СЛОВО В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ

«В беззакониях зачат был и в грехах родила меня мать моя» (Пс. 50:7), – восклицал царь и пророк Давид. Сердечное признание каждого христианина присваивает себе эти слова. Правда, что рождения во грехах никакой рожденный отрицать не может; впрочем, христианин знает, что живая вера и благие деяния, на основании заслуг Христовых, совершенно изглаживают пятно прародительское. Истинно верующий делается чище снега, его слух внимает веселию внутри себя, смиренные кости радуются. Любезные соотечественники! Если пламенная вера и благие деяния, с помощью заслуг Ходатая, разрушают положенную на нас печать смерти и от рождения греховного возрождают в жизнь новую, то родившаяся в этот день благочестивейшая государыня, достойнейшая матерь достойнейшего чада ее, щедротами своими к сирым, покровительством к беспомощным, кроткою снисходительностью к бедствующим, нежным состраданием к страждущим доказывает свое высокое возрождение.

С этим светильником веры воззрим, слушатели, на самих себя. Многие из нас мало, иные совсем не имеют признаков той жизни, которую поручились в клятве вести перед Богом. Мы, зачатые в грехах, в беззакониях рожденные, избавлялись от ветхого человека, но и доселе еще носим его, даже любим, и, кажется, столь постоянно, что луч надежды к избавлению теряется во мраке ожесточения.

Впрочем, между плевелами часто растет и пшеница. Может быть, и в сию минуту из чьего-либо сердца исторгается тайный вздох: «Боже! Милостив будь мне, грешному» (Лк. 18:13), или, по крайней мере, есть еще те, кто ищет путь в жизнь вечную. Для этого им должно различать свойства жизни, которую они выбирают, и средства, приводящие на путь правый. Мы обыкновенно менее всего обращаем внимания на то, что ближе всего к нам. Все живем; но что такое жизнь наша, какой конец ее? Эти предметы столь же часто занимают нас, сколь часто обращаемся в самих себя. Все живем, и менее всего знаем, что такое жизнь наша. Знаем, может быть, только умственно, но сие знание есть не что иное, как возможность иметь огонь без теплоты и света. Жизнь есть искус, время, данное для испытания. Но, лучше, как говорит один Отец Церкви, жизнь есть непрестанная война. Жить – значит ежедневно с усилием отражать нападения и стрелы врагов наших. Надобно противостать сребролюбию, бесстыдству, гневу и тщеславию, бороться с плотскими восстаниями, с прелестями мира; и какое опасное борение!

Дух человеческий, отовсюду окружаемый силой вражией, едва сопротивляется, едва не падает. Как только ниспровергнет сребролюбие, восстает похоть, как только обуздает ее, является тщеславие. Презревши тщеславие, встречается с самолюбием. Когда и ему откажет, то гнев распаляет его. Надмевает гордость, прельщает роскошь, ненависть возмущает его спокойствие, зависть расторгает узы дружества, вынуждается от него злословие, требуется клятва. Словом, мы стоим посреди мечей, отовсюду устремленных на нас врагами нашими. Такие-то опасности должно перенести всякому, кто вступает на путь правый. Но да не смущается кроткое сердце, устремляющееся на эту борьбу. Есть оружие, единым мановением низлагающее все усилия вражии. Только непрестанно должно быть в действии – упражнять тело, работать разумом, направлять волю к единому концу всех Желаний. Мы стоим посреди мечей, отовсюду устремленных на нас! Это домашний враг, вероломный изменник – плоть наша, сильнее всех вооружается на нас. Сии опасности, сии ужасы всегда будут нас преследовать, если господствование плоти не поработим под иго рабства. Порабощение плоти тем для нас тягостнее, чем продолжительнее ей рабствуем. Однако же столь скоро можно обуздать ее, сколь нечувствительно вкрадывается ее властительство. Первый и самый надежный шаг к господствованию ее над нами есть праздность, первое и самое сильное сопротивление плоти – занятие тела трудами. Продолжительный труд с обильными каплями пота воспрепятствует всем прихотям плоти. Земледелец, весь день раздиравший плугом ниву свою, утомленный от зноя и жажды, не будет суетиться о вечерних уборах, увеселениях, не помыслит о пышности и привлекательностях ложа. Воин, до истощения сил противоборствующий врагу, весь покрытый пылью, с потом смешанною, забывает все, всем пренебрегает, кроме сухого куска хлеба и для подкрепления сил краткого сна. Случалось ли и нам весь день провести в трудах или несколько раз обливаться потом? Если случалось, то мы знаем, что случается после трудов. Поверим, что трудолюбие, сократив изнеженность плоти, поработит ее под власть свою. Трудолюбие, я имею в виду, служащее не только в пользу собственную, сколько общественную и во славу Божию. Не думайте, чтобы какое-нибудь сословие могло извинять себя невозможностью заниматься трудами. Нет ни одной должности, которой бы точное исполнение не было сопряжено с трудностями. Сверх сего, истинное трудолюбие там только находит себе предел и невозможность, где опасается нарушить обязанности свои. Припомним, что полезные труды наши должны быть неусыпны. Плоть тогда только засыпает от власти своей, когда тяжестью трудов обременяется. Она, как злобный и хитрый неприятель, тогда лишь не воюет, когда оковы тяготят руки и ноги. К трудолюбию присоединяется последний отказ плоти – воздержание в пище и питии. Опытом изведано, что пресыщение побуждает к сладострастию, сладострастие родит бесстыдство, бесстыдство же – наглость. Отсюда все виды нечестия делаются позволительными и, наконец, обыкновенными. Напротив, строгая умеренность укрощает пожелания, дает свободу мыслям, оплодотворяет разум, возвышает дух. Да и какое скучное беспокойство – употреблять пищу и питие, многими трудами приобретенные только для того, чтоб в единую минуту усладить вкус и в тот же час превратить в мерзкую нечистоту! Если не отказать в этом плоти, алчной и властолюбивой, то надобно ей уже рабствовать. Чтобы не ослабли мышцы, обуздывающие плотские вожделения, в то же самое время должно быть собрание сил внутреннее, разум, непрестанно Богу работающий, воля, с пламенной любовью устремляющаяся к Отцу Небесному.

Разум работает Богу тогда, когда поучается в законе Господнем, ищет средства укорить неукротимое плоти рвение, отвергает несправедливость ее требований, обнаруживает слепоту ее, пагубные следствия и непрестанно испытывает умерщвление ее оной. Работать Богу умом – значит, отвергнуть все мечтания, остроту и самонадеянность, сокрушенно возноситься до Голгофы и в ранах Распятого обрести успокоение от своих трудностей и скорбей. Это значит, по нынешнему времени, безумствовать. Мудрость, всеми обожаемую, променять на безумие креста, которую никто от князей века сего не понимает. Но скажут: «Есть ли возможность такая в нынешнее время? – говорить легко, судить обо всем можно, а исполнение того, о чем говорится, всякий оставляет другому». Это, к сожалению нашему, справедливо. Но тем-то мы и непростительны, что только все говорим правду да говорим. Видно, с того времени, как язык научился говорить несколько об истине, сердце совсем замолкло. Для сердца или, что то же, для воли нашей ни ныне, ни прежде, ни после никаких нет трудностей, никакой невозможности стремиться к естественному концу своему, кроме собственной изнеженности, кроме упорного ожесточения. Тот, Который кровью Своей омыл сердца наши, вчера и сегодня и завтра неотступно зовет нас: «Всякий день, – глаголет Он, – простирал руки Мои к народу непокорному» (Ис. 65:2). Какой бы ты ни был грешник, еще Сам Бог зовет тебя; как Отец, простирает к тебе объятия Свои и называет сыном: «Сын Мой, сын Мой! Прииди, Я сохраню тебя под кровом крыл Моих!» Когда зовет нас родитель или друг, мы идем, приглашают к пиршеству – спешим на оное, когда говорит человек, высший по званию, мы на все соглашаемся. Неужели, когда зовет нас Бог, мы должны сопротивляться?

Мы все христиане, все желаем идти на голос этот. Но позвольте сказать, что это желание есть только отвлечение ума, движение воли, естественное свидетельство кроющейся в нас истины, признак веры, ее искра, которая иногда от дуновения ветра, от каких-либо побуждений возгорается, а при первом же встречающемся неудобстве погасает. Истинное желание прийти в объятия Отца Небесного должно быть постоянным и пламенным. Начало его есть сердечное прошение словами Иисуса Христа: «Отче Небесный! Да будет воля Твоя» (Мф. 6:10)! Свойство этого желания есть унижение в обращении, твердость в вере, целомудрие в словах, в суждении – правда, в делах – милосердие, кротость в нравах, неведение мщения, но великодушное перенесение обид, мир со всеми, даже и с врагами, от всего сердца любовь к Богу, которая любит и страшится Бога, любит то, что есть Отец, страшится того, что есть Бог. Любовь, таинственно соединяющаяся со Христом, ничего Ему не предпочитает, так как Он ничего не предпочел нам, низким и нечестивым. Это-то желание должно быть постоянным, пламенным. Постоянное для того, чтобы непрестанно трудиться в деле спасения, пламенное, чтобы преодолевать все препятствия. Постоянное, чтобы, в случае преткновения на пути, восставать и затем идти далее, пламенное воодушевлять себя упованием на заслуги Ходатая и молиться не языком только, но огненными устами сердца. Решительное и постоянное желание воли – поработить себе плоть, побудить разум работать Богу. Пламенное желание – презирать все мелочи, посреди которых мы стоим: и мир, и плоть, и диавола, непрестанно окружающих нас, – составит победу только знаменитейшей, торжество – славнейшим. Твердая решительность воли тайно беседует с Богом: «Господи! Все, чем тяготит мир, чем ни угрожает плоть, чем ни ужасает диавол, перенесу, чтобы дополнить лишение скорбей Твоих в теле моем»; пламенное желание вопиет: «Пусть пронесут имя мое как зло – это известная участь каждого христианина, пусть посмеются надо мной враги мои и ближние мои, я до тех пор не успокоюсь, пока буду искать Тебя, Сила и Крепость моя, пока внутреннего не услышу уверения: «Готово сердце мое к Тебе, Боже! (Пс. 107:2) Готово – приди и вселись в него». Этот голос желания есть голос сына, которому Сердцеведец внемлет с высоты своей. Бог внемлет человеку и дает власть безвредно наступать на аспида и василиска, попирать льва и змия. Это Тот, от Чьего слова: «Это Я» (Ин. 18:6) – толпы вооруженных врагов падают ниц и рассеиваются; это Носящий всяческим словом силы Своей. Слушатели благочестивые! Нам известны печальные свойства жизни христианской. Также знаем и то, что учение Христово никогда не применяется к нравам времени. Что ж остается предпринять нам, что делать? Пусть это решит собственное произволение каждого. Я только присоединю: тот живет худо, кто всегда жить начинает. Аминь.

Произнесено 14 октября 1808 года