10 марта, 1962.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

Двенадцать лет дожидался я Вашего пастырского нагоняя за некоторые мои грехи и вот, наконец, дождался... Что Вам на Ваше внушение ответить...? В письме по-настоящему высказаться на эту тему невозможно. Скажу только: не подумайте, что в антропософии нашел я себе духовное пристанище. И в ней многое для меня неубедительно. Но кое что из миросозерцания этого (это ведь именно миросозерцание, не религия и не секта) дает (по разумению моему) наиболее правдоподобный и достойный ответ на многие загадки бытия. Не искать этого ответа не могу. «Неоспоримого ответа», конечно, нет и тут, но кое что словно смутно возвращается мне из глубин моей памяти, и я этому внимаю и вторю. Вам будет, может быть, любопытно узнать, что в юные мои годы именно и только антропософия (являющаяся, в противоположность теософии, доктриной христианской) вернула меня к религии, от которой я всё более отходил. Без антропософии я не понял бы, а, может быть, и не принял бы христианства; она раскрыла передо мной в частности мистическую его сущность.

Мои «Уходящие паруса» – книга сомнений, догадок, колебаний, мгновений просветления и мгновений помрачения (может быть, и заблуждения – не упорствую). Но, вероятно, всем этим сочетанием она человечна и (как я вижу из многочисленных на нее откликов) глубже и вернее трогает сердца, чем иные благостные песнопения, а тем паче, поучения. Те для «своих», для «твердых» в вере, мои стихи для всякого. Кое кто писал мне, что даже горькие мои стихи утешают, что вообще стихи этой книги помогают не только жить, но и умереть. Все это позволяет мне думать, что книга моя не таит в себе дурного начала.

Кстати: некоторые знакомые из числа антропософов упрекнули меня в недостаточной «антропософичности»!

Слегка, очень ласково, попрекнул меня за антропософию Борис Зайцев. Но при этом пишет: «Лира у Вас знатная! Я давно это знал, давно считал Вас в самом первом ряду, а сейчас и вовсе первым! Дорогой поэт, приветствую Вас! Дай Вам Бог сил для долгого еще творчества!»

Не в моих правилах возражать на критику моих стихов – такие суждения дело вкуса, восприятия и проч. Но в Вашем письме есть место, на которое должен ответить. Вы пишете: «и формально и внутренне кажутся наиболее слабыми» – и перечисляете ряд стихов. «Наиболее» слабые... Значить есть немало еще и «просто» формально слабых! Насчет «внутренне» я возражать не смею. Но вот насчет «формально», согласиться не могу. За моими стихами признаны всеми критиками, даже ко мне не доброжелательными, именно значительные формальные достоинства. Вы, дорогой Владыка, может быть, и правильно отметив «внутреннюю» слабость некоторых моих стихов, заодно {только потому, что они Вам внутренне чужды!) пристегнули к этому еще и «формальную» слабость. Этого упрека я просто не принимаю, притом, никак не по зазнайству, а из давно устоявшейся уже общей оценки моей поэзии.

Несколько дней тому назад послал Вам подробное письмо, а потому на этом умолкаю. Жена шлет свой сердечный привет, а мы оба поручаем себя молитвам и доброте Вашей!

Глубоко любящий Вас

Д. Кленовский