Л

«Сарай, навес, балаган» (В. Даль) для хранения запасов и товаров; лабазом также назывался помост на деревьях, откуда охотники стреляли медведей.

Треска без головы, хребта и хвоста, соленая в бочке.

Толстые длинные доски, вделанные в стены русской избы. Использовались для сидения и спанья. Для удобства лавки застилались ткаными полавочниками. Над лавками устанавливали полки для хозяйственных нужд.

Народное название дня мученика архидиакона Римского Лаврентия и иных, а также блж. Лаврентия, Христа ради юродивого, Калужского, 10/23 авг.

Св. Лаврентия называли Зоречник, потому что в его день погоду определяли по зорям. В полдень ходили на воду определять, какая будет погода осенью и зимой. Св. Лаврентий считался целителем глазных болезней. Крестьяне верили, что зоревая роса на Лаврентия обладает целебной силой.

Маленький дорожный бочоночек с врезанной в верхнее днище трубкой, сливом, не позволявшим жидкости расплескиваться по дороге.

Одно из основополагающих понятий мироощущения Святой Руси. Означало мир, согласие, любовь, дружбу, отсутствие вражды, порядок, гармонию в вещах, одежде, доме. «Лад всего дороже», «Мир да лад, тишь да крышь», «Дело пошло на лад».

Наиболее полно это понятие раскрыто в книге В. И. Белова «Лад» (1982). «ЛАД», выдающееся произведение русского писателя В. И. Белова, посвященное русской народной эстетике, своего рода словарь народного быта. Впервые опубликовано в 1982. Лад в народной жизни – стремление к совершенству, целесообразности, простоте и красоте в жизненном укладе, труде и быте. На конкретных примерах жизни русского народа Белов раскрывает красоту, мудрость и глубину народных представлений, традиций и обычаев. Столетия гранили и шлифовали жизненный уклад, сформированный еще в пору язычества. Все, что было лишним, или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям, – все это отсеивалось временем. «Все было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу – от красоты. Мастер назывался художником, художник – мастером. Иными словами, красота находилась в растворенном, а не в кристаллическом, как теперь, состоянии» . (В. И. Белов)

В древнерусской языческой мифологии богиня любви, брака, благополучия, веселья. Особые обряды почитания ей устраивались весной и летом, сочетались они обычно с праздниками Леля и Ярилы. Отголоски их сохранились в песнях и хороводах на Троицу

(см.: Троицкие гуляния), Семик и Иванов день. С корнем «лад» связаны многие слова брачного значения. Лад – супружеское согласие, основанное на любви; ладить – жить любовно; ладковать – сватать; лады – помолвка; ладило – сват; ладники – уговор о приданом; ладканя – свадебная песня; ладный – хороший, красивый. В Древней Руси любимых называли Лада (напр., «Слово о полку Игореве»).

О. П.

Мешочек, сумочка с ладаном или какой-либо святыней, носимая на груди вместе с крестом.

Народное название субботы накануне Вербного воскресенья. В Вербную субботу (воскресение Лазаря) вербы ломают. В народе говорили: «Святой Лазарь за вербой лазит». В этот день в некоторых местах России пекли хлебцы по числу членов семьи, запекая в один из них монету. Если хлебец с монетой доставался девушке, то считалось, что ее ждет хорошее, счастливое замужество.

(26.06.18339.11.1914), историк-славист, геополитик, создатель исторической школы русских славистов, общественный деятель.

Родился в Петербурге в старинной дворянской семье. Закончил историко-филологический факультет Петербургского университета, был учеником знаменитого слависта И. И. Срезневского. Со студенческой скамьи показал себя вдумчивым и строгим исследователем. За сочинение о языке «Русской правды» студент Ламанский получил серебряную медаль («золото» не досталось за критику официально принятой «норманнской теории»). По окончании университета молодой ученый, став формально чиновником губернского правления, много работал в Публичной библиотеке и Государственном архиве, основательно разгребая неизвестные науке летописи и рукописи. В 1859 защитил магистерскую диссертацию «О славянах Малой Азии, Африки и Испании», удостоенной Демидовской премии Академии наук. После триумфальной зашиты новоиспеченный магистр два года путешествовал по славянским землям, выучив все славянские языки и заведя знакомства со многими общественными и политическими деятелями славянских народов. Научная карьера Ламанского развивалась успешно. В 1865 он становится доцентом, в 1871 защищает докторскую диссертацию «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе», становится профессором по кафедре славянской филологии. Ламанский извлек, опубликовал и прокомментировал много архивных документов, редактировал издание трудов М. В. Ломоносова. Помимо Петербургского университета также преподавал в Академии Генерального штаба и Духовной академии. В 1899 становится академиком. Помимо преподавательской деятельности Ламанский активно занимался работой в Русском Географическом обществе как секретарь, а затем председатель этнографического отделения. В 1890 он основал журнал «Живая старина», посвященный историческим и этнографическим исследованиям, который редактировал до 1912. Ламанский был ученым широкого профиля, помимо славянской истории и филологии он занимался многими другими историческими проблемами. Напр., в 1884 опубликовал на французском языке книгу «Государственные тайны Венеции» на основании материалов, которые извлек из венецианских архивов.

Однако как бы ни была велика научная деятельность Ламанского, все же в историю он вошел, прежде всего, как общественный деятель и политический мыслитель. Ламанский был одним из организаторов состоявшегося в Москве в 1867 Славянского съезда. Вместе с генералом А. А. Киреевым он создал Петербургское отделение Славянского комитета, сыгравшего большую роль во время восточного кризиса 70-х XIX в. Не менее важную роль сыграл Ламанский как публицист русского направления. Парадоксально, но он опубликовал многие острые публицистические статьи в изданиях либерального и даже леворадикального толка. Это объяснялось, впрочем, тем обстоятельством, что Ламанский писал об общеславянских проблемах, которые горячо интересовали читателей и потому левая пресса стремилась привлечь к себе внимание, публикуя Ламанского. Кроме того, искренний патриотизм Ламанского отнюдь не сводился к прославлению существующего порядка вещей, напротив, он с горечью констатировал элементарную историческую безграмотность многих русских людей, считающих себя просвещенными. Мировую известность Ламанскому принесла большая статья в «Отечественных записках» в 1864 «Национальности итальянская и славянская в политическом и литературном отношении». 1860-е были временем объединения итальянцев и немцев в единые государства после почти тысячелетней раздробленности этих народов. Как филолог, Ламанский обращал особое внимание на то обстоятельство, что у итальянцев и немцев за века раздробленности сложилось множество диалектов, зачастую взаимно не понимаемых. Величайший полиглот в истории кардинал Медзофанти, знавший 114 языков, и то не понимал многие итальянские диалекты. Литературным итальянским языком стал искусственно воссозданный флорентийский диалект XV–XVI вв., на котором в момент объединения Италии говорило всего только ок. 600 тыс. чел. из 27-миллионного населения страны. Но ни языковые, ни религиозные (у немцев) различия не мешали итальянцам и немцам чувствовать себя едиными нациями. Между тем языки даже самых отдаленных друг от друга славянских народов значительно ближе друг к другу, чем итальянские диалекты, а религиозные различия во 2-й пол. XIX в. уже не считались непреодолимым препятствием. Ламанский вслед за словаком Штуром, чехом Гавличеком и др. западнославянскими теоретиками панславизма, но первым в России, высказал в этой статье мысль о существовании единого славянского народа. Препятствия на пути общеславянского объединения, по словам Ламанского, это – слабость интеллигенции славянских народов, а также, как самокритично признавал автор, «важные недостатки нашей гражданственности, несознание Россией своего славянского призвания». Ламанский высказал также убеждение в том, что русский язык вполне может выполнять роль общеславянского языка, благо более двух третей славян говорит на нем, он был более или менее понятен всем славянам и, наконец, на нем существует значительная, признанная во всем мире литература. Кстати, здесь Ламанский вовсе не демонстрировал русский шовинизм, он лишь повторил идею Л. Штура и др. панславистов о превращении русского языка в общеславянский. Кроме филологических и расово-антропологических фактов, Ламанский рассмотрел и географические обстоятельства. Славяне южные отделены от других славян австрийскими немцами, венграми и румынами. Правда, Ламанский обращал внимание и на более высокий уровень рождаемости у славянских народов, которые даже начали стихийное обратное заселение некогда захваченных у них германцами и мадьярами земель. Во 2-й пол. XIX в. самым крупным городом по числу проживающих там чехов в мире была Вена (200 тыс. из 700-тысячного населения), сербы заселили Воеводину – южную часть Венгрии, которая и поныне в составе Сербии. Поэтому тогда казался оправданным тот оптимизм Ламанского, когда он писал: «Народы славянские, инстинктивно чуя вред и опасность этих чужых островов в море славянском, издавна старались и стараются прорвать эти массы иноплеменников. В самом деле, пробуждение славянской стихии в Силезии, движение в собственную Австрию словенцев с юга, чехов с севера, словаков с востока, несколько ослабляет клин немецкий, цепь сербских поселений в Венгрии с юга на север, русских и словацких с севера на юг, так сказать, пронизали тело мадьяр в различных направлениях, точно так же, как и тело румын поселения болгарские с юга на север, а русские с севера на юг. Произойдет ли и когда такой великий разлив ручьев славянских, что в полую воду смоют они все чуждые наносы, затопят немецкие, мадьярские и румынские острова или. дадут им общую славянскую растительность?». Любопытно, что в 1918–19, после распада Австро-Венгрии чехословацкий деятель Т. Масарик выдвигал на Версальской мирной конференции проект создания «Славянского коридора», который бы отделил остатки немецкой Австрии от Венгрии и дал бы прямую сухопутную границу между только что появившимися Чехословакией и Югославией. Но Антанта опасалась панславизма и после крушения Российской Империи, а потому оставила за Австрией населенные словенцами провинции Штирия и Каринтия. Так немецко-венгеро-румынский клин в славянском теле сохранился до сих пор. После этой статьи Ламанский продолжал вести активную научную и общественную деятельность. Так, в 1903 он установил, что «хазарская миссия» Кирилла и Мефодия была в сущности «русской миссией», закончившейся крещением Руси, и что русские первыми из славян начали пользоваться кириллицей. Ламанский также серьезно занялся антропологией и геополитикой (такого термина еще не существовало, Ламанский использовал громоздкий термин политико-география). Одним из самых первых и самых значительных русских геополитических трудов является книга Ламанского «Три мира Азийско-Европейского материка» (1892). Он выделил на этом материке германо-романский, греко-славянский и азиатский «миры культурного человечества», имеющие географические, этнографические и культурные основы самостоятельного бытия. Грекославянский мир включает не только славянские, но и другие восточно-христианские народы. Граница его проходит от Данцига (ныне Гданьска) на Балтике до Триеста на Адриатическом море, охватывает Восточную Европу и Балканы, Царьград, Малую Азию и часть Сирии. Борьба между мирами неизбежна. Еще в 1870-х Ламанский предсказывал неминуемую войну с германизмом. Наконец, Ламанский вовсе не был деятелем, интересующимся славянством «вообще». Под его руководством этнографический отдел Русского Географического общества провел огромную работу по всестороннему изучению антропологии, языка и диалектов, быта и обычаев русского народа. Уже в н. XX в. Ламанский участвовал в издании (редактором был его ученик В. П. Семенов-Тян-Шанский, сын знаменитого путешественника) многотомного справочника «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества» (1899–1914), и поныне остающегося непревзойденным образцом научного энциклопедического труда. Необходимо отметить, что, говоря о необходимости объединения славян под эгидой России и о неизбежной борьбе с германизмом, Ламанский вовсе не был апологетом войн, не делил народы на «высшие» и «низшие» расы. «Миродержавная роль нашего славянского племени – не завоевания, а хозяйственно-культурный подъем страны», – считал он. Ламанский умер в нояб. 1914, успев увидеть окончательное освобождение южных славян от турок в 1912 и начало давно ожидаемой им с тревогой войны с Германией и Австро-Венгрией, успев увидеть первые победы и поражения в этой борьбе.

Соч. : Национальности итальянская и славянская в политическом и литературном отношениях//Отечественные Записки. 1864. № 11–12; Чтения о славянской древности в Петербургском Императорском университете. СПб., 1867; Три мира азийско-европейского материка. 2-е изд. Пг., 1916.

Лит.: Шахматов А. А. Ламанский. Пг., 1914; Семенов-Тян-Шанский В. П. Ламанский как антропогеограф и политико-географ. Пг., 1915.

С. Лебедев

Русская народная игра. См.: Игры.

Низкая легкая обувь, плетенная из древесной коры. Известны с глубокой древности. Слово «лапти» встречается в письменных памятниках X в. По своему типу лапти полностью повторяли простейшую кожаную обувь, однако не шитую, а «морщеную» (поршни). Это та же низкая обувь, типа сандалий, которая привязывается к ноге длинными шнурами. Шнуры и здесь имели те же названия (рус. оборы, малорос. и белорус. валоки). В простейшей разновидности лаптей (см. рис. 1) оборы продевались сквозь петли или ушки, которые соответствовали отверстиям на кожаных поршнях; ими прикрепляли обувь к ноге.

Белорусские и малороссийские лапти (см. рис. 1) отличались от русских (см. рис. 2) не только прямоугольным плетением, но и тем, что в них были более низкие бока и очень слабо оформлен носок. В сущности, бока и носок такого лаптя состояли из петель, сквозь которые продергивалась веревка, связывавшая лапоть и одновременно закреплявшая его на ноге. Сам лапоть при этом, в сущности, состоял только из подошвы, представляющей собой маленький коврик, сплетенный из полосок лыка. У русских лаптей, отличавшихся косоугольным плетением, бока и особенно носок были гораздо глубже. Своей высотой и формой лапоть иногда напоминал настоящий низкий башмак.

Низкая обувь, похожая на лапти, которую также привязывали к ноге длинными оборами, но плели из пеньки, называли чуни. При плетении пользовались четырехугольной продолговатой колодкой, в которую забивали небольшие гвозди. Неношенные чуни сохраняли прямоугольную форму этой колодки. Для русских этот тип обуви являлся сравнительно новым, хотя распространился он очень быстро и повсеместно, и его проникновение в беднейшие слои рабочих продолжалось и в XX в.

Кроме лаптей, из полосок древесной коры, особенно березовой, плели еще один вид обуви, которая имела форму галош или домашних туфель и не привязывалась к ноге. Этот вид обуви обычно надевали без чулок и носили гл. обр. дома. Названия разнообразны: ступни, босовики (рус.) и т. д.

Для прочности к лаптям приделывали подметки, которые оплетали пеньковыми веревками, а иногда тонкими полосками древесины дуба, размоченными в горячей воде. Когда на улице было сыро и грязно, к подошвам лаптей привязывали деревянные колодки, каждая из которых состояла из двух дощечек. Это, в сущности, единственный у русских случай использования дерева для изготовления обуви. Будничные лапти без дополнительных приспособлений имели срок годности от трех до десяти дней.

С лаптями и др. низкой обувью, которую длинными завязками прикрепляли к ноге, русские носили обычно не чулки, а т. н. онучи.

На большей части территории Европейской России получили распространение лапти косого плетения. Однако они не были совершенно одинаковыми на всем ее обширном пространстве. В одних местах лапти делали с головкой трапециевидной формы, с высокими бортами и высоким задником, с двумя петлями на боковых сторонах для продевания обор. В др. губерниях чаще встречались лапти с круглой головкой, с высоким задником и оборами, продернутыми через отверстие в бортиках.

Лапти косого плетения из широких полос бересты назывались верзни. Лапти прямого плетения у русских изготовлялись редко, только в ряде уездов Псковской и Смоленской губ.

В праздничные дни русские крестьянки и крестьяне надевали нарядные лапти, т. н. писаные, т. е. лапти, головки которых выплетали из очень узких полосок лыка разнообразными узорами. Праздничные женские лапти иногда украшали разноцветной тесьмой, вплетавшейся вместе с лыком, а также бисером. Некоторые мастера использовали при их плетении окрашенное в красный цвет лыко, красиво сочетавшееся с полосами лыка естественного цвета. Праздничные лапти подвязывали черными или красными оборами, подчеркивавшими белизну онуч. Мужчины в праздничные дни использовали оборы из кожаных ремешков.

В русской деревне с лаптями было связано много поверий. Считали, что старый лапоть, подвешенный в курятнике, предохраняет кур от болезней, способствует их яйценоскости. Говорили, что корова после отела, окуренная из лаптя полученными от знахарки травами, будет здорова и даст много молока. Верили, что если лапоть с уложенной в него травой-мокрицей бросить во время сильной засухи в реку, то он вызовет долгожданный дождь.

Лапоть играл некоторую роль в семейных обрядах. Так, по обычаю, вслед свахе, отправлявшейся сватать девушку, бросали лапоть, рассчитывая, что это сделает сватовство удачным. Встречая молодых после венчания, нередко поджигали лапти, набитые соломой, чтобы обеспечить молодоженам богатую и счастливую жизнь, предохранить от несчастий.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991; Шангина И. И. Русский традиционный быт. СПб., 2003.

Шкатулка, укладочка, сундучок чистой отделки, обычно с замком, для денег и хороших мелких вещей. Часто назывался теремком, изготавливался из крепкого дерева, обитого металлом, кости и т. п. мастерами – сундучниками. В крестьянских домах ларец ставили на полке или лавке ближе к красному углу.

Народное название дня прп. Илариона Нового, исповедника, 6/19 июня.

В это время занимались прополкой сорняков на полях и грядках. По народному поверью, в день Лариона Пропольника к вечеру грядки должны быть чистыми от сорняков. За помощью обращались к св. Илариону. В некоторых местах существовал обычай приносить ему к вечеру букет из сорняков.

Чистая, святая птица, наделяемая женской символикой. В песне ласточка уподобляется Божьей Матери: «Ой на Дунаечку, на бережечку,/Там ластавочка та купалася,/То не ластавочка, то Божа Мати.» Ласточка и голубь – любимые Богом птицы. Своим пением ласточка славит Бога. Щебетание ее воспринимается как молитва: «Святый Боже, святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас». В народной легенде о распятии Христа ласточки, в отличие от воробьев, старались избавить Его от мучений: кричали «умер, умер!», похищали гвозди, вынимали колючие тернии из тернового венца Христа и носили ему воду. Оттого гнездо ласточки под крышей обеспечивает дому счастье и благодать, и большой грех разорять ее гнездо, убивать ее или употреблять в пищу. Если ласточка бросит гнездо, вся семья в доме вымрет. Убивший ласточку не будет иметь счастья в разведении скота, а разоривший ласточкино гнездо сам лишится крова или ослепнет, на лице у него появятся веснушки или короста, умрет мать или кто-либо из домашних, сдохнет корова, у коровы пропадет молоко или она будет доиться кровью. В некоторых местах считали, что гнездо ласточки оберегает дом от пожара и что ласточка спалит дом обидчику, разорившему ее гнездо: недаром у нее есть красное пятно, словно от ожога. Встречалась также примета, что девушка скоро выйдет замуж, если ласточка совьет гнездо на ее доме, вьется возле окон или залетит к ней в дом. Если ласточки и голуби летают возле дома, когда в нем справляют свадьбу, молодые будут счастливы в супружестве. Тот, кто носит при себе сердце ласточки, будет всеми любим, особенно женщинами. Ласточка и ласточкино гнездо использовали в любовной магии.

Ласточка – вестница весны. Говорили: «Ласточка весну начинает, а соловей кончает». В песнях ее называли ключницей, т. к. она приносит из-за моря золотые ключи, которыми отмыкает лето и замыкает зиму. Чаще всего прилет ласточки был приурочен к Благовещению (25 марта/7 апр.). В некоторых районах южной России на Сорок мучеников (9/22 марта) к прилету птиц пекли «ластовочек» с раскрытыми крыльями. В северозападных губерниях прилет ласточек был приурочен к дню св. Егория Вешнего (23 апр./6 мая). В это время готовились к пахоте, жарили яичницу и выезжали в поле. Ласточки щебетали: «Мужики в поле, мужики в поле, а бабы яи-и-шню жарить!» Или: «Улетели – молотили, улетели – молотили, прилетели – па-а-шут!» Иногда в щебете ласточки слышалась жалоба на то, что за зиму опустели закрома: воробьи поклевали все зерно и ей не оставили ничего. Весной при виде первой ласточки кидали ей землю – на гнездо, старались умыться и отереть лицо, чтобы не было веснушек, прыщей или солнечных ожогов, а кто умоется в этот момент молоком, будет бел лицом. Умываясь, говорили: «Ластив- ко, ластивко! На тоби веснянкы, дай мени билянкы!»; «Касатка, касатка! Возьми свою рябину – подай мою белину!» Считалось также, что если умоешься при виде первой ласточки, станешь резвым и веселым, избавишься от сонливости и хвори.

У малороссов и белорусов были распространены поверья о зимовье ласточек в воде. В день св. Симеона Столпника (1/14 сент.) ласточки собираются вместе и жалуются этому святому на то, что воробьи занимали их гнезда, а дети их разоряли. Сразу после этого или на Воздвижение (14/27 сент.) они прячутся в колодцы, чтобы таким путем скорее попасть в «вырей». Осенью люди старались не вычерпывать воду из колодцев, чтобы не помешать ласточкам вылететь в «вырей». По др. поверьям, ласточки прячутся в реки, озера и пруды, сцепляются лапками или крыльями в цепочки и спят под водой до весны. Рассказывали, что рыбаки не раз вылавливали из-подо льда целые гирлянды ласточек, приносили их домой, где в тепле подле печки они оживали. Весной из воды вылетают лишь молодые ласточки, которые появились на свет в прошлом году, а у старых опадают перья, и они превращаются в лягушек. Ср. мотив сбрасывания ласточкой перьев в сочинении Иоанна Дамаскина, греческого богослова VIII в.: «Ласточка, когда придет зима, сбрасывает с себя перья и залезает под кору дерева, а потом весной опять покрывается перьями, вылетает на свет, щебечет и как будто говорит человеку: «Убедись от меня в воскресении мертвых».

В народной традиции ласточки обнаруживали сходство с лаской. Названия их родственны по происхождению. При виде первой ласточки брали из- под ноги землю и искали в ней волос. Какого цвета он окажется, такой масти и следует покупать лошадь, чтобы она пришлась по нраву домовому. Ласточку, пролетающую под коровой, считали причиной появления крови в молоке, так же как в др. местах – ласку, пробегающую под коровой. В загадках щебетание ласточки представлено как иноязычная речь, немецкая, татарская, турецкая, латинская («по-немецки говорило», «по-татарски лепетало», «по-турецки заводило») и т. п. В народной символике ласку и ласточку сближали мотивы прядения и ткачества. Согласно белорусской легенде, ласточка украла у Божьей Матери клубок ниток и ножницы. В ее крике слышатся слова: «Крути нити!», а в загадках раздвоенный хвост ласточки уподобляется мотовилу, с помощью которого разматывают мотки пряжи в клубки: «Шило мотовило под небеса уходило».

Лит.: Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. М., 1916; Даль В. Пословицы русского народа. М., 1957; Трубачев О. Н. Славянские этимологии. 29–38//Этимологические исследования по русскому языку. Вып. 2. М., 1962.

А. Гура

Глиняная сковорода или широкая мелкая чашка с крутыми бортами.

Народное название дня прп. Льва, епископа Катанского, 20 февр./5 марта.

На Льва Катанского катались с гор. Считалось хорошей приметой, к счастью, если скатишься к горы как можно дальше. День этот считался критическим для здоровья. У крестьянских знахарей были также приметы: «Если кто заболеет на Льва Катанского, то или долго проболеет, или умрет», «Если кто заболеет на Льва Катанского, то под мышки больного нужно положить по ломтю хлеба: если к утру хлеб засохнет – больной непременно умрет».

В этот день нельзя было смотреть на скатывающиеся звезды – заболеешь. По народному поверью, они падают в преисподнюю. Увидишь, как звезда скатилась, – это счастье твое закатилось. Пала звезда – погиб человек, судьбы не стало. Не звезды смотреть, а в труде потеть – такова основная заповедь крестьянская. Падшим человеком считали и пьяницу. В этот день молились мч. Вонифатию, прося его защиты от запоя.

По обычаю пекли в этот день обрядовые кокурки – круглые колобки.

По поверью, в этот день нужно было у кузнеца в его кузнице огня добыть из горна. Но кузнец ни огня, ни угольев не давал: боялся, что работа у него остынет. Угодить надо было кузнецу, задобрить его, в деле ему помочь, чтобы горн не затухал. Тогда и огонь можно было получить. Добытый огонь несли и разбрасывали в поле, укрепляя земную силу.

В некоторых частях южной России и Малороссии фруктовые сады. Такое же название носили огороженные пастбища для кобыл и жеребцов на конских заводах.

Старинное русское лакомство, известное еще в XVI–XVII вв. Его делали из малины, черники, смородины и земляники. Ягоды сначала уваривали, потом протирали сквозь сито и вслед за тем варили снова, уже с патокой, обильно добавляемой во время варения, потом выкладывали эту густую смесь на доску, прежде смазанную патокой, и ставили на солнце или напротив огня; когда она высыхала, то сворачивали ее в трубочки.

Пирожок из кислого теста с начинкой в одном углу или без нее, поджаренный в масле.

Автор словаря «Опыт русско-украинского словаря» (Киев, 1874). Левченко помещал заметки этнографического характера в «Основе» и «Киевской старине».

В древнерусской языческой мифологии божество страсти, весны и молодости, сын богини Лады. По языческим поверьям, это божество побуждает природу к оплодотворению, а человека – к созданию семьи. От имени этого божества в русском языке сохранилось слово «лелеять» – нежить, любить. Праздновался вместе с богиней Ладой.

О. П.

Девичий головной убор, пришедший на смену старинным головным уборам – венцам и повязкам.

В Сибири лента была известна уже с XVIII в.

Лента была праздничным головным убором, одевавшимся на гулянья, посиделки, праздники, рождественские игрища и свадьбы.

Наиболее часто лентой называли сравнительно широкую (от 8 до 12 см) полосу позумента, шелковой или парчовой ткани на подкладке из холста или набойки с длинными концами (лопастями) из той же ткани. В некоторых губерниях под позумент нашивали полосу бересты, образовывавшую обруч. Ленту надевали на лоб так, чтобы макушка оставалась открытой. Очелье такого убора украшали золотной вышивкой, белым бисером, блестками, иногда жемчугом, искусственными цветами, кусочками шелка, позумента или плиса. Концы лопастей, спускавшихся по спине, отделывали шелковыми лентами, металлическим кружевом. Иногда в деревнях под ленту надевали жемчужную или бисерную поднизь, прикрывавшую лоб.

Нежелание работать, отлынивание, увиливание от труда. В «Изборнике 1076 г.» говорится, что «лень мать зла. Ленивый хуже больного: ведь больной, если лежит, то не ест, а ленивый и лежит и ест».

Владимир Мономах (XII в.) почти буквально повторяет эти слова в своем «Поучении сыновьям»: «Леность всему злому мать, что человек умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее. Пусть не застанет вас солнце в постели. В дому своем не ленитесь, но за всем наблюдайте, чтобы приходящие к вам не посмеялись ни над домом вашим, ни над обедом вашим».

«Ленивый человек в бессчетном покое сходен с неподвижною болотною водою, которая, кроме смраду и презренных гадин, ничего не производит» (М. В. Ломоносов).

У русских людей сложилось устойчивое презрительное отношение к лентяям, к отлынивающим от работы, не желающим добросовестно трудиться. «Ленивый и могилы не стоит», «Лень добра не сеет», «Лень к добру не приставит», «Пахарю земля – мать, а лодырю – мачеха», «У лодыря что ни день, то лень», «За дело не мы, за работу не мы, а поесть, поплясать – против нас не сыскать», «Лень лени и за ложку взяться, а не лень лени обедать», «Леность наводит на бедность», «У лентяя Федорки всегда отговорки», «Лень перекатная: палец о палец не ударит», «Лентяй и шалопай два родных брата».

«Тит, поди молотить», – говорит лентяю трудящийся крестьянин. – А в ответ: «Брюхо болит». – «Тит, пойдем пить!» – «Бабенка, подай шубенку». О таких лодырях крестьянин говорит: «У него лень за пазухой гнездо свила», «От лени распух», «От лени мохом оброс», «От лени губы блином обвисли», «Ленивому всегда праздник», «У него руки вися отболтались», «Пресная шлея (лентяй)», «Ест руками, а работает брюхом», «У него работа в руках плесневеет».

Трудовой крестьянин постоянно насмехается над лодырем. «Чем он занимается?» – спрашивают труженика о лодыре. «Кнуты вьет да собак бьет», – отвечает крестьянин. «Пошел баклуши бить», «Устроился слонов продавать», «Пошел черных кобелей набело перемывать», «На собаках сено косит», «На собаках шерсть бьет», «Слоном слоняется», «Спишь, спишь, а отдохнуть некогда», «На печи по дрова поехал», «Перековал лемех на свайку», «В лапоть звонит», «Хорошо ленивого за смертью посылать – не скоро придет», «Люди пахать, а он руками махать», «Люди жать, а мы с поля бежать».

Если судить по количеству народных пословиц, то к лентяю у русского крестьянина было больше неприязни и даже ненависти, чем к неправедным нанимателям. Да это и понятно. В общинном российском хозяйстве был необходим слаженный труд; начало и окончание работ, вывоз навоза, общественное строительство требовали дружной работы, которой, конечно, мешали отдельные лодыри, зачастую превращавшиеся в деклассированные элементы. Поэтому народная мудрость наставляет и предостерегает: «Станешь лениться, будешь с сумой волочиться», «Ленивого и по платью узнаешь», «У ленивого что на дворе, то и на столе», «Спишь до обеда, так пеняй на соседа, что рано встает да в гости не зовет», «Проленишься, так и хлеба лишишься», «Отсталый и ленивый всегда позади», «Кто ленив сохой, тому весь год плохой».

О. Платонов

Народное название дня обретения мощей свт. Леонтия, еп. Ростовского (1164) 23 мая/5 июня.

Св. Леонтий прославился обращением в христианство язычников в окрестностях Ростова. В его день крестьяне начинали высевать коноплю и молили святого о помощи. В конопляные семена клали пасхальное яйцо, а скорлупу от него разбрасывали по полю, чтобы конопля была белой, как яйцо. В некоторых местах св. Леонтия звали Огуречником, потому что в этот день сеяли последние огурцы.

(2-я пол. XIX в.), этнограф в Галиции. В 1880–90-е опубликовал записки о жизни и обычаях русского народа в Галиции.

С древнейших времен играл огромную роль в жизни русского народа. В начале ХХ в. на долю России приходилось 27,5% всей лесной площади земного шара.

В удельно-вечевой период русской истории лес считался предметом общего пользования. В Русской Правде встречаются межи дворовые, ролейные, боржевые, но не лесные.

Первая лесоохранная грамота 1485 была дана Иваном III Троице-Сергиевой лавре. Уложение царя Алексея Михайловича предусматривало наказание за самовольную рубку леса. Понятие лесной собственности впервые встречается в законодательстве Петра I. Законом 1703 воспрещалась под страхом смертной казни рубка леса, росшего в 50 верст. от больших и 20 верст. от малых рек; была учреждена должность обер-вальдмейстера. Таким образом, лес стал частной собственностью, и только «заповедные леса» объявлялись «вне коммерции». Екатерина II Указом 1782 объявила леса неограниченной собственностью их владельцев. Павел I сделал попытку, к сожалению, неудачную, вернуться к началам петровского законодательства. Последствием Указа 1782 явилось полное равнодушие законодателя к состоянию частных лесов. Пользуясь правом неограниченной собственности, лесовладельцы вели истребительную политику, государство же не заботилось о восстановлении уничтоженных и сохранении существующих лесов. Почти все правила ведения лесного хозяйства относились к казенным лесам и только в Законах 1867 и 1888 были сделаны попытки охраны если не всех, то по крайней мере наиболее важных с государственной точки зрения лесов.

По законам Российской Империи н. XX в. леса по роду владения разделялись на государственные, общественные и частные, в свою очередь государственные – на казенные и имевшие особое назначение (отведенные казенным фабрикам, крепостям, городам, в которых не было введено городское положение, колонистам, монастырям и т. д.). Общественными считались леса духовного ведомства, ученых и богоугодных учреждений, городские, сельские и т. п. К частным принадлежали леса удельного ведомства, Императорского кабинета, особ Императорского Дома, дворянства, лиц др. сословий. По объему прав собственности леса делились на леса единственного владения, общие, спорные и въезжие.

Похвала с корыстной целью, лукавая угодливость, притворное одобрение, униженное потворство. В понятиях Руси грех против истины, правды и справедливости, а значит, против Бога.

Из «Изборника 1076 г.»: «Отвращайся льстивых слов льстецов, они точно вороны: выклюют очи и мудрых. Прерви нашептывающего тебе в уши – и не погибнешь с ним вместе».

Русские народные пословицы: «Встречай не с лестью, а с честью. Лесть да месть дружны. Он падок на лесть. В глаза льстят, за глаза ругают. Лестью и душу вынимают. Лесть словно зубами съест».

Льстивый человек мед на языке, яд в сердце имеет (М. В. Ломоносов). Лесть есть наижесточайший яд для государей, а льстецы должны считаться, яко погубляющие их душу и славу (М. М. Щербатов).

Льстец льстит только потому, что он невысокого мнения о себе и о других (Л. Н. Толстой). Льстят тем, кого боятся (А. П. Чехов).

Нет ничего в мире труднее прямодушия и нет ничего легче лести. Если в прямодушии только одна сотая доля нотки фальшивая, то происходит тотчас диссонанс, а за ним – скандал. Если же в лести даже все до последней нотки фальшивое, и тогда она приятна и слушается не без удовольствия; хотя бы и с грубым удовольствием, но все же с удовольствием. И как бы ни груба была лесть, в ней непременно по крайней мере половина кажется правдою. И это для всех развитий и слоев общества. Даже весталку можно соблазнить лестью. А уж про обыкновенных людей и говорить нечего (Ф. М. Достоевский).      

О. Платонов

В допетровской Руси легкая женская одежда, обычно носившаяся летом. Шилась она из камки, атласа, объяри, тафты и дорогов, на тафтяной или дорогильной подкладке, не слишком длинная, с по- дольниками из атласа и тафты и широкими и длинными рукавами-наканками; необходимую также принадлежность летника составляли вошвы. В богатых летниках рукава вышивались золотом и жемчугами, подолы – материей цвета и материала, отличного от всего платья, золотой тесьмой, шнурами и бахромой. Спереди в летнике делался разрез, застегивавшийся до самой шеи пуговицами, а затем сходившийся плотным шейным ожерельем, обшивавшимся тесьмой, чаще всего черного цвета, украшенной жемчугом и драгоценными каменьями; самое ожерелье пристегивалось к летнику также пуговицами. Те же летники, подбитые мехом, носились и зимой и тогда назывались кортелями.

Произведение писателя И. С. Шмелева, одно из высших выражений русского мировоззрения. Написано в 1927–31, 1934–44.

В своем произведении Шмелев раскрывает источники русской национальной духовной силы. Все трудности русской природы, все испытания русской истории, все неимоверные задачи русской государственности русские люди вынесли благодаря тому, что ставили свою душу в трепетную близость к Богу, получая от этой молитвенной близости: живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться. И еще глубже и священнее: душу, открытую для каждого веяния Божьего Духа, душу, по- детски доверчивую, искреннюю, добрую и смиреннопокаянную; дар – веровать сердцем и освящать лучами этой веры весь свой уклад, и быт, и труд, и природу, и саму смерть. Таков был дух Руси. Дух Православной Руси. Она крепла, непоколебимо верила в то, что близость к Богу дает не только правоту, ведущую на вершинах своих к святости, но и силу, жизненную силу, и, стало быть, победу над своими страстями, над природой и над врагами. В революцию 1917 русский народ утратил все это сразу, в час соблазна и потемнения, – и близость к Богу, и власть над страстями, и силу национального сопротивления, и органическое единомыслие с природой.

Когда читаешь эту книгу, видишь саму Русь, народную Русь, Православную Русь, московскую, замоскворецкую, во всей ее темпераментной широте, во всем ее истовом спокойствии, в этом чудесном сочетании наивной серьезности, строгого добродушия и лукавого юмора.

Великий мастер слова и образа, Шмелев создает здесь в величайшей простоте утонченную и незабвенную ткань русского быта; этим словам и образам не успеваешь дивиться, иногда в душе тихо всплеснешь руками, когда выбросится уж очень точное, очень насыщенное словечко: вот «таратанье» «веселой мартовской капели»; вот в солнечном луче «суетятся золотинки», а от капусты на базаре идет «кислый и вонький дух»; «топоры хряпкают»; «арбузы с подтреском»; «черная каша галок в небе». А этот разливанный «постный рынок». А запахи и молитвы Яблочного Спаса!.. А крещенское купание в проруби. Да всех богатств и не упомянуть!.. И уж потом только, когда выпьешь всю книгу и захочется начать чтение опять сначала, – в промежутке невольно спрашиваешь себя: что это за сила художественного воображения, на которую читатель не может не отозваться всем своим существом?

Это и есть воображение – насыщенное трепетом сердца. Здесь каждый миг взят любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, не проливаемых слез умиленной и благодарной памяти. И такова сила этих непролитых художником слез, что у читателя они то и дело накипают в сердце. Шмелев показывает нам Россию и православный строй ее души – силой ясновидящей любви.

Эта сила воображения возрастает и утончается еще оттого, что все борется и дается из детской души, все- доверчиво разверстой, трепетно отзывчивой и радостно наслаждающейся. С абсолютной впечатлительностью и точностью она подслушивает звуки и запахи, ароматы и вкусы. Она любит земные лучи и видит в них – неземные; любовно чует малейшие колебания в настроении у др. людей; ликует от прикосновения к святости; ужасается от греха и неустанно вопрошает все вещественное о скрытом в нем таинственном и высшем смысле. Шмелев показывает православную Русь – сквозь искренность, чистоту и нежность младенчества.

И вот эта сила любви и эта нежность младенчества блаженно впитывают в себя стихию Православия. Не в порядке богословия, и не в порядке богослужения; ибо обе эти стороны требуют не младенческого разума. А в порядке непосредственного жизнеосвящения.

Православие всегда искало раскрыть сердце человека навстречу Христу и ввести веяние Духа Святого во все уголки душевной и бытовой жизни: пробудить в людях голод по священному; озарить жизнь незримо присутствующею благодатью; научить человека любить Бога и в больших и в малых делах. И вот, с тех пор как существует русская литература, впервые художник показал эту чудесную встречу – мироосвящающего Православия с разверстой и отзывчиво-нежной детской душой. Впервые создана лирическая поэма об этой встрече, состоявшейся не в догмате, и не в таинстве, и не в богослужении, а в быту. Ибо быт насквозь пронизан токами православного созерцания; и младенческое сердце, не постигающее учения, не разумеющее церковного ритуала, пропитывается излучениями православной веры, наслаждается восприятием священного в жизни; и потом, повернувшись к людям и к природе, радостно видит, как навстречу ему все радостно лучится лучами скрытой божественности. Лирическая поэма об этой чудной встрече разрастается, захватывает весь быт взрослого народа и превращается в эпическую поэму о России и об основах ее духовного бытия. Шмелев показывает русскую православную душу в момент ее пробуждения к Богу, в период ее первого младенческого восприятия Божества; он показывает нам православную Русь – из сердечной глубины верующего ребенка.

Прежде всего он показывает обновление. «Новое все теперь, другое». «Душа начнется». «Другое все! – такое необыкновенное, святое». «И будет теперь другое, совсем другое, и навсегда». Открывается мир по-новому; обнаруживается новый мир, мир, насыщенный божественной значительностью, священностью, святостью. Все, что прикасается к Божественному, к богослужению, к очищению души, к благословению, к молитве – все чувствуется как священное. И малютке самому хочется стать святым – навертываются даже слезы». И про любимца своего, старичка Горкина – а он «сама правда», свеча Божия, – ребенок уже допытывается, «кто он будет, святомученик или преподобный, когда помрет?».

Все освящается и очищается от молитвы: и жизнь, и двор, и животные, и яблоки, и самый воздух. Во всем раскрывается некая тайна и чистота; по-новому сияет «двор обмоленный», и кажется, что даже «во всех щелях, в дырках между досками, в тихом саду вечернем – держится голубой дымок, стелются петые молитвы, – только не слышно их. И ото всего этого исчезает страшность жизни: «Мне теперь ничего не страшно... потому что везде Христос»; «и все во мне связывается с Христом». и все это «для Него». Исчезает страшное – и начинается радость: «радостное до слез бьется в душе»; душа поет первую песнь озаренности, благодарности и любви. «Благовещенье. и каждый должен обрадоваться кого-то, а то праздник не в праздник будет»; и вот, летят Божии птички на Божью свободу. И лошадь, старую Кривую, надо «снежком порадовать», и людей: согрешивших простить, недовольных примирить, трудящихся обласкать, наградить. Ласка любви льется отовсюду на детскую душу; и ответной любовью и лаской отвечает детская душа. И золотому лучу сердца – весь мир видится праздничным, радостным и золотым. Как же не радостным, когда идет сам «Господь, во святой Троице, по всей земле». Неужели и «к нам» зайдет Господь? «Молчи, этого никто не может знать!» Пройдет он по земле и благословит: «и будет лето благоприятное».

Так отверзаются духовные очи ребенка – и он видит Бога; и мир видит по-новому; и себя и свой народ он начинает разуметь священно. И все это проникает в его родовое, национальное ощущение и будит в нем последнюю глубину общенародной памяти. Вот он смотрит с моста на Московский Кремль:

«Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы, и дымные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, и лошадки, и заречная даль посадов – были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен. когда? И дым пожаров, и крики, и набат – все помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны. – все мнится былью, моею былью – будто во сне забытом».

Блаженно детство, исполненное таких восприятий, постижений и радостей! Жив и никогда не умрет народ, создавший такое и умеющий так пробуждать к жизни своих детей! Еще ли русским не верить, и сомневаться, и роптать? Еще ли русским не чувствовать своей национальной судьбы в руке Божией? Еще ли не слышать духовным слухом звона московского на Рождество Христово: «В Кремле, – древний звон, степенный, с глухотцой. А то – тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала. – гул и гул».

Еще ли русским не чуять и не разуметь, чем строилась и держалась Россия? И как жили русские в ней, русские все – «птицы Божии» и как омывались духовно святой водой: «крещенская-богоявленская, смой нечистоту, душу освяти, телеса очисти, во имя Отца и Сына и Святого Духа». Это вечное, это навеки так; ибо жива Россия. И в сердце русском должны слышать это всегда. И не «сны» это, уцелевшие в обрывках; а сама духовная, благодатная ткань православной Руси. Это – дух русского народа.

И. Ильин

В древнерусской языческой мифологии злой дух, хозяин леса, воплощение враждебных сил леса. По языческим преданиям, его представляют одетым в звериную шкуру, он перегоняет стада зверей из дикого леса в другой, может менять свой рост – становиться выше деревьев или ниже травы.

У малороссов леший (люовик) – пастух, дикий человек, домашним скотом которому служат олени, лани и зайцы, а вместо собак и кошек у него медведи, волки и рыси. Северно-русские различают простого лешего и лесного царя, которому все лешие подчинены. Однако там, где нет больших лесов, нет и лесного царя, и его функции берут на себя простые лешие. Лешему послушны все лесные звери, и нередко он проигрывает их в карты своим соседям, особенно зайцев и белок, чем народ и объясняет массовые миграции этих зверей. Чтобы уберечь стадо от диких зверей, пастух заключает с лешим договор. Если леший похищает скот, то лесному царю подают на этого лешего написанную на бумаге жалобу, а в лесу на перекрестке оставляют ему в качестве жертвы яйцо или печенье из ржаной муки. Эхо в лесу считается криком лешего.

По сравнению со всеми другими представителями нечистой силы леший самый чистый из них и по своей природе ближе всех к человеку. В русских заклинаниях его обычно называют «лес праведной». Нет никаких оснований считать чем-то новым широко распространенное мнение, будто лешие происходят от заложных покойников. Леший отличается от людей только тем, что у него синяя кровь и нет ни бровей ни ресниц; кроме того, он не отбрасывает тени. Он может по своей воле увеличиваться или уменьшаться: в лесу он становится ростом с лес, в поле – как трава. Нередко он принимает облик различных животных. Обычно его считают добрым, честным и сговорчивым, даже глупым. Он любит подшутить над человеком: обведет его, т. е. отнимет память, а человек потеряет дорогу и заблудится в лесу. Обманув человека, он радуется, громко смеется и хлопает в ладоши. Однако ни один зверь не тронет такого сбившегося с дороги человека, потому что он находится под защитой лешего. Лешему очень нравится также играть с людьми, особенно с женщинами, в «щекотки», а если человек соглашается на эту игру, леший вполне может защекотать его насмерть. Иногда он похищает женщин и получает от них детей.

Уберечься от лешего нетрудно: он боится лутошки, т. е. очищенного от коры сухого липового полена. Боится он также соли и огня. Матерная брань также защищает от лешего, и это одна из причин столь широкого распространения такой брани у русского народа. Напротив, свист в лесу очень нравится лешему. Заблудившись в лесу, человек должен вывернуть белье и одежду и надеть лапти не на ту ногу, тогда он легко отыщет дорогу из лесу. Переодевшись таким образом, он приобретает сходство с лешим, который, запахивая свой кафтан, всегда набрасывает левую полу на правую, а не наоборот, как это принято у людей, и лапти тоже носит не на ту ногу.

В некоторых, хотя и немногих местах верят, что полями леший не ведает, а существует особый, малоизвестный дух, т. н. полевик, у которого есть что-то общее с полудницей.

Маленьких леших севернорусские называют диконькие, щекотуны, дикари, полуверицы.

Лит.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Народное приспособление для ловли раков. Имело вид удочки, у которой вместо крючка привешивался камень, а на него наживка (мясо или рыба); наживка с камнем опускалась на дно, раки вцеплялись в нее, их вытаскивали до поверхности воды, где подхватывали сачком.

История Лиддского образа Богоматери с Младенцем, изложенная в «Повести», соответствовала идее «Москва – Третий Рим» о духовной и политической преемственности Руси от Римской Империи и Византии. Она целиком представлена в росписях северной стены Троицкого собора Свято-Успенского монастыря в г. Александрове ( сер. XVII в.) и Смоленского собора Новодевичьего монастыря в Москве.

Празднование Лиддской (Римской) иконе Божией Матери установлено 26 июня / 9 июля, а Лиддской Нерукотворной – 12/25 марта.

Автор записок, составленных между 1548–51 «О нравах татар, литовцев и москвитян», изданных в сокращении в Базеле в 1615.

Этнограф 2-й пол. XIX в. Издала: Русские народные узоры (Киев, 1872), Южно-русский орнамент (1878), Сборник народных русских узоров (1879).

Легковой извозчик на резвых лошадях, с хорошей упряжью и в щегольском экипаже. Богатыми людьми лихач иногда нанимался на определенный срок в указанную часть дня. Лихачи отличались быстрой ездой.

В древнерусской языческой мифологии воплощение горя и злой доли, неразборчивости и несправедливости судьбы. В русских сказках предстает в облике худой женщины без одного глаза или великанши, пожирающей людей.

Дьявольское наваждение, причина различных недугов: лихорадок, горячек, душевных болезней и др. По народным представлениям, лихоманками были дочери царя Ирода. Все они имели вид косматых, без повойников, распоясанных старух. Сведущие люди знали всех их по именам, и против них существовал молитвенный список, который носили на нательном кресте зашитым в тряпицу.

В русские поверьях лихоманки имели разные имена: глухея, гнятея, грудея, желтея, ломея, огнея, пухлея, трясея, каркуша, водяница, желтыница, костница, огневица, ознобица, пухленица, сглазница, студыница, соница, трясовица и т. д. Каждая из них искала слабое место в человеке и поселялась там. В народе считали, что особенно уязвим был человек, если он не знал Божьего слова, не слушал родителей, не вел благочестивой жизни. А если «человек худым словом бросается, тут лихоманки на него со всех сторон наседают». За спасением от лихоманок надо обращаться к св. Дионисию. От сглаза заговаривали на соли, которую клали в смолу, при этом лихоманку-сглазницу прогоняли со словами: «Черному, черемному – соли в глаз; завидушному, загребушному – смолы в глаз».

В древнерусской мифологии духи болезни в образе женщин – «сестер-трясовиц». Число этих духов чаще всего называется двенадцать, но бывает и по-другому. В памятниках XVIII в. называются их имена – тресея, отнея, гладея, аввареуша, храпуша, пухлея, желтея, авея, немея, глухея, каркуша и др. Образы сестер-трясовиц связаны с апокрифическим мотивом дочерей царя Ирода – простоволосых женщин дьявольского обличья.

О. П.

Средство передвижения по воде. В деревнях, расположенных на берегах рек, озер лодка была одним из главных транспортных средств и имелась в каждой крестьянской семье. При плохих дорогах весной и в летнее время ее использовали как для хозяйственных нужд – для рыбной ловли. Перевозки сена, снопов, дров, при охоте, так и для поездок на ярмарку, в гости, для катания по реке в праздничный день. Во многих деревнях лодку использовали для поездки в церковь, при перевозке гроба с умершим на кладбище.

Деревенские лодки были разнообразны по величине, грузоподъемности и способу изготовления. При этом каждый тип лодки имел свое название, которое к тому же менялось в зависимости от места ее бытования.

Основным материалом для изготовления лодок был дерево: дуб, осина, липа, кедр, ель, сосна, лиственница. Лодки могли выдалбливать из толстого ствола дерева или делать из пиленого леса.

Выдалбливание лодок из толстого ствола дерева – очень древний способ их изготовления. Самые простые долбленые лодки напоминали собой корыта или колоду для корма скота и назывались комяги, камейки. Несколько иначе выглядели пареные долбленки – струги. Они имели более широкие борта, получавшиеся после распаривания колоды на огне, отсюда и их название – пареные. К бортам некоторых пареных долбленок пришивали доски, что делало их более широкими, а осадку более глубокой. Такие лодки называли насады.

Лодки из пиленого леса сбивали из досок, проконопачивали и смолили. Чаще всего такие лодки назывались дощаниками, но у них был много и иных названий.

Крестьянские лодки были килевыми или с плоским дном. Им управляли с помощью одного либо двух весел, вставленных в уключины. На лодках могли ставить парус.

Лодки, использовавшиеся на реках и озерах, крестьяне заказывали у «лодейных», т. е. лодочных мастеров или изготавливали сами для нужд своей семьи. Мастера делали лодки без всяких чертежей, как их отцы и деды. С. В. Максимов, известный этнограф XIX в., наблюдавший строительство лодок, писал: «Лодейные мастера не знают чертежей и планов и руководствуются при строении судов только навыком и каким-то архитектурным чутьем, остальные приемы при деле установлены дедовскими и прадедовскими обычаями, преданием и наглядным наставлением» (Максимов, 1890, 302–303).

Лодейные мастера XIX в. работали в традициях более раннего времени. Искусство изготовления речных, озерных и морских судов было известно русским еще в глубокой древности. На протяжении многих веков водные пути были главными транспортными артериями России. По многочисленным рекам и озерам передвигались торговые караваны, военные отряды, шло мирное заселение новых земель.

В письменных документах Древней и Средневековой Руси часто упоминаются названия различных типов судов, среди которых были и небольшие лодки, использовавшиеся для передвижения от села к селу, на рыбной ловле, при перевозке легкой клади: паузки, однодревки, косные лодки, стружки, неводники, ботники, челны. Интересно, что современное слово «лодка» в старинных документах встречается только один раз. «Придоша Емь воевать в Ладозькое озеро, в лодках», – говорится в Новгородской летописи за 1228. Здесь, вероятно, речь идет о большом военном судне. Наиболее ранним письменным источником, в котором упоминаются лодки, является сборник законов Русская Правда, датируемый н. XI в. В нем перечисляются типы судов и лодок, указывается их относительная ценность. «Аже додью украдеть, то 60 кун продаже; а лодью лицеем воротити; а морскую лодью 3 гривны, а за набоину лодью 2 гривны, за челн 20 кун, а за струг гривна». Информация о названии лодок, их назначении имеется также в берестяных грамотах Пскова и Новгорода, в торговых договорах и грамотах XII–XV вв., в описаниях иностранцев, посещавших Московию в XV–XVII вв.

Внешний облик старинных русских судов нетрудно реконструировать по их фрагментам, обнаруженным во время археологически раскопок. В ходе исследований Старой Ладоги, Новгорода, Пскова, Орешка в слоях XIII–XV вв. был найдено множество частей и деталей лодок и больших судов, плавающих по рекам Великой, Нарове, Волхов, Ильмень-озеру, Чудскому озеру и др. водным магистралям на севере Европейской России. Так. При раскопках Владимирской башни Новгородского кремля были извлечены фрагменты 3-х лодок-однодревок, датируемые XI в. В Старой Ладоге при раскопках на левом берегу р. Ладожки в слое н. Х в. был обнаружен фрагмент плоскодонного судна длиной 14,3 м и шириной ок. 1 м.

Изображения судов и лодок можно видеть на предметах древнерусского быта, например костяных гребнях, на берестяных грамотах, на миниатюрах летописей, на иконах. Так, в Старой Ладоге найдена костяная пластинка XIII в. с изображением судна под треугольным парусом. На берестяной грамоте н. XIII в., вероятно, мальчиком нарисована лодка с высоко поднятыми кормой, носом и 2-мя веслами. В Житии Бориса и Глеба XIV в., в иллюстрациях Радзивилловской летописи XV в., в Житии Николая Чудотворца XVI в. есть изображения гребных судов разного назначения, в т. ч. и лодок. Лодки запечатлены и на новгородских, вологодских и псковских иконах XVI–XVII вв.

Все эти материалы свидетельствуют о том, что лодки, используемые крестьянами в XIX в., повторяли собой простейшие водные средства передвижения, известные в Древней Руси.

Ист.: Шангина И. И. Русский традиционный быт. Энциклопедический словарь. СПб., 2003. Сс. 291–295.

Предмет домашней утвари, в обрядах – символ члена семьи, живого или умершего.

«Деревянная ложка вырубалась из баклуши топориком, теслилась теслою, выстругивалась ножом, резалась кривым резаком, а черенок и коковка точились пилкою от руки. Ложки бывали: межеумок – простая русская, широкая; бутырка, бурлацкая, такая же, как межеумок, но толще и грубее; боская, длинная, тупоносая; полубоская, покруглее боской; носатая остроносая; тонкая, тонкой чистой отделки (сибирка)» (В. Даль).

Ложка была одной из немногих личных вещей крестьянина; ложки помечали, избегали пользоваться чужими. Ложка мужчины подчас противопоставлялась остальным по размерам и форме; ее использовали в народной медицине. В Малороссии полагали, что с помощью ложки умершего хозяина можно избавиться от родимого пятна, бородавки, нарыва, опухоли в горле и т. п.; она имела особое название – «одмирьска» или «видмирьска». Ложку парня или девушки использовали в любовной магии: ее прижигали, чтобы приворожить к себе понравившегося человека.

Перед едой ложку клали обычно выемкой кверху, что как бы обозначало приглашение к еде; после же трапезы ложку переворачивали, показывая этим, что наелись. Вместе с тем в Орловской губ. не разрешалось класть ложку «вверх лицом» перед трапезой, иначе «умрешь с раскрытым ртом и глазами». По поверью белорусов Могилевской губ., во время поминальной трапезы ложку за каждым приемом пищи нужно класть на стол, чтобы ею ели деды (умершие предки), а класть ложку нужно непременно выемкой вверх, иначе покойники перевернутся в могилах лицами вниз.

Если одна ложка, оставленная на столе на поминках, символизировала, как правило, одного умершего члена семьи и акт его кормления, то много ложек – всех умерших родственников или семью в целом, включая живых и мертвых. В Гомельской обл. после поминок складывали ложки в кучу и оставляли до утра на столе, чтобы быть всем вместе на «том свете». Там же на «деды» ложки складывали на ночь вокруг миски с поминальным блюдом, а утром по положению ложки судили о том, приходили ли ночью «деды»: если утром она окажется перевернутой, значит, ею пользовался умерший.

В Малороссии и в Белоруссии в ночь под Рождество участники ужина оставляли свои ложки на столе, складывая венчиком на бортик миски с остатками кутьи; считали, что если ложка за ночь упадет или перевернется, то ее владелец в этом году умрет. На Русском Севере на ночь выносили на улицу ложки, наполненные водой: если она замерзала с ямочкой, то это сулило хозяину смерть, а если с бугорком – то жизнь.

А. Топорков

Преступление против истины. В народном сознании Руси видится как тяжелый грех, присущий падшей природе человека: «Всяк человек ложь – и я тож» или «Все люди ложь и мы тож». «Люди солгали, да и мы правды не сказали». «Люди лгут, а нам веры не имут».

В «Поучении сыновьям» Владимир Мономах говорит: «Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело».

Ложь так же живуча, как и истина, если не более (И. С. Тургенев). Тля ест траву, ржа – железо, а лжа – душу (А. П. Чехов). Ложь перед самим собою – это наиболее распространенная и самая сильная форма порабощения человека жизнью (Л. Н. Андреев). Ложь ложью спасается (Ф. М. Достоевский).      

О. П.

Извозчик, занимавшийся перевозкой тяжелых и громоздких грузов и одновременно исполнявший функции грузчика.

Находится в Богородично-Рождественской девичьей пустыни. Икона была обретена в дни великого стояния русских и татар на р. Угре. Разломанная на 2 дощечки (отсюда и название – Ломовская), икона была найдена в водах реки, и с тех пор, по словам летописца, эту реку назвали Поясом Богородицы, защищающим Русскую землю. Явленная икона прославилась множеством чудес. В годы богоборчества она сохранялась сестрами Свято-Никольского монастыря «за Угрой». В 1975 образ был передан монахиней Ангелиной в действующий храм Рождества Богородицы в с. Барятине, где он пребывает и сейчас. В 1993 при храме образовалась монашеская община. В Барятине ежегодно случается чудо, которое могут наблюдать все желающие: в ночь на Рождество, а также иногда на Крещение, Сретение, в праздник свт. Николая (19 дек.) с тихим треском распускаются почки вербы около храма. То же происходит со старой вербой на месте бывшего Свято-Никольского монастыря «за Угрой». Празднование Ломовской иконе Божией Матери совершается 12/25 июня.

(1841– после 1902), малороссийский этнограф. Окончил Киевский университет, был учителем гимназии, заведовал железнодорожным училищем в Гомеле. Его записи народных песен были помещены в книге Б. Лавренко: «Песни про кохання» (Киев, 1869), а сказок – в сборнике «Южнорусския народныя сказки» (1869–70). Участвуя в работах Юго-западного отдела Географического общества, поместил во II т. «Записок» отдела (1875) очерк «Криниця» и там же редактировал сборник «Буковинских песен» (вышли и отдельно). Помещал статьи в «Историческом вестнике» и «Природе и охоте».

Лит.: Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. III. СПб., 1891.

Народное название дня св. мч. Лонгина Сотника, который при Кресте Господнем, 16/29 окт.

В народном сознании образ Лонгина Сотника связан с образом стражника, стража, сторожа. Лонгин охраняет ворота христианского дома, поэтому он врат- ник, вратарь. Он не допускает в дом нечистую силу, охраняет православные устои русского народа. Лонгин также считался целителем глазных болезней, т. к. он прозрел при распятии Христа и обрел веру в Спасителя.

По старому обычаю, в этот день отмечалось сияние солнечного света. Выносили на улицу под солнечные лучи зимние одежды, чтобы их осветило утренним солнцем и прихватило морозцем. Считалось, что после такого проветривания зимние одежды хорошо сохраняют тепло, т. к. на всю зиму вбирают в себя солнечное тепло.

Ручное орудие, использовавшееся для землекопных и гуменных работ, а также при выпечке хлеба.

Конструкции лопат, размеры, формы и материал определялись их назначением. Лопаты, предназначенные для разных работ, носили разные названия: заступ, лопата веяльная, лопата гуменная, лопата хлебная, лопата для снега и т. д.

Лопата – орудие, без которого невозможно ведение земледельческого хозяйства, была известна русским с ранних времен. При археологических раскопках Великого Новгорода, Пскова, Рязани находят большое количество как цельных лопат, так и их деталей.

Лопаты можно увидеть на рисунках древних летописей и житийных книг. Так, на рисунке Псковской летописи, датируемой XII в., показан отдыхающий крестьянин, рядом с которым лежит лопата. На миниатюрах из Жития Сергия Радонежского, Жития Зосимы и Савватия Соловецких к. XVI – н. XVII в. изображены работающие заступами монахи. Судя по этим материалам, лопаты Древней и Средневековой Руси аналогичны лопатам XIX в. Как и в более позднее время, в Х – XVII вв. на Руси были известны лопаты 4-х видов: для вскапывания и рытья земли, для закладывания и выгребания сыпучих продуктов, для снега и для хлебопечения. У них была та же форма, примерно те же размеры, и сделаны ни были из того же материала, что и лопаты XIX в.

Лопаты для рытья земли имели рабочую лопасть прямоугольной, трапециевидной или треугольной Фомы. Нижний рабочий край был закругленным или прямым. Лопаты изготавливали с металлической оковкой или без нее. Правый верхний край любой лопаты всегда оставляли прямым, чтобы на него можно было нажимать ногой при вскапывании земли.

Лопаты для закладывания различных сыпучих материалов делали прямоугольными. Их налопатник был шире и выше, чем налопатник землеройных лопат. Лопаты для сгребания снега также была прямоугольными, но отличались большими размерами. Лопаты, используемые при выпечке хлеба, имели лопасть овальной или круглой формы. Их размеры были обычно стандартными: ширина 27 см, высота 37 см.

Ист.: Шангина И. И. Русский традиционный быт. Энциклопедический словарь. СПб., 2003. Сс. 190–191.

Деревянная обручная посудина, мелкая, круглая, иногда на ножках, для стирки белья, мытья посуды. Иногда так же назывались продолговатые емкости для умывания. Лохани известны русским с X–XI вв.

см.: Флор и Лавр.

Крепкая, длинноволокнистая часть коры различных древесных и травянистых растений, имеющая хозяйственное применение (ткани, веревки и т. п.). Для получения волокна с деревьев снимали кору весной и затем вымачивали ее в воде в течение 6–8 недель с целью отделения луба от прочих частей коры; при этом луб делался настолько гибким, что легко разделялся на пучки. Из этих пучков потом приготовляли веревки и ткали рогожи. Последние находили различное употребление, гл. обр. шли на упаковку товаров. Производство рогож было особенно развито в России, в Вятской, Костромской, Казанской и Нижегородской губерниях, где оно составляло предмет кустарного промысла.

(от слова «луб» [синоним липы], из которого делали гравировальные доски), жанр изобразительного искусства, объединяющий графику и литературу; русские народные гравировальные или рисованные картинки; народный изобразительный фольклор, воплощающий дух нации: ее мировоззрение, понятие о духовности, нравственности и красоте. Появившиеся в XVII в. такие картинки отстаивали русские национальные традиции, противостояли западным влияниям на народную культуру. Лубки были по содержанию религиозные и светские, которые тоже во многом выражали православную душу русского народа. Картинки духовного содержания наклеивались на стенах крестьянских изб и городских домов, рядом с иконами, дополняя обычный иконостас простого русского народа.

Религиозные народные картинки производились в монастырях, на специальных фабриках, а также отдельными мастерами и артелями и распространялись в массовых масштабах по деревням, селам и городам. Больше всего расходились изображения Иисуса Христа, Богородицы, Николая Чудотворца, Георгия Победоносца, изображения православных праздников и святых, которые «избавляют от разных бед и болезней». Особенно много народных картинок духовного содержания и видов разных русских обителей печатали на досках в своих типографиях Киево-Печерский, Почаевский и Соловецкий монастыри.

Долгое время печатные картинки заменяли собою дорогостоящие живописные иконы даже в церквях. В XVII в. во многих храмах вместо икон были образа бумажные, а печатные святцевые находились почти в каждой церкви вплоть до н. ХХ в.

Рисованный лубок (тушь или чернила, перо, темпера, порой золото) религиозного содержания, выполненный в традициях книжной миниатюры и крестьянских росписей по дереву, создавался в старообрядческой среде, преимущественно на Севере России (Поморье, Северная Двина, Вологодский край), а также в Поволжье и под Москвой (Гуслицы) в XVII– XIX вв.

Гравюра на дереве, изображающая Евангелиста Луку, впервые появилась в России в виде приложения к первой, напечатанной по царскому повелению в Москве, книге «Апостол» (1564). За ней следовали те же изображения Евангелиста Луки при изданиях «Апостола», сделанных во Львове и Вильне. Отдельные же гравированные листки появляются гораздо позже – во 2-й четв. XVII столетия, и то в самом незначительном количестве; здесь приводятся: Темница святых осужденных – большая гравюра в лист в ширину, вырезанная на оловянной доске и помеченная 1629, прп. Акилина такой же работы, помеченная 1627, – обе киевской работы; небольшие картинки 1626: «Смерть на бледном коне» и «Странствования св. Антония» – для вклеивания в книги; Антиминс, вырезанный на оловянной доске казначеем московского Знаменского монастыря иеромонахом Иосифом в 1678. Наконец, за этими картинками следуют целые книги, гравированные на дереве: «Апокалипсис» иерея Прокопия, из которого здесь помещается 6 картинок, «Библия» монаха Илии, из которой здесь помещается одна картинка и тетрадка с отдельными отпечатками: изображение Киево-Печерских святых, не вошедших в издание «Патерика» 1661, – тоже монаха Илии. Из этой последней здесь прилагается любопытное изображение прп. Илии Муромского.

Но все эти картинки гравированы т. н. книжным способом, т. е. теми самыми приемами, которые употреблялись граверами при исполнении картинок для книг. Затем к наиболее ранним, чисто народным картинкам, как по большому формату своему, так и по примитивной работе, весьма схожей со старыми народными картинками, гравированными на дереве в XVIII в., должны быть отнесены лицевые изображения из Библии и Апокалипсиса, резанные в 1696 гравером Коренем по рисункам мастера Григория. С этого времени, в продолжение всего XVIII в., создается ряд народных картинок на дереве такой же работы.

Да и в картинках, прилагавшихся к церковным книгам того времени, гравирование на дереве в художественном отношении не отличалось от народных картинок. Напр., это были: «Успение» из Киевского Анфологиона (1619), заглавный лист книги «Меч духовный» (Чернигов, 1666), и Варлаам и Иосиф-царевич из Клинцовского издания их Жития (XVIII в.). В более позднее время народные картинки редко гравировались на дереве, т. к. при длинных текстах, которые нужны были тогдашним покупателям, несравненно удобнее было производить их на медных досках.

Первыми русскими граверами народных картинок были знаменщики или рисовальщики Серебряной палаты, входившей в Оружейную палату. У мастера Леонтия Бунина, из числа граверов-серебряников, был свой печатный стан, на котором, по всей вероятности, производилось печатание Страстей и Синодика.

В XVII в. мастерами русской народной картинки были типографские резчики-профессионалы и народные умельцы. В их числе: монах Антониево-Сийского монастыря Мисаил, монах Соловецкого монастыря Хрисанф, «печатник листов» из Мещанской слободы в Москве Василий Корень и его сын Алексей, гравировавшие на дереве. К ним относились московские мастера, гравировавшие на меди: Афанасий Трухменский, Василий Андреев, Леонтий Бунин и соловецкие граверы. В XVIII в. это граверы-серебряники подмосковного с. Измайлова; петровские граверы, переселившиеся в Москву, и их ученики, которые работали от случая к случаю на государство и постоянно на рынок, нередко гравируя и на дереве, и на меди (братья И. Ф. и А. Ф. Зубовы, Мартын Нехорошевский, Иван Либецкий, Андрей Тихомиров), а также Петр Чуваев, Илья Петров, Семен Баскаков и ряд безымянных мастеров.

В XIX в. резчиками народных картинок стали крепостные крестьяне П. П. Бекетова, прошедшие профессиональную выучку гравирования пунктиром у мастеров школы Г. И. Скородумова; иконописцы- раскольники и московские ремесленники, усвоившие стиль их резьбы; наконец, «рисовальщики Никольского рынка», т. е. профессиональные художники невысокого класса, создававшие рисунки для лубков. Особое место среди народных картинок духовного содержания занимали картинки иконописцев Мстеры.

Рисунки или переводы для своих картинок русские мастера заимствовали из разных источников: духовные листы иконного разряда, заменявшие образа (изображения Спасителя, разных явлений Богородицы, святых с житиями, праздников и святцев), копировались с миниатюр при книгах или же прямо с церковных икон; по части лицевых легенд и притчей богатый материал для народной картинки представляли церковные паперти, по стенам которых расписывались разные истории и апокрифические повести. Напр., с паперти Симонова монастыря перешла в картинки история о некоем немилостивом человеке, любителе мира сего. В ней представлено, как он умер и как сатана приказал чертям парить его в бане огненными вениками за то, что он любил при жизни «часто в бане мыться»; ему же черти трубят в уши – «в трубы огненные» за то, что он «любил в мире различные игры и потехи», и т. д. Оттуда же заимствованы: «Видение некоего святого» – как из 30 тыс. умерших только 2 души в рай вошли, 3 на мытарствах удержаны, остальные же все в ад отправлены, и «Видение некоего монаха о казни лихоимцами», где главный лихоимец (должно быть, Иуда) лежит внизу, а из чрева его выросло дерево, на котором подвешены за ноги мужеский и женский пол «в пламени непрестанно горящем». С паперти Чудова монастыря взята картинка, изображающая архангела Михаила и молящегося ему человека.

На паперти Соловецкого монастырского собора были изображены: «Похождения св. Феодоры по мытарствам» и «Монашеская чистота», где представлен монах, распятый на кресте; губы его замкнуты большим висячим замком; по сторонам соблазняют его – мир, в виде всадника, и 2 чертенка, из которых один тормошит его крючком, а другой пускает в него стрелу; подобное же изображение существовало на одной из народных картинок.

Много картинок заимствовано со стенописи Успенского собора в Москве, собора в г. Суздале, др. соборов и церквей, а также с разных металлических клейм или дробниц, набитых на древних ризах или вделанных в иконные оклады, и, наконец, с медных гравированных досок, изготовлявшихся для их наколачивания на церковные двери.

Изображения 12 Сивилл заимствованы, напр., со входных дверей Велико-Устюжского монастырского собора. Они награвированы на медных дощечках, которые наколочены на деревянных дверях. Подобные изображения Сивилл были в церкви Воскресения Словущего в Москве и Успенском и Благовещенском соборах Московского Кремля, а также Суздальском соборе и костромском Ипатьевском монастыре.

Целый ряд народных картинок духовного содержания имел источником иностранные образцы. В XVII в. самым распространенным иностранным источником была Библия Пискатора (из Голландии). Народные картинки «Описание Иерусалима», «Рука св. Анны», «Суд иудеев над Христом», «Образ Нерукотворного Спаса» имели оригиналом венские издания. Из Франции поступил оригинал для народной картинки «Денежный дьявол». Русские мастера, особенно в монастырях, хотя и использовали иностранные источники, перерабатывали их в привычном духе. Картинки на дереве киевских мастеров – монаха Илии, Прокопия и др., более ранних, – которые, хотя и заимствовали свои сочинения с иностранных образцов, но в то же время придавали им своеобразный иконный характер; ими же произведены первые «летучие листки»: «Темница святых осужденных» и «Прп. Акилина».

Круг владельцев гравированных досок и продавцов лубка в Москве до посл. трети XVIII в. очень широк и пестр. Это работники Печатного двора, дьячки и ключари церквей, даже сторожа таможни, купцы, мастеровые, крестьяне, иногда сами граверы или «хозяева» мастерских. В 1740–50-е в Москве работала мастерская Нехорошевского, в 1760-е – Леонтия Хлебникова. В 1740-е начала, а в последней трети XVIII в. развернула свою деятельность знаменитая мастерская И. Я. Ахметьева, наследника Конона Тимофеева, просуществовавшая в руках его преемника купца И. Логинова до к. 1860-х. В сер. – 2-й пол. XIX в. в Москве появляется огромное число печатен народных картинок в технике металлографии: А. Морозова, Е. Яковлева, Андрея Абрамова, В. Пономарева, В. Васильева и др. Строились печатни даже в некоторых селах Владимирской губ.: так, в д. Богдановке Ковровского у. завел свою металлографию офеня Игнатий Акимов-Сорокин, а в с. Мстере – известный своими археологическими трудами и дешевизной народных картинок И. А. Голышев.

Ист.: Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб., 1909; Лубок. Альбом / Вступ. ст. А. С. Сытовой. Л., 1984.

Большой сундук, согнутый из лубьев.

Играли важную роль в домашнем обиходе русского крестьянина. Из луба делались кузовки, коробья, рогожи и мн. др. На поморье Архангельской губ. на бересте еще в н. XX в. делали целые книжки, составляя страницы их из чистых лык, т. е. полосок луба, без дыр и коростья (отсюда «не всяко лыко в строку».); в Древней Руси слово «луб» нередко служило синонимом книги, особенно при переводе на русский иностранных слов, и береста, как замена писчей бумаги, упоминается в одном из указов московского правительства к. XVII в. Луб, т. е. внутренняя сторона содранной с дерева коры, преимущественно липовой, служил также для вырезывания клише, т. н. лубочных картинок. Изделия в большинстве случаев очень непрочные, почему название «лубочный, лубяной» уже в самом н. XIX в. стало понятием для обозначения всего непрочного.

Старинное русское название верхней одежды или плаща.

Кусок сукна на холщовой подкладке, надевавшийся через отверстие для головы. Использовался для одежды русскими охотниками на Севере и в Сибири.

Народное название дня прп. Луки Элладского, 7/20 февр.

По народным приметам, этот день был самым благоприятным для приготовления целебных лекарств из кореньев. Доставали из заветных ларцов и из холщовых мешочков заготовленные с лета травы и коренья и приготавливали из них отвары. Особое значение в этих отварах имела лапчатка. Ее в народе назвали могущницей или калганом. Цветок лапчатки напоминает крестик, потому что в нем заключена могучая крестная сила. Особую силу этой травки лучше всего знает родившаяся в этот день. Все тайны приготовления отвара она ведает, все премудрости лечения знает, потому она и слывет Могущницей.

(? – 1887), малороссийский этнограф. Окончил Ришельевский лицей. В 1836 издал в С.-Петербурге анонимно свой сборник: «Малоруссыя и червоноруссыя думы и песни». Главную ценность сборника составлял отдел дум и исторических песен. Кроме исторических, в сборник были помещены песни бытовые и обрядовые. Книга Лукашевича оказала значительное влияние на изучение малороссийской народной литературы. Часть их (45 песен) была издана уже после смерти Лукашевича в книге Б. Гринченко: «Этнографичесые матерьялы, собранные в Черниговской и соседних губерниях. Том III. Песни» (Чернигов, 1899). Кроме того, Лукашевич написал: «Чаромуле или священный язык магов, волхвов и жрецов» (СПб., 1846); «Примеры всесветного славянского чаромупя», «Микроскопическая астрономiя».

Народное название дня мц. Гликерии, девы, и с ней мч. Лаодикия, стража темничного, 13/26 мая.

К этому дню на Руси наступала комариная пора, поэтому св. Гликерию крестьяне называли комарницей. Множество комаров – хороший признак для урожая грибов, роста травы и хлебов. В народном сознании она представлялась в виде трудящейся женщины с лукошком.

Название, встречающееся в народном календаре 5 раз: 5/18 авг., 1/14 сент., 4/17 сент., 7/20 сент., 18/31 окт.

Августовский Луков день совпадал с днем Евстигнея Житника. В это время убирали лук. Связки луковиц развешивали в комнатах – чтобы очищался воздух. Сырой лук ели с хлебом, солью и квасом. Считалось, что так прибавляется здоровье и лицо имеет свежий вид. На Евстигнея примечали погоду на декабрь. Вечером выходили в поле на пожню и слушали эхо: далеко оно разносилось – к ведру, близко раздавалось – к дождю. По обычаю на Евстигнея выпекали житник – первый ячменный хлеб из зерна нового урожая.

Луков день 1/14 сент. совпадал с днем Симеона Столпника. В Ярославской и Вологодской губ. в это время убирали лук.

Луков день 4/17 сент. совпадал с днем празднования чудотворной иконы «Неопалимая Купина» и Вавилой – праздником острых вил. Во многих местах в это время рвали лук с гряд.

Луков день 7/20 сент. приходился на празднование прп. Луки. Этот день еще назывался Лука, Луковница.

На Неопалимую Купину лук начинали собирать, а в этот день несли его продавать на базар. Луков день был печален по двум причинам: во-первых, он «бабье лето» кончает, а во-вторых, бабы да девки в этот день от лука плачут, когда начинают чистить его для всяких солений. Девушки, заплетая лук в косы, как всегда, гадали. Просили святого Лука, чтобы дал он им такие же золотистые и тугие косы, какие они из лука вяжут и которые бы от времени не тускнели, всегда парней привлекали. А святой Лук специально слезы на девушек насылал – для их же пользы. Крестьяне говорили так: «Наплачешься над луком – легче с долей девичьей расставаться, замуж выходить». С Лукова дня начиналась свадебная пора.

В этот день пекли пироги с луком. Кроме пирогов, подавали на стол луковую кашу – толченый лук с солью, квасом и сметаной. Лук использовали и как антисептическое средство при моровых болезнях и падеже скота, развешивая всюду связки-косы лука и чеснока. Девушки для сохранения красоты волос ополаскивали их настоем луковой шелухи.

Октябрьский Луков день к овощной культуре лука отношения не имел. Это было народное название дня ап. и евангелиста Луки, высоко почитаемого русским народом.

С этого дня начиналась осенняя путина: рыбаки готовили сети, чинили верши и др. рыбацкое снаряжение. Мужики собирались в артели и занимались товарным промыслом рыбы. Рыбу ловили к столу, заготавливали на зиму, солили, замораживали. Саму рыбалку в народе связывали с именем Луки и просили его покровительства, когда они рыбу лучили. Лучить – высвечивать лучом от фонаря или факела темные глубокие ямы, куда рыба опускается на ночь. Рыба на свет выплывала и ее вытаскивали из воды с помощью рыбацких приспособлений. «Лука лучить помогает», – говорили рыбаки.

Лука из иконописцев первым написал образ Пресвятой Богородицы, поэтому в народе считалось, что родившийся в этот день обладает особым даром художественного восприятия мира.

Толченый лук с солью, квасом и сметаной.

Круглая лубяная или берестяная емкость с деревянным дном и ручкой. Использовалась для сбора ягод, грибов, орехов.

Народное название дня св. мчч. Лукиллиана, Клавдия, Игнатия, Павла, Дионисия и Павлы, девы, 3/16 июня.

По народному поверью, св. Лукиллиан правит ветрами. Было замечено, что в этот день ветры дуют так, будто срываются откуда: гонят пыль по земле, клонят ветки деревьев книзу. Силу ветра приписывали Луке-Лукьяну. Крестьяне считали, что он с ветром по всей земле гуляет, все досматривает и людям обо всем рассказывает. Считалось также, что Лукьян не только силой могучей обладает, но знает еще и секреты борьбы с нечистью. Попроси Лукьяна, помолись ему, он всякую нечистую силу из всех щелей выдует. Силой этой Лукьян обязан ветру: нет ветра – так и Лукьян с чертями- ведьмами справиться не сможет. Потому ждали селяне, чтобы в этот день был ветер. «Коли ветер, то и Лукьян с нами, – говорили крестьяне, – а с ним никакая нечистая сила не страшна».

На Лукьяна под Митрофана крестьяне окликали ветер, просили его пролить дожди. Крестьяне верили, что Лукьян знал секреты, где рыть колодец. В этот день нужно было опрокинуть сковородку на предполагаемом месте колодца и по сырости на ней определить, есть ли вода близко, стоит ли тут рыть колодец.

Св. мученик († ок. 306), празднуется 23 авг./5 сент. и 26 окт./8 нояб. По наблюдениям русских крестьян, со дня памяти этого святого начинались первые заморозки, называемые в народе лупенскими. По созвучию имени св. Луппа крестьяне говорили: «На Лупа льны лупить». В просторечии св. Лупп назывался Брусничником, оттого что в это время поспевала брусника.

В некоторых местах России существовало поверье, что Лупп в образе рыжего мужика ходит и по спинам мужиков лупит, наклоняться заставляет. Отлупил Лупп мужика – тот в поле побежал. Лупит Лупп и бабу. Та – в лес, а там брусника дозрела, наклоняйся и собирай. Крестьяне считали, что Лупп никого не забудет, всегда напомнит, что и кому, где и когда делать надо.

Липа, с которой снята кора на лыко (см.: Лубяные изделия). Из лутошек делали кузовки, коробья и т. п.

см.: Светильники.

В древнерусской мифологии сестра трех братьев, родоначальников племени полян: Кия, Щека и Хорива. Легенда о них приводится в «Повести временных лет». Близка этой легенде и русская сказка о богатырше Белой Лебеди, владелице живой воды и мо- лодильных яблок, за которыми посланы братья.

см.: Лубяные изделия.

Пережиток языческих представлений о возможности «приворожить» или «отворо- жить» любимого с помощью нечистой силы. Осуждалась Русской церковью, виновные подвергались наказанию вплоть до отлучения от церкви. Православные русские люди к ворожеям относились как к ведьмам.

Отдельные действия любовной магии известны еще со времени Древней Руси. В «Вопросах Кирика» (XII в.) упоминается о том, что жены, которых невзлюбили их мужья, омывают свое тело водой и дают ее выпить своим мужьям. К помощи ворожей, владевших секретами любовной магии, в XVI в. прибегала вел. кн. Соломония, супруга Василия Ивановича. Одна из ворожей «наговаривала в рукомойнике тою водою умываться, чтобы любил ее муж, а когда понесут к великому князю сорочку, чехол или порты, и в то время она бы, омочив свои пальцы в рукомойнике, охватывала ими белье», другая наговаривала не то на масло, не то на пресный мед и «велела ей тем тертися от того ж, чтоб ее князь великий любил, да и детей деля».

Наиболее распространено у восточных славян привораживание с помощью пищи или питья, которые дают особе противоположного пола, произнеся над ними специальный заговор или подмешав грудное молоко, кровь, пот и т. п. Среди вопросов, которые задавали женщинам на исповеди их духовники в XV в. и позднее, были и такие: «омывала ли еси молоко с персей своих медом и давала пити мужу своему любви деля», «или мазалася еси маслом или медом и, омывшися, давала еси пити кому».

Характерны для любовной магии действия с одеждой, вырезанным из земли следом, волосами человека. Наиболее радикальным средством считалось т. н. «вмазывание в печь», причем его использовали не только в любовной магии, но и как средство против воров и вообще при наведении порчи. В Новгородской губ. девушки привораживали парней таким образом: брали два волоса, один свой, другой парня, свивали их вместе со словами: «Как эти два волоса дружно свились, так бы и мы с рабом Божиим (имя) дружно сжились»; затем замазывали их глиной куда-нибудь в печь, приговаривая: «Как в этой печке жарко, так бы и рабу Божьему такому-то было бы меня жалко». Там же пекли яйцо в печке, нашептывая: «Как это яйцо печется, так чтобы сердце милого пеклось обо мне», а потом давали съесть это яйцо тому, кого хотели приворожить.

Среди прочих способов наиболее распространено было привораживание с помощью косточек лягушки или летучей мыши, зеркала, различных любовных зелий. В 1642 некто Афонька Науменко показал на следствии, что он умеет «привораживать женок»: «Возьмет лягушку самца да самку и кладет в муравейник и приговаривает: сколь тошно тем лягушкам в муравейнике, столь бы тошно было той женке по нем Афоньке, а поминает той женке в тот час имя, и на третий день приходит он, Афонька, к тому муравейнику, и в том де муравейнике тех лягушек останется один крючок да вилки, и он то возьмет и тем крючком которую женку зацепит, и та женка с ним и воровать (т. е. предаваться блуду) станет; а как ему с тою женкою воровать не по- хочется, и он тое женку вилками от себя отпихнет, и та женка по нем тужить перестанет».

По малороссийским поверьям, ведьмы жгут на огне волосы человека или кипятяттраву'тирлич» со словами: «Тирлич, тирлич! Мого милого прикличь!», от чего их возлюбленный поднимается в воздух и летит к ним, как птица.

А. Т.

В понятиях Руси главная добродетель православного человека, ибо христианство – религия любви. Бог есть любовь. «Любовь есть таинство» (Блж. Августин). «Одна любовь соединяет создания и с Богом, и друг с другом» (Авва Фалассий). «Любовь ко Христу является внутренним солнцем жизни, к которому она поворачивается во всех своих проявлениях» (С. Н. Булгаков). «Дело истинной любви прежде всего основывается на вере» (В. С. Соловьев). «Любовь изменяет само существо вещей» (Иоанн Златоуст). «Православие признает только любовь, готовую на неограниченные жертвы, только любовь, готовую положить душу за брата, за друга (Ин. 15:13; 1Ин. 3:16), ибо только через такую любовь человек возвышается до таинственной вышеличной жизни Св. Троицы и Церкви» (С. В. Троицкий).

Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое в силу эгоизма мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви. Только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божьем сказано: будут два в плоть едину, то есть станут одним реальным существом (В. С. Соловьев).

«Кто искренне любит Бога, тот не может не любить и ближнего, который есть образ Божий» (Тихон Задонский). Для православного русского человека любовь – высшее чувство, в любви он находит самого себя, свою личность. «Где любовь, тут и Бог», «Бог – любовь» – говорят народные пословицы. «Нет ценности супротив любви». «Ум истиной просветляется, сердце любовью согревается». «Совет да любовь, на этом свет стоит». «Где любовь, там и совет». «Где советно, там и любовно». «Где любовь, там и свет». «Милее всего, кто любит кого». «Нет того любее, как люди людям любы». «Мило, как людям люди милы». «Для милого не жаль потерять и многого». «Ради милого и себя не жаль». «За милого и на себя поступлюсь». «Равные обычаи – крепкая любовь». «Одна думка, одно и сердце». «Сердце сердце чует». «Сердце сердцу весть подает». «Любовь – златница великая», высшее чувство, данное Богом, поэтому в сознании русского человека оно было связано с понятиями целомудрия, стыда, греха. «Любовь благородна только тогда, когда она стыдлива. Любовь – самое интимное и неприкосновенное чувство. Берегите тайны любви» (В. А. Сухомлинский).

Совсем иначе чувство любви воспринималось в сознании западного человека. Здесь оно носило преимущественно чувственный, плотский характер, характер сладкой страсти, приносящей глубокое физическое удовлетворение. Главная цель любви в сознании западного человека – физическое обладание, русский же человек видел в любви не просто обладание, а высшее духовное единение. Причем чисто физическая сторона любви, конечно, не отрицалась, но считалась глубоко интимным делом двоих, всяческая огласка которого неприлична. Любовь мужчины и женщины в народной культуре России венчалась не просто обладанием, а прежде всего браком.

Логика развития западной цивилизации и товарных отношений определила вырождение любви из высокого чувства в механизм получения полового удовлетворения. В сегодняшнем западном мире женщина и женское тело рассматриваются как объект потребления и товар. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть ряд наиболее популярных западных фильмов. Как признают западные исследователи, в общей шкале потребительских ценностей американского мужчины обладание красивым женским телом находится на одном из престижных мест, наряду с обладанием машиной, квартирой или загородным домом. Отношение к женщине – один из критериев доброкачественности любой цивилизации. Взгляд на женщину как на объект потребления – верный признак вырождения и злокачественной духовной болезни.

Мы недаром подчеркиваем эти черты западной цивилизации. Отталкиваясь от них, легче понять, как воспринимал любовь русский человек. Нет, он совсем не отрицает плотской любви и всех ее радостей, но он осуждает торговлю любовью, превращение тела в товар, выставление его на арену как зрелища для похотливых глаз.

Половая любовь и физическое обладание любимым в народной культуре России мыслились только в браке, конечно, были и исключения, но крайне редко. Физическое обладание не может быть выше духовного элемента любви – считал коренной русский человек. Это вытекало из всех его жизненных ценностей.

Любовь для русского человека не только и не столько наслаждение, но и подвиг, духовное возвышение, самозабвение. Любить истинно можно только душу. Любовь сильнее смерти и страха смерти. «Знать и любить, – писал А. Ф. Лосев, – это значит бороться с тем плохим, что ты находишь в любимом. А так как жизнь сложна и трудна, то бороться с недостатками – значит неуклонно идти по пути жизненного подвига».

В понятиях Святой Руси половая любовь признавалась только в браке. Половые сношения вне его считались тяжелейшим грехом. О тех, кто еще не вступал в эти сношения, в народе так и говорили: «Он (она) еще греха не знает». Лишить невинности девушку без намерений стать ее мужем в народной этике – страшный грех, за который придется строго отвечать перед Богом «мученьем души». Вместе с тем девушка, которая не сумела «соблюсти себя» по своему хотению, считалась падшей, и к ней относились как к блуднице, презирали, с ней водились только ей подобные.

В России вплоть до XVIII в. отсутствовал литературный жанр скабрезных историй о любовных отношениях между мужчиной и женщиной – западноевропейские фабльо, пошлые анекдоты. Причем на Западе в создании этих скабрезных историй принимали участие все слои общества – от рыцарей и монахов до ремесленников и крестьян.

В России же подобные рассказы появились только в XVIII в., их сочинителями и распространителями были деклассированные, денационализированные элементы. Но что закономерно – потребителями подобной литературы (имеются в виду «сочинения» Баркова, Кострова и т. п.) стали представители образованных слоев, ориентированных на западную культуру.

В толще коренных русских людей этот жанр воспринимался как непотребство вплоть до к. XIX в. Еще в н. XX в. в большинстве деревень Русского Севера не только такие рассказы, но и употребление матерных словечек считалось грехом и бесстыдством. Поголовную матерщину в русскую деревню принесли большевики с их опорой на деклассированные элементы, ставшие ядром начальствующего состава большевистского режима в деревне. Похабщина и мат для этих элементов были выражением «народности». В полной мере этот элемент «народности» был развит советской интеллигенцией, для которой похабные анекдоты и матерщина стали неотъемлемой частью лексикона – от инженера и профессора до министра. Взгляд на любовь как на средство наслаждения, а на женщину, женское тело – как на объект потребления и товар, который сегодня стал общим местом во многих российских телепередачах, особенно в западных фильмах и клипах, еще в к. XIX в. в России был невозможен и воспринимался как плод развращенного ума.

Половая любовь и все связанное с ней в традиционной русской культуре не отрицались, но воспринимались только в браке, целью которого является создание семьи, рождение и воспитание детей. В народных песнях и сказках счастливая любовь венчается браком по закону и веселой свадьбой. Сыграть свадьбу для русского человека – «Закон принять. Идти на суд Божий» (т. е. венчаться).

О. Платонов

В древнерусских книжных легендах и раннеисторических описаниях монстры, обитатели далеких сказочных земель, прежде всего Индии. Среди них упоминаются многоглавые, люди с лицом на груди, со звериными (в частности, псоглавцы) или птичьими головами и ногами, с крыльями, люди, живущие в воде, и т. п. Рассказы о людях дивия связаны или с повестями о походах Александра Македонского или со сказаниями о государстве индийского царя и попа Иоанна («Сказание об Индийском царстве», XV в.). Люди дивия являлись образцом неверных, «нечистых» народов. Наиболее опасные народы были, по преданию, «заклепаны» Александром Македонским в скалах, и им приписывалась важная роль в грядущих событиях накануне конца света, когда они выйдут на свободу, – ср. ветхозаветных Гога и Магога, кн. Рош. Наряду с образами, восходящими к переводным источникам, в русской книжной традиции известны оригинальные, относимые к сибирским народам. См. также: Див.

Лит.: Истрин В. М. Сказание об Индийском царстве//Древности. Труды славянской комиссии Московского археологического общества. Т. 1. М., 1895.

А. Ч.

Народное название дня мц. Людмилы, 16/29 сент.

В этот день крестьяне прислушивались к птичьему голошению (пению) и по нему пытались предсказать погоду в будущем году. По поверью, женщина, родившаяся в этот день, обладала певучим голосом, первой запевницей была на девичьих посиделках, первой песенницей и на свадьбах.

На Людмилу существовал обряд: на стол ставили жареного гуся, глухаря или перепелку. По птичьим косточкам определяли, какой будет зима. Смотрели толстые кости у перелетной птицы или тонкие, оплыли они жиром или нет.

Колыбель для младенца. Изготавливалась либо в виде корзины, либо в виде ящичка и подвешивалась к очепу – длинной палке, соединенной с потолочной балкой. Укладывая ребенка в люльку, совершали определенные ритуальные действия. Люльку окуривали ладаном, сбрызгивали крещенской водой, крестили иконой Божьей Матери, привешивали маленькую иконку, вырезали на стенках кресты. Все это делали для того, чтобы создать ребенку «хороший дом» на то время, что он будет находиться в люльке, и обеспечить его безопасность от неведомой силы. Ребенка клали в люльку, каждый раз благословясь, т. е. произнося слова: «Благослови, Господи, и все Его угодники, положить дите в колыбель, защити его, Господи, от лукавого!» Обычай подвешивать люльку над полом объяснялся также заботой о ребенке. Верили, что ребенок пришел в мир людей из иного мира, враждебно настроенного к людям, и тот мир может забрать его назад. Чтобы такого не случилось, надо было нарушить контакт младенца с землей, подвесив люльку над полом. Ребенок находился в люльке до полутора – двух лет, а затем его переводили спать на полати.

С люлькой было связано много поверий. Так, напр., нельзя качать пустую люльку: ребенок будет плохо спать; нельзя оставлять ее открытой без младенца: в нее ляжет зыбочник – злой дух, пугающий по ночам детей. Существовали поверья, связанные с очепом, на котором подвешивали люльку. Считалось, что дети в дом попадали по очепу. Если родители не хотели больше иметь детей, то ствол дерева, из которого делали очеп, не очищали от коры, когда же семья была настроена продолжать свой род далее, то очеп для люльки делали гладким.

Ист.: Шангина И. И. Русский традиционный быт. СПб., 2003.

В народных представлениях нечистое животное, родственное змее и др. "гадам». Жабу в некоторых местах считали матерью ужа, верили, что она играет с ужом, как муж с женой, и спаривается с ним. Лягушка, 7 семь лет не видевшая солнца, превращается в летающего змея, у лягушки есть свой царь (с короной на голове). Лягушка способна оживить мертвого ужа, а куски разрубленной ящерицы срастаются под воздействием жабьей мочи. Как и змей, лягушек считают ядовитыми. Яд их сильнее змеиного, но кусать человека им запрещено от сотворения мира. Они способны поглощать змеиный яд и очищать отравленный змеей источник.

По народным представлениям, лягушки – обращенные люди. Происхождение их, в частности, связывали с людьми, утонувшими во время Всемирного потопа. Согласно др. легенде, войско фараона, преследовавшее евреев во время их исхода из Египта и потопленное в водах Черного моря, превратилось в лягушек, которых вследствие этого называли «фараонами». Существовало поверье, будто у самок лягушки длинные волосы и женская грудь, а у самцов борода. Придет время, когда они вновь станут людьми, а ныне живущие люди превратятся в лягушек. Поэтому бить лягушек грех.

В лягушке часто видели дух умершего, душу ребенка, похороненного некрещеным, иногда при виде лягушки в доме высказывали пожелание вечного упокоения. С этими же представлениями была связана и распространенная мотивировка запрета убивать лягушек: умрет мать (реже – сам убивший, его родители или родственники).

Запрет убивать лягушек объясняли и иначе: рука отсохнет, будут болеть глаза, опухнешь, будет рвать выпитым молоком, не будет удаваться хлеб, будешь есть на «том свете» пирог с лягушками, другие лягушки покусают или задушат, убитая лягушка сама придет ночью и задушит, а у девушки отберет красоту.

Часто считали также, что убийство лягушки способно вызвать дождь. Причину засухи в некоторых местах видели в том, что жаба закрыла источник. Чтобы пошел дождь, убивали прыгающих лягушек и блох, нанизывали на нитку и вывешивали на кусте, приговаривая: «Как эти блохи и лягушки повисли, чтобы тучи повисли». Для вызывания дождя совершали обрядовое убиение, а иногда и похороны др. «гадов»: ужа, гадюки, ящерицы, рака, вши, насекомого, медведки, паука и др.

Считалось, что и жабы обладают такой силой взгляда, что могут сглазить человека или животное. Когда лягушка смотрит на человека, она пересчитывает ему зубы, и они от этого выпадают. Жаба может также плюнуть человеку в глаза, и он ослепнет.

Появление лягушки в доме служило предвестьем прихода нежеланных гостей, несчастья, смерти в доме. Женщине нельзя брать лягушку в руки, иначе хлеб не будет ей удаваться. Лягушка, выскочившая на дорогу перед путником, особенно рыбаком, сулит неудачу. Если у рыбака в начале ловли станут ловиться лягушки, то рыбы ему не видать: значит, «нечистая» женщина (т. е. имеющая месячные) перешла через его невод.

С началом кваканья лягушек были связаны приметы о погоде. Если кваканье пришлось на скоромный день, коровы будут давать больше молока. При первом весеннем кваканье люди кувыркались по земле, чтобы быть здоровыми и чтобы не болела спина. Увидеть первую лягушку в траве – к удаче, в воде – к несчастью, вверх животом – к покойнику.

О забеременевшей вне брака говорили, что она объелась лягушками. Магическими свойствами обладала палка, которой разняли змею и лягушку: считалось, что с ее помощью можно расстроить брак, любовные отношения, облегчить тяжелые роды, отвратить градовую тучу, усмирить борющихся врагов, выиграть суд, выгодно совершать торговые сделки. Лягушку клали за пазуху, чтобы не бояться щекотки.

С помощью лягушки насылали порчу. Так, чтобы ослепить кого-нибудь, натирали этому человеку дверь лягушачьим жиром; зашивали его волосом глаза лягушки и клали ее под камень; закапывали под порог глаза лягушки, а потом выкапывали их, терли в порошок и подмешивали в питье.

Лит.: Миловидов Ф. Ф. Жаба и лягушка в народном миросозерцании, преимущественно малорусском. Харьков, 1913.

Ист.: Гура А. В. Лягушка//Славянская мифология. М., 1995.

см.: Федор ляльник.

Олицетворение весны у белорусов. Она представлялась юной, красивой девой; существовала даже поговорка: «пригожая як Ляля». В честь ее устраивался праздник накануне весеннего Юрьева дня, известный под именем Ляльника. На лугу собирались крестьянские девицы, наряжали самую красивую подругу в белые покровы, перевязывали ей шею, руки и стан зеленью, а на голову надевали венок: это и была Ляля. Она садилась на дерн; возле нее клали разные припасы и венки; девицы, взявшись за руки, водили вокруг Ляли хоровод с песнями, в которых обращались к ней с просьбой об урожае. Ляля раздавала им венки и угощала всех приготовленными яствами. Эти венки и зелень, в которую наряжалась Ляля, сберегали до следующей весны. Этот первый весенний праздник в Великороссии назывался Красной горкой. Кроме Красной горки в Центральной России 21 апр./4 мая был свой Ляльник (см.: Федор Ляльник).