X. Процесс и низложение новгородского архиепископа Феодосия. –Дело Варлаама Овсянникова. – Перемещение Феофана на новгородскую кафедру

Содержание доноса Феофанова на Феодосия составляют те непристойные слова Феодосия, которые, частью, мы привели выше; но главным пунктом выставлено было одно обстоятельство, которое не имело гласности и известно было только Феофану. Дело в том, что на святой неделе (1725 года) синодальных чинов не пригласили к царскому обеду, между тем как приглашены были сенаторы. Феодосий и Феофан оба обиделись этим; но Феофан умел скрыть свою досаду, а Феодосий от гнева перешёл к угрозам. Нужно заметить, что это было во дворце. «Будет еще трусить, – говорил Феодосий, – мало только подождать». Это-то слово и вынес Феофан наружу, сделавши из него бунт и заговор. И как он обставил его? «Сначала Феофану архиерею показалось оно страшным; но после разсуждая, что может быть преосв. Феодосий не о некоей быть хотящей и ему известной беде то сказывал, но на неких ея величества служителей неправды и обманства тако сказывал (ибо о том прежде он говорил же), псковский оное его слово за безстрашное вменил. Однако скоро после псковский, услышав от других синодальных членов, какия в небытность его в Синоде преосвященный Феодосий произнес еще слова противныя и молчания нетерпящия, тогда и о прежнем его слове возобновился псковскому страх, и не мог об оном слове умолчать прочее, но сим доносить».

Какие же это были слова? «На прошлых двух неделях в синодальной палате стоючи, возимел Феодосий слово с протяжением о непорядках и о начинаемом штате, что никто духовным недоброжелательны, все-де уклонишася вкупе; какого тут благословения Божия ожидать. Воистину скоро гнев Божий снидет на Россию, и как станет междоусобие, тут-то увидят все от первых и до последних. И стал швикать и руками посечение показывать».²²⁶

Удар был меткий. Через три дня после доноса, 25 апреля, приглашены были в дом канцлера графа Головкина адмирал граф Апраксин, граф Толстой и синодальные члены: Феофан, симоновский архимандрит Петр Смелич, спасский-ярославский Афанасий Кондоиди, калязинский Рафаил Заборовский. Синодальные члены подали письменное донесение о том, о чем Феофан доносил словесно. Нужно заметить, что приглашены были не все синодальные члены, а только трое, которые сделали вместе с Феофаном общее показание; других, на которых Феофан, вероятно, менее рассчитывал и между ними старшего – тверского архиепископа Феофилакта, в этот раз не пригласили.

27 апреля Государыня приказала арестовать Феодосия на его подворье и допросить; а благоприятствовавшего ему синодал-обер-прокурора Болтина взять в крепость и допросить о непристойных словах Феодосия. Феодосий во многих речах сознался, но оправдывался тем, что «говорил от глупой ревности, чаял что к добру, а не от злобы, или к замыслам каким злым»; другие отрицал или говорил, что не помнит их.

«От многаго и неоднократнаго на многих местех от караульных солдат озлобления, в малодушии моем согрешил пред вашим величеством неумеренными моими поступками и словами». – «По обявлению преосвященного Феофана, архиепископа псковскаго, апреля 5 и никогда, в доме вашего величества и нигде, слов, касающихся до высокой чести вашего величества и до целости государственной, не говорил, и ежели говорил, для чего его преосвященство не засвидетельствовал при том времени обретающимся людям, которых была палата полна? А что сенатские члены на святой неделе трактованы, а синодальные нет, то и сам его преосвященство (Феофан) говорил». – «В Синоде по разным временам говорил с пререканием, что Синоду много противников и труд духовных персон вотще; а других слов истинно не помню. И ежелиб неумеренныя мои в св. Синоде какия слова были, для чего святейшаго Синода слышавшие члены тех слов в протокол не велели записать? Но когда увидали, за преступление мое, о негодовании на мене вашего величества, тогда изволили доносить. Солдата часоваго, стоящаго на мосту при доме вашего величества, дураком от помянутых озлоблений назвал, а офицерам неумеренных никаких слов не говорил; только спросил о непропускании чрез мост – был ли такой приказ часовому. И хотяб на вышеписанные пункты никакого больше доказательства не было, однако мне мизерному, пред вашим величеством согрешившему, и то довольно есть на осуждение. Того ради, припадая к стопам вашего величества, милостивейшаго прошу извинения и помилования и пощадения». – Болтин показал, что не слыхал и, не ведал ничего, о чем показывали на Феодосия.

28-го апреля генерал-прокурор Ягужинский и князь Юсупов допрашивали в Синоде прочих синодальных членов – тверского архиепископа Феофилакта, троицкого архимандрита Гавриила, чудовского – Феофила Кролика и петропавловского протопопа Петра. Все они подали от себя письменные показания. «От самаго начала – писал тверской архиепископ, – как я определен в Синод, увидел преосв. Феодосия всегда бранящаго всякаго чина людей от мала даже до великаго без всякаго выключения, нарицающаго безумными, нехристианами, горшими турков и всяких варваров, атеистами, идолопоклонниками – российский народ. Чему я удивлялся и начал думать, что он то по своему званию и позволению государеву и дерзновенно на его к себе великую милость сие творит, или на искушение иным, каковы они покажутся в своей верности к Государю, понеже он то, без всякаго опасения, с великим дерзновением и криком творил; и, видя иных молчащих древнейших синодальных членов, и я молчал. Потом от частаго и непрестаннаго его суесловия стали мне слова его нелюбы и слышания недостойны и, того ради, стал я их не слушать и аки ветер мимо уший пускать; и когда он начинал потом таковыя же непотребныя песни пети, я в то время свои приватныя дела делал или думал о сем, что мне потребно, или читал грамотки или какую книгу, или писал что, или встав ходил по избе. – Воспоминал многажды св. Филиппа митрополита московскаго, удавленаго во дни царя Ивана Васильевича, за которое-де убиение искоренил Бог царское его племя, так что по нем не осталось наследника на царство российское; а по преставлении б. п. Петра Великаго прибавил и то, что-де за разстрижение Варлаама Овсянникова и взятие его за караул умертвил Бог такожде Петра Великаго. – Доколе что не по его синодальному желанию делалося в Сенате или в ином правительстве по указу государеву, или слово было о духовном штате, он, архиепископ Феодосий, сердяся говорил: доколе будет тиранство над Церковию, дотоле добра надеятися невозможно. А в Церкви монархии нет и никогда небывало. Болезнь-де Государю пришла смертельная от безмернаго женонеистовства и от Божияго отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин, который хотел истребити. Излишняя-де его охота к следованно тайных дел показует мучительное его сердце, жаждущее крови человеческия. – Габинет-де раскольщикам прибежище и заступление».²²⁷

«По смерти б. и в. д. памяти Государя, говорил – показывал архимандрита Гавриил: – я-де по се время всегда думал, что мне от его рук кончина жития будет; что-де в нем сие размышление от того родилось, как де он, еще в младых летать, приехал к Москве с шляхтою смоленскою, и приведены были в палату и пожалованы к руке, тогда-де кланялся царю Иоанну Алексеевичу; а как пришел до руки царя Петра Алексеевича, тогда таков-де на него страх напал, что мало-де не упал и колена потряслися, и от того-де времени всегда разсуждал, что мне от тоея же руки и смерть будет». – «Когда корабль Варахиил спущен был, тогда на корабле спрашивал присутствующих синодальных членов: для чего в субботу в Синод приезжали? И ответствовали, что по важному делу некиих надлежало было священства и монашества обнажить, и выговорили, что его преосвященство худо учинил, понеже ему о том докладывал секретарь Тайной канцелярии; отвечал на тое: смотрите-де на тое, каково легко рязстрижение. Вот-де которые я Овсянникова разстригали, мало кто в живых обретается».²²⁸

«Милосердия Божия уже не видим – ничто по духовному Регламенту действуется; и какому христианству надеяться, все хощет быть тиранство: духовная власть весьма изнемогает, не что турецкая хощет быти вера, но и в турках того не делается; не то правится, что надлежит по св. Писанию; и больше нашего они могут и его Государя к сему приклонить, что хотят; они временно и безвременно с ним всегда, а нам когда-когда прилучится его видеть; и что от сего будет – ничего добраго ждать».²²⁹

По показаниям синодальных членов, 30 апреля, сделали новый допрос Болтину, который отозвался, что все, говоримое Феодосием, относится не к царскому величеству, а к приказным, которые пебрегут о Церкви, и к сенаторам, которые имеют злобу на Синод за отнятие попов и что у них церкви запечатаны и тем-де всю их гордыню пресекли.²³⁰

Феодосий между тем просил ходатайства Голштинского герцога и, 30 апреля, вручил ему письмо к Императрице.

«Хотя великая моя вина пред вашим величеством недостойна мене сотворила всякаго прощения и помилования, однако, уповая на великое, вашего величества, всем виновным изливаемое милосердие, сим моим всенижайшим доношением паки без извинения, ради вручения вашему величеству сего доношения вседражайшаго зятя вашего и всей государевой высокой фамилии и ради вечнаго поминовения блаженныя и вечно достойныя памяти императорскаго величества, всенижайше прошу всемилостивейшаго извинения и помилования. А ежели вашему величеству сумнительна прежняя и нынешняя к вашему величеству убогая верность и услуга рабская, то сим доношением подтверждаю тако: что, по кончине блаженныя и вечно достойныя памяти императорскаго величества, добрым и согласным советом Всевышний сделал и все верные подданные вашего величества присягою утвердили, в которой по чистой моей к вашему величеству и к отечеству верности не остался и я убогой, но прежде всех оную учинил и подписал, то и содержать ту мою присягу до кончины жизни моей тщуся непременно. И ежели я нечистою совестно сие написал, то да будет на мне в сем веце и в будущем рука Господня гневная и вашего величества – наказательная». – Подано ли было это письмо Императрице и как было принято ею, не известно.

2-го мая следователи – Головкин, Ягужинский и Толстой приехали к Феодосию для новых допросов. В этот раз Феодосия допрашивали о словах, сказанных 5-го апреля Феофану в доме её величества, что «Государыня будет трусить, только мало подождите», Феодосий показал, что на святой неделе был у него разговор с тверским архиепископом о трактаменте сенаторов в доме её величества, а синодальных членов на том трактаменте не было, и он сказал те речи от глупости, а не от злобы, в такой силе, что ныне задобривают сенаторов, чтоб добре дела управляли, а сохрани Бог, когда в них какое несогласие к добру общему будет, тогда духовных станут задобривать, чтоб увещевали к согласию добра общего. А что «мало только подождать» говорил от слов, которые слышались, что будто цезарь намерен прислать в Россию тайно с деньгами, которыми бы склонять здешних министров в свою партию».²³¹

Между тем осторожный и предусмотрительный Феофан проведал, что к Феодосию ходят, с позволения полицймейстера Девьера, посетители и что он посылает судью своего разведывать, кто из синодальных членов и что на него показывают. Опасаясь, чтобы чрез это не потерять начатого дела, Феофан счел обязанностью предупредить об этом Толстого.²³²

Вследствие письма Феофанова, в тот же день (3-го мая) забрали все письма Феодосия и взяли из Невского монастыря судью Головачева и несколько монахов. В числе забранных бумаг оказалось письмо к Феодосию от неизвестного его доброжелателя, в котором написано, что было собрание у новоспасского архимандрита и в этом собрании граф Матвеев говорил бранно о Феодосии за то, что он, во время болезни покойного Государя, издевался над нежностью плачущей супруги Государя и говорил непристойные слова. Матвеев говорил это при других гостях – Чичерине, Измайлове, Раевском и Топильском, – и ссылался на свою жену, которая подтвердила его речи. Неизвестный благожелатель, скрывший своё имя под буквами: Я. Г. М., упрашивал Феодосия вступиться за свою честь и просить у Государыни сатисфакции, дабы такому высокоумнице и хвастуну неслыханному тое пересечь и другим впредь неповадно бы было. Письмо адресовано было на имя Феодосия, с предостережением на пакете, чтобы не распечатал его секретарь Феодосия Герасим Семёнов.

Семёнов, старый подьячий, находился при Феодосии с самого посвящения его в новгородского архиепископа; в 1721 г., в феврале, вероятно по желанно Феодосия, он определён был в Синод канцеляристом; в августе того же года, по докладу и рекомендации обер-секретаря Варлаама Овсянникова, произведён в секретари с тем, чтобы «бывать в Синоде только тогда, когда президенство собрание иметь будут, а в прочие времена быть ему при Феодосие для отправления поручаемых от его преосвященства дел».

Семёнова, на другой же день, потребовали в Тайную канцелярию; а Синод сообщил Ягужинскому и Ушакову, что содержать его арестованным при Синоде не злобно, чтобы бывшие подкомандные его, караульные солдаты, не учинили в содержании ареста какого послабления. Семёнова удержали в Тайной канцелярии, где пошёл розыск о сочинителе подметного письма.

Между тем, 8 мая, Феофан обявил, синодскому секретарю Тишину высочайший указ, «чтоб с этой поры несколько времени присылаемых на почте из Москвы и из всех мест, как в синодальную канцелярию, так и к синодальным членам и канцеляристам, служителям и прочим подчиненным Синоду, писем, какия б к кому ни были, в синодальной канцелярии принимая никому не раздавать, и ему Тишину и прочим секретарям и самим членам без других членов не распечатывать, но обявлять первым синодским членам, при которых распечатывать и осматривать, не явится ль под чьим пакетом и других сверх того писем». Тишину поручено было послать в Ямскую канцелярию на почтовой двор нарочного и сказать, чтоб всякие к подчиненным Синоду адресованные письма приносили в синодальную канцелярию, а там никому не отдавали. Через день после этого, 10-го мая, сделано дополнительное распоряжение, чтобы и партикулярные письма лиц синодального ведомства иначе не посылать по адресам, как за синодскою печатью, с надписью «партикулярные» и с платежом денег.

Мая 11-го уже подписан был указ о Феодосии, с обявлением его преступлений. Указ этот составлен быль Феофаном, с преувеличением и искажением многих подробностей суда и следствия над обвиненным. Не обявляя себя доносчиком на него, Феофан сказал глухо, что донос сделан от всех синодальных членов порознь, что явно несправедливо. Неконченный процесс по доношению Носова также не был забыт и введен в приговор, как будто обследованное и решеное дело о грабительствах Феодосия в новгородской епархии.²³³

На следующий день, 12-го мая, публично, с барабанным боем, обнародован был приговор над Феодосием, чтобы, вместо заслуженной смертной казни, сослать его в дальний монастырь, именно в карельский на устье Двины, и содержать там под караулом неисходно.

Следствие по делу подметного письма не открыло его виновника, но подтвердило действительность факта. Это было уже после ссылки Феодосия. Донесение из Москвы, с показаниями крутицкого архиерея и новоспасского архимандрита, получены были 7-го июля, – почти через два месяца после заточения Феодосия. Впрочем, кажется, этому письму можно приписать дальнейшее решение судьбы Феодосия.²³⁴

По прибытии в монастырь, 21-го июня, Феодосий заточен был в одной из келлий под церковью. Узник просил себе духовника: архимандрит, с разрешения Тайной канцелярии, назначил к нему в духовники иеромонаха Иова с подходящими инструкциями. Феодосий исповедался со слезами, просил и впредь не лишать его исповеди и причастился св. Таин в церкви, в епитрахили с поручами. «Чин архиереский с меня не снят, говорил он, а только я отрешен от епископии». Тайная канцелярия, получивши донесение об этом от архимандрита, сочла желание Феодосия не нужною прихотью со стороны заключенного и приказала приобщать его раз в год в Великий пост, не в церкви, а в том месте, где он содержится.

В тот же день, как состоялся приговор о заточении Феодосия, одним и тем же указом приговорен был к ссылке в Соловецкий монастырь синодальный асессор Варлаам Овсянников, игумен угрешский. Тайная канцелярия предписывала сыскать его и держать при синодской канцелярии под караулом. Синод послал в Сенат советника своего, симоновского архимандрита Петра, спросить: какая его вина? Сенат отвечал: «по прежним его в вышнем суде ведомым делам». На самом же деле, по каким-то показаниям, его обвинили, как участника в словах и делах Феодосия.

О «прежних делах» Варлаама мы знаем только следующее. Варлаам, как известно, был асессором и обер-секретарем в Синоде. В 1723 году, по прикосновенности к каким-то делам, следованным на генеральном дворе, обявлен был ему, по высочайшему именному указу, арест при св. Синоде, а Синоду приказано было, к следованию этого дела, назначить двух депутатов.²³⁵ 16-го Февраля потребовали его на генеральный двор и там удержали под арестом. Овсянников прислал в Синод известие о причине его ареста. Это был донос секретаря Макара Беляева об упущении им многих сборов синодальной команды. Так как дело касалось Синода, то собрали о нем нужные сведения. По следствии оказалось, что «хотя и есть недоимка, но она произошла не от упущения Овсянникова, но от неприсылки из Камер-коллегии в Синод и от неотдачи в синодскую команду от светских командиров книг и ведомостей, нужных к тем сборам, и от неприсылки требуемых, к порядочному этих сборов исправлению, офицеров и царедворцев, а Синодом в тех сборах чинено и Варлаамом показывано все прилежное усердие, и Беляев доносил о том весьма ложно, да и сам во многих важных делах и в интересах и взятках явился подозрителен». Синод сообщил об этом вышнему суду и ходатайствовал за своего асессора, чтобы освободить его из-под ареста, или же, если это невозможно, то хотя бы пускать до церкви и куда ему потребно будет. На уведомление Синода, кабинет-секретарь Макаров отвечал словесно, что, по определению вышнего суда, Овсянникову дозволено ходить с караульными, куда он пожелает. Между тем Синод известился, что его пускают только в церковь, а в другие места не отпускают, и возобновил своё требование о свободном отпуске его, куда он пожелает. Вместо ответа последовал высочайший указ св. Синоду: «снять с Овсянникова священство и монашество, потому что он явился в не малых преступлениях, по которым приличился к розыску».²³⁶ Синод командировал от себя, для этой плачевной церемонии, судью тиунской конторы, протопопа Ивана Семенова. Протопоп возвратясь обявил, что «он означенному Овсянникову в вышнем суде, при собрании, указ обявил, священства и монашества обнажил, камилавку и клобук снял». Овсянников содержался в вышнем суде до смерти Государя. Екатерина, после восшествия на престол, приказала отослать его в св. Синод и быть ему монахом по прежнему, а по делам его в вышнем суде следовать по указу (19-го марта 1725 г.).²³⁷ Но ему не долго пришлось пользоваться свободою. Как мы сказали выше, высочайшим указом 11-го мая велено было сослать его в Соловецкий монастырь в братство, на неисходное житие. «А церковное священно служение отправлять ему Овсянникову, когда восхощет, с ведома настоятельского позволяется без препятия.²³⁸

Из прочих лиц, арестованных по делу Феодосия, секретарь Герасим Семёнов сначала укрывал его из жалости; но, после пытки, начал чернить всех, чтобы самому спастись через погибель других.

Он обнаружил злоупотребления Феодосия в пользовании церковною и монастырскою собственностью. Его отвезли в Новгород для доказательств доноса и послали туда же синодального асессора, архимандрита Иону Сальникеева и капитана гвардии Шушерина для осмотру и описи соборной ризницы и домовой казны и прочих вещей, против переписных книг 1701 и 1720 годов. Герасим Семёнов из подсудимого обратился в докащика и присвоил себе даже не подлежащее ему право следователя. 16-го июня архимандрит Иона доносил Синоду, что Герасим Семёнов управителей новгородского архиерейского дома забирал к себе на квартиру, и в приказе держал и ковал, и волю свою приказывал исполнять; чашника монаха Герасима, у которого хранились все вещи, собранные Феодосием из разных новгородских монастырей, в оковах держал, и у него (Ионы) инструкции требовал и пришедши в его келью, при Шушерине и при других, поносил главных св. Синода и за то он не велел пускать его в архиерейский дом. Синод приказал Ионе сообщить об этом известии в собрание Сената и Синода, а его – Семёнова не слушаться.

Семёнов прислал от себя в Тайную канцелярию донос на своего следователя, будто он замышляет на здравие её величества. Ушаков взял Семёнова в Тайную канцелярию для улик и потребовал из Новгорода Иону для обяснения, «понеже в том есть важность». Синоду не могло нравиться, что важное духовное лицо, синодального члена, по одному договору подьячего, арестуют и держать под караулом. 7-го июля, в самый день ареста Ионы, «Синод имел рассуждение, что многие люди по разным делам впадают в тяжкия преступления и, в содержании ареста, отбывая вин своих по прежним с кем ссорам или кто что им учинил в то время противно, сказывают на знатных духовных персон великоважные дела, и те знатныя персоны хотя по следованию являются и невинны, однако ж в то время, как те содержащееся на них покажут, берутся в Преображенскую и в тайную розыскных дел канцелярию строго и содержатся под крепкими аресты, к которым не токмо служителей их, но и других никого не допускают, отчего таковым знатным бывает не малая тягость и здравию и чести повреждение, и по разсуждении согласно приговорили: ея императорскому величеству от Синода учинить письменный доклад, в котором мнение синодальное такое обявить, чтоб, по таким делам, следование чинить без продолжения времени, а ежели нельзя, то знатных персон под арестом не держать, а отдавать на знатный и вероятия достойныя поруки». По следствию, за Ионою не явилось никакого дела; однако ж его продержали в Тайной канцелярии до 23-го сентября.²³⁹

Семёнов хотел очернить также и Феофана и с секретарскою крючковатостью, показал в следственной комиссии, будто Феофан, ещё до посвящения своего в епископа, обличен был покойным митрополитом Стефаном в еретичестве, – что об этом была переписка, но Феофан уничтожил её. (Дело касалось тех документов, о которых мы упомянули выше – писем Стефана к сарскому и тверскому епископами и к Мусину-Пушкину, обяснительной записки Феофана и оправдательного доношения Гедеона и Феофилакта). Следственная комиссияя потребовала известия об этом из Синода. Синод поручил расследование дела секретарям; но, по исследованию их, оказалось, что этой переписки нет в Синоде и что по описи дел 1724 г. она значится пропавшею. Комиссия 26-го мая, именем Государыни, настойчиво требовала отыскания их. Трудно угадать, к чему клонилось это дело, и на что нужны были комиссии документы, направленные против Феофана. Как бы то ни было, но Феофан 31-го мая предложил Синоду, чтобы его уволить от собраний для приёма лекарств до 7-го июня; а 2-го июня подал доношение, «что письма, писанныя на него Митрополитом Стефаном в 1718 г., обретаются у него, но что он не помнить – от кого и как получить их; только служитель его, келейный хартофилакс, сказал, что оные в Москве в 1722 г. от обер-секретаря Тимофея Осиповича (Палехина) принесены к нему на квартиру с предложением: положить ли письма оныя в архивы синодальные, и что он, не видя своих на эти письма ответов, удержал при себе до взыскания ответов, дабы как письма, так и его ответы, яко единаго дела части, внесены были в архивы и в едином связе положены. Что я от служителя слышал и воспомянул, того ж часа обявил словесно в Тайной канцелярии и на письма к Толстому, a ныне и св. Синоду сим обявляю. А о письмах оных, откуда до мене достались, трудно было мне не забыть, понеже того никто из Синода и из синодской канцелярии не токмо у меня не требовал, но и не вспомянул доселе».²⁴⁰ Какие были последствия этих розысков, неизвестно.

Не успевши опутать Феофана этим показанием, Герасим Семёнов сделал на него другое показание, будто он «10-го марта сего года, будучи в Синоде, при собрании всех синодальных членов и архиереев, которые к выносу и надгробному пению тела его императорского величества были сюда призваны, гневался на синодского асессора, протопопа петропавловского Петра, о постановленных попом Миною в петропавловской церкви излишних свыше потребы иконах, и в том гневе уподобляя их Левину²⁴¹, который за важную виду казнён смертно, говорил крично так: «Государь еретик что и усугубил, токмо имени ясно не сказал». Но – конец и этого дела также неизвестен.

Черня одного за другим синодальных членов, Семёнов очернил и синодских секретарей – Дудина и Тишина. Как ни были обыкновенны внезапности в то время, но арест их, даже для того времени, был чрезвычайно странен. Августа 18-го гвардейский унтер-офицер Хрущев пришёл утром в Синод, спросил секретарей Дудина и Тишина и обявил им, что их спрашивают в Сенате. По выходе из Синода, он приказал бывним с ним солдатам арестовать их и отвесть в крепость. Синод послал в Тайную канцелярию своего члена, архимандрита Афанасия Кондоиди, спросить о причине такого самовольного обманного захвата его чиновников без обявления св. Синоду, и ставил ей на вид, что это не в порядка вещей, что даже в тех случаях, когда дело не подлежит общей известности, то и тогда обявляется, одному или двум первейшим членам, если не самое дело, то хотя то, что такие-то лица требуются, куда надлежит. Афанасий Кондоиди, по возвращении из Тайной канцелярии, обявил ответ Ушакова, что «какое до синодальных секретарей касается дело, о том знать св. Синоду не надлежит; а что они взяты обманом, этого приказано не было, а велено было взять их поутру рано из домов, пока не сойдут в канцелярию». Синод должен был удовлетвориться этим ответом. Дудина и Тишина продержали в крепости больше месяца, пока Семёнов не показал с пытки, что обвинил их ложно.²⁴²

Сидя в казарме Герасим Семёнов написал что-то на столе, и при этом упоминал Царевича. 11-го августа взяли из казармы стол, на котором оказалось писано по латыни. Тайная канцелярия потребовала из Академии наук учителя Ханенко для перевода этого письма на русский язык. Что писано было – неизвестно. Но вслед за этим Тайная канцелярия усилила строгость надзора за ним. 13-го августа приказано было ни в церковь и никуда на сторону его не пускать, питья хмельного никакого не давать и пищу всякую откушивать тому, кто принесёт, и к нему никого не допускать и быть у него на часах двум.²⁴³

Наконец состоялся приговор о Семёнове. «За то, что он слыхал от Феодосия и Варлаама про их императорское величество злохулительныя слова, и не только на них не доносил, но был с ними собеседник, и доносить на них стал не добровольно, но из-за пытки, – казнить его смертию – отсечь голову».

Во время следствия по делу Семёнова обнаружилось дело о присяге, по которой в 1724 г. присягали на верность и покорность Феодосию, по обычаю царской присяги, в невском монастыре и в Новгороде все его подчиненные, которым поручено какое правление и которые у дел обретаются. Бывшие подчинённые Феодосия показали, что они присягали располагаясь тем, что Феодосий в Синоде первенствующая особа и, полагая, что присяга предписывалась Феодосием по высочайшему повелению.

Это дало еще худший оборот его делу. 6-го октября граф Толстой пришёл в Синод и принёс форму «Обявления» о Феодосии. Синод, не читавши, поручил «разсмотреть ее Феофану и когда от его преосвященства опять сообщена будет в Синод, то предложить собранию». Обявление состояло из описания преступлений Феодосия. 9-го сентября, по высочайшему повелению, приказано было местному архиепископу снять с Феодосия архиерейский и иерейский сан²⁴⁴, а в инструкции отправленному туда, штатскому советнику и лейб-гвардии капитану лейтенанту, графу Платону Мусину-Пушкину (сыну И. А. Мусина-Пушкина, известному по делу А. П. Волынского) приказано было посадить его в том монастыре в тюрьму, а буде тюрьмы нет, сыскать каменную келью наподобие тюрьмы, с малым окошком, а людей бы близко той кельи не было; пищу ему определить хлеб да вода».

«Граф Мусин-Пушкин в Никольский Корельский монастырь приехал 17-го октября; а Феодос тогда был у обедни; и он, Платон, в том монастыре искал крепкаго каменнаго места, на подобие тюрьмы, кудаб Федоса посадить, и к тому такого удобнаго места не нашел, кроме той палаты, где и прежде Федос был и, покамест обедню пели, велел Платон у той кельи большое окошко закласть кирпичем, и оставлено меньшее четверть аршина в высоту и четверть в широту, и мост из той кельи выбран, и близко той тюрьмы жилья нет. И как Федос от обедни пришел в ту тюрьму, тогда Платон и холмогорский архиерей, да от гвардии сержант пришли, и архиерей сан с Федоса архиерейский и иерейский снял, и тогда от Федоса никаковых слов противных не было. А после того обыскиван Федос: нет ли каковых при нем писем? Но нигде ничего противнаго не нашлось. Платья при нем оставлено только что на нем, да постеля; денег ему ничего не дано. А оная тюрьма за тремя дверьми и замками и за печатями, и у последних дверей поставлен караул – один часовой из гвардии, а другой из гарнизонных с ружьем».²⁴⁵

Можно судить, каково было несчастному на сыром и холодном полу, в сырой, нетопленой тюрьме! Тайная канцелярия, узнавши об этом, показала человеколюбие, приказала «подле той тюрьмы, где содержится чернец Федос, приискать другую удобную, где сделать печь и наслать деревянный пол; а печь топить с надворья и устье печное чтоб близ караула было».²⁴⁶ 23-го ноября Архангельский губернатор Измайлов доносил Тайной канцелярии, что, по указу её, он ездил в корельский монастырь для надзирания имеющегося над Федосом караула, и тот караул имеется в добром состоянии, и он Федос еще жив.

30-го ноября, указом из Тайной канцелярии предписано Измайлову: «когда придет крайняя нужда к смерти чернцу Федосу, по исповеди приобщить его св. Таин в тюрьме, где он содержится, и при том быть, с духовником Федосовым, ему, Измайлову, и для того двери отпереть и распечатать; а по причащении оныя двери по прежнему запереть и запечатать ему же, Измайлову, своею печатью и приказать хранить накрепко».²⁴⁷

«А ежели ему Федосу придет смерть, то с телом его что чинить, о том я от Канцелярии тайных розыскных дел прошу резолюции» писал Измайлов в донесении 30-го декабря.²⁴⁸ «Чернца Федоса, – отвечала канцелярия 22-го января 1726г., – когда он умрет, тело его похоронить в том же монастыре, где ныне содержится».²⁴⁹

К концу января готова была новая тюрьма для Феодосия; но как он не имел сил перейти в нее, то его перенесли на руках. «А в то время – писал Измайлов – был он Федос болен, а какою болезнию, того я признать не мог, и оный Федос о болезни мне ничего не сказывал же, токмо по переносе, называя меня именем, говорил мне он Федос: «ни я-де чернец, ни я-де мертвец. Где-де суд и милость»? На которыя его речи сказал я ему с сердцем, дабы он лишняго не говорил, а просил бы у Бога душе своей милости. И притом я его спросил: не желает ли он, Федос, духовника. И на тот вопрос ничего он Федос мне не сказал и глаз своих, как у него закрыты были камилавкою, не открыл, и в той тюрьме я его оставил и запечатав запер, и тогож числа отехал к городу Архангельскому. А минувшаго 3-го февраля, т. е. в тезоименитство ея высочества, государыни цесаревны Анны Петровны, караульный Фендрик Григорьева мне репортовал, что оный Федос, по многому клику для подания пищи, ответу не отдает и пищи не принимает. Того ж числа велел я ему, Фендрику, ехать в оный монастырь в самой скорости и Федосу в окно кричать, о принятии пищи, как возможно громко, и ежели по многому крику ответу он Федос не даст, то на другой день тюрьму распечатав отпереть, и его Федоса осмотреть. 5-го февраля Фендрик прислал ко мне нарочнаго солдата обявить, что оный Федос умер.²⁵⁰ – Измайлов, по полученной инструкции, приказал архимандриту мертвое тело предать земле; архимандрит похоронил его при деревянной больничной церкви, где хоронят монахов. Но когда он донес о смерти Феодосия Тайной канцелярии, то получил (от 20-го февраля) указ, чтобы тело умершаго Федоса отправить в С.-Петербург. «Того ради, буде у города Архангельскаго обретается из докторов или из лекарей, который бы мог учинить анатомию, то из Федосова тела внутренню вынять; а ежели таковых искусных людей не обретается, то, положа-тело в гроб, засмолить и отправить в С.-Петербург на почтовых лошадях от гвардии с урядником и с двумя солдатами из тех, кои были в монастыре на карауле, с подтверждением, якобы они едут с некоторыми вещьми; и в пути бы ехали не медленно со всяким поспешением, дабы распутье их где не остановило и, прибыв в С.-Петербург, обявить тело в Тайной канцелярии. Буде же, паче чаяния, Федосово тело погребено, и оное вынув из земли исполнить против вышеписаннаго. А какою он, Федос, болезнию был болен и сколько времени был в болезни, и во время болезни был ли он исповедан и св. Таин причащен ли, и во время тех Таинств или в болезни не было ль от него каких слов противных, и как он умирал был ли кто при том, о том о всем велеть обстоятельно репортовать».²⁵¹

Но 2-го марта последовал новый высочайший указ, «чтобы, по преждепосланному указу, Федоса чернца мертвое тело от города Архангельска в С.-Петербург не возить, и для того послать на встречу нарочнаго курьера, велеть погребсти в Кириллове-Белозерского или в Александрове-Свирского монастыре, к которому будет ближе; а буде от города за каким препятствием то тело не отправлено, и его погребсти в Никольском Корельском монастыре».²⁵²

Феофану приказано было распорядится послушными указами из Синода в означенные монастыри о погребении тела. На другой день, 3-го марта, он отвечал графу Толстому: «в Александро-Свирский монастырь я пошлю указ, а в Кириллов монастырь пошлется указ из Синода, понеже оный монастырь не Новгородской епархии: однако к обоим местам пошлется в одно время утром, рано. Благодарствую же превосходительству вашему и об обещанном призрении к дому архиерейскому и монастырей о решении запечатанных денег: сия нужда живых есть и вядшая от нужды мертвых; а я, пока жив, одолжен пребываю превосходительству вашему. Доброжелательный слуга и богомолец Ф. А. Н.».²⁵³

5-го марта Измайлов донес, что, для вынутия тела Федосова из земли, секретно посылал он тамошнего гарнизона подполковника Хрипунова и с ним гарнизонного лекаря Альбрехта, которому велено учинить анатомию, и при том исполнении никому (кому не надлежит) быть не велено. На запрос об обстоятельствах смерти Федоса донес, что «как он, Федос, умирал, то при том быть никому было невозможно, потому что тюрьма была, по указу, заперта и запечатана его, Измайлова, печатью.²⁵⁴

1-го марта провожатых с телом Федоса встретил, в 60-ти верстах от Каргополя, кабинетский курьер Матюшкин, и при них тело осматривал в деревне тайно, наедине, не явится ли на том теле каких язв – и того не явилось; и, осмотря, Матюшкин поехал к городу, а провожатые с телом к С.-Петербургу поехали.²⁵⁵

12-го марта тело привезено в Кириллов монастырь и, по известному указу св. Синода, погребено того ж числа казначеем иеросхимонахом Иоасафом с братиею, при церкви Евоимьевской.²⁵⁶

С судьбой Феодосия какими то тайными нитями связана была судьба Варлаама Овсянникова. В тот же день, и тем же указом, как Феодосия приказано было лишить архиерейства и иерейства, решена судьба и Варлаама. «Варлаама Овсянникова, – предписано указом св. Синода холмогорскому архиепископу Варнаве 11-го сентября 1725 года, – который от того плута и злодея Федоса помянутую хулу (к превысочайшим их величества персонам) слышал, а не донес, и за то его, яко сообщника, разстричь и посадить в Соловецком монастыре в корожню. 18-го ноября губернатор Измайлов доносил, что бывший старец Овсянников у города сыскан и 19-го октября разстрижен и содержится под крепким караулом, а на Соловки не послан за распущением.²⁵⁷ 23-го ноября – что Овсянников из Архангельска в Соловецкий монастырь, для посажения в корожню, послан и для караула послано солдата три человека.²⁵⁸ – 23-го декабря ,– что Овсянников в корожню не посажен, потому что в ней содержится уже, присланный при покойном Государе, по указу из св. Синода и Коллегии иностранных дел, малороссиянин Захар Патока, а посажен в тюрьму к Никольским воротам.²⁵⁹ – 27-го Февраля 1726 года Овсянников потребовал себе бумаги и чернил, обявив, что будет писать доношение о важном деле. Измайлов, не имея инструкции, отнесся в Тайную канцелярию²⁶⁰. Тайная канцелярия доложила об этом Императрице. Государыня приказала быть этому делу в ведении светлейшего князя Меншикова, а от Тайной канцелярии ведомством того Овсянникова во всем отрешить.²⁶¹

Но, с переменой высшего начальства, в положении Овсянникова не последовало никакой перемены. Несчастный томился в тюрьме 7 лет и скончался в 1732 году.

Домогался или не домогался Феофан первенства в Синоде и звании новгородского архиепископа, но он достиг и того и другого, и стал в челе русской иерархии.

В 1725 году, 25-го июня, Императрица дала св. Синоду указ, что, её величество заблагорассудить изволила преосвященного Феофана, архиепископа псковского, перевесть на новгородскую степень; на его место, на псковскую степень – преосвященного Феофилакта, архиепископа тверского, с определением его вторым вице-президентом в Синоде. Выслушав этот указ «преосвященные Феофан и Феофилакт предложили словесное свое св. Синоду прошение, чтоб её величеству, Государыне Императрице, от св. Синода об них доложить, понеже они на прежних своих степенях уже установились и, за присутствием своим в синодальном правительстве, новых по применении епархий осмотреть им вскоре будет невозможно; того ради дабы от её величества, о увольнении их, паки по прежнему учинена была милостивая резолюция. О чем св. Синод довольно рассуждая и о бытии в Новгороде архиереем, кроме их преосвященств, ежели её императорское величество благоволит востребовать синодального мнения, советовав, согласно приговорили: вышеозначенное их преосвященств архиепископов прошение донести её императорскому величеству, а об удостоении на степень архиерейства новгородского, буде её величество от Синода мнения востребует, назначить преосвященного Георгия, епископа ростовского и ярославского, да из cинодских членов архимандритов безлично, кого её величество заблагорассудить изволит. Доклад её величеству, усмотря благопотребное время, учинить синодальным членам – Петру, архимандриту симоновскому, да Афанасию, архимандриту спасоярославскому и, какую резолюцию получат, то обявить им в Синоде немедленно».

Архимандриты Петр и Афанасий донесли Синоду, что 1-го мая Императрица, в присутствии в летнем своем доме, по докладу их указала: «вышеозначенных синодальных членов, по силе прежняго указа, перевесть – преосвященнаго Феофана на престол новгородской архиепископии и быть ему архиепископом-же; емуж выдать и обретающийся при С.-Петербурге Александро-Невский монастырь, яко настоятелю, и писать ему титул таковым же образом, как писано было бывшему новгородскому архиерею Феодосию; преосвященнаго Феофилакта, архиепископа тверскаго, на престол псковской архиепископии и быть ему архиепископом же. Преосвященному Георгию епископу ростовскому быть в Синоде «третьим архиереем». А о кандидатах к посвящению в тверскую и рязанскую епархии мнения ея величеству о синодальных членах не подавать, понеже ея величеству синодальные члены ведомы все, и кого куды пожаловать изволит, ожидать указу».

Феофан в тот же день (2-го июня) подал Императрице прошение, чтобы ему остаться в прежней епархии, а ежели того ему переведения её величество отменить не соизволит, то повелела-б быть из оных мест в одном: в новгородской епархии или в невском монастыре; при том же, от имени Феофилакта, просил о нем, чтобы ему остаться в прежней епархии. Императрица согласилась оставить Феофилакта в тверской епархии, а Феофану приказала ожидать указа.

Когда Феофан обявил об этом в Синоде, то это обявление смутило синодальных членов: не произошло бы у её величества какого мнения к синодальному правительству за неисполнение вышеозначенных именных указов. Синод обратился к кабинет-секретарю Макарову и просил его, чтобы, усмотря благополучное время, доложил Государыне об окончательном переводе Феофана в новгородскую епархию. Макаров (9-го июля) отвечал, что он письменного доклада от Синода принять не может, потому что этот доклад будет против известного ему именного указа, о чем и св. Синод известен; а усмотря удобное время, он будет докладывать о том её величеству словесно.

Июля 10-го Императрица, быв в Троицком соборе у обедни, приказала обявить всенародно, чтобы Феофану быть Новгородским архиепископом, а преосвященному Феофилакту, из советников, вторым в Синоде вице-президентом, что того ж числа, в том же соборе, и было исполнено следующим образом. По окончании литургии, пред молебном, когда их преосвященства и весь священный чин были среди церкви в священных одеяниях, а её императорское величество на своем обыкновенном месте, тогда протодиакон Анфиноген Иванов провозгласил: «преосвященный Феофан архиепископ псковский, святейшаго правительствующаго всероссийскаго Синода вице-президент! Всепресветлейшая и самодержавнейшая великая Государыня, Императрица Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская, указала вашему преосвященству быть архиепископом Великаго Новаграда и Великих Лук». Такое же обявление сделано было и Феофилакту.²⁶² 

Синодальный обер-прокурор Болтин, замешанный в деле Феодосия, взят в крепость и уволен от должности обер-прокурора. Феофан остался на просторе и начал расправу со своими недругами.

Савватий не рад был и доносу. Феофан поставил дело так, что Савватий из докащика превратился в иодсудимого. «Почему он писал к Болтину, а не к Феофану? Не писал ли еще к кому о таких делах доношениями или партикулярными письмами и буде писал – к кому и чего ради?»

Дело длилось не долго. 16-го августа 1725 года состоялось определение, которым Савватий признан виновным в нарушении иерархического подчинения и не соблюдении законных форм; но, в уважение того, что просил прощения, и по силе состоявшихся высочайших манифестов (по случаю кончины Государя и восшествия на престол Императрицы), Синод положил вину его простить и отослать в братство в какой-нибудь монастырь псковской епархии, с увольнением от должности провинциал-инквизитора.

Вслед за тем, Феофан подал в высочайший кабинет и в Синод прошения, чтобы не взыскивать с него взятых в Синоде заимообразно денег 3200 рублей, которые Болтин взыскивал с него с непонятною настойчивостью, не давая никакой льготы.²⁶³

Перешедши из Пскова в Новгород Феофан взял с собою и своего судью, Маркелла Родышевского, и определил архимандритом Юрьевского монастыря.²⁶⁴

В Синод, между тем, назначены новые члены. 4-го июня вызван на чреду и, вместе для присутствия в Синоде, горицкий архимандрит Лев Юрлов. 2-го июля назначен в Синод советником ростовский епископ Георгий Дашков. Феофан пытался было отстранить Дашкова от Синода и отклонить это назначение, но не успел. – В тоже время последовал высочайший указ, чтобы синодальным вице-президентам, т. е. Феофану и Феофилакту, во время священнослужения, на шапках крестов не носить до указу.

С назначением Дашкова в Синод и, по всем этим распоряжениям, Феофан чувствовал, что над ним собирается гроза и – не обманулся.

4-го августа Феофан просил себе в Синоде отпуска и паспорта в Новгород для осмотра, по высочайшему повелению, своей епархии; а по возвращении просил себе викария на место Иоакима, получившего суздальскую епархию, с тем, чтобы будущему викарному новгородскому именоваться ладожским и карельским.

Октября 22-го он презентовал Императрице, в знак сыновней любви и рабского подданства, серебряный сервиз.²⁶⁵