Беседа в неделю блудного
Сказана в Донском кафедральном соборе в 1845 году
Востав иду ко отцу моему и реку ему: отче, согреших на небо и пред тобою.
Вот сии-то самые расположения души иметь надобно нам, братия, особенно ныне, когда предстоит святой Великий пост, призыв к очищению грехов! Изложение таких расположений духа заимствую в евангельской притче, которая в нынешний недельный день предлагается в церкви особенному вниманию нашему. Притча изображает милосердие Отца Небесного к кающимся в таком трогательном виде, что толкователи Евангелия называют ее чтением самым утешительным для грешников. В ней, как в зеркале, видно и то, с чего начинается у нас упорное закоснение во грехах, от чего происходит даже удаление от Бога, до чего оно доходит, до какой крайности доводит, и как опять, несмотря ни на что, может начинаться обращение наше к Богу, раскаяние, полное очищение от грехов. А такое-то именно зерцало истины и нужно нам иметь на виду ныне по сближению дней всеобщего покаяния, чтобы видеть там себя, себя – и путь, которым надобно обратиться в покаянии к Отцу Небесному. Рассмотрим же евангельскую притчу с некоторой подробностью.
«Человек некий име два сына», – говорит Господь в притче. По связи с окружающими ее иными притчами, как-то: с притчей о пастыре и одной заблуждшей овце, при девятидесяти и девяти незаблуждших, – с притчей о жене и погибшей у ней одной драхме, при девяти, – очевидно, что два сына суть два рода людей, – людей потерянных или заблуждших, и людей в добром состоянии находящихся. А из связи сказаний еще далее предыдущих и из прямого указания Господа, – что тако радость будет на небеси о едином грешнице киющемся, нежели о девятидесятих и девяти праведник, иже не требуют покаяния, под именем человека некоего разуметь надобно Самого Бога, Создателя человеков, или ближе, – Бога, нас ради вочеловечившегося.
«Человек некий име два сына; и рече юнейший ею отцу: отче, даждь ми достойную часть имения; и раздели им имение». Имение, какое имеет Отец Небесный для нас, чад Его, – весьма богатое. В Его деснице вся видимая природа, все дары судеб и все сокровища благодати. Господь всем нам, братия, разделяет сии блага: дает нам жизнь, здравие, ум, волю, смысл, склонности, по собственной нашей природе; и по внешней – дает всякому из нас часть земли и ее плодов, часть вод и ее произведений, воздух, все солнце и луну, дни и ночи, различные времена года. По распоряжениям судеб Своих Господь предоставляет каждому из нас звание, состояние, иным почести, другим богатство, иным счастье, иным просвещение, иным иное. По царству благодати Господь всем нам дарует небесную жизнь, средства к ее поддержанию, – Св. Таинства Веры, Слово Свое, с ним духовное просвещение, радости, принадлежащие уже веку будущему. Из всех таких сокровищниц Своих разделяет Господь каждому из нас, братия, по мере приемлемости каждого. Он солнцем Своим сияет на злыя и благия, и дождит на праведные и на неправедные. Имея такого Отца всеблагого, премудрого, всеведущего, нам всем надлежало бы, братия мои, пользоваться Его достоянием без всякого частного каждому выдела, пользоваться тем только и так, сколько, когда и как угодно будет дать что-либо Отцу, как живут дети и при земных отцах. Но нет: иной из нас сын Отца Небесного просит Отца отделить его прочь от Себя, и дать ему могущую следовать часть имения в собственное распоряжение. Воля, братия мои, воля, своеволие наше причиной тому, что мы услышим далее о человеке: в ней начало наших злополучий, кои, как увидим, скоро могут следовать за неблагоразумными нашими желаниями. Отец Небесный дал нам и волю, не отказывает и в желаниях, дабы наши отношения к Нему были не принужденны, не рабские, а проистекали бы из сыновней свободной любви, и дабы в самом лишении нас чего-либо не заключалось какой-либо, хотя мнимой причины к потере такой любви с нашей стороны. И от чего у описываемого в Евангелии сына поколебалась любовь к отцу? «Рече юнейший сын», сказано там, – юнейший, а не старший. Юность, глупость, легкомыслие, недальновидность, безрассудная пылкость внушают нам своеволие и жизнь, так сказать, в разделе с Отцом нашим Небесным! Юность разумеем не по одному только телесному возрасту, но и по душевному. Конечно, юный возраст наш по плоти всего склоннее к своеволию, к безрассудствам, ко всему чувственному. В нем начинаются по большей части те дурные привычки жизни, кои составляют потом всю нашу жизнь, если мы не остережемся или не остерегут нас в это время родители, наставники, добрые люди, а иногда и самые обстоятельства нашего времени. Посему-то и надобно всем нам особенно беречь детей, наипаче же приставникам их и руководителям; а детям первее и тверже всех уроков помнить должно, что своя безрассудная, еще неопытная воля есть источник всех будущих бедствий жизни, а послушливость – запас истинного благополучия. Не столько важно просвещение ума в науках, далеко не столько, сколько образование сердца, ограничение пылкости желаний, власть над высокоумием, благопокорливость опытности других. Гордый ум будет причиной и всей жизни своевольной, а кроткое и Богобоязливое сердце сохранит от того. Так, говорю, виной своевольной жизни бывает юность наша по возрасту телесному! Но есть еще юность и по возрасту душевному. Как есть люди, по Слову Божию, которые всегда учатся и николиже в разум истины приити могут; так бывают и старики по виду, которые вечно юношествуют. Они следуют молодым своим чувственным склонностям, кои, как скоро чувственны, плотяны, уже и сличны юношам, а не мужам опытным по уму и сердцу. Самой верной приметой тому, что в таком состоянии находится тот или иной из нас, служат тайные наши желания, чтобы судьба отдала нам дары или природы, или Провидения, или благодати, или и все вместе на собственный наш произвол, чтобы нам жить, как нам хочется, а не в единении с Отцом нашим Небесным, не по Его святым внушениям, не так только, как Он снабдевает нас по Своему премудрому Промыслу, но в разделе с Ним, по расчетам.
Таким образом жил и описываемый в сегодняшнем Евангелии сын. Но, находясь вблизи к отцу, он стеснялся иногда в беззаконных волях своих одним присутствием отца и, может быть, доброго старшего брата, с отцом жившего. Самый дом родителя, имя его, слух о нем могли ограничивать желания молодого человека. Сыну хотелось бы, напр., устроить беспутное гулянье, игры, шумное зрелище; но не видя сего никогда и в окнах дома отеческого, не только около себя, он вопреки себе удерживал свои прихоти. Он думал, что отец услышит что-либо своевольное у него, может ему напомнить о том: один взгляд отца укорил бы всякое беспутное предприятие. И потому что же своевольный сын далее делает?
«И не по мнозех днех собрав все мний сын, отыде на страну далече». Высшая степень своеволия, – даже удаление от отца, намеренное уклонение наконец от случаев к своему исправлению! Как это делается некоторыми из нас, братия, в отношении к Отцу Небесному? Так, что некоторые в постепенном своеволии жизни иногда теряют наконец страх Божий в себе, заглушают чувство вездеприсутствия и смотрения Божия, оставляют и видимый дом Божий, не станут ходить в церковь, не хотят слушать, ни читать ничего спасительного и Богоугодного, не внемлют добрым советам других, и ни на какие обстоятельства жизни, располагающие нас к помышлению о Боге, не обращают внимания, а стремятся прочь и прочь, далее и далее от всего того, что может напомнить им о Боге.
Для чего же делает так своевольный человек? Для чего он со всем наследством своим от Бога, – с умом иногда великим, со здравием крепким, с желаниями сильными, с почестями, с заслугами, с богатством, даже с просвещением духовным, кратко – со всеми своими талантами и достоинствами, – для чего он удаляется на страну далече? Дальняя страна, ο которой говорит Евангелие, есть мир сей, братия, или правильнее, – та часть мира, где всего удобнее жить можно без всяких помышлений о Боге, в обществе людей, забывших Бога. Для чего же своевольный сын удаляется от Бога в сию столь дальнюю страну? Чем исследовать, скорее можно увидеть это на деле. «И ту расточи имение свое, живый блудно», – сказано в притче евангельской.
Имение, от Отца Небесного полученное, – дарование природы, Провидения и благодати, можно расточить людям в мире сем по своей воле, многоразличным образом, бесчисленными способами – и пьянством, и роскошью, и игрой, и нерадением, и горячностью. Различны и предметы мира. Все, еже в мире, – говорит Слово Божие, – похоть плоти, похоть очес и гордость житейская. Но особенно упоминает теперь Евангелие с той стороны, как иждил имение свое несчастный сын, упоминает об образе жизни в мире блудной, распутной. Потому так, братия мои, что сей образ жизни наиболее нравится юности человеческой, обыкновеннее овладевает людьми во всяком возрасте, и есть самый разорительнейший и для вещественного, и для нравственного состояния. Святые нравоучители веры изъясняются, что нет страсти, к которой бы более наклонны были люди, как чувственное вожделение: никакой пол, никакой возраст, никакое звание, никакое время не свободны от него, если не предостеречься, если из дома Отца нашего Небесного удалиться на страну мира, который и именуется прелюбодейным и грешным. Столько всем надобно опасаться всегда сладострастия! Столь оно опасно! И похоть очес, и гордость житейская служат также главно и особенно похоти плоти. Для ней наиболее всего расточается всякое имение, данное нам от Бога Отца Небесного. Как склонность одного пола к другому в своих законных правилах есть самый закон к размножению рода человеческого, что впрочем в последствии имеет великие трудности в содержании семейств: то природа особенно разбросала цветы на нее, и – склонность сия, при повреждении природы, всего легче может выходить за границы закона и счастия нашего. Посему-то наиболее всех иных страстей и нужно остерегаться от нее людям: с ее-то стороны наиболее всего и предстоят всем смертным искушения и бедствия, часто делающие злополучной всю жизнь предавшихся страсти плотоугодия.
Бедствия! Так, упоминаемый в Евангелии сын, живя блудно, иждил все, все свое имение. Долго ли в страстях, особенно в страсти блудной, сильной, помрачиться уму, развратиться воле, потеряться здоровью, затмиться чести, истратиться богатству, взяться назад к Богу всем дарам благодати, свету ума, спокойствию совести, чистоте души?
Между тем одной беде почти обычно сопутствует иная и иная. «Изжившу же ему все», – говорит притча о блудном далее, бысть глад крепок на стране той, и той (несчастный наш человек) начал лишатися. В мире собственно мирского нет ничего, братия! Мир богат тогда только, как богаты люди, – умен, когда только обладатели умны; а сам он совершенно ничего не имеет своего, кроме суеты сует, ничтожества, гибели. Не будь у людей мирских почестей, ума, здравия, счастия; и в мире нет для них ничего: в нем одна, повторяю, пустота и крушение духа. Мир не любит, не ласкает, не принимает к себе не имеющих ничего. Он, как гостиница, держится только избытками путников и посетителей. Чем же в мире восполнить человеку собственные лишение свои? «И шед прилепися единому от жителей той страны, – продолжает притча о блудном сыне, – и посла его на села своя пасти свиния: и желаше насытити чрево свое от рожец, яже ядяху свиния; и никтоже даяше ему». Какое плачевное состояние для такого особенно человека, каков был упоминаемый в притче пока жил при таком отце своем, каков отец евангельский! Между тем не видали ль иногда, слушатели мои, сами вы, как промотавшиеся в мире люди ведут наконец жизнь свинопасов, и как они в лохмотьях, часто с поврежденным рассудком, с разбитыми лицами, с помраченными чувствами бродят иногда по улицам около зазорных мест и готовы предаваться самым низким, нечистым, скаредным удовольствиям? Но и тех удовольствий не дозволяют им. Свиньи, сколь они, в сравнении с человеком, ни нечисты, но как свиньи по природе своей и как чья-либо собственность, стоят уже для владельцев их большего попечения, нежели люди, приложившиеся к скотом несмысленным и уподобившиеся им. В таком прежалком состоянии, по нравственности, человек бывает, по выражению Церкви, горее, хуже скота! Посмотрите на душевное его состояние, независимо от внешнего (Слово наипаче о душевном нашем состоянии). Раскройте мысли человека распутного, кто бы он ни был с вида, войдите в его понятия, вникните в намерения, пройдите в расположения души: и вы тотчас увидите в душе нравственно потерявшегося человека истинно свиное стадо с гадаринскими бесами, в него вшедшими.
Что же в таком состоянии наш упоминаемый в Евангелии распутный сын? О, слава Богу! В нем оставалась еще искра Богоподобной природы, еще таилась в нем память о небесном происхождении его: и в один день умел он еще воспользоваться самым бедствием своим. В себе же пришед, рече: колико наемником отца моего избывают хлебы, аз же гладом гиблю! Сколько, подлинно, птиц небесных, – рассуждал он сам с собой, – и Отец мой Небесный питает их! Сколько скотов, рыб, сколько зверей, пресмыкающихся, – и все они с избытками насыщаются от трапезы Отца моего, живя из хлеба, из найма, по которому служат так или иначе блаженным Его домочадцам, человекам, созданным по образу и по подобию Божию, служат кто пением, кто ношением тяжестей, кто приготовлением одеяния и проч.! Сколько самых человеков, не принявших благодатного усыновления Богу, сколько их служит Небесному Отцу моему, Богу, ими неведомому, служит из найма, для получения временного только счастия в жизни за свои работы! А я по возрождению и благодати Иисуса Христа – Сын Его; между тем нахожусь в таком жалком положении! Ни одна светлая мысль не озарит помраченного ума моего. Ни одно святое желание не обрадует никогда сердца моего! Даже ухо не слышит никогда Слова Божия, око не видит ничего душеспасительного! Словом – я в стране глада крепкого, глада не хлеба, но слышания Слова Божия, и терплю все ужасы сего страшного глада.
С познания самих себя, с обращения внимания на себя самих, на свое состояние, начинается у нас, братия, всякое истинно полезное познание. От своей ветренности мы бываем и бесчувственны. «Аще бы себе рассуждали, – говорит Апостол, – не быхом осуждени были». Так сталось и с блудным сыном: пришел он в себя, обратил внимание на себя, и по милости Божией, тотчас почувствовал всю бедственность своего состояния греховного. Так и всем нам надобно входить в свою душу, обращать внимание на окружающие нас обстоятельства и пользоваться ими к своему вразумлению.
«Востав убо, – продолжает грешный человек во евангельской притче, – востав иду ко отцу моему, и реку ему: отче, согреших на небо и пред тобою, и уже несмь достоин нарещися сын твой: сотвори мя яко единого от наемник твоих». «Я согрешил противу всесвятого величествия Твоего и против Тебя, единственного моего благодетеля, Отче Небесный! Но даруй мне хотя то счастие, каким наслаждаются наемники, рабы твои, – не то уже, каким пользовался я некогда безрассудный сын Твой!» Такое чувство сердца кающегося грешника и не осталось в одном только сердце или предположении: он не повздыхал только, не поохал только, как нередко делаем мы в порывах наших к покаянию; нет, он тотчас востав иде ко отцу своему. Теперь счастлив путь твой, жалкий до сей самой минуты человек! Пойдем с ним и все мы, братия мои, пойдем все; посмотрим, как встретится грешный сын с отцом своим, как примет его Отец Небесный?
«Еще же ему далече сущу, – сказывает Евангелие, – одно только Евангелие может сказывать такие вещи или истины, – еще же ему далече сущу, узре его отец его, и мил ему бысть, и тек нападе на выю его, и облобыза его». Таково, дивно, непостижимо милосердие ко грешным Отца Небесного! Оно давно и непрерывно ждет обращения грешника к себе! По человеческому изображению, евангельский отец как бы непрерывно смотрел уже, давно смотрел в ту сторону, с которой можно было ожидать назад удалившегося сына, выбежал к возвращающемуся на встречу. Не только не делает упрека за неблагодарность, хотя бы упрека отеческого, самого любезного упрека; но не слыша еще ни одного слова раскаяния, обнимает уже его и лобызает сына, с пастьбы свиной возвратившегося, недостойного, по нечистоте своей, касаться пола в светлом и святом дому Божием! Едва сын успевает проговорить несколько слов из приготовленной им исповеди отцу, – как отец, не дослушав ее, приказывает тотчас рабам своим учредить торжество и говорит: «изнесите одежду первую, и облецыте его, и дадите перстень на руку его, и сапоги на ноги: и приведше телец упитанный, заколите, и ядше веселимся». Рабы Господа, по изъяснению святых толкователей притчи, – или Ангелы, или Пастыри Церкви, служители Таин Божиих. Им, подлинно, служителям Таин Божиих, повелевается возвращать кающимся грешникам все милости и права на сыновство Божие, соединять их Св. Церкви, дому Божию, украшать наилучшей одеждой, виссоном оправдания Святых, убеленной в крови Агнца, вземлющего грехи мира, составлять из Него таинственную вечерю Причащения, преподавать им залог или обручение Духа Святого, словом – доставлять все, что имеет в себе Св. Церковь утешительного, спасительного, небесного. Что же во особливости располагает отца к таким необычайным чувствованиям и поступкам? Одно, не иное что, как то одно, яко сын мой сей, – говорит отец, – мертв бе и оживе; и изнибл бе, и обретеся. Могло бы быть сказано теперь иным отцом, что сын сей был особенно любимый, особенно даровитый, особенно добрый, кроме одного бывшего глупого случая – ухода. Нет, довольно, что возвращается сын, каков он ни есть, что он мертв бе, и оживе; и изгибл бе, и обретеся! Сколь всеобщее убеждение, братия мои, в том, что любовь Отца Небесного по тому же самому чувствию Своему, не по заслугам нашим, или достоинствам, или умолениям, возрадуется и о каждом из нас также, готовящиеся каяться!
У евангельского отца был при доме с ним другой сын, старший, добрый, никуда от него не отлучавшийся: его поразила столь необыкновенная любовь отца к сыну столь распутному! Но ему сказано отцом то же, что чувствовал в себе сам отец: «возвеселитися же и возрадовати подобаше, яко брат твой сей мертв бе, и оживе; и изгибл бе, и обретеся». Кратко, – Отец Небесный убеждает всех свои домочадцев, праведников и Ангелов к тем же самым чувствованиям, какими Сам исполнен, – к сорадованию с Собой о покаянии грешника. «Тако глаголю вам, – говорит Иисус Христос, – радость бывает пред Ангелами Божиими о едином грешнице кающемся!» Спасение язычников, грешников, всего мира сперва, подлинно, удивляло и праведников иудейских и даже самых Ангелов, как свидетельствует и о последних Апостол. Но и они, те и другие, после торжества всеобщей благодати на земле, после того, как Господь наш Иисус Христос в образе человека, в образе общего всех Отца Небесного, принял грешный род человеческий в Царство Свое еще на земле, во Св. Свою Церковь, и, осыпав его всеми дарами благодати Своея, до конца мира принимает всех кающихся, – после сего и Ангелы радуются на небесах о каждом из нас кающемся.
Что кто из нас думает при сем, братия? О нас слово; для нас евангельское торжество в Церкви, ради нас радости на небесах в обителях Отца Небесного, когда мы будем каяться здесь во грехах своих! Не оставим же исполнить сего по сердцу, а не по обычаю: не остановим столь нарочитых небесных приготовлений к праздникам на небесах; не отменим столь великих торжеств любви Божией, там в кругу Ангелов и праведников Божиих. Поступить иначе, т. е. или не хотеть каяться, или каяться неискренно, несердечно, без оставления негодных своих навыков, которые доселе удерживали нас в удалении от Бога, без полного обращения к Богу, каяться без этого, значит – не только уничтожать своими руками собственное блаженство о Христе Иисусе, но и полагать к тому препятствия для всей любви Господа Бога к нам грешным и для торжеств Ангельских на небе. Посовестимся! Аминь.