Глава вторая. О том, должно ли обучаться в духовных семинариях только то количество воспитанников, которое нужно для занятия священнических, дьяконских и проч. мест?

Католическое духовенство, будучи обязано по своему званию вести жизнь безбрачную, не оставляет по себе потомства и потому не озабочивается воспитанием своих детей; оно присвоило только себе право приготовлять людей, которые были бы способны занимать вакантные места патеров. С этой целью заведены особые чисто уже специальные духовные училища, куда лица всех сословий отдают своих детей, осуждая их таким образом, не известно по какому праву, на безбрачную жизнь. Естественно ожидать, что число воспитанников в этих училищах должно быть ограничено и измеряться количеством вакантных мест. Но наше белое духовенство находится совсем в другом положении. Оно не только не ведет безбрачной жизни, но, как мы уже заметили, обязано вступать в брачные связи; – священники и дьяконы по каноническим правилам, а причетники по обстоятельствам своей жизни и по утвердившимся обычаям. При таком положении наше белое духовенство оставляет после себя не только преемников, но и потомство. Что же ему теперь делать с своими детьми, особенно мужского пола? Давать ли им образование научное, или оставлять их в блаженном невежестве и разве выучить грамоте, чтобы они могли быть писцами, земскими, приказчиками и пр.? – По существующим постановлениям научное образование запрещено давать лицам податного состояния, пока они не уволены из него. Кроме того, всякому отцу, даже дворянину, закон не запрещает оставлять своих детей без образования. И потому для ответа на предложенный нами вопрос надо решить, 1) следует ли духовенство причислять к свободным сословиям, или нужно отнести, если не лица, из которых оно состоит, то, по крайней мере, часть детей к податному званию? 2) Желает ли само духовенство давать образование своему потомству, или было бы благодарно, если бы его уволили от того?

Конечно, между православным духовенством едва ли найдется много потомков тех гусей, которые некогда Рим спасли; не встретите почти никого, чья бы генеалогическая таблица начиналась предком боярином при Калите или Грозном, каким-либо мурзой казанским, астраханским или литовским. Нет, в нашем духовенстве течет кровь русского народа; оно вышло из него; само, при множестве препятствий завоевало свое значение. Но, несмотря на недостаток генеалогических таблиц, духовенство составляет почетную часть среднего сословия по своим правам, образованности и влиянию на народные массы. Его уравнивать не только с помещичьим и государственным крестьянами, но и даже с мещанами не следует. Далее, едва ли есть в России какое-либо сословие, которое бы так заботилось об образовании своих детей, как духовенство; самое дворянство во всей массе не должно ли уступить в этом отношении ему?» Между дворянами, особенно в тульской, рязанской, тамбовской, калужской и других губерниях много можно найти таких людей, к которым идет пословица: сам пашет, сам орет, сам оброк с себя берет; большей частью эти бояре сами не умеют читать и писать, да и детей ничему не учат. Но в духовенстве решительно нет ни одного безграмотного человека; около трети его кончило курс в семинариях и получило научное образование. Детей своих всякий старается отдать в училище,

дьячок или пономарь, получающие денежного дохода 50 р. сер. в год, непременно везет своего сына в училище, содержит его до конца семинарского курса, не жалеет своей спины и рук, работает более всякого крепостного человека, и уже изнуренный трудами и лишениями, имея впалые щеки, сгорбленный стан, под старость с восторгом смотрит на сына, кончившего курс в семинарии и сделавшегося священником; это лучшая и, может быть, единственная награда за труды и лишения его. Мы знали одного из причетников, который на свой счет или, лучше сказать, на счет своей спины, воспитал четырех сыновей до конца семинарского курса и имел удовольствие хоть при конце жизни всех их видеть священниками. Только чего это мне стоило, сказал старик, когда мы стали его поздравлять с такими детьми, но со слезами прибавил: благодарю Бога за Его милость; я теперь умру спокойно. Бедняк действительно не долго наслаждался своим счастьем; железное его здоровье не выдержало трудов; он скоро умер, хотя дети всячески старались успокоить его. Теперь обращаемся ко всем сословиям в государстве: много ли между лицами, их составляющими, найдется таких, которые бы всю свою трудовую копейку, все здоровье свое, даже самую жизнь тратили единственно на то только, чтобы дать детям научное образование? А если найдутся такие люди, то они лучше других поймут истинное самоотвержение, настоящую родительскую любовь и другие высокие качества, которыми наше белое духовенство отличается по части воспитания своих детей. И что же? Неужели у этого сословия свободного, уволенного от податей, приписанного к средним классам общества, надо отнять возможность жертвовать своими трудами для того, чтобы воспитывать детей как образованных людей? Помилосердствуйте, господа обскурантисты!

Где же теперь этим детям воспитываться? Разумеется, в духовных училищах, вероятно ответят: Да, это правда, но только, осмеливаемся сказать, половинная. Действительно до 1851 года дети всех священно-церковно-служителей, хорошо обучаясь, могли надеяться кончить курс в семинариях. Но в этот год вышло постановление, по которому должно было выпускать из семинарий столько кончивших курс воспитанников, сколько их признано нужным иметь для занятия вакантных священнических и отчасти дьяконских мест. С этим вместе положено, чтобы число учеников в среднем против высшего, в низшем против среднего отделений возрастало не более, как только одной пятой частью; напр. если в высшем отделении положено допустить 100; то должно быть в среднем 120, а в низшем 144 человека. Особенно же сделался трудным, и для большей части, даже при успехах, невозможным переход из уездного училища в семинарию. Чтобы понять влияние этого распоряжения на образование духовенства, нужно принять к сведению и, по канцелярскому выражению, к должному в потребных случаях соображению следующее обстоятельство: если по числу детей судить о благословении Божием, то оно вполне почиет над белым русским духовенством. Можно статистически доказать, что число детей мужского пола в этом сословии едва ли не вдвое более, нежели сколько нужно молодых людей для замещения вакантных мест при церквах. И потому ограничить штатное число воспитанников семинарии тем только количеством учеников, которое единственно удовлетворяло бы потребностям церкви, не то же ли значит, что и обязать священно-церковно-служителей давать полное семинарское образование только половине своих детей, а воспитание другой половины ограничить низшими училищами и потом приписывать ее к почетным сословиям мещан и государственных крестьян? Вот таким образом одно из свободных образованных сословий государства поставлено в необходимость часть своего потомства обращать в податное состояние.

Но здесь могут сказать: «духовенству предоставлено право отдавать в народные училища, в гимназии и пр. тех детей, которые за штатом не попадут в духовные семинарии. Из-за чего же поэтому и сетовать на упомянутое распоряжение 1851 года.» Но этим утешительным советом не может воспользоваться целая половина духовенства: известно, что по государственным постановлениям дети причетников не принимаются в гимназии. Далее тем, которые предлагают этот совет, мы скажем: вы не знаете духовного звания. Несмотря на незавидное свое положение, на множество нужд, еще на большее количество невнятностей, унижений и проч. и проч., наше белое духовенство, особенно женская половина его имеет сильную привязанность к своему званию. Сюда, конечно, не нужно причислять тех столичных дам-попадей, который бы вспыхнули всем своим негодованием, если бы кто их осмелился назвать матушкой, а не мадам, хоть напр. М – ою, Л – ою, Р – ою и пр., которые даже стыдятся прогуливаться с своими бородатыми мужьями не только по Невскому, но даже по Галерной и Литейной; не об них здесь речь. Но духовенство провинциальное, особенно сельское выше своего звания ничего не знает, и любимой мыслью духовных лиц бывает мечта, что дети их будут со временем священниками в окрестных селах, а один из них займет отцовское место. Как же теперь этих людей ставить в необходимость отдавать своих детей не в духовные училища, и таким образом идти против задушевных их убеждений? Конечно, со временем они сами увидать, что всем их детям нельзя остаться в духовном звании, что надо позволить кому-либо из них поступить в другие сословия, но зачем убивать любимую мечту с первого раза? Она никому не вредна; дети все-таки поучатся, надобно только учить их получше.

Сверх того, наше белое духовенство не отличается богатством; кроме не многих столичных исключений, большая часть сельского духовенства мало имеет избытков и остатков, да и те окончательно истрачивает при выдаче дочерей в замужество. От этого многие даже священники, при обилии детей, затрудняются содержать их в училищах на свои доходы. Но кому неизвестно, что священно-церковно-служители служат не одной церкви, а и отечеству, не имеют права отлучаться для заработка в другие места, не могут вести торговли и проч.? Поэтому не следует ли оказывать им пособие при воспитании детей? Справедливость этой обязанности давно уже сознана правительством и духовным начальством. В духовных училищах пользуются казенным пособием не только сироты, но и дети тех отцов, которые обременены семействами. Поэтому при ограниченном числе учеников в семинариях из оставшихся за штатом большая часть не в состоянии будет поступить в светские заведения, им там нечем будет содержать себя; а духовное начальство уже не дает пособия тем детям духовенства, которые воспитываются в светских училищах. Даже и несколько зажиточным отцам содержать детей в этих училищах нелегко, а иногда и невозможно. Духовное начальство, по вниманию к бедности священно-церковно-служителей, снисходительно смотрит на одежду учеников, надеты ли тулупы, нанковый халат или сибирка из домашнего сукна, – оно не взыскивает за это, в низших училищах зимой в употреблении валеные теплые сапоги, так называемые валенки, а иногда, что греха таить, почтенные своим древним происхождением, лапти; – летом же ученики для легкости и вовсе не употребляют обуви, а иные даже зимой остаются санкюлотами (sans culottes). Но в гимназиях нужны мундир, мундирный сюртук, форменное пальто и проч. и проч. Нет, это будет не по карману для тех, которые в год получают 50, 100 или 150 руб. сер. денежного дохода; даже с 300 руб. не легко обмундировать нескольких сыновей в гимназии. И потому не правда ли, что от определенных штатов в семинарии почти половина детей белого духовенства не получит воспитания, свойственного средним учебным заведениям?

Но в этом месте возразят, по-видимому, с полной справедливостью и основательностью: «теперь многие из кончивших курс семинарского образования не могут часто найти себе приличное в духовном звании место, принуждены бывают года два, четыре и более вести жизнь бездеятельную, или наниматься в домашние учителя у сельских помещиков и пр. Если же в семинарии дозволят поступать всем ученикам низших духовных училищ, разумеется достойным, то иному даже студенту придется жить без места 10-ть и более лет. Не значить ли это приучать к праздной и бродячей жизни молодых людей, которые могли бы быть полезными обществу? Не бесчеловечно ли даже будет человека, учившегося в школе не менее 12 лет, расстроившего свое здоровье, заставлять в лучшее время жизни, в 20–30 лет или быть в тягость своим родителям, не всегда богатым, или переходить из одного помещичьего дома в другой с указкой и азбукой.» Число подобных вопросов можно бы очень увеличить; любители их истощают весь запас филантропии, не забывая даже политической экономии, выгод государства и не только временной, но и вечной жизни; особенную, впрочем, роль играет слово бродяжничество. Но и мы с своей стороны осмеливаемся также спросить: отчего они не считают бродягами гораздо большего числа детей дворян, чиновников, купцов, почетных граждан и пр., из которых многие, не только не кончили курса в средних учебных заведениях, но нередко нигде вовсе не учившись, проводят между тем жизнь, не состоя на службе; – отчего спросим, их не считают бродягами и не направляют против них своих филиппик? А сколько еще уже не детей, а взрослых людей, которые, послужив, по русской пословице, без года неделю и получив один или два чина, уже решительно ничего не делают, разве только, проживая в деревнях, ездят с борзыми и гончими за зайцами, или проводят жизнь за зеленым столом и в гомерических оргиях, расточая деньги добываемые потом и кровью доброго русского народа, или занимаются составлением ябеднических прошений и проч. и проч.? Уж если полагают нужным, чтобы не было бродяг из кончивших курс семинарии, то не следует ли придумать меры против умножения перечисленных нами господ? Подобное желание тем более справедливо, что учеников семинарии, окончивших курс, но долго не определяющихся к должностям, вовсе почти нельзя ни в чем обвинять кроме того, что они не скоро находят приличное себе место. Без порчи их нравственности едва ли не в том только состоят, что они, пожив в качестве домашних учителей у помещиков, перестают быть увальнями и тюфяками, перенимают и усвояют светские приличия, говорят не с поникшей головой, не с потупленными глазами, не сгибают своей спины под прямым и острым углом, не делают даже поясных поклонов пред властями, объясняются прилично, но свободно, не застенчиво и благородно, так что как бы поневоле к ним приходится обращаться не с ты, а с вы. Но почти нельзя сказать, чтобы кончившие курс семинарии, впадали в преступления, отличались даже разгульной жизнью, кроме, разве первого и второго года своей гражданской свободы, когда они, вырвавшись наконец из-под лежащего на них гнета, стараются доказать свою свободу. За что же считать их бродягами? Почему на этом основании стараться об уменьшении числа учеников в семинариях.

Притом же, установив штаты для учеников семинарии, достигли ль предполагавшейся при этом цели, т. е. уменьшили ли число праздношатающихся детей белого духовенства? Вопрос этот можно изложить следующими словами: уменьшили ль семинарские штаты вообще число детей священно-церковно-служителей? Или наше почтенное духовенство, не обращая внимания на штатом ограниченное количество учеников семинарии, по прежнему также богато своим потомством? Как угодно, а уменьшения нет. Какие же последствия штатов? Очевидно мальчики вместо того, чтобы, обучаясь постепенно в низших училищах и потом во всех классах семинарии, в 20 или 22 года, выйти в свет людьми достаточно образованными, теперь целыми массами исключаются из высшего отделения уездного училища, уже вовсе не людьми образованными. Некоторые из них при помощи денег и связей родительских определяются в писцы низших судебных мест, к становым приставам, окружным начальникам и пр., ведут жалкое свое существование с 2–3 руб. месячного жалованья, приучаются к взяткам и ябедничеству и служат главным, так сказать, магазином, откуда выходит та часть чиновнического мира, которую общественное мнение клеймит названием приказных и подьячих. Другая, гораздо большая часть расстается с правами свободного состояния и поступает в мещане и государственные крестьяне. Не странно ли встречать подобное явление ныне – во второй половине девятнадцатого столетия? Не есть ли оно чистый анахронизм? Если теперь дана двадцати миллионам помещичьих крестьян свобода, то не странно ли встретить распоряжение, которое очень значительную часть одного из свободных сословий обращает в податное? Если по новому уставу гимназий в них станут обучаться крестьянские дети, то не странно ли видеть, что вход в семинарию затворяется огромному количеству священнических, дьяконских, и причетнических детей? Наконец по существующим постановлениям семинарские правления могут дозволять обучаться в семинариях детям из всех свободных сословий. За какие же преступления исключены из этого только дети духовенства?

К большему сожалению новые мещане и государственные крестьяне считаются самыми дурными в новом своем сословии, так что некоторые градские и сельские общества с неохотой их принимают, а иногда даже совершенно отказывают. А между тем, как выше было замечено, в числе окончивших курс семинаристов, но не получающих долго никакой должности, почти вовсе не встречается дурных людей. Сам тот губернатор, который в конце сороковых годов нынешнего столетия, представляя отчет о вверенной ему губернии доносил, что все в ней благополучно, но только очень много находится семинаристов, остающихся без мест, и которые этим своим донесением между прочими, подал повод к установлению штатов в духовных семинариях, – повторим: сам этот губернатор должен был прибавить, что от семинаристов не бывает никаких беспорядков. Почему же бы их не оставить в покое? Разве лучшего результата достигли, когда по введении штатов в семинариях, вместо умных, скромных, довольно образованных и способных распространять образование семинаристов, получили почти никуда негодных мещан и мужиков, или настоящих приказных? Право, у нас и без того мужиков очень много, увеличивать число их лицами, происходящими из свободных сословий, притом лицами, которые большей частью делаются самыми дурными мужиками, право, нет никакой надобности. Плохой это прогресс для второй половины девятнадцатого столетия.

Но здесь нам могут заметить: зачем вы, милостивый государь, уклонились от ответа на сделанный вами же вопрос: куда девать кончивших курс учеников семинарии, которые окажутся излишними для духовенства? И без того у нас много расплодилось людей, не платящих подушного оклада, не несущих рекрутской повинности». Куда девать? Мест много. Беспокоиться об этом нет надобности, следует только позаботиться об образовании учеников в семинарии, о том, чтобы они выходили по окончании семинарского курса людьми образованными, а не просто семинаристами. Ведь, теперь же часть исключенных из высшего отделения уездного училища поступают на службу в уездные и земские суды, в магистраты, к становым, приставам, и пр. Неужели устройство и делопроизводство во всех этих местах расстроится, когда вместо безграмотных мальчишек станут служить люди, получившие полное образование в среднем учебном заведении? Послужив и после сделавшись столоначальниками, секретарями и пр., может быть и они попривыкнут к взяточничеству, но вовсе уже не будут теми подьячими, которых у нас расплодилось так много. А звание домашних учителей разве не нуждается в людях? Разве и ныне, после крымской кампании многие французские солдаты не остались менторами молодых деревенских баричей? Не лучше ли было бы, если бы места этих фанфаронов заняли люди умные, но русские? Даже при теперешнем семинарском образовании как оно ни мало приспособлено к быту дворянского сословия, многие помещики в домашние учители к себе с удовольствием принимают кончивших курс семинаристов? Что же было бы, если бы последние получали удовлетворительное во всех отношениях образование? Вот теперь у нас появилось множество компаний, – разве для производства их дел не нужны образованные люди? А железные дороги? Сколько на них потребуется даже ученых? Зачем бы их выписывать из-за границы? Не лучше ли их дома воспитать? Да что говорить? Право, только нужно позаботиться о воспитании семинаристов, а места для них будут, хотя бы они оканчивали курс в двойном – тройном числе против теперешнего. На подати нечего указывать, – эти люди, истратив в год фунтов шесть чаю, да фунтов шестьдесят сахару, доставят казне больше выгоды, нежели взносом подушного оклада. А рекрутская повинность? Незачем беспокоиться и об ней. Если государство сочтет нужным, то оно найдет возможность в известной степени распространить ее и на другие сословия. Но, Бога ради, пора перестать лицам, происходящим из свободных сословий, увеличивать число дурных мещан, крестьян и приказных.

Позвольте сделать еще одно замечание о штатах для духовных семинарий. Посредством их думали поощрить учеников к более усердному занятию науками. По-видимому, в самом деле,

как бы им не соревновать друг – другу, когда при самых отличных успехах только известное число из них должно быть переведено в следующий класс? Но на опыте почти везде оказалось совершенно противное, ученики со времени введения штатов стали заниматься едва ли не хуже прежнего. Причина этому очень понятна. Из высшего отделения уездного училища в семинарию переводится менее половины, а иногда только треть учеников, не по причине их неуспешное, единственно потому, что, на основании штатов, более принять в семинарию нельзя. Таким образом, ученики, поступив в высшее отделение уездного училища, уже знают, что из них только треть, или в самом благоприятном случае две пятых будут переведены в семинарию. После этого убеждения естественно, что ученики, занимавшие места около, или ниже половины по спискам, не могут иметь никакой надежды на свой дальнейший переход. Зачем же им и заниматься? Как не хлопочи они, а все-таки их не переведут. Равным образом учители и начальники, зная, что об них будут судить только по тем, которые назначаются к переводу, ими одними занимаются, а прочими разве от скуки, для разнообразия. Но и предполагаемые счастливцы из учеников, видя, как просторно жить низшей половине, тоже мало-помалу увлекаются ее примером; они уже зарекомендовали себя, их переведут – только чтобы слишком не залениться; таким образом и они часто дело делают, спустя, как говорится, рукава. Зло еще можно было бы предотвратить, если бы или начальники семинарий делали выбор из всех учеников высшего отделения училища; или переводные экзамены производимы были наставниками семинарии, и притом всем ученикам, кончившим курс в уездных училищах. Тогда, может быть, общими усилиями могли бы заметить бедных тружеников, записанных где-либо во втором или третьем разряде. Но мы в 10-й гл. 1-й части уже видели, как большей частью производятся переводные экзамены, повторять в другой раз то же самое нет надобности. Кого назначит к переводу или поставит повыше в списке начальник училища, тот только и может надеяться поступить в семинарию, – а прочие, хотя и успешные, – сиди у моря, да жди погоды; ни самим без разрешения начальства явиться на экзамен, ни пожаловаться почти везде невозможно. Один из начальников семинарии, слушая, какие злоупотребления происходят от подобных распоряжений сказал: «о, Господи! (он был человек набожный). Разве мне самому заниматься всеми ребятишками? на это есть училищное начальство, а я имею общий, высший надзор.» Этот же начальник экзаменовал учеников одного училища в самом городе своего местопребывания, и когда уже штатное число переводимых было закончено, то несколько умных и довольно бойких мальчиков просили его поэкзаменовать их, и осмелились даже сказать, что они тоже занимались и были гораздо выше у всех учителей; только при составлении последних общих списков О – у С – лю почему-то вздумалось понизить их, хотя ему они отвечали решительно хорошо. Досталось же этим буянам, этим карбонарам в 14–15 лет; долго им как-то не удобно было сидеть на скамьях, а некоторые, примера ради, были исключены из училища. И дело, – еще дерзнули сознавать свои достоинства. При таком положении дел начальники низших духовных училищ были бы слишком недогадливы, если бы в семинарских штатах не видели богатого источника для своих доходов; только немногие простаки при выборе учеников, назначаемых к переводу в семинарию, руководствуются полным беспристрастием. Другие одну половину посылают с согласия учителей, или на основании их списков, а остальную после секретных совещаний с папеньками питомцев. Большая же часть, предоставив разве первому пятку ехать на экзамен без всяких акциденций, прочим ученикам объявляет прямо, что они в том только случае назначаются к переводу в семинарию, когда наперед внесут определенную сумму, для получения которой от отцов и отпускают их домой. Но эта часть начальников разделяется на две партии. Одни для простоты счета, налагают равную контрибуцию на каждого мальчика, будет ли он сын протоиерея или дьячка. Другие же, руководствуясь, вероятно, идеями о прогрессивном налоге, принимают во внимание состояние и должность родителей; в следствие чего причетник вносит один х, диакон 2х, а священник 3х и даже 4х. Разумеется такса бывает различна, ниспускается до 5-ти, но восходит до 25 и 30 рублей. Особенно должно пожалеть о тех бедняках, которых дети отсылаются назад семинарскими начальствами; потому что истраченные деньги, разумеется, не возвращаются.

Даже в самых семинариях, где одна пятая часть учеников низшего и среднего классов, не будет переведена в следующий класс, – распоряжение 1851 года имеет вредное влияние. Если штат полон, то пятой части учеников незачем заниматься; ее не переведут; а если от каких-либо причин, напр. полезней и проч. остается число учеников почти равное тому, какое нужно для перевода в следующий класс, то переведут для округления штатского числа таких, которые по успехам не заслуживают этого. Вот случай, за верность которого мы вполне ручаемся: в 1854 г. житель одного из губернских городов, имеющий некоторое значение, получил письмо от своего родственника с просьбой постараться о переводе племянника его из низшего отделения семинарии в среднее. Получивший письмо пригласил к себе милого племянничка и, желая знать, за кого ему ходатайствовать, решился наперед его экзаменовать его. Очень скоро открылось, что претендента на среднее отделение вовсе не имеет сведений, по-русски пишет плохо, истории не знает, и пр. Несмотря на все уважение к своему родственнику, получивший письмо посовестился просить начальника семинарии о переводе милого племянничка, тем более, что экзамены были кончены; и мальчик, по собственному сознанию, отвечал не очень удачно; но прибавил в свое утешение, что число его товарищей по разным причинам очень уменьшилось и что остальных для полноты штата надо всех перевести в среднее отделение. Расчет мальчика вполне оправдался; чрез несколько дней он с радостью прибежал к мнимому своему ходатаю и объявил себя философом (так обыкновенно называются, по преданию, ученики среднего отделения семинарии). Вот чисто бездарный человек переведен единственно потому, что надо было наполнить штат, – переведен против его собственного ожидания; теперь он даже кончил курс в семинарии, остался по прежнему бездарным и без всяких сведений. Нет, лучше не стеснять числа учеников в семинарии штатами, переводить столько, сколько найдется достойных людей; тогда гораздо больше будет и умных учеников в семинариях, и умных священников в православной церкви, и умных людей в русском царстве.

Нельзя не упомянуть о вредном влиянии, которое начали иметь семинарские штаты на образованность дьяконов. До штатов почти во всех епархиях дьяконское место не без труда получали ученики, исключенные из среднего отделения семинарии, так называемых учеников риторики, разве всесильная протекция и какие-либо обстоятельства возвышали до дьяконского сана; а ученики, исключенные из уездных духовных училищ, даже не осмеливались мечтать о дьяконстве. Теперь дела пошли иначе. При новых семинарских штатах слишком мало учеников исключается из среднего и низшего отделений семинарии. Поэтому во многих епархиях дьяконские места начали предоставлять не только ученикам риторики, но и мальчикам, исключаемым из низших училищ. Г. г защитники штатов, неужели и это вы найдете полезным для духовенства и для религии? Неужели дьякон, исключенный из уездного училища, будет лучше понимать и исполнять свои обязанности, нежели ученик, поучившийся в низшем и среднем отделениях семинарии?

Рассмотрев все сказанное нами о системе воспитания, введенной в духовные семинарии в 1851 году касательно числа учеников, должно сознаться, что она не достигает своей цели, обременительна и унизительна для духовенства, гибельна для значительной части детей его и положительно вредна для государства. Поэтому не лучше ли, оставить ее и постановить прежнюю систему, дозволить в семинариях обучаться и оканчивать курс всем детям белого духовенства, которые сами пожелают, а по успехам и поведению заслуживают этого. Но в таком случае духовно-учебные заведения нужно так устроить, чтобы воспитанники их по окончании семинарского курса не только были способны занять священнические должности, но и не встречали себе препятствий в своем образовании, если бы за неимением вакантных мест в духовенстве, или по собственному желанию поступали на гражданскую службу и в высшие светские училища. После этого странно было бы утверждать, что в духовных училищах надо ограничиться преподаванием только богословских наук. В самом деле, если, мы доказали в предыдущей главе, даже священнику и дьякону кроме них необходимо ознакомиться еще с общечеловеческими светскими науками; то, что делать с одним богословием тем детям духовного звания, которые не могут оставаться в нем? Таким образом даже в том случае, когда бы духовенству не нужны были общечеловеческие науки, их следует преподавать в духовных училищах для того, чтобы дети духовного звания, не имеющие возможности оставаться в нем, могли получить воспитание, приличное образованным людям и чрез это присоединиться к неподатным благородным сословиям, а не приписываться в мещане и государственные крестьяне, или делаться подьячими.