История святых Вселенских Соборов
Содержание
Первый вселенский собор Никейский
Судьба православия и арианства между первым и вторым вселенскими соборами
О книге
Книги представляют собой один из первых в России опытов глубокого изучения Деяний Вселенских Соборов (опубликованных незадолго до того Казанской духовной академией) и обобщений их в столь крупной работе. Сам епископ Иоанн указывал только на отдельные попытки подобных исследований. К сожалению, в этих публикациях не была отчетливо отражена «естественно-историческая связь между ересями, служившая поводом к созванию Вселенских Соборов», что являлось, по словам преосвященного епископа Иоанна, их главным недостатком.
Предисловие
«Иисус Христос вчера и днесь, тойжде и во веки» (Евp. 13:8).
После первоначального основания церкви на земле Господом Иисусом Христом и первого распространения ее трудами святых Апостолов период вселенских соборов составляет самую достопримечательную по своему высокому значению в истории церкви пору ее жизни. Высочайшая важность вопросов, подававших главный повод к созванию соборов, способ исследования и решения сих вопросов, всеобщая применимость и обязательность постановлении соборных для времен последующих, и главное, – несомненно видимое как из собственных деяний и выражений соборов, так и из частных свидетельств святых отцов и учителей церкви – особенное содействие отцам соборов от Святого Духа, – все это доставляет святым вселенским соборам непререкаемый авторитет, a истории их высокий интерес.
Не удивительно после сего, что лица, занимающиеся исследованиями церковно-историческими, с особенными вниманием останавливаются как на истории самых соборов, так и на истории частных лиц, соприкосновенных к сей истории; не удивительно, что из посвятивших себя изучению жизни и науки церковно-исторической, некоторые избирают предметом своих особых занятий историю собственно соборов и издают внушающие к себе почтение обширнейшие труды по истории соборов. На историю вселенских соборов было обращено внимание и в нашем отечестве; в «Христианском Чтении», например, (с 1842 по 1848 г.) помещена история всех вселенских соборов; но эту историю и сам автор ее назвал краткою, и самое содержание ее оставляете неудовлетворенным желание видеть разъяснение на некоторые вопросы, существенно относящееся к истории соборов. Главный и самый ощутительный недостаток в этой истории – это недостаток объяснения естественной исторической связи между ересями, служившими поводом к созванию вселенских соборов. Не менее чувствителен здесь недостаток в раскрытии как самого учения еретиков, так и особенно в раскрытии православного учения, направленного против лжеучений еретических.
Затем относительно истории вселенских соборов обращают на себя особенное внимание несколько статей в «Воскресном Чтении», несколько глав в «Опыте курса церковного законоведения» преосвященного Иоанна, несколько монографий, относящихся к истории некоторых вселенских соборов, – помещенных в Воскресном и Христианском чтении, и в Прибавлениях к Творениям Святых Отцов. – Но все эти произведения, помещенные в различных местах и посвященные различным, частным предметам, суть не более как малые, хотя и добрые частицы из этой широкой, едва обозримой области. – «Деяния вселенских соборов», издаваемые при Казанской духовной академии, представляют важное облегчение для составителя истории соборов, но предпосылаемые этим Деяниям передовые статьи, в коих излагается история соборов, содержат слишком краткие сведения о них.
По чувству с одной стороны высокого авторитета святых вселенских соборов, с другой – по вниманию к ощутительному недостатку в нашем отечестве полных и самостоятельно обработанных сочинений по истории вселенских соборов, мы приняли на себя труд исследования этого важного предмета, в намерении и надежде при помощи Божией предложить благочестивым сынам церкви и любителям церковной науки поучительное и назидательное чтение.
Что касается до пособий и источников на основании коих будет составлена наша история, то об этом в настоящий раз считаем нужным сказать следующее:
При составлении истории собственно первых двух вселенских соборов, деяния коих, как известно, не дошли до нас, – пособиями и источниками для нас, кроме монографий, относящихся к истории сих соборов, и биографий лиц, соприкосновенных к истории сих соборов, будут служить церковные истории Евсевия, Сократа, Созомена, Феодорита, равно как и писания святых отцов, принимавших участие в защищении догмата о божестве Сына Божие против Ария и о божестве Духа Святого против Македония. Для истории прочих вселенских соборов – кроме писаний святых отцов, принимавших участие на сих соборах, – руководственным сочинением предызбирается: Concilia generalia et provincialia graeca et latina Severini Binii. – При этом главном руководстве предполагается принять к сведению труд Казанской духовной академии, издаваемый как известно по Орр. Labbei и Cossartii, и приобретшую себе столь почетную известность в ученом мире Conciliengeschichte Гефеле.
Епископ Иоанн
Первый вселенский собор Никейский
Ересь Ария, как повод к созванию собора – Мнения о связи арианства с воззрениями александрийской школы, Оригена, Павла Самосатского и св. Лукиана. – Оригинальность Ариева лжеучения. – Первое обнаружение его – Александр, епископ александрийский отлучает Ария. – Сторонники Ария и главный между ними Евсевий никомидийский. – Послания александрийского епископа в обличение Ария. – Собор в Вифинии в пользу Ария. – Два сочинения Ария. – Безуспешные усилия императора Константина к превращению церконных смут и нужда собора. – Недостаток сведений о нем. – Лица, прибывшие на первый вселенский собор. – Предварительный совещания. – Торжественное открытие собора, – Речь на соборе императора Константина. – Рассуждения на соборе. – Никейское исповедание веры. – Св. Афанасий – обличитель первых виновников арианства. – Соборный приговор против Ария и его лжеучения. – Определение собора о времени празднования Пасхи – Дело о расколе Мелетия. – 20 правил соборных.
Главным поводом к созванию первого вселенского собора было появление и усиление лжеучения Ариева. Кроме этого, обсуждения и решения соборного требовали вопрос о праздновании Пасхи, дело Мелетия епископа фиваидского, дело о новатианах, о последователях Павла Самосатского и других, как это видно из правил соборных. – Но эти последние обстоятельства были как бы второстепенными, такими, обсудить которые положено было уже по окончании соборных совещаний о деле первом, главном, – лжеучении Ариевом. – Как возникло, откуда родилось это лжеучение?
Писатели историй, притязательные на строго научное исследование исторических явлений, желая показать внутреннюю, органическую связь между появлением арианства и состоянием церковного учения во время предшествовавшее его появлению, ищут корня арианских суждений в тогдашней александрийской философии, почитая одним из наиболее полных между христианами выразителей тогдашнего направления александрийской философии – Оригена, с усилием напрягаются выставить сходство между пунктами системы арианской и богословскими воззрениями Оригена, в намерении таким образом поставить и Оригена в ряд проводников арианских мыслей еще до появления Ария (См. Baur Christl. Kirche 4 – III Jahrh стр. 353, 354). Но это объяснение происхождения арианства страдает довольно ощутительною натяжкою. Что касается до виновности в происхождении арианства – александрийской философии вообще, то, не говоря уже о том, что ни у самого Ария, ни у последователей его нигде не встречается доказательств происхождения их учения от философии (ариане представляли себя стоящими по преимуществу на почве Св. Писания); не говоря далее о том, что из одной и той же александрийской школы выходили и строгие ревнители православия, как св. Дионисий александрийский, и св. Афанасий Великий – чего не могло бы быть, если бы александрийская философия сама по себе вела к арианству: в самом содержании александрийской философия нельзя указать ничего, что могло бы вести так или иначе именно в арианству; το ὅν александрийской философии – на которое обыкновенно указывают писатели, держащиеся приводимого объяснения, имеет весьма малое отношение к христианскому учению о таинстве Пр. Троицы, и самое арианское учение о свойствах второго Лица Пр. Троицы и Его отношениях к Богу Отцу – совершенно иного характера, чем учение александрийской философии о Логосе и уме (Λόγος, νοῦς) и Его отношениях к Высочайшему. Пο учению александрийской философии Λόγος или νοῦς есть свойство, принадлежность Высочайшего; в арианстве Сын Божий признается самостоятельным, отличным от Бога Отца Лицом. – В частности, что касается до Оригена, то кроме того что и тот и другой учили и действовали в Александрии, между Арием и Оригеном общего в направлении учения весьма не много, почти ничего. Той глубины богословских знаний, той возвышенности богословских созерцаний, какою ознаменовал себя великий учитель александрийский, – в Арие нет и малейшей доли, так что Ариева система, если ставить ее в связь с воззрениями Оригена и вообще церковных учителей александрийских, не только не составляла бы собою поступания к дальнейшему развитию богословия (как хотелось бы утверждать держащимся этого мнения), а, напротив, обозначала бы поразительный поворот от возвышенных созерцаний богословских к упадку. Основной пункт православного учения о Сыне Божием – вечное Его бытие и божественное достоинство, против которого так упорно восставал Арий – Оригеном исповедуема была с ясностью и решительностью, исключающими всякое сомнение. В подтверждение этого нашего мнения об Оригене мы прежде всего могли бы указать на прения Оригена с Бериллом. Ориген тем самым, что привел к раскаянию Берилла, отрицавшего личное бытие и божественное достоинство второго Лица Пр. Троицы, дает видеть, что сам он исповедывал личное бытие и божественное достоинство Сына Божия. Впрочем поскольку это свидетельство о прениях Оригена с Бериллом, по причине неясности изложения его у Евсевия, подвергается различным перетолкованиям, то мы, не придавая ему особенной силы, можем для подтверждения своего мнения об Оригене обратиться к обозрению других мест из его многотомных сочинении1.
Между несомненными, всеобще обязательными истинами, кои заповеданы всем людям от Апостолов, Ориген между прочим поставляет: «Веровать, что Бог есть Един, потом, чтο Иисус Христос – прежде всех тварей рожден от Отца; Сей Иисус Христос, после того как послужил Богу Отцу в создании всего (поскольку чрез Него все сотворено), в последние времена истощил Себя, будучи Богом стал человеком, и сделавшись человеком пребыл – чем прежде был – Богом. Сей Сын Божий в чести и славе равен с Богом Отцом. – Свет не может быть без сияния: как же мог бы кто-либо сказать, что Отец мог быть когда-либо без Сына? (De prinе. 1, § 7. 10; 4, 2: 8. In Ioh 13, 25). Бог Отец пребывает от вечности, а по этому вечно должно быть и сияние Отчее – Сын. Не было времени, когда бы не было Сына» (De princ. 1, 2; 2, 4; 4, 28; Conlra Cels. 8, 12; in Ioh T. I 32. Ноm. in Ierem 4, 9.). К «Сыну – по рассуждению Оригена в другом месте – может быть приложено сравнение с потоком; источник этому потоку – может служить подобием Отца (in Ioh T. VI, 29). Этим сравнением Ориген хочет выразить неразделимость по существу между Богом Отцом и Богом Сыном, как он и выражается в одном месте: ακωριστός ἐστὶ του υιοῦ ο Πατηρ (in Math. 13, 19; Contra Cels 4, 14, 16; in Ioh T. II, 1, XIX, 1). Божественное естество Сына – едино (ἡνωμενη) с нерожденным естеством Отца. Как бы совмещая вкратце сущность своего богословствования о Лицах Пресв. Троицы, Ориген в одном месте выражается так: «Три суть источника спасения: Отец, Сын и Дух: кто не жаждет к сим трем, тот не может обрести Бога (in. Ierem. hom. 18, 9); все, что есть в Боге (Отце) – то есть и во Христе». (in Ierem. hom. VIII, 2). Если в иных местах у Оригена и говорится о подчиненности Бога Сына Богу Отцу, – чем особенно и пользуются защитники мнения о виновности Оригена в происхождении арианства2; то подобные выражения должно понимать не иначе, как в духе учения о сем предмете, предлагаемого и Св. Писанием, именно в том смысле, что Сын Божий подчинен Богу Отцу как причине Своего бытия; выражениями своими о подчиненности Бога Сына Богу Отцу Ориген отнюдь не имел в виду умалять полноту Божественных свойств Сына или уничижать Божественность Его существа. «Сын – по учению Оригена – есть Бог по естеству (natura) (Fragm. ар. Pampf. de la Rue IV, 99). Он не может измениться на степень меньшего совершенства, ни усовершаться совершенством большим; Он обладает совершенством бесконечным (in Ioh. T. XXXII, 17; in Lev, tom. 13, 4). Мест, подобных приведенным нами, выражающих совершенно православное мудрствование Оригена об отношениях между Богом Отцом и Богом Сыном – можно бы было и еще привести в значительном количестве; но и приведенных нами, думаем, вполне достаточно, чтобы видеть, какое бесконечное, можно сказать, расстояние существует между выспренним созерцанием Оригена и малосмысленным, как увидим в последствии, мудрованием Ария.
Другие из писателей по церковной истории, будучи движимы этим же желанием провести органическую связь между арианством и лжеучениями, предшествовавшими ему, останавливаются на изображении сходства воззрений арианских с учением Павла Самосатского, надеясь таким образом изъяснить происхождение арианства от лжеучений Самосатского (Гефеле.2, стр. 225; Швале – Dogmengesch., стp. 203.). Тождество местности, где жили Павел Самосатский и Арий (Арий некоторое время был в Антиохии), свидетельство в пользу этого мнения со стороны Александра, еп. Александрийского, который в арианстве видел осадок нечестия Павла Самосатского (Феодорита Ц. И. 1, 4), по-видимому, благоприятствуют этому мнению о связи арианства с ересью Павла Самосатского; но внимательное рассмотрение того и другого из сих лжеучений показывает, что все эти предположения о сходстве между арианством и ересью Павла Самосатского – прочной основы для себя не имеют: внутренней, органической, связи между сими лжеучениями указать нельзя. Все свидетельства о Павле Самосатском, какие только сохранились до нас от времен древних, согласно утверждают, что Павел Самосатский во всех словах и действиях своих унижал Божественное достоинство Искупителя, или вернее сказать отрицал Божественное достоинство в Искупителе. Потому-то Павел Самосатский отменил древние песнопения в честь Христа, как Бога. Отселе же, т. е. из отрицания Божественного естества Искупителя – усилие Самосатского в изображении и превознесении собственно человеческих совершенств во Христе (Иисус Христос κἁτωθεν (Евс. 7:30). Что касается до Божественного естества в лице Иисуса Христа, то Павел Самосатский Ипостасного бытия второго Лица Пр. Троицы не признавал, а допускал только действия в Иисусе Христе Божественной, безипостасной силы (Epiph. haer 65, 1).
Обращая внимание на главнейшие пункты лжеучения Ариева, замечаем, что Арий – ни превыше человеческого достоинства в Иисусе Христе, ни личного самостоятельная существования второго Лица Пр. Троицы не отрицал; основная мысль, около которой вращалось все его лжемудрование, была та, что второе Лицо Пр. Троицы – Сын Божий не может быть во всем равен Богу Отцу, что Он и ниже Отца по существу, и имеет начало бытия Своего во времени: пункты – очевидно не имеющис сходства с основными положениями Самосатского; общее, в чем сходствуют между собою лжеучения Ария и Самосатского, это их заявление, что они ревнуют об исповедании единства Божества; но в дальнейшем развитии этого учения о единстве Божества – Арий и Самосатский расходятся совершенно в различные стороны. Самосатский вовсе отрицает бытие кого-либо из лиц Пр. Троицы, кроме Бога Отца, – Иисуса Христа признает простым человеком; Арий – хотя и не православно – учит о бытии Второго и Третьего Лиц Пр. Троицы и признает воплощение Сына Божие – хотя православное учение о сем высоком предмете совершенно извращает. Таким образом и мнение о сродстве арианства с учением Павла Самосатского оказывается несостоятельным.
В истории арианских прений встречается обстоятельство, которое может наводить еще на одно обьяснение происхождения арианства. Арий, как только подвергся взысканиям со стороны Александра, еп. Александрийского, обратился к Евсевию Никомидийскому с письмом, в котором между прочим называет Евсевия истинным солукианистом. Ересеначальник указывает сим на то, что оба они, Евсевий и Арий, учились в Антиохии у знаменитого в то время Лукиана, пресвитера Антиохийского. Не от сего ли учителя Арий заимствовал свое лжеучение? Подозрение усиливается тем, что св. Лукиан, как видно из посланий Александра еп. Александрийского, по подозрениям в неправославии – в продолжении многих лет не имел общения с православными епископами (Феодорит. 1, 4). Как смотреть на эти обстоятельства? Без объяснений понятно, что подозревать св. мужа в распространении учений согласных с арианскими на основании приведенных оснований, было бы совершенно несправедливо. Что касается до ссылки Ария на св. Лукиана, то трудно толковать ее в смысле намека на сходство их учения, или, если и допускает она такое толкование, весьма удобно может быть объяснена желанием ересеучителя прикрыться каким-нибудь авторитетом; временное отлучение Лукиана от церковного общения, за недостатком объяснений как и почему он отлучен был, ничего не доказывает; высокое же титло исповедника и мученика, усвоенное св. Лукиану св. Церковью, не оставляет места никаким сомнениям в его православии. Древние историки Церкви для нас сохранили исповедание веры, которое Ариане будто бы приписывали Лукиану (Созом. Ист. Ц. III, 5. Сокр. 2, 10). Вот это исповедание: «Веруем во единого Бога всяческих, Творца и Промыслителя всего мыслимого и чувственного.... и.... во единого Сын Божие Единородного, Который был прежде всех веков и сосуществует родившему Его Отцу, чрез Которого произошло все видимое и невидимое, и Который в последние дни по благоволению Отца нисшел, принял плоть от Святой Девы, и, исполняя всю отеческую о Нем волю, пострадал, воскрес, вознесся на небеса и сидит одесную Отца, и придет судить живых и мертвых, и пребудет Царем и Богом во веки; веруем и в Духа Святого, воскресение плоти и жизнь вечную». Исповедание – для нe предвзятого никакими неправославными мыслями не представляющее решительно ничего соблазнительного; то правда, конечно, что в этом исповедании нет тех вполне точных и строгих выражений, какие были внесены в символ веры по поводу лжеучений арианских; но если примем во внимание, что к выражениям тем не было тогда еще и повода; то легко поймем неосновательность даже малейшего подозрения святого Лукиана в неправославии, на основании одного сего исповедания. Ссылки на св. Лукиана со стороны Ариан, кои они делали впоследствии – суть ни больше, ни меньше как злонамеренная клевета на святого мужа.
По нашему мнению, никакого ближайшего внешнего источника, из коего могли бы генетически, так сказать, проистекать воззрения Ариан, указать нельзя. Главным и единственным источником всех этих лжеучений, нужно признать собственный оригинальный образ мыслей Ария. Конечно, в этой системе отрицания божественности Второго Лица Пр. Троицы предшественники Арию были; такими предшественниками Арию можно признать всех, так называемых, монархиан во всех их различных направлениях; но что при сходстве с предшествовавшими ему монархианами в одном пункте отрицания равенства и единосущие Второго Лица Пр. Троицы с Богом Отцом, у Ария в развитии сего учения гораздо больше самостоятельности и оригинальности, чем зависимости и подражательности им, – это несомненно видно из всей системы арианства. Влияния на Ария с различных сторон, конечно, быть могли; были влияния монархианские, могли быть даже влияния со стороны школы Александрийской и именно со стороны Оригена (только не в том смысле, что Арий усвоил себе подлинный образ мыслей этого учителя, а скорее в том, что Арий многими выражениями Оригена злоупотребил): только ни одному из сих влияний Арий не поддавался страдательно и все их переработал по свойству и характеру воззрений своих. Мы думаем, что в том-то между прочим и заключалась тайна необычайных успехов арианства, что учение это было оригинально ново, чем и увлекало умы жаждавшие нового, но не стяжавшие искусства в различении истинного от ложного.
Первое обнаружение лжеучения арианского представляется, по древним историческим памятникам, при таких обстоятельствах. Александр, епископ Александрийский, строго следуя учению Св. Писания и преданию благочестивых предшественников своих (Дионисия, Феогноста, Пиерия, Петра, Ахилла), нередко богословствовал в присутствии подвластных ему пресвитеров и других клириков о Святой Троице, рассуждая, как замечаете ц. историк Сократе, философски, что Святая Троица есть в Троице единица. Очевидно было, что признавал единосущие всех лиц Пресвятой Троицы, и следовательно единосущие Сына Божие с Богом Отцом. Арий, пресвитер подчиненный Александру, из любопрения, как утверждает Сократ, уклонился ко мнению противному мыслям Александра, и на слова епископа стал грубо предлагать возражения, говоря, что если Отец родил Сына, то рожденный имеет начало бытия; отсюда следует, что было время, когда Сына не было, и что Сын имеет свое существо из небытия (Ц. Ист. Сократа кн. 1, гл. 5). Несколько в инаковом виде это начало спора представляется у Созомена; этот историк пишет, что Арий, безотносительно к учению Александра, несколько раз высказывал нелепые выражения, так что дерзнул изречь в церкви такую, никем прежде не высказанную мысль: Сын Божий произошел из несущего; было время, когда Его не было; по самопроизволению Он способен к злу и добродетели; Он есть создание и тварь. Некоторые, слыша подобные выражения из уст Ария, начали порицать Александра, зачем он, вопреки долгу, терпит нововведения в догматы. Александр, не желая, чтобы в святом деле веры имело место принуждение, и, желая примирить спорящих путем свободного убеждения, дозволил спорящим состязание. Арий защищал высказанные им положения; прочие доказывали, что Сын единосущен и совечен Отцу. Было и другое заседание: рассуждали о тех же вопросах; но спорившие опять не сошлись между собою. Так как рассматриваемый предмет казался еще сомнительным, то сперва колебался несколько и сам Александр, похваляя иногда одних, иногда других3; по довольном времени испытания той и другой стороны Александр присоединился к тем, которые утверждали, что Сын единосущен и совечен Отцу, и Арию приказал, чтобы и он, оставив противоречия, мыслил таким же образом (Созом. 1:15). Арий последовать требованию епископа не заблагорассудил; напротив, ободренный тем, что на стороне его нашлось несколько епископов (Секунд, Феона, см. Сокр. 1,6), пресвитеров (Анфал, Ахилл, Караоний, Сарматий, еще Арий) и диаконов (Евзой, Макарий, Июлий, Мина и Елладий), вступил с своим епископом в отношения надменные и даже неприязненные; не обращая внимания на неблаговоление к нему епископа, начал собирать сборища единомышленников и в этих, вышедших из повиновения епископу сборищах, предлагать свое новое учение. Александр, по свидетельству Феодорита, старался вразумить Ария увещаниями и советами; но когда увидел, что тот упорно безумствует и открыто проповедует свое нечестие, то в согласии с сослужителями своими (как называет их Александр), Египетскими, Фиваидскими, Ливийскими, Пентапольскими, Сирскими, Ликийскими и прочими из областей сопредельных (в числе около ста. Сокр. 1, 6), – отлучил Ария и сообщников его от общения церковного. Арий, считая себя осужденным несправедливо, обратился с жалобами на своего епископа к некоторым, прежде знакомым ему епископам, прося их заступничества за себя, и особенно крепкую надежду возложил на прежнего сотоварища своего в школе Лукиановой – Евсевия Никомидийского. В письме κ Евсевию, еп. Никомидийскому, Арий представляет себя невинным страдальцем за истинное Евангельское учение и умоляет Евсевия защитить его от несправедливых нападений на него Александрийского епископа. Епископ Александрийский, писал между прочим Арий, сильно преследует нас и гонит, употребляя к тому все средства; он даже признал нас людьми безбожными и изгнал из города за то, что мы не согласились c ним, когда он всенародно говорил: Бог всегда; Сын всегда; вместе Отец, вместе Сын; Сын сосуществует Богу нерожденно: Он всегда рождаемый и нерожденно рожденный; Бог ни мыслью, ни каким-либо этомом не предшествует Сыну; Сын из самого Бога. Отрицая это (заметим, значительно искаженное им) учение Александра, Арий предлагает Евсевию сущность богословствования своего: «Мы говорим и мыслим, учили и учим так: Сын ни не рожден и ни в каком смысле не есть часть нерожденного, и не произошел из чего-либо предсуществовавшего, но по воле и совету Божию был преждевремен и прежде веков совершенный Бог, единородный, неизменный. Однако Его не было прежде, чем Он был рожден, или сотворен, или определен, или основан, ибо до рождения Он не существовал. Нас преследуют за то, что мы говорим, что Сын из несущего. Но мы говорим это потому, что Он не есть часть Бога, и не происходит из чего-либо предсуществовавшего». «Помни наши скорби, заключает Арий, истинный Солукианисте, Евсевий» (Феодор. 1,5). Суждения о Сыне Божием Ариевы во всем сходны были с убеждениями касательно этого пункта и у Евсевия Никомидийского (см. Феодор. 1, 6). Отчасти по этому сходству убеждений, а отчасти и потому, что Арий успел значительно извратить смысл учения православных4 в своем сообщении об этом Евсевию, Евсевий вступился за Ария. В своем ответе Арию Евсевий одобряет его учение и ободряет Ария к дальнейшему раскрытию и распространению его: «Ты мыслишь, – писал Евсевий Арию, – правильно; я прошу тебя позаботиться о том, чтобы и все так мыслили; ибо для каждого должно быть ясно, что то, что произошло, не было прежде чем произошло» (Аф. о собор. Селев. и Рим., гл. 17).
Будучи весьма гордым для того, чтобы вступить в сношения с Александром Александрийским, начальственным епископом Ария, непосредственно, Евсевий пишет к Павлину еп. Тирскому с просьбою, чтобы Павлин постарался сообщить Александру «истинное», как представлялось Евсевию, учение о лице Сына Божия, и тем обратил бы Александра на путь истинный (Феод. 1, 6). Писал ли Павлин к Александру, неизвестно; только Александр скоро узнал, что на стороне Ария собирается и еще значительное число сообщников, даже из епископов (сторону Ария теперь приняли: Евсевий Кесарийский, Феодот Лаодикийский, Афанасий Анасарбский, Григорий Беритский, Аэций Лиддийский), и что сильный по своему положению Евсевий Никомидийский принял сторону Ария. Тогда-то строгий ревнитель православия, несомненно уверенный в правоте и чистоте своих убеждений и действий, почел долгом своим уведомить всех православных братий и сослужителей своих о положении церковных дел в его епархии, в намерении сообщить всем надлежащее понятие о сущности нового учения и предохранить верных сынов православия от влияния коварственных лжеучителей. С этой целью Александр еп. Александрииский издал несколько посланий5 к епископам разных городов; из посланий этих до нас сохранилось два: одно – на имя Александра, старейшего между епископами округа Фракийского6; другое – окружное по всем прочим православным епископам восточным. Эти два послания Александра еп. Александрийского к Александру еп. Константинопольскому и окружное послание по всем церквам (Сокр. 1, 6) имеют весьма важное значение в истории арианства. Они важны: 1) потому, что сообщают нам сведения о сущности лжеучения Ариева, сообщают, как первоначальный, непосредственным источник; 2) что разоблачают перед нами те скрытные, тайные нити, которыми сплеталась первая сеть арианства; 3) особенно потому, что представляют нам сущность богословских воззрений православного еп. Александрийского, чем самым снимают всякую тень подозрений в нетвердости учения будто бы и всей церкви Александрийской, каковую тень готовы набрасывать на эту церковь историки рационалисты.
Что касается до сущности лжеучения собственно Ариева, как оно представляется в этих двух посланиях Александра, то оно состоит в следующем: «Бог Отец не всегда был Отцом; было время, когда Он Отцом не был; было время, когда Сына Божие не было; Сын Божий родился во времени, не существовав прежде: когда бы то ни было только Он сотворен, как и прочие твари, как и всякий человек. Сын, как и все твари, сотворен из несущего. Причисляя Сына Божие к совокупности разумных и неразумных тварей, Арий и его сообщники утверждали, что природа Сына изменчива и может воспринимать добро и зло. Сын Божий есть и называется Сыном Божиим не по особенному какому существенному отношению Его к Богу Отцу, но потому, что несмотря и на изменяемость Своей природы, Он, чрез упражнение Себя в нравственной деятельности, не уклонился к худшему, так, что если бы равную силу в этом показали Павел или Петр, то их усыновление ни мало не отличалось бы от Его усыновления Как сотворенный во времени, Сын не свободен от условий ограниченности. Он не знает вполне сущности Отца. Отец неизглаголим для Сына; потому что Сын не знает Его совершенно и не может видеть Его в совершенстве; не знает Сын и собственной своей сущности» (Феод. 1, 4. Сокр. 1, 6).
Для нас могло бы представиться непонятным, как такие, очевидно противоречиные Св. Писанию, суждения могли встретить себе сочувствие и одобрение у современных Арию христиан, если бы к уразумению сего не вели некоторые из объяснений еп. Александра Александрийского, какие он представляет в послании к еп. Александру Константинопольскому. В своем послании еп. Александрийский между прочим замечает, что Арий и единомышленники его, стыдясь сами своего изобретения и сознавая свою неправоту, на первых порах не открывали тем, к кому обращались со своим учением и со своими жалобами, не открывали того, чему они лукаво учили, когда были еще в общении с церковью, не признавались ясно в том, что они делали и за что извержены из Церкви. Об этом они молчат, пишет Александр, или оставляют это в тени посредством хитро вымышленных речей и писаний. Прикрывая таким образом гибельное свое учение убедительными и вкрадчивыми беседами, они увлекают к себе того, кто податлив на обман, и в то же время не упускают случая оклеветать пред всеми и наше благочестие». Посредством этой-то хитрости Арию и удалось склонить на свою сторону многих из тогдашних членов Церкви, и даже из епископов. Но лукавство его не могло укрыться от проницательного взора православного епископа александрийского. Понимая коварство и зловредность новоизмышленного учения, Александр поспешает возвестить об угрожающем бедствии всем истинным сынам православия и по преимуществу епископам, как особенно обязанным охранять спасение верующих. Извещая о возникшем лжеучении, сообщая сведения о сущности его, Александр в видах предохранения верующих от заразы этим лжеучением ие преминул изложить и опровержение на него. В том и другом своих посланиях еп. Александрийский приводит места из Св. Писания, кои опровергают новое учение Ариево, равно как старается показать несостоятельность сего учения и перед началами здравого разумения: «Кто слыша глаголы Иоанна, пишет еп. александрийский; в начале бе Слово – не осудит говорящих, что было время, когда Его не было? Или кто слыша в Евангелии: Единородный Сын, и: вся Тем быша (1: 3, 8), не возненавидит произносящих, что Сын есть одно из творений? Как может Он быть равен сотворенным от Него вещам? Как мог Он произойти из несущего, когда Отец говорит: из чрева прежде денницы родих mя (Пс. 109:3)? Как Он не подобен сущности Отца, когда Сам говорит: видевый Мене, виде Отца (Ин. 14:9)? Как могут они называть Сына изменяемым, когда Апостол говорит: Иисус Христос вчера и днесь, тойже и во веки (Евр. 13:8)? Когда они утверждают, будто Сын не знает совершенно Отца, то сим самым показывают, что они отвергают слова Иисуса Христа: якоже знает Меня Отец, и Аз знаю Отца (Ин. 10:15)». Обращаясь к соображениям от разума, еп. Александрийский между прочим рассуждает: «выражение: никогда не существовал должно относить или ко времени, или к какому-нибудь продолжению вечности. Если же справедливо, что вся Тем быша, если т. е. чрез Него произошла и целая вечность, и время и отделы времен, и самое никогда, в котором содержится несуществование, то не нелепо ли говорить, будто тот, Кто сотворил времена, вечность и лета, в которых содержится несуществование, сам некогда не существовал? В самом деле было бы крайне бессмысленно и невежественно полагать, что виновник какой-нибудь вещи получил свое бытие после происхождения сотворенной им вещи». Новая точка зрения для опровержения Арианства Александру открывается из разбора названий Отец и Сын. «Отец всегда есть Отец, поскольку всегда имеет Сына, по Которому и называется Отцом. Если же Отец всегда имеет Сына, то Он всегда есть Отец совершенный, родивший Единородного Сына не во времени и не из несущего. Не нечестиво ли также говорить, что премудрость Божие никогда не существовала, или что силы Божией некогда не было, что Слово Божие когда-то безмолствовало, или что в Боге не было когда-то и других свойств, по которым узнается Сын и качествуется Отец? Кто говорит, что нет сияния славы (Евр. 1:3), тот отвергает бытие и первообразного Света, от которого происходит сияние. Если не всегда существовал Образ Бога (2Кор. 4:4, Кол. 1:15), то очевидно но всегда существовал и Тот, чей это образ». Отселе же, из созерцания Божественных свойств Сына, Александр усматривает и нелепость мысли об изменяемости и усовершимости Бога Слова. «В чем усовершаться премудрости Божией? В чем получать приращение самой истине или Богу Слову? Как улучшаться истинной жизни и истинному свету?». Приведши еще несколько опровержений против Ария, Александр заключает: «Все это мы написали вам, чтобы никто на вас не принимал этих людей, преданных анАфеме, и не соглашался с тем, что ими пишется, или говорится: ибо они обманщики, все лгут, правды у них нет. Они ходят по городам с тем только намерением, чтобы под видом дружества и под именем мира лицемерно и льстиво раздавать и получать письма и этими письмами утверждать в заблуждении обманутых ими и утопающих во грехах женщин». Эти последние слова дают намек на одну из тайных сил, участвовавших в первоначальном распространении нечестивого учения.
До сих пор, благодаря тому, что кружок, в котором действовали ариане, быль довольно не широк, и учение их известно было только в одной почти их среде; дело об Арианах нe получало еще большой огласки и не возбуждало о себе особенных толков; но «как скоро послания Александровы разосланы были по всем городам, пишет Сократ, зло еще более увеличилось. Потому что, узнав написанное, многие вступали в состязание и одни соглашались с посланием, подписывали его, другие делали противное». Св. Афанасий Великий приводит отрывки из писем Афанасия еп. Аназарбского и Георгие Лаодикийского к Александру еп. Александрийскому, в которых оба эти епископа укоряют Александра за то, что он исключил из церковного общения Ария. «Почему порицаешь Ариан, писал Афанасий Аназарбский, если говорят, что Сын Божий произведен из несущих как тварь и есть единая из всех тварей? поскольку в притче под именем ста овец разумеются все создания, то и Сын есть один из них. Георгий Лаодикийский писал: не порицай Ариан, если говорят: было, когда Сына Божие не было; ибо и Исаия быль сын Амосов, однакоже Амос был прежде нежели получил бытие Исаия» (Аф. о соб. Ар. и Селевк., стр. 127–8). Особенно же враждебное расположение, по свидетельству Сократа, обнаружили Евсевий Никомидийский за то, что Александр в своем послании отозвался о нем худо. Евсевий Никомидийский, по свидетельству Сократа, непрестанно отправляет послания то к Александру, чтобы он прекратил начатой спор и снова принял Ария в церковь, то к епископам городов, чтобы не соглашались с Александром (Сокр. 1, 6). Евсевий этот, замечает Сократ, был тогда очень силен и поэтому многие епископы слушались его. Приверженцы Евсевия, пишет Созомен (1, 15), несколько раз просившие Александра и неудовлетворенные им, сочли себя обиженными и вознегодовав на него, еще ревностнее стали защищать учение Ариево. Они собрали даже собор в Вифинии и писали ко всем епископам, чтобы единомысленников Ария, как людей правомыслящих, епископы приняли в церковное общение и расположили к тому же Александра; но так как Александр не соглашался, то Арий и приверженцы его обратились к Павлину еп. Тирскому, Евсевию Кесарийскому и Патрофилу Скифопольскому с просьбою, чтобы им позволено было собирать преданный им народ, так как они прежде имели сан пресвитеров7. Помянутые епископы, снесшись с другими епископами Палестины, согласились на прошение Ариан, позволили им собираться как прежде, с тем, однако, чтобы они подчинялись Александру. Но Арий и сторонники его, воспользовавшись этим разрешением, не захотели исполнить условия, под которым им позволено возвратиться в Александрию; не захотели оказать повиновения епископу: от этого несогласие, как естественно ожидать, не могло не продолжаться.
Ко времени пребывания Ария в Вифинии, относятся некоторые из его сочинений, важные в истории Арианства, как первоначальные источники сведений о лжеучении Ария. Между этими произведениями считают: 1) письмо Ария к Александру еп. Александрийскому. Упрашивая с одной стороны друзей своих епископов о ходатайстве за него пред Александром, Арий и со своей стороны старается как бы выудить у Александрийского епископа согласие на принятие его в церковное общение, в этих видах, т. е. чтобы сильнее подействовать на Александра, Арий старается разъяснить своему епископу, будто учение его, Ария, есть то же самое, какое проповедует и епископ Александрийский, и будто это учение свое он, Арий, заимствовал от Александра. «Вера наша, пишет Арий в письме к Александру, приятая от предков, какой научились и от тебя, блаженный отец, такова: ведаем единого Бога, единого нерожденного, единого вечного, единого безначального, единого истинного, единого имеющего бессмертие, единого премудраго, единого благого, единого властителя, всех судию, правителя, домостроителя. непреложного, неизменяемого, праведного и благого, Бога закона и пророков и нового завета. Сей Бог прежде времен вечных родил единородного Сына, Которым Он сотворил и веки и всяческая, родил же не мнимо, но действительно; собственным изволением создал непреложную, неизменяемую тварь Божию, совершенную, но не как одну из тварей, рождение, но не как одно из рожденных, не исторжение – каково Отчее рождение по Валентину, не единосущную часть, каково Отчее рождение по изъяснению» Манихея, не Сына-Отца, как наименовал Савелий, разделяя единицу, не светильник от светильника, или свещник разделенный на два, как говорил Иеракс, и не прежде сущего, впоследствии же рожденного, или возведенного в Сына, как и сам ты, блаженный отец среди церкви и на соборе многократно осуждал дающих сии толкования, но, как мы говорим, по воле Божией прежде времен и веков созданного, и жизнь и бытие приявшего от Отца, Который даровал Ему вместе и славу; Отец, дал Ему все в наследие, не лишил Себя того, что имеет в Себе не рожденного, потому что Он источник всего. Посему три Ипостаси. И как Бог, виновник всего, единственно безначален: так Сын – не во времени рожденный от Отца и прежде веков созданный и положенный в основание – не был, пока не рожден, но не во времени рожденный прежде всего един есть от Отца. Ибо Он не вечен, или не сонерожден со Отцом; и не вкупе со Отцом имеет бытие, как принадлежность, что утверждают иные, вводя два нерожденные начала, напротив того, Бог сеть как единица и начало всего, так и прежде Сына, как мы, научены этому тобою, проповедавшим среди церкви, поскольку от Бога имеет бытиe, от Бога преданы ему и слава и жизнь и все, потолику Бог его начало. Если же сказанное: из того (Рим. 11:36), из чрева (Пс. 109:3). изыдох от Отца и иду ко Отцу (Ин. 16:28) иными разумеется так, что Сын есть единосущная часть Его и исторжение: то Отец будет по их мнению сложным, делимым, изменяемым; бесплотный Бог, вследствие положения их, потерит все сообразное телу» (Аф. о соб. Рим. и Селев., стр. 125 и след.).
Но напрасно ересеучитель старался прикрыть гнилость своего изобретения высоким авторитетом учителя православного. Александр, как мы видели по изложению его учения, решительно далек был от подобных мудрований, а потому, как само собою следует ожидать, совершенно не согласен был подать руку общения ересеначальнику, доколе тот не согласится отказаться от своего лжеучения.
Ко времени же пребывания Ариева в Никомидии принадлежит и в таком же духе и смысле составлено было и известное произведение его: Фалия, или пиршество друзей. Отрывки из сего сочинения до нас сохранились в творениях св. Афанасия Великого8. Книга эта была написана частию в стихах, частию в прозе. Св. Афанасий сравнивает ее с песнями египетского смехотворца Сотада. Афанасий же Великий свидетельствует, что Фалия пользовалась великим уважением у друзей Ария и что они чтили ее, как Библию. В начале Фалии Арий прославляет самого себя за то, что ему пришлось перенести много испытаний за свое учение, что он не изменил этому учению, которому научился он οт избранных Божиих по вере, благоразумных святых чад, принявших Святого Божие Духа, причастников премудрости, мужей образованных, богоучимых и во всем премудрых. Чему же научился Арий от сих богоучимых? – Следующему: «Бог не всегда был Отцом, но было, когда один был только Бог и не было еще Отца; впоследствии же сделался он Отцом; не всегда был Сын, поскольку все произошло из ничего, то и самое Слово Божие произошло из несущего. Бог, восхотев создать нас, сотворил единого некоего, и наименовал Его Словом, Премудростию и Сыном, чтобы посредством Его создать нас». Здесь же Арий утверждал, что две есть премудрости: одна собственная и соприсущая Богу; Сын же рожден сею Премудростию и как причастник ее, наименован также премудростью и Словом. Ибо премудрость от премудрости прияла бытиe по воле премудрого Бога; в Боге есть и другое слово, кроме Сына, и Сын, как причастник оного, наименован по благодати Словом и самым Сыном. Слово не истинный Бог: а если и именуется Богом, то не истинным, а по причастию благодати. Отец не видим Сыну; и Своей сущности не знает сам Сын; сущности Отца, Сына и Св. Духи не сходны между собою до бесконечности (Аф. пр. Ар. изд. в Рус. перев. св. 1, стр. 163, 164, 165). Как легко приметить, учение, какое излагает Арий в своем письме к Александру еп. Александрийскому и в своей Фалии, не только не содержит в себе никаких уступок и никакого сближения с учением православным, а еще выражает злейшее и наиболее решительное противление православию, чем какое заметно было в мыслях и выражениях Ариевых первоначальных. Естественным следствием всего этого было то, что мира между Арием и еп. Александрийским нe было, как и не могло его быть при таком непримиримом разногласии их в учении догматическом. Несогласие между главными руководителями той и другой стороны отзывалось и на отношениях между сторонниками того в другого. Мало того, что предстоятели церкви разделились на разные стороны, и поражали друг друга словами, теперь разделился и самый народ, склоняясь кто на ту, кто на другую сторону, и дело дошло до такой, как выражается Сократ, нелепости, что над христианами стали смеяться публично, даже в театрах (Ц. И. 1, 6.).
Слух об арианских прениях, достигших такого широкого размера, дошел наконец до императора Константина Великого; слух этот тем паче не мог не дойти до императора, что Константин Великий около этого времени прибыл (после победы над Ликинием) в Никомидию, кафедральный город Евсевия, защитника Ариева. Некоторые из писателей по Церковной истории (Гефеле, т. 1, стр. 248 Möhler, Athan 228), высказывают предположение, что первые сведения об этом деле сообщены были императору стороною неблагоприятствовавшею православным: предположение, можно сказать, вероятное, но не больше; твердых каких-либо оснований для этого предположения указать нельзя. К принятию этого предположения может склонять одно только обстоятельство, именно то – почему император обнаружил такой недостаток внимания к правой, православной стороне, какой заметен во всем тоне его послания к Александру и Арию. Но это обстоятельство может быть объяснено и тем, что Константин Великий хотел быть беспристрастным к той и другой стороне. Было ли предваряющее влияние на императора со стороны ариан или нет, во всяком случае несомненно то, что отношения императора к той и другой стороне казались безразличными. По взгляду императора в возникновении споров виновата была и та и другая сторона, и Арий и Александр. Такой недостаток должного внимания и благорасположения к стороне православных удобно изъясняется тем, что император не мог еще составить себе надлежащего понятия о сущности дела; как видно по всему тону послания императора к Александру и Арию император с первого раза не составил себе отчетливого представления о сущности спора. То он представляет предмет прения между Александром и Арием непостижимым по его величию и высоте и советует из уважения к его величию не прикасаться его. «Кто может, пишет между прочим Константин Великий в своем послании в Александрию, обстоятельно узнать, или по надлежащему истолковать силу столь великих и столь трудных предметов? В изысканиях этого рода надобно удерживаться от многословия, чтобы или по слабости своего естества, не имея силы истолковать предложенный вопрос, или по тупости слушателей не могши сообщить им ясного понятия о высказанном учении, тем или другим образом не довести народа либо до богохульства, либо до раскола» (гл. 69). То вдруг представляется ему, что на это дело обращено спорящими внимания больше, чем сколько это дело заслуживает: Константин несколько раз о предмете спора выражается, что «повод к этим спорам весьма не значителен, что предмет спора вовсе не стоит такого прения»; называет предмет спора «маловажным и ничтожным»; говорит, что предмет сей не касается какого-либо главного учения в законе, что это – мелочное и суетное словопрение; что подобные споры – дело черни, и более приличны детскому неразумию, нежели вниманию людей священных и разумных». От этой-то неясности и неотчетливости представлений Константина Великого о предмете спора между Арием и Александром и происходило, что Константин не понимал всей важности дела и не предполагал возможности того, что он примет такие широкие размеры, какие принял он в последствии. На сей раз Константин Великий находил наилучшим советовать Александру и Арию оставить словопрение, что если у них есть несогласные мнения то эти несогласные мнения «должны оставаться в их уме и храниться в тайнике души». Он думал, что для спокойствия Церкви (а оно же составляло и столь дорогое для Константина спокойствие государства), что для спокойствия Церкви гораздо было бы выгоднее оставить это дело в том состоянии, в каком оно было доселе, чем подвергать его прениям и обсуждениям. «Возвратитесь ко взаимному дружеству и любви, – убеждает Константин Александра и Ария, – узнайте снова друг друга; по отложении вражды и по примирении, дружба чаще бывает тем приятнее» (гл. 71). Для того чтобы с большим успехом содействовать столь желательному примирению несогласных, Константин Великий послал со своим посланием известного ему своим благочестием, образованностью и своей ревностью о вере Осию, епископа Кордубского, с повелением водворить мир между враждовавшими (гл. 63). Но дело зашло уже так далеко, пишет от себя Евсевий, что его нельзя уже было остановить одним посланием; ссора враждующих чрезвычайно усилилась: поток зла разлился по всем областям востока (кн. 2, гл. 73).
Что предпринимал со своей стороны маститой старец Кордубский в Александрии для примирения споривших, не известно, известно только, что путешествие Осии оказалось безуспешным и император вынужденным нашелся передать это дело на обсуждение вселенского собора. Весьма вероятным представляется свидетельство Сульпиция Севера, что Никейский собор созван был по внушению Осии (auctore Osio) Sulp. Sеu. hisl. II, 55.
Подлинно достойное сожаления обстоятельство, что мы ни от кого из тогдашних современников не имеем полного описания заседаний и действий Вселенского Никейского собора. Истреблены ли эти деяния арианами, или по время самых занятий собора не было обращено внимания на составление протоколов, сказать с решительностью нельзя; наиболее вероятным представляется предположение последнее, т. е. что на самом соборе актов собора не составлено.9 От этого недостатка несомненных свидетельств непосредственных нет возможности изобразить вполне внутреннюю, существенную сторону в совещаниях собора, передать содержание и свойство самых рассуждений, какие имели между собою члены собора. Все несомненно достоверные сведения о Никейском соборе, какие имеем мы10, кроме того что рассеяны мелкими частицами по разным местам, представляются потому не вполне удовлетворительными для исследователя истории, что ограничиваются по большей части одною внешнею стороною дела. Поэтому-то для суждения о характере рассуждений и совещаний на соборе догматических мы усматриваем необходимость обратиться между прочим и к догматическим сочинениям св. отцов, ближайших ко времени Никейского собора, и между ними по преимуществу к догматическим сочинениям святого и великого Афанасия Александрийского.
Прежде чем приступить к внутренней стороне совещаний соборных, соберем, что осталось касательно внешней обстановки Никейского собора.
Понимая неблагоприятные последствия, могушие произойти от раздражительного разделения членов церкви, и всячески желая эти последствия предотвратить, император, как усердно заботившийся о религиозном и политическом объединении всех своих подданных, не жалел расходов, необходимых к достижению предположенной им цели. По указу его всем епископам, собравшимся на собор (по согласному свидетельству церковных историков числом 318) и даже свите их (которой по выражению одного историка не было и числа) назначены были и прогоны и содержание из государственная казначейства. К назначенному дню11 собрались в Никею епископы от всего христианского мира, в частности Евсевий упоминает о епископах из Сирии, Киликии, Финикии, Аравии, Палестины, Египта, Фив, Ливии, Месопотамии, Персии, Скифии, Понта, Галатии, Памфилии, Каппадокии, Азии, Фригии, Фракии, Македонии, Ахаии, Εпира, и наконец Испании. «Не был только, замечает Евсевий, по причине своей старости, предстоятель царственного города; а потому вместо его присутствовали исполнявшие его должность пресвитеры». Приглашен был в Никею и главный виновник этого собрания Арий (Ruf. hist. Ecсles. I, 1).
В промежутке между временем назначенным для открытия собора по указу и между временем самого открытия торжественного, к которому долженствовал прибыть и сам император, происходили частные совещания и рассуждения между православными, арианами и философами, как об этом свидетельствует Сократ (1, 8) и Созомен (1, 17); в это время неоднократно был приглашаем епископами к совещанию и Арий, и здесь свободно излагал свое учение.
Уже в это время ясно было видно, что на стороне Ария много было сторонников, даже из епископов; Филосторгий Арианин пишет, что епископов державших сторону Ария было 22, именно: шесть из Ливии, 1 из Египта, 2 из Палестины, 2 из Финикии, 3 из Киликии, 3 из Каппадокии, 2 из Понта, 3 из Вифинии (L. И. с. 8). Руфин пишет, что их было 17; Феодорит поименно исчисляет 10, именно: Евсевий Никомидийский, Феогнис Никейский, Марис Халкидонский, Феодор Ираклийский (во Фракии), Менофант Ефесский, Патрофил Скифопольский, Наркисс из Киликии, Феона Мармарикский, Секунд Птолемаидский (в Египте), Евсевий Кесарийский. Множество было священников и мирян, кои принимали участие в прениях, одни стоя на стороне Ария, другие на стороне православных. На стороне православных особенным одобрением и уважением пользовались св. Афанасий, тогда еще диакон Александрийский, и пресвитер константинопольский Александр, после заступивший место своего престарелого епископа (Сокр. 1, 8). Все эти частные прения были в некотором смысл частною подготовкою и черновою работою перед торжественным обсуждением и окончательным решением дела.
Когда наступил день, назначенный для разрешения недоумений споривших, по Созомену воскресный (1,19): тогда все приглашенные в собрание вступили во внутреннейшую палату царского дворца, где по обеим сторонам расстановлено было в порядке множество седалищ; заняв каждый приличное ему место, ожидали прибытия царя. Когда подан был знак, которым обыкновенно возвещалось прибытие царя, все встали, царь вошел и вступил на средину собрания; когда подставили царю сделанное из золота кресло, он сел, но не прежде, как дав знак садиться епископам. После царя все так и поступили. Затем один из епископов, занимавший первое место с правой стороны12 (увы, авторитет папских легатов) приветствовал царя краткою речью и вознес за него благодарение Богу. Речи этой Евсевий в своей истории не приводит; но если согласиться с бл. Феодоритом, что речь перед началом собора говорил ЕвстАфий Антиохийский, то речь эта у Григория пресвитера кесарийского (Combefs Auctuar. 1. II p. 555) представляется в таком виде:
«Благовернейший государь! Благословен Бог, избравший тебя царем земли, рукою твоею истребивший идолопоклонство и водворивший чрез тебя в сердцах верующих мир Уже попрана власть духов злобы; ниспровержены алтари многобожия; рассевается мрак нечестия, и свет божественного учения озаряет всю вселенную. Прославляется Отец, почитается и Сын, возвещается и Дух Святой, Троица единосущная, едино божество в трех лицах всюду проповедуется. На сем учении, государь, утверждается величие твоего благочестия. Сохрани его для нас целым и ненарушенным, да никто из еретиков, проникнув в церковь, не расточает единства троичного Бога и не подвергает нашей веры поруганию. Причиною же настоящего собрания и рассуждений наших неистовый Арий, который, прияв служение пресвитера в Александрийской церкви, оказался чуждым учения блаженнейших пророков и апостолов. Ибо единородного Сына и Слово Отчее он не признает единосущным и равным Отцу, и почитатель твари хочет сопричислить Творца к творению: повели государь, чтобы он, оставив свое заблуждение, не восставал против учения апостольского; или, если останется упорным в своем нечестивом мнении, изгони его из общества православной церкви, да не колеблет он более своими нечестивыми мнениями веры душ слабых».
Гефеле без всяких объяснений считает эту речь «весьма сомнительною» (1, 268). По нашему мнению вопрос о подлинности или не подлинности этой речи должен стоять в связи с вопросом о том, кто говорил речь перед императором. Если признать, что речь говорил Евсевий, то она, без сомнения, не могла быть произнесена им в таком тоне; но если речь перед императором произносил Евстафий, в таком случае нет никаких оснований подозревать ее в неподлинности.
На приветственную речь представителя собора император со своей стороны отвечал речью же, в которой изъявлял радость свою, что видит вокруг себя собрание стольких пастырей, и убеждал их к единомыслию в вере. И в этой речи к собору, так же как и в приведенном нами выше послании к Александру и Арию, Константин представляется нам тем же, с одной стороны многопопечительным о внешнем и внутреннем мире государства, для которого нет ничего дороже, как видеть подданных своих в единении политическом и религиозном, с другой – человеком не твердых и не определившихся еще убеждений. Он все еще как будто ищет истину, и до сих пор, уже после многих изысканий и совещаний предварительных, все еще не осмеливается произнести на виновников раздора слово осуждения. Вот эта речь Константина, как представляет ее Евсевий: «Целью моего желания, друзья мои, было насладиться созерцанием вашего собрания. Достигнув этого, я благодарю Царя всяческих за то, что сверх других бесчисленных благ Он даровал мне зреть и это лучшее из всех благо, – разумею то благо, что вижу всех нас в общем собрании и что все вы имеете один общий образ мыслей. Итак, да не возмущает нашего благополучия никакой завистливый враг, и после того, как силою Спасителя Боса богоборство тиранов совершенно низложено, да не порицает божественного закона коварный демон: ибо внутренний раздор церкви для меня страшнее и тягостнее всякой войны и битвы; это печалит меня более, чем все внешнее. Посему, когда волею и содействием Вееблагого я одержал победу над врагами13, то считал первым долгом воздать благодарение Богу и сорадоваться тем, которых Он освободил чрез меня. Потом узнав о вашем, совершенно неожиданном для меня несогласии, я не оставил и этого без внимания, но желая содействием своим уврачевать зло, немедленно собрал всех вас. Радуюсь, видя ваше собрание, но думаю, что мои желания тогда только исполнятся, когда я увижу, что вы все оживлены единодушием и блюдете одно общее, миролюбивое согласие, которое вы, как посвященные Богу, должны возвещать и другим. Не медлите же, други, служители Божии и благие рабы общего вашего Владыки – Спасителя; не медлите рассмотреть причины вашего раздора в самом их начале и решить все спорные вопросы мирными определениями. Чрез это вы совершите и дело угодное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю» (Ев. ж. К. III, 12 в рус. пер., стр. 177). В изложении обстоятельств произнесения этой речи, как представляет их Евсевий, есть одно, по-видимому, незначительное, но на самом деле важное указание к столь важному для латинян вопросу о председательстве на Никейском соборе. Приведши речь Константина, Евсевий между прочим замечает: сказав это на римском языке, император посредством толмача передал свою речь председательствовавшим на соборе. Если бы на Никейском соборе председателями были папские легаты, как утверждают это латиняне, то императору не было нужды обращаться к этим председательствовавшим при посредстве толмача. Но если он пользуется для передачи своей речи толмачем, то это значит, что председательствовавшие на соборе были Греки, кои, весьма вероятно, не владели свободным пониманием речи латинской.
После императорской речи должны были начаться общие совещания и рассуждения. Эти общие совещания и рассуждения начались, по свидетельству Евсевия, взаимными обвинениями и даже взаимными порицаниями. Евсевий не говорите сам, в чем состояли эти взаимные обвинения и порицания, но по всей вероятности здесь разумеются препирательства и обвинения друг друга между православными и арианами: православные обвиняли в еретичестве ариан, ариане обвиняли православных в отступлении от учения Священного Писания. Весьма деятельное, как видно, участие в примирении споривших принимал сам император; он всех выслушивал, как замечает Евсевий, незлобиво, со вниманием принимал предложения и разбирая в частности сказанное тою и другою стороною, мало-помалу примирял упорно состязавшихся. Кротко беседуя с каждым на эллинском языке, который равным образом знал, царь был усладительно приятен. Убеждая одних, усовещивая словом других, хвалил говоривших хорошо, и каждого склоняя к единомыслью, император наконец согласил понятия и мнения касательно спорных предметов (Ж.К. III, 13). Евсевий в своем изложении занятий членов Никейского собора не говорит ничего об участии, какое принимал в этих занятиях Арий; но Руфин в своей истории (I, 2) замечает, что в заседания собора часто был приглашаем и Арий; что в црисутствии собора ему позволено было изложить свое учение, но что это учение Ариево до того оскорбляло православных, что они даже заграждали свой слух. Члены собора внимательно рассуждали об учении Ария, долго рассуждали о том, что нужно постановить и принять против него; несравненное большинство членов собора отвергло нечестивое учение Ария, и особенно решительно высказались против этого нечестия исповедники (confessores). Но и теперь, даже в открытом торжественном заседании нашлись и сторонники Арию. Блаженный Феодорит называет их по именам (имена их приведены нами прежде), и говорит, что они даже письменно изложили и представили собору свое исповедание веры, которое, по прочтении, всеми названо было негодным и тотчас разодрано (I, 7). Против защитников Ария поднялся сильный ропот, все начали обвинять их в измене благочестию; они убоялись, и, встав, первые отлучили Ария. На стороне остались только двое из епископов – Секунд Птолемаидский и Феона Мармарикский. Низложив таким образом нечестивца, епископы с общего согласия начертали исповедание веры, сохраняемое и доныне в церквах, и против тех, кто решился бы противоречить изложенному в символе учению, именно против тех, кои решились бы говорить, что было время, когда Сына не было, что Его не было до рождения, что Он родился из несущего, – кто стал бы утверждать, что Сын Божий существует из иной Ипостаси, или сотворен, или изменяем, изрекли отлучение (Феод. 1,7).
Прежде чем приступим к дальнейшему изложению занятий и определений собора, считаем нужным изложить некоторые подробности из истории составления Никейского Символа веры.
Основанием, на котором, так сказать, создана была формула исповедания Никейского, послужило вероисповедание церкви Кесарийской. Надобно предполагать, что шаткость вероисповедания Евсевия Кесарийского послужила для отцов собора поводом испытать его исповедание. Евсевий Кесарийский в присутствии собора прочитал исповедание церкви Кесарийской, исповедание, которое принял он от предшествовавших ему епископов, которое читалось и при оглашении и при восприятии крещения; это исповедание читалось так: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; и во единого Господа Иисуса Христа, Слово Божие, в Бога от Бога, в Свет от Света, в Жизнь от Жизни, в Сына единородного, перворожденного всей твари, Который прежде всех веков родился от Бога Отца, чрез Которого все произошло, Который для нашего спасения воплотился и пожил между человеками, и страдал и воскрес в третий день и восшел ко Отцу и приидет опять во славе судить живых и мертвых. Верую и во единого Духа Святого. Верую, что каждый из Них есть и имеет бытие, что Отец – истинно Отец, Сын – истинно Сын, Дух Святой – истинно Дух Святой; как и Господь наш, посылая Своих учеников на проповедь сказал: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Выслушав это изложение веры, изъясняет Евсевий, отцы собора не нашли в нем повода к противоречию, и даже сам царь первый засвидетельствовал, что оно верно, и что он сам также мыслит, а потому повелел присоединиться к нему всем, подписать эти догматы избыть в согласии с ними, прибавив только слово: единосущный14. Интересны также некоторые подробности, сообщаемые святым Афанасием Великим о тех ухищрениях и о той изворотливости, к каким прибегали во время совещаний на соборе сторонники Ария. «Когда православные епископы, пишет св. Афанасий, желали истребить выдуманные арианами нечестиные изречения, т. е. что Сын из несущего, и другие, и написать то, что говорится в писаниях, именно, что Сын есть Единородный из Бога по естеству, что Он есть Слово, Сила, истинная Премудрость Отца, Бог истинный, как сказал Иоанн, или сияние славы и образ Ипостаси Отчей, как написал Павел: тогда Евсевиане (от Евсевия Никомид.), увлекаясь собственным злым учением, сказали друг другу: согласимся; ибо и мы также из Бога: един Бог, из Негоже вся (1Кор. 8, 6). Они ссылались и на то, что написано в книге Пастырь: «прежде всего веруй, что Бог один, что Он все сотворил, все устроил и привел из небытия в бытие». Епископы, видя хитрость их нечестия, ясние высказали, что значит из Бога, и написали, что Сын из сущности Божией, а твари, хотя происходят из Бога же, но в том смысле, что они существуют не из себя самих или не без причины, но имеют начало своего происхождения, между тем как Сын един собственно из существа Отчего; ибо в этом состоит особенность Единородного и истинного Слова Отчего. Потом епископы опять спросили малочисленных, по-видимому, ариан: называют ли они Сына не творением, а Силою, единою мудростию и образом Отца, вечным, ни в чем совершенно не различающимся от Него и Богом истинным? Евсевиане дали понять друг другу мановением, что и это де согласно с нашим учением, ибо и мы называемся образом и славою Божиею (1Кор. 11:7). За нас свидетельствует не только то, что мы называемся присными Богу, Он (Христос) назвал нас даже братьями. Поэтому если Сына называют Богом истинным, это не печалит нас ибо соделавшийся истинным действительно истинен. Епископы, усмотрев коварство еретиков, собрали из Писаний слова: сияние, источник, река, образ Ипостаси, выражение: аз и Отец едино есма (Ин. 3:30), наконец ясно и кратко написали, что Сын единосущен Отцу; ибо все вышесказанное заключает, в себе этот именно смысл. Еретики возразили, что сих речений нет в Писаниях, но этим они только больше обличили себя; ибо и они выразили своoe нечестие словами неписанными, поскольку нигде не написано: «из несущего, или было некогда время, когда Сына не было». Но православные епископы не выдумывали слов, сами собою, замечает святой Афанасий, а писали на основании отеческих свидетельств. Как видно, святой Афанасий разумеет Дионисия еп. Римского и Дионисия же еп. Александрийского. Таким образом, заключает еп. Афанасий, Евсевиане, скрывая свою болезнь, из боязни многочисленного сонма епископов, согласились с составленным на соборе изложении веры, и подпали пророческому обличению, ибо к ним-то взывал Бог всяческих: «приближаются Мне людие сии усты своими: сердце же их далече отстоите от Мене»15 (Ис. 39, 13). По согласному свидетельству древних церковных историков, особенно деятельное участие принимал и особенно замечательные успехи в опровержении ариан на соборе оказал святой Афанасий Великий. В то время, когда происходил Никейский собор, святой Афанасий был еще только в сане диакона; но вероятно, что образованность его в православном вероучении уже в ту пору достигла полной зрелости; по этому мы, по всей вероятности, не погрешим, если за руководство для суждений о деятельности св. Афанасия на соборе примем во внимание все вообще догматические сочинения св. Афанасия, не обращая особенного внимания нa то, что большая часть из сочинений сего св. мужа писана им в сане архиепископа. Здесь же еще одно замечание: многие из мыслей аринских, опровержением коих занимается св. Афанасий, высказаны были арианами после Никейского собора; поэтому при изложении учения св. Афанасия в настоящем месте мы займемся только теми из суждений св. защитника православия, кои могли быть направлены против суждений, высказанных первыми виновниками арианства.
Первым пунктом в лжеучении ариан, пунктом, из которого они последовательно выводили все прочие, было учение о том, что Сын Божий сотворен из ничего и имеет начало своего бытия. Это богохульное учение св. Афанасий обличал с беспримерною, неподражаемою диалектикою. «Сын Божий, или Слово, по мнению ариан, есть творение, назначенное творить все прочие твари». Но такое творящее творение, по рассуждению св. Афанасия, заключает противоречие в самом себе Как творение, и оно само должно принадлежать к числу тварей, и следовательно под именем всего состава творения надобно разуметь, и Его. Но Слово Божие говорит нам: «Вся яже Отец творите, сия и Сын такожде творит» (Ин. 5: 19); что творит Отец, то творит и Сын, творимое Отцом – творится и Сыном; итак, что же? Следует, что или Сын творит Самого Себя, есть Сам Свой творец, или – творя дела Отца – Он Сам не есть творение. Да и как возможно, чтобы существо, сотворенное из ничего, воззвало несущее из небытия к бытию? Творить несвойственно твари, как бы высока ни была она по своему достоинству; а приписывать какой-либо одной из тварей способность творить, значит приписывать ее всем; но этого быть не может. Общий закон: существа сотворенные, конечные, не могут творить; самые ангелы не могут творить, потому что они сотворены (разве согласитесь с еретиками: Валентином, Маркионом, Василидом?). Существа конечные могут только изменять, разнообразить, давать различные формы вещам, уже существующим, но творить из ничего не их дело. Следовательно, одно из двух: или Сын Божий – тварь, и тогда Он не может творить в собственном смысле сего слова, творить из ничего, или Он творит (а это подтверждается Писанием), тогда Он не принадлежит к числу тварей»16.
Другим, часто употреблявшимся выражением у ариан о Сыне Божием было: ῆν πότε, ὅτε ούκ ῆ – было время, когда Его не было; Бог Отец не всегда был Отцом, но сделался Отцом впоследствии, когда получил бытие Сын. Для опровержения этого софизма св. Афанасий обращается к анализу житейского слова отец: с именем отца, по толкованию св. Афанасия, необходимо соединяется мысль о действительном бытии сына, происшедшего от родившего. «Художник, замечает св. Афанасий, может быть назван художником и тогда, когда еще не явились его произведения, но никто не может ни быть, ни называться Отцом, когда у него нет сына. Быть Отцом значит не иметь только возможности рождать, иначе всякий из людей мог бы назваться Отцом, но значит уже на самом деле иметь у себя сына, так что если кому приписывается наименование отца, то сим выражается действительное бытие сына: называющий кого Отцом с тем вместе указывает на бытие сына». «Перенося сии понятия об отчестве к Существу Высочайшему и разумея их богоприлично, мы должны будем, – говорит св. Афанасий, – сделать такое заключение: если быть отцом значит действительно иметь сына, то у Отца по природе своей вечного и неизменяемого не может быть и Сына – не вечного. Людям свойственно рождать во времени, по несовершенству их природы, но рождение Божие вечно, пoтому что природа Божественная всегда в высочайшей степени совершенна. Если быть Отцом значит иметь рожденного из своей природы или сущности, то у Бога Отца, вечного по существу Своему, вечно был и есть Сын, происходящий из собственной Его природы, или, что то же, ему единосущный». К тому же заключению приходит св. Афанасий посредством анализа слова сын. «Сын есть не что иное, как то, что рождается от отца; ибо кто слыша название сына в то же время не разумеет чего-то собственного существу отца? Сын тем и отличается от всякой другой собственности отца, что он носит в себе природу того, от которого он получил начало своего бытия; все прочие вещи, которые не называются именем сынов, чужды природы отца. Что находится вне меня, и чуждо мне, то есть моя собственность, или мое творение (наприм., дом или другая вещь) и от меня может перейти к другому; а сын от меня происходит, есть собственное и точное подобие моего существа, не чуждое мне произведение, но мое порождение; я весь в нем, сам оставаясь впрочем тем же, чем и был. Сын может называться и действительно быть сыном только в таком случае, если он одной природы или одного существа со Отцом своим: сын таков, каков отец, от которого он естественно родился. Это собственность сына по отношению к отцу, по которой и отец называется собственным его Отцом; иначе почему он и сын, если не из него, т. е. от отца, или из сущности отца имеет начало своего бытия»?
«Рождать, – рассуждает святитель в другом месте, – значит делать кого-либо причастником себя самого; рождаться значит получать или иметь причастие в ком-либо. Бог Отец рождает; следовательно, есть существо, которое причастно Ему. Сын рождается от Него; следовательно, Он причастен Богу Отцу. Такое причастие одного божеского лица в отношении к другому может быть действительным и полным не иначе, как если оно состоит во взаимном причастии, совершенном подобии или тождестве самого естества их, одним словом, если Бог Отец и Сын Божий единосущны друг другу. Ибо представьте, продолжает святитель, что Сын причастен Богу не самою природою своею, а как-нибудь иначе, то выйдет во-1-х, что Сын причастен не самому Богу, почему-то постороннему, воображаемому вне природы божественной; если же это нечто чуждо природе Отца, то Сын причастен уже не Отцу, а тому, что вне Отца, и посему находится не непосредственно при Отце, но между Им и Отцом есть нечто третье, следовательно, Он и не Сын Отца в собственном смысле, а Сын того третьего, чему он причастен; во-2-х выйдет, что у Отца нет никого, кто был бы причастен Ему Самому. Если Сын не есть Сын в собственном смысле сего слова, то пусть назовут Его творением и припишут Ему все, обыквовенно приписываемое тварям, пусть не называют Его одного Сыном, Словом и Премудростию».
Препираясь с противниками своими на поприще диалектики, св. Афанасий главною основою для себя, главным камнем прибежища неуклонно считал для себя учение Св. Писания. В доказательствах из Св. Писания у св. Афанасия заметно близкое сходство уже с виденными вами приемами Александра еп. Александрийского; но и здесь св. Афанасий не преминул оставить печать своего глубокого мышления, своей неподражаемой оригинальности. Мы приведем несколько из рассуждений св. Афанасия, построенных на этом незыблемом основании. Останавливая внимание свое на словах св. Ап. Павла об Иисусе Христе: «Иже сый сияние славы, и образ Ипостаси Его» (Евр. 1:3); «Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу» (Фил. 2:6); «Иже есть образ Бога невидимого» (Кол. 1, 15), святой Афанасий рассуждает: «Истинным образом Бога Отца не может быть какое-нибудь внешнее изображение, чуждое природе Божественной, или приближающееся к ней одним слабим подобием, но таким образом может быть лишь Тот, Кого рождает Сам Отец, в Ком созерцая Себя Самого, Он радуется, по словам Писания: Аз бех, о нейже (премудрости) радовашеся (Прит. 8:30). Когда же Бог не созерцал себя в своем образе, когда Он им не радовался? Следовательно, дерзко говорить, будто образа Божие когда-либо не было... И опять, как Творец и Создатель может созерцать Себя в существе сотворенном и созданном? Образ должен быть таков, каков и первообраз Отец Его». Далее перечисляя различные имена, свойства и действия Бога Отца (Он вечен, бессмертон, всемогущ, Свет, Царь, Владыка, Бог, Господь, Творец, Промыслитель), св. Афанасий говорит: «все это должно быть и в Образе Божием, дабы Ему поистине и вполне можно было сказать: видевый Мене, виде Отца». «Сыну, рассуждает святой Афанасий в другом месте, приписываются в Св. Писании все наименования, усвояемые Богу Отцу, кроме одного имени Отца. Так Он называется Богом (Ин. 1:1), благословенным во веки (Рим 9:5), Богом истинным, Вседержителем, Который был есть и будет (Ин. 17:3, Апок. 1:8), Господом (1Кор. 8: 6, Ин. 20: 28), Светом (Ин. 8:12), Истиною, Жизнью (Ин. 14:6). Самое свойство сих имен, решительный тон, с каким они высказаны, и снесение с именами Бога Отца (Быт. 19: 24, Втор. 6:4, Пс. 49: 1 и др.) достаточно ручаются за то, как мы должны понимать их. «Это, – замечает великий учитель, – сделано в Св. Писании для того, дабы всякий, слыша о Сыне то же, что сказано и об Отце, тотчас видел Отца в Сыне и Сына равным образом созерцал в Отце, потому что тому и другому приписывается совершенно одно и то же. Почему же принадлежащее Отцу усвояется Сыну как не потому, что последней рожден от первого? Почему и все сыновнее принадлежит Отцу, если не потому, что первый рожден от последнего по естеству? Именно по этой и по одной этой причине справедливо сказано: вся твоя моя суть и моя твоя (Ин. 16:15; 17:10)». Но у нас не достало бы времени, если бы мы стали подробно изображать здесь все разнообразие приемов св. Афанасия в опровержение ариан: надобно самим читать эти бессмертные творения, чтобы основательнее познакомиться с этим столпом православия.
Действием сей-то неумолимой, всесокрушающей диалектики св. Афанасия, мудрою рассудительностью многих других ревнителей православия17, присутствовавших на соборе, наипаче же всемощным содействием божественной силы благодатной, явившей даже видимым разнообразным способом свое вспомоществование православным, – сеть арианского лжеучения оказалась расторгнутою отвcюду, все рассуждения арианские были изобличены, все аргументы еретиков поразрушены. Ариане, как изобличенные в богохульстве, преданы анафеме, сам Арий и сообщники его присуждены были к ссылке, сочинения ариан преданы были огню; иметь у себя сочинения ариан запрещено под страхом наказания; для внушения большего презрения к арианам, им усвоено ненавистное наименование «Порфириане» – от имени злостного язычника писавшего сочинения против божественности веры христианской; так Божиим содействием нечестивая ересь посрамлена, вера же православная восторжествовала.
К сожалению, до полного наслаждения торжеством в самой действительности православию суждено было еще пройти – поистине можно сказать – седмирицею разженную печь искушения. Определения Никейского собора относительно вероисповедания члена о Сыне Божием вскоре же после собора, по стечению различных обстоятельств, подверглись различным пререканиям, защитники сих определений – различным злостраданиям... Но оставляя историю сих пререканий и злостраданий до времени последующего, в настоящем случае для большего порядка займемся обозрением других распоряжений Никейского собора.
После того как составлены были определения касательно Ария, и сторонников его учения, собор приступил к рассмотрению вопроса о праздновании Пасхи. Вопрос этот столь важный в церковной практике, сильно занимал в то время многих, и особенно, как видно, императора; а потому император и предложил его на рассмотрение соборное. Несогласие между церквами Восточными и Западными в рассуждении празднования Пасхи началось еще со второго века несмотря на различные попытки к устранению сего несогласия18, оно продолжалось и в третьем и, как видно по памятникам оставшимся от времени Никейского собора, не устранено было и к началу четвертого. Как видно, из всех рассуждении относившихся к этому предмету, главным предметом разногласия было собственно время празднования Пасхи. Восточные христиане, как еще во время св. Поликарпа и Поликрата Ефесского, так и теперь – в начале 4-го века держались обычая праздновать христианскую Пасху в то же время, как Евреи праздновали Пасху иудейскую. Как у Евреев праздник Пасхи всегда начинался 14 ч. месяца Нисана, так и христиане Церкви Восточной всегда праздновали свою Пасху в тот же день, когда приходилась Пасха иудейская, не обращая внимания на то, будет ли то первый, или второй, или пятый, или какой другой день недели. В основания свои христиане сии приводили такие рассуждения: Иисус Христос праздновал с учениками Своими Пасху во время праздника иудейского; и последователи Его не могут считать себя свободными от обязанности подражать этому примеру; ближайший ученик и наперсник Христов, св. Иоанн, указал христианам так именно праздновать Пасху, и предание его верно хранится в Церкви ефесской. С течением времени в защиту этого празднования начали приводить и другие доказательства. Так, когда восточным христианам доказывали, что 14-го Нисана Христос Спаситель не мог совершить пасхи еврейской, потому что Он в это время пострадал, то христиане восточные, с одной стороны, не будучи не состоянии представить какое-нибудь опровержение против этого нападения на них, но, с другой, не желая отказаться и от своей прежней практики, начали отстаивать свой обычай на других основаниях; они именно рассуждали: ежели Спаситель 14-го Нисана уже предан быль на страдания, то ученикам Его прилично и необходимо праздновать день Его страданий, как день искупления; вследствие сего в день страданий Спасителя учреждаема была пасхальная вечеря – литургия – с вечерею любви. Если примем во внимание, что в восточных церквах большинство верующих было из Иудеев, для которых особенно дорого было если не полное сохранение, по крайней мере воспоминание праздника древнего, заповеданного еще Моисеем, то поймем силу одушевления, с какою защищали эту практику державшиеся обычая восточного. На Западе, где большинство верующих было из язычников, такая подражательность постановлению иудейскому не могла встретить себе большого сочувствия. Между тем как восточные христиане для празднования пасхи старались высчитывать собственно l4-e Нисана, в какой бы день недели оно не приходилось, и в этот день именно праздновали Пасху, на Западе с ранних пор заметно старались высчитывать, когда приходится день собственно воскресения Христова: здесь на 14-е Нисана обращали внимание не потому, чтобы этот день поставляли днем празднования, а потому, что при посредстве его удобно было определить день Воскресения Христова, и этот пoследний день – день Воскресения Христова, после 14-го Нисана – поставляли днем празднования: так было еще при епископе Римском Викторе, так поступали и пред временем вселенского собора. По той причине, что христиане тех и других стран изыскивали для празднования Пасхи не один и тот же день, и не одним и тем же путем (Иудеи, и за ними христиане, державшиеся восточного обычая в праздновании пасхи считали время по лунному году и по лунным месяцам), между теми и другими происходили такие разногласия, что одни уже оканчивали свой праздник Пасхи, между тем как другие его еще не начинали; не удивительно, что у восточных происходили, как обличает св. Константин Великий в своем послании, и такого рода совпадения времени, что им приходились в одном и том же году праздновать пасху два раза. Как это могло происходить – это объясняется следующим соображеньем: Иудеи считали свои месяцы от одного новолуния до следующего; 12 таких месяцев составляют 355 дней; поэтому обыкновенный год у Иудеев был на 10 дней меньше солнечного года. Для того, чтобы начало года приходилось около времени весеннего равноденствия, они через несколько лет прибавляли к 12 месяцам 13-й; это делалось по решению великого синедриона Иерусалимского. Но так как до половины 4-го века синедрион в этом деле руководствовался не одними астрономическими вычислениями, но и разными случайными обстоятельствами, напр. можно ли ожидать, что к празднику Пасхи поспеет жатва и установится хорошая дорога для приезжающих в Иерусалим на праздник Пасхи, то в некоторые годы могло случаться, что первый месяц года (Нисан) начинался у Иудеев раньше, чем за 14 дней до весеннего равноденствия, так что праздник Пасхи приходился прежде весеннего равноденствия. Таким образом могло случиться, что в промежутке времени от одного весеннего равноденствия до другого, т. е. в продолжение одного солнечного года Иудеи (а за ними и восточные христиане) праздновали Пасху два paзa. Это и подало Константину Великому повод обличать восточных, что они празднуют Пасху два раза в одном году. Для устранения сих-то и подобных разногласий и столкновений Вселенский собор вошел в рассуждение о праздновании Пасхи и после обстоятельного исследования постановил, чтобы все христиане праздновали Пасху в одно время, именно: в первый воскресный день, следующего за полнолунием, которое бывает или в самый день весеннего равноденствия, или после оного. В правила свои Вселенский собор этого постановления не включил по всей вероятности с тою целью, чтобы строгостью определения соборного не стеснил, тех, кои привыкли праздновать пасху по другому обычаю; но что определение такое состоялось на соборе, это мы несомненно знаем из других памятников, соприкосновенных с историей 1-го Вселенского собора, именно из окружного послания, которое разослано было oт лица императора по всем церквам, и другого послания от собора к епископам, не участвовавшим в соборе. Замечательны некоторые из аргументов, кои приводит император в оправдание соборного постановления о праздновании Пасхи. Выразив свое удовольствие по тому поводу, что на соборе состоялось приведенное нами постановление, св. Константин Великий объясняет, по каким соображениям собор пришел к такому постановление: «прежде всего показалось неприличным, замечает император, праздновать сей святейший праздник по обыкновенно Иудеев, которые, осквернив руки беззаконным поступком, как нечистые, справедливо наказаны душевною слепотой. Отвергнув их обыкновение, гораздо лучше будет тем же истинным порядком, который мы соблюдали с самого первого дня страстей до настоящего времени, – образ этого празднования продолжить и на будущие веки. Пусть не будет у нас ничего общего с враждебным народом иудейским: потому что нам указан Спасителем другой путь, пред нами лежит поприще соответствующее священнейшей нашей вере и пр». (Ев. о Ж. К. кн. 3. гл. 18, стр. 181). «Да размыслит, – продолжает император несколько после, – да размыслит благоразумие вашего преподобия еще и о том, как худо и неприлично то, что в известное время одни соблюдают пост, a другие совершают пиры, и после дней Пасхи одни проводят время в праздновании и покое, a другие держат положенные посты19. Посему Божественный промысл благоволил, чтобы это надлежащим образом было исправлено, приведено к одному порядку, на что, думаю, все согласятся» (там же). Вследствие всех таких соображений, по согласному суждению членов собора определено было, чтобы на будущее время христиане Александрийской церкви (так как члены этой церкви отличались познаниями астрономическими) высчитывали время для празднования Пасхи, представляли свои соображения к сведению церкви Римской и затем это время объявлялось для всеобщего празднования по всем церквам (Prolog. paschalis Cyril alex.). Но благочестивое желание императора ввести повсюду единовременное празднование Пасхи по разным причинам не получило себе удовлетворения. Потому ли, что Александрийская Церковь не представляла своих расчислений на усмотрение Римской, или потому, что Римская не уважила расчислений Александрийской, только в ближайший же к 325 году год 326-й и та и другая церкви праздновали Пасху не в одно время (Ideler II, 253). С течением времени разногласие становилось все более и более резким и к 387 году дошло до того, что в Римской церкви праздновали пасху 21 марта, в Александрийской 5-ю неделями позже, 25 апреля. Император Феодосий Великий спрашивал у Феофила eп. Александрийского объяснения сего разногласия; Феофил представил императору пасхальную таблицу, от которой до нас сохранился только пролог (Ideler II, 254). Св. Кирилл Александрийский сократил пасхальную таблицу своего дяди и составил таблицу для определения дня Пасхи на 95 лет; в одном из своих писем к папе св. Кирилл доказывал погрешительность расчисления пасхального дня, принятого в Римской церкви. Римская церковь согласилась на расчисления Александрийские, но и опять не надолго. Скоро разногласия возникли опять и, несмотря на различные попытки к устранению их, продолжались и продолжаются доселе. Не вдаваясь в подробные изыскания всех причин, от коих происходило разногласие в праздновании Пасхи между Восточною церковью и Западною, заметим вкратце о причинах главнейших. Между сими главнейшими причинами разногласия были следующие: 1) По счислению Римской церкви пасхальное полнолуние приходилось раньше, чем по счислению Александрийской; 2) днем весеннего равноденствия в Римской церкви считали 18 марта, в Александрийской 21-е; 3) в тот год, когда полнолуние приходилось в субботу, на Востоке в следующее же воскресенье праздновали Пасху, между тем западные откладывали ее до следующей недели; 4) если пасхальное полнолуние приходилось между 18 и 21 марта, то на Западе принимали его за пасхальное и праздновали Пacxy; между тем восточные переносили празднование на целый месяц дальше. Все эти причины с присоединением некоторых новых действуют и теперь, обуславливая собою различие между Восточным празднованием Пасхи и Западным.
После того как составлено было определение касательно празднования Пасхи, собор приступил к рассмотрению дела о Мелетии, епископе Ликопольском, в Фиваиде. И по этому предмету, так же как и к рассуждении празднования Пасхи определений своих Вселенский собор не включил в общеобязательные правила, весьма вероятно, потому, что определения о Мелетии, в рассуждении коего были приняты в соображение некоторые20 исключительные обстоятельства, не могли быть приложимы ко всем подобным случаям. О постановлении собора касательно Мелетия мы знаем уже из послания собора к Церкви Александрийской 21. Так как в этом послании сведений о сущности вины Meлетия не сообщается, сообщается же только сущность постановления соборного о Мелетии, от чего дело представляется недовольно ясным, то нам, для более наглядного представления об этом предмете, открывается необходимость обратиться к другим источникам. Между сими источниками достоверными 22 сведениями о Мелетии считаются прежде всего памятники открытые в прошедшем столетии (1738 г.) ученым итальянцем Маффеем, и изданные как самим Маффеем, так и известным собирателем древних памятников, Рутом (Bеliquiae sacraе t. III, p. 381, 599). Памятники эти дошли до нас на латинском языке, но, очевидно, в переводе с греческого; подлинность этих памятников не подвергалась сомнению, и важность их для истории признана всеми учеными, занимавшимися излагаемым нами здесь предметом. К этим памятникам принадлежит, во-первых, письмо к Мелетию четырех епископов египетских: Исихия, Пахомия, Феодора и Филея, писанное во время гонения Диоклетианова из темницы, прежде нежели Meлетий совершенно отделился от Церкви. В этом письме своем к Мелетию поименованные епископы пишут: «что с некоторого времени до них стали доходить невероятные слухи о Мелетие, будто он нарушает, божественные установления и церковные правила. В последнее время эти слухи подтверждаются великим числом свидетелей, и это обстоятельство побуждает их писать к нему, Мелетию, сие послание. Заключенные в темнице епископы представляют Мелетию, какое великое смущение и какую тяжкую скорбь причиняет восхищенное Мелетием себе право рукополагать священников в чужих округах. Он, Мелетий, должен знать древний, с божескими и человеческими правами согласный закон, что никакой епископ не может совершать рукоположений в чужих округах; а между тем сам же он оказал неуважение к этому закону, не оказал уважения старейшему епископу и отцу Петру (архиеп. Александ.), не обращает внимания и на них, заключенных, и все приводит в смущение. Быть может, в свое оправдание Μелетий скажет, что к этому принудила его необходимость, поскольку многие церкви оставались без пастырей, но этой необходимости не могло быть; для наблюдения за надлежащим порядком всюду поставлены благочинные (περιοδευοταἰ), а если бы сии последнии оказались невнимательными, то это дело нужно было представить на усмотрение их, заключенных. Быть может, ему сказали, что они, заключенные уже умерщвлены; в таком случаи Мелетий должен был удостовериться в этом, и в случае смерти их должен был спрашивать на совершение посвящения совета и позволения от старейшего отца (Петра архиеп. Алекс.)». В заключение письма еписковы советуют Мелетию на будущее время соблюдать священные церковные правила.
Второй памятник в этом собрании составляет краткое замечание, которое приложил к этому письму древний, неизвестный собиратель этих памятников. Замечание это сообщает, что Мелетий, после того как получил и прочитал это письмо, не дал на него никакого ответа, не обратился ни к епископам заключенным в темнице, ни к Петру Александрийскому. Но после того как те епископы были умерщвлены, он, Мелетий, отправился в Александрию, где пристали к нему Исидор и Арий, два честолюбца, негодовавшие на своего архиепископа; они представили ему двух периодевтов, коих рукоположил архиепископ Петр, но Мелетий их низложил, а на место их поставил двух своих. Когда об этом услышал архиепископ Петр, то послал от себя к Александрийской Церкви письмо, в предостережение от Мелетия.
Это послание Петра, третий между разбираемыми нами источниками, содержания следующего: «я узнал, пишет св. Петр, что Мелетий не только не обратил внимания на письмо блаженных епископов и мучеников (Филей и соепископы его были уже умерщвлены), но даже вмешивался в дела моей епархии, руковоложенных и уполномоченных мною низложил и посвятил других; поэтому вы остерегайтесь иметь с ним общение, доколе я с опытными мужами не представим ему противодействия и не исследуем это дело сообща». Из всех этих трех памятников открывается следующее:
1) Мелетий был епископом Ликопольским в Фиваиде. Воспользовавшись временем, когда многие из епископов египетских за веру были заключены в темницу, он, вопреки церковным правилам позволил себе в чужих епархиях совершить несколько рукоположений.
2) Необходимости в этом, как писали к нему епископы, не было, но если бы и была такая необходимость, Мелетий должен бы был испросить на то согласие у епископов, содержимых в узах, в случае же их мученической кончины, у первенствующего пастыря в Египте, епископа Александрийского Петра23.
3) Как видно из замечания неизвестного, Мелетий не обратил внимания на внушение четырех епископов, и не хотел войти в сношения ни с ними, ни с Петром Александрийским, но после мученической кончины тех епископов пришел в Александрию, соединился с противниками Петра Арием и Исидором, отлучил поставленных св. Петром периодевтов (благочинных) из пресвитеров и поставил двух своих.
4) Св. Петр из своего убежища предостерегал свою паству от общения с Мелетием, обещаясь рассудить о нем с разумными мужами.
Таким образом, рассматриваемые памятники представляют нам самое начало раскола Мелетиева. Вина Мелетия заключалась в том, что он противозаконно вторгся в чужие области и присвоил себе право посвящать в них. Все это он дозволил себе не по нуждам Церкви, а по побуждениям властолюбия. Другой источник сведений о Мелетии представляет, нам писания св. Афанасия Александрийского, который имел непосредственные сношения с Мелетианами и знал дело их не только в его начале, но и в позднейшем его развитии.
В своей Апологии против Ариан (Тв. св. Аф. т. I, стр. 267) св. Афанасий пишет: «У нас до гонения Диоклетианова епископом был Петр, который во время гонения скончался мученически; он на общем соборе епископов низложил Мелетия, называвшегося епископом египетским, обличенного в разных беззакониях и даже в жертвоприношении идолам. Но Мелетий ни к другому собору не прибегал, ни старался оправдаться пред бывшими после Петра епископами, но произвел раскол, и держащиеся стороны его доныне именуются не христианами, a Мелетианами. Вскоре стал злословить, епископов, вначале Петра, а после него клеветал на Ахилла, после Ахилла – на Александра, архиепископов александрийских».
В послании к епископам Египта и Ливии (т. I, стр. 432) св. Афанасий говорит: что мелетиане, подали руку арианам ради первостоятельства и по безумной страсти сребролюбия, и далее определяет самое время, когда возник этот раскол, именно за 55 лет до этого послания окружного, писанного между 356–361 годами. С этими сведениями согласно и повествование Сократа (1, 6), так что, можно сказать, он руководился посланиями св. Афанасия.
Из этого, нового источника узнаем мы, что 1) Мелетий был обвиняем в принесении жертвы идолам во время гонения; 2) с епископами александрийскими, Петром, Αхиллою и Александром Мелетий был в неприязненных отношениях, злословил их, клеветал, на них.
Эта-то вражда к епископам православным сблизила Мелетия и сторонников его с противниками православия, арианами.
По всем этим обвинениям, какие были возводимы на Мелетия, естественно было ожидать, что собор не оставит этого дела без должного исследования. Надобно предположить, что не все из приведенных выше обвинений на Мелетия были доказаны на соборе; по всей вероятности, не доказанным осталось участие Мелетия в жертвоприношении идолам; иначе собор не удовлетворился бы таким снисходительным определением касательно Мелетия, какое, на самом деле было о нем постановлено. «Собор, читаем в послании собора к Церкви александрийской, движимый человеколюбием (по строгому же суду Мелетий нe заслуживал такого снисхождения) присудил Мелетию пребывать в своем городе и не иметь никакой власти, ни избирать, ни возлагать руки, и для этой цели не являться ни в каком селении или городе, нo только сохранить имя чести (имя епископа). Поставленных же от него клириков, утвердив таинственнейшим возложением рук (μυστκωτερᾳ κειροτονία βεβαιωθέντας), принять в общение с тем, чтобы они пользовались честию и служили, но в каждом приходе и церкви занимали непременно второе место после рукоположенных честнейшим сослужителем нашим Александром; при этом они не имеют власти ни избирать, кого им угодно, ни предлагать имена, ни делать что-либо без воли епископов кафолической и апостольской Церкви, подвластных Александру. Тем же, которые по благодати Божией и молитвам нашим не состояли в расколе, но беспорочно назидались в кафолической и апостольской Церкви, пользоваться властью, и избирать и предлагать имена достойных клира и все делать по закону и установлению церковному. Если же кому из состоящих в Церкви случится умереть, то восходить в права скончавшегося новопринимаемым, если только окажутся достойными, и народ изберет их и епископ кафолической Церкви в Александрии будет на то согласен и утвердит. Такое снисхождение даруется всем прочим мелетианам; что же касается до самого Мелетия, то относительно его постановлено иначе, по причине прежнего его бесчиния, легкомыслия и дерзости права, чтобы человеку, который опять может учинять те же беспорядки, не дать на то полномочия».
При этом следует заметить, что eп. Александрийский Александр после собора Никейского истребовал у Мелетия список всех епископов поставленных им в Египте, и клириков собственно в епархии Александрийской, чтобы на будущее время отнять у него возможность выдавать кого он захочет, за получивших от него священный сан. Таких епископов со включением самого Мелетия нашлось 29. (Св. Аф. апол. прот. ариан).
При всей искренности, с какою желали отцы собора привести мелетиан к общению с церковью и к миру с православными, желание это не было удовлетворено вполне. Мелетиане и после благосклонного постановления о них соборного не переставали быть злейшими врагами православных; вскоре после Никейского собора они действуют в согласии с арианами, устрояют различные козни св. Афанасию и вообще заявляют себя противниками Церкви до половины 5-го века (Сокр. 1, 8; Феод. 1, 9). Уже после этого времени история о них не говорит ничего.
После того, как покончил занятия свои главнейшие, т. е. после того как обличил и осудил лжеучение Ария, составил определение о времени празднования Пасхи и рассудил дело о мелетианах, Никейский собор составил для руководственного употребления церковного 20 правил 24, касающихся по преимуществу церковной практики и управления церковного. Некоторые из этих правил представляют собою буквальное почти повторение правил Апостольских, чем дают разуметь, что потребности, вызвавшие в свое время правила Апостольские, продолжали заявлять себя и в 4 веке; некоторые же из правил Никейских, и притом большая часть, составлены были вновь, быв вызваны потребностями времени, как незадолго предшествовавшего, так и потребностями современными в собственном смысле. Общая мысль, какая проходит чрез все почти эти постановления собора Никейского, есть утверждение клира в подобающем ему положении, разъяснение обязанностей, лежавших на людях, долженствующих стоять во главе словесного стада Божия. Отселе все почти правила этого собора говорят о клире, о взаимных отношениях членов клира между собою и мирянами, о правах епископов не отношении к пресвитерам и диаконам, об обязанностях последних по отношении к первым, и, главное, об обязанностях всех их как должны они жить достойно высокого своего звания, и о тех случаях, кои могут служить препятствием для мирян ко введению их в члены клира, а для членов клира к тому, чтобы оставаться в своем чине. Пo той причине, что случаи и потребности, вызвавшие Никейские постановления, возникали с разных сторон и касались разных сторон жизни церковной, и самые правила соборные оказываются разносторонними по содержанию; отселе нет возможности подвести их в какую бы то ни было строгую систему; отселе при передаче содержания этих правил приходится руководиться более порядком внешней последовательности этих правил, чем их связью внутренней.
1-е правило Никейского собора содержит постановление относительно внешнего благоприличия клириков. По всей вероятности и тогда встречалось, как нередко встречается и теперь, что у людей, принадлежащих к клиру по каким-либо обстоятельствам недоставало какого-либо из членов тела; например, в болезни отнимали руку, или ногу, или кто лишался глаза и т. под. Подобный недостаток внешнего благообразия в служителе алтаря Христова производил, как видно, в некоторых смущение, и так как случаи подобные производили различные недоразумения, а дли некоторых и стеснение, то и потребовалось рассуждение и определение соборное; собор постановляет, что ежели у кого в болезни отъяты члены, таковой да пребывает в клире. Но не ко всякому органическому повреждению приложимо это постановление; особое внимание членами собора обращено на органическое повреждение половых органов. Ежели кто, будучи здрав, сам себя оскопит, такого, хотя бы и к клиру причислен был, надлежит исключить, и отныне не должно ни кого из таковых производить. Исключение сделано для тех, кои оскоплены по насилию от других, таковых, если окажутся достойными, в клир допускает правило25.
2-е правило устраняет злоупотребления, начинавшиеся вкрадываться в церковь при избрании в число клира; как видно из объяснений собора, в члены клира начали принимать из новообращенных. «Людей, от языческого жития недавно приступивших к вере и краткое время оглашенными бывших, вскоре к духовной купели приводят, и тотчас по крещении возводят в епископство и пресвитерство». Собор за благо признал, дабы впередь ничего такого не было.
В древнее время было в обычае, что при избрании кого-либо на степени церковные, особенно в епископы и пресвитеры, кроме духовных властей присутствовали и миряне: здесь в торжественном собрании каждому позволялось открыто объявлять, кто что знает как о добрых, так и о худых свойствах и деяниях избираемого лица. Если избираемое лицо обвинено будете в каких-либо пороках, то выбор устранялся. Но могло случиться, что по каким-либо обстоятельствам душевные пороки избираемого скроются от ведения и обсуждения избиравших, в члены клира будет избран человек, имеющий за собою тяжкие грехи, или даже и после избрания в число клира духовного может допускать в себе тяжкие грехи и не быть уличенным. На такие случаи собор Никейский вторым же правилом постановил: «Если в продолжение времени душевный некоторый грех обретен будет в некоем лице, и будет обличен двумя или тремя свидетелями, таковый да будет ислючен из клира». Понятно, что такой строгостью постановления собор имеет в виду поддержать и укрепить наивозможною высокую степень нравственной строгости в клире церковном.
По этой же причине Никейский собор требует, чтобы духовные лица не только не дозволяли себе каких-либо грубых пороков, но даже не представляли поводов и к подозрению себя в них.
3-м правилом Никейекий собор постановляет, чтобы ни епископу, ни пресвитеру, ни диакону, и вообще никому из находящихся в клире не было позволено иметь сожительствующую в доме жену, разве матерь, или сестру, или те только лица, которые чужды всякого подозрения».
Римско-католические учители церковного права между прочим на этом правиле Никейского собора утверждают господствующее в Римской церкви постановление о безбрачии духовенства, в том предположении, будто этим правилом Вселенского собора запрещается лицам духовного сана жизнь в брачном состоянии. Но более правильное толкование сего правила, а еще более рассмотрение сего правила в связи с некоторыми историческими обстоятельствами, современными Никейскому собору, показывают, что римско-католическое постановление о безбрачин духовных лиц, в этом правиле Никейского собора прочной поддержки для себя не найдет. У церковного историка Созомена читаем: «некоторым из присутствовавших на соборе Никейском хотелось ввести закон, чтобы епископы и пресвитеры, диаконы и иподиаконы не разделяли ложа с женами, которых пояли до вступления в духовный сан. Но Пафнутий исповедник встал и начал говорить вопреки. Называя брак честным и сожитие с собственной женой целомудрием, он советовал собору не постановлять этого закона; ибо трудно переносить это. Такой закон и для них, и для жен их, может быть, сделается причиною нецеломудрия. По древнему преданию церкви, безбрачные, вступив в духовное звание, уже не должны жениться; a принявшие духовный сан после брака не должны удаляться от жен, которых имеют. И это предложил Пафнутий, сам никогда не испытавшей брачного состояния. Собор одобрил eгo совет, и в этом отношении не постановил никаких правил, не связал никого необходимостью, и безбрачное состояние предоставил воле каждого» (I, 2, 3). Итак, если мы не захотим отвергать сказание Созомена (а отвергать его было бы делом неограниченного произвола), то для уразумения соборного правила должны допустить другое объяснение, как и действительно дают такое объяснение учители церковного права, не предзанятые учениями римско-католическими: более согласное с истинной историей толкование 3-го правила Никейского заставляет признать, что соборное правило говорит не о законных женах (которых будто бы не позволяется иметь членам клира), но о сожительствующих (συνεισάκται), под именем которых должно разуметь посторонних незамужних лиц женского пола, принятых в дом неженатых, для домашнего хозяйства и услужения, или в видах благотворения, или по другим, каким бы то ни было побуждениям. Таких-то сожительствующих клирикам не позволяется иметь в доме своем, дабы не оставалось никакого подозрения касательно чистоты их нравственности и образа жизни.
4-е правило говорит о способе поставления епископов. В поставлении епископов должны принимать участие все епископы той области, куда назначается избираемый; ежели сие неудобно, то по крайней мере должны собраться в одно место трое, a прочие должны представить свое согласие посредством грамот; утверждение выбора и самое рукоположение избираемого принадлежит митрополиту.
5-е правило постановляет, чтобы отлученные от церковного общения одним епископом, не были принимаемы другим, ежели кто почитает себя отлученным несправедливо, тот должен обращаться с прошением о разборе дела к местному собору, каковые соборы и назначаются для сей цели по дважды в год – перед четыредесятницею и около времени осеннего.
Это правило, особенно в соединении со следующим шестым, имеет весьма важное значение в полемическом отношении против чрезмерно властолюбивых притязаний Римского престола. Как известно, верховные представители Римской Церкви себя одних выставляют Высшими судьями над епископами; к ним – к Римскому престолу должны отовсюду поступать аппелляции на епископов со стороны тех, кои нe довольны своими епископами. 5 и 6 правила Никейского собора как нельзя решительнее опровергают законность таких притязаний. 5-м правилом своим Никейский собор высший суд над епископом предоставляет не епископу Рима, а собору, долженствующему составляться из нескольких епископов. Далее по 6-му правилу права и преимущества римского епископа ничем не отличаются от прав и преимуществ, епископов других главнейших городов, как Александрии и Антиохии. «Да соблюдаются, говорит 6-е правило собора, древние обычаи, принятые в Египте и в Ливии. и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими; понеже и Римскому епископу сие обычно; подобно в Антиохии и в иных областях да сохраняются преимущества Церквей». Объем власти римского епископа представляется одинаковым с объемом власти епископа Александрии и Антиохии; и в том и в другом из сих правил не видно ни малейшей тени предпочтения епископу Римскому.
Вторая половина шестого правила предустраняет нестроения, могушие возникнуть при избрании епископа в случаи разногласия избирающих. Четвертым, правилом сего собора предписывалось, чтобы для избрания епископа собирались все епископы той области; в случае, если избирающие не все будут согласны на избрание одного лица, если два или три будут прекословить общему избранию, то, по 6-му правилу, преимущество должно оставаться на стороне большинства избирающих; но решающий голос принадлежит митрополиту; кто поставлен будет епископом без соизволения митрополита, того избрание признается недействительным.
7-е правило говорит о преимуществах кафедры Иерусалимской. По уважению к древности и святости сего города, отцы собора усвояют епископу сего города последование чести (ἀκολουθὲιαν της τιμης), т. е. почетное преимущество пред другими епископами окружными. Но так как Иерусалим по разорении и унижении язычниками перестал почитаться главным городом Палестины и место его в гражданском порядке заняла Кесария, то собор не присвояет епископу Иерусалимскому начальствования над окружными церквами, а оставляет это право за митрополией Кесарийской (Balsmon. ad сан. 6 Nicaen. Aristen. ad can 7). Иерусалимский епископ имел перед другими епископами Палестинскими преимущество только чести, а не власти; в порядке управления он сам был подчинен митрополиту кесарийскему (Собор лаодик. пр. 12).
8-е правило узаконяет, как поступать с новацианами, когда они пожелают присоединиться к православной кафолической церкви. Главный недуг сих расколоучителей состоял в том, что они не хотели принимать в церковное общение падших во время гонения, хотя бы сии последние и приносили покаяние, отлучали от церковного общения двоежеццев, как нечистых. Начало таких противоцерковных строгостей заметно еще у монтанистов; дальнейшее развитие видим у новациан, последователей Новата, пресвитера Римской церкви. Эти-то расколоучители отделились от церковного общения, имели у себя свою иерархию и себя одних называли чистыми, a тех кои не хотели разделять их мыслей, называли нечистыми, потому что эти последие теряли будто бы свою чистоту тем, что терпели в своем общении двоеженцев и падших во время гонений, хотя бы после и принесли покаяние. В постановлении касательно сих горделивых чистых Никейский собор определяет, чтобы они, если захотят вступить в общение с церковью православно-кафолическою, прежде всего письменно отреклись бы от своих мнений и дали обещание во всем последовать учению и правилам Церкви. Те из кафаров (чистых), кои удостоились церковных степеней, удерживают свой сан и по присоединении к церкви православной. Некоторое стеснение в правах допущено только для епископа, получившего сан у кафаров; этот последний поставляется в решительную и безусловную зависимость от епископа православного; ежели угодно будет православному, то он может признать раскольнического епископа в сане епископа; ежели неугодно, может дать ему место хорепископа (викария) или даже место и должность пресвитера, хотя и не лишая его сана. Во всяком случае в одном городе не должно быть двух епископов, иначе это может отозваться вредом в порядке управления церковного. Стоит особенного внимания заметить, как согласно с этим постановлением собора сказание Созомена касательно объяснений императора Константина Великого с епископом новацианским Акесием. Когда составлены были и подписаны уже определения собора о вере и празднике Пасхи, царь спросил Акесия: согласен ли с этим и он? Акесий согласился с соборным определением; «если же ты мыслишь одинаково с нами, спросил царь, то почему избегаешь общения»? В ответе на это Акесий, рассказав о разногласии между Новатом и Корнилием при Декие, заключил, что люди, после крещения впадающие в грехи, которые в св. Писании называются смертными, недостойны причащаться св. таинств; ибо отпущение грехов зависит от власти только Божией, а не от священников. Тогда царь прервал его и сказал: «Акесий, поставь лествицу и взойди на небо один» (Созом. 1, 22.)
9-е правило повторяет с большей определительностью и с некоторым распространением те же строгости в рассуждении избираемых в число клира, кои предписаны были правилом 2-м. Кроме открытого заявления о достоинствах и недостатках избираемого, 9 правилом предписывается еще особое нарочитое «испытание» избираемого (от властей) и этим властям испытывающим предписывается строгое внимание при испытании. Ежели кто без испытания будет произведен в пресвитера, или хотя при испытании открыл свои грехи, но по невниманию или неуместной снисходительности властей будет рукоположен на степень иерархическую, тот лишается священнослужения, как поставленный неправильно, как недостойный священства. Кафолическая церковь, заключает правило, непременно требует непорочности.
10-е правило есть уже как бы ближайший вывод из предшествующего: если от священнослужителя требуется безукоризненность в отношении нравственности, теме паче от него потребна беспреткновенность в отношении веры; никто, не соответствуюший этому требованию беспреткновенности в вере, не может быть терпим в священном сане; падшие, т. с. отрекшиеся от веры могут производить соблазн, поэтому правило постановляет: если кто из падших будет произведен в клир, по неведению или со сведением произведших сие, таковые по дознании извергаются из священного чина.
Первые десять правил содержат в себе постановления, касающиеся исключительно членов клира; следующие за сим четыре касаются различных случаев из жизни мирян.
11-е правило определяет способ покаяния отпадавшим от веры и принятия их в церковное общение. При Ликиниe, воздвигшем гонение на христиан, были различные классы отпадавших от веры; некоторые отпадали, быв вынуждаемы насилием, разграблением имений, даже истязаниями; некоторые же объявляли себя отрекшимися от христианства из одного угодничества пред Ликинием и поставленными от него властями. Собор, снисходя слабости человеческой, не постановляет никаких наказаний тем, кои отпадали от веры быв принуждаемы насилием; но в рассуждении тех, кои отпадали от веры не по принуждению и не по причине отъятия имений, определяете наказание: наказание это (по милосердию и благоснисходительности церкви, как выражаются отцы собора) определяется 12-летним отлучением от приобщения Св. Таин. Время это в правиле разделяется так: три года виновные допускаются в церковь только для слушаяня Слова Божия и церковных поучений, но не присутствуют при всем богослужении и не принимают участие в молитвах с верными; затем в продолжении 7 лет присутствуют при богослужении только до времени молитв об оглашенных и кающихся (после чтения Евангелия); молитвы эти кающиеся должны выслушивать припадая на землю, и потом вместе с оглашенными выходить из церкви; два года последние присутствуют при всем общественном богослужении, только еще не приступают (как приступали все верующие) к приобщению Св. Таин. Уже по исполнении всех сих видов покаяния входят в полное церковное общение с верующими.
12-е правило также касается падших во время гонения Ликиниева. Ликиний между прочим издал указ, которым запрещалось оставаться в военной службе всем, не хотевшим отречься от христианской веры. Этот указ заставил истинных христиан оставить службу. Но некоторые по малодушию или честолюбию снова возвратились в ряды Ликиниева войска и даже деньгами и дарами старались приобрести себе прежние чины. Этим-то вероломством и вызвано было настоящее строгое постановление соборное: виновные в таком вероломстве подвергались 13-летнему открытому покаянию, прежде чем допущены будут к участию в молитвах с верными. Исключение допускается в рассуждении разве некоторых, кои обнаружат признаки особенно сильного раскаяния: страх, слезы, терпение, благотворение, относительно таковых епископу позволительно «нечто человеколюбное устроити». Но от равнодушных к своему падению и нерадивых в исправлении себя отцы повелевают требовать совершенного исполнения эпитимии по всей строгости устава: «всецело да исполняют время покаяния».
13. Нередко могло случаться, что некоторых в период продолжительного времени отлучения от Св. причастия засгигал смертный час. Это обстоятельство побудило отцов собора сделать на предшествующее постановление некоторое ограничение. Отходящий, хотя бы он и под отлучением от Святого причастия был, не должен быть лишаем последнего и нужнейшего напутствия. Постановление свое собор выдает, как древний закон и правило. И действительно, это было всеобщее и постоянное правило церкви, чтобы отходящие от жизни сей не были лишаемы последнего напутствования Св. Тайнами. Но это милостивое снисхождение к умирающим, не должно служить послаблением для тех, кои могут выносить наказание; сделав постановление об отходящих от жизни сей, собор присовокупляет, что если сподобленный Cв. Даров снова возвратится к жизни, то он опять должен исполнять возложенное на него правило покаяния. За исключением всех частностей и случайностей общее постановление собора на этот предмет таково: всякому отходящему, кто бы он ни был, просящему приобщиться евхаристии, со испытанием епископа да преподаются Святые Дары. Понятно, что испытание епископское представляется необходимым на случаи особенно важные и сомнительные; в обстоятельствах обыкновенных, бессомнительных, разрешать кающихся давалась власть (Апост. пр 52) и пресвитерам.
14-е правило говорит об падших из оглашенных. Бывали случаи, что некоторые из обратившихся ко Христу, и уже быв в числе оглашенных, снова отпадали от веры. Относительно таковых собор определил: не прежде попускать их снова в ряд оглашенных или готовящихся к св. крещению, как оставив на три года между слушающими Писание. Проведши три года на этой низшей степени оглашенных, кающиеся сии могли восходить на свою первую степень, из которой ниспали, на степень оглашенных высшей степени, готовящихся к св. крещению.
С 15-го правила опять начинаются Постановления касательно пребывающих в клире. 15 и 16 правила запрещают клирикам противозаконные, произвольные переходы из одного города и из одного прихода в другой. Собор замечает, что злоупотребление это вошло уже в обычай в некоторых местах; а так как от сего возникало много стеснений и неудобств, то он положил и это злоупотребление исправить; на будущее время постановлено, что ежели епископ, или пресвитер, или диакон самовольно перейдут из своего города или от той церкви, к которой кто поставлен, в город другой или в церковь другую, то таковое перехождение должно быть признано не позволительным, и перешедший должен быть возвращен в церковь, к которой рукоположен в епископа или пресвитера или диакона. Ежели бы такие переселенцы вздумали упорствовать в своей решимости остаться на новом месте, то против них предписывается употребить всякое понуждение, чтобы они возвратились в свои приходы; ежели пребудут в своем упорстве, то объявляются чуждыми церковного общения. В этом же правиле содержится предостережение для епископа, как он должен поступать в рассуждении таких переходящих. Если бы кто дерзнул восхитить принадлежащего ведомству другого и в своей церкви рукоположить без согласия того епископа, от которого уклонился причисленный к клиру, такое рукоположение объявляется недействительным.
17 и 18 правила пресекают различные злоупотребления, вкравшиеся между лицами церковного клира; так некоторые лица, принадлежавшие к клиру, заразясь корыстолюбием, вдались в денежные обороты, давали заимодавцам деньги под проценты и вообще придумывали средства к обогащению, не подобающие духовному сану, 17 правилом собор Никейский все подобное запрещает, а ежели кто из клириков дерзнет заниматься подобными оборотами, таковой извергается из клира и объявляется чуждым духовного сана.
18-е правило пресекает злоупотребления, вкравшиеся между диаконами. Некоторые из диаконов по влиянию различных, особенно благоприятных для них обстоятельств, заразились такой гордостью, что дерзали преподавать пресвитерам евхаристию26, в некоторых местах касались евхаристии даже прежде епископов. Как могли происходить такие случаи? К разъяснению сего предлагают такое предположение. Случаи такие могли происходить тогда, когда сам епископ не совершал таинства, а только присутствовал, при совершении его пресвитером или другим епископом. Надлежащее уважение к сану епископа требовало бы, чтобы епископ приобщался после епископа же, совершавшего таинство; но грубость и гордость некоторых диаконов дошли до того, что они сначала приобщались сами, потом подавали уже святые дары и епископу, присутствовавшему при богослужении (Геф. 1, стр. 410). Собор находит, что все это не предано никаким правилом, ни обычаем, и требует, чтобы все сие было пресечено. Диаконы да пребывают в своей мере, зная, что они суть служители епископа и низшие пресвитеров; да приемлют они евхаристию по порядку после пресвитеров, преподаваемую им епископом или пресвитером; диаконам даже сидеть посреди пресвитеров не позволено. Если кто и после сего определения не захочет повиноваться: да прекратится его диаконство.
19-е правило говорит о способе принятия в церковь обращавшихся от ереси Павла Самосатского и диаконниссах. О бывших прежде Павлианами и потом прибегающих к кафолической церкви Вселенский собор постановляет, чтобы они все вообще вновь крестимы были; перекрещению должны быть подвергнуты и те из Павлиан, кои в прежнее время принадлежали к клиру; уже по перекрещении они могут быть утверждены особым рукоположением в степенях священства, ежели окажутся беспорочными и неукоризненными; если же при испытании они окажутся недостойными священства, то подлежат извержению из священного чина. Для уразумения того, почему составлено такое строгое постановление относительно сих сектантов надлежит принять во внимание сущность лжеучения Самосатского. Павел Самосатский отвергал Троичность лиц в Божестве, не признавал воплощения Бога Слова и низко и неуважительно мыслил о Христе, представляя Его обыкновенным по естеству человеком (Евсев. цер. истор. 7, 27). От этого погрешительного толкования учения о троичности божественных Лиц и крещение у Павлиан не могло быть действительным; a где нет истинного крещения, там не может быть действительности и в прочих таинствах. По этому-то Никейский собор и постановляет, повторять над Павлианами крещение, а над бывшими у них в священном сане после крещения рукоположение. Надобно полагать, что ересью Павла Самосатского заражены были и некоторые из диаконнисс; иначе неудобно объяснить себе, почему собору угодно было связать речь о дианониссах с постановлением о Павлианах. Изложив приведенное нами постановлевие о Павлианах, собор в том же правиле продолжает: подобно и в отношении к диакониссам и ко всем вообще, причисленным к клиру, тот же образ действования да соблюдается. В дальнейших своих замечаниях о диакониссах Вселенский собор сообщает некоторые сведения о состояния в то время этого класса верующих. Из замечаний собора видно, что так называемые диакониссы отличались от прочих верующих женщин особым одеянием, но что они рукоположения никакого (sic) не получали и могли были совершенно счисляемы с мирянами.
Последнее 20-е правило Никейского собора содержит в себе постановление касательно способа принесения общественных молитв в дни воскресные и во дни пятидесятницы. Вероятно, по особенному уважению к святости этих дней, из благодарности к тем благодеяниям Господа Спасителя, воспоминание о коих было соединяемо с этими днями, с древнего времени вошло в обычай воздерживаться в эти дни от коленопреклонений. Указание на это мы видим еще у Тертулиана, Иустина, св. Петра Александрийского и др. Но некоторые, быв движимы особенно сильными чувствами радости или сокрушения, не могли удовлетвориться обычным на этот раз способом молитвословия, ощущали потребность во время общественных молитв преклонять колена. Вселенский собор, движимый основною своей мыслью ввести всюду однообразие, остановился своим вниманием как видно на мысли о благодеяниях человеческому роду Бога промыслителя, воспоминаемых в эти великие дни и нашел наиболее соответственным характеру сих воспоминаний коленопреклонение в эти дни отменить. «Поскольку суть некоторые, преклоняющие колена в день Господень и во дни пятидесятницы, то, дабы в всех епархиях все одинаково соблюдаемо было, угодно святому собору да стояще приносят молитвы Богу».
Составлением сих-то двадцати правил отцы Никейского собора, по согласному свидетельству большинства из древних писателей, закончили свои заседания.
Здесь нe излишним считаем изложить древние указания о времени, когда был собран Никейский собор.
Данными для определения времени, когда был созван и заключен Никейский собор, могут служить свидетельства Евсевия, Сократа, указание халкидонского собора и еще указание из одного древнего кодекса, приписываемого Аттику еп. константинопольскому. Евсевий (ж. К. кн. III. гл. 15) замечает, что ко времени окончания собора исполнился 20-й год царствования Константина; но двадцатой год царствования Константина соответствует 325 году от Р. Христова; потому что Константин вступил на престол в 305 году. Таким образом, годом созвания собора выходит 325-й; то же указание на год (325-й) и сверх того указание на месяц собрания собора видно у Сократа; Сократа (Ц. и. I, 14) между прочим замечает, что собор состоялся в консульство Павлина и Юлиана в двадцатый день месяца мая; это был 636-й год от Александра царя Македонского; но 636 год от Александра Македонского соответствует 325 году от Рождества Христова. По указанию в деяниях халкидонского собора (засед. 2-е), временем Никейского собора представляется 9-й день греческого месяца дасия, или 13-е польских календ. Так определяет время Никейского собора Евномий, eп. Никомидийский, читавший Никейский символ на Халкидонском соборе. Это же указание, на 13-е июльских календ, видно в хронике Александрийской: 13 календ июльских то же, что 19 число месяца июня. Чтобы удобнее следить соотношение этих указаний, нужным считаем заметить, что по указанию Евномия 19 число июня представляется временем составления Никейского символа веры; итак, естественно полагать, что собор назначен был с 20 мая, а к 19 июня уже составлен был Никейский символ. Заметка из кодекса, принадлежащего Аттику eп. константинопольскому, показывает, что собор продолжался с 14 июня по 25 августа (Baron, ad. аn. 325, n. 8). Хотя это указание и недовольно согласуется с предшествовавшими, но и не представляет чего-либо решительно несовместного с теми; приняв и это указание к сведению, можем составить предположение о времени Никейского собора такое: собор был назначен на 20 мая; до 14 июня, доколе не прибыл еще в Никею сам император, происходили частные совещания и рассуждения; по прибытии императора с 14 июня нaчались открытые заседания; 19 июня был составлен символ веры; в следующее за сим время происходили рассуждения собора о других предметах и составлялись правила соборные; 29 августа заседания собора окончились.
Время окончания собора, как заметили мы выше, совпадало с исполнением 20-летия царствования Константина. На торжество этого праздника царь пригласил всех отцов собора; после торжественного угощения, каждого из епископов, по степени их достоинств, почтил дарами. Когда отцы собора собирались отправляться по своим епархиям, царь снова созвал их, советовал им хранить единомыслие относительно веры и иметь мир между собою, чтобы вперед не было подобных возмущений; после продолжительной беседы об этом, царь просил епископов молиться за него, за детей его, за царство и после всего этого простился с епископами.
Чтобы постановления собора известны были и тем, которые не присутствовали на нем, царь отправил окружную грамоту во все города и кроме того особую грамоту к церкви Александрийской, убеждал членов этой церкви оставить всякие разномыслия и единодушно исповедывать изложенную на соборе веру; ибо она есть не что иное, «как мысль Божия (собств. слова царя по Созомену), объявленная Духом Святым чрез согласие столь многих и столь великих архиереев» (Созом. 1, 25). Отцы собора со своей стороны разослали окружное послание к церквам, в котором кратко излагали все, что суждено и определено было св. собором против Ария, Мелетия, и о праздновании пасхи (Феодор. I, 9).
Так покончил Никейский собор свои великие деяния. Ересь обличена, разногласие примирено, составлены и всюду разосланы правила для руководства церкви; непокорные голосу собора наказаны. Казалось бы, теперь всюду в церкви должен был водвориться мир, которого так сильно желали император и созванные им епископы. К сожалению, это благочестивое желание друзей мира не было удовлетворено вполне, или, если и было удовлетворено, то весьма не надолго. Вскоре же после Никейского собора действием козней арианских начались сильные волнения, стоившие защитпикам православия спокойствия и даже жизни; волнения эти усилились до того, что охватили собою всю церковь, так что для успокоения сих волнений потребовался новый Вселенский собор.
Судьба православия и арианства между первым и вторым вселенскими соборами
Возвращение Ария и его сторонников из гонения. – Неудачная попытка ввести Ария в церковное общение в Александрии. – Заговор ариан и мелетиан против св. Афанасия. – Клеветы на Афанасия на соборе в Тире в осуждение его. – Заточение его в Трир. – Позорная смерть Ария. – Возведение Евсевия Никомидийского на Константинопольскую кафедру на место низложенного православного епископа Павла (исповедника). – Возвращение св. Афанасия в Александрию по смерти императора Константина. – Клеветы на Афанасия пред императором Констанцием. – Собор Антиохийский 341 года. – Удаление Афанасия в Рим. – Македоний – Константинопольский, по смерти Евсевия, епископ. – Собор Сардикийский. – Возвращение Афанасия в Александрию при содействии западного императора Констанса. – Соборы арелатский в медиоланский и гонения на православных Констанция. – Афанасий укрывается от гонителей в пустыне. – Раздор ввиду арианами. – Соборы в Римини и Селевкии. – Преобладание повсюду арианства.
Приговором Никейского собора и указом императора Арий и единомышленники его, Евсевий Никомидийский, Феогнис Никейский, Секунд Птолемаидский и Феона Мармарикский, отлучены от общения церковного и сосланы в ссылку; на место Евсевия и Феогниса поставлены православные епископы: в Никомидию – Амфион, в Никею – Христ. Но Арий нашел возможность освободиться от своей злополучной доли; по свидетельству Сократа (III, 26) и Созомена (III, 19), в этом помогала ему сестра Константина Великого – Констанция, вдова Ликиниева. Этой Констанции, пишет Сократ, знакомь был один пресвитер, державшийся Ариева учения и живший в ее доме. Этот пресвитер, быв наущаем Евсевием Никомидийским, часто напоминал Констанции об Арие и при всяком случае старался возбудить в царской сестре сострадание к судьбе ересеначальника, говоря, что Никейский собор обидел Ария, что Арий мыслит не так, как об нем думают. Констанция сама внимала словам арианского пресвитера, но ходатайствовать за Ария долгое время не осмеливалась, опасаясь раздражить правоверного императора. Вскоре Констанция впала в тяжкую и опасную болезнь; император начал ее часто навещать; находясь при смерти, Констанция начала ходатайствовать за своего пресвитера, как человека благочестивого и ревнующего о православной вере. Созомен замечает, что Констанция успела сделать Константину устрашающее предостережение, что преследуя невинных ариан, император тем самым причиняет обиду лучшей и наиболее приверженной к царскому дому части верующих (2, 27). Ходатайство принято и арианствующий пресвитер принят в число лиц, самых близких к царю. Получив близкий доступ к царю, этот пресвитер и ему начал говорить об Арие тоже, что прежде говаривал сестре его, т. е. что Ария осудили напрасно, что мысли его нисколько не отличаются от определений собора, что если бы позволили ему явиться из ссылки и высказать свои мысли, то увидели бы, что он во всем согласен с определениями собора. Стрела пущена верно; император поверил хитрому льстецу и вызвал Ария из заточения. Явившись к императору, Арий представил ему свое исповедание веры, в котором весьма хитро и уклончиво обошел сущность постановления Никейского о единосущии Сына Божия c Богом Отцом; в члене о Сыне Божием в этом исповедании только сказано было: «веруем в Господа Иисуса Христа Сына Божия, прежде всех веков от Бога Отца рожденного, Бога Слово, чрез Которого все сотворено на небесах в на земли, Который сошел и воплотился» и пр. Представив такое исповедание, Арий просил императора устранить всякое многоглаголание о вере и соединить его и сообщников его с церковью, чтобы всем им, совокупно наслаждаясь миром, можно было совокупно возносить обычные молитвы за мирное царствование Константина и за весь его род. (Сокр. III, 26). Миролюбивый царь, не подозревавши в коварных крамольниках никакой хитрости, обрадовался их правоверию и послал ариево исповедание к собравшимся тогда в Иерусалиме епископам с предписанием рассмотреть его, и, если окажется, что Арий и сообщники его мыслят право, то постановить о них определение человеколюбивое, «да хотя бы и ни за что нельзя было осуждать состоявшегося некогда касательно их (т. е. Ария и сообщников его) решения, заключал указ императора, пусть епископы уважили бы самое их раскаяние» (Созом. II, 27). Нe дерзая ослушиваться предписания царского, епископы и сами не далекие от мыслей Ария, как Евсевий кесарийский, приняли Ария в церковное общение в Иерусалиме и писали о том же Церкви Александрийской, и всем епископам и клирикам Египта, Фиваиды и Ливии, убеждая их принять Ария в церковное общение, так как и сам царь засвидетельствовал правоту его исповедания.
Благоприятный оборот дел в судьбе ересеначальника возбудил смелые надежды в его последователях. После того как принят был в церковное общение Арий, начали помышлять об улучшении своего положения Евсевий Никомидийский и Феогнис Никейский; с этой целью они прислали от себя к епископам, принявшим в церковное общение Ария, грамоту, смысл которой, очевидно, был тот, что ежели епископы те согласились принять в церковное общение того, кто был первый осужден за неповиновение определениям собора, то тем паче могут просить об освобождении от ссылки они; в оправдание свое, эти епископы указывали, что вся вина их состояла в том, что они, согласившись подписать определение собора о вере, не подписали анафемы на Ария; теперь сами епископы сняли с Ария положенную собором анафему. Из всего этого Евсевий и Феогнис как прямое следствие выводили, что епископы те должны принять в свое общение и их; «итак со свойственным вам христолюбивым снисхождением, заключали Евсевий и Феогнис свою грамоту к епископам, благоволите напомнить о нас самому боголюбезному царю, и, представив ему наши прошения, произнести поскорее благоприличное вам о нас суждение». (Сокр, I, 15).
Следствием этой грамоты, как само собою естественно предполагать, было то, что Евсевий и Феогнис снова заняли свои кафедры. Первым делом еретичествующих епископов по их возвращении на свои кафедры было то, что они изгнали поставленных на их места епископов православных: Евсевий – Амфиона, Феогнис – Христа. Затем мщение озлобленных врагов православия обратилось на тех, кои прежде ознаменовали себя особенной ревностью в защите православия. Прежде всех пришлось испытать ярость восстановленных ересеучителей Евстафию eп. антиохийскому. Евстафий был муж знаменитый и по благочестию и по образованности; но он был крепким противником ариан, особенно Евсевия Кесарийского и в этом состояла причина его несчастий. Евсевий обвинил Евстафия в савеллианстве и Евстафия низложили с кафедры; блаженный Феодорит пишет, что происками Евсевия Никомидийского, на Евстафия был сделан донос в прелюбодеянии; «и подвижник благочестия и целомудрия, выражается по сему случаю бл. Феодорит, был изгнан как любодей и тиран» (гл. 21); кроткий пастырь не возроптал на несправедливое оскорбление; он спокойно перенес это оскорбление, в совершеннейшей уверенности, как замечает Созомен, «что так будет лучше» (2, 19).
По изгнании Евстафия, ариане тотчас же приняли в церковное общение всех, коих не принимал Евстафий, и не только приняли в общение, но и поставили еще епископами; из числа их св. Афанасий Великий поименовывает Леонтия евнуха, Георгия Лаодикийского, Феодосия Трипольского, Евдоксия Германийского и Евстафия Севастийского. Но восстановляя с одной стороны защитников ереси, ариане с другой не переставали низлагать защитников православия; после Евстафия низложены были: Евтропий, eп. Адрианопольский, Евфратион Валанейский, Киматия Палтский, другой Киматия Антарадский, Асклип Газский, Кир Берийский, Диодор Асийский, Домнион Сирмейский, Еллапин Трипольский. Вместо всех сих, замечает св. Афанасий, поставлевы были другие, нечестие коих было известно избиравшим (посл. Аф. к монахам). Но преимущественное внимание врагов православия направлено было к тому, как бы низложить самого главного противника их – св. Афанасия. Злокозненный Евсевий Никомидийский измыслил к этой цели средства, и средства эти, при содействии лукавого, удались как нельзя лучше. Вернейшее средство к тому, чтобы доставить наивозможное торжество арианству, Евсевий видел в восстановлении Ария на самом месте его первоначального действования в Александрии, где лжеучение началось и где оно могло иметь наибольшее число сторонников; с этой целью Евсевий начал направлять свои заботы к тому, как бы устроить торжественное введение Ария в церковное общение в Александрии. Но на пути Евсевия к этой нечестивой цели ему противостоял непреклонный его противник – великий архипастырь Александрийской церкви Афанасий: «Афанасий безбоязненно говорил Евсевию и царю (которого склонял на ту же меру Евсевий), что однажды отвергших веру и анафематствованных невозможно принимать снова»27. Аргумент неотразимый и ратовать против него значило бы идти против вселенского собора. Видя непоколебимость св. Афанасия с этой стороны, Евсевий попытался подорвать силу св. мужа со стороны другой, с делом об Арии привели в связь дело о мелетианах. Никейский собор, как мы видели, признал возможность удержать мелетиан в общении церковном и даже признать за теми, кто имел, достоинство иерархическое; это правило собора и наблюдалось беспрекословно; но Евсевий Никомидийский, имея в виду подорвать авторитет св. Афанасия, донес на него царю, что св. Афанасий не принимает в церковное общение мелетиан (Созом. II, 22). Ежели примем во внимание эту хитрую махинацию со стороны Евсевия и если с другой стороны припомним, что Арий по возвращении из ссылки представил лукаво составленное исповедание, так что мог для неопытного суда казаться православным, то поймем, каким образом из уст и из-под пера государя правоверного могла выйти такая угроза св. мужу, какою грозил св. Константин великий св. Афанасию: «я требую, чтобы ты позволял беспрепятственно вступать в церковь всем, кто желает вступить в нее; ежели же узнаю, что ты воспрепятствуешь кому-нибудь ищущему общения с церковью, или возбранишь вход в нее, тотчас пошлю низложить тебя и вывести из тех мест» (Созом. II, 22). Св. Афанасий, получив этот приказ, ответным посланием объяснил государю, что мелетиане от церковного общения нe изгоняются, но что арианам нельзя даровать общение с кафолической Церковью. Царь внял объяснению св. Афанасия; но тем сильнее было раздражение Евсевия; не имея у себя достаточного предлога к низложению св. Афанасия, Евсевий обратился к услугам от мелетиан, со своей стороны обещая им свое покровительство пред царем и людьми сильными у царя, если они согласятся обвинить Афанасия. Отселе-то и вышла та, чреватая бедствиями для св. Афанасия, туча нападений, какую пришлось вынести ему; все обвинения, какие возводимы были с этого времени на св. Афанасия, и все бедствия, какие с этих пор пришлось испытать св. мужу, проистекали из того постыдного заговора, каким скрепились между собою ариане и мелетиане во вражде к св. Афанасию. С этих пор история св. Афанасия становится, можно сказать, историей борьбы православия с арианством. Как ни длинна и как ни запутана эта история волнений арианских после Никейского собора, но мы не можем обойти ее совершенно молчанием, ежели желаем видеть весь процесс, так сказать, образования различных отраслей арианства и затем процесс саморазложения этой богохульной системы лжеучения.
Не имея оснований к обвинению на еп. Афанасия действительных, ариане решились эти основания измышлять, и вскоре же по соединении с мелетианами, представили со слов этих последних на Афанасия Константину жалобу, что он произвольно отягощает народ податями в пользу Церкви и потом на деньги поддерживает возмутителя (при Константине было в Александрии возмущение). Афанасий, услышав об этой клевете, сам 332 г. поспешил ко двору и успел убедить императора в своей невинности. В послании к Церкви Александрийской Константин уже после этого происшествия называл Афанасия мужем поистине Божиим. Эта неудача врагов Афанасия еще более раздражила их против ревнителя истины и православия. К Константину посыпались обвинения за обвинениями против Афанасия. Афанасия между прочим обвиняли, что он нарушает мир, данный Никейским собором мелетианам, что в одной церкви мелетианского пресвитера Исхира разбил священную чашу, шестерых епископов мелетианских подверг бичеванию и заключил в темницу, седьмого епископа Арсения приказал умертвить и отрезанную у него руку употребляете для волхвований. Афанасий, по распоряжению Константина, должен был лично оправдываться на соборе, местом для которого назначалась Кесария. Уже по этому выбору места для собора можно предполагать, кто действовал на императора. Афанасий видел все сети, какие расставлены были врагами его, и на этот разе на опасность не пошел; «я не могу, писал св. Афанасий к императорскому двору, отдать себя на суд такого собора, который будет состоять из моих смертельных врагов». Константин сделал уступку Афанасию в назначил быть собору в следующем 335 году в Тире; делом приглашения на собор епископов занимался Евсевий Никомндийский, с другом своим, некоторым придворным сановником Дионисием (который и председательствовал на этом соборе); православных пригласили на собор в самом незначительном количестве, и то для того, чтобы придать этому делу вид суда беспристрастного; Афанасий опять видел, чего ему ожидать и от этого собора, пытался было уклониться от присутствия на нем, представляя императору, что и здесь собираются только его враги; но император на этот раз угрожал Афанасию насилием, если он и теперь будет уклоняться от распоряжений императорских. Афанасий покорился воле Константина. Отправляясь на собор, он взял с собою 49 преданных ему епископов египетских и между ними того самого Арсения, в убийстве коего на Афанасия возводили обвинение. Так как все обвинения, возводимые на Афанасия, были или вымышлены его врагами, или ничтожны сами по себе, то Афанасию не составляло никакого труда оправдаться от них. На соборе, например, Афанасия обличали между прочим в прелюбодеянии с одною служанкой; представлена на собор и мнимая участница в преступлении; но она объявила, что к преступлению склонили ее один египетский пресвитер, осужденный Афанасием и выдавший ей себя за Афанасия. Таким образом весь позор клеветы на св. Афанасия пал на самих его врагов. Но еще больший срам ожидал врагов Афанасия, когда поступило на очередь обвинение Афанасия в убийстве Арсения. Лжесвидетели показывали на соборе иссохшую руку и выдавали ее за ту самую, которую отрезал Афанасий; Афанасий представил в средину собора самого Арсения с обеими здоровыми руками. Новый срам для врагов святителя.
Но ни одному из ариан не пришлось испытать такого жестокого поражения, какое выпало на долю несчастному Евсевию Кесарийскому. Патамон, eп. Ираклийский в Египте, славный исповедник во время Диоклетиана, обратился на соборе к Евсевию с такой речью: «как ты, Евсевий, осмеливаешься восседать в качестве судьи над невинным Афанасием, который должен стоять пред тобою будто виновный? Помнишь ли, как мы вместе с тобою были в оковах? Я тогда лишился глаза; ты тогда не испытал мучений; незаметно уклонился ты с того места со многими! Но как бы мог ты избежать этих мучений, если бы ты или самым делом не принес непозволенного (т. е. жертвы идолам), или не дал обещания по крайней мере сделать это?». Понятно, что все подобные неприятности для сторонников арианства только более раздражали их; мысль уничтожить Афанасия уже не оставляла их; а между тем оснований до сих пор все еще мало было налицо. Так как в Тире ни окончательно обвинить Афанасия одним, ни совершенно оправдать другим не было возможности, то порешили исследовать дело Афанасия на самом месте; наряжена комиссия и уже конечно из одних врагов Афанасия; комиссия отправилась в Египет и оттоле сообщила сведения, на основании коих собор Тирский лишил Афанасия его престола и даже произнес на него отлучение. В соборном определении было между прочим сказано: что Афанасий учинил очевидные преступления, когда оказал пренебрежение к определению собора, состоявшего из восточных епископов, в прошлом году, и пренебрег распоряжением императорским. В Тир он приехал с великою свитою для того, чтобы возбудить на соборе волнение и т. под. Немногие из присутствовавших, вслед за Маркеллом eп. Анкирским, не согласились подписать это определение, но на них не обратили внимания. Надобно заметить, что рассуждения в Тире были так сказать мимоходным делом при главном, к которому приглашались епископы, заседавшие на Тирском соборе; главным делом их было освящение храма Воскресения в Иерусалиме; уже по пути к этому делу они должны были остановиться в Тире. Покончив дело с Афанасием; епископы отправились в Иерусалим, совершили там освящение церкви и в это же время приняли торжественно Ария в церковное общение в Иерусалиме. Между тем Афанасий, не дожидаясь еще ни конца заседаний соборных, ни возвращения посланных от собора в Египет, поспешил в Константинополь ко двору, чтобы искать правды наконец хоть у императора. Надобно думать, что Афанасий произвел сильное впечатление на Константина; Константин писал к епископам, собравшимся в Иерусалиме: «ему кажется, что истина подавлена в Тире насилием и что раздорам должно быть не будет конца»; всех, кои заседали в Тире, Константин требовал в Константинополь, для доказательства справедливости их определений. Но вместо всех явились только два Евсевия, Феогнис, Патрофил, Урзакий и Валент, самые злые враги архиепископа Александрийского. Оставив прежние обвинения на Афанасия в стороне, они представили самому императору новый донос на Афанасия: «Афанасий угрожал, что если двор будет преследовать его и на будущее время, то он станет противодействовать обычному вывозу из Александрии в Константинополь хлебных припасов». Обвинение было весьма важно в политическом отношении: знаменитые плодородием своим долины Нила доставляли ничем незаменимую поддержку для Константинополя; лишение этой поддержки могло угрожать жителям Константинополя голодом. Донос был сделан клеветливо; но император, окруженный отовсюду зложелателями св. Афанасия, не имел возможности разоблачить гнусную клевету; вняв клевете врагов Афанасия, Константин в январе 336 г. ссылает Афанасия на заточение в Трир, к германским границам. Надобно заметить впрочем, что не одно наказание Афанасия имел в виду Константин, принимая эту меру; вместе с сим и даже более сего, он имел в виду прекращение волнений церковных ссылкой неуступчивого представителя стороны православных. Назначая Афанасия в ссылку, Константин в то же время сделал распоряжение, чтобы престол Афанасия заменен не был никем; он хотел снова вызвать Афанасия, как скоро поутихнут волнения... Вот темная-то пора в церкви Христовой! По милости императора, ревнующего о правоверии, поборники православия все в уничижении, противники же правоверия торжествуют! Принятый в церковное общение в Иерусалиме, Арий отправился в Александрию, к своему прежнему приходу; ему теперь не кого там опасаться: Афанасий не увидит его. Однакоже приема себе в Александрии Арий благоприятного не нашел; всюду поднялись новые волнения. Слух об этих волнениях снова достиг в Константинополь, и Арий получает повеление явиться ко двору. Явившись ко двору, Арий конечно объяснил, что причиною волнений в Египте не он, а партия Афанасиева. В оправдание своей невинности Арий снова представил императору свое исповедание, и даже поклялся, что он по смыслу от Никейского исповедания не отступает.
Лишь только Арий вступил в Константинополь, как тамошние приверженцы православия сильно взволновались против него. Этого только и нужно было Евсевию Никомидийскому. Евсевий представил императору, что приверженцы единосущия дотоле не укротятся в своих волнениях, доколе Константин перед всем миром не докажет что он признает Ария православным, а для этого нужно, чтобы Арий, доселе уничижаемый, торжественно введен был в общение церковное в самом Константинополе. Константин отдал распоряжение, чтобы Александр архиепископ константинопольский в следующий же воскресный день устроил эту церемонию. Требование Константина привело Александра в необычайное смущение. В субботу пред предстоящим днем воскресным Александр повергся перед алтарем своей церкви в со слезами умолял Господа, чтобы Он или его самого отозвал из сей жизни, чтобы ему не видеть и не участвовать в предстоящем нечестивом торжестве, или бы ниспослал смерть на Ария. И молитва старца не была отвергнута. Уже подходило время начинать обряд введения нечестивца в церковь; толпы народа уже с любопытством стекались видеть небывалое торжество; уже Арий в сопровождении Евсевия с торжеством шел по улицам Константинополя, как вдруг от расстройства в желудке почувствовал нужду уклониться с дороги и уже более не возвращался. Утроба человека, дерзнувшего отвергать божество Спасителя, неожиданно расселась 28. Страшная и жалкая смерть. Некоторые из историков, не желая допустить в этом событии непосредственного действия перста Божия, слагают вину в смерти Ария на православных, которые будто бы отравили еретика. Предположение совершенно безосновательное. Во-первых, нелегко предположить, чтобы кто-нибудь из православных терпим был в близости к Евсевию и Арию, чтобы мог поднести ему яду; если бы на Ария подействовал яд, то он почувствовал бы это раньше и церемонию не стали бы и начинать; в-третьих, если бы Арий почувствовал действие яда, то так бы и заявил на пути и на пути бы потребовал помощи, между тем ничего этого сделано тогда не было. Не упоминаем уже о свидетельствах историков современных и последующих, кои единогласно признают в смерти Ария непосредственное, нарочитое наказание Божие.
Смерть Ария произвела потрясающее впечатление на ариан. Более робкие поспешили обратиться к сторону православных; более дерзкие стали укорять православных в чародействе. Как посмотрел на это происшествие Евсевий? Признать в смерти Ария непосредственное наказание от Бога значит призвать неправоту и свою; значит нужно отказаться и от выгод положения своего настоящего и особенно от выгод предстоявших ему впереди; он давно уже метил на архиепископство константинопольское. Неизвестно, как объяснялся Евсевий по случаю смерти Ария с Константином, но известно, что он добился-таки кафедры Константинопольской. Тяжкое впечатление производит рассказ об обстоятельствах этого возведения Евсевия Никомидийского на кафедру константинопольскую. Не говоря уже о том, что этот переход сам по себе был делом незаконным, что других епископов за такие переходы осуждали и даже низлагали, Евсевий занял кафедру константинопольскую, когда она не была свободна: на кафедре константинопольской после Александра был Павел, епископ безукоризненно благочестивый; но он был православным по своему исповеданию и потому подвергся низложению. И страшна мстительность врагов православия. Они не удовольствовались тихим и спокойным низложением Павла, а еще подвергли его различным побоям, истязаниям, кои намного сократили жизнь святого исповедника. Первым делом по восшествии Евсевия нa престол константинопольский было сокрушить последних поборников православия Они должны были или отказываться от своего православного исповедания, или отправляться в заточение, подобно святому Павлу исповеднику.
В таком-то положении находились церковные дела до самой смерти Константина. Несправедливо было бы все эти интриги поставлять ему в вину: человек светский, мало знакомый с тонкостями богословскими, он много поддавался влиянию хитрого Евсевия, который и заправлял теперь всем; впрочем, и Константина сердце не обманывало; мы знаем, что он не без надежды на возвращение сослал Афанасия в Трир; при смерти своей Константин завещал Констанцию между прочим и то, чтобы он возвратил св. Афанасия из его заточения.
В Галлии, куда был сослан Афанасий, он нашел себе хороший прием у сына Константина Великого Константина II, который был там правителем. Пребывание в Трире открыло Афанасию возможность завести знакомство с епископами западными; а благосклонное отношение к нему царевича освобождало его от страха продолжать живую переписку с его друзьями в Египте. 28 месяцев продолжалось заточение Афанасия; уже по смерти Константина Великого сыновья его, все трое съехавшись в Паннонии, пopeшили между прочим возвратить всех епископов, сосланных в заточение. С радостью возвращался св. Афанасий к своей любимой пастве; с восторгом встречали его не только его пасомые, но и все приверженцы православного учения. Но за этими немногими днями радости великому поборнику православия снова уже предстояли великие, тяжкие испытания и опять-таки от Евсевия Никомидийского. Вскоре же по смерти Константина арианам удалось привлечь на свою сторону сына Константинова Констанция, правителя империи Восточной. Подчинив Констанция своему влиянию, Евсевий в этому императору начинает делать доносы за доносами на Афанасия; к прежним обвинениям теперь присоединились новые и в большем количестве. Когда Афанасий возвращался из заточения, народ, как и естественно ожидать, выходил к нему навстречу и провожал его от одного места до другого толпами. Это объяснили теме, что Афанасий поднимает между народом волнения; опять пошли на Афанасия обвинения в убийствах, неправедных заключениях духовных в темницу и даже в отнятии пищи, назначенной для бедных. Чтобы представить сколько возможно отпор этим наветам, Афанасий собрал в Александрии собор, на котором явилось до 100 епископов египетских; все они единогласно опровергли клеветы возводимые на Афанасия врагами его, дали похвальное свидетельство об его архиепископской деятельности и, наконец, призывали весь мир христианский на защиту Афанасия. С этой целью разосланы письма по всем церквам империи, и даже к престолу Римскому, куда Афанасий послал посольство прямо от себя. Сторона Евсевия со своей стороны тоже обратилась в Рим; борьба снова приняла очень широкие размеры. До сих пор западные, кроме немногих епископов да послов папских, бывших на Никейском соборе, не принимали никакого участия в том, что делалось на Востоке, по случаю волнений арианских; теперь обращаются к ним два знаменитых представителя церкви восточной – Константинопольской и Александрийской. Папа Юлий, конечно. очень рад был видеть подобные изъявления уважения к нему со стороны сих представителей церкви Восточной; но не изъявлять свою покорность папе желали они, не затем обращались они к папе. Им нужно было только голосом папы подтвердить каждому свою правоту. Папа, как человек не зараженный лжемыслием, признал правоту на стороне Афанасия, а мысли Евсевия и партии его осудил. Это, конечно, сильно озлобило Евсевия против епископа Римского и он задумал теперь справиться с Афанасием иным путем. 341 г. Евсевий собирает многочисленный собор в Антиохии, на котором опять определяют отрешить Афанасия из сана епископского. 4 правилом Антиохийского собора постановлялось: «епископ отставленный собором не может вступать в отправление служения, доколе снова не получит на это разрешения». Удар прямо направлен против Афанасия, который на соборе Тирском подвергнут отлучению и потом ни на каком не получил восстановления на епископство, вступил же в свои права только по распоряжению власти царской. Папа мог не признать снова постановлений Антиохийских на том основании, что они составлены приверженцами Ария. Чтобы отнять у Римского епископа и этот повод, Евсевий решился наконец изменить своему прежнему другу, Арию: благо его не было теперь в живых. Собор Антиохийский, состоявшей по преимуществу из друзей Евсевия Никомидийского, сторонников учения арианского, произнес наконец на Ария (хотя и не именуя его по имени, но ясно выставляя пункты его учения) проклятие. Как нeустойчива была партия арианская в своих вероопределениях, это самым лучшим образом подтверждается 4– мя символами, изданными в то время собравшимися в Антиохии епископами. Эти символы один от другого почти не отличаются ничем, кроме нeмногих выражений, относящихся к учению об Иисусе Христе; но очень заметно, что в епископах, собравшихся в Антиохии явилась, наконец, мысль сблизиться как можно теснее с символом Никейским. Начальные слова первого символа гласят: «мы, подписавшиеся, не принадлежим к приверженцам Ария (ибо как мы, епископы, будем следовать пресвитеру), и не иную какую веру исповедуем, как только преданную издревле в Церкви». Затем следует исповедание веры, из которого мы извлечем только некоторые слова, ближе относящиеся к нашему предмету: «веруем в Сына Божия, Единородного, Который существует прежде всех веков, и сосуществует (σύνοντα) родившему Его Отцу, чрез Которого все сотворено». Вo втором символе о Сыне Божием выразились: «веруем в Господа Иисуса Христа Сына Отчего, Единородного, Бога, чрез Которого все сотворено, Который Сам рожден от Отца прежде всех веков, Бог от Бога, совершенный от совершенного, единственный от единственного, неизменный, непреложный первообраз Божества, существа, воли, силы и святости Отчей. Но кто говорит, что было время, или состояние, или вечность прежде рождения Сына, да будет проклят. Равно и тот, кто говорит, что Сын есть творение, подобное всем творениям, или что Он произведен и сотворен как все прочие из произведенных и сотворенных существ, да будет проклят». В 3-м и 4-м символах осуждаются любимые выражения Ария, как напр. что было время, когда Сына не было, и употребляющие подобные выражения подвергаются проклятию. Очевидно, что все эти символы отличаются от Никейского тем только, что не употребили ни разу слова ὁμοοῦσιος, что уже слишком оскорбительно было бы для самолюбия Евсевиева; но не употребляя этого слова буквально, епископы, собравшиеся в Антиохию заменили его такими выражениями, кои вполне могут выражать смысл того слова. Заметно, что они сознавали правоту определения Никейского, и только не хотели открыто признаться в заблуждении своем. В заключении собора епископы не забыли исполнить главное свое дело, из-за которого и собирались больше всего, подтвердить низложение Афанасия и Маркелла. На местo Афанасия поспешили выбрать преемника, избрали некоего Григория Каппадокийда. Можно было наперед судить, как примет Александрийский народ эту перемену. Несмотря на то, что решения собора подтверждены были Констанцием, в Александрии возникли волнения. Констанций отдал распоряжение правителю в Египте Филагрию употребить для возведения Григория на престол воинскую силу. Тяжкие преследования открылись в Египте на исповедников единосущия Сына Божия с Богом Отцом; Афанасий удалился в Рим; с ним потекли туда же и Маркелл Анкирский, и Павел Константинопольский, и многие другие восточные епископы, остававшиеся верными символу Никейскому.
Мы сказали, что и епископы Антиохийского собора отправили от себя донесение, по делу Афанасия в Рим. Папа Юлий отвечал, что он, рассматривал это дело собором и находит нужным, чтобы и со стороны Антиохийского собора явились представители в Рим, предложить на суд папы самые подробности своих суждений. Антиохийские на предложение папы отвечали: «весь мир признает великие преимущества римской церкви: она памятник трудов апостольских и древний град правой веры, хотя, как известно, и получила начало свое с Востока; но папа обманывается, если думает, что на основании величия своего города он будет повелевать восточными; они, епископы Востока, превосходят западных по добродетели и правоверию или благочестию» (Созом. III, 8). Затем антиохийские укоряют папу, что он принял Афанасия несмотря на определение Антиохийского собора; это противно церковным законам; пана должен бы был припомнить, что их, т. е. восточных, предшественники уважили же определение римского престола против Новациана; и в заключение выражаются, что, несмотря на предшествовавшую запутанность отношений, они готовы продолжать церковное, общение с папою, если он одобрит отлучение, положенное епископами Антиохийского собора на помянутых прежде епископов; не захочет папа этого сделать, в таком случае они от общения с папою отказываются. Папа собрал 342 г. в Риме собор, на котором рассматривали дело Афанасия и Маркелла, и оба они признаны совершенно правыми и обиженными безвинно. После чего папа разослал по восточным церквам послание, в котором между прочим писал: «он не думает, чтобы епископы Антиохийского собора в самом деле были убеждены, будто все епископы одинаковы по своему достоинству, будто достоинство их не измеряется достоинством городов; если бы было так, то невозможно было бы ничем объяснить то часто повторяющееся явление на опыте, что епископы из меньших городов, в которые они бывают поставляемы в начале, перебираются в города более значительные». Может быть, Юлий имел в виду при этом и Евсевия Никодимийского, который сначала был епископом в Берите, потом в Никомидии и, наконец, в Константинополе. По отношению к делу о епископах Юлий писал: «если они оба, как говорите вы, виновны, то суд над ними нужно было производить по законам церковным, а не так, как произвели вы в Тире и Антиохии. Вы прежде всего должны были писать к нам, чтобы исследовать, что справедливо. Обиде преданы епископы и притом епископы апостольских церквей. Почему вы по поводу обстоятельств церкви Александрийской прежде всего не обратились к нам, к Римскому престолу? Вы не только не спрашиваете нас, но в собственном вашем произволе зашли так далеко, что даже от нас требуете, чтобы мы, не будучи сами судьями, потворствовали вашим определениям».
Письмо папы Евсевия Никомидийского уже не застало в живых; он умер в конце 341 или в начале 342 г. При выборе преемника Евсевию в Константинополе происходили страшные волнения; народ православный требовал, чтобы на престол Константинопольский возведен был Павел, которого низверг с престола Евсевий и который по смерти Евсевия поспешил было из Рима опять в Константинополь; но ариане избрали из своей партии некоего Македония 29 и успели исходатайствовать на выбор его согласие императорское. Император отдал повеление начальнику войск Гермогену ввести Македония в его права воинской силою и разогнать сторонников Павла, приверженцы православия и Павла напали на квартиру Гермогена, задушили несчастного и таскали тело его по улицам. Констанция в это время не было в Константинополе; услышав о таких волнениях, он поспешил из Антиохии, изгнал из Константинополя Павла и в наказание городу лишил его обыкновенной выдачи годового хлеба; народ от такого наказания пришел в смущение и раскаяние; Констанций простил возмутителей; но они снова привели в Константинополь Павла и снова стали просить и требовать, чтобы ему отдана была кафедра. Тогда Констанций решился прибегнуть к хитрости. Он поручил префекту претории Филиппу пригласить к себе Павла будто бы для переговоров и потом тайно от править его на заточение в Солунь; так и сделано; Павла отвезли в заточение и Македоний, сопровождаемый Филиппом и военной стражей, вступил в главную церковь Константинополя и в это время солдатами было частью побито, частью задавлено до 3000 человек.
Со смертью Евсевия Нпкомидийского арианство ничего не утратило в своих силах. Преемник Евсевия Никомидийского на кафедре Константинопольской Македоний был такой же ярый защитник арианства; к тому же он нашел себе сильных сторонников в лице епископов Мизийских, Валента Мурзийского и Урзакия Сингидунского. К счастью православных, Констанций имел причины опасаться войск Констансовых. Когда папа с собором своих епископов отказался признать законность определений Антиохийского собора, по той главной причине, что здесь не выдержаны строго определения Никейского собора, Констанций отдал повеление собраться своим епископам снова на собор в Антиохии же, 345 г. Волею-неволею епископы собравшееся в Антиохии должны были приноровиться к определениям Никейским, и они сделали даже больше, чем сколько можно было от них ожидать. Член об отношениях между собою Лиц Пресвятой Троицы был выражен с такой полнотой и ясностью, как можно только ожидать хоть бы и от православных: «Веруем, что Отец и Сын соединены без посредства третьего и пребывают нераздельно, так что Отец объемлет Сына, Сын всецело равен Отцу. Веруем в святейшую и совершеннейшую Троицу, Отца, Сына и Св. Духа; именуя же Отца Богом, Богом и Сына, исповедуем чрез то не двух богов, но единое величие божества и единственное согласное господство». Несмотря на такую ясность православия в определении Антиохийском Юлий и этим не удовлетворился; он требовал, чтобы Антиохийцы приняли в символе своем слово: Единосущный.
Так как папа не делал ни малейшей уступки восточным, то для соглашения с ним восточных, государи пришли к мысли покончить дело совместным совещанием епископов восточных с епископами западными; местом собора назначен Сардика, город Иллирийский (ныне София в Болгарии), принадлежавший владениям Констанса; на собор явилось 94 епископа западных и 76 восточных (347 г.). Восточным хотелось более всего осуждения, уничижения Афанасия, и как скоро увидели они, что надежды их не сбудутся, что Афанасий явился на собор в качестве такого же совещательного лица, как и все епископы, то поспешили из Сардики удалиться, и открыть свой собор, из одних своих сторонников, во Фракийском городе Филиппополе, принадлежавшем владениям Констанция. Западные остались в Сардике и под председательством Осии Кордубского держали собор. На соборе Сардикийском главным образом рассуждали о правах Римского епископа по отношению к епископам других церквей и как можно крепче старались установить правило, что епископ Римский может принимать аппелляции от епископа, осуждаемого собором, и перерешать решение соборов; вместе с сим снова подтверждена обязательность исповедания Никейского, изречено запрещение составлять новые символы и отлучение на главных поборников арианства, отделившихся в Филиппополь, Акакия Кесарийского, преемника Евсевию Кесарийскому, Георгия Лаодикийского, Стефана Антиохийского (председатель), Менофаита Ефесского, Феодора Ираклийского, Урзакия, Валента и др. Но епископы, собравшиеся в Филиппополе, не обратили внимания на стрелы своих противников; со своей стороны они разослали послания по всем церквам государства, в коих оправдывали свою твердость и особенно выставляли на вид чрезмерные притязания папы. «Западные, писали эти епископы, хотят подчинить себе восточных; они измыслили новый закон, в силу которого хотят быть над нами судьями»30; снова повторяли отлучение на Афанасия, Маркелла, Павла Константинопольского, даже на папу, Осию Кордовского, Протогена, Гавденция и Максимина Трирского. Таким образом, между Востоком и Западом открылось полное, решительное разделение. Долго ли оставаться этому разделению и откуда ждать теперь примирения? К примирению правителей церковных, открывают путь правители гражданские.
За Афанасия вступился император Констанс. 348 г. он посылает брату своему послание, в котором требует, чтобы Афанасий и прочие епископы были снова приняты на их кафедры и чтобы именно сам император приложил к этому делу должное старание. Афанасий отправится в Египет с деньгами и кораблями восточными. Констанций не только согласился оказать услуги Афанасию, испрашиваемые братом, но даже сам письмом к Афанасию просил у него прощения; в других письмах своих к Афанасию Констанций уверял его в совершенной безопасности, и даже просил его занять архиепископский престол Александрии. В то же время Констанций писал к гражданскому правителю Египта, чтобы все приверженцы Афанасия были вызваны и приняты на свои места с честью, чтобы их невинность провозглашена была торжественно, чтобы прежние постановления Евсевиан против Афанасия были уничтожены в государственных актах. На пути из Аквилеи в Александрию Афанасий всюду встречаем был горячею любовью православных; теперь и враги его, видя, что подул противный ветер, преклонялись пред Афанасием и просили его благоволения. В Антиохии Афанасий встретился с самим Констанцием; встреча была весьма любезная, хотя, как и показали последствия, любезность эта была не искренняя, а рассчитанная на уступки со стороны Афанасия. Констанций просил было Афанасия уступить хотя одну церковь в Александрии в пользу ариан, и за эту услугу обещал Афанасию, что сторонникам одинакового с ним исповедания уступлены будут церкви во всех городах империи. Афанасий не согласился: при самом же вступлении в Александрию Афанасий выгнал всех ариан. Урзакий и Валент должны были просить у Афанасия прощение и сами произнесли проклятие на Ария, их зловредного учителя.
Можно подумать, что положение православных теперь совершенно переменилось к лучшему: их противники сокрушены, всеми любимый архипастырь признан в ого правах и окружен честью; сам император имеет попечение о спокойствии и безопасности православных. К сожалению, все это делалось не искренно; Констанций боялся только Констанса, и вот лишь только этого страха не стало, тотчас же переменил свои отношения к православным. Констанс 350 г. умерщвлен возмутителем Магненцием. Магненций, зная положение дел в Египте, зная хорошо ненависть к православным со стороны Констанция, послал было от себя к Афанасию для переговоров. не согласятся ли они держать сторону его, чтобы избавиться от преследования Констанция, но Афанасий не захотел вступать в бесчестную сделку. Враги Афанасия обвиняли его, будто он вел предательскую переписку с возмутителем; но Афанасий с достоинством устранил от себя это бесчестное обвинение, требовал, чтобы допросили и его писцов и Магненциевых, действительно ли они, т. е. Афанасий и Магненций, состояли в переписке, уверял, что о не переставал молиться о благоденствии Констанция и дома, и церкви, и указывал на это свидетелей.
Доколе Констанций воевал с Магненцием, дотоле он еще довольно благосклонно обходился с Афанасием, имел с ним переписку, в которой величал Афанасия именем «своего дражайшего отца, высокопочтенным Афанасием», уверял его, что несмотря на клеветы, какие возводят на Афанасия злые враги его, он, Констанций, не перестанет быть с ним благосклонным, что вместе с престолом своего брата он наследует и благосклонные расположения его к Афанасию. Но все это была хитрая лесть, вынужденная опасениями, как бы Афанасий не склонился на сторону Магненция. Лишь только Констанций покончил с Магненцием, как начал с Афанасием совершенно другую речь.
353 г. Констанций после победы над Магненцием является в Арле, в Галлии, собирает здесь собор из галльских и итальянских епископов и требует от них, чтобы они изрекли на Афанасия отлучение. Одни по страху угроз, другие по обольстительности обещаний согласились на требование Констанция, за исключением Павлина, еп. Трирского, который не склонился ни на какие увещания, но за это и сам был низложен, сослан во Фригию, где через несколько лет и скончался. Надобно заметить, что самого папы (теперь уже Ливерия, преемника Юлиева) на соборе Арелатском не был, но легатам своим он заранее давал приказ, стоять за дело Афанасия и за определения Никейские. Теперь, как только услышал он, что дело приняло такой неожиданный оборот, тотчас же поспешил дать звать знатнейшим епископам, что легат его Винкентий Капуанский поступил на соборе против его желания, а к императору отправил посольство с просьбой, снова назначить собор в другом месте. Сильного сотрудника себе в этом противодействии неправедному собору Ливерий нашел в Люцифере, eп. Каларитском, в Сардинии; с Люцифером должен был отправиться ко двору и знаменитый Евсевий Верцельский, с особым поручением от папы, сдерживать горячность Люцифера.
В начале 355 г. Констанций назначил собор в Медиолане; восточных собралось туда немного, западных было до 300 епископов. Главными деятелями на этом соборе являются помянутые прежде Урзакий и Валент, те самые, которые лет за шесть пред тем самым уничиженным образом кланялись перед Афанасием, прося у него прощения в обидах, ему причиненных и проклиная Ария. Понятно, что дело и теперь должно было склониться прежде всего к судьбе еп. Афанасия. Урзакий и Валент со своими единомышленниками потребовали, чтобы Афанасий был осужден. Приверженцы православия и папы требовали вперед подтверждения постановлений Никейских, потому что между присутствующими некоторые подозрительны относительно их исповедания и потому не могут быть судьями Афанасия. Дионисий eп. Медиолапский приготовил было и лист для подписи определений Никейских, как Валент вырвал этот лист из его рук и изорвал. Император не хотел, чтобы об этом предмете даже и толковали на соборе; и при этом распорядился, чтобы заседания собора перенесены были из церкви в царский дворец, чтоб в случае нужды можно было употребить в дело воинскую силу. В царском дворце император, сидя за завесою, подслушивал рассуждения епископов. Здесь всем епископам предложили для подписи эдикт, который содержал в себе мысли совершенно арианские, которым требовалось низложение Афанасия и который будто сообщен был Констанцию пo откровению во сне. Но православные не поддавались ни на обман, ни на лесть, ни на угрозы, особенно горячо действовал здесь Люцифер Каларитский; перед лицом всего собора он открыто и громко говорил, что эдикт этот богохульный, что он, Люцифер, скорее положит жизнь свою, чем согласится этот эдикт подписать. Теперь из-за завесы вышел сам император. На представление некоторых епископов утверждавших, что Урзакий и Валент недостойны ни доверия, ни внимания, что они сами же недавно отреклись от тех мыслей, какие выражают теперь, Констанций отвечал, что он сам является в качестве обвинителя Александрийца (т. е. св. Афанасия) и что ради его присутствующие должны слушать Валента. Некоторые из присутствующих возразили было, что было бы противно церковным правилам осуждать Афанасия в его отсутствие. Констанций отвечал: «чего я хочу, то должно быть законом для церкви; восточные моей власти не противятся; их примеру должны следовать и западные; иначе непокорные отправятся в заточение». Наконец Констанций взялся за меч и многим начал угрожать смертью. Итак, или подпись эдикта, или заточение. Многие избрали первое, но Люцифер, Евсевий, Дионисий и еще некоторые из епископов лучше согласились отправиться в заточение, чем изменить истине и правде. Люцифер из Сардики назначен в Сирию, Евсевий из Верцелли – в Скифополь, Дионисий из Медиолана – в Каппадокию, легаты папские Иларий в Панкратий – в неизвестный места; но ревность этих защитников православия была слишком, горяча, чтобы можно было ее охладить чем-нибудь, Из заточения своего Люцифере писал к Констанцию: «тебе бы быть в повиновении у епископов, а ты осмеливаешься их судить; но смотри: закон божественный изрекает смертную казнь тому, кто по высокомерию не хочет следовать служителям неба»31.
Надобно думать, что за употребление мер насилия в делах церковных скоро в самом Констанции начала укорять совесть; он захотел успокоить себя авторитетом самого папы и послал деяния Медиоланского собора для подписания к нему. Папа и думать не хотел об исполнении беззаконного желания Констанциева; «никогда не соглашусь я на осуждение Афанасия, отвечал Ливерий Констанцию; Афанасий уже на двух соборах признан невинным; лучше бы император позаботился уничтожить определения Медиоланские и повелел бы рассмотреть дело епископа Александрийского в другом месте, и притом таком месте, где нe было бы блеска от мечей стражи воинской, и где дело решилось бы не присутствием самого двора, где не было бы никакого принуждения, во всем управлял бы страх Божий». В ответ на этот совет Ливерия Констанций отдал приказ представить папу к себе в Медиолан. Нужно было и теперь употребить воинскую силу для устранения противодействий от народа. Когда Ливерий представлен был в Медиолан, то Констанций в аудиенции Ливерию между прочим говорил: «я бы желал, чтобы ты как христианин и епископ моего города уничтожил общество единомысленников Афанасия, злодея;32 всеобщий голос решил против него и определение собора исключило его от церкви». Ливерий отвечал, что он не согласится подтвердить определения некоторых епископов против Афанасия уже потому одному, что определения сии составлены в отсутствие обвиняемого и без всяких допросов ему. Кроме того, прибавил Ливерий, ему кажется, что осудившие архипастыря Александрийского больше заботятся о подарках и благорасположении императора, чем о славе Божией. После немногих объяснений Констанций высказал наконец, что «он ненавидит Афанасия смертельно; этот гордый архиерей возбуждал против меня брата моего Констанса, так что если бы я не заблагорассудил сделать ему уступки, то между нами дошло бы, пожалуй, до войны; поэтому-то меня больше теперь занимает усмирение этого надменного, чем сколько прежде занимала даже война с Магненцием». Папа отвечал, что если императором движут расположения мести, то напрасно он употребляет в орудие своей страсти епископов, он сам может сделать, что ему угодно; епископы же поставляются не для того, чтобы изрекать проклятия, но только благословения. Констанций предложил было Ливерию три дни на размышление; но и по прошествии этого срока папа определений Медиоланских не подписал, и за это назначен в заточение в Верию, во Фракии. Стыдясь сам себя, Констанций предложил было Ливерию на дорогу денег, но тот отказался, сказав, что император с большей пользою употребит их на своих солдат и на своих епископов. После Ливерия следовала очередь за Осиею; и от этого старца требовали, чтобы он подписал осуждение Афанасия, и угрожали ему заточением в случае отказа. Достигший уже более чем 100-летнего возраста, Осия отвечал Констанцию: «я был уже исповедником в то время, как твой дед33 Максимиан преследовал церковь; если и ты хочешь преследовать меня, я и теперь, как и всегда, готов лучше с любовью все перенесть, чем принять на себя неповинную кровь или изменить истине; не похвалю тебя за то я, что ты так ко мне пишешь и так угрожаешь; отстань, не соглашайся с Арием, не слушай восточных, остерегайся Урзакия с Валентом; то, что они представляют тебе, все это делают не столько из-за Афанасия, сколько из-за того, чтобы ересь свою утвердить и распространить». В ответ на это письмо Осии Констанций прислал ему повеление отправиться на заточение в Сирмиум.
Таким образом Афанасий лишился всех своих защитников на Западе, или, лучше, у всех его защитников отъята всякая возможность сделать что-нибудь в пользу его. Преемник Ливерия, Феликс, как любимец двора, не хотел ничего делать в пользу Афанасия. Сделавши такие приготовления, Констанций отправляет к Сириану, правителю Египта, приказ низвести Афанасия c престола; как скоро этот приказ сделался известным в Александрии, весь город пришел в движение: духовенство, народ, знатнейшие граждане города осадили квартиру правителя с просьбами к нему, не спешить исполнением императорского указа, пока не возвратится посольство, которое они хотели от себя послать к императору. Сириан согласился; волнение утихло, но не надолго. В ночь на 9 Февраля 356 г., когда народ присутствовал в храме за всенощным богослужением, Сириан осаждает церковь православных с 5000 воинов: православные частью разбежались, частью побиты; Афанасия на этот раз укрыли в каком-то сокровенном месте, и после препроводили в пустыню к св. Антонию. На место Афанасия возведен арианами Георгий Каппадокиец.
В лице Афанасия низвержен был последний защитник православия; противники Никейского собора торжествовали совершенно, но самое это торжество их скоро послужило им во вред. Мы говорили прежде, что сами ариане не все были согласны между собою; до сих пор общая ненависть к православным не давала им времени и возможности входить в подробные исследования о занимавших их разностях; теперь, когда эта внешняя связь соединявшая их порвалась, несчастные начали ратовать друг с другом. Поводом к этому разделению между арианами послужило явление между ними новых учителей, которые вознамерились восстановить арианство, как оно явилось в своей первоначальной форме, очистить его от примеси тех послабляющих слов и выражений, какие прибавлены были после Арин в видах уступки православным. Этими новыми учителями в арианстве были Аэций, диакон Антиохийский, и Евномий, eп. Кизический34. Урзакий и Валент, бывшие на их стороне, знали, что Констанций держится полуарианства: довести до его сведения новые учения восстановителей арианства, было не безопасно. Но и оставить нерешенным дело было невозможно; потому что Аэций и Евномий приобретали себе многих последователей; придумали новую увертку, хитрую, хотя, как и следовало ожидать, малоплодную. Констанцию представили, что все волнения, какие доселе происходили и происходят в Церкви, происходят из-за слова ὁυσία; не будь в символе этого слова, тогда и волнений никаких не было бы. Собирают до двух раз собор в городе Сирмиуме (Среме, в Паннонии) и на одном из этих соборов издают еще символ, так называемый 2-й Сирмийский, в котором между прочим говорилось: «так как по причине определения равенства или подобия существа Сына и Бога Отца возникают столь многие беспорядки: то отселе ничему ни учить и не проповедывать о естестве Сына; ибо это и превосходит человеческий разум; да и нет об этом ничего в св. Писании; напротив, св. Писание предостерегает от всяких подобных рассуждений, когда говорит: кто может изречь рождение Сына (Ис. 53:8)? Только Отец знает, как Он родил Сына, и только Сын знает, как Он рожден от Отца, хотя и никакого сомнения не может быть в том, что Отец больше Сына по чести, достоинству и могуществу; ибо Сам Сын свидетельствует о Себе: Пославший меня – больший меня», (Ин. 14:28). Стали рассылать определения Сирмийского собора для подписи епископам; снова пошли всюду разногласия и разногласиям этмм не предвиделось даже конца. В это-то время совершилось одно из несчастных событий, которое темным пятном легло на престоле aп. Петра. Папа Ливерий, чтобы искупить свое возвращение из заточения, согласился подписать символ сирмийский в произнести осуждение на Афанасия. Это обстоятельство глубоко потрясло св. Афанасия. Если до сих пор сочувствие великих представителей Церкви было для великого святителя крепкою опорою и утешением, то в отречении от него Ливерия Афанасий увидел тягчайшее испытание для себя. Но и под этим испытанием великий святитель не упал духом, «хотя бы и братья нас оставили, писал Афанасий к пустынникам Египта, хотя бы друзья и знаемые изменили нам, хотя бы никто не остался сострадать нам и утешать нас, и тогда у нас есть надежное прибежище – Господь. Илия также оставался некогда один, когда его преследовали, но Бог был для него все во всем. Подобный пример оставил нам и Сам Спаситель: Он также, оставленный всеми, один переносил страдания, дабы и мы, будучи оставлены людьми во время напастей, не упадали духом, но на Него возлагали упование и не изменяли истине. Она (истина) хотя и может быть помрачена на несколько времени, но сами гонители наконец должны будут узнать ее» (писано 358 г.).
Но напрасно великий святитель в глубокой скорби своей представлял себя отвсюду оставленным от людей: и теперь, как во времена оного Илии, было еще если не 7000, по крайней мере, хотя несколько верных в новом Израиле, не преклонивших колен своих перед идолом ереси.
Малодушная выходка Ливерия в некоторых из самых западных епископов возбудила к себе полнейшее негодование. Иларий, eп. Пуатьерский, который сохранил нам послание Ливерия, в котором тот выражает свое раскаяние, изрекает на самого Ливерия проклятие за его измену. И нечего удивляться ревности Илария; изрекая осуждение на Афанасия, Ливерий входил в общение с Урзакием и Валентом, главными двигателями на coбopе Сирмийском.
Несмотря на согласие папы с определениями сирмийскими, определения эти не встретили однако всеобщего сочувствия, не только между православными, даже в между полуарианами. Из православных эти определения отвергли Иларий Пуатьерский, Сатурнин Арелатский, и многие другие епископы; из полуариан: Василий Анкирский, Георгий Лаодикийский; эти последние созвали 358 г. из единомысленных с ними епископов собор в Анкире, на котором торжественно провозгласили подобосущие, изрекли 12 анафематизмов на исповедание Сирминское и послали от себя посольство к Констанцию, с объяснением, что Урзакий и Валент только его обманывают, что сами они или не имеют никаких убеждений, или меняют их с каждым годом, что определения сирмийские содержат в себе очевидное противоречие тому, что Урзакий с Валентом постановили на прежних соборах. Констанций и на этот ветер поддался и потребовал от бывших на соборе Сирмийском подписи анафематизмов Анкирских. Дело запуталось до бесконечности. Ариане и полуариане все, как говорится, изолгались, запутались в интригах безвыходно. Где будет исход из этого темного лабиринта?
Долго ариане думали, и, наконец, придумали просить императора о том, чтобы он назначил вселенский собор. Но наперед, чтобы меньше было между ними разногласия, решились на сделку между собою. Еще написали символ, который несомненно носит признаки кабинетного приказа Констанциева. В этом символе в угоду арианам положено было, чтобы вперед не употреблять о Сыне Божием слова ούσια; а в угоду полуарианам положено было исповедывать: Сын подобен Отцу, по писанию. Местом для вселенского собора предназначалась Никомидия; но как будто в предвестие того, что нечестивое дело, когда оно становится опасным для многих, не может иметь успех, за несколько месяцев до открытия заседаний соборных, Никомидия разрушена была землетрясением. Новыми объявлениями императорские курьеры повестили, что собор в одно и то же время назначается в двух местах: для западных в Римини, в Италии (400 eп.), для восточных в Селевкии, 200 eп., в Исаврии. Ариане, как и следовало ожидать, отрядили на тот и другой из сборных пунктов лучших из своих сторонников; в Римини были сами Урзакий с Валевтом, в Селевкии – Акакий, Евдоксий, Георгий Александрийский и др. В Римини император назначил от себя чиновника некоего Тавра с повелением ему, не отпускать из города ни одного епископа, доколе не покончат они совещаний соборных. Лишь только Урзакий с Валентом выставили напоказ помянутый нами лист императорский, как на соборе возникло сильное волнение; все единодушно стали изрекать проклятия на Ария, и его приверженцев, единственно истинным признавали исповедание только Никейское, все подтверждали единосущие Сына Божия с Богом Отцом и самих Урзакия с Валентом подвергли проклятию. Этим собор и кончился. Но заседавшие на соборе должны были послать еще свои постановления на рассмотрение императорское, и доколе депутаты нe возвратятся, не могли выезжать из города. Посланных от собора до Констанция не допустили, сначала под тем предлогом, что император занять делами политическими, потом – за выездами государя по империи. В такой проволочке проходили дни задними, недели за неделями, месяцы за месяцами, и наконец когда посланные от собора уже утомились от напрасных переездов из одного города в другой, Валент сообщает им, что император и слушать не хочет ни о каком другом символе, кроме того, который предложен был в Римини, в начале заседания. Те волею-неволею должны были подписать лист, предложенный им от Валента, и Валент с радостью поспешил к Риминийским отцам с этим приобретением, как результатом, посольства к императору. Риминийские отцы сначала было взволновались, не хотели подписывать листа и посланных к императору называли предателями Церкви. Но частью угрозами, напр. что они не оставять Римини, доколе не подпишутся, частью обманом (так, их уверяли, что и Селевкийский собор (дело сделали депутаты) уже подписал такие же определения), a частью и льстивыми обещаниями, Риминийские отцы склонились наконец все в числе 400 человек на подпись символа, составленного Констанцием и арианами. И так весь запад отдался арианству!
Все, что происходило на соборе Риминийском, повторилось и на соборе Селевкийском: также спорили, также друг друга предавали проклятию и также должны были кончить, с тем только различием, что посланных от собора Селевкийского принимал сам император и принимая их, имел утешение письменно убедить их, что Риминийские отцы действительно приняли арианский символ. За Риминийскими последовали и Селевкийские, в числе 200 епископов; и так весь мир христианский увидел себя арианствующим.
Где же теперь защитники православия? Главный из них бодрствует еще, только его не видно: он живет в тихой пустыне, в подвигах, но отчасти подготовляется и на новую борьбу.
В таком положении дело было до смерти Констанция. Последующие царствования, за исключением непродолжительного правления Иовианова, были дли православных столько же неблагоприятны, как и правление Констанциево. И Юлиан и Валент причиняли весьма чувствительные притеснения и оскорбления православным, и великий руководитель православных св. Афанасий в оба эти правления терпел оскорбления и даже изгнания. Следствием всех таких гонений на православие было то, что арианство, поощряемое правителями, усиливалось, разветвлялось, процветало. Прекрасное изображение церковного состояния в это время находим у св. Василия Великого в 30 гл. его сочинения о Святом Духе, которое писано было к Амфилохию, eп. Иконийскому. Св. Василий сравнивает современное ему состояние Церкви с зрелищем битвы противников на море, воздымаемом бурею. «С чем сравнить, – спрашивает между прочим святитель, – настоящее состояние церквей? Оно подобно морской битве, в которую мужи братолюбивые и привыкшие к морским сражениям вступили с раздражением друг против друга за давние обиды. Смотри же на это изображение: как страшно с обеих сторон устремляются ряды кораблей, и, когда гнев достигает высшей степени, схватившись, начинают борьбу. Предположи, если угодно, что корабли порываются сильною бурею, что мгновенная мгла, разлившись из облаков, очерняет все видимое, что невозможно различить ни друзей, ни врагов, и от смятения не распознаются подаваемые друг другу знаки. Для большей ясности подобия предположил еще, что море надувается, из самих глубин бьет клубом вверх, что из облаков льет стремительный дождь, что началось страшное треволнение гонимых бурею валов, и потом, что ветры отовсюду стремятся к одной точке, и от того корабли с треском взаимно сталкиваются, и стоявшие в боевом порядке частью передаются неприятелям и вследствие самой борьбы переходят в их власть, а частью поставлены в необходимость вместе и отталкивать наносимые на них ветрами ладьи, и сопротивляться нападающим на них кораблям, и убивать друг друга во время мятежа, произведенного и завистью к превосходству других, и желанием каждого самому одержать верх. Вообрази еще сверх этого, что все море оглашено там какими-то смешанными и неразличимыми звуками, от свистящих ветров, от взаимного ударения кораблей, от шума кипящих волн, от крика сражающихся, которые выражают страсти свои всякими голосами, отчего неслышно голоса ни кораблеправителя, ни кормчего, а видны какой-то ужасный беспорядок и смятение, и чрезмерность бедствия при отчаянии в жизни производит в них то, что грешат с совершенным бесстрашием. Присовокупи некое неисцельное беснование честолюбия в тех, которые на кораблях, так что они не оставляют между собою спора о первенстве, когда корабль погружается уже в глубину».
«Перейди же теперь от сего изображения к самому первообразу зла. Не казалось ли некоторым образом прежде, что иномыслие арианское, отделившись от церкви Божией для противоборства с нею, одно, своими только силами, противостоит нам в рядах неприятельских? Но когда, после продолжительных и жестоких споров, вступили они с нами в явную борьбу, тогда брань приняла много видов и разделилась на много частей; потому и по общей вражде, и по частной подозрительности, во всех поселилась непримиримая ненависть. И это обуревание церквей не свирепее ли великого морского сражения? Им сдвинуты с места все пределы отцов, приведены в колебание все основания и все твердыни догматов. Подлинно какое-то плачевное и горестное омрачение объемлет церкви после того как изгнаны в заточение светила мира, поставленные Богом просвещать души людей..»..
Но не до конца Бог прогневался на избранных своих. Там, где свирепствовала буря морская – как всегда бывает после бури – началась уже и успокоительная тишина. Начало такому спасительному успокоению церкви положил приснопамятный преемник императора Валента – Феодосий Великий, который для успокоения волнений в церкви между прочим издал указ о созвании нового Вселенского собора35.
Второй Вселенский собор – Константинопольский
Связь второго Вселенского собора с первым; еретические секты, появившиеся в промежутке времени между первым и вторым Вселенскими соборами: евномиане, акомеи, собственно ариане или евдоксиане, полуариане или духоборцы, маркеллиане, фотиниане, аполлинариане; исторические сведения об основателях сих сект и об учении их. – Особенная зловредность угрожавшая церкви от духоборцев. Побуждение в созванию Вселенского собора. – Меры со стороны православных епископов на соборе к тому, чтобы привести духоборцев в общение с Церковью. – Свято-отеческое учение о третьей Ипостаси Пресвятой Троицы – Св. Духе; дополнение к Никейскому символу веры; изыскания о том, когда сделано сие дополнение. – Распоряжение на Константинопольском соборе касательно константинопольской кафедры; положение константинопольской кафедры перед временем собора, деятельность на ней св. Григория Богослова, побуждения для св. Григория Богослова отказаться от кафедры. Преемник св. Григория Богослова на константинопольской кафедре, Нектарий. – 7 правил 2-го Вселенского собора; утверждение правил соборных указом императора. Поместный собор Константинопольский 382 г., как дополнение к Константинопольскому собору Вселенскому.
Связь второго Вселенского собора с первым и церковно-догматическое значение деятельности сего собора для нас представится нагляднее, если мы заранее обратим внимание: 1) на разнообразие догматических прений, какие возникали в промежутке времени между первым и вторым Вселенскими соборами, и 2) на состояние к тому времени церковных дел в Константинополе собственно со стороны церковного управления.
Торжество, какого достигло арианство, особенно при Констанции и Валенте, послужило лишь ко внутреннему разложению этой системы лжеучения; арианство, как и всякая ложь, будучи несостоятельно само в себе, начало разделяться на различные отрасли, кои взаимно отрицали одна другую; из единого в начале зерна, брошенного Арием, в течение с небольшим 50-ти лит произросли евномиане, аномеи, собственно ариане или евдоксиане, полуариане, или духоборцы. Арианство же было причиною и того, что теперь в некоторых местах восстали прежние ереси – савеллиане, и вновь возникли еретические партии маркеллиан, фотиниан, аполлинариан (2-й Вселенский собор пp.1). Все эти еретические секты дали в свою очередь, как видно, не малые отростки, судя потому, что отцы Константинопольского собора считают нужным упоминать об этих сектах поименно. Особенно опасным из всех порождений арианства, произведшим особенно беспокойные движения и волнения между верующими, было духоборство; главным представителем этого лжеучения и главным виновником, к созванию 2 Вселенского собора был Македоний. В первый раз он становится известным в истории тем, что является в числе депутатов, назначенных Тирским собором (состоявшим из одних зложелателей св. Афанасия) дли исследования преступлений, кои возводимы были на св. мужа его зложелателями; вместе с Македонием эту нечестивую депутацию составляли: известные по своей приверженности к арианству Феогнис еп. никейский, Марис халкидонский, Феодор ираклийский, Урзакий и Валент (Созом. II, 25). Затем Македоний известен учением в борьбе с св. исповедником Павлом, eп. Константинопольским. Блаженный Александр, eп. константинопольский (один из главных ратоборцев против Ария), приближаясь к кончин своей, назначил преемником своим Павла, человека благочестивого, доброго и учительного (Созом. III, 3). Но ревнителям учения ариева хотелось рукоположить Македония; император (Констанций) принял сторону последних и святой исповедник православия, осужденный будто бы за худую жизнь, был извергнут, как выражается Созомен, из константинопольской церкви, приговорен, к ссылке, где, по проискам людей, искавших, его жизни, умер жалким образом от веревки (Созом. 3, 3). Молва и доныне носится, замечает Созомен в другом месте (4, 2), что Павел удавлен единомышленниками Македония. Заняв, по низвержении Павла, престол Константинопольский и пользуясь великою доверенностью к себе царя, Македоний воздвиг, по словам Сократа, между христианами войну не менее той, какую вели в то время тираны; исповедавшие единосущие изгоняемы были не только из церквей, но и из городов; православных принуждали к общению с арианами, и принуждение было не меньше того, когда предписывали поклоняться идолам: употребляли и побои всякого рода и различные пытки и отнятие имений, многие сосланы были в ссылку, иные умерли среди мучений, иные погибли на пути в ссылку (2, 27). Со стороны догматической духоборство состояло в тесной связи с арианством и служило как бы выводом из арианства. Еще в системе самого Ария св. Афанасий усматривал отрицание божественности третьего Лица Пресвятой Троицы; уже по учению Ария, как оно излагаемо было им в его фалиях, существо Духа Святого признавалось низшим сущности Бога Отца и Бога Сына (Аф. против Ар. сл. 1, стр. 163–165). Еще резче и смелее высказано уничижительное мнение о Св. Духе Евномием, еп. Кизическим; Дух Святой, по учению Евномия, есть творение Сына, как Сам Сын есть творение Отца. Мысли епископа Кизического усвоил себе и Maкедоний, сторонник его по приверженности к арианству, и выразил их еще с большей дерзостью против Св. Духа. По словам Созомена, Македоний Духа Святого не признавал причастным божественных преимуществ, называя Его служителем, исполнителем и другими именами, приличными святым ангелам (4, 27). По свидетельству блаж. Феодорита, Македоний Духа Святого именовал тварью (2, 6). Мысли Македония нашли себе многих сторонников, особенно между теми из ариан, кои признавали Сына Божие неподобным (ανομοιος, отсюда аномеи) Богу Отцу. По местам возникали сильные прения о том, должно ли Святого Духа признавать единосущным Отцу и Сыну? Продолжительные рассуждения об этом были, по замечанию Созомена, не менее спорны, как и прежние о Слове Божием. Признававшие Сына неподобным и подобно-сущим, в сем случае, согласились между собою; ибо те и другие утверждали, что Дух есть Лицо служебное, по чину и чести третье и по существу отличное. Те же, которые исповедали Сына единосущным Отцу, те тоже мыслили и о Св. Духе (6, 22).
Как видно по первому правилу второго Вселенского собора, перед временем собора, кроме различных отраслей арианских еще распространены были лжеучения савеллиан, маркеллиан, фотиниан, аполлинариан. На том основании, что 2-й Вселенский собор, изрекая осуждения на длинный ряд лжеучителей, почел нужным эти лжеучительные направления поименовать в раздельности, мы должны предположить, что лжеучители те имели у себя многих последователей, а потому и находим нужным сказать здесь о сих лжеучительных отраслях подробнее.
Евномиане получили свое наименование от Евномия, епископа Кизического. О жизни сего Евномия, прежде чем он сделался епископом Кизическим, известно, что он был письмоводителем у Аэция, начальника одной из арианских сект. Об этом учителе Евномия, Аэции, древние историки говорят, что он был одинаковых мыслей с Арием и проповедывал одно и то же учение, но отделился от ариан за то, что они приняли в свое общение Ария, изменившего своему прежнему учению тем, что подписал (хотя и злонамеренно, как это известно) Никейский символ (Сокр.2,35). Замечают еще, что Аэций имел пристрастие к состязаниям, хитросплетениям и софизмам, за что и прозван был безбожником; догматическое учение христианское Аэций старался развивать при помощи категорий Аристотеля; но пристрастившись к софизмам, на основании категорий он не в состоянии был понять, замечает Сократ, каким образом нерожденное может быть рождением и как происшедшее совечно родившему».. Сущность аэциева учения о Сыне Божием представляют так: «Сын Божий есть существо сотворенное (κτίθεν) из ничего (ἐξ ὀυκ ὄντων), ни в каком отношении не подобное Отцу (ἀνὁμοιον τω Πατρί) и потому не одного с Ним естества. Эти-то мысли учителя своего усвоил себе и ученик Аэция, Евномий. Обращаясь с Аэцием, Евномий, как замечает Сократ, стал подражать его софистическому образу мыслей, заниматься пустыми словами и сплетать софизмы. Надмеваясь этим, продолжим слова древнего историка церкви, Евномий впал в богохульство, подражал учению Ария и на догматы истины большей частью восставал враждебно (4, 7). Евдоксий, епископ константинопольский, арианин, посвятил Евномия в епископа Кизического; прибыв в Кизик и употребив в дело обычную свою диалектику, Евномий возмутил Кизик; граждане, не могши выносить надменной его говорливости, выгнали его из города, изгнанный из Кизика, Евномий прибыл в Константинополь, жил здесь с Евдоксием и оставался безместным епископом. Учение Евномия о втором Лице Пресвятой Троицы в главных чертах было таково: «по существу своему Сын нисколько не подобен Богу Отцу и не может быть назван ни ὁμοουσιος, ни ὁμοιουσιος; кто утверждает первое, тот допускает разделение вечной сущности, кто принимает последнее, тот допускает бытие двух равных богов. Сын – первый служитель Отца, Его орудие в творении и Он не от несозданного естества Отчего произошел, но получил бытие лишь по воле Его и есть творение не созданного, хотя не такое же, как прочие творения»36. Евномиане же назывались и аномеями от того, что они проповедывали несходтво (ανὁμοιος) Бога Сына с Богом Отцом. Евдоксианами ариане назывались от имени Евдоксия, епископа Константинопольского, который рукоположил Евномия в епископа Кизического. Полуарианами и духоборцами назывались те, которые Сына Божия не признавали ни единосущным Богу Отцу, как православные, ни совершенно неравным Отцу, как евномиане, а только подобным Отцу (ὄμοιος), и таким образом хотели стать на средине между теми и другими, т. е. «между православными и чисто арианами. Эти-то полуариане названы на соборе и духоборцами, во главе коих, стоял известный Македоний.
Савеллиане – последователи Савеллия, который все три Лица Божества сливал в одной Ипостаси Отца и почитал Лица Пресвятой Троицы различными ее именами или проявлениями. Маркеллиане – от Маркелла, епископа Анкирского. Странная судьба выпала на долю этого несчастного епископа. Ревностный защитник православия в борьбе с арианами, неотступный спутник и верный соучастник св. Афанасия в скорбях и изгнаниях, Маркелл сам обвиняется в ереси и подвергается отлучению отцами церкви православной. Как это могло случиться? К разъяснению сего могут вести следующие обстоятельства, передаваемые Сократом (1, 36). Некто Астерий, христианин, родом из Каппадокии, софист, писал сочинение, в котором содержится учение Ария, и, ходя по городам Сирии, везде читал это сочинение. Маркелл, епископ Анкирский, вознамерился ему противодействовать, начал говорить вопреки ему и при этом впал в совершено противную крайность. Вдавшись в тонкости софистические, он впал в савеллиаиство и приблизился к учению Павла Самосатского, он начал называть Сына Божия – λογος προφορικὸς – неотличным от Отца по личности, подобно тому, как и человеческое слово не есть особое лицо, но есть ничто присущее в самом человеке. Несколько преувеличивая вину Маркелла, Сократ прямо обвиняет его, будто он, подобно Самосатскому, дерзнул называть Христа простым человеком. Все это заметили собравшиеся в Иерусалиме епископы, потребовали от Маркелла объяснения на написанную им книгу, и, нашедши, что он мыслит подобно Самосатскому, приказали ему переменить свое мнение. Пристыженный епископами, Маркелл обещался свою книгу сжечь. Когда обличавшие Маркелла епископы прибыли в Константинополь, то здесь, и на сей раз при участии Евсевия, бывшего Никомидийского, подвергли дело о Маркелле полному исследованию, и так как Маркелл сжечь своего сочинения не захотел, то его низложили и епископом на место его поставили Василия. Нa соборе Сардикийском Маркелл опять получил епископство, доказав, что книги его не поняли и напрасно навязали ему учение Самосатского. Арианский образ мыслей епископов, низложивших Маркелла, и православие собора Сардикийского, восстановившего Маркелла, по-видимому, могут служить ручательством в правоверии Маркелла. Но против этих, по-видимому, оправдывавших Маркелла, обстоятельств, предъявляет важное обличение на него послание, писанное епископами восточными к западным за несколько времени до Сардикийского собора; в этом послании епископы восточные о последователях Маркелла между прочим пишут: «что они, последователи Маркелла, лживо называют Иисуса Христа только простым человеком, и не самосущим Словом Бога, имеющим свое бытие в другом, уподобляя его слову то произносимому, то внутреннему, а Христом, Сыном Божиим, посредником и предвечным Образом Бога признавать не хотят, и утверждают, будто Христом и Сыном Божиим сделался Он тогда, как принял нашу плоть от Девы, т. е. за четыреста перед сим лет; говорят, что в это только время Христос начал царствовать, и что царству Его по скончании мира и суда будет конец» (Сокр. 2, 18). За все таковые мысли епископы востока подвергли Маркеллиан анафеме; по всей вероятности, последователи Маркелла и ко времени Вселенского собора Константинопольского высказывали такие же еретические мысли, а потому и на Вселенском соборе подвергнуты анафеме... С именем Маркелла в древних исторических свидетельствах наряду стоит и имя Фотина, епископа Сирмийского. По согласному свидетельству Сократа, Созомена и блаженного Феодорита, Фотин «предвечного рождения и бытия Сына не допускал, утверждая, что Христос получил бытие от Марии»37. Учение это, по замечанию Созомена, одинаково противоречило и мнениям православных и мнениям ариан, а потому скоро вызвало против себя отовсюду нападения. Епископы, собравшиеся на известный Сирмийский собор, первым делом своим поставили низложение Фотина; низложив Фотина, собор хотел попытаться, нельзя ли как отклонить его от прежнего мнения. Но Фотин, посмотря на убеждения епнскопов, которые обещали возвратить ему епископство, если он откажется от своих мыслей, не принял предложения, а напротив вызвал их на состязание. Состязание с Фотином принял на себя Василий, епископ Анкирский. После продолжительной борьбы, посредством вопросов и ответов с той и другой стороны, Василий одержал верх; Фотин был присужден к изгнанию, однакоже и тут он не переставал защищать собственное учение; в защиту своего учения Фотин издавал сочинения на латинском и греческом языке, в которых старался доказать, что кроме его учения все прочие ложны. Последователи сего-то Фотина подвергнуты отлучению первым правилом второго Вселенского собора.
Последними в ряду еретиков, подвергнутых отлучению вторым Вселенским собором, стоять аполлинариане. Эти еретики получили имя свое от Аполлинария. По древним историческим свидетельствам с именем Аполлинария oколо времени второго Вселенского собора в Лаодикии являют ся двое – отец и сын, оба они обладали обширными познаниями в светских науках и были преподавателями в школах: отец преподавал грамматику, сын риторику. Отец имел сан пресвитерства, сын занимал должность церковного чтеца. Основателем еретической секты был Аполлинарий сын (Сокр. 2, 46).
Об учении Апполинария самые полные и, без сомнения, справедливые сведения сообщает св. Григорий Богослов в своем послании к епископу константинопольской церкви Нектарию. Св. Григорию случилось иметь в руках Апполинариеву книгу и на основании этой книги св. Григорий заключает, что апполинариево учение выше всякого еретического зла. «Самое тяжкое из всех церковных бедствий, пишет св. Григорий, есть дерзость аполлинаристов. Аполлинарий утверждал, что плоть Единородного Сына Божия, принятая им по домостроительству, заимствована не от нашего естества, но что та плотская природа была в Сыне изначала, и в свидетельство такой нелепости приводит худо понятое им евангельское изречение: никто же взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын человеческий» (Ин. 3:13 ), так что Сын был Сыном человеческим и до сошествия, и сошел с тою самою предвечною, сосущественною Себе плотию, которую имел на небе. Приводит он так же и апостольское изречение: вторый человек с небесe (sic, 1Кор. 15:17), и объясняет его так, что человек, пришедший свыше, ума не имел, но в замен природы ума носил в себе Божество Единородного, бывшее третью частью человеческого состава, т. е. душа и тело по человечеству в нем были, а ума не было, и отсутствие ума восполнялось Богом Словом. Но самое ужасное нечестие, продолжает св. Григорий, еще не в этом; гибельнее всего та мысль, что Сам Единородный Сын Божий, судия всех, начальник жизни, истребитель смерти – смертен, что Он в собственной Своей божественности принял страдания, что во время трехдневной мертвенности Его тела вместе с телом умирало и Божество, и что таким образом от смерти Он снова воскрешен был Отцом». Возмущенный антихристианским, разрушительным направлением этого лжеучения, св. Григорий Богослов как сам писал против него сильное, одушевленное опровержение, так и преемника своего, еп. константинопольского Нектария, просил принять против него надлежащие меры (Созом. 6, 27). Можно думать, что и эта просьба со стороны св. Григория Богослова не мало имела влияние на то, что аполлинариане включены отцами собора в число анафематствуемых.
Чтобы положить конец злу от всех этих лжеучений, император Феодосий Великий нашел полезным созвать вселенский собор. Епископов православного исповедания собралось на соборе 150. Так как особенно опасным из всех этих лжеучений было лжеучение Македония о Св. Духе, то царь нашел нужным пригласить на собор и епископов македонианских (т. е. сторонников Македония), и эти последние собрались было в Константинополь в числи 36. Царь и епископы православные всячески старались привести македониан к союзу и единомыслию с собою, но македониане, не обращая внимания ни на убеждения, ни на обличения, объявили, что скорее признают исповедание арианское, чем примут веру в единосущие38. Давши такой ответ они удалились из Константинополя и писали к приверженцам своим в разные города, увещевая ни под каким видим не соглашаться на учение Никейского собора. Епископы православные, не видя более средств привесть еретиков к раскаянию, поразили их анафемой, и, для предустранения на будущее время различных мудрований о липах Пр. Троицы, отчасти подтвердили исповедание веры Никеийское, отчасти дополнили оное новым членом о третьей Ипостаси Святой Троицы, Святом Духе, исповедав Духа Святого Господа животворящего, иже от Отца исходящего, со Отцом и Сыном споклоняемым и славимым».
Здесь, прежде чем приступим к обозрению дальнейших занятий собора, полезным считаем изложить православное церковное богословствование о Св. Духе по писаниям знаменитейших пастырей, с особенным вниманием излагавших учение о Св Духе. Как на Никейское определение догмата о Сыне Божием имели весьма важное влияние догматические рассуждения св. Афанася Александрийского, так при определениях константинопольского собора в члене о Св. Духе весьма заметно сказалось богословствование св. Василия Великого39, Григория Нисского и Григория Богослова. Св. Василий Великий, имея ввиду отрицавших божество Св. Духа, усиленно доказывает, что третье Лицо Пр. Троицы, Дух Святой, есть Бог. Доказательства на это Василий Великий собирает как из писания, так и из переписанного предания отцов. Из писаний св. Василий усматривает, что Дух Святой называется Духом Божиим (Мф. 3:16), Духом истины, иже от Отца исходит (Ин. 15:26), Духом правым, Духом владычним (Пс. 50:12,14). Кто же, услышав сии наименования Духа, спрашивает св. Василий, нe воспрянет душою и не восторгнется мыслью к Естеству высочайшему»? Из доказательств от предания св. Василий указывает на исповедание веры, которое каждым должно быть произносимо при крещении, в котором (исповедании) наряду стоят просвятые имена Бога Отца и Сына, и Духа Святого.
В ответ утверждающим, что не надобно со Отцом и Сыном ставить наряду Св. Духа, потому что Он и по естеству им чужд и по достоинству Их ниже, святой Василий Великий указывает на заповедь Господа апостолам о спасительном крещении, где Он повелел ученикам Своим крестить вся языки во имя Отца и Сына и Св. Духа: итак, не противятся ли Божию повелению, спрашивает св. Василий, утверждающие, что не надобно ставить Духа наряду со Отцем и Сыном? Отторгать Духа, низводить Его в природу служебную – не значит ли это ставить хулу свою выше Владычней заповеди?
«Уверяю, пишет св. Василий Великий в другом месте, уверяю того кто отметает Духа, что вера вo Отца и Сына обратится для него в тщету и что он не может иметь сей веры, если не соприсутствует Дух. Ибо неверующий в Духа не верует в Сына, а неверующий в Сына не верует во Отца. Не может бо рещи Господа Иисуса точию Духом Святым (1Кор. 12:3). Не верующий в Духа не имеет части и в истинном поклонении, ибо не иначе можно покланяться Сыну как только во Св. Духе, и не иначе можно призывать Отца как только в Духе сыноположения».
Столь же широкое поприще для доказательства божества Духа Святого открывается св. Василию из деяний и посланий апостольских. Останавливая свое внимание на словах апостола Петра Анании: почто сатана исполни сердце твое соглати Св. Духу, не бо человекам солгал еси, но Богу (Деян. 5:3,4), Василий Великий усматривает, что один и тот же грех и против Духа Святого и против Бога, таким образом, заключает святитель, ты можешь узнать, что Дух и во всяком действовании соединен и неразделен со Отцом и Сыном. То же заключение выводит св. Василий и из слов апостола Павла: «разделения дарований суть, а тойжде Дух», и след. (1Кор. 12:4–6, 11). Вместе с Богом (Отцом), Который производит разделение действий, и с Господом (Сыном), Который производит разделение служений, сопребывает и Св. Дух, Который полновластно домостроительствует в разделении дарований по достоинству каждого.
Совмещая вкратце сущность своего богословствования, Василий Великий пишет: «един есть Св. Дух; чрез единого Сына сочетавается Он с единым Отцом и Собою восполняет пресвятую и блаженную Троицу. Единение Его с Отцом и Сыном достаточно выражается тем, что Он не поставляется в один ряд со множеством тварей, но произносится отдельно; ибо Он не единый из многих, но единый. Как един Отец и един Сын, так един и Дух Святой; Он столько же далек от тварной природы, сколько единичное не подобно составному и имеющему в себе множество; со Отцом же и Сыном потолику соединен, поколику единица имеет свойство с единицею». «Ухищренное введение подчисления, продолжает здесь же св. Василий, ни к чему иному не ведет как только к тому, чтобы исповедывать Бога первого, второго, третьего. Но для нас достаточно порядка предложенного Господом: кто перемешивает оный, тот погрешит не менее, чем и те, кои заражены многобожием эллинского заблуждения».
Если Дух Святой есть единого божеского естества с Отцом и Сыном, то равночестное со Отцом и Сыном подобает Ему поклонение и прославление. Необходимость равного с Отцом и Сыном поклонения и прославления св. Василий доказывает и Писанием и преданием; между доказательствами из Писания указывает на то, что Духу Святому приписываются одинаковые достопокланяемые имена, как Отцу и Сыну (Дух называется Святым, Господом, Духом Господа, Духом Владычним). Дух Святой имеет божеские свойства и производит божественные действия в мире и человечестве. Из предания в доказательство споклонения и спрославления Святого Духа со Отцом и Сыном св. Василий приводит свидетельства Дионисия Александрийского, Иринея, Климента Римского, Дионисия Римского, Оригена, Юлия Африканского, Евсевия Кесарийского, Григории Нисского и Фирмиллиана Каппадокийского. Самое главное, что усматривает св. Василий у всех этих свидетелей, – это славословие: «Богу Отцу и Сыну, Господу нашему Иисусу Христу, со Святым Духом слава и держава во веки веков, аминь». Такое славословие, продолжает св. Василий, употребляем и мы Каппадокийцы; весь почти Запад от Иллирика до пределов обитаемых нами стран употребляет сие славословие. «Почему же я нововводитель и слагатель новых речений, спрашивает Василий Великий, когда началовождями и защитниками сего речения имею целые народы и города, и обычай, своей древностью простирающийся за пределы человеческой памяти, и мужей, бывших столпами церквей, отличавшихся всяким видением и силою духа? Итак, пусть угрожает мне меч, изощряют на меня секиры, возгорается огонь, сильнейший вавилонского, приводятся в действие все орудия мучении. Для меня ничто так не страшно, как не убояться угроз, какие Господь произнес на хулителей Духа»!
Мысли св. Василия Великого повторяет и брат его, св. Григорий Нисский. Основный пункт, из которого исходит св. Григорий в своем обличении на уничижающих св. Духа, есть тот, что Дух Святой в Писании называется Богом. «Но если отвергнешь Писание, рассуждает св. Григорий, то подвергнешься наказанию, как презирающий Писание. Так как Дух Святой есть божеского существа, то Он имеет в Себе и все свойства божества: благость, всемогущество, премудрость, святость, вечность и вообще все, что возвышает мысль к божественному величию. А когда Он таков, тo на основании какой же мысли утверждают, что Он не славен?». Вообще говоря, сходствуя с братом своим Василием Великим в раскрытии доказательств божественности Духа Святого, Григорий Нисский отличается от Василия Великого тем, чти простирает внимание свое на выводы из сего догмата в рассуждении обязанностей человека, т. е. старается раскрыть и укоренить в мысли верующих убеждение в необходимости поклонения и прославления Духа Святого, как истинного Бога.
«В таинстве крещения, рассуждает Св. Григорий, человек удостаивается даров от Св. Духа; ибо животворящий крещаемого есть Дух, как говорит о сем собственными устами Господь: Дух есть иже оживляет (Ин. 6: 63). Если хулители Духа почитают это малым даром, то пусть знают, что не одному Лицу они высказывают неблагодарность, но чрез Святого Духа простирают хулу на Св. Троицу. Ибо как благодать, изливаясь на достойных, источается нераздельно от Отца чрез Сына и Духа, так и хула преемственно же, распространяясь от Сына, переходит на Бога всяческих. Потому быть может и возвещено Законоположником осуждение без прощения против такой хулы (Мф. 12:32), что в ней хульником преднамеренно оскорбляется все блаженное и божеское естество. Как благочестиво приявший Духа знает в Духе славу Единородного, а видящий Сына знает образ беспредельного и чрез этот образ напечатлевает в цознании своем первообраз, так точно и презритель Духа, когда дерзнет восставать против славы Его, по той же последовательности понятий простирает хулу на Отца чрез Сына». (Гр. Нис. слово о Св. Духе).
Но еще глубже и шире по кругозору своему богословствование о Св. Духе у св. Григория Богослова. После философских и диалектических рассуждений о свойствах сущности божественной, св. Григорий обращается к Писанию и отселе выводит рой, как выражается сам он, свидетельств, из которых всякому, кто не слишком тупоумен и чужд Духа, ясно будет видно, что божество Духа весьма открыто в Писании. «Обрати внимание, пишет еп. Григорий Богослов, на следующее: Рождается Христос – Дух предвещает (Лк. 1:35); крещается Христос – Дух свидетельствует (Ин. 1:33–34); искушается Христос – Дух возводит Его (Мф. 4:1); совершает силы Христос – Дух сопутствует, возносится Христос – Дух преемствует: чего великого и возможного единому Богу не может совершать Дух? И из имен Божиих какими не именуется Он, кроме нерожденности и рождения? Прихожу в трепет, когда представляю в уме и богатство наименований и то, что противящиеся Духу не стыдятся и толикого числа имен. Он именуется Дух Божий, Дух Христов (Рим. 8:9), Ум Христов (1Кор. 2:16), Дух Господень (Ис. 61: 1), Сам Господь (2Кор. 3:17), Дух сыноположения (Рим. 8:15), истины (Ин. 14:17), свободы (2Кор. 3:17), Дух премудрости, разума, совета, крепости, ведения, благочестия, страха Божия (Ис. 11:2–3). Он есть Дух благий, правый, Владычний; Он есть перст Божий (Лк. 11:20), огнь (Мф. 3:11. Деян. 2:3); как Бог – и думаю в означении единосушия – Он есть Дух сотворивый (Иов. 33:4), воссозидающий в крещении (Тит. 3:5) и воскресении (Рим. 8:11), Дух, Который все ведает (1Кор. 2:11), всему учит (Ин. 14:26), дышет идеже хочет и сколько хочет (Ин. 3:8), Дух наставляющий (Ин. 16: 3), глаголющий (Мф. 10: 20), посылающий (Деян. 13: 4), отделяющий (- 13, 2), прогневляемый (Ис. 63:10), податель откровений (1Кор. 2:10), Просвещение (Евр. 6:4), Жизнь (Рим. 8:11), лучше сказать – самый свет и жизнь. Он разделяется во огненных языках и разделяет дарования, творит апостолов, пророков, благовестников, пастырей, учителей (Евр.4:11)». Приведши еще множество указаний из св. Писания на божественные свойства и действия Св. Духа, св. Григорий заключает: «указания сии весьма многочисленны и многозначущи. А если в Писании и встречаются унизительные речения: дается, посылается, делится, дарование, дар, дуновение, обетование, ходатайство, и другие сим подобные, то надобно возводить их к первой причине, чтобы видеть, oт кого Дух, и не принять трех начал подобно многобожникам. Ибо равно нечестиво и соединить с Савеллием, и разделять с Арием, соединять относительно к лицу, разделять относительно к естеству. Едино божество и едина сила Отца, Сына и Св. Духа».
Нет сомнения, говорим, что рассуждения сих великих представителей православия имели преимущественное влияние при составлении самой формулы исповедания о Св. Духе на Константинопольском соборе; утверждать это мы имеем те основания, что 1) св. Григорий Богослов был одним из председателей на соборе и во 2) к этому приводит нас свидетельство Никифора Каллиста (XII, с. 13), который признает Григория Нисского даже самым составителем Константинопольского члена о Св. Духе.
Примечание. Некоторые из писателей по церковной истории (Тильмон, Реми-Селье) утверждают, что читаемый нами в настоящее время член о Святом Духе по исповеданию Никео-Цареградскому составлен не на Константинопольском Вселенском соборе, а еще за несколько лет раньше сего собора; в доказательство приводить то, что читаемый нами по Никео-Цареградскому исповеданию член о Св. Духе буквальво встречается в сочинении св. Епифания: Ancoratus (n. 120), писанном в 374 году.
Гефеле, не желая принять соображений Тильмона и Реми-Селье, опровергает их тем, что приводит выдержку из символа, заключающегося в том же «Ancoratus», из каковой выдержки усматривается значительное разногласие и члене о Св. Духе по символу Никео-Цареградскому и по другому символу приводимому у св. Епифания. Член о Св. Духе по символу приводимому Гефеле читается так: «веруем во Святого Духа, говорившего в законе, проповедавшего чрез пророков, сошедшего на Иордане, говорившего в апостолах, живущего во святых; веруем, что Он есть Дух Святой, Дух Божий, Дух совершенный, Дух утешитель, не созданный, исходящей от Отца и от Сына приемлемый (λαμβανομενον)». Останавливая свое внимание на этом различии чтений между символом Никео-Цареградским и тем, из которого сам он сделал извлечение, Гефеле выводит заключение, что так как член о Св. Духе в символе Епифаниевом и Никео-Цареградском не одинаков, то и аргумент противников его теряет силу. Но пролагая свой путь к разрешению затруднения, Гефеле сам допускает важный недосмотр в том, что не обратил должного внимания на ссылку опровергаемых им писателей.
Сущность дела в следующем:
У св. Епифания в его «Ancoratus» приводятся два символа: один в том виде, как мы читаем его теперь по изложению Никео-Цареградскому, другой пространнейший; в этом последнем член о Святом Духе читается действительно не согласно с Никео-Цареградским; именно он читается так, как мы привели его выше. Но так как наряду с сим же символом у свю Епифания приводится и Никео-Цареградский, то возражение Гефеле против оспариваемых им писателей оказывается в свою очередь бессильным и справедливость оказывается, по-видимому, на стороне Тильмона и Селье, т. е. по-видимому, в самом деле неоспоримо, что член веры о Св. Духе в том виде, как мы читаем его по Никео-Цареградскому изложению, уже существовал до 2-го Вселенского собора.
Ежели бы член веры о Св. Духе в том виде, как мы читаем его по изложению Никео-Цареградскому, в самом деле был составлен еще до 2-го Вселенского собора; то мы непременно видели бы его в тогдашних изложениях символа веры, изложениях столь многочисленных и разнообразных; между тем мы нигде не встречаем такого полного изложения в члене о Святом Духе, кроме как только в одном изложевии Епифаниевом. Что же это значит? Нам кажется, что то и значит, что полного изложения в члене о Святом Духе до второго Вселенского собора ни в одном из прежде бывших в употреблении символов не было. Что же касается до того обстоятельства, что полный член о Святом Духе встречается в «Ancoratus» св. Епифания, то к разрешению сего недоумения должны вести, по нашему мнению, следующие соображения.
Сам св. Епифаний называет символ, приводимый им в «Ancoratus», тот, который буквально сходен с Никео-Цареградским, произведением отцов Никейских (ἀπὸ τῶν αγίων ἐπισκόπων ὁπὲρ ῾Γριακοσίων δεκα τον αριθμὸν), но мы знаем, что Никейский символ ни по какому изданию не читался в члене о Св. Духе с такой полнотой, как приводится у святого Епифания; ясный знак, что св. Епифаний допускает в своих словах некоторую неточность, приписывая Никейскому собору между прочим то, что сделано было на соборе другом. И надобно заметить, что неточность эта в отношении к настоящему предмету, т. е. в отношении к наименованию соборов, замечается и в других древне-исторических документах; напр. на Ефесском соборе символ Никео-Цареградский назван просто именем Никейского (Еф. соб. пр. 7.) Итак, не больше ли будет вероятности, если предположить, что в св. Епифаний под именем Никейского символа привел в своем «Ancoratus» символ собственно Никео-Цареградский? Известно, что св. Епифаний пережил время второго Вселенского собора и дожил до V века; ему не могли не быть известны определения второго Вселенского собора; посему нет ничего невероятного в том предположении, что Епифаний в своем Ancoratus мог поместить тот самый символ, который был составлен на 2-м Вселенском соборе. Ежели ко времени 2-го Вселенского собора Ancoratus Епифания был уже закончен, то он мог сделать в нем изменение после, а могло быть и то, что Ancoratus в то время еще только составлялся, особенно последние его главы, где собственно и помещены символы.
Ежели бы на самом деле было не так, т. е. ежели бы читаемый нами в Никео-Цареградском символе член о Св. Духе был уже известен до второго Вселенского собора, то какая надобность была святому Епифанию придавать приводимому им изложению веры авторитет веры, провозглашенной Св. Вселенским собором? Св. Епифаний приведенный им символ приписывает собору, и собору Вселенскому, ежели бы этот символ имел происхождение другое, то св. Епифаний не преминул бы изъяснить, где и по какому случаю составлено было дополнение к символу Никейскому, но он представляет это дело как для всех известное и не требующее никаких исторических изъяснений.
Наш отечественный исследователь по истории церкви г. Чельцов (Христ. чтение 1869 марта, стр. 70 и д.) усиливается доказать, что прибавление к Никейскому символу в члене о Св. Духе «могло быть сделано на Антиохийском соборе 363 г. по отношению к духоборцам или другом каком-либо по близости в эту же пору». Что было сделано на Антиохийском соборе 363 г. по отношению к духоборцам, мы не знаем; но мы несомненно знаем, что на втором Вселенском соборе были сделаны усиленные предприятия к тому, чтобы склонить духоборцев к общению церковному: не больше ли вероятности предположить, что тогда же и составлена формула исповедания о Св. Духе, как знамя правоверия, как необходимое условие к тому, чтобы быть истинным сочленом православной церкви? На основании всех изложенных нами соображений думаем, что с большим правдоподобием можно признать, что член о Св. Духе на втором Вселенском соборе составлен был вновь, составлен на основании положенном (разумеется после Св. Писания) еще первым Вселенским собором, и что в составлении сего члена веры действовала рука или святого Григория Нисского или св. Григория Богослова.
Известно, что и прочие члены Никео-Цареградского символа, следующие после члена о Св. Духе, – во едину святую, соборную и апостольскую церковь и т. д. до конца, – внесены в символ веры уже на Вселенском соборе Константинопольском. Все сии члены, добавленные к Никейскому символу веры, по частям существовали в исповеданиях веры, бывших в употреблении в частных церквах еще до Константинопольского собора, и в Никео-Цареградский символ внесены из этих исповеданий, бывших в церковном употреблении до второго Вселенского собора; особенно заметным представляется заимствование из символа церкви Иерусалимской; в символе церкви Иерусалимской читаем: «во едину святую вселенскую церковь, во едино крещение, покаяние во оставление грехов; верую в воскресение плоти и в жизнь вечную». Но подробные и вполне удовлетворительные изыскания об этом можно читать в почтенном труд г. Чельцова: Собрание христианских символов. Хр. Чт. 1869 г. январь и след.
После того как составлен был символ веры, внимание отцов Константинопольского собора обращено было на устроение церковных дел собственно Константинопольской кафедры.
Со времени кончины блаженного Александра, епископа Константинопольского (340 г.), и до самого времени второго Вселенского собора (381 г.), в течение 40 лет за некоторыми незначительными исключениями кафедра Константинопольская находилась во владении ариан: Македоний, Евсевий (бывший Никомидийский), опять Македоний, Евдоксий, Демофил, все были более или менее отступниками от строгого православного исповедания Никейского на сторону строгого пли нестрогого арианства. Епископы православные во все это время лишь только восходили на кафедру Константинопольскую, как вскоре же должны были отправляться в ссылку и заточение, как было, например, со св. исповедником Павлом и преемником арианина Евдоксия Евагрием (Сокр. 4, 15). Доколе на императорском престоле восседали государи, зараженные арианством, дотоле о преимуществах епископов православных нельзя было и думать; но с восшествием нa престол благочестивого Феодосия Великого для православных занялась заря надежды на лучшую будущность. Император Феодосий Великий при самом крещении своем обнаружил расположение к исповеданию православному. Вознамерившись принять святое крещение в Солуни, он предварительно осведомляется, к какому исповеданию принадлежит долженствовавший крестить его епископ Асхолий, и когда узнал, что Асхолий принадлежит к ревностным приверженцам исповедания Никейского, то с величайшею радостью принял святое крещение от него, как епископа православного (Сокр. 5, 6).
Понимая благоприятную для православия перемену обстоятельств, некоторые из епископов, наиболее ревновавших о пользе православия, как св. Мелетий Антиохийский, нашли полезным перевести на освободившуюся после арианина Демофила кафедру Константинопольскую св. Григория Богослова, который, будучи епископом Сасимским, принимал, по приглашению отца своего, близкое участие в делах церкви Назианзской, ознаменовал себя, скажем словами блаженного Феодорита (5, 8), «ревностной борьбой с богохульством арианским, и избавляя паству свою от гибельного пастбища, сделал паству православную из малой великой». Уважая высокие достоинства пастыря Сасимского и ожидая от него обильных плодов для православия в Константинополе, св. Мелетий с другими епископами нe усомнился отступить от правила, которым запрещалось 40 перемещать епископов с одной кафедры на другую, тем паче, что примеры отступления от сего правила были недалеко41 и вверил святейшему Григорию предстоятельство в Константинополе. Смиренно выражает св. Григорий Богослов свои соображения, по которым согласился он уступить благонамеренному желанию св. Мелетия и прочих участвовавших в избрании его на Константинопольскую кафедру. Он пишет: «в мечтаниях суетного сердца предполагал я, что, как скоро приобрету могущество этого (Константинопольского) престола, поскольку видимость придает много веса, тотчас приведу в согласие к несчастью отдалившихся друг от друга, подобно уставщику певчих, который, став в средине двух ликов и одному предписывая закон тою, другому другою рукою, делает из них один лик»42. Ожидания св. Мелетия не остались тщетными; в краткое время пребывания своего в Константинополе св. Григорий сделал то, что малое стадо православных, которое нашел он при своем прибытии в Константинополь, возросло до того, что не могло вмещаться в стенах того дома, где за недостатком храма (храмы все были во власти ариан), собирались для богослужения православные. К сожалению, не все из тогдашних епископов рассуждали согласно со святым Мелетием. Александрийский епископ Петр43, вероятно ревнуя о соблюдении соборного правила и без всякого сомнения обманутой хитрыми кознями врагов св. Григория, рукоположил для Константинополя некоего Максима циника, который, по замечанию блаженного Феодорита, был заражен пустословием Аполлинария (8, 5). Многие из достоуважаемых епископов, бывших на соборе, Елладий, преемник Василия Великого на кафедре Каппадокийской, Григорий и Петр, братья Василия Великого, Амфилохий Иконийский, Оптим Писидийский, Диодор Киликийский, Евлогий Едесский, Кирилл Иерусалимский не согласны были с распоряжением епископа Александрийского и крепко поддерживали права Григория; но для самого Григория это разногласие членов собора было невыносимым наказанием. Не меньше сего смущало св. Григория разногласие между членами собора в их отношениях к Мелетию и Павлину по известному в истории раздору их – за Мелетия в Антиохии44. В отношении к судьбе св. Григория разногласие это имело то влияние, что св. Григорий, предлагая уступить кафедру Антиохийскую Павлину, по смерти совместника его, Мелетия, тем самым раздражил против себя неблагоразумных почитателей памяти святого Мелетия (св. Гр. Бог. ст. о св. ж. стр. 53–58). Признание Павлина епископом Антиохийским еп. Григорий почитал наилучшим средством к умиротворению Антиохийской церкви; приверженцы Мелетия с Григорием не соглашались; святой Григорий не без оснований усматривал в этом разногласии причину расстройства мира церковного и глубоко скорбел о нарушении мира. Сначала святой Григорий перестал ходить на совещания епископов, потом, не видя других, лучших средств к успокоению разногласий, сам на себя принял вину всех этих несогласий и, увлекаемый пламенным желанием церковного мира, свободно отказался от кафедры. С какими намерениями и расположениями св. Григорий решился на такой самоотверженный шаг, это как нельзя более ясно и правдиво выражают последние слова его, обращенные к собору епископов: «вы, говорил св. Григорий членам собора, вы, которых собрал Бог для совещания о делах богоугодных, вопрос обо мне, почитайте второстепенным. Чем ни кончится мое дело, хотя осуждают меня напрасно45, это не заслуживает внимания такого собора. Устремите мысли свои к тому, что важнее, соединитесь, скрепите наконец взаимные узы любви. Долго ли будут смеяться над нами, как над людьми неукротимыми, которые научились одному только – дышать ссорами? Подайте с усердием друг другу десницу общения. А я буду пророком Ионою, и, хотя невиновен в буре, жертвую собою для спасения корабля. Возьмите и бросьте меня по жребию. Какой-нибудь гостеприимный кит в морских глубинах даст мне убежище. А вы с этой минуты положите начало своему единомыслию, потом простирайтесь и к прочему; пусть место сие называется местом пространства (т. е. пусть кафедра Константинопольская остается свободною); это и для меня обратится в славу; а если на мне остановитесь, то сие будет для меня бесчестием. Я не радовался, когда восходил на престол, и теперь схожу с него добровольно. К тому убеждает меня и телесное мое состояние: один за мною долг – смерть; все отдано Богу. Но забота моя о Тебе единственно, моя Троица! О, если бы иметь Тебе защитником какой-нибудь язык благообученный, по крайней мере, исполненный свободы и ревности! Прощайте, и воспоминайте о трудах моих» (62, 63). Собор почтил святого Григория, как выражается сам он, беспрекословным согласием (стр. 64).
Первым делом для отцов собора после того как св. Григорий Богослов отказался от Константинопольской кафедры, было рассуждение о том, кто должен быть предстоятелем Церкви Константинопольской. Максим, которого рукоположил было для Константинополя Петр (по Феодориту 5–8, Тимофей) епископ Александрийский, как зараженный мнениями Аполлинария, объявлен лишенным епископского достоинства, и все рукоположения, совершенные им в его лжеепископском сане, признаны недействительными (Конст. Вселен. соб. пр. 4). Преемником св. Григория по избранию царя и по согласию (хотя и нe без некоторых возражений) епископов (Сокр. 5, 8) был признан Нектарий, происходившей из сенаторского рода и исправлявший должность претора. Стоят замечания рассуждения Созомена по поводу избрания сего Нектария на кафедру Константинопольскую. Нектарий, как заметили мы перед сим, представлен был на кафедру Константинопольскую самим царем и епископы согласились с определением самодержца, несмотря на то, что Нектарий не был даже и крещен. «Когда все уступили, пишет Созомен, и согласились с определением самодержца, тогда Нектарий был окрещен, и облеченный еще в таинственную одежду наречен епископом Константинопольским». «Многие уверены, рассуждает после сего Созомен, что это так случилось потому, что так Бог повелел царю. Я не вхожу в строгое исследование, верно ли то или нет, однако я убежден, что случившееся произошло не без соизволения Божия. Смотрю ли на странность рукоположения, или обращаю внимание на события последующие, в то и другом случае я вижу, что здешнее епископство Бог поручил человеку самому кроткому, доброму и достойному» (7, 8).
После того как был избран в епископы Константинопольские Нектарий и после того как он же признан был председателем собора, отцы собора приступили к составлению правил, долженствовавших выражать собою сущность предшествовавших совещаний и ответ на занимавшие в то время церковные вопросы.
В указаниях на число правил второго Вселенского собора древние церковно-исторические памятники несколько разногласят. Древние церковные историки, Сократ, Созомен, Феодорит, прямо о числе правил Константинопольского собора ничего не говорят, а перечисляют только пункты, коими занимались отцы собора. Некоторые из указываемых ими пунктов, буквально можно сказать, повторяют то, что постановлено было на Вселенском соборе, хотя и нельзя сказать, чтобы указания их простирались на все правила Константинопольского собора; полнейший по своему перечислению занятий собора Созомен указывает только на первые четыре правила собора (7, 9). В латинском собрании правил Дионисия малого и Исидора признаются Константинопольскими только четыре правила; на этом основании некоторые из канонистов (Гефеле С. G. 2, стр. 13), признают подлинными правилами Константинопольского собора только первые четыре правила. Вникая в основания, по которым так смело урезывается западными канонистами число правил Константинопольского собора, не можем не заметить, что основания сии не вполне достаточны. Что касается до неполноты в перечислении занятий соборных, какая замечается у церковных историков, то эта неполнота удобно изъясняется тем, что историки эти не считали своей обязанностью передавать пунктуально все постановления собора, а считали достаточным указать на некоторые пункты первоначальные в, как может быть казалось им, главнейшие; предположение это становится тем более вероятным, что один из сих историков делает указание на большее число пунктов, другой на меньшее. Блаженный Феодорит, например, замечает только, что отцы собора «постановив правила касательно церковного благочиния и утвердив непреложность символа Никейского, возвратились в свои епархии» (5, 8). Счислению Дионисия малого и Исидора мы в полном праве противопоставить счисление древних кодексов греческих и греческих канонистов – Зонары и Вальсамона, которые приводят правила Константинопольского собора в числе семи.
Первое правило Константинопольского Вселенского собора подтверждает неприкосновенность составленного на Никейском соборе исповедания веры и снова подтверждает отлучение от Церкви на всяких отступников от сего исповедания: «да предастся анафеме всякая ересь». В частности, это правило изрекает отлучение на обозренные нами перед сим ереси: евномиан, аномеев, ариан или евдоксиан, полуариан или духоборцев, савеллиан, маркеллиан, фотиниан и аполлинариан.
Второе правило устанавливает, или, точнее сказать, подтверждает установленные еще прежде пределы власти епископов. Ни один областной епископ не должен простирать своей власти далее пределов своей области, и да не смешивают церквей. Границы же власти каждого епископа, по правилам (разумеются правила, составившиеся прежним обычаям и отчасти подтвержденные Никейским собором) определяются так: Александрийский епископ имеете полномочие над церквами только египетскими; епископы восточные управляют только на востоке. Как между епархиями египетскими некоторое преимущество приписывается епископу Александрийскому, так между епархиями округа восточного преимущество, признанное еще собором Никейским, остается за епископом Антиохии; епископы области Асийской начальствуют только в Асии, епископы Понтийские в области Понтийской, Фракийские во Фракийской46. Не получив приглашения, ни один епископ не должен переходить за пределы своей области ни для рукоположения, ни для какого другого церковного распоряжения. Каждый епископ распоряжается делами только своей епархии: что касается до дел относящихся к целой области, то таковые дела рассматриваются и благоучреждаются собором епископов той области. Так как в каждой области, и опять по гражданскому значению городов, некоторые епископы имели титло митрополита, то эти митрополиты пользовались некоторым предпочтением в общих совещаниях с епископами своего города; впрочем всеопределяющего и всерешающего значения их голос не имел; этот высший, решающий голос предоставляется всему собору епископов известной области. Но не во всех христианских местах можно было ввести и поддерживать такое стройное управление церковное: в такие соотношения и подразделения по областям не могли входить церкви у народов новообращаемых в христианство, и особенно у народов, живших в областях, не подчиненных Римской империи. По отношению к таким церквам у иноплеменных народов Вселенский собор постановляет, чтобы церкви эти управляемы были по соблюдавшемуся дотоле обыкновению отцов. Какое разумеется здесь обыкновение отцов, ответить на это с решительностью трудно; можно только предположительно сказать, что новообращаемые христиане были в подчинении у той церкви, откуда споспешествуемо было их обращение; так как новооснованные церкви не могли с первых же пор иметь у себя полную организацию иерархическую, то всего естественнее было им относиться с покорностью к той церкви, от какой они принимали крещение. Пример такой зависимости новооснованной церкви от церкви, содействовавшей обращению иноплеменников можно видеть на отношениях Абиссинской церкви к Александрийской в лице Фрументия и Св. Афанасия (Бл. Феод. 1, 24).
Третье правило. Определяя границы власти каждого епископа объемом его области, отцы собора встретили, как видно, важное затруднение в определении положения епископа Константинопольского. Византия, сделанная незадолго пред семь новою столицею империи с именем Константинополя, по-прежнему положению своему находилась в округе Фракийском и состояла в ведении старейшего в этом округе митрополита Ираклийского. Понятно, что удерживать епископа Константинопольского в прежнем подчинении митрополиту Ираклийскому, когда в Константинополь перенесена резиденция императорская, когда здесь учрежден сенат членов гражданских, когда переселилась сюда весьма значительная часть знаменитостей Восточной империи, когда, одним словом, Константинополь сравнен во всех правах и преимуществах гражданских с древним Римом, было бы стеснительно как для подчиненного, так не менее для того, кому его подчиняли. Отцы собора нашли приличным почтить епископа нового престольного града особым преимуществом чести пред всеми прочими епископами Восточной империи: Константинопольский епископ получает преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть новый Рим. Правило это – великие камень преткновения для римско-католической церкви. Одни из римских католиков вовсе отвергают это правило Вселенского собора, не страшась посягнуть на авторитет Вселенского собора47, другие, не посягая на авторитет собора, подозревают в неподлинности только это правило Вселенского собора (как напр. Бароний annal. ad. an. 38 n. 35). Что касается до отношений к этому правилу, какие обнаруживают римско-католические канонисты, то мы в этом случае, конечно, не можем ни у кого отнять его доброй, свободной воли, но и с другой стороны усиливаться в доказательствах подлинности этого правила после того как оно приводится во всех собраниях церковных правил, после того как о нем упоминают древние историки церкви – Сократ 5, 8 и Созомен 7, 9, счи таем совершенно излишним. В чем состояло преимущество чести, которое предоставляется собором епископу Константинопольскому, из текста самого правила не видно; если принять во внимание, с одной стороны, замечание Сократа, что «отцы сего собора между прочим установили патриаршество и Нектарию препоручили в управление столицу и Фракию» (5, 8), с другой, 28 правило Халкидонского собора, который, ссылаясь на постановление сего Константинопольского собора, подтверждаем и подробно определяет преимущество Константинопольской кафедры, то надобно признать, что Константинопольскому епископу с этого жe времени предоставлено преимущественное право рукоположения митрополитов Востока. Митрополиты в общении с епископами своей области рукополагали епископов, а сами получали рукоположение от архиепископа Константинопольского; архиепископа Константинопольского рукополагал митрополит Ираклийский. (Balsam ad. h. саn). Была ли, впрочем, предоставлена власть Константинопольскому епископу на соборе Константинопольском в такой полноте, утверждать это с решительностью нельзя; власть Константинопольского епископа в таком виде с несомненностью определяется уже собором Халкидонским; о власти же Константинопольского епископа по определению собора Константинопольского можно и то предполагать, что ему предоставляема была честь посвящать митрополитов округа; но юрисдикции, подобающей властительному липу, он еще не получал.
Четвертое правило. Расширяя права и преимущества законного епископа Константинопольского, Вселенский собор не преминул с другой стороны подвергнуть строгому осуждению хитрого, святотатственного похитителя столичного епархиального престола. При изложении истории второго Вселенского собора мы замечали между прочим, что некто Максим из Александрии по зависти к святому Григорию Богослову успел тайными, незаконными путями предвосхитить себе Константинопольский престол. Святой Григорий Богослов, знавший непосредственно этого циника Максима, приблизивший его к себе, даже питавший его за своим столом, говорит, что Максим золотом купил себе Константинопольский престол (Стихотв. св. Григ. о своей жизни в рус. перев., стр. 33). Когда в Константинополь прибыли Александрийские епископы с полномочием от Петра Александрийского, чтобы присутствовать на Вселенском Константинопольском coбopе, Максим созвал некоторых из них в один дом ночью и принял от них святотатственное рукоположение в епископа Константинопольского; затем и сам начал рукополагать других на священные степени. Скоро тайные пути, какими Максим стяжал себе сан, осветились; народ Константинопольский пришел в волнение, изгнал Максима из Константинополя, и несчастный скиталец должен был скрываться в свое отечество, Александрию. Против сего-то Максима и отцы собора произнесли строгое слово осуждения: ни сам Максим не признан епископом, ни поставленные им в какую бы то ни было степень не признаны в этих степенях: и соделанное для него и соделанное им – все ничтожно.
Пятое правило Константинопольского собора представляет собою трудности в толковании, можно сказать, не разрешимые. Правило говорит о свитке западных: «Относительно свитка западных приемлем и сущих в Антиохии, исповедающих едино Божество Отца и Сына и Святого Духа». Какой свиток разумеется здесь? Греческие толкователи церковных правил Вальсамон, Зонара, а затем и принятая в нашей церкви книга правил принимают, что под свитком, упоминаемым отцами собора разумеется свиток западных епископов, содержащий постановления Сардикийского собора. Но согласиться с этим мнением не позволяет самый текст разбираемого нами правила. Как видно по тексту правила, помянутый свиток содержал в себе речь между прочим и о делах Антиохийской церкви; употребленное собором слово «приемлем» и след. дает намек на разделение в Антиохии по поводу Мелетия и Павлина; собор приемлет в общение сторонников и того и другого из упомянутых епископов, только бы они исповедовали Божество Отца и Сына и Св. Духа; ежели так, то под упоминаемым свитком западных нельзя разуметь постановлений Сардикийского собора; Сардикийский собор не мог делать упоминания о Мелетианском расколе, потому что раскол этот только возник спустя 17 лет после Сардикийского собора. Итак, под свитком западных нужно разуметь что-либо другое. Судя по прямому смыслу правила всего естественнее было бы принять, что перед временем собора от западных было прислано к восточным послание, в котором предлагались какие-либо рассуждения или советы относительно лиц, принимавших участие в известном Антиохийском расколе. Собор, рассмотрев это послание западных, решает принять и сущих в Антиохии, исповедающих едино Божество Отца и Сына и Святого Духа. К сожалению, в истории нигде не сохранилось ни самого такого послания, ни даже достоверного указания на такое послание, которое подходило бы по признакам своим к посланию упоминаемому собором: от этого при толковании 5-го правила 2-го Вселенского собора приходится оставаться при одних предположениях 48.
Шестое правило определяет случаи, когда может быть позволителен и законен суд над епископом, и устанавливает порядок самого судопроизводства. Как видно из многих свидетельств, приводимых церковными историками, и даже из объяснений самого правила, бывали примеры, что беспокойные искатели приключений, желая привести в замешательство и ниспровергнуть церковное благочиние, враждебно и клеветнически вымышляли на православных епископов обвинения не с иным каким-либо намерением как только с тем, чтобы помрачить добрую славу лиц священного сана и произвести смятение в мирном народе49. Собор, принимая во внимание, с одной стороны, величие священного сана, каковое величие требует, чтобы лица этого сана были свободны даже от подозрений в каких-либо важных преступлениях; с другой, желая высказать полное, должное беспристрастие, чтобы лица и духовного сана не злоупотребляли своим почетным положением и не причиняли притеснений лицам мирским, устанавливает случаи подсудности духовных лиц, или строже и точнее говоря, случаи подсудности епископов. Из многих предшествовавших опытов собор усматривал, что тайной причиной многих доносов и обвинений на епископов служило разногласие обвиняемого с обвиняющими в догматическом исповедании веры или несогласие в понятиях о церкви, т. е. на епископа взводили клеветы и обвинения еретики и взводили потому только, что епископ был исповедания православного, не согласного с учениями еретическими; иногда на православных епископов клеветали раскольники, и опять потому только, что православный епископ не соглашался с раскольниками на отпадение от единства церкви. Изрекая со своей стороны полный суд и правду, собор постановляет, чтобы на будущее время полагаемо было различие в качестве обвинений на священное лицо и соответственно с сим обращаемо было внимание на качество обвинителя. Ежели на епископа принесена будет кем-либо личная, частная жалоба, по делам касающимся личных, житейских потребностей обвиняющего, например, в притязании епископа на имение, или в другой какой, претерпенной обвиняющим неправде, в таком случае обвинение принимается, не обращая внимания на лицо обвинителя и на его исповедание веры. Но если обвинение на епископа будет касаться дел церковных, если взводимая на епископа вина будет церковная, тогда подобает рассмотреть лицо обвинителя. Еретикам не позволяется приносить обвинения на православных епископов по делам церковным; именем же еретиков заклеймляются как те, кои прежде были отлучены от церкви, так преданные анафеме и сим Вселенским собором; к еретикам причисляются и те, кои, хотя притворяются, будто исповедуют веру собора здраво, но которые отделились и собирают собрания против правильно поставленных епископов. Далее: не позволяется приносить обвинения на епископов по делам, касающимся церкви тем лицам, кои хотя и принадлежат к церкви, но прежде были осуждены и извержены из клира или из разряда мирян, и ко времени доноса на епископа еще не очистили себя совершенно от обвинения, которому сами подпали. Не позволяется приносить обвинений по делам церковным на епископа или на кого-либо из принадлежащих клиру тем лицам, кои сами подверглись доносу и еще не доказали своей невинности против возведенных на них обвинений. Но если обвиняющий не будет подходить ни под одну из этих категорий, возбраняющих донос на епископа, если он не будет обличен ни в еретичестве, не будет раскольником, ни сам не будет заподозрен ни в каких преступлениях, в таком случае донос на епископа от него принимается и исследуется законным порядком. Донос на епископа выслушивается и исследуется пред собором сначала нескольких епископов области. Если паче чаяния обвинения окажутся вероятными, то и таком случае собор епископов области не тотчас постановляет определение о наказании епископа, а передает это дело другому, большему собору епископов великие области, по сей причине созываемых. Когда дело поступит к сему обширнейшему собору епископов области, то не прежде позволяется начинать разбор обвинений, как истребовав от доказчиков письменное обязательство, что в случае, если донос их окажется ложным, они сами согласны подвергнуться такому же наказанию, какому подлежал бы епископ, если бы вина его была доказана. Если кто, не обратив внимание на это постановление собора, дерзнет или обратиться к царю или в суды мирских начальников, или беспокоить Вселенский собор, к оскорблению чести всех епископов области, таковой не допускается со своей жалобой, как нанесший оскорбление правилам и нарушивший церковное благочиние.
Седьмое и последнее правило Вселенского Константинопольского собора определяет способ принятия в православную церковь обращающихся от ересей и расколов. По различию ересей, коими заражены были обращающиеся, принятие их совершается двояким способом, одни принимаются только посредством миропомазания, без повторения над ними крещения, другие принимаются с повторением крещения, как язычники. Посредством одного миропомазания принимаются ариане, македониане, савватиане50 и новатиане, четыренадесятидневники или тетрадиты51 и Аполлинаристы. Что собор постановляет такое снисходительное определение относительно принятия поименованных в этом правиле раскольников савватиан и прочих, это совершенно понятно и не возбуждает никакого недоумения; помянутые здесь раскольники, хотя и отделились от единства церкви, но не извращали основных догматов веры и таинство Св. Крещения совершали правильно; но чем объяснить применение такой же благоснисходительной меры в отношении к арианам, македонианам, аполлинаристам, которые в корне, можно сказать, извращали основные догматы христианской веры? С вероятностью, кажется, можно предполагать, что по отношению к арианам и македонианам причина такой благоснисходительности заключалась во множестве лиц, зараженных сими ересями. Скорбя об отпадении от церкви такого множества заблуждающих, отцы собора в видах наиболее удобного приобщения заблудших к части спасаемых воздерживаются от подобающей в рассуждении их строгости, и в мягкости определений усматривают наибольшее удобство к привлечению их в общение церковное. Нечто подобное мы видим незадолго перед сим в определениях Александрийского собора, бывшего 362 года под председательством святого Афанасия. Когда к св. Афанасию начали поступать от множества арианствующих просьбы о принятии их в церковное общение, св. Афанасий всех принимал невозбранно; когда же некоторые из строгих ревнителей православия начали было предъявлять необходимость строгого взыскания с отпадавших и даже необходимость их перекрещивать, то св. Афанасий нашел нужным все такие строгости отстранить, дабы но возбранить тем желающим церковного общения. Такими жe рассуждениями могли руководствоваться и отцы Константинопольского собора в рассуждении ариан и Македониан. Что касается аполлинаристов, то хотя лжеучение их и подрывало мингие догматы христианского вероучения, смягчающим в рассуждении их виновности обстоятельством могло быть то, что они в своих лжеучениях не касались таинства троичности Божественных лиц и, вероятно, не погрешали в рассуждении таинства святого крещения. Приняв во внимание всевозможные смягчающие обстоятельства в рассуждении виновности всех сих отступников от церкви, отцы собора требуют только, чтобы отступники эти, если желают общения с церковью, только дали письменное удостоверение в своем желании церковного общения, прокляли и свою ересь и всякую другую, не мудрствующую как мудрствует святая Божия, Кафолическая и Апостольская Церковь, и тогда по совершении над ними таинства миропомазания принимаются в общение с церковью.
Отрадно для сына православной восточной церкви читать между правилами второго Вселенского собора ясное и подробное указание на таинство св. миропомазания. Как видно из выражений самого правила соборного, св. таинство миропомазания и во времена второго Вселенского собора совершаемо было точно так, как и ныне оно совершается в православной восточной церкви: «цриемлем запечатлевая, т. е. помазуем святым миром, во-первых чело, потом очи, и ноздри, и уста, и уши, и запечатлевая их, глаголем: печать дара Духа Святого». С большей строгостью относятся отцы собора к евномианам, монтанистам52 и савеллианам. Эти последние еретики (равно как и все прочие еретики, кои во множестве выходили из галатийской страны) приемлются как язычники. Причина такой строгости в отношении к этим еретикам конечно в том, что в их еретических обществах не могло быть истинного крещения, так как все они извращали учение о таинстве Пр. Троицы. В частности, относительно евномиан и самое правило собора замечает, что над ними и потому, между прочим, надлежит повторять крещение, что в своем обществе они крещаются «единократным погружением». Способ принятия сих еретиков в общение церковное определяется в правиле так: «в первый день делаем их христианами (т. е. открывает им вход в церковь молитвою, крестным знамением и возложением рук); во второй день совершается оглашение присоединяемых в вере; в третий совершается заклинание с троекратным дуновением в лице и в уши; по совершении заклинания присоединяемый считался между принадлежащими к церкви и начинал приготовляться к принятию Святого Крещения. Приготовление сие состояло в том, что готовящийся к крещению ходил в церковь, слушал здесь чтение Св. Писания, присутствовал при литургии оглашенных, занимался предварительным изучением веры и приготовлялся к торжественному исповеданию Символа веры, каковое необходимо было при совершении над ним таинства Святого Крещения. Когда приготовление к крещению было окончено, тогда над присоединяемым совершаемо было таинство Св. Крещения и он вводим был в полное общение с церковью. Постановлением о способе принятия в церковь обращающихся от раскола и ересей правила второго Вселенского собора оканчиваются.
По составлении правил отцы собора представили свои деяния на утверждение императору; в послании к императору, которое приложено было к деяниям, отцы собора воссылают благодарение Богу, чти Он ознаменовал благочестивое царствование Феодосия миром церковным и утверждением истинной веры; затем кратко перечисляют, что было сделано ими на соборе, просят императора все эти деяния свои утвердить, «дабы, приводим собственные выражения отцов собора к императору, как почтил ты церковь своим посланием, которым созвал нас53, также своим утверждением положил и конец нашим совещаниям». В заключение отцы собора выражают свои благожелания царю земному от Царя небесного.
Император представление отцов собора утвердил и 30 июля 381 г. издал указ, чтобы с сего времени все церкви переданы были православным, кои в существе трех Лиц, равночестных и равносильных исповедуют едино божество Отца, Сына и Св. Духа. Исповедники этого учения должны были иметь общение в Константинополе с Нектарием, в Египте с Тимофеем епископом Александрийским, в восточных церквах с Диодором епископом Тарсийским и Пелагием, епископом Лаодикии Сирийской, в азиатских церквах с Амфилохием, предстоятелем церкви Иконийской, в городах Понтийских от Вифинии до Армении с Елладием, епископом Кесарии Кападокийской, Григорием Нисским и Отрейем, епископом Мелитинским, в городах, находящихся во Фракии и Скифии, с Терентием, епископом города Томи, и Мартирием, епископом Маркианопольским. Все же, кои не захотят пребывать в общении с поименованными епископами, как еретики изгоняются из церкви (Cod. Theodos. L 3. de fid cathol t. VI. p. 9).
Когда все это было сделано и собор закрыт, то епископы возвратились каждый в свою епархию (Созом. 7, 9).
В дополнение к истории второго Вселенского собора не излишним будет упомянуть о поместном соборе Константинопольском, собравшемся 382 года. Римский епископ Дамаст, в согласии с некоторыми епископами западными пришел к мысли открыть Вселенский собор в Риме и для сего прислал к императору Феодосию послание, в котором просил, чтобы император послал на этот собор епископов восточных. Император передал заявление Дамаса на благоусмотрение епископов. Восточные епископы не в большем количестве в это время были в Константинополе, собравшись сюда для совещания о мерах, к приведению в исполнение постановлений Вселенского собора Константинопольского (Феодор. 5, 9). Получив уведомление о приглашении на собор в Рим, восточные епископы воспользоваться им не нашли возможности. «Поездка в Рим, отвечали восточные, для многих епископов решительно невозможна: это совершенно обнажило бы только что начавшие обновляться церкви». Отказываясь отправиться в Рим сообща или в составе большинства, епископы отправили от себя представителей в числе трех епископов, Кириака, Евсевия и Прискиана, с посланием к папе Дамасу, в котором, объясняя обстоятельства, препятствующие им отправиться в Рим, свидетельствовали о своей ревности к святой вере и излагали некоторые члены сей святой своей веры. «Она, пишут епископы восточные, некогда с трудом нами сохраненная, древняя, соответствует крещению и учит нас веровать во имя Отца, и Сына и Святого Духа, т. е. веровать в Божество, силу и существо Отца, и Сына, и Святого Духа, веровать в равночестное достоинство и совечное царствование трех совершенных Иностасей, или трех совершенных Лиц, веровать так, чтобы здесь не имела места ни болезнь Савеллия, который смешивает Ипостаси и отвергает личные свойства, ни богохульство евномиан, ариан и духоборцев, которые рассекают и существо, и природу, и Божество, которые в несотворенную, единосущную и совечную Троицу вводят какое-то естество, либо после рожденное, либо сотворенное, либо ипосущное. И касательно воплощения Господа мы сохраняем учение не извращенное: принимаем домостроительство плоти и не без души, и не без ума, и не несовершенное, но допускаем целостность, т. е. что совершенное прежде веков, Слово Божие в последние дня для спасения нашего сделалось совершенным человеком. Такова в главных чертах искренно исповедуемая нами вера; более же в отношении к ней вы можете узнать наши души, если удостоите прочитать ее в том свитке, который написан бывшим в Антиохии собором либо в том, который прошедшего года издан Вселенским54 собором Константинопольским. В них мы пространнее исповедали свою веру и письменно анафематствовали недавно возникавшие ереси (Феод. 5, 2). Далее в этом послании перечисляются еще некоторые предметы, коими занимались отцы Вселенского собора, как, например, возведение епископов на кафедры Константинопольскую – Нектария, Антиохийскую – Флавиана, утверждение избранного на Иерусалимскую кафедру св. Кирилла Иерусалимского.
«С этими законно и канонически поставленными у нас епископами, заключают епископы восточные, мы просим ваше благорасположение обмениваться приветствиями, иметь общение духовной любви и страха Божия, отложив всякое человеческое пристрастие, и благоустройство церковное предпочитая расположению или любви личной».
Этим соборным свидетельством о деятельности Константинопольского собора Вселенского как нельзя полнее подтверждается и вселенское значение Константинопольского собора и независимость его от владычественных притязаний Запада, вопреки мнению канонистов и историков западных, кои утверждают, что Вселенский собор Константинопольский испрашивал утверждения своих постановлений у папы. Если бы восточные состояли к западным в отношении зависимости и подчинения, они не осмелились бы говорить с ними так смело и свободно, как говорят в своем послании, писанном из Константинополя через год после Вселенского Константинопольского собора.
Третий Вселенский собор, Ефесский
Переход от разъяснения, в период времени первогo и второго Вселенских соборов, учения о Святой Троице к богословствованию о соединении двух естеств в Иисусе Христе. – Сущность несторианства. – Диодор Тарсийский и Феодор Мопсуетский, как родоначальники несторианства. – Полный выразитель этого направления Несторий, патриарх Константинопольский – Приснопамятная заслуга св. Кирилла Александрийского в его борьбе с несторианством. – Первое открытое появление несторианства и первые опыты противодействия ему в самом Константинополе. – Распространение слухов о несторианстве. – Первые памятники борьбы против несторианства со стороны св. Кирилла: послание к монахам египетским, к императору Феодосию Младшему и к императрицам. – Переписка св. Кирилла с Несторием и с Римским папою Целестином. – Деятельность папы Целестина в пользу православия. – Св. Кирилл, папа Целестин и Иоанн, епископ Антиохийский убеждают Нестория отстать от заблуждения. – Непреклонность Нестория. – 12 анафематизмов св. Кирилла. – Послания его к клиру и народу константинопольскому и к настоятелям монастырей Константинопольских. – Анафематизмы Нестория в ответ Кириллу. – Гонения Нестория на православных клириков, монахов и мирян в Константинополе. – Клеветы Нестория на св. Кирилла перед императорами Феодосием и Валентинианом. – Указ сих императоров, неблагоприятный для св. Кирилла. – Особый указ о созвании собора. – Обстоятельства открытия собора. – Действия собора по отношению к Несторию. – Троекратное приглашение Нестория на собор. – Занятия отцов собора для обличения лжееучения Несториева, – приговор о низложении Нестория, – уведомление от собора и от св. Кирилла в Константинополь епископам, архимандриту Далматию, клирикам, экономам Константинопольской церкви – о соборном низложении Нестория, – донесение о низложении Нестория к императорам. – Донесение к императорам со стороны Несториевой. – Прибытие в Ефесс Иоанна Aнтиохийского – собор противников св. Кирилла, – обвинение на св. Кирилла и Мемнона – новое донесение с этой стороны к императорам. – Вторичный собор сторонников св. Кирилла – меры сего собора к соглашению с Иоанном Антиохийским; – безуспешность сих мер; – постановление против собора Иоаннова и донесение к императорам, – ответ императоров на донесение обоих соборов. – Донесение к императорам от Иоанна Антиохийского и его собора по поводу ответа императорского; – меры для противодействия партии Иоанновой, предпринятой собором св. Кирилла, – вторичный указ от императоров о новом переисследовании дела. – Св. Кирилл, Мемнон и Несторий под стражей, – новые просьбы к императорам с той и другой стороны – императорское распоряжение о назначении депутаций с той и другой стороны для исследования дела в Константинополе. – Депутации останавливаются в Халкидоне; – оборот дел благоприятный для православных. – Последний суд над Несторием. – Преемник Нестория на кафедре Константинопольской – Максимиан. – Закрытие собора, – последнее послание св. Кирилла к императору Феодосию. – 8 правил св. Ефесского собора. – Определение Ефесского собора по делу об Евстафии, митрополите Памфилийском, по делу о Мессалианах и по просьбам Евпрения и Кирилла, епископов Фракийских. – Несторианские волнения по закрытии Ефесского собора, – окончательное соглашение м. св. Кириллом и Иоанном Антиохийским·, – последние годы жизни Нестория.
Арианское движение путем долгих, прямых и извилистых, спокойных и раздражительных исследований привело наконец и тех, кои до сих пор, шатки были в вере, к убеждению, что в деле веры всего безопаснее и спасительнее, отказавшись от обольстительных, обманчивых внушений ограниченного разумения человеческого, положиться на учение откровенное и с детской простотой сердца исповедовать непостижимую для ума тайну – единое Божество в Троице: Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную. Если взять во внимание всю историю арианских и македонианских прений, то нельзя не признать, что разъяснение и утверждение этой высочайшей тайны, в сущности, составляет результат всех рассуждений в период времени первого и второго Вселенских соборов. Но в деле человеческого спасения столько же, как исповедание Святой Троицы, важно исповедание тайны соединения в Иисусе Христе божеского естества с человеческим: как Божество спасаете человечество? В ответе и на этот вопрос, так же как и в решении прежнего вопроса об отношениях между Богом-Отцом, Богом-Сыном и Богом-Духом Святым, опять вступают в борьбу обольстительные решения разума с непоколебимой верой в учение откровения. Близорукий рационализм, силясь отрешиться от тяжких для него уз откровенного учения, предлагает в ответе и на этот вопрос соображения свои; но эти соображения, так же как и прежние рационалистические соображения арианские, нe дают полного удовлетворительного ответа ни на самый главный вопрос, ни на вопросы, соприкосновенные с главным; опять начинаются возражения, прения, исследования продолжительные, и нередко раздражительные; и после многих кружений и крушений опять усматривается необходимость притекать к тихому пристанищу откровенного учения веры.
Несторий, как и Арий, заметно усиливался осветить тайны веры личными мудрованиями, и, доверяя им более, чем авторитету откровения, уничтожил тайну веры, обнаружив попытку ниспровергнуть один из основных догматов христианских: догмат об Ипостасном соединении божества с человечеством в лице Иисуса Христа, от чего, как само собою понятно, подвергался извращению и догмат об искуплении человечества Божеством.
Надобно заметить, что Несторий не вполне справедливо считается передовым и как бы единственным представителем и главою партии еретиков с его именем; такая известность досталась Несторию не столько потому, чтобы Несторий сам был изобретателем своего учения, сколько благодаря высоте его положения и большей обдуманности, смелости и решительности в защищении принятого им направления. Первое же появление этого направления нужно относить за несколько десятков лет дальше времени Нестория, к учителю Нестория Феодору Мопсуетскому, и даже к учителю самого Феодора Мопсуетского – Диодору Тарсийскому.
Указания нa многочисленные сочинения55 Диодора Тарсийского, первоначального виновника того лжеучения, которое впоследствии стало известным под именем несторианства, до нас сохранились у Прокла, патриарха Константинопольского, Мария Меркатора, Факунда Гермианского и у Константинопольского патриарха Фотия; но все сии указания состоят только или в одном упоминании о сочинениях Диодора или в кратких суждениях о них. Самых сочинений Диодора, кроме нескольких весьма кратких извлечений из оных, до нас не дошло. Так как бесконечная (infinita), по выражению одного собирателя церковно-исторических памятников (Cave т. I, р. 266), письменность Диодора простиралась на различные по содержанию своему предметы, то неудивительно, что в этом разнообразии письменных произведений Диодора не везде можно следить свойство убеждений и выражений его догмагических и, в частности тех, кои должны иметь отношение к занимающему нас предмету. У Леонтия Византийского, церковного писателя, монаха жившего в монастыре св. Саввы, во время императора Юстиниана, сохранилось несколько отрывков из сочинения Диодора coutra Synusiastas. Эти отрывки при всей малочисленности их дают довольно ясное представление о характере учения Диодорова в пункте о соединении во Христе божеского и человеческого естества, и именно еще здесь можно усматривать уже первое семя после разросшегося несторианства. «Увещеваю вас, пишет Диодор в сохранившихся до нас выдержках, увещеваю быть ревностными в познании и твердыми в хранении догматов: совершенный прежде веков Сын воспринял (assumsit) совершенное от Давида (perfectum, quod ex David); Сын Божий – Сын Давидов; ты скажешь: я проповедую двух сынов. Не проповедую двух сынов Давида; поскольку Бог Слово не называется сыном Давида, но и не проповедую двух сынов Божиих по естеству; говорю только, что Бог Слово обитал (habitasse) в рожденном от семени Давидова. Bibl. Patr. Lugd. IX. p. 704. В другом месте: «По благодати Сын, человек от Марии рожденный, по естеству же Бог Слово: то по благодати, а не по естеству, это же по естеству, не по благодати. Довлеет (sufficiet) телу, взятому от нашего рода, всыновление по благодати, слава, бессмертие и то, что оно «соделалось храмом Бога Слова». Далее: «когда говорим о рождении по естеству, то не должно почитать Бога Слова – сыном Марии, ибо смертное рождает смертное по естеству и тело рождает сосубстанциальное (Consubstantiale) ему». Итак, по Диодору, Пресвятая Дева Мария может быть называема материю не Бога Слова, а человека, которого воспринял (assumsit) и в котором обитал (habitavit) Бог Слово. Патриарх Константинопольский Фотий между многочисленными названиями сочинений Диодора упоминает разные исследования (varia argumenta) Диодора о Святом Духе и в этом сочинении Диодора многоученый патриарх Константинопольский усматривал в свое время выражения, подходящие к теме, кои впоследствии времени стали принадлежностью и собственностью несторианства: quibus, говорит патриарх Фотий, разумея argumenta Диодора о Святом Духе, Nestorii labe se jam inde conlaminatum ostendit (Phot. Bibl т. 120). К сожалtнию, кроме приведенных нами пред сим отрывков из Диодора по Леонтию, и кроме кратких выражений о Диодоре оставшихся нам от времен древних, мы не имеем ничего, на основании чего можно бы было воспроизвести существенные черты в учении Диодора Тарсийского относительно способа соединения божества с человечеством в лице Искупителя, и нам остается в свою очередь повторить обвинение взводимое на Диодора древними отцами56 и писателями, что Диодор, учитель Феодора Мопсуетского, бросил первые семена, от коих после произошло несторианство.
Больше данных мы имеем для суждения об образе мыслей ученика Диодорова, учителя Несториева, – Феодора Мопсуетского, и так как эти воззрения Феодора Мопсуетского имеют весьма важное значение для уразумения сущности и исторического развития несторианства, то мы и остановимся на них несколько подробнее.
Основной пункт, составляющий, можно сказать, сущность несторианства, состоит в том, что несториане вслед за предводителями своими разделяли в Иисусе Христе Божественное лицо от человеческого. Православное учение, основываясь на непоколебимом основании Слова Божия, исповедует, что в Иисусе Христе Божеское и человеческое естества соединены Ипостасно, что в нем, Иисусе Христе, как едином лице, нельзя разделять Божество от человечества, нельзя говорить, что иное в нем есть Бог, иное человек: нo весь Он неслитно и нераздельно един есть и Бог и человек или, как в высочайшей степени совершенно выражает это учение принятое в православной церкви выражение об Иисусе Христе, – Богочеловек. Не в таком виде представляется учение об этом предмете у Феодора Мопсуетского. По его воззрениям и учению, второе лицо Пресвятой Троицы – Бог Слово представляется существом и лицом, отличным от Иисуса Христа. «Бог Слово, рассуждает Феодор, восхотев спасти человечество, восприял в общение с собою человека Иисуса». Таким образом, в Иисусе Христе Феодор Мопсуетский признает два лица, одно земное, человека, другое – Божественное, Бога Слово: Бог Слово воспринял к себе человека; человек носил в себе Бога Слово. Воспринятый Богом Словом человек отличался пред всеми людьми преимущественными совершенствами; эти совершенства были в нем плод его собственной борьбы с общей всем людям греховностью; человек, воспринятый Словом, был не свободен от подвигов брани с грехом, но он выносил сии подвиги с таким совершенством, что превосходил в этом всех до него бывших людей, от того и удостоился высочайшего общения, соединения с Богом Словом. Этот-то последний пункт заслуживает особенного внимания для уразумения всей сущности и всей зловредности после развившегося несторианства, а потому мы и приведем его, придерживаясь по возможности собственных выражений Феодора. «Христос, после того как принял плоть и душу, пишет Феодор Мопсуетский в книге о воплощении, отд. ХХХШ, начал борьбу с страстями тела и души, уничтожил грех во плоти и истребил его похоти; Он изощрял свою душу и упражнял, чтобы одерживать победу над своими страстями и смирять похоти плоти; все сие начало устроять (gubernare) Божество? обитавшее в нем (Deitas inhabitans); помогала Христу в этом в благодать Святого Духа, как и блаженный Апостол говорит: Бог явися во плоти, оправдася в Дусе». «Господь наш, пишет Феодор в другом месте (отд. XXXVIII), когда воспринял человека, дал ему то великое блаженство, что уничтожил грех из плоти его и из души его великую наклонность ко греху и страстям: и все сиe совершил Он при помощи Духа». Объясняя, как совершилось предызбрание Иисуса в орудие, орган Божественного домостроительства, Феодор Мопсуетский рассуждает: «Тот, кто воспринят был по предведению со времени образования своего во чреве, удостоился соединения с Богом Словом. С того времени, как Он признан достойным соединения, Он получил все, что нужно было получить человеку, соединенному с Единородным и Господом, Он найден достойным превознесения гораздо славнейшего чем прочие; превознесение Его было возведение до соединения, которое принадлежало Ему от начала57.
Мысли Феодора Мопсуетского о соотношении в Иисусе Христе Божеского и человеческого естеств усвоены были и учеником его Несторием, и так как Несторий занимал высокое положение в церковной иерархии, и по близости в государю имел важное значение и в отношениях общественных, то естественно было опасаться, что эти мысли противохристианские широко разнесутся в области церковной, а по соотношению церкви с государством58 потрясут и благосостояние государственное. Что учение Феодора Мопсуетского (а оно же и учение Нестория) угрожало великими опасностями христианскому правоверию, что оно делало подрыв некоторым пунктам христианской догматики, разрушало, напр. догмат о Божественном достоинстве лица Иисус Христова, догмат о безгрешности нашего Искупителя, могли вести к различным заблуждениям в учении об искупительном значении страданий Иисуса Христа и о вменяемости нам заслуг Искупителя, это ясно видно как из приведенных нами извлечений из сочинений Феодора Мопсуетского, так и из многих других выражений встречающихся в сочинениях его. С этой точки зрения понятным становится, почему строгие ревнители учения православного из современников Нестория придали такое важное значение лжеучению Несториеву и подняли такую сильную и широкую брань против выражений, употребленных Несторием и сторонниками его, выражений, по-видимому не так опасных, какими представлялись они строгим ревнителям православия. Потому напрасно некоторые из новейших, современных нам историков, не принимая на себя труда заглянуть в глубь православно-догматического учения церковного и скользя вниманием своим только по поверхности слов и выражений, напрасно называют брань поднятую св. Кириллом Александрийским против Нестория делом одного личного честолюбия архиепископа Александрийского, честолюбия, которое, не имея для себя предлогов более уважительных, воспользовалось случаем открыть прение из-за одного слова (Мнение английского историка Ниля и многих других.) Дело ближайшим образом вращалось конечно около одного слова – «Богородица»; Несторий и сторонники его, по-видимому, во всех догматах православного вероучения оказывались правоверующими, не желая принять только не вполне точное, по их мнению, наименование Пречистой Матери Господа Иисуса «Богородицею». Но ежели примем во внимание, что сие великое наименование уже издавна было освящено употреблением церковным, а, главное, ежели проникнем в глубину догматического вероучения, выражавшегося в сем наименовании, то мы не только вполне оправдаем, но и возвеличим и ублажим великого архипастыря Александрийского за его приснопамятное дело в честь и славу преблагословенной Матери Божией: защищая принятое и освященное в православной церкви наименование «Богородица», св. Кирилл, Александрийский тем самым ограждал неприкосновенность многих основных пунктов православного христианского вероучения.
О первом начале несторианских волнений мы имеем два, несколько разноречущие между собой, сказания: одно сказание читаем у самого Нестория (в его письме к Иоанну епископу Антиохинскому), другое – у церковного историка Сократа. Сам Несторий в письме к Иоанну Антиохийскому писал, что прибывши в Константинополь (из Антиохии, откуда он был вызван для поставления в патриархи Константинопольские), он, Несторий, нашел здесь разногласие и спор о том, как нужно называть родившую Спасителя: одни называли ее Богородицею, другие – человекородицою; сам Несторий предложил было посредствующий между тем и другим наименованием термин «Христородица». Так писал Несторий, имея в виду объяснить возникновение прений из хода дел, по-видимому, не выступавшего из течения обыкновенного, и с тем вместе желая отклонить от себя подозрение и обвинение в нововведении. Но это сказание о начале несторианских волневий нельзя не заподозрить в некоторой фальшивости. Судя по тем шумным заявлениям против нововводителей, какие мы видим в Константинополе при самом первом обнаружении там мыслей несторианских, невероятно, чтобы в Константинополе перед прибытием туда Нестория существовало такое разногласие мнений о наименовании Пресвятой Богородицы, какое представляет существовавшим там Несторий. Наименование Пресвятой Девы Богородицею издавно было освящено церковным употреблением и издавна было в церковном употреблении повсюду: по крайней мере, свидетельства об употреблении сего высокого наименования мы встречаем с ранних пор в церкви Александрийской (у Оригена, Александра еп. Александрийского, Афанасия Великого), в Кесарии Каппадокийской (у Василия Великого), в Кесарии Палестинской (Евсевия Кесарийского) и в самом Константинополе (у св. Григория Богослова59. Такое повсюдное распространение и употребление в отношении к Пресвятой Деве наименования Богородица наводит сильное подозрение на свидетельство Нестория, будто он при своем вступлении в Константинополь нашел там в рассуждении сего наименования разногласие; более вероятным представляется предположение, что таких разногласивших присочинил сам ересиарх, чтобы отклонить от себя подозрение в нововведении60. Ежели бы, говорим, в Константинополе в самом деле было в рассуждении сего предмета разногласие, то мысли Нестория не встретили бы такой дружной и жаркой оппозиции со стороны ревнителей православия, какую в самом деле они встретили на первых порах. По всем этим соображениям нам представляется наиболее достоверным сказание о начале несторианских превий, передаваемое церковным историком Сократом. У Сократа читаем: «при Несторие был пресвитер Анастасий, приехавший вместе с ним из Антиохии; Несторий весьма уважал его и в делах пользовался его советами. Однажды, уча в церкви, этот Анастасий сказал: никто не должен называть Марию Богородицею, ибо Мария была человек, а от человека Богу родиться невозможно (7,32). Такие рассуждения, замечает от себя Сократ, устрашили многих, как клириков, так и мирян; ибо все издревле научены были признавать Христа Богом и никак не отделять Его по домостроительству как человека от Божества. В церкви произошло смятение; Несторий начал защищать Анастасия: ему не хотелось, замечает Сократ, чтобы человеке, им уважаемый, был обличен в нечестивом учении; отчасти для защиты Анастасия, отчасти (и, конечно, главным образом) для распространения своих мыслей Несторий сталь часто проповедывать в церкви о том же предмете, нарочито предлагал о нем вопросы и всегда отвергал наименование Богородицы» (Сокр. Ц. И. 7, 32). Как раскрывал и защищал свои мысли Несторий, Сократ в своем изложении не указывает; но мы можем составить себе довольно отчетливое представление об этом первоначальном распространении несторианских мыслей по тем сведениям, какие сохранились до нас в посланиях, рассуждениях и словах св. Кирилла Александрийского. В одном из своих посланий св. Кирилл Александрийский представляет Нестория рассуждающим так: «они, выражается Несторий, указывая на несогласных с ним, спрашивают, можно ли и должно ли называть Марию Богородицею? Но разве Бог имеет матерь? Это значило бы склониться к язычеству, которое дает богам матерей; в таком случае и Павел оказался бы лжецом, ибо он, апостол, ко Христу применяет то, что сам говорит о Мелхиседеке, что он без отца, без матери, без рода (Евр. 7:3); нет, Мария не рождала Бога; создание не могло рождать несозданного Творца, Мария родила только человека, который был орудием Божества, Дух Святой не Слово созидал, но образовал для него из Марии Девы храм, в котором Слово должно было обитать. Воплотившийся Бог не умирал, но возбудил, воскресил того, в ком Он обитал, эту оболочку, эту одежду, которою он пользовался, я чту из почитания к Богу, Который был ею прикрыт и с нею был неразделим; я разделяю естества, но соединяю почитание: пойми, что я хочу сказать: тот, кто образовался во чреве Марии, не был сам Бог; но Бог только воспринял его, и поэтому разве только ради восприявшего мог быть назван Богом и воспринятый. Под такт патриарха начали подлаживать и чины менее высокопоставленные; один епископ, по имени Дорофей (Маркиопольский) осмелился открыто сказать в соборной церкви православных: «анафема тот, кто скажет, что Святая Дева есть Богородица» (Посл. св. Кир. деян. всел. соб. т. I, 341).
Понятно, в чем заключалась здесь сущность дела, и в чем должна была заключаться полемика против этих рассуждений со стороны православных. Напрасно Несторий опасался, будто произнося слово Богородица, православные привносят в свое исноведание элементы языческие, или будто они не понимали того, что конечное не может давать бытие бесконечному. Слово «Богородица», повторяем, церковным употреблением освящено было и найдено наилучшим к выражению непостижимой тайны соединения во Христе божеского и человеческого естества, истинности вочеловечения Слова, которое от Марии Девы восприняло человеческое естество, которое родилось от Нее как Богочеловек и как Богочеловек страдало на кресте. Понятно также, что все дело здесь состояло не столько в выражениях, сколько в воззрениях на отношения во Христе Божеского и человеческого естества. Собственно говоря, рассуждениями Нестория отрицалось таинство воплощения Сына Божия, и вводилось вместо того учение о восприятии человеческого естества, или о восприятии совершенного человека в общение со Словом (προσληψις), признавалось обитание Божества во Христе (ενοικησις по противоположности слову ἕνσακρκωσις). Вместо Богочеловека здесь является Богоносец; Иисус Христос есть только орудие, храм, в коем обитало Слово; два естества здесь являются не в личном (καθ ὑπὸςασιν) соединении, но только в нравственном общении, благоволении одного к достоинствам другого. Св. Кирилл Александрийский между прочим писал о Нестории: «он постоянно избегает слова ἕνωσις, а употребляет только слово συναφεια от συναπτω – соприкасаюсь». (Посл. к Целестину). Со стороны Бога это есть снисхождение к Иисусу по благоволению, συναφεια κατα Καριν καὶ ευδοκιαν; с другой стороны восхождение человеческого естества во Христе к общению с божественным представляется прогрессивным; основанием этого восхождения представляются добродетели и заслуги Иисуса. С отрицанием Богочеловеческого единства лица Иисусова отрицалось истинное значение Его страданий и смерти, с чем вместе все дело искупления разрушается. Св. Кирилл в другом месте укоряет Нестория, что он не говорит: «Сын Божий умер и воскрес, но только человек Иисус умер и восстал» (Посл. к папе Целестину). Сам Несторий в одной из своих бесед (по отрывкам у Мария Меркатора) говорит: «можно сказать, умер Сын Божий в не собственном смысле, но нельзя сказать, что умер Бог. Писание, когда говорит о рождении, страдании, смерти, не относит сего к Богу, но или ко Христу, или к Иисусу, Господу и т. п».
Зловредность, гибельность всех этих рассуждений не могла укрыться от людей, богатых образованием богословским: зоркое богословское око могло сразу понять, какая бездна разверзается под этими, по-видимому, не особенно опасными и даже, по-видимому, основательными рассуждениями. По-видимому, предлагалась услуга к разъяснению догмата, по-видимому, в самом деле хотели разъяснить и доказать только ту, не требовавшую, впрочем, доказательств, истину, что бесконечное не может получать начала от конечного, что человеческое естество Пресвятой Девы не могло дать бытия божескому естеству Бога Слова; но на самом деле здесь скрывался злейший рационализм, отрицавший божество Господа нашего Иисуса Христа; Он низводился в ряд людей обыкновенных, только особенно благочестивых и угодных Богу. Но Всемогущий Промыслитель бдит недремлющим оком Своим о спасении избранных Своих; Он и теперь благоволит явить воочию всех желающим, внимать путям промысла одно из многого множества доказательств на то, что врата адовы не одолеют святой церкви Его. Мысли несторианские, доколе они таились по углам, и под спудом частных сочинений Диодора и Феодора Монсуетского, дотоле не возбуждали против себя никакого противодействия; но как только со вступлением Нестория на патриаршии престол Константинопольский заявили было попытку разнестись вдаль и в широту с церковной кафедры Константинопольской, против них немедленно и дружно восстала сильная оппозиция с разных сторон.
В самом же Константинополе между людьми, приближенными к Несторию или, по крайней мере, бывшими в доверии у него, нашелся проповедник, который, несмотря на то, что сам же Несторий назначил ему произносить проповедь , начал говорить в своей проповеди против Нестория. Проповедь приходилась в Благовещение, и Прокл, пресвитер Константинопольский (после еп. Кизический, потом патриарх Константинопольский), доказывал, что Пресвятую Деву должно именовать Богородицею. Самая проповедь озаглавлялась: «о вочеловечении Господа нашего Иисуса Христа, о том, что Святая Дева Мария есть Богородица, что родившийся от Нее есть Еммануил, Который есть вместе Бог и человек, неслитно и непреложно». Раскрытие этой высокой темы св. Проклом, как направленное против начинавшего обнаруживаться лжеучения, интересно как первый памятник противодействия Несторию со стороны православных, и потому мы рассмотрим этот памятник несколько подробнее.
«Весь род человеческий, – рассуждает между прочим св. Прокл, – грехами своими вошел в большие долги и не находит никаких способов уплатить их; все люди в Адаме дали на себя рукописание в грехе, и диавол сделал нас своими рабами. Надлежало быть одному из двух: или всем нам подвергнуться смерти, на которую мы были осуждены, потому что все согрешили, или для искупления нашего должна быть дана такая цена, которою бы все требование уплачивалось вполне. Человек не мог этого требования уплатить, потому что он сам через грех был в этом долгу; не мог искупить человеческого рода и ангел, потому что не находил столь великой платы. Необходимым оставалось, чтобы Бог, не причастный греху, умер за согрешивших. И вот тот, кто из небытия привел к бытию весь мир, открыл вернейший способ доставить жизнь осужденным: Он делается человеком, рождаясь от Девы, образом ему самому только известным; потому что ум не может изъяснить для себя этого чуда. Он умирает тем, что в Нем есть рожденное и совершает искупление силою того, что в Нем есть всегда пребывающее; Он соделался за нас жертвою, когда предал на смерть Свое тело, соделался и первосвященником за нас, когда ходатайствует о нас к Отцу. Мы веруем, говорил между прочим св. Прокл, что Христос не чрез постепенное восхождение к Божескому естеству соделался Богом, но, будучи Богом, по своему милосердию соделался человеком. Не говорим: человеке соделался Богом, но исповедуем, что Бог воплотился. Рабу свою избрал для себя в Матерь Тот, Кто по существу своему не имеет Матери, и Кто, явясь по Божественному домостроительству на земле, не имеет здесь Отца. Как один и Тот же есть и без Отца и без Матери, по слову апостола (Евр. 7:3.)? Если Он только человек, то Он не может быть без матери, и, действительно, у него есть Матерь. Если Он только Бог, то Он не без Отца: и самом деле у Него есть Отец. Он не имеет матери как Творец – Бог, не имеет отца, как человек. Если бы Христос был кто-либо особый и Бог Слово особый, то была бы уже не Троица, но четверица. Не раздирай одежды домостроительства спасения, свыше истканной; не раздирай соединения двух естеств, чтобы тебе не быть отлучену от Бога». В проповеди своей Прокл не упомянул имени ни Нестория, ни сторовников его, но самое построение ее показывает, кого он имел в виду.
Святое дерзновение Прокла, не убоявшегося высказать, хотя и не прямо, обличение на лжеучение патриарха Константинопольского, увенчалось добрым успехом; ободренные его начинанием, многие заявили свое противодействие Несторию еще смелее. Некто Евсевий, адвокат Константинопольский, решился перейти Несторию путь по церкви и вслух всего народа возгласил: «еретику надобно заграждать путь. Само вечное Слово родилось во второй раз по плоти от жены» (Кир. прот. Нестор. 1, 20). На другой день у дверей храма явилось воззвание к епископам, пресвитерам, диаконам, чтецам и всем мирянам Константинопольскнм, написанное, как говорят, Евсевием, адвокатом Константинопольским. В нем Несторий назван прямо еретиком; выставлено сходство его учения с учением Павла Самосатского; учению того и другого противопоставлен символ Антиохийский, совершенно согласный с Никейским; приведены против Нестория слова св. Евстафия Антиохийскагм, присутствовавшего на Никейском соборе, и таким образом доказано, что Несторий отступил от предания той церкви, в которой был воспитан. «Именем Св. Троицы, гласило между прочим это заявление, заклинаю каждого, кто получит эту хартию, заявить ее епископам, пресвитерам, диаконам, чтецам и мирянам, живущим в Константинополе, и еще давать им списки с нее, в доказательство, что еретик Несторий есть единомысленник с Павлом Самосатским, преданным анафеме православными епископами за 160 лет прежде сего». Учение их таково: Павел говорит: Мария не родила Слово. Несторий говорить: Мария не родила Бога. Павел: Мария родила человека, такого же, как и мы. Несторий: родившийся от Девы есть человек. Павел: Христос по всему лучше нас, потому что Он от Духа есть Свята: о Нем были обетования и, как Писание говорит, благодать была в Нем. Несторий: Видел Духа, сходяща аки голубя, и пребывающа на нем; этот Дух даровал ему вознесение; заповедав Апостолам, ихже избра, говорит писание, Духом Святым вознесеся; Он-то даровал Христу столь великую славу. Павел говорит: происшедший от Давида, помазан для того, чтобы быть причастным мудрости, и чтобы в нем обитала премудрость в большей мере, нежели в ком другом; она была и в пророках, но еще более в Моисее; была во многих святых, но еще более во Христе, как храме Бога; в другом месте он говорит: ин есть Иисус Христос, и ин есть Слово. Несторий: Не возможно рожденному прежде всех веков еще родиться и родиться по Божеству».
Проведши эту параллель между учением Нестория и Павла Самосатского, Константинопольский ревнитель православия приводит и другие аргументы против учения Нестория, еще более уважительные для православного. «Указываю здесь тебе, ревнитель св. веры, приводим собственные слова воззвания, как исповедовала эту часть христианского учения церковь Антиохийская, от которой в первые времена распространилось на нас и имя христиан. Она знала не двух сынов Бога, из которых тот и другой есть особое существо, но единого Сына, прежде всех веков рожденного, Бога от Богa Отца, единосущна Отцу, при Августе кесаре родившагося от Марии Девы». Здесь неизвестный ревнитель православия приводит слова из Антиохийского символа веры вполне почти тожественно с членами символа Никейского. «Одинаково с сим, продолжает он далее, учит и блаженный Евстафий, епископ той же Антиохии, один из числа 318 епископов, бывших на святом и великом соборе. Слова его таковы: «он Христос не человек только, но и Бог, как говорит пророк Варух: сей Бог наш нe вменится ин к нему; изобрете всяк путь хитрости и дадe ю Иакову отроку своему; посем на земли явися и с человеки поживе (Вар. 3, 36). А не тогда ли Он жил с человеками, когда родился от Девы, как рождаются люди, также, как и они, был младенцем, возрастал, пил, ел, усвоив себе и все прочие качества человеческой природы? Поэтому кто осмелится говорить, что иной есть Сын Единородный, прежде всех веков рожденный от Отца, и иной есть родившийся от Марии Девы, и не один и тот же есть Господь Иисус Христос, тот анафема да будет».
Дело, возбудившее к себе такой горячий интерес, не могло не получить, конечно, широкой огласки и вне Константинополя. Святой Кирилл Александрийский в одном месте пишет, что «из какого бы города, из какой бы веси ни приходил кто, каждый спрашивает: что это за говор всеобщий, что за новое учение распространяется по церквам»? К самому святому Кириллу пришли из некоторых скитов египетских монахи и с изумлением спрашивали: правду ли говорят, что нашлись где-то учители, которые проповедуют, что Пресвятую Деву нельзя называть Богородицей? (См. посл. Кир. к папе Целестину). Эти-то всюду поднимаемые вопросы и толки о предмете столь высокой важности побудили принять участие не этом важном деле и св. Кирилла Александрийского.
Первым памятником борьбы его с Несторием по времени и первым, можно сказать, по совершенству в содержании и изложении (конечно, за исключением пяти книг его против Нестория, но говорит о сих книгах в настоящем месте мы не можем, потому что происхождение их относится к времени позднейшему, когда дело с Несторием было уже покончено) было послание святого Кирилла к монахам египетским61. Ближайшим поводом к написанию этого замечательного в истории православия послания для св. Кирилла послужило прибытие к нему нескольких монахов из скитов египетских. Осведомившись от них о состоянии обителей иноческих и выразив свою радость о преуспеянии братии монашествующей в подвигах благочестия, святой Кирилл замечает между прочим, что с ревностью в добродетели необходимо должна быть соединяема такая же ревность и о здравой и неповрежденной вере. Наблюдать за этим, конечно, дело его, архиепископа Александрийского, а говорить об этом особенно в настоящее время побуждают св. Кирилла некоторые тревожные слухи, дошедшие до него, слухи о нововведениях в вере, возникающих по иным местам. «Слышу, пишет между прочим св. Кирилл, что и между вами распространяются некоторые вредоносные толки, что и между вами появились некоторые, кои стараются извратить вашу чистую веру, появились распространители пагубных учений, посредством коих хотят внушить простым людям, что Святую Деву не должно именовать Богородицею. Всего полезнее было бы, конечно, продолжает св. Кирилл, от подобных изысканий и рассуждений уклониться вовсе, и не усиливаться проникнуть в оные глубочайшие тайны, о коих достигшие даже глубочайшего разумения мужи говорят, что видят их (т. е. тайны оные) якоже зерцалом в гадании; но поскольку уже толки оные достигли и до вас, поскольку есть основание опасаться, что и между вами найдутся любопрительные, кои будут усиливаться разлить яд оного лжеучения в души простых, неизощренных в вере, то я почитаю своим долгом сообщить вам нечто об этом предмете, не с тем намерением чтобы возбудить вас к прительности, но чтобы сообщить вам орудие, при посредстве которого вы могли бы противодействовать оным заразителям, так что и сами останетесь непреткновенными в вере и поддержите других, кои угрожаемы будут соблазном и падением». «Удивляюсь, – так начинает святой Кирилл свое изложение наставления монахам, – удивляюсь, как могли найтись люди, кои сомневаются в том, что Святая Дева должна быть именуема Богородицею! Если Господь наш Иисусе Христос есть Бог, то почему не называть Святую Деву родившую Его Богородицею? Эту веру предали нам Божественные ученики (разумеются святые апостолы), хотя наименования оного (т. е. наимепования Богородицы) и не употребляли». За сим св. Кирилл приводит доказательства в подтверждение своего учения из предания , именно из учения св. Афанасия Великого, который прямо называет Пресвятую Деву Богородицею; выводит то же учение из определений Никейского собора, который тем самым, что исповедал Господа Иисуса Христа Сыном Божиим, уже исповедал и матерь Его Богородицею. Но оставляя здесь почву предания, св. Кирилле обращается к незыблемому основанию для защиты своего учения – к священному писанию: «Св. писание несомненно учит, что Иисус Христос Сын Божий есть Бог, единого существа с Богом Отцом, что Он во Отце и Отец в Нем; Он есть свет от света, Бог от Бога, Он одинакового со Отцом могущества и славы, Он есть образ Ипостаси Отчей». Все эти наименования Сына Божие в писании составляют как бы первую посылку в ходе доказательств, приводимых святым Кириллом в пользу его учения; вторая посылка: «но тоже богодухновенное писание учит, что Слово Божие воплотилось, т. е. соединилось с плотию, причастною разумной души: ты не станешь конечно спорить, спрашивает как бы мимоходом св. Кирилл. что св. писание называет Господом нашим Иисусом Христом то же самое Слово, которое родилось от Бога Отца (a Deo prodiit)». Какое из этих двух посылок выходит следствие, св. Кирилл не считает нужным даже и объяснять: если родившийся есть Бог, то и родившая есть Богородица. «Быть может, спрашивает св. Кирилл, нам кто-нибудь возразить: имя Христос не одному только Еммануилу приличествует, а усвояется и людям (Пс. 104:15, 1 Царств. 24:7; 1Ин. 2:20; Деян. 10:38; Пс. 44:8); так, и люди именуются христами: что же отселе для наименования Богоматери? Прежде всего, то, что для Богоматери недостаточно наименование Христородицы: ежели люди называются христами, то родившие их могут быть называемы христородицами; но никто из людей не называется вместе и Христом и Богом. Сын же Божий, Иисус Христос, называется и Христом и Богом; так называет его Апостол Павел (Ефес. 3:5); а по этому и Пресвятая Дева, родившая Его, и называется и есть в действительности Богородица: ибо она не обыкновенного родила человека, как рождают прочие матери, но родила Слово Бога Отца, воплотившееся и соделавшееся человеком. Нас опять может быть спросят: ужели Дева соделалась материю Божества? Мы уже прежде сказали, – отвечает св. Кирилл, – что вечное и сосуществующее Богу Слово истинно рождается от самого существа Бога Отца, но то же самое Слово в последние времена века сего воплотилось, т. е. соединилось с телом, одаренным душою, по плоти родилось от жены. Как в рассуждении каждого человека утверждаем мы, что он состоит из души и тела, так это же должно сказать и об Еммануиле: рождаясь как Бог, как единородное Слово Отца, из сущности Бога Отца, Он же, Бог Слово, восприял плоть, по подобию нашему родился на свете (in Incem exortum), соделался и сыном человеческим, по плоти родился от Девы». Следствие из сего опять вытекало тоже: если родившийся Бог, те и родившая есть Богородица.
Утверждая на основании Св. писания, как несомненную истину, то, что Иисус Христос есть Бог, святой Кирилл находит нужным столь же пространно заняться не менее важным для доказательства занимавшего его предмета изложением другой истины, что сей Сын Божий и Бог принял на Себя истинное человеческое естество; в доказательство сей истины св. Кирилл прежде всего приводит и объясняет слова апостола Павла об Иисусе Христе: Иже во образе Божий сый и т. д. Кто это, спрашивает св. Кирилл, будучи во образе Божии, нe почитая хищением быть равным Богу, себя умалил, зрак раба приял? Господь наш Иисус Христос: это Он себя умалил, тем, что будучи по естеству Сыном Бога Отца, благоволил соделаться человеком, приять зрак раба. Здесь св. Кирилл становится как бы лицом к лицу к принятым, как у первых предводителей Несторианства, так и у самого Нестория, выражениям, именно тем: не достаточно ли будет признать, что уничижение Сына Божия состояло только в том, что Он обитал (inhabitavit) в человеке, которого родила жена. Но чем в таком случае отличалось бы, спрашиваете св. Кирилл, исповедуемое нами воплощение Слова Божия от обитания Христа в Апостолах и всех верующих, обитания, о котором говорит Христос: Кто любить меня, слово мое соблюдет и Отец мой возлюбит его и к нему приидем и обитель у него сотворим ? О Святом Духе в Слове Божием так же говорится, что Он в нас обитает: ужели и о нем скажешь, что и Он выполняет экономию воплощения (explevisse oeconomiam incarnationis)? Разъяснив за сим различие между обитанием Божественных лиц в освященном человечестве и между воплощением Бога Слова, св. Кирилл как бы совмещает сущность своего учения в следующих выражениях: «мы не говорим, что Божественное естество, Сам Бог рожден был от Девы прежде чем облек Себя человеческим естеством; но не отделяя взаимно (a se invicem) Слово, которое по естеству от Бога, и человеческое естество, которое воспринято от Святой Девы, исповедуем единого Господа и Христа Иисуса, Слово Божие соделывается семенем Авраама, созидая себе тело от жены, соделывается причастным плоти и крови, так что Он есть не Бог только, но по причине соединения естеств исповедуется и как человек, нам подобный. Из двух естеств, Божества и человечества, един Еммануил, един Господь Иисус Христос, един истинный Сын Бог и вместе человек, не человек обоготворенный, подобный тем, кои благодатию соделываются причастниками Божественного естества, но истинный Бог, Который ради нашего спасения явился в человеческом образе, как и Павел свидетельствует сими словами: Егда, говорит, прииде кончина люта, посла Бог Сына своего рождаемого от жены, бываемого под законом, да подзаконныя искупит, да всыновление восприемем. В дальнейшем изложении рассматриваемого нами послания Св. Кирилл исследует на основании других мест Св. писания все ту же истину, т. е., что Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог и истинный человек и что следовательно Пресвятая Дева, родившая Богочеловека, есть воистину Богородица.
К этому же времени, т. е. к самому началу борьбы святого Кирилла с Несторием относятся и три обширнейших послания его о вере: одно к императору (Феодосию младшему) и два к императрицам (т. е. к сестре императора и супруге его Евдокии см. р. 22. Вinii concil ephes). Так как и эти послания имели довольно важное значение в дальнейшей истории самого св. Кирилла, то и мы, все еще продолжая отступление от прерванной нами нити повествования, необходимым находим сообщить хотя краткое сведение об этих обширнейших посланиях.
Все три послания писаны св. Кириллом по святому рвению предупредить сколько возможно поток распространявшегося лжеучения. Несторий занимал высокое положение в Константинополе; учение его, по одному вниманию к его личности, могло увлекать за собою многих, поэтому св. Кирилл и решился писать, в противодействие этому лжеучению, к самому императору и императрицам, в надежде, что императорские лица, как только составят себе надлежащее понятие о лжеучении, то предпримут, что найдут наилучшим для прекращения зла. С этой целью – подвигнуть императорские лица к противодействию Несторию св. Кирилл и изображает сущность лжеучения Нестория и излагает опровержение его с точки зрения учителя православного. Сущность лжеучения Несториева и по этим посланиям изображается в тех же чертах, как мы имели уже случай излагать оное по источникам, указанным выше; не много чем отличается и опровержение на Нестория от того, которое представлено св. Кириллом в послании к монахам, особенное внимание обращают на себя в сих посланиях те места, где св. Кирилл выводит различные, поистине безотрадные для человечества последствия в случае, если бы учение Нестория оказалось и признано было истинным. «Если Бог Слово не воплощался, пишет св. Кирилл, в таком случае Он и не страдал за нас и не воскресал из мертвых; в таком случае вера наша тщетна, сила креста, в которой одной заключается спасение и жизнь мира, испраздняется: все сие мы говорим, замечает св. Кирилл, следуя словам апостола: предах бо вам исперва, еже и приях, яко Христос умре грех наших ради, по писанием; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша (1Кор. 15; 3, 14). В возникновении нового учения св. Кирилл указывает очевидный признак злоухищрений сатаны, по слову апостола Иоанна: всяк дух, иже не исповедует Иисуca Христа во плоти притедша, от Бога несть, но сей есть дух антихриста, о котором вы слышали, что он идет и в мире есть уже (1Ин. 4:2,3). Ежели бы не воплотился Бог Слово, то и наше человеческое естество не вознеслось бы се Ним и в Нем на небеса, и нам не было бы надежды ожидать Его с небес: но мы ожидаем Его с нашим человеческим естеством».
«Создатель всего, пишет св. Кирилл, в конце послания, Бог Слово по милосердию Своему ради нас соделался человеком; поскольку дети, т. е. люди, приобщились плоти и крови, то и Он Бог Слово преискренне приобщился тех же, чтобы смертью упразднить имущего державу смерти и избавить тех, которые страхом смерти чрез все житие повинны были работе. Так учит божественное Писание! Но они, говорит св. Кирилл, о новых лжеучителях, не хотят слушать учения Писания, а хотят вводить учение свое». Затем снова повторяются мысли несторианские, и снова опровергаются на основании отчасти уже указанных нами, отчасти других мест писания.
В посланиях к императрицам, св. Кирилл, как и естественно было ожидать, раскрывает опять те же догматы, что и в посланиях выше помянутых, т. е. что Господь наш Иисус Христос есть истинный Сын Божий и что Он принял на Себя истинное человеческое естество, и что, следовательно, Пресвятая Дева, как послужившая воплощению Бога Слова, может и должна именоваться Богородицею. Различие сих последних посланий от посланий св. Кирилла к монахам и к императору состоит в том, что здесь св. Кирилл еще пространнее изъясняет относящиеся к его главному предмету места Св. Писания, и что здесь в изобилии приводятся выдержки из сочинений св. отцов, живших прежде св. Кирилла и учивших согласно с излагаемым и защищаемым от св. Кирилла учением истинно православной Церкви. Есть особенности в изложении доказательств и от Св. Писания; высказав, например, свои главные основоположения и изъяснив различие своего учения от нововозникающего учения еретиков, св. Кирилл между прочим рассуждает: «Если Святая Дева не родила воплотившегося Бога, то она родила обыкновенного человека, который ничем не превосходнее нас; но если так, то почему Ему должно покланяться всякое колено и всяк язык должен исповедать, что Господь наш Иисус Христос в славу Бога Отца? Почему Ему должны покланяться ангелы и весь сонм небесных сил? Разве так почитают обыкновенного человека? Нет; но мы почитаем Еммануила, как истинного Бога. Если бы Еммануил был только обыкновенный человек, то каким образом смерть Его могла быть спасительна для нас? Мы знаем, что смерть Авраама, Исаака, Иакова, Моисея, Самуила и многих других святых не принесла ничего спасительного (nihil omnino contulit) человечеству; смерть же Христова принесла человечеству спасение; умерши Сам, Он всех нас освободил от уз смерти: все это потому, что Он есть Слово Бога Отца, Бог по естеству и что тело, которое Он принес в воню благоухания Богу Отцу, есть Его собственное тело. Итак, если происшедший от Св. Девы есть истинный Бог, почему не исповедывать родившую Его Богородицею»? В подтверждение своих рассуждений о Богочеловеческом единстве лица в нашем Искупителе, св. Кирилл приводит извлечения из святого Афанасия Великого, епископа Антиоха, Амфилохия Иконийского, Аммона епископа Адрианопольского, Иоанна Златоустого, Севериана епископа, Виталия, Феофила; выписки из сего последнего особенно пространны; святой Кирилл приводит извлечения из Феофиловых толкований на послания к Римлянам, к Коринфянам, к Галатам, к Eфесеям, Филиппийцам, Колоссянам, Евреям, Титу, Тимофею, на послание Иакова, на оба Петровы, первое Иоанна, послание Иуды, на Евангелие от Матфея, Иоанна, Луки. Единственной целью всех этих извлечений святой Кирилл поставил для себя доказать, что Христос есть Бог, что Он есть истинная жизнь и животворящий, что кровью Его мы искуплены и примирены с Богом, что Его смерть есть наше спасение, что Он есть един Сын Божий и Господь. С утверждением этих истин необходимо соединена была и та, что Пресвятую Деву должно исповедать Богородицею. Те же самые мысли святой Кирилл излагает и защищает и во втором своем послании к царицам.
Так громко возвысил свой голос и так широко разнес свое слово св. защитник православия в виду угрожающих усилий лжеучения несторианского; что же делает Несторий?
Несторий, конечно, ни на малое время не мог оставаться в неведении о том, что предпринимает против него святой Кирилл. Как человек близкий к императору, он скорее всего мог узнать о посланиях св. Кирилла к императору и императрицам, представить со своей стороны какое нужно объяснение по сему предмету и мог оставаться с этой стороны, по крайней мере, на некоторое время спокоен. Не так легко и удобно было устранить опасность, угрожавшую Несторию от послания святого Кирилла к обществам монашествующих. Узнав, что послание св. Кирилла к монахам начало значительно распространяться и вне скитов египетских по многим городам и что даже дошло оно до Константинополя, Несторий пришел в беспокойство и даже в негодование против святого Кирилла. Без всякого сомнения, нe без ведома Нестория произошло то, что сторонники его написали два послания, одно против Кириллова послания к монашествующим, другое под заглавием: «против тех, кои в учении о соединении естеств во Христе или уничижают Божество Единородного, или обоготворяют человечество». (Указание на это мы видим в дальнейшей переписке между св. Кириллом и Несторием.) Св. Кирилл узнал обо всем этом от некоторых «достопочтенных», как он сам называет их и заслуживающих доверия мужей. Чтобы не остаться в этом деле при одних недоразумениях, святой Кирилл решается писать к Несторию послание, в котором выражает сожаление, что между ними начинают возникать недоумения, и желает, чтобы недоумениям этим как можно скорее положен был конец.
От некоторых достопочтенных и заслуживающих доверия лиц, пишет Кирилл, он узнал, что Несторий пpeбывает в великом негодовании на него, Кирилла, и употребляет все средства огорчить его. Когда он, Кирилл, начал осведомляться о причинах этого негодования на него со стороны Нестория, то оказалось, что причиною этого послужило послание Кирилла, писанное им к святым монахам. Послание это от монахов распространилось в народе, и так как оно заключало в себе обличение и опровержение мыслей несторианских, то естественно, что и не понравилось Несторию. «Я удивляюсь, пишет по сему случаю св. Кирилл, почему твое благочестие тщательнейшим образом не рассмотрело этого дела. Смущение в вере возникло не от послания, которое было написано мною прежде, но от некоторых поучений, сказанных твоим благочестием, или кем другим. Наслушавшись этих поучений, кои говорены были сторонниками Нестория, некоторые дошли до того, что не хотят исповедывать Христа Богом, a исповедуют Его органом или орудием Бога, и человеком от Бога посланным и еще что-то нелепее того (слова самого Кирилла) Как же нам можно было молчать, пишет далее св. Кирилл, когда вера извращается, когда возникает в ней столько изменений? Предъявить противодействие против возникающего зла для св. Кирилла было тем больше побуждений, что слухи о новом учении проникли даже в Рим; из Рима папа Целестин и с ним боголюбивейшие епископы спрашивают Кирилла о сочннениях, явившихся там неизвестно откуда, от самого ли Нестория или отъинуду. Этого мало: от всех церквей восточных стали приходить недовольные новыми сочинениями, выражают ропот на эти сочинения, и св. Кирилл не знает, как успокоить всех таковых. Ужели твое благочестие думает, – спрашивает Кирилл Нестория, – что смущение, возникшее в церквах от этих необычайных поучений, маловажно? Вместо того, чтобы поносить меня, советует Кирилл Несторию, лучше бы было тебе исправить свои слова, дабы прекратить соблазн во вселенской церкви. Если слово и излилось из уст и, положим, оно распространилось уже в народе, этому еще можно помочь пересмотром своих слов. «Поверь, – заключает св. Кирилл, – что лучшим средством в этом случае будет сказать соблазнившимся слово, назвать Св. Деву Богородицею, дабы мы и все другие могли в мире и единодушии совершать общественное богослужение». Святой Кирилле знал, конечно, что Несторий по своему высокому положению в Константинополе пользовался великою силою при дворе и мог наделать всяческих оскорблений святому Кириллу, и по всей вероятности в этих соображениях к концу своего послания присовокупляет, что он за веру во Христа готов терпеть все, подвергнуться узам и самой смерти. В этом же послании своем к Несторию св. Кирилл, как на более подробное, изложение своей веры (а она же есть и общецерковная), указывает на сочинение свое о Святой Троице, где есть слово и о вочеловечении Единородного62.
Посланиe Кирилла заметно раздражило Нестория. Не вступая сам в объяснения со св. Кириллом по поводу поднятого вопроса, Несторий в посредники сего объяснения избираете пресвитера Лампона, которого и отправляет к святому Кириллу с кратким письмом от своего лица. В этом письме Несторий, восписав похвалы христианской добродетели кротости, укоряет св. Кирилла, «что тот много сделал не по братской любви». Но несмотря на это небратолюбие Кирилла Несторий, как сам о себе свидегельствует, преодолевает себя и решается писать к Кириллу приветственное письмо в духе терпения и любви. Впрочем, весь этот дух терпения и любви только и выразился в приведенной нами укоризне Кириллу и в том, что Несторий, вооружившись этим духом терпения и любви, посылаете к Кириллу своего пресвитера. Но, как видно, тон объяснений, в какие предписано было войти Лампону с Кириллом, был не особенно миролюбив. Так предполагать можно по заключению самого же письма Несториева к Кириллу. «Опыт покажет, – заключает Несторий свое письмо, – какой будет для нас плод от настойчивости благоговейнейшего пресвитера Лампона. Приветствуем все с тобою находящееся братство я и все находящиеся со мною».
В чем состояло и чем кончилось обьяснение святого Кирилла с пресвитером Несториевым, неизвестно; только вскоре же после этого объяснения, и, вероятно в ответе же на послание полученное с Лампоном, Кирилл отправляет к Несторию свое второе послание, в котором после краткого упоминания о каких-то клеветниках и возмутителях взаимного мира между им и Несторием, снова обращается к своему главному предмету – учению веры. Упомянув кратко о том, что было сказано и сделано им, Кириллом, прежде, в настоящем своем послании Кирилл уже пространно намерен рассуждать о занимающем его предмете. «Обратившись к словам Святых Отцов, пишет между прочим св. Кирилл, постараемся принять их за главное руководство, и испытывая самих себя: аще есмы в вере, наши собственные суждения будем сколько можно вернее соображать с их верными и непорочными мыслями». Обращая внимание Нестория на члены веры о Сыне Божием в символе, составленном отцами Никейского собора, св. Кирилл останавливается мыслив на выражениях: во Единородного Сына Божия, воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы и вочеловечшася. Мы не говорим, рассуждает святой Кирилл, ни того, что естество Слова изменившись стало плотию, ни того, что Оно преложилось в целого человека, состоящего из души и тела; но говорим, что Слово, соединив с Собою в единстве лица тело, одушевленное разумною душой, неизреченно и непостижимо для нашего ума стало человеком, сделалось сыном человеческим, ни волею одною и благоизволением, ни восприятием только лица, а говорим, что естества, истинно соединенные между собой, хотя различны, но в соединении обоих сих есть один Христос и Сын. Это мы представляем не так, что в сем соединении уничтожилось различие естестве, но Божество и человечество, при неизреченном и неизъяснимом соединении, пребыли совершенными, являя нам единого Господа Иисуса Христа и Сына. Сущий и рожденный от Отца прежде веков, по плоти родился и от жены, не так, как бы Божественное естество Его приняло начало бытия в святой Деве, и не так, как бы Он после рождения от Отца имел нужду родиться от нее, и не так, что прежде родился от святой Девы простой человеке, а после сошел на него Бог Слово; но Слово, соединившись с плотью в самой утробе, родилось по плоти, усвоив себе плоть, с которою родилось. Таковым же мы Его исповедуем и в страдании и в воскресении. Не говорим, что Слово Бога по Своему естеству подвергалось ударам, потому что Божественное естество, как бестелесное, не причастно страданию. Но так как всем этим страданиям подверглось Его тело, которое есть Его собственное, то мы и говорим, что Слово страдало за нас, потому что Бесстрастный был в страдающем теле. Равным образом мы разумеем и смерть Его. Так как Его тело благодатью Божией за всех вкусило смерть (Евр. 2, 9), то и говорим, что Слово за всех претерпело смерть; так же когда говорим, что воскресло тело Его, опять к Нему же относим воскресеаие не так, как бы Он подвергался смерти по своему Божеству, а так, что Его тело воскресло. Таким образом, мы исповедуем Христа единым и Господом не так, как бы мы покланялись Слову и вместе с тем покланялись еще какому-то человеку, но покланяемся Единому и тому же, потому что не есть что-либо особое от Слова тело Его, с которым Он сидит вместе со Отцом, не два Сына сидят вместе с Отцом. но один, соединенный со Своей плотью. Таково учение православной веры, повсюду исповедуемой; так мыслили святые отцы; это находим мы в их писаниях, они дерзновенно говорили, что Святая Дева есть Богородица не потому, что естество Слова или Божество Его началось по бытию от святой Девы, но потому, что от нее родилось святое тело, имеющее разумную душу, и Слово, соединившись с ним Ипостасно, родилось по плоти. Пишу к тебе эти слова, заключает св. Кирилл, побуждаемый любовью во Христе, и как брату советую тебе и умоляю пред Богом и святыми ангелами Его одинаково с нами мыслить и учить, дабы сохранился мир церковный и чтобы союз единомыслия и любви пребыл неразрывным между священниками Божиими. Приветствуй братию, находящуюся при тебе; тебя приветствует братия, находящаяся со мною».
От этого письма Кириллова Несторий пришел, как видно, еще в большее раздражение, чем от первого; он теперь отвечает Кириллу сам довольно пространным письмом, где, отстаивая свои прежние мысли и выражения относительно общения Божественного естества с человеческим во Христе, не преминул вставить несколько едких выражений на счет рассудительности и правоты защитника православия. «Прощаю укоризны, так, начинает Несторий свое письмо к Кириллу, прощаю укоризны, какие против меня содержатся в твоем странном послании»: и далее, усматривая со своей стороны необходимость вступить с Кириллом в объяснения, считает необходимым разобрать мысли, изложенные Кириллом в его предшествующем послании к Несторию. «Начну с премудрых слов, выражается Несторий, скязанних твоею любовью, и приведу их в точности. Какие же именно эти слова, которыми ты в своем письме высказываешь дивное учение? Обращаясь к приведенным, у св. Кирилла членам Никейского символа веры о Сыне Божием, Несторий усматривает, что Кирилл сам неправильно понимает учение отеческое, что, читая в каком-нибудь списке предания святых мужей, он не сознал своего недоразумения, подумав, что отцы подверженным страданию назвали вечно пребывающее со Отцом Слово. «Если бы ты, пишет Несторий Кириллу, склонил свой слух к предлагаемому братски вразумлению, вникнув в слова св. мужей, то я избавил бы тебя от клеветы на них, и чрез них на божественные писания». Со своей точки зрения на разбираемые слова символа Несторий, посредством хитросплетенных предварительных посылок, выводит, что отцы поставлением напереди имен: Господь Иисус Христос, Единородный Сын, имен общих обоим естествам, имели в виду предустранить, чтобы исповеданием о вочеловечении, страдании и воскресении не допускалось разделения свойств Сына от свойств Господа, и чтобы не уничтожились свойства двух естеств тем, что свойственно одному только Сыну. Если изложить проще хитросплетенные выражения Нестория, то в разбираемых членах символа веры он усматривает намерение отцов выразить различие во Христе Божеского естества и человеческого и затем человеческие свойства – рождение, страдание приписать Христу как только человеку. Разглагольствование очевидно софистическое; ни св. отцы собора, ни сам св. Кирилл не имели в мысли доказывать, что Божество рождалось временным рождением, страдало, или что подобное; приписывая Сыну Божию свойства и действия человеческие, отцы православные имели в виду ипостасное соединение в нем естеств. Если эти же мысли хотел выразить и Несторий, то не было побуждений обличать св. Кирилла в недоразумении; обличая же св. Кирилла в неправильном понимании мыслей святых отцов, Несторий таил под своими благовидными выражениями мысли противоцерковные, именно: он не хотел признавать ипостасного соединения во Христе Божества и человечества; от того он так сильно и восстал против выражений, усвояющих Божеству воплощение, страдание и воскресение. Но темные мысли и выражения Нестория в начале послания к Кириллу яснее являются в его рассуждениях дальнейших.
В Св. Писании везде, где только идет речь о Божественном домостроительстве, рассуждает Несторий, рождение и страдания приписываются человеческому естеству во Христе, а не Божескому, а потому вернейшее наименование Св. Девы должно быть не Богородица, а Христородица. В подтверждение своих мыслей Несторий приводит множество изречений из Евангелия, где говорится о рождении Иисуса Христа по плоти, напр. «книга родства Иисуса Христа Сына Давидова, сына Авраамля: Иаков же роди Иосифа, мужа Мариина, из неяже родися Иисус, глаголемый Христос» (Mф. 1:1,16) и под. Не сказал Иисус: «сие есть Божество Мое, но тело Мое, еже за выломимое во оставление грехов» (Лк. 22:19). Есть много и других слов в Писании, продолжает Несторий, которыми прямо возвещается роду человеческому, что не Божество явилось во времени и подверглось телесным страданиям, но плоть соединилась с естеством Божественным. Поэтому правильно и с евангельским учением согласно исповедать, что тело Христа есть храм Божества Его, храм соединенный ее Божеством каким-то высоким Божественным союзом, в котором Божественное естество усвоило себе то, что свойственно телесному. Но со словом усвоение приписывать ему качества тела, каковы рождение, страдание, смерть, есть, возлюбленный брат, неправильная мысль; допуская это усвоение, будут утверждать, что Бог Слово и молоком питался, и постепенно возрастал, и причастен был страху во время страдания, и имел нужду в ангельском укреплении; относить это к Божеству ложно, и мы подвергаемся за то осуждению, как хулители. Ты очень хорошо делаешь, – пишет далее Несторий, – что не оставляешь заботливости о соблазняющихся, и благодарю, что ты душевно ревнуешь о Боге и заботишься о наших делах. Но знай, что и сам ты введен в заблуждение некоторыми клириками одинакового с тобою образа мыслей, теми, которые здесь св. собором низвержены за то, что заражены манихейскими мнениями. В заключение всего Несторий приглашает св. Кирилла принять его рассуждения о соединении во Христе естеств. Таков наш совет, который мы даем тебе, как брат брату, заключает Несторий свое послание: «аще ли кто мнится спорлив быти» против такого восклицает за нас Павел, «мы такового обычая не имамы ниже церкви Божия» (1Кор. 11:16). В конце послания прилагает обычные приветствия и благожелания Кириллу и братии его.
Из этого ответного послания Несториева, как нельзя яснее было видно, чего остается ожидать Кириллу. Несторий не только не обнаруживает готовности сознать и исправить свои погрешности, а даже еще с надмением и насмешливостью укоряете самого Кирилла в заблуждении, и самого его приглашает к исправлению. Св. Кирилл по всему этому заключая, что вести дело с самим Несторием оказывается бесполезным, приходит к мысли обратиться к содействию стороннему и решается писать о своих делах к папе римскому Целестину.
Послание св. Кирилла к папе Целестину заслуживаете особенного внимания в различных отношениях. Прежде всего оно открывает пред нами истинное величие души св. Кирилла, и как нельзя яснее обличает несправедливость тех из писателей, кои при обозрении прений между Кириллом и Несторием больше готовы оправдывать последнего, чем первого. У св. Кирилла и поныне есть недоброжелатели, кои обвиняют его в непомерном властолюбии и кои из этого побуждения объясняют всю полемику его с Несторием; послание св. Кирилла к папе Целестину, как нeльзя сильнее разрушаете все такие темные предположения. Святой Кирилл в послании к Целестину высказывает глубокое, сердечное сокрушение об обстоятельствах, начавших волновать всю церковь. «До настоящего времени (т. е. до получения второго ответного послания Несториева), пишет между прочим св. Кирилл, до настоящего времени я молчал и ни к твоему благочестию, ни другому кому-либо из ваших сослужителей ничего не писал о нынешнем правителе церкви Константинопольской, думая, что поспешность в таком деле заслужит неодобрение; но так как зло достигло уже крайней степени, то я почел за непременную обязанность не молчать больше и сказать все о происшедших смутах».
За сим св. Кирилл описывает в кратких словах, как начались волнения в Константинопольской церкви, как они стали распространяться по другим местам, что делал он (Кирилл) для того, чтобы склонить Нестория к исправлению, и как ко всему этому относится Несторий; от всего этого народ Константинопольский, пишет между прочим св. Кирилл, пребывает в волнении, нe бывает при соборных молитвословиях, кроме немногих, людей легкомысленных и угодников Несторию; монастыри почти все и их архимандриты и многие из членов сената не бывают при богослужениях, боясь, чтобы не сделалась неправою их вера от того превратного учения, которое он и его клевреты, пришедшие с ним из Антиохии, везде разглашают... Из Константинополя беседы его распространяются повсюду, принесены и к нам, в Египет». «Что же остается теперь делать нам, когда не можем ни вразумить его, но отклонить от таких бесед, когда народ в Константинополе со дня на день сильнее и сильнее заряжается зловерием, а некоторые с томлением в душе ждут себе, помощи от епископов православных?».
Далее послание св. Кирилла к Целестину особенно замечательно теме, что оно проливает некоторый свет на отношения между древними пастырями восточной церкви и Римскими. Для римско-католических богословов и историков всякое почтительное обращение восточных епископов к римскому служит непременно доказательством подчиненности восточных епископов западному; такое же доказательство подчиненности восточной церкви западному властителю римско-католические канонисты усматривают, и в обращении св. Кирилла Александрийского к папе Целестину, но нужно только внимательнее рассмотреть и весь ход обстоятельств, и самое содержание сего послания, чтобы видеть, как неосновательны доказательства якобы подчинения eп. восточных западному папе, заимствуемые из послания св. Кирилла к Целестину. Изобразив папе Целестину истинное положение церковных дел в Константинополе и свои отношения к этим делам, св. Кирилл пишет между прочим: «признаюсь, я соборною грамотою хотел довести до его (Нестория) сведения, что мы не можем входить в общение с тем, кто так говорит и мыслит; но еще прежде чем решиться на такой разрыв сношений, я заблагорассудил на наперед сделать сношение с твоим благочестием: благоволи письменно изложить свое мнение о том, должно ли нам еще иметь общение с ним или прямо объявить, чтобы никто не входил в общение с ним, когда он остается с таким образом мыслей и с таким учением». Отношения очевидно равного к равному: св. Кирилл не хочет один делать последний решительный шаг в столь важном деле вовсе не по страху какому перед епископом Рима, и не по какому-либо каноническому правилу, а единственно из приличия и братского общения спрашивает братского совета предстоятеля церкви Римской. Защитника папства может соблазнить то обстоятельство, что св. Кирилл испрашивает у папы письменное уведомление об этом предмете епископам Македонским и всем прочим пастырям восточной церкви, но у самого же Кирилла читаем и прекрасное толкование на это представление папе со стороны Кирилла: «согласно желанию их, т. е. епископов Макодонии и прочих) пишет между прочим св. Кирилл, мы дадим им опору и оружие, чтобы стоять им всем единодушно и еднимысленно и подвизаться за правую веру, против которой открылась брань». Видно, что и себя самого св. Кирилл не отделяет от авторитета папы: «мы дадим им опору и оружие».
Чтобы сообщить папе несомненные данные для безошибочного суждения о том, как мыслит и чему учит Несторий, св. Кирилл послал папе беседы, который Несторий говорил в церкви, сделав с них перевод, «какой можно было сделать в Александрии».
Послание св. Кирилла к Целестину возбудило в епископе Римском смешанные чувства печали и утешения. Целестин глубоко опечалился тем, что на престоле Константинопольском явился такой злостный ересеучитель, но и успокаивается в этом горестном случае тем, что язве лжеучения противопоставляется равносильное противоядие со стороны ревнителя православия, св. Кирилла. «Как учение Несториево, пишет Целестин, нечисто и для нас огорчительно, так твое учение чисто, и для нас приятно; как того мы порицаем и осуждаем, так твое благочестие с любовью в Господе принимаем в свои объятия, зная, что мы одно и то же мыслим о Господе». В рассуждении того, как им поступить с ересеначальником, Целестин предлагает еще испытать силу великой христианской добродетели терпения. «В то время как он приближается на край пропасти, пишет Целестин о Несторие, или уже стал на то место пропасти, откуда начинается падение, мы, если можем, должны отозвать его назад, не подавши ему остерегательного голоса, мы как бы толкнем его и ускорим его падение. Христос Бог наш, о рождении Которого началось изыскание, показал нам, что Он переносил труды для спасения и одной овцы, восхотел ее вести на раменах своих, дабы не похитил ее волк; если Он учил нас действовать так для спасения одной овцы, не хочет ли Он, чтобы мы еще более труда понесли за спасение пастыря овец, который, забыв это свое имя и свою обязанность, сам себя предал хищному волку, стараясь погубить свое стадо, которое обязан был охранить? Если остается еще надежда, что он, сознав свою вину, исправится, мы хотим, чтобы он обратился и был жив, и не губил бы тех, коих жизнь вверена eго охранению. Но если будет со стороны его упорство, то должно открыто произнести осуждение на него, надобно отсечь этот больной член, от которого страдает не он один, a поедается все тело церкви». Вследствие всех сих соображений и побуждений Целестин находит нужным остановиться на таком решении: св. Кирилл от лица своего и от лица папы должен был объявить Несторию, что если он в продолжение 10 дней, считая со дня объявления приговора, письменно не объявит учение свое неправым, не произнесет на оное проклятия и не даст искреннего обещания, что будет исповедовать ту веру о рождении Христа и Бога нашего, какую содержит церковь Римская, Александрийская и вся вселенская церковь, то он будет отлучен, так такой больной, который не хотел принять помощи от врачей и который, страдая заразительною болезнью, сам спешит разнести свой недуг по всему телу церкви, на погибель себе и всем порученным ему.
Здесь для более последовательного изложения дела мы должны коснуться одного еще прежде случившегося обстоятельства, соприкосновенного с историей несторианских споров. При Аттике, предшественнике Нестория по кафедре Константинопольской, были низложены со своих престолов по обвинению в пелагианстве, некоторые из западных епископов, как-то: Юлиан, Флор, Оронт и Фабий. Эти 4 западных епископа, быв лишены своих епархий, перешли в Константинополь и здесь искали себе оправдания у императора и Нестория; это обстоятельство подало Несторию ближайший повод войти в объяснения с папою; дело было прежде, чем Кирилл успел объявить Несторию составившееся у него с Целестином соглашение касательно суда над Несторием. Пользуясь жалобами отставленных на западе епископов как поводом, Несторий шлет к Целестину послание, в котором, как лицо, не причастное к судебному делу, желает знать, за что означенные епископы лишены своих епархий? Правда ли, что они еретики, и если они объявлены еретиками, то в чем состоит их ересь? «Если епископы эти, пишет Несторий, еретики, то жалеть о них было бы преступлением, ни если их обвинили ложно, то не жалеть о них было бы жестоко и нечеловеколюбиво». Высказав этот повод к посланию, Несторий как бы мимоходом начинает объяснять Целестину, что некоторые произвели немаловажную порчу в православии, говоря о соединении Господа с человеком, безотчетливо допускают какое-то сорастворение и смешение, так что некоторые из его клириков, заразившись недугом еретических мнений, открыто богохульствуют, говоря, что Бог Слово, единосущный Отцу, получил начало от Христородицы Девы, как бы от нее приняв бытие; они говорят, что после того как воспроизведен был Его храм, Он был погребен вместе с плотию, по воскресении же сорастворился с тою же плотию и потом перешел в Божественное естество; скажу короче, пишет Несторий, они учат, что в Божество Единородного началось вместе с плотию, и вместе с плотию умирало; они и Деву Христородицу с какою-то дерзостию называют Богородицею. За сим Несторий распространяется в опровержении сих учителей, излагает и доказывает учение свое. Нам нет нужды теперь опять останавливаться на изложении мыслей Несториевых; мысли эти опять все те же, какие мы видели из писем Нестория к Кириллу; одно только заметим здесь, что Несторий, оправдывая себя, весьма не добросовестно излагает опровергаемое им учение святого Кирилла; св. Кирилл, как опять мы видели по посланиям его, вовсе не проповедывал тех мыслей, какие приписывает ему и опровергает в своем послании к папе Несторий. Не дождавшись в скором времени ответа от папы и, как видно, тревожимый неизвестностью дела, Несторий вслед за рассмотренным нами посланием посылает к папе другое послание о том же предмете, с теми же объясненями, опровержениями воображаемых им самим лжеучителей и оправданием себя.
Но вот наконец Несторий дождался ответа от папы. Грозно- величественный ответ! Начало этого ответа, по-видимому, не предвещало ничего устрашающего. Целестин начинает речь свою приятными воспоминаниями о мирином и Богоугодном правлении предшественников Несториевых на кафедре Константинопольской Аттика и Сисиния. Эти предшественники Нестория учили вере так, как приняли ее от предков и от того Бог благословил миром правление их. Немало радости пришлось ощутить Целестину и от первых слухов о том, что преемником Сисинию избран был Несторий; все, принимавшие участие в избрании Нестория, столько говорили в одобрение его, слава о его жизни была такова, что достоинствам его завидовал посторонний город; но теперь, увы, обстоятельства показывают, что все прежние похвалы Несторию со стороны избиравших его и все радости о нем Целестиновы были напрасны. Прекрасное начало, какое сделал Несторий, сменяется худым концом. Приступая ближе к делу, Целестин объявляет Несторию, что он получил от Кирилла сведения о его, Несториевом, учении, получил и самые беседы Неториевы и находит, что в них содержится явное нечестивое учение. Может быть (по общему свойству жителей и правителей запада) папа Целестин не умел, а может быть (так как спорное учение с той и другой стороны уже достаточно было изложено и разъяснено) не хотел, только он не входил в подробный разбор и опровержении учении Несториева: все и, надобно сказать, довольно общирное, послание Целестина к Несторию наполнено только обличениями еретику, изъявлениями скорби об угрожающей ему погибели и приглашениями к исправлению. Что особенно замечательно в этом послании, так это удачно меткая характеристика приемов и рассуждений Несториевых: «когда мы в твоих сочинениях идем следом за тобой, пишет Целестин Несторию, ты стараешься увернуться от нас каким-то многословием, темнотой его прикрывая ясность истины; ты много расширяешься в своих беседах, идешь по многочисленным изворотам, напоследок разными дорогами приходишь к своей нечестивой цели». Из этого же послания папы Целестина к Несторию мы усматриваем одно замечательное свидетельство об отношениях Нестория к не соглашавшимся с его учением: Несторий всех, несогласных с собою, подвергал преследованиям, отлучению от церкви. «Слышим, пишет между прочим Целестин, что клирики, мыслящие согласно со вселенской верою, с которыми и мы единомысленны, терпят большие притеснения, так что они не впускаются, говорят, и в город; радуемся, что они получили награду за подвиг исповедания, но скорбим, что гонитель их епископ. Блаженный Павел из гонителя переменился в проповедника, а ныне переменяется проповедник в гонителя: какое нечестие». Приглашая за сим Нестория к исправлению его нечестия, Целестин объявляет ему, что полным свидетельством его исправления в вере должно служить возвращение к церкви всех тех, которые отлучены были от нее Несторием за Христа, главу церкви. «Если с ними не будет того, что мы говорим, пишет далее Целестин, то отлучен должен быть тот, кто их отлучил, потому что все такие пребывают в совершенном общении с нами; к клиру же Константинопольской церкви, угрожает здесь же Целестин, и ко всем носящим имя христиан мы пошлем грамоты, каких требует дело, чтобы все знали, что ты, ежели останешься в своем превратном учении и не последуешь тому, что проповедует заодно с нами брат Кирилл, то будешь удален от епископского престола и лишен всякого общения с верными». И в этом послании к Несторию, как в прежнем послании Целестина к Кириллу, для изъявления раскаяния Несторию назначается 10-дневный срок. Бог да сохранит тебя, возлюбленнейший брат, заключил послание свое папа Целестин.
Вскоре же после послания к Несторию, папа Целестин отправил обширное послание к клиру и народу Константинопольскому, и менее обширные к Ювеналию, eп. Иерусалимскому, Руфу Фессалонийскому, Флавиану Филиппийскому и Иоанну eп. Антиохийскому; во всех этих посланиях папа отчасти убеждает верных сынов церкви беречься от соучастия с еретиком Несторием, если он не откажется от своего лжемудрования; отчасти сообщает к сведению о тех распоряжениях относительно Нестория, какие сделал папа по соглашению с Кириллом Александрийским. Кирилл Александрийский со своей стороны писал к Иоаннy eп. Антиохийскому, Акакию Верийскому и Ювеналию Иерусалимскому; содержание всех сих посланий почти одно и то же; Кирилл уведомляет поименованных епископов о волнениях в церкви Константинопольской, изъясняет свои первые попытки к умиротворению этой церкви, сообщает об ответе Нестория на эти миротворные попытки, о том, как судит обо всем этом папа с епископами запада. Целью всех этих сообщений св. Кирилл поставляет возбудить в помянутых служителях церкви Божьей ревность к святому делу, для того, чтобы всем им, при единодушии и ревностном усердии, препоясав себя поясом любви ко Христу, спасти людей, подвергшихся опасности, и не дать померкнуть в церкви свету истины. «Все мы, пишет св. Кирилл в одном из этих посланий, в единомыслии между собою, определив для себя план, будем писать к нему (Несторию) и народу. Если мы будем иметь успех и возвратим его от настоящего образа его мыслей к истине, то мы приобрели брата и спасли пастыря. А если наше намерение останется безуспешным, то он сам будет виновником своей судьбы и сам по своей вине вкусит плодов дел своих». «Надобно нам, – пишет Кирилл в послании к Ювеналию, еп. Иерусалимскому, – непременно писать к христолюбивому и благочестивейшему императору и ко всем государственным сановникам и советовать им, чтобы они человека не ставили выше благочестивой веры во Христа, но утвердили в истинной вере вселенную и избавили стадо Христово от злого пастыря, в томь случае, когда он не примет от всех нас вразумлений». Акакий Верийский и Ювеналий Иерусалимский с первого же раза выразили решительное негодование против Нестория и просили Кирилла принять на себя дело учителя, чтобы ослабить Несториево учение и тех, которые его услышали и им отторгнуты от веры. «Теперь, когда волнуется это мысленное море, – писал Акакий Верийский в ответе Кириллу, – скажи ему (Несторию) слова Господа и грозно скажи ему: умолкни, утихни». Иначе отнесся к этому делу Иоанн Антиохийскии: соглашаясь с помянутыми епископами предоставить Кириллу руководство в открытой брани с несторианством, и даже присоединив к просьбе Акакия и Ювеналия и свою просьбу об этом Кириллу, Иоанн не излишним почел обратиться со своим дружеским участием и к противной стороне, т. е. к Несторию, прося и его с его стороны о нужных уступках дли устроения общего мира. Послание Иоанна Антиохийского к Несторию, писанное им еще прежде открытия собора Ефесского, весьма замечательно. Оно проникнуто таким благородным тоном, таким глубоким, пониманием дела и таким искренним, непритворным миролюбием, что по всем этим свойствам составляет едва не самой первой важности (конечно, посли догматического послания св. Кирилла Александрийского) произведение из всего, что относилось до истории несторианских споров.
«Владыке моему, – начинает Иоанн, – боголюбивейшему и преподобнейшему епископу Несторию Иоанн о Господе желает всякого блага». Упомянув после этого приветствия о каких-то личных переговорах своих по делу Несториеву с сиятельнейшим Комитом Иринеем и уверив Нестория в полвейшей своей любви и преданности ему, Иоанн между прочим писал: «в том, что буду советовать тебе, можно видеть и ручательство за нашу искренность в отношении к тебе и немалую в нас заботливость руководиться любовью по Боге: прими меня за доброго советника, не отвергай полезного в том, что буду говорить тебе, не отвергай того, что будет сказано по любви к тебе и к Богу». Что же Иоанн хочет советовать Несторию? Oн советует Несторию «подчиниться общему, повсюдному требованию православных епископов, принять исповедуемое повсюду учение ο соединении Божественного и человечекого естеств в Иисусе Христе, принять самые выражения этого учения по изложению Кирилла и не отвергать всеми употребляемого и защищаемого слова: Богородица. В учении о спасении нас Христом, Царем всего мира всего лучше употреблять слово употребляемое многими отцами, соответствующее истине спасительного рождения Его от Девы. Если твой ум мыслить так же, как отцы и учители церкви (а это мы знаем о тебе, владыка, чрез посредство многих общих нам друзей), то для чего же тяготишься открыто сказать благочестивую мысль словом, соответствующим этой мысли, и притом в такое время, когда началось такое беспокойство от твоих толкований веры? Без сомнения, тебе известно, боголюбивейший, что везде в далеких от нас и близких к нам местах все пришло в движение, везде слышен говор об одном и том же; какая-то сильная буря вдруг застигла церкви, везде верующие со дня на день отделяются одни от других вследствие этого толка. Что это точно так, видно из настоящих дел: Запад, Егивет, даже Македония решительно отделились от единения, какое благодать Божия даровала церквам многим потом и трудами святых и славных епископов». Убеждая Нестория принять опороченное им слово «Богородица», Иоанн приводит Несюрию на память какой-то им обоим известный пример из недавней практики церкви Антиохийской. Епископ Павел в одном из своих толкований сказал какие-то слова, которые не были одобрены и самим Несторием и всеми, кто их слышал; поднялась тревога; опасаясь, что эта тревога может произвести разделение, благоразумный епископ по прошествии немногих дней явился к народу и, краснея от стыдливости, исправил прежние слова свои, ко благу церковному. Так же поступить, советует Иоанн и Несторию. Отважиться на такой решительный шаг для Несторин должно быть тем менее стеснительно, что он, как свидетельствовал за него Иоанн, не ошибался по образу мыслей. «Я знаю, – пишет между прочим Иоанн, – что тобою часто и многим говорено было, что ты не самый смысл благочестивого верования устраняешь, а не одобряешь только выражения его; убеждаю же тебя сказать то самое, в чем ты не ошибаешься по образу мыслей, ты только употребишь слово и имя, которое составлено многими отцами, употребляемо было ими и устно и в книгах; от этого имени не отказывался ни один из церкивных учителей; тех, которые употребляли его, было много и притом знаменитых, а не употреблявшие не осуждали употреблявших. Прошу же тебя, прими от нас этот совет, сделай то, к чему тебя убеждаем, не давай повода новому мнению внести в церковь несогласие и разделение. Я писал к тебе это послание в присутствии многих благочестивейших епископов, благорасположенных к твоему благочестию; эти епископы: Архелай, Апрингий, Феодорит, Илиад, Мелетий и Макарий. Все они, твердо держась учения церкви и согретые, как и я, любовью к тебе, просят тебя, владыко, чтобы ты показал покорность, вникнув в содержание тех писем, которых сила грознее бури: она не возмутит, не встревожит, если будем уступчивы, но она низринет, если станем противиться ей. Прими благодушно этот совет и не смотри на то, если кто-нибудь из недоброжелательствующих к нам станет внушать тебе пренебречь этим делом ко вреду себе и всей церкви».
Но между тем как Иоанн Антиохийский, движимый глубокими чувствами дружеской привязанности к Несторию, все еще питал надежду склонить друга своего на путь мира, Кирилл Александрийский уже давно делавший подобный кроткие предложения своему сослужителю и столь же давно убедившийся в том, что меры кротости, любви и убеждения на Нестория не действуют, к тому же возбужденный и уполномоченный теперь от братии и сослужителей своих восточных и западных, загремел наконец на Нестория последним грозным посланием, которое заключено было его приснопамятными анафематизмами. В этом последнем, грозном и пространнейшем послании Кирилловом двенадцати анафематизмам против Нестория предшествуют 11 пунктов предварительных рассуждений, составлявших как бы первые посылки, из коих анафематизмы были как бы выводами. И рассуждения свои и анафематизмы свои св. Кирилл предлагает Несторию от лица своего и от лица собора, собравшегося в Александрии из египетского округа.
В начале послании еп. Кирилл изображает различные побуждения, в силу которых он решается на этот последний грозный шаг: заповедь Христова запрещает любить кого бы то ни было больше, чем Христа (Maтф. 10:37); совместить любовь ко Христу с любовью к Несторию невозможно, потому что Несторий изрыгает на Христа злохуления. Если бы Несторий своими зловредными мыслями и учением вредил только себе самому, то православным епископам было бы меньше и скорби и заботы; но Несторий соблазнил церковь, распространил в народе закваску необычайной и чуждой ереси, и книги его толкований разнесены не только в Константинополе, но и повсюду. Какая же причина, спрашивает Кирилл, достаточна будет к нашему молчанию? В силу таких-то побуждений, Кирилл с собором своим, и с собором Римским, бывшим под председательством Целестина, уже третьим посланием обращается к Несторию и советует «отстать от его ложного, превратного учения, а вместо его избрать правую веру, в начале преданную церквам святыми апостолами и евангелистами, которые были самовидцами и служителями Слова. Ежели Несторий решится исповедать православие свое, то он не должен ограничиваться только тем, что исповедует Символ веры, составленный в Никее; одного этого исповедания недостаточно, потому что Нестории понимает и объясняет Никейский символ неправильно и даже превратно, хотя на словах исповедует так, как он изложен. Несторий должен письменно и с клятвою исповедать, что он проклинает свое нечестивое и гнусное учение, что он будет мудрствовать и учить так, как мудрствуют все западные в восточные епископы, учители и вожди народов. Если Несторий не сделает сего к сроку, назначенному в послании паны Целестина, то он не будет иметь никакого общения с верными, ни места или счета между священниками Божиими и епископами (т. е. подвергнется извержению из сана в отлучению от церкви). За сим следует подробное и пространное изложение веры, исповедание, которое может служить несомненным свидетельством православия. Приведши Никеоцареградский Символ веры, св. Кирилл с особенным вниманием останавливается на членах о Сыне Божием и между прочим пишет: «следуя во всем исповеданию святых отцов и шествуя как бы царским путем, мы говорим: само единородное Слово Божие, рожденнoe из самой сущности Отца, ради нашего спасения сошедшее с небес и уничижившееся, воплотилось и вочеловечилось, т. е. приняв плоть от св. Девы и усвоив ее себе от самого зачатия, протерпело наше рождение и произошло от жены человеком, не теряя того, чем было, но и по восприятию плоти и крови пребывая тем же, чем было, т. е. Богом по естеству и по истине; но мы не говорим ни того, будто плоть превратилась в естество Божественное, ни того, будто иеизреченное естество Бога Слова изменилось в естество плоти; ибо Оно не подлежит изменению и превращению, но по писаниям всегда пребывает совершенно то же (Евр. 13:8). Став же видимо и быв еще Младенцем в пеленах, Оно, как Бог, и в недрах, родившей Девы наполняло всю тварь и восседало с Родившим Его».
В дальнейших пунктах сего послания предлагается подробное изложение и разъяснение догмата об отношении Божеского и человеческого естеств в Иисусе Христе в том же виде, как мы имели уже возможность читать по прежним посланиям Кирилла. Выводом из всех этих рассуждений и разъяснений и вместе кратким выражением всей сущности содержания этих рассуждений были столь знаменитые в истории несторианства анафематизмы Кирилловы, следующие:
1. «Кто не исповедует Еммануила истинным Богом и посему Св. Деву Богородицею, так как она по плоти родила Слово, сущее от Бога, ставшее плотию, да будет анафема. 2. Кто не исповедует, что Слово, сущее от Бога Отца, соединилось с плотию ипостасно и что посему Христос един со свою плотию, т. е. один и тот же есть Бог и вместе человек, анафема. 3. Кто во едином Христе после соединения естеств, разделяет лица, соединяя их только союзом достоинства, т. е. в воле или в силе, а не союзом настоящим, в единении естеств, – анафема. 4. Кто изречения евангельских и апостольских книг, употребляемые святыми ли о Христе или Им Самим о Себе, относит раздельно к двум лицам (ипостасям) и одни из них прилагает к человеку, которого представляет отличным от Слова Божия, а другие, как богоприличные, к одному только Слову Бога Отца, – анафема. 5. Кто дерзает называть Христа человеком Богоносным, а не Богом истиннным, как Сына единого со Отцом по естеству, так как Слово стало плотию и приблизилось к нам восприяв нашу плоть и кровь (Евр. 2:14 ), – анафема. 6. Кто дерзает говорить, что Слово Бога Отца есть Бог или Владыка Христа, а не исповедует Его же самого Богом и вместе человеком, так как по писаниям (Ин. 1:11) Слово стало плотию, – анафема. 7. Кто говорит, что Иисус как человек был орудием действий Бога Слова и окружен славою Единородного, как существующий отдельно от Него, – анафема. 8. Кто дерзает говорить, что воспринятому Богом человеку должно покланяться с Богом Словом, должно Его прославлять вместе с Ним, и вместе называть Богом, как одного в другом, а не чтит Еммаиуила единым поклонением и не воссылает Ему единого славословия, так как Слово стало плотию, – анафема. 9. Кто говорит, что единый Господь Иисус Христос прославлен Духом в том смысле, что пользовался чрез Него как бы чуждою силою и от Него получил силу побеждать нечистых духов и совершать в людях Божественные знамения, a нe почитает Его собственным Его Духом, чрез которого Он совершал чудеса, -анафема. 10. Кто говорит, что первосвященником и ходатаем нашим был не сам Бог Слово, когда стал плотию и подобным нам человеком, а как бы другой некто, отличный от Него, человеке происшедший от жены, или кто говорит, что Он принес Себя в приношение и за самого Себя, а не за нас только одних, так как не знав греха, Он не имел нужды в приношении за Себя, – анафема. 11. Кто не исповедует плоть Господа животворящею и собственно принадлежащею Самому Слову Бога Отца, но принадлежащею как бы другому кому, отличному от Него и соединенному с ним по достоинству, т. е. приобретшему только Божественное в себе обитание, и не исповедует плоть Его животворящею, так как она стала собственною Слову, могущему все животворить, – анафема. 12. Кто не исповедует Бога Слово пострадавшим плотию, распятым плотию, принявшим смерть плотию и наконец ставшим первородным из мертвых, так как Он есть жизнь и животворящий, как Бог, -анафема».
Эти-то анафематизмы Несторий должен был подписать, если захочет считаться в числе истинных православных членов церкви.
Вместе с этим посланием к Несторию св. Кирилл отправил еще два послания в Константинополь, одно – к клиру и народу Константинопольскому, другое – к настоятелям монастырей Константинопольских; в том и другом извещает верующих о последних распоряжениях касательно Нестория, предпринятых с согласия восточных и западных правителей церкви, убеждает их крепко стоять в истине православия и удаляться от всякого общения с Несторием, в случае если он вознамерится упорствовать в своем новоизобретенном учении. Те из клириков и мирян, которые за православную веру отлучены или извержены были Несторием, все принимались в церковное общение.
Как же отнесся ко всему этому патриарх Константинопольский? Несторий, как видно, вовсе был не такого нрава, чтобы уступить внушениям кротости или поколебаться страхом угроз; гордый сознанием своего собственного достоинства и положения, самообольщенный мнимою справедливостью и основательностью своих убеждений, и, что всего важнее, ослепленный доверием к нему царя и благорасположениеме придворных вельмож, Несторий на все эти угрозы и кроткие увещания отвечал пренебрежением. Первым обнаружением его горделивого духа было то, что он на анафематизмы Кирилловы отвечает таковым же числом со стороны своей. Анафематизмы Нестория, как заметно, писаны прямо в опровержение анафематизмов Кирилловых, обнаруживают намеренное приспособление ним, так что и по числу и по порядку, и по предметам исповедания составляют противоположность анафематизмам Кирилловым: именно в первом же анафематизме вопреки Кирилловым выводам из слова Еммануил Несторий со своей стороны возглашает:
1) «Кто говорит: Еммануил есть истинный Бог, а не означает только «с нами Бог», т. е. что Он обитал в подобном, нашему естестве, так, что соединился с нашим естеством, воспринятым от Девы Марии; кто будет называть Ее так же Материю Бога Слова, а не Еммануила, и будет говорить, что само Слово Божие превратилось в плоть, которую Оно восприняло для обнаружения своего Божества, чтобы по виду стать как человек (Филип. 2, 7), – анафема». По подобию первого и все прочие анафематизмы Несториевы носят на себе очевидные признаки противоречия анафематизмам Кирилловым. 2) «Кто говорит, что в соединении Бога Слова с плотию, по намерению Божию, устроено местное пременение естества, что плоть стала причастна Божескому естеству, и оно, Божеское естество, стало едино с плотию во всех отношениях; или опять, что Христа должно признать Богом, плоть распростирая в бесконечность неописанного естества, что один и тот же Христос есть по естеству Бог и человек, – анафема. 3) Кто признает Христа, Который по естеству своему есть Емманнуил, единым не вследствие союза лиц, и не исповедуете его состоящим из двух лиц, Бога Слова и воспринятого им человека, сочетанных во едино в Сыне, при чем единение их сохраняется без смешения естеств, – анафема. 4) Кто изречения Евавгельских и Апостольских книг (буквальная копировка 4-го анафематизма Кириллова), употребленные о Христе как о состоящем из того и другого естества, принимает как бы об одном естестве и страдания покушается приписывать Богу Слову как по плоти, так и по Божеству, – анафема. 5) Кто дерзает говорить, что после восприятия человека Сын Божий есть один по существу, тогда как Он есть Еммануил, – анафема. 6) Кто после воплощения будет признавать Бога Слово кем-то другим, a нe Христом, кто осмелится говорить, что зрак раба вместе с Богом Словом не имеет начала, и, как Он сам, т. е. как Бог Слово, не сотворен, кто не будет признавать его – раба сотворенным от Бога Слова как Господа, Творца и Бога по естеству, как Он и обещал восставить его собственном силою, говоря: разорите церковь сию и треми деньми воздвигну ю (Ин. 2:19), – анафема. 7) Кто говорит, что сотворенный в деве человек есть самый Единородный, который прежде денницы рожден из чрева Отца (Пс. 109, 3), а не исповедует, что Он получил наименование Единородного от Отца чрез соединение с единородным по естеству; кто так же называет Иисуса другим кем-то, а не Еммануилом, – анафема. 8) Кто говорит, что зрак раба достоин почитании сам по себе, т. е. по достоинству своей природы, хотя и не есть владыка всего, а не за то почитается, что принят в общение с блаженным естеством Единородного, и по самому естеству Господа, – анафема. 9) Кто говорит, что зрак раба сосуществен св. Духу, а не входит в общение с Ним чрез посредство Бога Слова, и что от самого зачатия имел союз с Ним, вследствие чего некогда совершал чудесные врачевания в людях и со властью изгонял духов, – анафема. 10) Кто говорит, что само сущее в начале Слово соделалось первосвященником и посланником нашего исповедания (Евр. 3:1), и самого себя принесло в жертву за нас, а не признает посланником Еммануила, почему о приношение приписывает самому тому. Кто принял человека в единение, все относя к единому лицу Сына и приписывая Ему, то как Богу, что принадлежит Богу, то как человеку, что свойствойственно человеку, – анафема. 11) Кто говорит, что принятая в единение плоть по силе своей природы животворяща, тогда как сам Господь и Бог возвещает: Дух есть иже оживляет, плоть не пользует ничтоже (Ин. 6: 63), – анафема. Дух есть Бог, сказано еще (Ин. 4:24)». Чувствуя, что не полно выразил то, что хотел сказать, Несторий к этому анафематизму приставил еще дополнение: «кто говорит, что Бог Слово стало плотию ипостасно, тогда как плоть сохраняет свойственный себе вид в Господе Христе, особенно когда по воскресении Он сам говорит ученикам своим осяжите мя и видите, яко дух плоти и кости не имать, якоже мене видите имуща (Лк. 24:37), – анафема». 12) «Кто, исповедуя страдания плоти, но не различая достоинства естеств, те же страдания приписывает Богу Слову, как и плоти, которую Он воспринял, – анафема».
Читая эти анафематизмы, по-видимому, трудно удержаться от вопроса: из-за чего идет и к чему приведет такой горячий и раздражительный спор? И та, и другая сторона, по-видимому, совершенно сходны в сущности верования; и та, и другая сторона употребляют даже больше, чем в половину сходные выражения. Склонная к соблазну мысль даже может, пожалуй, ступить далее: можно вообразить, что рассуждения и аргументы противника православия имеют на своей стороне больше вероятия, чем учение защитников православия. И в самом деле: не правду ли говорил Несторий, что противно было бы человеческому смыслу утверждать, что Божество страдает? Но ревнующий о правах человеческого смысла должен же был понять, что употребляющие это выражение не то хотят сказать, что бы в самом деле страдало само бесстрастное и бестелесное Божество; они хотели только сказать, что страдало тело, воспринятое в ипостасное единение с Божеством; к тому же и сам Несторий и все защищавшие и защищающие его должны же понять, что с отвержением этой истины и этого выражения ниспровергалось все домостроительство спасения. Несторий, тем менее, имел право восставать, против выражений, употребляемых православными, что выражения сии все освящены употреблением библейским: Слово плоть бысть; Бог явися во плоти и под.; при всем этом и по поводу анафематизмов несториевых так же, как и по поводу посланий его, опять приходится повторить замечание, что Несторий, оправдывая учение свое, во многом извращает учение и те выражения, за которые так крепко стояла сторона православных.
Раздражение Нестория против православных не ограничилось тем, что он выставил против них этот заряд громких, хотя и совершенно неуместных, не имеющих никакого отношения к противной стороне анафематизмов. Со времени получения последнего послания Кирилла и его анафематизмов, Несторий открывает против защитников православия в Константинополе – клириков, монахов и мирян, сильное преследование. «То, что терпим мы, -пишут некоторые из ревнителей православия в это время, – для многих, слышащих об этом, может показаться невероятным. Когда мы сказали Несторию, что его выражения: Мария родила только единосущного себе человека, и: рожденное от плоти есть плоть, не приличны православным, то он праказал нас захватить, а судейская прислуга под ударами отвела нас в судилище. Здесь, обнажив и оковав нас, как подлежащих наказанию, нас заклеймили, растянули и были пятами. Итак, чего во внешних гражданских судилищах не переносят, нe говорим – клирики и архимандриты или монахи, а даже никто из мирян, то мы вопреки законов потерпели от законопреступника, и много времени провели мы в оскорблениях от судилища, в голоде, под стражею прислуги. Но ярость его не удовольствовалась и этим. Каким-то обманом нас предали знатнейшему начальнику Великоименитого града, и нас окованных железом отвели в темницу; из темницы опять повели в судилище и здесь он, Несторий, снова мучил нас, бив по лицу». Но и это еще не все, чем дала себя знать раскипятившаяся злоба Нестория. Пользуясь своим высоким положением в Константинополе,своими связями с константинопольской знатью и близостью ко двору, Несторий успел вселить в государях (Феодосие и Валентиниане) подозрение против самого Кирилла, будто он, движимый самовластием и сам собою, произвел смятение и разделение в церквах. Что Несторий успел очернить, оклеветать св. Кирилла пред императорами, это как нельзя более ясно из указа, который издали сии императоры вследствие начавшихся неустройств в делах церковных. «Мы не думали, – гласит императорский указ к Кириллу, – мы не думали, чтобы твое благочестие так приняло воздаваемые от нас тебе почести, чтобы ты все так смутил, как будто бы и мы также склонны были к раздраженно; мы будем заботиться о мире церковном, а ты знай, что ты все смутил, как не следовало бы». Чье здесь действовало внушение, это и без дальних изысканий понятно: св. Кирилл получает выговор за свои «рьяные порывы», «дерзость», «тонкости в вероучении», a Несторий как будто ни в чем не виноват, даже мало того: сторона, противная Кириллу, представляется обиженной незаконно; Кирилл лишается царского благоволении, и не иначе может возвратить себе это благоволение, как только «если оставит все оскорбительное для других и возмутительное, и тем самым докажет, что не вследствие личной неприятности, ни из неприличной неприязни к кому-нибудь он поступил так жестоко и необдуманно, защищая свое мнение». В какой степени справедливы (т. е. несправедливы) были все эти укоризны святому Кириллу, для нас понятно должно быть из всего, в подробности изложенного нами, хода дела. Император сам не знает, за что укоряет Кирилла; то он ставит Кириллу в укоризну, что Кирилл начал споры о вере без сношения с императорской властью; но эту укоризну тотчас же приходится с Кирилла снять, потому что он к императорской власти писал; то Кирилл укоряется в намерении произвести разномыслие в царственном семействе, – намерении, будто бы изобличаемом разнообразным содержанием посланий к императору, его супруге и сестре; но и эта укоризна была явная напраслина на святого защитника православия63.
Тем же посланием, в котором рассыпаны на св. Кирилла такие горькие укоризны, он предуведомлялся, что «pевнующие о вере государи намерены для полного беспристрастного исследования спорного вопроса и для умиротворения Церкви созвать собор епископов; время этого собора назначено будет особыми грамотами ко всем епископам главных городов».
В ХIII день декабрьских календ (19 ноября), в тринадцатый год царствования Феодосиева64 (431), подписан и разослан к епископам всех митрополий указ о созвании собора. Сказав в начале указа о взаимном отношении между Церковью и государством и о взаимном вспомоществовании с той и другой стороны для блага государства и Церкви, императоры объясняют, что по современным обстоятельствам настоит неотвратимая нужда в созвании собора; посему каждый епископ митрополя,65 получивший указ, должен был озаботиться после наступающей св. Пасхи прибыть в Азию, в Ефес, на самый день Пятидесятницы, повелев туда же прибыть немногим, кому заблагорассудит епископ из подчиненного ему округа. «Прежде святейшего собора и прежде составления общего, для всех обязательного, правила, не должно быть нововведения ни от кого в частности. Мы уверены, объясняют императоры в указе, что каждый из боголюбезнейших священнослужителей постарается подать посильную помощь делам, столь необходимым и споспешествующим Богоугождению; но с другой стороны мы не потерпим равнодушно ничьего отсутствия; кого призывают на священный собор и он нe спешит с готовностью прибыть, у того ясно совесть нечиста. Дано в Константинополе» и т. д.
Для наблюдения за ходом дела на соборе или для наблюдения «благоприличия», как сказано было в указе императорском, на собор назначался от лица императора придворный сановник Кандидиан. Обязанности его в отношении к собору в указе определялись так: «Он не должен был вмешиваться в исследование членов собора о догматах; ибо, как сказано в указе, не принадлежащему к числу святейших епископов не справедливо вмешиваться в дела церковные. Далее этот сановник должен был наблюдать, чтобы действиям собора не препятствовала толпа любопытных, как мирян, так и монахов, ни сколько не нужных для предстоящего исследования догматов; он должен был позаботиться так же о том, чтобы от неприязненных с той и другой стороны расположений разномыслие не дошло до больших размеров, а от того не встретило бы препятствий и не замедлилось бы тщательное исследование истины; преимущественно же оному знатнейшему мужу повелено было наблюдать, чтобы никто не оставлял назначенного для рассуждений места, доколе не составится и по общему решению не получит утверждения неоспоримое и всем угодное учение». Говорится в указе и еще о некоторых мелких предостережениях, какие должен был принять к сведению Кандидиан, напр., чтобы на соборе не начинали никаких изысканий посторонних, не относящихся к главному делу и т. под. Но вот одно важное для уразумения последующей истории замечание: в самом же этом указе, подписанном императорами, значилось, что вместе с Несторием, боголюбезнейшим епископом великоименитого града, отправился на собор знатнейший муж Ириней. Хотя правда в прибавлено, что Ириней этот отправился на собор единственно из дружбы к Несторию и ни в каком отношении не должен был принимать участия в делах святейшего собора, но с знатными вельможами тяжело бороться, и этот Ириней, как покажет дальнейшая история, много зла причинил в делах церковных.
К назначенному в императорском указе сроку собралось 159 епископов, не считая Нестория и приставших к нему еще до открытия собора шести или семи епископов. Прошло 16 дней за срок, назначенный в императорском указе для открытия собора, а некоторые из митрополитов все еще не являлись в Ефес; весьма важное обстоятельство для собора составляло замедление Иоанна, епископа Антиохийского, с несколькими епископами его округа. Иоанн, как объяснял в письме к Кириллу, замедлил от невообразимых трудностей путешествия; он уже 30 дней находился в пути, не давая себе никакого послабления; некоторые из сопутствовавших ему епископов давно подверглись расстройству здоровья; Иоанну и спутникам его оставалось еще 5 или 6 дней пути до Ефеса. Между тем собравшееся в Ефесе епископы начинали тяготиться все более и более продолжаемою отсрочкою открытия собора; некоторые начинали подвергаться болезни; св. Кирилл находился в затруднении, открывать ли заседания собора или дожидаться прибытия Иоанна с епископами его округа; по смыслу краткого послания, какое прислал с дороги уже Иоанн Антиохийский к св. Кириллу, можно было догадываться, что Иоанну хотелось бы, чтобы отцы собора еще несколько подождали его. Кандидиан, чиновник императорский, положительно настаивал, чтобы отцы собора дождались Иоанна с его епископами; но св. Кирилл, отчасти побуждаемый тягостным положением большинства епископов, yжe собравшихся, отчасти опираясь на смысл императорского указа, который требовал, чтобы епископы собрались в Ефес на самый день пятидесятницы, и который угрожал царским гневом тому, кто не поспешит тотчас прибыть к назначенному времени в Ефес, решил более не откладывать начало дела и открыл собор в храме Богоматери. Как судить об этом смелом, решительном действии св. Кирилла? Не принимая на себя не принадлежащего нам права укорять или оправдывать св. мужа, мы желали бы указать испытующим такие вопросы на те побуждения, коими движим был муж святой. Святым Кириллом управляла ревность о славе Богоматери, и движимый сею ревностью, он мог допустить и поспешность, тем паче, что, по словам его, «некоторые из восточных епископов, посланные Иоанном наперед, возвестили отцам собора: господин еп. Иоанн повелел сказать вашему благочестию: «делайте свое дело»66. Перед днем открытия собора посылали приглашения к Несторию и к сторонникам его, епископам: звать Нестория на собор отправились четыре епископа. Несторий и его епископы все отвечали двусмысленно: «посмотрю, и если мне нужно будет пойти, приду»; однако в день открытия собора не явились. Когда в начале заседания прочитан был императорский указ о созвании собора, и когда нотариус Петр, пресвитер Александрийский, изложил кратко все обстоятельства, по требованию коих собран настоящий собор (т. е. о начале лжеучений несторианских, о переписке по сему делу между Кириллом, Несторием и папою Целестином), то сочлены собора заявили о необходимости послать за Несторием, чтобы учение благочестия установилось по общему суждению и соглашению. Епископы, составлявшие прежде депутацию для приглашения Нестория на собор, объявили, что они ходили к Несторию, но что он ответил так неопределенно. Решили опять послать за Несторием, отправились три епископа и на сей раз с формальным предписанием от лица собора; они снова убеждали Нестория прибыть и не уклоняться от дела, особенно потому, что императоры повелели, оставив все, заняться утверждением веры. Посланных от лица собора епископов до Нестория не допустили стража, стоявшая в его доме, и клирики, которых Несторий привез с собою; а когда депутаты начали настоятельно требовать, чтобы об них доложили Несторию, что им нельзя же уйти от Нестория без ответа, тогда трибун Флорентий, сопровождавши Кандидиана, вышедши с клириками Нестория, ответил от его лица депутатам от собора: «когда соберутся все епископы, тогда и мы выйдем к вам». Члены собора, услышав о таком ответе Нестория депутатам к нему от лица собора, решили послать к Несторию приглашение в третий раз; в этом третьем посольстве члены собора призывали Нестория явиться и оправдаться пред сонмом церковным в том еретическом учении, котopoe, говорят, он проповедывал по церквам. «Знай и то, – прибавили члены собора, – что ежели ты не явишься и не устоишь против того, что устно и письменно показывают против тебя, тогда святейший собор будет в необходимости составить против тебя определение, какое следует по правилам св. отец». Епископов, составлявших это посольство к Несторию, опять не допустили; воины, приставленные у дверей Нестория, с грубостью отвечали епископам, что они от самого Нестория получили приказ никого из посланных собором не пускать. Видя, что привлечь Нестория на собор не остается никакой возможности, епископы решились начать дело без Нестория.
Прежде всего прочитали, как первооснову всякого вероучения и вероопределения, символ веры, составленный на соборе Никейском; за сим решено было прочитать послание св. Кирилла к Несторию, и это послание всеми отцами присутствовавшими на соборе, призвано было во всем со- гласным с апостольской проповедью и с православною верою, изложенной святыми отцами в Никее. После того, как отобраны были голоса отцов о послании св. Кирилла к Несторию и после того как все отцы собора дали отзыве о семе послании одобрительный, определено было прочитать послание Нестория к св. Кириллу, чтобы сличить, в каких отношениях оно окажется к символу Никейскому. И все отцы единогласно заявили, что это послание нисколько не согласно с благочестивою верою, изложенной святыми отцами в Никее; всех, кто так верует, признали нужным предать анафеме; ибо все, что содержится в том послании чуждо православной вере. После того, как прочитано было нечестивое послание Нестория, еп. Кирилл высказал на соборе предложение спросить кого следует о беседах Нестория устных, чтобы таким образом еще проверить мысли Нестория, изложенные в его послании к св. Кириллу; собор определил спросить некоторых епископов, коим пришлось иметь разговор с Несторием в Ефесе; Феодот, епископ Анкирский, на соборе объяснил, что Несторий как в послании упорно отвергал, что Богу Слову, т. е. Единородному, можно приписывать что-либо человеческое, считая это унизительным для Него, так и в разговоре повторял то же самое. Как там, т. е. в послании, утверждал, что о Боге нельзя говорить, что Он питался млеком, или родился от Девы, так и здесь, т. е. в разговорах устных, неоднократно говорил, что о Боге нельзя сказать, что Он двух или трех месяцев. И это слышали от него не мы одни, замечает Феодот, но и многие другие. Тоже свидетельство об устных беседах Нестория дал на соборе Акакий, епископ Мелитинский. «Нелепыми своими вопросами, – объяснял Акакий собору, -Несторий старался принудить собеседников или совершенно отвергнуть, что Божество Единородного воплотилось, или допустить, что вместе с Богом Словом воплотилось Божество и Бога Отца и Св. Духа. Потом, продолжал Акакий, при другой беседе вступил в разговор один из бывших с ним епископов, который утверждал, что иной есть Сын, претерпевший страдания, и иной – Бог Слово. Я не мог вынести такого богохульства, заключил Акакий, простился со всеми и ушел». Бее это не оставляло никакого сомнения в том, что Несторий нечестиво мыслил о Божественном достоинстве лица Искупителя. Чтобы лжеучение Нестория выставить еще более в ясном свете и, вместе, чтобы представить наивозможно полное опровержение на него, собор определил прочитать извлечения из блаженных отцов, епископов и мучеников, имевшие отношение к главному предмету исследования: прочитали извлечения из книги св. Петра, епископа Александрийского, св. Афанасия Великого, Юлия, папы Римского, св. Феликса, папы Римского, Феофила епископа Александрийского, св. Киприана Карфагенского, Амвросия, епископа Медиоланского, Григория Богослова («кто не признает Марию Богородицею, тот отлучен от Божества»), Василия Великого, Григория Нисского, Аттика, епископа Константинопольского, Амфилохия, епископа Иконийского. Отцы собора нашли нужным сопоставить с этими извлечениями из св. отцов извлечения из сочинений Нестория; начали читать выдержки из сочинений Нестория67. Пο окончании этого чтения, Флавиан, епископ Филиппийский, от лица всех отцов собора выразился: «все, сказанное Несторием, отвратительно и богохульно; слух наш не может более выносить сих мерзостей». Вследствие сего отцы собора составили такой приговор о низложении Нестория: «так как нечестивейший Несторий сверх прочего не захотел повиноваться нашему приглашению и не принял посланных от нас святейших и благочестивейших епископов, то мы вынужденными нашлись исследовать нечестивое его учение. Открывши же частью из его писем, частью из других сочинений, частью из бесед, которые он недавно имел в сей митрополии (Ефесе) и которые подтверждены свидетелями, что он и мыслит и проповедует нечестиво, мы вынуждены были на основании канонов и послания святейшего отца и сослужителя нашего Целестина, епископа Римского, произнесть против него хотя не без горьких слез следующее определение: Господь наш Иисус Христос, на Которого он изрыгал хулы, устами сего святейшего собора определяет лишить его еписиопского сана и отлучить от общения церковного». Приговор против Нестория подписали более 200 епископов. Это число подписей так значительно возросло по сравнению с числом епископов собравшихся ко времени открытии собора (159) потому, что многие из присутствовавших имели полномочие подписываться за других. На другой день по низложении Нестория ему объявлен приговор собора в такой форме: «Святой собор, собранный благодатию Божий, по повелению благочестивейших и христолюбивейших наших императоров в митрополии Ефесе, Несторию, новому Иуде. Знай, что ты за нечестивые твои проповеди и противление канонам, в 22-й день текущего месяца июня, на основании церковных правил низложен святым собором, лишен всякой церковной степени».
В тот же день, как состоялось соборное определение о низложении Нестория, собор от лица своего отправил уведомление об этом в Константинополь к клирикам и экономам Константинопольской церкви. Председатель собора св. Кирилл Александрийский от лица своего отправил в Константинополь особое послание, к епископам Комарию и Потамону, архимандриту монастырей Далматию и некоторым пресвитерам. Это послание святого Кирилла к епископам, оставшимся в Константинополе, архимандриту Далматию и прочим содержит в себе некоторые черты, важные отчасти для уразумения истории самого собора, отчасти для уразумения отношения к этому делу со стороны Нестория, а потому мы находим не излишним остановиться на нем с большим вниманием.
В начале послания св. Кирилл изъясняется о тех желаниях и ожиданиях, с какими приступали члены собора к исследованию занимавшего их дела. В простоте своего сердца члены собора ожидали, что Несторий явится на собор и принесет раскаяние во всех богохульствах, какие он изрыгал своими устами со времени своего посвящения, (ожидали), что он будет просить прощение у собора. Ежели бы и на самом деле случилось все так, как предполагали члены собора, т. е. если бы Несторий и в самом деле пришел на собор и просил прощения, члены собора и на тот случай предвидели затруднения, как тогда поступить с Несторием: можно ли будет его простить; ибо вина его была весьма велика: «этот человек, своими проповедями возмутивший всю вселенную и поколебавший благочестно содержимую в церквах веру не заслуживал прощения». Но каково же было удивление отцов собора, когда они увидели на деле, что Несторий не только не раскаивается и не просит прощения в своих хулах, но и по прибытии в Ефес продолжает употреблять те же богохульные выражения о Христе, какие употреблял и прежде, и тем ясно показывает, что он нисколько не намерен отступать от своего превратного мнения. «Когда некоторые почтенные митрополиты и благочестивейшие епископы вступили с ним в прение, пишет между прочим св. Кирилл, и доказывали ему из богодухновенного Писания, что родившийся по плоти от святой Девы есть Бог, то он произнес следующая нечестивые слова: «я не признаю двухмесячного и трехмесячного Бога». К сему присовокупил он, замечает Кирилл, и другое немалое, совершенно ниспровергая воплощение Единородного. Что же еще оставалось отцам собора делать, как не спешить отрешением и отсечением этого нечестивого богохульца? Откладывать дело далее не было ни нужды, ни возможности. За сим св. Кирилл сообщает константинопольским епископам сведение о том, как отцы собора начали дело, как приглашали Нестория, что отвечал на все это Несторий. В этом-то изложении соборных занятий у святого Кирилла сообщается одно особенно замечательное свидетельство о Несторие: «некоторые почтенные благочестивейшие епископы, пишет между прочим св. Кирилл, засвидетельствовали, что он в самом этом городе Ефесе, рассуждая с ними, явно отвергал Божество Иисуса». Не здесь ли таилась главная пружина столь сильных, энергических объяснений и действий с той и другой стороны? В самом деле, если бы Несторий в душе своей носил глубокое убеждение в Божественном достоинстве лица Иисус-Христова, то ему не было нужды с таким ожесточением противиться принятым в церкви выражениям этого Божественного достоинства Иисус-Христова; и если бы, с другой стороны, св. Кирилл не подозревал, что под обоюдными выражениями Нестория в сущности скрывается эта бездна злохуления, то, по всей вероятности, не стал бы поднимать такой горячей борьбы.
В дальнейших строках своего послания святой Кирилл сообщает константинопольским духовным властям сведение о решении, какое состоялось на соборе относительно Нестория. И здесь есть одно замечание, важное для уразумения дальнейшего хода дел. Св. Кирилл узнал от кого-то, что посланный в Ефес от лица императорского Кандидиан уже отправил донос к императору; св. Кирилл имеет основание подозревать, что донесение Кандидианово будет враждебно для отцов собора; поэтому он, св. Кирилл, внушает духовным властям, чтобы они были бдительны. Действительные, истинные деяния собора о низложении Нестория, пишет Кирилл, еще не переписаны; поэтому мы не могли еще послать должного донесения к государям, но Бог даст, оно отправлено будет вместе с деяниями, если только удастся нам найти человека, который бы мог их доставить. Если же мы замедлим доставлением их, знайте, что нам воспрепятствовали послать.
На этот раз опасения Кирилла пока были напрасны: донесение к императору от лица собора было составлено, послано и дошло ко двору благополучно; только действия это донесение не имело на сей раз никакого. Отцы собора, изложив весь ход своих занятий, между прочим просили было государей, чтобы повелели истребить в церквах все учение Несториево и книги его, какие где найдутся, предать огню и всем, кто осмелился бы последовать его учению, пригрозить гневом императорского величия. Но еще не успели императоры сделать никакого распоряжения по поводу этого донесения, как к ним из Ефеса же поступает донесение от другой стороны -Несториевой. Эта сторона и оправдывала себя и обвиняла членов Кириллова собора в отступлении от смысла императорского указа, и приносила жалобы на разные притеснения, какие будто бы причиняемы были православными Несторианам. Оправдывая свою неявку, по приглашению собора на собор, Несторий и его сторонники объясняли императорам, что, следуя смыслу указа, они хотели дождаться сбора всех епископов, и особенно прибытия Иоанна Антиохийского, епископов Италии и Сицилии, чтобы таким образом устроить общее и полное заседание и общим голосом утвердить веру св. отцов Никейских. Узнав, что на такое рассуждение Нестория египетские епископы негодуют, Несторий почел долгом своим справиться о том, каких мыслей касательно сего предмета держится посланный от императора Кандидиан. Но его светлость (т. е. Кандидиан) убеждал всех, чтобы согласно предписанию величества дожидались прибытия всех, кои были еще на пути. «Таким образом, мы, пишет Несторий и его братия, не желая нарушить предписание вашего благочестия, остались в покое». Египтяне и Азийцы, выражается Несторий о епископах составлявших собор с Кириллом, опуская из виду миротворную и законную цель вашего благочестия и как бы желая рассечь тело церкви, одни сами по себе составили собрание: «дело противное и обычаю церкви и указу вашего благочестия, недавно изданному». Но злоупотребления, какие дозволили себе Кирилл и его сторонники, по донесению Нестория, этим не ограничивались. Несторий обвинил их даже в злоупотреблениях воинской силою и в попытке произвести возмущение в народе. «Расставив своих воинов на площади, – пишет Несторий о своих противниках, – они возмутили весь город, сторожили наши домы, своими нападениями тревожили наши общие собрания и грозили чем-то не обычайным. Главным виновником этих смут был епископ Мемнон; он заперь для нас св. церкви, св. места мучеников и базилику св. апостола Иоанна, чтобы мы в случае гонения не могли найти себе в них убежища; им же, т. е. сочленам Кирилла, напротив, открыл великую церковь и открыл там места для заседаний, угрожая в то же время всем нам смертью. И так мы, пришедшие в Ефес по предписанию вашего христолюбивого величества, -заключал Несторий свое послание, – просим, умоляем, заклинаем ваше благочестие, чтобы вы или приказали охранять нас от всякой обиды и составить законный собор, не допуская в него никого из клириков и монахов и ни одного епископа из тех, кои пришли незванные для возмущения собора, не чтобы из каждой области избраны были двое знакомых с делами мужей и вместе с своими митропотами допущены были на собор, или, по крайней мере, дозволили нам безопасно возвратиться домой, ибо они угрожают лишить нас даже жизни». Подписались Несторий и с ним десять епископов. Что в этом донесении наполовину наговорено напраслины, это само собою ясно как Божий свет. Употреблять воинскую силу, когда в Ефесе был сиятельный придворный сановник, и когда этот сановник несомненно держал сторону Нестория, Мемнон не мог и обмолвиться, и если бы осмелился, то не мог бы привести своего желания в осуществление. Или опять: чтобы члены собора взяли на себя смелость угрожать Несторию смертью, это опять нелепость едва вообразимая. Что же касается до того обвинения, что Мемнон, митрополите Ефесский запер дли еретиков церкви и св. места мучеников, то, как начальственный епископ всех этих святынь, Мемнон вполне мог и даже должен был не допускать до сей святыни псов.
В таком положении находилось дело, как наконец прибыл в Ефес со своими восточными епископами Антиохийский eп. Иоанн. Еще до прибытия своего в Ефес Иоанн уже предуведомлен был графом Иринеем, которого послал к нему Несторий, предуведомлен о том, что сделал св. Кирилл или, точнее, что сделали отцы собора под председательством св. Кирилла, относительно Нестория. Епископы православные старались было склонить Иоанна на сторону свою и для сего прямо по прибытии его послали к нему депутатов, но Иоанн этой депутации не принял. На другой же день по своем прибытии Иоанн открыл свой собор, составив его отчасти из своих спутников, отчасти из епископов, прежде бывших и состовлявших сторону Нестория; сюда пристали и некоторые из епископов, присутствовавших на соборе, бывшем под председательством Кирилла, но после перешедщих на сторону Несторианскую: всех епископов с ним было 4368. Сюда явился со своими слугами и чиновник императорский Кандидиан. Он принес сочленам собора Иоаннова жалобу на членов собора Кириллова, что он, Кандидиан, уговаривал тех епископов дожидаться прибытия eп. Антиохийского, но что те епископы не только не послушались его, а даже выгнали будто бы его из своего собрания на том основании, что он не имел права участвовать в их постановлениях. Затем Кандидиан объяснил сообщникам Иоанна в виде жалобы все, что сделано было собором Кирилловым против Нестория. Иоанн и сочлены его нашли все это совершенно противозаконным и со своей стороны приступили к суду над Кириллом и его собором. Между обвинениями на Кирилла и Мемнона значилось: они заперли от сторонников Нестория святые церкви, св. места мучеников, св. гробницу апостола, не дозволив даже епископам совершать праздник св. Пятидесятницы; Мемнон, собрав множество поселян, привел город в смятение, посылал своих клириков в домы епископов – сторонников Нестория и угрожал им самыми худыми последствиями, если они не присоединятся к беспорядочному их собранию; по внушению злой своей совести, они все возмутили и привели в смятение, внесли смуты в церковные дела, презрели благочестивую грамоту и нарушили церковные постановления с тою целью, чтобы не было подвержено исследованию их еретическое злоучение, которое находится в их главах недавно отосланных Кириллом в царственный город, в каковых главах весьма многое сходно с нечестием Ария, Аполлинария и Евномия. За все таковые главы Иоанн и сочлены его нашли справедливым Кирилла и Мемнона, как зараженных неизлечимою болезнью, низложить, а прочих, вовлеченных в их заблуждение, отлучить от общения, пока они, сознав свой проступок, не произнесут анафемы на еретические главы Кирилла. О соборе своем и об определениях его Иоанн и сочлены его отправили со своей стороны донесение к императорам, императрицам, клиру, народу и сенату Константинопольскому. Во всех этих посланиях Иоанн усиленно старается обвинить Кирилла и выставить правоту свою. В частности, в послании к императору испрашивают, чтобы осуждение на Кирилла и Мемнона было утверждено императорской властью.
В удивление приводит и невольно возбуждает, против себя негодование эта до крайности поспешная и бесхарактерная выходка епископа Антиохийского. Того кроткого, миролюбивого и благосовестливого Иоанна, какого мы видели в приведенном выше послании его к Несторию, теперь, в определении собора, составленном им против собора Кириллова, вовсе и узнать нельзя. «Вы, – гласит определение к сочленам собора Кириллова, -побуждаемые дерзостью, бесчинием и еретическим образом мыслей, собрались отдельно и произвели всякого рода замешательства в городе и святом соборе, с той целью, чтобы не подвергались исследованию главы, согласные со зловерием и нечестием Аполлинария, Ария и Евномия». Перечетши еще некоторые вины сочленов собора Кириллова, определение Иоаннова собора постановляет: «ты, Кирилл Александрийский, и ты, Мемнон, епископ сего городя, знайте, что вы низложены, лишены епископства и отлучены от всякого церковного священнодействия, как зачинщики и вожди беспорядка и беззакония, виновники нарушения отеческих правил и императорских предписаний». Прочие сочлены собора Кириллова подвергались также отлучению от церкви, доколе не предадут проклятию еретические главы, изданные Кириллом Александрийским (разумеются его анафематизмы), противные евангельскому и апостольскому учению.
Такую неожиданную перемену в отношениях Иоанна Антиохийского к делу св. Кирилла и Нестория мы ничем иным не можем изъяснить, как только тем, что Иоанн с первого же разу стал под сильным влиянием с одной стороны Кандидиана, с другой – епископов-сторонников Нестория. Что касается до убеждений, то об убеждениях в настоящий раз и речи быть не может, потому что дальнейшая история показывает, что убеждения Иоанновы сходились с учением св. Кирилла.
Узнав, что Иоанн Антиохийский заявил такие неожиданные отношения к спорному делу, святой Кирилл почел нужным обратить на это обстоятельство особенное внимание своих сочленов. Кирилл и Мемнон снова приглашают и собратий своих – епископов на собор69 и сами являются в качестве обвинителей на Иоанна перед собором прочих епископов; они представляют от двоих себя жалобу на Иоанна, что он поступил в отношении к ним неправильно, и требуют соборного решения о поступке Иоанновом. Смысл жалобы Кирилла и Мемнона был таков, что каковы бы ни были действия св. Кирилла и Мемнона, руководивших общим делом, во всяком случае Иоанн должен был заранее объявить о своем соборе и пригласить на собор обвиненных им епископов. Но он составил свой собор и на нем определил так, что другая сторона ничего об этом не знала: это было против всяких правил церкви.
Сочлены Кирилла решили пригласить Иоанна и сообщников его к ответу: пусть дадут они отчет в своих действиях пред собором. Кирилл и Мемнон брались доказать, что Иоанн и его епископы поступили беззаконно и нечестиво. Но здесь началась опять та же история, что и при сношениях с Несторием. Те же посольства, те же насмешки от воинов, ограждавших Иоана, и от прислуги его, и такой же отказ со стороны Иоанна: «я не хочу отвечать, говорил он к епископам приглашавшим его на собор, перед людьми низложенными и отлученными».
Это уклонение Иоанна от объяснения соборного не без оснований было признано епископами собора Кириллова за доказательство бессилия противников поддержать и доказать справедливость обвинений, взводимых ими на Кирилла. «Если они, как справедливо рассуждал Кирилл, хотели доказать, что мы защищаем ересь Аполлинариеву, то лучше бы они пришли сюда и обличили нас, а не бесчинствовали; мы никогда не одобряли мнений ни Аполлинария, ни Ария, ни Евномия; напротив, мы всех сих еретиков предаем проклятию, а с ними и Нестория, нового богохульника». Обращались к Иоанну и с третьим приглашением прийти на собор и доказать справедливость его обвинений на Кирилла; Иоанн опять отказал и потому собор Кириллов решил взаимно отсечь Иоанна и его союзников от сообщества церковного и сообщить обо всем этом императорам. Таким образом, в Ефесе составились две стороны, из коих каждая поражала другую проклятиями. И та, и другая партия старалась склонить на свою сторону народ, сановников, клириков и монахов Константинопольских и отправляла в столицу одно за другим послания с целью противников своих обличить в неправоте, а себя представить правыми. И надобно отдать полнейшую справедливость сочленам собора св. Кирилла, что они в своих сообщениях и объяснениях обнаруживают гораздо больше сдержанности и без всякого сравнения превосходят противную сторону в правдивости. Правда была на стороне св. Кирилла и его собора; это сознание своей правоты сообщало сторонникам и друзьям св. Кирилла крепость и терпеливость в различных злоключениях, кои отселе начинают надолго преследовать их. На стороне противной была сила, не согрешая можно сказать, темная. Могло быть, что эта тьма искушений и бед разогнана была бы скорее светом истины, если бы разлитию этого спасительного света истины не препятствовали различные сиятельные комиты и графы, которые, как помянутые нами выше Кандидиан и Ириней, по дружбе к Несторию возгорели желанием вметаться в дело догматическое и предложить свои услуги при дворе, так неглубоко понимавшем тонкости истинно богословского православного вероучения...
29 или 30 июня пришел от императоров ответь на донесения Кандидиана, Нестория и св. Кирилла. Ответ был заметно неблагоприятен для св. Кирилла и защищаемого им дела. Император в строгих выражениях высказывал свое негодование на епископов, приехавших на собор, за то, что они увлеклись взаимным раздражением и вели дело по страсти; их дело было заниматься разьяснением и изложением истин веры, а не составлением приговоров и отлучений. Все, что сделано было тою и другою стороною, до сих пор должно быть оставлено без значения; епископы должны заняться снова рассмотрением дела сообща и в согласии: для этого именно, он, император, сделал распоряжение, чтобы никто из членов собора не оставлял Ефеса, доколе не сделано будет все нужное. Император не теряет еще надежды устроить дело мирным соглашением епископов. Предлагая членам собора дело на новое рассмотрение, император в заключение писал: «да будет вам известно, что наше величество заботится не о людях или о святейшем и благочестивеешем Несторие, но о самой истине и ее догматах»70.
Получив такое предписание от императоров, Иоанн Антиохийский от лица своего и от лица сочленов своих почел нужным представить императорам некоторые объяснения, отчасти в видах самооправдания, отчасти в видах благоустроения желаемого императором всеобщего соглашения. «Прочитав с бесчисленными похвалами императорские повеления и назвав вселенную блаженной потому, что она находится под таким скипетром и управляется такой властью», Иоанн Антиохийский находит нужным объяснить государям, что он не напрасно подверг отлучению св. Кирилла и братию его. Св. Кирилл и братия его, по объяснению Иоанна, от самого начала попирали императорские повеления; они захотели возобновить и утвердить учение Ария, Евномия и Аполлинария; не обращая внимания на императорские повеления, осмелились безрассудно произнести несправедливое осуждение против престола царствующего над градами – града Константинополя. Из всех этих действий св. Кирилла Иоанн и сочлены его усматривали, что истинное благочестие подвергалось опасности, и вот, чтобы спасти благочестивую веру, необходимым, нашли произнесть на мнимых разорителей ее осуждение; представив такое объяснение своих действий, Иоанн уместным находит в этом же донесении молить императоров, воспитанных в православном учении, чтобы они твердо содержали сию веру, защищали и сохраняли ее невредимою, так как в этом заключается для них надежда на успех во всех делах. В видах благоустроения общих совещаний Иоанн находит нужным просить императоров о таком распоряжении, чтобы на предстоящее время по возможности сокращено было число членов собора. Без этого постановления, пишет далее Иоанн, неизбежно опять произойдет возмущение; ибо (говорит Иоанн о соборе, бывшем под председательством св. Кирилла) пришло 50 из Египта, сорок под предводительством Мемнона, тирана из Азии, двенадцать еретиков из Памфилии, называемых Мессалианами, кроме других, приставших к тому же митрополиту и отлученных в разных местах или епископами, или собором; все они составляют толпу, не знающую Божественных догматов и способную только производить шум и возмущение». Все эти места из донесения Иоаннова важны для нас потому особенно, что показывают, до какой степени возросло на этой стороне раздражение против св. Кирилла и его собора; все эти укоризны на сотрудников св. Кирилла суть не более как только брань, ничем неоправдываемая. В конце донесения представляются особенные жалобы на Мемнона, митрополита Ефесского, подобные тем, какие еще прежде взводимы были на него касательно отношений его к сторонникам Иоанновым; так, Иоанн жалуется, будто сторонники Мемнона, т. е. сочлены собора Кириллова, преследуют Иоанна и сторонников его палками и камнями, так что им, несчастным, приходится бегать от сторонников Мемнона, словно от врагов. Вследствие всех таких плачевных обстоятельств Иоанн просит императора изгнать из города преимущественно тирана Мемнона, который старается привести все в смятение. «Если он не будет изгнан, заключает Иоанн свое донесение, то невозможно будет ни нам достигнуть мира, ни вам привести в исполнение намерение вашего благочестия»... Но этого мало, что озлобленные противники православия и защитников его сами от себя нанесли такую клевету на св. мужей прямо пред лицом императора; как будто не надеясь на прочность коварства своего, они в то же время отправляют послания к префекту и магистру, надзирателю и адвокату константинопольским, где в таких же сильных выражениях жалуются на св. защитников православия и себя представляют чуть не замученными до смерти. «То, на что осмеливаются Кирилл и Мемнон, говорится между прочим в послании к префекту, превосходит всякое зверство варваров; не осталось никакой жестокости, которой бы они не употребили против нас; мы, как во время войны, подвергаемся постоянным нападениям»; несчастные умоляют «похитить их от явной смерти, призвав в Константинополь»; если этого не будет, они «погибнут совершенно и сделаются добычею неистовства».
Насколько справедливы были все эти жалобные вопли, это всего лучше объясняет дальнейшая история. Заметим, что на стороне Иоанна и партии его были комит Кандидиан и граф Ириней: уже само по себе невероятно, чтобы, состоя под столь сильной охраной, Иоанн и сторонники его могли подвергаться таким жестоким притеснениям, на какие жалуются в своих посланиях; и дальнейшая история действительно показывает, что все оные описания бедствий были, если не совершенная выдумка, по крайней мере, в несколько раз преувеличены против того, что могло быть в действительности. В действительности только и было стеснительного для противников православия, что защитники его не позволяли еретикам входить в святые храмы; но на такую меру они имели неоспоримые права; что же касается до прочих видов притеснения, то мы, на основании и памятников исторических, и соображений по действительному историческому течению дел, должны сказать, что страдальцами за православие были не Иоанн и его сторонники, а скорее св. Кирилл, Мемнон и братия их.
Защитники православия, по получении приведенного выше указа императорского, со своей стороны послали было объяснение к императору, в котором изображали ему истинное положение, дела, чтó, на каком основании и в каком виде они сделали относительно Нестория; но это донесение к императору от православных было задержано противниками православия. Соучастники Нестория в Константинополе, как только узнали о низложении его, не известно в каких видах захотели было утаить это низложение; для сего они сторожили на кораблях и на дорогах и не позволяли никому из членов святого собора ни входить в Константинополь, ни выходить из него; входили и выходили только те, кто держал сторону врага Христова (Деян. вс. соб. т. I, стр. 857). Беспокоимые такой зловредной предусмотрительностью Несториан, отцы истинного собора вручили от себя послание одному нищему, для передачи епископам и монахам в Константинополе; нищий скрыл это послание внутри посоха и успел передать по назначению послание собора, где описывался весь порядок дела и затем изображено было стеснительное положение отцов собора, привело в негодование православных епископов и монахов, бывших в Константинополе: все монастыри восстали и вместе с архимандритами отправились к императорским палатам с пением антифонов. Между архимандритами особенно видное место и значение имел в то время св. Далматий, 48 лет не выходивший из своего монастыря. Представ пред лицо императора, Далматий безбоязненно начал изображать пред ним стесненное положение отцов православия и напротив вполне благоприятное положение врагов православия: «соучастники Нестория, говорил между прочим св. Далматий императору, во множестве приходят и уходят невозбранно, а православные епископы в стеснении».
Император дал обещание вызвать в Константинополь доверенных от собора. Распоряжение о вызове из Ефеса доверенных епископов в Константинополь действительно последовало в скорости, и епископы, отправленные от собора истинно православного, объяснили императору, что и как отцы сего собора сделали относительно Нестория. Дело их само по себе было право, безукоризненно; но этому делу весьма много вредит посланный императором чиновник Кандидиан. «Он, – пишут отцы собора в донесении к императору, – дорожа дружбой с Несторием больше нежели благочестием, старается произвести в вас предубеждение, прежде нежели вы основательно узнаете, в чем состоите дело. Кандидиан во все время препятствовал православным доводить до сведения императорского об их действиях на соборе; все старание свое этот чиновник употреблял в пользу Нестория». Еще большее стеснение отцы православия испытали от другого друга Несториева, графа Иринея. «Мы были во всем стеснены, – свидетельствовали отцы православия, – и не могли подробно описать вашему величеству того, что мы потерпели от знатнейшего комита Иринея; он возмутил весь св. собор и некоторыми беспорядками и нападениями навел такой страх на епископов, что очень многие из них опасались даже за самую жизнь».
Благодаря однакоже содействию истинных друзей православия в Константинополе, отчасти вниманию императора, этой депутации удалось было с первого же разу объяснить, кому следует, начиная от императора, истинное положение цел в Ефесе. Это объяснение должно было, конечно, склонить всех ревнующих об истинной вере на сторону св. Кирилла. Уже все было подготовлено к окончательному решению дела в пользу православия и св. Кирилла, как из Ефеса прибыл в Константинополь сильный сторонник и друг Нестория и Иоанна – Ириней. Сильный связями при дворе, он успел в короткое время расстроить все, сделанное депутацией, посланной от св. Кирилла. Ириней, как сам же и объясняет, успел собрать всех знатнейших начальников и чрез них довести до слуха императоров обо всем, «что по жестокости сделано было египтянином» (разумеется еп. Кирилл Александрийский). Ходатайством Иринея сделано то, что император назначил новое переисследование дела, которое должно было происходить в присутствии самого императора и главных сановников. Как происходило это совещание, кто именно был защитником св. Кирилла, не известно; известно только, что защитники св. Кирилла были преодолены; тотчас же по совещании составлено и отлучение «Египтянина». Сущность обвинения на св. Кирилла выражена была так: «Кирилл и бывшие с ним все сделали самовластно и противозаконно и потому надлежат за сделанное отлучению от церкви и другим наказаниям». Уже приготовлена была бумага дли подписи императору, как на сторону защитников св. Кирилла успел прибыть врач и синкелл (домашний секретарь) Кирилла – Иоанн. Этот благочестивый и как видно смелый и решительный человек успел свона восстановить поруганную правду. «С прибытием Иоанна большая часть начальников, по выражению Иринея, как бы изменилась, так что и слышать не хотели от него, Иринея о том, о чем прежде перед ними или даже ими самими было рассуждаемо». Как видно из дальнейшего хода дел, врачу и синкеллу Кириллову Иоанну удалось только приостановить, но отнюдь не вовсе расстроить нечестивое предначертание противников св. Кирилла, слишком сильных, чтобы можно было легко и скоро поразить их. Блалоговременным прибытием защитника св. Кирилла сделано было только то, что отселе мнения сановников, занимавшихся рассмотрением спорного дела, разделились: одни желали, чтобы оставалось в силе все, что было доселе сделано тою и другою стороной, т. е. низвержение и отлучение как св. Кирилла и Мемнона, так и с противной стороны Нестория; другие требовали, чтобы все эти взаимные отлучения были преданы забвению, чтобы собор из нескольких епископов занялся снова переисследованием дела и определением учения веры; иные требовали, чтобы наряжена была следственная комиссия из Константинополя, для пересмотра всего дела на месте.
Император, как видно запутавшийся в этих бесконечных взаимных доносах и в обвинениах со стороны споривших сторон, признал полезным для умиротворения споривших сторон низложить Нестория, св. Кирилла и Мемнона. С таким указом он и посылает в Ефес комита Иоанна, который по приведении в исполнение воли царской должен был сделать то, что признает полезным относительно веры. Епископам же, находившимся в Ефесе, предписывалось, чтобы они приложили особенное попечение к тому, как бы разрешить все недоумения, уничтожить все соблазны, чтобы им можно было возвратиться домой в мире и единодушии.
По прибытии в Ефес комит Иоанн нашел там все, как и следовало ожидать, в величайшем смятении; к нему явилась и та, и другая из споривших сторон с доказательствами своей невинности и виновности противников. Для всестороннего, основательного рассмотрения дела, Иоанн назначил было собраться вместе еписконам той и другой стороны. Несторий и его сторонники пришла на место собрания чуть не до свету; но как только прибыл св. Кирилл и прочие отцы православные, то тотчас же потребовали, чтобы Несторий с места совещаний был удален, как низложенный; сторонники Нестория напротив потребовали, чтобы удален был с места совещаний св. Кирилл; поднялся сильный и продолжительный шум. Не видя возможности устроить дело мирным соглашением, комит нашелся вынужденным взять под стражу руководителей той и другой стороны – Нестория, св. Кирилла и Мемнона. Понятно, что такое распоряжение должно было привести обе спорившие стороны еще в большое беспокойство. Положение их и отношения их к указу императорскому всего яснее открываются в их переписке с константинопольским духовенством и императорским двором в это время. Отцы православного собора писали к императору, что указ его императорского величества, объявленный и приведенный в исполнение комитом Иоанном, произвел во всех них глубокое смущение; из этого указа они, православные, заключают, что «в правдолюбивые» уши императора, неизвестно каким путем, прокрались ложь и обман. В указе императорском представлено дело так, будто низложение св. Кирилла и Мемнона есть дело решенное всем святым собором; между тем это сделано не святым собором, который составляет свои определения в согласии с Римским апостольским престолом, в согласии со всем западом, в согласии с Африкою и Иллириком; низложение Кирилла и Мемнона есть дело только незначительного числа епископов, отступивших от истинного собора и не заслуживающих уважения; что же касается до собора епископов право верующих, то этот многочисленный союз пастырей удивляется сим двум епископам, их ревности о православной вере, считает их достойными величайшей награды как от людей, так и от Христа Господа; оный святой собор признал достойным низложения одного только Нестория – изобретателя новой ереси. Не менее обидно для святого собора, и опять ничем иным, как только обманом может быть объяснено и то, что в императорском указе имена Иоанна Антиохийского и сторонников его, равно как и имена некоторых Пелагиан, осужденных святым собором, поставлены наравне с досточтимыми отцами собора святого и что высочайший указ императорский обращен ко всем епископам, без различия правых и неправых. За сим отцы православные описывают императору, что сделал Иоанн Антиохийский со своими сторонниками в отношении к святому собору, как они отделились от прочих отцов собора; по причине таковых-то действий сочленов Иоанна Антиохийского отцы истинного собора находят невозможным поддерживать с ними общение, частью потому, что они не хотят подписывать низложение Нестория и сами с ним во всем согласны, частью потому, что дерзостью своей по отношению к председателям истинного собора они сами обнаружили отпадение от канонов церковных, частью, наконец, потому, что они решились лгать пред императором и обманывать его. Затем собор умоляет императоров освободить св. Кирилла и Мемнона, позаботиться об охранении веры, наследованной от отцов, напечатленной Духом святым и на сердце самих императоров, выраженной в определених св. собора против Нестория. Если императорам желательно во всей подробности узнать о неприятных столкновениях отцов святого собора со сторонниками Иоанна Антиохийского, то они всего лучше бы сделали, если бы позволили святому собору послать от себя доверенных в Константинополь.
Одновременно с этим донесением святого собора к императору, св. Кириллу удалось послать из-под стражи письмо к клиру и народу константинопольскому, где св. Кирилл, так же как и собор, объясняет, что и комит Иоанн, и указ императорский представляют все дело неправильно: неправда, будто Кирилл и Мемнон низложен святым собором; поэтому-то св. Кирилл находит нужным предупредить духовных константинопольских, особенно архимандритов, чтобы они, когда комит Иоанн возвратится в Константинополь, воспрепятствовали ему передавать императору неправильные сведения об истинном положении дел. О себе св. Кирилл пишет, что он содержится под строгою стражею: «воины и спят перед его дверьми»; о прочих сочленах своего собора св. Кирилл пишет, что все они изнурены до чрезвычайности, многие уже померли, многие до того обеднели, что принуждены продавать свой вещи для того только, чтобы как-нибудь существовать. Сами отцы Ефесского собора о своем положении писали следующее: «Ефес для них становится темницею, где они заключены вот уже три месяца; послать о себе известие в Константинополь они не могут ни водою, ни сушею и должны уже прибегать к мерам до крайности искусственным, – переодеванию» и т. п. (об одном из таких обстоятельств мы упоминали прежде). Причиною таких строгостей к отцам собора служат, по их соображениям, ложные слухи, кои распространяются о них со всех сторон и доходят до императора. Отцы собора Eфecского усердно просят духовных константинопольских припасть к стопам императора и все ему объяснить; именно они должны объяснить императору, что св. собор, вовсе не намерен был низлагать св. Кирилла и Мемнона; напротив, он питает к этим руководителям своим глубочайшее уважение, что святой собор не может быть в общении только с еретическим сборищем Нестория и Иоанна Антиохийского. Отцы истинного собора увещевают духовных константинопольских, чтобы они именем всего св. собора просили императора освободить и восстановить св. Кирилла и Мемнона, освободить и прочих епископов собора из их стеснительного положения, и повелеть им или расходиться по своим местам, или, если окажутся того достойными, предстать пред лицо императорское, иначе они все перемрут или от болезней, или от печали. «Впрочем, – прибавляют отцы истинного собора, – если бы нам и умереть пришлось, мы и тогда не согласимся отступить от того, что определили».
Устроением Божиим клиру константинопольскому удалось представить императору и его знатнейшему синклиту «прошение и ходатайство» в пользу отцов истинного собора. Защитники св. собора умоляют императора восстановить святого Кирилла и Мемнона и утвердить определение истинного собора Ефесского: собор этот был несравненно многочисленнее (около 200 епископов), чем собрание 39 человек противной стороны. Ежели св. Кирилл, предводитель собора, противозаконно подвергается наказанию, то это относится и ко всему собору, который во всем с ним согласен; в лице Кирилла и Мемнона подвергаются наказанию и все епископы. Но боголюбезные императоры должны же позаботиться о том, чтобы церковь, которая и их воспитала как мать, не была раздираема и чтобы не возобновлялись снова века мученичества.
Сторонники Нестория и Иоанна Антиохийского в свою очередь употребляли всевозможные усилия к тому, чтобы склонить императоров на свою сторону. Они отправляют с комитом Иоанном от себя объяснение императору, где, восхваляя распоряжение императора о низложении св. Кирилла, выражаются между прочим, что эта мера есть единственное средство к тому, чтобы успокоить весь мир, приведенный в смущение египтянином (т. е. св. Кириллом). «По прибытии в Ефес императорского указа, пишут сторонники Нестория, они прежде всего поспешили осудить анафематизмы Кирилловы, противоречащие евангельскому и апостольскому учению, анафематизмы, в которых Святой Кирилл будто бы дерзает изрекать анафему «на всех прежде бывших святых»; к согласию на эти анафематизмы, по объяснению Нестория, св. Кирилл склонил сочленов своих, воспользовавшись неведением одних, болезнию других и всего более – употребив хитрость и жестокость. Они, сторонники Нестория и Иоанна Антиохийского, в согласии с комитом Иоанном пытались было склонить на свою сторону епископов, прельщенных Кириллом, склонить к тому, чтобы они признали анафематизмы Кирилловы погрешительными; нo сочлены Кирилловы от этого приглашения уклонились и им, сторонникам Иоанна, ничего более не остается, как исповедать истинную веру и оные положения погрешительные отвергнуть. Символ Никейский не требует никаких добавлений; если же император желает слышать изъяснение в рассуждении о Пресвятой Деве и Богородиц, то они при помощи Божией в отражение своих противников исповедуют: «что Господь наш Иисус Христос, Единородный Сын Божий – истинный Бог и истинный человек, прежде всех времен рожден от Отца по Божеству, в конце же времен ради нас и ради нашего спасения родился от Девы по человечеству, и есть единого с нами существа, т. е. по человечеству. Два естества между собою соединились, и потому мы исповедуем единого Христа, единого Господа и единого Сына. Ради сего соединения (которое однакоже несмесимо) мы исповедуем, что св. Дева есть Богородица, поскольку Бог Слово сделался плотию и чрез воплощение от начала соединил с собою храм, который Он воспринял от Девы». Приведши это исповедание сторонники Иоанна просят императора, чтобы он поддержал веру, поколебленную «египетскими положениями», и чтобы от всех епископов потребовал отвержения тех положений и подписи исповедания Никейского; если не будут отвергнуты анафематизмы Кириллова, прибавляют сторонники Иоанна, то невозможно будет и водворить мир в церкви.
Прежде чем перейдем к дальнейшему изложению последующих обстоятельств, заметим здесь, что в приведенном исповедании значительно сглажены резкости лжеучения чисто несторианского, исповедание обнаруживает значительный поворот на сторону православия, от чего, как показала история дальнейшая, между самими Несторианами произошло разделение, так как некоторые из их же стороны не хотели сего исповедания подписать, напр., Александр, епископ Иерапольский. Как бы то ни было, только заметно, что сама противная, еретическая сторона высказала значительную уступку стороне православных; она принимает слово «Богородица». Это одно важное обстоятельство, которое нужно принять к сведению при соображении дальнейшего хода дел. Между тем и ходатайство друзей православия, бывших в Константинополе, перед императором не осталось безуспешным. Они пишут между прочим отцам собора Ефесского, что император начинает, наконец, лучше думать об отцах истинного собора. Каким способом совершилась эта благотворная перемена, для нас осталось неизвестным; мы знаем только, что император на просьбу истинных отцов православия склонился и пожелал лично слышать депутатов с той и другой стороны. Указ императора о приглашении депутатов с той и другой стороны в Константинополь до нас не сохранился, и мы знаем о нем уже из последующего хода дел. Комит Иоанн объявил эту волю государя той и другой стороне и спорившие епископы отправляют от себя по 8 человек в Константинополь; со стороны православных отправились два папских легата, Ювеналий eп. Иерусалимский, Флавиан Филиппийский, Фирм – Кессарии Каппадокийский, Феодот Анкирский, Акакий Мелетинский и Евоптий Птолемаидский (из Африки); со стороны противников отправились: Иоанн Антиохийский, Иоанн Дамасский, Имерий Никомидииский, Павел Емизский, Макарий Лаодикийский, Апрингий Халкидский, Феодорит Кирский и Елладий Птолемаидский (из Финикии); св. Кирилл и Мемнон все еще оставались под стражей. Те и другие из депутатов снабжены были от своих сторонников, остававшихся в Ефесе, инструкциями, сущность которых состояла в том, что православные не должны были входить в соглашение с Несторианами, доколе не будет подписало низложение Нестория, a несторианская сторона нe должна была входить в соглашение с православными доколе не будут отвергнуты анафематизмы Кирилловы. Депутаты уже достигли Халкидона, как здесь получено было императорсвое распоряжение, чтобы они остановились здесь для взаимных совещаний и ожидали прибытия императорского71. Император прибыл в Халкидон и рассуждения начались; православные прежде предъявили желание, чтобы освобождены были из-под стражи св. Кирилл и Мемнон, чтобы Несторий был низложен и учение его было подвергнуто проклятию; партия противная заявила, что она не согласится вступить ни в какие сношения со сторонниками св. Кирилла, с этими (мнимыми) отступниками от православной веры, доколе они не отвергнут еретические главы (анафематизмы Кирилловы). Феодорит Киррский (один из членов комиссии, бывших в Халкидоне) начал было укорять православных: «они утверждают, что одно естество во Христе Божеское и вместе человеческое» (см. посл. Феод. к епископу Иерапольскому; Д. В. соб. т. I, стр. 828). Иоанн Антиохийский приписывал было православным убеждения, что Бог подвержен страданиям, что одно естество и тела, и Божества (см. бесед. Иоанна Антиох. в Халкид. Д. В. С. т. I, стр. 836); и другие из епископов, составлявших эту же комиссию, заявили на православных обвинение, будто они учат, что страдало божество Единородного Сына Божия, а не человечество, которое Он принял ради нашего спасения; что из Божества и человечества произошло одно естество; будто Божество подвергалось некоторой перемене, и изменилось в плоть (т. I, стр. 842). Все эти и подобные обвинения на православных не имели для себя никакого основания: истинные выразители церковного учения были весьма строги и точны в своих выражениях, чтобы могли допустить где-нибудь и когда-нибудь выражения подобные тем, какие приводили им в укоризну72. Как скоро защитники прарославия улучили возможность изложить свое учение спокойно, без прежнего шума и препирательств от противной стороны, то скоро же и оказалось, что им приписывают лжеучения измышленные, что сами они вовсе не преподают такого учения, какое приписывают им. Иоанн Антиохийский и сторонники его обвиняли, напр., св. Кирилла в арианстве, евномианстве, аполлинарианстве, но это была такая несправедливость, больше которой едва ли можно и вообразить. Отселе весьма понятным становится, почему некоторые из депутатов, вначале бывшие на стороне Нестория, стали переходить на сторону православных и «подписали 12 глав Кирилла Александрийского» 73. Понятно также, какие последствия должны были иметь эти рассуждения комиссии в Халкидоне для решения участи главных деятелей в этих спорах. Еще комиссия не была распущена, как в Ефесе получено было предписание всех трех первенствующих деятелей в этой истории освободить; только св. Кирилл и Мемнон были оставлены в их прежних правах, а Несторию повелено было отправиться куда ему угодно, или, как выражается другой памятник, Несторий «увольнялся в место своего прежнего пребывания, т. е. в Антиохию, откуда прибыл на престол Константинопольский» (Деян. всел. соб. т. I, стр. 832). Когда сторонники Нестория начинали было защищать свое дело и личность Нестория, то император отвечал: «я знаю, что вы делаете не хорошие собрания»; а ходатайствовавшим о Несторие сказал, «чтобы ему, т. е. императору, даже и не напоминали об этом человеке». Надобно сказать, однако, что низложение Нестория и заключение в Антиохийский монастырь теперь пока еще прикрыто было некоторыми знаками почтения к Несторию, из уважения к его прежнему положению; но скоро правительство увидело, что мягкие меры в отношении к еретикам неудобно ведут к желанной цели, и потому нашло нужным произвести над Несторием приговор несравненно более строгий. По прошествии некоторого времени, депутация епископов, заседавших в Халкидоне, переведена была в Константинополь и епископам православным повелено было избрать преемника Несторию. На кафедру Константинопольскую был избран и рукоположен Максимиан. Теперь Несторию повелено было отправиться в ссылку в Петру (Дея. всел. соб. т. 2, с. 299); прочим епископам поведено возвратиться в свои провинции и города. Св. Кирилл прибыл в Александрию 30 октября и город принял его, как выражается один памятник, с величайшим восторгом и честью (см. Декрет об изгнании Нестория, Деян. всел. соб. т. 2. стр. 298).
Получив известие о позволении возвратиться в Александрию, а может быть и по возвращении своем в Александрию, св. Кирилл еще раз писал к императору Феодосию обширное послание, где спокойно, тоном много потерпевшего, но всепрощающего страдальца, изображает истинный ход дел во все время Ефесского собора, и это послание, рисующее нам в величественном свете св. Кирилла, производит особенно умиротворяющее впечатление из всех пямятников относящихся к истории Ефесского собора74. Таким благотворным, утешительным результатом разрешились эти бурные прения, возмутившие весь тогдашний христианский мир. Благодаря участию благонамеренного и благочестивого императора, темная крамола лжеучения обессилена и иеизменным защитникаме православия воздано должное по справедливости. Но внутренего примирения между спорившими сторонами и теперь еще не последовало; противники православия, защитники Нестория все еще крепко настаивали на своих прежних требованиях, и, не смея вредить безопасности защитников православия внешним образом (так как их безопасность была обеспечена хранителями общего спокойствия), изощряли против них свое слово. Особенно крепко за Нестория стоял и особенно сильно нападал на святого Кирилла Феодорит; к Феодориту примкнул Александр епископ Иеранольский, Мелетий Мопсуетский, Андрей Самосатский; все они и с ними немало других сообщников составляли партию противодействия православным, которое продолжалось долгое время и по закрытии Ефесского собора.
Нам остается рассмотреть еще один памятник, существенно относящийся к истории Ефесского собора, – правила сего собора.
Автор «Опыта курса церковного законоведения», блаженной памяти преосвященный Смоленский Иоанн замечает, «что Ефесский собор особых правил для церковного благочиния, как другие соборы, не составлял (т. 2. стр. 241). Те правила, которые помещаются с именем Ефесского собора в собрании церковных канонов, преосвященный Иоанн называет извлечением из окружного послания, отправленного от лица собора ко всем церквам. Но такое суждение о правилах Ефесского собора не подтверждается ни собранием деяний соборных, ни самым содержанием правил сего собора; и на основании хода самых деяний соборных и из рассмотрения самых правил с большей основательностью можно сказать, что правила св. Ефесского собора были составлены отцами св. собора как особые, положительные правила, а не состевляют только «извлечения из окружного послания». Деяния Ефесского собора показывают, что послание от лица собора было разослано само собою, а правила при этом послании были сами по себе.
Труднее решение вопроса: когда были составлены правила Ефесского собора?
Из окружного послания, при коем были приложены правила Ефесского собора, видно, что правила сии писаны уже после того как Иоанн Антиохийский явился в Ефес и заявил свое отпадение от отцов истинного собора; следовательно, правила составлены не в первое заседание собора; из содержанья самих правил видво, что Несторий, в то время, когда были составлены правила, был еще в силе; так, он представляется еще в состоянии отлучать от церкви и принимать в свое общение тех, кои отлучены епископами православными; отселе видно, что правила писаны прежде заключения Нестория под стражу и последовавшего вскоре за тем окончательного низложения его. Принимая во внимание эти два замечания, мы получаем основание сказать, что правила Ефесского собора составлены были в период времени между первым заседанием и окончательным закрытием собора. Судя по тому, что изложение правил Ефесского собора, в Деяниях соборных стоит в связи с делом о Харисии, которое, как видно по актам собора, было рассматриваемо в 6-м заседании, и с делом об управлении кипрской церкви, рассмотренном в заседании 7-м, мы должны сказать, что правила Ефесского собора были составлены отцами сего собора не прежде 7-го заседания, но в какое именно заседание, решить сего по недостатку указаний в памятниках невозможно.
Сколько правил было составлено отцами Ефесского собора? Решение сего вопроса стоит в зависимости от того, причислять ли к правилам собора рассуждения и определения отцов собора по делу о Харисии пресвитере и по делу об управлении Кипрской церкви. В некоторых кодексах Ефесскому собору приписываются только 6 правил, но там не включаются в число правил помянутые нами рассуждения отцов собора о Харисии и о Кипрской церкви; в иных кодексах эти рассуждения отцов причисляются к правилам и с именем Ефесского собора представляются 8 правил. Зонара и Вальсамон между правилами Ефесского собора считают 8; 8 правил значится и в нашей Книге правил, изд. святейшим синодом. Еще одно, предварительное замечание относительно правил Ефесского собора: ни в одном соборе не замечается такой живой органической связи между историей собора и его правилами, какая замечается между историей и правилами собора Ефесского. Правила Ефесского собора суть, можно сказать, живая копия всей истории рассуждений и прений, бывших во время Ефесского собора, и во многих чертах выражают собою истинную, действительную жизнь и деятельность членов собора и прочих верующих того времени.
Правило 1. Доколе предмет изысканий не был исследован всесторонне, доколе не состоялось обоюдного соглашения между спорившими сторонами, дотоле очень естественно могло происходить, что члены собора и даже митрополиты могли переходить от одной стороны на другую. В истории деяний соборных мы видим, что один раз, например, сторона Иоанна Антиохийского усилилась приращением 4 членов; в другой раз из нее убыло 7 епископов (см. Д. В. С. т. 1 стр. 637) на сторону православных: вообще говоря, вся история Ефесского собора показывает несколько случаев, что мнения и убеждения у некоторых членов собора изменялись, и с тем вместе изменялись и их отношения к той или другой стороне. Первое правило Ефесского собора в свою очередь представляет, с одной стороны, и живое подтверждение того, что так именно и было в действительности во время Ефесского собора, с другой, – нужное противодействие этой шаткости и этому колебанию членов собора. Если бы какой митрополит, гласит правило, решился отступить от святого и вселенского собора и присоединиться к отступническому сонмищу (очевидно, разумеется сторона Нестория и Иоанна Антиохииского) или будет мудрствовать как Целестин (разумеется один из первых сотрудников Пелагия, распространявший Пелагианское учение в Ефесе)75, таковой, как изверженный святым собором от всякого церковного общения и недействительный, не только не может ничего делать против епископов своей области, но еще будет подлежать суду тех самых православных епископов области и окрестных митрополитов.
Этот суд над митрополитом, отступившим от сообществa с православными, смотря по качеству вины подсудимого, может кончиться совершенным извержением его из епископского сана.
Правило 2. Второе правило, так же как и первое, предусматривает и старается предотвратить возможность колебательного отношения к спорному делу в епископах. Правило имеет в виду епископов, по отсутствию не принимавших личного участия в заседаниях собора. Очень могло быть, что кто-нибудь из сих отсутствовавших епископов примет сторону отступников от собора православного, и что даже между теми, кои прежде подписали извержение Нестория 76, найдутся такие, кои перейдут к отступническому сонмищу. Как тех, так и других св. собор извергает со степени епископства и лишает степени священства.
Правило 3. Еще при первом возникновении несторианских прений, как мы видели, Несторий, как скоро заметил, что православные с разных сторон начинают ему противодействовать, то между различными видами наказаний своим противникам употребил и то, что лицам, имевшим степень священства, запретил священнодействовать.
Весьма вероятно, что это запрещение священнодействовать продолжало тяготеть над запрещенными во все продолжение прений и значительно тяготило подпавших сему запрещению.
Св. собор епископов православных это запрещение, наложенное Несторием и его сообщниками на православных, с них снимает и возвращает им право снова восприять степень священства, какую имели. Вторая половина сего правила делаете из сего случая обобщение, и на будущее время вообще постановляет, чтобы единомудрствующие с православным и вселенским собором члены клира отнюдь никаким образом не были подчинены отступившим или отступающим от православия епископам, т. е. как скоро епископ заражается ересью, то клирики, подчиненные ему, освобождаются от обязанности быть к нему в повиновении, и конечно ожидают распоряжения от собора епископов православных.
4-ое правило Ефесского собора извергает из священного чина клириков, кои дерзнули бы держаться лжеучения Несториева или Целестиева, т. е. Пелагианского.
5-ое правило особенно заметно стоит в живой связи с тогдашними обстоятельствами и живо напоминает собою одно из бывших тогда происшествий. О происшествии этом мы в свое время уже упоминали и теперь по связи речи и для ясности изложения не излишним находим несколько слов о нем повторить, именно: в правление патриарха Константинопольского Аттика, в Константинополе был местный собор, на котором произнесено было осуждение на учение Пелагиан; так как в то время и восточная, и западная церкви были в полном согласии, то решение Константинопольского собора было уважено и принято в Риме. Вследствие сего определения о Пелагианах некоторые из епископов, по обвинению в пелагианстве, подверглись низложению. Четверо из таких низложенных епископов: Юлиан, Флор, Оронт и Фабий, несмотря на то, что имели свои кафедры в каких-то «областях западной империи» (см. пос. Нестор, к папе Целестину, Д. В. С. т. 1. стр. 341), обратились за поддержкой к Несторию, и Константинопольский ересеучитель в самом деле взялся было ходатайствовать пред Римским папой за помянутых епископов. Об успехах сего ходатайства нечего было, конечно, и помышлять, когда над самим Несторием нависла уже и готова была разразиться буря. Но для нас в настоящем случае важен самый факт, что Несторий брался ходатайствовать и защищать епископов, подверженных отлучению законным собором епископов. Весьма вероятно, что по этому (и, конечно, по многим подобным) поводу св. собор составляет определение: ежели кто-нибудь за неприличные дела осужден будет собором или собственными епископами, Несторий же и его единомысленники, вопреки правилам, покусятся возвратить им общение с церковью или степень священства: св. собор признает все это для восстановленных бесполезным, и отлученные законом должны оставаться изверженными из священного чина.
6-ое правило как бы снова подтверждает все постановления, сделанные святым собором, когда внушает, чтобы все, постановленное св. собором, было хранимо твердо, и определяете, что, если бы некоторые восхотели каким бы то ни было образом поколебать то, что о каждом из них учинено святым собором, то таковые, если они епископы или вообще принадлежат к клиру, совершенно должны быть извержены от степени священства, ежели миряне – отлучены от общения церковного.
7-ое правило Ефесского собора содержит в себе известное в изложениях догмагического учения запрещение на будущее время составлять новые вероисповедания или символы. Поводом к сему правилу послужило следующее обстоятельство. На одном из заседаний Ефесского собора, Харисий, пресвитер и эконом филадельфийской церкви, донес святому собору, что соучастники нечестия Несториева, пресвитеры Анастасий и Фотий прислали в Лидию, к епископам этой области, неких Антония и Иакова, пресвитеров, с рекомендательными о них письмами, как о людях безупречно православных. Иаков, пришед в Лидийский город Филадельфию, обольстил некоторых «простейших», как выражался Харисий, клириков и склонил их подписать изложение веры, содержавшее в себе учение, очевидно несторианское. Несториане, пролагая таким способом в Лидию путь себе, в то же время замыслили подавить там учение православное, так что Харисия, например, предъявителя излагаемой жалобы, как еретика отлучили от церковного общения и запретили ему священнослужение. Достигнуть этого друзьям Несторин было, как видно, весьма удобно, потому что в числе обольщенных ими упоминаются и епископы Лидийские (например, Зенон). В исповедании, какое усиливался было ввести в церковное употребление еретик Иаков, в члене о Сыне Божием между прочим читалось: «Господь Бог Слово восприял совершенного человека от семени Авраама и Давида; сего человека, одинакового с нами по существу, силою св. Духа образованного в утробе Девы, Он неизреченно соединил с Собою, допустил его претерпеть смерть, по закону существа человеческого, воскресил из мертвых, возвел на небо, и посадил одесную Бога» и т. д.77 Это-то исповедание, наполненное несторианскими мыслями и выражениями, Иаков предлагал подписывать всем, кои желали считать себя в числе правоверных, «соблюдающих церковные догматы», и кои желали перейти от какого-нибудь еретического заблуждения к истине. И лжеучителю действительно удалось склонить на сторону сего исповедания значительное число православных и еще более значительное число так называемых четыредесятников 78. Как видно по деяниям собора, около этого времени значительное число четыредесятников решились обратиться к церкви православных, и Иаков всех их склонил подписать свое исповедание несторианское. Когда православный пресвитер Харисий все это объяснил отцам св. собора и представил им на рассмотрение самое исповедание, какое распространяют Несториане при посредстве Иакова, то собор, поскольку усмотрел в рассматриваемом исповедании очевидные признаки несторианства, постановил, чтобы на будущее время никому не позволено было ни произносить, ни писать или слагать иную веру (т. е. иное исповедание веры) кроме той, которая определена св. отцами, со святым Духом, сошедшися в городе Никее; кто же дерзнет составлять иное исповедание и предлагать свое ново составленное исповедание желающим обращаться к православию от язычества или от Иудейства, или от какой ереси, таковые, ежели они еписковы или принадлежат клиру, да будут чужды епископы епископства, клирики клира, а ежели миряне, то да будут преданы анафеме. Вторая половина сего правила изрекает осуждение на самое изложение веры, послужившее поводом к составлению приведенного нами постановления, равно и на всех епископов, клириков и мирян, кои решились бы мудрствовать о воплощении Единородного Сына Божие согласно с представленным от Харисия исповеданием. Все таковые «мудрствующие согласно скверным и развращенным несториевым догматам» подвергаются: епископы – лишению епископства, клирики извергаются из клира, миряне да будут преданы анафеме.
8-е и последнее правило Ефесского собора посвящено рассуждению о деле, касавшемся управления Кипрской церкви. Неизвестно, на каком основании, но, по всей вероятности, увлекшись примером тех отношений, в каких стояли между собою в Кипре и Антиохии власти гражданская и воинская79, и правитель в Антиохии церковный заявил притязание подчинить своему управление церковь Кипрскую; видимым знаком подчиненности Кипрской церкви митрополиту Антиохийскому должно было служить, по намерениям властолюбца, то, что он митрополит Антиохии будет (по крайней мере, он заявлял такое притязание) совершать поставление епископов для Кипрской церкви. В то время как продолжались еще занятия Ефесского собора, скончался Кипрский митрополит Феодор (Д. В. С. т. 2. стр. 6). Клир Антиохийской церкви, действовавший, без всякого сомнения, в духе и по распоряжению своего митрополита, обратился к воинскому начальнику Антиохии с просьбой, чтобы он послал от себя приказ к начальнику области Кипрской о том, чтобы избрание преемника умершему митрополиту на о. Кипре совершаемо не было, а чтобы это дело перенесено было на собор, конечно, в распоряжение стороны Антиохийцев. Воинский начальник Антиохии Флавий Дионисий действительно прислал приказ в этом смысле Феодору, правителю области Кипрской, угрожая даже за неисполнение этого приказа взысканием. Но еще прежде чем пришел этот указ на о. Кипр, там уже избран был собором своих епископов в преемники Феодору, Ригин. Этот-то Ригин, епископ города Констанции, Кипрской митрополии, прибыв в Ефес к отцам собора вместе с другими епископами Кипрской области Зиноном и Евагрием, заявил пред собором о нововводимых притязаниях со стороны Антиохийского митрополита на церковь Кипрскую и просили определения на сей предмет соборного. Св. собор прежде всего обратил внимание на то, как производимо было избрание митрополита Кипрской области доселе? Прибывшие из Кипрской области на собор епископы объявили, что до сих пор избрание их митрополита было совершаемо собором местным, что и недавно почивший Феодор, и Троил, и предшественник его Сабин, и прежде них бывший, доселе уважаемый св. Епифаний, все поставлены были на острове Кипре, и никогда ни Антиохийский епископ, ни другой кто-либо не имели права рукоположения в Кипрской области. Отцы св. собора Ефесского нашли такой порядок поставления митрополита для Кипрской области совершенно правильным, тем паче что и первым вселенским собором постановлено правило, которое «охраняет изначальные преимущества каждой церкви» (разумеется правило 6-е). Вследствие сих соображений св. собор определил, что притязание Антиохийского митрополита на церковь Кипрскую противно церковным правилам, что Антиохийский митрополит совершать рукоположение епископа для Кипрской области права не имеет, что предстоятели Кипрской церкви будут сохранять неприкосновенным и ненарушимым свое право – самим совершать рукоположение благоговейнейших епископов. Что постановлено в рассуждении области Кипрской, то же должно быть приложено и к областям другим: и в других округах и во всех областях никто из епископов не должен занимать чужой области, которая прежде и издревле не признавала над собою власти ни его, ни его предшественников. Если же кто занял чужую область, тот должен возвратить ее, чтобы правило отцов не было нарушено, чтобы под видом священнодействия не вкрадывалась надменность власти мирской. Если бы кто решился предложить постановление противное сему, то постановление такое, как не согласное с определением св. и вселенского собора объявляется недействительным. Вероятно по вниманию к особой удобоприменимости этого постановления на практике, св. собор нарочито предлагает, чтобы каждый митрополит для своего удостоверения взял себе список с сего постановления.
Не включены отцами Ефесского собора в состав общеобязателыных правил, но имели существенное отношение к истории Ефесского собора и даже присоединены в виде прибавления к правилам Ефесского собора рассуждения и определение отцов Ефесского собора по делу Евстафия, митрополита Памфилийского.
Евстафий, неизвестно от каких причин и обстоятельств, впал в душевное расстройство; от душевного беспокойства и расслабления у него ослабело расположение к деятельности; к тому же старец смущен был нападениями на него каких-то недоброжелателей; раздраженный всем этим Евстафий письменным отречением отказался от своей кафедры. Епископы округа Памфилийского отречение Евстафия уважили и избрали на его место другого – Феодора. Но видно, что вслед за отречением старца от управления церкви, для него начались еще более чувствительные стеснения и оскорбления. Евстафий является пред отцами Ефесского собора «со слезами, не град, ниже церковь оспаривая у поставленного на место его Феодора, но прося токмо чести и именования епископского». Отцы собора нашли правильным и законным признать в силе и распоряжение епископов Памфилийских и уважить просьбу Евстафия. Епископы округа Памфилийского поступили, по отзыву отцев Ефесского собора, правильно, когда уважили отречение Евстафия. Ему, Евстафию, как принявшему на себя священно-начальственное попечение, подобало удерживать оное с духовною крепостью, но поскольку он показал себя не тщательным, то и должен был понести неизбежное следствие своей недеятельности. Но, с другой стороны, и слезной просьбы самоотрекшегося митрополита отцы собора не нашли причин не уважить; отцы собора вошли в розыскание причин и обстоятельств, как и почему последовало отстранение Евстафия от кафедры, и нашли, что причиною устранения его не были какие-нибудь проступки его, кои подвергали бы его законному низвержению, а единственно самовольное отречение его. Кроме сего, достойного сожаления и «соболезнования» обстоятельства, отцы собора обратили внимание на то, что старец этот вне града, в котором родился, и вне отеческого жилища долгое время пребыл. В виду этих обстоятельств отцы собора судили и определили: «Евстафию без всякого прекословия иметь имя и честь епископа и общение, с тем только, чтобы он не рукополагал, не занимал церкви и самовластно не священнодействовал; но разве когда или пригласит с собою или позволит ему брате и соепископ, по благорасположению и любви во Христе». Замечательны однакоже последние строки из рассмотренного нами послания Ефесского собора к собору Памфилийскому Изложив приведенные нами суждения и определения, отцы собора заключают: «аще же положите о нем, т. е. об Евстафии, какой более благосклонный совет ныне или после, то и сие угодно будет святому собору». Очевидно, что отцы собора вселенского согласны были произнести об отречении Евстафия суждение и более снисходительное, и не стали бы противодействовать, если бы Евстафию сему предоставлена была и самостоятельная кафедра и даже, в случае ежели бы открылась возможность, митрополия.
Для полноты обозрения занятий и определений Ефесского собора нам следует сказать об определении Ефесского собора касательно Мессалиан и об определении по просьбам Евпрения и Кирилла, епископов Фракийских. Определения собора по тому и другому делу в состав правил собора не вошли, без сомнения, потому, что касались предметов, имевших весьма частное значение; но сказания о занятиях собора по тому и другому из сих пунктов помещаются во всех изданиях Деяний соборных и не могут быть опущены без ущерба полноты изложения истории Ефесского собора. Сущность дела в следующем.
На одном из заседаний Ефесского собора (на каком, определить нельзя) Валериан и Амфилохий, епископы, как видно Памфилийские, предложили в общем собрании рассмотреть дело о Мессалианах или Евхитах, «сквернейших», как выразились Деяния собора, еретиках. Еретики эти под разными наименованиями (Мессалиане, Евхиты, Енфузиасты) встречались тогда в Памфилии. Вместе с объявлением об этих еретиках Валериан представил собору на рассмотрение книгу, составленную сими еретиками, называемую Аскетикон (книга подвижничества), и еще привес соборную запись о Мессалианах, составленную в Константинополе, при патриархе Сисинии; помянуто было и о том, что и в Александрии (когда и при ком, неизвестно) Мессалиане были осуждены. Обо всем этом в памятниках соборных сохранились только краткие упоминания и никакого определенного понятия о Мессалианах не сообщено; по этому мы находим нужным обратиться к розысканиям сторонним. Когда появились Мессалиане, несомненно определить нельзя; видно только, что они появились довольно задолго до Ефесского собора: знаменитый Амфилохий, в 370 году сделавшийся митрополитом иконийским, писал против Мессалиан книгу. Сочинение это до нас не сохранились; мы знаем о нем по упоминанию блаженного Феодорита, который эту книгу читал и, по всей вероятности, на основании ее сообщает нам сведения о Мессалианах. Сущность этих сведений в следующем: «Мессалиане пользуются содействием какого-то демона и это содействие принимают за присутствие в них Св. Духа; они избегают всякого труда рук, и, предаваясь сну, грезы сновидений называют пророчествами. Они не удалялись от церковного общения, говоря, что божественная пища, о которой сказал Господь Христос: ядый мою плоть и пияй мою кровь жив будет во веки (Ин. 6:54), и не вредит и не приносит пользы. Сподобляющиеся св. крещения, по учению Мессалиан, не получают от него никакой пользы: одна усердная молитва изгоняет живущего в человеке демона. Когда, по изгнании демона, вселяется в человека Св. Дух, то Он отвлекает человека от наклонности к злу, тогда уже не нужен бывает ни пост для обуздания тела, ни учение для удержания человека от зла и внушения ему добропорядочного поведения. Кто достиг этого, тот не только освобождается от плотских похотей, но и ясно предвидит будущее и телесными (так у Феодорита) очами созерцает Божественную Троицу». (См. Цер. Ист. Феодор. кн. 4, гл. 11; Epiph. adv. haer. 1 – 4). И по Феодориту и по памятникам соборных Деяний местом скопления Мессалиан представляются особенно монастыри. Каковы были сведения о Мессалианах, сообщенные собору епископом Валерианом, не известно; но если предположить даже, что зло лжеучительства и нисколько не развилось ко времени Ефесского собора по сравнению с той степению , до какой достигло оно во время знаменитого Амфилохия, митрополита Иконийского, уже на основании того, что мы знаем о Мессалианах по сему древнему памятнику, можно судить, как отнесется к этому делу Ефесский собор. Зловредность лжеучения Мессалиан очевидна была до несомненности, и Ефесский собор долгом справедливости почел отнестись к Мессалианам со всею строгостью. «Все, находящееся по всей провинции еретики-Мессалиане или енеузиасты, или подозреваемые в этой ереси, члены ли клира или миряне, должны были, по определенно собора, засвидетельствовать свое согласие с православными и письменно анафематствовать свою ересь; кто откажется сделать это, то пресвитеры или диаконы или находящиеся в другой какой церковной степени, да извергнутся и из клира, и со степени, и от общения, а миряне да будут прокляты». Скверную книгу этой ереси, называемую Аскетикон, собор так же предает проклятию. Мессалианам или даже подозреваемым в этой ереси не позволяется жить вместе в монастырях, «чтобы плевелы не умножались и не разрастались». По смыслу дальнейших рассуждений собора видно, что Мессалиане не во всем оказывали покорность епископам; собор предписывает, чтобы предъявляющее особенности в своем образе мыслей и в своей деятельности вошли в соглашение с епископами касательно того, что полезно и необходимо для общения и благоустройства. Если бы почему-нибудь соглашение с епископами не состоялось, если бы чего не утвердили епископы Валериан и Амфилохий и прочие епископы по всей провинции, то высшее решение должно последовать от митрополита. «Хотя бы были оставлены, читаем между прочим в рассуждениях собора, благочестивейшие епископы Ликийские или Ликаонские, не должно однаножь оставлять митрополита которой бы то пи было провинции» (Д. В. С. т. 2, стр. 22–24).
Просьба к собору со стороны Евпрения и Кирилла, епископов Фракийских, касалась порядков церковного управления. «От начала», как выражались помянутые епископы, «был в Европе (разумеется в местах просвещенных христианством) обычай, что у одного епископа были в управлении два или три города или, как выражались Евпрепий и Кирилл, епископства: епископ ираклийский, наприм. управлил Ираклией и Панионом, епископ бизийский – Бизией и Аркадиополем и т. п.; ни один из второстепенных городов, бывших в управлении епископа, самостоятельного епископа не имел и не просил. Но теперь во время ефесского собора помянутые епископы фракийские, встретили какие-то основания опасаться, что второстепенные города, прежде подчиненные вместе с главным городом епископу, станут просить, а Фритила, митрополит ираклийский, (уклонившийся во время собора на сторону несториан) согласится дать этим городам епископов самостоятельных. Понятно, конечно, что это нововведение, если бы ему удалось осуществиться, не могло быть приятным для епископов главных городов. «Ежели бы это нововведение осуществилось, объясняли помянутые епископы собору, то и мы, епископы, управлявшие сими городами, лишились бы власти над церквами (в которых много потрудились), и древний обычай, уже утвержденный давним временем, был бы нарушен, а отсюда произошли бы споры и нестроения, особенно между епископами Европы. Чтобы предотвратить все эти угрожавшие нестроения, епископы фракийские просили отцов собора издать определение, чтобы ни митрополит Фритила, ни управляюшие вместе с нем епископством (вероятно, разумеются епископы фракийского округа), не приступали к поставлению епископов в упомянутых второстепенных городах. Святой вселенский собор признал прошение Евпрения и Кирилла «почтениым» и с своей стороны определил, чтобы «ни в святых правилах, ни во внешних законах, которые имейте за себя древний обычай, не было вводимо ничего нового в городах Европы, чтоб города управлялись по древнему обычаю епископами, от которых зависели издавна, и после, на будущее время не должно вводить ничего нового в древние обычаи». Останавливаясь с особенным вниманием на этом определении собора, не можем не заметить: 1) чрезвычайной осмотрительности, с какою выражались отцы св. Собора, и 2) столь же досточтимой благорассудительности, по которой они не благоволили внести определение свое в состав правил всеобщеобязательных и не допускающих никакого перетолкования или изменения. Не отступить от этих правил по обстоятельствам времени было невозможно; св. собор предвидел это, а потому и не внес сих определений в состав правил, непререкаемо неизменных, каковы все правила св. вселенских соборов.
Изложением дела Евпрения и Кирилла, епископов фракийских, дошедшие до нас Деяния ефесского собора оканчиваются; этим делом должны закончить повествование о Ефесском соборе и мы. Дальнейших сведений об официальном, формальном закрытии Ефесского собора до нас не сохранилось80. В одном из упомянутых прежде посланий со стороны отцов православия к императору Феодосию мы заметили, что они, между прочим, просили императора и о том, чтобы он утвердил своим согласием деяния и определения их. Судя по тому, что окончательное решение по главному делу препиравшихся сторон последовало в пользу православных, надобно полагать, что и все прочие, обозренные нами правила и определения православного собора Ефесского заключены и закреплены были утверждением императорским. Но и после того, как депутации, составленные для окончательного рассмотрения дела, были распущены, после того как Несторий с престола патриаршего был низложен и православные признаны были правыми, прения между православными и защитниками несторианства все еще не окончились. Некоторые из сторонников Нестория продолжали составлять собою партию противодействия православным; некоторые (как Имерий, епископ Никомидийский) и скончались в этом противлении; некоторые пришли наконец к соглашению с православными, хотя после продолжительных и упорных с ними прений. Так, Иоанн Антиохийский и братия его после долгих розысканий и прений согласились, наконец, со св. Кириллом Александрийским и св. собором Ефесским принять о Пречистой к Преблагословенной Матери Божией наименование – Богородица, и на друга своего Нестория согласились произвести проклятие. Св. Кирилл приветствовал эту решимость своих прежних противников необыкновенно восторженным посланием: «да возрадуются небеса» и т. п. Несторий, еще прежде сосланный в ссылку, теперь вторично подвергнутый проклятию долгое время переводим был в ссылке с места на место, попался в плен номадам и окончил жизнь свою в жалкой неизвестности.
* * *
Мы потому особенно распространяемся в розысканиях об учении Оригена, что мнение предводителя тюбингенской школы Баура о причастности Оригена лжеучению Ария находит себе многих сторонников.
Так наприм. в 3-й кв. о началах Ориген, говоря об отношениях между Богом Отцом и Богом Сыном, между прочим выражается: φάμεν υιὶи ὑποδεέστερον τοῦ Πατρὀς (de princ. III, 5, 7), или в другом месте: ἐλλάττων πρὸς γἀρ ἐστί τоῦ Πατρός (de princ. I, 3, 5).
Свидетельства о начале споров арианских, приводимые другими историками, Сократом, Феодоритом, Евсевием Кесар., дают основание предполагать, что эта последняя фраза о сомнительности спорного предмета для самого Александра – едва ли не собственное предположение Созомена.
Что Евсевий имел превратное представление о сущности учения православных, это ясно видно из его выражений в письме Павлину: «мы никогда не слыхали о двух существах нерожденных, никогда не учились и не веруем, будто Божество разделяется на два, или обнаруживает нечто свойственное телесности». Никто из православных такого учения и не предлагал.
Св. Епифаний говорит, что Александр издал таких посланий до 70; есть свидетельства, что писал Александра и к папе Сильвестру. Гефеле. Ист. Соб, т. I., стр. 184.
У бл. Феодорита, который приводит послание еп. Александрийского, в надписании его допущена некоторая неточность: Александр, которому адресовал епископ Александрийский свое послание, не мог называться тогда Констатинопольским; потому что в то время еще не было Константинополя; лицо одно и то же; только сей Александр занимал тогда кафедру, по всей вероятности, византийскую (Феод. 1, 19).
В Александрии, по замечанию Созомена, был обычай, что пресвитеры под властию одного над всеми епископа владели особенными церквами и собирали в них народ отдельно (I, 15).
Упоминание о нем есть у Сократа Цер. Ист. 1,9 и Совомена 1, 21.
В предисловии к арабскому собранию (откр. в XVIв.) церковных правил, говорится, что акты Никейского собора в свое время писаны были, что они по обширности своей составляли около 40 кн. и распространены были повсюду. Лжеисидор в Предислонин к своему собранию говорит, будто он от восточных узнал, что акты Никейского собора были обьемистее чем 4 Евангелия. На Флорентийским соборе один защитник папства утверждал между прочим, будто бы еще Афанасий Великий спрашивал от папы Юлия неповрежденного списка деяний Никейского собора, жалуясь, что все списки восточные извращены Арианами. Но все эти сказания не подтверждаются никакими достовернымн свидетельствами историческими. В частности, что касается до ссылки на св. Афанасия, то здесь допущена жалкая ошибка, если только не злонамеренная ложь. Ни в каком из своих писем св. Афанасий не спрашивал Рим. папу об актах Никейского собора: речь об актах есть в одном письме св. Афанасия к некоему Марку, но и это письмо не считается подлинным (Гефеле. Concilgesch. t. I, стр. 249–50). К таким же не вполне достоверным источникам сведениям о Никейском соборе следует отнести и известное сочинение Геласия, eп. Кизического в Пропонтнде, жившего в 5 веке. Пользуясь с одной стороны достоверными сказаниями отчасти своего предшественника на кафедре Далмация, отчасти церковных историков Евсевия, Сократа, Созомена, Геласий с другой стороны и даже неизвестно откуда внес в свою историю некоторые сказания и недостоверности, напр. о прениях между отцами собора и философами. Что прения между отцами собора и философами были, на это есть указания и у достоверных историков; но что прения эти были те же самые, как приводятся у Геласия, это подлежит сомнению. Не мало у Геласия и др. предметов, возбуждающих сомнение.
Такими несомненными источниками для истории Никейского собора считаются: Символ веры и 20 правил, постановленных на Никейском соборе, некоторые указания и сочинения св. Афанасия, как в его письмах об определениях Никейского собора, и послание к Афрам; свидетельства церковных историков: Евсевия, Сократа, Совомена, Феодорита и Руфина.
О времени первого Никейского собора см ниже.
Созомен говорит, что это Евсевий Кесарийский; Феодорит, что Евстафий Антиохийский. Феодор Мопсуетский говорит, что Александр Александрийский; трудно согласиться с Созоменом, чтобы речь эту говорил сам Евсевий; в начале собора, когда еще не известно было, чем кончится дело Ария, Εвсевийиедва ли бы мог так сильно и решительно выражаться о человеке, к которому он питал некоторое время расположение.
Разумеется Ликиний с его сообщниками.
По лукавым соображениям и по хитрой изворотливости своей Евсевий не во всех пунктах точно обозначает различие Никейского исповедания от исповедания Кесарийской церкви, будучи в душе полуарианином, он опасался как бы не изменить сторонникам своим, но и как бы не навлечь на себя гнева императорского; оттого он так искусно (хотя в то же время и так фальшиво) объясняется в своем послании. (См. посл. Евсевия к церкви Кесар.)
Эта укоризна со стороны св. Афанасия на епископов, подписавшихся под определением соборным, вызвана без сомнения, тем обстоятельством, что многие из подписавшихся впоследствии отказались, как увидим, от исповедания Никейского.
Против ариан сл. II, III, IV; об определ. Ник. cоб. гл. II.
Особенно крепко ратовали за православие, по замечанию Руфина, исповедники (Ruf. hist. Eccl. I, 2).
В видах устранения несогласия во времени празднования Пасхи еще к третьем веке составляемы были пасхальные исчисления, как напр. Дионисиево, Анатолиево, Ипполитово; 1-е определяло время празднования Пасхи на 8 лет, 2-е – на 19, 3-е – на 119 лет.
Это последнее относится к державшимся обычая восточного; так как для них особенное значение в праздника Пасхи имело воспоминание собственно страданий Спасителя, то они и праздновали этот день страданий: совершали литургию и устрояли вечерю любви; после сего праздника опять принимались за пост до воскресения Спасителя.
Что в рассуждении Мелетия приняты были в соображение особенные обстоятсльства, это видно как из определения собора (сохранившихся для нас в послании, писанном после собора), так и особенно из свидетельств к святого Афанасия.
Сокр. 1, 9; Феодор. 1, 9.
Не без особенного намерения употребляем здесь слово: достоверных; сообщает сведения о Мелетии св. Епифаний – но с примесью недостоверного и несогласного с подлинными указаниями историческими.
Где был в то время сам архиепископ Петр, из рассматриваемых нами источников не видно; только ясно, что он не был с упомянутыми епископами в узах, но и не находился в Александрии. В одном древнем сказании о мученичестве св. Петра говорится, что он много времени провел в Месопотамии, Финикии, Палестине и на островах. Ang. Mai. Specil. Rom. Τ III.
Что правил на Никейском соборе составлено 20, a нe 40 (как утверждают некоторые канонисты западные, и не 85 как гласит собрание правил Арабское), в этом несомненно убеждоют свидетельства бл. Феодорита, Руфина, и особенно – известное прение Африканских епископов с Римскими по вопросу об аппеляции к Римскому престолу – См. послание Карфаг. собора к папе Целестину, у Вальсамона. – Гефеле, ист. соб. т. 1 стр. 340.
Правило, о котором говорит в настоящем случае собор Никейский, есть 21-е правило Апостольское; видно, что и во время Апостолов и во времена ближайшие ко временам Апостольским бывали случаи произвольного и непроизвольного скопления, почему и вошло постановление на сей предмет даже в состав правил Апостольских. Никейский собор в своих постановлениях согласуется с правилами Апостольскими. (См. Пр.Апост. 21–24).
Гефеле делает весьма вероятное предположение, что такую гордость могли дозволять себе диаконы Римские (т.1, стр.409).
Апол. пр. Ар. гл. 5, 59. 60. Сокр, I, 25; Соз. II. 22.
Об этом обстоятельств согласно свидетельствуют Сократ, Созомен и святой Афанасий. Приведенное нами изложена сделано по Сократу. У Созомена и Афанасия – несколько иначе, впрочем, разность в незначительном. См. Созом. 2, 30.
Известный впоследствии ересеучитель.
Hilar.Pictan. opp. Edit. Maur 1314 г. отрывок 3-й § 12.
Pro Athanas I. с. 7.
Феодорит, II, 16.
Дочь Максимиана была женою Константина.
Подробнее о них будет в истории 2-го Вселенского собора.
В консульство Евхария и Евагрия, в 381 году в месяце мае (Сокр. 5, 8).
Наилучший источник сведений о лжеучении Евномия представляют пять слов против него, написанных св. Василием Великим.
Созом. 4, 6. Сокр. 2, 29, 30.
Из этого выражения ясно видно, что в учении македониан такое же важное место занимал пункт об отношении Бога Сына к Богу Отцу, как и член о Св. Духе.
То обстоятельство, что св. Василий Великий скончался не задолго до второго Вселен. собора, конечно, не исключало собою возможности св. Василию иметь влияние на определения собора: он мог оказывать влияние своими богомудрыми писаниями.
Собора Никейского прав. 15.
Евсевий был переведен на Константинопольскую кафедру из Никомидии.
Этим объяснением св. Григорий указывает на то, что ему хотелось склонить к единомыслию отчасти уклонившихся в раскол Мелетианский, отчасти сильных еще в Константинополе ариан.
Так видно из слов св. Григория Богослова.
Раскол сей произошел таким образом: после того как eп. ант. Евдоксий перешел в Константинополь, Антиохийцы, державшиеся мыслей арианских, перевели на его место из Берии Мелетия, надеясь, что Мелетий будет их сторонником; но св. Мелетий ие оправдал ожиданий врагов православия, от этого ариане раздражились против него. Констанций даже приказал сослать святого Мелетия в ссылку. Некоторые из православных антиохийских христиан не переставали чтить Мелетия, но другие не переставали на него негодовать потому собственно, что Мелетий был вызван в Антиохию арианами. Последние недоброжелатели Мелетия имели даже своего eп. Павлина. Таким образом сама православная Антиохийская церковь разделилась на две стороны, несмотря на то, что обе стороны держались одного и того же учения (Сокр. 2, 44). Разделение дошло до того, что несогласные не хотели даже молиться в одной церкви: приверженцы Павлина собирались в одной церкви, сторонники Мелетия – в другой (Сокр. 3. 8). При начале заседаний Константинопольского собора св. Мелетий, как известно, скончался; св. Григорий Богослов требовал, чтобы в преемники Мелетию на кафедру Антиохийскую вновь не избирали никого, чтобы Павлин один был признан епископом для всей Антиохии, но прочие члены собора с мнением Григоия не согласились и на место Мелетия избрали нового епископа, чем, очевидно, только поддрежали раскол.
Осуждения, на кои указывает здесь св. Григорий, были с двух сторон: епископы египетские осуждали его за то, что он занял Константинопольскую кафедру, имея свою в Сасимах; почитатели Мелетия за то, что св. Григорий по кончине Мелетия сильно держал сторону Павлина.
Для разъяснения того, почему в правиле собора поименовывается столько именно округов, ни больше, ни меньше, и почему округи сии являются именно с cими наименованиями, а не с какими другими, надлежит принять во внимание гражданское устройство тогдашней восточной Римской империи. Восточная префектура (одна из 4-х, на кои разделена была Римская Империя: Восточная, Иллирийская, Галльская, Италийская) обнимала собою 5 округов: Египетский, Восточный, Асийский, Понтийский и Фракийский. (Cabassut synops. Concil pars 3, dissert 14 de provinciis Ecclesiae). К этому распределению гражданскому применяется и управление церковное.
Некоторые римско-католические юристы в примечаниях на кодексе Грациана, который внес это правило в свое собрание, пишут, что апостольская церковь Римская от самого начала сего правила не принимала (Гефеле 2, 18).
Гефеле, отвергающий подлинность самого правила и относящий происхождение его к собору, бывшему в 382 г. в Константинополе же, делает в рассуждении сего предмета два предположения, что под свитком западных нужно разуметь или послание папы Дамаса к Павлину епископу Антиохийскому, писанное 380 г., или послание к восточным, писанное от папы Дамаса и Римского собора 369 г., каковое послание принято и признано было Антиохийским собором 378 г.; сам Гефеле склоняется к мнению последнему. Но, во-первых, предположение будто 5-е правило Константинопольского вселенского собора принадлежит не Вселенскому собору, а собору Константинопольскому, бывшему в следующем 382 году, ни на чем прочном не основано. Молчание об этом правиле древних церковных историков, из коего Гефеле выводит главным образом свое заключение, ничего не доказывает: историки могли не упомянуть об этом правиле потому только, что не считали своей обязанностью подробно говорить о всех предметах, коими занимались отцы Константинопольского собора. Далее, от шаткости первого предположения Гефеле оказываются нетвердыми и рассуждения его дальнейшие. Например, для подтверждения своего мнения о происхождении рассматриваемого нами правила, Гефеле ставит правило это в соотношение с известным в истории посланием к западным от Константинопольского собора бывшего 382 г.; но исследователь непредвзятый никакого соотношения между сими двумя статьями не предположит. Непонятным представляется, какая надобность была Вселенскому собору упоминать о послании, писанном в Риме в 369 году и присоединять к нему речь о сущих в Антиохии, когда в том послании, по словам самого же Гефеле, не было и речи о делах Антиохийских, на что так ясно указывается в томе, упоминаемом отцами Вселенского собора. С большей, по-видимому, основательностью под томом западных можно разуметь послание от папы Дамаса и четвертого собора Римского, писанное 380 года к Антиохийскому епископу Павлину. Соборное послание папы Дамаса против различных ересей осуждает все бывшие наиболее в силе около времени Вселенского собора ереси, как-то: ересь духоборцев, Савеллия, Ария, Евномия, Фотина, Аполлинария; поражая анафемою еретиков послание с другой стороны излагает православное учение в рассуждении пунктов, искаженных еретиками. Нo общим свидетельством исследователей истории, послание это писано к 380 году; естественно предположить, что и Вселенский собор, бывший в 381 году, в своем правиле упоминает об этом же послании, а так как послание это писано было к Павлину, еп. Антиохийскому, одному из лиц соприкосновенных к истории Антиохийского о разделения, то собор очень удобно мог при рассуждении о сем послании коснуться как бы мимоходом и тех лиц, кои составляли сторону Павлина. С принятием этого предположения мы заручаемся тою, по-видимому, выгодою, что в упоминаемом свитке западных видим действительно существующее послание, писанное в 380 году, а не предполагаем только послание теперь не существующее, и при всем том освобождаемся от того неосновательного предположения, будто по недосмотру собирателей церковных правил в правила Вселенского собора внесено правило, на самом деле не принадлежащее ему. Но с другой стороны ничем не можем устранить той слабости этого предположения, что и в послании к Дамасу нет речи о сущих в Антиохии, на что так ясно указывается в правиле собора. Не принимая на себя стеснительного положения делать научные натяжки, лучшим находим оставить это дело нерешенным, чем решительно склоняться в пользу того или другого предположения.
Примеры таковых клеветливых обвинений во множестве видны были в жизни св. Афанасия Великого, Евстафия Антиохийского и др. защитников православия.
Секта от имени Савватия, новатианского лжеепископа. Савватий из иудейства обратился в христианство, и Маркианом, новатианским епископом в Константинополе, рукоположен в пресвитера. Приняв сан пресвитера, Савватий произвел раскол в самом Новатианском обществе тем, что утверждал необходимость праздновать Пасху с Иудеями и по обычаю Иудеев, удалился от сообщества Новатиан и делал свои особые собрания. Оскорбленный таким самоотделенисм Савватия, Маркиан собрал собор Новатианских епископов и общим совещанием определили правило о праздновании Пасхи. Савватий подчинился этому определению, но, несмотря на сие, не отстал и от своего прежнего обычая. Сократ свидетельствует, что Савватий сей впоследствии времени принял сан епископа (5, 21).
Четыренадесятидневники или тетрадиты назывались так потому, что держались обычая праздновать Пасху 14 ч. евр. месяца Нисана; обычай этот, замечаемый между некоторыми членами даже православной церкви с ранних пор, встречал себе жарких противников, но, несмотря на противодействие и даже осуждение, какому подвергался со стороны православных, держался до V века.
В правиле собора монтанисты называются фригами, это название происходит от имени Фригии, страны откуда происходил сам Монтан и где секта его была особенно распространена.
Итак, и на этом соборе влияния папы вовсе не видно! Где же авторитет римского отца?
Свидетельство собора о вселенском значении предшествовавшего, бывшего в 381 году, собора Константинопольского.
Перечень сочинений Диодора Тарсийского можно видеть у Cave historia litteraria t. 1 ρ. 266 и у Фабриция Bibl. gr. t. VIII, p. 358 и cлед.
Обвинение на Диодора в причастности его к возникновению лжеучения несторианского встречаются еще со времен св. Кирилла Александрийского. Св. Кирилл Александрийский, восхваляя Диодора за православие в борьбе его с Македонианами, в то же время укоряет его, что он, опровергая ересь одну, сам впал в другую, которая после осуждена в лице Нестория, что он признавал двух сынов – одного от семени Давида, рожденного от Св. Девы, другого – собственного Сына Отчего (Patr С. С. t. 67. р. 022, примеч. 6). Еще с большей резкостью это обвинение на Диодора было высказываемо во время 5-го Вселен. собора (Fabr. Bibl. gr.VIII, 361); в IX в., как заметили мы выше, укорял Диодора в цричастности после возникшему лжеучению несториаиискому Константинопольский патриарх Фотий.
Не излишним считаем заметить здесь, что приведенное нами изложение сущности учения Феодора Мопсуетского заимствовано нами из собственных сочинений Феодора Мопсуетского, изданных в 1869 году на сирском языке с переводом на латинский.
Чтобы соображения наши о вреде лжеучения несторианского для благосостояния гражданского не показались ни на чем не основанными, заранее предуказываем: 1) на предписание императора Феодосия младшего о созвании собора, где ясно и решительно высказывается мысль о существенном значении мира церковного в деле благосостояния государственного; 2) на те политические волнения, какими сопровождались по местам постановления о предметах догматических, особенно после собора Халкидонского.
О раннем употреблении в церкви слова: Богородица см. Petavii de incarnatione. Paria 1650 г.
Полагаем, что этим мнением своим о Несторие как нововводителе мы не становимся в противоречие с изысканиями о ранних признаках несторианства перед сим изложенными; иное дело – мысли и выражения допускаемые в частных занятиях и сочинениях, что мы видели у Диодора и Феодора Мопсуетского, иное – открытое введение всего этого в практику церковную, чего захотел было Несторий.
Здесь мы находим нужным заметить, что поскольку св. Кирилл Александрийский занимал, можно сказать, первенствующее положение во всей истории борьбы православных с несторианством, то мы признаем необходимым изложить учение св. Кирилла по отношению к главному предмету споров сколько возможно полнее.
То и другое напечатано в Хр. Чт. 1847 г. Ч 3.
В начале своего изложения истории Ефесского собора мы упоминали об этих посланиях Кирилла и теперь находим нужным заметить, что все те послания заняты изложением догматического учения и ничего, подающего повод к возмущению мира, не заключают.
Император Феодосий Младший остался после отца своего Аркадия 8-ми лет; в управление государством вступил 18 лет; поэтому 13-й год правления Феодосиева соответствует, по нашему счислению, 431-му году; в некоторых документах, относящихся к Ефесскому собору, годом собора представляется 431-й.
Наименование митрополя усвояемо было городам, имевшим наиболеe важное значение в известной области в гражданском отношении.
См. посл. Кирил. в Константинополь. Д. B. C. Т. I, стр. 611, 619.
Мы не приводим здесь этих извлечений ни святоотеческих, ни несторианских потому, что они не содержат в себе ничего особенного кроме того, что мы знаем об учении православных и об учении Нестория по свидетельствам, приведенным выше. Желающие читать эти извлечения, могут найти их в рус. переводе: Деяния Всел. Соборов, изд. Каз. Акад. Т. I. стр 561 и след.
Между подписями сочленов собора Иоанна Антиохийского читаем имя знаменитого Феодорита, епископa Киррского.
Κ этому времени прибыли на собор замедлившие на пути папские легаты. Когда легатам сообщено было о том, что сделано было на соборе, бывшем прежде под председательством св. Кирилла, они во всем согласились с определениями coбopa и остались на стороне православных – на стороне святого Кирилла.
Предписание это было послано с чиновником Палладием.
Допустить депутатов до Константинополя найдено было опасными потому, что в Константинополе могли открыться возмущения, по причине сосредоточения там людей, особенно интересовавшихся предметом прений.
Здесь мы находим нужным заметить, что еще во время пребывания своего в Ефесе, когда еще не было решительных распоряжений от правительства, Феодорит составил пространное опровержение на анафематизмы св. Кирилла; св. Кирилл поспешил составить еще более пространное опровержение на Феодорита. Эта полемика много содействовала к разъяснению спорного дела, и на совещаниях, бывших в Халкидоне, и той, и другой стороне удобно было уразуметь сущность учения стороны, несогласной с нею. Подробнее о полемике между Феодоритом и св. Кириллом Александрийским будет сказано впоследствии.
См. посл. Феод. к eп. Иерапольскому. Д. В. С. Т. I, стр. 827.
Приводить здесь это послание мы не станем; желающие читать его могут видеть его в Деян. всел. соб., изд. Каз. акад. т. 2. стр. 262 и след.
Замечательно, что многие из последователей Пелагия и Целестина приняли сторону Несторианскую и постоянно упоминаются в делах соборных на стороне Иоанна Антиохийского (см. Деян. 5-е). Поэтому-то Еф. собор и упоминает в своем правиле о Целестиновом мудровании.
Здесь, по всей вероятности, разумеются те подписи, кои должны были давать епископы по получении ими уведомления о низжении Нестория на первом заседании св. собора. Мы видели, что как скоро состоялось на том заседании низложение Нестория, то на другой же день было разослано о сем уведомление епископам, не бывшим на соборе лично.
В подлиннике это исповедание можно читать в Д. Всел. Соб. т. 1, стр. 746 и след.
Наименование это было усвоено тем христианам, кои праздновали Пасху в одно время с Иудеями, 14 числа месяца низана.
В гражданском и военном отношении область Кипрская была в зависимости от правителя Антиохии (см. Д. В. С. т. 2. стр. 8. Вальсамон и Зонара на 8-е правило Ефес. собора).
Гефеле по указавиям Котеллерия приводит под именем Феодосиева указ о закрытии собора (см. т. 2, стр. 227). Но этот указ стоит в таком ощутительном разногласии с истинным ходом дел, как он представляется по несомненно достоверным источникам, что читатель, обстоятельно знакомый с истинным положением дел во время собора, не может отрешиться от сомнения в подлинности того указа. Мы знаем, наприм., что по истинному ходу дел император, когда увидел, что в Ефессе отцы собора не могут прийти к соглашению между собою, то пригласил из них депутации, сначала в Халкидон, потом в Константинополь. Между тем, по тому указу, который приводится у Котеллерия, император, не видя соглашения между отцами собора в Ефесе, больше не хочет предпринимать никаких мер, остается с сочувствием к стороне еретической и с гневом приказывает всем расходиться по своим местам. Нe легко, говорим, признать подлинным этот указ после того, как мы знаем, что император окончил дело с полнейшим успехом для православных. Во всяком случае, если и признать этот указ подлинным, он в не может быть считаем заключительным в отношении в Ефесскому собору.