный ход из храма в деревню, продолжавшийся затем в виде переходов из дома в дом с последующим перемещением в другое селение. В приведенном сообщении обращает на себя внимание подчеркнутая всеобщность этого явления – по всем домам всех деревень данного прихода.

В Щигровском известии описаны и некоторые детали, сопровождавшие, по местному обычаю, молебен в доме. Заранее приготавливали кулич, ковригу хлеба, солонку с солью, три сырых белых яйца – все это должно было быть освящено в ходе молебна. После молебна, если в избе было тесно (а ведь оброчники шли толпою, как выше было сказано), стол выносили на двор, накрывали его льняной скатертью, ставили кулич и «величали Пасху». Затем начиналось угощенье. Хлеб отдавали причту; кулич расходился тут же на угощенье; освященные яйца подкладывали под наседку; овес сохраняли до первого засева, когда добавят его в семена; соль давали больной скотине; скатерть выбрасывали на крышу, где она лежала до тех пор, пока ветер не сдует.

Более подробную картину пасхальных молебнов вне храма в Зарайском у. Рязанской губ. в 1850-х оставил В. В. Селиванов, непосредственно наблюдавший их неоднократно. Священник – по желанию прихожан – назначал день на Светлой седмице для хождения с образами. Вся деревня готовилась к встрече. К заутрене из деревни шли богоносцы – «мужики и бабы, парни и девки, по большей части по обещанию, данному за исцеление болезни или минование другого какого горя, для исполнения святого дела, ношения образов». Как только стоявшие у околицы ребятишки закричат: «Идут! Идут!» – вся деревня приходила в движение: «и старый и малый и бежит, и едва плетется, опираясь на палку, все торопятся во сретение святых посетителей. Далеко еще заслышав пение причта, сердца ожидающих наполняются восторженным благоговением, и, когда блеснут лучами солнца венцы на святых иконах и животворящий крест в руке священника, начинают молиться: иные крестятся, призывая про себя Имя Господне, другие, повергаясь ниц, творят земные поклоны».

Если в имении был господский дом, то крестный ход двигался прямо на барский двор, где заранее был приготовлен накрытый скатертью стол. Под столом помещали немного сена, а на столе – меру с овсом, в которую укладывали несколько сырых яиц, и втыкали рогульку с прилепленной к ней свечой. Могли быть поставлены и другие зерновые – в четвериках, гранцах, полумерках: пшеница, горох, просо, ячмень, гречиха. Освященные зерна высыпали потом в закрома – в приготовленные семена. Богоносцы становились рядом со столом, перед образами зажигали свечи, священник начинал молебен.

После молебна на барском дворе образа шли (т. е. крестный ход двигался) по деревне. Молебен служили в каждой избе; после молебна иконы устанавливали в переднем углу, «а священник, дьячки и богоносцы непременно должны» были присесть к накрытому заранее столу и отведать, хоть немного, «хозяйской хлеба-соли». Поблагодарив хозяев, поднимали образа и с пением «Христос воскресе» выходили на улицу. Всякий приход имел свой обычай – сколько давать клиру копеек за молебен в доме и сколько пирогов и кругов хлеба. «Бабы жертвуют на образа холст по своим достаткам».

После обхода всех дворов крестный ход двигался к часовне, где служили заключительный молебен. При этом во время чтения Евангелия староста преклонял голову под епитрахиль, а по завершении молебна священник благословлял одного из двух крестьян, назначенных на сходке для почина пахоты, и давал им по кругу хлеба. Крестный ход уходил с пением канонов, провожаемый до околицы жителями селения. Если деревня была сильно отдалена от села, где стояла церковь, то образа могли остаться здесь на ночь – в доме помещика, или в избе, предназначенной для общинных сходов, или в другом помещении. Некоторые благочестивые жители оставались при иконах на всю ночь: молились, меняли догоревшие свечи.

Молебны по домам по просьбе жителей служили также на храмовые и обетные праздники (кануны) и во время больших крестных ходов с чудотворною иконою.

Массовое народное понимание молебна в доме было по сути своей сугубо церковным: молебен отвечал желанию максимально освятить все стороны свой жизни и снискать благословение Божие на свое жилище.

М. Громыко

Молебная икона Божией Матери, вариант Боголюбской иконы Божией Матери.

Появление Молебной иконографии связано с народными представлениями о силе соборной молитвы и заступничестве Пресвятой Богородицы за Русскую землю.

Празднование иконе «Моление о народе» установлено 18 июня/1 июля.

Благодарственное или просительное обращение к Богу, который любит Свое творение, любит каждого из нас, Он есть наш небесный Отец. Как детям свойственно видеть своих родителей и беседовать с ними, так и нам должно иметь радость беседовать с Богом и духовно общаться с Ним. Благоговейная беседа человека с Богом называется молитвой. Душа, соединяясь в молитве с Богом, одновременно соединяется и с духовным миром ангелов и праведников.

Молитва часто сопровождается благоговейными словами и внешними знаками благоговения: крестным знамением, коленопреклонением, поклонами и другими знаками богопочитания. Но молитва может быть возносима и без слов, без внешних проявлений. Это внутренняя, или углубленная, молитва, которая знакома по опыту многим усердным христианам.

Успех молитвы полагается в силе Бога, правильной вере просящего, примиренности молящегося с другими людьми, содержанием самого прошения, которое не может быть выполнено, если будет греховным. Успех молитвы зависит не от количества и «правильности» слов, от посулов (обетов) Богу, а от личности просящего, от того, насколько он угоден Богу, и от Воли Божьей (Мф. 6:5–15; Мк. 11:25, 26).

«Подлинно блаженное дело – не грешить, а согрешающим – не отчаиваться, но плакать о том, в чем согрешили, чтобы слезами опять улучить блаженство. Посему прекрасно всегда молиться и не стужати, как говорит Господь (Лк. 18:1). И апостол еще говорит: непрестанно молитеся (1Сол. 5:11), т. е. и ночью, и днем, и всякий час. Не только входя в церковь, но и в другие часы не оставляй о сем попечения; напротив того, работаешь ли, спишь ли, или находишься в дороге, или ешь, или пьешь, или лежишь, – не прерывай молитвы: ибо не знаешь, когда приидет требующий души твоей. Не жди воскресного дня, или праздника, не разбирай различия мест, но, как сказал пророк Давид, молись на всяком месте владычества (Пс. 102:22). Посему в церкви ли ты, или у себя дома, или в поле, пасешь ли овец, занимаешься ли постройкой, бываешь ли на пиршестве, не оставляй молитвы; и, когда можно, преклони колена, а когда невозможно, молись умом, и вечером, и утром, и в полдень. Если молитва будет предшествовать делу и, встав с ложа, первые свои движения посвятишь молитве, то грех не найдет доступа к душе. Молитва есть предохранительное средство для целомудрия, обучение сердца, укрощение кичливости, очищение от памятозлобия, истребление ненависти, исправление нечестия. Молитва – крепость телу, благоденствие дому, благоустройство городу, могущество царству, знак победы во время брани, прочность мира. Молитва – печать девства, верность брака, оружие путников, страж почивающих, благонадежность бодрствующих, плодоносие земледельцам, спасение плавающих. Молитва – заступница судимых, отрада заключенных, утешение скорбящим, веселие радующимся, ободрение плачущим, праздник в дни рождения, венец супругам, погребение умершим. Молитва – беседа с Богом, равночестие с Ангелами, преуспеяние в добром, отвращение от худого, исправление согрешающим. Молитва Ионе и кита соделала домом, а Езекию от врат смертных возвратила к жизни, и отрокам в Вавилоне превратила пламень в дух росы (Дан. 3:50). Молитвою Илия связал небо, не одождите лета три и месяцев шесть (Иак. 5:17). Видите, братия, как сильна молитва. В целой жизни человека нет достояния драгоценнее молитвы. Никогда не удаляйтесь от нее, никогда не оставляйте ее, но, как сказал Господь наш, будем молиться, да не вотще будет труд наш (Мф. 6:6)» (Прп. Ефрем Сирин)

Прощание жениха с холостой жизнью.

Молодечник проходил в последний предсвадебный день или утром в день венчания в доме жениха в присутствии его родителей, родственников и друзей. Для собравшихся устраивали обильное угощение, во время которого женщины пели свадебные песни. По окончании угощения родня жениха или сам жених отправлялись к невесте с подарками.

Молодечник был распространен не так широко, как девичник. Он известен только в некоторых селах Европейской России.

По языческим поверьям, плоды, растущие в ирье, способные возвращать молодость.

см.: Мануйлов день

Молодежью в русской деревне назывались парни и девушки брачного возраста, 15–17 лет, а также мужчины и женщины первого года брака. После рождения ребенка, независимо от возраста, женщина и мужчина считались людьми зрелыми. Холостых молодых людей было принято называть молодцы, парни, робята, девушек – девицы, девки, девахи. В праздничной ситуации юношу обычно величали молодцем, молодцем удалым, девушку – девицей, красной девицей. Женщину первого года брака звали молодухой, молодкой, молодицей, вьюницей, мужчину – молодым, молодиком.

Молодежь в русской деревне представляла собой особую группу, несколько отличавшуюся от остального населения. Это было связано прежде всего с открывавшимся перед молодыми людьми будущим, с важностью задачи, которая стояла перед ними на этом этапе, – подобрать брачную пару и продолжить человеческий «род-племя», а также с той жизненной энергией, которая характерна лишь для молодости. Своеобразие этой возрастной группы проявлялось во внешнем облике, в хозяйственной деятельности, а также в самом образе жизни парней и девушек, молодых и молодух.

Характерная черта внешнего облика молодежи – нарядный костюм, который молодые люди носили не только в праздники, но и в будни. Родители старались одеть своих взрослых детей получше, часто тратя последние деньги на наряд дочери или сына. Одежду, особенно праздничную, обычно шили из добротного материала. Появление парня или девушки, молодого или молодухи в «простенькой» или неопрятной одежде вызывало всеобщее недоумение. Множество деталей костюма традиционного типа указывало на принадлежность его владельца к группе молодежи. Прежде всего – обилие различных украшений и предметов, дополнявших туалет. Девушки и молодухи надевали ожерелья, серьги, браслеты, кольца, перчатки, брали в руки «парусольки» – зонтики и ридикюли – сумочки на длинной цепочке. Парни и новобрачные мужчины носили кольца-печатки, часы, цепочки, брелоки, щеголяли в галошах, надетых на сапоги «в гармошку», шейных платках, жилетах, вставляли в уши серьги.

Девушки носили венцы, повязки, перевязки – открытые сверху головные уборы, а волосы заплетали в косу из 12–14 прядей (плеток), которая спускалась по спине и заканчивалась красивым косником. Молодухи носили нарядные кокошники или сороки, а их «бабий» костюм отличался яркостью расцветок. Девушки и молодые женщины, в отличие от женщин зрелого возраста, широко использовали косметику: белили и румянили лицо, чернили брови.

Парни и молодые мужчины стриглись, как и мужики, «под горшок», но при этом оставляли открытыми уши. Модной среди парней была прическа с косым пробором и взбитым чубом. Парни обычно не носили усов и бороды, которые были характерной чертой облика женатого мужчины. Головным убором парня и молодого мужчины была шляпа, украшенная перьями, пряжками, искусственными цветами, надетая набекрень, тогда как мужики носили шапки и шляпы без всяких украшений, которые натягивали на лоб. В к. XIX – н. XX в. в моде были также картузы, которые надевали так, чтобы был виден чуб. В это же время в молодежный костюм стала активно входить одежда, сшитая по городской моде.

Молодежь, естественно, принимала участие в хозяйственной деятельности семьи. При этом парни и девушки выполняли только определенные виды работ: считалось, что они еще не готовы полностью «тянуть крестьянскую лямку». Парни боронили, косили, вывозили сено и урожай с полей, молотили, заготавливали дрова, ухаживали за лошадьми. Однако им редко доверяли пахоту, сев, сушку и укладку зерна в закрома, ремонт рабочего инвентаря. Эти работы, считавшиеся очень ответственными, полагалось выполнять только женатым мужчинам, привлекавшим сыновей в качестве помощников. Многие парни были заняты в ремесле в качестве подмастерьев, они не могли стать самостоятельными мастерами до тех пор, пока не обзаводились собственной семьей. Прерогативой парней было «отходничество» (отхожие промыслы), т. к. они были свободны в зимнее время и не были связаны семейными обязанностями.

Девушки были основной рабочей силой во время жатвы, уборки овощей, они теребили лен и коноплю, стригли овец, помогали матери в приготовлении еды, в уборке избы, в уходе за домашними животными. В зимнее время пряли, ткали, шили, вышивали – готовили себе приданое. Молодух старались по возможности освободить от тяжелых работ, чтобы не помешать выполнению их главной миссии – рождения здорового первенца.

Участие молодежи в обрядах как годового, так и жизненного цикла также имело определенные ограничения. В период зимних празднеств молодежь была занята в святочных обрядах. Святки вообще считались молодежным праздником. Парни и девушки колядовали, ходили ряжеными, участвовали в игрищах. Во время Масленицы роль молодежи сводилась к изготовлению чучела Масленицы, сбору дров и разжиганию масленичного костра. Девушки были главными участницами весенних обрядов, в основе которых лежала идея будущего плодородия. В Вознесение девушки совершали магические действия для повышения урожайности полей, напр. подбрасывали на ржаном поле вверх хлебцы-лесенки; в Семик-Троицу ходили в поля, где колосилась рожь, и устраивали там трапезу, водили хороводы вокруг березы в надежде на то, что эти действия стимулируют плодородие полей, а также помогут выйти замуж. Кроме того, девушек привлекали к исполнению очистительных обрядов. Так, напр., они участвовали в опахивании – обряде, проводившемся для предохранения от эпизоотий скота. Одетые в белые рубахи, с распущенными волосами, впрягшись в соху, девушки вместе со старыми девами и старухами прокладывали вокруг села борозду, которая считалась преградой для Коровьей Смерти.

Участие холостой молодежи в обрядах жизненного цикла в целом ограничивалось свадебным ритуалом. Парни и девушки были его деятельными участниками от сговора до венчания (см.: Свадьба). Девушки входили в партию невесты, поддерживали ее и оплакивали ее будущую нелегкую «бабью долю». Парни составляли дружину жениха и старались скрасить его последние «вольные денечки».

Характерной чертой поведения деревенской молодежи было совместное времяпрепровождение – не только в праздники, но и в будни. В воскресные дни и праздники парни и девушки редко бывали дома, а собирались своим кругом. В будние дни встречались вечером, освободившись от работы. Возвращение парня или девушки домой ближе к ночи, а иногда и под утро не считалось предосудительным.

Весной и летом устраивались молодежные гулянья, которые начинались обычно на Пасхальной неделе и заканчивались к Петрову дню или к Успению. Гулянья проходили на площади села или за околицей деревни. Зимой молодежь собиралась на посиделки в избе, с этой целью специально снятой девушками. Они начинались или с дня Иоанна Богослова (26 сент./9 окт.) или с Покрова, а заканчивались к Рождеству Христову.

В Святки молодежь встречалась на игрищах, а в зимний мясоед (период между Крещением и Масленицей) парни и девушки были участниками свадебных ритуалов. В посты совместные развлечения молодежи прекращались. Посещение гуляний, посиделок, игрищ считалось обязательным для девицы «в самой поре», «в самой красной жире» и для «женихающегося» парня. Отказ от участия в молодежных развлечениях вызывал удивление и резкое осуждение как в молодежном кругу, так и у старшего поколения: по мнению крестьян, такое «неправильное» поведение девушки или парня навлечет на всю молодежь деревни Божий гнев, а сами «отступники» будут наказаны безбрачием, ранним вдовством или бесплодием.

Парни и девушки относились друг к другу очень уважительно, обращались друг к другу, особенно на гуляньях и посиделках, по имени и отчеству. При встрече с девушкой парень должен был первым ей поклониться, сняв шляпу. Девушка должна была ответить ему таким же поклоном. При встрече полагалось немного поговорить, обменяться комплиментами. Рукопожатия между парнем и девушкой не одобрялись, т. к. считалось, что через них передается сексуальное влечение.

Общение между парнями и девушками обычно принимало форму любовной игры. Парни ухаживали за девушками, дарили им небольшие подарки, готовы были защитить от предполагаемых оскорблений со стороны парней-чужаков. Их игра строилась на том, чтобы завоевать внимание и любовь девушек. Парни стремились продемонстрировать перед ними свое молодечество: силу, храбрость, ухарство (удаль), ловкость, остроумие, умение быстро принимать решение и воплощать его в жизнь. Эти качества очень ценились девушками, т. к. позволяли думать, что парень, ими обладающий, после женитьбы будет хорошим мужем. Девушки должны были с достоинством принимать попытки парней завоевать их симпатии, выбрать себе пару, показать себя трудолюбивыми, скромными и в то же время веселыми, в меру раскованными. Все эти черты характера говорили парням о том, что девушка будет «доброй» женой.

В молодежной среде также очень ценилась и внешняя красота, которая людьми пожилыми не считалась особенно большим достоинством человека: «Нам с лица не воду пить, и с корявой можно жить». В крестьянской среде вниманием парней пользовались высокие девушки крепкого телосложения, с румяным лицом.

Девушки считали красивым парня высокого роста, с полным, румяным лицом. Особенно ценились широкие плечи («косая сажень в плечах»), говорившие о силе – «молодость плечами крепка».

Любовная игра, в которой проходила жизнь молодежи, не должна была заходить слишком далеко. Девушкам полагалось «блюсти» себя, свое «честное имя», т. е. заботиться о своей репутации, хранить девственность до свадьбы. Парни также должны были помнить о своей чести, добром имени, хранить целомудрие. Молодые люди, нарушившие правила игры, строго наказывались молодежным коллективом. В их адрес раздавались непристойные частушки, «хорошие» парни и девушки старались не иметь дела с «заблуждящимися». Всеобщее неодобрение вызывала девушка, родившая ребенка вне брака. Ее презрительно называли покрытка, накрытка, ребятница, богданиха, изгоняли с посиделок, преследовали насмешками.

Молодожены не порывали связей с холостой молодежью: ходили на гулянья, посиделки, участвовали во всех развлечениях. Однако их статус в молодежной среде был выше, чем статус парней и девушек. Они были почетными, уважаемыми гостями, им уступали лучшие места на посиделках, старались говорить им приятные слова, обращать на них внимание, прислушиваться к их мнению. Молодожены пользовались большим вниманием и со стороны взрослого населения. В календарные праздники во многих деревнях Русского Севера для них устраивали застолья-"пирушки», от посещения которых нельзя было отказываться. Женщины приглашали молодух на свои праздники (моргосья), где угощали сладким пивом, пирогами и давали полезные советы: как строить отношения с мужем, как угодить свекрови, как зачать мальчика. Молодоженам полагалось ездить в гости, «показывать себя людям» в Масленицу, в праздник Введения.

Молодежь, как холостая, так и женатая, пользовалась со стороны взрослых людей большим уважением. В праздник парней и девушек называли по имени и отчеству, в будни только именем, но всегда полным; их старались похвалить, отметить в разговоре их положительные качества. Подчеркнуто уважительно, даже с долей почтения, деревенские люди относились к молодоженам. Все называли их только по имени- отчеству, любовались ими как продолжателями «крестьянского рода-племени» и желали: «Вам, Иван Иванович, богатеть, а Вам, Марья Ивановна, спереди горбатеть». В то же время молодежь находилась под постоянным контролем со стороны старшего поколения деревни, которое наблюдало и оценивало поведение парней и девушек, молодух и молодых с точки зрения этических норм. Считалось, что несоблюдение этих норм – «обычаев дедов» – нарушает стабильность мира и ведет к гибели всего деревенского сообщества. В старинном духовном стихе «Сия песенка – отпадшим от Бога в погибель в грех» говорилось: «Плачу я, красно солнце со лучами, светел месяц плачу со звездами, что мир-народ идет он весь в погибель, в ту ли муку превечную».

Ист.: Шангина И. И. Русский народ. Будни и праздники. СПб., 2003.

Русские крестьяне знали 3 способа молотьбы: топтанье, волочение и битье. Преобладал, однако, третий способ – битье цепом.

Белорусы, чтобы выбить зерно из колосьев, топтали и растирали просо босыми ногами. Лошадьми топтали колосья 2 способами: без телеги и с телегой. В Твери скошенный овес расстилали на току и ездили по нему на лошадях. На первую лошадь садился мальчик и правил ею так, чтобы она все время шла рядом с тем местом, которое было перед этим пройдено. Повод второй лошади привязывали к хвосту первой, третьей – ко второй, четвертой – к третьей. Если лошадей или быков запрягали в обычную телегу, утяжеленную каким-либо грузом, то зерно вымолачивали не только копыта животных, но и колеса телеги.

Малороссы называли одним и тем же словом молотьбу с помощью скота и телеги и молотьбу катком. Это называлось гарманити, гарманувати. Ток как для того, так и для другого они называли гарман, а каток – коток, гарманка. Каток делался из известняка. Это вал длиной в 100–120 см. По всей длине у него 4–6 прямых выступов в 7–9 см. Поперечный разрез этого катка имел вид пятиконечной звезды; радиус каждого луча этой звезды был равен 30–40 см. Вращаясь, каток своими выступами вымолачивал зерно (Херсонская губ.).

С этим катком была сходна сибирская молотя га (см. рис.). Она была сделана не из камня, а из ствола лиственницы, а вместо выступов были зубья длиной в 18–23 см. Иногда соединяли 2 таких валка, вставив их в четырехугольную раму (Иркутская губ.). Похожими деревянными валками из 1 или 2 коротких березовых стволов с 7 рядами зубьев или пальцев пользовались уже ок. 1850 в Нижегородской губ. Их называли медведь. Зубья этого катка были похожи на лошадиное копыто.

На Кубани и в Бессарабии имелось т. н. мялка, или диканы. Это широкая доска, передний конец которой был загнут вверх, а в нижнюю поверхность забиты осколки кремния или мелкие железные пластинки.

Молотьба катком относилась к молотьбе волочением.

Древнейшим видом молотьбы битьем следует считать тот, который южнорусские крестьяне обозначали глаголом старновать или тарновать. Орудиями при этом еще не пользовались. Работник брал обеими руками сноп или часть снопа за нижний конец и хлестал колосьями о края или стенки бочки, о доску или о верхнюю часть плетеного кузова повозки (Рязанская губ. и др. места). Севернорусские крестьяне называли такой способ просто хвостать (т. е. бить, колотить). Этот вид молотьбы в н. ХХ в. встречался редко и только в порядке исключения, если нужно срочно получить немного зерна на семена или на хлеб. Он был непрактичен, т. к. при нем много зерна оставалось не обмолоченным. После такой молотьбы снопы часто снова сушили в овине и еще раз молотили. Преимущество же его заключалось в том, что при этом сохранялось неповрежденной солома. В н. ХХ в. глагол «старновать» приобрел более широкое употребление и означал всякую молотьбу, при которой оставалась целой солома и сохранялся сноп (около т, обмолоток, обивки). В н. ХХ в. старнованье отличалось от обычного обмолота цепами лишь тем, что на нижний конец снопа, развязав перевязь, клали в качестве груза палку, а после обмолота снопы снова связывали. Впрочем, бывало и так, что снопы при этом не развязывали.

Существовала также молотьба орудием, которое называлось палица, пральник, валёк, кичига. Оно было похоже на валёк, которым колотят белье при стирке в реке, только немного больше. Белорусы называли его праник. Этим орудием везде молотили лен и коноплю. Молотили каждый сноп отдельно, причем верхушку его клали на доску. Только на севере (Архангельская, Вологодская, Олонецкая, Новгородская губ.) им молотили также и зерновые. Тамошнюю кичигу делали из березового бревна с кривым суком. Сук длиной 140–190 см служил рукояткой, а само молотило, которым били по снопам на току, представляло собой доску длиной 35–45 см, шириной 6–10 см и толщиной 5–7 см.

Иногда семенные коробочки льна срезали ножом или косой; оставшиеся обрывали т. н. драчкой или на рибальнице. Драчка (от глагола «драть») – это несколько соединенных, параллельных друг другу серпов (Псковская губ.). Рибальница представляла собой железные зубья, укрепленные на конце наклонной скамьи. Взяв в руки сноп льна, им проводили по торчащим зубьям рибальницы (Олонецкая губ.).

Остается описать наиболее употребительный и характерный способ молотьбы – цепами. Несмотря на конкуренцию молотилок, это орудие вплоть до н. ХХ в. встречалось у всех русских крестьян под разными названиями: цеп (малорос. – цип, рус. диалектное – цоп), молотило, приуз или приузень. Цеп состоял из 3 основных частей: 1) ручка, 2) било, 3) ремень, связывающий обе части. Ручка цепа – это деревянная палка длиной 150 см и больше. У нее были всевозможные местные названия, многие из которых происходили от слова цеп (малорос.– ципило, ципильно (а), ципина; белорус.– цапильна; рус. – цепильня (о), цепник, цеповище); др. происходят от глагола «держать» (южнорус. – держалень, держалка, держало, а также севрус. – ратовище – так называют и рукоятку копья или пики, – дубец, кадца, кадочка, кадушка).

Било – это палка из дубового или др. крепкого дерева длиной 75–95 см, с небольшим утолщением на конце, иногда изогнутая. Ее названия в большинстве случаев были связаны с глаголами «бить» и «тяпать», как малорос. – бич, белорус. – бiч, бичук, рус. – тя(и)пец, тя(и)пок, тя(и)пичка, кепец, тяпёнок, било, билень; также рус. – батог, валёк, дубец, на вязень, кий, киёк. Обычно ручка была соединена с билом сыромятным ремнем, иногда ремнем из моржовой кожи, реже из лыка. Этот ремень назывался: малорос. – капиця, белорус. – гужык, великорос. – путо, путце, приуз, гуж, гужина, пришвица.

Такой ремень прикреплялся к ручке разными способами. В зависимости от этого различали 3 типа восточнославянских цепов. Для наиболее архаического типа было характерно то, что ремень просто привязывали к концам ручки и била. При этом ремень, привязанный к билу неподвижно, свободно вращался вокруг ручки: благодаря этому било при каждом ударе описывал круг. Этот тип цепов был характерен для белорусов.

У второго типа цепов на конце ручки имелось воронкообразное углубление. Оно было направлено внутрь под небольшим углом и кончалось узким отверстием сбоку. Через это отверстие пропускали ремень и завязывали его снаружи узлом, так что он не мог проскользнуть в воронку. Этот конец ремня свободно вращался в воронке, а второй конец его был неподвижно закреплен на конце. На этом рисунке нетипично то, что углубление одинаково узко на всем своем протяжении. Обычно оно на нижнем конце было шире и имело воронкообразную форму. Конец ремня, выступавший из бокового отверстия, чаще закреплялся не штифтом, а узлом. Такой вид цепов характерен был для северных областей, но был известен и в Галиции. Можно предполагать, что севернорусское название ручки кадочка, кадушка, было связано с этим воронкообразным углублением. Думается, что этому северорусскому типу предшествовал более древний, сохранившийся до н. ХХ в. главным образом у белорусов.

Для малороссов был характерен третий тип. Здесь к двум сторонам одного из концов ручки был прикреплен широкий (до 4 см) ремень, образующий петлю. На конце била также имелся такой ремень. Середина каждого из ремней, концы которых привязаны, образовывали петлю. Сквозь эти петли был пропущен третий ремень, тонкий (т. н. гужина, ушивальник), образующий небольшое кольцо (диаметром приблизительно 5 см) и связывающий ручку и било. Таким образом, получалась цепь из 3 звеньев: 2 капицы на концах и гужина в виде кольца посредине.

Малороссы считали длинную связь характерной для белорусов, которых они называли литвины (т. е. «литовцы»). Било болталось на длинной связи вокруг ручки; поэтому малороссы называли болтливого человека литовський цип.

Зимой нередко молотили на льду пруда или реки, предварительно убрав оттуда снег, но чаще молотили на току (малорос. – тик, великорос. – ладонь, долонь, белорус. – такавня, сыробойня), который являлся частью гумна. Обычно это делалось под открытым небом. С земли удаляли траву и разравнивали землю трамбовкой (см. рис., Вологодская губ.). В лесах и болотах Севера ток нередко имел крышу (крытик) и даже деревянный пол.

При молотьбе снопы расстилали вдоль всего тока в 2 ряда, колосьями друг к другу. Это называлось посад. Работники становились друг против друга (2–6 мужчин) и в такт ударяли сперва по колосьям одного ряда посада. Продвигаясь постепенно вперед, они доходили от овина до противоположного конца тока. Затем возвращались к овину и начинали молотьбу колосьев второго ряда, причем один из них бил по средней части снопов. За ними шел ребенок 9–12 лет и переворачивал снопы, которые еще раз обмолачивали с другого бока. После этого ребенок серпом или топором разрезал перевязи на снопах, и развязанные снопы снова молотили. Теперь надо было развернуть снопы внутренней частью наружу. Это делал тот же самый ребенок рукояткой грабель или наиболее сильный из рабочих, который шел несколько впереди и боковым ударом цепа справа налево выталкивал каждый сноп, подставляя его внутреннюю часть остальным молотильщикам. После этого одни работники ворошили обмолоченную солому граблями, поднимали ее и отбрасывали в сторону, а другие на вилах или на ручке переносили ее с тока в сарай. Оставшиеся колосья сметали на середину тока и дважды снова обмолачивали их цепами. Этим завершался обмолот посада, и на току расстилали новую партию снопов.

Малороссы посадов не делали. Они клали на ток 2–3 снопа, молотили их цепами и затем начинали молотить следующие 2–3 снопа. Малороссов Воронежской губ. можно было узнать именно по такому способу молотьбы.

Обмолоченное зерно граблями освобождали от мелкой соломы и колосьев и собирали в кучу (т. н. ворох) в таком месте, где особенно сильно и равномерно дует ветер. Здесь зерно веяли (кроили), т. е. очищали его от мякины и пыли и отделяли более качественное зерно от плохого. Белорусы веяли, сидя на низкой скамье, великороссы и малороссы работали стоя. Великороссы поворачивались к ветру левым боком и широкой лопатой с едва заметным углублением в середине бросали зерно вверх против ветра (под углом 50–70°). Белорусы же садились на низкий деревянный чурбан или на сухой пень, против ветра, несколько под углом и небольшой лопатой с короткой ручкой бросали зерно перед собой полукругом. Худшее зерно (охвостье) падало ближе к веяльщику, а хорошее (головка), благодаря тому, что оно тяжелее, оказывалось дальше. Охвостье служило кормом для скота, головку пускали на семена. Что же касается зерна среднего качества (середина и хвост), то оно шло в пищу и на продажу. Нередко зерно очищали и сортировали дополнительно на грохоте, т. е. на большом решете, и на изготовленной фабричным способом веялке.

Ритуальным блюдом при начале молотьбы (за молотки) считается крутая каша из разных круп: она магически воздействовала на хлеба будущего урожая (Гомельский у. Могилевской губ.). По народным представлениям, на гумне живет гуменник, дух двора, которого часто отождествляли с овинником. Севернорусские крестьяне Лужского у. Петербургской губ. 1 окт. (Покров пресвятой Богородицы) ставили на току ведро пива и оставляли его там на несколько дней; можно рассматривать это как жертву гуменнику.

Лит.: Найдич Д. В. Орудия и способы молотьбы и веяния. Русские. Историко-этнографический атлас. М., 1967.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 77–83.

см.: Трапеза общественная.

Духовное сословие подвижников уединения, целомудрия, послушания, нестяжательства, внутренней и внешней молитвы.

На Руси иночество началось почти одновременно с принятием христианства. Основателями иночества на Руси были прп. Антоний и прп. Феодосий, жившие в Киево-Печерском монастыре.

Большие монастыри, с несколькими сотнями монахов, стали называться лаврами. Каждый монастырь имеет свой распорядок жизни, свои правила, т. е. свой монастырский устав. Все монахи должны обязательно выполнять различные работы, которые по монастырскому уставу называются послушаниями.

Монашество могут принимать не только мужчины, но и женщины с такими же точно правилами, как и у монахов. С древности существуют женские монастыри.

Желающие вступить в иноческую жизнь должны прежде испытать свои силы (пройти искус) и тогда уже дать невозвратные обеты.

Люди, проходящие предварительные испытания, называются послушниками. Если они в течение долгого испытания оказываются способными стать монахами, то их облекают в неполное одеяние инока, с установленными молитвами, что называется рясофором, т.е. правом ношения рясы и камилавки, чтобы в ожидании полного иночества они еще больше утверждались на избранном пути. Послушник после этого называется рясофорным.

Самое иночество заключает в себе две степени: малый и великий образ (образ ангельского жития), которые по-гречески называются малая схима и великая схима.

При вступлении в самое иночество над монахом совершается последование малой схимы, в которой монах дает обеты иночества и ему дается новое имя. Когда наступает момент пострижения, монах трижды дает игумену ножницы в утверждение своего твердого решения. Когда игумен в третий раз принимает из рук постригаемого ножницы, то он, с благодарением Богу, постригает крестообразно волосы ему, во имя Пресвятой Троицы, посвящая его этим всецело на служение Богу.

На принявшего малую схиму надевают параманд (греч.: небольшой четырехугольный плат с изображением Креста Господня и орудий Его страданий), подрясник и пояс; затем постригаемый покрывается мантией – длинным плащом без рукавов. На голову надевается клобук, так называется камилавка с длинным покрывалом – наметкой. В руки даются четки – шнурок с нанизанными на него шариками для подсчета молитв и поклонов. Все эти одежды имеют символическое значение и напоминают монаху о его обетах. В заключение обряда даются в руки новопостриженному крест и свеча, с которыми он стоит всю литургию до самого Св. Причастия.

Монахи, принимающие великую схиму, дают еще более строгие обеты. Им еще раз меняют имя. В облачении также есть изменения: вместо параманда надевают аналав (особый плат с крестами), на голову вместо клобука надевают куколь, покрывающий голову и плечи.

У      нас принято называть схимниками исключительно только тех иноков, которые пострижены в великую схиму.

Если монах поставляется в игумены, то ему дается жезл (посох). Жезл есть знак власти над подчиненными, знак законного управления братией (монахами). Когда игумен возводится в архимандриты, на него надевают мантию со скрижалями. Скрижалями называются четырехугольники из материи красного или зеленого цвета, нашитые на мантию спереди, два наверху и два внизу. Они означают, что архимандрит руководит братией по заповедям Божиим. Кроме того, архимандрит получает еще палицу и митру. Обычно из архимандритов поставляются на высшую степень священства – в епископы.

Многие из монашествующих были истинными ангелами во плоти, сияющими светильниками Церкви Христовой.

Несмотря на то, что иноки удаляются из мира для достижения высшего нравственного совершенства, иночество имеет великое благотворное влияние на живущих в мире.

Помогая духовным нуждам ближних, иноки не отказывались, когда имели возможность, служить и временным их нуждам. Добывая себе трудами пропитание, они делились средствами пропитания с неимущими. При монастырях были странноприимницы, где иноки принимали, питали и покоили странников. Из монастырей часто рассылались милостыни и по другим местам: томившимся в темнице узникам, бедствовавшим во время голода и от других несчастий.

Но главная неоценимая заслуга иноков для общества состоит в непрестанной творимой ими молитве о Церкви, Отечестве, живых и умерших.

Свт. Феофан Затворник говорит: «Иноки – это жертва Богу от общества, которое, предавая их Богу, из них составляет себе ограду. В монастырях в особенности процветает священнослужение чинное, полнейшее, продолжительнейшее. Церковь является здесь во всей красоте своего облачения». Поистине, в монастыре – неиссякаемый источник назидания для мирян.

В средние века монастыри имели большое значение как центры наук и распространители просвещения.

Наличие в стране монастырей есть выражение крепости и силы религиозно-нравственного духа народного.

Русский народ любил монастыри. Когда возникал новый монастырь, то русские люди начинали селиться около него, образовывая поселок, который вырастал иногда в большой город.

Прот. С. Слободской

(от диалектного слова «моргосить» – кокетничать, умильничать), праздник замужних женщин. Эти праздники были известны под различными названиями по всей России и проводились обычно в весенне-летнее время, начиная с недели Жен-мироносиц до Троицы. Особенно часто празднества устраивались в третье воскресенье по Пасхе, когда Церковь отмечает память Жен-мироносиц – женщин, которые оплакивали распятого Христа и пришли к Его гробу с благовонными маслами, чтобы умастить его тело. Считалось, что в это воскресенье все женщины – именинницы.

Праздники представляли собой совместную трапезу замужних женщин, проводившуюся в лесу, на берегу реки, озера или в избе втайне от др. жителей деревни. В празднике принимали участие женщины, имевшие детей и не утратившие репродуктивной функции. Старухам и девушкам посещать женские праздники не полагалось. Молодухи – женщины, только что вступившие в брак, приходили на праздники лишь по специальному приглашению.

Праздник начинался со сбора («ссыпки») продуктов, необходимых для трапезы. Обычно готовились пироги, каши, яичница, творог, сметана, сыр, а также напитки – пивное сусло, квас, бражка – из ячменя или ржи. Перед началом пиршества на божницу ставили миску с кашей как подношение Божьей Матери, Женам-мироносицам или святому, на день которого приходился праздник. Во время трапезы женщины обсуждали деревенские и личные проблемы, делились опытом семейной жизни с молодухами, пели, плясали, веселились.

Женские праздники, как и мужские (см.: Братчины), своими корнями уходят в глубокую древность. Принято считать, что в их основе лежат языческие ритуалы, связанные с принесением жертвы божеству растительности.

Ист.: Шангина И. И. Русский народ. Будни и праздники. СПб., 2003.

(1823–1885), этнограф, жена писателя Д. Л. Мордовцева. Предоставила в 1854 Императорской академии наук «Былины и песни», записанные ею в Саратове. В 1855 она составила словарь к Святославову сборнику. «Русские народные песни, собранные в Саратовской губернии А. Н. Мордовцевой и Н. И. Костомаровым» были опубликованы в «Летописи русской литературы и древностей» (1862, т. 4).

Персонаж русского сказочного фольклора. Сказочный образ Мороза часто представляли в виде богатыря, кузнеца, который сковывает воду «железными» морозами (калинниками, по народной этимологии связанными с «калить»). Возможно, что сказочный образ Мороза (Трескуна, Студенца), в русской сказке идущего с Солнцем и Ветром и угрожающего заморозить встретившегося им мужика, может быть сопоставлен с образом Мороза, живущего в ледяной избушке и одаривающего (в функции сказочного помощника) пришедшего к нему.

Обрядовые представления, лежащие в основе этих образов, сохранялись у русских в ритуале кормления Мороза накануне Рождества. В каждой семье старший должен был выйти на порог или высунуться в волоковое окно с печи и предложить Морозу ложку киселя или кутьи со словами: «Мороз! Мороз! Приходи кисель есть. Мороз! Мороз! Не бей наш овес!»; затем следовало перечисление растений и злаков, которые Мороз не должен был побить (ср. обычай кормления дедов-предков и сочетание Дед Мороз). В русской низшей мифологии Мороз – старичок низенького роста, с длинной седой бородой, бегающий по полям и стуком вызывающий трескучие морозы; от удара Мороза по углу избы трескается бревно.

Дальнейшая трансформация обрядов, связанных с Морозом, в городской среде вызвана влиянием западноевропейских рождественских обычаев: Дед Мороз – рождественский дед.

В. И., В. Т.

В языческой мифологии богиня зимы и смерти. Ее владения лежат на границе Яви и Нави, где она своим серпом обрезает нити жизни.

Главный символ Русского государства и народной жизни, крупнейший духовный, культурный, политический и экономический центр России. Население 8,7 млн. чел. (1993).

Заселение территории Москвы началось еще в эпоху неолита. Первое летописное упоминание о Москве как городе с тем же названием относится к 1147. По данным археологических раскопок, укрепленное поселение на месте современного Кремля существовало в к. XI – н. XII вв. В княжение Юрия Долгорукого, около 1156, была построена новая, более обширная крепость, разоренная монголами в 1237. Сравнительно скоро Москва была вновь отстроена. Во 2-й пол. XIII в. Москва – стольный город Московского княжества. Рост и возвышение Москвы были связаны прежде всего с ее расположением в центре той части славянских земель (земли вятичей и кривичей), где складывалась русская народность, на пересечении торговых путей.

Важным фактором возвышения Москвы было развитие ремесла, торговли и земледелия. В XIV в. Москва выдвигается как центр Московского великого княжества – одного из сильнейших княжеств Северо-Восточной Руси. Со времени Ивана I Даниловича Калиты Москва становится политическим центром Владимиро-Суздальского великого княжества, резиденцией русских митрополитов, церковной столицей Руси. Во 2-й пол. XIV в., при внуке Ивана Калиты Димитрии Ивановиче Донском, Москва – организатор вооруженной борьбы русского народа против татаро-монгольского ига, свержение которого началось Куликовской битвой 1380. Золотоордынские ханы, понимая значение Москвы, не раз пытались ее уничтожить. Однако ничто уже не могло приостановить продолжавшуюся консолидацию русских земель вокруг Москвы. В XIV и 1-й пол. XV вв. Москва – крупный город с многочисленным торгово-ремесленным населением, которое расселяется на территории Великого посада (впоследствии – Китай-город) и многочисленных слобод в Заречье (впоследствии – Замоскворечье) и Занеглименье (территория к западу от р. Неглинной). В последней четв. XV в., при вел. кн. Иване III Васильевиче, Москва превращается в столицу Русского централизованного государства, в 1480 навсегда сбросившего татарское иго. Замечательным памятником эпохи создания Русского государства стал новый московский Кремль, построенный в к. XV в. и сохранившийся в своей основе до наших дней.

Одновременно с ростом политического значения Москвы идет превращение ее в крупнейший экономический и культурный центр страны. Большое развитие получает в Москве производство оружия, тканей, кожевенных, гончарных, ювелирных изделий, строительное дело. Память об этих производствах, сосредоточенных в многочисленных ремесленных слободах, до сих пор сохраняется в названиях многих улиц и переулков (Бронные улицы, Котельническая и Гончарная набережные, улицы Большие и Малые Каменщики и т. д.). В к. XV в. в Москве был основан Пушечный двор, где производилась отливка пушек и колоколов. Между Москвой и другими русскими городами завязались оживленные торговые отношения. Центром московской и общерусской торговли был Великий посад. Главный рынок – «Торг» располагался вблизи от Кремля, на месте нынешней Красной площади. Развитие ремесла и торговли в XVI в. способствовало росту территории и населения города. По своим размерам Москва превосходила в то время Лондон, Прагу и др. города Европы. Территория ее располагалась в пределах современного Садового кольца, местами выходя за ее границы. Численность населения не поддается точному исчислению: к н. XVII в. оно колеблется между 80 и 200 тыс. чел. По тому времени Москва была благоустроена, в ней были деревянные мостовые и водостоки.

В XVI в. в Москве создана система кольцевых оборонительных сооружений. Каменная стена, получившая название Китай-города, построена в 1535–38 вокруг Великого посада. В 1586–93 на месте нынешнего Бульварного полукольца возведена каменная стена Белого города. В 1591–92 город был опоясан третьим оборонительным рубежом – земляным валом с деревянной стеной (Скородом), тянувшимся по линии нынешних улиц Садового кольца. Подступы к городским укреплениям прикрывали дозорные монастыри- крепости: Свято-Данилов, Спасо-Андроников, Новодевичий, Донской, Новоспасский, Симонов.

Во 2-й пол. XVI в. посадское население состояло из гостей, торговых людей гостиной и суконной сотен и черных тяглых людей; первые две группы объединяли наиболее богатые слои населения московского посада. Москва становится важнейшим центром общерусской национальной культуры. Здесь создаются оригинальные по содержанию и форме, острые по идейной направленности публицистические и художественные произведения («Лицевой свод» и др.). Большого совершенства достигает московское зодчество, воплощенное в таких памятниках архитектуры, как Кремль и собор Покрова на Рву. В Москве зарождается русское книгопечатание. В 1564 на «Государевом дворе» дьяконом кремлевской церкви Николы Гостунского Иваном Федоровым и его помощником Петром Мстиславцем была выпущена книга «Апостол» – родоначальница русской печатной книги. В н. XVII в. во время польско-литовской интервенции врагам удалось подойти к Москве и 21 сентября 1610 захватить город. В 1610–12 вокруг Москвы, находившейся в руках интервентов, развертывается борьба русского народа за независимость и целостность Русского государства. Эта борьба завершилась победой народного ополчения во главе с нижегородцем К. Мининым и москвичом Д.М. Пожарским. 26 октября 1612 враг, засевший в Кремле, вынужден был капитулировать. Изгнание врага из Москвы положило начало освобождению русской земли от иноземных захватчиков. Годы борьбы с интервентами причинили большие опустошения Москве. Большая часть города была сожжена, население резко уменьшилось. Однако за сравнительно короткий срок Москва была восстановлена. Ее население к сер. XVII в. достигло 200 тыс. чел. Выросла территория города, во многих местах Москва перешагнула за черту Земляного вала – границы XVI в. Здесь, вдоль дорог, тянувшихся из столицы в разных направлениях, вырос новый пояс московских слобод: Дорогомиловской ямской, Кудринской, Новинской, Тверской ямской, Сущевской, Напрудной, Переяславской ямской, Алексеевской, Греческой, Рогожской ямской, Кожевнической, Семеновской, Воронцовской и Коломенской ямской. К к. XVI – н. XVII вв. окончательно складывается радиально-кольцевая схема планировки Москвы, которая сохранилась в основе развития города. Москва застраивалась преимущественно деревянными зданиями. Каменные дома были довольно редки, однако число их непрерывно росло. Наиболее значительными среди них по своим архитектурным достоинствам были: группа замечательных сооружений в Кремле (Теремной дворец, Патриаршие палаты, Потешный дворец), здание Печатного двора в Китай-городе, дома думного дьяка Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная), дьяка Волкова (Харитоньевский переулок), князей В.В. Голицына и Б.И. Троекурова в Охотном ряду.

Хозяйственное развитие России XVII в., характеризовавшееся постепенным слиянием всех областей, земель и княжеств в одно целое, находит наиболее полное выражение в экономической жизни Москвы. В XVII в. Москва – центр складывавшегося всероссийского рынка. Наряду с ремеслом, все больше приобретавшим характер товарного производства, увеличивалось число промышленных предприятий мануфактурного типа. К их числу относятся новый (второй) Пушечный двор, пороховые мельницы, Гранатный двор, кирпичные заводы, Хамовный полотняный двор, стекольный завод. Оживленнее становились связи Москвы с самыми отдаленными уголками страны. Сильно возрастает ее значение как большого международного рынка, привлекающего купцов из Европы и Азии.

Большие изменения происходят в культурной жизни Москвы. Грамотность и просвещение, бывшие привилегией преимущественно высшего класса, начинают распространяться среди верхов торгово-промышленного населения. Большого развития достигает книгопечатание. Московский Печатный двор становится одной из крупнейших типографий Европы. Создаются первые школы. В 1687 открывается Славяно-греко-латинская академия, явившаяся первым опытом организации высшей школы в России.

После переноса столицы России в Петербург в 1713 Москва по-прежнему остается важнейшим экономическим и культурным центром страны. Значительное развитие получает крупная промышленность, гл. обр. текстильная: Суконный двор, полотняные и шелкоткацкие мануфактуры. Москва сохраняет за собой значение крупнейшего торгового центра страны. В 1-й четв. XVIII в. в Москве было положено начало светскому школьному образованию: в 1701 были открыты Школа математических и навигацких наук и Артиллерийская школа, в 1707 – Медицинское училище, в 1712 – Инженерная школа. В 1755 в Москве был основан первый русский университет. Здесь же в 1702 возник первый в России публичный театр, в 1703 начала выходить первая русская газета «Ведомости». Немаловажную роль играла Москва и в политической жизни страны, оставаясь второй столицей империи. О большом политическом значении Москвы в XVIII в. свидетельствует пребывание в ней правительства и большинства центральных учреждений в общей сложности в течение почти 20 лет в последние три четверти XVIII в. Быстро росли территория и население Москвы. К сер. XVIII в. ее площадь составляла 8698 га. Новой границей Москвы становится Камер-Коллежский вал протяженностью 32 версты. Рост населения шел гл. обр. за счет оброчных крестьян, пополнявших ряды городского работного люда, а также многочисленной крепостной прислуги дворянства, концентрировавшегося в Москве. Потребностям и нуждам московского дворянства была подчинена вся застройка города, осуществлявшаяся в духе классицизма. Вершины развития московская архитектурная классика достигает во 2-й пол. XVIII в. в творчестве выдающихся представителей русской архитектуры В. И. Баженова – дом Пашкова и М. Ф. Казакова – здание Сената, Благородное собрание и др.

В XVIII–XX вв. территория Москвы постоянно увеличивалась за счет присоединения к городу подмосковных сел и деревень. В к. XX в. граница города проходит по Московской кольцевой автомобильной дороге. Площадь города составляет около 1000 кв. км.

В.      П.

В народной традиции соединяет этот и "тот свет». По верованиям малороссов, душе после смерти предстоит перейти по кладочке через огонь, и если она оступится, то не дойдет до Царства Божия. Белорусы Гомельской обл. полагали, что душа умершего переходит по мостику над водой.

В Белоруссии существовал обычай делать в память об умершем мостик через канаву или ручей. На следующий день после поминок на могиле мужчины ставили крест, а в память о женщине делали кладку через какое-нибудь мокрое, топкое место или же перекидывали мостик через канаву либо ручей; вырезали на дереве, срубленном для моста, дату смерти и серп; затем садились на дерево, выпивали, закусывали и поминали умершую. Каждый, кто переходил по такому мостику, также должен был ее помянуть.

Тема мощения мостов характерна для обрядовой поэзии. В колядках и волочебных песнях рассказывается о том, что к хозяину пришли гости издалека, преодолев множество препятствий и, в частности, построив калиновые мосты через Дунай. В малороссийской калядке по калинову мосту уходят от человека его лета молодые и счастливая доля. В др. тексте хозяин дома идет через Дунай по калиновому мосту и встречает ангелов; они подхватывают его под руки и несут в рай.

Как небесный мост осмысляются радуга и Млечный Путь. По поверьям Тульской губ., радуга – это мост, по которому ангелы поднимаются на небо с душами праведников и опускаются на землю, чтобы передать праведным людям Божию волю. В Тульской губ. Млечный Путь осмысляли как мост из ада в рай, по которому идут души умерших. Те, кого поминают в молитвах на земле, беспрепятственно проходят в рай, но если кого-нибудь из них на земле проклинают, то Бог изгоняет их из рая в ад и, когда они падают вниз, от них летят искры, которые падают на землю в виде змей и др. гадов.

Небесный мост упоминается и в загадках: «Золотой мост на сотню верст» (лучи солнца, свет), «Протянулся мост на семь верст, а в конце моста золотая верста» (неделя, дни недели), «Намощен мост на семь верст, на мосту яблоня, на яблоне цвет во весь вольный свет» (семь недель Великого поста и Пасха).

В святочных гаданиях мост и вода связаны с символикой любви и брака. Девушка ставила на ночь у кровати сосуд с водой или сделанный из дров колодец, а потом связывала из прутьев или палочек мостик и клала его сверху; во сне ей должен был явиться жених и перевести через мост.

В русских сказках на калиновом мосту происходит единоборство со змеем. Иногда схватка происходит на ледяном мосту, который создан на море дыханием змея, или на трех мостах: сначала на медном, потом на серебряном и, наконец, на золотом. Одна из трудных задач в сказках – построить за ночь большой чудесный мост – одна мостина серебряная, другая золотая.

Ист.: Топорков А. Мост//Славянская мифология. М., 1995.

Писатель, этнограф. Окончил Московский университет (1862).

Соч.: Этнографические очерки России. М., 1874; Храм Христа Спасителя в Москве. 3-е изд. М., 1884, 1889, 1896.

В малороссийских шароварах очень большой клин в шагу, сильно их расширявший, делавший их удобными в жару и в седле.

Земледельческое орудие. Известно с древности (Х в.), когда с ее помощью вручную обрабатывали подсеки. Мотыгу, которой возделывали подсеки, севернорусские крестьяне называли тяпка, цапка, копаница, копыло, карапуля, копач и т. д. О самом процессе говорили: цапать, копылить, тяпать, карапулить. Это орудие было похоже на топор с длинным топорищем, причем железное лезвие было насажено не вдоль топорища, как у обычного топора для рубки дерева, а поперек.

Лит.: см. лит. к ст. «Соха».

Волокна липы с внутренней части ее коры. Использовалось для изготовления рогож, циновок, кулей, веревок и простых мочалок для мытья.

Одна из семи человеческих добродетелей в православном смысле, соединение истины и блага, высшая правда, слияние любви и истины, высшее состояние умственного и нравственного совершенства, знание добра и зла.

В византийской книге «Стефанит и Ихнилат», появившейся на Руси в XIII в. и полюбившейся русским людям, говорится: «Мудрому следует держаться трех вещей: во-первых, пострадав, хорошее углядеть и дурное в том, что явилось причиной, – и за добрым следовать, дурного же избегать; затем осознать, что действительно зло, что добро, и, наконец, рассчитать, что случится потом».

«Мудрый муж, – говорится в «Поучении отца сыну» (XI в.), – разумным и мудрым друг, а неразумным Бог; большое это богатство – добрый ум». Эта же мысль проводится в «Молении» Даниила Заточника. «Мудрый человек – умный друг, а неразумный – недруг. Лучше мне слышать угрозы мудрых, нежели наставления глупых. Нищий мудрый – как золото в грязном сосуде, а богатый человек глупый – как шелковая наволочка, соломой набитая».

Понятие мудрости хорошо освещено в сочинениях Л. Н. Толстого. Мудрость, считает он, есть знание вечных истин, приложимых к жизни. Не думай, что мудрость представляет собой свойство только особенных людей. Мудрость необходима всем людям и поэтому свойственна всем людям. Мудрость в том, чтобы знать свое назначение и средства исполнять его. Нет таких положений и нет таких незначительных дел, в которых не могла бы проявиться мудрость. Свойство мудрого человека состоит в трех вещах: первое – делать самому то, что он советует делать другим, второе – никогда не поступать против справедливости. И третье – терпеливо переносить слабости людей, окружающих его. Мудрость в том, чтобы знать, какие знания самые нужные. Из всех же знаний самое нужное – знание того, как жить хорошо, то есть жить так, чтобы делать как можно меньше зла и как можно больше добра.

О. Платонов

В понятиях Руси одна из сторон в благодатных отношениях брака как таинства любви (Иоанн Златоуст). «Отношения мужа и жены в христианском браке строятся по образу Христа и Церкви» (св. Климент, Тертуллиан). Вступая в брак, муж принимает на себя всю ответственность за жизнь, здоровье и благополучие жены и детей. Подобно Христу, который принял мучения за свою Церковь, муж должен быть готов положить свою жизнь за жену и детей. Муж не должен останавливаться ни перед какими мучениями и даже смертью, если это нужно для блага жены. «Я считаю тебя драгоценнее души своей», – говорит муж жене у Златоуста. Совершенная брачная мужская любовь, испрашиваемая в православном чине обручения, есть любовь мученическая, и глубокий смысл заключается в том, что в православных храмах в чин венчания входит церковная песнь «Святии мученици» (С. В. Троицкий).

О. Платонов

Одна из семи человеческих добродетелей, означающих стойкость в беде и борьбе, духовную крепость, доблесть, храбрость, отвагу, спокойную смелость в бою и опасностях, терпение и постоянство.

Мужество особо почиталось на Руси. Это качество было крайне необходимо русским людям в тех тяжелейших условиях, в которых им чаще всего приходилось жить. В понимании коренного русского человека лучше умереть, чем погрешить против мужества. Смерть не страшна, если ты стоишь за праведное дело, и, уповая на Бога, не погибнешь. В древнерусском сборнике «Пожелание праведного спасения» говорится: «Сын, избегай и распри, но, коль поединок случится, не заслужи позора в мужестве своем: ни жизнь и ни смерть не бывают без пользы, а выйдешь с честью из боя – честь и обретешь». Та же мысль проводится и в поучении Владимира Мономаха: «Смерти, дети мои, не страшась, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужское, какое вам Бог пошлет; никто из вас не повредится и не убьется, пока не будет от Бога повеления».

«Мужество есть великое свойство души; народ, им отмеченный, должен гордиться собой», – писал Н. М. Карамзин, а М. В. Ломоносов восклицал: «Дерзайте Отчизну мужеством прославить!»

Многим коренным русским людям мужественность была врожденна, закаляясь в тяжелейших испытаниях. Мужество воспитывалось изо дня в день в упорном сопротивлении трудностям. «Самое трудное, – писал В. А. Сухомлинский, – мужество повседневности, многолетнего труда. Найди себе идеал мужества и неотступно следуй ему».

Истинное мужество немногоречиво: ему так мало стоит показать себя, что самое геройство оно считает за долг, не за подвиг (А. А. Бестужев-Марлинский). Природная смелость есть та глыба драгоценного мрамора, из которой страх вырабатывает величественную статую мужества. Не тот мужественен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху (К. Д. Ушинский).      

О. Платонов

В понятиях Руси воспринимался в состоянии возмужалости, зрелого возраста, женатый. Главное его качество – мужество, стойкость в беде, борьбе, духовная крепость, доблесть, храбрость, отвага, готовность положить свою жизнь за Веру, Царя и Отечество.

«Домострой» требует от мужчины быть строгим, справедливым, честным, любить свою жену, но не давать ей власти над собой. Без жены мужчина не считался настоящим мужчиной, не мог заводить своего дома, иметь права голоса на общинном сходе или вече.

Неженатый оставался в доме родителей и мог быть всегда наказан розгами отцом.

Женатый мужчина считался полным государем в своем доме, ему принадлежало последнее слово во всех делах, хотя самим домашним делом управляла государыня, его жена.

В своем личном «государстве» мужчина-домохозяин, по словам историка В. В. Колесова, был носителем духовного чина, то есть порядка, обеспечивая дом экономически и воспитывая его обитателей нравственно, согласно заповедям Нового Завета. Право мужчины было обеспечено его христианским долгом: воспитание не только буквально как питание, но и как общее духовное руководство. При этом главным основанием и решений, и действий мужчины-государя являлась его совесть. Мужчина-домохозяин отвечал за души своей жены и детей перед самим Богом на Страшном Суде («Домострой»).

О.Платонов

(см. также: Пение церковное), вокальная и инструментальная музыка (последняя, вероятно, чаще всего как сопровождение, а затем уже и как замена первой) были известны русским славянам уже в глубокой древности. На это указывают многочисленные русские обрядовые песни, несомненно, ведущие свое начало из языческой старины, и свидетельства, рассеянные в сказках и др. произведениях народной поэзии. В сказках упоминаются чудесные рога, вызывающие своими звуками многочисленную рать, гусли-самогуды, заставляющие плясать леса и горы и наводящие волшебный сон, обличительница дудка-жалейка, сделанная из надмогильного тростника или из кости злодейски убитых юноши или девушки, и т. д. В былинах также упоминаются гусли- звончаты, игрой на которых занимаются не только гости богатые, вроде Садко, но и богатыри, как Добрыня Никитич, Чурила Пленкович, Соловей Будимирович, Ставр Годинович; говорится и о профессиональных музыкантах-инструменталистах, игроках, гудочниках, о мастерах-певцах, вроде Василия Буслаевича. Эти зачатки вокальной и инструментальной музыки не были самостоятельным приобретением наших предков, но представляли собой наследие, вынесенное ими из еще более древней, общеславянской, или праславянской, эпохи. Доказательством этому служит тождество известных природных (не заимствованных) музыкальных терминов в славянских языках: глагол «петь» и разные производные образования от его корня (песня, петел и т. п.) свойственны всем или почти всем отдельным славянским языкам. О существовании у праславян инструментальной музыки свидетельствует также ряд общеславянских названий музыкальных инструментов: свирель, сопелка, пищаль, дуда, труба, гусли, струна, смычок.

С начала русской истории до сер. XVII в. профессиональными представителями светского музыкального искусства являются у нас «веселые молодцы, люди вежливые, очестливые, веселые ребята скоморохи». Откуда явились на Руси эти бродячие «умельцы», часто бывшие в одно и то же время и певцами, и музыкантами, и мимами, и танцорами, и клоунами, и авторами- импровизаторами исполняемых произведений – до сих еще не выяснено; самая этимология слова загадочна. Одно из его объяснений указывает на византийское происхождение скоморохов, не обошедшееся, конечно, без южнославянского посредства. В Византии были целые дружины актеров, танцовщиков, придворных певчих, которые во время торжественной царской трапезы (напр. во время приема русской княгини Ольги) занимали и потешали пирующих. Существует даже известие, что во времена византийского императора Константина Багрянородного (X в.) придворными музыкантами служили славяне, любовь которых к музыке отмечается греческими летописцами еще в VI в. Возможно, что и с Запада рано попадали к нам изредка тамошние скоморохи – жонглеры и шпильманы (последнее слово встречается уже в памятниках XIII в.; переделкой его является русское шпынь – насмешник, балагур, шут, слепой нищий – певец, откуда шпынять – насмехаться, язвить, бранить). Этим, быть может, объясняется сходство скоморошеского платья с латинским, т. е. западноевропейским, отмечаемое в XIII в. летописцем Переяславля Суздальского. Случайные западные влияния едва ли, однако, могли равняться по силе более широким и постоянным византийским. Древнейший образ, в котором являются у нас скоморохи, – это «гусельники», играющие на своих «звончатых» или «яровчатых» (т. е. яворовых) гуслях, поющие песни, а иногда и пляшущие, одетые в особое скоморошье платье и ходящие поодиночке или целыми толпами-товариществами. Они – желанные гости на свадьбах, народных праздниках и сборищах, пирах княжеских и частных; их охотно зазывают к себе в дом любители их искусства, несмотря на поучения и запрещения духовных пастырей. Древнейшее историческое свидетельство о гусельной игре на княжеских пирах встречается в летописи под 1015. Там же (в житии Феодосия Печерского) находим описание пира у вел. князя Киевского Святополка Ярославича, где игумен Феодосий увидел многих «игрецов», «овы гусльми гласы испускающе», «органьныя гласы поюще», «инем замарьныя писки гласящем и тако всем играющем и веселящемся, якоже обычай есть пред князем». Замечание Феодосия: «будет ли так на том свете?» заставляет князя прекратить веселье. Очевидно, что в XI в. «игра», т. е. музыка и пение, были «обычной» принадлежностью княжеского двора на Руси, как и тогдашнего сербского царского двора. На старинной фреске Софийского киевского собора, относимой к XI в., есть изображения таких «игрецов» на флейте, на длинных трубах, на струнных инструментах, вроде арфы и гитары, и на тарелках, причем флейтист и тарелочник изображены в то же время и пляшущими. Есть в летописи и данные о существовании военной музыки: во время похода Святослава в Болгарию «пойде полк по полце бьюще в бубны, и в трубы, и в сопели»; в «Сказании о Мамаевом побоище» рассказывается, что перед началом битвы «начаша гласы трубные от обоих стран сниматися». По-видимому, количество музыкальных инструментов находилось в известном отношении к численности войска. Так, в летописи количество войска у князя Юрия Владимировича определяется числом знамен (30), труб и бубнов (140). В описании междоусобицы Новгорода с Владимиром (1216) указывается, что первый выставил в поле 60 труб, а второй 40 труб и 40 бубнов. Музыка (исполнявшаяся, конечно, скоморохами) долго была непременной принадлежностью царского двора, особенно на свадьбах. На свадьбе Михаила Федоровича, как «государь пошел в мыльню, во весь день и с вечера и в ночи на дворце играли в сурны и в трубы и били по накрам». Г. Котошихин свидетельствует (в 60-х гг. XVII в.), что на царских свадьбах, «на царском дворе и по сеням, играют в трубки и в суренки и бьют в литавры». Алексей Михайлович первый отказался от этого обычая, соблюдавшегося «на прежних государских радостях», и «накрам и трубам быти не изволил, а велел государь в свои государские столы, вместо труб и органов и всяких свадебных потех, петь своим государевым певчим дьякам, строчные и демественные большие стихи». Это настроение не было продолжительно; музыка опять является при дворе, и ей отводится широкое место в ряду прочих увеселений. Так, в сентябре 1674 был при дворе большой пир, на котором «великого государя тешили и в арганы играли, а играл в арганы немчин, и в сурны и в трубы трубили и в суренки играли, и по накрам, и по литаврам били во все». Бояре также заводили у себя скоморохов. Скоморошеские забавы нередко примешивались и к церковным обрядам. В определениях Стоглава (1551) указывается на участие в «мирских свадьбах» «глумотворцев и органников и гусельников и смехотворцев», поющих «бесовские песни». Вследствие этого собор запрещал «скомрахом и глумцом» ходить «к венчанию ко святым церквам». Участники «пещного действа» – «халдеи» – на улицах вели себя как скоморохи. Митр. Даниил в своем поучении (в сер. XVI в.) говорит, что «суть нецыи от священных, иже суть сии пресвитери

и диакони, иподиакона, и четци и певци, глумяся, играют на гуслях, в домры, в смыки». С сер. XVII в. скоморошество благодаря разным законодательным мерам стало падать: бродячие скоморохи постепенно исчезают, а оседлые превращаются в музыкантов, актеров, балетных танцоров и т. д. Пережитки бродячих и добровольцев скоморохов продолжают, впрочем, существовать и доныне в виде сказителей былин на севере, кобзарей-бандуристов на юге, народных дударей, гудочников-скрипачей (у белорусов сельский скрипач и теперь еще называется «скоморохой»), балалаечников, лирников и др. Древнейшим музыкальным инструментом скоморохов являются гусли – струнный инструмент, родственный нем. Hackebrett, цитре и т. п. В позднейшее время (XIV–XV в.) гуслями назывался аналогичный струнный инструмент, близкий к древнему псалтирю или псальтериуму и, вероятно, заимствованный с Востока или из Византии, а еще позже (в XVIII в.) – клавирообразные многострунные цимбалы, до сих пор еще изредка встречающиеся в захолустных уголках. В н. XVII в. появляются у нас указания на употребление цимбал. Затем в старинных песнях и памятниках упоминаются трубы (по всей вероятности прямые, как на киевской фреске XI в.), бубны (старинные бубны, кажется, отличались от современного бубна и были близки к позднейшим накрам) и сопели. Впервые мы находим упоминание об этих трех инструментах в приведенном выше летописном известии о военной музыке кн. Святослава в его болгарском походе. Бубны упоминаются также в житии Феодосия (XI в.) и в «Слове о Задонщине». Несколько позже (XV в.) встречаются указания на существование волынки; другое ее название – коза или (более древнее) козица. В XVII в. встречаются упоминания о домре. В XVIII в. домра исчезает, вытесненная балалайкой (первично – двухструнной), которая, вероятно, представляет собой некоторое видоизменение малой домры. Впервые балалайка упоминается в 1715, в описании шутовской свадьбы князя-папы. Смычковый трехструнный инструмент гудок (или его еще более древний и простой прототип) восходит еще к праславянской эпохе. В народной русской песне гудок является в такой же обстановке, как и гусли. «Гудосьники», которые «вси в гудки играют», упоминаются в былинах; существует песня, где идет речь о срезании трех березовых пру- точков прохожими скоморохами с целью сделать из них три гудка. Рядом мы встречаем другой термин для обозначения смычкового инструмента – старославянское смык (скрипка, гудок). У нас смыки, в значении смычкового инструмента, упоминаются не ранее XVI в., в поучении митр. Даниила и в «Стоглаве» («и гусли, и смыки, и сопели, и всякое гудение»). Изображение скомороха, играющего на гудке, находим у Олеария.

В н. XVII в. находим указания и на употребление у нас на пирах теперешней малорусской лиры. Измененное у нас имя лиры было рыле (рыль), рылеи, рели. Остальные смычковые инструменты явились у нас в XVIII в., и к древнерусским инструментам не могут быть отнесены. К числу второстепенных древнерусских инструментов принадлежали также: варган – полудуховой, полуударный инструмент, в который дули ртом и ударяли пальцем, и ложки – медный ударный инструмент, имеющий форму обыкновенных ложек, рукоятки которых увешаны бубенчиками. Кроме перечисленных выше инструментов, употреблявшихся гл. обр. профессиональными музыкантами (скоморохами, военными и дворцовыми «игрецами»), предки наши обладали рядом доморощенных или сельских духовых инструментов, сохраняющихся в употреблении и доселе. Таковы: дудка или свирель (из полого ствола какого-нибудь растения или древесной коры), пастушеский рожок разной величины (из бересты или дерева, обмотанного берестой, теперь нередко из жести), двойная дудка жалейка, или сиповка.

Песня во всей ее этнографической неприкосновенности составляет главную незыблемую основу русской самобытной национальной музыки; она своими резкими особенностями придает ей индивидуальность, неподражаемый характер и те существенные черты, которые выделяют ее из прочей музыки Европы, ложатся в плоть и кровь русского композитора и не стушевываются никакими условиями теории музыкальной культуры. Особенности русской песни выражаются, прежде всего, в ее мелодии, ритме, ладе и гармонии. Мелодия чрезвычайно своеобразна: при своих контрастах, протяжности или крайнем оживлении, она не отличается плавностью и легким, свободным течением, но движется нередко скачками, напр. на кварту, притом всегда диатонически, не заключая в себе вводного тона минора; по протяжению она скорее коротка, чем длинна. Замечательною особенностью ритма, непривычною для иностранца, является его несимметричность. Так, размер песни нередко бывает в пять и семь долей, причем различные размеры часто меняются на коротком расстоянии; напр. вполне возможно чередование двухдольного с трехдольным и пятидольным размером и т. д. Сюда же относится и другая особенность песни, несимметричное сложение тактов; напр. сложение по пяти тактов или по три меняется со сложением по четыре, по два и т. д. Гармония песни, сопровождающая мелодию, не допускает ни септимы, ни хроматизмов и состоит преимущественно из простых трезвучий. Следовательно, укладывание гармонии русской народной песни в рамки определенного мажора или минора совершенно к ней неприменимо, а между тем в эту ошибку впадали многие аранжировщики и гармонизаторы русской песни, а равно и составители песенных сборников, искажавшие хроматизмами даже самую мелодию. Так поступали все лица, имевшие дело с русской песней, начиная от И. Г. Прача до ближайших предшественников М. И. Глинки. Причины ладовой конструкции русской песни и близость ее гармонии к церковным тонам, несомненно, исторические и зиждутся на прочном водворении основ греческой церковной музыки в России, начиная с IX в.; пение же греческой Церкви было ладовое. Не будет, однако, противоречием, если мы подметим в некоторой части русских песен характер и колорит восточный, в силу коих диатонизм мелодии несколько нарушается введением в ее строение увеличенных интервалов, напр. увеличенной квинты и в особенности увеличенной секунды. Такая кажущаяся аномалия опять имеет свое историческое объяснение: она вытекает из постоянного общения русского народа с пограничным востоком. Вот почему вполне понятно введение нашими талантливыми русскими композиторами в их музыку восточного элемента и тщательная разработка его музыкальной поэзии, что сделано впервые с неподражаемым искусством Глинкой в его «Руслане и Людмиле».

История церковно-православного пения играет важную роль в истории русской музыки вообще, ибо на его древних музыкальных принципах построена национальная русская музыка. К сожалению, в развитии произошел по историческим причинам более всего в период татарского владычества застой, и потом с течением времени, в XV и XVI вв., эти коренные принципы стали отодвигаться и забываться, и таким образом наша церковная музыка уже не могла оказывать должного влияния на развитие музыки светской. Отчасти забвению подобных церковных музыкальных догматов содействовало и установление в XVII в. многоголосного, или партесного, пения, хотя украсившего музыкальное искусство, но заимствованного из музыки западноевропейской. Наконец, во 2-й пол. XVIII в. православное церковное пение, как и музыка в России вообще, подпало новому влиянию, итальянскому, т. к. все наше музыкальное искусство вверено было попечению выписанных из Италии композиторов. Русская коренная песня, как выражение народной безыскусственной поэзии и иллюстрация различных ее форм – былин, сказаний, стихов и проч., вытесненная пришлым наносным элементом, постепенно стала вымирать или заглушаться, и ее распространители: гусляры, скоморохи, слепцы-кобзари, бандуристы, лирники и пр. – со своими инструментами мало- помалу делались достоянием исторического прошлого. Значительному успеху православных песнопений (см. пение церковное) содействовали Бортнянский, Березовский, Ведель, Дегтярев, Турчанинов и др., хотя лишь в указанном выше смысле, а позже А. Ф. Львов, заслуга которого еще более заключается в переложении всего церковного обихода, т. е. древних распевов и напевов, на гармонические голоса. Впрочем, вся существенная черновая работа этого труда была выполнена его компетентными сотрудниками: Воротниковым и Г. Я. Ломакиным. Во всяком случае, во 2-й пол. XIX в., несомненно, заметно постепенно развивающееся стремление к восстановлению в православных песнопениях духа и музыкальных принципов древней русской церкви. В этом направлении стали работать с непрерывною энергией, талантливостью и знанием дела современные русские композиторы: Римский-Корсаков, Балакирев, Чайковский, Аренский, Азеев, Смирнов и мн. др.

В конце царствования Елизаветы Петровны как будто созревает потребность в русской опере. Причину ее отчасти можно искать в природном сочувствии императрицы к народным крестьянским песням и хороводам, а также в некотором влиянии гр. А. Г. Разумовского, выходца из народа, но впоследствии ближайшего друга и советника императрицы. Как бы то ни было, но нарождение первой русской оперы произошло в царствование Елизаветы Петровны.

Заря русской музыки занялась с сер. 1-й пол. XIX в. с появлением гения М. И. Глинки (1804–57), т. е. от создания им двух его опер: «Жизни за Царя» и «Руслана и Людмилы». Высокохудожественная натура Глинки инстинктивно понимает, что залогом русской национальной музыки может послужить лишь таковая же песня со всеми ее особенностями в мелодии, ритме, гармонии и даже полифонии (т. к. контрапункт играет очень важную роль в коренной русской песне при хоровом ее исполнении). Сознание подобной задачи русского композитора сложилось в творческой душе Глинки вполне ясно, твердо и определенно в тот период н. 1830-х, когда он, принеся дань увлечения итальянской музыке, убежденно высказался, что писать музыку можно лишь на основании отличительных черт нашей народной безыскусственной песни. Глинка был, бесспорно, прав, ибо даже в том случае, когда творчество не преследует исключительно народных идеалов и стремлений, талантливый автор все же несомненно обнаружит в художественном произведении принадлежность свою к определенной национальности, так как оно будет запечатлено чертами безыскусственной поэзии его народа, будь то в литературной, музыкальной или иной области. Особенность эта, свойственная представителям всех национальностей, ярко выразилась в Глинке, написавшем не одни только русские народные произведения, но и две испанские фантазии, в коих, несмотря на их чужеземную окраску, все-таки проглядывает творец русской музыки. Последователь Глинки, А. С. Даргомыжский (1813–69), унаследовав многие черты творчества Глинки, в свою очередь явился вокальным композитором по преимуществу и сделал крупный шаг вперед в выразительности вокальной декламации.

Глинкой, Даргомыжским и выдвигающимся далее на композиторском поприще А. Н. Серовым (1820–71) исчерпывается первый период т. н. новой русской школы музыки, называемой новою потому, что с ее возникновением впервые начинается развитие в русском музыкальном искусстве инструментальной и симфонической музыки. Главой последующего течения стал М. А. Балакирев, около которого почти сразу сгруппировался ряд талантливых и самобытных молодых композиторов, т. н. Балакиревский кружок или «Могучая кучка»: Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков, А. П. Бородин. Под руководством Балакирева все они развивают свои музыкальные вкусы гл. обр. на принципах и заветах Глинки – с одной стороны, с др. – на произведениях Бетховена, Вебера, Шопена и новейших композиторов, преимущественно Шумана, Листа и Берлиоза. Но в это же время творчество их запечатлено оригинальностью, чуждою всякой рутины в особенности в оперной форме, в высоком развитии музыкальной декламации, в вокальной области и вообще в стремлении к новым путям в искусстве. Параллельно с этим нарождением новых самостоятельных композиторских сил в России быстро распространяются и утверждаются прочные начала теоретического музыкального образования. В 1859 создается Русское музыкальное общество, а в 1861 – петербургская консерватория. С этого времени богато разветвляются по всей России филиальные отделения Русского музыкального общества и учреждаются в 1863 московская консерватория, а затем повсюду музыкальные училища и классы при провинциальных отделениях общества. Отныне среди композиторов и музыкальных деятелей не стало более дилетантов, но все они получали широкое музыкальное образование у себя же, в своем отечестве, а не при исключительном посредстве случайных западных преподавателей. Вместе с тем, с развитием консерваторской жизни первоначальная немецкая и вообще привитая иностранная педагогическая эрудиция стала терять свою специфичность и заменялась русским обликом, в особенности в области преподавания композиции. Среди педагогов-теоретиков выдвигаются: Римский-Корсаков, Лядов, Чайковский, Аренский, Танеев, Ипполитов-Иванов, О. Д. Разумовский. Особое место среди русских композиторов занял П. И. Чайковский (1840–93), заявивший свой великолепный композиторский талант во всех родах и формах музыкального сочинения в качестве оригинального, но несколько элегичного мелодиста и гармониста и виртуозного полифониста и инструментатора. Первым русским симфонистом в хронологическом смысле явился Римский-Корсаков (1844–1908), причем он же по справедливости может быть назван предтечей многих талантливых новейших русских композиторов, в т. ч. Аренского, Ипполитова- Иванова, Соколова, Глазунова, Гречанинова.

Период 1880–90-х отмечен некоторой академизацией новаторских принципов «кучкистов», особым вниманием к проблемам композиторского мастерства (в т. ч. интерес к полифонии у С. И. Танеева и А. К. Глазунова).

К н. XX в. происходит определенная переакцентировка роли жанров: теперь опере предпочитается симфоническая и камерная музыка. В преддверии революции возникает новый тип симфонической поэмы («Поэма экстаза» и «Прометей» Скрябина), отражающий всеразрушающий дух смуты. Вместе с тем развиваются и совсем иные пласты музыкальной культуры России: камерно-вокальная музыка (Рахманинов, Танеев, Метнер, Василенко, Черепнин), хоровое и церковное пение («Иоанн Дамаскин», «По прочтении псалма» Танеева, «Литургия Иоанна Златоуста», «Всенощное бдение» и «Колокола» Рахманинова, сочинения А. Т. Гречанинова, А. Д. Кастальского).

На стыке веков происходит подъем исполнительского искусства. Русская вокальная школа представлена такими яркими именами, как Ф. И. Шаляпин, А. В. Нежданова, Л. В. Собинов, И. В. Ершов, пианистическая школа – С. В. Рахманиновым, виолончельная – А. А. Брандуковым и т. д.

В послереволюционный период русская музыка развивалась в русле «многонационального советского искусства». В ее становлении немалая роль принадлежала композиторам старшего поколения (Глазунов, Ипполитов-Иванов, Кастальский, Глиэр, Василенко, Гедике), исполнителям и педагогам К. Н. Игумнову, М. Ф. Гнесиной, Л. В. Николаеву и др.

В развитии симфонизма в советский период основополагающим было творчество Н. Я. Мясковского, С. С. Прокофьева, Д. Д. Шостаковича, Б. И. Тищенко, Б. А. Чайковского, А. Я. Эшпая.

Наивысшие достижения в опере связаны с именами С. С. Прокофьева («Игрок», «Любовь к трем апельсинам», «Огненный ангел») и Д. Д. Шостаковича («Нос», «Катерина Измайлова»).

Выдающиеся композиторские работы в области балета – «Пламя Парижа» и «Бахчисарайский фонтан» Б. В. Асафьева, «Золушка» и «Ромео и Джульетта» С. С. Прокофьева, «Спартак» А. И. Хачатуряна, «Ярославна» Б. И. Тищенко, «Анюта» В. А. Гаврилина.

Широкое развитие получили жанры хоровой музыки – от песни (А. В. Александров, И. О. Дунаевский, В. Г. Захаров, Б. А. Мокроусов, В. П. Соловьев-Седой, А. Н. Пахмутова, Т. Н. Хренников и др.) до оратории и кантаты («Александр Невский» Прокофьева; «На поле Куликовом» Шапорина; «Поэма памяти Сергея Есенина», «Патетическая оратория», «Курские песни» и «Пушкинский венок» Г. А. Свиридова; «Военные песни» и «Перезвоны» В. А. Гаврилина).

Русские народные праздники, хороводы, посиделки частью проходили под аккомпанемент музыкальных инструментов, многие из которых были известны с глубокой древности.

Древнейшими из музыкальных инструментов, под игру на которых танцевали и на которых вообще играли, являлись духовые. Это были т. н. свистуны или свистульки – маленькие инструменты из глины в форме птицы или лошадиной головы. Они были одинаковы по всей России.

Свистульки из дерева, камыша, липовой и ивовой коры, гусиных перьев и т. п. служили не только детскими игрушками, но и музыкальными инструментами при танцах и пении веснянки; ими пользовались также пастухи, когда пасли скот. Называли их по-разному: дудка, свирель, жалейка, пищик (рус.); пысвiрэлка, жалейка, дудка, пишчык (белорус.); сотлка, свисттка (малорос.).

По своему устройству они мало отличались друг от друга. На рис. 1 изображен южнорусский музыкальный инструмент из Курской губ., сделанный из двух камышовых трубок (пищики). Одна из трубок была снабжена 5 клапанами, вторая – двумя. На верхнем конце каждой трубки имелась пластинка и продольный разрез. При игре верхний конец трубки с пластинкой брали в рот и клали на язык таким образом, что вся пластинка целиком оказывалась во рту. Трубки держали двумя пальцами правой руки, указательным и средним, и нажимали ими на отверстия. Двумя др. пальцами, мизинцем и безымянным, держали снизу коровий рог, в широкую часть которого для усиления звука вставляли нижние концы трубок. При длине камышовых трубок 23 см диаметр отверстий был равен 5 мм, а длина пластинки – 27 мм. Расстояние между клапанами было равно в этом случае 20–22 мм, а расстояние между нижним отверстием и нижним концом трубки – 27 мм. Под пластинкой была протянута шерстяная нитка, чтобы пластинка не прилегала плотно и не мешала ходу воздуха.

Иногда полый рог молодой коровы насаживали на нижний конец деревянной дудки; при этом брали не две трубки, а одну. В некоторых случаях рог заменяли берестой, скрученной в форме трубы. Так делали в отличие от длинных труб пастухов и северно-русский пастуший рожок.

В камышовых дудках оба конца были открыты; в деревянных иногда плотно закрыты оба, но чаще – только верхний конец, в котором оставляли маленькое отверстие, чтобы вдувать в трубу (полый цилиндр) воздух. Вместо продолговатой пластинки на них делали полукруглое отверстие, причем не на верхней стенке трубы (цилиндра), как на рис. 1, а на нижней. В рот его не брали. На такой трубе было 6 клапанов, но бывало и 4–5. Обычно длина деревянной дудки была 35 см, однако встречались и дудки длиной 70 см. Материалом для них служила древесина калины, орешника, ясеня и т. д. Сердцевину куска дерева либо выжигали железным стержнем, либо высверливали. Иногда деревянные дудки тоже соединяли попарно.

Соединение большого количества дудок давало особый музыкальный инструмент (южнорус. кувички, севрус. зорьки, малорос. свириль). Кувички представляли собой соединение 5 камышовых дудок различной длины. С одного конца они шли уступами; у более длинных звук выше. На верхнем конце каждой их них было отверстие, в которое вдували воздух. Для игры все 5 дудок подносили ко рту, дули в них и голосом подражали звучанию инструмента: «кувикуви» (отсюда и название).

Зорьки делали из гусиных перьев длиной 9 см; до 20 таких перьев одинаковой длины располагали рядом друг с другом и обшивали кожей, отделяя их друг от друга швами. При игре дули в отверстия, прикладывая их к губам. Возникали пищащие звуки, под которые танцевали (например, в Чердынском у. Пермской губ.).

Малороссийская свириль отличалась от описанных южнорусских кувичек лишь тем, что у свирили было не 5, а 17 камышовых дудок различной длины. Их нижние концы были вставлены в дугообразную деревянную раму. Кроме этого инструмента, у русинов была еще двусторонняя свирель – камышовые дудки различной длины, связанные посредине. Оба конца каждой дудки были открыты, но в середину были вставлены деревянные колышки, от которых зависела высота звука.

Сложной и получившей дальнейшее развитие деревянной дудкой являлась русская волынка (белорус. дуда; малорос. дудка, дуда, коза). Русская волынка отличалась от белорусской и украинской тем, что ее мех был сделан не из кожи, а из бычьего пузыря. По числу отверстий в мехе различали 3 вида белорусских волынок – с 1, 3 и с 4–7 отверстиями. У русских и малороссийских волынок было только 3 отверстия. Простейший вид волынки с одним лишь отверстием бытовал в Ржевском у. Тверской губ. В круглый кожаный мех вставляли маленькую трубку с пластинкой. Верхний конец этой трубки был открыт, клапанов 3–4. Мех сам издавал звуки, даже когда в трубку не дули: надо было только надавить на мех, и тогда находящийся в нем воздух поступал в трубку и возникал звук.

В обычной волынке с 3 отверстиями в одно из отверстий вставлялась трубка 13–18 см длины (белорус. сапель, соска; малорос. сисак), через которую мех наполнялся воздухом. В др. отверстие была вставлена трубка длиной в 27–36 см с отверстием внизу и с 5–6 клапанами, на которые поочередно нажимали пальцами. В гуцульской дудке 2 параллельные друг другу трубки, одна из которых заканчивалась коровьим рогом. Трубки белорусов и русских обычно имели на свободном изогнутом конце широкое отверстие.

В третье отверстие меха вставлялась еще одна трубка (малорос. и белорус. гук, бас; белорус. рагавня), дающая особо низкий звук. Малороссийский гук был весьма сложен; он состоял из 2 трубок, причем верхняя длиннее нижней. Высота звука зависела от того, насколько верхняя трубка выступала над нижней. У белорусов, однако, часто бывал не один, а 2 гука разной длины и с разным звучанием: при длине одного из них в 80 см другой был равен 55 см. Первый давал октаву самого низкого тона, возможного для труб с клапанами, второй – квинту первого.

Белорусская дудка, в которой было не 2, а 3–6 гуков, называлась муцьянка, моццянка.

Малороссы делали меха волынки из шкур козленка, белорусы – из телячьей или барсучьей шкуры. Мехи эти были продолговаты, и по форме вся волынка напоминала большого гуся: длинную шею гуся заменяла труба с загнутым концом, на который при игре нажимали пальцами, хвост – длинная и толстая труба роговня, которая во время игры либо висела между коленями музыканта, либо лежала на них.

На белорусской волынке играли на свадьбах. Танцевали тоже под резкие звуки волынки. Музыканты с волынкой входили и в группы певцов пасхальных волочебных песен – волочебников. Иногда белорусы играли на дудке без меха, причем одновременно с ней брали в рот дудку с клапанами (жалейка) и гук.

Из струнных инструментов для русских была характерна балалайка, для малороссов – бандэра и скрипка. Балалайку делали из соснового дерева с резонатором треугольной формы, в котором имелось 6 миндалевидных или круглых отверстий, расположенных в виде звезды вокруг общего центра. Из трех жильных струн балалайки 2 были настроены в унисон, а 3-я – на квинту. При игре левой рукой нажимали на струны, правой щипали их, одновременно ударяя по ним. В особо эффектных местах опытный балалаечник дробно бил четырьмя пальцами по деке своего инструмента.

В XIX в. балалайка широко распространилась. В 1848 двухструнная балалайка была зафиксирована в Кобелякском у. Полтавской губ. По ее струнам ударяли не пальцами, а ногтями.

Малороссийская бандура или кобза – инструмент, у которого нижняя дека (малорос. стдняк) была круглой, овальной или грушевидной формы, а в центре верхней деки (верхняк) имелось круглое отверстие (голосник). Бывали бандуры с 25–30 струнами, однако обычно из 12, из которых 6 (реже 3–5) больших (т. н. бунти) были натянуты на гриф, иногда полый, а другие, малые струны (т. н. приструнки) в количестве от 6 до 30, крепились на колках, идущих по краю верхней деки (брямка). Исполнитель сидел и держал инструмент наклонно или вертикально на колене или же меж колен. В левой руке у него был гриф, и он нажимал ею на большие струны или щипал малые. Пальцами правой руки он перебирал струны, как большие, так и малые, причем на указательный палец надевался наперсток – широкое металлическое кольцо с вставленным в него кусочком дерева (косточка). Этой косточкой музыкант и прихватывал струны, чтобы получить более сильный и резкий звук. Малые струны бандуры были расположены в соответствии с древнегреческим гиполидийским ладом.

Из 2-х названий описанного малороссийского инструмента одно, бандура, – западного происхождения, другое же, кобза, пришло с востока. У севернорусского населения восточных губерний встречались круглые кобзы с 4–5 струнами.

Цимбалы встречались у малороссов и белорусов: на коробку, имеющую форму параллелограмма, были натянуты металлические струны, по которым ударяли двумя деревянными палочками (малорос. пальцятки). Цимбалы напоминали исчезнувшие древнерусские гусли, которые были большего размера и металлические струны которых перебирали пальцами.

Лира, инструмент со струнами и клавишами (малорос. реля, риль, риля; белорус. лiра) – музыкальный инструмент малороссийских и белорусских нищих. Это средневековый органиструм, от которого берут начало немецкая гармоника и крестьянская шарманка. Поляк Маскевич, побывавший в Москве в 1610–11, уже встречал такой инструмент, называвшийся «лира», в боярских домах.

Резонатор лиры имел 2 плоских деки и был похож на резонатор скрипки или контрабаса, но вместо грифа к лире был прикреплен маленький ящик, на стенках которого имелись 3 колка для 3-х струн. Для лиры брали кишечные или жильные струны, которые настраивали по-разному: либо обе крайних на квинту, а среднюю на октаву к более тонкой из крайних струн, либо среднюю на октаву к первой основной струне, а третью – на скрипичную квинту. Все струны вибрировали одновременно благодаря вращающемуся валику. Над средней струной был укреплен продолговатый ящик; на одном его конце, ближнем к валику, имелась круглая прорезь, в которой свободно двигалась средняя струна; вибрации на др. конце препятствовал ящик. На малороссийской лире было 9–11 деревянных клавиш, на белорусской – 4–7. Когда нажимали на среднюю струну, ее звук менялся (староионический лад). Исполнитель держал лиру наклонно с помощью перекинутого через плечо ремня; правой рукой он вертел валик, а левой нажимал на клавиши. Клавиши свободно двигались в прорезях ящика и сами падали вниз, когда на них переставали нажимать.

У лиры был сильный и резкий звук; чтобы смягчить его, струны в тех местах, где они соприкасались с валиком, оборачивали мягкой шерстью. На лире невозможно было ни крещендо, ни диминуэндо; можно было лишь ускорить или замедлить темп или играть стаккато. Меланхолическое, монотонное и грустное звучание лиры как нельзя лучше соответствовало репертуару нищих певцов – духовным песням.

К ударным инструментам относился бубен. На обруч из тонкой сосновой древесины натягивали тонкую кожу и вешали бубенчики. Старинные малороссийские литавры представляли собой большие медные котлы в форме полушарий, на которые натягивалась кожа; для игры требовалась пара таких литавр.

С сер. XIX в. самым распространенным и популярным русским инструментом была гармошка (у русских – также тальянка).

Под именем гармоники в России н. XIX в. был известен западноевропейский инструмент клавишного типа, со стеклянными клавишами, на которые нажимали пальцами или ударяли по ним палочками. В сер. XIX в. рабочие из Германии, приглашенные на тульские фабрики, принесли с собой тогдашний аккордеон, названный так потому, что исполняемая на нем мелодия благодаря особому устройству сопровождалась двумя аккордами – в тонике и в доминанте. Этот инструмент быстро распространился в России под уже известным названием гармоника. Больше всего способствовали быстрому распространению этого модного инструмента солдаты. Свой вклад внесла и отечественная промышленность. Из Тулы производство гармоники было перенесено в целый ряд др. мест, напр. в Череповец, Ростов, Ярославскую губ., Вятку и т. д.

Гармоника представляет собой растягивающийся ящик с мехами, концы которого музыкант держал в руках, так что он мог их сжимать и растягивать. Пальцами он при этом перебирал клапаны (клавиши). Звуки возникали благодаря притоку и выходу воздуха через отверстия, прикрытые тонкими металлическими пластинками (пищик). У пищика каждой пластины было свое особое звучание. В самой простой гармонике имелось меньше 20 пищиков: на одном конце 14, а на другом 2 баса, в каждом из которых 1–6 клапанов. В более сложной гармонике 60 пищиков и даже больше: 3 ряда клапанов по 14 в каждом ряду и 2 баса с 2–6 клапанами каждый.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Глазурь на глиняных сосудах, широко использовавшаяся в русском быту. Состав, которым муравили посуду, в старину назывался мур. Технология глазурирования посуды пришла на Русь в Х в. из Византии.

Старинная высокая шапка с тульей раструбом, с меховой лопастью в виде отворотов, пристегивавшихся на пуговицах с петлями в 2-х местах к тулье спереди. Еще в н. ХХ в. мурмолка использовалась в С.-Петербургской, Новгородской и Псковской губ., имела вид круглой шапки с верхом из курчавых белых барашков, без отворотов.

Предание об этой иконе восходит к XII в. Согласно ему, св. кн. Константин Муромский, желая крестить свой народ, принес образ Богородицы с Младенцем из Киева в Муром. Вскоре муромцы, прозванные за свое противление христианству святогонами, составили заговор и попытались убить князя. Св. Константин вышел навстречу заговорщикам с иконой в руках. Чудесный образ Божией Матери, нежно склонившей голову к Младенцу Христу, произвел на людей глубокое впечатление. Они покаялись и крестились.

В к. XIII в. епископ Муромский Василий был несправедливо обвинен в неправедной жизни, и народ вынес ему смертный приговор. По легенде, в доказательство своей невиновности владыка вышел на берег р. Оки, расстелил на воде свою мантию и, взяв в руки Муромскую икону, чудесным образом поплыл против течения. Пораженные невиданным чудом муромцы раскаялись в содеянном зле. Они долго бежали вслед уплывающему епископу и просили прощения. Владыка достиг берегов г. Рязани и решил там остаться. В 1291 он перенес в Рязань епископскую кафедру, а чудотворную икону поставил в главном соборе города.

Празднование Муромской иконе Божией Матери установлено 12/25 апр.

По народным поверьям, одно из магических средств, способствующее плодородию, плодовитости, материал, используемый в народной магии. В Сибири перед Рождеством специально заметали мусор в углы, чтобы он там «переночевал», а наутро выносили сор на перекресток и, стоя на мусоре, спрашивали имя у первого встречного (т. е. имя суженого). Мусор собирали в течение нескольких дней до Рождества или с Сочельника до Нового года.

Запрет подметать и, особенно, выносить мусор на Святках, Ивана Купалу (см.: Иванов день) и в некоторые др. дни объясняется, очевидно, присутствием в это время в доме душ предков. Это делали и для того, чтобы не вымести богатство, ради защиты от волков и др. После окончания праздников, наоборот, необходимо было подмести в доме, а мусор сжечь, бросить в реку, вынести в поле, за село, рассыпать по саду, тем самым «выпроводив» души из дома. У белорусов после Дедов (поминок) в канун Троицы хозяин обмахивал комнату метелкой, говоря: «А киш, киш, душечки! Котора старша и больша, та дверьми, а котора меньша, окнами!»

«Святочный» мусор вместе с соломой сжигали на дворе, в воротах, в саду, на огороде; это называлось «греть покойников», «дидуха палити». После Святок мусор выносили также за огород, на болота, рассыпали под деревьями, бросали в реку – «чтобы сорняков не было на поле», «чтоб волк в хлев не пришел», чтобы «вымести коляды» (т. е. праздники), и т. п.

Было широко распространено поверье, что нельзя бросать мусор в огонь (например, карпатские овцеводы говорили, что иначе у овец появятся струпья, бельмо на глазу и т. п.), хозяйки не выбрасывали мусор, стоя лицом на восток и навстречу солнцу, иначе, считалось, что скотина станет яловой. С др. стороны, мусор переносили из старого дома при переселении в новый. Мусор использовали также для лечения. От сглаза белорусы тайком собирали мусор из трех соседских домов, поджигали и окуривали им больного.

Ист.: Валенцова М. М. Мусор//Славянская мифология. М., 1995.

Пестротканая материя из льна с примесью шерсти или хлопка, окрашенных в пряже домашней выделки. Чаще всего использовалась для изготовления крестьянской одежды.

По народным поверьям, нечистое животное, считающееся созданием дьявола. Мышь и крыс народная традиция относит к «гадам»: их называют «гадом», «гадиной», «поганью» и т. п. Говорят, что на всякую тварь Бог дает хлебушка, лишь на такую нечистую, как мышь, не дает. Согласно легенде, во время Всемирного потопа мышь прогрызла дыру в ковчеге, которую заткнула кошка своим хвостом. Мышь, оказавшаяся в выкопанной могиле, означает, что покойник был колдуном и что злой дух в облике мыши вышел навстречу умершему колдуну, чтобы забрать его душу. В образе мыши представляют души умерших. По поверью, если оставить на ночь недоеденный хлеб, ночью в виде мыши придут им питаться души умерших. Если кошка поймает такую мышь, то это грозит неисчислимыми бедствиями всем домашним.

С мышью связаны различные приметы. Так, если мыши покидают дом, быть пожару. Мышь, попавшая за пазуху, – предвестье большой беды. Тот, кому мыши погрызут одежду или обувь, вскоре умрет. Если мышь прогрызет верхнюю корку у каравая, будет высокая цена на хлеб, если нижнюю – хлеб будет дешевым. Мыши одолевают – к голоду. Мышиные гнезда на поле близко к колосу предвещают сырую осень. Считается, что мышей больше в сырой год, а зайцев – в сухой. Если приобретенный купцом товар будет попорчен мышами, то продать его можно будет скорее и выгоднее. Женщинам нельзя брать мышь в руки или убивать ее, иначе хлеб не будет удаваться. Беременной женщине нельзя отказывать в том, что она попросит, иначе у того, кто откажет, мыши погрызут одежду. Невеста должна ехать к венчанию натощак, чтобы мыши ничего не погрызли у нее в доме.

Известны различные способы изгнания, изведения мышей и обереги от них. Для избавления от мышей обходили вокруг дома с освященной пасхальной едой, разбрасывали скорлупки пасхальных яиц по углам дома. Чтобы мыши не наносили ущерба в хозяйстве, на Рождество запрещалось вынимать одежду из сундуков.

Чтобы мыши не поели зерна, снопы с поля начинали свозить в овин в тот день недели, на который пришелся в этом году праздник Благовещения. Считали, что везти снопы надо поздно вечером или ночью, когда все спят, причем так, чтобы не встретиться по пути с женщиной. По дороге сквозь спицы колес телеги бросали камни. Снопы с первого воза ставил в овине раздевшийся донага мужчина. Для мышей опрокидывали набок первый сгруженный с воза сноп или оставляли им зерна на дне телеги. От мышей помещали в овине палку, с помощью которой до этого удалось разнять ужа и гадюку. В некоторых местах под снопы стелили ольховые ветки, а на дно сусеков клали ветки бузины.

Судя по поверьям и народным приметам, существует определенная связь между мышью и зубами человека. Считается, напр., что если мыши поедят неубранные остатки ужина, то у хозяина будут болеть зубы. От зубной боли едят хлеб или сыр, объеденный мышами. Первый выпавший у ребенка молочный зуб бросали за печь со словами: «Мышка, мышка, на тебе репный зубок, а дай мне костяной». Были распространены способы лечения грыжи с помощью мыши: пускали мышь «на грыжу», чтобы укусила, или прокалывали мышь, продевали сквозь нее нитку или шнурок и подпоясывали им больного. Больного чесоткой натирали пеплом от сожженной головы мыши.

Лит.: Сумцов Н. Ф. Мышь в народной словесности//Этнографическое обозрение. 1891. № 1.

Ист.: Гура А. В. Мышь//Славянская мифология. М., 1995.

Праздничные дни после поста, когда Церковь разрешала употребление мяса и др. скоромных продуктов. На мясоед обычно устраивали свадьбы.

Церковное название Масленицы.