Путешествие в историю русских монастырей

Рассказ о русских монастырях – это повествование об истории высочайших духовных достижений и, увы – неизбежно, «каталог» тяжелейших, подчас невосполнимых утрат. Трагическим в истории монастырей был не только ушедший XX век, известный открытой борьбой с религией и Церковью. Нелёгкая судьба у русских обителей была в разные столетия: в эпоху нашествия монголов, во времена междоусобицы, в тяжёлую годину Ивана Грозного, при польско-литовской и шведской интервенции в Смутное время, в годы секуляризации при Петре I и Екатерине II. Да и могло ли быть иначе, ведь глубинный смысл истории монастырей и монашества – это сражение, война, но «не против плоти и крови», а духовная брань, призыв на битву, брошенный миру. Это не вызов ненависти, а вызов любви, призыв мира встать под одни знамёна для борьбы против того зла, которое есть в мире. И мир по-разному отвечал на этот голос любви: иногда он стремился к тем высотам, к которым его звали духовные вожди, порой и капитулировал перед соблазнами преходящего суетного века. В этих отношениях, собственно, заключается смысл «историософии» прошлого монашеских обителей. Мир притекал к стенам монастыря то за исцелением, то с преступным намерением свергнуть Бога.

Наши монастыри называются русскими не по национальному признаку, а по принадлежности к Русской Православной Церкви, многомиллионная паства которой объединяет людей самых разных национальностей и гражданства. Поэтому география русских монастырей гораздо шире, чем пределы нынешних границ России. Десятки монастырей Русской Православной Церкви находятся на Святой Земле, на Горе Афонской, в Западной Европе и Северной Америке, на Северном Кавказе и в других странах, сохраняя своё каноническое, историческое и культурное единство с Матерью-Церковью. Это не считая тех обителей, которые принадлежат Русской Зарубежной Церкви или в силу разного рода причин перешли в другую юрисдикцию, либо были основаны русскими иноками под юрисдикцией другой Православной Церкви, как, например, Нововалаамский монастырь в Финляндии. Многие православные монастыри на постсоветском пространстве, в том числе колыбель русского монашества древняя Киево-Печерская Лавра и оплот православия Почаевская Успенская Лавра, сегодня оказались на территории молодых суверенных государств, радикальные круги которых порой расценивают их наименование «русскими» как посягательство на достояние своих стран. И всё-таки историю, в отличие от настоящего и будущего, можно только переписывать, но нельзя изменить на самом деле. Помня о том, что в мире существуют сотни русских обителей, в данном случае мы намеренно ограничиваемся рассказом о девяти монастырях, которые находятся на территории современной Европейской России. Ведь всё количество русских монастырей с их богатейшей историей и традициями невозможно охватить даже в многотомном исследовании. При этом мы выбрали те обители, которые много значили в истории России, Русской Церкви и русского монашества, возникли в разное время и отразили различные судьбы и типы служения монастырей нашего Отечества. Каждый монастырь по-своему неповторим и уникален, поэтому для каждой обители потребовались отдельные очерки с рассказом о возникновении, прославленных подвижниках, святынях, достопримечательностях, об истории прошлого и нынешнего дня. Монастыри Москвы тоже представляют особую страницу в истории русского монашества, рассказ о них читатель сможет найти в другом выпуске серии «Путешествие в историю» издательства «Русское слово», посвящённом истории православной Москвы.

Путешествие в монастырь – это паломничество к святыне. Любой экскурс в прошлое тоже смело можно назвать паломничеством, ведь это дорога к святыням нашей истории, её взлётам и трагедиям. Время и маршрут любого паломничества неизбежно ограничены, и наша книга – это именно «путешествие в историю», в течение которого конечно же далеко не всё можно разглядеть и понять. Ведь монашеский подвиг – это целая жизнь, которая требует других книг и иного рассказа. Мы же отправляемся в паломнический путь, чтобы поклониться тысячам духовных подвижников, чьими молитвами до сего дня стоит наша Русская земля.

Христианское монашество возникло в IV веке в Сирии и Египте. В те же времена оно стало широко распространяться по Средиземноморью. Вместе с приходом христианства в X веке монашеская жизнь начинается и на восточнославянских землях. Первые монастыри появились на Руси в то время, когда монашество уже прошло долгий исторический путь развития. В крупнейших центрах монастырской жизни – в Египте, Палестине, на Святой Горе Афон, в Константинополе были разработаны своеобразные правила подвижничества, оформленные в разных уставах монастырской жизни. В основном по уставам известно три главных типа организации монашеской жизни: анахоретство (отшельничество), киновия (общежительство) и средний путь, называвшийся лаврским, царским или золотым. Русским подвижникам предстояло приобщиться к этому духовному опыту и самим выбрать наиболее близкие формы монастырского уклада.

Приняв христианство, Древняя Русь вошла в религиозно-культурный мир Восточной Церкви. Особенно тесная взаимосвязь объединяла Русскую Церковь с духовной культурой Византии. Ко времени крещения Руси монастыри имели в Византийской Церкви огромное значение. Естественно, что среди прибывавших на Русь христианских пастырей были и монашествующие. Предание говорит, что первый Киевский митрополит Михаил на одном из киевских холмов основал монастырь с деревянной церковью в честь своего небесного покровителя архистратига Михаила, а прибывшие с ним иноки основали монастырь на высокой горе близ Вышгорода. Супрасльская летопись свидетельствует, что князь Владимир вместе с Десятинной церковью построил и монастырь во имя Пресвятой Богородицы.

Основателями первого большого монастыря на Руси, который признаётся древнейшей русской обителью, были преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские. Примечателен тот факт, что они носят имена отца египетских анахоретов преподобного Антония Великого и учителя палестинских киновитов преподобного Феодосия Иерусалимского. Это совпадение символически возводит истоки русского монашества к прославленным временам первых подвижников. Знаменитая Киево-Печерская обитель стала подлинной колыбелью русского общежительного монашества. Наряду с ней возникали и расширялись другие монастыри в разных уголках Русской земли. По данным современных учёных, на Руси в XI веке возникли 19 монастырей, ещё как минимум 40 – в XII веке, за четыре десятилетия XIII века появились ещё 14. Кроме этого, по некоторым сведениям, в домонгольский период были основаны ещё 42 монастыря. То есть накануне нашествия монголов общее число монастырей на Руси равнялось 115.

В Москве первые монастыри появились уже в XIII веке. В то время каждый удельный князь в любом из городов Северо-Восточной Руси старался украсить свою резиденцию хотя бы одной обителью. Город, особенно стольно-княжеский, не считался благоустроенным, если он не имел монастыря и собора. Московское монашество началось при святом благоверном князе Данииле, когда был основан первый московский монастырь. В ХIV–XVI веках на московской земле новых монастырей появляется всё больше. Это были обители и в самой столице, и в ближайшей её округе, и на отдалённых рубежах Московского княжества. Их основание связано с именами великих русских святых митрополита Алексия, Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, Саввы Звенигородского, Иосифа Волоцкого (к началу XX века в Москве действовали 15 мужских и 11 женских монастырей. Из них Вознесенский и Чудов находились в Кремле, сегодня от них не осталось и следа. Сверх этого, ещё 32 монастыря действовали в Москве в предшествующие периоды её истории).

Монастырь представляет собою общину монахов – братьев или сестёр. Монах в переводе с греческого – «одинокий» или «отшельник». На Руси монахов часто называли иноками, то есть «иными» людьми, по образу жизни отличающимися от других. К русским названиям монахов также относится обозначение «черноризец» или «чернец» (это обращение приобрело уничижительный оттенок), по цвету носимой монахами одежды. В Средневековье ещё встречалось принесённое с православных Балкан слово «калугер», в переводе с греческого означающее «почтенный старец». Старцами называли особенно умудрённых или начальствующих монахов, независимо от их возраста. Друг друга монахи называли «брат», а к тому из них, кто имел священный сан, обращались «отец».

Свою жизнь монахи посвящают исполнению заповедей Господних и дают для этого при пострижении особые обещания. Эти обещания, или обеты, требуют от подвижника целомудрия, добровольной нищеты и послушания своему духовному наставнику для достижения христианского совершенства. После пострижения монах постоянно живёт в монастыре. В постриге иноку даётся новое имя, подвижник как бы рождается новым человеком, освободившимся от прежних грехов и начинающим тернистый путь духовного восхождения к Богу.

Перед тем как отречься от мира и вступить в монашескую жизнь, мирянин становился послушником и проходил трёхлетнее испытание (этот срок соблюдался не всегда и не везде, как, впрочем, и сама стадия послушничества, которой не могло быть при постриге тяжелобольного). Послушник получал благословение носить рясу и камилавку. После этого он назывался рясофором, то есть носящим рясу. Рясофор не давал монашеских обетов, а только готовился к ним. Само монашество разделяется на две степени: малый ангельский образ и великий ангельский образ, или схиму. Соответственно эти степени различались и по одеждам, которые носились монахами. Постриженный в малый ангельский образ носил на себе параман (небольшой четырёхугольный плат с изображением Креста Господня и орудий Его страданий), подрясник с кожаным поясом и рясу. Поверх этой одежды он покрывался мантией – длинным плащом без рукавов, а на голову надевал клобук с намёткой (длинным покрывалом). Постриженный в малый образ получал монашеское имя и становился «манатейным» монахом (то есть носящим мантию). Малый образ является подготовкой к принятию схимы, которой достигают далеко не все монахи. Только после многолетней достойной иноческой жизни монах мог получить благословение на пострижение в великую схиму. Схимники облачались отчасти в такие же одежды, что и монахи малого образа, но вместо клобука надевали куколь, а на плечи схимник возлагал аналав, четырёхугольный плат с изображением крестов. Все монашествующие на запястье левой руки непременно носили чётки – шнурок с узелками или шариками, предназначенными для счёта молитв и поклонов. В Древней Руси и у старообрядцев была известна и другая форма чёток – так называемая «лестовка», кожаный ремешок с нашитыми небольшими складками-листочками, которые перелистывают во время молитвы. Чётки напоминают о том, что молиться монах должен постоянно. Да и все монашеские одежды имеют символическое значение и напоминают монашествующему о его обетах.

Формы организации монашеской жизни в монастырях Византии, а затем и на Руси были разнообразными и во многом зависели от местных условий и традиций. Поэтому монашеские общины могли образовывать различные типы монастырей, специфика которых отражена в их названии. На Руси уклад монастырской жизни не всегда соответствовал греческому и многие формы обрели собственно русские названия. Наиболее общим обозначением монашеской общины является слово «монастырь», которое образовано путём сокращения греческого «монастирион», что обозначает «уединённое жилище». Этому первоначальному смыслу слова «монастырь» больше всего в русском языке соответствуют слова «пустынь» и «обитель». Пустынью в старину называли те небольшие монастыри, которые возникали в малонаселённых пустынных местах, среди труднопроходимых лесов. Наибольший расцвет «пустынных» русских монастырей приходится на XIV–XV века, то есть на время подвигов преподобного Сергия Радонежского и его учеников. Примером монастыря, в названии которого сохранилось слово «пустынь», может служить Оптина пустынь, по преданию основанная раскаявшимся разбойником Оптой в глухом лесу именно в XIV столетии. Другое русское название – «обитель» – происходит от глагола «обитать», с очень древней общей индоевропейской корневой основой, и обозначает «место для жизни». Это слово употреблялось не только для названия любого монастыря, но и для обозначения всякого места, жилища, где человеку хорошо жить. В этом смысле слово «обитель» звучало ещё в русской классической литературе XIX века. В отличие от пустыни, где братия была обычно немногочисленной, крупнейшие монастыри получили название Лавра, которое по-гречески значит «улица» или «посёлок». В Российской империи к началу XX в. существовало четыре Лавры: Киево-Печерская, Почаевская, Троице-Сергиева и Александро-Невская. При Лаврах или других больших монастырях могли существовать скиты, устраиваемые в отдалении от этих монастырей для того, чтобы в них могли жить отшельники. Название «скит» имеет общий корень со словами «скитаться», «скиталец». Жившие в скиту сохраняли подчинение главному монастырю.

Название каждого монастыря, как правило, состояло из нескольких имён. Одно из них отражало посвящение главного соборного монастырского храма: Донской монастырь с главным собором в честь Донской иконы Божией Матери, Троицкий, Успенский, Спасо-Преображенский монастыри, в которых соборные храмы были посвящены одному из великих православных праздников. Обычно такое название обитель приобретала с самого своего возникновения, когда святой – основатель монастыря возводил первую, зачастую маленькую деревянную церковь. Впоследствии в монастыре могли быть воздвигнуты многие большие каменные храмы, но только древнее посвящение первого храма, овеянное святостью преподобных отцов, занимало своё почётное место в названии обители. Не менее употребимым было название, дававшееся монастырю по именам святых, основавших монастырь или особо почитаемых в этом монастыре: Оптина пустынь, Иосифо-Волоцкий монастырь, Марфо-Мариинская обитель. В формуляр названия также очень рано вошло указание на географическое местоположение монастыря, то есть имя, первоначально бытовавшее в местной топонимике: Соловецкий (по названию островов на Белом море), Валаамский, Дивеевский. В XVIII–XIX веках, когда возникают синодальные учреждения и духовные консистории, в которых велось делопроизводство по духовному ведомству, в официальном обиходе сложился полный тип наименования монастырей, включавший все варианты названия: в честь праздника, по имени святого и по географическому положению. В название также добавлялось указание на то, мужская это обитель или женская, общежительная или необщежительная. Однако словосочетания вроде: «Городищенский Рождество-Богородичный женский необщежительный монастырь в Заславском уезде», как правило, бытовали только на бумаге. Гораздо чаще говорили: Соловки, Валаам, Печоры. И до наших дней в разговоре о поездке в монастырь по-прежнему можно услышать: «собираюсь к Троице», или «пойду к преподобному Сергию», или «поеду в Загорск» (последняя фраза, принадлежащая исключительно новейшему, точнее – послевоенному времени, отражает сохранность традиции обиходного названия монастыря по названию местности)¹.

Специфика духовной организации монастыря, его архитектурного и хозяйственного устройства была обусловлена духовно-каноническими традициями. Современниками монастырь воспринимался как образ Царствия Божия на земле, как подобие Небесного Града Иерусалима из новозаветной книги Апокалипсиса. Это воплощение Царства Божия в монастырской архитектуре с наибольшей отчётливостью было заявлено в комплексе Нового Иерусалима, создававшегося по замыслу Патриарха Никона.

В зависимости от типа монастыря и от его материального достатка, застройка монастырей была различной. Полностью архитектурный облик монастыря складывался далеко не сразу. Однако в целом монастыри Московской Руси выработали единый идеал, уподобленный иконописному образу Небесного Града. При этом архитектурный облик каждого русского монастыря отличался своей неповторимостью. Ни одна обитель не повторяла другую, за исключением тех случаев, когда копирование имело особый духовный смысл: например, воссоздание в Новоиерусалимском монастыре облика святынь Палестины или излюбленное на Руси повторение архитектурных форм прекрасного Успенского собора Московского Кремля. Каждый монастырь и каждый храм обладал особенной красотой: один блистал торжественным благолепием и силой, другой создавал впечатление тихого душевного пристанища. Облик монастыря мог формироваться в течение нескольких столетий, однако монастырское строительство было подчинено сохранявшимся в веках задачам существования монастыря и его символическому значению. Поскольку средневековый русский монастырь выполнял несколько функций, то в состав его архитектурного ансамбля входили постройки разнообразного назначения: храмы, жилые и хозяйственные помещения, оборонительные сооружения.

Обычно уже в начале сложения монастыря он огораживался стеной. Деревянная, а потом – каменная ограда, отделявшая монастырь от мира, делала его похожим на особенный город или духовную крепость. Место, где располагался монастырь, выбиралось не случайно. В учёт принимались соображения безопасности, поэтому традиционно монастырь строился на холме при устье ручья, впадающего в речку, либо в месте слияния двух рек, на островах или берегах озера. До самой середины XVII века, а в некоторых регионах и значительно дольше русские монастыри играли важную военно-оборонительную роль. Патриарх Московский и всея Руси Никон говорил, что «в нашей стране есть три очень богатых монастыря – великие царские крепости. Первый монастырь – Святой Троицы. Он больше и богаче остальных, второй… известен под именем Кирилло-Белозерского… Третий монастырь – Соловецкий…». Монастыри имели большое значение и в обороне Москвы, как бы кольцом опоясывая столицу: с востока на запад: Новоспасский, Симонов, Данилов, Донской, Новодевичий. Их стены и башни были построены по всем правилам военного искусства. Во время вражеского нападения в «осадное сидение» под защиту монастырских стен собирались жители окрестных селений, и вместе с иноками и дружинниками они занимали боевые посты. Стены хорошо укреплённых монастырей имели несколько ярусов, или уровней боя. На нижнем устанавливались артиллерийские батареи для поражения врага на подступах к крепости. Средний и верхний ярусы предназначались для подошвенного боя: с них врагов поражали стрелами, камнями, лили кипяток, горячую смолу, сыпали золу и раскалённые угли. Каждая башня в случае захвата участка стены нападавшими могла становиться самостоятельной маленькой крепостью. Склады боеприпасов, запасы продовольствия и внутренние колодцы или подземные ручьи позволяли до подхода помощи автономно выдерживать осаду. Монастырские башни и стены выполняли не только оборонительные задачи. Основное время их роль была вполне мирной: внутренние помещения использовались для нужд монастырского хозяйства. Здесь располагались кладовые с припасами и разные мастерские: поварни, пекарни, квасоварни, прядильни. Иногда в башнях заключали преступников, как это было в Соловецком монастыре.

Башни могли быть глухими или проездными, то есть иметь ворота внутрь монастырской ограды. Главные и самые красивые ворота назывались Святыми вратами и располагались обычно напротив монастырского собора. Над Святыми вратами часто помещался небольшой надвратный храм, а иногда и колокольня (как в Донском и Даниловом монастырях). Надвратную церковь нередко посвящали Входу Господню в Иерусалим или праздникам в честь Пресвятой Богородицы, что обозначало покровительство Господа и Пречистой Божией Матери над монастырским «градом». Нередко в этом храме, при самом входе в монастырь, совершались монашеские постриги, и вновь постриженный монах как бы впервые входил в святую обитель в своём новом состоянии.

Внутри по периметру монастырских стен располагались корпуса братских келий. В начале существования монастыря кельи представляли собой обычные рубленые избы, которые по мере роста благосостояния обители сменялись каменными домами, иногда многоэтажными. В центре жилой застройки находился главный монастырский двор, посередине которого стояли главные строения.

Духовно и архитектурно ансамбль монастыря возглавлял монастырский собор, который старались построить высоким, светлым, заметным издали. Как правило, первый храм закладывался и строился из дерева самим святым основателем монастыря, затем его перестраивали в камне и в этом соборе находили упокоение мощи основателя. Главный монастырский храм давал название всему монастырю: Вознесенский, Златоустовский, Троице-Сергиев, Спасо-Андроников. В соборе проходили главные службы, торжественно принимались высокие гости, зачитывались государевы и архиерейские грамоты, хранились величайшие святыни.

Не меньшее значение имел трапезный храм – особое здание, в котором с востока устраивалась сравнительно небольшая церковь с примыкающей к ней обширной трапезной палатой. Конструкция трапезной церкви была подчинена требованиям монастырского общежительного устава: иноки наряду с совместной молитвой разделяли и общее вкушение пищи. Перед принятием пищи и после него братия пела молитвы. Во время самой трапезы «учинённый брат» читал поучительные книги – жития святых, толкования священных книг и обрядов. Празднословить во время еды не позволялось.

Трапезная, в отличие от большого монастырского собора, могла отапливаться, что в условиях долгой русской зимы имело важное значение. Благодаря большим размерам трапезная палата вмещала всю братию и паломников. Поразительны размеры трапезной Соловецкого монастыря, площадь которой составляет 475 м². Благодаря своему пространству трапезные храмы становились местом монастырских собраний. Уже в наши дни просторные трапезные храмы Новодевичьего и Троице-Сергиева монастырей становились местом проведения Соборов Русской Православной Церкви.

В северных русских монастырях трапезная часто располагалась на достаточно высоком цокольном этаже – так называемом «подклете». Это одновременно позволяло сохранить тепло и разместить различные службы: монастырские погреба с припасами, поварни, просфорни, квасоварни. Длинными зимними вечерами в тёплой трапезной шла многочасовая служба, в промежутках между богослужениями монахи и богомольцы подкреплялись положенной по уставу пищей, слушали чтение рукописных книг. Чтение в монастыре вовсе не было способом провождения времени или развлечением, оно как бы продолжало богослужение. Одни книги предназначались для совместного чтения вслух, другие читались келейно, то есть одним монахом в своей келье. В древнерусских монастырских книгах были духовные поучения о Боге, о молитве и милосердии; читатель или слушатель узнавал многое о мире, об устройстве Вселенной, получал сведения по анатомии и медицине, представлял далёкие страны и народы, углублялся в древнюю историю. Письменное слово несло людям знание, поэтому к чтению относились свято, как к молитве, а книги берегли и собирали. Пустые или праздные книги в монастыре были просто немыслимы.

В монастыре кроме собора, трапезной и надвратной церкви могло быть ещё несколько церквей и часовен, построенных в честь святых или памятных событий. Во многих монастырях с обширной застройкой весь комплекс зданий мог быть соединён крытыми каменными переходами, которые воедино связывали все постройки. Помимо удобства эти переходы символизировали священное единство внутри монастыря.

Ещё одним обязательным сооружением главного монастырского двора была колокольня, которую в разных местностях также называли звонарней или звонницей. Как правило, высокие столпообразные монастырские колокольни сооружались достаточно поздно: в XVI–XVIII веках. С высоты колокольни велось наблюдение за десятками вёрст окрестных дорог, и в случае замеченной опасности немедленно раздавался тревожный звон. Замечательны по объединяющему общему принципу колокольни сторожевых московских монастырей: с каждой из них была видна колокольня Ивана Великого в Кремле.

Монастырские колокола различались как по размерам, так и по тембру звучания. По звону колоколов богомолец узнавал о приближении к обители тогда, когда сам монастырь ещё нельзя было увидеть. По характеру звона можно было узнать о событии, по поводу которого звонит колокол: будь то нападение врагов или пожар, смерть государя или архиерея, начало или конец богослужения. Колокольный звон в древности был слышен на несколько десятков километров. На колокольне несли послушание звонари, для которых звонить в колокола было особым искусством и делом всей жизни. В любое время года и суток они поднимались по узким и крутым деревянным лестницам, на леденящем ветру или под палящим солнцем раскачивали многопудовые колокольные языки и ударяли в колокола. А в непогоду именно звонари спасали десятки жизней: в пургу, в ночной ливень или туман они часами звонили на колокольне, чтобы захваченные врасплох ураганом путники не сбились с дороги.

Монастырь – это место, откуда люди восходят к Богу. В монастырях никто не рождается, но в монастырях умирают. Поэтому там возникали братские кладбища, на которых погребали насельников монастыря. Многие мирские люди считали за большую честь быть похороненными рядом с братией, неподалёку от святынь и храмов, делали различные вклады на поминовение души.

По мере роста монастыря в нём появлялось множество специальных служб. Они образовывали хозяйственный двор монастыря, расположенный между жилыми постройками и монастырскими стенами. На нём возводились конюшни, кожевенные и дровяные склады, сеновалы. Отдельно неподалёку от монастыря могли быть построены больницы, библиотеки, мельницы, иконописные и прочие мастерские. От монастыря в разные стороны шли дороги к скитам и монастырским угодьям – к полям, огородам, на пасеки, на сенокосы, к скотному двору, к рыбным ловлям. По особому благословению иноки, на которых было возложено хозяйственное послушание, могли жить отдельно от монастыря и приходить туда на службы. В скитах жили старцы, принявшие подвиг затворничества и молчальничества, они годами могли не выходить за пределы скита. Бремя затвора они слагали после достижения духовного совершенства.

Помимо ближайшей округи монастырь мог обладать землями и угодьями в отдалённых местах. В крупных городах строились монастырские подворья – как бы монастыри в миниатюре, череду служб в которых несли иеромонахи, присланные из монастыря. У подворья мог быть настоятель, здесь останавливался игумен и другие из монастырской братии, когда приезжали в город по каким-либо делам. Подворье играло важную роль в общей жизни монастыря, через него шла торговля: привозились продукты, произведённые в монастырском хозяйстве, а в городе приобретались книги, ценности, вина.

Любым монастырём в древности управлял игумен или игуменья (если монастырь был женским). Это название начальствующего лица по-гречески означает «правящий, предводительствующий». С 1764 года по «штатному расписанию» игумен возглавлял обитель третьего класса, а монастыри первого и второго класса стали возглавляться архимандритами. Игумен или архимандрит жил в отдельных настоятельских покоях. Ближайшими советниками игумена были старцы – особо умудрённые монахи, не обязательно имевшие священный сан. Большое значение в составе монастырского управления, особенно по хозяйственной части, имел келарь, заведовавший кельями и размещением в них монахов, наблюдавший за чистотой, порядком и благоустройством монастыря. Монастырской казной, приёмом и расходом денежных средств ведал казначей. Монастырская ризница, утварь и облачения были под ответственностью ризничего. За порядок отправления службы в церкви в соответствии с богослужебным уставом отвечал уставщик. Для выполнения различных поручений сановных лиц к ним приставлялись келейники, обычно из числа послушников, ещё не принявших постриг. Для совершения каждодневных богослужений устанавливалась череда монахов-священников, которых называли по-гречески иеромонахами или священноиноками по-русски. Им сослужили иеродиаконы; иноки, не имевшие посвящения в сан, выполняли обязанности пономаря, приносили и разжигали уголь для кадила, подавали воду, просфоры, свечи для службы, пели на клиросе.

В монастыре существовало распределение обязанностей для каждого монаха. Каждый из братии имел определённое послушание, то есть работу, за которую он был ответственным. Помимо послушаний, связанных с управлением обителью и церковной службой, было немало послушаний чисто хозяйственного характера. Это заготовка дров, обработка полей и огородов, уход за скотиной. Трудившиеся на поварне иноки умели вкусно приготовить монастырскую трапезу, в основном растительную или рыбную (не случайно сегодня в любой кулинарной книге мы можем найти их древние рецепты блюд «по-монастырски»). На пекарне выпекали душистые хлеба, а выпечка просфор – особых округлых квасных хлебцев с изображением креста для литургии – доверялась только опытному пекарю – просфорнику. Выпечка просфор – святое дело, ведь именно с этого начинается подготовка литургии. Поэтому многие преподобные подвижники, достигшие и высот духовного делания, и всеобщего признания, не считали для себя выпечку просфор черновой работой. Сергий Радонежский собственноручно молол и сеял муку, квасил и месил тесто, сажал листы с просфорами в печь.

Трудовой и богослужебный день в монастыре начинался задолго до рассвета. Ранним утром монахов поднимал «будильщик» или «будильник» – инок, который с колокольчиком в руках обходил все кельи и при этом возглашал: «Пению время, молитве час, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» После того как все собирались в соборе, начинался братский молебен, обычно совершаемый перед мощами святого основателя монастыря. Затем читались утренние молитвы и полунощница, а после отпуста вся братия прикладывалась к чтимым святыням – чудотворным иконам и мощам. После этого, получив благословение игумена, шли на послушания, за исключением того иеромонаха, чья была очередь совершать Божественную литургию.

Братия напряжённо трудилась для обеспечения монастыря всем необходимым. Хозяйство многих древнерусских монастырей было образцовым. Не всегда имея возможность для ведения сельского хозяйства в крупных городах, столичные и городские монастыри владели пригородными и более отдалёнными сёлами. Жизнь крестьян в монастырских имениях в годы ордынского ига, да и после него была изобильнее и легче. Среди монастырских крестьян был высок процент грамотности. Иноки всегда делились с неимущими, помогали больным, обездоленным и путешествующим. При монастырях существовали странноприимные дома, богадельни и больницы, обслуживаемые монахами. Из монастырей часто рассылали милостыни томившимся в заключении узникам, бедствующим от голода людям.

Важной заботой иноков было строительство и украшение храмов, написание икон, переписка богослужебных книг и ведение летописей. Учёных монахов приглашали для обучения детей. Как центры просвещения и культуры особенно славились Троице-Сергиев и Иосифо-Волоцкий монастыри недалеко от Москвы. В них были собраны огромные библиотеки. Преподобный Иосиф Волоцкий собственноручно переписывал книги и нам известен как выдающийся древнерусский писатель. В Троице-Сергиевом монастыре трудился книжник Епифаний Премудрый, написавший житие Сергия Радонежского. В Спасо-Андроникове монастыре в Москве создавали свои шедевры великие иконописцы Андрей Рублёв и Даниил Чёрный.

Русский народ любил монастыри. Когда возникал новый монастырь, то люди начинали селиться вокруг него, и постепенно образовывался целый посёлок, или слобода, иначе называвшаяся «посадом». Так в Москве образовалась Данилова слобода вокруг Данилова монастыря на речке Даниловке, ныне исчезнувшей. Целые города выросли вокруг Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Новоиерусалимского монастырей. Монастыри всегда были идеалом и школой русской духовной культуры. В течение многих столетий они воспитывали неповторимый характер не только русского инока, но и русского человека. Не случайно борьба за свержение ордынского ига была одухотворена благословением из монастыря преподобного Сергия Радонежского, а на Куликовом поле плечом к плечу с русскими дружинниками стояли святые иноки Пересвет и Ослябя.

Троице-Сергиева Лавра является, пожалуй, самым известным монастырём в России. И каждый слышал имя её святого основателя – преподобного Сергия Радонежского, память которого уже более шести столетий свято чтится в нашем народе. Сколь удивительны житие и подвиги святого Сергия, сколь богата история этой прославленной обители, такой драгоценной святыни, столько значившей в течение столетий для Русской земли! Поэтому ей принадлежит честь первого и самого обширного повествования, которое можно было бы продлевать сколько угодно. Ибо в её истории отразилась вся история России.

Жизнь преподобного Сергия начиналась в ростовских пределах. В начале XIV века родители преподобного, бояре Кирилл и Мария жили в селении Варницы, на левом берегу реки Ишни, что в четырёх верстах от Ростова Великого (сейчас это окраина города). Супруги отличались любовью к молитве и странноприимством. В их доме находили приют нищие и странники. Живая вера супругов была вознаграждена чудесным знамением, предрекшим судьбу их будущего ребёнка. В житии преподобного Сергия повествуется о том, что однажды в воскресенье Мария молилась в храме во время Божественной литургии. И вот, когда должны были приступить к чтению Святого Евангелия, внезапно младенец начал кричать в утробе матери, что вызвало изумление всех богомольцев. Перед пением Херувимской ребёнок прокричал снова, и ещё громче, а в третий раз закричал на возгласе: «Святая – святым». Люди удивлялись, что это будет за ребёнок, а Мария поняла этот знак как особое указание Божие. Она стала усердно читать молитвенное правило и оградила себя постом, отказавшись от мяса, молока и даже рыбы.

3 мая 1314 года у Кирилла и Марии родился мальчик. На сороковой день родители принесли ребёнка в храм для крещения и поведали священнику о необычных предзнаменованиях. Батюшка Михаил, крестивший младенца с именем в честь апостола Варфоломея, предсказал, что «он будет сосудом избранным Бога, обителью и слугой Святой Троицы». Детство Варфоломея ознаменовалось необычным поведением. В среду и пятницу он отказывался от материнского молока. Взволнованная Мария посоветовалась с другими женщинами, думая, что младенец болен. Но мальчик не плакал, не стонал, был весел, радовался и играл ручками. Было очевидно, что в этом воздержании проявляется особое избранничество дитяти.

Когда Варфоломею исполнилось семь лет, его отдали учиться грамоте. Братья Варфоломея – старший Стефан и младший Пётр – хорошо воспринимали учение, а он никак не мог вникнуть в объяснения учителя. Варфоломей было прослыл неспособным и часто терпел наказания. Тогда он со слезами молился: «Господи! Помоги мне выучить эту грамоту, научи и вразуми меня!»

Однажды Варфоломей был послан отцом на поиски заблудившихся лошадей. На опушке леса под дубом отрок увидел молящегося старца-черноризца. Варфоломей подошёл, поклонился и стал ждать, когда старец кончит молитву. Монах, перестав молиться, подозвал мальчика и спросил, чего тот ищет или хочет спросить. Варфоломей, забыв про коней, по-детски просто рассказал, что у него не получается понимать грамоту, и попросил помолиться о его учёбе. Старец благословил его и дал вкусить кусочек просфоры, а затем сказал, что отныне Варфоломей будет разуметь книжную грамоту. Тут же на опушке показались потерявшиеся кони, и вдвойне счастливый Варфоломей, зная страннолюбие своих родителей, с радостью пригласил старца домой.

Прежде чем принять угощение, старец предложил помолиться и благословил чтение часов. Он велел Варфоломею взять Часослов и прочесть псалом. Тот стал ссылаться на своё неумение, но старец напомнил, что отныне Господь дал ему понимание грамоты. Послушный ребёнок взял в руки книгу, нашёл псалом и глянул на страшившие его буквы. И вдруг всё то, что раньше было непонятным, показалось простым и лёгким: буквы складывались в знакомые слова, слова составляли строки. Варфоломей начал свободно читать!

Кирилл и Мария рассказали гостю о чудесном знамении, бывшем с Варфоломеем во младенчестве, и о связанном с этим своём беспокойстве. Старец, постигнув, какое будущее ждёт ребёнка, сказал: «О, счастливые супруги! Зачем вы испугались там, где не нужно ничего бояться? Отрок будет славен перед Богом и людьми из-за своей добродетельной жизни!» После этих событий Варфоломей стал строго поститься, часто вставал и молился по ночам. Знавшая чудесные предзнаменования мать даже пыталась отговорить отрока от таких подвигов, опасаясь за его здоровье.

В 1328 году на Северо-Восточную Русь последовали разорительные походы золотоордынского военачальника Кавгадыя, после которых в Ростовский удел был назначен московский воевода. Постоянные грабежи, поборы и поездки с князем в Орду с дорогими подарками подорвали состояние боярина Кирилла. Поэтому семью привлекли льготы, обещанные сыном московского князя Андреем тем, кто переселится в его необжитой удел вокруг городка Радонеж. Около 1330 года Кирилл и Мария с семьёй переехали на новое место. Радонеж находился в шестидесяти верстах от Москвы, городок представлял городище с земляными валами и небольшой деревянной церковью в честь Рождества Богородицы. С этой землёй теперь будет связана вся будущая жизнь Варфоломея, отсюда он будет пешком выходить на умиротворение и наставление в разные русские княжества, дважды вновь побывает в родном Ростове. В Радонеж в те годы переселились много выходцев из ростовской земли, среди них был и Онисим, который впоследствии одним из первых придёт в Троицкую обитель.

На новом месте братья Варфоломея вскоре обзавелись семьями, а он оставался с родителями и не помышлял о женитьбе. Он стремился принять монашество, но родители просили его устроить их старость. Через некоторое время Кирилл и Мария приняли постриг, а затем и схиму в Хотьковском Покровском монастыре в трёх верстах от Радонежа. Старший брат Варфоломея, Стефан, у которого было два сына, рано потерял жену и принял монашество в том же монастыре, что и родители. Похоронив родителей, Варфоломей сорок дней кормил нищих и раздавал милостыню об упокоении. Рассказывают, что потом он часто посещал их могилы, и прежде чем идти куда-то, обязательно приходил сюда помолиться. Так началось почитание преподобных Кирилла и Марии, которые в 1992 году были прославлены как общерусские святые. После кончины родителей уже ничто не удерживало Варфоломея от его призвания. Оставив положенную ему часть наследства младшему брату Петру, он пошёл в Хотьковский монастырь, чтобы позвать Стефана вместе уйти в отшельничество.

В окрестностях Радонежа братья обошли много мест, пока не остановили свой выбор на небольшой горе Маковец, покрытой лесом, при впадении ручья в речку Кончуру, в десяти верстах от Хотькова. Это безлюдное место издавна было отмечено чудесными явлениями: охотники и дровосеки иногда видели здесь сияние, огонь, чувствовали особое благоухание. Помолившись, братья принялись валить лес для строительства избушки и маленькой церкви. Со стука плотницких топоров начиналось дело, которое десятилетия спустя распространится на пол-Руси и даст начало многим десяткам монашеских обителей. Окончив строительство, по единодушному согласию братья решили посвятить церковь Святой Троице, что было тогда на Руси исключительным случаем. По их просьбе освящение благословил митрополит Киевский и всея Руси Феогност.

Жить в непроходимом пустынном лесу было очень трудно. В затерянную среди снегов церковь не приходили прихожане, не было ниоткуда приношений и пожертвований. Стефан не выдержал неустроенной жизни и пошёл в московский Богоявленский монастырь. Как старший брат, он уговаривал пойти с ним и Варфоломея, но тот наотрез отказался покинуть пустынь. После ухода Стефана Варфоломей решил принять постриг и стал просить об этом игумена Митрофана, которого и раньше приглашал служить литургию в Троицкой церковке. Митрофан взял с собой нескольких монахов и 7 октября, на память святых Сергия и Вакха, постриг Варфоломея с именем Сергий. В то время юному подвижнику было двадцать три года, и он стал первым постриженником своей будущей обители. Он просил игумена Митрофана дать ему наставление, но Митрофан ответил, что «Сергий много лучше нас знает».

Сергий был очень строг к своему духовному деланию. Он ограничивал время сна за счёт умножения молитвы, зимой ходил в летней одежде, питался немногим количеством хлеба, который изредка доставлял ему младший брат Пётр. В глухом лесу Сергий был обречён на полное одиночество в своей духовной борьбе. Вокруг рыскали волки, к дверям избушки повадился приходить медведь. Лесной гость не трогал Сергия, но и не уходил, громко ревел до тех пор, пока подвижник не отдавал ему свою дневную краюху хлеба. Сергия начали стращать падшие духи, гнавшие его прочь с этого места. Однажды в полночь Сергий вошёл в церковь, чтобы петь утреню, и в это время вокруг храма начали носиться бесы в островерхих литовских шапках. В то время литовцы были страшны русским людям не меньше ордынцев и являлись символом «поганых», то есть язычников (Литва до 1387 года была некрещёной). И вот мнимые «литовцы» начали делать вид, что поджигают церковь, стали грозить Сергию: «Не мы на тебя, а ты на нас скорее напал, убирайся отсюда, не то мы тебя растерзаем и не быть тебе живу!» Подвижник не испугался угроз и продолжал читать молитвы, пока бесовское полчище не исчезло. Через несколько дней бесы опять ополчились на Сергия. Его келья внезапно наполнилась кишащими по всему полу змеями, раздавался шум и грохот. Бесы кричали: «Чего ты ищешь в этой пустыне? Ты здесь замёрзнешь или умрёшь с голода, или разбойники могут напасть и убить тебя, дикие звери растерзают тебя! Беги отсюда, даже и одного часа ты не можешь здесь оставаться! Беги не задумываясь и не оборачивайся, не озирайся по сторонам, не то мы тебя убьём!» Сергий с молитвой выдержал все эти испытания, и вскоре по Божьей благодати бесовские напасти прекратились.

Прошло два-три года, и в окрестных сёлах заговорили о святой жизни лесного отшельника. Сергия начали посещать монахи, жители деревень стали приходить к пустыннику за советом. Некоторые просили позволения поселиться рядом, чтобы молиться вместе с Сергием. Убедившись в твёрдости их намерений, Сергий разрешил им построить на Маковце келью. Так начался монастырь в честь Святой Троицы. По мнению исследователей, это произошло около 1345 года.

Пришедших Сергий сразу настраивал на строгую жизнь и дисциплину. Главными средствами служили его личный пример и трудолюбие. Три или четыре кельи для новой братии он построил сам, молол зерно, пёк хлеб, готовил пищу, кроил и шил для братии одежду, носил воду. Сергий старался возродить в жизни своей монашеской общины общежительный устав, распространённый при преподобных Антонии и Феодосии Печерских и впоследствии почти преданный на Руси забвению (в те времена стало обычным, что братия жили порознь, каждый имел свой стол и какое-то имущество, вместе собирались только в церкви, по воскресеньям и праздникам). Сергий велел оградить монастырь деревянным частоколом и у ворот поставить вратаря, чему учил ещё Пахомий Великий и что являлось признаком общежития. Семь раз в день братия собиралась в храме для общей молитвы. За болящих, творящих милостыню и путешествующих совершались дополнительные молебны. По примеру и под руководством Сергия монахи трудились на огородах, шили облачения, переписывали книги. По бедности в обители часто не хватало материала для рукописей, и тогда книги писали на бересте.

Первоначально братии насчитывалось 12 человек, что удивительным образом совпадало с числом апостолов Христа. Причём, если один из монахов умирал или уходил из обители, на его место обязательно вскоре приходил другой. Среди подвижников были пришедший одним из первых старец Василий Сухой с верховьев реки Дубны, инок Иаков Якута, диакон и вратарь Онисим с сыном Елисеем, Сильвестр Обнорский, Мефодий Пешношский, Андроник. Навещал Сергия и брат Стефан с сыном Иоанном. В одно из посещений Стефан сказал Сергию, что Иоанн хочет остаться на Маковце насовсем. Впоследствии Иоанн примет постриг и станет Феодором, архиепископом Ростовским, известным иконописцем и подвижником. Священное число братии «двенадцать» сохранялось до прихода в Троицкую обитель смоленского архимандрита Симона. Услышав о подвиге преподобного Сергия, Симон оставил своё почётное место в Смоленске, где он был старейшим архимандритом, и пришёл проситься в монастырь в качестве простого монаха. Симон пожертвовал в обитель всё своё имущество, это позволило построить второй, более просторный, храм.

Через одиннадцать лет после прихода первых учеников к Сергию переселился игумен Митрофан, когда-то постригший его в монашество. Видя его почитание Сергием, братия стала считать его своим игуменом, хотя он не был возведён на эту должность официально. Теперь в обители помимо прочих богослужений стала регулярно совершаться литургия. Однако год спустя престарелый Митрофан тяжело заболел и вскоре преставился. Собрав совет, иноки начали упрашивать Сергия принять игуменство. По смирению Сергий отказывался от принятия священного сана, братия продолжала горячо настаивать. Чтобы успокоить волнение, преподобный Сергий предложил вынести этот вопрос на усмотрение церковной власти, втайне надеясь, что на эту должность пришлют кого-то другого.

Взяв с собой двух старших иноков, Сергий отправился в Переяславль к замещавшему митрополита Алексия (который был в то время по церковным делам в Константинополе) епископу Афанасию Волынскому. Афанасий, узнав, что перед ним сам Сергий, очень обрадовался и долго беседовал с ним о спасении души. Когда Сергий стал просить в свой монастырь игумена, то Афанасий сразу решил поставить в игумены самого преподобного. Когда Сергий попытался и на этот раз отказаться, то Афанасий заметил: «Возлюбленный! Ты стяжал много духовных дарований, а послушания не имеешь». Этими словами он уговорил Сергия.

Вернувшись, к общей радости братии, в монастырь игуменом, Сергий нисколько не изменил строгости своей жизни. Он по-прежнему трудился, раньше всех приходил на службу и уходил из храма поздней ночью. Сергий взял за правило служить литургию каждый день. Несмотря на усердные труды игумена, обитель пока ещё была далека от изобилия и благоустройства. Временами не хватало даже вина для литургии, муки для просфор, ладана для каждения, воска для изготовления свечей. Тогда в храме зажигали сосновые и берёзовые лучины, а в кадило влагали еловую смолу. На службе Сергий употреблял деревянные сосуды, а облачение было сшито из простого холста. Рясу преподобный сам изготовил себе из такого невзрачного куска материи, который никто из других монахов не захотел взять.

Нередко братия по нескольку дней голодала из-за отсутствия хлеба. Голод выносил и сам игумен. Однажды, ничего не вкушая четыре дня подряд, Сергий нанялся на работу к одному из своих монахов – старцу Даниилу. На рассвете четвёртого дня Сергий пришёл к Даниилу и сказал, что знает о замысле старца соорудить перед своей кельей сени. Даниил ответил, что ждёт плотников из села, да боится, как бы они не запросили большой платы. Тогда Сергий предложил, что он сам построит Даниилу сени и возьмёт за работу очень мало – только старые сухари. Весь день игумен трудился и, когда сени были готовы, получил плату – решето гнилых сухарей. Очевидцу и описателю жития преподобного Сергия Епифанию запомнилась подробность трапезы святого: когда он раскусывал сухари, от них как дым рассеивалась гнилостная пыль.

Сергий строго запрещал монахам выходить в мир и просить милостыню. Некоторые не выдерживали бедности и роптали: «Вот, мы раньше слушали тебя, а теперь приходится умирать с голода и есть такие гнилые хлебы, и всё потому, что ты запрещаешь нам собирать пожертвования! Потерпим ещё денёк, а завтра все уйдём отсюда: мы больше не в силах так жить!» Преподобный примерами из Священного Писания и поучений святых отцов стал уговаривать братию не оставлять упования на Бога. Не успел он закончить своей речи, как раздался стук в ворота обители: оказалось, что состоятельный благотворитель, пожелавший остаться неизвестным, прислал целый воз хлеба. Когда обрадованные иноки сели за трапезу, то хлеб был ещё тёплый и на вкус сладкий. Преподобный Сергий сказал: «Где же тот брат, который роптал на плесневелые хлебы? Пусть попробует, какую нам пищу послал Господь!» Но устыдившийся монах спрятался от глаз братии и не смел подойти к столу.

После этого случая ропот среди иноков больше не повторялся – настолько очевидным было вмешательство Божественного Промысла в обиход их монастырской жизни. Заботой Сергия было напоминать монахам, что они должны постоянно помнить: в любом месте и деле их видит Господь. После повечерия поз дней ночью Сергий обходил все кельи и смотрел, чем занята братия. Если он видел монаха молящимся, или делающим поклоны, или читающим творения святых отцов, либо что-нибудь мастерящего, то радовался и молитвенно благодарил Бога. Но если внутри какой-нибудь кельи он слышал смех и шумные разговоры, то резко ударял в оконце, таким образом подавая знак празднословам о своём посещении. Наутро Сергий вызывал провинившихся и кротко делал им наставление, не обличая прямо в проступках. Если виновный осознавал своё прегрешение и раскаивался, то преподобный игумен радовался и прощал брата. Если же согрешивший упорствовал и продолжал нерадение, то Сергий накладывал на него епитимью.

Слава о святом игумене и его монастыре распространялась всё шире и шире. Многие желали поселиться поближе к этому святому месту. Особенно поток переселенцев возрос во времена страшной эпидемии чумы 1348–1350 годов, когда на Руси погиб почти каждый третий. Рядом с преподобным Сергием простые люди надеялись пережить тяжкие времена. Так в округе выросло множество крестьянских дворов, положивших начало посаду, и первоначальное уединение крохотного монастырька было навсегда нарушено. Мир прижимался к обители, чтобы согреться от теплящейся здесь молитвы. Случалось, что посетители приносили с собой предвзятые представления о монастыре, но когда они видели истинный облик обители и её святого игумена, их вера только возрастала.

Однажды в ворота монастыря постучался простой поселянин. Может быть, это был один из вновь приехавших людей, наслышанных о преподобном Сергии и надеявшийся посоветоваться и получить благословение на обустройство на новом месте. Он был удивлён, когда увидел, как здесь «всё худостно, всё нищетно, всё сиротско». Мужичок стал допытываться у каждого из попадавшейся братии: «Кто тут у вас Сергий и где он? Я о нём очень много слышал и нарочно пришёл издалека, как бы мне его повидать?» В это время преподобный копал грядку для посадки огородной зелени. Посетителю сообщили, что игумен копает землю, и попросили немного подождать, пока Сергий не придёт. Поселянин выждал, пока рядом никого не будет, и, подкравшись к забору огорода, через щёлку заглянул внутрь. Он с удивлением увидел смиренного инока в заплатанной одежде, усердно копающего грядку. Эта привычная картина крестьянского труда настолько не соответствовала тому образу Сергия, который выдумал себе поселянин, что он с возмущением начал высказывать свои претензии братии: «Я сюда пришёл издалека, у меня к самому Сергию важное дело!» Ему опять повторили, что Сергий в огороде и скоро закончит работу. Мужичок сел у калитки в огород и стал поджидать игумена. Когда Сергий вышел, бывшие поблизости монахи подсказали гостю: «Чего же ты? Подойди – вот тот, кого ты ищешь». Крестьянин только отвернулся от Сергия и заплакал: «Я издалека пришёл посмотреть на пророка, а мне показывают какого-то нищего огородника! Напрасно я так долго шёл сюда – думал получить пользу своей душе в этой обители, а тут все надо мной смеются. Но я ещё не сошёл с ума, чтобы принять этого убогого простолюдина за знаменитого Сергия, о котором я столько слышал!»

Такие речи недоверчивого посетителя оскорбили многих из братии. Некоторые даже стали говорить Сергию: «Боимся тебя огорчить, отче, но твоего гостя сей же час проводили бы вон за ворота! Какой он невежа – тебя оскорбляет, да ещё и нас укоряет, что мы над ним смеёмся». Преподобный Сергий посмотрел на иноков с удивлением: «Зачем выгонять его? Он не к вам пришёл, а ко мне; своими простодушными словами он не причинил нам никакого зла. А если бы он и согрешил чем-нибудь, то по слову апостола нам, духовным, таковых следует исправлять духом кротости». Не дождавшись от поселянина приветствия, Сергий сам подошёл к нему и поклонился ему до земли. Затем он благословил гостя и поблагодарил за то, что тот высказал надлежащее мнение о его убожестве. Потом Сергий за руку отвёл мужичка в трапезную, усадил обедать и сам угощал его за столом. Простодушный поселянин, видя дружелюбие святого, доверчиво пожаловался, что никак ему не удаётся увидеть игумена Сергия. «А у меня только к нему самому дело!» – важно поведал мужичок. В ответ преподобный успокоил гостя: «Не огорчайся, брат. Господь так милостив к этому месту, что никто не уходит отсюда печальным. И тебе Он скоро покажет того, кого ты ищешь».

Так они беседовали за столом, как вдруг к обители подъехали всадники – князь и многочисленная свита. Слуги князя, расчищая дорогу, далеко оттолкнули мужичка и от игумена, и от князя. Сергий встал, а князь смиренно поклонился ему до земли. Затем оба сели, бояре и братия почтительно встали вокруг них. Оправившийся от испуга поселянин старался всё разглядеть сквозь толпу. Он опять принялся докучать своими расспросами: «Кто же этот чернец, который сидит справа от князя?» На него смотрели с удивлением и отвечали: «Ты, наверное, нездешний. Ты что, не знаешь игумена Сергия?» Только тогда мужичок с ужасом понял своё заблуждение и начал говорить некоторым из братии, чтобы они за него попросили прощения у святого старца: «С какими глазами я теперь покажусь игумену Сергию?!» Дождавшись отъезда князя, он бросился к ногам преподобного, умоляя простить его. Сергий ответил: «Не скорби, чадо. Один ты правильно рассудил обо мне, ведь они все ошибаются». Он утешил гостя беседой, разрешил его вопросы и отпустил с благословением. Доброе сердце этого простого человека было так тронуто, что он вскоре снова пришёл в обитель, чтобы навсегда остаться здесь. Он принял монашеский постриг и после нескольких лет трудов с миром отошёл ко Господу.

Однажды вечером, после долгой молитвы в своей келье, преподобный Сергий вдруг услышал голос: «Сергий! Ты молишься о своих духовных детях: Господь услышал твою молитву. Оглянись вокруг – видишь, какое множество иноков собрано тобой под твоё руководство во имя Живоначальной Троицы». Преподобный распахнул оконце кельи и среди ночи увидел небесный свет. Над лесом было множество прекрасных птиц, никогда им не виданных. Голос сказал ему: «Как велико число этих птиц, так умножится стадо твоих учеников, и после тебя они не оскудеют, но будут украшены разными добродетелями, если захотят последовать твоим стопам». Сергий позвал архимандрита Симона, жившего в соседней келье, но тот успел увидеть только угасающий небесный свет.

В обитель Сергия, ставшую известной даже в Константинополе и на Афоне, однажды прибыли послы из Греции. Они поприветствовали игумена и сказали, что Вселенский Патриарх Филофей благословляет Сергия. От Константинопольского Патриарха они передали Сергию подарки: крест, параман и схиму. Также греки вручили патриаршее послание. Преподобный с удивлением спросил гостей: «Подумайте, отцы, не к кому ли другому вы посланы? Кто я такой, грешный и недостойный, чтобы получать такие дары от Святейшего Патриарха?» Посланники ответили, что не ошиблись и пришли именно к нему. Угостив путников и разместив их на отдых, Сергий поспешил в Москву к митрополиту Алексию.

Митрополит выслушал рассказ Сергия о патриарших посланцах и повелел перевести послание. Оно гласило: «Милостью Божией архиепископ Константинополя, Вселенский Патриарх владыка Филофей в Святом Духе сыну и сподвижнику нашего смирения Сергию. Благодать и мир и наше благословение пусть будет с вами! Слышав о твоей в Боге жизни добродетельной, мы весьма восхвалили и прославили Господа. Но одной вещи у тебя ещё недостаёт: общежительство у вас не устроено. О преподобный, и сам прародитель Бога пророк Давид, который всё охватил разумом, ничто другое так не хвалит, только вот одно: “Что может быть лучше и прекрасней, чем жить братьям вместе”. Поэтому и я совет добрый вам даю, чтобы вы устроили общежительство. И милость Божия, и наше благословение пусть будет с вами». Сергий переспросил митрополита, следует ли поступить по совету Патриарха. Святитель Алексий ответил, что это добрый совет и его мнение точно такое же.

Выполняя благословение Патриарха, Сергий начал введение общежительного устава. Он принялся строить трапезную, хлебопекарню, кладовые, амбары и прочие службы, потребные для общих монастырских нужд. В монастыре упразднялась любая собственность и до совершенства доводился монашеский обет нестяжания. Для управления обителью игумен избрал себе помощников. Первым келарем, например, стал преподобный Никон, будущий игумен.

После введения общежительства последовало искушение. Однажды, когда преподобный Сергий служил вечерню, он услышал на клиросе резкий голос своего брата Стефана. «Кто дал тебе эту книгу?» – спрашивал он кого-то из певчих. На ответ, что это книга игумена, Стефан ещё грубее ответил: «Кто здесь игумен? Не я ли первым пришёл на это место?» (Старший брат Сергия к этому времени тоже имел игуменский сан.) Закончив службу и никому не говоря ни слова, Сергий отправился не в келью, а вышел за стены обители. С посохом в руках он пошёл по дороге на Переяславль, думая навсегда оставить обитель, коль скоро его первенство в ней вызывает споры и нестроения.

Поначалу Сергий нашёл приют у своего друга игумена Стефана в Махрищском монастыре. Отсюда он отправился ещё дальше, на берега реки Киржач, где положил начало новой обители. Узнав о месте пребывания своего игумена, сюда стали переходить преданные ему иноки. Оставшаяся в Троицком монастыре и скорбевшая братия добилась вмешательства в это дело митрополита Алексия, который уговорил Сергия вернуться в прежнюю обитель. Когда преподобный возвращался на Маковец, его ученики радовались, как малые дети: одни трогали его одежду, не веря своим глазам, другие забегали вперёд, чтобы полюбоваться на своего любимого игумена.

Однажды случай указал братии на необычный дар прозорливости, которым обладал святой Сергий. В то время по срочному делу из своей северной епархии в Москву ехал епископ Стефан Пермский, знавший преподобного и питавший уважение к его духовному подвигу. Дорога проходила в восьми верстах от Троицкой обители, но Стефан очень спешил в город и поэтому решил посетить монастырь на обратном пути. Когда поезд святителя проезжал мимо поворота к монастырю, Стефан встал со своей повозки, прочитал молитву «Достойно есть» и поклонился Сергию, сказав: «Мир тебе, духовный брат». В обители в это время преподобный с братией сидели за трапезой. Вдруг он поднялся, сотворил молитву и положил земной поклон со словами: «Радуйся и ты, пастырь стада Христова, и благословение Господне да будет с тобою».

Братия была удивлена этим поступком святого, и некоторые по окончании трапезы начали его расспрашивать. Сергий сказал: «В тот час против нашего монастыря остановился епископ Стефан на пути в Москву и поклонился Святой Троице». Впоследствии ученики преподобного узнали, что это было на самом деле так, и подивились прозорливости своего святого игумена. В память об этом событии в Троице-Сергиевой Лавре до сих пор соблюдается обычай: перед последним блюдом по звуку колокольчика все монашествующие встают и первенствующий за трапезой, обычно – наместник монастыря, произносит: «Молитвами святителя Стефана, епископа Великопермского, и преподобного и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, Господи Иисусе Христе, помилуй нас», – после чего все садятся и оканчивают трапезу.

Под наставничеством преподобного Сергия многие из его учеников достигли высот духовного совершенства. Некоторые были поставлены в игумены в другие монастыри или святителями на епископские кафедры. Был среди монахов инок Исаакий, который мечтал посвятить себя подвигу безмолвия и часто просил у преподобного Сергия благословение на это. Однажды Сергий ответил на его просьбу: «Если ты желаешь безмолвствовать, то завтра я дам тебе такое благословение». На следующий день после литургии преподобный осенил Исаакия крестом и сказал: «Господь да исполнит твоё желание». В это мгновение Исаакий увидел, как от руки Сергия изошло пламя, окружившее всего его, Исаакия. С этого времени он пребывал в молчании.

Среди учеников Сергия был Андроник, родом из того же города Ростова, откуда происходил преподобный. Он пришёл к Сергию ещё в юности и много лет подвизался в обители. Однажды в свой приезд в Троицкий монастырь Московский митрополит Алексий рассказал Сергию о желании построить монастырь. Такой обет святитель дал во время бури, застигшей его на корабле по пути из Константинополя. Алексий тогда в молитве об избавлении от напасти обещал создать храм в честь святого, память которого празднуется в этот день. Преподобный Сергий благословил Андроника помочь святителю в исполнении обета. В 1361 году Андроник основал на берегах Яузы обитель, которую вскоре посетил сам преподобный. После этого митрополит попросил у Сергия ещё нескольких старцев: в благодарность Богу за исцеление по молитвам святителя Гайдулы, жены хана Золотой Орды Узбека, Алексий основал монастырь в память Чуда Архистратига Михаила (Чудов монастырь). Ещё один из московских монастырей, Симонов, был основан племянником преподобного Сергия Феодором, будущим епископом Ростовским.

Обители, основанные учениками Сергия при жизни святого, возникали не только в Москве. Иеромонах Григорий основал в Коломне Голутвин монастырь, Афанасий положил начало Высоцкой Серпуховской обители. Видя труды Сергия для блага Церкви и его высокий авторитет среди иноков и мирян, митрополит Алексий задумал сделать преподобного своим преемником на кафедре. Призвав к себе Сергия, митрополит взял свой архиерейский крест, украшенный золотом и драгоценными каменьями, и подал его преподобному. Сергий уклонился от подарка и сказал: «Прости, владыка, но я от юности не был златоносцем и в старости тем более желаю пребывать в нищете». Тогда митрополит Алексий повёл речь, что желает получить согласие Сергия, чтобы он после кончины Алексия заместил его на кафедре. Но святой и слышать не хотел о такой высокой чести, и даже сказал, что тайно уйдёт из московских пределов. Не желая утратить такого подвижника и видя непреклонность Сергия, святитель отказался от своего замысла.

Прошло немного времени, и в 1378 году святой митрополит Алексий скончался. Многие князья усердно просили Сергия занять митрополичий престол, но все уговоры были напрасными. Между тем о высоком сане мечтал новоспасский архимандрит Михаил, прозванный Митяем. Он добился своего избрания и поспешил облечься в святительские ризы даже прежде посвящения. Думая, что Сергий является его основным конкурентом, Митяй начал строить козни против преподобного. О происках Михаила – Митяя Сергий с сожалением сказал братии: «Возносящийся над нашей обителью и её худостью Михаил не получит желаемого и даже не увидит Царьграда, ибо он побеждён гордостью». Пророчество Сергия сбылось: когда Михаил плыл на корабле в Константинополь, он внезапно заболел и скоропостижно скончался, а на митрополию был возведён Киприан.

В Рождественский пост 1379 года преподобный Сергий сподобился видения Пречистой Божией Матери. По своему обычаю он молился перед образом Богородицы. После молитвы он присел немного отдохнуть и сказал своему ученику Михею: «Будь бдительным, потому что видение чудесное и ужасное нам будет сейчас». И только он это проговорил, как вдруг раздался голос: «Се Пречистая грядёт!» Святой, услышав эти слова, быстро вышел в сени и упал ниц, не в силах вынести яркий свет, озаривший его. Он увидел перед собой Богородицу с апостолами Петром и Иоанном. Божия Матерь прикоснулась к Сергию и сказала: «Не ужасайся, избранник Мой! Я пришла посетить тебя. Услышана твоя молитва об учениках твоих и об обители твоей. Не скорби больше, отныне здесь всё будет в изобилии. И не только при твоей жизни, но и после Я не оставлю обитель и буду всегда покрывать её». После этих слов Богородица стала невидима. О чудесном видении преподобный и свидетель посещения Божией Матери Михей рассказали монахам Исаакию и Симону. Святой в волнении всю ночь пробыл без сна, думая об увиденном чуде. В память о явлении Пречистой в монастыре доныне каждую пятницу в Троицком соборе совершаются молебны с акафистом Богородице.

В 1380 году на Русь готовилась прийти страшная беда: один из ханов Золотой Орды Мамай собирался в поход, гордо заявляя, что сумеет взять Русскую землю, разорить церкви и перебить всех русских князей. Дипломатичные попытки московского князя Дмитрия Ивановича подарками и посулами утихомирить ордынских военачальников успехом не увенчались. Стала очевидной неизбежность военного столкновения. Разосланные дозоры доносили о всех передвижениях Орды. В августе 1380 года примчался гонец с известием, что ордынское войско двинулось к границам Руси. Дмитрий Иванович послал удельным князьям грамоты, в которых к дню Успения Божией Матери просил всех с дружинами собраться в Коломне.

Готовясь к походу, князь с волнением отправился в монастырь Святой Троицы, чтобы помолиться и получить благословение на предстоящее сражение. О тревожном ожидании будущего говорит тот факт, что во время службы к Дмитрию прискакали вестники с сообщением о передвижении врага. Князь было заторопился, но после литургии преподобный Сергий пригласил его на обед со словами: «Твоё промедление потом обернётся двойным поспешением; тебе, великий князь, этот обед будет на пользу. Господь тебе помощник; ещё не пришло время тебе самому носить венец смертный, но многим без числа твоим сподвижникам готовы венцы страдальцев». После трапезы Сергий окропил святой водой князя и благословил его: «Иди, господин, безбоязненно: Господь поможет тебе против безбожных», – и тихо, так, чтобы услышал только Дмитрий, добавил: «Победишь ты врагов своих».

Ободрённый предсказанием святого, Дмитрий попросил у Сергия двух воинов из его братии – Александра Пересвета и его брата Андрея Ослябю. Оба этих инока в прошлом были известными воинами и участвовали не в одном сражении. Преподобный Сергий вместо доспехов повелел возложить на них схиму с нашитыми крестами. Благодарный князь перед отъездом из монастыря дал обет в случае победы основать монастырь во имя Пречистой Божией Матери.

В день святого Пимена Великого 27 августа было назначено выступление московских отрядов к Коломне. После молебна в Успенском соборе у гробницы митрополита Петра Дмитрий Иванович вместе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским пошли в Архангельский собор поклониться могилам своих родителей и предков. Затем в Чудовом монастыре они помолились у гробницы митрополита Алексия, память которого Дмитрий Иванович очень чтил. Когда войско двинулось одновременно из трёх кремлёвских ворот, священники московских храмов благословляли воинов крестами и кропили их святой водой.

Волнения и раздумья об исходе предстоящего сражения не покидали Дмитрия. И вот после выхода из Москвы по дороге была найдена икона святителя Николая Чудотворца, и это событие согрело (по-славянски – «угреша») сердце великого князя. На этом месте князь дал обет построить монастырь, который до сих пор существует и называется Николо-Угрешским. После прибытия в Коломну стало известно об измене рязанского князя Олега, открывшего войскам Мамая броды через Оку.

Во время битвы, которая произошла на Куликовом поле в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, 8 (21) сентября 1380 года, преподобный Сергий стоял на молитве и как бы видел своими глазами сражение, бывшее на далёком расстоянии. Он поминал павших по именам, а потом сообщил братии о победе русских. После победы князь Дмитрий, получивший прозвание Донского, приехал в обитель и подробно рассказал о битве. В монастыре отслужили заупокойные панихиды и литии о погибших воинах, и Дмитрий повелел ежегодно поминать павших в субботу перед праздником своего небесного покровителя Дмитрия Солунского (этот поминальный день носит название Дмитровской родительской субботы). Помня данное накануне похода обещание, с помощью преподобного, который дал Дмитрию своего ученика Савву (будущего игумена Сторожевского), князь основал монастырь в честь Успения Пресвятой Богородицы на реке Дубенке, где по образцу Троицкой обители было введено общежитие.

Духовная связь преподобного Сергия и Дмитрия Донского, начало которой было положено задолго до Куликовской победы, служила примером для других удельных князей. Нравственный авторитет преподобного был настолько велик, что его слово в отношениях между князьями часто достигало результата там, где оказывались бесполезными все политические усилия. Сергий Радонежский несколько раз выходил из своей обители, чтобы угасить раздоры и усобицы, которыми тогда была богата раздробленная Русь. Около 1363 года он посетил родные края, Ростов Великий. Преподобный беседовал с ростовским князем Константином Васильевичем, который собирался выступить против великого князя Дмитрия. Подробностей о содержании разговора святого с князем неизвестно, но Константин отказался от своих замыслов и передал княжение племяннику, а сам удалился в Устюг. На обратном пути из Ростова Сергий основал обитель, главный храм в которой освятили во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба, пострадавших от братоубийственной зависти.

В 1365 году по благословению митрополита Алексия преподобный Сергий вновь отправился в опасный из-за чумы и разбойников путь, на этот раз – в Нижний Новгород. Город в ту пору был захвачен упрямым князем Борисом Константиновичем, не желавшим признавать права Дмитрия Ивановича на великое княжение. Разговор с неуступчивым князем был нелёгким, Борис не хотел слушать игумена и считал своим повелителем только ордынского хана. Тогда преподобный Сергий затворил все церкви, то есть запретил совершать богослужения в храмах города. Борис вынужденно покорился, а его дальнейшая судьба была горестной. Он умер в заточении, его наследники были лишены прав и почестей. Как и по пути из Ростова, возвращаясь из Нижнего Новгорода, Сергий основал близ устья Клязьмы монастырь, освящённый в честь Святой Троицы.

Через несколько лет после Куликовской победы князь Дмитрий обратился к преподобному Сергию с просьбой убедить рязанского князя Олега, интриговавшего против Москвы, заключить мир. Семидесятилетний старец в Рождественский пост 1385 года пешком отправился в Рязань. С Олегом, который до этого неоднократно отвергал любые посольства, святой беседовал о мире и о любви. Гордый рязанский князь помирился с московским князем, и впоследствии союз скрепили брачными узами: сын Олега Фёдор женился на дочери великого князя Софии.

На праздник Благовещения Пресвятой Богородицы 1389 года при участии преподобного состоялось ещё одно примирение: Дмитрий Донской помирился со своим двоюродным братом Василием. А через неполных два месяца Сергий Радонежский стал участником скорбных событий. Дмитрий Иванович, умирая в возрасте 39 лет, призвал преподобного стать свидетелем своего завещания, и святой скрепил своей рукой великокняжескую духовную грамоту.

Преподобный Сергий прожил долгую подвижническую жизнь. За полгода до кончины, на Благовещение 25 марта 1392 года, он получил откровение о приближающейся смерти. Преподобный вручил игуменство своему ученику Никону и предался безмолвию. В конце лета святой тяжело заболел и, чувствуя, что приближается час его отшествия, велел призвать к себе проститься всю братию. В последнем наставлении Сергий завещал хранить единомыслие и нелицемерную любовь друг к другу, иметь чистоту душевную и телесную, достигать смирения и не забывать странноприимства. Перед кончиной 25 сентября 1392 года святой причастился и с тихой молитвой предал душу Господу.

Сергий Радонежский завещал не хоронить его в церкви, а положить на братском кладбище. Но Московский митрополит Киприан благословил братию нарушить волю игумена и положить его тело в Троицком храме. Преподобного Сергия погребли у правого клироса. Его святые мощи оставались под землёй в течение тридцати лет. В 1422 году при игуменстве преподобного Никона на месте прежнего деревянного храма стали возводить каменный Троицкий собор. Когда строители копали рвы под фундамент, одному жившему в монастырской слободе поселянину во сне явился преподобный Сергий и сказал: «Возвести игумену и братии: зачем меня оставляют так долго под кровом земли во гробе, где вода окружает моё тело?» Благочестивый поселянин поспешил сообщить о видении в монастырь.

5 июля 1422 года игумен Никон с братией и крестником преподобного Сергия князем Юрием Звенигородским извлекли из-под земли мощи основателя обители. Когда открыли гроб святого, то все почувствовали благоухание и увидели, что тление не коснулось останков. После завершения строительства каменного собора в него перенесли раку с мощами преподобного игумена Сергия. Для росписи Троицкого собора игумен Никон пригласил искусных иконописцев Даниила Чёрного и Андрея Рублёва. С артелью мастеров они расписали стены и создали прекрасный высокий иконостас. В нижнем (так называемом «местном») ряду иконостаса справа от царских врат алтаря Андрей Рублёв поставил икону Святой Троицы, написанную по благословению игумена Никона «в честь и похвалу преподобному Сергию».

После преставления Сергия сбылось пророчество, данное ему о его учениках. Последователи Сергия Радонежского основали на Руси около 70 монастырей. Многие из прошедших школу подвижничества в Троицкой обители прославились святой жизнью. Память преподобного игумена ученики Сергия Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет увековечили в созданном ими житии святого, которое является одним из лучших образцов древнерусской житийной литературы. В XVI столетии в монастыре будет трудиться учёный книжник Максим Грек, ещё веком спустя – Симон Азарьин и Арсений Суханов.

История обители преподобного Сергия нераздельно связана с историей России. Многие важнейшие события проходили в этих монастырских стенах. В 1446 году в Троицком соборе был схвачен, а затем ослеплён великий князь Василий, прозванный потом Тёмным. В 1489 году в этом храме крестили Василия III, в 1530 году – Ивана Грозного. Иван IV уделял большое внимание обители. Заподозрив братию в измене, он ехидно писал: «У Троицы в Сергиеве монастыре благочестие иссякло, ино и монастырь оскудел и не пострижётся никто и не даёт ничего». Впечатлительный и неуравновешенный Иван Грозный конечно же преувеличивал. Его реальные дела говорят совсем об ином состоянии монастыря. Он сам издаёт указ о возведении в обители большого каменного Успенского собора и каменных стен. Пожалуй, больше всех из русских царей любил и жаловал Троицкую обитель Борис Годунов. Он часто приезжал сюда на богомолье с богатыми дарами. Здесь у стен Успенского собора в 1606 году были погребены останки царя Бориса и его семьи.

В Смутное время враги России стремились овладеть Троице-Сергиевым монастырём. Обитель была важным стратегическим пунктом по пути на северо-восток от Москвы, привлекала своими богатствами и, кроме того, была символом борьбы русских людей с иноземными захватчиками. Поэтому к штурму и, если потребуется, осаде монастыря поляки подготовились обстоятельно. Командование вручили знатным полководцам Яну Петру Сапеге и Александру Юзефу Лисовскому. К польским отрядам присоединились русские изменники, казаки и татары. Таким образом, общее число подготовленного вражеского войска достигло 30 тысяч человек.

Что могли противопоставить столь сильному неприятелю защитники монастыря? Троицкая обитель тогда насчитывала около 300 монахов, из которых некоторые в миру были воинами, и их боевой опыт и сноровка могли быть полезными в организации обороны. Царём был прислан воевода с отрядом, из арсенала вооружили слуг монастырских и жителей окрестных деревень. Кроме этого, под защиту крепостных стен собрались женщины, дети и старики из соседних селений, готовые в случае необходимости взяться за оружие. Но даже с учётом этих людей число защитников едва достигало 2400 человек, среди которых многие не имели военной подготовки. Поэтому об активном отражении нападающих или прорыве думать не приходилось.

Архимандрит Иоасаф и царский воевода тщательно изучили все возможности обороны. При осмотре стен и башен выяснилось, что они неплохо снабжены вооружением, требовавшимся для осадных боёв. Но непрочность и ветхость укреплений была очевидна. Особенное беспокойство вызывала ненадёжная западная стена. Кроме того, хлебных запасов в обители было не так уж много. Военной поддержки со стороны других русских городов ожидать не приходилось. Иными словами, по человеческому расчёту, вряд ли следовало надеяться на успешное противостояние врагу. Оставалось только уповать на помощь Пречистой Божией Матери, обещавшей не покидать этого места, и на заступничество преподобного игумена Сергия.

Первый неприятельский отряд численностью 15 тысяч человек появился под стенами монастыря 23 сентября 1608 года. Поначалу Сапега и Лисовский решили хитростью склонить архимандрита и воеводу к сдаче обители. Они подослали боярского сына с письмом, в котором обещали насельникам всяческие милости от Лжедмитрия II, если они откроют ворота, и грозили истреблением в случае непокорности. Осаждённые не поколебались и в ответ написали: «Да будет известно вашему тёмному царству, что напрасно вы прельщаете стадо Христово. Даже десятилетний ребёнок в Троицком монастыре посмеялся над вашим безумным советом. Не изменим ни вере, ни царю, хотя бы предлагали вы нам сокровища всего мира». После этого враги начали подготовку к штурму.

Осаждённые постоянно ожидали смерти. Всенощное бдение под день памяти преподобного Сергия 25 сентября совершили с рыданиями. Но в эту же ночь произошло событие, послужившее к укреплению духа защитников. После вечерней службы один из иноков, Пимен, молился в своей келье. Вдруг в келье стало светло, как днём. Пимен, думая, что это враги подожгли монастырь, с испугом распахнул окошко. Над Троицким собором он увидел поднимающийся до неба светящийся столп. Пимен позвал других монахов и мирян, которые также стали свидетелями этого явления.

13 октября к вечеру поляки выступили из своих лагерей и двинулись на приступ. Осаждённые мужественно встретили врагов и отбили у нападавших лестницы и стенобитные орудия, которые наутро поспешили предать огню. 23 октября преподобный Сергий во сне явился пономарю Иринарху и предупредил о новом приступе. Действительно, в ту же ночь последовал штурм, который отразили с уроном для врагов. Вскоре в монастыре узнали, что под стены ведётся подкоп. Направление и длина подкопа были неизвестны, поэтому ежечасно все ожидали ужасного взрыва.

В день Архистратига Божия Михаила, 8 (21) ноября, во время вечерни польское ядро с грохотом ударило в железные южные двери Троицкого собора близ самой раки с мощами преподобного и оставило след на иконе Николая Чудотворца (отверстие от ядра до сих пор сохраняется в кованых вратах храма). Все пришли в ужас, и церковное пение то и дело прерывалось от плача. Но на этой же службе архимандриту Иоасафу явился Архистратиг Михаил, грозивший врагам и сказавший: «Вскоре Всесильный Бог воздаст вам отмщение». Вечером после молитвы архимандрит услышал голос преподобного Сергия, а перед утреней монастырские старцы и миряне видели Сергия, ходившего по монастырю и собиравшего братию в церковь. Эти видения ободрили осаждённых, и был разработан план вылазки.

Три русских отряда вышли из обители тремя разными путями за три часа до рассвета. Быстрой атакой отбили неприятеля от южной и восточной стен, при этом обнаружили вход в подкоп. Двое монастырских крестьян героически подорвали его и сами погибли под завалами. Сражение длилось весь день, на Красной горе у врагов захватили осадные туры, восемь больших пушек, много ручного оружия и пороха. Укрепления поляков подожгли и вынудили Сапегу отойти на дальние подступы. Поздним вечером победители вернулись в крепость, неся тела павших и многочисленные боевые трофеи. До самой полуночи поляки были вынуждены слушать доносившийся из монастыря радостный колокольный звон. Удачная вылазка быстро стала известной в других городах и послужила примером защитникам Отечества.

Свидетелями чудесной помощи русским вскоре стали не только осаждённые, но и сами враги. Один из казаков, перебежавший в обитель, с раскаянием рассказал, что многие военачальники видели, как по монастырским стенам ходили два старца, похожие на преподобных Сергия и Никона. Один из них кадил, а другой окроплял монастырь святой водой, потом они обернулись и стали укорять казаков за то, что те помогают разорять Дом Святой Троицы. Поляки стреляли в старцев, но пули не причиняли им никакого вреда. Потом во сне многим полякам старцы предсказали скорую погибель². После этого некоторые казаки ушли домой, дав обещание никогда больше не поднимать оружие на православных.

Наступившая зима заставила врагов прекратить частые приступы. Но осаждённых в обители поджидало новое зло. 17 ноября от недостатка чистой воды и свежих продуктов началась цинга. Сначала в сутки умирало по десять человек, потом по пятьдесят, в разгар эпидемии даже по сто. Иеромонахи не успевали напутствовать умирающих, Успенский собор каждый день наполнялся покойниками. Способных носить оружие оставалось не более 200 человек. С унынием защитники ожидали возобновления боевых действий.

В марте осаждённые получили небольшую передышку. Лисовский на время уехал, а оставшиеся решили брать монастырь измором. Для прекращения смертельного недуга архимандрит Иоасаф постановил устроить придел в храме Пресвятой Богородицы. По древнему русскому обычаю, обыденные церкви строили при испрошении сугубой помощи Божией. На следующий же день болезнь пошла на убыль.

28 июня 1609 года дозорные со стен заметили в лагере Сапеги и Лисовского сильное оживление. Осаждённые принялись готовиться к отражению нового штурма. Командование над горсткой последних защитников приняли иноки Афанасий (Ощерин), Гурий (Шишкин) и Паисий (Литвин). Недостаток воинов едва восполнялся монахами, женщинами и детьми, которые кипятили смолу, вар, таскали известь и камни на стены. В первом часу ночи враги стали подвозить лестницы и стенобитные орудия, а батарея на Красной горе открыла пальбу по стенам. Поляки и литовцы лезли на стены, но их повсюду отбивали оружием, камнями, смолой, поливали кипящей негашёной известью. К первому часу дня приступ был отбит.

В конце лета обстановка изменилась для осаждённых в более благоприятную сторону. Уходивший от монастыря Сапега потерпел поражение сперва под Калязином, потом под Александровом и вернулся с потрёпанным отрядом. Воевода Михаил Скопин-Шуйский прислал в помощь защитникам отряд в 900 человек. Активных боевых действий осаждавшие больше не вели. Наконец 12 января 1610 года Сапега снял лагерь и ушёл, продержав монастырь в осаде почти 16 месяцев. Отступая, враги с жестокостью сожгли Дмитровский Борисоглебский монастырь, который был защищён только деревянной оградой. Троицкие иноки ещё целую неделю не верили, что поляки ушли насовсем, не отворяли ворота и не снимали со стен дозоры. Только 20 января в Москву послали старца Макария к царю со святой водой и письмом о спасении обители.

С победой у стен Троице-Сергиева монастыря война с врагом ещё не закончилась. Впереди были новые сражения и трагические повороты людских судеб. Архимандрит Иоасаф, много месяцев возглавлявший оборону Троицкой обители, после снятия осады удалился в Пафнутьев Боровский монастырь, из которого некогда был поставлен в троицкого архимандрита. Пафнутьев монастырь был взят поляками из-за предательства младших воевод. Героически бившийся до последнего князь М.К. Волконский пал в церковных вратах, а старец Иоасаф, переживший все угрозы Сапеги, был умерщвлён с прочими монахами³.

Преемником архимандрита Иоасафа на должности наместника монастыря стал преподобный Дионисий, сподвижник Василия Шуйского и Патриарха Гермогена. После боёв обитель нуждалась в значительных восстановительных работах, но продолжающаяся война требовала новых жертв для защиты Отечества. Архимандрит Дионисий организовал поддержку пострадавшим от захватчиков и помощь в объединении сил для отпора врагу. В монастыре предлагали кров, питание и лечение бездомным и раненым людям. В слободах при монастыре и селе Клементьеве были устроены странноприимные дома. Братия довольствовалась овсяным хлебом и водой, уступая пшеничный и ржаной хлеб раненым. Около полутора лет, до победы над врагами, в монастыре раздавали пособия в виде одежды, полотна, денег. По окрестностям рассылались специальные дозоры собирать изнемогших в обитель и хоронить умерших. Келарь Симон за это время насчитал более 7 тысяч погребённых и до 500 человек, после излечения пожелавших остаться в обители на разных службах.

В 1612 году поляки замучили заточённого в Кремле Патриарха Гермогена, голос которого призывал русских людей на борьбу с иноземцами. Троице-Сергиев монастырь продолжил дело Гермогена: архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын по городам стали рассылать грамоты, в которых звали людей идти на освобождение Москвы. Одну из таких троицких грамот получили в Нижнем Новгороде. Земскому нижегородскому старосте Козьме Минину после этого во сне трижды являлся преподобный Сергий и повелевал собрать казну и людей для похода на Москву. От раздумий и последнего видения, в котором Сергий укорял Козьму за малодушие, Минин даже захворал. Под его руководством нижегородцы собрали ополчение и пригласили для командования князя Дмитрия Пожарского. Выступив на Москву, по пути в городах они объединяли другие дружины. В Троице-Сергиевом монастыре 18 августа 1612 года ополчение выслушало молебное пение, а затем двинулось к Москве. Келарь Авраамий Палицын шёл вместе с русским войском. Чтобы удовлетворить корыстолюбивых казаков, пришедших под командованием Заруцкого, на переменчивый характер которых не слишком надеялись, обитель предложила им для расплаты свои последние сокровища. Денег в монастыре не было, и казакам вынесли священные ризы, шитые жемчугом. К чести застыдившихся казаков, никто не дерзнул коснуться святыни.

После освобождения Москвы на Земском соборе состоялось избрание нового русского царя. В первое воскресенье Великого поста 1613 года Рязанский архиепископ Феодорит, троицкий келарь Авраамий Палицын, новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Василий Петрович Морозов вышли на Лобное место и спросили у народа, кого хотят в цари. Народ единогласно стал кричать: «Михаила Феодоровича Романова!» Тогда Авраамий Палицын произнёс: «Се бысть по смотрению Всевышнего Бога!» Этими словами монах Троице-Сергиева монастыря поставил точку в тяжёлой династической смуте.

В 1617–1618 годах поляки предприняли последнюю попытку завладеть Россией, в ходе которой обитель преподобного Сергия вновь подверглась нападению. Польский королевич Владислав, двигаясь через Вязьму, а украинский гетман Сагайдачный с казаками – с юга, дошли до самой Москвы и 1 октября 1618 года расположились у Арбатских ворот. В столице было мобилизовано всё боеспособное население. Врагу и на этот раз был дан усиленный отпор: поляки не смогли взять не только Москву, но и Троице-Сергиев монастырь и Можайск. Приближение зимы заставило Владислава отказаться от военных действий. 1 декабря 1618 года в трёх верстах от Троице-Сергиева монастыря в монастырской деревне Деулино было заключено перемирие с Польшей. Россия получала необходимую передышку на 14 лет ценой уступки смоленских, новгород-северских и черниговских земель. Однако Речь Посполитая всё равно не признавала нового московского правительства и не отказывалась от своих притязаний в будущем. После перемирия в Москву из долгого плена смог вернуться митрополит Филарет, отец государя и будущий Патриарх.

Возвращение к жизни ознаменовалось тем, что новым государем Михаилом Романовым были предприняты меры по возобновлению печатания и исправлению церковных книг. Ещё в ноябре 1616 года царским указом книжная справа была поручена архимандриту Троице-Сергиева монастыря Дионисию с канонархом старцем Арсением Глухим и священником из слободы Сергиева Посада Иваном Наседкой.

Хорошо зная грамматику греческого языка и сверившись, кроме древних славянских рукописей, с греческими требниками, они обнаружили грубые ошибки в русском печатном издании. Но изменения, предложенные Дионисием, вызвали нарекания невежественных сторонников испорченных текстов. Больше других неистовствовал уставщик Логгин. В Москве за сделанные исправления справщиков на специальном соборе в июле 1618 года огласили еретиками. Потом Дионисий и его сподвижники были заключены под стражу. В праздничные дни их в рубище и кандалах выводили на улицы Москвы, народ ругал их и бросался чем попало. Преподобный Дионисий при этом был весел и читал молитвы. Потом Дионисия посадили в Новоспасский монастырь, где его держали в дымных кельях и морили голодом. Положение архимандрита получило некоторое облегчение только после прибытия в Москву Иерусалимского Патриарха Феофана, а окончательно справедливость восторжествовала в 1626 году, когда повелели изымать изданные уставщиком Логгином книги.

Оправданный по ходатайству Иерусалимского Патриарха, преподобный Дионисий имел возможность пригласить своего освободителя в Троице-Сергиеву обитель. С молитвой Патриарх Феофан возложил на Дионисия свой патриарший клобук, который прежде освятил у мощей преподобного Сергия, и перед всей братией восхвалил Дионисия за его страдания и терпение. Иерусалимский Патриарх особенно пожелал увидеть тех иноков обители, которые во время героической обороны монастыря дерзнули надеть на себя броню и с оружием в руках защищать свою святыню. Патриарху было представлено более двадцати иноков, среди которых был первым Афанасий (Ощерин), очень состарившийся и поседевший. Патриарх спросил его: «Что тебе свойственно – иночество в молитвах тайных или подвиг перед всеми людьми?»⁴ Афанасий ответил: «Что творю и что сотворил – сделано по долгу послушания. – И, обнажив голову, поклонился Патриарху и сказал: – Известно да будет тебе, владыка, вот подпись латинян на главе моей от оружия; ещё в ногах у меня находится шесть памятей свинцовых; сидя же в келье в молитвах, как можно было найти таких будильников к воздыханию и стенаниям?» (Не дающие покоя раны герой сравнил с иноками-будильщиками, которые ранним утром будят братию для молитвы.) Патриарх был тронут и расцеловал Афанасия вместе с его сподвижниками.

Преподобный Дионисий приложил немало сил для восстановления пострадавшего от поляков монастыря. При нём в монастырских сёлах было построено несколько новых храмов, собраны бригады живописцев и мастеров золотых и серебряных дел. В запасе у Дионисия всегда имелись церковные сосуды и утварь, поэтому, когда приходили просители, он с любовью выдавал нужное для той или иной разорённой церкви. Он сам выходил на работу вместе с братией; строго соблюдал служебный устав. Дионисий ввёл в монастыре чтение на службе поучений Иоанна Златоуста, переведённых Максимом Греком, требовал, чтобы на проскомидии всегда читались синодики. Спать Дионисий ложился за три часа до благовеста к утрене: когда приходил пономарь со свечой, он в малой мантии полагал 300 земных поклонов, будил келейников и шёл в церковь. Преставился святой Дионисий 10 мая 1633 года, и отпевал его сам Московский Патриарх Филарет.

В XVII веке каменные стены монастыря, выдержавшие натиск поляков, были надстроены и реконструированы. Дважды – в 1682 и 1689 годах – под их кровом нашёл защиту от заговорщиков Пётр I. В XVIII столетии, которое часто называют «веком секуляризации», русское правительство по-прежнему понимало значение Троице-Сергиева монастыря как своего рода духовной столицы. Поэтому после переноса государственных учреждений в Санкт-Петербург возникла идея перевода Троице-Сергиевой обители. В 1726 году в Стрельне, под Петербургом, начали возводить здания для монастыря. К счастью, эти планы не были доведены до конца. Ограничились открытием у северной столицы небольшой Троице-Сергиевой пустыни. Одним из её настоятелей в XIX веке станет известный учёный архимандрит Евгений (Болховитинов).

Императрица Елизавета Петровна часто приходила в Сергиеву обитель на богомолье. В 1744 году по её почину Троице-Сергиев монастырь получил высшее звание Лавры и особое самоуправление, установленное по образцу Киево-Печерской Лавры. Внутренние дела Лавры решались Духовным собором, в который входило 12 монахов, в их число включались наместник, казначей и келарь. Прочие кандидаты в члены собора принимались общим избранием по мере образования вакансий. В годы правления Елизаветы архитектурный ансамбль Лавры получил в основных чертах тот вид, который он имеет сейчас.

Последующие правители России не оставляли вниманием Лавру: приезжать сюда и жить в загородном лаврском дворе Корбухе любили Екатерина II и Павел I. Екатерина, по народному русскому обычаю, совершала многодневные паломничества к мощам преподобного Сергия из Москвы пешком. Увлекаясь литературными опытами, она даже написала житие Сергия Радонежского.

До секуляризации 1764 года Лавра была богатейшим русским монастырём. Обитель имела 150 подворий в 45 городах, в том числе в Московском Кремле. К Лавре было приписано 13 монастырей. В 15 губерниях она владела 106 501 крестьянской душой.

При архимандрите Лавры Московском митрополите Платоне (Левшине; архимандрит с 1766 по 1812 год) получает своё начало «созвездие» Лавры. С основанием Спасо-Вифанской пустыни вокруг Сергиева Посада начинает складываться ожерелье из небольших монастырей. Позднее в их число войдут Черниговский и Гефсиманский скиты.

Во время Отечественной войны 1812 года Лавра пожертвовала на нужды русской армии более 5 пудов серебра, 25 тысяч рублей серебром и 70 тысяч рублей ассигнациями. Отряды французов дважды предпринимали попытки захватить Лавру. В первый раз они сбились с пути из-за сильного тумана, в другой увидели скачущих на конях старцев и в недоумении повернули обратно.

В 1814 году в Троице-Сергиеву Лавру перевели Московскую Духовную академию. Настоятелем Лавры являлся Московский митрополит, текущим управлением ведал наместник. В 1877 году на должность наместника Троице-Сергиевой Лавры был назначен архимандрит Леонид (Кавелин). Он много сделал для упорядочения дисциплины и организовал значительные реставрационные работы. По распоряжению архимандрита Леонида была составлена опись богатейшей библиотеки Лавры. По почину нового наместника начали выходить «Троицкие листки» – печатный орган Лавры, в котором публиковались назидательные чтения для народа (Лавра обладала солидной типографией и издавала книги и брошюры религиозно-просветительного содержания).

Особой заботой наместника Леонида было расширение гостеприимства Лавры относительно бедных богомольцев: в этот период ежегодно Лавру посещало свыше 300 тысяч паломников. Благотворительная столовая в Лавре размещалась зимой под трапезной церковью, а летом столы накрывали на открытом воздухе. Одновременно здесь могли расположиться 500 человек, а в течение дня питались несколько тысяч человек. К обеду подавали постные щи и гречневую кашу в деревянных чашках, порцию хлеба и квас. Послушники обносили трапезничавших кружками для пожертвований, но сбор далеко не покрывал затрат на организацию питания: за столами сидели самые беднейшие богомольцы – крестьяне, отставные солдаты, инвалиды, бездомные. За год трапеза для паломников обходилась в 18 тысяч рублей, деньги по тем временам очень большие.

На скотном дворе монастыря содержалось более 60 лошадей. Лавра владела 2068 десятинами земли. Монастырская больница, по отзывам проверявших её врачей, находилась в очень хорошем состоянии. В 1901 году в ней на излечении побывало 468 человек.

В 1892 году обитель торжественно отмечала 500-летие преставления преподобного Сергия. 21 сентября из Московского Кремля в сторону Лавры двинулся великий многотысячный крестный ход. Среди шествовавших были все полки Московского гарнизона, духовенство всех храмов столицы, городское начальство. В мероприятии приняли участие почётные гости: московский генерал-губернатор Сергей Александрович и его супруга великая княгиня Елизавета Феодоровна.

В 1909 году в Лавре состоялся Монашеский съезд. В 1912 году по поводу 100-летнего юбилея войны 1812 года Лавру посетил государь император Николай II, отдавая дань уважения патриотической роли Сергиевой обители. Вскоре Лавра вновь оправдала своё значение патриотического центра. С началом Первой мировой войны в 1914 году в ней открылся лазарет для раненых на 200 кроватей.

Революция нанесла по монастырю такой удар, с которым ничто не может сравниться в его многовековой истории. Ещё летом 1917 года лаврскую типографию захватил Совет солдатских и рабочих депутатов; в ней стали печататься совсем не религиозные издания. Первые распоряжения советской власти трагически сказались на судьбе Троице-Сергиевой Лавры и всколыхнули всю православную Россию. В начале 1919 года Сергиево-Посадский исполком объявил о вскрытии мощей преподобного Сергия. В Совнарком были отправлены сотни писем от православных приходов с протестом против этого оскорбляющего чувства верующих беззакония. Против вскрытия выступили и ответственные лица Всероссийской коллегии по делам музеев и охране памятников старины. Но это не остановило кощунственного стремления активистов «ликвидировать» святыню.

11 апреля 1919 года специальная комиссия вскрыла гробницу преподобного Сергия и мощи были оставлены без покровов. Замысел властей состоял в том, чтобы таким способом убедить верующих в тленности мощей. Но случилось противоположное: факт вскрытия вызвал огромный приток богомольцев, у раки преподобного постоянно служились молебны. Это было рассмотрено как контрреволюционная деятельность. 3 ноября в три часа ночи вооружённые красноармейцы окружили Лавру и арестовали всю братию, за исключением четырёх архимандритов и четырёх монахов. Храмы были опечатаны, прошёл слух, что мощи будут перевезены в один из московских музеев. В феврале и мае 1920 года Патриарх Тихон неоднократно обращался к председателю Совнаркома В.И. Ленину с просьбой сделать доступным посещение Лавры для верующих и не препятствовать поклонению мощам святого Сергия Радонежского. Святейший настаивал на личной встрече с главой государства, но получил ответ, что «председатель СНК занят обсуждением важных дел и свидание не может состояться в ближайшие дни». В ответе Совнаркома на патриаршие обращения говорилось: «Жалобу гражданина Белавина… оставить без последствий. Предложить Московскому исполкому Совета рабочих и крестьянских депутатов в порядке циркуляра Наркомюста от 25 августа 1920 года о ликвидации мощей закончить ликвидацию мощей Сергия Радонежского, т.е. привести в исполнение постановление Московского губисполкома от 26 марта с.г. о перевозке мощей в московский музей». Когда возникла реальная угроза уничтожения мощей преподобного, отец Павел Флоренский и Ю.А. Олсуфьев, будучи членами Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, решились на беспрецедентный шаг. По своему должностному положению имея доступ к мощам, они заменили главу преподобного Сергия на другой череп (из захоронения князей Трубецких в склепе под Троицким собором) и доверили спрятать надёжным людям.

В 1920 году власти разместили на территории Лавры электротехническую академию, школу курсантов и организовали музей. Поток писем с протестами был настолько велик, что ВЦИК в 1921 году изучал вопрос о возможности открытия Лавры. Заключение «специалиста» по религии Красикова для тех лет звучало характерно: «Троицкая Лавра, будучи историческим центром царистского и шовинистического влияния церковников, уже в послереволюционное время Патриархом Тихоном и местными реакционными элементами едва ли не была использована в качестве национального центра…» После этого заключения Ликвидационный отдел Наркомюста счёл, что ходатайства об открытии Лавры должны быть оставлены без последствий. Однако власти так и не решились на вывоз мощей преподобного, опасались народного восстания, несколько раз переносили сроки их увоза. В конце концов мощи оставили в местном музее. И даже там они продолжали быть объектом поклонения приходивших сюда верующих.

Дальнейшая судьба лаврского наследия была трагической. Первоначально удалось добиться оставления при музее в качестве охраны 40 монахов, которым временно разрешили служить в двух церквях за стенами монастыря: церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы и Параскевы Пятницы на Подоле. К 1926 году остававшиеся монахи были уволены, а Пятницкие храмы закрыты. Новые хозяева Лавры повели себя бесцеремонно. В 1922 году было изъято 150 пудов церковной утвари. Церкви были использованы в качестве клубов, столовой, стрелкового тира, а в Троицком соборе разместили спортзал. Последний до закрытия Лавры наместник архимандрит Кронид (Любимов) до 1922 года жил у церковного старосты в селе Братовщина, потом поселился в Гефсиманском скиту. В 1937 году он с келейником был арестован, и оба старца умерли в Дмитровской тюрьме.

В 1929 году в стране в ходе индустриализации была введена непрерывная трудовая неделя. Это послужило формальным предлогом для запрещения колокольного звона, который «мешал слушать радио и вредил отдыху трудящихся». Право решения вопроса о запрете звона было предоставлено местным горсоветам и райисполкомам. Там, где звон запрещался, предписывалось «ликвидировать» колокола и сдать медный лом для нужд промышленности. Одним из первых городов, где местные власти запретили звон, был Сергиев Посад. В дневниках замечательного русского писателя М.М. Пришвина, жившего в те годы в Сергиевом Посаде (в 1930 году город переименовали в Загорск), сохранились записи о чудовищном уничтожении бесценных лаврских колоколов зимой 1929/30 года. Эта скорбная летопись рассказывает о падении каждого знаменитого колокола. С помощью устроенных салазок, лебёдок с тросами и домкратов новоявленные вандалы подводили старинные колокола к краю колокольни и опрокидывали вниз с высоты. Пришвин записал, как старый звонарь пришёл проститься с самым большим в мире действующим колоколом (Царь-колокол в 4000 с лишним пудов, или 67 тонн), поцеловал его со словами: «Прощай, мой друг!» – и ушёл как пьяный. С Царём висели рядом и были разбиты падением один на другой колокола «Годунов» в 1850 пудов и «Карнаухий» (Кирноцкий) в 1275 пудов. Потом пришло указание оставить на колокольне колокола общим весом 1000 пудов. Такое решение властей вызвало разочарование ревностных варваров-энтузиастов. Об этом М.М. Пришвин записал: «31 января. Жгун с сокрушением рассказывал Лёве о своём промахе: он доложил о трудности снятия “Лебедя”, и тут же оказалось, что “Лебедь” один из древнейших колоколов, и его решили сохранить. “Надо было его кокнуть на колокольне, – сказал Жгун, – а потом и доказывать”». Новые функции опустошённой колокольни, по свидетельству Пришвина, стали заключаться в том, что на Первомай и ноябрьские праздники вокруг креста из гирлянды электрических лампочек устраивали красную пятиконечную звезду.

В 1941 году немцы стояли в 18 километрах от Лавры, но ближе так и не подошли. В ходе Великой Отечественной войны И.В. Сталин понял патриотическое и международное значение Церкви и разрешил незначительное открытие храмов и монастырей. В конце 1944 года была начата подготовка к открытию Лавры. Производились наружные реставрационные работы в Духовской церкви. В январе 1945 года в Лавру приехал старец-схимник Иларион. Он облачил в схимнические ризы мощи преподобного Сергия, которые до этого лежали непокрытые в стеклянной витрине посреди Никоновского придела. Есть достаточно убедительные указания на то, что именно он возвратил на место некогда спрятанную главу преподобного (череп князя Трубецкого после панихиды был захоронен у Духовской церкви). Облачение и перенос мощей в Троицкий собор были разрешены властями в связи с ожидавшимся визитом английской делегации.

На Пасху 1946 года музейное руководство передало верующим ключи от Успенского собора и разрешило колокольный звон. Очевидец и участник подготовки открытия Лавры протодиакон Сергий Боскин вспоминал об этом: «Незабываемые минуты ожидания. И вот донеслось: первый удар, второй, третий, и родной с детства знакомый звон – звон с лаврской колокольни. Волнение, радость, благодарность, слёзы… Не передашь всего… Торжественно неслись звуки древнего колокола в тиши ночи ранней весны… После двадцатишестилетнего онемения в обители преподобного Сергия в пасхальную ночь зазвонили колокола: сразу, неожиданно. Народ, заполнивший под колокольней площадь, стоял с зажжёнными свечами… Кому-то не верилось, а больше говорили: “Слава Богу! До какого дня дожили, до каких событий!” … Своим служением на Троицын день Патриарх Алексий завершил открытие Лавры».

Вновь открытая Лавра стала вторым действующим монастырём в РСФСР после возвращённого перед войной Псково-Печерского монастыря, ранее относившегося к Эстонии (несколько десятков монастырей Русской Православной Церкви в эти годы действовали на территории Украины, Белоруссии, Молдавии и Прибалтики). Первому наместнику возобновлённой обители архимандриту Гурию (Егорову) удалось собрать немногих переживших годы гонений прежних насельников. 21 ноября 1946 года состоялось переосвящение Троицкого собора. А в конце года власти поспешили привезти в обитель сына покойного президента США Эллиота Рузвельта с супругой, чтобы наглядно показать, что Церковь в СССР не испытывает притеснений. С тех пор показательные экскурсии в Лавру для высоких гостей из-за рубежа стали обычным явлением.

В «застойные» годы Троице-Сергиева Лавра являлась важным духовным центром. Здесь действовали Московская Духовная академия и семинария, в которых готовили священников не только для Русской Православной Церкви, но и для других братских Церквей. В конце 1980-х годов в Лавре подвизались 120 послушников и монахов. Лавра – ставропигиальный монастырь, её священноархимандрит – Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Одним из наиболее почитаемых старцев Русской Православной Церкви является архимандрит Кирилл (1919–2017), лаврский духовник с 1965 г. Многие выходцы из Сергиевой обители стали видными деятелями современной церковной жизни. Совершение богослужений в храмах Лавры является образцовым для сотен русских монастырей и тысяч приходов. Школы иконописания и церковного пения, находящиеся в обители, – одни из самых авторитетных в Русской Церкви.

Многовековая история Лавры и сейчас неотделима от истории России. Сегодня по-прежнему верны слова, некогда сказанные отцом Павлом (Флоренским): «Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдём ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука – все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному».

Саввино-Сторожевский монастырь принадлежит к числу иноческих обителей, основанных учениками святого Сергия, игумена Радонежского. Происхождение и жизнь основателя, преподобного Саввы, до поступления в Троицкий монастырь малоизвестны. Ещё в юности он пришёл к преподобному Сергию, принял постриг и стал одним из ближайших учеников святого. В 1380 году он стал первым игуменом монастыря при речке Дубенке, основанного по просьбе Дмитрия Донского и по благословению преподобного Сергия в благодарность Богу за победу на Куликовом поле. Но через некоторое время ему пришлось оставить Дубенскую обитель и вернуться на прежнее место, где он начинал монашеские подвиги. В 1392 году, перед кончиной, преподобный Сергий оставил в Троицком монастыре своим преемником Никона, который вскоре принял затвор и на время отошёл от игуменства. На пустующее место игумена братия единодушно выбрала Савву.

Троицкий монастырь, прославленный трудами Сергия Радонежского, был любимым местом молитвы звенигородского князя Юрия Дмитриевича, брата великого князя Василия. Он часто беседовал с игуменом Саввой, которого считал своим духовником. Желая устроить в своём уделе иноческую обитель, князь обратился с этой просьбой к преподобному Савве. Савве понравилось место недалеко от Звенигорода, на горе под названием Сторожа, возвышавшейся над Москвой-рекой при впадении в неё речек Разводни и Сторожи. Местность приобрела своё название от дозорной стражи, располагавшейся на горе во времена литовских набегов. Живописное место так полюбилось игумену Савве, что было для него, по словам самого преподобного, «якоже небесный рай, благовонными насаждён цветы». Савва принёс с собой икону Богородицы, поставил на горе хижину и небольшой деревянный храм в честь Рождества Божией Матери. Юрий Дмитриевич помогал вновь основанной обители, и вскоре здесь собралось достаточное число иноков. На средства князя был построен каменный соборный храм, впоследствии ставший образцом для каменного собора в Троицком монастыре.

Преподобный Савва с любовью принимал желающих вступить в монастырь. Имея долгий опыт монашеской жизни, для новоначальных монахов он был примером духовного подвига. Для уединённой молит вы святой удалялся в глубокий овраг, где выкопал пещеру. Савва удостоился обладания даром предвидения. В 1399 году по приказу великого князя Юрий Звенигородский должен был выступить в поход против волжских болгар. Перед отправкой он пришёл к преподобному за благословением. Святой Савва, помолившись и благословив князя крестом, пророчески сказал: «Иди, благоверный князь, и Господь да будет с тобою, помогая тебе! Врагов своих одолеешь и благодатью Христовой здоровым возвратишься в своё Отечество». В течение трёх месяцев Юрий воевал с болгарами, взял много городов и богатую добычу. В благодарность за молитву князь щедро одарил обитель: была украшена новая каменная церковь, глава на ней обита медными позолоченными листами, устроены братские кельи, деревянная стена окружила монастырь.

Достигнув глубокой старости, преподобный Савва никогда не послаблял для себя монастырского устава и, несмотря на богатые вклады своего духовного сына, трудился наравне со всеми. Для снабжения монастыря водой к югу от обители под горой он своими руками выкопал колодец. Много потрудившись на пользу братии и в последней болезни почувствовав приближение смерти, он призвал иноков и сделал им наставление: блюсти телесную чистоту, иметь братолюбие и смирение, подвизаться в посте и молитве. Назначив себе преемника, святой скончался 3 декабря 1407 года в возрасте около 80 лет, 15 из которых стоял во главе Сторожевского монастыря. Тело святого было погребено в каменном соборе с правой стороны.

Вскоре после смерти преподобного Саввы, к концу второй половины XV века, началось широкое почитание его памяти как угодника Божия. Четвёртый игумен обители Дионисий (около 1430 года) был уже из тех, которые не застали наставничество преподобного. И вот однажды ночью, после обычного молитвенного правила, Дионисий увидел явившегося ему благообразного старца. «Дионисий, – обратился старец, – встань скорее, напиши мой образ на иконе». Дионисий спросил: «Кто ты, отче, и как твоё имя?» – «Я Савва, начальник места сего», – ответил благообразный старец. Дионисий призвал к себе отца Аввакума, одного из последних монахов, видевших преподобного Савву, и спросил, как выглядел основатель монастыря. Описание Аввакума с точностью совпадало с обликом увиденного Дионисием старца. Игумен Дионисий сам был иконописцем и написал икону преподобного Саввы, которую поставили над его гробницей. С этого времени у гроба преподобного стали происходить чудеса и исцеления. При игумене Каллисте в 1505 году у мощей начали служить молебны.

История Саввино-Сторожевского монастыря претерпела и возвышения, и оскудение обители. В XV веке Звенигородский удел часто переходил к разным князьям, многие из которых благотворили монастырю. В XVI столетии, напротив, Иван Грозный в своём послании в Кирилло-Белозерский монастырь писал, что «на Сторожех и затворити монастыря некому, по трапезе трава растёт». Впрочем, эти слова относятся к последним годам жизни царя, когда он озлобился на монастыри и вообще без конца высказывал недовольство всем, что его окружало. Поэтому доверять этой характеристике следует очень осторожно. Ведь раньше, в 1548 году, Иван Грозный с супругой посещал монастырь и видел там 70 человек братии и по 11 певчих на каждом клиросе.

Близость к Москве и дух преподобного Саввы, осенявший обитель, были причиной того, что монастырь становился местом богомолья русских самодержцев. Великим постом 1592 года сюда приезжал царь Фёдор Иванович, подаривший монастырю несколько сёл и пустошей. В Смутное время начала XVII века Саввино-Сторожевский монастырь пострадал от вражеского нападения. В 1606 году, когда Лжедмитрий I с войском стоял в селе Вязёмы, целый отряд поляков проник в обитель, не имевшую надёжных оборонительных сооружений. Монастырь и окрестные деревни были разорены, отняты казна, лошади и монастырские припасы, игумена Исаию с братией обобрали и подожгли кельи. В 1607 году царь Василий Шуйский, получив от игумена челобитную, оказал пострадавшей обители помощь.

Лжедмитрий II, зная о народном почитании святого Саввы, решил добиться авторитета тем, что принял решение отправить Марину Мнишек в монастырь для поклонения мощам преподобного, «дабы в Москве могло возрасти к нам великое уважение». В 1618 году около монастыря опять появились польские отряды: в Звенигороде стояла армия королевича Владислава, претендовавшего на русский престол. Хотя на этот раз, по свидетельству историков, польские войска находились на отдыхе, непрошеные гости и без того вконец разорили монастырь и округу. Весь рабочий скот и сельскохозяйственный инвентарь был украден, так что монахам приходилось рубить лес на дрова, от продажи которых они получали средства на покупку хлеба. Лес сплавлялся по Москве-реке, и из монастыря писали царю, чтобы он разрешил проводить этот сплав беспошлинно.

XVII век, начавшийся трагически, стал временем особенного расцвета Саввино-Сторожевской обители. В этом столетии некоторое время монастырь даже носил название Лавры. Набожный царь Алексей Михайлович часто приезжал сюда на богомолье и останавливался на несколько дней. Полюбив этот монастырь как место душевного упокоения, Алексей Михайлович вместе с тем понял, что нужно укреплять опасное, западное от Москвы направление. Прежде всего в 1650 году была почти вдвое расширена территория монастыря за счёт убранного северного прясла стен. Вокруг обители зодчим Иваном Шарутиным были возведены новые мощные каменные стены с семью башнями (одна из них до наших дней не сохранилась). Общая длина стен равнялась 750 метрам, их толщина достигала 3 метров, а высота – 8,5 метра. Шесть башен размещались по углам, а в седьмой, называвшейся Красной, были устроены проездные ворота. Свои названия имели и другие крепостные башни – Житная, со складом зерна, и Усова, выступающая «усом» на южном перегибе стен. На присоединённой территории был возведён целый ряд новых построек. Особенно выделялось четырёхэтажное здание трапезной. Внизу, в обложенном белым камнем и углублённом на несколько метров подклете находились ледники, колодец, кладовые для припасов. На следующем этаже помещалась поварня, а третий занимала огромных размеров столовая палата. Её площадь не уступала Грановитой палате в Московском Кремле. На самом верху находились казённая палата и ризница. Рядом с трапезной поэтапно возводилась колокольня, в среднем ярусе которой была устроена церковь в честь преподобного Сергия Радонежского. После Смоленского похода 1654 года к звоннице была пристроена часозвоня, на которой разместились «трофейные» часы, снятые в освобождённом Смоленске с Ратуши (устроенной там во время польского владычества) и подаренные монастырю Алексеем Михайловичем.

Посреди монастырского двора для размещения высоких посетителей были сооружены нарядные Царские и Царицыны палаты. Длина двухэтажных Царских палат превышала 100 метров, ширина достигала 10 метров. Одновременно здесь могла размещаться свита из 500 человек! Этот дворец переходами соединялся с собором и состоял из 11 палат, в главной парадной зале висели живописные портреты всех русских царей. Царицыны палаты были построены для первой жены Алексея Михайловича, Марии Ильиничны Милославской. До сих пор внимание привлекает затейливое крыльцо Царицыных палат – со столбиками-дыньками и свисающими по центру резными гирьками. Одновременно с этими парадными зданиями были построены вдоль монастырской стены новые каменные двухэтажные Братские корпуса с удобной галереей-гульбищем и Казначейский корпус. По окончании строительства монастырь стал удивительным сочетанием оборонительного комплекса, монастырского подворья и дворцового ансамбля.

В прежних монастырских постройках были также произведены «поновления»: Рождественский собор был заново расписан по золоту, украшен новыми писаными и шитыми иконами. Государь Алексей Михайлович желал ещё и духовно украсить обитель, поэтому, посовещавшись с Патриархом Иосифом, решил обрести мощи преподобного Саввы. К этому дню Саввино-Сторожевский монастырь предстал полностью обновлённым.

Великое торжество обретения мощей святого произошло 19 января 1652 года. К этому дню в обитель прибыли царь Алексей Михайлович, Патриарх Иосиф и Новгородский митрополит Никон. После 245-летнего пребывания в земле мощи были обретены нетленными и положены в новой дубовой гробнице у правого столпа перед иконостасом в Рождественском соборе. После этого события усердие Алексея Михайловича к обители ещё более усилилось. Он часто приходил сюда из Москвы пешком, останавливаясь по дороге в сёлах Хорошёво и Павловское.

Во время визита в Москву Антиохийского Патриарха Макария в 1654 году Алексей Михайлович пригласил его тоже побывать в своей излюбленной обители. Такого ранее не удостаивался ни один из восточных Патриархов, приезжавших в нашу страну. Восточные гости в обители стали свидетелями строгого благочестия русских и тогдашнего отношения государя к Церкви. Когда некий диакон, сосланный в монастырь Патриархом Никоном, бил челом Алексею Михайловичу с просьбой разрешить ему служение, то царь на это ответил: «Боюсь, что тогда Патриарх Никон мне отдаст свой посох и скажет: возьми его и паси монахов и священников, я же не прекословлю твоей власти над вельможами и народом, зачем же ты ставишь мне препятствия по отношению к монахам и священникам?» Принимая живое участие в деле исправления церковных обрядов, во время службы Патриарха Макария Антиохийского в Саввино-Сторожевском монастыре Алексей Михайлович в алтаре с интересом рассматривал Служебник Патриарха Макария, подсказывал, что, по русскому обычаю, на утрене ему не следует разоблачаться прежде, чем он прочитает Евангелие, поправлял ошибки в каждении бывшего с Макарием архидиакона Павла. Государь сам руководил порядком чтения и пения на клиросе, в положенные моменты гасил и зажигал свечи, снимал с них нагар.

В 1668 году для обители на средства государя литейный мастер Александр Григорьев отлил 35-тонный Благовестный колокол. Работа длилась 138 дней (тогда как в 60-е годы XX века итальянским мастерам при современной технологии для отливки колокола в 22 тонны потребовалось 3 года!). Отлитый русскими мастерами колокол оказался удивительно гармоничным по звучанию, а снизу его опоясывали три ряда букв, написанные тайнописью. Позднее изображение этого знаменитого колокола с «неизвестными литерами» по указу Екатерины II вошло в состав герба города Звенигорода.

После Алексея Михайловича жертвовать монастырю продолжал его сын Фёдор Алексеевич. Особенно благодарными монастырю были цари Иоанн и Пётр Алексеевичи, поскольку за стенами Саввино-Сторожевского монастыря в 1682 году они нашли защиту во время стрелецкого бунта под предводительством князя Ивана Хованского.

«Гроза 12-го года» не миновала Саввино-Сторожевскую обитель. С этим временем связано чудо преподобного Саввы, ставшее известным в России лишь много лет спустя. Это событие настолько удивительно, что требует подробного изложения. В 1839 году, в царствование императора Николая I, на Бородинском поле в память бывшей здесь битвы происходили парадные манёвры. Движения войск должны были изображать всю последовательность хода Бородинского сражения. Среди присутствовавших на празднике было много людей, в своё время участвовавших в битве с обеих сторон. Наблюдая за картиной, граф Новосильцев встретил герцога Максимилиана Лейхтенбергского, сына участвовавшего в памятном сражении принца Евгения Богарне, вице-короля Италийского. Между ними завязался разговор о войне 1812 года, и герцог неожиданно спросил, где находится монастырь святого Саввы, далеко ли это от Москвы. Такой вопрос, услышанный от никогда ранее не бывавшего в России герцога, очень удивил Новосильцева. Граф сказал, что гораздо интереснее совершить поездку в Троице-Сергиеву Лавру, которая знаменита историческими воспоминаниями, и вызвался лично сопровождать герцога в возможной экскурсии. Герцог поблагодарил за любезность и заметил, что понимает удивление графа: «Вас, вероятно, удивляет, что я знаю о монастыре святого Саввы, несмотря на то, что там нет ничего замечательного? Вы ещё больше удивитесь, когда узнаете, что я, католик, хочу поклониться вашему святому Савве: я в этом дал обет умирающему человеку, а именно – моему отцу. Он взял с меня честное слово, если когда-нибудь судьба приведёт меня в Россию, непременно отыскать место, где погребён святой Савва, и поклониться ему». И вслед за этим герцог рассказал графу Новосильцеву то, что услышал от своего отца на смертном одре.

Во время русского похода принц Евгений Богарне командовал корпусом, состоявшим из французов и итальянцев. После вступления в Москву Наполеон поручил ему прикрывать окрестные дороги и защищать их от партизан. Разведка доложила принцу, что около Звенигорода показывался русский отряд. Богарне с авангардом своего корпуса выступил из Москвы. Целый день он безуспешно пытался обнаружить партизан. К вечеру утомлённый отряд остановился у стен монастыря. Неприятель расположился на ночлег, для предосторожности были расставлены часовые. Около 10 часов вечера принц с конвоем и генералами отправился в монастырские покои, где ему в отдельной комнате была приготовлена постель. Уставший от перехода, он сразу же заснул крепким сном. То, что было дальше, происходило то ли во сне, то ли наяву. Ночью принц проснулся от тихого лунного сияния в спальне. Он сел на кровати и увидел, как вошёл благообразный старец, в длинной чёрной одежде, с седой бородой. Про себя принц удивился, как этот поздний посетитель мог пройти к нему через караулы и что могло бы быть ему нужно. Около минуты старец молчал и пристально всматривался в Евгения. Наконец тихим голосом он произнёс: «Не вели войску своему расхищать монастырь и особенно уносить что-нибудь из церкви. Если ты исполнишь мою просьбу, то Бог тебя помилует и ты возвратишься в своё отечество целым и невредимым».

На рассвете принц проснулся и сразу вспомнил это видение. Он немедленно приказал запереть и опечатать собор, а отряду готовиться возвращаться в Москву и ничего не трогать в обители. Затем принц пошёл в церковь и был поражён удивительным сходством виденного ночью старца с изображением на иконе над гробницей преподобного. На вопрос, чей это портрет, монахи ответили, что это образ святого Саввы Сторожевского, основателя монастыря, тело которого лежит в этой гробнице. Богарне поклонился мощам святого и записал его имя в памятную книжку. Слова старца сбылись: пройдя множество сражений, принц ни разу не был даже легко ранен. Он вернулся на родину, где и после свержения Наполеона его любили и уважали, хотя большинство маршалов, воевавших в России, погибли ужасной смертью… Сын принца, герцог Максимилиан Лейхтенбергский, сдержал данное отцу слово и поклонился мощам святого Саввы.

Соборная церковь Саввино-Сторожевского монастыря от корпуса Богарне действительно почти не пострадала. Но всё-таки обители не удалось избежать грабежа со стороны других вражеских отрядов. Была расхищена ризница, в дворцовых покоях французы разломали мебель, в печке сожгли кровать царя Алексея Михайловича, со стен ободрали дорогую обивку и украли написанные в Риме портреты Петра I и царевны Софьи.

В сентябре 1898 года Саввино-Сторожевская обитель отпраздновала своё 500-летие. Юбилей в Звенигороде стал одним из главных событий в культурной жизни Москвы и Подмосковья. Торжества начались с общей заупокойной службы 4 сентября, за четыре дня до главного престольного монастырского праздника – Рождества Пресвятой Богородицы. В тот день поминались все скончавшие жизнь основатели, благотворители и подвижники обители, древние и новые. 5 сентября в монастыре встречали крестный ход со святынями Троице-Сергиевой Лавры, где преподобный Савва учился иноческому подвигу у Сергия Радонежского. К основной дате празднования в монастырь прибыли митрополит Московский Владимир, великий князь Сергей Александрович с супругой великой княгиней Елизаветой Феодоровной, начальник Московской губернии гофмейстер А.Г. Булыгин, граф С.Д. Шереметев, князь А.М. Голицын и многие духовные и светские лица. Обитель в эти дни получила множество дорогих подарков, храмы украсились уникальными иконами и утварью. В течение всех торжеств было организовано благотворительное питание паломников, на благословение раздавались сувениры и молитвы преподобному Савве с описанием монастыря.

К 1917 году Саввино-Сторожевский монастырь был одним из наиболее обеспеченных и благоустроенных в России. Он владел 400 десятинами земли, двумя доходными домами в Москве, имел московское подворье, в полуверсте от монастырских стен находился Саввин скит, при обители действовало Звенигородское Духовное училище (там в 1896 году греческий язык преподавал Пётр Фёдорович Полянский, будущий Патриарший Местоблюститель митрополит Пётр).

После революции, в конце 1917 – начале 1919 года монастырь ещё действовал как православная обитель, но постепенно лишался средств к существованию. В апреле 1918 года у монастыря были отобраны гостиница, скотный двор, мастерская. В обители сразу возникли проблемы с продовольствием. В течение первой половины 1918 года монастырь остался без земельных угодий, а также без мельницы, конного двора, пчельника и молочной. В этом же году по стране пошла антирелигиозная волна вскрытия и осквернения святых мощей. Для оценки монастырских ценностей в Звенигород прибыл комиссар К. Макаров, назначенный комендантом монастыря. Со дня его приезда угрозу осквернения мощей стали ожидать и в Звенигороде. Духовенство пыталось противостоять насильственному вторжению власти в религиозную жизнь. В конце апреля звенигородский священник отец Василий Державин произнёс проповедь, во время которой на коленях обращался к народу с призывом не допустить поругания святыни и сказал о колокольном набате в монастыре, который в случае опасности оповестит верующих.

В середине мая 1918 года группа большевиков во главе с Макаровым появилась у стен обители с намерением конфисковать хлеб и описать монастырское имущество. По звону колокола сюда же собралась большая группа крестьян и горожан. После того как наместник иеромонах Макарий отказался сдать ключи, люди встали на защиту монастыря. Завязалась драка, в ходе которой Макаров был убит, а ещё один большевик смертельно ранен и скончался по дороге в больницу. Возмущённая народная толпа после этого двинулась в город свергать в уезде власть Советов. К вечеру прибыл конный отряд красноармейцев, и восстание было ликвидировано. Осенью 1918 года иеромонах Макарий и отец Василий предстали перед Ревтрибуналом. Они были обвинены в спланированной акции против советской власти и приговорены к бессрочным работам. После заключения отца Макария наместником монастыря стал отец Иона, в мирском прошлом офицер военного ведомства.

14 февраля 1919 года вышло постановление Наркомата юстиции о повсеместной ликвидации мощей. Утром 17 марта в городе собрался съезд рабочих и крестьянских депутатов, принявший единогласное решение о вскрытии мощей. Тотчас же всем составом съезд двинулся в обитель, где в этот момент проходила служба. Войдя в храм, один из большевиков потребовал сократить богослужение, потому что будет произведено вскрытие мощей. Когда мощи в виде черепа и 32 костей были открыты, со стороны «комиссии» стали раздаваться насмешки и оскорбительные выражения. Грубость и издевательства членов комиссии по вскрытию мощей дошли до того, что один из участников поругания несколько раз плюнул на череп Саввы, останки которого веками благоговейно почитались русским народом.

После событий 17 марта по всему городу можно было увидеть расклеенные Советом объявления, приглашавшие всех желающих посмотреть открытые мощи. Представители властей разложили святые останки так, чтобы это выглядело посмешнее, и запретили монахам что-либо изменять и трогать. Комиссары и военные лица приходили в собор, брали косточки в руки, показывали их своим накрашенным спутницам, непристойно шутили. Местный крестьянин Николаев пошёл в Рождественский собор на другой день после вскрытия. Вот как он описал увиденное поругание: «Я видел косточки в очень плохом виде, они лежали в большом беспорядке, все собранные и смешанные в кучу. Мне было крайне тяжело на это смотреть, и я всё время плакал. Я два раза ходил на это смотреть… Пойдёшь, посмотришь, поплачешь и пойдёшь из собора. Было очень тяжело. Поглядишь и горько поплачешь». Верующие написали жалобы в Наркоматы внутренних дел и юстиции. В ответ на это 5 апреля члены Звенигородского исполкома снова пришли к мощам, завернули мощи в две скатерти и газетную бумагу и увезли их.

Несколько дней спустя группа прихожан поехала в Москву к профессору церковного права Н.Д. Кузнецову, известному бесстрашной защитой святынь. Вместе с ним они направили в Совнарком протест по поводу действий местных властей. Председатель Совнаркома Ленин дал поручение произвести следствие специалисту по борьбе с религией, следователю VIII ликвидационного отдела Наркомата юстиции Шпицбергу. Следствие длилось полтора месяца, и основной вывод, который сделал Шпицберг, заключался в том, что монахи и прихожане хотят запугать советскую власть. Н.Д. Кузнецова было решено привлечь к ответственности как «интеллектуального руководителя всей этой компании». Дело признали далеко не законченным и передали в трибунал. В 1920 году обвиняемых Н.Д. Кузнецова и А.Д. Самарина (последнего обер-прокурора Синода) приговорили к расстрелу, отцу Ионе присудили 15 лет, остальные иноки также получили различные сроки. Правда, тогда большевики побоялись поразить народ неслыханной жестокостью в надуманном деле, и почти все приговоры тут же были смягчены.

Монастырь был закрыт после окончания следствия, произведённого Шпицбергом. Выселенные монахи разошлись по окрестным деревням, где их приютили верующие. Святые мощи преподобного Саввы частично удалось спасти: видимо, в период с 17 марта по 5 апреля 1919 года, когда мощи были вскрыты, но не увезены из монастыря, верующие смогли забрать часть мощей. Долгие годы спасённая святыня хранилась у благочестивых супругов москвичей Софьи Дмитриевны и Михаила Михайловича Успенских. После смерти жены Михаил Михайлович, которому было уже за 90 лет, позвал свою сноху и сообщил ей, что преподобный Савва сказал ему, что он не умрёт, пока не определит судьбу святых мощей. Успенский посвятил в тайну мощей отца Евлогия (Смирнова), бывшего тогда экономом Троице-Сергиевой Лавры. Став наместником открывшегося Свято-Данилова монастыря, отец Евлогий позвонил Успенским и узнал, что мощи отданы на сохранение священнику, напутствовавшему М.М. Успенского перед смертью. В итоге 25 марта 1985 года мощи были переданы в Свято-Данилов монастырь.

В опустевшем монастыре летом 1919 года был организован концентрационный лагерь для умственно отсталых детей. Однако дела лагеря, цель которого была «воспитывать в нормальных условиях труда», шли столь «удачно», что к маю 1920 года в нём осталась только половина воспитанников. Сами власти был вынуждены принять решение об изменении предназначения лагеря: сначала здесь разместили пленных, а потом устроили санаторий. В 1927–1928 годах в монастыре находилась колония для беспризорников, быт которой описан в созданном М. Горьким сценарии художественного фильма «Преступники». Известный московский краевед Н.Д. Виноградов оценил результаты пребывания колонии как «невероятный и злостный разгром».

В 1921 году на территории монастыря начал действовать музей, первому хранителю которого А.Х. Максимову принадлежит большая заслуга в сохранении архитектурных памятников обители. Впоследствии с музеем в стенах обители поочерёдно сосуществовали самые разные организации, мало заботившиеся о сохранении уникальной архитектуры, да и сам факт присутствия музея ещё не гарантировал неприкосновенности шедевров древнерусского искусства, многие из которых не имели аналогов и, увы, теперь безвозвратно утеряны. В апреле 1922 года уже из фондов музея в рамках кампании по изъятию церковных ценностей из Саввино-Сторожевского монастыря было вывезено в Московский Гохран свыше 20 пудов различных предметов серебряной утвари, исторические митры и панагии митрополитов Никодима и Александра.

В начале 1930-х годов музею было рекомендовано в экспозициях отражать колхозное строительство и луговодство, что уже совсем не соответствовало музейным фондам. Весь богатейший архитектурный ансамбль монастыря, храмовые интерьеры теперь «не соответствовали» задачам музея, и был провозглашён лозунг о ликвидации так называемого «немузейного» имущества. В эту категорию попадали облачения, иконы, колокола. В 1929–1931 годах комиссии, собиравшие цветной металл, вывезли из монастыря почти все иконостасы для смывки золочения, свыше 1300 комплектов облачений XVIII–XIX веков, сбросили и увезли старинные колокола общим весом более 10 тонн. Среди этого разгула вандализма казалось, что всё-таки удастся спасти уникальный Благовестный колокол: было принято решение о его передаче в звонницу Большого театра. Но этому помешала война – он последним из сторожевской звонницы погиб в 1941 году перед приходом фашистов. Сегодня уже почти нельзя даже встретить тех, кто помнит звенигородские звоны. К горькому счастью, специалист К. Сараджев успел записать особым изобретённым им способом звучание Благовестника. Так вот: очевидно, это был колокол, «настроенный сам в себе», что представляет редчайший случай в мировой практике! Недаром его звучанием восхищались певец Ф.И. Шаляпин, композиторы С.И. Танеев и А.К. Глазунов.

После Великой Отечественной войны, когда в обществе отмечался рост патриотических настроений и внимание к героическому наследию прошлого, в музейном комплексе Саввино-Сторожевского монастыря начались реставрационные работы. С попеременным успехом они велись долгие десятилетия. Обители повезло в том отношении, что в этой работе принимал участие П.Д. Барановский, выдающийся советский инженер-реставратор, благодаря трудам которого в России спасены и восстановлены десятки памятников. Вне сомнения, добрые слова следует адресовать и другим работникам музея, сохранявшим историческое наследие. Пусть и в односторонней форме, но они пропагандировали красоту древнерусской культуры, и память об увиденном наверняка оставалась у большинства из 300 тысяч (!) советских и иностранных туристов, в течение года посещавших музей. Однако минимум средств, выделявшихся на сохранение культурного наследия, и отсутствие в обители иноческой жизни приводили к тому, что решение даже чисто архитектурных проблем силами только государства не могло быть эффективным.

В 1995 году было принято решение о воссоздании Саввино-Сторожевского монастыря и о совместных усилиях по сохранению памятников музейного объединения и иноческой обители. Первым наместником возрождённого монастыря стал архимандрит Иероним (Карпов), опытный пастырь, высокообразованный богослов, способный ценить духовность и культуру прошлого. В августе 2007 года в Звенигороде проходил ряд крупных мероприятий юбилейного года, посвящённого 600-летию преставления преподобного Саввы Сторожевского.

Свято-Успенский Кирилло-Белозерский монастырь был одним из крупнейших в нашем Отечестве. Его даже называли «Северной Лаврой». Монастырь был основан более семи столетий назад преподобным Кириллом Белозерским.

Святой Кирилл Белозерский родился в 1337 году и происходил из московского боярского рода Вельяминовых. В крещении он был назван Козьмой. После ранней смерти родителей осиротевшего мальчика взял на воспитание его родственник, Тимофей Васильевич. Опекун Козьмы занимал высокое положение: был окольничим у великого князя Дмитрия Донского, в 1380 году собирал у Лопасни пешее войско и участвовал в Куликовской битве, а в 1389 году был свидетелем завещания Дмитрия Донского.

Козьма рос смышлёным и честным, и Тимофей Васильевич настолько полюбил его, что по достижении совершеннолетия назначил казначеем своего имения. Юноша, без родителей с ранних лет привыкший к самостоятельности и ответственности, добросовестно выполнял все поручения. Благодаря своим качествам и положению своего покровителя он мог бы сделать не плохую светскую карьеру. Однако его душа искала другого пути...

В имении своего воспитателя Козьма вёл себя подобно иноку, ещё не будучи облечён в иноческий образ. Больше всего он любил Священное Писание, в долгих уединённых молитвах беседовал с Богом. За честность и кротость его все полюбили. Козьма, боясь огорчить Тимофея Васильевича, долго не решался покинуть должность казначея и уйти в монастырь. Козьме было уже больше сорока лет, когда в 1380 году в Москву прибыл известный подвижник, преподобный игумен Стефан Махрищский. Козьма встретился с ним и открыл своё желание принять монашество. С помощью Стефана Козьме удалось упросить Тимофея Вельяминова отпустить и благословить его в монастырь. Тимофей Васильевич с трудом отпустил своего надёжного помощника.

Стефан Махрищский постриг Козьму в рясофорные иноки с наречением имени Кирилл и поручил его архимандриту московского Симонова монастыря Феодору. Феодор был племянником и учеником великого святого преподобного Сергия Радонежского. Он с радостью принял нового инока и постриг его в монашество с тем же именем Кирилл. Духовным наставником Кирилла в Симоновом монастыре стал старец Михаил, впоследствии епископ Смоленский. Следуя ему, Кирилл принимал совсем мало пищи, мало спал, в зимнее время терпел стужу. Когда Михаил выходил из кельи, Кирилла стращали разные страшные диавольские образы, которые исчезали только при произнесении имени Иисуса Христа.

В послушании у старца Михаила Кирилл пробыл достаточно долгое время, пока по благословению архимандрита Феодора не перешёл в хлебню. Жизнь подвижника стала ещё более суровой. Иногда целые ночи он проводил в молитве без сна, ел ровно столько, чтобы не упасть от голода, а питьём для него была только вода, и то в меру. Он много работал физически – носил воду, колол дрова и разносил братии тёплые хлебы.

Своей добротой и отзывчивостью Кирилл заслужил в монастыре благодарность и любовь. Вся братия удивлялась его великому смирению и послушанию. Когда в монастырь приходил преподобный Сергий, навещавший своего племянника архимандрита Феодора и других братий, то первым делом он шёл к Кириллу на хлебню. Там они долго беседовали о душевной пользе. Проходил целый час и более, пока архимандрит Феодор узнавал о приходе преподобного Сергия. Тотчас с братией он шёл на хлебню, и все удивлялись, как это Сергий, минуя всех, шёл к Кириллу.

Через некоторое время Кирилл был назначен на послушание в поварню. Этот труд среди жара и дыма был очень тяжёлым. Часто, обжигаясь жарким огнём печи, Кирилл говорил себе: «Терпи, Кирилле, огнь сей, да возможешь будущего огня избежати». Кирилл имел такое умиление к Богу, что простой хлеб вкушал со слезами благодарности и не мог без светлых слёз говорить о божественном. Неделями он ничего не ел, кроме чёрного хлеба и воды. Видя его труды и смирение, все считали Кирилла не человеком, а ангелом. На различных трудах и послушаниях он пробыл около девяти лет.

После этого Кирилл был рукоположён в священный сан и назначен по воскресеньям служить в храме с прочими иеромонахами. В свободные от богослужения дни он снова стал приходить работать на поварню. Потом Кирилл затворился в келье и молчальничествовал. Вскоре архимандрит Феодор был избран архиепископом в Ростов, а вместо него в сан архимандрита Симонова монастыря возвели Кирилла.

Почёт и внимание, которые окружали настоятеля монастыря, тяготили Кирилла. В должности архимандрита богатого столичного монастыря трудно было сохранять строгую жизнь и любовь к уединению. За советами к нему приезжали князья и бояре, но внешняя слава для Кирилла была пустым звуком. Через два года он оставил начальство и стал безмолвствовать в своей келье. На его место возвели в архимандриты некоего Сергия Азакова. Но и после этого к Кириллу, вновь ставшему простым насельником обители, продолжали приходить его почитатели. Это вызвало раздражение нового настоятеля. Кирилл был вынужден покинуть Симонов монастырь и уйти в монастырь Рождества Богородицы.

На новом месте Кирилл опять безмолвствовал. Однажды глубоким вечером, после многих молитв, по своему обычаю, Кирилл пел акафист Пресвятой Богородице. Вдруг он услышал голос, который обращался к нему: «Кирилл, изыди отсюда и иди на Белоозеро, там приготовлено для тебя место, на котором сможешь спастись». Тотчас с этим голосом явился яркий свет. Кирилл отворил оконце кельи и увидел, что небо в северной стороне, где Белоозеро, сияет ярким светом, и ещё увидел то место, где потом возник монастырь.

Некоторое время спустя в Москву из Белоозера вернулся инок Ферапонт. Он был пострижен в монашество в одно время с Кириллом. По какому-то поручению Ферапонт ходил в дальнюю сторону и с посохом странника обошёл белозерские берега. Эти места в те времена славились непроходимыми и безлюдными лесами. Там правили свои князья, но весь княжеский род погиб в Куликовской битве, и белозерский удел отошёл к московскому княжескому столу.

Кирилл ничего не рассказал Ферапонту о своём видении, но спросил, есть ли на Белоозере места, где можно безмолвствовать иноку. Он ответил, что в том краю есть много прекрасных мест. Договорившись идти вместе, Кирилл и Ферапонт тайно отправились в многодневный путь. Далеко не молодым, в шестидесятилетнем возрасте, преподобный Кирилл покинул благоустроенную московскую обитель и пошёл в лесную пустыню ради поиска духовного восхождения.

Странники обошли много белозерских пустынных мест, но Кирилл нигде не избрал место для монастыря, пока не нашёл тот край, который был ему показан в видении. Здесь узкая речка Свияга дугой огибала холм под названием Ивановская горка и впадала в плещущееся рядом Сиверское озеро. Место это было покрыто лесной чащей, со всех сторон окружено водами и очень красиво. Кирилл водрузил деревянный крест и рассказал Ферапонту о том, что уже узрел это место в чудесном видении. Вместе они поставили шалаш и стали рыть на склоне холма для зимы землянку. Вскоре Ферапонт ушёл на озеро Паское, что неподалёку, в 15 верстах, и поставил церковь Рождества Богородицы. Именно там возникнет Ферапонтов монастырь.

В одиночестве на новом месте преподобному Кириллу пришлось много работать. Каждый день проходил в тяжёлом не по возрасту труде. Он рубил и носил лес для построек, расчищал места под пашню. Пищей у него были чёрный хлеб, который приносили два местных крестьянина, пойманная рыба, растения, сосновая кора и грибы.

По злобе диавола Кириллу довелось здесь испытать немало гонений со стороны людей. Разбойник Иван едва не убил святого, требуя денег, которых у Кирилла не было. Приходившие на озеро рыболовы часто оскорбляли годившегося им в отцы отшельника. Местный крестьянин Евдоким, не желая лишний раз трудиться, частенько увозил лес, заготовленный старцем для строительства монастыря, а живший неподалёку от убогой пустыни человек по имени Андрей вообще вознамерился сжечь святого. Андрей со злым умыслом неоднократно ночью приходил к келье, но тут же на него нападал страх, и он убегал. Иногда он подносил факел к стене, но всякий раз огонь угасал. Наконец Андрей понял, что Бог пресекает его злодейство, и раскаялся в своём грехе. Со слезами он рассказал Кириллу о своём согрешении, а некоторое время спустя пришёл с просьбой постричь его в монашество и был принят Кириллом.

Когда в окрестностях только и было разговору о том, что пришедший из Москвы архимандрит устраивает монастырь, то местному боярину Феодору пришла мысль, что, должно быть, отшельник принёс с собой много денег. Феодор послал своих слуг ограбить преподобного. Две ночи подряд они подкрадывались к обители, но им мерещились вокруг монастыря какие-то вооружённые люди. Феодор решил, что кто-нибудь из московских бояр приехал к Кириллу. Когда Феодор стал притворно выспрашивать, кто это гостит в монастыре, то узнал, что уже больше недели в монастыре никого из посторонних не было. Боярин осознал свой грех и с раскаянием рассказал о своём замысле преподобному. Кирилл простил Феодора и сказал ему: «Будь уверен, сын мой Феодор, что ничего нет у меня, кроме одежды, которую ты на мне видишь, и нескольких книг». С того времени боярин стал уважать преподобного.

Жизнь монахов в новом монастыре была полной самоотречения. Устав Кирилло-Белозерского монастыря был общежительным и в XV веке считался одним из самых суровых. В церкви не позволялось беседовать и уходить прежде окончания службы, каждый стоял на определённом месте по своему чину. На трапезе каждый молча садился на своё место и было слышно только одного чтеца, который читал жития святых и духовные поучения. Братии всегда предлагалось три различных блюда, а сам же Кирилл вкушал только два, а пил исключительно воду. После трапезы все молились и благодарили Бога, потом молча расходились по кельям. В монастыре не позволялось иметь никакой собственности, всё было общим. В кельях никому нельзя было хранить ни пищу, ни питьё – кроме иконы и книги, здесь ничего нельзя было увидеть. Хмельные напитки в обители были запрещены вовсе, и это установление преподобный Кирилл завещал строго соблюдать и после его смерти.

Иноки монастыря много работали, и всё делали только по благословению. В частые на Севере неурожайные годы пропитание в обители было скудным. Братия обращалась к преподобному Кириллу с просьбой собрать подаяния. Святой отвечал: «Зачем же мы существуем на этом месте, если нас забудут Бог и Пречистая?» Преподобный Кирилл учил своих иноков не просить в миру милостыню.

В один год случился великий голод. Даже зажиточные крестьяне терпели нужду. Многие приходили к воротам монастыря и Христа ради просили хоть какой-нибудь пищи. Святой Кирилл повелел каждый день раздавать голодающим хлебы. Удивительно, но не слишком большие монастырские припасы при этом как будто и не убывали. Так продолжалось до нового урожая. После этого если и случались в монастыре какие-то недостатки, то братия уже не смела говорить Кириллу, ибо все знали, что по молитвам святого вновь будет изобилие.

Преподобный Кирилл с отрочества познал и полюбил книжную мудрость. Сохранились двенадцать книг, которые лично принадлежа ли Кириллу Белозерскому. Любопытно, что среди них были не только Евангелие, Псалтирь, Лествица, но и четыре сборника энциклопедического характера, вероятно переписанные его рукой. В них содержалось много сведений по истории, географии и устройству Земли, медицине и философии.

Чтение и списывание книг было любимым занятием Кирилла Белозерского. Сохранилась его подлинная духовная грамота, написанная мелким, чётким и красивым почерком. Преподобный был автором посланий к сыновьям Дмитрия Донского и письменных поучений. В послании к Василию Дмитриевичу он говорит, что насколько святые приближаются к Богу, настолько видят себя грешными. Святой Кирилл наставляет князя нелицемерному смирению, объясняет, что власть является не правом творить что угодно, а долгом и поручением «пасти людей Господних», завещает стоять в правде и за всё благодарить Бога. Преподобный также заботится о мире в Русской земле и советует Василию примириться с суздальскими князьями.

Любовь к книжному слову преподобный передал своим последователям. В Кирилло-Белозерском монастыре он положил начало одной из обширнейших библиотек Русского Севера. Переписчиками книг стали ближайшие ученики Кирилла – Христофор и Мартиниан. Во второй половине XV века славился книжник Ефросин, оставивший множество рукописных сборников, в одном из которых был обнаружен древнейший список «Задонщины». В конце XV века в монастыре был составлен самый ранний из дошедших до нас древнерусских книжных каталогов, в котором значилось 212 рукописных книг. В XVI веке игумен Гурий Тушин включил в свои произведения сочинения Вассиана Патрикеева и Максима Грека. За сорок семь лет жизни в обители он написал тридцать семь книг. Иван Грозный, московские митрополиты, бояре и князья жертвовали много книг в монастырскую библиотеку. Было время, когда ни одна русская обитель не была так богата рукописями, как Кириллова. В 1621 году в ней насчитывалось 1300 книг, а вот в Троице-Сергиевом монастыре в 1641 году находилось почти в два раза меньше – 742 книги. По следующей описи XVII века, в монастыре уже было 2092 книги. Среди них есть интересные рассуждения о природе, призванные разрушить предрассудки. О падающих звёздах, например, говорится так: «Одни говорят, что это падают звёзды, другие – что это злые мытарства. Но это и не звёзды, и не мытарства, а отделения небесного огня; настолько нисходят они вниз, что расплавляются и опять сливаются в воздухе. Потому никто не видел их на земле, но всегда рассыпаются они в воздухе. Они спадут в пришествие Христово».

О подвигах, мудрости и начитанности преподобного Кирилла при его жизни стало известно далеко за пределами Белоозера. Люди говорили, что по молитвам подвижника Господь врачует болезни и посылает Свою милость. Князь Михаил Белёвский и его княгиня Мария были восемь лет бездетны. Михаил узнал про великую силу молитв святого и послал своих бояр к преподобному с просьбой помолиться о нём и его супруге.

Кирилл принял бояр и предрёк им рождение у князя потомков. Той же ночью князь Михаил увидел сон, в котором некий благообразный старец вручил ему три сосуда и сказал: «Прими то, что просил у меня». Утром Михаил узнал, что точно такой же старец явился его жене. Они записали дату этого сна, и когда бояре вернулись из поездки, выяснилось, что именно этого числа они говорили с Кириллом. В ближайшие годы у князя родилось два сына и дочь. Счастливый Михаил Белёвский послал в монастырь много подарков и большую милостыню.

С тяжёлым недугом к Кириллу Белозерскому приехала княгиня Карголомская. Вот уже много лет она была лишена зрения. Святой помолился о ней и окропил её глаза святой водой. Княгиня прозрела и искренне благодарила Бога и святого Кирилла.

За многими трудами преподобный Кирилл не забывал своего спутника Ферапонта, с которым вместе пришёл в белозерские края. Друзья часто приходили друг к другу для духовной беседы. Вокруг Ферапонта тоже образовалась монашеская община, но по смирению он не принял ни священства, ни игуменства. В 1408 году Кириллу и Ферапонту было суждено окончательно расстаться. Князь Андрей Можайский, давно желавший построить около своего города монастырь, вызвал к себе преподобного Ферапонта и упросил его приняться за устроение новой обители. Ферапонт сначала отвечал слезами, но потом решил положиться на волю Божию. Он покинул Белоозеро и в Можайске основал монастырь в честь Рождества Богородицы.

Преподобный Кирилл был игуменом своего монастыря тридцать лет. Незадолго до его смерти, в 1424 году ученик преподобного Дионисий Глушицкий написал образ Кирилла Белозерского. Возможно, что художник работал, глядя на лицо святого. Эта небольшая икона дошла до наших дней (сейчас она хранится в Третьяковской галерее) и действительно передаёт особые портретные черты. Она изображает согбенного годами седого старца в светлом одеянии и тёмной монашеской мантии, с лицом, на котором заметен высокий лоб, небольшие, слегка грустные карие глаза, прямой тонкий нос и большая аккуратная борода.

Святой Кирилл обладал даром предсказания. Однажды заболел брат одного из учеников преподобного Кирилла. Опечаленный инок рассказал Кириллу, что его брат может умереть. «Не печалься, – ответил преподобный, – потому что ни один из вас не умрёт прежде меня. После же моего преставления многие из вас отойдут со мною». Всё произошло так, как предсказал святой. Хотя вокруг монастыря бушевала эпидемия, в обители никто не умер.

В возрасте девяноста лет, предчувствуя кончину, Кирилл Белозерский наказывал братии заботиться о том, чтобы монастырь ничем не оскудел, завещал строго держаться общежительного устава и избегать раздоров, не искать личного обогащения и жить скромно, в трудах и постах. Иноки сокрушались: «Когда тебя не будет с нами, это место оскудеет». Кирилл отвечал: «Не скорбите об этом, если я обрету некое дерзновение к Богу и Пречистой Его Богоматери и дело моё будет угодно Богу, не только не оскудеет святое место сие, но и больше распространится после моего отшествия, только любовь имейте между собою».

Святой предсказал братии и будущие политические потрясения: «...уже мятеж в людях: будет убо беда великая на земле нашей...»⁵ Дионисий Глушицкий попросил Кирилла сказать, что будет дальше. Старец ответил, что в будущем он видит «отрока, храбра зело и умилена, имуща на главе венец царский, а в руках – оружие, данное на сопротивные свыше. И побеждены будут враги, и поклонятся ему все народы, и будет царство наше усмирено и устроено». Преподобный Кирилл завещал братии молиться «о державе Российской земли».

Вся братия с печалью приходила к Кириллу, чтобы принять последнее благословение. Он, видя на их глазах слёзы, говорил: «Не скорбите в день покоя моего. Уже пришёл час мне почить о Господе. Предаю вас Богу и Его Пречистой Матери, да сохранят вас от всех искушений. Пусть Иннокентий будет игуменом. Слушайте его, как меня». Перед кончиной старец был радостен, причастился Святых Таин и с молитвой на устах преставился. В момент его кончины окружающие почувствовали как бы благоуханное дуновение и заметили, как просветлилось лицо святого.

9 июня 1427 года иноки с великой честью хоронили своего наставника. Во время отпевания в монастырь пришёл слуга Авксентий. Он был болен лихорадкой и во сне увидел преподобного Кирилла с крестом в руке, который осенил его крестным знамением, и лихорадка отступила. Авксентий с благодарностью устремился в монастырь, чтобы рассказать преподобному об исцелении, но не застал игумена в живых. Со слезами Авксентий бросился ко гробу и тут же всем поведал о том, как святой исцелил его. Это событие несколько утешило горе братии. Чудеса исцелений продолжали происходить и после смерти святого.

Пророчество Кирилла Белозерского о расширении и возвышении монастыря сбылось. Многие важнейшие события русской истории оказались связанными с основанной им обителью. Одно из них касается «беды великой», которая была предсказана преподобным своим ученикам перед смертью. Монастырь оказался вовлечённым в шедшую почти четверть века ожесточённую борьбу внука Дмитрия Донского – Василия II (Тёмного) с противниками объединения русских земель в единое государство, возглавляемыми Дмитрием Шемякой.

В 1445 году великий князь Василий II потерпел поражение в битве с татарами под Суздалем и попал в плен к крымскому хану Улу-Мухаммеду вместе с белозерским князем Михаилом Андреевичем. Только через четыре месяца за огромный выкуп русские князья были отпущены. Одним из условий освобождения было присутствие на Руси многочисленных татарских отрядов.

С Василием II на Русь пришли татарские князья и царевичи. Это вызвало упрёки в адрес великого князя в пристрастии к татарам в ущерб русским интересам. Дмитрий Шемяка и его союзники смогли воспользоваться этим недовольством и в феврале 1446 года захватили великого князя на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре. Чтобы устранить и запугать своего противника, заговорщики ослепили Василия II. С тех пор он получил прозвание Тёмный, то есть слепой. Великого князя сослали в Углич, а Дмитрий Шемяка захватил власть в Москве. От этих событий в русском языке осталось выражение «Шемякин суд», то есть скорая и вероломная расправа.

Под давлением московских служилых людей и по ходатайству митрополита Ионы Шемяка вскоре был вынужден освободить Василия Тёмного, но Москву ему не вернул, а дал «в вотчину» Вологду. Но перед этим он угрозами заставил великого князя целовать крест с клятвой «не искать боле престола московского». Василий Тёмный, не задерживаясь в Вологде, отправился в Кирилло-Белозерский монастырь. Он обратился к игумену Трифону с просьбой снять крестное целование, данное Шемяке. Без этого он не мог продолжать борьбу за единство Руси: от нарушившего клятву отвернулись бы даже друзья. В деревянном, как и весь монастырь, Успенском храме Трифон в присутствии монастырской братии разрешил⁶ крестное целование. С вестью о снятии клятвы в тот же день поскакали гонцы к верным Василию воеводам. В благодарность за поддержку Василий Тёмный сказал игумену Трифону: «Сыновьям своим и внукам накажу, чтобы всё делали для блага обители сей».

Из Кириллова монастыря великий князь поехал в Тверь. Здесь он обручил своего шестилетнего сына Ивана с дочерью тверского князя Марией и тем самым скрепил союз с Тверским княжеством. Из Твери Василий Тёмный послал большой отряд, который в ночь на Рождество 1447 года без боя занял Москву.

Великий князь отблагодарил Кирилло-Белозерский монастырь и дал право беспошлинной торговли по всему Московскому княжеству. Белозерский князь Михаил Андреевич щедро жаловал монастырю земли. Василий Тёмный весьма заботился о почитании Кирилла Белозерского и с митрополитом Феодосием поручил составить его житие одному из лучших книжников – Пахомию Логофету. Пахомий побывал в Кирилловском монастыре в 1461 году и ещё застал учеников знаменитого старца и местных жителей, знавших его. Житие Кирилла Белозерского стало самым обширным и лучшим сочинением Пахомия Логофета.

Кирилло-Белозерский монастырь в XV веке стал значительным духовным центром. Из него вышли многие известные подвижники и основатели монастырей: монах Савватий Соловецкий, Александр Ошевенский, Мартиниан Белозерский, бывший учеником святого Кирилла и с 1447 по 1454 год возглавлявший Троице-Сергиев монастырь. Из Кириллова монастыря вышел святой Корнилий Комельский, последователи которого основали множество обителей и скитов по Северу Руси. Наконец, духовными узами с Кирилло-Белозерской обителью был связан святой Нил Сорский, оказавший сильное влияние не только на современников, но и на монашество XVIII и XIX веков.

Рост благоустройства и экономического могущества обители привёл и к новым искушениям. Игумен Серапион всячески стремился приобрести как можно больше земель и в короткий срок получил от великого князя Ивана III тридцать земельных участков. Пятнадцать «старших старцев» монастыря, не согласных с забвением заветов Кирилла Белозерского, в 1483 году покинули монастырь. Только слёзная просьба белозерского князя Михаила Андреевича, изгнавшего из обители корыстолюбивого Серапиона, заставила их вернуться.

После этого события тридцать один год в монастыре не было земельных приобретений. Новый игумен Гурий Тушин даже вернул великому князю деревни, взятые его предшественником. В Кирилло-Белозерском монастыре возникло и укрепилось направление «нестяжателей». Главным вдохновителем нестяжательства стал Нил Сорский, прозванный так потому, что основал скит на реке Соре неподалёку от Кирилло-Белозерского монастыря. Нил Сорский и другие «заволжские старцы» были сторонниками аскетического монашества. Они призывали к тому, чтобы у монастырей не было сёл и земель, чтобы монахи жили в «пустыне» и добывали себе пропитание своими руками. Церковный Собор 1503 года в Москве, несмотря на надежды нестяжателей, не принял предложения «заволжских старцев» в качестве общеобязательного для монастырей правила.

Конец XV и начало XVI века для Кирилло-Белозерского монастыря стали временем, когда богатство обители быстро росло, а сама обитель благоукрашалась. В 1497 году в монастыре знаменитым мастером Прохором Ростовским был построен каменный Успенский собор. До этого на Севере Руси было только два каменных храма: в Спасо-Каменном (на Кубенском озере) и в Ферапонтове монастырях. Позднее к Успенскому собору были пристроены три придела – над могилами преподобного Кирилла Белозерского, воеводы князя Воротынского и князей Телятевских.

В середине XVI века весь монастырь вместо бревенчатого частокола был обнесён крепостными каменными стенами с воротами и башнями. Эта часть монастыря сейчас известна под названием Старого города. Высота его стен достигала пяти метров. На Грановитой башне, которая ещё называлась Часовая, висели большие часы. Две башни были проездными: Водяные ворота выходили к Сиверскому озеру, а Святые, что к востоку от Успенского собора, – в сторону городского посада. Святые врата Кирилло-Белозерского монастыря сейчас единственные монастырские врата в России с сохранившейся древней системой росписи. Иконописцы старец Александр со своими учениками Емелианом и Никитой на стенах и сводах проездной арки изобразили все праздники и всех святых, которым посвящены главные и придельные алтари монастырских церквей.

В первой половине XVI века к западу от Успенского собора были построены храм Архангела Гавриила с колокольней и белоснежная церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы с трапезной палатой. На вершине Ивановской горки в 1531 – 1534 годах на вклад великого князя Василия III в ознаменование рождения у него наследника – будущего царя Ивана Грозного – была построена четырёхстолпная церковь Иоанна Предтечи с приделом преподобного Кирилла. В 1560 году на западном склоне Ивановской горки построили церковь преподобного Сергия Радонежского с трапезной палатой.

Особенно покровительствовал Кириллову монастырю Иван Грозный, который даже высказывал желание навсегда остаться здесь и принять монашеский постриг. Трижды он приезжал сюда на долгое богомолье, не раз посылал игуменам письма. Царь даровал монастырю право беспошлинной торговли. Правда, при Иване Грозном Кирилло-Белозерский монастырь стал местом заточения опальных знатных бояр и бывших государевых любимцев. Против своей воли сюда попали бояре Хабаров и Шереметевы, князья Воротынские, Кемские, Палецкие, М.И. Кубенский, Д.П. Елецкий, митрополит Московский Иоасаф, протопоп Сильвестр, бывший советник царя, и многие другие. Под конец жизни Иван Грозный прислал в монастырь поминальный список «избиенных, истопленных и сожжённых с жёнами, чадами и домочадцами, убитых ручным сечением, огненным стрелянием и пытками». В этом помяннике было более 3200 жертв, на помин души которых царь прислал более десяти тысяч рублей. Перед смертью Иван Грозный отослал в монастырь две грамоты с просьбой даровать ему отпущение грехов.

Начало XVII века для России было временем сплошных бедствий. В 1601 – 1603 годах один за другим последовали неурожаи, приведшие к голоду. Для Севера Руси, где своего хлеба не хватало даже в лучшие годы и к весне пользовались привозным, это было настоящей бедой. В народе росло недовольство Борисом Годуновым, на юге страны полыхали крестьянские войны. В такой обстановке легко распространился слух о якобы спасшемся «законном» царевиче Димитрии, сыне Ивана Грозного. В России началось Смутное время, когда один самозванец сменялся другим, а русские земли становились лёгкой добычей для поляков, литовцев и шведов.

Братия Кирилло-Белозерского монастыря не присягала самозваным правителям и всё время оставалась верной Москве. Монастырь помогал чем мог в борьбе с иноземным нашествием: в Москву было послано немало конных и пеших ратников, для «служилых людей» собирался хлеб, деньги, оружие. Снаряжённые монастырём воины участвовали в сражениях с войсками «тушинского вора» под Москвой и Тулой.

Всё более тяжёлые известия из внешнего мира приходили в монастырь. Стало известно об осаде Смоленска, об измене бояр и взятии поляками Москвы, о приглашении на русский трон польского королевича Владислава. В соборе читали грамоты заточённого в кремлёвской темнице Патриарха Гермогена, благословлявшего народ на освободительную борьбу. В окрестностях Белоозера уже рыскали отряды «тушинского вора». В 1610 году они разграбили и сожгли несколько деревень и монастырей, а в соседнем Воскресенском монастыре убили игумена Моисея Арцыбашева и многих монахов. Одним из отрядов «воровских людей» на пути в Москву был ограблен ехавший с помощью игумен Кирилло-Белозерского монастыря Матвей.

В Кирилловом монастыре срочно принимали меры по усилению обороны. Осенью 1610 года чинили и надстраивали стены, оборудовали для артиллерийской стрельбы монастырские башни. В специальной кузнице мастеровые чинили и дорабатывали старое оружие и даже начали сами лить пушки. Каждое орудие получало своё имя: Задора, Порывай, Полкан, Утинок. В спешном порядке закупались боеприпасы, а из-под Москвы в родную обитель были отозваны монастырские ополченцы. Житницы хранили около 5800 тонн разного хлеба и позволяли большому количеству обороняющихся пережить длительную осаду.

В то время в монастыре было около 200 монахов, примерно столько же стрельцов, а также сбежавшиеся дворяне, крестьяне и ремесленники. Всего за стенами находилось около 1000 человек, в распоряжении которых было свыше 8 тысяч единиц холодного и огнестрельного оружия. Из обители писали воззвания в другие города, призывая к укреплению обороны, и даже Василий Шуйский благодарил «за усердие монастырских людей к престолу».

Как показали события, все эти меры не были напрасными. В июле 1612 года польский отряд захватил Белоозеро и 20 августа подошёл к Кирилло-Белозерскому монастырю. Поляки разграбили и сожгли все постройки за пределами крепости, однако штурмовать хорошо укреплённые стены пока не решились и, ожидая подкрепления, занялись грабежом близлежащих деревень. Наконец ночью 5 декабря отряд из 600 поляков, которых возглавлял пан Бобовский, решил взять монастырь приступом, но атака была отбита. Отступая, враги грозились вернуться после взятия Каргополя и разорить богатый монастырь: «Не устояли против нас Москва и Великий Новгород и иные многие места, а Кириллову монастырю против нас и подавно не устоять».

9 декабря перед крепостью появились новые отряды полковника пана Криштопа Песоцкого и казацкого головы Ивана Ильина численностью 700 человек. В Успенском соборе монастырские старцы отслужили молебен об изгнании иноземцев. Уже зная повадку врага, нападения ожидали глухой ночью, с разных сторон. Заранее, тоже ночью, осаждённые прорубили в молодом льду Сиверского озера широкую «борозду» вдоль всей береговой стены. Эта прорубь потом сослужила добрую службу. Игуменом Матвеем и осадным головой Семёном Вандобольским была составлена специальная «роспись» всех башен и каждой огневой точки, согласно «росписи» каждый защитник знал своё место и по тревоге занимал его. Из «росписи» видно, что у орудий вместе со стрельцами стояли монастырские старцы, дворяне, ремесленники, крестьяне.

Штурм действительно начался ночью 11 декабря, за два часа до рассвета. Поляки подступили к обители с двух сторон, приставили к стенам лестницы, а к проруби в озере подобрались с досками и хворостом для переправы. В битве с обеих сторон сошлись более полутора тысяч человек. Вражеские войска стреляли внутрь стен зажигательными стрелами, поджигая деревянные строения. При кровавом свете начавшихся пожаров защитники били по нападавшим из пушек, опрокидывали лестницы, поливали со стен кипятком и смолой.

Через два часа атака была отбита. Более ста поляков остались убитыми лежать на истоптанном снегу, многие были изранены. Немало захлебнулось в ледяной проруби Сиверского озера. Метким пушечным выстрелом был убит пан Песоцкий и его двоюродный брат Лаврик. По белозерской дороге польское войско поспешно умчалось прочь от монастыря.

Защитники праздновали победу и чинили повреждённые стены. И это было не напрасно, так как осенью 1613 года монастырь осадило уже трёхтысячное войско. Но, разглядев добротную каменную крепость, враги не решились на штурм и отошли. Ещё через год к монастырю подступили вместе несколько отрядов литовцев, шведов и казаков. Во время осады монастырские парламентёры расстроили единогласие в стане неприятеля: для переговоров в монастырь пригласили нескольких казачьих атаманов, оказали им хороший приём и подкупили подарками. После этого атаманы стали отговаривать своих сотоварищей от штурма и отряд казаков ушёл, а без него оставшиеся не решились штурмовать монастырь.

Война тяжело сказалась на положении Кирилло-Белозерского монастыря. Более восьмисот монастырских крестьян с жёнами и детьми были убиты, население белозерской вотчины сократилось на две трети. В боях и от морового поветрия погибло 260 защитников крепости. Враги угнали более тысячи лошадей, а скудость обители дошла до того, что монахам не на что было купить одежду и обувь. Но война также показала ключевое значение Кириллова монастыря в обороне Севера. Поэтому после того, как обитель оправилась от нанесённых ран, по приказу и при поддержке царя Алексея Михайловича и боярина Морозова в ней началось строительство новых укреплений.

В 1653 году строительство новой крепости было поручено французу Жану де Грону. Бывший французский придворный офицер и дипломат, он в России принял православие и стал «городовых дел мастером Антоном Алексеевичем Грановским». Он начал строить укрепления по западноевропейским образцам. Монастырь должны были окружить бастионы, опоясанные валами и рвами. В каменной стене были предусмотрены бойницы только верхнего боя. Такое строительство не понравилось монастырским властям, и они отослали в Москву челобитную с просьбой строить крепость по образцу Троице-Сергиева монастыря, стены которого с честью выдержали долгую осаду.

Просьба братии в Москве была удовлетворена. Для надзора за стройкой прислали участника кирилловской обороны Д.П. Дернова, а подмастерья Кирилл Серков и Семён Шам зимой 1654 года были отправлены для досмотра стен, башен и решёток Троице-Сергиева монастыря. Уже весной они принялись за небывалую по размаху стройку.

Строители взяли на вооружение печальный опыт 1612 года, когда враги сожгли и разграбили весь незащищённый хозяйственный двор. Стены Нового города охватили Старый город с трёх сторон и включили под свою защиту все хлебные, мельничные, гостиные и конные дворы. Мастера сделали стены и шесть башен почти лишёнными всяких декоративных украшений. Самая высокая, Московская, башня достигала в высоту 42 метров. Специальные смотрильные камеры в башнях были связаны кирпичными переговорными трубами с боевыми ярусами, что позволяло держать связь и корректировать направление огня. Система бойниц была устроена так, что практически не оставляла мёртвого пространства и, следовательно, шансов врагу невредимым подобраться к стенам. В проездной Казанской башне в арку опускалась герса – огромная кованая решётка, а окованные железом ворота запирались и закладывались бревном. Сверху над воротами были бойницы для поражения врага, а в случае особой опасности пространство между герсой и воротами через специальное отверстие сверху заваливалось камнями и песком.

Мастера Кирилл Серков, Семён Шам и Иван Шабан, от начала до конца возглавлявшие грандиозную стройку, в старости постриглись в Кирилло-Белозерском монастыре. Созданная талантливыми выходцами из русских крестьян крепость и по сей день является самой большой и мощной из всех укреплений русских монастырей.

Кириллов монастырь при Алексее Михайловиче вновь вступил в пору экономического расцвета. Путешественник Павел Алеппский, приезжавший на Русь в свите Иерусалимского Патриарха, в своих записках отметил, что в Московском царстве были три крупнейших монастыря, которые называли «великими государевыми крепостями»: Троице-Сергиев, Соловецкий и Кирилло-Белозерский. У обители были подворья в Пскове, Дмитрове, Нижнем Новгороде, Угличе, Каргополе, на Белоозере, в Ростове, Вологде и Москве. Подворья были необходимы для остановки монастырских старцев и слуг, ездивших по духовным, хозяйственным и политическим делам. Когда Кирилловский игумен приезжал в Москву, он останавливался на монастырском подворье в Кремле. Здесь же останавливались священники, дважды в год привозившие из монастыря царю святую воду со службы в день памяти преподобного и в праздник Успения Пресвятой Богородицы.

Новая неприступная монастырская крепость ни разу не послужила военным целям. Московские власти нашли ей другое предназначение и использовали её для заточения. С 1666 по 1681 год в Кирилло-Белозерском монастыре в ссылке находился Патриарх Никон. В 1668 году лазутчики Степана Разина проникли в обитель и пытались уговорить Никона перейти на свою сторону. Они предлагали отрядом в 500 человек захватить Кириллов монастырь, ограбить казну и взять пушки, а потом уйти на Волгу. Никон согласия не дал и был освобождён только в 1681 году. Он умер по пути в основанный им Воскресенский Новоиерусалимский монастырь.

Петровские реформы и последовавшая за ними эпоха нанесли по монастырю удар более сильный, чем польско-литовская интервенция. После проведения в жизнь в 1764 году указа о секуляризации церковных земель Кирилло-Белозерский монастырь лишился почти всех своих доходов и содержать в исправности огромную крепость стало невозможно. Понемногу положение обители дошло до крайней нищеты. В 1784 году рухнула верхняя часть Косой башни, похоронив под развалинами пушки, обвалилась Оружейная палата, под обломками которой погибло накопленное здесь вооружение. В особенно плохом состоянии находилась линия монастырских стен вдоль озера. Одна из башен грозила упасть на его дно. Архиепископ Арсений писал, что «грустно видеть, как безвозвратно гибнет самобытное творчество русского народа... Не враг разрушает памятники нашей истории и славы, а мы сами – своим невниманием, непониманием важности прошлых жизненных явлений». Вековое богатство монастырского арсенала и библиотеки оставалось невостребованным.

В начале XX века кирилловский любитель старины иеромонах Антоний собрал большую коллекцию погибавших церковных и бытовых древностей, которой заинтересовался Петербургский археологический институт. Институт ходатайствовал о выделении для создания главного древлехранилища края пустующего Никоновского домика, где когда-то жил опальный Патриарх. К сожалению, дело это так и погибло в спорах между различными инстанциями, а часть книжного собрания Кирилло-Белозерского монастыря поступила в Петербургскую Духовную академию.

В конце XIX – начале XX века монастырь уже не был таким многолюдным, как прежде. В нём было одиннадцать храмов и состояло около 50 иноков, едва способных обеспечить в них службу. Летом 1897 года было отпраздновано 500-летие Кирилло-Белозерского монастыря. В день праздника, 9 июня, после водосвятия и торжественной поздней литургии крестный ход обошёл вокруг стен обители и направился к тому месту, где зародился монастырь. У креста, водружённого преподобным Кириллом, под открытым небом был совершён молебен. Потом была устроена трапеза для бедных и всем желающим раздавались краткие жизнеописания основателя монастыря и миниатюрные иконки с его изображением. Торжественное богослужение среди ветшающих стен и соборов, скромная трапеза с подарками, устроенная обедневшим монастырём не из своих средств, а на выделенные Синодом деньги, современникам показались чем-то вроде грустного прощания со славной историей древней обители. Тогда никто не мог знать, что до горького финала остаются считаные годы...

В августе 1914 года Германия объявила России войну. Поезда с мобилизоваными потянулись на запад. С верой в победу и молитвой русские люди провожали на фронт своих близких. Тысячи простых людей были воодушевлены желанием дать отпор незваному противнику. В Кириллове отправка в действующую армию превратилась в патриотическое народное шествие.

Утром после литургии из ворот монастыря вышел крестный ход. Впереди в праздничных ризах с иконами и крестами шло духовенство. За ними шествовали градоначальники, помещики, купцы, горожане и крестьяне. Ветер развевал над крестным ходом старинные церковные знамёна – хоругви. На центральной площади города начался молебен о победе русского оружия. В толпе многие искренне крестились, плакали.

Вдруг в стороне поднялся шум, раздались крики и ругань. Оказалось, что агитаторы из политических партий, выступавшие за превращение оборонительной войны в гражданскую⁷, попытались использовать большое скопление людей в своих целях. Они подстрекали мобилизованных разоружить полицию, но, видя безуспешность революционных лозунгов, настроили местных уличных хулиганов громить и грабить лавки. Кирилловский архиерей Варсонофий тщетно обращался к безумствующей банде: «Православные! Сограждане! Одумайтесь!» – и в ответ был жестоко обруган. Как только на площади появились конные стражники, главные агитаторы и хулиганы ринулись наутёк.

Но всё-таки в масштабах страны революционеры добились своего. В 1917 году от престола отрёкся император, затем было свергнуто Временное правительство. Большевики стали отбирать имущество у состоятельных людей, объявили религию «опиумом для народа». Летом 1918 года епископ Варсонофий на проповеди в Введенском соборе пророчески предсказал пастве последствия очередного большевистского декрета об отделении школы от Церкви. Он говорил: «Отныне Слово и Закон Божий ста-нут недоступны душам детей ваших! Никто их более не призовёт следовать вечным заповедям Христовым. Новые наставники будут засорять неокрепшие детские умы лживыми, еретическими учениями, посеют в молодых душах смуту, неуважение к старшим, ко всякой собственности. А потом – отринут детей и от семейного очага!..» После таких слов за Варсонофием была усилена слежка.

Вскоре в стране начался кровавый террор. Кирилловская уездная чрезвычайная комиссия объявила, что «до сих пор слишком гуманно относился пролетариат к своим классовым врагам, теперь же пощады не будет!». Вскоре чрезвычайка «уличила» в контрреволюционных «преступлениях» Кирилловского епископа Варсонофия, игуменью Ферапонтова монастыря Серафиму⁸, жителей города М.Д. Трубникова, Н.И. Бурлакова, Ф.К. Марышева и А.А. Барашкова. На рассвете 15 сентября 1918 года они были расстреляны губернским карательным отрядом, о чём с нескрываемой радостью напечатала на первой странице уездная большевистская газета.

Осенью 1924 года монастырь закрыли. Осиротевшую братию ожидали ссылки и скитания. В конце того же года в Кирилло-Белозерском монастыре был организован Кирилловский краеведческий музей. Главная монастырская святыня – мощи основателя обители преподобного Кирилла Белозерского поруганию не подверглись благодаря тому, что продолжали почивать под спудом. А вот экспозиции музея зачастую совсем не соответствовали святости места и древнерусской тематике. Например, при входе в храм помещалась скульптура Ленина, в алтаре висел его же портрет.

И всё же ансамблю Кирилло-Белозерского монастыря повезло гораздо больше, чем многим разграбленным и бесследно стёртым с лица земли храмам и монастырям России. Реставраторы, несмотря на мизерное финансирование государства, смогли спасти от гибели древнюю Свиточную башню, когда-то выдержавшую натиск врага, укрепили фундаменты крепостных стен, начали обновлять кладку башен и сводов. Война и послевоенные годы надолго прервали восстановительные работы.

В 1960-е годы в монастыре вновь была развёрнута сложная реставрация, и через два десятилетия аварийность монастырских памятников была ликвидирована. Однако в годы перестройки стало ясно, что государство не может вернуть обители её былое великолепие и обеспечить дальнейшее содержание и восстановление огромного монастырского комплекса. Сейчас сохранение монастыря, отметившего шестисотлетний юбилей, является совместным делом музея, энтузиастов и Церкви.

В древних стенах Кирилловой твердыни с 1991 года вновь ведётся церковная служба. С мая 1992 года монастырская церковь преподобного Сергия Радонежского стала действующим приходским храмом. В 1997 году Вологодской епархии была передана одна из частей обители – Малый Ивановский монастырь, а вскоре там возобновилась монашеская жизнь. С 2000-х годов в монастыре успешно осуществляются масштабные реставрационные работы. В 2014 году был подписан договор о совместной деятельности между монастырём и музеем.

В начале 2017 года придел Успенского собора, в котором находятся мощи преподобного Кирилла Белозерского, и здание братских келий были переданы в собственность Вологодской епархии. Хочется надеяться, что новое столетие славной истории Кирилло-Белозерского монастыря станет веком его возрождения.

Соловецкие острова лежат на холодном Белом море, недалеко от Полярного круга. Северное небо над ними в ясную погоду полно какой-то неповторимой бескрайности и прозрачности, а море кажется действительно белым. Почти полгода длятся здесь белые ночи, а длинной северной зимой солнце едва поднимается над горизонтом. Островные берега усеяны обветренными, покрытыми лишайниками камнями. Суровая природа ещё больше подчёркивает неласковый характер этих мест. И на этом почти былинном фоне посреди Большого Соловецкого острова подобно чудесному видению встаёт изумительный в своей простой и гармоничной красоте монастырь.

В древности немного находилось отважных людей, которые могли похвалиться тем, что были на этих островах. Мало кто мог решиться на многодневный путь в рыбацкой лодке к негостеприимному архипелагу. Большую часть года, когда на море появляются льды, попасть сюда было вообще невозможно. Редкие рыбаки и охотники древней эпохи в поисках добычи навещали острова. Они оставили здесь загадочные каменные лабиринты, но постоянно селиться здесь никто не пробовал. Русские поморы знали о Соловецких островах, но посёлков здесь не было. Эти окраины Севера, суровые берега и острова Студёного океана-моря (как называли наши предки Северный Ледовитый океан) впервые были заселены отшельниками-пустынножителями. На бесплодном острове Белого моря было суждено возникнуть обители, которая занимает одно из самых видных мест среди монастырей Русской земли.

История эта начиналась так. В Кирилло-Белозерском монастыре подвизался инок Савватий. Он пришёл к преподобному Кириллу и во всём смиренно слушался игумена. Братия приобрела уважение к строгой жизни Савватия, и это почитание тяготило старца. Он решил скрыться в безлюдное место и собрался идти на тихий Валаамский остров, со всех сторон окружённый водами Ладожского озера. Белозерские иноки отпустили его с сожалением. На Валааме Савватий трудился в полном послушании. Здесь он услышал о том, что на Севере есть необитаемый Соловецкий остров, малодоступный даже для рыбаков. Душа старца загорелась желанием пожить в безмолвии на этом острове.

Когда Савватий объявил о своём намерении игумену и валаамской братии, то они никак не хотели отпустить Савватия. Тогда ночью тайком убелённый сединами старец бежал с Валаама и отправился к берегам Белого моря. Он стал расспрашивать всех встречных прибрежных жителей о Соловецком острове и узнал, что остров велик, есть на нём озёра, леса, горы, но необитаем из-за того, что тяжело было бы там жить и очень неудобно с ним сообщение. Эти сведения ещё больше укрепили желание старца поселиться на Соловках. Некоторые сочли старца безумным и смеялись над Савватием. «Как ты собираешься поселиться на пустом месте, когда у тебя нет никакого имущества, – говорили ему, – чем ты там будешь одеваться и питаться, кто там позаботится о тебе, дряхлом и немощном старике?» Савватий отвечал, что Владыка Бог и старости даёт силы свежей юности и голодных питает до сытости.

Никто из местных моряков не рискнул везти старца на неизбежную, по человеческому рассуждению, гибель на безлюдном острове. Тогда старец в ожидании случая поселился на время при часовне, стоявшей вблизи устья реки Выги. Здесь летом 1429 года он встретился с отшельником Германом, у которого опять расспросил про остров. Герман рассказал, как удобен остров для безмолвия, и согласился не только проводить старца до острова, но и поселиться там вместе с ним. Помолившись, подвижники собрали кое-какие припасы и на небольшой ладье отплыли по беспокойному морю. На третий день утомительного плавания они благополучно достигли берега.

Отшельники высадились на Большой Соловецкий остров близ горы Секирной, в 12 верстах от современной обители. Здесь они поставили крест и сделали себе шалаши. Савватий и Герман начали островную жизнь в невыносимо трудных условиях, которые вряд ли испытывали даже восточные отшельники. Здешняя почва и климат совсем не могли обеспечить их овощной пищей, и приходилось собирать грибы, ягоды, ловить рыбу, есть траву и древесную кору. Сырая осень и холодная зима подрывали жизненные силы. Подвижники терпеливо переносили все лишения, молились и пели псалмы.

Через некоторое время жители Кеми услышали, что на Соловках поселились монахи, и подумали, что иноки открыли какие-то ранее не замеченные природные богатства. Горожане позавидовали и отправили на Соловки одну семью, чтобы она ближе познакомилась с островом и узнала о возможности поселения. Однажды Савватий с Германом в своей хижине пели воскресную всенощную. Савватий вышел покадить крест, поставленный перед кельей. Неожиданно он услышал голос и с удивлением сказал об этом Герману. Герман перекрестился и вышел на голос. Он увидел рыдающую женщину и спросил, о чём она плачет. Женщина сквозь слёзы рассказала, что она шла к мужу, как вдруг ей встретились двое светлых юношей, которые с гневом стали бичевать её и говорить, чтобы они бежали с острова, так как не для них это место, а для множества иноков. Юноши грозили ей скорой смертью, если она с мужем не послушает их слов. Герман рассказал об услышанном Савватию, и оба были удивлены этим явлением.

После шести лет трудной подвижнической жизни у отшельников закончились все припасы и снасти. Герман отправился на материк к реке Онеге для приобретения необходимых продуктов и инструментов. В это же время Савватию было откровение о том, что кончается время его земной жизни. Отшельник поспешил на Большую землю для того, чтобы перед кончиной причаститься Святых Таин. Только Божия помощь помогла истощённому Савватию пересечь осеннее море. Через два дня плавания в убогой лодке, 26 сентября 1435 года, совсем обессиленный Савватий добрался до устья реки Выги. Там он встретил жившего при часовне игумена Нафанаила и, рассказав о себе, просил причастить Святых Таин. Нафанаил хотел напутствовать больного старца утром, но Савватий просил не откладывать причастие.

Вечером к берегу причалили корабли новгородского купца Иоанна. Он познакомился с Савватием и был восхищён его духовной беседой. Узнав, где и как жил старец, Иоанн предложил ему богатое подаяние. «Мне это не нужно, – сказал отшельник, – раздай это бедным, ибо для души есть великая польза в том, чтобы творить милостыню». Купец был очень расстроен тем, что святой старец ничего не взял у него для себя. Тогда Савватий предложил ему: «Останься, друг, здесь до завтра, ты не пожалеешь об этом, и дальнейший путь твой будет спокойным». Купец ответил, что спешит попасть на торг со своим товаром и должен нынче же выйти в море. Но как только Иоанн вышел к причалу, на море поднялась буря, и ему пришлось вопреки желанию остаться на берегу.

Утром добрый купец постучался в дверь старца, чтобы принять благословение в путь. Ответа не было. Тогда Иоанн вошёл в келью и увидел старца, сидящего в куколе и мантии с кадильницей в руке. Старец скончался с молитвой на устах. Это было 27 сентября 1435 года. Игумен Нафанаил вместе с Иоанном похоронил почившего Савватия. Слух о смерти преподобного Савватия дошёл до Германа, который был очень опечален тем, что лишился своего спутника.

Близ устья реки Сумы Герману встретился инок Зосима, искавший удобного места для безмолвия. Герман рассказал ему о Соловках и подвигах Савватия. Зосима был поражён услышанным и решил вместе с Германом отправиться на Соловецкий остров. Летом 1436 года они прибыли на остров и остановились недалеко от морского берега, близ озера с чистой пресной водой. Они поставили шалаши и провели ночь в молитве. Утром Зосима вышел наружу и увидел над этим местом необыкновенный свет и в воздухе церковь. Он рассказал об этом Герману, который вспомнил, как ещё при Савватии были чудесно изгнаны отсюда мирские люди. Это ещё больше утвердило Зосиму в мысли, что здесь должен быть монастырь. Помолившись, отшельники принялись валить деревья для постройки кельи. Все дни напролёт они работали, а ночью молились.

В конце лета Герман отправился на сумский берег, чтобы запастись хлебом. Он надеялся успеть вернуться осенью, но ветры и ранний снег не давали ему выйти в море. Пришлось провести зиму на берегу. Зосиме, оставшемуся одному, грозила голодная смерть, и он стал молиться Богу о помощи. Скудные припасы уже подошли к концу, когда к нему пришли два человека с запасом хлеба, муки и масла и сказали: «Возьми это и положи у себя. Если будешь иметь нужду, то можешь употреблять в пищу до нашего возвращения». Изумлённый Зосима даже не подумал спросить, кто они и как попали зимой на остров. Он долгое время ждал их, но они больше не вернулись.

Весной Герман привёз с собой запасы и рыболова Марка со снастью для рыбной ловли. Духовные друзья были очень рады своей встрече. Теперь у отшельников появилась возможность ловить и засаливать впрок достаточное количество рыбы и без голода проводить зимовку. Весть о новых соловецких подвижниках привлекала к Зосиме любителей безмолвия. На месте чудного видения сияния Зосимой была срублена деревянная церковь Преображения Господня и при ней трапезная. После этого в Новгород послали одного монаха, чтобы испросить благословение архиепископа и взять антиминс для нового храма. Архиепископ Евфимий весьма подивился мужеству соловецких иноков и послал к ним игумена Павла с антиминсом для освящения церкви и для управления монастырём.

Для своего содержания братия неустанно трудилась. Главными работами были заготовка дров и добыча соли. На острова за солью стали приезжать торговые люди и привозить взамен хлеб. Едва соловецкие иноки успели начать использовать природные богатства своего сурового острова, как тут же нашлись завистники. Боярские люди попытались отнять у монахов рыбную ловлю. Хотя на острове до иноков никто не жил, бояре без зазрения совести наперебой уверяли, что Соловки – это их вотчина. С Кольского полуострова приплывали лопари и нападали на обитель, отбирая нехитрые пожитки и припасы.

Игумен Павел не смог долго выдержать трудности на суровом острове. После него приезжали ещё два игумена, но и они вернулись в Новгород. Тогда братия решила избрать игумена из своей среды и единодушно назвала своим начальником преподобного Зосиму. Смиренный Зосима и слышать не хотел о том, чтобы управлять. Монахи собрались к Герману и, посовещавшись, тайно отправили посла в Новгород с письмом, в котором просили архиепископа вызвать к себе и посвятить Зосиму. Святитель согласился и, вызвав Зосиму, убедил его принять священство и игуменство. Многие новгородцы, узнав о приезде соловецкого подвижника, с радостью принимали его в своих домах и дарили церковную утварь и хлеб, а также обещали помогать обители во всяких нуждах. В Новгороде Зосима получил две грамоты – от посадницы Марфы Борецкой и от новгородского веча, заверенную архиепископом, по которым Соловецкому монастырю отдавались земли по реке Суме и все Соловецкие острова.

Вернувшись в монастырь, Зосима как непременное правило ввёл общежительный устав. Он наставлял, чтобы никто ничего не желал и не искал для себя, но заботился бы об общем порядке, в храме стоять со страхом Божиим, ни с кем не разговаривать и не сходить с места до конца службы. Игумен, священники и вся братия ели вместе в трапезной, пища для всех была одинаковая. В кельях питаться разрешалось только больным. Одежда и обувь выдавались из казны. Дохода не полагалось ни священникам, ни братии, ни служащим монастыря. Всё нужное для каждого выдавалось из казны.

Слух о высокой духовной жизни преподобного Зосимы привлекал на остров не только иноков. Жившие на Кольском полуострове лопари, и чудь, и даже норвежцы приходили в обитель. Плохо понимая русский язык, они всё равно слушали спасительные слова святого Зосимы. Многие из них принимали крещение, а благодарные вожди даже подарили в монастырь колокол.

В 1465 году Зосима получил послание от иноков Кирилло-Белозерского монастыря. Они помнили добродетельную жизнь преподобного Савватия в их монастыре и сообщали ставшие им известными чудеса при гробнице святого. В письме рассказывалось, что своим посмертным явлением Савватий спас от потопления в море купца Феодора, родного брата того Иоанна, который беседовал с Савватием. В конце письма кирилловские иноки советовали, чтобы Зосима перенёс мощи первого соловецкого подвижника от берегов реки Выги на места подвигов преподобного.

Когда Зосима с братией приплыл на материк и была раскрыта могила Савватия, все почувствовали благоухание. Святые мощи были перевезены на остров и положены за алтарём Преображенского собора, а над гробницей был поставлен его образ.

Вскоре Зосиме вновь пришлось посетить Новгород. Он просил архиепископа Феофила заступиться за соловецких иноков, так как боярские слуги продолжали претендовать на рыбную ловлю и вообще угрожали выгнать монахов из обители. Вдова новгородского посадника Марфа Борецкая больше других была причастна к гонениям на монастырь, потому что именно её слуги на беломорском побережье больше других оскорбляли послушников. Однако гордая боярыня сочла жалобу соловецкого игумена за личное оскорбление и приказала выгнать Зосиму из своего дома. Преподобный Зосима спокойно перенёс унижение и со вздохом предсказал своим ученикам, что настанут дни, когда некому будет ходить в этом доме, его двери закроются и всё зарастёт травой.

Многие новгородские бояре с почтением принимали Зосиму, и Марфе стало неловко за свой поступок. Она пригласила к себе старца и встретила его вместе с детьми у ворот. Марфа просила простить её вину перед обителью и написала грамоту на земли и рыбные ловли. За обедом в доме посадницы было также несколько бояр. Зосима, по обычаю своей обители, сидел молча и вкушал совсем мало. Взглянув на сидевших рядом с ним, он увидел, что шесть бояр сидят без голов. Взглянув второй и третий раз, Зосима увидел то же самое. Тогда из его глаз потекли слёзы жалости, и больше он уже не прикоснулся к пище. На выходе из дома ученик преподобного Даниил спросил: почему Зосима трижды смотрел на сидевших за столом и потом плакал? Старец открыл Даниилу своё видение, но до времени велел никому не рассказывать. Предсказание преподобного Зосимы вскоре сбылось. После присоединения Новгорода сыновья Марфы Борецкой и те бояре, которых святой видел обезглавленными, были казнены Иваном III.

Святой Зосима прожил в основанной им обители 42 года, из них 26 лет был в ней настоятелем. Предчувствуя близость кончины, он призвал к себе учеников и сказал им: «Дети, я иду в путь отцев, изберите себе наставника». Братия скорбела и ответила, что он их наставник и только он может назначить себе преемника. Тогда преподобный указал на Арсения и поручил ему быть игуменом обители. Зосима завещал своим ученикам соблюдать общежительный устав и сказал, что на острове никогда не должно быть опьяняющих напитков, женщин и животных, дающих молоко. Святой обещал и по смерти духом пребывать со своей обителью. 17 апреля 1478 года, сказав «Мир всем!» и перекрестившись, Зосима отошёл ко Господу. Его похоронили за алтарём Преображенского собора рядом с могилой святого Савватия Соловецкого.

Вскоре после кончины преподобного Зосимы стали происходить многочисленные чудеса исцелений по молитве к святому. Особенно чувствовали помощь Зосимы мореплаватели, которые в опасности призывали его в молитвах. После себя святой Зосима оставил учеников, тоже прославившихся подвигами и святостью: Иоанна, Василия, Онуфрия-пустынника, Герасима-отшельника.

Преподобный Герман намного пережил своего игумена Зосиму. Более пятидесяти лет он прожил на Соловецком острове. Многолетняя духовная жизнь научила его божественной мудрости. Он не стремился к почёту и не имел особого красноречия, но, вероятно, знал грамоту, так как после него сохранился книжный сборник. Он любил слушать назидательное чтение и в монастыре начал собирать библиотеку. Герман знал, что жизнь великих подвижников служит назиданием для многих, поэтому велел своему ученику Досифею записывать всё, что сам помнил о жизни преподобного Савватия. Впоследствии Досифей станет игуменом и по поручению Новгородского архиепископа Геннадия напишет житие преподобного Зосимы и похвальное слово.

Всю жизнь святой Герман служил обители и по разным делам неоднократно плавал на материк. В одном из таких путешествий в 1479 году кончина застала его в новгородском монастыре Антония Римлянина, куда он приехал по поручению игумена Арсения. Ученики повезли тело старца на остров, но из-за распутицы были вынуждены похоронить его на берегу реки Свири при часовне у деревни Хавроньино. Через пять лет его мощи были обретены нетленными и перенесены на Соловецкий остров, где 30 июля 1484 года их положили рядом с мощами преподобного Савватия.

В 1514 году по указу великого князя была произведена опись Соловецкого монастыря. Среди замечательных богослужебных предметов, бывших в храмах обители, особо отмечены Деисус, вырезанный на мамонтовой кости, большой запрестольный крест из рыбьих зубов (моржовых клыков) и железное клепало. В 1539 году великий князь Иван Васильевич Грозный пожаловал для строения монастыря земли и прислал Евангелие, Апостол и ещё двадцать две книги.

В 1554 году во время игуменства Филиппа (Колычева) на Соловки был прислан впавший в ересь Матвей Башкин, бывший игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий. Специальной грамотой было предписано держать Артемия в уединённой келье, не разрешать ему проповедовать и допускать к нему только священника, принимающего покаяние. Правда, Артемий пробыл в заточении недолго – в этом же году ему удалось бежать в Литву, где он на удивление стойко в печатных изданиях защищал догматы православия от нападок католицизма. По преданию, на Соловках окончил свою жизнь протопоп Сильвестр, автор «Домостроя», впавший в немилость к царю и сосланный сначала в Кирилло-Белозерский монастырь.

Во время игуменства Филиппа (Колычева), будущего Московского митрополита, монастырь достиг небывалого хозяйственного расцвета. Было начато строительство огромного каменного Преображенского собора. Многочисленные озёра Большого Соловецкого острова были объединены уникальной системой каналов, позволившей перевозить по всему острову на лодках грузы. Для рыбной ловли, занимавшей едва ли не главное место в снабжении монастыря продовольствием, игумен отгородил на мелководье специальные садки, в которых разводилась и откармливалась рыба.

В 1579 году по царскому приказу вокруг монастыря был построен деревянный острог с башнями, а на вооружение были присланы пищали. В это время на Кемскую волость напали шведы. Против них с небольшим и плохо обученным войском выступил воевода Озеров, но был разбит и пал в сражении. Вместо него был прислан воевода Иван Загряжский, которому было приказано набрать пятьдесят стрельцов из казённых волостей и столько же из монастырских вотчин и обучать их стрельбе. Этот отряд во время летней навигации должен был охранять монастырь, а на зиму, когда Соловки недоступны для врага, отправляться на побережье и оборонять пограничные со Швецией волости. Отряд полностью содержался на средства монастыря.

Незадолго до своей кончины Иван Грозный присылал в Соловецкий монастырь значительные денежные вклады, предназначенные для поминовения пострадавших от его гонений соловецких монахов и новгородцев. В 1584 году он прислал тысячу рублей для поминовения погибших новгородцев и список, в котором поимённо названы 753 человека.

Одним из наиболее деятельных преемников и учеников Филиппа (Колычева) в Соловецком монастыре был игумен Иаков. При нём монастырь был укреплён как северный оплот Российского государства. Прежде всего, обитель была обнесена каменной стеной с башнями. Стройка велась по плану и под руководством соловецкого старца Трифона (Кологривова). В 1591 году стараниями игумена Иакова на Соловки были перенесены из Тверского Отроча монастыря мощи замученного митрополита Филиппа.

В Смутное время царь и великий князь Василий Шуйский просил Соловецкий монастырь прислать монастырскую казну в Москву в сопровождении казначея и соборных старцев, чтобы из этой казны давать жалованье военным служилым людям. В 1610 году монастырь отправил в Москву 3150 рублей серебряной монетой. В 1664 году в ходе военных действий с поляками царь Алексей Михайлович также просил монастырь оказать денежную помощь для выплаты жалованья ратным людям. В Москву было отправлено 20 тысяч рублей серебром и 200 червонных золотых. Тогда же для укрепления обороны северных границ в монастыре возвели исполинские каменные крепостные стены с башнями и рвами, вымощенными булыжником, что является исключительным случаем в русской фортификации.

В 1657 году на Соловки были присланы богослужебные книги «новой» печати. Соловецкие старцы посмотрели, что в них, и приняли решение служить по старому обряду. В Москве в то время власти были заняты делом Патриарха Никона и не обратили внимания на отдалённый монастырь. Тем временем сюда собирались сторонники старообрядчества: в ссылке здесь находился противник Никона князь Львов, бывший царский духовник и архимандрит Саввино-Сторожевского монастыря Никанор, множество сторонников С. Разина. После решений Собора 1666 года, признавших новые книги обязательными, соловецкие старцы Азарий и Геронтий написали царю Алексею Михайловичу челобитную, в которой просили оставить право служить по-старому. После нескольких попыток вразумить упорствующих старообрядцев в 1668 году царь послал на монастырь стрельцов. По прибывшему царскому войску со стен обители раздались пушечные выстрелы. Началась длительная соловецкая осада. Раскольники в монастыре предложили отвергнуть церковную молитву за царя, что вызвало протест всех священников. Тогда вставший во главе бунта Никанор заявил казакам и монахам: «Мы и без священников проживём», – что само по себе уже являлось уклонением от вероучения, и действительно стали жить без Таинств и богослужения. При таких настроениях священники были вынуждены тайком ускользнуть из монастыря. Осада монастыря не была особенно организованной, поэтому мятеж длился целых восемь лет. Наконец в мае 1675 года воевода Мещеринов от перебежчика узнал об отверстии в стене, которое снаружи закладывалось тонкой стенкой из камней. Ночью осаждавшие проникли в монастырь, перехватали всех в нём находившихся и таким образом покончили с восстанием. Главные зачинщики, в том числе Никанор, были казнены, другие разосланы в Колу и Пустозерск, а те, кто покаялся и выразил готовность повиноваться царю, были прощены и оставлены в обители.

В 1679 году по поручению нового соловецкого архимандрита Макария был составлен исторический сборник «Соловецкий патерик», в который были включены службы соловецким святым и записки о них игумена Досифея и преподобного Максима Грека.

Первым русским царём, посетившим Соловки, стал Пётр Великий. В мае 1694 года Пётр I отплыл из Архангельска на яхте в Соловецкий монастырь. В походе с ним был Холмогорский архиепископ Афанасий. Когда корабль вышел из устья Двины за морскую губу, называвшуюся Унские Рога, поднялся сильный встречный ветер, от которого стали ломаться снасти. Суда едва смогли закрепиться на якорях. Все были в отчаянии и уже теряли надежду на своё спасение. Архиепископ Афанасий совершал молебен, а Пётр I исповедовался и причастился Святых Таин.

На царской яхте находился лоцман Антипа, который дерзнул подойти к государю и сказать: «Великий государь! Если сможем проскочить в Унские Рога, то можем надеяться на наше спасение, а если нет, то спасение наше суетно». Пётр I повелел повернуть прямо в губу Унские Рога и поставил Антипу кормчим. Лоцман твёрдой рукой повёл яхту среди рассыпавшихся на камнях и отмелях страшных волн, зорко всматриваясь в одному ему известные береговые приметы. В решительную минуту Пётр I подошёл к нему и стал давать указания в выборе верного пути. «Поди прочь, – загремел в ответ Антипа, – я лучше тебя знаю, как надо здесь править!»

Яхта прошла между камнями и в полдень 2 июня стала на якоре в виду Пертоминского монастыря. Выйдя на берег, государь сказал Антипе: «Помнишь ли, брат, как ты меня отпотчевал на судне?» – и три раза поцеловал его в голову. Пётр подарил отважному Антипе на память своё измокшее платье и назначил пожизненную пенсию.

В течение трёх дней, пока свирепствовала буря, государь находился в Пертоминском монастыре и на литургии сам пел на клиросе и читал Апостол. Пётр и архиепископ произвели в монастыре освидетельствование мощей пертоминских чудотворцев и нашли их нетленными. При попутном ветре яхта наконец отплыла на Соловки.

7 июня 1694 года Пётр ступил на святую соловецкую землю. Он повелел поставить близ монастырской пристани большой деревянный крест. Три дня государь пробыл в Соловецком монастыре и был очень удивлён, когда монахи угостили его выращенным в собственной теплице арбузом. После напутственного молебна, одарив братию щедрой денежной милостыней, 10 июня он отправился в Архангельск. На следующий год по распоряжению Петра в Соловецкий монастырь было перечислено 700 рублей из доходов Двинской таможни для устройства иконостаса в Преображенском соборе.

Пётр I, побывавший на Соловках, оценил практическую сторону труда соловецких иноков. Будучи деятельным и предприимчивым человеком, он увидел в удивительных достижениях соловецких иноков родную его сердцу стихию. В 1714 году по письму князя Меншикова архимандрит обители отец Фирс был вытребован ко двору императора в Санкт-Петербург для договора о поставке в казну соли с монастырских варниц. В ходе Северной войны соль доставлялась на Олонецкие железные заводы. Однако впоследствии, из-за дороговизны производства и недостатка дров, монастырь не смог завести новые соляные варницы, да и старые стали приходить в упадок.

В ходе Крымской войны в 1854 году Соловецкая обитель оказалась вовлечённой в военные действия. В те времена она ещё сохраняла стратегическое значение и была атакована английским флотом. 6 июля 1854 года англичане потребовали сдать крепость и подготовить запас продовольствия для английских кораблей. Военный гарнизон монастыря насчитывал всего пятьдесят человек и имел артиллерию из десяти пушек. Восемь из них располагались в стенах и башнях, а две, совсем старые (XVI или XVII века), – на самом берегу. Несмотря на неравные силы, настоятель монастыря архимандрит Александр отклонил ультиматум о сдаче.

Англичане подвергли древний монастырь варварской бомбардировке. 6 и 7 июля на обитель обрушился целый град раскалённых ядер и бомб из новейших орудий. Во второй день бомбардировки после молебна у мощей соловецких чудотворцев архимандрит Александр со всем духовенством, монахами и паломниками совершил крестный ход из Преображенского собора по стенам обители. Едва процессия во всём церковном благолепии взошла на стену у Святых ворот, как враги открыли бешеную стрельбу. От попадания трёхпудовых ядер задрожала исполинская стена. Ядра разрывались на земле, насквозь прошивали кельи, всё в них истребляя.

Крестный ход в самую страшную минуту должен был остановиться для литии на южной, самой опасной стороне ограды, как раз напротив вражеских фрегатов. Архимандрит на все стороны благословлял крестом и чудотворной Сосновской иконой Божией Матери. Как только крестный ход снова двинулся вперёд, два двухпудовых ядра пробили крышу и с оглушительным треском упали на помост, где только что стояло духовенство. Задние ряды с криками ужаса остановились, но раненых не было. Настоятель спокойно сказал: «Идите, идите», – и шествие с чинным пением отправилось дальше. Обойдя стену, крестный ход спустился около надвратной Благовещенской церкви. Казалось, что дойти до собора будет невозможно, так как площадь перед ним посыпалась, подобно огненному граду, крутящимися и прыгающими ядрами. Но тут случилось замечательное событие: неприятель изменил угол обстрела и ядра стали перелетать над головами молящихся через весь монастырь и с шипением падать в Святое озеро. Во время последовавшего молебна у мощей преподобных снаряды так ударяли в стену алтаря, что от сотрясения вылетали рамы, а находившиеся в соборе люди падали с ног.

Небольшие орудия гарнизона Соловецкого монастыря, расположенные в крепости, отвечали огнём на обстрел противника, но их ядра не долетали до фрегатов. Англичане чувствовали себя безнаказанно. Однако именно две старинные пушки, помнившие ещё времена «Соловецкого сидения», преподнесли врагам хороший урок. Их выстрелы были настолько удачными, что нанесли повреждения одному из фрегатов противника.

Бомбардировка завершилась переговорами, во время которых нападавшие «Христа ради» попросили провизии и потом уплыли. На месте переговоров игумена с английским адмиралом был поставлен «переговорный камень» – огромный валун с выбитой на нём историей обороны монастыря. В обители «на веки вечные» 7 июля в память об избавлении от иноплеменников был установлен строгий пост.

XIX столетие на Соловках по своим техническим достижениям сравнимо с временами игуменства Филиппа (Колычева). В 1846 году была возведена каменная гавань и первый, единственный до революции, на Севере сухой док. В 1862 году здесь построили первый пароход.

В начале XX столетия соловецкие иноки сохраняли приверженность строгой духовности и деятельной хозяйственной жизни. В 1903 году всеобщее внимание на выставке Северного края, состоявшейся в Ярославле, было привлечено к витрине Соловецкого монастыря с экзотическими овощами и семенами, выращенными почти в Заполярье. От стен обители к монастырской ферме на острове Большая Муксалма по насыпной дамбе была проложена узкоколейка, по которой с грузами бегали два паровозика. В 1910 году начала работать одна из первых в России гидроэлектростанций, в 1915 году открылась радиостанция. Обитель была одной из самых посещаемых паломниками, невзирая на её удалённое положение. Монастырь в силу краткости навигации был доступен всего четыре месяца в году. Паломников на острова перевозили два монастырских парохода, команды которых в основном состояли из монахов. В 1900 году Соловки посетили 22 тысячи человек. Каждый богомолец бесплатно пользовался три дня монастырской трапезой, а потом бесплатно же получал запас сухих продуктов на обратную дорогу.

Советская историография любила подчёркивать, что «в годы царизма Соловки служили политической тюрьмой», абсолютно умалчивая о том ужасе, который здесь творился после 1917 года. В 1923 году на Соловках был создан концентрационный Соловецкий лагерь особого назначения (сокращённо – СЛОН), в 1930-е годы переименованный в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). Соловецкий лагерь стал местом ссылки для сотен людей, среди которых были лучшие представители русского духовенства, интеллигенции, крестьянства. В 1923–1924 годах сюда были присланы архиепископы Верейский Иларион (Троицкий) и Феодор (Поздеевский), епископы Никодим (Кротков), Глеб (Покровский), Григорий (Козырев), Даниил (Троицкий). Вместе с ними в заключении находились тысячи священников и диаконов, благочестивых прихожан. В конце 1920-х годов в Соловках отбывал заключение молодой Д.С. Лихачёв, будущий знаменитый исследователь русской культуры. Именно на Соловках он написал одну из первых научных работ, в его дневниковых записях сохранились свидетельства о лагерной жизни.

Самым страшным местом была карантинная рота на острове Анзер, размещённая в Голгофо-Распятском скиту. Больные узники там поголовно умирали от холода, голода, издевательств и болезней. Привезённым сюда во время эпидемии тифа заключённым не оказывалось никакой медицинской помощи. Сбылось пророчество, сделанное за двести лет до создания концлагеря, когда на Голгофо-Распятской горе иеромонаху Иову явилась Божия Матерь и предрекла: «Сия гора отныне будет называться Голгофской, и на ней устроится церковь и Распятский скит, и убелится она страданиями неисчислимыми». Обращение с узниками из штрафной роты в скиту на Секирной горе отличалось изощрённой жестокостью. Охранники привязывали к заключённому большое тяжёлое бревно и сбрасывали его вниз по ступеням длинной лестницы, построенной монахами к Вознесенскому храму на вершине Секирки. К подножию горы падал изуродованный труп с обнажившимися костями. На Соловках встретили свою мученическую кончину тысячи заключённых. Среди них был Воронежский архиепископ Пётр (Зверев), прославленный в 2000 году в сонме новомучеников и исповедников Церкви Русской. В 1937 году здесь был расстрелян священник Павел Флоренский – человек многосторонних дарований, специалист в области философии, богословия, искусствоведения, математики и техники. Даже в заключении он проводил исследования в области мерзлотоведения, изучал морские водоросли, его знания лагерное начальство использовало для организации завода по переработке водорослей. «План» на число расстрелов давался «сверху», и во внимание не брали ни официальный приговор, ни срок заключения, ни личность заключённого…

Несмотря на то, что узники лагеря были подвержены каторжному труду, на Соловках тюремное ведомство не оставило никаких положительных результатов хозяйствования. Напротив, уникальные памятники архитектуры были подвергнуты варварскому разгрому. На соловецкой колокольне вместо креста была установлена пятиконечная звезда (впоследствии поржавевшая), Спасо- Преображенский собор превратили в барак с многоэтажными нарами, полностью уничтожив убранство и даже настенную живопись.

В 1940 году тюрьму ликвидировали (слишком близко она находилась к возможной зоне боевых действий теоретического противника) и острова отдали военным морякам. Здесь расположился учебный отряд Северного флота, в кремле помещения заняла школа юнг. В 1970-х годах на островах началась затяжная реставрация. Однако она шла довольно вяло и эффективных результатов почти не дала, несмотря на большие вложенные средства. Власти не понимали, почему восстановление идёт так медленно. Некоторые, например известный журналист Я. Голованов, в лучшем случае осознавали необходимость единого хозяина на островах. Понимания того, что главные утраты не архитектурные, а духовные, не было.

Мощи святых Зосимы, Савватия и Германа Соловецких в 1989 году были переданы церкви из Музея истории религии и атеизма, размещавшегося в советские годы в Казанском соборе в Санкт-Петербурге. Два с половиной года мощи находились в действующем петербургском храме – Троицком соборе. Второе перенесение мощей соловецких чудотворцев было приурочено к 21 августа, когда празднуется первое перенесение мощей. 19 августа 1992 года мощи были доставлены самолётом из Петербурга в Архангельск, и в ночь на 20-е число триста паломников во главе со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II на двух кораблях отплыли из Архангельска на Соловки. По прибытии мощи были перенесены на руках в Преображенский собор, в котором был отслужен акафист преподобным и всенощное бдение. На другой день, 21 августа, в соборе была торжественная литургия. 22 августа Святейший Патриарх Алексий II совершил освящение надвратной Благовещенской церкви, для которой передал в дар напрестольное Евангелие и старинную икону святых Зосимы и Савватия Соловецких. В память о мучениках изолятора Секирной горы был освящён и установлен памятный деревянный крест.

Следующий приезд Святейшего Патриарха на Соловки состоялся в 1997 году. А в августе 2001 года пребывание Его Святейшества на Соловках совпало с визитом Президента Российской Федерации В.В. Путина, который во время своего отпуска посещал святыни Русского Севера. Высокие гости вместе поклонились мощам основателей обители, осмотрели местный музей и архитектурные памятники, совершили воздушную экскурсию над островами. Президент присутствовал на всенощном бдении, которое совершил Святейший Патриарх в Спасо-Преображенском соборе. В.В. Путин стал третьим по счёту главой Российского государства, посетившим Соловки (прежде здесь бывали Пётр I и Александр I). То, что Президент воочию увидел, какие средства необходимы для возрождения обители, вселяет надежду на разрешение некоторых проблем. В.В. Путин дал поручение по разработке федеральной программы восстановления Соловков.

В 2009–2016 годах Соловецкий монастырь неоднократно посещал Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. В 2010 году была определена программа восстановления Соловецкого Спасо-Преображенского ставропигиального монастыря. В сотрудничестве с государственным музеем-заповедником Соловецкий монастырь ведёт большую духовную и научно-просветительскую работу.

Расположенный на западном рубеже России, этот монастырь имеет удивительную историю. За 500 с лишним лет своего существования он пережил много подъёмов и лихолетий, но то, что выпало на долю обители в XX столетии, с трудом укладывается в наши привычные представления о российской истории. Ещё в начале века о нём писали: «внешний вид монастыря издали очень прост и скромен» и обитель «не пользуется уже такой известностью, как прежде». Как неожиданно эти слова звучат применительно к нашим дням! В XX столетии монастырь не только разделил со страной все потрясения, но и единственный среди монастырей на нынешней территории России устоял от закрытия. Сегодня эта удивительная обитель передаёт заветы подвижников прошлого тем, кто ищет монашеского подвига в настоящем.

Время, с которого на месте Печерского монастыря стали селиться иноки, с достоверностью неизвестно. Местность эта представляет собой глубокую ложбину с ручьём между двумя горами, в недрах одной из них скрываются нерукотворные пещеры, будто самим Промыслом Божиим приготовленные для жизни отшельников. Ручей Каменец был тогда глубоким «аки ров», и в нём водились бобры, а на горах стояли дремучие сосновые леса. Предание гласит, что в XIV–XV веках здесь поселились несколько старцев-пустынножителей, среди которых наиболее прославился преподобный Марк. Сколько же всего было этих подвижников и в какие годы они преставились, сказать трудно. Пещеры, в которых жили древние монахи, до поры оставались неизвестны для людей. Но путники, случайно оказавшиеся на святых горах, часто становились свидетелями необычных чудес и удивительных природных явлений. Однажды охотники из Изборска, преследуя добычу, пришли на это место и, поражённые, остановились, забыв про зверя, когда услышали ангельское пение внутри горы. С тех пор гора была прозвана Святой. Изборяне вскоре приобрели эту землю у псковичей, и участок достался Ивану Дементьеву. Когда новый хозяин рубил на Святой горе лес, то одно из деревьев рухнуло, вывернув с корнями ещё одно большое и несколько маленьких деревьев. Под осыпавшимися корнями открылся вход в пещеру, над которым было начертано: «Богом зданная пещера».

История строительства монастыря начинается во второй половине XV века, когда на это место пришёл священник Иоанн, прозванный именем Шестник (то есть странник, путешественник), с матушкой Марией и двумя сыновьями. Сложная судьба привела его в эти безлюдные края. Происходил отец Иоанн из Московского края, в юности был воином и участвовал в сражениях, потом принял священный сан и из Москвы в 1467 году был послан с миссионерским служением в Юрьев-Ливонский (Дерпт, ныне – Тарту). В этом городе, основанном на северо-западных рубежах Руси Ярославом Мудрым, в те времена жило много православных русских и эстонцев. В храме, который Ярослав Мудрый построил в честь своего небесного покровителя святого великомученика Георгия, вместе со священником Исидором отец Иоанн начал своё служение. Летопись донесла до нас описание внешности отца Иоанна: высокий, богатырского сложения и с отменным здоровьем (даже в мороз зимой ходил без шапки), с красивым лицом и густыми волосами, он уже чисто внешне вызывал невольное уважение. Но в Юрьеве ему сразу пришлось столкнуться с гонениями на православие со стороны властей. Захватившие прибалтийские земли немецкие рыцари вынуждали православных принять унию с римским папой, а тех, кто не соглашался, грабили и убивали. Батюшке Иоанну даже пришлось надеть под рясу свой воинский кольчатый панцирь. Прожив в Юрьеве два с половиной года, отец Иоанн был вынужден удалиться под защиту Пскова. Он не был одинок в своём решении: бросив нивы и дома, многие бежали в псковские пределы. В Пскове отец Иоанн служил в соборном храме Святой Троицы, где и услышал страшную весть о мученической кончине священника Исидора в числе прочих 72 юрьевских прихожан. Они были сброшены католиками под лёд в реку 8 января 1472 года за то, что отказались принять латинскую веру. Весной того же года тела страдальцев были найдены на берегу реки…

Это событие заставило отца Иоанна пережить тяжёлые раздумья и раскаяние. Имел ли он право, спасая семью, оставить юрьевскую паству и отца Исидора? И тогда, посовещавшись с матушкой Марией, он решил обречь себя на страдания пустынной жизни. Прибыв в долину ручья Каменец, он поселился с семьёй у Ивана Дементьева, который стал первым благотворителем будущей обители, подарив «на веки вечные» земли на целую версту к югу и северу от ручья. Как небесное благословение новому начинанию было воспринято чудесное явление здесь иконы Божией Матери, названной Печерской, во время молитвы перед которой исцелилась слепая женщина. В пещере Святой горы отец Иоанн выкопал церковь и освятил её в день Успения в 1473 году. Незадолго до этого, не выдержав тягот и болезней, умерла супруга отца Иоанна, успев перед смертью принять монашеский постриг с именем Вассы. Она была погребена в Богом зданной пещере⁹. Вскоре отец Иоанн тоже принял монашество с именем Иона и стал первым строителем новой обители. До своей кончины в 1480 году преподобный Иона нёс суровые монашеские подвиги: до восхода солнца поднимался на коленопреклонённую молитву, на теле носил тяжёлые вериги, которыми теперь служил его старый панцирь. Вместе с присоединившимися единомышленниками отец Иона устроил пасеку, на расчищенной делянке монахи насадили яблони и вишни, распахали и насеяли полосу под рожь, расчистили сенокосы. Благодаря трудам и стараниям вокруг Успенской церкви возник настоящий маленький монастырь, в который все больше притекали иноки. В начале XVI века была построена колокольня, расширен Успенский храм, выстроены кельи. По названию церкви и находившихся здесь пещер обитель получила название Успенского или Печерского монастыря¹⁰.

Наивысший расцвет обители последовал при настоятеле игумене Корнилии. Родился он во Пскове у благочестивых родителей, которые для образования отправили сына в Спасо-Мирожский монастырь. Здесь он обучался грамоте и писанию икон, навыкам ведения монастырского хозяйства. После учёбы отрок вернулся в родительский дом, но стремление к монашеской жизни уже навсегда поселилось в его сердце. В то время в Псково-Печерский монастырь часто ездил государев дьяк Мисюрь Мунехин, помогавший восстановлению бедной обители после разорения ливонскими рыцарями в начале XVI века. Останавливаясь во Пскове у родителей Корнилия, он пообещал как-нибудь захватить с собой в монастырь Корнилия с матерью. Первая поездка в монастырь навсегда определила судьбу Корнилия, и ему было суждено остаться здесь до самой смерти. В ранней юности он постригся в Печерском монастыре и в 1529 году в возрасте всего 28 лет был избран его игуменом.

Преподобный Корнилий во всём подавал достойный пример братии, число которой при нём возросло с 15 до 200 человек (такого количества насельников в монастыре больше не будет ни при одном другом настоятеле). Сам он спал на досках, едва прикрытых дерюгой, жил в убогой келье, всё своё время посвящал молитве и труду. Большого труда стоило молодому настоятелю вразумить богатых вкладчиков монастыря, которые жертвовали на монастырь и думали, что за это они получат право потом здесь постричься и жить, не соблюдая монашеских обетов. Невзирая на свою занятость игуменскими трудами, преподобный Корнилий находил время для литературной работы: описал чудеса от Псково-Печерской иконы Божией Матери, а в 1531 году он закончил «Повесть о начале Печерского монастыря», в основу которой легли воспоминания старожилов.

Труды преподобного Корнилия не ограничивались стенами обители. Во время страшного морового поветрия на Псковщине он безбоязненно ходил по деревням, причащал больных, отпевал умерших. Игумен заботился о распространении православия среди местных эстонских и чудских племён, хлопотал в Москве об их наделении землёй и защите от врагов. В Пскове было открыто монастырское подворье с каменным храмом, а в самом монастыре деревянный храм в честь Сорока Мучеников был перенесён за ограду и на его месте была построена каменная церковь Благовещения. Преподобный Корнилий также учредил в обители иконописную, столярную, кузнечную, гончарную мастерские, собрал большую библиотеку. Для придания большей стройности и красоты богослужению он обращался к практике православного Афона, откуда выписал книгу «Уложение об ектениях».

В 1558 году началась затяжная и в конечном итоге неудачная для России Ливонская война. Противниками выступали прибалтийские немцы, основавшие в Лифляндии Ливонский рыцарский орден, имевший целью борьбу с иноверцами. Преподобный Корнилий выступил в поддержку русских войск на защиту православия. С проповедью он шёл в покорённые города, строил храмы, заботился о просвещении местных народов. В селениях Агиреве, Топине и Нейгаузене (Новом Городке) он построил храмы, раздавал пособия бедным эстам, пострадавшим от войны. Благотворительность, кротость и благочестие игумена, столь разительно отличавшиеся от обычаев рыцарей, привели к тому, что в приходе в Нейгаузене все эсты приняли православную веру.

Во время Ливонской войны по молитвам преподобного Корнилия русские дружины получили неожиданную помощь. Во время штурма в 1560 году сильно укреплённого города Феллина, в день праздника Успения игумен Корнилий послал царским воеводам просфору и святую воду. Лишь только это благословение прибыло в русское войско, как от русских ядер в городе вспыхнул сильный пожар. Огнём у неприятеля был уничтожен весь запас снарядов и хлеба, что вынудило немцев сдать крепость нашим воеводам. В благодарность за эту победу воины прислали в Псково-Печерскую обитель захваченный в Феллине колокол.

Обстановка военного времени и пограничное положение монастыря внушили преподобному Корнилию мысль окружить монастырь стенами. В 1565 году вокруг обители выросла массивная каменная стена с девятью боевыми башнями. По народному преданию, строительство сопровождалось удивительной быстротой: материал приходил всегда вовремя, а средства на оплату работы не истощались. За соблюдением строительных законов оборонительного искусства наблюдал царский военачальник и зодчий П.П. Заболоцкий, ставший позднее иноком Пафнутием. Обитель превратилась в мощную пограничную крепость. В это же время монастырь украсился Никольским храмом и звонницей.

Преподобный игумен Корнилий, обладавший столь разнообразными талантами и так много сделавший для обители, окончил свой земной путь мученической кончиной. В 1570 году в Псково-Печерский монастырь приехал царь Иван Грозный. Подверженный частым беспричинным приступам ярости и подозрительности, он разгневался при виде мощных монастырских стен, заподозрив измену. Вышедший навстречу с крестом в руках игумен Корнилий даже не успел пригласить царя в обитель. Иван Грозный выхватил из ножен меч и одним взмахом отсёк праведнику голову¹¹. Но тут же убийцей овладели страх и раскаяние, он поднял тело Корнилия и на своих руках понёс в церковь Успения. Дорожка от входа в обитель до церкви, на которую сочилась кровь мученика, получила в народе название «Кровавого пути».

И всё-таки стены, мудро построенные преподобным Корнилием, не раз сослужили добрую службу обители. Десять лет спустя после его кончины они выдержали неприятельскую осаду. Во время войны с Россией польский король Стефан Баторий близ монастыря наладил путь для своих обозов с награбленным добром и пленниками, которые отправлялись в Литву. В октябре 1581 года один из таких обозов в 30 подвод был остановлен людьми, находившимися в монастыре. Польскую стражу разогнали, а всё имение и пленников привезли в монастырь. Ободрённые удачей, защитники обители и на другой день предприняли вылазку, разбив польский отряд численностью 300 человек, и снова отобрали пленных и богатую добычу. Разгневанный Баторий послал войско захватить обитель. Атака началась приступом с восточной и южной сторон монастыря. Монахи с небольшим гарнизоном и поселянами, бывшими в обители, твёрдо бились на стенах с трёх часов дня до самой ночи, пока не отразили приступ. При этом осаждённым удалось ранить одного из военачальников Батория, а другого с воинами взять в плен. Знаменитая осада Псково-Печерского монастыря продолжалась два месяца и закончилась после перемирия между Россией и Польшей. Несмотря на недостаток продовольствия и заразные болезни, защитники и слышать не хотели о сдаче обители. Героическая оборона вызвала изумление даже у самих нападавших. По замечанию летописца, поляки и немцы удивлялись, как эта маленькая крепость, защищаемая только монахами и поселянами под руководством молодого и ещё неопытного начальника Юрия Нечаева, не была захвачена. По словам Козьмы Ляпунова, бывшего в плену у турок, султан Амурат Селим, узнав о неудаче Батория, говорил: «Как этот несмышлёныш не одолел безлюдный город Псков и Печерский монастырь, не имевший войск?» Победа на Псковской земле имела огромное стратегическое значение. Если бы врагам удалось взять Псков, то Россия лишилась бы всего Северо-Запада, Смоленска и, может быть, даже Новгорода. В благодарность Богу и для памяти среди потомков в честь этого спасения монастыря был установлен крестный ход с чудотворными иконами из обители во Псков в седьмое воскресенье после Пасхи.

В начале XVII века, в Смутное время обитель выстояла перед войсками шведского короля Густава Адольфа и польскими отрядами Я. Ходкевича и А. Лисовского. Так же стойко обитель перенесла в 1701 и 1703 годах осаду шведских войск. Находясь на самой границе с Ливонией, до Ништадтского мира 1721 года Псково-Печерский монастырь нёс пограничную службу, в обители стоял хорошо вооружённый гарнизон из стрельцов, пополнявшийся в военное время монастырскими слугами и послушниками.

В Новое время в Псково-Печерском монастыре не оскудевал источник святости. В XVII столетии среди подвижников монастыря особенно прославился преподобный Дорофей Югский, основавший Югскую пустынь близ Рыбинской слободы (ныне затоплена водами Рыбинского водохранилища). С 1785 года и вплоть до своей кончины в 1824 году в Печерской обители подвизался прозорливый старец преподобный Лазарь. Он славился не только по всей Псковской губернии, но даже в Тарту и Риге. Для духовной беседы Лазаря посещал император Александр I.

В начале XX века обитель посетил государь император Николай II. 5 августа 1903 года почти все члены Царствующего Дома прибыли в Псково-Печерский монастырь. У церкви Сорока Мучеников богомольцы встречали государя почти сплошной стеной, стояло духовенство. Из монастыря под несмолкающий колокольный звон вышел крестный ход с хоругвями. После встречи государя и краткого молебна Николай Александрович приложился к мощам преподобных Вассы, Марка и Ионы, поклонился гробу схимонаха Лазаря, после чего осмотрел святые пещеры. В ризнице высокие гости подробно интересовались всеми достопримечательностями, хранившимися в ней, в том числе и библиотекой. Государь, в частности, осмотрел рукописный сборник, в котором содержалось «Слово о кончине князя Ярослава, сиречь о погибели Русской Земли». Потом члены императорской фамилии прикладывались к чудотворной иконе Успения Богоматери, почтили память погибших в войне 1812 года, захороненных в обители. Провожали государя эстонские девушки, с которыми император беседовал.

В 1911 году обитель посетила великая княгиня инокиня Елизавета Феодоровна. 8 июля она молилась за всенощным бдением, которое возглавлял епископ Алексий, а наутро присутствовала на Божественной Литургии и унесла самые тёплые воспоминания об обители. Вскоре к празднику Успения Елизавета Феодоровна прислала Псковскому владыке телеграмму, в которой поздравляла Печерскую обитель с престольным праздником… Это были последние годы тысячелетней России – в другой раз государь окажется на Псковской земле на станции Дно, где его вынудят подписать отречение от престола.

События, назревавшие в стране в 1917 году, историки впоследствии назвали национальной катастрофой. После Февральской революции в окрестностях Псково-Печерского монастыря летом 1917 года тоже начались беспорядки. Грабежи приняли бессмысленные, огромные масштабы: в лесной монастырской даче было повалено и испорчено 255 стволов строевого леса. Самоуправство сулило стать только прологом к более жестокой грядущей «национализации» и расхищению. Но Промысел судил обители избежать общей участи большинства русских монастырей.

После подписания большевиками в 1918 году позорного Брестского мира, который для России стал символом национального унижения, Прибалтика была оккупирована немцами. Белые генералы С.Н. Булак-Балахович и Н.Н. Юденич предпринимали попытки отбить у красных Псков, но в конце концов потерпели неудачу. По мирному договору в феврале 1920 года весь Печорский уезд вошёл в состав Эстонии. Таким образом, Псково-Печерский монастырь был отделён от России. Это разделение выразилось не только в территориальном размежевании: монастырь был насильственно, против воли братии, отторгнут от Московской Патриархии и определён под юрисдикцию Эстонской Православной Церкви Константинопольского Патриархата. Однако обитель смогла избежать тех ужасных гонений за веру, которые ожидали другие монастыри в Советской России. Эстония являлась буржуазной республикой, в которой была принята относительно веротерпимая идеология. Кроме того, после революции и Гражданской войны в Прибалтике оказалось очень много русских эмигрантов, чьё присутствие правящие круги Эстонии просто не могли игнорировать.

В те годы русские в Эстонии пользовались довольно широкой культурной автономией. События 1917 года породили в сознании русских людей потребность осмыслить причины трагедии и сохранить связь с потерянной и погибшей родиной, поэтому вопросы религии и духовного просвещения были весьма актуальны. В церковной жизни вынужденные эмигранты находили утешение и приложение своих способностей. В Эстонии продолжали действовать православные храмы и монастыри – мужской Псково-Печерский и женский Пюхтицкий. Настоятелем Псково-Печерской обители в то время был архимандрит Иоанн (Булин), по национальности сету. Несмотря на своё происхождение, отец Иоанн выступал против политики эстонизации, проводимой национальными властями. Это вызвало недовольство в Таллине, и в 1933 году настоятель отец Иоанн был отстранён от должности и должен был выехать в Белград. В 1938 году он вернулся в Эстонию, а осенью 1940 года был арестован и расстрелян в июле 1941 года под Ленинградом.

Верующую молодёжь в Эстонской республике объединяло вновь созданное эстонское отделение Русского студенческого христианского движения. В его работе принимали участие родители Святейшего Патриарха Алексия II. Традицией во многих православных семьях было паломничество по святым местам во время отпусков. Так, вместе со своими родителями будущий Патриарх Алексий II впервые посетил Пюхтицкий, Псково-Печерский и особенно запомнившийся ему Валаамский монастырь. Существовала возможность получения богословского образования: в 1930-е годы при Псково-Печерском монастыре действовала Духовная семинария, а в Таллине в 1938 году открылись русскоязычные Богословско-пастырские курсы. Всё это позволило не только сохранить духовные традиции русского православия в Прибалтике, но и подготовило деятелей будущего духовного возрождения. Именно в этих краях начинал свой духовный путь Святейший Патриарх Алексий II, отсюда в военное время стартовала Псковская Православная Миссия, и уже много позднее, в 90-е годы XX века, иноки Псково-Печерского и инокини Пюхтицкого монастырей встанут у истоков воссоздания десятков российских обителей.

В 1940 году Эстония вошла в состав СССР. Псково-Печерский монастырь вернулся в лоно Московского Патриархата. Однако радость воссоединения с Россией и Церковью-Матерью омрачалась прямой угрозой закрытия Печерской обители и репрессирования её насельников. Эта угроза так или иначе касалась всех верующих. «Перед войной, как дамоклов меч, нам грозила высылка в Сибирь. Только случай и чудо Божие нас избавило», – вспоминал об обстановке того периода Святейший Патриарх Алексий II.

Начавшаяся Великая Отечественная война помешала советским планам закрытия монастыря, уже вскоре после начала боевых действий обитель оказалась в зоне оккупации. Только чудом немцы не взорвали монастырь и не арестовали иноков. Верные патриотическим примерам из истории обители XVI–XVII веков, насельники как могли помогали своему народу преодолеть годину испытаний.

В первый же год войны наместником монастыря братией был избран игумен Павел (Горшков), который принял на себя этот тяжёлый крест уже в преклонном 74-летнем возрасте. Он являлся одним из выдающихся пастырей русской эмиграции. Ещё в 1921 году в Юрьеве отец Павел организовал православное общество «Разумный досуг», призванное бороться с алкоголизмом и оказывать помощь отчаявшимся и потерявшим себя людям. За эту миссию трезвости отец Павел был удостоен 14 наград, среди которых две – из Италии. Приняв управление обителью в труднейшие годы, он как-то пожаловался братскому духовнику отцу Симеону: «Трудно мне, сил никаких нет. Может, лучше отказаться от своей должности, уйти на покой?» А в ответ услышал: «А кому сейчас легко? И не помышляй. В монастыре сейчас нет никого, кто мог бы заменить тебя. Терпи!» И Павел терпел, как бы трудно это ни было. Он не только смог отстоять перед оккупационными войсками монастырь, но даже организовал снабжение продуктами пленных красноармейцев.

Вот только малые детали деятельности отца Павла. 19 августа 1941 года в монастыре получили записочку из Пскова, которую и поныне бережно хранят в монастырском архиве. В ней – просьба о помощи из богадельни на Завеличье. Несчастные инвалиды остались без средств к существованию. От голода и отчаяния одни порывались выброситься из окна, другие просили персонал отравить их. Игумен Павел в храме обратился с проникновенным словом к молящимся, и вскоре из скудных монастырских запасов и собранных продуктов был собран обоз в четыре подводы. Но до Пскова 50 вёрст фронтовых дорог, поэтому было нужно идти к немцам за разрешением на поездку. Отец Павел пошёл в комендатуру и сумел добиться пропуска для продуктового обоза. А уже через пять дней – новое послание. Больные, раненые военнопленные и врачи лагерного пункта № 134 во Пскове благодарят монахов за ранее присланные для русских военнопленных муку, яйца, хлеб и другие пожертвования. Есть и другие свидетельства. В 1984 году ветеран по фамилии Новиков приехал в Печоры и рассказал, как вместе с другими советскими разведчиками он укрывался в монастырских пещерах.

На оккупированных немцами территориях СССР повсеместно отмечалось возрождение церковной жизни. Как потом признают историки, этот факт впоследствии убедит Сталина изменить свою политику в отношении к Русской Православной Церкви. Со стороны немцев имела место тонкая дипломатическая игра – они хотели показать миру, что в отличие от коммунистов не преследуют религию, и одновременно ожидали обрести со стороны Церкви союзника. Используя это настроение врагов, митрополит Сергий (Воскресенский), Экзарх Московской Патриархии в Прибалтике, убедил немцев не препятствовать мероприятиям организованной им Псковской Миссии. Задачей Миссии было возрождение церковной жизни на огромной территории – от Пскова до Ленинграда. Для этого из стран Прибалтики приезжали православные священники, бравшиеся за духовное окормление восстановленных местным населением приходов. Для совершения службы православные пастыри шли не только в храмы, но и в лагерные бараки, где содержались пленённые фашистами соотечественники. Они самоотверженно делали всё возможное для вызволения людей из плена. По воспоминаниям бывшего узника протоиерея Василия Ермакова, его и ещё нескольких заключённых из фашистской неволи вызволил священник Михаил (Ридигер), отец Святейшего Патриарха Алексия II. В движении Псковской Миссии принимал участие и Псково-Печерский монастырь, исполняя миссионерские заветы своего первого строителя преподобного Ионы. С праздника Успения Пресвятой Богородицы в 1941 году сюда возобновились многодневные крестные ходы из Пскова, собиравшие большое количество паломников.

Принципиально важен тот факт, что духовное возрождение происходило в каноническом единстве с Московским Патриархатом. В новооткрытых храмах поминали митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), в епархии которого Миссия работала. Успех Православной Миссии превзошёл все ожидания. За период с августа 1941 по февраль 1944 года было открыто более двухсот приходов. Работа Миссии обеспечивалась исключительно за счёт пожертвований верующих. По мере роста Миссии росло и недовольство оккупантов её деятельностью. Миссия не стала орудием контроля над русскими людьми, как они ожидали, но, наоборот, укрепляла и поддерживала связь с Церковью на свободных от захватчиков территориях. В отместку 28 апреля 1944 года фашисты убили митрополита Сергия, ехавшего по пути из Вильнюса в Ригу. Они постарались скрыть истинные мотивы этого преступления и официально заявили, что Сергий был убит партизанами.

Псково-Печерский монастырь сильно пострадал во время боевых действий. Никольскую колокольню разворотило снарядом, ограду колокольни перед Михайловским собором разнесло во время бомбёжки. Все окна в трапезной вылетели от близкого разрыва бомбы. В Покровской церкви во время войны устроили какой-то склад. Туда свалили множество чучел различных животных и птиц, костей и скелетов, она напоминала зоологический музей. На скотном дворе зияли многочисленные воронки, почти весь скот поубивало осколками. Хозяйственная жизнь обители была подорвана, братия голодала.

В августе 1944 года Псковщина была освобождена Красной Армией. За годы войны авторитет Русской Православной Церкви в народе повсеместно возрос. Игумена Павла (Горшкова) на первых порах даже включили в состав комиссии во Пскове по расследованию злодеяний фашистов на Псковской земле. Но потом по чьему-то доносу он был оклеветан и в октябре 1944 года арестован. Восьмидесятилетнему старцу предъявили обвинение в шпионаже и сотрудничестве с гитлеровцами. Под конвоем его отправили в Ленинград, где с нарушением всех правил судопроизводства осудили на 15 лет. Вскоре отец Павел скончался в тюремной больнице в Крестах. Только спустя 52 года он был реабилитирован. А до этого тысячам туристов, приезжавших в монастырь, экскурсоводы непременно показывали в местном музее экспозицию с «доказательствами» предательства игумена Павла.

Первые послевоенные годы в монастыре были ненамного легче военной поры. После ареста игумена настоятельский дом стоял пустым, по комнатам гулял ветер. Повсюду бросались в глаза следы бомбардировок и артобстрелов. Братия голодала и замерзала в зимние холода, не было даже общей трапезной. По воспоминаниям современников, 1946 год для народа был не легче первого года войны. В стране не хватало продовольствия, и его распределение производилось по карточкам. В монастыре основным питанием был чёрный хлеб, который распределяли по шестьсот граммов на человека. Монастырский хлебодар отец Иона выдавал хлеб на шесть дней сразу, и, как позднее вспоминал протоиерей Евгений Пелешев, молодым насельникам хлеба хватало дня на четыре, а потом сухариками и корочками выручали старцы. Сдобные булки бывали только на Пасху, Рождество и Успение. Два или три раза в неделю доставалось по три картофелины, сваренные «в мундире», а уж суп с картошкой бывал только по воскресным и праздничным дням. Норма подсолнечного масла на всю братию была пол-литра на день. В посты этот небогатый рацион становился ещё более строгим. В день давали по одному солёному огурцу и по варёной свёкле. Благо что хороша уродилась капуста – квашеной капусты давали вдоволь. При таком скудном питании братия продолжала заниматься тяжёлым физическим трудом, ведь нужно было восстанавливать разрушенное войной хозяйство.

В 1948 году в монастыре началась масштабная реставрация, были наняты бригады рабочих. В первую очередь отремонтировали настоятельский корпус, восстановили колокольню на Никольском храме. Работа кипела с утра до самого вечера: красились купола, крыши, кресты. В марте 1950 года из Москвы пришла радостная весть – Совет Министров наконец разрешил монастырю покупку грузовой машины ГАЗ-51 (в то время такой простой вопрос рассматривали в столь высокой инстанции!). К Пасхе новенький грузовик был приобретён, и на следующие двадцать лет он стал полноправным и добросовестным «насельником» обители. Особой заботой нового настоятеля отца Пимена (будущего Патриарха) был ремонт Покровского храма. Отец Пимен сам был и архитектором, и живописцем, и штукатуром, и маляром. К Покрову 1950 года в храме восстановили лепнину, обновили иконостас и провели торжественное освящение. Не оставался без внимания и хозяйственный двор. На нём вместо старого деревянного сарая построили добротный тёплый гараж для грузовой и легковой машины, в котором имелись все инструменты для авторемонта. На скотном дворе вырос новый птичник, была устроена столярная мастерская. Из старой столярки сделали баню, которая служила до 1996 года. Монастырь продолжал пользоваться сельскими угодьями: и землёй, и сенокосами, и огородами.

Печерский монастырь возрождался не только в хозяйственном отношении. Огромным событием для всего русского иночества стало переселение из Финляндии в обитель семи валаамских старцев – постриженников прежнего Валаама, исповедников «старого» церковного стиля. С 1954 года перед ракой с мощами преподобного игумена Корнилия по примеру Свято-Троицкой Сергиевой Лавры стали совершаться ежедневные молебны с акафистами. Слава монастыря распространялась повсюду, и верующие люди из Пскова, Ленинграда, а затем – из Москвы и более дальних мест стали приезжать в обитель. Постепенно монастырь становился духовным центром для русского народа, и это не устраивало власти. В 1950 году они запретили совершать традиционные крестные ходы, оставив крестный ход всего один раз в году – в праздник Успения. Но и это шествие было запрещено в 1958 году, поэтому крестный ход стали совершать внутри стен монастыря.

В 1958 году начались новые открытые преследования Русской Православной Церкви, в первую очередь коснувшиеся монастырей. 16 октября 1958 года Совет Министров принял постановление «О монастырях в СССР», согласно которому монастырям запрещалось применять наёмный труд, значительно уменьшались земельные наделы и планировалось сократить количество монастырей. Снова вводились отменённые в 1945 году налоги с земли и строений. Некоторые обители закрывались в течение 24 часов, иноков отправляли в больницы и дома престарелых. В этих условиях для того, чтобы отстаивать монастырь от закрытия, требовалось невероятное духовное мужество.

В 1959 году наместнику монастыря игумену Августину (Судоплатову) было дано благословение нести послушание в должности начальника Русской Духовной Миссии во святом граде Иерусалиме. Новый наместник Псково-Печерского монастыря Алипий (Воронов) принял бремя монастырской власти в нелёгкое время. Это был человек удивительной судьбы, редких дарований и недюжинной силы воли, твёрдо стоявший много лет (с 1959 по 1975 год) во главе обители. Его память и подвиг, дорогие сердцам не только печерских иноков, стоят того, чтобы сказать несколько слов о его биографии.

Родился архимандрит Алипий в 1914 году в Подмосковье в небогатой крестьянской семье. В 1927 году он переехал в Москву, где закончил среднюю школу, но в деревню возвращался часто, чтобы помогать своей больной матери. С 1932 года трудился рабочим на строительстве Московского метро и одновременно учился в художественной студии при Московском областном союзе советских художников. После службы в армии, перед самым началом войны, в 1941 году успел закончить художественную студию при ВЦСПС, а в 1942 году был призван на фронт. До самого конца войны он находился в действующей армии, удостоен нескольких наград. После войны был принят в Московское товарищество художников. Но душа будущего отца Алипия с юных лет влеклась к церковному служению. В 1950 году он поступил послушником в Троице-Сергиеву Лавру. Здесь он принял постриг и трудился до назначения в Псково-Печерский монастырь, возглавляя реставрационные работы и руководя росписями лаврских и московских храмов.

В Печоры отец Алипий прибыл тогда, когда уже готовилось решение властей по закрытию монастыря. Вскоре новому наместнику уполномоченный по делам религий принёс для подписи указ об упразднении обители. На глазах опешившего представителя власти отец Алипий бросил документ в пылающий камин. Потом он обернулся и сказал: «Лучше я приму мученическую смерть, но монастыря не закрою!» Опасаясь широкой огласки и решительного противостояния, власти не дерзнули силовыми мерами осуществить закрытие известной обители. Однако они всячески пытались ограничить духовное влияние монастыря и создать препятствия для священного служения. Однажды к отцу Алипию пришли отбирать ключи от Богом зданных пещер. Тогда он скомандовал своему келейнику: «Отец Корнилий! Давай сюда топор, головы рубить будем!» Пришедшие кинулись наутёк, и попытка отнять ключи закончилась ничем. Смог преодолеть отец Алипий и запрет властей на посещение пещер, благословил здесь ежедневно совершать панихиды, чтобы люди могли помянуть своих родных и близких.

Архимандрит Алипий прекрасно владел даром слова, его проповеди вызывали слёзы на глазах слушателей. Он также писал любительские стихи и серьёзные статьи по церковной истории. В своих речах отец наместник безбоязненно обличал атеизм и учил христианским добродетелям. Иногда между паломниками можно было услышать: «Давай поживём в монастыре ещё недельку, вдруг отец Алипий будет говорить». В словах отца Алипия обнаруживались и глубокий ум, и твёрдость духа, и сдержанный юмор. Однажды представители гражданских властей, проверяя монастырь, стали придираться, что монахи живут недостаточно обеспеченно и в постоянных трудах. Тогда отец Алипий обратил их внимание на богослужение, которое совершалось в Успенском храме: «Слышите?» – «Слышим», – последовал ответ. «Что слышите?» – «Монахи поют». – «Ну вот, если б монахи плохо жили, то не запели бы». В другой раз члены инспекции увидели, как верующие разбивают в монастыре клумбочки. «Кто это у вас работает и на каком основании?» Наместник ответил: «Это народ-хозяин трудится на своей земле». Когда представители властей стали выяснять, почему отец Алипий не выполняет указ о запрещении совершения богослужений в пещерах, он сказал: «Я слабых духом не слушаю, я слушаю только сильных духом!»

Архимандрит Алипий не только сумел отстоять монастырь от закрытия, но и осуществил огромные ремонтно-восстановительные работы. Были обновлены иконостас Успенского храма, внутренняя роспись Михайловского собора. В Никольском храме был воссоздан тябловый иконостас, укреплены стены, восстановлен древний купол. Почти из руин была восстановлена крепостная стена с боевыми башнями и переходами. А таланты отца Алипия как строителя метрополитена были востребованы на устройстве моста через ручей Каменец. В 1963 году за усердные труды по восстановлению обители отец наместник был награждён Патриаршей грамотой.

Можно сказать, что из своей прошлой жизни в монастырь отец Алипий принёс самые лучшие дарования, обратив их на службу Богу и миру. Одно из них воплотилось в таланте строителя, другое – в любви ко всему, что связано с изобразительным искусством. За годы служения в монастыре отец Алипий собрал значительную коллекцию картин русских и западноевропейских художников. Многие произведения были буквально спасены от гибели и подвергнуты реставрации. В монастырском собрании были портреты работы И. Локтева (ученика знаменитого Рокотова), А. Тыранова, четыре полотна И. Айвазовского, картины В. Поленова, А. Дубовского, И. Крамского, В. Васнецова, М. Нестерова и других известных русских художников. Среди произведений западноевропейской живописи были творения итальянских, испанских, немецких, фламандских мастеров XVI–XVIII веков. В последний год своей жизни отец Алипий безвозмездно передал коллекцию живописи в Русский музей.

Ещё одной заслугой отца Алипия было продолжение монастырской традиции помощи нуждающимся. Множество просящих получали материальную помощь, сотни людей обеспечивались питанием. И это в то время, когда Церкви запрещалось осуществлять социальное служение! Все эти труды стоили немалых сил и здоровья отцу Алипию, приходилось постоянно преодолевать запреты и придирки властей. К 1975 году у отца наместника произошло три инфаркта. Он заранее готовился к отшествию в иной мир, держал в коридоре специально изготовленный гроб. 12 марта 1975 года в 2 часа ночи отец Алипий сказал: «Матерь Божия пришла! Какая Она красивая, давайте скорее краски, рисовать будем». Когда подали краски, его руки уже отказывались действовать: тысячи тяжёлых снарядов он перенёс в войну к линии фронта. Около 4 часов утра отец Алипий тихо и мирно скончался. Поразительно, но его кончину глубоко переживали даже гражданские власти, от которых отец Алипий в своё время столько натерпелся.

В 1977 году, словно утешение свыше от постигшей утраты, в монастырь были переданы святые мощи –десница святой мученицы Татианы. Их привёз иеромонах Владимир (Москвитин), брат архимандрита Афанасия (Москвитина). Отец Афанасий служил в селе Спасском Клинского района Московской области 22 года и всё это время сохранял святыню. Ему же мощи были переданы супругами знатного рода, которые выкупили святые мощи за золото во время разорения Царскосельского дворца в годы революции.

Благодаря своим подвижникам, древним и новым, знаменит Псково-Печерский монастырь не внешней, а глубокой внутренней красотой. Здесь бережно сохраняются многочисленные вековые традиции, не только в обрядах и богослужении, но и в монастырском быту: распорядке дня и даже в приготовлении пищи, которую в монастыре варят только на горящих в печи дровах. И это понятно, ведь в монастыре нет мелочей, нет второстепенного, здесь молитва и жизнь соединены вместе. За это и чтут Псково-Печерский монастырь в нашем народе, поэтому устремляются сюда тысячи паломников со всей России.

Духовность и святыни Псково-Печерской обители продолжают непрерывную связь с заветами Святой Руси. Здесь можно принести покаяние, получить наставление, просто какое-то время пожить в качестве паломника рядом с великой твердыней веры. В последние десятилетия общеизвестны печерские старцы архимандрит Иоанн (Крестьянкин) (1910–2006) и игумен Адриан (Кирсанов). Книгу отца Иоанна «Опыт построения исповеди», выдержавшую несколько изданий, ни один верующий, наверное, не смог прочитать без слёз. Его слово авторитетно и для церковных иерархов, и для многих государственных деятелей, к его совету прибегали и самые простые, и самые известные люди. Отец Иоанн обладал особым даром прозорливости, и вот один из примеров проявления этого удивительного дара Божия. Много лет назад к отцу Иоанну приезжала Ольга, жена поэта и исполнителя Булата Окуджавы. Она очень переживала, что её муж не крещён и вообще равнодушен к вере. Отец Иоанн спокойно ответил ей: «Не волнуйся, ты сама его окрестишь». Ольга удивилась: «Как же так я его сама окрещу?» – «А вот так и окрестишь!» – «А как же его назвать, ведь Булат – неправославное имя?» – «А назовёшь, как меня – Иоанном», – ответил отец Иоанн. Спустя годы, в Париже, перед смертью Булат Шалвович позвал жену и сказал, что хотел бы креститься. Он жил уже последние минуты, и священника звать было поздно. Но в таких случаях крещение может совершить каждый православный мирянин. Ольга это знала и лишь спросила мужа: «Как тебя назвать?» Он попросил – Иваном. Так исполнилось прозорливое слово отца Иоанна, которое Ольга услышала за пятнадцать лет до кончины мужа.

В Псково-Печерском монастыре и сейчас можно услышать слова, достойные красноречия приснопамятного отца Алипия, безбоязненно обращённые к «сильным мира сего». Летом 1995 года обитель посетил Б.Н. Ельцин. Осматривая Богом зданные пещеры, он очень удивился, почему не чувствуется запах тления, ведь гробы с телами не закопаны, а стоят в нишах так, что можно дотронуться рукой. Главе государства объяснили, что это чудо Божие. Через несколько минут Президент снова задал этот же вопрос. «Так уж Бог устроил», – ответили ему. При выходе из пещер так и не удовлетворённый Ельцин заговорщицки прошептал архимандриту: «Открой-те секрет – чем вы их всё-таки мажете?» Архимандрит ответил: «Борис Николаевич, в вашем окружении есть кто-нибудь, от кого дурно пахнет?» – «Конечно нет», – как бы не понимая вопроса, ответил гость. «Так неужели Вы думаете, что в окружении Царя Небесного кто-то может дурно пахнуть?»

Псково-Печерская обитель в наши дни трудится над возрождением православной веры и культуры. Сейчас при монастыре действует воскресная школа, иконописный класс, юношеский хор. Для одной из частей Псковского гарнизона монастырь построил часовню в честь святого благоверного князя Довмонта-Тимофея. Многие люди из мест лишения свободы находят наставления и утешение в переписке с духовными отцами из Печор. Как и прежде, печерские иноки служат Богу и людям.

Возникновение и история «мужского Воскресенского, нарицаемого Новый Иерусалим» монастыря теснейшим образом связана с великой, трагической и противоречивой историей жизни шестого Патриарха Русской Православной Церкви Никона, незаслуженно забытого последующими поколениями. Это его замыслом, трудом и страданиями была создана пространственная икона Небесного Царства – «русская Палестина», воплощение извечной мечты русского православного человека о Святой Земле, освящённой жизнью Спасителя Иисуса Христа. Чтобы понять, что двигало и вдохновляло Никона в устройстве столь необычной обители, следует изложить долгую предысторию, а вернее – сложную историю жизни самого Патриарха.

Родился Патриарх Никон в Нижегородском крае, в селе Вельдеманове, в 1605 году в простой крестьянской семье. В детстве судьба не была слишком благосклонной к отроку Никите (так звали будущего первосвятителя). Мать умерла, когда он был совсем маленьким. Отец Никиты, крестьянин Мина, женился во второй раз, и мачеха оказалась очень злой по отношению к пасынку. Ребёнок претерпевал побои, мёрз и голодал. Однажды Никита сам полез в погреб, надеясь найти там что-нибудь съестное, и заработал такой удар в спину, что, рухнув в раскрытый погреб, чуть не лишился жизни. В другой раз он забрался согреться от холода в погасшую, но ещё тёплую русскую печь. Никита согрелся и не заметил, как заснул. Мачеха увидела его в печи, тихо заложила печь дровами и подожгла. Крики мальчика услышала бабушка, разметала из печи дрова и спасла внука. Мачеха, не оставлявшая мысли извести пасынка, приправила вкусную пищу мышьяком и с необычайной приветливостью угостила ребёнка. Голодный мальчик жадно набросился на еду, но, ощутив непонятное жжение во рту, стал пить воду, что спасло его от неминуемой смерти. Приходивший вечером с поля отец всегда заставал мальчика избитым и голодным. Усмирить жену ему не удавалось, но и оставлять всё как есть он тоже не имел права.

По просьбе сына Мина отдал Никиту в обучение грамоте. Тот неожиданно проявил редкие способности и быстро прочитал все книги, какие смог достать. Вернувшись с учёбы домой, он начал помогать отцу по хозяйству и скоро заметил, что забывает прочитанное. Тогда Никита решил тайком сбежать в монастырь, чтобы там учить божественное Писание.

Вскоре в Макарьевом Желтоводском монастыре близ Нижнего Новгорода появился послушник Никита. В качестве послушания ему назначили клиросное пение. После ужасов, пережитых дома, монастырская жизнь казалась ему свободной, лёгкой и радостной. Летом он ложился спать на колокольне под колоколами, чтобы не проспать к началу богослужения. Во время прохождения послушнического искуса с Никитой случилось два странных происшествия. Однажды Никита попросил священника в селе Кирикове, к которому он ходил за наставлениями, подарить ему рясу. Мудрый духовник ответил: «Извини, избранный юноша, но ты будешь носить рясы лучше моих, ты будешь в великом чине Патриархом». В другой раз Никита по любопытству со сверстниками пошёл в дом гадателя-мордвина, и тот объявил ему: «Будешь царь или Патриарх». Нужно сказать, что Никита этим словам не придал никакого значения. Это отражает, какой характер у него уже сложился: будущий Патриарх был чужд всякого тщеславия и карьеризма.

Отец Никиты не знал, что и думать о пропавшем сыне. Были многократно проверены всевозможные подозрения, падавшие на мачеху, в который раз были расспрошены и навещены все знакомые и родные. Отец мучился при воспоминаниях о том, что не смог дать ребёнку семейное благополучие. И поэтому, когда наконец узнал, где находится Никита, немедленно забрал его домой. С этого времени жизнь Никиты стала меняться быстро и поразительно. В скором времени он пережил смерть отца и любимой бабушки, затем по настоянию родных женился. Судьбу свою он не мыслил без Церкви и стал священником, служил в Москве. В столице он прожил около девяти лет, когда вдруг один за другим умерли трое его детей. Увидев в постигшем их горе волю Божию, супруги приняли решение удалиться от мира. Матушка ушла в московский Алексеевский монастырь, а отец Никита отправился в далёкий Анзерский скит Соловецкого монастыря, где принял постриг от преподобного Елеазара и был наречён Никоном.

Иноческий подвиг на далёких Соловках был нелёгок. Короткое северное лето и долгая полярная ночь, лютые морозы, штормовые ветры, насквозь пронизывающие острова. На Анзере правила монашеского жития были ещё строже, чем в самом монастыре. Подвижники жили в уединённых кельях и не виделись друг с другом целую неделю, собираясь только в субботний вечер в церковь, где начиналось всенощное бдение, без перерыва переходящее в воскресную литургию. Затем они снова расходились по кельям до следующей субботы. Ежедневно помимо вечерни, утрени, положенных псалмов и канонов, утренних и вечерних молитв иеромонах Никон прочитывал целиком всю Псалтирь, клал по тысяче земных поклонов, почти совсем не оставляя времени для сна. Питание было крайне скудным: из государственных запасов выдавалось немного муки, которую иноки ели, разводя водой; овощи и ягоды, едва успевавшие за лето вырасти на острове; изредка угощали рыбой заплывавшие сюда рыболовы.

Однажды преподобный Елеазар взял Никона с собой в Москву для сбора пожертвований на строительство в ските каменной церкви. Они посетили многих именитых людей и самого царя, смогли набрать пятьсот рублей, которых по тем временам было достаточно для постройки храма. Вернувшись на Анзер, Никон так увлёкся планами строительства, что из самых добрых побуждений стал советовать Елеазару, как распорядиться собранной суммой. Настоятель посчитал эти мысли Никона не соответствующими делу его духовного спасения. Такую оценку Никон расценил как перемену в отношениях с Елеазаром и покинул остров. Отправляясь на материк, он был застигнут бурей и едва не утонул во время шторма. После молитвы, в которой инок дал обет в случае спасения построить на берегу монастырь, лодку выбросило на Кий-остров в Онежской губе, откуда он с большим трудом добрался до Кожеозерского монастыря.

Прошедший суровую школу соловецкого монашества, Никон упросил принять его в число кожеозерской братии и разрешить ему уединённую жизнь на пустынном острове в Онежском озере. Здесь, помимо молитвы, его занятием была ловля рыбы для братской трапезы. После кончины игумена по единодушному решению братии Никон был поставлен игуменом Кожеозерского монастыря. Найдя в обители много дел, требующих устроения, в 1646 году он поехал в Москву для сбора пожертвований. И вот уже в третий раз столица окажется причиной стремительного изменения в судьбе Никона. Прощаясь с подчинённой братией, он и не догадывался, что вернуться обратно в обитель ему не суждено. Прибыв в Москву, Никон представился молодому царю Алексею Михайловичу и очень понравился ему своим умом, познаниями, аскетичностью. Никон сделался, по выражению царя, его «собинным (особенным) другом». Алексей Михайлович ни за что не хотел отпустить Никона обратно и назначил архимандритом Новоспасского монастыря, почитаемого семейством Романовых. На новом месте Никон с присущей ему энергией принялся за грандиозное строительство: на месте старого храма он выстроил новый величественный собор, вокруг построил новые кельи и каменные монастырские стены с башнями. Способности Никона оказались замечены церковной иерархией. В 1649 году Собором епископов Никон был поставлен в сан митрополита Новгородского. Три года спустя царь стал умолять Никона принять патриаршество. После долгих уговоров Никон согласился, выставив условием то, что в делах веры его будут слушать «яко отца крайнейшего» и что он пробудет на патриаршестве не более трёх лет. 25 июля 1652 года Никон был возведён в сан Патриарха всея Руси.

На патриаршей кафедре Никон стал осуществлять столь известную в русской истории и далеко не однозначную по своим последствиям реформу церковных обрядов по греческому образцу. Им двигало совершенно искреннее стремление придать богослужению большее благолепие и учительность, желание упорядочить совершение священнодействия и исправить накопившиеся в служебных книгах ошибки. Никон оставался чужд личного тщеславия и стремления к благополучной карьере, он по-прежнему выше всего ценил истину веры. В итоге это во многом определит его дальнейшую судьбу и противопоставит царю, части духовенства и верующих. С исправления обрядов начинается постепенное охлаждение царя Алексея Михайловича в отношениях к Никону и открывается история старообрядческого раскола. Эти события в истории России настолько насыщены и значительны по своим последствиям, что их невозможно пересказать вкратце. Поэтому мы будем вынуждены воспользоваться общепризнанными фактами и выводами.

В ходе церковной реформы Никон не ограничивался только второстепенными вопросами исправления обрядов. Его целью было духовное возвышение Руси и Русской Церкви. Им была востребована великая идея «Москва – Новый Иерусалим», появившаяся в России в XVI веке одновременно или даже ранее идеи «Москва – Третий Рим». Если вторая, более известная идея выражала мысль о политическом возвышении Руси как единственной наследницы и преемницы православной Византийской империи, то первая отражала надежду на высоту благочестия Святой Руси и определяла Москву как духовную столицу вселенского православия. Этой идее сопутствовала мысль о строительстве в Москве величественного собора, олицетворявшего собой Небесное Царство, и с другой стороны – планы строительства собора Воскресения Христова по образу храма Гроба Господня в Иерусалиме¹². Возглавив Русскую Церковь, эти планы стал претворять в жизнь Патриарх Никон.

В июне 1656 года Никон купил землю под монастырь и село Воскресенское в 50 верстах от Москвы и неподалёку от любимого царём Звенигорода у боярина Романа Боборыкина. В окрестностях новой обители до последних мелочей начал воссоздаваться топографический облик исторической Палестины. Река Истра стала называться Иорданом, рядом с монастырём появились горы Елеон, Фавор и Ермон, село Чернево стало Назаретом, Микулино – селом Скудельничим, Зиновьева пустошь – Капернаумом, большая берёзовая роща – Гефсиманским садом, ручей у монастыря – потоком Кедрским, два колодца – кладезем Самаряниным и Силоамской купелью. Величавый 500-летний дуб, одиноко стоящий в Гефсиманском саду, был назван Мамврийским (в XIX веке он был сломан бурей), а на одном из холмов показывали дерево проклятия, на котором повесился Иуда. В начале строительства монастыря был выкопан с трёх сторон ров, поверхность холма была обнесена деревянной оградой с восьмью башнями, внутри которой воздвигли пока деревянную тёплую церковь с трапезной и прочими службами. Эта церковь была освящена в 1657 году в присутствии государя. Тогда же с подачи царя, которому очень понравились окрестности, им же сопоставленные с новым Иерусалимом, местность получила своё второе полноправное название. Государь одобрил духовно-пространственный замысел Никона. Однако, при внешнем единодушии, между «собинными» друзьями уже назревал разрыв.

Летом 1658 года Алексей Михайлович неоднократно давал понять Патриарху Никону, что гневен на Предстоятеля Русской Церкви. Никона не пригласили на приём в честь грузинского царевича Теймураза, хотя «по протоколу» присутствие Патриарха на встречах такого уровня было обязательным. Царский окольничий Хитрово ударил патриаршего боярина, посланного спросить, почему не пригласили Патриарха. Бояре Стрешнев, Никита Одоевский, князь Трубецкой тут же стали раздувать неудовольствие царя, показывая, что Никон умаляет его самодержавие. С их подачи Алексей Михайлович не пошёл в церковь на такие «государственные» праздники, как день Казанской иконы Божией Матери и Положения Ризы Господней, и, несмотря на особые приглашения Патриарха, совсем перестал посещать богослужения, чего ранее за ним никогда не наблюдалось. Наконец явившийся к Никону князь Ю. Ромодановский передал от царского имени высочайший гнев и запрет титуловаться «Великим Государем». Формальные претензии царя отражали куда более глубокую причину царской «печали и гнева». Алексей Михайлович чувствовал, как благодаря Никону растёт влияние Церкви, и назревающий конфликт стал отражением древнего спора о том, что выше: священство или царство.

Патриарх Никон, уже и раньше замечавший угрозу царской немилости, неоднократно предпринимал попытки возвращения к старой дружбе и добивался личной встречи с царём. Когда все средства были испробованы, Никон решил уйти от управления Церковью и уехать из Москвы. 10 июля 1658 года, после литургии в Успенском соборе в Кремле, он всенародно объявил о своём решении. Простые верующие восприняли это известие со слезами и заперли двери, чтобы Никон не мог уйти из собора. После согласования с царём сановники приказали выпустить Патриарха. Выйдя из храма, Никон хотел сесть в повозку, но народ распряг и разломал её. Окружённый толпой взволнованных горожан, он дошёл до подворья своего Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Здесь царские посланцы сообщили ему, чтобы он никуда не уезжал, пока не встретится с царём. Никон ждал два дня, но никаких известий из дворца не поступало. Тогда он вызвал из Новодевичьего монастыря две плетёные киевские коляски, в одну погрузили кое-какие пожитки, в другую он сел сам и отправился в Новый Иерусалим.

Осуществление замысла строительства Нового Иерусалима, после удаления от управления Церковью, всецело поглотило силы Никона. Покинув Москву, он деятельно предался обустройству любимого монастыря. Главным проектом Никона стало строительство огромного собора Воскресения Христова по образу находящегося в Святой Земле храма Гроба Господня. Эту идею Никон вынашивал уже несколько лет. По его собственному свидетельству, кипарисовую, украшенную перламутром модель храма Гроба Господня ещё в 1649 году ему подарил Иерусалимский Патриарх Паисий. Впоследствии по предписанию Никона из ближневосточного Иерусалима учёный иеромонах Троице-Сергиевой Лавры Арсений Суханов привёз описания, чертежи и планы храма Гроба Господня. По чертежам, модели и указаниям «главного архитектора» – Патриарха Никона 1 сентября 1658 года грандиозное строительство начали несколько талантливых инженеров: Аверкий Мокеев, Семён Белоусов, Иван Белозер, Степан Иванов Полубес и Игнатий Максимов. Пётр Иванович Заборский, названный «всяких рукодельных хитростей изрядным ремесленным изыскателем», возглавлял бригаду из 32 семей «белорусцев». Русская «копия» иерусалимского храма почти вдвое по высоте, достигавшей 60 метров, должна была превзойти свой первообраз. Общая композиция храма включала подземную церковь, ротонду, колокольню и множество приделов. В сравнении с первообразом, собор получился гораздо более сложным. Храм и по замыслу, и по отделке получился доселе не виданным на Руси.

Собор воспроизводил преображённый Божественным действием Космос, осиянную светом Воскресшего Спасителя Вселенную. Главный придел собора был посвящён Воскресению Христову. В алтаре были устроены в семь ярусов, по числу небесных сфер (орбит известных тогда планет), хоры и двое врат – Красные и Судные. Напротив входа в Красные врата был положен камень «повития и помазания», по аналогии с тем камнем, на котором когда-то приготовили тело Христа к погребению. Под кровом гигантского шатра-башни в центре находилась блистающая позолотой Кувуклия – часовня Гроба Господня. Наклонившись, паломник проходил под сень Кувуклии через низкий вход. Здесь у противоположной входу стены на каменной четырехугольной гробнице была распростёрта Плащаница, заменяющая Гроб Господень, в которую была вделана частица от подлинного Гроба. Вокруг главного алтаря размещалось множество приделов. Первоначальный замысел, согласно которому каждый день должен быть престольным праздником и число престолов достигло бы 365 (по числу дней года), не удался. До отстранения Никона успели поставить только 29 престолов. Но и без реализации этого плана богослужение в соборе всегда было праздничным – по пасхальному чину здесь каждый день пелось «Христос Воскресе». Обряды и службы в храме отличались рядом особенностей и совершались по уставу Иерусалимской церкви. В соборе сложился и употреблялся свой круг церковного пения, в основу которого легли греческие и киевские напевы. Рукописный Ирмологий XI– XIII веков с знаменными распевами был «скреплён» (то есть подписан и утверждён) рукой самого Никона и принят в качестве образца.

С внешней стороны храм выделялся разнообразием цветных украшений. Многоцветные поливные изразцы покрывали порталы, наличники, шатёр, опоясывали стены. Во внутреннем убранстве изразцовым был сделан даже один иконостас. С востока перед возвышающимися ротондой, четвериком и колокольней из-под земли вырастала церковь святых Константина и Елены или Обретения Креста Господня. Этот храм был заглублён на 6 метров, и над поверхностью земли были видны только купола. Именно святая царица Елена в начале IV века предприняла археологические раскопки с целью поиска Креста Господня. Поэтому здесь же было поставлено резное, в полную величину изображение Голгофы с Распятием. В церковь вела лестница с 33 ступенями, по числу лет земной жизни Спасителя. Красивый иконостас подземной церкви был необычным – он не имел живописи, образы были составлены путём тиснения, чеканки, резьбы и спайки кусочков разных цветных металлов. При строительстве подземного храма произошло чудесное событие – открылся «животворный источник», вода из которого стала обычным питьём за трапезой для Патриарха.

Знаний и энергии опального Патриарха хватало буквально для всего. Храмы и монастыри созидаются с молитвой, поэтому Никон наложил на себя пост, усиленное молитвенное правило и надел пудовые вериги. Поселившись в скиту неподалёку от места строительства, он наблюдал за работами, сам подносил каменщикам кирпичи. Одновременно Никон начал копать вокруг монастыря пруды и заводить в них рыбу, сажать огороды и строить мельницы. С детства привычный к крестьянской работе, вместе с братией он собственноручно вырубал под пахоту лес, в болотах копал ирригационные каналы для осушения под сенокосы, сам косил и огребал сено. Повсюду его можно было видеть в простой рабочей одежде: в суконном подряснике, подпоясанного широким кожаным поясом. Отдых Никона заключался в том, что днём или ночью он ловил для братского стола рыбу. Спал он не более трёх часов в сутки. Повседневной пищей Патриарха был хлеб и варёные овощи с огорода, в праздничные дни уха из мелкой рыбы. С Патриархом за братской трапезой в монастыре постоянно было много странников, нищих, бывших «ратных» людей (то есть тех, кого сейчас называют ветеранами), их число доходило до 300 человек.

Скит, в котором поселился Никон, находился недалеко от монастыря, и попасть в него можно было, перейдя по деревянному мостику Кедрский ручей. Каменный скит был устроен наподобие восточных жилых башен или «столпов». На первом этаже располагались четыре комнаты с общей печкой, узкая каменная лестница вела на второй ярус. Здесь небольшая комната служила столовой, из которой можно было подняться на третий этаж. На нём была небольшая жилая келья с русской хлебной печью, а справа – маленькая комната, служившая приёмной. На этом же ярусе находилась Богоявленская церковь, настолько тесная, что в её алтаре с трудом умещались два человека. Четвёртый ярус представлял собой плоскую крышу, крытую железными листами и обнесённую вокруг перилами. На ней была надстроена особая келья – спальня Никона с каменным ложем вместо кровати. Напротив спальни на этой же площадке была устроена церковь во имя апостолов Петра и Павла с небольшой колокольней с одним колоколом. Вся мебель в скиту была самой простой, деревянной, сделанной руками самого Никона.

Никон часто служил, и бывало, что вся литургия шла по-гречески. Служения Никона, как и раньше, отличались чинностью и продолжительностью. Вот что писал о его службах архидиакон Павел Алеппский, участвовавший ещё до опалы Патриарха в богослужениях во время посещения Москвы Антиохийским Патриархом Макарием: «Мы простояли с ними на ногах целых семь часов на железном полу, при сильном холоде и пронизывающей сырости… мало было Патриарху продолжительной службы: он прибавил в конце проповедь и многие поучения… Я хотел бы знать, что бы у нас сказали и стали бы так терпеть!»

Находясь в тяжёлых условиях опалы, Патриарх Никон своим служением, личным примером и духовной чистотой способствовал в короткий срок превращению своего Нового Иерусалима в центр духовной культуры и творчества. В монастырь Никон перевёз свою богатейшую библиотеку и начал подготовку к открытию типографии. Для монастырских работников была открыта школа, в которой обучали грамоте и художественным ремёслам. Под руководством П. Заборского отливались высокохудожественные изразцы, старец Сергий Турчанинов отливал колокола. В обители трудились каменотёсы, резчики, иконописцы, переводчики и поэты. Потом, после ссылки Никона, многих ремесленников заберут к царским мастерским. Художники войдут в число помощников Симона Ушакова, а Степан Полубес украсит изразцовым фризом «павлиний глаз» новый Успенский собор Иосифо-Волоколамского монастыря.

Число монастырской братии при Никоне достигло 500 человек. В чине монашествующего и белого духовенства были не только русские, но и греки, поляки, черкасы (так тогда называли украинцев), белорусы и новокрещёные евреи. Среди крестников Патриарха были немцы и литовцы. Но неправильно было бы думать, что Святейший принимал всех без разбора. Пристанище и понимание в обители находили только ищущие истину православной веры. Патриарх по-прежнему оставался отцом для своей паствы и был чужд политических планов. Однажды в Воскресенский монастырь тайно прибыли посланцы восставших разинцев. Казаки предлагали бежать с ними на Дон, уговаривали Никона примкнуть к движению, говорили, что соберут вольницу и боярских людей, чтобы посадить его по-старому на Патриаршество. Никон не принял ни одного из предложений мятежников. Он не затаил в душе обиду и не желал зла Алексею Михайловичу. Из монастыря Патриарх неоднократно посылал царю письма и даже составил особую объёмистую тетрадь с выписками из Нового Завета под названием «Наставление христианину». В последней главе Никон утверждает, что «яко идеже Церковь под мирскую власть снидет, несть Церковь, но дом человеческий и вертеп разбойников».

Находясь в Новом Иерусалиме, Никон постоянно делал шаги в сторону государя. Тем временем Алексей Михайлович предпринимал какие-то двусмысленные и не вполне ясные шаги. Он то делал намёки на готовность примирения с Никоном, то вновь приближал к себе некоторых из идеологов старообрядчества. Группа сторонников Никона при дворе и из среды духовенства хлопотали перед царём о прощении Патриарха. Алексей Михайлович дал понять, что не верит клевете и возымел особое расположение к Патриарху, послал в Новый Иерусалим необычайно щедрую милостыню. Через бояр А. Ордина-Нащокина и А. Матвеева царь велел передать близкому к Никону Н. Зюзину, что больше не гневается на Никона и предлагает ему самому внезапно приехать в Москву и занять патриаршее место, как будто бы и не было никакого разрыва. При этом в письменной форме Патриарху передавались подробнейшие инструкции, когда въезжать в Кремль, как отвечать боярам, которых царь пошлёт для того, чтобы отвести от себя подозрения. Зюзин был известным государственным мужем, поэтому Никон не мог ему не поверить. Тем более что вся затея выглядела вполне в духе Алексея Михайловича и его приёмов дворцовой игры. Никон поверил и решил вернуться.

18 декабря 1664 года на утрене Никон вошёл в Успенский собор в Кремле и встал на патриаршее место. Несмотря на раннее утро, во дворце поднялся ужасный переполох, собрались бояре и архиереи. К Никону послали бояр, которым тот ответил, как было условлено в письме. Во время совещания государь выслушал всех и неожиданно велел передать Патриарху приказ немедленно вернуться в монастырь.

Никон понял, что его действительно не хотят видеть во главе Церкви. Он стал игрушкой в какой-то дворцовой затее и в очередной раз был унижен Алексеем Михайловичем. Теперь ему было некуда идти в Москве и оставалось только сесть в сани и вернуться в свой Новый Иерусалим. Было ещё очень рано, и на морозном небе среди ярких звёзд переливалась огромная хвостатая комета. Выйдя из собора на площадь, Никон сказал слова из Евангелия: «Если где не принимают вас, то, выходя из того города, отряхните и прах, прилипший к вашим ногам во свидетельство на них». Бравый стрелецкий полковник, гарцевавший на красивой лошади, весело съехидничал: «А мы этот прах подметём!» Никон пророчески заметил: «Разметёт и вас Господь Бог этой Божественной метлой», – и указал на комету¹³.

На следствии, организованном по делу о возвращении Никона, Нащокин и Матвеев всё отрицали. Зюзин взял всю вину на себя и сознался, что «своровал», то есть, в терминологии того времени, совершил политическое преступление, руководствуясь личными соображениями насчёт мира в Церкви и обществе. Он был приговорён к смертной казни, которую по просьбе детей царя заменили ссылкой в Казань.

Алексей Михайлович принял решение созвать полномочный суд и над Никоном. Для этого требовалось, чтобы Патриарха судили равные, то есть тоже Патриархи. Особенно усердствовал в подготовке суда Газский митрополит грек Паисий Лигарид, личность беспринципная и изобретательная, неоднократно менявший вероисповедание и запрещённый в служении Антиохийским Патриархом. В 1666 году в Москву прибыли приглашённые Патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, Константинопольский и Иерусалимский Патриархи прислали свои грамоты. Строго говоря, составленный Собор не имел права судить Никона, так как восточные Патриархи вскоре после отъезда в Россию у себя на родине были низложены церковными соборами и формально Патриархами уже не считались. Унизительный суд, который Никон мужественно перенёс, стоя на ногах в течение всех долгих заседаний, возвёл на Никона самые злые и нелепые обвинения. Собор признал, что Никон хулил царя, называя его латиномудреником (то есть думающим по-католически) и мучителем, говорил, что Русская Церковь впала в латинские догматы, без Собора низверг и замучил Коломенского епископа Павла, жёг огнём и пытал подчинённых. Даже любимое детище Никона – Новый Иерусалим – было опозорено и вменено в вину опальному Патриарху. Его укоряли за перенесение палестинских названий, пёстрые изразцы на храме обозвали «сатанинской прелестью», шатёр над Кувуклией – Вавилонской башней. Самого же Никона некоторые голоса в кулуарах и вовсе отождествляли с Антихристом. 12 декабря 1666 года на своём последнем заседании Собор лишил Никона сана и сослал в качестве простого монаха в Ферапонтово.

Осуждение Никона было встречено с удовлетворением только небольшим кругом царедворцев и сторонников старого обряда (последние думали, что восторжествовала их правда, и ещё не подозревали, что вскоре государев меч обрушится на них). А большинство верующих восприняли ссылку Патриарха как несправедливую расправу царского правительства. В Ферапонтово потянулись за благословением (которое формально Никон уже не имел права преподавать) духовные лица и местные власти. На богослужении в монастыре его продолжали поминать Патриархом. Сам Никон не унывал, продолжал исполнять обычное молитвенное правило Анзерского скита и занялся кипучей хозяйственной деятельностью. На пустошах с братией он вырубил лес и завёл огороды, на озёрах расставлял садки и ловил рыбу. На озере у Ферапонтова, где глубина дна достигала четырёх метров, с монахами возвёл из камней искусственный насыпной остров, на котором поставил поклонный крест с надписью, что монумент сооружён им в заточении «за слово Божие и за Церковь».

Никон продолжал верить в освобождение из ссылки, по разным причинам того же желали различные близкие и далёкие от Никона люди. Весной 1668 года к Патриарху приходили переодетые в монахов донские казаки, попросившие тайной беседы. По материалам доноса они будто бы говорили Никону: «Нет ли тебе здесь какого притеснения? А то мы тебя отсюда быстро освободим», – и обещали разорить Кириллов, захватить казну и оружие, взять с собой в струги Никона и поплыть на Волгу. Никон отговорил казаков от их намерения, но злоумышленников властям не выдал. В Ферапонтове Никон получил послание от митрополита Иконийского Афанасия, сообщавшего, что по требованию Константинопольского Патриарха в Москве созовут новый Собор для оправдания Никона. Эти заботы об участи Никона сыграли не лучшую роль в его судьбе: став известными царю, они вызывали подозрения в политической подоплёке. Поэтому, несмотря на частые просьбы Патриарха и заверения в том, что он не претендует на управление Церковью, Алексей Михайлович упорно отказывался разрешить узнику переезд в Новый Иерусалим.

Между тем у Никона стало ухудшаться здоровье, безнадёжно подорванное всеми перенесёнными невзгодами. Он уже не мог с прежней энергией участвовать в хозяйственных и строительных делах. Однажды во сне он услышал голос, повелевающий ему теперь лечить больных. С присущей ему основательностью Никон выписал медицинские книги, подробно изучил «Травник» и завёл почтовую пересылку лекарств из московских аптек. Он с молитвами применял для лечения оливковое масло, росный ладан, скипидар, траву чечуй и зверобой, нашатырь, квасцы, купорос, камфару. Крестьяне из сельской округи приходили с самыми различными недугами, и за три года Никон успешно вылечил 132 человека, среди которых были 68 мужчин, 53 женщины и 11 грудных младенцев.

В 1669 году царь Алексей Михайлович после смерти царицы женился во второй раз. Со стороны государя наметилось некоторое потепление в отношениях к Никону: царь с сёстрами и новая царица прислали ему богатую милостыню – 40 дорогих соболей, 500 рублей денег и много серебряной посуды. И вскоре вслед за подарками пришла печальная весть: царь Алексей Михайлович скончался. Никон искренне жалел, что «здесь мы с ним не сотворили прощения, и теперь будем судиться в страшное пришествие Господне». При наследовавшем престол 13-летнем Феодоре Алексеевиче при дворце начались интриги и борьба за влияние, сказавшиеся в худшую сторону для Патриарха Никона. Одна за одной в Ферапонтово отправлялись комиссии, призванные отыскать «измену», однако свидетели одинаково показывали, что «за Никоном ничего худого не было». Тогда он был обвинён в том, что лечил больных маслом и ставил кресты с надписями, где называл себя узником за слово Божие и за Церковь. В наказание в июне 1676 года переведён в Белозерский монастырь под строжайший надзор. Всех спутников Никона разослали в прочие монастыри, а Патриарха поместили в угарных кельях, отчего он едва не умер. Оставшись без друзей и лишившись привычной для него деятельной жизни, Никон приручил диких лебедей и голубей, которые разделяли его одиночество, слетаясь к келье, в которой он находился.

Феодор Алексеевич мало-помалу осваивался в государственных делах и начинал делать самостоятельный выбор среди советов своего окружения. От своей благочестивой тётки Татьяны Михайловны и воспитателя Симеона Полоцкого он слышал много рассказов о Никоне и решился посмотреть Новоиерусалимский монастырь. Первое посещение обители в 1678 году вызвало восторг в душе юного царя и уважение к тому человеку, в голове которого родился замысел этой «подмосковной Палестины». В последующие два года Феодор Алексеевич приезжал в обитель пять раз! Он проверил, всё ли в монастыре соответствует заведённому Никоном уставу, указал продолжать строительство монастыря, вернул из ссылки всех приближённых Никона. В декабре 1680 года, в пятый раз посещая Новый Иерусалим, царь обратился к архимандриту и старцам с предложением: «Если хотите, чтобы мною был возвращён сюда основатель обители Патриарх Никон, то напишите мне челобитную». Вся монастырская братия единодушно подписала прошение. Феодор показал грамоту Патриарху Иоакиму, но тот отказался поддержать намерение царя, сославшись на то, что Никон осуждён Собором Патриархов и для изменения его участи требуется такой же Собор. Государь всё-таки решил утешить Никона и написал ему письмо, в котором обязывался произвести пересмотр его дела и возносил духовные качества узника.

Тем временем здоровье Никона уже не оставляло надежды на благополучный исход его болезней. Архимандрит Кириллова монастыря весной 1681 года в переписке с Патриархом Иоакимом сообщал, что Никон готовится к смерти и принял схиму с прежним именем. Ещё архимандрит спрашивал, где позволят захоронить Никона. Иоаким, утаив сообщение от царя, ответил, что следует похоронить, как простого монаха, на паперти около церкви в Кирилловом монастыре. Царь случайно узнал о переписке и потребовал от Иоакима отозвать послание, но тот ответил, что уже поздно. А Никон в те дни слабеющей рукой написал прощальное письмо к братии Новоиерусалимского монастыря, которое сразу после получения иноки передали государю. Феодор Алексеевич немедленно собрал Собор, зачитал письмо Никона. Всё духовенство единодушно высказалось за его возвращение, после всех на этот раз согласился и Иоаким. Не теряя времени, за Никоном прямо с Собора отправили посланников во главе с дьяком.

За два дня до приезда царских посланцев Никон вдруг стал собираться в дорогу, окружающие думали, что это от беспамятства. В день приезда гонцов он с утра велел одеть себя по-дорожному и вынести в кресле на крыльцо, сказав: «Я готов, а вы чего не собираетесь, скоро за нами приедут». Каково же было удивление, когда все увидели приехавшее в Кириллов посольство и услышали приказ: «блаженного Никона» немедленно с заботой вернуть в Новый Иерусалим. Выражая благодарность государю, Никон было встал на ноги, но, ослабев, тут же опустился в кресло.

Чтобы трудности переезда причиняли как можно меньше страданий тяжелобольному Патриарху, его решили везти по рекам Шексне и Волге на лодках. Эта последняя дорога старца превратилась в триумф и поистине всероссийское прощание с паствой. Никем не созываемые специально, люди из городов и деревень толпами шли на берег. Каждый нёс Патриарху, что мог принести из съестных припасов и необходимых в дороге вещей, просили благословения, долго провожали по берегу. 16 августа достигли Ярославля. Весь город бросился встречать Никона, и многие даже заранее бросались в воду, чтобы успеть припасть к его руке. Видя состояние Патриарха, люди навзрыд плакали. Народ так теснил Никона, что было решено отплыть на другой берег. Наступили сумерки, и совсем изнемогший Никон вдруг стал поправлять одежду, разглаживать волосы и бороду. Сопровождающие поняли, что настал смертный час старца, и начали читать отходную…

На следующий день с печальным известием в Москву был послан гонец. Царь Феодор, ещё ничего не зная, в это время уже послал за Патриархом в Ярославль царскую карету и много хороших коней. На прибывшей карете устроили «возило» (катафалк) и повезли тело Патриарха. По пути народ со слезами выходил навстречу. Постоянно останавливались для панихид и прощания, гроб встречали монахини Александровой слободы и братия Троице-Сергиева монастыря. Утром 26 августа тело Никона привезли к Елеонской горе у Нового Иерусалима. Феодор Алексеевич велел похоронить его со всеми почестями по патриаршему чину. Иоаким, несмотря на все уговоры царя, отказался поминать Никона «Патриархом» и не пошёл на погребение. Небывалое отпевание длилось десять с половиной часов. Никона облачили во все патриаршие одежды и схиму, ведший службу Новгородский митрополит Корнилий поминал его «Патриархом». Феодор Алексеевич сам читал за упокой 17-ю кафизму (особый раздел Псалтири, который стихословится об усопших) и Апостол, пел вместе с хором стихиры. По завещанию Никона, его похоронили в приделе Иоанна Предтечи в Воскресенском соборе. Под пение «Святый Боже» гроб медленно опускали в каменную гробницу, и царь Феодор Алексеевич заливался слезами. Искренность государя обратила на себя всеобщее внимание. Здесь же стоял будущий император Пётр, в то время девятилетний мальчик, и, наверное, эта картина не могла ему не запомниться. Поверх могильной плиты потом положили железные вериги Никона, как свидетельство его подвига до самой смерти. C конца XVII до начала XX века у этой гробницы были засвидетельствованы многочисленные случаи чудесных исцелений и благодатной помощи после молитвы к Патриарху Никону.

Год спустя после похорон в сентябре 1682 года с Востока от Патриархов пришли грамоты, в которых Никон восстанавливался в патриаршем достоинстве. Дело же Никона после его кончины постарались довести до конца патриаршие единомышленники. В 1685 году Воскресенский храм был завершён и освящён. Вокруг храма был отстроен монастырский комплекс с каменными храмами, палатами, кельями. В 1682–1692 годах царевна Татьяна Михайловна возвела церковь Рождества Христова и свой дворец. Местным зодчим Я.Г. Бухвостовым (уроженцем с. Никольского Клинского уезда) в 1690–1697 годах были построены прекрасные стены общей длиной в 930 метров, с восьмью башнями и надвратной церковью Входа Господня в Иерусалим.

В 1723 году рухнул перекрывавший ротонду каменный шатёр, вернее сказать, «съехал» с основания стен, при аварии никто не пострадал. В 1726 году обитель пережила сильный пожар и после этих потрясений нуждалась в ремонте. В 1756–1761 годах по проекту знаменитого В.В. Растрелли шатёр над ротондой был восстановлен, но в его основу уже легла деревянная конструкция. Тогда же собор получил лепное убранство в стиле барокко. Императрица Елизавета Петровна в это время благотворила обители и лично посетила её после завершения восстановительных работ.

В начале Отечественной войны 1812 года Новоиерусалимский монастырь пожертвовал на дело борьбы с захватчиками два пуда серебра.

В 1870 году настоятелем Новоиерусалимского монастыря был назначен известный писатель, учёный и церковный дипломат архимандрит Леонид (Кавелин). К этому времени постройки монастыря обветшали, и настоятелю пришлось заниматься ремонтными работами. Были обследованы старые ризницы и архивы, при этом были найдены вещи, принадлежавшие лично Патриарху Никону. На основе находок архимандрит Леонид создал музей, в хранилищах которого специально выделил фонд Патриарха Никона. Наиболее ценные старопечатные книги и рукописи были переданы в Синодальную библиотеку. С этого же времени в творчестве Леонида Никон стал любимым персонажем, а XVII столетие – основным периодом его исторических изысканий. В 1876 году Леонид опубликовал «Историческое описание ставропигиального Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, монастыря».

Перед революцией монастырь был благоустроенным, обитель обладала статусом ставропигиального монастыря и часто посещалась членами царствующей фамилии и многими известными деятелями русской культуры. Здесь в разное время бывали Н.М. Языков, М.Ю. Лермонтов, В.А. Жуковский, А.П. Чехов. Поток паломников из простого народа был наиболее широким. Поддержку в обители находили многочисленные нищие и богомольцы: только в 1911 году им было роздано 583 пуда хлеба, а всего в этом году обитель посетили 31 тысяча паломников. При монастыре действовал странноприимный дом и двухклассная церковно-приходская школа. Забота о воспитании юношества была целым направлением в деятельности монастырской братии. В память Патриарха Никона в неё принимали детей беднейших родителей из Воскресенска и окрестных деревень. Школьники бесплатно снабжались книгами и обедами, ребята из дальних сёл получали жильё при школе и дневное питание. В 1911 году в школе насчитывалось 100 учеников. До 1915 года монастырь из своих доходов ежегодно материально поддерживал содержание государственных воспитательно-исправительных заведений для сбившихся с пути подростков, пока начавшаяся мировая война не потребовала переключиться на помощь раненым и больным воинам. На своей территории при участии звенигородского земства монастырь развернул госпиталь, которому единовременно пожертвовал 500 рублей, отапливал и освещал его за свой счёт и бесплатно снабжал продовольствием.

Судьба монастыря во второй четверти XX века сложилась трагически и типично для многих русских обителей: закрытие и расхищение, затем – открытие музея, собравшего те малые крупицы, которые остались от монастырской утвари и предметов из разгромленных окрестных усадеб.

Во время Великой Отечественной войны памятники монастыря понесли непоправимый урон. Секретным приказом рейха предписывалось уничтожать памятники славянской культуры: «Рабы не имеют своей истории». В Новом Иерусалиме фашистами были взорваны колокольня и ротонда Воскресенского собора, полностью или частично разрушены башни, уничтожена надвратная Входоиерусалимская церковь. Отступая, фашисты почти полностью сожгли и весь город Истру. Далеко ещё было до конца войны, а в Новый Иерусалим уже приехал реставратор П.Д. Барановский. В стране были разрушены заводы, дома, а он думал о спасении шедевров архитектуры!

После войны А.В. Щусев разработал проект превращения Истры в крупный центр культуры и отдыха и предложил ряд действительно ценных идей, поэтому город восстанавливался главным образом за счёт строительства небольших одно- и двухэтажных домов. В значительной мере это способствовало сохранению в облике города архитектурного господства монастырского комплекса.

В монастыре продолжил свою работу Московский областной краеведческий музей, а около его стен разместили Архитектурно-этнографический музей, в котором экспонировались шедевры древнерусского деревянного зодчества. Судьбу привезённых сюда экспонатов нельзя назвать счастливой: в 1970-е годы по халатности реставраторов была сожжена так и не собранная на новом месте деревянная Никольская церковь 1775 года, привезённая в музей из с. Спас-Заулок Клинского района, а в 2000 году от огня не уберегли уникальную деревянную Богоявленскую церковь 1673 года, вывезенную из с. Семёновского и пережившую на своём веку несколько войн, пожаров и переездов.

В середине 90-х годов XX века на территории Новоиерусалимского монастыря было начато возрождение церковной жизни. Сначала в качестве приходской стала действовать подземная церковь святых Константина и Елены, потом появилась сперва немногочисленная братия. Музей и монастырь в наши дни часто посещают туристы, экскурсионные детские группы из светских и воскресных школ. После того как на Рождество 2007 года Новый Иерусалим посетил Президент Российской Федерации В.В. Путин, а в июле 2008 года в монастыре побывали Президент Российской Федерации Д.А. Медведев и Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, был создан Благотворительный фонд по восстановлению Воскресенского Новоиерусалимского монастыря. Стала вестись подготовка к масштабной реставрации монастырского ансамбля. 6 марта 2009 года Президентом Д.А. Медведевым был под-писан указ «О мерах по воссозданию исторического облика Воскресенского Ново-Иерусалимского ставропигиального мужского монастыря Русской Православной Церкви».

В апреле 2009 года была принята программа развития музея «Новый Иерусалим» и его вывода с территории Новоиерусалимского монастыря в 2012 году. В конце 2012 года музей переехал в специально построенное для него здание на противоположном от монастыря берегу реки Истры.

В 2014 году музей был преобразован в Музейно-выставочный комплекс Московской области «Новый Иерусалим». На сегодняшний день это один из самых больших музеев Подмосковья.

Колоссальные реставрационно-восстановительные работы в монастыре к настоящему времени в основном завершились. 8 мая 2016 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл совершил чин великого освящения Воскресенского собора Новоиерусалимского ставропигиального мужского монастыря. Вновь предстала во всём великолепии обитель, возникшая как образ Святой Земли и ставшая удивительным памятником русской святости.

«Лес великий и деревья, дубы и сосны, и прочие пoросли, и в том лесу живут многие звери, медведи, рыси, лоси, лисицы, куницы, а по речкам Сатису и Сарову бобры и выдры, и место это было неизвестно людям, кроме бортников мордвы» – так говорят древние сказания о том месте, на котором возникнет прославленная преподобным Серафимом Саровская обитель.

Местность, где возник позднее Саровский монастырь, была населена мордовскими племенами. Доныне там сохранились курганы – мордовские могилы – и встречаются археологические остатки поселений. Эти племена до нашествия монголов платили дань рязанским и владимирским князьям. Очень вероятно, что на горе, где возвышался Саров, в те времена был русский сторожевой пост. Это подтверждается находками православных крестов в земле наверху горы.

В 1298 году между речками Сатисом и Саровкой ширинский князь Бехмет заложил татарский город-становище Сараклыч. Он назывался «царственнейшим городом», занимал значительную площадь и был сильно укреплён. Четыре части города были отовсюду окружены реками или глубокими рвами и высоким оборонительным валом. Но жизнь захватчиков не была спокойной даже за крепостными валами. Часто происходили битвы с местным населением, и первые монахи потом находили в земле стрелы, сабли, копья и много человеческих костей.

После Куликовской битвы татары, утратившие прежнюю силу и теснимые местными племенами, были вынуждены покинуть Сараклыч и уйти за реку Мокшу, где постепенно смешались с мордовским народом. Сараклыч запустел и зарос лесом, в котором обитали дикие звери. На то, что здесь когда-то стоял город, указывало только название этого места: «Старое Городище».

Триста лет ни один человек не жил в опустевшей резиденции Бехмета. Первым пришёл сюда в 1664 году пензенский инок Феодосий. Он поставил келью на городском валу, и эта скромная келья положила начало монашеской жизни на месте будущей Саровской обители. Иногда Феодосий ходил проповедовать жителям ближайшего села Кременок и рассказывал им о необыкновенных явлениях. По ночам он не раз видел небо как бы раскрывшимся и оттуда являлся свет, озарявший всю гору. Иногда сверху сходил огненный луч, иногда слышался громкий звон многих колоколов. Всё это приводило Феодосия к мысли, что этому месту суждено великое будущее.

После Феодосия на Саровской горе поселился инок Герасим, тоже ставший свидетелем необычных явлений. Стоя на молитве в праздник Благовещения, он услышал громкий колокольный звон, от которого, казалось, колеблется гора. С того дня этот звон слышался ему часто. «Думаю, что это место свято», – говорил Герасим.

Местные крестьяне, привлечённые рассказами отшельников, по суеверию решили, что необыкновенный звон свидетельствует, будто на горе закопан большой клад. Они стали рыть землю, но клада нигде так и не отыскали. Зато были найдены шесть деревянных четырёхконечных крестов и один медный.

После ухода Герасима в Краснослободский монастырь это место десять лет было необитаемо. Но чудесные знамения на Старом Городище не прекратились. Окрестные жители в солнечные дни слышали там то гром, то колокольный трезвон. Сами небесные силы благословляли это место. Суеверные люди всё продолжали в горе поиски кладов, однако селиться на ней не решались.

Основателем Саровской обители стал иеросхимонах Иоанн. Родился он в 1670 году в семье причетника села Красного Арзамасского уезда. С детства Иоанн привязался к храму, помогая отцу и подпевая ему на клиросе. Духовные книги, жития святых и благодатные явления воспитали в нём стремление к иноческому подвигу. В монашестве он был наречён Исаакием, а в схиме вновь получил то имя, которое носил в миру, – Иоанн. Услыхав о благодатной горе в дремучих Темниковских лесах между речками Сатисом и Саровкой, Иоанн отправился туда и обошёл всё Старое Городище. Красота этого места, его непроходимая глушь и суровая дикость, совершенное безлюдье и величественная тишина произвели на инока глубокое впечатление.

Подвижник водрузил на горе крест и стал копать в горе пещеру. Его подвиг был нелёгким. Инок едва не умер от тяжёлой мучительной болезни. Частыми гостями на горе были разбойники, которые жестоко пытали его, добиваясь выдачи несуществующих сокровищ. Время от времени к Иоанну приходили другие монахи, но они не выдерживали тяжёлой жизни, и отшельник вновь оставался один.

Молитва и вера Иоанна оказались сильнее всех искушений. При содействии князя Кугушева и крестьян из Кременка в 1706 году было завершено строительство первого храма будущей обители. Когда рабочие в полдень воздвигали на главу храма крест, их вдруг осветил необыкновенный свет и раздался трезвон многих колоколов, продолжавшийся около часа.

К торжеству освящения новой церкви собрались тысячи богомольцев. Известие о построении храма в этом благодатном месте привлекло к Иоанну многих иноков, которые стали проситься принять их в общину. 7 июля 1706 года Иоанн созвал на совет всю братию и по единодушному согласию соборно постановили, что у святой церкви Пресвятой Богородицы в честь иконы Живоносного источника быть общежительному монастырю.

Устав новой обители, написанный отцом Иоанном, повторял самые строгие правила древнехристианских монастырей. Была исключена любая собственность, запрещалось есть вне братской трапезы. Тридцать шесть иноков вели тяжёлый трудовой образ жизни: сами возделывали землю, сеяли хлеб, на ручных жерновах мололи муку, занимались токарным и столярным делом, шили одежду и плели лапти. В праздники стол братии отличался от будничных дней лишь тем, что подавали настой из малины и мяты с мёдом.

Первоначальник Саровской пустыни отец Иоанн закончил свою жизнь в тяжких испытаниях. По болезням и старости он передал дело строительства монастыря отцу Дорофею. В России в те времена на престоле находилась императрица Анна Иоанновна, при которой в стране хозяйничали немецкие дворяне. Повсюду действовала Тайная канцелярия. Малейшее недовольство чужеземным засильем немедленно расценивалось как государственная измена. Заподозренный человек навсегда пропадал из жизни: его ждали застенки, пытки и казнь.

В 1734 году по ложному доносу саровские иноки были обвинены в заговоре. В Саров прискакали агенты Тайной канцелярии с отрядом солдат и заковали в кандалы отца Иоанна и двух иноков. Затем их допросили и собрались везти в Петербург. Иоанну даже не дозволили проститься с братией и обмолвиться хотя бы единым словом. Он молча благословил братию, молча положил три поклона перед святыми воротами и был увезён. Около четырёх лет, измученный болезнью и тюремными условиями, иеросхимонах Иоанн томился в заключении, лишённый даже возможности причащения. Только перед кончиной, 4 июня 1737 года ему разрешили причаститься. Умирая, он просил духовника доставить в Саровскую обитель его письмо к братии, в котором умолял твёрдо соблюдать общежительный устав, хранить мир и любовь между собою и терпеливо нести послушания.

Одним из преемников Иоанна был замечательный строитель Саровской пустыни отец Ефрем. Он отличался особенным милосердием. Во время великого голода в 1775 году, когда многие люди питались древесной корой, смешивали с мукой гнилое дерево и дубовые жёлуди, Ефрем распорядился кормить всех приходящих в обитель. В монастырь, как к единственному источнику спасения, стало приходить до тысячи человек в день. Наблюдая, как молниеносно стали таять в кладовых запасы, братия стала роптать на настоятеля, боясь, что самим не хватит хлеба. Отец Ефрем, собрав монахов, описал им народное бедствие и сказал: «Не знаю, как вы, а я положился, что доколе Богу будет угодно за наши грехи продлевать голод, лучше страдать со всем народом, чем оставить его погибать от голода. Какая нам будет польза в том, чтобы пережить подобных нам людей? Некоторые из них, может быть, до этого бедственного времени и сами нас питали своими подаяниями».

На лице отца Ефрема всегда сияли свет и радость, утешавшие окружающих. По общему мнению, его считали святым человеком. Отец Ефрем переписывался с мудрым наставником монашествующих святителем Тихоном Задонским. Добрую память он оставил прекрасными постройками. В Саровской обители при нём выросли обширный и величественный храм Успения Богоматери с высоким и богато украшенным иконостасом, трапезная, корпуса келий. Но чья-то зависть возненавидела его доброту. По несправедливому обвинению отец Ефрем был разжалован из священников в пономари и шестнадцать лет провёл в Оренбургской крепости.

Трудолюбие монахов, мудрые наставления старцев и благоговейное совершение богослужений стали привлекать к Саровской пустыни многочисленных паломников. В XIX веке в монастыре стало пять каменных храмов, в которых висели тяжёлые литые паникадила, имелись большие сосуды и выносилось на амвон такое огромное и тяжёлое Евангелие, что держали его два иеродиакона. В праздничные дни служители надевали изумительные, расшитые жемчугом и золотом облачения.

Невзирая на внешнее благополучие, Саровский монастырь сохранил строгий устав монашеской жизни. Многие из его иноков прославились своей нравственной высотой. В Сарове начинал и закончил земной подвиг отец Назарий, знаменитый игумен и возобновитель Валаамского монастыря. Долгое время в дебрях Саровского леса в шалашах и пещерах жил схимонах Марк, давший обет молчания. Но всё-таки Саровская пустынь тогда была известна лишь в ближайшей округе. Внимание всей России к Сарову привлекло имя великого Божьего избранника преподобного Серафима Саровского.

Святой Серафим родился 19 июля 1759 года в древнем русском городе Курске, откуда в незапамятные времена вышел начальник русского иночества преподобный Феодосий Кие-во-Печерский. В крещении он был назван Прохором. Его родители принадлежали к богатой и знатной семье курских купцов Мошниных, отличавшейся милосердием к сиротам и беднякам. Отец Прохора, Исидор, владел кирпичными заводами и брал подряды на строительство церквей и домов. Исидора знали как очень честного человека, усердного к храмам. В Курске Исидор Мошнин по проекту знаменитого Растрелли строил собор во имя Сергия Радонежского.

Когда Прохору было три года, его отец умер и строительство завершала его мать, Агафья. Однажды Агафья взяла своего семилетнего сына на стройку. На самом верху колокольни ещё не было сделано ограждение, и резвый Прохор упал вниз. Когда насмерть перепуганная мать сбежала по ступеням, то обнаружила своего ребёнка целым и невредимым.

Однажды Прохор заболел так тяжело, что домашние уже отчаялись в его выздоровлении. Во сне мальчик увидел Пресвятую Богородицу, которая обещала посетить и исцелить его. Вскоре после этого по Курску шествовал крестный ход с чудотворной Курской Коренной иконой Божией Матери. Когда начался сильный ливень, процессия свернула на двор к Мошниным. Мать Прохора попросила пронести икону над сыном. После этого мальчик стал поправляться и вскоре совсем выздоровел.

В учении Прохору особенно нравилось чтение Псалтири, Евангелия и духовных книг. Он старался не пропускать в храме ни одной службы. Его душа влеклась к божественному, а тем временем Прохору приходилось помогать старшему брату в торговле. Это занятие весьма тяготило его, и, боясь огорчить мать, он осторожно рассказал ей, что хочет пойти в монастырь. Агафья была умной и глубоко верующей женщиной и, видя искреннее желание Прохора, не стала препятствовать.

Прохор простился с матерью. Сначала, по русскому обычаю, все посидели. Потом Прохор встал, помолился на иконы и поклонился матери в ноги. Она дала сыну поцеловать семейные образы Спасителя и Богородицы, а затем благословила его большим медным крестом. Этот крест преподобный хранил всю свою жизнь как величайшую святыню, постоянно носил поверх одежды на груди и скончался с ним.

В 1775 году Прохор и ещё пять сыновей курских купцов отправились в паломничество к киевским святыням. Все они решили после этого пойти в монастырь. Прохор обратился за советом о будущем месте иноческого подвига к известному даром прозорливости затворнику старцу Досифею. Тот прямо указал ему на Саров.

20 ноября 1778 года 19-летний Прохор прибыл в Саровскую пустынь. Здесь наставником молодого послушника стал старец Иосиф. Прохор стал трудиться в хлебне, на просфорне, в столярной, искусно вырезал кипарисные кресты для раздачи богомольцам. Вместе с остальной братией он участвовал в общих послушаниях – в сплаве леса и заготовке дров. В свободные минуты он старался уединяться в лесу для молитвы. Кроме этого, он принял строгий пост: в среду и пятницу ничего не вкушал, а в другие дни принимал пищу только по одному разу.

В послушниках Прохор прожил восемь лет. Он был очень силён физически, высокого роста и крепкого телосложения, но однажды опасно заболел водянкой. Эта болезнь длилась три года, половину из которых Прохор уже не вставал с постели. Братия была очень взволнована недугом полюбившегося всем послушника. Сам настоятель Досифей и старшая братия ухаживали за больным. Во время болезни, после причащения Святых Таин Прохору явилась Пресвятая Богородица с апостолами Иоанном Богословом и Петром. Указывая на Прохора, Пречистая сказала: «Этот – нашего рода!» – и своим жезлом коснулась больного. Вскоре послушник стал выздоравливать, а на месте той кельи, где он лежал в болезни, началось строительство больницы и двухэтажной церкви в честь преподобных Зосимы и Савватия Соловец-ких и Преображения Господня. Этот храм святой Серафим впоследствии посещал с особым чувством как место благодатного явления и накануне своей кончины здесь причастился.

13 августа 1786 года Прохор был пострижен в монашество с именем Серафим, что значит «пламенный». Через год он был рукоположён в иеродиакона. Почти шесть лет он служил в храме ежедневно. Отец Серафим не чувствовал утомления, не думал о пище и питье и сожалел, что человек не может, подобно ангелам, служить Богу беспрерывно.

Благочестие и усердие святого Серафима к богослужению было столь великим, что он удостоился чудесных духовных откровений. Он видел ангелов, сослужащих в храме и певших с неизречённой радостью. А в Великий четверг, когда во время «малого» входа на литургии иеродиакон Серафим возгласил: «И во веки веков», он увидел Господа Иисуса Христа, во образе Сына Человеческого, сияющего ослепительным светом и в окружении ангелов входящего в церковь. Три часа изумлённый Серафим не мог вымолвить ни единого слова.

2 сентября 1793 года в Тамбове отец Серафим был рукоположён в иеромонаха. По-прежнему он стремился к уединению и молитве. Настоятель монастыря Пахомий перед своей кончиной благословил отца Серафима на уход в лесную келью. Оплакав своего наставника, Серафим удалился в дремучий сосновый лес на берегу реки Саровки, в 5–6 верстах от Сарова. Келья представляла собой избу с печью и сенями, вокруг был небольшой огород, обнесённый забором. Для зимы и для лета у Серафима здесь была одна и та же одежда: белый матерчатый балахон, лапти, кожаные бахилы, старая камилавка и кожаные рукавицы для работы. На груди он постоянно носил крест, которым благословила его мать, а на спине – сумку с Евангелием.

В Саров отец Серафим приходил только по воскресеньям и в праздничные дни, обязательно причащался в церкви. Питался он овощами со своего огорода, из монастыря брал только хлеб. И этой скудной пищей отшельник делился с лесными животными. Не раз видели рядом с его кельей огромного медведя, который ожидал угощения хлебом. Потом Серафим принял ещё более строгий пост и отказался даже от хлеба и овощей. Братия в монастыре недоумевала, чем он питается. Незадолго до смерти отец Серафим рассказал, что около трёх лет питался одним отваром из травы снитки, которую собирал и сушил на всю зиму.

Иногда к Серафиму приходили жившие в том же лесу отшельники Назарий, Марк и Досифей. Они говорили, что часто заставали отца Серафима на огороде, уронившего лопату и углублённого в духовное созерцание. Бывало, что по целому часу гости ждали окончания его молитвы, но так и уходили обратно незамеченными.

В своей лесной келье святой Серафим испытал те же искушения, которыми враг спасения обычно запугивает отшельников. Однажды во время молитвы он услышал звериный вой, а потом как будто огромная толпа людей стала ломиться в двери, сломала косяк и бросила в келью большой обрубок дерева, который потом с трудом смогли вынести несколько человек. Иногда казалось, что стены кельи разваливаются, как у игрушечного домика, и отовсюду рвутся страшные звери. Иногда появлялся открытый гроб, из которого вставал мертвец. Но все искушения подвижник преодолевал молитвой, повторением имени Христова и крестным знамением.

Два раза отцу Серафиму предлагали стать настоятелем монастыря. Но по смирению он отказался поехать в Алатырский монастырь, где его обещали возвести в сан архимандрита, и также ответил отказом, когда в Сарове братия избрала было его своим настоятелем.

На половине пути от кельи к монастырю лежала гранитная скала. На эту скалу отец Серафим стал подниматься каждой ночью. Здесь он стоя или на коленях молился со словами: «Боже, милостив буди мне, грешному!» В своей келье он поставил небольшой камень, на котором молился весь день. Так продолжалось 1000 дней и ночей.

Рассказы о дивном отшельнике стали распространяться по местной округе. К отцу Серафиму стали приходить советоваться люди. Злая молва говорила, что идут к нему не с пустыми руками. В сентябре 1804 года к подвижнику, рубившему в лесу дрова, подошли трое разбойников и потребовали денег, якобы принесённых посетителями. Отец Серафим ответил, что ни от кого ничего не берёт. Тогда грабители напали на него. Один из них хотел свалить отшельника с ног и набросился на него сзади, но сам упал. Сильный и ловкий, с топором в руке, отец Серафим мог с лёгкостью отбиться от злодеев. Но, вспомнив слова Евангелия: «Взявший меч от меча и погибнет», он решил не защищаться. Отбросив топор в сторону, он спокойно сказал разбойникам, чтобы они искали то, что им нужно. Один из нападавших схватил топор и обухом ударил Серафима по голове. Хлынула кровь, и отшельник упал без сознания. Тогда они, связав, потащили его в келью, избивая обухом, дубиной и ногами. Видя, что он как будто мёртв, преступники бросили Серафима в сенях, а сами кинулись в келью. Они обшарили все углы и даже разломали печку, напрасно стараясь найти богатства. Нашли они только икону и несколько картофелин, на них напал страх, и они убежали.

Придя в себя, отец Серафим с трудом выпутался из верёвок и на другой день чуть живой добрался до Сарова. Богомольцы увидели его в ужасном виде: на голове и в бороде запёкшаяся кровь, руки и лицо изодраны, выбито несколько зубов, окровавленная одежда местами присохла к ранам. Пять месяцев отец Серафим даже не вставал. Обидчики были найдены и оказались крестьянами помещика Татищева из села Кременок. Отец Серафим просил настоятеля монастыря и помещика их не преследовать. Господь Сам наказал преступников: у них сгорели дома и всё имущество.

После выздоровления отец Серафим, когда-то сильный и стройный, уже не мог ходить без палочки. Ещё раньше, во время рубки леса, его придавило упавшим деревом, и он стал сгорбленным. После нападения он согнулся ещё больше.

Вскоре после этого события отец Серафим наложил на себя обет молчания. Он больше не выходил из своей лесной кельи ни в монастырь, ни к посетителям. Пищу к нему раз в неделю из Сарова приносил послушник. Молчание продолжалось и в Сарове, куда в 1810 году отец Серафим вернулся по решению собора братии.

Вернувшись в Саров, отец Серафим принял новый подвиг – затвор. Он поселился в своей прежней келье, ни к кому не ходил и никого не принимал. Даже самых необходимых вещей у него не было. Икона с лампадой и обрубок пня вместо стула были единственным имуществом. Келья зимой не отапливалась, несмотря на то, что подвижник в любое время года носил свою постоянную лёгкую одежду. На плечах под сорочкой он носил тяжёлый железный крест. Пищей для него служили толокно и рубленая капуста.

Отец Серафим ежедневно прочитывал большое молитвенное правило, почти не оставляя времени для сна и отдыха. Кровати в его келье не было. В сенях стоял дубовый гроб, сделанный руками святого. Затворник просил после смерти положить его непременно в этот гроб и часто около него молился, готовясь к смерти.

В 1815 году старец несколько ослабил затвор и молчальничество. Он стал беседовать, но пока только с приходившими к нему за советами членами братии. Десять лет спустя во сне святому Серафиму явилась Богоматерь и повелела принимать всех, приходящих за помощью. В это время отцу Серафиму было уже 66 лет. Теперь все сокровища своего почти полувекового монашеского опыта, силу своих молитв он должен был отдать людям. Начался новый подвиг преподобного Серафима Саровского – старчество, руководство людьми.

Обычно отец Серафим принимал людей каждый день со времени окончания ранней литургии до восьми часов вечера, а братия монастыря могла приходить к нему во всякое время. Все желающие шли в келью старца. Маленькая келья освещалась лампадами и многочисленными свечами, зажжёнными перед иконами. Два маленьких окошечка кельи смотрели на широкие привольные луга. Старец принимал всех, приходивших к нему. В большинстве это были простые люди и духовенство, но часто приезжали помещики, офицеры, аристократы. Отец Серафим с особой любовью встречал тех, кто желал исправиться, раскаяться в своих грехах. Побеседовав с такими людьми, старец накрывал их голову епитрахилью, клал на неё свою правую руку и вслух молился от лица кающегося: «Согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, делом, умом и помышлением и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением», – а затем читал разрешительную молитву. Каждый посетитель испытывал великое радостное чувство, ощущал, что тяжёлое бремя грехов падало с его души. Старец начертывал на лбу посетителя крест маслом от иконы и приветствовал словами: «Христос Воскресе, радость моя!» – и благословлял образом Богородицы или медным крестом, висевшим на груди.

После выхода из затвора старец возобновил пустынный подвиг. Он ежедневно ходил на Богословский источник в двух верстах от Сарова, где была построена келья. Это место отец Серафим очень полюбил и называл «ближней» пустынькой, в отличие от прежней, «дальней». Тут появился новый источник, по преданию явившийся от удара жезла Богородицы. Этот источник получил название «Серафимов», а его вода была целительной. Бывали случаи, что от её действия к слепым людям возвращалось зрение. Старец своими трудами благоустраивал ближнюю пустыньку. Он собирал камешки в речке Саровке и обкладывал ими родничок, рядом с которым он вскопал гряды и посадил лук и картофель.

О последнем дне и кончине старца Серафима рассказал отец Павел, чья келья была по соседству с кельей отца Серафима. Павел был хорошим монахом, никогда никого не осуждал и не завидовал. По своей доброте он помогал ослабевающему старцу. Не раз отец Павел говорил, что боится пожара от многих горящих в келье отца Серафима свечей. На это старец отвечал ему: «Пока я жив, пожара не будет. А когда я умру, кончина моя откроется пожаром».

1 января отец Павел заметил, что старец трижды выходил из кельи к месту, которое выбрал себе для погребения, долго смотрел там в землю. Утром 2 января, собираясь на раннюю литургию, отец Павел почувствовал запах дыма, который шёл из кельи отца Серафима. Отец Павел и послушник Аникита выбили дверь и вошли в келью, погасили тлеющее пламя снегом. Думая, что старец отдыхает, а может быть, уже ушёл в ближнюю пустыньку, они стали в темноте и дыму ощупью отыскивать его. Отец Серафим был найден на том месте, где всегда молился, на коленях перед иконой Божией Матери Умиления. Его руки были крестообразно сложены, на груди висел медный крест – материнское благословение. Полагая, что, утрудившись в молитве, старец задремал, монах Павел и послушник Аникита стали осторожно его будить. Но ответа не было.

Старца приготовили к погребению по монашескому чину, положили в дубовый гроб, сделанный его руками, и по завещанию отца Серафима на его грудь положили икону преподобного Сергия Радонежского. Скорбная весть о кончине старца быстро облетела окрестности Сарова. Восемь дней тысячи людей шли проститься с отцом Серафимом. Во время отпевания в соборе от огромного количества собравшихся была такая жара, что свечи у гроба плавились и гасли. Когда в руку старца стали вкладывать разрешительную молитву, рука сама разжалась. На месте упокоения отца Серафима впоследствии нижегородским купцом Сыревым был установлен чугунный памятник в виде гробницы с краткой и верной надписью: «Жил во славу Божию».

Кончина отца Серафима чудесным образом была возвещена двум известным подвижникам благочестия. 2 января, выходя от заутрени, игумен Глинской пустыни Филарет увидел на небе необыкновенный свет и сказал инокам: «Вот так души праведных возносятся на небо. Это душа отца Серафима возносится!»

В это время в Воронеже находился Николай Александрович Мотовилов, который раньше был чудесно исцелён отцом Серафимом. Вечером 2 января 1833 года он услышал от Воронежского архиепископа Антония, что батюшка Серафим сегодня явился ему во сне и возвестил о том, что ночью скончался. В этот же день архиепископ отслужил по отцу Серафиму соборную панихиду. Расстояние же от Воронежа до Сарова было таково, что естественным способом передать эту весть к вечеру было невозможно.

В 1903 году, через семьдесят лет после того, как старец Серафим закончил свой земной путь, совершилось всероссийское торжество его прославления. Прославление святого было назначено на 19 июля – день его рождения. В празднествах канонизации принимал участие император Николай II.

В маленький Саров, находящийся в стороне от железных дорог, собралось до 250 тысяч паломников.

3 июля дубовый гроб с останками святого Серафима был вынут из могилы и перенесён в больничный Зосимо-Савватиевский храм. Когда в алтаре святые мощи были переложены в новый кипарисовый гроб, все присутствующие были поражены необычайным благоуханием, исходившим от мощей. Кипарисовый гроб был вставлен в новый дубовый, сделанный по образцу гроба, который Серафим Саровский сделал своими руками.

Утром 17-го числа в Саров прибыл величественный крестный ход инокинь из Дивеева и других монастырей Нижегородской губернии, а вечером торжественно был встречен государь император Николай II, приехавший с другими членами Царствующего Дома. Сбылось предсказание святого Серафима: «Вот какая радость-то будет! Среди лета запоют Пасху, радость моя! Приедет к нам Царь и вся Фамилия».

В этот же день поздним вечером священнослужители перенесли старый дубовый гроб преподобного Серафима Саровского на прежнее место, в могилу. К самой могиле вёл спуск по небольшой каменной лестнице, её стены были выложены мраморными плитами, и с одной стороны она была сделана открытой, так что можно было видеть стоящий за стеклянной перегородкой гроб. Над могилой был установлен прежде стоявший памятник.

На следующий день, 18 июля, на ранней литургии в Успенском соборе молился государь и императрицы. Они пришли как простые паломники, без свиты, стояли на левом клиросе и причащались вместе с народом. После богослужения Николай II вместе с великими князьями пешком по просёлочной дороге направился к местам подвига преподобного: к источнику, к месту моления на камне и к дальней пустыньке.

Вечером, во время всенощной, государь, священнослужители и великие князья перенесли из Зосимо-Савватиевской церкви в Успенский собор гроб с мощами преподобного Серафима. Митрополит Антоний в соборе открыл крышку гроба, и священнослужители запели величание. Вся церковь в едином порыве опустилась на колени. Только около полуночи закончилась праздничная всенощная, но ещё целую ночь непрерывная череда богомольцев шла, чтобы приложиться к открытым мощам святого.

Утром 19 июля в соборе была отслужена торжественная литургия, после которой вокруг монастыря был совершён крестный ход с мощами, во время которого государь с великими князьями опять нёс носилки с открытым гробом. После крестного хода мощи были положены в устроенную на средства государя раку.

20 июля митрополит Санкт-Петербургский Антоний освятил первый храм в честь святого Серафима Саровского, сооружённый над монастырской кельей преподобного, которая в нетронутом виде была сохранена под его сводами.

Кельи дальней и ближней пустынек старца тоже были заботливо сохранены – их перенесли в Дивеево. Из первой был сделан алтарь Преображенской церкви, в котором хранились одежды старца и его книги. В другой была устроена часовня, где непрерывно читалась Псалтирь.

Саровская обитель обеспечивала бесплатное трёхдневное питание паломника, а также снабжала в эти дни фуражом его лошадь. Среди богомольцев было много исконных жителей этих мест – мордвы. Многие из них совсем не говорили по-русски. Тем не менее мордва была едва ли не самыми усердными почитателями памяти Серафима Саровского. В монастыре были четыре гостиницы для паломников из разных сословий, приёмный покой для заболевших богомольцев и братская больница, а также особые покои для высочайших и почётных гостей и для архиереев.

В 1861 году Серафимо-Дивеевская община была преобразована в монастырь. В обители проживали 1200 сестёр. Здесь был свой свечной завод, ткацкая, иконная, столярная, вязальная, золотошвейная мастерские, сады, пасека, мельница, огороды. Везде, кроме конного двора, работали сёстры. Богомольцы здесь находили самый добрый приём, гостиницу и бесплатный стол.

Несмотря на то что в советские годы Саровский и Дивеевский монастыри были закрыты, а религиозные убеждения и паломничество считались чуть ли не уголовным преступлением, люди стремились попасть в места подвига преподобного Серафима.

Маленький город Саров в 1940-х годах официально прекратил своё существование. Глухие места, в старину так покорившие подвижников веры, в XX веке приглянулись военным. Здесь было размещено секретное военное производство. Город, носивший в 1966–1991 годах название Арзамас-16, стал запретной зоной и был обнесён несколькими рядами колючей проволоки. Пытаться пройти туда означало рисковать быть арестованным в качестве шпиона. Лишь только считаные единицы смельчаков могли отважиться проникнуть за ограду, где когда-то были ближняя и дальняя пустыньки преподобного, камень, на котором молился святой, где была его монастырская келья. Остальные могли увидеть только далёкую колокольню монастыря, превращённую в телевышку.

Мощи преподобного Серафима после революции были осквернены и изъяты. Их доставили из Сарова в Арзамас, откуда перевезли в московский Донской монастырь. Далее след мощей терялся, и приходилось думать, что мощи святого безвозвратно утрачены. Однако Господь в наши трудные времена предназначил мощам преподобного Серафима быть обретёнными вновь.

В конце 1990 года в Санкт-Петербурге, в Казанском соборе, где располагался Музей истории религии и атеизма, в помещении, где хранились гобелены, были обнаружены зашитые в рогожу мощи. Считалось, что в музее никаких мощей больше нет, так как числившиеся здесь по описям мощи святого Александра Невского и преподобных Зосимы, Савватия и Германа Соловецких были уже возвращены Церкви. Но когда сотрудники музея готовились к переезду из собора и разбирали запасники музея, то обнаружили мощи, не имевшие ни музейного описания, ни номера. Только на перчаточке прочитали надпись: «Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас!»

О находке в музее было сообщено Святейшему Патриарху Алексию II. Он стал разыскивать документы, касающиеся мощей преподобного Серафима – акт о канонизации в 1903 году и акт вскрытия мощей в 1920 году. В акте 1920 года были очень подробно описаны некоторые анатомические детали: прижизненно повреждённый позвоночник (он был поранен грабителями, напавшими на преподобного Серафима), отсутствие одного ребра и другие признаки. Архипастыри, осматривавшие в музее мощи, заметили благоухание и благодатность мощей. После всех сопоставлений появилась уверенность, что это действительно мощи Серафима Саровского.

После того как Святейшему Патриарху в Казанском соборе были переданы мощи святого, сразу же отслужили молебен и мощи перенесли в Александро-Невскую Лавру. Дальнейший путь мощей преподобного – через Москву, Богородск (Ногинск), Орехово-Зуево, Владимир и Боголюбово, Вязники, Нижний Новгород и Арзамас – превратился в грандиозный крестный ход. В каждом городе под открытым небом совершались молебны, тысячи людей вдоль улиц с зажжёнными свечами встречали преподобного Серафима Саровского.

По пророчеству самого батюшки Серафима, надлежит ему лежать в Дивееве, и прийти туда не по земле (то есть не своими ногами), а по воздуху. И будет при этом великая радость, такая, что посреди лета воспоют, как на Пасху. Всё именно так и случилось. Ведь прежний Саров, где до революции была обитель преподобного Серафима, тогда являлся частью закрытого города и храмы там разрушены¹⁴. Так что мощам надлежит пребывать именно в Дивееве, где монастырь возвращён Церкви. 30 июля 1991 года великий крестный ход прибыл в Дивеево.

На следующий день Святейший Патриарх и паломники посетили Саров. Они побывали на том месте, где когда-то была ближняя пустынька, помолились у камня, где 1000 ночей молился святой Серафим. Тот самый камень сейчас не сохранился, его по кусочкам разобрали на память как святыню богомольцы. Но на прежнем месте положен точно такой же, в который вделана частица настоящего камня. Около дальней пустыньки Святейший Патриарх освятил постамент памятника Серафиму Саровскому, который был установлен вечером того же дня.

1 августа, в день памяти преподобного, после молебна и крестного хода, раку с мощами святого Серафима внесли в собор Рождества Божией Матери и поставили под сенью у северного столпа. Отныне в Дивеево помолиться батюшке Серафиму едут тысячи паломников со всей России и из зарубежья, стремясь обрести здесь частицу той Серафимовой любви, с которой святой встречал всех приходящих к нему.

Козельская Введенская Оптина пустынь принадлежит к числу древнейших обителей нашего Отечества. Располагается она неподалёку от старинного города Козельска, знаменитого своей героической обороной против монгольских полчищ в 1238 году. В те древние времена вокруг Козельска среди непроходимых дремучих лесов устраивались засеки, то есть завалы из срубленных деревьев, служившие препятствием для конницы монголов. Эти леса были заповедными, в них нельзя было заготавливать дрова, прокладывать дороги и тропинки. Но неприступные дебри служили не только защитой от врагов. Под кровом векового леса находили себе приют разбойники, наводившие на эти края страх не меньше ордынцев и литовцев.

Старинные устные предания, народные песни и рассказы сохранили память о лихих атаманах, опустошавших своими набегами местную округу. В XIV столетии предводителем шайки разбойников козельской засеки был злодей Опта. Предание не донесло до нас подробностей его внезапного раскаяния, но видно, что Господь коснулся его сердца так же, как и разбойника на кресте, распятого со Христом и исповедовавшего Его (Лк.23:40–43). После обращения к Богу Опта оставил мир, стал смиренным отшельником и основал в местах своего разбоя пустынь. Можно предположить, что Опта при пострижении в монашество был наречён Макарием, так как в древних грамотах пустынь обыкновенно называлась Макарьевой Оптиной.

В первые века своего существования Оптина пустынь неоднократно подвергалась разорению от литовцев и поляков. Несколько раз она даже запустевала, однажды была и вовсе упразднена. После Смутного времени в 1629 году пустынь была восстановлена. Все постройки в ней были из дерева, которым изобиловали оптинские леса. Деревянной была Введенская церковь, окружённая шестью монастырскими кельями и различными строениями. В церкви имелись иконы, ризы, церковные сосуды и колокола. В пустыни тогда жили иеромонах Феодорит и старцы-монахи. Напротив монастыря на реке Жиздре были монастырские рыбные ловли. Писцовые книги тех лет свидетельствуют о том, что в пустыни была крайняя бедность и скудость. Вотчин у монастыря не было, город отобрал даже единственную мельницу. Монахи, бывало, ели одну варёную капусту.

С помощью вкладов правительницы Софьи Алексеевны и пожертвований благотворителей в 1689 году в монастыре началось строение первой каменной пятиглавой церкви Введения Пресвятой Богородицы с приделом во имя преподобного Пафнутия Боровского и тёплой трапезной. Эта небольшая церковь вмещала в себя всё небольшое богатство пустыни, уцелевшее во время литовского разорения и скопившееся за столетия. Обитель была обнесена деревянной оградой с рублеными Святыми воротами.

Новые постройки в пустыни появились в середине XVIII века. Были построены деревянная колокольня «на столпах» с пятью колоколами и новая пятиглавая Введенская церковь, существующая и поныне. В новой церкви было два придела – преподобного Пафнутия Боровского и великомученика Феодора Стратилата. Число братии в пустыни в то время было невелико и не превышало семи человек.

Особенные заслуги в обустройстве монашеской жизни в Оптиной пустыни принадлежат митрополиту Платону (Левшину) и её настоятелю Авраамию, пришедшему сюда с несколькими братьями из Пешношского монастыря. Вновь прибывшая братия принесла с собой богослужебный пешношский устав. Авраамий неустанными трудами привёл в примерный порядок монастырское хозяйство. Он был и настоятель, и зодчий. В 1802 году при нём была заложена новая каменная трёхъярусная колокольня высотой в 60 метров, в 1805 году положен первый камень в основание трёхпридельного Казанского храма. Число братии возросло до 30 человек.

Ставшая вполне безмятежной жизнь обители была нарушена во время Отечественной войны 1812 года. Уходя из Москвы, Наполеон отступал по Калужской дороге, создавая угрозу и Козельску. Опасаясь нападения, братия пустыни укрыла в лесной пещере священную утварь, иконы и библиотеку. В Оптиной пустыни ежедневно служились молебны, а старец Авраамий произносил воодушевляющие проповеди. 12 октября 1812 года под Малоярославцем в упорном сражении русские разбили французов, и шествие Наполеона превратилось в позорное бегство из России. На третий день после Малоярославской битвы в пустыни был совершён благодарственный молебен и грандиозный крестный ход вокруг стен обители.

Авраамий был настоятелем монастыря 21 год и много сделал для обители. При нём благополучие Оптиной пустыни достигло доселе не бывавшего расцвета. В 1817 году он смертельно заболел и вскоре скончался. После его смерти выяснилось, что для себя он ничего не скопил, раздавая всё на монастырские нужды и постройки. В его келье не было никакого иного богатства, кроме духовных книг.

Духовный расцвет Оптиной, подготовленный трудами настоятеля Авраамия, начался в 20-е годы XIX столетия. В 1821 году на монастырской пасеке неподалёку от пустыни возник знаменитый оптинский скит во имя первого пустынножителя Иоанна Предтечи. Его основали братья-иноки Моисей и Антоний (Путиловы). Когда отец Моисей стал настоятелем пустыни, то внешний облик монастыря значительно изменился. Расширился Введенский храм, построена церковь Святой Марии Египетской и семь братских корпусов, обширная библиотека, трапезная, восемь гостиничных зданий для богомольцев и возведена каменная семи башенная ограда вокруг монастыря. Всё это было создано руками монастырской братии под руководством игумена – наёмным трудом в Оптиной не пользовались. Однако гораздо важнее всех этих новостроек было событие, изменившее весь духовный строй жизни пустыни.

В 1829 году по приглашению игумена Моисея в Иоанно-Предтеченский скит из Площанской пустыни переселился иеромонах Леонид (Наголкин) с шестью учениками. Отец Леонид в прошлом был послушником оптинского игумена Авраамия, и теперь Промысел вновь привёл его в родную обитель. Он стал основателем традиции оптинского старчества.

Оптина пустынь была прославлена не внешней красотой. Храмы этого монастыря скромны по своему облику, стены обители вовсе не крепостные, в ризнице никогда не было драгоценностей. В старину обитель не отличалась ни строгостью устава, ни численностью братии. Но в XIX веке, когда стала оскудевать вера, она стала примером и школой высокой духовной жизни для иноков и для людей всякого чина и звания. Самой важной стороной духовной жизни Оптиной пустыни были подвижнические труды её святых старцев.

Жизнь христианина в духе евангельских заповедей трудна без советов опытного наставника, уже преодолевшего преткновения подвижнического пути и соблазны мира. Стать таким наставником удаётся не каждому священнослужителю. По образцу афонских и древних русских монастырей в Оптиной пустыни возобновилось старчество. Старцы являются наставниками, которых искренне слушаются их духовные дети. Монашеская книга «Добротолюбие» выделяет пять условий отношения духовного чада к своему старцу. Во-первых, иметь полное доверие к своему наставнику; во-вторых, быть правдивым перед ним в слове и в деле; в-третьих, не исполнять ни в чём своей воли, а стараться во всём отсекать её, то есть всё делать по совету и воле наставника; в-четвёртых – не прекословить и не спорить; и в-последних – совершенное и чистое исповедание грехов и раскрытие своих мыслей.

О необходимости для иноков старческого наставления многократно учили великие древние подвижники – святой Иоанн Лествичник, преподобные Каллист и Игнатий, Марк Подвижник, святой Григорий Синаит, Кассиан Римлянин, преподобный Феодор Студит, Василий Великий и Симеон Новый Богослов. Старчество процветало в древних египетских и палестинских монастырях, впоследствии перешло на Афон, откуда было перенесено и в Россию. Но в последние века, при всеобщем упадке веры и подвижничества, многие начали отвергать этот путь. Уже во времена Нила Сорского путь старчества некоторым был ненавистен, а к концу XVIII века в России стал почти неизвестен.

Заслуга восстановления основанного на учении святых отцов старчества в русских монастырях принадлежит знаменитому и великому старцу, архимандриту молдавских монастырей Паисию Величковскому (1722–1794). Он с огромным трудом собрал на Афоне и перевёл с греческого языка творения христианских писателей, в которых содержится учение о монашеской жизни и о духовном отношении к старцам. Одним из учеников архимандрита Паисия был схимонах Феодор, проживший в Молдавии около двадцати лет. Схимонах Феодор передал этот порядок иноческой жизни иеромонаху Леониду, который вместе со своим учеником иеросхимонахом Макарием в 30-х годах XIX века принёс старчество в Оптину пустынь.

Со времени возрождения старчества в обители не только возросло число братии, но и увеличилось число паломников. Многие миряне желали пользоваться назиданием и утешением духовных старцев. В прежде малозаметную пустынь стали приезжать самые известные люди России.

По совету И.В. Киреевского Н.В. Гоголь приезжал в Оптину пустынь в 1850 году. О том, какое впечатление произвёл на Гоголя монастырь, можно судить по его словам: «Я заезжал по дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унёс о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении... Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное...»

Одним из великих оптинских старцев был прославленный в 1988 году в лике святых Амвросий Оптинский. В миру его звали Александр Михайлович Гренков. Он родился в 1812 году и среди детей пономаря Михаила был самым смышлёным и бойким мальчиком. Саша окончил Духовное училище лучшим учеником и был назначен к поступлению в Тамбовскую Духовную семинарию. Весёлый и жизнерадостный, он стал в семинарии душой общества.

В последнем классе семинарии Александр внезапно тяжело заболел. Надежда на выздоровление таяла с каждым днём, и вскоре пришлось позвать духовника, чтобы приготовить Александра к смерти. Духовник долго не ехал, и умирающий сказал: «Прощай, Божий свет!» – и тут же дал обещание Господу, что если Он исцелит его, то он непременно пойдёт в монастырь.

Молитва юноши была услышана, и он выздоровел. Но ещё четыре года Александр никак не решался уйти из мира. Чем больше проходило времени, тем мучительней становились укоры совести. Наконец он отправился за благословением к известному затворнику Илариону Троекуровскому. Отец Иларион произнёс поистине пророческие слова: «Иди в Оптину! Ты в Оптиной нужен! Можно бы и в Саров пойти, но там теперь нет таких старцев, как прежде». В этом же 1839 году Александр поехал на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, откуда отправился в Оптину пустынь.

Старец Лев приветливо встретил Александра. Некоторое время новый послушник был келейником отца Льва, потом получил послушание на хлебне. Вскоре его перевели в скит, где он трудился помощником повара. Старец Лев шутками приучал Александра к смирению, однако в его отсутствие пророчески говорил: «Великий будет человек». В 1842 году Александр был пострижен в монашество и назван Амвросием в честь святого Амвросия Медиоланского. Вскоре его рукоположили в иеромонаха.

Господь попустил Амвросию новую тяжёлую болезнь. Отныне его здоровье было окончательно подорвано. На всю дальнейшую жизнь у него сохранилась слабость, он был освобождён от монастырских послушаний. Отец Амвросий до самой смерти большую часть дня проводил лёжа на кровати, даже не имея сил подняться. Лишь изредка, в тёплую безветренную погоду, надев утеплённую рясу, он выходил на улицу. «Монаху полезно болеть, – говорил Амвросий, – и в болезни не надо лечиться, а только подлечиваться».

С этого времени отец Амвросий стал помогать старцу Макарию в духовничестве и старчестве, принимал пришедших за советом. Амвросий, знавший пять языков, сделал точный перевод «Лествицы» святого Иоанна Лествичника, готовил издания святоотеческих книг и одновременно наставлял некоторых оптинских монахов.

После кончины в 1860 году старца Макария Амвросий стал духовником всей братии монастыря. Стяжав в молитвах и трудах благодать Святого Духа, преподобный Амвросий стал всероссийским наставником благочестия. Несмотря на свой недуг, он никогда не отказывал во встрече никому из паломников. Самые разные люди стремились к нему за советом, искали облегчения в скорбях, получали разрешение самых трудных вопросов. Среди них были аристократы и простые люди, больные и здоровые, образованные и неграмотные, и даже неверующие шли к нему за советом. И так – целый день. Лишь около полуночи старец оканчивал круг своих обычных дел. К этому времени помогавшие ему здоровые келейники чувствовали себя совсем измотанными, а сам тяжелобольной Амвросий был едва живой.

Оптинский игумен Марк вспоминал, что старец Амвросий принимал всех, не делая различия в зависимости от положения человека в обществе: «К согрешающим, но чистосердечно кающимся и исправляющимся был снисходителен безмерно. Он не различал богатого и убогого, достойного и недостойного, по примеру Господа... лишь бы заблудших возвратить на путь истины и привлечь к страху Божию. Никогда не порицал он чужих согрешений, и не терпел он клеветы, не разбирая лиц».

Митрополит Евлогий (Георгиевский), с юности неоднократно бывавший у старца Амвросия и благословлённый им на принятие монашества, так описывал старца: «Не высокими поучениями, не прописями отвлечённой морали назидал и ободрял он людей – меткая загадка, притча, которая оставалась в памяти темой для размышления, шутка, крепкое народное словцо... – вот были средства его воздействия на души. Выйдет, бывало, в белом подряснике с кожаным поясом, в шапочке – мягкой камилавочке, – все бросаются к нему. Тут и барыни, и монахи, и бабы... Подчас бабам приходилось стоять позади – где ж им в первые ряды пробиться! – а старец, бывало, прямо в толпу – и к ним, сквозь тесноту палочкой дорогу себе прокладывает... Поговорит, пошутит, – смотришь, все оживятся, повеселеют. Всегда был весёлый, всегда с улыбкой. А то сядет на табуреточку у крыльца, выслушивает всевозможные просьбы, вопросы и недоумения. И с какими только житейскими делами, даже пустяками, к нему не приходили! Каких только ответов и советов ему не доводилось давать! Спрашивают его и о замужестве, и о детях, и можно ли после ранней обедни чай пить? И где в хате лучше печку поставить? Он участливо спросит: “А какая у тебя хата-то?” А потом скажет: “Ну, поставь печку там-то...”»

Отца Амвросия часто спрашивали: как жить? Старец отвечал прибауткой: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем моё почтение», а иногда говорил серьёзнее: «Мы должны жить на земле так, как колесо вертится, – чуть только одной точкой касаться земли, а остальными непременно стремиться вверх; а мы как заляжем на землю, так и встать не можем».

К старцу Амвросию приезжали известные писатели и общественные деятели России: Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев, М.П. Погодин, Н.Н. Страхов, А.Н. Апухтин, Л.Н. Толстой и многие другие. Ф.М. Достоевский приехал в Оптину вместе с философом В.С. Соловьёвым в 1878 году. Семья Достоевских в это время переживала большое горе: от болезни умер маленький сын Алёша, и писатель воспринял смерть ребёнка как наказание за свои грехи. Фёдор Михайло вич беседовал со старцем Амвросием и уехал из Оптиной воспрянувший и умиротворённый. Многие черты Амвросия позднее Достоевский запечатлеет в образе старца Зосимы в романе «Братья Карамазовы».

Граф Лев Толстой едва ли не чаще других писателей бывал в Оптиной. По некоторым сведениям, он приезжал сюда шесть раз. В июне 1881 года Толстой явился в монастырь под видом простолюдина, в крестьянской рубахе и лаптях, и отправился в трапезную. В Оптиной пустыни обед подавался в больших общих чашках на нескольких человек. Толстой разделил трапезу с каким-то немым странником. Монастырский обед – квас, борщ и каша – Льву Николаевичу понравился.

Ставший впоследствии врагом православия, Лев Толстой трижды встречался со старцем Амвросием и был восхищён беседой с ним. «Этот Амвросий, – отзывался о нём писатель, – совсем святой человек, поговорил с ним, и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». И ещё для себя на память Толстой записал в дневнике следующий совет Амвросия: «Ищите совершенства, но не удаляйтесь от церкви».

В одном из своих писем в 1902 году Толстой вспоминал о старце: «В Оптиной пустыни в продолжение более 30 лет лежал <...> разбитый параличом монах, владевший только левой рукой. Доктор говорил, что он должен был сильно страдать, но он не только не жаловался на своё положение, но, постоянно крестясь, глядя на иконы, улыбаясь, выражал свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, которая теплилась в нём. Десятки тысяч посетителей бывали у него, и трудно себе представить всё то добро, которое распространилось на мир от этого лишённого всякой возможности деятельности человека. Наверно, этот человек сделал больше добра, чем тысячи и тысячи здоровых людей, воображающих, что они в разных учреждениях служат миру».

Через Оптину пролегала последняя поездка Толстого из Ясной Поляны в 1910 году. Тогда он уехал из Оптиной, так и не встретившись со старцем Варсонофием. Вскоре Толстой остановился на станции Астапово, где ему сделалось плохо. В Астапово приехал сам Варсонофий, но близкие Толстого не допустили старца, несмотря на то, что писатель сам хотел с ним говорить. Они опасались, что Варсонофий примет предсмертное покаяние Толстого, и добились того, что граф умер, так и не примирившись с Церковью.

Амвросий Оптинский в селе Шамордине основал женскую Казанскую обитель. Шамординский монастырь быстро наполнился насельницами, число которых достигало 500 человек. Каждое лето Амвросий бывал в Шамордине. В 1891 году он задержался в обители дольше обычного, несколько раз откладывая день отъезда. В начале осени старец простудился и слёг. В это время в обители ожидали приезда епископа из Калуги. На вопрос: какая гостю будет устроена встреча? – старец ответил: «Мы пропоём – со святыми упокой!» Тогда никто не понял скрытый смысл этих слов. 10 октября преподобный Амвросий скончался. Когда епископ приехал в Шамордино, в церкви шла панихида и пели «Со святыми упокой».

Всю дорогу до Оптиной старца несли на руках, и свечи, зажжённые провожающими, несмотря на проливной дождь, не гасли. При огромном стечении народа тело старца было перенесено в Оптину пустынь. По свидетельству очевидцев, на погребение собралось до 8 тысяч человек. Амвросий Оптинский был похоронен у стены Введенского собора рядом с великими старцами Львом и Макарием.

Дело духовного возрождения человека продолжили ученики старца Амвросия: старцы Иосиф (1837–1911), Анатолий (1824–1894), Варсонофий (1845–1913), Анатолий (1855–1922), Нектарий (около 1856/57–1928). Последние старцы при советской власти были изгнаны из монастыря...

С 1839 года Оптина пустынь занималась изданием душеполезных книг и святоотеческих творений. Особенно значительным было издание трудов молдавского старца Паисия Величковского и книг «Добротолюбия», которые были нравственным и аскетическим руководством для монашествующих. Много оптинских изданий было безвозмездно разослано в библиотеки монастырей России и Афона, семинарий и школ. Самое активное участие в подготовке книг к изданию принимали монастырские старцы Макарий и Амвросий, а также семья Киреевских.

К концу XIX века библиотека в Оптиной насчитывала свыше 30 тысяч книг и размещалась в трёхэтажном здании. Помимо богословских, здесь были книги русских и зарубежных классиков, философские, исторические, географические и математические труды. Был специальный медицинский отдел, где много внимания уделялось психиатрии, были редкие книги и почти все журналы того времени.

В начале XX века в Оптиной пустыни было шесть каменных храмов: соборный Введенский, тёплая Казанская церковь, больничный храм в честь Владимирской иконы Божией Матери, храм во имя преподобной Марии Египетской и святой праведной Анны, кладбищенская церковь Всех Святых и церковь Святого Амвросия Медиоланского. Имелись гостиница для богомольцев, странноприимный дом и больница для иноков. К часовне близ пустыни, где из земли бьёт целебный святой источник Пафнутия Боровского, дважды в год (1 мая и 14 сентября) совершались крестные ходы. Монастырский паром через речку Жиздру соединял обитель с Козельском. В это время пустынь посещал писатель М.М. Пришвин, оставивший о её старцах добрые строки: «Золото отца Амвросия от прикосновения к нему великих наших писателей, великих скептиков не почернело».

После революции о закрытии Оптиной официально было объявлено в 1919 году в журнале «Революция и церковь» под заголовком «Ликвидация чёрных гнёзд». Тщетно пытался П.А. Флоренский в своих письмах в разные организации убедить новые власти в необходимости сохранения Оптиной.

Погром строившейся веками пустыни занял несколько лет. В 1919 году монастырь, имевший образцовое хозяйство, был преобразован в «сельхозартель» и в храмах пока по-прежнему продолжалось богослужение. В 1923 году Оптина пустынь была закрыта, а в скиту был создан музей «Оптина пустынь», просуществовавший до 1928 года. Монастырская библиотека перешла к Оптинскому краеведческому музею, а после его закрытия была перевезена в библиотеку им. Ленина.

После закрытия музея пустынь была подвергнута погрому. Была снесена высокая белая колокольня, обезглавлены храмы, разобраны на кирпич монастырские гостиницы, и полностью уничтожено кладбище (надгробия Киреевских в 60-х годах были заменены современными плитами). Оставшаяся часть зданий обители была отдана под общежития, в другой части разместилось ПТУ.

Последнего оптинского старца отца Нектария увезли на санях в тюремную больницу Козельска. Ночью в его келью большевики привели некоего экстрасенса, для обнаружения скрытых, как они думали, сокровищ монастыря. Келью осветили зажжённой керосиновой лампой, и колдун-экстрасенс начал свои чародейства. Хотя лампа продолжала гореть, в келье вдруг наступила мгла. Бывшая здесь монахиня взяла чётки отца Нектария и начертала ими в воздухе крест. Сразу стало светло, а чародей упал на пол и начал биться в эпилептическом припадке.

После освобождения из-под ареста старец Нектарий переехал в село Холмищи Брянской области, в 30 километрах от Козельска. Несмотря на установленную большевиками слежку за домом, где поселился отец Нектарий, к старцу не переставали идти люди. Среди них по-прежнему было немало деятелей русской культуры – актёр Михаил Чехов, писатель Георгий Чулков, художник Лев Бруни. Патриарх Тихон многие вопросы решал, советуясь с мудрым старцем. Сохранилось свидетельство, что в 1925 году старца Нектария посещал командовавший тогда кавалерийским полком Г.К. Жуков. Святой Нектарий благословил Жукова, сказав, что ему везде будет сопутствовать победа: «Ты будешь сильным полководцем. Учись. Твоя учёба даром не пропадёт».

Здания монастыря долгое время оставались без внимания. Наконец 4 декабря 1974 года по постановлению Совета Министров РСФСР Оптина пустынь была взята под государственную охрану и начата её реставрация. Однако работы шли крайне медленно и в нужном объёме выполнены не были. В итоге в середине 1980-х годов монастырь выглядел так, как будто его только что оставил неприятель.

К юбилею 1000-летия крещения Руси в ноябре 1987 года развалины монастыря были переданы Русской Православной Церкви. Оптина пустынь стала одним из первых вновь открытых православных монастырей. В июне 1988 года здесь освятили первый престол. Наместником стал архимандрит Евлогий, ныне митрополит Владимирский и Суздальский. В 1988 году на Поместном соборе Русской Православной Церкви Амвросий Оптинский первым из оптинских старцев был причислен к лику святых. Его мощи покоятся теперь во Введенском храме. За несколько лет пустынь преобразилась: восстановлены храмы, стены и башни монастыря и скита, возрождена библиотека. Оптина пустынь ныне является ставропигиальным монастырём и имеет подворья в Москве и Санкт-Петербурге.

В новую историю Оптиной болью и кровью вписаны имена её трёх подвижников, принявших мученическую кончину в монастыре в первый день Пасхи 1993 года. Видимо, тёмным силам было неугодно возрождение монашеской жизни в этой прославленной обители. И тогда их орудием стал поклонявшийся сатане и потерявший разум преступник, совершивший ритуальное убийство трёх оптинских монахов. Впоследствии убийца рассказал, что бесовские голоса внушали ему убить священнослужителей. Невинная кровь мучеников пролилась на святые для России и для всего православного мира могилы великих старцев.

Вот как произошла эта трагедия. Пасха 1993 года в Оптиной пустыни началась, как обычно, с пасхальной полунощницы, за ней, по установившейся традиции, был крестный ход в Иоанно-Предтеченский скит. Затем началась пасхальная заутреня, переходящая в раннюю литургию. Служба закончилась в шестом часу утра. После праздничной трапезы иноки Трофим и Ферапонт вернулись на монастырскую звонницу, чтобы возвещать всем людям радость о Христе Воскресшем.

Через какие-то десять минут пасхальный звон оборвался. В монастырский медпункт и в келью наместника прибежали встревоженные паломники и сообщили, что звонарей не то избили, не то убили. Выбежавшие насельники в предрассветных сумерках увидели на помосте звонницы двух иноков. Оба лежали неподвижно. Понять ничего было невозможно: наверное, кто-то их так сильно ударил, что они потеряли сознание, а может быть, сильно ушиблись, когда падали. Какая-то женщина вдруг воскликнула: «Смотрите, вон ещё третий!..» На дорожке, ведущей в скит, увидели ещё одного лежащего на земле монаха. Это был иеромонах Василий, отправлявшийся исповедовать богомольцев на скитской литургии, которая началась в шесть утра. Он не проронил ни единого стона, и только по его глазам можно было догадываться о той боли, которую он испытывал. Отца Василия на руках перенесли во Введенский собор и положили напротив раки с мощами Амвросия Оптинского. Брат Владимир начал делать перевязку – рана была ужасной, сквозной.

Когда инока Трофима стали переносить в храм, то на белом мраморном полу собора увидели тёмную струйку крови. Значит, ударили ножом или чем-то острым. В это же самое время монастырский врач послушник Владимир пытался прямо на звоннице делать искусственное дыхание иноку Ферапонту, но вскоре понял, что это бесполезно. «Вот как ненавистен диаволу колокольный звон!» – сказал вошедший в храм эконом монастыря иеродиакон Митрофан.

Служивший в скитском Иоанно-Предтеченском храме литургию иеромонах Михаил ещё ничего не знал о трагедии. Он уже недоумевал, почему опаздывает на исповедь всегда такой обязательный отец Василий. Вошедший в алтарь послушник Евгений сказал ему:

– Батюшка, помяни новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта.

– Какого монастыря?

– Нашего. Помолитесь о здравии отца Василия, он тяжело ранен.

У всех молящихся из глаз потекли слёзы. Когда литургия в скиту заканчивалась, из больницы пришло сообщение о кончине отца Василия. Храм огласился громкими рыданиями.

Отец Василий был в своей прежней московской жизни спортсменом, писал стихи. В Оптину он приехал паломником летом 1988 года, когда монастырь начал подниматься из руин. День в день ровно за четыре года до своей последней земной Пасхи он принял монашество. Иноки Трофим и Ферапонт только готовились принять постриг и выполняли различные монастырские послушания. Но Господь призвал их к Себе прежде...

Сегодня по-особому звучит колокольный звон над возрождённой Оптиной. Он возвещает не только о победе Христа над смертью, но и о том, что возделанная трудами подвижников земля пустыни полита кровью оптинских братьев и эта кровь является особым покровом и свидетельством будущей истории Оптиной пустыни.

История и имя московской Марфо-Мариинской обители сегодня известны далеко не каждому. Но эта святыня и жизнь её подвижницы, святой преподобномученицы Елизаветы Феодоровны, являются неугасимой лампадой, просиявшей во мраке, в который погружалась Россия в начале XX столетия.

Марфо-Мариинская обитель не была обычным монастырём. Вступавшие в неё не давали монашеских обетов. Однако в восприятии современников подвиг самоотвержения трудившихся в ней настолько отождествлялся с идеалом монашеской жизни, что за ней прочно укрепилось народное название «обитель». Подвижницы обители Милосердия во время общественных бед и революций явили такой пример служения ближнему, последователей которого трудно обрести и поныне.

Конец XIX и начало XX столетия для России были временем многообещающим и противоречивым. Первые годы царствования императора Николая II благоприятствовали росту международного авторитета страны и её внутриэкономическому развитию. И сколь же трагичным оказалось то, что в итоге положило конец монархии и многовековому укладу русской жизни!

В эти годы, на фоне растущего благополучия страны, многие люди стали забывать о любви к ближнему. Среди таковых находились как богатые, так и бедные. Агитаторы из самых различных партий в угоду своей политической корысти усугубляли пропасть между простым народом и верхами общества. Отчаявшемуся и обездоленному рабочему и крестьянину они предлагали не поддержку, а призывали отнять чужое, убить богатого, забыть о Боге. Воистину, эти новоявленные «вожди слепых» давали голодному вместо хлеба – камень, а вместо мира в душе – злобу и ненависть.

Трудно и томительно жить в таком мире, где люди враждуют друг с другом. Но настоящий христианин даже в обезумевшем обществе останется верен заповедям Евангелия и сможет своими делами явить свет Христов, сколь бы трудно это ни было. Великая княгиня Елизавета Феодоровна, основавшая Марфо-Мариинскую обитель, напомнила людям о том Милосердии, которое мир начал забывать...

Великая княгиня Елизавета родилась 1 ноября 1864 года в Германии и была дочерью великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы, дочери английской королевы Виктории. В 1884 году она приехала в Россию, чтобы стать супругой великого князя Сергея Александровича, который был пятым сыном императора Александра II. Она выучила в совершенстве русский язык и очень полюбила свою новую родину. Перед ней, воспитанной в протестантском вероисповедании, в России открылась вся красота и истина православной веры. Её любовь к православию ещё более окрепла после поездки в 1888 году на Святую землю.

В 1891 году, невзирая на холодное отношение своих немецких родных, Елизавета Феодоровна приняла православие. Её душа стремилась жить в подлинном христианстве и творить добро окружающим людям. В этом же году великая княгиня переехала из Петербурга в Москву, так как Сергей Александрович был назначен туда генерал-губернатором. С этим городом будет связана дальнейшая судьба Елизаветы Феодоровны. В 1894 году она встречала в России свою младшую родную сестру, ставшую супругой Николая II и русской императрицей.

Во время неудачной для России русско-японской войны Елизавета Феодоровна обустроила в своих кремлёвских покоях швейные мастерские, в которых множество женщин из разных слоёв общества шили вещи для фронта. Своей работой и горением она вдохновляла всех на труд в помощь солдатам.

Эту тяжёлую для страны военную кампанию использовали в своих целях революционеры. Они рассчитывали путём убийства первых лиц государства начать революцию. Террористическая организация партии эсеров, одним из главарей которой был Гершуни, а после его ареста стал руководить Борис Савинков, при участии провокатора Евно Азефа, приговорила великого князя Сергея Александровича к смерти. 18 февраля 1905 года убийца Иван Каляев на выезде из Кремля бросил в экипаж генерал-губернатора бомбу, взрывом которой великий князь был разорван на части, а его кучер Андрей Рудинкин смертельно ранен. Елизавета Феодоровна, услышав в своих кремлёвских мастерских сильный взрыв, одна из первых бросилась к месту трагедии и своими глазами увидела страшную картину...

Несмотря на весь ужас случившегося, Елизавета Феодоровна нашла силы посетить в больнице кучера и, чтобы успокоить умирающего, сказать, что Сергей Александрович жив и прислал её известить об этом. Она побывала и в тюрьме у Каляева, с которым говорила о Евангелии и покаянии. Елизавета Феодоровна просила государя о помиловании убийцы.

Потеряв мужа, Елизавета Феодоровна носила глубокий траур. Она не появлялась ни на каких светских развлечениях, посещала больницы и госпитали. У неё возникла потребность в постоянной молитве, питаться она стала только растительной пищей. И только тогда, когда она осознала суетность этого мира и красоту мира духовного, постоянная тоска в её глазах сменилась тихой радостью.

Перемена, случившаяся в ней, многим казалась чем-то ненормальным. В высшем свете некоторые даже упрекали княгиню за то, что она не бывает на пышных праздниках и церемониях. Но на эти разговоры Елизавета Феодоровна не обращала внимания. Её мысли были о том, чтобы всю оставшуюся жизнь посвятить служению Богу и людям. В конце 1906 года она задумала по примеру благочестивых людей Древней Руси основать монастырь.

Великая княгиня годами наблюдала жизнь русских монахинь и заметила, что рукоделие совсем не является единственно возможной формой их практической работы. А светские сёстры милосердия, напротив, настолько «свободомыслящие», что многие относятся к ним отрицательно. Поэтому она решила соединить в задуманной ею общине как строгие уставы русского монашества, так и служение ближнему сестёр милосердия. Она хотела, чтобы будущие сёстры служили людям так, как заповедал Иисус Христос в святом Евангелии: «Ибо алкал Я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня... так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф.25:35–36:40).

Чтобы собрать больше средств для будущей обители, Елизавета Феодоровна без сожаления рассталась со всем богатством, которое связывало её со светской жизнью. Она собрала все дорогие украшения, подаренные ей мужем и родными, сняла с руки обручальное кольцо, стала распродавать ценные предметы искусства. У великой княгини вновь появилась утраченная энергия, её близкие и друзья стали замечать, что она обрела какую-то цель в жизни, к которой стала стремиться.

Будущая обитель милосердия должна была получить название в честь святых жён Марфы и Марии. Евангелие рассказывает, что однажды Господь Иисус Христос посетил их дом. Мария, севши при ногах Иисусовых, слушала Его слово, между тем Марфа хлопотала о большом угощении. Тогда Марфа подошла к Иисусу и сказала: «Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне» (Лк.10:40), на что Христос ответил: «Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от неё» (Лк.10:41–42). Богословы учат, что Мария олицетворяет собой созерцательную, а Марфа – деятельную сторону христианства. Соединение служения ближнему и молитвенного подвига должно было стать смыслом деятельности Марфо-Мариинской обители.

Но прежде времени Елизавета Феодоровна не раскрывала свои мысли. Ведь и Сам Господь заповедал творить добрые дела втайне. Единственными людьми, которых великая княгиня посвятила в планы создания Марфо-Мариинской обители, были священник отец Александр, отличившийся во время русско-японской войны, и госпожа Узлова, муж которой также погиб от рук революционеров.

Место для будущей обители Елизавета Феодоровна выбрала на Большой Ордынке. Здесь она купила усадьбу с четырьмя домами и большим садом. В главном большом двухэтажном доме были устроены столовая для сестёр, кухня, кладовая и другие хозяйственные помещения. В другом доме разместилась больница с палатами, операционной и перевязочной, а часть здания была перестроена под церковь. Рядом с больницей находились аптека и амбулатория, то есть больница для приёма больных, лечащихся на дому. Тут же располагался дом настоятельницы. В четвёртом доме в верхнем этаже была отведена квартира для священника-духовника, а в нижнем размещалась школа для девочек Марфо-Мариинского приюта и библиотека. Вокруг построек и храма Елизавета Феодоровна устроила прекрасный сад. Здесь могли гулять выздоравливающие пациенты, играть дети приюта и отдыхать сёстры обители после тяжёлых трудов. Здесь были посажены белые душистые цветы. Белый был любимым цветом великой княгини...

Елизавета Феодоровна без устали постоянно трудилась по обустройству Марфо-Мариинской обители. Работы было так много, что она часто ложилась спать далеко за полночь. Однако чрезмерная занятость не заслоняла в её сердце память о её первейшем долге – помощи нуждающимся. Двери её дома были всегда открыты для посетителей всякого чина и сословия. Она никому не отказывала, вникала в нужды каждого, помогала, чем могла. Иногда для этого ей приходилось использовать своё положение и связи не только в России, но и просить об участии родственников, живущих за границей.

Обитель милосердия, труда и молитвы была совершенно новым для России учреждением. Для её насельниц не являлись обязательными все монастырские правила и уставы. Сёстры, трудившиеся в обители, не давали монашеских обетов и не принимали пострига. Их безбрачие было обусловлено деятельными задачами служения делам милосердия. Вступление в сёстры могло быть временным: на год, на три года, на шесть лет и так далее. Кроме сестёр, обитель принимала в число своих помощников сотрудниц, остающихся в миру. Через них деятельность обители теснее связывалась с жизнью народа и его нуждами.

Обитель святых Марфы и Марии начала свою деятельность 10 февраля 1909 года. Светское общество, видя, какой духовный переворот совершился в душе Елизаветы Феодоровны, не могло понять этого. Многие из окружавших её в прошлом «друзей», видевшие смысл жизни в удовлетворении земных потребностей и в удовольствиях, враждебно отнеслись к стремлению Елизаветы Феодоровны уйти от мира и осуждали её. Но великая княгиня хорошо знала, что на пути Христовом нужно быть готовой к любым испытаниям. Ведь аскетический опыт святых отцов учит, что любому доброму делу либо предшествует, либо последует искушение. Император Николай II ясно понимал идею создания Марфо-Мариинской обители и своим указом помог ускорить утверждение обители Святейшим Синодом.

В доме настоятельницы Елизавета Феодоровна занимала три небольшие комнаты: кабинет, гостиную и спальню. На белых стенах её скромной квартиры висело много икон. Мебель стояла самая необходимая и простая: стол, плетёные стулья и кровать. В доме настоятельницы была ещё приёмная и молельня с большим образом преподобного Серафима Саровского. Все здания обители, кроме дома священника, соединялись переходами, так что их можно было обойти, не выходя наружу. В 1909 году Елизавета Феодоровна купила ещё участок с домом, прилегающий к саду обители. Часть этого дома была перестроена под общежитие для сирот, а другая часть отведена под гостиницу для приезжающих помолиться и помочь своим трудом обители.

Первый храм, построенный рядом с больницей, был освящён епископом Трифоном 9 сентября 1909 года во имя святых жён Марфы и Марии. В престол храма были вложены частицы святых мощей святителя Алексия, митрополита Московского, святой праведной Елизаветы, небесной покровительницы великой княгини, и святого Иоанна Лествичника.

Второй храм обители, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, был заложен 22 мая 1908 года. Проект соборного храма был сделан академиком А.В. Щусевым, а росписи принадлежали кисти художника М.В. Нестерова. В помощь Нестерову великая княгиня прислала Павла Дмитриевича Корина (в будущем – известного русского художника), которому тогда едва исполнилось семнадцать лет. Строительство храма было завершено в 1911 году. В апреле 1912 года Покровский храм освятили священнослужители во главе с Московским митрополитом Владимиром, который в годы революции в сане Киевского митрополита примет мученическую смерть от рук большевиков. В 1914 году под Покровским храмом была построена церковь-усыпальница во имя Сил Небесных и Всех Святых, которую расписал П.Д. Корин. Великая княгиня Елизавета Феодоровна тогда думала, что здесь будет почивать её тело после кончины.

При открытии Марфо-Мариинской обители милосердия в ней было шесть сестёр, но в течение года их число увеличилось до тридцати и продолжало расти. Это были молодые женщины из самых разных слоёв общества – от княгинь до крестьянок, которые, воодушевлённые примером великой княгини Елизаветы, решили посвятить себя служению людям. 9 апреля 1910 года в церкви Марфы и Марии произошло великое по своему духовному значению событие: по специально разработанному чину епископ Трифон посвятил в звание крестовых сестёр любви и милосердия 17 сестёр обители во главе с великой княгиней Елизаветой.

Посвящение происходило на всенощном бдении после Великого славословия. Все сёстры вместе с Елизаветой Феодоровной дали обет проводить девственную жизнь по иноческому примеру в труде и молитве. В тот памятный день великая княгиня сказала своим сёстрам: «Я оставляю мир, где я занимала блестящее положение, но вместе со всеми вами я восхожу в более великий мир – в мир бедных и страдающих». На следующий день во время Божественной литургии митрополит Владимир возложил на сестёр нагрудные кипарисные кресты на белых лентах и знаки их иноческого достоинства, а великую княгиню Елизавету Феодоровну возвёл в сан настоятельницы.

В Марфо-Мариинской обители княгиня Елизавета Феодоровна вела настоящую жизнь подвижницы. Она спала на деревянной кровати без матраса и на жёсткой подушке. Нередко она отдыхала не более трёх часов в сутки. Ночь была для неё временем духовных трудов и молитвы. В полночь она вставала, шла молиться в церковь, а потом обходила палаты больных. Часто она просиживала у постели тяжелобольного до самого рассвета. Великую княгиню часто видели немногочисленные прихожане на ночных службах в Кремле и монастырях Москвы. Строго соблюдая посты, она принимала самую простую пищу в умеренном количестве и во всём старалась подражать монастырскому идеалу.

Матушка настоятельница всё делала сама и не требовала для себя услуг со стороны сестёр. Она ежедневно принимала посетителей и рассматривала многочисленные прошения о помощи со всех концов России, помогая, чем могла, каждому. В больнице она брала на себя самую ответственную работу: ассистировала при операциях, делала перевязки, утешала и подбадривала больных. Пациенты говорили, что даже одно присутствие Елизаветы Феодоровны облегчало их страдания и помогало переносить операции.

Елизавета Феодоровна, наставляя сестёр обители, старалась научить их как практическим медицинским знаниям, так и духовной твёрдости. Она внушала им, что сёстры должны уметь подготовить неизлечимо больного к переходу в вечную жизнь. Если, несмотря на усилия врачей и сестёр обители, больной умирал, то настоятельница всегда была при его последнем вздохе и молилась за его отходящую душу.

В часовне, сооружённой в конце сада, над покойным беспрерывно до самого погребения читались псалмы. Днём обычно здесь служили монахини московских монастырей, а ночами псалмы читала сама Елизавета Феодоровна. Её голос ясно звучал в ночной тиши до самого утра, а дальше вновь начинался рабочий день великой труженицы.

В Марфо-Мариинской обители милосердия распорядок дня был устроен по-монастырски. День начинался в 6 часов утра. После совместной утренней молитвы в больничном храме великая княгиня давала распоряжения сёстрам на предстоящий день. Ежедневно в храме служилась Божественная литургия. Дневная трапеза проходила с чтением житий святых. В 5 часов вечера в храме была общая вечерняя молитва, после которой сёстры, получив благословение настоятельницы, расходились по своим кельям. Два раза в неделю духовник обители отец Митрофан Сребрянский¹⁵ проводил с сёстрами беседы на евангельские темы.

Как и в обычных монастырях, в Марфо-Мариинской обители насельницы могли иметь разные духовные степени. Все сёстры делились на крестовых, то есть уже посвящённых, испытуемых, которые проходили подготовку, и учениц. В сёстры принимались вдовы и девушки не моложе 21 года и не старше 40 лет, желающие посвятить себя служению Богу и ближним. Если желающей поступить в сёстры было менее 21 года, то её могли принять как ученицу. Требования к вступающим были следующие: стремление нести в смирении всякое послушание во имя Господа, Которому они приносят все свои силы и труд, а также физическое здоровье, необходимое на нелёгкой работе, которую берут на себя сёстры. Поэтому не принимались сёстры старше 40 лет, так как в эти годы уже трудно рассчитывать на долгую работоспособность.

Сёстры и настоятельница в обители носили особые одежды, схожие с монашескими и удобные для ухода за больными. В воскресные и праздничные дни они надевали одежды белого цвета, а для работы носили серое платье, скроенное по подобию рясы. На рукавах носились белые манжеты. Крестовые сёстры надевали на голову белые апостольники монашеского покроя, на шее на белой ленте носили кипарисовый крест с изображением Нерукотворного образа Спасителя, Покрова Божией Матери и святых жён Марфы и Марии и с надписью: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всем умом твоим, и всею крепостью твоею; возлюбиши ближнего своего, яко сам себе». Одежда настоятельницы от одежды крестовых сестёр не отличалась ничем. Только великая княгиня носила свой кипарисовый крест не на белой ленте, а на деревянной цепочке.

Сёстры обители строго соблюдали все посты, то есть четыре поста в год. Они несли самые разные послушания: церковное, медицинское, просфорное, аптечное, рукодельное, по хозяйству, по закупке материалов, школьное, по уборке помещений и прочие. Под руководством настоятельницы и опытных врачей все сёстры получали элементарные медицинские знания. Эти сведения им были необходимы при посещении квартир и углов бедняков, чтобы можно было оказать первую медицинскую помощь. Те сёстры, которые работали в госпитале, проходили более глубокую медицинскую подготовку.

Хирургическая больница Марфо-Мариинской обители, которой руководил доктор медицины А.И. Никитин, считалась в ту пору образцовой во всей Москве. Елизавета Феодоровна пригласила сюда лучших специалистов города. В обитель со всех московских госпиталей направляли самых тяжёлых больных. За ними ухаживала настоятельница, келья которой выходила в главную палату. Результаты ухода и методы лечения изумляли авторитетных докторов, воочию убеждавшихся, что под присмотром матушки Елизаветы выздоравливали самые безнадёжные больные. Известные хирурги города просили великую княгиню помогать им в других госпиталях при совершении трудных операций. Она помогала им с удивительным спокойствием и вниманием, поборов в себе естественный для человека страх и отвращение перед ранами и кровью. Подвижница руководствовалась сознанием того, что она приносит помощь человеку.

Случай, поразивший докторов, показывает, что Сам Господь помогал Елизавете Феодоровне в её служении. Однажды в обитель привезли бедную кухарку, которая по неосторожности опрокинула на себя горящую керосиновую плитку. Ожоги покрыли всё её тело. Нетронутыми оставались только ладони и ступни ног. В городском госпитале, где она лежала, врачи не смогли ей помочь. В критическом состоянии с начавшейся гангреной её отправили в больницу обители милосердия. Елизавета Феодоровна сама взялась лечить несчастную. Она по два раза в день делала больной перевязки. Эта процедура длилась два часа и была до того мучительной, что приходилось всё время останавливаться, чтобы успокоить женщину и дать ей отдых. От ран больной шёл отвратительный запах, и после каждой перевязки одеяние Елизаветы Феодоровны приходилось проветривать. Но, несмотря на это, она продолжала ухаживать за больной до полного её выздоровления.

Другое событие показывает, что воистину Господь не только вершил судьбы пациентов обители, но и касался сердец каждого приходившего сюда. В больницу обители милосердия привезли тяжелобольную женщину. Она была женой фабричного рабочего, человека, подпавшего под влияние революционных агитаторов и отошедшего от веры. Рабочий ненавидел существующий государственный строй и был враждебно настроен к великой княгине. В кругу своих товарищей он поносил её грубыми словами и распространял слухи, что Елизавета Феодоровна – надменная и думающая только о себе женщина.

Жена этого рабочего длительное время лежала в больнице обители. Она страдала неизлечимой болезнью и медленно умирала. Муж больной навещал её ежедневно. К своему огромному удивлению, он увидел, каким уходом и заботой окружена его жена. Особенное внимание он обратил на одну из сестёр милосердия, которая тепло относилась к страждущей. Он видел, как она садилась у её кровати, говорила слова утешения, приносила лекарства и разные сладости, чтобы порадовать больную. Также он видел, как эта сестра обходила других больных и предлагала им принять Святое Причастие. Предложила она исповедоваться и причаститься и его жене, на что больная ответила согласием.

Когда у больной началась предсмертная агония, эта сестра всю ночь не отходила от её кровати, всеми силами стараясь облегчить страдания. К утру женщина умерла. Эта же сестра с помощницами обмыла умершую и одела её. После этого пришёл священник и началась панихида по новопреставленной. Всё это так поразило очерствевшее сердце рабочего, что он не выдержал и заплакал. Он хотел знать, кто эта добрая сестра, которая так заботилась о его жене. Он думал, что и родная мать не смогла бы так ухаживать за больной, как это делала она. И когда ему ответили, что это сама настоятельница обители, великая княгиня Елизавета Феодоровна, то он зарыдал как ребёнок и бросился благодарить настоятельницу и просить прощения за свои слова о ней. Великая княгиня успокоила его и сказала, что прощает. Рабочий этим был ещё более растроган. После этого прежний атеист стал верующим.

Все люди, которые приходили в обитель и соприкасались с Елизаветой Феодоровной, никогда не могли забыть её, а выздоровевшие пациенты, расставаясь с «Великой матушкой», как они называли княгиню Елизавету, не скрывали своих слёз.

В Марфо-Мариинской обители при больнице существовала амбулатория с шестью кабинетами, где в течение недели бесплатно принимали 34 врача-специалиста. За один только 1913 год было 10 814 амбулаторных приёмов. Действовал зубоврачебный кабинет. В амбулатории, как и в больнице, была своя библиотека, помимо книг для больных издавались брошюры и листки нравственного содержания. В аптеке обители лекарства для бедных отпускались бесплатно, а для остальных – со скидкой.

Великая княгиня Елизавета тратила огромные личные средства для нужд обители. Состоятельные жители Москвы, увлечённые её примером, охотно оказывали ей свою помощь. На попечении отдельных жертвователей находились некоторые кровати Марфо-Мариинской больницы, и расходы на лечение лежавших на них больных оплачивались этими благотворителями.

Елизавета Феодоровна расходовала свои средства не только на содержание обители. Она оделяла средствами бедняков во время своих частых выходов на улицы города, сама находила несчастных бедняков и детей-сирот, которые не могли до неё дойти. Часто в сопровождении какой-нибудь из сестёр великая княгиня приходила в пользующийся дурной славой московского «дна» район Хитрова рынка. Там жили опустившиеся люди, бродяги, нищие, скупщики краденого, беглые арестанты и уголовники. Они пьянствовали и промышляли воровством. Их дети, как правило, сызмальства приучались к преступному ремеслу. Хотя Елизавета Феодоровна сознавала, что она не в силах преобразить Хитров рынок, она стремилась спасти хотя бы немногих.

В этом ужасном месте великая княгиня раздавала милостыню, подбирала в приют Марфо-Мариинской обители сирот, помогала вернуть человеческое лицо тем, кто с покаяния решал начать достойную христианина жизнь. И не было ни одного случая, чтобы кто-либо из жителей Хитровки оскорбил или унизил подвижницу. Её все знали и называли «сестрой Елизаветой» или «матушкой».

Особым вниманием настоятельницы Марфо-Мариинской обители пользовались лица духовного звания. Она старалась помочь сельским священникам из бедных приходов, которые не имели достаточно средств на ремонт обветшавшего храма или на постройку новой церкви или приюта в деревенской округе. Священники-миссионеры, которые проповедовали веру среди язычников Крайнего Севера или Сибири, всегда находили у великой княгини материальную и душевную поддержку.

Елизавета Феодоровна тщательно готовила сестёр обители для посещения мест, где жила беднота. Она вместе с отцом Митрофаном Сребрянским учила их не только медицинским знаниям, но и как наставить опустившихся людей. Сёстры посещали больных, хлопотали об их устройстве в больницы, искали для беспризорных детей места в приютах, раздавали тёплые вещи и одежду, порой оказывали и денежную помощь. Доброе слово сестёр многим помогало найти силы честно продолжать нелёгкую жизнь и надеяться на милость Божию.

При Марфо-Мариинской обители великая княгиня Елизавета учредила приют для девочек. В 1913 году в нём находились 18 круглых сирот, которых готовили к вступлению в сёстры обители. Если кто-то из них в будущем не имел призвания для этого служения, то медицинское образование пригодилось бы для поступления на хорошую работу.

Елизавета Феодоровна основала при обители воскресную школу, где могли обучаться неграмотные женщины и девушки, работающие на фабриках. Уроки вели сёстры под руководством священника отца Евгения Синадского. Потом всех угощали чаем с бутербродами и проводили уроки пения, читали интересные доклады и показывали «туманные картины», то есть своеобразные фильмы, в которых изображение строилось из теней на белом экране. Бедные труженицы не только учились, но и проводили приятно и нравственно воскресный день. В 1913 году в воскресной школе учились 75 человек.

При обители существовала и столовая для бедных, в которой ежедневно бесплатно выдавалось свыше 300 обедов. В основном эти обеды получали бедные женщины, у которых было много детей. В организации обедов часто принимали участие благотворители Марфо-Мариинской обители, которые заказывали для бедняков поминальные обеды в память своих усопших родственников, имена которых в этот день поминались в соборном храме. За один 1913 год было выдано 139 443 обеда.

Вне стен обители Елизавета Феодоровна организовала дом с дешёвыми квартирами для девушек, работающих на фабриках, и для бедных студенток. Отдельный дом-больница был отведён женщинам, болеющим туберкулёзом. Этот дом был под особым вниманием настоятельницы. Она часто бывала там, нисколько не гнушаясь этой заразной болезнью, ухаживала за больными и опекала их детей.

Настоятельница обители, ведя очень строгую подвижническую жизнь, не требовала от сестёр таких же суровых форм аскетизма. Наоборот, она заботилась, чтобы сёстры имели хороший стол, достаточно времени для сна, и каждый год давала им отпуск. Во время отпуска сёстры ездили на богомолье в монастыри или же отдыхали на природе в деревне. Если у кого-то не было возможности хорошо провести отпуск, великая княгиня использовала свои связи и отправляла таких сестёр на дачи к своим друзьям.

Елизавета Феодоровна, поселившись в обители милосердия, почти перестала ездить на официальные приёмы в Петербург, в которых по своей принадлежности к Царствующему Дому она должна была участвовать. Она появлялась только в церквях, а в общественных празднествах не участвовала. Единственным местом, куда Елизавета Феодоровна любила ездить, были отдалённые монастыри. Она не раз ездила в Саров, в Киев, где усердно молилась в Киево-Печерской Лавре, в Псков, в Оптину пустынь, в Зосимовский монастырь. Бывала она и в Соловецком монастыре, где беседовала с отшельниками. Её стремление к духовной жизни было так велико, что она собиралась закончить свою земную жизнь в затворе, в отдалённом глухом монастыре России, передав управление Марфо-Мариинской обителью своей племяннице, великой княгине Марии Павловне. Однако Господь готовил ей иную, мученическую кончину...

В августе 1914 года началась Первая мировая война, которая столкнула Россию в пропасть новых революций. Сёстры Марфо-Мариинской обители стремились всеми силами помочь русской армии. Некоторые из них, в том числе и княжна Мария Оболенская, стали просить Елизавету Феодоровну отпустить их на фронт. Посоветовавшись с протоиереем Митрофаном Сребрянским, духовником обители, великая княгиня дала своё согласие и благословила их. В первые же недели войны из обители к линии русско-германского фронта были отправлены 25 грузовых машин с медикаментами и несколько вагонов с походными церквями. Потери русской армии были огромными. Бюрократия и халатность многих чиновников приводили к тому, что солдаты платили кровью за преступления администрации. По стране поползли слухи об измене и предательстве властей, усердно подогреваемые немецкими агентами. Не пощадила молва и великую княгиню Елизавету Феодоровну, которая вместе с сёстрами обители ежедневно посещала госпитали с ранеными. Она подкрепляла солдат тёплым словом и раздавала им иконки и подарки. В начале войны она навещала также и раненых военнопленных немцев и австрийцев. Она считала, что как христианка должна оказывать внимание всем страдающим. Это вызвало разговоры в народе. Клеветники стали обвинять великую княгиню в том, что она даёт вражеским солдатам деньги, а русским раненым – только иконки, что было на самом деле неправдой. Елизавета Феодоровна была очень огорчена и сразу прекратила посещения раненых немцев.

Летом 1915 года, возвращаясь с Николаевского вокзала к себе в Марфо-Мариинскую обитель, Елизавета Феодоровна встретилась с проявлениями ненависти к себе. Собравшаяся толпа хулиганов, подзадориваемая агитаторами, стала бросать в её автомобиль камни, выкрикивать ругательства и плевать. Стекло в машине было разбито, один из камней сильно ушиб шофёра. Большинство жителей Москвы были возмущены и стыдились того безобразия, которое было допущено по отношению к их «матушке».

Между тем положение армии и страны становилось всё тяжелее. Московские магазины и базары начали пустеть. Чтобы продолжать работу Марфо-Мариинской обители и снабжать бедных горячими обедами, Елизавета Феодоровна организовала доставку продуктов из деревень. Возы и грузовики с овощами, молочными продуктами и яйцами стали прибывать к воротам обители. Но не всегда эти продукты приходили благополучно. Бывали случаи нападения и ограбления в пути неизвестными людьми. Питание сестёр стало однообразным и скромным, а сама настоятельница ограничивалась лишь одним блюдом из овощей. Всё лучшее, что было в кладовых Марфо-Мариинской обители, предназначалось для больных, стариков и сирот.

Осенью 1916 года по Москве был пущен слух, что Марфо-Мариинская обитель является немецким шпионским центром. Говорили, что брат Елизаветы Феодоровны и императрицы герцог Гессенский Эрнест тайно прибыл в Россию и скрывается в обители милосердия.

Как-то утром огромная толпа людей со злыми лицами собралась у стен Марфо-Мариинской обители. Среди бедняков шныряли хорошо одетые агитаторы. Через несколько минут под вопли: «Немку долой! Выдавайте шпиона!» – в окна обители полетели камни и куски кирпича. Когда толпа ринулась ломать ворота обители, то они сами раскрылись и перед ними предстала совершенно одна настоятельница монастыря. Люди остолбенели и замолкли. Елизавета Феодоровна спросила, что им надо и желают ли они говорить с ней. Тогда вперёд выступили организаторы беспорядка и стали требовать выдачи её брата Эрнеста. Елизавета Феодоровна сказала, что его здесь нет, он живёт в Дармштадте, и предложила им осмотреть все помещения обители, только не шуметь и не беспокоить больных. В толпе стали перешёптываться, но потом опять возобновилось беснование. Озверевшие люди были готовы броситься на Елизавету Феодоровну.

Господь не попустил ей погибнуть в это время. Быстро появившийся конный отряд полиции разогнал демонстрантов. Некоторые из них во время этой схватки пострадали, и настоятельница распорядилась, чтобы сёстры обители оказали им медицинскую помощь. У Елизаветы Феодоровны не было никакой злобы против неистовства революционной толпы. Она говорила: «Народ – дитя, он не повинен в происходящем... он введён в заблуждение врагами России».

Вскоре после отречения императора Николая II от престола новые революционные власти пришли впервые осматривать обитель. Один из визитёров, похожий на студента, стал хвалить обитель милосердия и жизнь сестёр, говоря, что у них нет роскоши и повсюду чистота и порядок. Елизавета Феодоровна, видя доброжелательное отношение к обители, вступила с ним в разговор о христианстве и социализме. В конце этой беседы революционер сказал: «Кто знает, быть может, мы идём к одной цели, только разными путями...»

Москва в это время была похожа на бурлящий котёл. Но Марфо-Мариинская обитель продолжала свою работу. По-прежнему для всех была открыта амбулатория. Несмотря на просьбы казначея обители Гордеевой, Елизавета Феодоровна отказалась запирать ворота. Она говорила: «Разве вы забыли, что без воли Господа ни один волос не упадёт с вашей головы?»

Однажды днём в обитель вошла группа развязных и пьяных людей. Они вели себя нагло и выкрикивали непристойные слова. Это были преступники, теперь открыто гуляющие на свободе. Один из них, одетый в грязную солдатскую форму, увидев великую княгиню, начал кричать, что она теперь не её высочество. И кто она вообще такая? Елизавета Феодоровна спокойно ответила, что она здесь служит людям. Тогда он потребовал, чтобы она перевязала его. На его ногах были отвратительные, тошнотворно пахнувшие язвы. Великая княгиня посадила его на стул, встала перед ним на колени и промыла раны, приложила лекарство, забинтовала и наказала прийти на следующий день для перевязки, иначе может начаться гангрена. Человек был озадачен и смущён. Он не знал, что и сказать. Притихшие хулиганы, теснясь и озираясь, вышли из ворот.

Вскоре после этого случая ранним утром у ворот обители остановились две машины с вооружёнными революционерами. С красными бантами на груди и с красными флагами, они направились к входу. Ворота им открыла сама Елизавета Феодоровна. Небольшая группа «товарищей», с цигарками в зубах, в шапках и с винтовками за плечами, отделилась от общей толпы. Они объявили великой княгине, что в Марфо-Мариинской обители будет произведён обыск и изъятие найденного оружия, а она будет арестована и увезена в тюрьму как немецкая шпионка. Тогда Елизавета Феодоровна ответила, что они могут идти с отцом Митрофаном, который покажет все постройки обители, и искать всё, что хотят найти.

После напрасных поисков смущённые люди вышли к певшей «Интернационал» и «Марсельезу» толпе и сказали: «Это монастырь, и ничего больше». Толпа была разочарована. Митингующие ждали, что к ним выведут великую княгиню, а машины доверху наполнят спрятанным в обители оружием.

После этих событий настоятельница ясно понимала, что в России её ожидает гибель. Но она отказалась от всех предложений родных выехать к ним за границу. Великая княгиня не могла оставить вверенных ей Богом сестёр. В Марфо-Мариинской обители, как и прежде, принимали раненых солдат и больных, кормили бедняков и сирот. Зажиточные люди Москвы не оставляли обитель своей поддержкой. Но положение в стране всё более ухудшалось. В Москве вспыхнула эпидемия тифа. Тяжёлая болезнь подорвала силы настоятельницы настолько, что она долго не могла ходить. Не стало возможности достать продукты и медикаменты. Самые простые лекарства, даже вата и йод, добывались с огромным трудом. Не хватало бинтов, и сёстрам приходилось использовать простыни, чтобы делать перевязки больным.

7 ноября 1917 года было свергнуто Временное правительство. Власть в стране оказалась в руках Ленина и большевиков. Первое время, боясь осложнений со стороны Германии, к высшим кругам которой по происхождению принадлежала Елизавета Феодоровна, они не трогали Марфо-Мариинскую обитель. Наоборот, они утвердили специальный рацион для больницы. В общину сестёр стало регулярно прибывать снабжение. Два раза в неделю к обители подъезжал грузовик, который обычно был нагружен чёрным хлебом, вяленой рыбой, овощами и небольшим количеством жиров и сахара. В ограниченном количестве выдавался перевязочный материал и самые необходимые лекарства. По воскресным и праздничным дням соборная церковь Марфо-Мариинской обители, как и прежде, была переполнена народом.

А в стране уже разгорался пожар чекистского произвола. Начались осквернения храмов, святых икон, мощей угодников Божиих, закрытие монастырей. Великая княгиня, во избежание оскорблений, запретила своим сёстрам выходить на улицу и сама почти не выходила за ворота. После заключения Брест-Литовского мира большевики пообещали Германии безопасность и беспрепятственный выезд Елизаветы Феодоровны за границу. Но она дважды наотрез отказалась принять немецкого посланника как представителя враждебной державы. Это был последний реальный шанс на спасение, от которого стойко отказалась великая княгиня Елизавета.

Простые люди, чья жизнь оказывалась связанной с обителью, тоже понимали, какой опасности подвергает себя её настоятельница. В начале марта 1918 года один сапожник, чья жена и дети находились в больнице обители, предложил Елизавете Феодоровне устроить её побег. У его родственника были сани и хорошие лошади, на которых он хотел перевезти её в безопасное место. Великая княгиня, тронутая таким отношением, ответила, что сани не смогут вместить всех её сестёр, а она сама не может уехать, бросив их на произвол судьбы. Эта немного наивная попытка доброго человека помочь Елизавете Феодоровне покинуть Москву говорит о том, что он не побоялся рисковать своей жизнью и жизнью семьи для её спасения.

Страшные события не заставили себя долго ждать. Сначала советские власти изъяли несколько человек из больницы Марфо-Мариинской обители, а потом объявили Елизавете Феодоровне, что её сироты будут вскоре переведены в детдом.

Коммунисты арестовали Елизавету Феодоровну на третий день Пасхи 1918 года. Это был праздник Иверской иконы Божией Матери. В обители милосердия в тот день служил молебен Святейший Патриарх Тихон. После службы он оставался в обители до четырёх часов дня, беседуя с сёстрами и настоятельницей. Для великой княгини это было последнее напутствие и благословение перед её шествием к мученическому венцу.

Спустя полчаса после отъезда Патриарха у ворот обители раздался громкий и долгий звонок. Вошли комиссар и красноармейцы и приказали Елизавете Феодоровне немедленно ехать с ними. Великая княгиня попросила два часа на то, чтобы назначить себе замену и проститься с сёстрами. В этом ей было категорически отказано. Узнав, что увозят их настоятельницу, все сёстры с плачем бросились к больничной церкви. Бежали, рыдая, со всех сторон: кто вниз по лестнице, кто из больницы, кто из сада. Великая княгиня Елизавета Феодоровна стояла одна на амвоне церкви, очень бледная, но без слёз. Она благословляла сестёр и повторяла: «Не плачьте. На том свете увидимся». Елизавета Феодоровна поблагодарила сестёр и отца Митрофана Сребрянского за самоотверженную работу и просила их не оставлять святой обители, пока это будет возможным.

С великой княгиней поехали две сестры – Варвара Яковлева и Екатерина Янышева. Остальных сестёр чекисты отогнали от настоятельницы грубой силой и побоями. Увозили Елизавету Феодоровну солдаты-латыши. Вероятно, в Чека не доверили её арест русским чекистам, опасаясь, что они в последний момент могут не выдержать и не выполнить задание. Опасаясь возмущения москвичей, Елизавету Феодоровну в тот же день увезли из Москвы.

Узнав о случившемся, Патриарх Тихон пытался добиться освобождения великой княгини. Но эти просьбы никто не хотел слушать. Елизавету Феодоровну и её спутниц по железной дороге отправили в Сибирь. По пути в ссылку она написала письмо сёстрам и два письма отцу Митрофану. Она писала, что конвоиры-латыши сначала обращались с ней очень грубо, но потом смягчились, и тогда их заменили другими безжалостными красноармейцами. Во втором письме к отцу Митрофану Елизавета Феодоров на просила обратиться к Патриарху Тихону, чтобы он ходатайствовал о получении для неё вегетарианской пищи. Конвоиры давали ей мясные блюда из конины, которые она не ела, чем приводила красноармейцев в ярость. Святейший добился, чтобы ей стали давать овощи и молоко.

20 мая 1918 года великая княгиня Елизавета, сёстры Варвара и Екатерина были привезены в город Алапаевск и помещены в Напольной школе на краю города. С ними в заточении находились несколько членов семьи Романовых: великий князь Сергей Михайлович, князь Владимир Палей, три брата – князья Константиновичи – Иоанн, Константин и Игорь, а также служащий Фёдор Ремез. Караул состоял из венгров-красноармейцев.

С июня обращение с узниками стало особенно невыносимым. В это же время от великой княгини были взяты сёстры Варвара и Екатерина и отправлены в Екатеринбург. В областном Совете им предложили выйти на свободу. Но обе сестры умоляли вернуть их обратно в Алапаевск. Тогда их стали пугать мучениями, которые предназначены для Елизаветы Феодоровны, и сказали, что если они не хотят разделить её участь, то должны уехать. Варвара Яковлева сказала, что желает разделить судьбу со своей настоятельницей. Удивлённые комиссары отправили её обратно в Алапаевск. Екатерина, имевшая особое поручение великой княгини рассказать о её участи, должна была вернуться в обитель к сёстрам.

В ночь на 18 июля 1918 года алапаевских страдальцев разбудили, объяснили, что предстоит переезд, и повезли на нескольких повозках в направлении деревни Синячихи. Остановились примерно в 18 километрах от Алапаевска у заброшенной шахты Нижняя Селимовская. Стены шахты были выложены полусгнившими и торчавшими во все стороны брёвнами, а глубина достигала 60 метров.

Избивая узников прикладами, палачи начали с площадной руганью сбрасывать их живыми в шахту. Расправа над невинными людьми была настолько страшна, что двое из местных большевиков сошли с ума. Вблизи этой шахты случайно оказался местный крестьянин, ставший свидетелем злодеяния.

Первой столкнули в шахту великую княгиню Елизавету Феодоровну. Она громко молилась и крестилась, говоря: «Господи, прости им, не знают, что делают!» Потом стали бросать остальных. Всех столкнули живыми, кроме великого князя Сергея Михайловича, который стал бороться с палачами и был убит выстрелом из револьвера в голову. Когда все жертвы были сброшены в шахту, убийцы стали бросать туда гранаты, желая взрывами засыпать шахту. От взрыва гранат погиб только Фёдор Ремез. Остальные мученики умерли в страшных страданиях от жажды, голода и ранений.

Елизавета Феодоровна упала не на дно шахты, а на выступ, находившийся на глубине 15 метров. Рядом с ней потом нашли тело великого князя Иоанна с перевязанной головой. Это израненная святая княгиня в полной темноте сделала ему перевязку. Свидетель-крестьянин слышал, как из глубины шахты стала доноситься Херувимская песнь. Палачи, услышав пение молитв, завалили шахту хворостом и подожгли...

Через несколько недель в Алапаевск вступили белые войска. Тела страдальцев были извлечены из шахты и погребены в склепе собора. Но тела мучеников не нашли себе здесь постоянного упокоения. По мере отступления белых гробы с их останками приходилось перевозить всё дальше на восток, а после установления советской власти на всей территории России – в Китай. В 1920 году стараниями брата и сестры Елизаветы Феодоровны тела великой княгини и инокини Варвары были отправлены в Иерусалим и похоронены в небольшом склепе храма Святой Марии Магдалины, на освящении которого Елизавета Феодоровна присутствовала во время своей поездки в Святую землю. Их святые мощи пребывают в этом храме по сей день. Из огромного числа новомучеников российских только их тела находятся вне пределов России...

С арестом и гибелью настоятельницы обитель практически прекратила свою деятельность. Марфо-Мариинская обитель просуществовала ещё кое-как семь лет, и, как полагают, против её закрытия высказывалась Н.К. Крупская. В начале 1926 года остававшиеся сёстры обители были арестованы и сосланы в Среднюю Азию. Помещения обители были переданы различным учреждениям. В Покровском храме обустроилась мастерская, в которой реставрировали иконы. В нём сохранились фрески Нестерова. Храм не был разрушен только благодаря заступничеству П.Д. Корина и его супруги П.Т. Кориной, бывшей воспитанницы обители милосердия. В доме настоятельницы были устроены кабинеты по физиотерапии, в общежитии для сестёр находилась амбулатория. Как храм, так и все прочие здания обители не ремонтировались.

В 1992 году началось возрождение обители. Первоначально службы проходили в маленькой церкви Святых Марфы и Марии. Сёстры обители помогают одиноким престарелым людям, проходят послушание в Ожоговом центре НИИ им. Н.В. Склифосовского. При Марфо-Мариинской обители вновь создан приют для детей. В 1999 году к годовщине расстрела царской семьи и дню памяти преподобномученицы Елизаветы Феодоровны (18 июля) Святейший Патриарх Алексий II освятил кресты, воздвигнутые на Покровский собор. Обитель вновь обретает помощников. В Лондоне создано Общество друзей Марфо-Мариинской обители, в котором состояла принцесса Маргарита Баденская (1932–2013), родственница великой княгини Елизаветы Феодоровны. В 2006 году был возвращён Церкви Покровский собор, а 30 мая 2014 года решением Священного Синода Русской Православной Церкви Марфо-Мариинская обитель милосердия была преобразована в ставропигиальный женский монастырь с сохранением особого уклада жизни, восходящего к основательнице обители преподобномученице Елисавете.

История Марфо-Мариинской обители, разделённая на два отрезка долгими десятилетиями запустения, возобновилась. Как и в начале ХХ века, она становится примером для всех желающих помочь в деле возрождения традиций милосердия.

Зверинский В.В. Материалы для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. Ч. 1–3. СПб., 1890–1897.

Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия игумена Радонежского и всея России чудотворца. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904.

Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники XVIII века. СПб., 1905.

Денисов Л.И. Православные монастыри Российской империи. М., 1908.

Православные русские обители / Полное иллюстрированное описание всех православных русских монастырей в Российской империи и на Афоне. СПб., 1910.

Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 1–2. Сергиев Посад, 1912.

Сурский И.К. Отец Иоанн Кронштадтский. Т. 1–2. Белград, 1938–1941.

Флоренский П.А. Троице-Сергиева Лавра и Россия // Ист.-биогр. альм. сер. «Жизнь замечательных людей». Т. 16: Тысячелетие русской книжности. М., 1990. С. 396–410.

Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991.

Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 1–2. М., 1991.

История Русской Церкви. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1991.

Московский патерик. Жития святых. М., 1991.

Избранные жития русских святых X–XV вв. М., 1992.

Сорок сороков. Т. 1–4. М., 1992.

Троицкий патерик. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992.

Преподобный Серафим Саровский. М., 1993.

Иоанн (Снычёв), митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Жизнь и деятельность Филарета, митрополита Московского. Тула, 1994.

Комаров Е. Патриарх. М., 1994.

Миллер Л.П. Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Феодоровна. М., 1994.

Патриарх Тихон и история русской церковной смуты. Кн. 1. СПб., 1994.

Вострышев М. Патриарх Тихон. М., 1995.

Лебедев Л., прот. Москва патриаршая. М., 1995.

Митрофанов Г., свящ. Православная Церковь в России и эмиграции в 1920-е годы. СПб., 1995.

Русская Православная Церковь в советское время. Кн. 1–2. М., 1995.

Русские монастыри. Т. 1. М., 1995.

Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995.

Зайцев К., прот. Время святителя Тихона. М., 1996.

Саввино-Сторожевский монастырь. М., 1997.

Зырянов П.Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века. М., 1999.

Смолич И.К. Русское монашество. Возникновение, развитие и сущность (988–1917). Жизнь и учение старцев (путь к совершенной жизни) / Приложение к «Истории Русской Церкви». М., 1999.