Самоиспытание в богопочтении

Испытуя себя пред лицом Божиим, каждый из нас в обличение и исправление себя может сказать себе: все мне напоминает и свидетельствует о Боге Творце, Промыслителе и Искупителе, и о благодатном Его общении со мною, – с Его образом и подобием во мне, – созданным и искупленным. Свидетельствует и устройство вселенной, возвещающей о величии, премудрости, благости и всемогуществе Творца; жизнь и убеждение моих ближних и особенно благочестивых, для коих бытие Бога Творца и Промыслителя так ощутительно, как все видимое и осязаемое; и мое внутреннее чувство и сознание, по которому я не могу и представить себя без Бога; и что всего яснее и непреложнее – Слово Божие. Благодатное общение Бога со мною, возвещаемое Откровением Божиим и ощущаемое во глубине моего существа, меня возвышающее и спасительно охраняющее, необходимо для моего лучшего высшего бытия, более нежели чистый воздух и пища для жизни и здоровья тела, – необходимо так, что без этого общения я не могу быть христианином, даже – человеком. Это благодатное общение Бога со мною есть и мое существенное преимущество пред прочими видимыми тварями, и мое лучшее, достоинство и украшение среди моих собратий, и моя всегдашняя, вечная надежда и опора; в нём мое спасение, мое блаженство. Призванный для благодатного служения Богу я должен это достойно сознавать, ценить и охранять, под руководством Церкви Православной. Церковь есть единственно верная хранительница и истолковательница Слова Божия и моего достойного служения Богу. Посему по повелению Самого Господа мне надобно быть, в искреннем и всегдашнем послушании Церкви, чтобы знать: како подобает в дому Божии жити, яже есть церковь Бога жива, столп и утверждение истины (1Тим. 3:15)¹. Но и тяжко согрешаю пред Церковию и Богом чрез свое непослушание ей. Не послушанием ей во мне укореняются леность и безпечность к благочестию и достойному служению Богу. При лености и безпечности я эакосневаю в неведении о Боге и многоразличных видах нечестия; удостоенный имени христианина, я бываю иногда близок к ужаснейшему греху – безбожию, в какое погружены язычники или идолопоклонники; ибо Писание говорит, что они безбожни в мире (Еф. 2:12), что и христианин, преслушавший церковь становится якоже язычник (Мф. 18:17). И в какое бывают погружены, сокровенно от людей, нечестивые безумцы (Пс. 13:1). Или уподобляюсь тем, кои покланяются Богу истинному, но не во Иисусе Христе, не принадлежат к обществу искупленных и освященных кровью Христовой, далеки от Бога (Еф. 2:13), Бога не имеют (2Ин. 1:9). Вот бездна греха, в которую меня низвергает мое непослушание Церкви Православной. При удалении от неё свет веры, благочестия и добрых дел для меня постепенно умаляется, сокращается; меркнет и угасает; как среди глубокой тьмы ночной, я в жизни духовной блуждаю ощупью, не могу правильно видеть путей правды, различать добро от зла и легко предохранять себя от греховных претыканий и падений. Пользуясь и освящаясь в истинном служении Богу внушениями святой Церкви, я должен усвоять её внушения сердцем и разумом и преимущественно сердцем. Благочестие есть достояние наиболее сердца. Ибо Бог есть любовь, и Его благодатное единение и общение со мною преимущественно в моем сердце или совести. Чистое сердце, по Писанию, способно узреть Бога (Мф. 5:8), понять и усвоить призывание ко спасению и богатство наследия вечного (Еф. 1:18). Усвояя силу благочестия сердцем, я должен пленять в послушание ему и вере, обитающей в нем, свой разум, память, воображение, чувства, страсти, вкус или дух времени. Пусть все это способствует сердцу к хранению и утверждению в нем благочестия. Но я, находясь под влиянием сил и наклонностей души и тела, часто извращаю святое служение Богу и недостойно претворяю его в иное, свое, особенное и неправое. Иногда без светильника Слова Божия и Церкви, по естественному только влечению сердца своего хочу быть благочестивым: тогда мое благочестие бывает нетвердо и удобопреклонно ко греху; Писание говорит: добро бо благодатию утверждати сердца, (Евр. 13:9). Но сердцем, неруководимым верою и Церковью, обыкновенно преобладает опасно неразборчивая и пристрастная любовь и угодливость к ближнему, готовая уступить и служить его прихотям и страстям; я легко впадаю в незаконные удовольствия; не хочу, стыжусь и делаю; порок всегда торжествует над слабостию моего сердца, к которому особенно доступно искушение и ослепление. Иногда, что еще хуже и опаснее, иду в святилище благочестия с разумом, непокоренным в послушание Христово. Тогда он омрачает меня ложными мудрованиями, мнениями и убеждениями, потому что разум, не покоренный в послушание веры и Церкви, и лишенный спасительного руководства их, не может правильной свято судить о благочестии, которое при всей своей светозарной и благотворной силе, кажется ему безумием (1Кор. 1:23). Омрачает меня кичливостью или надменностью; ибо Писание говорит, что разум кичит (1Кор. 8:1). Эта кичливость есть неизбежное следствие моей судительной способности, не управляемой знанием благочестия и умножается во мне по мере непослушания разума моего вере. Омрачает меня сомнениями, вольномыслием, охлаждением к благочестию и добродетели; мудрование бо плотское смерть есть (Рим. 8:6). Оно часто вносит смерть своим суетным умозаключением в священнейшие чувствования веры и сердца, недоступные доказательству разума, а близкие и родные вере и сердцу. Например, и естественно нравственных отношении, каковы детей к родителям, облагодетельствованных к благодетелям разум, непослушный вере и сердцу, не обращает ли своею холодною, необузданною и смелою мыслью в дело случая, необходимости, – короче в ничто? Тем скорее он может разрушить и обратить в мертвые звуки непостижимый для него тайны веры и благочестия. Даже омрачает меня враждой на Бога и ближних. Зане мудрование плотское вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может (Рим. 8:7). Вера по свойству своему соединяет меня с Богом и ближними, а мудрование, по свойству своего дробления в суждении, обыкновенно все делит, потрясает и расторгает. Иногда мое благочестие сохраняется одною памятью слов и обрядов; от того я часто без нужды и должного понятия и благоговения произношу затверженные священные слова и выражения, без внимания и благоговения участвую в священнодействиях. Преобладающая во мне память священных слов и действий легко обращается для меня в холодную и безотчетную привычку – без участия сердца благочестиво говорить и служить Богу; в безсилие, без особенной помощи, преодолеть предрассудок и предубеждение (Ин. 1:46). Ибо память слепо пользуется готовым, перенятым, затверженным. Иногда благочестие подчиняю воображению. Тогда облекаю его образами умопредставлений ложных, мнимо высоких, восторженных, мечтательных, и вместе чувственных и плотских. Моё необузданное, ложное и восторженное воображение часто бывает недовольно простотою веры, хочет как бы возвыситься, а между тем ниспадает и теряется в своих неопределенных, сбивчивых, безжизненных и ложных порывах, кои часто доводят меня до самообольщения или до самообмана, подобно тем прорицателям, о которых говорит пророк Иеремия от лица Божия: лживо пророцы прорицают во имя мое, не послах их, не заповедах им, ни глаголал есмь к ним: понеже видения лжива, и гадания и волжебства, и произволы сердца своего тии прорицают (Иер. 14:44). Глаголю: богат есмь, и обогатихся, и ничтоже требую: и невем, яко окаянен есмь и беден, и нищ и слеп и наг (Откр. 3:47): имею образ благочестия, силы же его отвергся (2Тим. 3:5).

Иногда в святилище благочестия вожусь я преимущественно своими чувствами. Тогда впадаю в иные грехи. Часто бываю благочестив только тогда, когда слух и взоры мои оглашаются предметами благочестия; при удалении же сих предметов бываю чужд духа веры и набожности. По изнеженности своих чувств часто прихотливо требую от служения Богу, чтобы все в нем было приятно и усладительно моим взорам, слуху и иным чувствам: не продолжительно для стояния, не утомительно для ног, легко для подвига, короче – без жертвы с моей стороны. От привычки чувств постоянно видеть и слышать свое, я часто бываю готов не по разуму ревновать в пользу своего образа благочестия, грубо и несправедливо порочить и унижать иной вид Богопочтения, к коему не привыкли мои чувства. Под влиянием своих чувств я часто не умею отличить в благочестии существеннейшего и важнейшего от маловажного, животворящего духа от письменн или буквы; одесятствую мятву, копр и киминг и оставляю вящшая закона, суд и милость и веру (Мф. 23:23).

Но чаще и унизительнее мое благочестие зависит от страстей, коих греховное влияние простирается на все мои силы души и тела. При такой зависимости мое благочестие нередко обращается в недостойное орудие превозношения и искания славы не от Бога, а от человек (1Сол. 2:6), в орудие неправедных прибытков (1Петр. 5:2–3), зависти, соперничества, козней, споров, разделении, порицании, преследовании.

Иногда свое благочестие порабощаю владычеству вкуса или духа времени и мирских приличий. В этом порабощении мое благочестие является иногда делом особенного и излишнего человекоугодия, нетвердым в хранении святых уставов и предании веры и Церкви; склонным к новизнам, хотя бы они исполнены были отступлении от православных обычаев и предании, освященных Апостольскою древностью. От этого мое благочестие является всяким ветром учения (Еф. 4:14). Преданный духу времени, я смешиваю благочестие с суетностью, считаю для себя преимуществом и достоинством вести себя среди мира, из угождения к его вкусу, вольнее, по новому, вопреки духу благочестия истинного; не отметаюсь проводить время для мнимого занятия других среди скверных тщегласий (2Тим. 2:16).

Так божественная и спасительная вера под неправильным влиянием моего сердца, разума, памяти, воображения, чувств, страстей и вкуса часто низводится из своей высокой и светлой области и обращается в недостойное орудие моих немощей и порочных наклонностей!

Но что же мне при руководстве Слова Божия и Церкви сознавать для достойного служения Богу? Без сомнения, прежде всего нищету духовную или совершенную свою зависимость от Бога, яко как Творца, Промыслителя и Спасителя, свою виновность пред Ним и безусловную Ему покорность. Разсматривая себя, я ничего своего не нахожу в себе: не в моей воле было родиться в этом звании, в этой стране, с этим телом и цветом, с этими силами души и тела; не от меня зависело быть членом Православной Церкви, иметь этот рост, способы к воспитанию и образованию, сохранить себя среди искушений и соблазнов, или по крайней мере непасть глубоко: весь я от Бога и при Его помощи живу, движусь и действую. Не яко довольни есмы, от себе помыслити что, яко от себе, говорит Апостол Павел, но довольство наше от Бога (2Кор. 3:5). Я одарен от Него способностями, но они без Его помощи недостаточны. Я способен видеть, но не вижу без света стороннего; способен слышать, но не слышу без сторонних звуков; способен сознать и ощутить истину и добро, но не сознаю и блуждаю без указании сторонних, особенно без божественного Откровения. Во мне мой – один грех, усвоенный произволом, и следовательно мое во мне одно – употребление и направление моим произволом, в чем я даю отчет людям и Богу. Посему то, что я должен назвать своим, усугубляет только мою от Него зависимость моею пред Ним виновностью. Чувствуя свою зависимость от Бога и виновность пред Ним, я необходимо должен покоряться и предаться Ему. Но во мне слабы начала благочестия. Вместо чувства зависимости от Бога, виновности пред Ним и покорности Ему во мне гнездится слепое и чрезмерное самолюбие, по которому я часто хочу и стремлюсь все приписывать себе, зависеть и все поставить в зависимости от себя; безпечно взираю на свои грехи, не алчу и не жажду оправдания пред Богом, как будто бы я был прав пред Ним, или как будто бы грехи мои были необходимою принадлежностью моего существа; не стараюсь уразумевать волю Божию и покоряться ей, как прилично и необходимо мне – созданию Божию, созданию виновному и немощному, без помощи Божией неспособному к добру.

Сознание моей зависимости от Бога, моей виновности пред Ним и покорности Ему необходимо обязует меня к служению Богу или благочестию и Богопочтению, под руководством святой Православной Церкви, – а именно веровать в Него и всем сердцем принимать Его божественное Слово, изглаголанное нам от Него, яко от Отца детям, для блага нашего. Чтобы эта вера была полная и живая, мне надобно надеяться на Его помощь и содействие, любить Его или жить для Него. Три сия – вера, надежда и любовь должны составлять главное основание моего благочестия (1Кор. 13:13). Но я по своей греховности, безпечности и духовной слепоте, из коей не стараюсь выйти послушанием Церкви, впадаю в неверие или маловерие в Божественное Откровение, руководящее меня ко спасению. От этого духовное, небесное и вечное для меня слишком закрыто временным и тленным; я совсем не вижу или слабо вижу духовное, небесное и вечное. Ибо не верить значит не видеть и не разуметь. Писание глаголет: аще не уверите, не имате разумети, (Ис. 7:9). От этого я мало люблю и уважаю духовное и вечное, как бы чуждое для меня; не ревную познавать учение благочестия. От этого я заблуждаю в вере, примешиваю к ней свои ложные мысли и ими искажаю божественные и спасительные истины. От того я не тверд в вере Православной, и готов отпасть от неё, из страха человеческого, или ради житейских выгод, или по человекоугодию. Слаб в надежде на Бога, при скорби – впадаю в уныние и даже отчаяние, прибегаю к волшебству и суеверию. Непостоянен и слаб в любви к Богу, часто являю любовь более к твари, нежели к Творцу.

При слабости моей веры в Бога, надежды на Него и любви к Нему, я впадаю в духовное идолослужение своим страстям, под владычеством коих я вопреки заповеди Божией, творю инии бози разве единого истинного. Таковы особенно мои страсти, извращающие божественный порядок, славу нетленного Бога и истину Божию во лжу (Рим. 1:23, 25); любостяжание (Кол. 3:5), которое по словам Апостола Павла, есть корень всем злым: его же нецыи желающе заблудиша от веры (1Тим. 6:40); чревоугождение или порабощение себя чувственным удовольствиям (Фил. 3:49); гордость, делающая из себя божество (Дан. 3); и лицемерие, для которого взор людской выше всего.

Крайняя немощь и нечистота моих мыслей и сердца показывают: в каком запустении находится внутренняя храмина моей души безсмертной и разумной! В каком унижении во мне образ и подобие Божие! В каком попрании спасительное служение Богу, в завет с Которым я призван. Это служение, долженствующее быть самым высшим для меня, весьма унижено и неправильно, по чрезмерной смеси во мне божественного с земным, или еще греховнее, по преобладанию последнего над первым. Возстановить меня в святилище истины и добра может только Один Тот, о служении Коему я столько не брегу.

Под руководством Церкви Православной сознавая и охраняя благочестие и подчиняя духу его свое сердце, разум, все силы своего существа и все требования и приличия общественные, я, по слову самого Господа, должен служить Богу духом и истиною (Ин. 4:24), т.е. во всей полноте, внутренне и наружно. Ибо дух мой, неосязаемый и незримый, проникает и наполняет всегда все мое существо; он является и в мысли моей и в слове и в чувствах и в движении, во всяком месте и во всякое время. И так поклонение Богу духом и истиною должно исходить из внутреннего моего существа, и обнаруживаться во внешней моей жизни, согласно с благочестивыми уставами Православной Церкви. Внутреннее Богопочтение должно быть началом внешнего; внутреннее подобно соку в дереве, внешнее зелени и плодам, или необходимой и прекрасной одежде тела. Где нет прилично – внешнего выражения духа веры, там самый дух веры скуден, сердце холодно и мертво; внутрь меня нет огня и жизни, и внешнее мое цепенеет. Одно внутреннее без подвига часто питает горделивые мечты, которые всегда суть порождения мысли, опытом неизведанной, трудом неочищенной и неутверждённой. Когда же внутренняя моя выражается и является в действиях благочестия, сии действия свидетельствуют о моей внутренней жизни и силе веры; меня смиряют, сближают с моими ближними, и распространяют славу Божию.

Внутреннее Богопочтение, как не пресекаемое и не удержимое внешними обстоятельствами должно быть всегдашне и постоянно. Ибо что может препятствовать моему духу и сердцу быть всегда и везде с Богом, предзреть Его пред собою выну? Но внешнее выражение благочестия зависит от места и времени, и посему я должен благоразумно сообразоваться с обстоятельствами места и времени, чтобы не унизить сокровища вечного и небесного, или лучше со внешними уставами и обрядами Православной Церкви, кои премудро соглашены для нашего спасения с обстоятельствами и потребностями жизни. Сии уставы веры и благочестия указаны свыше, и для меня необходимы и спасительны; ими мои внутренние чувствования веры и благочестия пробуждаются, питаются, очищаются и укрепляются. Священная важность божественных уставов обязует меня пользоваться ими, от всей души, как вернейшими средствами к Богопочтению, моему спасению и блаженству.

Если внутреннее Богопочтение должно быть во мне всегда, и вне согласоваться с уставами Православной Церкви, то внутреннее часто может быть и одно без внешнего, но внешнее никогда не должно быть без внутреннего, а равно и внутреннее без внешнего, если последнее может быть безпрепятственно. Внешнее без внутреннего суетно и оскорбительно для Бога (Мф. 15:8–9); а внутреннее без внешнего, когда это уместно, бывает горделиво, не полно и не православно (1Кор. 6:20).

Но как часто я извращаю пути благочестия и спасения. Внутрь меня или совсем не живет дух веры, дух Христов; или я, обманывая сам себя, хочу довольствоваться только внутренним Богопочтением. Но не считая нужным и важным внешнее его выражение, я не имею или очень скудно имею и внутреннее, потому что оно не сильно обнаружится. Или допускаю одно внешнее, без участия сердца. Тогда средство делается для меня целию, т.е. я исполняю уставы благочестия не для освящения себя, а чтобы только исполнить, и посему исполняю без усердия, или по привычке, или ради порядка во избежание стыда, страха, или для житейских выгод.

Во всех действиях благочестия, кои совершаю я не по живой вере в Спасителя и искреннему послушанию Церкви, а из побуждении и расчетов житейских и кои потому суть недостаточны, заключаются и иные грехи, унижающие Богопочтение. Не грех ли, например, одним, наружным благочестием обратить животворный дух его в мертвую букву и холодную привычку; видом благочестия вводить многих в заблуждение; уважением других к виду благочестия поселять и питать в себе тайную гордость и суетность; а тем, коим неискреннее и недостойное мое служение Богу делается известным, подавать повод опрометчиво и ложно судить о самой вере, хотя вера и верующий, христианство и христианин не одно и тоже!

Впрочем, по своему легкомыслию и не разборчивости, я часто и истинное благочестие, плод сердца, – выражение духа не умею отличить и, не зная пределов истинного благочестия, называю его к своему унижению, соблазну и оскорблению других, – лицемерием, пустосвятством и иными наименованиями, коих значения часто сам не понимаю. Так подвиги благочестия составляют достоинство и силу моей веры, если они истекают от сердца моего, но без сердечной теплоты они же являют во мне немощь греховную.