XXIII. Продоложение следствия по делу о житии Феофана и о подметном письме.

В промежутках от допросов главных лиц, в разные времена допрашивали и решали дела о виновных в меньшей степени. – В 1732 г. 4 октября допросили известного переписчика Осиповых тетрадей иеромонаха Макария.Он показал, что ту тетрадь дал ему Иона в архимандричьей келье, снявши с полки. «Вот, говорит, послушай, я прочитаю». И после того дал переписать. Макарий возражал было, что не смеет взяться за это; но Иона обнадежил его, что ничего за это не будет. Когда Макарий переписал одну тетрадь, Иона дал ему за работу звено соленой рыбы, да кувшии пива, да вина две чарки. Декабря 16 Кабинет решил его дело: бить плетьми и освободить. – В 1732 г. 8 октября решено дело устюжской партии. Живописец Березин хаживал к Варлааму, потому что писывал ему иконы и портреты. Раз пришел он на троицкое подворье с устюжским купцом Герасимом Сидельниковым для покупки книг. Иона спросил его про бывшего епископа устюжского Лаврентия: как он с подданными обходится? Сидельников сказал, что не без труда, что-де он человек нравный и много бьет безвинно. По случаю разговора о Лаврентии Иона вспомиил о Феофане: вот-де у меня о новгородском «житие», и дал Березину с Сидельниковым. Березин прочитал его Сидельникову, а для себя снял копию. Сидельников показал, что ничего не выразумел из читанной тетради. Кабинет решил: Березина бить плетьми и освободить, а Сидельникова освободить без битья. – Поддьяка устюжского архиерейского дома Попова (Венчик он же) за то, что переписывал тетрадь для Березина, и товарища его Алексеева за то, что читал эту тетрадь, бить плетьми и освободить. – 16 декабря состоялись определения – о бывшем вагенмейстере при доме Екатерины Иоанновны Степане Колобове: бить плетьми и освободить; священника Василия Аникеева, который брал у Колобова тетрадь, тоже; синодального поддьякона Петра Федорова, который брал тетради у Осипа, – тоже. Для учинения им этого наказания отослать их в Синод. Москвичей посадских людей – Кузнецова (Секерин он же), Лонцова, Мартынова, кописта Андрея Павлова – тоже. Кописта Муромцова, который объявил тетрадь сам собою, освободить без наказания. – В следующем году 19 марта решено дело курской партии: дьячка Сафрона Филипова и певчего Михайлова освободить; слугу курского монастыря Стряпченко за то, что читал тетрадь, бить плетьми и освободить. Престарелый архимандрит Михаил скончался в Москве под арестом. Дворянина Перфильева бить плетьми и освободить; строителя софроньевой пустыни Сергия освободить; Аврамова человека Николая Афанасьева освободить. – Келейника Родышевского Парфенова – в солдаты в низовый корпус. – Солбинский иеромонах Иаков заявил свою вину так: «Аврамов на троицком подворье разговоры с ним раза с два на едине имел тате, что Маркелл-де страждет за доношение свое на новгородскаго архиерея, потому что показывает о ересях того архиерея, который он напечатал в книгах: в духовном регламенте, о блаженствах, о покаянии, о крещении; а в книге о блаженствах ереси напечатаны там, что будто бы кроме пресвятой Богородицы, Иоанна Предтечи, девственников других нет; такожде будто бы св. мученики мучителей не укоряли; и при том оный Аврамов разсуждал, что-де в апокалипсисе напечатано: девственников будет запечатленных Господнею печатью сто и четыре тысячи; также-де апостолы Петр и Павел, и архидиакон Стефан первомученик и прочие святые мученики мучителей укоряли. И Родышевский-де явные доводы на того архиерея объявляет. На что Иаков отвечал, что он человек темный и ничего разсудить не может; пускай-де разсуждает кто знает. После того Аврамов ни о чем с ним не разговаривал». – 20 марта Кабинет приговорил: бить его плетьми и сослать в дальний монастырь в братство.

Мы выше упоминали уж о двоюродном брате Ионы Романе Никитине. Теперь дошла очередь и до других Никитиных. В 1732 году августа 8 взяты в Тайную канцелярию еще два брата Никитины – Иван и Иродион. Роман и Иван были художниками и при Петре обучались за границей; а Иродион был протопопом московского архангельского собора. Они также обвинены были в чтении и распространении Иониных тетрадей. К домам Романа и Ивана Никитиных приставили караул, так что ни к ним прийти, ни от них выйти. Сначала дело их взято было в Кабинет; но 12-го сентября 1732 года сдано в Тайную канцелярию. Расстрига Осип показал на Ивана Никитина, что он давал читать известную тетрадь своему зятю по сестре Томилову, а на Иродиона – что он читывал ее своим прихожанам. Томилов был подъячий сибирского приказа. Иван Никитин сознался, что давал ему читать известную тетрадь, когда тот у него больного ночевывал. А протопоп Иродион сознался, что читывал ее своим прихожанам от простоты – комиссару Назимову, канцеляристу Денисову и Якову Чекину. 2 октября 1732 года арестовали и отправили в С.-Петербург Томилова; а 9 октября из Кабинета приказано арестовать Назимова, Денисова и Чекина. 15 ноября Салтыков отправил их в С.-Петербург, вместе с отобранными у них книгами и бумагами. Положение семейства Романа Никитина, разорванного с целым миром, было невыносимо. В 1733 году июля 23 Салтыков доносил Тайной канцелярии, что жене Романа Никитина стало есть нечего; которые были в доме припасы, оные все без остатку употреблены в расход, и ныне ей продать нечего и пищи получить неоткуда, в чем претерпевает от холоду и голоду великую нужду. Тайная канцелярия 8 августа дозволила людей освободить на расписки, а жену Романа держать под арестом по-прежнему; и ежели оная Романова жена пожелает из людей своих послать для взятья себе на пропитание к свойственникам своим или к посторонним к кому, и в том ей позволить; тако-ж ежели кто и к ней пришлет что на пищу, то оное отдавать ей через караульного офицера. От этого положение дела не улучшилось. Люди разошлись в разные стороны, а жена с детьми осталась безпомощна. Салтыков доносил еще раз Тайной канцелярии 30-го ноября, что она умирает от голоду и холоду. Однако ж еще два года держали ее в таком положении. Только в 1735 году декабря 20-го Тайная канцелярия дозволила «жену Никитина, до которой по следствию в Тайной канцелярии ничего ныне не касается, освободить впредь до указу на росписку».

Виновник несчастия Никитиных, расстрига Осип, скончался в крепости 25 ноября 1734 г. А колодники Никитины все еще держались в Тайной канцелярии. От них все еще ждали какой-то тайны, которая грозит бедою миру. В декабре 1735 г. Тайная канцелярия положила – лишить Иродиона Никитина протоиерейского звания и священства. Синод командировал для этой печальной церемонии троицкого протопопа Ивана Семенова, который исполнил определение Тайной канцелярии и снял сан с Никитина. В знак того снятия острижены у него на голове и бороде волосы. – 3 января 1736 года привели его в застенок. Несчастного подняли на дыбу и спрашивали с крепким подтверждением: для чего он, зазывал к себе прихожан своих, читал им известную тетрадь о житш Феофана? С пытки он говорил: «о новгородском архиерее Феофане с вышеобъявленными людьми разговоры он имел и показанную известную тетрадь читал без всякаго умысла, от простоты своей, а более все оное происходило от него во время того, когда случался быть он пьян». Сверх того Родион показал: «о братьях своих Иване и Романе Никитиных слышал он, а когда и гдe – не упомнит, что они напред сего в давных годех в письмах – а в каких именно, того не слыхал – были подозрительны, а в каком подлинно подозрении, того он не знает и ни от кого о том не слыхал. А сперва о вышепоказанном о всем не показал он и беспамятством отговаривался от страха в торопях, боясь в том истязания, а ныне о вышеозначенном о всем показывает, он по чистой своей совести и в том утверждается». Ему дали 15 ударов и опять отвели в каземат. Изнемогая от болезни и заключения, несчастный в тоже время не имел достаточного содержания. Он подал в Тайную канцелярию прошение, чтобы ему в счет его имения дали что-нибудь на содержание. «Недостойный именования – писал он – прежде бывший протопоп, ныне же пребедный невольник, пад лицеземно со слезами богоподобнаго милосердия прошу». Ему отказали.

Дело Никитиных кончилось и судьба их решена уж после смерти Феофана. В 1737 году 5 ноября Государыня утвердила доклад Тайной канцелярии: 1) роспопу Родиона, вменя ему, но высочайшему милосердию, бывшие розыски и долговременное под арестом содержание в наказание, сослать в Сибирь в охотский монастырь и содержать его в монастырских трудах вечно никуда неисходно; 2) Ивана Никитина бить плетьми и послать в Сибирь на житье вечно за караулом; 3) Романа Никитина послать в Сибирь, с женою его, на житье вкчно за караулом; 4) означенных роспопы и братьев его дворы и пожитки, сколько чего у них имеется, отдать им на пропитание. 5) Томилова, учиня ему наказание плетьми, отослать в Военную коллегию для написания в солдаты. – Иван и Роман Никитины возвращены из ссылки 19 декабря 1740 года.

В том же (1736) году и в тот же день (3-го января) привели в застенок Александра Яковлева, Феофан сочинил для него новые вопросы – все о выписках на правиле к божественному причащению: 1) кто оныя в книгах разных приискал и кто писал? 2) если сам он Александр то делал, то имел ли и имеет ли у себя книги те, например Маргарит, Ефрем, и проч. и где ныне они? 3) Книги, которых на русском переводе нет, например Августина, Иеронима, Галена врача и проч., кто ему и где и когда показывал или из них выписки подавал? 4) к чему и на чье лицо и с каковым намерением сии он выписки собирал – понеже многие таковые зде написаны, которые ниже мало годятся к его званию, да и обличения наносят на некоторых знатных особ? 5) показывал ли он кому сии выписки и кому именно, и многим ли и что о том рассуждали? 6) списывал ли кто у него сии выписки и кто именно и чего ради? 7) сам он, или кто другой с ним, употреблял ли некиих из сих выписок к некоему делу или к сочинению каких писем – показал бы о всем именно? 8) Кроме сих зде собранных выписок, не имел ли он и ныне не имеет ли и других еще и где? Яковлев утверждался на прежнем показании, что разные выписки на правиле к божественному причащению сделал с простоты для памяти; а списывал из книг и из предик, которые слыхал в заиконоспасском монастыре; ни у кого не видал таких выписок и ни к какому сочиненно не приготовлял; а бумаги, чернил и священника после первой пытки просил в беспамятстве. В этот раз было ему 16 ударов. Окончательный приговор о нем состоялся, уж по смерти Феофана, 18-го октября 1737 года. По высочайше утвержденному приговору велено бить его кнутом и сослать в охотский острог на житье вечно. На пути объявлено ему, что ежели о имевшемся в Тайной канцелярии деле станет что ни есть разглашать и об этом донесено будет – и за то казнен будет смертью.

В тот же день (3-го января 1736 года) привели в Тайную канцелярию Барсова и спрашивали про повесть об иконе Спасителевой у Мануила, царя: откуда он взял ее и для чего? Барсов показал, что не помнит, а имел ее запросто; а Александру Яковлеву давал по простосердечию для чтения. Чрез несколько месяцев (22-го мая 1736 года) Барсов скончался в крепости, приготовившись к смерти исповедью, причащением Святых Тайн и даже елеосвящением. Тайная канцелярия приказала священнику с причетником иоанно-предтеченской церкви, что в московской ямской слободе, 24-го мая похоронить его при означенной церкви. После Барсова остались малолетние дети Антон и Елена, мачеха, да дочь Марья за мужем.

По делу Барсова взят был в Тайную канцелярию ректора московской академии, заиконоспасский архимандрит, Софроний Мигалевич. В показаниях своих, на допросах в Тайной канцелярии, он говорил, что Барсов хаживал к нему из-под караула и жаловался, что «пребывает в скорби». Софроний писал о нем к ипатскому архимандриту (Платону Малиновскому), прося помочь ему. Барсова просил написать также к префекту Пероновичу и монаху Конашевичу, который взят в Корпус. – Допросили Малиновского. Он показал, что к нему писал о вспоможении Барсову иеромонах заиконоспасского монастыря Феофилакт Журавский. – Софрония допрашивали о подметных письмах и о сношениях с Рибейрой. «О подметных письмах слыхал от учеников, а с Рибейрой – хаживали друг к другу». – В 1733 году 20 марта состоялось решение: «архимандрита Софрония, хотя он по означенному делу и подозрителен был, но токмо из того его подозрения никаких последствий дальней важности не касается, из-под караула освободить».

В ту пору, когда начиналось дело Аврамова и Родышевского, т. е. в 1730 году, в Москву прибыли печерские старцы по делу печерской архимандрии. Один из них был Исаия, другой Иннокентий. Из последующих показаний Исайи мы узнаем, что он родился в Малой России, в изюмском полку, в местечке Андреевке, от козака Семена Петрова; в мире звался Осипом; учился грамоте в местечке Сорочинцах лет с пять; потом пристал к живущему тут сербскому нисскому епископу Рувиму и находился у него в у служении лет с пять; после того, 1710 года, в местечке Сосницах черниговского полка, в преображенском монастыре пострижен в монашество, а в 1712 г. перешел в киево-печерский монастырь уже диаконом и принят тамошним архимандрптом Афанасием Миславским; в 1727 году посвящен в иеромонаха; в 1728 году отправлен был по делам в С.-Петербург, а возвратившись жил по монастырским же делам в Москве.

В 1730 г., 12 ноября, скончался печерский архимандрит Иоанникий Сенютович. Иностранная коллегия предложила выбрать на его место из иеромонахов того же или других монастырей киевской епархии. Киевский архиепископ Варлаам Вонатович с лаврскою братиею представили шесть кандидатов и первым между ними наместника Романа Копу; но Феофан почему-то настоял, что в печерские архимандриты назначили харьковского архимандрита Платона Малиновского, который и вызван был в Москву. Печерскому монастырю не понравилось это назначение. Исайя, с свенским наместинком Иннокентием, уполномочены были хлопотать об отмене его. – Улучивши случай они подали Императрице прошение, чтоб в печерской обители Платону архимапдрптом не быть, а быть бы Роману. Дело кончилось тем, что Государыня отменила прежнее назначение и утвердила архимандритом Романа Копу.

Этот случай поставил Исайю в столкновение с Феофаном. Исайя, по праву печерской ставропигии, действовал независимо и настойчиво, резко относясь к Синоду. Феофан этого не переносил и преследовал Исайю; тот жаловался Государыне. Отмена синодского кандидата была торжеством для Исайи. Роман вызван был в Москву и посвящен в архимандрита в присутствии Императрицы в церкви измайловского дворца. – Когда он был у Варлаама, Духовник между прочим спросил у него: «правда ли, что в библиотеке киево-печерскаго монастыря есть книга Афанасия Великаго, которую переправлял новгородский архиерей?» Копа сказал, что такая книга есть.

Кончивши дела в Москве Исайя отправился в Киев и, как некоторым образом обязавши архимандрита, получил от него высшую должность, сделан наместником приписного к печерской лавре трубчевского чолнского монастыря. Прибывши на свое воеводство Исайя начал распоряжаться по казачьему: на землях своего монастыря завел две слободки, населивши их вольными малороссийскими людьми; одну назвала в честь архимандрита Романовкой, другую в свою честь Исаевкой. Соседние помещики с ужасом посматривали на этого новаго воителя. Кто провинился немного, он наезжал с своими людьми и разорял все до остатка. Однакож не долго дали ему вольничать. 31 октября 1732 г. его взяли в Тайную канцелярию. В инструкции посланному за ним сержанту наказано было: «если он приедет к монастырю днем, то не доезжая верст за пять остановиться секретно у кого может, а потом приехать в монастырь ночным временем и взять Исайю, обыскавши все его письма и бумаги». Поводом к аресту было то, что живя в Москве он хаживал к Маркеллу, с которым знаком был еще по Киеву и там встречался с Аврамовым; – бывал не один раз у троицкого архимандрита Варлаама; имел разговоры с Аврамовым и Родышевским о новгородском архиерее. «Однажды, как он был на троицком подворье в келье архимандрита Варлаама – а в то время были тут Аврамов и другие человек с десять из духовнаго и мирскаго чина, которые дожидались приезда архимандрита из дворца – в это время неведомо с чего Исайя разговорился с Аврамовым о Родышевском, что он страждет за доношение на новгородскаго архиерея, и в разговоре прибавил: мы обхождение Феофана знаем, и как он в Риме был, да и к нему архиерею от папы римскаго письма бывали – здесь только ничего не знают. А о Родышевском что толковать, хоть напрасно, хоть не напрасно страждет – не освободить: он-де архиерей человек сильный». Это дошло до Феофана: – показал келейник Варлаамов, расстрига Осип. Исайю держали в крепости около трех лет; но ни за ним, ни от него не узнали ничего больше. Наконец 4-го сентября 1735 года Кабинет порешил отправить его в Синод для ссылки в дальний монастырь; а бумаги и письма возвратить, потому что важности в них никакой не явилось.

Но в Синоде Феофан сделал на него еще новые показания, что он был стрелец, а не казак, и родился в Москве за Сухаревой башней, и что он в Москве вином торговал, с чем и пойман был, а в допросе этого не объявил. Исайя в собрании Синода отвергал эти показания и говорил, что «Феофан затевает то по сердцу и что в Синоде имеется указ 1727 г., по коему допрашивать его не должно, понеже он Синоду не подчинен – и говорил то с неистовством и криком». Исайя точно не церемонился на слова и говорил в лицо Синоду, будто по делу печерской архимаидрии Синод обманул Государыню, будто и теперь, вступаясь в гражданские дела, Синод берется не за свое дело, так что наконец спросили его: в какой надежде он так продерзостно говорит пред собранием св. Синода? В ответ на это Исайя поклонился и сказал, что он имеет показать государственную нужду по первому пункту – слово и дело. Синод отослал его в Тайную канцелярию.

Между тем Варлаам говорил всем, что Феофан теснит Исайю за показание его о книге Афанасия великаго, что – одним словом – боится в нем докащика. Предусмотрительный Феофан сам вытребовал из Киева эту книгу, и вместе с своим объяснением представил в Кабинет. «Как злобная и ложная на меня клевета и как безумная и безстудная клеветников злоба, произнесших, яко бы я Афанасиеву книгу переправливал – хотя я и прежде по свидетельству совести моея ведал, однакож дела того, от них порицаемаго, яко давнаго и прежде двадцати лета бывшаго, обстоятельно не упомня, не мог и сказать обстоятельно. А ныне книгу оную разсмотрев ясно и точно, сиятельствам вашим предлагаю».... «Некоторыя пометки на полях с поправками перевода с греческаго на латинский – изрядные, да не наши, а надеюсь Адама Зерникова, мужа великаго. Адам Зерников (доселе мне неизвестно рода его, а надеюсь чешской нации) жил в Киеве прежде лета 50 и написал великую книгу: «о исхождении Св. Духа на латин»⁴¹⁹ так сильно, что все до него и даже доселе, как из латин, так и из греков писавшие о том, не в ином возрасте кажутся, но аки бы малые отроки супротив великаго исполина». Феофан признавал своими только две пометки, сделанные для скорейшего приискания; остальные – Зерникова; а ему приписали их приверженцы латинства для того, что в них заключается брань на латинян. Да и сами они не произносили этого 15-ть лет, а начали в 1731 году, спознавшись с Рибейрой». «Того ради – заключал Феофан – всепокорно прошу сиятельств ваших, да благоволите, доложа о сем ея и. в., для защищения общей от мятежников тишины, по первому звания вашего долженству, и меня, вернаго ея и. в. раба и богомольца, от тех напастников по любви и милости оборонить. Ноября 8, 1735 года».

Дело Исайи тянулось в Тайной канцелярии еще с год. Наконец Кабинет решил: «за вины его, о которых явно по делу, учинить, вместо кнута, нещадное плетьми наказание и послать его в дальний монастырь по разсмотрению Синода». Синод послал его в соловецкий монастырь.⁴²⁰

По делу и по разным показаниям Решилова, Родышевского и других лиц, в 1733 году взят был к допросу эконом Симонова монастыря, иеродиакон Серафим Лупкин. Это был сын знаменитого хлыстовского лже-христа Прокопия Лупкина. В ту пору, когда о нем возникли подозрения по делу Родышевского, он уже содержался в Тайной канцелярии по делу о бывших в Москве «богопротивных сборищах».

Нам стати нет входить во все подробности этого большого дела; однако не можем миновать того, что касается одного из хлыстов, занесенного судьбою в нашу историю. По взятии в Тайную канцелярдо и по лишении иеродиаконского чина и монашеского звания, расстрига Спиридон показал: «отец его Прокопий Лупкин какова был чина, тот он Спиридон не знает. Но токмо в прошлых годах слыхал он, Спиридон, от матери своей, бывшей старицы Анны, что ныне разстрига Акулина, что оный его отец был стрелец и сослан был с оною его матерью и с ним Спиридоном в Нижний. А каким случаем он Сниридон от того отца своего отлучился и где жил, того он Спиридон за многопрошедшим временем сказать не упомнит. А в монашеский чин он Спиридон постригся в Москве в Симонове монастыре по желанию своему, а не по повелению онаго отца своего. А в том монастыре пострижен и во иеродиаконы он Спиридон посвящен архимандритом Петром (Смеличем), который ныне обретается в александроневском монастыре. На богопротивных сборищах и действиях у того отца своего он Спиридон не бывал и для онаго злодеяния с оным отцом своим никуда не езжал; токмо о том, что у онаго отца его имелись собрания для молитвы, он Спиридон ведал. А у бывшей старицы Настасьи, что ныне разстрига Агафья⁴²¹, на сборищах бывал он Спиридон в ивановском монастыре до пострижения своего еще в малолетстве раза с два, на которых были человек по двадцати и больше, а каких чинов, того он Спиридон не знает. И на тех сборищах чинили злодеяние такое: тряслись и вертелись кругом; а при том что говорили ль и другое какое злодеяние чинили ль, того он Спиридон за многопрошедшим временем сказать не упомнить же. А на те сборища его Спиридона привела помянутая Агафья... А по пострижении своем в бытность в оном монастыре чинил грехопадение не однажды. Как он Спиридон из Симонова монастыря с гостями к оному отцу своему приезживал, и в то время того отца своего дядею называл для того что оный отец его – Спиридона – называл племянником; а для чего оный его отец племянником его, Спиридона, называл, того он не знает». Спиридоном приказано было разыскивать; но с подъему и с пытки он говорил тоже, что и выше сего показал.

По делу о богопротивных сборищах Кабинет в 1733 году решил: «Спиридона Лупкина за важные его вины бить кнутом и послать в Сибирь в охотский острог на житье вечно; токмо по учинении ему того наказания отправить его в св. Cинод для изследования по касающимся до него другим делам». В Синоде касалось до него много дел: тут введены были показания Решилова, Родышевского, Малиновского и других. На допросах Лупкип показал, что расстригу Решилова стал знать он с 1728 года. Раз ездили они с архимандритом в свою волость весьгорскую, находящуюся в железнопольскоп уезде, и по совету преосв. Феофилакта заезжали к Решилову в Клобуков монастырь, где и ночевали: и в ту бытность постороиних разговоров с ним не имели – рассуждали только об обыкновенных монастырских делах и вотчинном поведении. В том же году Решилов приезжал к ним в Симонов, и остановившись у архимандрита трактован был обедами и благодарствован за принятие их в Кашине. – Не говорено ль чего было Решиловым о патриаршестве и о св. Синоде? В те разы нет; а приходит ему на память, что говорено было в образ поносительства на св. Синод в 1732 г., когда Решилов содержался под караулом в св. Синоде в Москве: «вот-де выслужил св. Синоду, ездячи за раскольниками и собирая деньги; наездил себе тюрьму и бедность, а раскольникам радость. Чаял от их святейшества награждения, а их святейшество и в тюрьму посадили». Говорили и о патриаршестве. Бывший тут же пензинский архимандрит Никон прибавпл с своей стороны: «желали, и на словах просили и Бога молили (о патриаршестве). Тогдаб-де одному поклоняться, а не многим. Вот мое дело: как к Москве приеду, много бывает расходу – что в дикастерии, что в казенном приказе, что в Синоде; всюду дать надо не малое число и лошадками и иным подносом».

Родышевский, содержась в Симонове, много раз отпускаем был из монастыря в 1730 г. летним временем к генерал-адъютанту В. И. Ржевскому и к архимандриту Платону Малиновскому, и ездил к первому на присылаемых от него лошадях, а к Платону в монастырской коляске просто без караула. В те поры, когда Родышевский ездил, он Спиридон говаривал архимандриту, что напрасно он его из монастыря отпускает. Архимандрит на те его слова объявлять: «к нему-де милостивы ея и. в. духовник архимандрита Варлаам, князь Д. М. Голицын и прочие министры – присылают к нему милостыню от пищи и от денег с довольством». У Платона был с ним и он Спиридон, по о чем те говорили между собою, не разобрал, потому что разговор был иностранным наречием, а по-русски разговаривали только просторечье. И он, Спиридон, компании с ним никакой не имел и разговоров никаких противных или к важности какой склонных наедине с ними не имел; только видал он не редко, что приезжал к нему бывший типографский директор Аврамов многократно, в каждую неделю раза по два и по три, иногда и в один день дважды, и сиживал у него часа по два и по три; а за,чем к нему приезжал и какие между собою имели разговоры, о том он не известен». – Скоро однакож (28 мая) это показание пополнилось новыми подробностями. «В бытность его, Спиридона, в том монастыре, Родышевский многократно злословил при многой братии преосв. Феофана, архиепископа новгородскаго, называя его еретиком и ласкателем, и будто он выдал книги неправильный и вере греческаго исповедания противныя: на который его, Родышевскаго, слова он Спиридон ему сказал, что он человек не ученый и в том силы не знает». – Пока шли розыски по делам Решилова и Родышевского, Лупкина держали в Синоде под караулом. Тайная канцелярия медлила отсылать его в Охотск, чтобы он впредь не понадобился в Синоде и чтобы обратным вызовом его из Сибири для новых показаний не затратить не малаго числа казенных денег.

В 1735 году августа 1 прислано было к нему письмо из Тобольска и прибавило новых хлопот следователям. Само собой разумеется, что его не отдали Лупкпну – его вскрыли и прочитали в собрании св. Синода. «Государь наш, милостивый благодетель, Спиридон Прокофьевич, желаем вашей чести от Бога всякаго блага о Христе, еже ко спасенио. А про нас убогих ежели изволите нанамятовать, и мы по отпуске сего письма остаемся здравы – Василий Дементьев, Тимофей Артемьев, Ульян Шестаков; а определение нам к жительству в Сибири в г. Таре и определены в купечество, и вольный нам пропуск во все сибирские города, кроме Москвы⁴²². В известие вашей милости чиним о матушке вашей Анне Ивановне: определена в сибирском же уезде в Далматовом монастыре, токмо что нам с ними свидания нет того ради, что их содержат весьма строго, а они но сие число в добром здравии пребывают, такожде и тетушка Александра Ивановна⁴²³ и Таисия Ивановна определены в горое Илимску в добром же здравии. Еще вашей милости чиним известие о брате вашем Василье Деменьтьеве: нынешняго 735 году в великой пост отправился на китайскую границу для торгу. А мы, убогие, все трое живем в едином сообщении нераздельно. Покорно просим, государь наш милостивый, приятель Спиридон Прокофьевич, писать к нам о своем многолетнем здравии, о пребывании вашем и в какой силе. А ежели изволишь к нам писать, то пожалуй, пиши и посылай на почтах, или с прилунившимся, хотя чрез Москву, только к отданию надлежит в Сибири в г. Тобольску на базар купецкому человеку Ивану Андрееву сыну Панушкову, а ему пожаловать послать в Тару кунцам Василью Деменьтьеву с товарищи; понеже оный Панушков по приезде нашем в Тобольск явился к нам доброй человек и весьма приятен, и всякия письма к нам чрез его приходят, такожде и от нас». «А который ваш скарб остался в Москве положен у добрых людей, и они к нам пишут, что все в добром здравии, а имянно (У а п л)». А о Таисии Ивановне объявляем: нынешняго 735 г. на святках провезли их мимо нашего города и она у нас жила в доме с неделю. А мы в то число прилучались все в доме и прочия с нею были. Иного до вас, моего милостиваго благодетеля, писать не доволен, токмо един в Тобольску при торгу остаюсь в заезде, а вам слугою, Ульян Шестаков, июня в 15 день 1735 году».

Спиридону сделали допрос по пунктам. Ульяна Шестакова он Спиридон знает ли? Ульяна знаю, а Шестакова не помню. Василия Деменьтьева знает ли? Знаю: был у отца его сидельцем, и при взятии его из Москвы держался в комиссии. Тимофея Артемьева знает ли? Не знаю... Знаю... в медовом ряду сидел и держался в комиссии. Были ль от них письма? Не бывало. Не знает ли Емельяна Шестакова? Такова имени нет, а есть Ульян Шестаков: он тоже держался в комиссии. Потом читали ему письмо, и по прочтении спрашивали, что значат литеры: чье в них имя и прозвание? Незнаю. Где имеются келейные пожитки отца его и матери? Незнаю. Синод предписал полицмейстерским канцеляриям в С.-Петербурге и в Москве сделать троекратное публичное с барабанньм боем объявление, что ежели кто имеет оного расстриги Лупкина у себя в поклаже на сбережение деньги, вещи или каковые пожитки или долги его, и те б явились с объявлением без всякого опасения. Но на этот вызов никто не явился. Со всеми этими показаниями Синод отправил Лупкина в Т. канцелярию для отсылки в Охотский острог.⁴²⁴

В августе 1732 года лишенный сана священник Степан Васильев⁴²⁵ подал в Синод доношение: «сего августа 13 дня по полудни часу в осьмом или девятом ночью в колодничей палате, где я нижайший содержуся, колодник распопа Петр Иосифов, по многом со мною нижайшем прении о некоторых цер-ковных вещах или поступках, говорил такая речи, «что де ныне, как Синод начался, от Федоса везде в России архиереи и архимандриты польские, и во всем-де пременение: прежде-де образам святых свеч много ставили, а ныне-де по одной; и нищим Христа ради просить воспрещено». На которые его речи я нижайший говорил: «оное-де творит св. Синод не собою, но по правилам св. отцов и по указам блаженный и вечно достойныя памяти Петра Перваго и по учиненному духовному Регламенту». На что он говорил: «не посмотрели-де на Регламента, как Федоса за такия продерзости взяли». И по многим разговорам он же выговорил: «пора-де и всю Польшу отсюду вывесть». В тоже время караульный солдат, Тимофей Корнышов, называя меня еретиком и Феодосу сообщником, говорил; «вот-де и в Москве в патриаршем доме у них сочинена церковь дванадесяти апостолов, по подобию польскому, католицкая; мы де как в Польша были, все-де по тому образцу церкви строены». О которых речах, как его распопа Петра, так и солдата Корнышева, в то время за ночною порою никому не объявлял, а на утро дневальному подъячему Боголюбову с товарищем о вышеписанном объявил: по которому моему объявлению оный канцелярист велел мне вижайшему вашему святейшеству доношением с подлинным изъяснением, как было, и свидетельством объявить. Того ради вашему святейшеству сим моим доношением объявляю всенижайше, бояся себе за необъявление жестокаго истязания, ежели кто донесет кроме меня, что со мною оный разговор был. Распопа Степан Васильев, 1732 году августа 16 дня».

Но это доношение, в каких бы видах оно ни было сделано, послужило во вред доносителю. В следующему 1733 году Феофан подал в Кабинет донесение. «Между колодниками, при Синоде обретающимися, сидят два распопы, Степан да Петр, самые злейшие воры и не одной смерти достойные. Из которых Степан прошлаго 1732 года средних числах августа, подал доношение в Синод на другаго, упомянутаго Петра, в говоренных от онаго Петра и солдата речах, которыя, по моему мнению, склоняются к согласно подметнаго мятежнаго известнаго пасквиля. А для чего чрез полугодичное число ничего о том в Синоде не сделалось, вина есть канцелярская. Понеже сего февраля 12 дня, по некоей причине, впервые о том в полном Синода собрании явилось. А в упомянутыя августа числа, сказуют, будто доношение оное чтено при троих только членах, и никакого о том тогдашняго опредления в протокольных записках не значится. Не без вины и то, что ворам, которым запрещено бумаги и чернила давать, свободно стало писать и подавать доношение без доклада синодального. Еще же и следствие в тые же месяца августа дни скоро произведено самою канцеляриею, а однакож доселе никогда о том синодальному собранию не предлагано. И о том ея императорскаго величества Кабинет что укажет? Смиренный Феофан архиепископ новгородский февраля 13 дня 1733 года». – Через два дня Кабинет прислал в Синод уведомление, что 15 февраля ея величеству о том докладывано и её величество изволила указать: оных двух распопов и солдата, с поданным доношением и с допросами, ежели им были, к надлежащему исследованию отослать в Тайную канцелярию к генералу Ушакову, о чем св. Синод учинит по оному её императорского величества указу⁴²⁶. По суду Т. канцелярии Васильев бит кнутом и с вырезанием ноздрей сослан в Охотск в работу вечно.

В 1733 году явился еще новый пасквиль на Феофана. Подъячий новгородской губернской канцелярии Федор Морозов приказал другому подъячему Краснову переписать донесение в Сенат об иноземце Меэре, и потом отдал ему для запечатания. Пакет пошел по своему назначению в Сенат; но когда его вскрыли, то в нем, вместо доношения, оказался пасквиль на Государыню и на Феофана. Ушаков нарочно ездил в Новгород для разузнания этого дела и 2 мая докладывал о нем Государыне. В тоже самое время Феофан, по какому-то подозрению, приказал арестовать своего секретаря Козьму Бухвостова. Мать и жена Бухвостова, заслышавши о его аресте, страшно перепугались. Жена заболела отчаянно. Мать бросилась в Петербург, умолять об его освобождении. Феофан склонился на мольбу и 13-го мая просил Ушакова освободить Бухвостова из-под ареста.

Между тем дело Морозова и Краснова шло своим чередом. 24 апреля Государыня приказала Красным розыскивать. Неизвестно, к чему привел розыск; но вскоре после него случилось обстоятельство, которое по тому ж делу дало новую заботу Феофану и Тайной канцелярии

По поводу ареста Бухвостова, вечером 1 июля 1733 года на житенном дворе в Новгороде разговорились между собою тамошние люди. Бывший Феофанов дворецкий Василий Федоров, пришедши в келью к житенному иеромонаху Ионе Свечину, встретился там с подъячим Никитою Кондратьевым. В разговоре о разных новостях архиерейского дома, Кондратьев между прочим сказал, что Секретарь Бухвостов с неделю был под арестом. Федоров не нашел в этом ничего особенного: «чтож в том причины? Хоть заарестован был, да прощен и слава Богу». Кондратьев продолжал свое: «ведь он-де заарестован был не за себя, а за новгородскаго архиерея». Дворецкий не стерпел этих оскорбительных для Феофана слов и заявил о том Свечину. Кондратьев, видя что дело плохо, начал извиняться: «я-де говорил не от себя, а слышал от свойственников Бухвостова, подъячаго Ефремова, да от домоваго дворянина Пустошкина». Услужливый Федоров немедленно донес об этом Феофану, а Феофан приказал своему судье, архимандриту Андронику, расследовать дело и на случай опечатать дворы Кондратьева, Ефремова, Пустошкина и Бухвостова. Монаха Иону Свечина приказано было допросить, почему он сам не дал об этом знать. Назначивши к следованию этого дела Андроника, Феофан сделал предостережение насчет секретаря новгородского архиерейского разряда, Михаила Литвинова, чтобы его, как давно подозрительного человека, к следованию не допускать. Феофан просто опасался стачки, потому что жена Литвинова была родная сестра Бухвостову.

Но домашнего следования показалось Феофану недостаточно. Он передал дело в Тайную канцелярию. «Незабвенно превосходительству вашему – писал он к Ушакову – как не в давнем времени секретарь мой Козма Бухвостов, по известному вам секретному делу, впав в подозрение (которое мною вам показано), был несколько дней за арестом Тайной канцелярии. А после того писано ко мне из Новгорода, что тамо некий из наших же служителей произнесли поносительныя на меня речи, сказуя, что секретарь Бухвостов за арестом был не за себя, но за архиерея – меня сиречь, что и следованием показалось. Имелось сие дельцо, яко партикулярное, окончиться моею резолюциею; но приходит мне в разсуждении того важный некий догад, к самому делу известному (для котораго превосходительство ваше походом в Новгород трудился) надлежащий: а именно в подметном на укоризну ея императорскаго величества письме написана и на меня некая клевета, вашему благородю известная. Только же когда явилось тое на меня злоречие, будто секретарь Бухвостов не за себя, но за меня заарестовать, размышлял я (если помыслом не ошибаюсь): который таковую Бухвостова арестования причину сказал, ведает о вышепоименованном подметном письме, и если не сам тое сочинил, то либо сочинителя знает, либо след в себе имеет. Тако ли то деется, я не утверждаюсь; однакож вашему превосходительству о сем не повестить казалось моей совести противно. А который дела сего экстракт прислан мне из Новгорода, тот при семь вам, государю моему, сообщаю. 30-го июля 1733 года». Тайная канцелярия арестовала Кондратьева, но ничего от него не выведала.

Дело в допросах новгородских канцеляристов тянулось с полгода, как один подъячий подлил нового масла в огонь. В 1734 г. янв. 12 комиссар невского монастыря, Василий Литвинов, явившись к Ушакову, объявил, что, по присяжной своей верности, желает услужить её величеству, и просил показать ему новгородское пасквильное письмо: не узнает ли он, чьею рукою оно писано. У него, разумеется, спросили: почему он знает об этом письме? Литвинов сказал, что в прошлом году в Кабинете её величества он встретил секретаря новгородской канцелярии Богдана Зеленина. Литвинов спросил: зачем он в Кабинет? Зеленин сказал, что его призывали и показывали ему подметное письмо, которое прислано из Новгорода в С.-Петербург по почте, и он, Зелеиин, смотрел, а руки не мог признать. – Литвинову показали письмо. Подумавши немного, он сказал, что пришло ему в память подметное письмо на Якова Римского-Корсакова, о котором он следовал: – оговорка в сочинении его была в ту пору на новгородских дворян Путилова, Кушелева, Аничкова и Мордвинова. Первые трое уже умерли, а Мордвинов еще жив. Кроме того думает он на сына Аничкова, Григория; и наконед указал на родственника своего, Семена Бухвостова, который с новгородскими дворянами, с приказными губернской канцелярии и с посадскими людьми, всегда дружеское обхождение имеет и по остроте своей способен ко всяким делам. Семен Бухвостов был прежде комиссаром у акцизного сбора на Ладожском канале, а теперь жил в новгородской деревне своей, Третьяковой, близ речки Сяси. Тайная канцелярия послала арестовать его, все в доме его описать и опечатать. Но следствие ничего не открыло.

Дело долго длилось и наконед обрушилось на головы первых заподозренных в нем лиц – Кондратьева и Морозова. Кондратьева отослали в новгородскую губернскую канцелярию для публичного наказания кнутом; а Морозов, после пыток и истязаний, в 1735 году 11 ноября сосланв Охотск на житье вечно.