Глава первая. О том, нужно ли воспитанников духовно-учебных заведений обучать светским наукам, или следует ограничить образование их одними богословскими?

Число наук в настоящее время до такой степени размножилось, что изучение их для одного человека, если не совершенно невозможно, то необыкновенно трудно; ни гениальные способности, ни самая продолжительная жизнь, ни самое неутомимое прилежание, – ничто, кажется, ныне не поможет заслужить, как говаривали в средние века, названия doctor universalis. По этой причине ни в одном училище, ни в одном факультете университета не преподаются все науки, а только большее или меньшее количество их. Но издавна науки разделяются на два разряда; одни из них можно назвать общечеловеческими, т. е. необходимыми для всякого образованного человека, так что не знать их ему стыдно. Они входят в программы тех учебных заведений, которым воспитанники не предназначаются исключительно к какому-нибудь известному званию или сословию, а должны принадлежать ко всем слоям общества; таковы напр. гимназии. Другие же науки называются специальными и преподаются в тех учебных заведениях, которых воспитанники приготовляются к какому-нибудь известному роду службы, или занятий; сюда относятся науки юридические, медицинские и проч. Самые училища, в которых занимаются исключительно этими науками, называют обыкновенно специальными.

Касательно специальных училищ существуют два мнения. Одни полагают, что в них должно изучать только те науки, в которых воспитанники встретят нужду при исполнении будущих обязанностей своего звания; так напр. в военных заведениях ничего не нужно преподавать, кроме наук, относящихся к военному ремеслу. Напротив, другие думают, что всякому специалисту нельзя обойтись без тех наук, которые мы назвали общечеловеческими и что даже нет возможности быть хорошим специалистом в каком бы то ни было отношении, не сделавшись образованным человеком. Отсюда естественно вытекают два вопроса по отношению к духовно-учебным заведениям: 1) должно ли их считать специальными училищами и 2) если должно, то надо ли заботиться о том, чтобы воспитанники, в них обучающиеся, были не только хорошими специалистами по своей части, но вместе и образованными людьми в благородном значении этих слов?

Издавна уже принято считать духовно-учебные заведения специальными. По этому мнению, в них должны приготовляться исключительно те лица, которые со временем займут различные места в нашей православной иерархии, т. е. будут причетниками, дьяконами, священниками, начальниками училищ духовных, епархий и проч. Так как все эти звания различаются между собой своими обязанностями; то естественно рождается вопрос: кого надо иметь в виду при воспитании учеников в духовных училищах? Ведь, разумеется, нельзя же устроить отдельные школы для воспитания причетников, дьяконов, священников, архимандритов, ректоров и проч. Причетник так мало имеет влияния на церковь, что им может быть, как это на самом деле бывает, всякий почти ученик духовных училищ, который, оказавшись неспособным к продолжению наук, выходить из училища при хорошем поведении. Дьяконы считаются помощниками священников и нередко поступают на их места; поэтому должны воспитываться одинаково со священниками. Наконец епископы, архимандриты и проч. первоначально обязаны быть иереями или иереями-монахами (иеромонахами); следовательно, для них нужно воспитание священническое. Таким образом специальное назначение духовных училищ должно состоять в приготовлении достойных лиц для священнического сана. Эта мысль выражена и в уставе духовных училищ.

Разрешив первый, предложенный нами вопрос, обратимся ко второму, который теперь уже можно изложить в следующей форме: Следует ли детей, предназначенных для занятий священнических мест, воспитывать так, чтобы они знали одни богословские науки, или надо допустить, что священник должен быть не только хорошим богословом, но вместе и образованным человеком? Вопрос этот, по нашему мнению, может назваться существенным при рассмотрении мер к улучшению духовных училищ. В самом деле, если принять, что для священника, кроме богословских наук, ничего более не нужно; то духовным училищам предстоит радикальная перемена; из программы их должно исключить все, что относится к так называемым светским, или человеческим, наукам. А если священнику нужны все науки, которых стыдно не знать образованному человеку; то надо принять меры, чтобы их действительно знали воспитанники духовных училищ. Вот почему мы решились разом отрыть предложенный вопрос с надлежащей подробностью; извините, если она покажется слишком мелочной и утомительной; нам хочется ясно изложить свои мысли касательно столь спорного предмета.

Между духовными и даже светскими лицами есть много людей, которые на словах и на деле готовы ограничить ученую часть духовно-учебных заведений только одними богословскими предметами. «К чему, говорят они, вносится в программу этих училищ такое множество светских наук? Ведь главная обязанность священников состоит только в том, чтобы они совершали таинства и обряды православной церкви, учили прихожан молится Богу и искренней своей набожностью, добродетельной жизнью, простым характером, послушанием властям и проч. располагали и поощряли народ к исполнению заповедей Божиих и гражданских постановлений. Зачем же теперь готовящемуся в священники, особенно в дьяконы и причетники толковать в классе о Ромуле и Реме, о консулах и трибунах Вечного Города, о Кимврах и Тевтонах, о Мидийском, Aссирийском и Вавилонском царствах; о Гуннах и Готах, о Шарлемане, Вильгельме Завоевателе, Густаве Адольфе, Фридрихе Великом и проч.? Прихожанину все это не нужно. Для чего семинаристам сообщаются сведения об электричестве, магнетизме, свете, теплотворе, даже о тяготении, особенно же о коренных и степенных количествах, ньютоновой биноме, логарифмах, параллелограммах, параллелепипедах, пирамидах, конусах и проч.?» Этого мало; многие заходят еще далее, считая светские науки не только бесполезными, но и вредными как для духовенства, так и для прочих сословий. По их мнению, медицина располагает к материализму, физика любит объяснять все естественными силами, а математика побуждает на все требование доказательства, тогда как все нужно принимать на веру и приписывать Промыслу Божию; сельское хозяйство развивает корыстолюбие и барышничество, естественная история, особенно зоология в разряд животных осмеливается вносить и человека; всеобщая история подводит под один уровень все народы и очень мало обращает внимания на избранный народ Божий; «и потому, прибавляют защитники исключительно-богословского направления в духовных училищах: не лучше ли в них ничего на преподавать, кроме богословских наук? Не лучше ли вместо всех историй, физик, математик, ознакомить воспитанников с тем, что им существенно необходимо при исполнении обязанностей будущего звания? Пусть прежде всего мальчик учится славянской грамоте, пусть учит и повторяет краткие и пространные катехизисы, краткую и пространную священную историю, повторяет почаще и заучивает молитвы, стихиры, тропари и проч. Пусть в более зрелом возрасте преподадутся ему все части православного богословия, церковная история, церковное красноречие, литургика, священная археология. Пусть духовные воспитанники читают только Св. Писание, объяснения на него, творения отцов церкви всех веков, наших отечественных духовных и нравственных писателей, четьи минеи и проч. Пусть чистой их души не касается ни одна светская мысль, не попадает в их руки ни одна светская книга. Пусть таким образом они совершенно будут чужды всего, что называется светским образованием и входит в состав человеческих наук! Разве немного арифметики для ведения церковных приходо-расходных книг, разве немного риторики для приучения ума выражать свои мысли в степенных периодах, правильных хриях, патетических тропах и фигурах и строгих силлогизмах». Ведь таких и подобных им мнений ни просчитать, ни тем более опровергнуть недостанет времени. Лучше, кажется, поосновательнее рассмотреть отношение православного богословия к светским наукам, и вникнуть в существо обязанностей священников; не найдем ли в этом случае настоятельных причин, которые требуют, чтобы они были знакомы не с одними богословскими науками?

Между всеми науками есть своего рода неотразимая солидарность, так что, занимаясь одной какой-либо наукой, мы не будем не только образованными людьми, но даже знатоками ее; это происходит от того, что для образованности, для основательного знания какой-либо науки нужно участие всех способностей человека. А между тем каждая наука, обогащая нас познаниями и способствуя вообще нашему просвещению, большей частью развивает преимущественно пред другими ту или другую, так сказать, сторону нашей души. Напр. занятие математическими науками приучает к логическому и основательному изложению мыслей; естественные и физические науки показывают, как, пользуясь наведением и аналогией, по отдельным, как будто разбросанным явлениям доходить до общих законов, разрешать даже и мировые задачи; изящная литература развивает эстетическое чувство; богословие удовлетворяет нравственным и религиозным потребностям духа. После этого попятно, отчего люди, занимающиеся одной какой-либо наукой, имеют односторонний взгляд на предметы, бывают не редко жалкими, или смешными педантами, что, говоря математически, образованность и ум человека пропорциональны количеству наук, которые он изучил. По этим причинам, хотя богословие заключает в себе истины Божественные, возвещенные небесными посланниками; но за всем тем оно, как наука, подлежит одинаковым условиям с прочими науками; образование богословов и священников развивается по тем же психологическим законам, от которых зависит образование прочих людей, а если образование священников ограничить одними богословскими науками, то последствия будут невыгодны для них самих; и они получат образование одностороннее, а следовательно недостаточное для исполнения даже принятых ими на себя обязанностей.

Чтобы прояснить эту нашу мысль, мы попросим г. читателя припомнить сказанное нами в З-м отделении 9-й главы 1-й части о том, как люди вообще приобретают и развивают свои познания. Так, замечено, что в этом случае мы преимущественно следуем трем методам – первый метод пользуется наведением и аналогией и употребляется особенно в физических и естественных науках, – другой, математический метод, принятый во всех науках математических, наконец, третий – положительный, или догматический метод, приняв известные какие-либо мнения за неопровержимые истины, с ними только и сравнивает все новые факты, явления, предположения, теории и проч. признает истинным только то, что не противоречит принятой системе, или отвергает, что почему-либо не согласно с ней. Этому методу следуют богословы. Не спорим, что, пользуясь каждым из этих методов, можно быть умным человеком, и судить здраво о предметах, но с другой стороны нельзя отвергать того, что первые два методы несравненно лучше нежели последний приучают к самостоятельности в мыслях, к суждениям независимым, от каких-либо авторитетов или предвзятых мнений, лучше развивают наше мышление, ничем его не стесняя. Держась положительного или догматического метода, мы приобретаем навык укладывать свои мысли в определенные рамки, облекать их в известные формы или, выражаясь иносказательно, – одно сжать, другое расширить, то укоротить, а это растянуть, можем сделаться ловкими диалектиками, тонкими схоластиками, даже иногда софистами и резонерами, но вовсе не самостоятельными мыслителями. Конечно если бы все занятия богословов состояли только в подборе разных изречений на данную тему, в приведении их в логический какой-либо порядок, в уменье новые факты и явления подводить под принятые истины, то они не чувствовали бы нужды в других методах. Но и богослову нередко нужно думать самостоятельно, не по данной мерке, не по принятым формам. Это особенно встречается не только в полемических сочинениях и разговорах, но и при обсуждении новых открытий по наукам. В таких-то случаях богословы, державшиеся исключительно одного догматического метода, бывают уже не в состоянии бороться с своими противниками и защищать свои убеждения; поэтому прибегают к тем теориям и объяснениям, образчики которых мы представили в 3 отд. 9 главы 1-й части; – теряют способность или охоту понимать очевидные явления, которые противоречат их убеждениям; кажутся странными какими-то существами для всех прочих мыслящих людей, а иногда и сами отказываются от прежних своих верований. В подтверждение своих мыслей мы хотим указать на наших раскольников. Их набольшие и старшины в своем роде ученые богословы, они не только прочитали все книги, на которых думают основывать свои верования, но большей частью знают их на память и в своих спорах и разговорах обнаруживают удивительную начитанность, оборотливость и диалектическую тонкость. Но можно ли этих доморощенных богословов назвать умными, учеными, образованными людьми, знатоками даже их сектаторского богословия? Не зная никаких других наук, считая их даже навождением дьявола, ограничивая круг своих умственных занятий только книгами, большей частью мистического содержания; написанными славянским, не очень понятным языком, они составили свой собственный мир идей и сделались неспособными ничего не понимать, что не принадлежит к этому миру; ни ясность изложения, ни основательность мыслей, ни увлекательное красноречие, ничто их не разуверит в заблуждениях, не поколеблет составленных ими для себя верований. Убеждать их едва ли не напрасный труд; сначала следовало бы научить мыслить, – как размышляют в других науках. Неужели хорошо кому бы то ни было доводить себя до такого состояния?

Взаимная солидарность наук не ограничивается только влиянием их на развитие наших душевных способностей; она еще яснее обнаруживается в той тесной связи, которой соединены между собой все отрасли нашего ведения, так что нет ни одной из них, которой бы предметы для своего пояснения и доказательства не нуждались в других отраслях. Эта истина для занимающихся так называемыми светскими, человеческими науками до такой степени очевидна, что в ней едва ли кто сомневается. Другое дело богословы нашего отечества. Между ими, как мы сказали выше, есть еще очень немалое количество людей, по мнению которых православное богословие не нуждается ни в каких человеческих науках. Полагая, что только им одним предоставлена честь заниматься божественными, возвышенными предметами, от которых зависит счастье в этой и блаженство в будущей жизни, эти люди считают для себя, если не грехом и ересью, то делом унизительным и в высшей степени бесполезным ниспускаться в сферу светских наук и здесь не искать уже, а даже предполагать что-либо полезное для своей науки. Такая гордость и высокомерие слишком неосновательны, показывают близорукую недогадливость и тупоумное ослепление. В подтверждение своего мнения мы обращаемся к вам же, г. г. богословы. Ведь вы принимаете на себя обязанность сообщить нам основательные сведения о Боге, о Его свойствах, о тех действиях, которыми Промысл обнаруживает свое влияние на человека, об обязанностях, которые на нас лежат по отношению к Богу и т. п. Говоря о всех таких предметах, вы свои суждения основываете преимущественно на св. Писании, истории еврейского народа и христианства. Исключительная ваша привязанность к богословию и презрение к прочим наукам были бы если не справедливы; то по крайней мере извинительны, когда бы для приобретения богословских познаний не было никаких других источников, кроме тех, которые вы принимаете за достоверные. Но позвольте вам доложить, что светские, человеческая науки занимаются объяснением явлений, происходящих в материальном мире и событий, из которых составляется история человечества. А потом позвольте спросить, как надо смотреть на материальный мир вообще и на человеческий род в частности? Если допустить, что во вселенной существуют два противоположных между собой начала, – начало добра и начало зла – нечто вроде Ормузда и Аримана; если Аримана признать творцом и промыслителем мира и человечества, а на Ормузда возложить только обязанность освобождать избранных людей от власти Аримана; то, пожалуй, при таких условиях вам, погруженным в созерцание одних деяний Ормузда незачем уже было бы заниматься проделками Аримана. Но ведь и вы, г. г. богословы вместе с Св. Писанием, на котором основываете свои мнения, утверждаете, что все, без исключения, начиная от огромнейших небесных тел до незаметной пылинки, сотворено и поддерживается тем же самым Верховным существом, которого свойства и действия объясняются богословиях, что во всех явлениях материального мира и в фактах истории человечества ясно усматриваются Божественная премудрость, благость, всемогущество и пр. и что следовательно если не все, то очень значительное количество предметов, входящих в состав богословия, по вашему же мнению, на основании ваших же принципов объясняются явлениями, происходящими в материальном мире и в человеческом роде. И потому не странно ли видеть, что вы же сами, г. г. богословы, считаете не нужными для себя все светские науки, в которых излагаются явления материального мира и человеческого рода? Что сказали бы вы о каком-либо ученом, который, решившись изложить свой взгляд на вселенную, на ее отношение к Творцу, на развитие человечества и пр. между тем решительно не захотел бы заняться историей еврейского народа и христианства? Не назвали ль бы вы его неверующим, даже безбожником? Не сказали бы вы: «да как же может он основательно рассуждать о мире, о Творце его, о судьбах человеческого рода, когда не знает истории тех именно обществ, в которых преимущественно обнаруживается Божественное Промышление, когда он не имеет понятия о той системе мироздания и богопознания, которую надо ставить выше прочих систем?» Не спорим; – ваше замечание было бы справедливо. Но с другой стороны и ученый, услышав ваш отзыв о его труде, а вместе с тем узнав презрение, питаемое вами ко всем наукам, кроме богословских, не имел ли право еще с большей, нежели вы, справедливостью сказать: «как же и богословы хотят убедить всех, что они сообщают самые основательные, самые полный и подробные сведения о Божестве и Его отношении к миру и человеку, когда не хотят ничем заниматься кроме еврейского народа и христианской церкви, когда утверждают все свои положения только на одной Библии и тех сочинениях, которые так или иначе ее проясняют и из нее заимствуют свои начала и даже подробности, когда без внимания оставляют беспредельное по своей огромности количество фактов и явлений, в которых обнаруживается деятельность Божества?» Кроме того, ученый мог бы еще прибавить: «меня еще можно извинить; я не держусь того взгляда на еврейский народ и христианскую церковь, которую усвоили себе богословы. Но они сами же говорят, что мир есть творение Божие, что в нем проявляются премудрость, благость, величие и всемогущество Бога, а между тем не хотят ни сами заниматься явлениями, в нем происходящими, ни ознакомиться с специальными науками, говорящими о них. Еврейский народ и даже христианство составляют не слишком огромную часть даже человеческого рода; факты к ним относящиеся, конечно, очень замечательны, но они равняются, может быть только сотой части фактов, касающихся всего человечества. Что же такое они будут, если их сравнивать по числу с явлениями, происходящими на всем земном шаре, в целой солнечной системе, во всех бесчисленных небесных телах? Мне еще, прибавил ученый, можно простить, когда я, занявшись беспредельной природой, бесконечным множеством фактов и явлений, замечаемых в бесчисленных телах, упустил из вида еврейский народ и христианство. Но хорошо ли поступаете и вы, г. г. богословы, занимаясь только этими двумя предметами, и пренебрегая всей вселенной? На чьей стороне большинство? На моей, или на вашей?» – И мы с своей стороны не только согласимся с этими упреками ученого, но и готовы еще прибавить: «Г. г. богословы, презирающие все светские науки! ведь мир – есть Творение Божие, а не произведение Аримана; ведь в явлениях его, в законах, управляющих ими обнаруживаются те же высочайшие свойства Божества, о которых вы говорите; – ведь изучать материальный мир и судьбы всего вообще рода человеческого тоже значит, что изучать действия Промысла. Скажите ради Бога, именем которого прикрываете свое научное направление, почему вы считаете прочие науки чуть не делом князя тьмы, всех ученых кроме вас, чуть не клевретами его?» Как хотите, а в ваших словах и поступках нет последовательности. Или допустите что мир есть произведение Аримана; и тогда уже не занимайтесь им; или если признаете его творением Божиим; то или позаймитесь сами, или познакомьтесь с прочими науками.

Может быть, многие из вас скажут; «мы мир признаем творением Божиим, согласны, что при помощи других наук можно также найти много доказательств в пользу истин, нами защищаемых. Но все эти доказательства ничтожны и мелки в сравнении с теми, которые заимствуются из откровения. Смешно же строить дом из хвороста, когда есть в распоряжении прекрасные деревья и камни, защищаться от врагов соломинкой, когда есть в руках хорошая сабля, или револьвер.» Напрасно так будете говорить. Доказательства, которые можете заимствовать из других наук, кроме богословия, вовсе не так маловажны, как вы их представляете. Вы удивляетесь всемогуществу Иеговы, который раздвинул воды Черного моря, чтобы провести Евреев по дну его, питал их сорок лет в безводных пустынях Аравии, источал воду из каменных масс, разрушил стены Иерихона, помог победить Хананеян, остановил солнце и пр. и пр. Но неужели вы не заметите того же Всемогущества в тех деятелях природы, которые выдвинули на семиверстную высоту хоть напр. целый Андский хребет от мыса Горна до Панамского перешейка? Если вы этот, и ему подобные факты признаете не удовлетворительными, то обратите внимание на всю землю, на солнечную систему, на все небесные тела, взгляните на них, как прилично богослову-астроному. Неужели поддерживать в небесных пространствах земной шар, которого вес простирается до 1/3 квинтилиона (315175 квадрилионов) пудов, сообщить ему движение менее требует всемогущества, нежели хоть напр. разрушить стены Иерихона? А когда узнаете, что солнце по массе своей превосходит землю в 355000 раз, что оно само держится, движется и вместе с собой увлекает все планеты и неисчисленное еще множество комет; то неужели Существо, которое всю солнечную систему поддерживает и сообщает ей движение, покажется вам менее всемогущим, нежели когда оно раздвинет воды Иордана, или Черного моря? Ну, а если еще узнаете, что в небесных пространствах находится неподвижных звезд более, нежели сколько получится песчинок, когда вы изотрете в мелкий порошок египетские пирамиды, что каждая из неподвижных звезд в миллионы раз более земли, и что все это держится Верховным Существом; – неужели вы в этих фактах увидите менее всемогущества, нежели даже в том, чтобы остановить солнце? Подумайте! Вы удивляетесь премудрости и благости Творца, который сохраняет чистоту вашей нравственной и религиозной жизни, успокаивает ваши страсти, защищает вас от искушений диавола, от соблазнов мира, от похоти плоти, похоти очес и гордости житейской, поддерживает вашу веру, словом ведет вас тайными неисповедимыми путями в царство благодати, к вечному спасению. Удивляйтесь; мы вам не препятствуем. Но неужели вы не удивитесь той же благости и тому же всемогуществу, рассмотрев устройство организма человеческого? Неужели не удивитесь, узнав, что в этом организме находится множество артерий и вен, которые до такой степени утончаются, что их нет возможности заметить глазами и между тем по всем ним происходит правильное кровообращение; и чрез это поддерживается питание всего тела; что в том же теле из головного и из спинного мозга выходит новое множество нитей, называемых нервами, посредством которых до нашего мыслящего начала доходят все впечатления внешние от мира и передаются приказы во все части тела; что кроме того в нем распространено множество так называемых лимфатических сосудов, что наши легкие состоят из миллионов ячеек и в каждой из них есть ветки apтepий и вен; – неужели, повторим, вы не станете удивляться премудрости того существа, которое всем этим миллионам артерий, вен, нервов, лимфатических сосудов, ячеек легочных и проч. дало такое устройство, что смотря на постоянное изменение всех частей нашего тела, они действуют согласно между собой целые десятки лет? Неужели тут менее премудрости, нежели в частных случаях вашей религиозной и нравственной жизни? Неужели, кстати, тоже не подивитесь не одной уже премудрости, а вместе и благости Творца, который так устроил наши нервы, что при посредстве их мы способны знакомиться со всем внешним миром, узнавать истинное, восхищаться прекрасным в природе, быть способными к различного рода благородным наслаждениям? Вы удивляетесь премудрости и всемогуществу распоряжений Божественных, которые постоянно подготовляли появление Спасителя и располагали людей к принятию Его небесного учения, – распоряжений истинно – изумительных – нельзя не благоговеть пред Распорядителем. Но неужели вы заметите мало премудрости, когда, рассмотрев все геологические эпохи, убедитесь, с какой изумительной постепенностью издавна издали все подготовлялось к нынешней эпохе, к обусловленности нынешней жизни животных и особенно человека; какой неистощимый на целые миллионы лет запас средств к поддержанию его жизни находится на поверхности и внутри земного шара? Неужели тоже не увидите премудрости, когда рассмотрите отдельно и в связи метеорологические явления, т. е. ветры, дожди, изменения температуры и проч. узнаете, что не смотря на видимую их беспорядочность, на бесчисленное множество причин, от которых они зависят, они все подчинены неизменяемым законам; что напр. воздух, поднявшись вверх в тропических странах и запасшись там водяными парами и теплотвором, стекает оттуда в умеренные климаты, постоянно тратит свои запасы, нагревает и орошает таким образом всю поверхность земли, что потом, растратив тепло и водяные пары, опять возвращается к экватору, чтобы смягчить зной, здесь господствующий, опять подняться вверх, являться в виде то пассатных, то периодических и переменных ветров, быть причиной то постоянных, то периодических и проч. дождей, оставлять запасы воды в виде ледников на горах, способствовать к происхождению и поддержанию рек на поверхности и внутри земли, иметь посредственное или непосредственное влияние на морские течения, ... на температуру чуть ли не всей земли? Неужели, повторим, во всем этом вы не увидите Премудрости Распорядителя? – Посмотрите!! Нам не хочется заставлять Вас еще перенестись в звездные пространства, рассмотреть законы, управляющие их движением. А если вы сами не поленитесь, то рассмотрите их, рассмотрите все с религиозной точки зрения; да вы тут столько найдете доказательств премудрости и величия Творца, что сами удивитесь своей находке.

Впрочем, богословы не только могут находить в предметах, рассматриваемых светскими науками новые доказательства для своих истин, но часто не в состоянии бывают сами понять, или по крайней мере другим убедительно доказать эти истины, не прибегая к презираемым ими светским наукам. Священнику и богослову надо иметь основательное убеждение в том, что народ еврейский был действительно избранным народом Божиим, что церковь христианская во все времена состояла под особым покровительством Промысла. Но для этого убеждения не нужно ли тоже основательно знать, что прочие народы, что прочие вероисповедания не имеют столь ясных следов покровительства Божественного, как народ Израильский и христианство? А как это можно узнать, не занимавшись историей? Не знающего ее не собьет ли с толка первый, кто в шутку, или намеренно станет доказывать примерами, что в истории прочих народов можно также найти множество ясных доказательств Божественного промысла? – Священнику и богослову надо и самому знать и другим доказывать, что чудеса Спасителя, Апостолов и проч. действительно не могут быть произведены обыкновенными естественными силами. Если он совершенно не знаком с физикой; то первый, не профессор, а даже шарлатан физики не поставит ли его в тупик, шутя, или намеренно толкуя ему о гальванизме и магнетизме, об электрических токах, пробуждающих жизненность в трупах и проч.? Не лучше ли будет, если знакомство с физикой даст возможность священнику убедить даже профессора, что так называемые силы природы решительно недостаточны для произведения чудес Спасителя и Апостолов и проч.? – Священнику и богослову должно знать и доказывать, что мир есть творение Божие и притом прекраснейшее творение, а не случайный результат еще более случайного столкновения атомов, что в мире нет ничего случайного; все имеет цель; все происходит по премудрым и неизменяемым законам и проч. Но как угодно, а в этом случае ограничиться общими словами в роде следующих: все прекрасно в мире; все происходит в порядке; все направлено к премудрым целям и проч. вовсе недостаточно; старинные звучные слова: субстанциальность, целесообразность, закон причинности, понятие о случае, судьбе, связи динамической и проч. вышли уже из моды. Не гораздо ли лучше для этого узнать метеорологию, физическую географию и астрономию? Не гораздо ли лучше при помощи физики и химии опытным образом познакомиться с свойствами материи и ими же опровергать самобытность мира, самопроисхождение материи?

Необходимость светских наук для богослова и священника очевидна не только из тесной связи между ими и богословием, но едва ли не более еще из того влияния, которое они имеют на религиозное настроение образованных и даже необразованных людей. В самом деле напрасно думают, что нравственно-религиозная жизнь народа, исповедующего какую бы то ни было религию, зависят только от догматов, истории и нравственного учения последней; на эту жизнь обнаруживают, конечно, медленное и постепенное, но сильное и неотразимое влияние идеи, вновь вырабатываемые человеческим умом. Будут ли они политические, нравственные, религиозные; но во всяком случае или выражают потребности общества, или развиваются из исторических условий его и никогда не бывают случайными, в них проявляется жизнь человечества. Теперь спросим, должно ли духовенство следить за ними? Должно ли оно развитие их предоставить прочим сословиям, а само, как у нас обыкновенно выражаются, заниматься исполнением своих пастырских обязанностей? Пренебрегать идеями опасно не только для духовенства, но и для самого могущественного правительства; не без причины же говорят, что идеи управляют человеческими обществами. Зарождаясь часто в глуши ученого кабинета, они, робко высказываются каким-либо тружеником, человеком иногда вовсе неизвестным, высказываются только людям ближайшим к нему. Потом этими и другими лицами развиваются, обогащаются новыми опытами и наблюдениями, новейшими фактами, упрощаются, усваиваются постепенно большим и большим числом, делаются популярными и наконец становятся достоянием всего общества. Это именно растительная пыль пли зерно, который, упав на плодотворную почву, разрастаются в огромные кедры и боабабы. Это иногда лавины, которые, наверху горы начинаясь небольшим куском снега, скатываясь оттуда, увеличиваются и наконец в своем движении уничтожают все останавливающие их препятствия. Различие состоит только в том, что развитие растительного зерна, или составление лавины еще можно остановить; но идеи неистребимы. Ни громы Ватикана, ни политика Австрии, Баварии или Карла V, ни военные способности Валленштейнов и Тилли, ни костры и тюрьмы инквизиции, ни эшафоты герцога Альбы, ни фанатизм народных масс, ни даже ловкость иезуитов, ничто не остановило идей, развившихся в реформацию и потом с ней вместе развивавшихся, точно также, как не остановить и не останавливало никаких других идей. Что же? И после этого надо говорить, что духовенство вовсе не обязано заниматься такими идеями, а вместе с тем и теми науками, из которых они вырабатываются? Священник называет себя пастырем душ человеческих, а идеи – это наш насущный хлеб; неужели же пастырь не обязан знать те пастбища, на которых его паства может насыщать, или отравлять себя? Нет; духовенство в этом отношении не должно отставать от своего века. Его никто не обязывает принимать за непреложные истины все новые идеи; из них многие оказываются иногда несправедливыми; но духовенство должно же знать, что волнует общественное мнение, что составляет предмет занятий ученого сословия, знать для того, чтобы принимать меры или к распространению новых идей, когда они истинны, или к опровержению их, когда они ложны. Это гораздо естественнее и лучше, нежели в гордом невежестве, в тупом ослеплении повторять: все это вздор, кичение ума, расстройство голов, ухищрение нечистой силы.

В подтверждение наших слов о могуществе идей мы хотим указать на повсеместное событие. Еще в 1860 году было на юге Европы правительство, которое поддерживалось могущественнейшими союзниками, имело более девяти миллионов подданных, располагало войском в 150 тысяч и флотом с тысячью пушек, опиралось на преданную себе полицию и администрацию, успело изгнать из отечества, сослать на галеры, или заключить в тюрьмы вех своих замечательных противников. Уверенное в своей силе, оно хотело управлять своими подданными по той системе, которая была в моде когда-то и не обращало вовсе внимания на современные требования. И вот является противник этого могущественного правительства, – человек без подданных, без денег, без войска, без флота, без союзников, по крайней мере явных, между правительствами; человек, который для поддержания своей жизни был шкипером купеческого корабля, даже торговал мылом или полотном. Этот-то, чуть не бездомный человек во имя одной идеи собирает отряд в несколько сот волонтеров, высаживается на Сицилию, оберегаемую сильным флотом и защищаемую еще более сильным войском, в несколько недель завоевывает ее, точно как будто каким-то волшебством. Потом переезжает на неаполитанский берег, где правительство приняло все меры против него, и за всем тем ещё чрез несколько недель неаполитанский король спешит с оставшимися приверженцами спастись из своей столицы, а в нее с другой стороны в вагон железной дороги въезжает один не только без войска, даже без свиты – один Гарибальди, принимается с таким восторгом, которого ни разу на было во все время царствования неаполитанских Бурбонов, объявляет себя без всяких противоречий диктатором и начинает распоряжаться всеми средствами королевства с ничем неограниченно властью. Неужели в этом почти баснословном событии не увидите вы, как могущественны те люди, которые действуют во имя современной идеи и как быстро падают даже сильнейшие правительства, которые не обращали внимания на эту идею.

Рассказанный нами сейчас пример, как касающийся политики, может показаться непреложимым к духовенству. Поэтому мы представим другой пример, который имеет прямое отношение к религии. В смежности с владениями того же правительства, о котором мы сейчас говорили, есть область с особого рода правительством, которого представители имели беспримерное в истории могущество. В давние, очень давние времена будучи простыми епископами Рима, они умели заставить далее варварских королей уважать себя, отважно вступили в борьбу с константинопольскими императорами, освободили себя и помогли Риму освободиться от власти и влияния их. Потом, прикрывшись божественностью происхождения своей власти, они смело назвали себя преемниками одного из верховных Апостолов, наместниками Спасителя, чуть не представителями самого Бога на земле, успели убедить в этом неземном, нечеловеческом своем величии огромное большинство Христиан и стали рacпоряжаться не только вечным их спасением, но и временным благосостоянием. Мирили и ссорили народы с народами, королей с королями и королей с народами, своими буллами заставляли трепетать могущественных правителей, низводили их с престолов, возводили на них и требовали к себе на суд, собирали войска не десятками, а сотнями тысяч, даже миллионами, посылали их из Европы в Aзию, оковали совесть, подчинили себе рассудок жителей большей части европейских государств, и едва – едва не осуществили идеал, к которому стремились, быть действительными владыками по крайней мере католического мира. Что теперь эта за власть? Ближайшие, непосредственные подданные ее подчинились сами собой другому правительству, остальные удерживаются только иностранными штыками, без которых бывший так долго и столь могущественным Папа принужден будет искать убежища где-либо за границей своих владений. Самая духовная власть его разрушается, на буллы его не обращают внимания, над проклятиями смеются, благословениями нисколько не дорожат. Что же подорвало прежнее беспримерное могущество Папы? Очень неважное, по-видимому, обстоятельство. Папы и их кардиналы забыли, или не хотели знать, что люди не любят стоять, постоянно идут вперед, обогащаются новыми сведениями, знакомятся с новыми потребностями, приобретают новые убеждения, вырабатывают новые идеи, стараются подчинить им свою жизнь. А Папы и Кардиналы только и думали и говорили о старине, о своей прежней власти, действовали по старине, хотели остановить потоки человеческих мыслей и требований. Люди смотрели, ждали, скучали, терпели; наскучили ждать и стали руководствоваться собственным своим рассудком. Как кстати при этом случае обратиться к духовенству, разумеется, католическому и к Папе с следующими словами: Святые отцы! поторопитесь помириться с людьми, с их идеями и требованиями, теперь вы еще недалеко от них отстали. Увидав ваше обращение, люди сами помогут вам сблизиться с собой и даже, может быть, поставят вас в главе своего движения. Ну, а если вы станете оставаться при прежней своей системе, то люди более и более будут от вас удаляться, вы останетесь назади в такой дали, что их никогда уже не догоните, а между тем они сумеют и сами устроить свою иерархию.»

Извините что мы заговорили о могуществе идей, может быть далеко увлеклись ими и несколько удалились от предмета. Обратимся к нашему времени и спросим: есть ли ныне новые современные идеи, которые бы имели отношение к религии и потому заслуживали внимания нашего духовенства? Отрицательный ответ на этот вопрос может дать только тот, кто не следит и даже не хочет следить за современным состоянием наук. Можно ли думать, что нет так их идей, когда астрономы при помощи телескопов неопровержимо доказали, что количество небесных тел в полном смысле неисчислимо, что вселенная занимает такое пространство, пред которым единицы из биллионов верст оказываются ничтожными, что масса всех небесных тел огромностью своей превышает все наши понятия о величинах и что на всем этом неизмеримом пространстве, между всеми этими бесчисленными телами господствует единство законов, усматривается тесная связь, взаимное отношение? Можно ли думать, – когда геологи по пластам земного шара, по органическим остаткам в них погребенным, на основании ныне же происходящих явлений гордо присваивают себе возможность писать историю земли с достоверностью, которая будто бы выше достоверности истории ассирийских, вавилонских и индийских государств? можно ли думать; – когда физиология, при помощи физики и химии, утверждает, что ей открыты такие доказательства тесной связи между организмом и мыслящим началом, о которых и не мечтали авторы старинных трактатов de commercio animae et corporis? Можно ли думать, – когда историки, воспользовавшись китайскими летописями и преданиями, религиозными книгами Индийцев, египетскими иероглифами, открытиями, сделанными в нильских пирамидах, в развалинах Фив и Ниневии, в могилах северной, в заросших лесами развалинах древнейших городов южной Америки, нашли много фактов, относящихся к истории рода человечества, о которых не писали и даже не мечтали не Иродот, ни Бероз, ни Занхозиатон? Можно ли, повторим, после этого думать, что от этих открытий не появилось множество новых мыслей об устройстве вселенной и земли в частности, о взаимном отношении материального и духовного мира, о судьбах рода человеческого? Нет, новейшее время слишком богато новыми идеями, гораздо более богато, нежели какое-либо из предшествовавших столетий; мы живем в эпоху движения и даже волнения; в эпоху страшной борьбы на жизнь и смерть между старыми и новыми идеями. Как же не знать последних тем лицам, которые обязаны по своему званию управлять нашей нравственной и религиозной жизнью? Ведь для вас же, Святые отцы, будет унизительно, когда православные христиане в делах веры станут обращаться не к вам, а к профессорам физики, физиологии, астрономии, или истории, не просить же их разрешить его религиозные недоумения только посредством физических или физиологических опытов, астрономических наблюдений, исторических доводов.

Спросим теперь, знакомо ли наше духовенство с этими новостями, даже воспитано ли оно так, чтобы могло понимать их? Кто хочет решить этот вопрос, пусть припомнит все, сказанное нами о том, как преподаются светские науки в духовных училищах. И между тем вырабатываемые науками идеи двух родов; или, по крайней мере, им можно дать двоякое направление. Их прилагают и очень успешно к подтверждению и объяснению религиозных истин. Но с другой стороны ими же пользуются для опровержения тех же самых истин. Вот напр. в настоящее время Германия наводнена множеством книг с космогоническими теориями о земном шаре; там же распространено уже новое учение материализма. Эти теории и этот материализм, резко отличаются от подобных им старинных систем, основывавшихся на одних почти теоретических построениях. Нет, нынешние космогонисты и материалисты говорят, что они свои доказательства берут из наблюдений, из фактов, из опытов, производимых в физических кабинетах, анатомических театрах и химических лабораториях. Над этими космогониями и материализмом нельзя просто острить и смеяться; их надо разрушать их же собственным оружием. Напрасно себя многие утешают тем, что идеи, распространяемые новейшим материализмом и космогоническими теориями, надолго останутся неизвестными в нашем отечестве. Неправда, идеи не останавливаются ни таможенными заставами, ни пикетами и наездами Кроатов или Пандуров, ни цензурами, ни индексами; они как будто бы находятся в атмосфере земной, распространяются и переносятся во все части земного шара посредством ветра, вдыхаются нами вместе с воздухом и постепенно, но неизбежно усвояются нашим, так сказать, умственным организмом. Для знающих одни богословские, или одни естественные науки это, может быть, незаметно. Но знакомый с обоими родами наук легко заметит новые идеи и в журнальных статьях, и в отдельных книгах. Напрасно также думают, что эти идеи останутся только в головах ученых и профессоров. Нет, сначала действительно их выскажет или профессор на кафедре, или ученый в статье, потом они примутся слушателями и читателями, к сожалению, большей частью в искаженном виде, а затем перейдут к низшим классам, не умеющим даже читать.

Кому же бороться теперь с этими идеями, если произойдет столкновение между ими и религиозными истинами? Кому, как не духовенству? А между тем спросим опять: сколько лиц в нем знакомых с основаниями, на которых они утверждаются? Запаслось ли оно оружием, чтобы вступить в борьбу с теми людьми, которые захотят воспользоваться новыми идеями, а может быть пользуются для опровержения религиозных истин? Не станем отвечать прямо на эти вопросы, разрешение их поищите, г. читатель, в первой части нашей статьи; там мы ясно высказали, как преподаются и оцениваются светские науки в духовных училищах, как лица, пропитанные исключительно богословским настроением, судят об астрономии и проч. Такие люди не опровергнут материалистов и космогонистов, а едва ли не помогут им своими дикими опровержениями. Не станем, повторим, прямо отвечать на вопросы, а сделаем следующее замечаниe. Если духовенство совсем оставит светские науки, и таким образом или решительно не будет знать новых идей, зарождающихся под их влиянием, или станет понимать их неправильно; то… нам не хочется писать вторую часть этого периода, а лучше расскажем слыханный нами когда-то анекдот, взятый будто бы из английской истории. Когда Карл II, последний из Стюартов, царствовавших в Англии, должен был спасаться из отечества и искать приюта с своими приверженцами при французском дворе, то они все услышали к удивлению своему вопросы: «что это вы смотрели? Разве вы не видали грозившей вам опасности? Зачем вы не только не брали мер к предотвращению ее, но еще как будто бы сами старались ускорить свое несчастье?» А король и придворные его уверяли, что они вовсе и не подозревали никакой опасности, что положение свое считали безопасным. Да! Уверенность в своей безопасности не всегда служить доказательством ее. Кто хочет управлять совестью, умом и нравственностью людей, пусть не пренебрегает новыми идеями; иначе они, а вместе с ними и люди обгонять и оставят его назади. Ему мы скажем: «смотри, как бы тебе, или твоим преемникам не пришлось находиться в одинаковом положении со Стюартами. Как бы не пришлось когда-нибудь сказать не за границей, конечно, а дома: да мы вовсе и не подозревали никакой опасности от новых идей, даже ничто и не знали о них.

Далее, белое духовенство никак не должно думать о своем разъединении с прочими сословиями; напротив, ему даже надо стараться о сближении с ними. Этим мы вовсе не хотим выразить того, чтобы духовенство перенимало все обычаи других сословий, усвоило себе их предрассудки, заблуждения, недостатки и проч.; мы думаем сказать только, что оно никак не должно быть отсталым, не только в благородных стремлениях, в возвышенных интересах общества, но и в образованности. В самом деле уважение народных масс к даже образованным классам, к какой бы то ни было религии и, очень много зависит от уважения, которое успеют приобрести служители ее. Известно, что не у всякого достанет времени и уменья изучать догматическую, нравственную и обрядовую части какого-нибудь христианского вероучения и, сличив его с другими, решить, которому из них нужно следовать. Священник, или лучше доверие и уважение, им приобретаемое, тут много значат; его слово считается часто авторитетом. Если же он не пользуется уважением, то его слова не производят действия не только на сомневавшегося, но и на верующего. Но что ни говорите, а кроме нравственной жизни, искреннего благочестия и. т. п. для приобретения уважения священнику очень нужен образованный ум, особенно по отношению к средним и высшим сословиям; по крайней мере, необразованность и отсталость от века в понятиях решительно унижает священника в глазах людей образованных. В самом деле, если вы от своего духовника или приходского священника услышите, что движение паровых машин зависит от нечистой силы, передача известий посредством электрических телеграфов происходит при помощи услужливых бесов, что ваша лошадь сделалась больной от домового, что случающаяся стукотня и различные звуки по ночам в вашей квартире одолжены тоже своим происхождением влиянию разных сортов демонов и что вам единственно по этому последнему обстоятельству надо отслужить молебен с водосвятием и окропить весь дом святой водой; то воля ваша, а при самой лучшей нравственной жизни вашего собеседника потеряете уважение к нему, и его увещания и произведут на вас впечатление; вам так и будут представляться его демонологические объяснения по части паровых машин, электрических телеграфов, акустических явлений в вашем доме и проч. Не поколеблется ли в вас даже уважение к религии, к ее священным книгам, когда, будто бы на основании ее догматов священник, и кто-либо повыше станет доказывать, что земля имеет пышкообразную форму, что солнце и луна не больше той тарелки, из которой вы кушаете свой суп, что первое есть жилище Бога, а второе жилище сатаны, что все тела небесные могут навалиться на землю и на ней удержаться; когда та же самая особа пригласит вас отправиться в темную ночь на колокольню с зажженной свечой и посредством наблюдения над ней с балкона примет на себя обязанность доказать, что тела в близком расстоянии нам кажутся одинаковой величины и проч. и проч.? У нас обыкновенно в этом случае утешают себя тем, что в нашем отечестве немного есть людей способных оценить образованность, или необразованность священника. Напрасное утешение! Если бы даже к нашему народу справедливо могла приметься пословица: кто ни поп, тот батько, то и тогда уважение или неуважение высших и средних классов к духовенству рано или поздно непременно передастся всем без исключения сословиям. Барин и барыня отзываются дурно о священнике, смеются над его неловкостью; отсталостью и проч.; лакеи и горничные слышат, усвояют этот взгляд, передают его своим братцам и сестрицам; точно также от купца переходит мнение о священнике к его приказчикам и клиентам и скоро усвояется большей частью прихода. Заставьте высший и средний класс уважать вас, тогда и низшие увлекутся этим примером; только не унижайте себя пред ними. Да и мужик, как он ни мужик, все-таки при одинаковых прочих достоинствах скорее уважат умного, нежели глупого священника.

Напрасно также думают, что священнику не следует входить в разговоры об ученых предметах, о светских науках и проч. занимайся он своим делом, наставляй, назидай, научай и проч. и проч. и проч.; зачем тут светские разговоры?» -- Опять ошибка и уже очень грубая? В чем ныне состоят социальные, так сказать, отношения священника к своим прихожанам и вообще духовенства к прочим сословиям? Конечно, в низших и частью средних сословиях священник считается еще почетным гостем; его посещения помнят, ими дорожат. Но в высшем обществе и в большей части среднего класса, он приходит в дом или по призыву, или по обычаю, совершает, как говорят, свою требу и не всегда в гостиной, не всегда даже присаживается, получает плату и… больше его нет в дому; разве когда сам явится в качестве просителя, или заискивателя протекции и милости. Но не ищите духовных лиц в многолюдных собраниях, даже в семейном кругу высшего и среднего класса общества, как гостей, почти никогда их не встретишь здесь. Скажите пожалуйста, отчего это? Отчего в Париже, Лондоне, Вене, во всех городах Европы, кроме Русской Империи, в самых высших аристократических домах духовенство не отстранено от участия в собраниях, принадлежит к числу гостей и даже почетных? Отчего в Петербурге, Москве и даже провинциальных городах католический ксендз или патер, лютеранский пастор не исключаются из общества? Отчего наши аристократы охотно принимают запросто тех же пасторов и патеров? Отчего французский или итальянский аббат бывает любимым гостем и многих наших барынь? Отчего только православный священник приглашается для одних треб? Отчего же, скажите, Бога ради? Отчего?... Ведь не от гонений? Не от недостатка религиозности? Отчего же… Не станем разбирать причин этих странностей; они известны; а скажем только, как бы хорошо даже в религиозном отношении, если бы наше духовенство не было исключено из высшего и среднего общества. Мы вовсе не думаем сказать, чтобы священник и там, как на церковной кафедре говорил поучения; еще менее, чтобы садился за зеленое поле, или участвовал в светских и даже детских забавах; но при нем уже не стали бы хоть из вежливости осмеивать духовенство и религиозные мнения. Далее представьте себе образованного священника, объясняющегося на французском или немецком языке, следящего за движением литературы, занимающегося современными вопросами наук, искусств, администрации и политики; неужели мнения такого человека, прикрытого священным званием высказанный без фанатизма, с любовью к человечеству, с уважением к уму, неужели останутся без влияния на собеседников? Не произведут ли они бо́льшего впечатления, нежели церковное поучение? Не случалось ли вам говорить о светских предметах с истинно – образованным священником, рассуждающим здраво, по – человечески? Какое чувствуешь уважение к нему, его сану и его словам? И воля ваша, когда вы явитесь на исповедь к подобному священнику, когда вы с глазу на глаз пред лицом Бога, с открытой совестью, станете слушать его наставления. Что?... Такое же он произведет впечатление на вас, как и священник, не доходивший в вашей квартире далее приемной залы и получавший только плату за исполнение требы, или как священник, который, советовал для изгнания домового отслужить молебен с водосвятием? Неужели все равно, и для вас, г. прихожанин, и для вас, Св. отцы? Нет, мы обращаемся к последним; поставьте себя своей образованностью не односторонней, поставьте в такое положение, чтобы мы, прихожане, вас уважали; чтобы вашими посещениями дорожили; и вы увидите, как от этого выиграет дело религии! Образование, разумеется вместе с нравственностью или, пожалуй, нравственность вместе с образованием, вот ваш архимедов рычаг!

Но оставим в стороне материалистов, составителей космогоний, средний и высший классы; положим, что нашим священникам нужно обращаться с одними крестьянами и мещанами; не нужно ли и в этом отношении кое-чего кроме богословских наук? Верно никто не станет отвергать, что и в головы некоторых из простолюдинов западает иногда любознательность, что и им иногда желательно знать, отчего происходит то или другое явление природы. К кому же им в таких случаях обращаться, как не к священнику? Ведь гораздо хуже будет, если подобные вопросы станут разрешаться знахарями и начетчиками из раскольников. Еще, по всей вероятности, всякий согласится, что истребление в народе предрассудков, суеверий, ложного понимания явлений природы всего лучше и свойственнее белому духовенству. Не они ли для пользы даже религии и должны позаботиться о душевном спокойствии своих прихожан, освободить их от ужаса, который внушают так называемые кровавые или серные дожди, появление комет, падение астролитов и проч., от преследований домовых, леших, водянников, русалок, мертвецов и проч. Но при исполнении указанных нами двух обязанностей нельзя обойтись без астрономии, физики и отчасти химии. Можно ли объяснить без физики, что гром и молния происходят от электричества, а не от разъездов одного из святых по облакам в огненной колеснице, что облака не разрушают своим падением сел и деревень, а совершенно одинаковы с обыкновенными туманами, что роса не падает с седьмого неба, не имеет никаких целебных чудесных свойств, а происходит точно также, как капли, которыми покрываются стенки графина, поставленного с холодной водой в теплой комнате, что в серных и кровавых дождях нет ни одной частицы серы или крови и проч.? Можно ли объяснить без физики, что блудящие огоньки по кладбищам и болотам вовсе не души покойников, или раскаленные глаза нечистой силы, что хохот мнимого лешего есть простой отголосок какого-либо звука, что мнимые проделки домового зависят часто от ветра, от отражения каких-либо звуков? Можно ли без астрономии и отчасти физики успокоить людей, взволнованных появлением кометы, или падением аэролита? Можно ли им доказать, что они в этих случаях не должны бояться ни войны, ни моровой язвы, ни голода и проч. Как угодно, а для этих и подобных обстоятельств знание указанных нами и других наук необходимо священнику; иначе он не освободит рассудка своих прихожан от влияния всех сказок и глупостей, не станет и сам в них верить.

При этом говорят: «Зачем и освобождать? Почему бы и не верить? Не гораздо ли лучше оставить простой народ с этими верованиями, переданными ему от предков, с этой его домашней и притом почтенной по своей древности философией и физикой? Убежденный, что его всюду преследует нечистая сила, что ему дома должно бояться домовых, в лесу леших, в воде русалок и водянников, он тем более с глубоким сознанием своего бессилия почувствует нужду прибегать к Богу, просить Его угодников святых о защите от невидимых врагов. Не поддерживает ли это благочестия и набожности? Пусть он верит, что роса имеет небесное происхождение, что гром и дождь чудесным образом непосредственно происходят от Бога и проч.! Пусть он боится аэролитов; серных и кровавых дождей! Эти верования, эти убеждения придадут в глазах его явлениям природы характер святыни, возбудят благоговение к Творцу и Промыслителю, заставят его подумать о своей душе, пробудят в нем раскаяние в своих прегрешениях.» Подобные слова можно слышать часто и даже очень часто. Но те, которые произносят их и вдобавок считают себя истинными христианами, напрасно не подумают, что они этим унижают христианскую религию и русский народ. Как? Неужели религия основанная, по их же собственным словам, Богочеловеком и Им постоянно поддерживаемая, заключающая в себе самые возвышенные нравственные понятия, обстановленные, так сказать, множеством чудес и пророчеств; – неужели эта лучшая из всех религий для своего утверждения в русском народе имеет нужду в предрассудках и суевериях, в домовых, леших и прочих их братий? Подумайте, Господа! Ведь вы чрез это действительно унижаете и религию и русский народ? А святыня? Мы ее уважаем и неуважение к ней считаем не только преступлением, а безумием. Но, по нашему мнению, неуважение это состоит или в пренебрежении настоящей святыни, или в присвоении ее характера предметам вовсе не святым. Мы осмеливаемся думать, что последнее неуважение гораздо преступнее первого; то прямо обличает безумца, и подвергает его всеобщему презрению; а это смешивая настоящую святыню с предметами вовсе не святыми, ведет по необходимости к пренебрежению ее. В этом случае нельзя не вспомнить поступка Диоклетиана, римского Императора, которому хотелось унизить звание римского гражданства; он достиг этого самым простым образом, давая права римского гражданства всем подданным империи. Не так ли поступают и наши защитники святыни, считая необходимым поддерживать ее суеверными мнениями? Не готовят ли они ей, конечно не намеренно, той же участи, какая постигла звание римского гражданина при Диоклетиане? Простой крестьянин, готовый верить в святыню росы, грома и проч., узнав от кого-либо другого, кроме священника, о естественность их происхождении, разве не может забрать себе в голову и сам собой и при пособии других людей, что святость и прочих предметов, о которых толкует ему священник, также сомнительна, как святость росы и грома? Нет, отцы и пастыри Церкви! Не основывайте религиозных убеждений на предрассудках и суевериях; иначе опирающийся на них также может повредить себе, как и тот, кто по словам Спасителя, опирается на слабую тростинку. Христианская религия имеет очень много доказательств своего небесного происхождения, своего превосходства пред прочими религиями, а русский народ имеет очень много здравого смысла, чтобы понимать силу этих доказательств без помощи предрассудков и суеверий.

Зилоты исключительно богословского направления в духовных училищах в оправдание свое любят ссылаться на то, что занятие светскими, особенно естественными и физическими науками располагает к свободному мышлению о религиозных предметах, не только к деизму, а даже к материализму и атеизму. В примерах, разумеется, нет недостатка; ныне особенно любят указывать на развившийся материализм в Германии, на многих геологов, которых идеи не согласны с принятым пониманием Моисеева Пятикнижия. В ответ на это мы хотим представить несколько своих замечаний. 1) Прежде всего укажем на два издавна уже известные сравнения. Из всех металлов железо есть самое полезное для человека, драгоценнее серебра и золота. А между тем сколько злоупотреблений и злодейств делалось и будет делаться орудиями, из него приготовленными? Огонь еще полезнее железа, а при всем этом сколько несчастий от него бывает? Но не покажется ли не только смешным, а даже безумным тот человек, который бы предложил и начал стараться отучить людей от приготовления железа и от употребления огня? О достоинстве всякого предмета нужно судить не по злоупотреблению, которое из него делают люди неблагонамеренные или неосторожные, а по пользе, которую извлекают из него люди благоразумные, надо заботиться об истреблении только тех вещей, от которых кроме вреда ничего нельзя получить. Но последнее замечание, как мы уже прояснили, никак нельзя приложить к естественным и физическим наукам по отношению их к богословию. 2) Христианству всего более вредили те ереси, расколы и несогласия, которые раздирали Церковь чуть не с самой смерти Спасителя и разделяли Его последователей на столь враждебные общества, что они преследовали, ненавидели, и даже ненавидят ныне и готовы преследовать друг друга с большим ожесточением, нежели язычников и магометан. Но чем же еретики и раскольники всех времен подтверждали свои заблуждения? Сведениями ли, заимствованными из светских наук, и особенно из естественных, физических и исторических? Как угодно, а сколько нам известно, подобными сведениями слишком немногие из еретиков и раскольников пользовались. Напротив, самое огромное большинство утверждало свои мнения на неправильном понимании св. Писания, отеческих сочинений и прочих источников, откуда заимствуют свои доказательства сами богословы. Мы этим вовсе не думаем унижать эти источники; они не только для христианства, но и для всего человечества, приносили и будут приносить огромную пользу; а мы этим хотим показать зилотам, что их возражения против светских наук вообще и против естественных и физических, в частности, могут быть обращены гораздо с большей силой против св. Писания. 3) Если не богословы из естественных и физических наук извлекают иногда возражения против религиозных истин, разумеется, превратно понимая явления материального мира, то вы, г. г. богословы, займитесь сами этими науками, изучите предметы их не как Ариманово произведение, а как творение Божие, дайте физике, геологии, астрономии и пр. такое направление, которое бы, нисколько не противореча опыту, служило не к оправданию, а к подтверждению защищаемых вами истин. Это для вас возможно и нисколько не унизительно тем более, что вам нужно не прокладывать новые дороги, а следовать примеру уже многих богословов, так действовавших. Один достойный уважения пастырь живущий и теперь в Петербурге не унизил себя и своих катехизических поучений, внеся в них новейшие астрономические сведения. У иностранцев таких примеров еще больше. Разве Букланд, написав свой превосходный трактат (один из бриджватерских трактатов) о звездном мире унизил себя и английское духовенство пред публикой? Не возвысил ли, напротив? Трактат переведен едва ли не на все европейские языки. Притом занятие Астрономией и даже Геологией нисколько не помешало Букланду быть одним из лучших епископов Англии. А Притчард тоже английский, но не епископ, а священник, разве унизил свое пастырское звание, написав образцовое сочинение о расах человеческих и посредством зоологии доказав единство их происхождения? Наша духовная литература не внесла ли (молча) в одно из своих периодических изданий множество мыслей, заимствованных у Притчарда? А у иностранцев оно считается классическим.

Предмет, о котором говорим, представляется столь важным, что, опасаясь рассмотрение его оставить незаконченным, находим нужным сказать еще об одном возражении тех, которые считают человеческие науки излишними для священника. «Какая в них может быть нужда, говорят они? Посмотрите, как многие отцы церкви, вовсе не принадлежа к тогдашним ученым, изумили мир не только святостью своей жизни, но и своими образцовыми и даже догматическими сочинениями? Не служат ли они лучшим доказательством, что пастырю и архипастырю церкви вовсе нет никакой надобности в светских науках.» Но эти возражатели не припомнят ли из церковной истории, что многие из самых замечательнейших лиц церкви были людьми образованными и учеными во всех отношениях и что образованность нисколько не помешала им сделаться светилами церкви, столпами и утверждением ее? Апостол Павел принадлежал к ученейшим Евреям; погнушалась ли благодать Божия сделать его избранным своим сосудо; – воспрепятствовала ли ему ученость потрудиться паче всех и заслужить название Апостола язычников? Замечательнейшими писателями второго, третьего п четвертого века не были ль Александрийские отцы церкви, а между тем история говорит, что многие из них воспитывались в тогдашних Александрийских школах, обучались тогдашним языческим наукам. Воспрепятствовало ли это обстоятельство Клименту написать свои огласительные поучения, а Оригену изумить самых врагов множеством и глубиной своих сочинений? Афины, в первые четыре века, считались, так сказать, любимым местом наук; в них не менее, как в Александрию приезжали из всей римской империи люди, желавшие получить высшее, по тогдашнему времени, образование, притом светское, даже языческое. Посмотрите повнимательнее на этих людей; не найдете ли между ними самых замечательных отцов церкви? Разве Афинагор, Василий Великий, Григорий Богослов не приезжали нарочно в Афины, не провели там по нескольку лет, слушая многих тогдашних ученых язычников? Неужели это обстоятельство воспрепятствовало им занять едва ли не первые места между отцами церкви по своим сочинениям, по своей святости, по ревности к православию? Не думайте, что ученые сведения, приобретенные этими великими людьми христианской религии, оставались у них в презрении, или без всякого, так сказать, употребления, чтобы отцы сожалели о времени, употребленном на их приобретение. Возьмите так называемый Шестоднев Василия Великого, прочитайте эту, так сказать, попытку сблизить первые главы Пятикнижия Моисеева с тогдашними сведениями о природе; вы в этом сочинении найдете едва ли не все, до чего тогда человек доходил своим умом, рассуждая о материальном мире. Читая великое творение великого церковного писателя, так и чувствуешь, что он ныне непременно бы ознакомился со всеми сведениями, излагаемыми в химии, физике, астрономии, геологии и прочих естественных науках, воспользовался бы ими для подтверждения или объяснения первых глав книги Бытия и даже уже конечно написал бы сочинение получше, нежели Марсель-де-Сер, Андрей Вагнер и другие нынешние геологи-богословы, иностранные и русские.

А сколько у самых замечательных отцов церкви можно найти мест, в которых они настойчиво советуют священнику заниматься и другими науками, кроме богословских? В доказательство нашей мысли мы ссылаемся на Святителя Григория Богослова в его надгробном слове Святителю Василию Великому. Слово это напечатано в 4-й части Творений св. отцов, изданной при московской духовной академии

1) 63 и 64 стран. «полагаю что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость, и не только сию нашу благороднейшую ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которою многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожной, опасной и удаляющей от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что на них, не должно презирать за то, что некоторые худо уразумели, и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив того, мы, воспользовавшись в них тем, что удобно для жизни и наслаждения, избежим всего опасного, и не станем с безумцами тварь восставлять против Творца, но от создания будем заключать о Создателе, как говорит божественный Апостол, пленяюще всяк разум во Христа (2Кор. 10:5). Также об огне, о пище, о железе и о прочем нельзя сказать, что которая либо из сих вещей сама по себе или всего полезнее, или всего вреднее; но сие зависит от произвола употребляющих. Даже между пресмыкающимися гадами есть такие, что мы примешиваем их в целебные составы. Так и в науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к демонам, к заблуждению и в глубину погибели. Мы извлекали из них полезное для даже самого благочестия, чрез худшее научившись лучшему, и немощь их обратив в твердость нашего учения. Посему не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, а напротив того надо признать глупыми и невеждами тех, которые, держась того мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве.»

2) Посмотрим теперь как святой Григорий Богослов говорит об учености Василия Великого 78–79 стран. «Какого рода наук не проходил он? Лучше же сказать; в каком роде наук не успел с избытком, как бы занимавшийся этой одной наукой? Так изучил он все, как другой не изучает одного предмета; каждую науку изучил он до такого совершенства как бы не учился ничему другому. Кто сравнится с ним в риторстве дышащем силой огня, хотя, нравами не походил он на риторов? Кто подобно ему, приводит в надлежащие правила грамматику или язык, сводит историю, владеет мерами стиха, дает законы стихотворству? Кто был так силен в философии, – в философии действительно возвышенной и простирающейся в горнее, то-есть в деятельной и умозрительной, а равно и в той ее части, которая занимается логическими доводами и противоположениями, а также состязаниями, и называется диалектикой? Ибо легче было выйти из лабиринта, нежели избежать сетей его слова, когда находил он сие нужным. Из астрономии, геометрии и науки об отношении чисел изучив столько, чтобы искусные в этом не могли приводить его в замешательство, отринул он все излишнее, как бесполезное для желающих жить благочестиво. И здесь можно подивиться как избранному более, нежели отринутому, так и отринутому более, нежели избранному. Врачебную науку – этот плод любомудрия и трудолюбия сделали для него необходимой и собственные телесные недуги и хождение за больными; начав с последнего, дошел он до навыка в искусстве, и изучил в нем не только занимающееся видимым и долу-лежащим, но и собственно относящееся к науке и любомудрию.»

Подобные выписки мы могли бы сделать из сочинений других отцов церкви, но не находим нужным доказать еще хоть предмет, который очень достаточно объяснен словами Григория Богослова, а также примером его, Василия Великого, Афинагора и проч. А лучше хотим обратиться к вам, г. г. обскурантисты, которые, желая уничтожить или ограничить до последней степени преподавание светских предметов в духовных училищах, прикрываетесь указаниями на примеры отцов церкви. Позвольте нам несколько изменить ваше возражение, разбором которого мы занимаемся. «История нам говорит, что многие знаменитейшие отцы церкви, напр. Василий Великий, Григорий Богослов, Афинагор и проч. ездили нарочно в Афины, слушали языческих философов и с полным усердием занимались изучением преподаваемых ими наук. Далее приобретенную таким образом ученость они не бросали, не считали вредной, ни к чему негодной, еретической, а обильно пользовались ей в своих сочинениях. Потом Григорий Богослов в похвальном слове своему другу Василию Великому к числу достоинств этого Святителя относит и то, что он знал тогдашние, не светские уже, а языческие науки. Еще по мнению того же Григория, всякий, имеющий ум, признает Первым благом ученость… даже внешнюю. Наконец в отеческих сочинениях есть много мест, в которых прямо советуется пастырям и архипастырям заниматься не одним богословием, а и прочими науками. Поэтому не должно ли подавать следующий совет всем, желающим поступить в духовное звание: подражайте вы знаменитейшими отцам церкви, слушайтесь их советов, ищите везде сведений для разъяснения религиозных истин, занимайтесь, подобно им, всеми светскими науками» Ведь, как хотите, а такой совет справедливее и тверже основан на сильных церковных авторитетах, нежели ваше рассмотренное нами возражение. Если же вы будете с нами не согласны, то позвольте прочитать вам приведенные выше слова Григория Богослова «не должно унижать ученость, как рассуждаю о сем некоторые, а напротив того надо признать Глупыми и Невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве.» Не позволите ли вам сказать: «вы, не признавая светских наук нужными для богословов, не думаете ли этим самым скрыть какой-либо свой недостаток и избежать обличения в невежестве?»