Мысли о современном женском вопросе в связи с ролью женщины в истории

I.

Из всех современных вопросов вопрос женский есть не только один из самых модных, но и из самых жизненных. Жизненность его видна из того, что никакой другой (кроме только рабочего), не считал в числе своих поборников столько умственно зрелых, честных, добрых и трудящихся людей обоих полов. Это не то, что вопросы мистические (оккультизм, символизм, спиритизм и т. д.), занимающие главным образом класс жуирующий и жирующий, изнывающий с тоски и блазированности; не то, что вопросы

социально-политические, вербующие (? у нас?) адептов главным образом из рядов зеленой молодежи, да из умственных и нравственных выродков добровольного пролетариата. Уже один этот состав поборников женского пола ручается за то, что у него должно быть какое-то солидное жизненное основание, сколько бы лгунов и кривляк не путало и не опошливало его своими выкликаниями. Поэтому закрывать на него глаза, огулом называть его ложью и блажью невозможно ни для какого благомыслящего человека.

Вопросы крови и жизни мудрено разбирать с академическим хладнокровием. Мы очень склонны с возмущением отвергать, не вникая в них, целые рассуждения, чуть нам покажется, что они гнут в сторону нам несимпатичную, или задевающую нас. И может быть никакому вопросу излишняя пылкость спора и вовсе неполемическая подозрительность не вредила больше, чем женскому. Не знаю, насколько мне, рассуждающему, удалось соблюсти хладнокровие и беспристрастие; но я считаю долгом, во всяком случае, просить читателей, каких бы убеждений они не были, читать меня до самого конца, по возможности, одним умом, и только дочитав, негодовать или апплодировать. Они скоро увидят, что иные рассуждения, очень похожие на наверно часто слышанные нми, приводят совсем не к тем выводам, какие обыкновению, сгоряча, из них делаются.

Общую формулу женского вопроса дать очень легко: он состоит в том, что женщина почувствовала себя в нашем обществе обездоленной и громко жалуется на это; что делать, чтобы дать или вернуть ей счастие? Как, кажется, ни бессодержательна эта общая формула, ею тем не менее не следует вовсе пренебрегать. Пусть она постоянно напоминает нам о том, что целью наших стремлений должно быть счастье женщины, а отнюдь не что либо другое – не торжество, например, каких нибудь идей, либеральных или консервативных; не осуществление постулатов нашей мысли о человеке вообще и женщине в частности, о ее правах или назначении. Не в том главное дело, какие права можно или нельзя дать женщине, сообразно с нашими понятиями о ней; главное дело в том, что надо ей дать, чтобы она была счастлива. Не все, что можно – должно; скорее наоборот: что должно, то и можно. Между тем этим различием между возможным и должным в нашем вопросе очень часто пренебрегают; пренебрегают не летучие статьи, которые имеют право, борясь, так сказать, за первые шаги, на время ограничивать свою тему вопросом о возможном, но и рассуждения, хотящие дать цельное, окончательное решение дела – значит напомнить не лишнее. Разбор этого различия часто обходят, утверждая, что-де из дарования всего, что можно, счастье женщины вырастает само собой. Эта отговорка раздается чаще всего оттуда, где женский вопрос рассматривается как частность, как одна из сторон общей проектируемой социальной реформы, то есть является предрешенным. Очевидно забыто первое условие успеха всякой широкой реформы, всякого широкого построения: отдельная обработка главных частей на правах самостоятельной темы. Обход очень наивный, если только добросовестный. Рафаэль, конечно, как всякий человек, имел право быть сапожником, купцом, чиновником, священником – чем угодно; но все эти права не возымели к его счастью никакого отношения и не помогли бы ему в том случае, если бы он не имел возможности стать тем, к чему был создан – живописцем. Правда, эти права и не помешали ему; они оказались только лишними. Но ведь есть права, которые по существу своему неизбежно совпадают с обязанностями, или влекут их за собою; такие права должны мешать и мешают счастью людей, духовному строю которых не соответствуют. Первый, после римлян, по точности политических понятий народ – англичане – военную службу считают правом. Будь Рафаэль русским дворянином времен Петра I – это право испортило бы ему всю жизнь. Много средневековых ученых по призванию стало жертвами своего положения, не позволявшего им отдаться любимому делу иначе, как в монастыре. Неоспоримое право на престол было проклятием Генриха Мореплавателя и царя Феодора Иоанновича. Наши крестьяне (а также и ученые) частенько клянут свое право быть присяжными заседателями, так как для них это досадное и вредное нарушение правильного хода труда. Итак, можное от должного различать необходимо, и в женском вопросе мы должны 1) иметь в виду, как бы под видом прав не навязать женщинам обязанностей, тяжких – для них и ни для кого ненужных; а 2) помнить, что вообще всякие права дают счастье только в теории, или, пожалуй, в возможности, и значит дарование каких бы то ни было прав само по себе не решает вопроса. Права правами, а счастье – счастьем. Может быть, счастье без прав невозможно; но это не значит, что вместе с правами счастье у нас в руках. Скажут: пусть так, но дать права – это все, что мы можем сделать для решения женского вопроса (и потому-де имеем право успокоиться на этом). Но, во-первых, это утверждение голословно; а, во-вторых если это все, как показано, может оказаться = или = 0, или = – х, то лучше и не приниматься за реформы, а объявить вопрос неразрешимым. Надо исследовать, какие нрава женщине нужны, какие полезны, какие вредны, а для этого исследовать условия счастливого самочувствия женщины. Таким образом в женском вопросе, если я правильно его понимаю, гораздо важнее философско-правовой стороны сторона психологическая; а между тем именно на нее обыкновенно меньше всего обращается внимания; все поглощено правовой. Опять скажут: женщины сами заявляют, чего им надо; наше дело лишь решить, можно ли дать им просимое. Голос женщин, конечно, имеет веское значение, да я и не говорю, что на него не надо обращать внимания; но разве редки случаи, когда человек ошибается в средствах помочь своему положению (и чем ему хуже, тем чаще – по одной угнетенности самочувствия – он ошибается)? В данном случае подозрение более чем оправдано характером требований, их поразительной не оригинальностью, не женскостью. Похоже на такое положение дел: женщине худо, мужчине (воображает она) хорошо; вот она и кричит: подавайте мне все, что есть у мужчины. Вот основное следствие указанной выше ошибки, поправить которую мне хотелось бы в нижеследующем рассуждении: о социальной и политической роли женщины.

II.

Ehret die Frauen! Sie flechten und weben

Himmilische Rosen ins irdische Liben,

Fiechten der Liebe begluckendes Band<

Und in der Grazie z[gtigem Schleir

Nähren sie wachsam das ewige Feuer

Schöner Gefüble mit heiliger Hand.

(Шиллер).

Имеют ли женщины право, и полезно ли, желательно ли влияние женщин на устройство и жизнь общества? Цель социальной деятельности человека и человечества – создавать и упрочивать условия общественной жизни, наилучше соответствующие нуждам и желаниям общества и обеcпечивающие тем обществу в целом и всем его членам в частности возможно лучшее самочувствие, иначе – счастье. Если же определить ее (цель) с точки зрения прогресса, то есть метафизически, она будет – постепенно, путем изучения и удовлетворения стремлений и нужд общества, в течение многовекового развития, находить и осуществлять, все с большим и большим приближением, общественную формулу человеческого счастья. Все эти деятели, от утопистов – желающих сразу взлететь к точной и вечной формуле, и до политиков – задающихся самыми ближайшими задачами и обыкновенно делающих текущую историю, не имеют успеха, осуждены на чисто отрицательную роль, если в основу своих построений не кладут эмпирического изучения человека, как той единицы, свойства которой дают средства и вместе определяют цель этих построений. Изучение предпринимается в очень разной степени – от самого общего и поверхностного до самого детального; и без него обходятся, да и то не на деле, а в своем воображении, лишь те немногие и невлиятельные чудаки, которые ищут не формулы человеческого счастья, а ими измышленного отвлеченного идеала или «призвания» в осуществлении которого, независимо от счастья, будто бы состоит цель человечества. Осуществление нравственного миропорядка – цель, ставимая человечеству в критических системах – не исключение. Сам категорический императив и рождающаяся из него метафизика практического разума, по их учению, есть прежде всего крупнейший всеобщий психологический факт, игнорирование которого ведет к потере счастия, личного и общественного. Именно на убеждении, что он – факт, основывается вера в осуществимость самих этих систем у их последователей. Но если так, ясно, что для успеха социальной деятельности в области теории нужно – елико возможно полное широкое и достоверное изучение психической организации человека. А известно, какую незаменимую роль в психологии играют самонаблюдение и самопоказание. Отсюда – всем классам людей должно быть дано это право самопоказания. Но далее – так как при осуществлении любой социальной системы эгоизм лиц и классов стремится игнорировать или подавлять задевающие его требования других классов, то всем разрядам людей должна быть дана возможность влиять и настаивать, так или иначе, на осуществлении своих стремлений и нужд (посколько это осуществление возможно без стеснения законных (то есть природных) нужд людей другого класса).

А женский мир – ведь это целая своеобразная половина человечества. Понятно, какой страшный пробел должны нести и в теории и на практике те системы, которые отвечают: «нет!» на мой заглавный вопрос. Они или игнорируют его, и ли решают вкривь и вкось, лишив себя сами единственного средства к верному решению, судьбу целой половины того человечества, о счастьи которого они хлопочут.

Итак, право женщин на голос и влияние в общественных делах неоспоримо и осуществление его в высшей степени желательно.

Повидимому, я, с точки зрения обыденного либерализма, на прекрасной дороге. Кажется, спорить нам не о чем: sint женщины адвокаты, судьи, полководцы, депутатки, дипломаты, словом – все, что угодно.

Но вот тут-то и закорючка; и не одна, а две – сейчас увидим какие. Но предварительно отметим маленький логический скачок в аргументации либерализма. Мы признали неоспоримым, что женщины должны иметь голос и влияние не меньшее мужчин на общественные дела; значит ли это, что проявлять этот голос и влияние они должны непременно тем же путем как мужчины? Этот вопрос современный либерализм (1896 г.) совсем не разбирает, а скрыто предполагает положительный ответ; и это вполне логично следует из его принципа, что нет и не может быть никаких верных гарантий, кроме юридических и политических.

Примечание. Может быть нигде невидно так ярко, как в этом принципе, насколько еще до сих пор теоретичен либерализм. В значительной мере он до сих пор чисто кабинетное произведение: в полном своем составе еще никогда не был испытан, да и частичные его испытания только недавно отпраздновали свой 100-летний юбилей. А все теоретическое – односложнее жизни, склонно к нивеллировке явлений и факторов, к искусственной теоретической простоте. Так и тут: наполовину выдумав, а на другую, большую, переняв у жизни свой парламент, как средство для подачи голоса и влияния, он вообразил, что это средство (понимая слово «парламент» в родовом смысле) единственно возможное и единственно существующее.

Чудесно. Итак примем посылку, что кроме прямого участия в политических учреждениях нет средств дать кому либо голос и влияние в общественной жизни, и попробуем сообразить: достигается ли допущением женщин во все сферы мужской деятельности желаемая нами цель – равносильное с мужчинами участие женского мира в жизни общества? (это закорючка № 1); и не нарушается ли этим какое либо другое требование, которому должна отвечать всякая мало-мальски состоятельная социальная система? (закорючка № 2),

Я не буду говорить, обладают ли женщины необходимыми для вышеуказанных поприщ свойствами ума и воли. Очень может быть, что обладают. Это вопрос в настоящее время неразрешимый за скудостью данных. Дело не в этом, а в том, что для того, чтобы достигнуть нашей цели – дарования женщинам равносильного и равновлиятельного голоса – надо не допустить, а обязать женщин к количественно равному (50 на 50 человек), – других средств нет, – с мужчинами участию во всех законодательных общественных учреждениях; иначе интересы мужские будут постоянно пересиливать в этом парламенте простым количеством голосов, и все женские законопроекты, хоть сколько нибудь чувствительно задевающие мужские интересы будут регулярно проваливаться. А откуда взять нам столько депутаток? Умеренные либералы, как Милль, подробно разобрали этот вопрос и оказалось, что пока существует семья, в парламенте могут заседать без ущерба для себя и для семей только прирожденные или невольные девы и немногие старухи-вдовы, сохранившие бодрость. Куда как хорошо! Во-первых откуда выбрать из прирожденных дев требуемое число достойных депутаток, когда все нормальные и хорошие люди (не только женщины) стремятся к правильной человечной половой жизни, т. е. к семье. Но, конечно, не к увеличению же числа невольных дев стремится Милль; конечно, он, напротив, надеется что таких обделенных судьбою будет, что дальше, то меньше. С другой стороны во все времена немного найдется вдов-старух, сохранивших силу и охоту начинать в 50 – 60 лет совершенно новое тяжелое поприще. Итак, главный контингент депутаток составят прирожденные девы. А, во-вторых, нет никакого сомнения, что эти прирожденные (да и невольные) девы будут прескверными представительницами женских интересов и будут там только путать своими собственными причудами и анормальностью²³. Да и что же за выборы это такие, где женщины будут вынуждены выбирать не тех, кто умен, честен и вообще способен быть представителем женского мира, а только (кого-либо) из дев и старух, (кто) во многих случаях заведомо не способен представлять тот мир, представлять который он обязан, потому что главные интересы этого мира ему совершенно непонятны. Ведь это насмешка!

Читатель сам, если подумает немного, убедится, что все паллиативы, какие можно бы измыслить для устранения указанных затруднений, – например, дать женщинам только одно право выбора, (хотя бы мужчин), без права самим быть депутатами; или – для уравнения голосов предложить считать голоса депутаток вдесятеро, впятеро (словом, во сколько раз для того потребуется), ведут только к пущей путанице и злу. Итак, либерализм умеренный останавливается на такой точке, где остановиться нет ни малейшей, ни логической, ни реальной, возможности; радикальный – видит и не скрывает от себя, что избранный им путь дарования женщинам участия в общественных делах требует не допущения, а обязательства женщин к депутатству, а это последнее ведет к уничтожению семьи; и вот он приносит семью в жертву своему Молоху. Что делать! Fiat Justitia, pereat mundus. Но ведь хорошо, кабы еще так, а ну как, если mundus peribit, а fiet (-то) injuria? Женщины должны идти в парламент, если их выбрали (хотя бы беременные на девятом месяце), а детей отдавать в государственные воспитательные дома. Хлопочут дать женскому миру средство устроиться счастливо, по своей воле, и для этого обязывают женщину отречься от детей, т. е. от первого условия счастия всякой нормальной женщины, и отречься от материнского чувства, неистребимого не только в человеке, но – во всяком женском организме, в котором только наше наблюдение в силах выследить хоть какую нибудь психическую жизнь. Как не придет в голову и радикалам, что в их парламенте, в первую же сессию, женскими депутатами будет внесена ротация о дозволении женщинам отказываться от должности депутата, во вторую – почти все воспользуются этим правом и налицо явятся опять одни девы и старухи (положение невозможность которого (несоответствие целям допущения женщин в депутаты) уже показана выше), – а в десятую сессию, если не раньше, женщины без парламента, а скопом и бунтом, потребуют изгнания этих дев и старух за наделанные ими – глупости. Останется только силой удержать депутаток, подавить первую рогацию; сделать это должна – больше некому – мужская половина парламента; итак, крайнему радикализму суждено воротить те ненавистные всякому (но, к счастью, проблематические) времена, когда мужчины будто бы силой держали в повиновении женщин.

Одним словом, выхода, кажется, нет никакого. Однако радикалы думают, что нашли такой выход в предположении, что к тому времени, когда осуществится их парламент, сам женский тип «доразовьется» (до мужского?), иначе – что чувство материнства, (которое как фокус зажигательного стекла есть средоточие и вместе самое яркое проявление всего, что зовется женственностью), уступить место гражданским п космополитическим чувствам, любовь к детям заменится любовью к прогрессу. Я не буду спорить возможно ли это; но спрошу только: да что же в этом хорошего? Чувства гражданское и космополитическое, любовь к прогрессу – все это прекрасные вещи; но кто посмеет сомневаться, что именно лучшие известные нам из женщин обладали этими чувствами? (Не) лучше ли наша семья (в идеале – конечно, но и реальных примеров не мало), где чувства материнства и дети не мешают ни гражданству ни прогрессу? Стало быть, жертвовать материнством для прогресса, или наоборот – не фатум какой нибудь; возможен и существует строй, где то и другое наилучше уживаются вместе. А что станется с той чудной, несравненной красотой женщины, какою мы её знаем, красотой – которая сияет в Корнелии, Монике, Анастасии Романовой, Жанне д’Арк, в образах Беатриче, Офелии, Джульетты, Дездемоны, Грехтен, Татьяны? Ведь это красота бесспорная; ведь это громадная духовная мощь, благотворность ее влияния яснее белого дня; и эта-то красота, утешают нас гг. радикалы, исчезнет безследно и вместо нее они ничего не обещают. Да этот будущий мир мужчин и – женщин, отличающихся от них только физиологическими функциями, уже тем хуже, скучнее нашего, что ровно вдвое беднее, однообразнее нашего. Наконец, ложность всего построения ясна из того, что оно само себя уничтожает. Ведь если в будущем женщины ничем не будут отличаться от мужчин, то и интересы их совпадут, и присутствие женщин в парламенте потеряет свой raison d´etre.

Итак, нет выхода. Допустив женщин к участию в делах общественных, ради блага человечества и в частности самих женщин, мы всюду уперлись в тупые переулки; вместо счастья и красоты везде получился плач и оскудение. Но пусть не торжествует в свою очередь и читатель-консерватор, пока он не отыщет ошибки в нашем первом рассуждении, пока не докажет, что можно удовлетворительно устроить общество – не дав ни голоса ни власти целой половине его, при том обладающей своеобразными требованиями и особенностями. Пока это рассуждение твердо, на заглавный вопрос может быть только положительный ответ.

Выход из дилеммы есть, и – очень простой. Не я его нашел – он давным давно известен. Все дело в произвольном, допущенном нами вслед за либералами отождествлении дарования женщинам участия в общественных делах с допущением их ко всем общественным должностям, и прежде всего – в законодательные учреждения. Такое отождествление не только произвольно, а совершенно ложно, и доказать это детски легко. Ведь если допустить его, так выйдет, что до сих пор нигде и никогда женщины не влияли вовсе на жизнь общественную; а ведь утверждать это – значит отрицать очевидность. Я говорю не об отдельных лицах, не о правительницах в роде Елизаветы Английской или Екатерины II (эти то именно, пожалуй, и влияли меньше всего), но именно о женском мире, повсюду и везде, от Далилы и Вирсавии до королевы Луизы и др. Всегда и везде женщины предъявляли и осуществляли свои требования в самых широких размерах, действуя как любовницы, жены, сестры и, особенно, как матери на прямых показных деятелей истории – своих мужей, братьев и особенно сыновей. Как победило бы христианство, если бы женщина ничего не значила? Как могли бы вестись те величайшие и благороднейшие из войн, которым имя: Kampf für Weib und Kind, für Heim und Herd? Что такое Германик без Агрипины, Перикл и Сократ без Аспазии? Августин без Моники? Данте без Беатриче?.. Совестно пересчитывать все общеизвестные имена и факты²⁴, – я конфужусь за гг. либералов и умолкаю. Особенно как мать, женщина имеет возможность неизмеримо громадного воздействия на общество – ведь никакого преувеличения не будет, если мы скажем, что все политические деятели были детьми, и матери могли бы сделать из них все, что хотели.

Но я предвижу возражения. Действуя через семью, чрез мужей, сыновей и братьев, скажут нам, женщины лишены великого выборного начала представительства и сплоченности, дающей силу. Но ведь сами поклонники выборного начала признают его важность и великость по сравнению с началом деспотическим (во всех его видах); но и все они согласны, что выборная система отнюдь не идеал демократической системы, а принимается лишь за невозможностью осуществить всеобщее голосование. А влияя на мужей и братьев, воспитывая сыновей в своих мыслях и целях, женщины как раз поголовно участвуют в общественной жизни – привилегия пола, которой мужчины не имеют. Зачем же припутывать худший принцип, когда возможно осуществление лучшего? Что же до сплоченности и силы, то если под тем и другим разуметь единение мысли, силу слова, силу нравственную, то в век железных дорог, телеграфов, телефонов и прессы для осуществления ее незачем непременно заседать в одной комнате; а если под нею разуметь сплоченность и силу грубо-физическую, силу кулака и крика, то на такую почву ставить дело и безнравственно, да и опасно, потому что на ней всегда одолеют мужчины.

Другое ходячее возражение, которое я могу предвидеть, это – что будто бы в семье женщина находится у мужчины в экономическом рабстве, на даровом корму, и потому лишена возможности влиять на мужа. Но, очевидно, возражение вовсе не относится к детям, чрез которых, как сказано, сильнее всего влияет женщина; а затем – о каком таком даровом корме говорят возражатели? Нечего говорить об идеальной, возьмем обыкновенную наличную среднюю семью. Предположим, у честного вдовца живет на всем годовом ключница (отношения предполагаем целомудренные), ведущая все домашнее хозяйство, заведующая воспитанием детей и получающая за это стол, квартиру и жалованье. Неужели она получает даром все это? Но в таком случае всякий служащий за плату состоит в экономическом рабстве у платящего лица или учреждения, и, следовательно, все мужчины депутаты парламента, если они не имеют независимого состояния, не могут иметь влияния, как экономические рабы государства. Почему же ключница, получающая содержание и вознаграждение за свой труд, не экономическая раба, а жена – раба? Ведь она делает все то же, не говоря уже о нравственной ее опоре и о неоцененной заслуге любви и ласки, которую оплатить невозможно. Спросите любого любящего мужа, даром ли он кормит жену? или – нет – лучше не спрашивайте – может худо кончиться! Даром ли муж кормит бабу в крестьянстве, составляющем населения России. Посмотрите, как мучаются вдовые крестьяне и увидите. В мире мещан, ремесленников, фабричных почти то же самое. Что касается мира чиновников, купцов и высшего круга, то там случаи материальной зависимости жены от мужа бывают, но не чаще, чем обратные – зависимости мужа от жены, и то и другое – аномалия. Если таким образом и теперь экономическое рабство жен – гораздо больше фраза, чем правда, то, если на указываемом мною пути будут достигнуты хоть какие нибудь успехи, то его совсем можно будет не принимать в рассчет. Ниже читатель увидит, что средства, которые я укажу для подъема семьи, прямо идут между прочим против экономического рабства, так что, если я и ошибаясь в оценке этого зла, для меня и для моего решения женского вопроса это зло – не возражение²⁵.

Третье возражение, которое предвижу, – то, что на деле влияние женщин на общественные дела было всегда ничтожно и часто вредно, чем-де и доказывается непригодность для данной цели семьи. Что оно было ничтожно, с этим я глубоко не согласен, п указал выше крупнейшие факты такого влияния, но я не спорю, что сравнительно с теми громадными средствами влияния, которыми обладают женщины, оно могло бы быть еще гораздо сильнее. Я утверждаю ведь только (то), что они имеют и имели в руках везде, где существовала жизнь, могучее средство влияния на дела общественные; как они им пользовались – это уже совсем иной вопрос. (Тоже отвечаю и насчет качества их влияния. Если оно было дурно, то потому, что хорошей женою и матерью, быть может, быть труднее, чем хорошим депутатом или адвокатом).

Если дурно, то в этом виноваты были их личные качества, а не положение. Маркиза Помпадур, будучи любовницей короля, наделала много зла, но вряд ли она сделала бы его меньше в роли министра-президента. Итак, если замечается упадок женского влияния, растет недовольство женщин на судьбу, то это не потому, что они из семей не могут заявлять и проводить свою волю, а потому, что семейная жизнь в упадке. Этот упадок у всех на виду, и его постоянное соответствие с обострением женского вопроса лучшее ручательство за тесную связь этих явлений и за верность проводимого взгляда. Чтобы вернуть женскому миру подобающую ему, повторяю, половину влияния на общественную жизнь, надо поднять семейные добродетели и авторитет жены и матери, одухотворить отношения супругов друг к другу и родителей к детям, а не расшатывать семью еще больше, выволакивая женщин из детских в ратуши и парламенты. Как же быть с либеральными проектами? Если цель их дать женскому миру голос в жизни общества, то для этой цели они не годятся и должны быть отвергнуты. Говоря практически, – нигде и ни под каким видом женщин не должно обязывать к политической или социальной службе, помня, что для 99 – она ненужна и обременительна, отнимая у женщин счастье семейственности. Но если нельзя обязывать, то может быть можно допустить? На это я ответил бы так: хотя и мало прирожденных и невольных дев, но все-таки они есть, они тоже люди и нельзя забывать о них. А всякого человека можно допустить ко всякой должности, к которой он способен. Но не все, что можно – должно, должно только (то) допущение, отсутствие которого ощущается как несчастие.

В хорошей семье жене или матери и в голову не приходит жалеть, что она не адвокат и не чиновник; но девушке, почему либо лишенной семьи, адвокатство или чиновничество, хотя и не даст никогда полного счастья, и никогда не заменит семьи, но все же несколько облегчит ее душу сознанием, что она не сидит ни у кого на шее, имеет заработанный свой кусок хлеба и хоть немилым ей родом труда служит людям.

Вот ради этих-то обделенных судьбой и нужно сделать указанное допущение. Что есть женщины, достаточно способные ко всем этим званиям, вряд ли может быть оспорено; а если практика покажет противное, то конкуренция вытеснит неспособных, и общество большого вреда не понесет. Только участия в законодательных учреждениях, кажется, не следует допускать вовсе, именно потому, что тут, как показано выше, допустить все равно что обязать. Средством к жизни эти места не могут быть, потому что эти места, как почетные, не дают никакого, или ничтожный заработок (?!?); а так как попадут на эти места только исключительные лица, участие которых в работах, определяющих жизненный распорядок всех людей, может оказаться только или бесполезным, или вредным, именно если эти лица, – а это весьма вероятно, – будут стараться всовывать свои причуды от имени женского мира. Для исключительных государственных гениев, каковые могут явиться из женщин²⁶, конечно, сама судьба сделает исключения, как всегда в подобных случаях: они для человечества никогда не пропадут. Впрочем не претендую взвесить тут все за и против и предоставляю это читателям, а особенно – хорошим женщинам. Что же касается всякого рода исключительных (специальных) должностей, то к ним, мне кажется, допустить женщин можно и должно; только надо помнить, что это допущение сделано не потому, что для счастья человечества, и в частности – женщин, это принципиально нужно, а для того – чтобы дать хоть какой нибудь исход и возможность жизни женщинам, почему либо обделенным семьей; надо помнить, что главная цель – счастье женского мира – достигается не этим, а – поднятием семьи и женщины в семье и что, поэтому, чем менее женщины будут на деле пользоваться этими допущениями, тем лучше: это показатель успеха в заботах о женском счастье. Итак вот мои положения:

1) Право женщин на равносильное с мужчинами участие в жизни общества неоспоримо; но

2) утверждение либерализма, смешивающее равносильность с равноформенностью (простите за варварское слово), именно – что до сих пор женщины не имели этого влияния и даже средств к нему, ложно. Они имели его и пользовались им в семье; и потому все претензии либерализма на роль социального открытия – фальшивы.

3) Упадок семьи, и в частности нравственного значения жены и матери, есть истинный источник женского вопроса с его социальной стороны, следовательно –

4) Восстановить семью – вот что, значит, решить вопрос; все другиt средства никуда пе годятся.

Но не значит ли это, скажут нам, вливать новое вино в мехи старые? Эта страшная цитата из книги речей Того, чье всякое слово до сих пор даже критиковать как-то неприлично и нелепо. Но к моей мысли она не относится. Христос сказал, и никто не станет спорить, что изветшавшие мехи для нового вина не годятся; но если вино прорвет ветхие мехи, это значит что надо их починить или сделать новые, а не то, что для вина вообще мехи больше не годятся, а надобно выдумать что-то совсем другое. Так и теперь вино новых идей и требований прорывает нашу изветшавшую, упадочную семью; это значит, что надо создать новую, но – семью же, и это самое я и утверждаю²⁷