Часть вторая. Церковно-гражданские меры высшей духовной власти против раскола и его последователей в первые годы Синодального управления (1721–1725 гг.).

Так как принятые церковной властью меры против раскола должны были приводиться в исполнение через существовавшие тогда церковно-правительственные учреждения и при содействии должностных лиц, духовных и светских, то эта часть исследования должна состоять из обзора того,

1) какие меры принимались против раскола,

2) как эти меры приводилась в исполнение и

3) при содействии каких лиц и учреждений приводились в исполнение.

Меры против раскола в первые годы синодального управления составляли унаследованную, традиционную и не прерывавшуюся прямую обязанность церковной власти. К исполнению этой обязанности высшей церковной власти в указанное время побуждали и распоряжения Петра I и особые обстоятельства раскола. Из «Регламента» Петра Великого нам уже известно, какие лежали обязанности на Святейшем Синоде по отношению к расколу; из «Регламента» же известно, по каким признакам можно и нужно было узнавать раскольников и отличать их от православных.

Так как вопрос о признаках, по которым следовало узнавать раскольников, связывается с вопросом о числе раскольников и мерах против последних, то изложению мер должно предшествовать:

а) изложение признаков или примет для отличия раскольников от православных и

б) определение количества раскольников в указанное время, в 1721–1725 годы.

Признаки для отличия раскольников от православных

По требованию «Духовного Регламента», все православные подданные Российского государства обязаны ежегодно исповедоваться и причащаться Св. Христовых Таин. Поэтому, кто уклоняется от исполнения означенных двух таинств, тот, по «Регламенту», «не есть сообщник церкви, но раскольщик»; его было самым лучшим средством узнать раскольника. Таким образом, епископы «должны наблюдать и приказывать, чтобы им ежегодно приходские священники доносили, кто из их прихожан не причащался через год, кто через два, и кто никогда. И таковых понуждать к исповеданию клятвенному, аще суть они сыны церкви, и проклинают ли все толки раскольнические, которые где ни есть в России обретаются»²²⁰. Для побуждения к такой клятве «Регламент» дозволяет прибегать к угрозе, т. е. к донесению, что, если не похотят клясться и проклинать все раскольнические согласия, то объявление о них будет как о раскольниках. «Регламент» немалую пользу от этого видел, потому что, «многие раскольщики, под личиной православия, вместо того, чтобы бояться, ещё сами воздвигают гонение на церковь, и не только ругают чин священный, и сильно могут вредить ему, но и мирских, своему безумию несогласных, всячески утесняют, о чём могут засвидетельствовать люди, веры достойные»²²¹. Необходимость клятвы вызывалась возможными и действительными случаями неискренности при исполнении таинств исповеди и св. причащения. К неискренности и лжи побуждали и принуждали раскольников тяжёлые условия их церковной и гражданской жизни – преследования, ограничения их гражданских прав, штрафы, двойной оклад податей...

Если явные раскольники доставляли немало хлопот церковно-гражданской власти, то тайные считались вредными и опасными для государства и церкви. По указу Святейшего Синода 1722 года, в дополнение к «Регламенту», для удобного способа к открытию тайных раскольников, установлена была нижеследующая присяга, обязательная как для тех, кто подал повод к сомнению в принадлежности к православию, так и вообще для поступавших на государственную службу, исключая инославных; нижеследующая форма присяги составляла часть общей присяги:

… «Клянусь и ещё Богом живым, что во всю мой жизнь церковным раскольникам сообщаться и никаких с ними согласий употреблять, ни под каким подлогом, отнюдь не дерзну, но все раскольнические согласия, а именно: поповщину, онуфриевщину, софонтиевщину, диаконовщину, беспоповщину, иже суть перекрещеванцы, феодосиевщину, андреевщину, христовщину и прочие множайшие, елика где ныне суть, или и впредь будут, проклинаю и всех их отчуждаюся, и не точию от вредного их согласия отчуждаться, но и согласующихся им и самих их противников по всем моим возможностям изыскивать и обличать всеусердно потщуся, и которых в каком месте раскольников через удаление от покаяния и от святой евхаристии или через иные приметы, усмотрю или уведаю, не буду утаивать молчанием, но без всякого медления буду о них духовной власти письменно объявлять, нескрытно и неотложно доносить; запрещённого и отречённого никаким видом творить отнюдь не буду под объявленным в оной присяге страхом»²²².

Вторым признаком для отличия раскольников от православных должно было служить употребление первыми двуперстного сложения, которому раскольники придавали чрезвычайное значение, так что поступаться этим признаком значило отречься от раскола, или изменить древне-отеческому благочестию. В «Регламенте» не говорится о двуперстном сложении, как о признаке для узнавания по нему раскольников. Но из последующих неоднократных синодальных постановлений видно, что этот признак был одним из существенных при заключениях о приверженцах к расколу. Так, в определении Святейшего Синода 1722 года говорится: «многие раскольники, хотя другие свои противности, которые отправляться могут, тайно утаивают, а которое тайно отправляемо быть не может, а именно двуперстное креста воображение, что всякий присмотреть за ними может, якобы не важную причину, не таят и объявляют; – и то есть противность и раскольнической же прелести, и под клятвой того ради оное двоеперстное креста изображение всяких чинов людям изображать запретить, а кто послушания не похочет, таковых писать по указу в раскол»²²³. Такое же определение Святейшего Синода состоялось в 1724 году, в ответ на запрос тобольского митроп. Антония о том, как поступать с теми, кто троеперстного изображения креста не приемлет, хотя и придерживается святой церкви; определено: писать в раскол тех, которые троеперстного ко крестовоображению сложения не приемлют, хотя они церкви святой и придерживаются, знатно под видом, понеже в перстосложении противятся²²⁴. Этими указами руководствовались при розыске раскольников²²⁵.

Итак, на основании указанных трёх признаков – уклонение от исповеди, св. евхаристии и триперстного сложения надлежало записывать виновных в раскол, принадлежность к которому изменяла гражданское, общественное и даже внешнее положение человека. Таких записанных раскольников, в четырёхлетний период времени, оказалось очень много. Это будет видно из следующих числовых данных и некоторых соображений.

Число раскольников в первые 4 года синодального управления

Так как с понятием о числе раскольников соединяется представление о месте их пребывания и переселения, то наши цифры имеют восполняться указанием на области, епархии, города и сёла, где находились раскольники.

О приблизительном числе раскольников в означенное время мы узнаём из ведомостей разных духовных учреждений и лиц, какие от последних требовались синодальной властью. Об этих ведомостях упоминается несколько раз в тогдашних синодальных документах. Первое Синодальное определение о необходимости представления сведений о раскольниках в Св. Синод из провинций относится к 11 февраля 1722 г., хотя сведения о числе раскольников собираемы были раньше 1721 г., по требованию гражданского начальства в целях обложения раскольников двойным окладом²²⁶. Указов о представлении ведомостей было несколько²²⁷. Но присылались ведомости о числе раскольников неисправно, как это видно из состоявшегося в конце 1724 года определения о побуждении к собиранию и своевременному представлению сведений о числе раскольников в интересах казны (для обложения и сбора денег) и церковного правительства. «По указам, таких о раскольниках ведомостей ниоткуда не прислано» – говорится в Синодальном определении от 28 октября 1724 г.²²⁸ К 1724 г. относится наиболее данных для составления приблизительного понятия о количестве раскольников в разных частях России; видно, что требования церковной власти оказывали своё действие на тех, кого касалось дело, хотя были и такие, впрочем, немногие лица, которые отличались ревностью и исправностью и по части собирания и своевременного доставления сведений о числе и состоянии раскола в находившихся под их управлением местах. Есть, правда, сведения о числе раскольников и за предшествовавшие годы, т. е. на 1721–1723 гг., но эти сведения кратки, недостаточны и отрывочны; сведения эти заимствованы из рапортов гражданских и церковных учреждений, в ведении которых находились дела о раскольниках. Но вообще сведения о раскольниках присылались медленно, неисправно и даже неохотно, вопреки требованию церковно-гражданской власти. Несмотря на неоднократные побуждения и требования, обстоятельных сведений о числе раскольников представлено не было²²⁹.

По сведениям 1721 г., в Москве и её уездах всех раскольников, мужчин и женщин, значилось 5.679 человек; но их было больше, потому что и многие раскольники, ведая указы (от 1716 г.), не записались в раскол²³⁰; с другой стороны, множество раскольников укрывалось, благодаря поблажке православных попов, бравших с раскольников за укрывательство взятки, что́ в то время было обычным делом, неискоренимым злом. По сведениям 1722 г., число раскольников в Москве было 403 человека. В нижегородской епархии, ко времени назначения туда Питирима епископом (1710 г. марта 22), считалось раскольников 86.000, несмотря на успешную миссионерскую деятельность Питирима в бытность его архимандритом Кержебельбашского монастыря (1717–1719 гг.)²³¹. По табели 1721 г., всех раскольников в Нижегородской губернии было 37.771 человек обоего пола²³². По докладным пунктам вице-губернатора нижегородского Ржевского Святейшему Синоду, в одной Городецкой волости показано 16.000 раскольников; пункты опирались на исповедные росписи за 1725 г.²³³ По донесению миссионера Решилова из Стародубья Черниговской епархии от 6 марта 1722 г., многочисленное число народов, великороссиян и малороссиян, бежали за Польскую границу, в соседние Ветковские скиты²³⁴. К 1722 г. относится ведомость о числе раскольников в центральных епархиях. По сведениям канцелярии белгородского епископа Епифания, в тамошней епархии всего сыскано раскольников 9 человек, но один из них обратился в православие; по донесению Киевского архиепископа Варлаама, раскольники тамошние пересчитаны по дворам, которых всех 18. Из перечня Ростовского епископа Георгия видно, что в Романове всех раскольников записалось 149 человек; по другим сведениям за то же время, в Романове-Борисоглебске раскола держались, тайно или явно, почти все поголовно²³⁵. В Ярославле записалось 27 человек²³⁶. В 1723 г., епископ Черниговский Иродион Жураховский уведомлял Святейший Синод, что из жителей тамошних зело много людей всякого чина бегут за панов Холецкого, Красильского и иных помещиков, которые при самой границе живут и слободы Московскими людьми населяют, отчего и государству тщета и пустота, а душам чинится гибель, понеже зело им, раскольникам, свободно. Уведомляя об этом, епископ Иродион просил стеснить и ограничить такое движение, «в чём будет польза немалая»²³⁷. В 1722 г. судья новгородской епархии Андроник «с товарищи» представил по требованию Святейшего Синода ведомость о количестве раскольников в новгородской епархии, но сколько было раскольников и какая была последующая судьба их всех, кроме одного, умершего под арестом, этого из документов не видно²³⁸. По донесению в 1723 г. рижского обер-иеромонаха Маркелла Родышевского, число раскольников в Риге простиралось до 500²³⁹. По донесению Решилова в 1724 г. число раскольников за Днепром простиралось до 30 тысяч и более²⁴⁰. В донесении Решилова есть указание на появление раскольников в Турции²⁴¹. Из донесения иеромонаха Неофита видно, что по росписям священническим за 1724 г., раскольников явилось в приходах олонецкого уезда многое число и развратное учение раскольников не пресекается²⁴². По проверке в 1724 г. поповских сказок, возбуждённой провинциал-инквизитором Казанской епархии, иеромонахом Моисеем Макарьевским, оказалось, что в одном только елабужском уезде (заказе), в котором числилось 30 церквей, не были внесены в исповедные ведомости 1720 г., по укрывательству попов, 30.500 человек, а всех церквей в казанской епархии было около 600²⁴³; под неисповедовавшимися разумеются здесь приверженцы раскола, почему возбуждено было формальное дознание, раскрывшее большие злоупотребления приходских священников и завершившееся наложением денежного штрафа (10 р.) на тех из них, которые чинили утайку в течение 2 лет, а которые, по правдивому свидетельству, явились повинны в одном году, с тех взять по 5р.²⁴⁴ Заслуживает внимания следующее известие, указывающее на трудность определения числа раскольников в одном месте казанской епархии: в 1722 г., в бытность казанского митрополита Тихона († 24 марта 1724 г.), «в г. Козмодемьянске для увещания и обращения к святой церкви раскольников, многие из жителей этого города, принадлежавшие к расколу, не желая слушать увещаний, скрылись из города»²⁴⁵. Из представленного митрополитом Тобольским Антонием реестра видно, что число не исповедавшихся с 1718 до 1723 г. всё больше и больше увеличивалось, так что в продолжение 5 лет не бывших у исповеди обоего пола в тобольской епархии было 36.521 человек²⁴⁶. Не все, разумеется, в этом числе были раскольники, но на основании «Регламента» и дополнительных указов о признаках, по которым следовало записывать в раскол, неисповедовавшиеся формально считались приверженцами раскола. О числе раскольников в других местах тобольской епархии сообщались неопределённые сведения: «а которые тайные раскольники обретались, – говорится в дополнении из той епархии в 1722 г., – те, к соединению святой церкви не приклоньшиеся, и не хотящие под платежом быть двойного оклада, самоохотно сгорели, а коликое число душ, подлинно неизвестно²⁴⁷. Судья вологодского епископского дома духовных дел, архимандрит Арсений, в 1722 г. доносил, что, «по поданным священническим росписям, раскольников по городам и уездам не явилось; точно так же не явилось, и не сыскано было в том же году раскольников и в воронежской епархии»²⁴⁸. По ведомости «Приказа церковных дел» за 1724 г., записалось в раскол в разных городах и уездах 14.043 человека обоего пола²⁴⁹.

На основании представленных данных нет возможности даже приблизительно верно определить число раскольников как во все четыре года (1721–1725 гг.) Синодального управления, так и в каждый отдельно; если число раскольников в одной нижегородской области ко времени учреждения Святейшего Синода простиралось по официальным данным более чем до 200 тысяч, то, принимая во внимание распространённость последователей раскола по всей России и вне её, означенную цифру нужно умножить не раз, чтобы получить приблизительное представление о количестве приверженцев раскола²⁵⁰. Несомненный вывод из всех цифр тот, что количество раскольников было велико. Одно уже это побуждало церковную власть серьёзно и постоянно думать о заблуждавшихся и постепенно отчуждавшихся приверженцах раскола.

Из общей характеристики состояния раскола до Петра Великого видно, что число раскольников, а вместе с ним и территориальное постепенное его расширение безостановочно продолжалось, с появления раскола и до времени Петра I. Обстоятельства царствования Петра Великого благоприятствовали усилению и распространению раскола. Раскол распространялся, т. е. появлялся в новых местах, и тогда, когда Пётр I, в первую и бо́льшую половину своего правления снисходительно смотрел на раскол и старался относиться к последователям его великодушно и веротерпимо; раскол распространялся и тогда, когда великий царственный труженик, в видах государственной и церковной пользы, в последние годы своего правления, относился строго к приверженцам раскола, как к противникам преобразовательных начал и нововведений. Если при благосклонном отношении Петра I к расколу последний распространялся вследствие не самого способа отношения царя к раскольникам, нормального в принципе и желательного для раскольников, а по причине других распоряжений и действий Петра, противоречивших узким, но старинным и сильным симпатиям и предрассудкам раскольников; то неестественно и странно было бы ожидать ослабления раскола при строгом и даже жестоком отношении к нему и преследовании его, хотя бы такое отношение к расколу допускалось в интересах церкви и государства, как это и было в действительности; нельзя было рассчитывать на ослабление раскола, тем более что Пётр Великий до конца своей жизни неуклонно и настойчиво проводил в русскую жизнь начала и нововведении, смущавшие и отталкивавшие не одних раскольников, но и тех, кто противился расколу...

О степени распространения последователей раскола в последнее годы царствования Петра I можно отчасти судить по вышеприведённым данным о численности раскольников. Чем более было раскольников, тем в бо́льших местах они появлялись. Указать точно географически места распространения раскола в конце правления Петра Великого нет возможности не только по причине отсутствия достоверных сведений об этом, но и по характеру самой жизни тогдашних раскольников, неустойчивой, бродячей, подверженной случайностям и опасностям.

Главными центрами, сосредоточивавшими и притягивавшими раскольников, оставались в это время прежние города и местности, известные из прежней истории раскола, до учреждения Святейшего Синода. В первые годы синодального управления было всех 24 епархии, в европейской в сибирской России; в каждой из этих епархий были раскольники в большем или меньшем количестве; исключение составляли, по-видимому, две епархии, киевская и вологодская, где не было раскольников, если верить донесениям от тамошних властей; а верить им нельзя, потому что эти донесения относятся не ко всем четырём годам, а к одному из четырёх годов. Так, по донесению киевского архиепископа Варлаама, число дворов раскольнических в пределах киевской епархии в 1722 г. было 18, а в донесении за 1728 г. говорится об отсутствии в ней раскольников. Если по сведениям из Вологды за 1722 г. раскольников там не явилось, то констатировать отсутствие там раскольников и в следующем 1723 г. нельзя по причине непредставления требовавшихся донесений; отсутствие сведений о раскольниках не говорит ещё об отсутствии раскольников²⁵¹.

Но раскол сосредоточивался преимущественно в некоторых излюбленных местах, каковыми были: Поморье, керженские леса (в Костромской губ.), многие места в нижегородской области, Стародубье, Ветка, Дон, Поволжье, Казань, Сибирь. Есть известия о появлении русских раскольников в Японии²⁵². Таким образом, последователи раскола распространились повсюду, по всей России, распространение раскола шло от московского центра к северу, югу, юго-востоку и юго-западу, к востоку, в Сибирь и за пределы России, за рубеж, т. е. раскол появился в Польше, Австрии, Пруссии, Бессарабии, Турции, за Кавказом в Дагестане, Сирии, Малой Азии и т. д. Быстрое распространение раскола облегчалось тем, что оно совпадало с общим тогдашним колонизационным движением русского народа, как с другой стороны, и само содействовало последнему движению, давая ему большую силу, стремительность и некоторый религиозный оттенок. Под влиянием житейской нужды, страха от преследования, двойного оклада, опасения за имущество, под влиянием мыслей о странных новых Петровских порядках, казнях и страшных временах антихриста, раскольники спешили укрыться в местах безопасных и отдалённых, каковыми были пустынные незаселённые места, болота, острова, леса и степи. Такому обширному и быстрому массовому движению, разносившему раскол по всем местам, правительство не препятствовало до тех пор, пока нижегородский еп. Питирим не высказал весьма здравой мысли о том вреде, какой приносило церкви и государству раскольническое движение, направлявшееся отчасти распоряжениями правительства. Мысль эту Питирим высказал в 1720 г. два раза в докладных записках к Петру I по делам о раскольниках в нижегородской епархии. В первый раз по делу о диаконе Александре, когда последнего, находившегося в то время в С.-Петербурге, за ложное будто бы донесение на Питирима о незаконных насильственных действиях его с раскольниками во время споров о вере в селе Пафнутове, в мае 1719 года, осудили предать смертной казни в Нижнем Новгороде. Питирим желал отклонить прибытие диакона Александра в Нижний Новгород для казни по весьма уважительным причинам. «Нам слышно, – писал Питирим кабинет-секретарю А.В. Макарову, – что раскольщика диакона велено казнить в Нижнем, а моё мнение – в Нижний возить его не надо бы и не полезно весьма, лучше здесь (т. е. казнить в Петербурге), понеже доро́гой, и там будучи может развращать, отчего вменят его быть за страдальца и себе за гонение»²⁵³. Мысль о вреде от переходов и перемещений раскольников из одних мест в другие, хотя бы в отдалённейшие, высказал Питирим в другой раз по случаю бегства многих раскольников из пределов нижегородской губ. в казанскую. «Многие, не хотя платить за раскол денег, – писал Питирим Петру Великому, – побежали за реку Усту и на Метиар реку, в казанскую губ., и тех беглых раскольников не поволит ли Ваше Величество приказать Ржевскому ведать и перевести на старые места, так и другим будет бегать неповадно, да и в других градах и уездах в казанской губернии, чтобы их на старые места брать»²⁵⁴. Более определённо высказался Питирим по тому же вопросу в 1722 году, когда, совместно с гражданским деятелем по расколу, Ржевским, донёс Петру, что раскольников не следует ссылать в Сибирь, где они распространяют раскол, – и уже многие из нижегородских пределов бегут в Сибирь и там остаются жить. Это весьма важное донесение Питирима сделано 2 июля 1722 года непосредственно после личного свидания его с Петром в Нижнем Новгороде 1 июля 1722 года. Согласно с донесением Питирима состоялся от 31 октября того же года сенатский указ, требовавший возвращения из ссылки (из Сибири) каторжных невольников – упорных раскольников в другое место, в Рогервик (Ревель, в вечную работу, «и впредь раскольников – говорилось в указе – отнюдь в Сибирь не посылать, ибо там и без них раскольщиков много, а чтобы их посылать в Рогервик, где делают новую гавань) дабы там (т. е. Сибири) по городам и уездам беглых раскольщиков не принимали и которые там поселились, тех бы выслали оттоль на старые места, отколь они бежали, с наказанием, и впредь смотреть накрепко, чтобы таких раскольщиков в Сибири не было»²⁵⁵. Итак, из донесений Питирима можно видеть, что движение раскола, бегство последователей его было весьма сильно и опасно. Таким образом, распространённость раскола по всей России, проникновение его в места отдалённые, глухие и пустынные, озабочивало церковную власть для принятия своевременных и целесообразных мер для противодействия усиливавшемуся движению раскольников.

Но внутренняя сторона русского раскола в указанное время была ещё более мрачной, побуждавшей высшую церковную власть к постоянной неослабной деятельности по части раскола.

Основные взгляды раскольников, их идеалы, стремления и образ их жизни, составившие из них особенную церковную общину, представлены вами при характеристике противо-раскольнической полемики. То, что в «Пом. Отв.» заключалось оригинального, отличного от православия, раскольнического содержания, то внушалось и другим, всем последователям раскола, принимавшим всякие внушения от наставников и отцов традиционно, без рассуждения и сомнения. Но «Пом. Отв.» заключали в себе лучшую сторону раскольнического мудрования, как ни своеобразным, односторонним и превратным представляется это «лучшее» с критической точки зрения. В то время, когда Андрей Денисов, указывал на множество отступлений православной русской церкви, ошибочно увлекаясь внешностью и обрядностью, он не сообщал, что̀ творилось в расколе во внутренней его жизни.

Господствовавшими явлениями в тогдашнем расколе были следующие.

Самым общим явлением в тогдашнем состоянии раскола было разделение его на секты, толки, или согласия²⁵⁶. Начавшись очень рано, скоро после появления раскола, это разделение на секты постепенно усиливалось. Число сект было велико: «поповщина, онуфриевщина, софонтиевщина, диаконовщина, беспоповщина (перекрещиванцы), феодосиевщина, андреевщина, христовщина и прочая множайшая»²⁵⁷. Перечень этих сект относится к 1722–1723 гг. По реестру Феофилакта, приложенному к «Обличению», число всех толков простиралось до 37. Впрочем, такая множественность сект зависела более от произвольного частного подразделения толков, чем от фактического отличия их между собой; поэтому некоторые толки, рассматриваемые в «Обличении», как отдельные и отличные, могут и должны быть соединены в один толк, или согласие в целях обобщения и исторической верности. Так, детоубийство не составляло толка, или, по выражению полемиста, «ереси», а было преступлением некоторых раскольников, последствием совместной жизни мужчин и женщин в выговской пустыни; таким образом, детоубийство было одной из отличительных сторон жизни выговских раскольников, а не специальной принадлежностью каких-либо отдельных раскольников; детоубийство могло встречаться и у других раскольников и не в смысле принципиальном, а в смысле случайности, объясняемой и оправдываемой то падением или грехом, то распущенностью нравов; точно также можно соединить в один толк «ересь» диаконовщину с новокадильниками, согласно с фактическими обстоятельствами происхождения этого толка, разделённого в «Обличении» на два согласия. Хотя в делении раскола на секты следует усматривать его слабость и несостоятельность, однако худая и вредная сторона этого заключалась в трудности ведения борьбы с таким множеством сект, взаимные особенности которых были неуловимы. Раздробленность и взаимная часто враждебность раскольнических толков, происходившая из-за корыстных и честолюбивых побуждений главных заправил и старшин, не мешали, однако же, проявлению единодушия и активного сопротивления в отношении к господствующей церкви, в защите своих интересов.

Отличительными чертами раскольнических сект являются крайние мнения и увлечения, вредные и даже опасные в общественном и нравственном отношении, не говоря о церковном. Сюда относятся: мнения о последних временах и видимом царствовании антихриста в лице Петра I, об отрицании семейной жизни и оправдании разврата, многочисленные факты самосожжения для достижения спасения, случаи неповиновения и даже отрицания царской власти. Последователи крайних мыслей находились не в одном каком-либо месте, а встречались во многих местах, сосредоточиваясь там, где раскольники успевали устраиваться общинами, благодаря то счастливым обстоятельствам, то своей самодеятельности и умению. Таких мест было, впрочем, мало. Если исключить Выговскую пустынь, Ветку, Стародубье, керженские в нижегородские скиты, как места более или менее оседлых и материально устроенных раскольников, то на остальных раскольников, рассеянных во множестве по всему русскому царству, можно было смотреть, как на скитальцев и бродячих жителей, переносивших из одного места в другое странные до нелепости и фанатические убеждения о церковных и государственных делах с такой быстротой и неуловимостью, что борьба с ними становилась невозможной. О выговской пустыни нужно сказать и то, что она, помимо своего значения в смысле экономическом и благотворительном для своих членов, была центром умственного раскольнического движения и местом пропаганды. О значении выговской пустыни в умственном отношении была речь при изложении и разборе взглядов Андрея Денисова, выраженных в «Пом. Отв.». Указания на пропаганду раскола в местах не только окрестных и ближайших, но и отдалённых, можно находить в «Истории выговской пустыни» Ив. Филиппова (1862 г. СПб., изд. Кожанчикова); там же есть и указания на существование у выговцев училища, в котором получали подготовку многие старцы, сделавшиеся усердными распространителями и защитниками раскола²⁵⁸, путешествуя по городам и сёлам то за милостыней, то по другим делам обители²⁵⁹. Правда, нельзя видеть в миссионерской школе выговских раскольников что-либо систематическое, определённую программу деятельности, но нельзя отказать им в усердии и настойчивости для достижения дела пропаганды, – тем более нельзя отрицать успеха в их деле. Насколько эта пропаганда успешно действовала, видно из следующего официального сообщения: «на Мезени и в Пустозерске многие люди развращены от церкви в раскол, а паче в крестном сложении упрямствуют, а оная прелесть размножена в тех местах от Выгорских общежителей Данилова согласия, которые часто в тех местах бывают, а инде и довольное время живут для рассеяния раскола. А взять таковых опасно, понеже имеют указ Его Величества и паспорта с Олонецких Петровских заводов от ландрата Муравьева, что такие общежители уволены для промысла в дом Его Императорского Величества зверей живых соболей, песцов и прочих, также и оленей живых; и кто куда из тех раскольников ни поедет, хотя за купечеством своим или за какой своей нуждой, а в паспорте прописывают, что для промысла зверей, и таковым везде свобода жить и оные много прельщают к расколу. И от такового их прельщения научены многие и тверды в своём от них научении и о смерти своей ни мало рассуждают и вменяют себе в законное некое мучение»²⁶⁰.

Руководящую роль в пропаганде и совращении в раскол многих мужчин и женщине нужно приписать Андрею Денисову²⁶¹.

Если потерпел неудачу от выговцев Неофит, специально подготовленный и присланный для собеседования о вере с выгорецкими «пустосвятами», то при других столкновениях с православными проповедники раскола могли легко рассчитывать на успех. Успешную деятельность Питирима следует считать исключением, делом, совершавшимся при особенных благоприятных обстоятельствах.

Внешнее благосостояние и видимый успех выговцев не избавляли, однако же, последних от прикосновенности к крайним мнениям, указанным выше; есть даже основание приписывать происхождение и развитие некоторых из них в Выговской пустыни, как например, мнение о самосожигательстве, жертвами которого погибло (по исчислению Ив. Филиппова, до 4.200 чел.) множество раскольников-выговцев (поморцев). Частые случаи самосожжения среди поморцев были ранее рассматриваемого нами времени, но возможность повторения их и в первые годы синодального управления оставалась прежняя; отсутствие таких случаев зависело от благосклонного снисходительного отношения к выговцам царя Петра I. Но зато в это время упоминается о многих случаях самосожжения в других отдалённых местах. Так, в «Увещании» Св. Синода 1722 г. к раскольникам приводятся случаи самосожжения, от которых гибнут в сами расколоучители, и безвинно людей Божьих придают лютой смерти, вечной и временной. – «В 1722 г., в тобольской епархии, в Ишимской волости, в двух пустынях раскольники сами сожглись, а сколько, неизвестно, неизвестное число сожглось и в некоторых других деревнях. Того же года, в день Рождества Христова, в одной храмине самоохотно сгорели, а сколько, неизвестно. В 1723 г., в устюжской епархии, в деревне Нестеровской, сгорело мужчин и женщин 25 человек. В 1724 г., в тобольской епархии, в тюменском уезде, в пустыни на сожжение и с малыми младенцами собралось было 190 человек, и из них разбежалось 45, а остальные 145 человек сгорели»²⁶². В 1725 г., 8 марта, холмогорский архиепископ сообщил, что в его епархии, в одной волости, раскольники, собравшись в одну избу в числе 108 человек, мужчины, женщины, девицы и младенцы, сожглись, «да и прочие к тому готовы»²⁶³. Нужно заметить, что случаи самосожигательства имели место и развитие более среди раскольников неоседлых, чем в дружно сплочённых раскольнических общинах. В последних развивались другие крайности, более постоянные и глубоко пустившие корни. К крайним мнениям относятся:

1) мысль об антихристе и

2) учение о безбрачной жизни.

1. Мнение о наступлении последнего времени и царствовании антихриста появилось очень рано. Оно возникло под влиянием господствовавшего в XVI–XVII ст. предубеждения против греков, католического в протестантского запада, – предубеждения, дошедшего, в период преследовании раскола, до мысли об еретичестве русской церкви и даже до олицетворения антихриста в лице п. Никона, а после – в Петре I. Несбывшееся предсказание раскольников о кончине мира в 1666 году, падение и смерть п. Никона побудило расколоучителей изменить взгляд на самое представление об антихристе, господствовавшее до тех пор; вместо видимого антихриста стали представлять его духовным образом, в смысле превратных мнений и еретического направления тогдашнего времени, сосредоточившегося в лице Петра I и господствовавшей, как потакавшей царю, православной церкви. Мнение о духовном царствовании антихриста развилось в период затишья в состоянии раскола, в кроткое и краткое царствование Фёдора Алексеевича. С воцарением Петра I, когда последовали страшные казни стрельцов, пытки раскольников и других противников нововведений и преобразований царя, чувственное представление об антихристе в лице Петра возобновилось и усилилось, дошедши к концу царствования Петра – времени особенно подозрительного и враждебного отношения царя к раскольникам – до больших небывалых размеров. Если ещё в 1703 году м. Стефан Яворский выступил с опровержением усиливавшихся толков и движений в пользу мнения о Петре, как антихристе, то можно представить, как сильны были эти движения в последние годы царствовании Петра, примером и доказательством чего служит, между прочим, дело капитана-старца В. Левина и его единомышленников, казнённых в 1722 году за разглашение и возмущение народа против царя, якобы антихриста²⁶⁴. Хотя Левин по убеждениям не принадлежал к расколу, но во мнении о Пётре, как антихристе, он вполне сходился с последователями раскола, выделяясь между ними в этом отношении своей смелостью и фанатизмом в качестве представителя. «Послушайте, православные! – говорил Варлаам Левин в церкви, на своей родине, в пензенской губ., в 1721 году, в присутствии большой толпы народа, – ныне у нас преставление света скоро будет… Государь ныне загнал весь народ в Москву и весь его погубит. – Вот здесь, в этом месте, – говорил он народу, указывая на свою руку между указательным и большим пальцем,.. – в этом месте царь их будет пятнать и станут они в него веровать²⁶⁵. Будут и вам бороды брить, – говорил он, обращаясь к священнику, – и станут табак тянуть и будет у вас по две жены и по три, как кто хочет жить»²⁶⁶. Преобладающее количество печатных и рукописных книг о последних временах мира, открытых и взятых из библиотек тогдашних раскольников, всего яснее свидетельствует о настроении их мыслей и воображения²⁶⁷. Увлечение мыслью о господстве антихриста в лице Петра I доводило некоторых до решимости умертвить царя. Известно два случая покушения на жизнь Петра I со стороны раскольников-фанатиков; один случай относится к 1720 году, а другой – к 1722 году. Благодаря только случайности и находчивости Петра, оба покушения кончились благополучно для царя. Насколько сильно и в то же время искренне было мнение раскольников о «пагубном» заблуждении царя Петра, можно видеть, между прочим, из того, что в 1721 году одна раскольница, Алёна Ефимова, составила оригинальную молитву об обращении Петра от заблуждений на путь истины. В этой молитве всё приглашается для умилостивления Бога о спасении царя «от злых дел, от всех худых помыслов, от душевной пагубы, ради будущего века, ради второго пришествия Христова, для ради пресветлого красного рая: и все святые силы небесные и божии святые, и православная церковь, со всеми иконами и мелкими образами, со священными книгами, паникадилами, свечами, пеленами и ризами, и солнце, и светел месяц, и звёзды, и облака, и море, и вся вообще природа со стихиями». Длинная, хотя и монотонная, молитва эта не лишена религиозно-поэтического воодушевления. Зашив молитву в пелену, означенная раскольница подала её в московский Успенский собор и скрылась; с той же целью она нанимала некоторых читать акафисты²⁶⁸.

2. В связи с учением о последнем времени и воцарении антихриста развилось у раскольников другое крайнее мнение о всеобщем безбрачии и девстве. Если, по учению раскольников, наступало последнее время, – время пришествия антихриста и кончины века, то попечения о женитьбе и детях становились излишними, неуместными, несовместимыми с обстоятельствами и поэтому невозможными. Учение это, небывалое на Руси и оригинальное, возникло и развилось в среде беспоповщины, под влиянием обстоятельств, неблагоприятных для раскола, в период преследований его и строгих статей указа 1685 года. Главным образом это учение сосредоточилось и утвердилось среди поморцев в Выговской пустыни, в период первоначального её устройства, под влиянием страха за жизнь, лишений и бед. Строгим проведением в жизнь этого учения отличалась секта Федосеевская, возникшая из поморской, но утвердившаяся в Польше, на Ветке, по желанию своего основателя Феодосия Васильева († 1711 г.). Последователи Феодосиева учения были ещё строже, чем основатель их секты, делавший уступки в проведении своего принципа о всеобщем безбрачии признанием законными браков, совершённых в православной церкви до перехода в раскол. Под влиянием поморцев, установивших в своей общине общее безбрачие, федосеевцы, в рассматриваемое нами время, требовали от всех последователей своего толка строгого девства²⁶⁹. Не говоря уже о том, что такое учение о браке, уничтожавшее христианскую семью, было противо-общественно и вредно, оно и на деле не выполнялось, как в начале своего возникновения, так и особенно впоследствии. Таким образом, последствиями учения о безбрачии являлись лицемерие, разврат и другие преступления безнравственного, уголовного и даже политического характера²⁷⁰, на который впоследствии указывали автор «Истории выговской пустыни» и м. Арсений Мациевич²⁷¹.

Появление некоторых странных и нелепых раскольнических заблуждений относится к рассматриваемому нами времени; на происхождение нижеследующих мнений влияли распространённые тогда среди раскольников мысли о пришествии антихриста и оскудении благодати среди христиан, духовенства и народа.

Так, по учению толка «аврамовщины», царство антихристово уже настало, и «пророки Енох, Илия и Иоанн Богослов уже обличили антихриста и страждут»²⁷². По учению капитоновщины, «день Господень уже настал». «Расстриговщина» учила: «ныне уже антихристово царство, и пророки Илия и Енох пришли, и Иоанн Богослов». Последователи секты «гробополагателей», ожидавшие пришествия Христова в 1700 г., ложились в гробы и толковали: «по семи тысячах (7208 г. от мироздания) приход Христов будет, а когда не будет, то мы и самое Евангелие сожжём, а прочим книгам и верить нечего».

По взгляду некоторых толков, пришествие антихриста сопровождалось оскудением Божьей благодати. Так, по учению «самокрещенцев», примыкавших к «даниловскому поморскому согласию», в нынешнее время все отступили от православия, благодать Св. Духа не действует как от (через) попов, так и от чернецов и простых мужиков, отсюда потребность в повторении крещения до двух и трёх раз²⁷³. По учению «Нетовщины», «благодати Божией нет ни в Церквях, ни в чтении, ни в пении, ни в иконах, ни в какой вещи; всё взято на небо; и мы де чаем спастись упованием».

Такие мрачные взгляды способствовали возникновению и развитию сект «морильщиков» и «сожигателей», преждевременно и безрассудно прекращавших свою жизнь в подземельях и огне.

Другие раскольники, под влиянием мрачных отчаянных мыслей, впадали в распущенность и нравственную дикость, советуя и другим делать то же самое. Так, основатель секты «капитоновщины», отлучал мужей от жён, называл брачное сожительство блудом: ибо лучше общих жён иметь, нежели по нынешнему времени женитву иметь.

По случаю оскудения священников и прекращения таинства св. евхаристии у большинства раскольников, неудовлетворённую потребность некоторые пытались заменить и вознаградить особенным своеобразным внезаконным способом. По учению «степановщины», причащаться можно святой водой и хлебом, приносимым и освящённым в день праздника Пасхи²⁷⁴.

Отличительная общая черта раскольнических толков состояла в стремлении к обособленности; стремление это иногда мотивировалось опасением заражения заблуждениями и греховностью противоположного согласия; приверженцы «потёмковщины» не пили, не ели со всеми другими толками.

В отношении к предержащей власти раскольники старались враждебные чувства прикрыть внешней преданностью и покорностью. Так, «перекрещиванцы», т. е. поморцы, «за государей Российских Бога не молят ни в тропарях и кондаках, но молят так: победы рабам своим даруй на супротивных никониан и супостатов наших; также и за умерших государей наших не молят Бога, православными не называют ни живых, ни мёртвых». – Немало было, впрочем, случаев открытого оскорбления царского Величества.

Характеристику раскола можно закончить заключительными словами «Обличения» Феофилакта: «где Иеремия, да станет с нами и плачет, якоже плакаше горько о сынах Израилевых? не меньшего потреба плача об отпадших братьев наших от правоверия, и умерших верных неверием, и сколько тех мертвецов, аще бы возможно видеть душевными очами»?..

Вот общие и частные явления среди раскольников в первые годы синодального управления. Само собой разумеется, что эти явления были и ранее рассматриваемого нами времени и позже. Но мы и не имеем ввиду выделять в этом случае взятые нами четыре года из общей истории царствования Петра Великого, да едва ли это возможно; общая характеристика состояния раскола сделана с целью указать на то, как необходимо было принять усиленные меры для противодействия расколу со стороны церковной власти. Считаем нужным заметить, что наша характеристика раскола не может считаться полной, она пополнится фактически частными чертами при обзоре и выяснении церковно-гражданских мер против раскола и его последователей.

Деятельность Св. Синода по отношению к расколу находилась в зависимости от общих преобразовательных мер Петра Великого по всем частям управления русского государства. Церковное управление и жизнь, неотделимая от гражданской сферы и влиявшая на последнюю, озабочивала Петра не менее чем какая-либо иная область государственного управления.

Данный при учреждении Св. Синода «Духовный Регламент» в руководство, должен был направлять церковную власть сообразно с видами и целями великого преобразователя. Ко времени издания «Духовного Регламента» точка зрения Петра I на церковь в даже практические способы воздействия его на неё должны были достаточно выясняться и утвердиться. С воцарения Петра русская церковь стала в чисто служебное отношение к верховной власти, в полное подчинение и зависимость от неё. Об упадке церковной власти при Пётре можно привести следующее важное свидетельство. По отзыву Блюментроста, бывшего лейб-медиком Петра Великого и первым президентом академии наук, «русское духовенство не имеет такой власти какую воображают иностранцы. В России сам император есть supremus pontifex и он управляет не так, как угодно духовенству, которое обязано повиноваться ему»²⁷⁵… Хотя и прежде, в период патриаршества, представители русской церкви всегда старались служить благу и пользе государства и противодействия верховной власти государя не оказывали, но церкви прежде принадлежала в своей сфере инициатива дел и способ осуществления их, следовательно, на ней лежала и ответственность. Но говорить о самостоятельности русской церкви при Петре I, со времени фактического (1700 г.) и особенно юридического (1721 г.) уничтожения патриаршества, уже не приходится. Трудно говорить и об инициативе церкви при Петре I не потому, чтобы её вовсе не было в частных и единичных мероприятиях церковной власти в делах по расколу, но потому, что эта инициатива, хотя и ничтожная, скрывается в общей всесторонней деятельности царя – Петра и его исполнителей. Она не видна вследствие господствовавшего смешения церковной и гражданской сферы при производстве дел по расколу в существовавших тогда учреждениях. Если, поэтому, известную изложенную нами выше противо-раскольническую полемику мы отнесли к способам воздействия на раскол чисто церковный, то меры против раскола, имеющие рассматриваться в этом отделе сочинения, названы нами церковно-гражданскими на основании смешанного характера происхождения и совершения этих мер, соприкосновенного отчасти к деятельности Святейшего Синода, отчасти к Сенату. Смешанный характер мер по происхождению, существу и совершению отразился и на их последствиях в отношении успехов дела.

Сгруппировать все меры против раскола, известные из официальных источников, в одно стройное целое нелегко. При изложении мер можно пользоваться методом хронологическим, или погодным, при сознании его неудовлетворительности. Более предпочитается другой метод изложения – прагматический, состоящий в уяснении существовавшей связи между теми или другими мерами, с указанием на обстоятельства, благоприятствовавшие или препятствовавшие выполнении мер, на время возникновения известной меры и окончания её, и на некоторые подробности и случайности, влияние в том или в другом отношении на меры и последствия их. Порядок изложения мер должен основываться на относительной важности церковно-гражданских мероприятий, т. е. чем больше меры должны были влиять на раскол, чем они серьёзнее и общее, тем более они заслуживают предварительного и обстоятельного обозрения; и наоборот: чем меры частнее и случайнее, тем речь о них будет короче. Конечно, с исторической точки зрения было бы интересно и поучительно видеть то, как постепенно и преемственно церковная власть переходила от одной меры к другой, как, почему и через сколько времени она повторяла одну и ту же меру, или заменяла одну меру другой, более соответственной, лучшей и т. п.; но мы от такого исторического приёма обозрения мер не только не отказываемся, но будем ему и следовать, насколько позволят данные и наши соображения. Но дело в том, что не все, а только некоторые меры дают возможность и материал для установления между ними исторической связи и преемственности; сюда относятся те из них, какие повторялись или пополнялись; большинство из них вызывалось и направлялось общим характером тревожно-деятельного царствования Петра Великого.

* * *

Высшая церковная власть должна была, в предположенных против раскола мерах, обнять и коснуться последователей раскола со всех сторон, с внешней и внутренней жизни. Взглядов и религиозных раскольнических убеждений церковь касалась в полемике и некоторых посланиях и увещаниях, обращённых по адресу заблуждавшихся. На долю церковно-гражданских мер оставалось ещё многое помимо того, чего касалась полемика Феофилакта Лопатинского. Если для полемики важны были чисто теоретические и церковно-обрядовые заблуждения раскольников, то для церковно-гражданских мер интересны и важны были личности раскольников, их количество, характер их отношения к церковной и гражданской власти, степень повиновения их предержащей власти, уживчивость с православными, – словом, их внешнее поведение.

Первая мера, с которой должна была начаться деятельность Святейшего Синода по отношению к расколу, состояла в исчислении раскольников. С численностью раскольников должно было сообразоваться множество мер.

Сведения о числе раскольников требовались «Духовным Регламентом», которым церковная власть должна была руководствоваться с января 1721 года. Запись раскольников находилась в связи с общей мерой правительства об исчислении всего населения России, до Петра не приводившегося в известность и определённость. В исчислении раскольников деятельность Святейшего Синода должна была направляться и сообразоваться с раннейшими указами гражданского правительства по приведению в известность числа раскольников с целью обложения их двойным окладом податей. Ещё в 1714 году Пётр I предписал переписать и обложить раскольников двойным окладом податей, а с женщин, с вдов и девиц брать, половину. Так как этот указ остался совершенно не исполненным, то в 1716 году он был повторён. Для большего успеха, в указе 1716 года поведывалось всем и каждому по всей России исповедоваться ежегодно, а о не бывших у исповеди нужно было подавать именные росписи от духовного начальства губернаторам и ландратам. Хотя указ 1716 года, через обложение раскольников двойным окладом, ослаблял строгие узаконения 1685 года и отменял смертную казнь и преследование раскольников, однако надежда правительства на то, что раскольники охотно будут записываться в переписные книги и платить положенный налог за спокойное житьё при своих заблуждениях, не оправдалась. Опасение записываться в раскол, помимо денежного расчёта, поддерживалось и усиливалось распространённым тогда мнением о господстве антихриста, печать которого и представляли, между прочим, под видом записи в раскол.

К записи в раскол староверы относились враждебно, с суеверным страхом и зловещим предчувствием. При приближении переписчиков раскольники то разбегались, то прогоняли переписчиков. Как о записи в раскол, так вообще о народной переписи при Пётре среди народа вращались такие отзывы со стороны раскольнических писателей: «от гордости в нём (Петре) духа учиние – описание народное, исчисляя вся мужеска пола и женска, старых и младенцев, живых и мёртвых, возвышаясь над ними и изыскуя всех, дабы никто не мог скрыться руки его²⁷⁶. Таково тиранство учини: и с мёртвых дани востребовал. Сего и в древние времена бывшие мучители (гонители христиан) не творили. Мы от Христа Спаса научихомся закон и заповеди Его сохранять и веру святую блюсти; а сему царю в послушание отдаться не хотим». При покровительстве священников легко было прибегнуть к обману, утайке, и не записываться в раскол. Таким образом, указ 1716 года остался без исполнения до 1718 года.

С 1718 года Пётр стал энергичнее и последовательнее действовать в достижении дела переписи раскольников. Распоряжения Петра в это время, от 1718 до 1720 года, отличаются строгостью, идущей вразрез с прежним снисходительным образом действий его по отношению к раскольникам. Перемену взглядов Петра I на раскольников и отношения его к ним можно объяснить влиянием на царя нижегородского епископа Питирима, описавшего пред Петром раскольников с худой стороны, как людей ненадёжных и подозрительных, и неблагоприятными обстоятельствами, подействовавшими на настроение царя угнетающим образом.

К 1718 году относится, как известно, донесение Питирима о состоянии раскола в нижегородской епархии, замечательное по влиянию своему на Петра и последствиям для раскола вообще и в частности нижегородского. По донесению Питирима, «раскольников во всех городах (нижегородской епархии) более 200 тысяч; число их увеличивается; в балахонском и юрьевецком-повольском уездах их более 20 тысяч. Раскольники благополучию государственному не радуются, а радуются несчастью; беспоповщина в молитвах царя не поминает, а поповщина именует царя благородным (а не благоверным); церковь, догматы и таинства равными хулами хулят. Между раскольниками много несогласия, но на церковь все злобно согласны. Попы едва ли не все скрыли раскольников, записывая их как бывшими у исповеди, или совсем не записывая в исповедные книги, и не положено на них ни штрафа, ни двойного оклада. В Польшу на Ветку, в имение пана Халецкого множество бежали и ещё сбираются, потому что у них там устроена церковь. Раскольники-беспоповцы послали своего учителя учить в Сибирь, и другие толки имеют намерение посылать учителей по городам»²⁷⁷. На основании этого донесении Пётр должен был изменить взгляд на раскольников. Достойно замечания то, что донесение Питирима совпало с тяжёлыми обстоятельствами, происходившими тогда (1718–1719 года) по делу наследника Алексея Петровича²⁷⁸. Таким образом, к одним врагам Петра прибавилось ещё много других в лице раскольников. Последствием донесения Питирима были следующие распоряжения царя относительно раскольников. Предписывалось:

1) потребовать от попов росписи неисповедовавшимся и раскольникам за 1716–1717 гг.; попам давалось полгода срока для предъявления сделанной ими утайки, но по прошествии полугода наказывать;

2) указом 1720 г. предписывалось всем раскольникам без всякого сомнения и страха записываться «в Приказе церковных Дел», а ежели кто, ведая сей указ... за раскол в платеже двойного оклада к записке не явится, а в том от кого изобличён будет, и тому преслушнику учинено будет жестокое гражданское наказание²⁷⁹. Эти распоряжения Петра исполнялись гораздо строже, чем предшествовавшие указы 1714 и 1716 гг., хотя и не в полной силе, как бы следовало.

Итак, вопрос об исчислении раскольников озабочивал гражданскую власть гораздо ранее учреждения Св. Синода, но предпринятые меры не имели успеха по причинам, состоявшим в том, что последователи раскола опасались через запись подвергнуться каким-либо наказаниям по примеру прежнего времени, и особенно (опасались) попасть в число слуг антихриста; официальная запись в раскол считалась своего рода печатью антихриста. Однако и из неудачных опытов по исчислению последователей раскола можно было убедиться как в цели, к которой стремилось правительство через приведение в известность числа раскольников, так и в трудности достижения её. Ясно было, что через обложение раскольников двойным окладом достигалась цель экономическая, получалась новая статья прихода на государственные нужды, – получалась не даром, но в вознаграждение лишения тех услуг, какие могли бы привести государству раскольники, будучи полноправными гражданами, какими они не были в действительности. Говорим: ясна была экономическая цель при обложении двойным окладом и штрафами, хотя церковная власть неоднократно заявляла, что оклады с раскольников положены не для прибыли какой, но ради понуждательства раскольников к обращению²⁸⁰.

Дела о приведении в известность численности раскольников, бывшие до сих пор в ведении гражданского начальства, с 1721 г. перешли в духовное ведомство, в ведение Святейшего Синода. Переход этот совершился в силу указа Петра от 16 февраля 1721 г.²⁸¹; с большой неохотой и недовольством уступила светская власть духовному ведомству сбор денег, продолжая и после, вопреки указу, вмешиваться в эти сборы, в ущерб делу и к взаимным неудовольствиям между духовными и гражданскими учреждениями. Если смотреть с внешней хронологической стороны на эту передачу, то дело может представиться в том смысле, что церковной власти было удобнее заняться делом счисления раскольников посредством записи во время исповеди. Принимая на себя такое дело, церковная власть должна была его исполнять, и таким образом помочь правительству в новом, важном и трудном деле.

По-видимому, справиться с этой задачей могло приходское духовенство, на обязанности которого лежало побуждать и понуждать прихожан к тому, чтобы они не уклонялись от таинств исповеди и святого причащения; исполнение последних признано было правительством существенным условием принадлежности к православной церкви, а уклонение было признаком принадлежности к расколу, склонностью к нему; священники обязаны были своевременно и исправно представлять своему начальству исповедные росписи с указанием на наличных раскольников; они же должны были собирать с раскольников положенный за небытие у исповеди и святого причастия штраф, кроме тех местностей, куда назначены были особые чиновники от Святейшего Синода²⁸²; двойной оклад податей с раскольников должны были собирать особые сборщики из светских лиц, судьи, по записям духовенства о раскольниках; собранные деньги представлять в Святейшей Синод.

Таким образом, простое, по-видимому, дело исчисления раскольников на основании исповеди и святого причащения, составлявшее прямую церковную обязанность, осложнялось необычным требованием и собиранием штрафных денег, – делом, выходившим за пределы церковной власти и противоречившим духовному характеру отношений церкви к прихожанам и заблуждавшимся раскольникам.

Хотя указы гражданского правительства до 1721 г. о приведении в известность числа раскольников мало на деле исполнялось, однако они продолжали действовать как не отменённые. С учреждением Святейшего Синода, которому переданы были все дела по расколу, возобновились и усилились требования в исполнении прежних указов. Указы от 16 марта 1719 г. и 14 марта 1720 г. настолько были внушительны, что Святейшему Синоду, на первых порах, не было нужды напоминать подведомому духовенству об его обязанностях по делу о переписи раскольников. Вот почему, кажется, и не встречается в продолжение 1721 г. особого циркулярного указа о доставлении сведений о числе раскольников. Такой указ с обязательным характером относится к следующему 1722 г., ко второму году существования и деятельности Святейшего Синода. В 1722 г., 7 марта, Святейший Синод отправил во все епархии к епископам указы с требованием сведений о числе не исповедавшихся по данным священническим именным росписям и о количестве раскольников в их епархиях. В своих требованиях Святейший Синод опирался, помимо своей власти, на то, что сбор штрафных денег с не исповедавшихся и с раскольников двойного оклада предоставлен был особым указом царя Святейшему Синоду²⁸³. Такой же указ был послан от Святейшего Синода епархиальным архиереям в 1724 г., от 28 октября. Необходимо прибавить, что последний указ послан был Святейшим Синодом не по собственной инициативе, но во исполнение воли Петра, через Сенат. Причина этого заключалась в том, что полных и точных сведений о числе раскольников из провинций в Святейший Синод не поступало, несмотря на указы последнего В епархии, губернии, провинции и прочие места о тщательном собирании там сведений и понудительстве всех с крепким подтверждением о присылке собранных сведений в канцелярию Святейшего Синода²⁸⁴.

Сведении о раскольниках, равно как и допросы о них и их вредных действиях, производились и доставлялись в Святейший Синод через особые специальные церковные и гражданские учреждения; его были органы, через которые Синод непосредственно действовал в своих мероприятиях против раскола. Некоторые из этих органов не только служили посредственными передаточными пунктами, но и могли направлять в ту или другую сторону возникавшие «раскольные дела», благодаря юридической своей самостоятельности и отсутствию строгого контроля за их (т. е. учреждений) деятельностью. К таким учреждениям принадлежали:

1) тиунское правление,

2) Приказ церковных дел и

3) Розыскная раскольнических дел канцелярия.

Тиунское правление

Это²⁸⁵ была особая канцелярия в С.-Петербурге при Святейшем Синоде, и с отделением в Москве, учреждённая 17 апреля 1721 г. согласно «Духовному Регламенту». Круг деятельности тиунского правления определён особой инструкцией тиуну, назначенному Святейшим Синодом из духовных лиц. Первым тиуном был архимандрит калязинского монастыря Трифилий. Главной обязанностью тиунского правления, помимо надзора «в святых церквах всякого благочиния в ново-завоёванных городах и уездах» (Шлиссельбурге, Ямбурге, Выборге, Копорье и о-ве Котлине) было отыскивание раскольников, обложение их двойным окладом и взимание его с них, а также наблюдение за тем, чтобы священники не утаивали раскольников.

В инструкции тиуну, в пунктах её, касающихся раскола, много сходного и общего с инструкциями протоинквизиторам, провинциал инквизиторам, сыщикам и другими общими и частными распоряжениями, относившимися к делам по расколу.

Из документов не видно, чтобы деятельность тиунского правления была чем-либо замечательна. Архимандрит Трифилий служил мало (с апреля 1721 г. по июнь 1723 г.), будучи перемещён из тиунского правлении на должность настоятеля Саввина Сторожевского монастыря. Деятельность Трифилия в качестве тиуна отмечается заботами и прошениями об увеличении состава членов тиунской палаты, об ассигновании ему и прибавке жалованья, об исправлении тиунской избы и т. п.²⁸⁶ Ещё менее было деятельности по части раскола при преемнике Трифилия, протоиерее Троицкого собора, Иоанне Семёнове²⁸⁷, человеке притязательном, честолюбивом и упорном, поступившим сюда после неудачной службы в Святейшем Синоде²⁸⁸.

Из вопросов, рассматривавшихся в тиунском правлении, заслуживает внимания следующий, решавшийся при Трифилии, в первый год его управления, в 1721 году.

По 17 п. тиунской инструкции требовалось, чтобы в С.-Петербурге и в ново-завоёванных городах всяких чинов людей, имеющих бороды, кроме духовенства, сибирских и низовых обывателей, крестьян и ямщиков, ловить и приводить в тиунскую палату для допроса о том, имеют ли бородачи выданные им в уплате пошлин ярлыки и о прочем, что надлежит к раскольническому сыску и с чего можно признать в бородачах раскольников. Пункт этот предоставлял тиунскому правлению много власти, доходившей в лице ревностных исполнителей до превышения её; это превышение власти могло происходить вследствие искреннего усердия и служебной ревности, а могло происходить и по корыстным побуждениям. Последствия такого превышения обнаружились так скоро, что уже в июле 1721 г. Святейший Синод вынужден был сделать пояснение к 17 п. инструкции для тиуна Трифилия, его помощников и преемников. Объяснению предпослано раннейшее рассуждение правительства о том, что запрещение носить бороду известным лицам, как и другие распоряжения о раскольниках, вызваны были с целью отвлечения последователей раскола от заблуждений, упрямства и присоединения их к святой церкви посредством увещания и вразумления, а в случае неповиновения их – к отправке к гражданскому суду и поступлению с ними по законам. «А в тиунской палате, – говорится в синодальном объяснении от 12 июля, – свыше предписанного повеления ничего по оному от помянутой инструкции 17 п. неповеленного не чинить, и в брадобритие, яко духовному правительству несвойственное действо, отнюдь никому в оной тиунской палате не вступать, но токмо повеленные допросы и исследования чинить; а ежели кто от подчинённых оной тиунской палате, какого звания ни есть, в такое не порученное им действо (как в Святейшем Синоде происходит слух) вступить когда дерзнул или впредь дерзнёт, такого, яко дерзкого самовольника и бесстрашника и на духовное правительство нарекание наносящего, жестоко, по мере вины, наказать, да и прочие страх возымеют и неповеленного чинить не дерзнут²⁸⁹.

Из приведённого объяснения следует, что деятельность тиунского правления приняла несоответственное направление по отношению к расколу. Нужно, впрочем, сказать, что объяснение не отличается ясностью, не решает возникающих возражений и находится в противоречии с позднейшими требованиями относительно бородачей²⁹⁰. Неясно то, как понимать требование «не вступать в брадобритие, как действие, духовному правительству несвойственное». Если объяснение запрещает вступать в дела о бородачах, то этим уничтожался 17-й пункт инструкции, исключительно касавшийся бородачей. Но такое понимание не согласуется с последующим временем, когда вопрос о бородачах и брадобритии продолжал занимать правительство, исполнителей воли его и тех, кто подавал повод к тому, то есть раскольников.

Так, в начале 1722 года, известный архимандрит Антоний, в донесении Святейшему Синоду от 9 февраля, между прочим, спрашивал: «в раскол записавшиеся повинны ли платить оклад с бород, как и другие (т. е. бородачи-нераскольники) платят, и одинаковый ли или двойной? Антоний думал: который сбор взимается с бород и в других канцеляриях, приличествует весьма к сбору штрафных денег с раскольников, понеже которые с бород платят оклад, едва не все раскольщики суть, через что вящее о них познание будет». Решение: с записных раскольников двойного оклада с бород не брать. Из дел, относящихся к 1723 году, видно и то, что требования правительства касательно сбора денег с бородачей не всюду исполнялись как следует, не исполнялись даже в местах, специально на то назначенных. Даже возбуждался со стороны «Приказа церковных дел» вопрос: следует ли брать штраф с бородачей. Не известно, продолжало ли тиунское правление в 1722–23 годах иметь дело с бородачами, или нет. Есть далее основание думать, что тиунское правление, в силу объяснения 17 п. инструкции, не вступалось в дела о бородачах по примеру розыскной раскольных дел канцелярии, в которой в 1723 году никаких сборов с бородачей не было и не было привода таких людей. Чем объяснить это? отсутствием ли определённости в повелительных указах, какими либо особенными препятствиями или небрежностью чиновников, сказать решительно трудно; церковная власть не могла оставить этого, хотя и неприятного для неё, дела без выполнения, – тем более что часть денег из сбора сего шла на нужды духовных учреждений и лиц, принимавших участие в собирании штрафных денег. Как церковная власть была заинтересована в этом деле, можно видеть из того обстоятельства, что в 1724 году Синод не согласился на передачу в ведомство Сената означенного сбора без особого Высочайшего повеления; Сенат мог надеяться на извлечение выгод от более исправного ведения дела на государственные потребности. Попытка Сената на передачу сбора в своё ведомство была не единственная²⁹¹ и всякий раз сопровождалась со стороны Синода заявлением протеста. Попытка Сената изъять из ведения Синода сбор денег с бородачей вместе со сбором двойного оклада удалась уже после смерти Петра Великого, в феврале 1726 года²⁹².

На основании всего сказанного следует заключить, что хотя тиунское правление призвано было, главным образом, к разбору и розыску дел раскольничьих и бородачей, однако деятельность его была незаметна вследствие каких-то неблагоприятных, но неясных обстоятельств.

Более деятельности и более ясности усматривается в другом, подобном тиунскому правлению, церковном учреждении. Разумеем «Приказ церковных дел».

Приказ церковных дел

Он представлял собой главное духовное учреждение в Москве; учреждение его относилось ко времени патриарха Иоакима (1673–1690 гг.). При патриархе Иоакиме приказ образовался из тиунской избы, заменив её по существу. Когда учреждён был Святейший Синод, приказ сделался как бы главной канцелярией его в Москве, синодальной конторой с большим кругом обязанностей, некоторой самостоятельностью и инициативой. Тогда как тиунское правление в С.-Петербурге главной своей задачей имело дела о расколе, в известных ново-завоёванных местах, «Церковный Приказ» наравне с делами по части раскола ведал и другие дела, к которым относились:

1) дела о бывших у исповеди и святого причащения,

2) о крестных ходах в Москве,

3) о надзоре» за благочинием в Москве,

4) о выборе, поповских старост,

5) о родившихся, умерших,

6) сборы денежные и расчёты по выдаче пособий отправлявшимся в полки церковным служителям и т. п.

Все дела по расколу, не только местные, но и общие, ведались в «церковном приказе» после закрытия в 1700 году патриаршего разряда. С церковным приказом Святейший Синод сносился непосредственно и первое всего, посылая ему повелительные указы для уведомления, исполнения, извещения и требования того же от низших, зависимых от него, учреждений и лиц. – Судьёй «церковного приказа» был златоустовский архимандрит Антоний с 1718 года по срок закрытия его, 20 мая 1724 года²⁹³. Нам не известна инструкция «церковного приказа», определявшая его деятельность по делам раскола. Есть основание думать, что её не было²⁹⁴. Но о направлении его деятельности можно составить верное понятие на основании пунктов инструкции тиунского правления, относившихся к расколу, и раскольнических дел, производившихся в приказе.

Из 38 пунктов тиунской инструкции в 10 (8–14, 17–19) изложены правила наблюдения и действии по отношению к раскольникам, т. е. обязанности тиунского правления состояло в том, чтобы

1) священники не скрывали раскольников ни под каким предлогом и видом, а узнавши их, или заподозривши кого в расколе по известным признакам (уклонению от исповеди, святого причащения, крещения и присяги), о тех доносили бы;

2) попов – укрывателей раскольников подвергать лишению имущества и отправке их в тиунскую палату, которая, после сообщения об этом в Синод, должна была вознаграждать доносителя из конфискованного имущества раскольника;

3) особенное внимание должно быть обращено на недопущение распространения раскола через раскольнических учителей;

4) с записных раскольников следовало брать положенный двойной оклад для представления в тиунскую контору. Эти общие противо-раскольнические правила тиунского правления должны были служить руководством и для церковного приказа в его одинаковой по сущности деятельности по части раскола. Для ознакомления с фактической стороной дел «церковного проказа», укажем на некоторые из них.

За 4 года существования Святейшего Синода в церковном приказе перебыло множество дел, касавшихся прав и обязанностей его по отношению к расколу. Роль приказа, как подчинённого учреждения, была исполнительная. Рассматривая приказ со стороны исправности в исполнении и распространении требований высшей церковной власти, долг справедливости требует признать «церковный приказ» учреждением весьма деятельным, правой рукой Святейшего Синода. При незначительном составе служащих лиц приказ не только справлялся со всеми делами по расколу, т. е. с запросами, допросами, проверкой, отношениями, донесениями и объяснениями, но и успевал и дерзал обращаться в Святейший Синод с вопросами, требовавшими решения и часто тормозившими ход канцелярского дела. Деятельным лицом приказа был известный архимандрит московского златоустовского монастыря Антоний. Последнему принадлежала инициатива множества предложенных Святейшему Синоду на обсуждение вопросов²⁹⁵; вопросных пунктов со стороны церковного приказа могло бы быть и больше, если бы получались всегда на них своевременные ответы²⁹⁶.

К особенностям церковного приказа нужно отнести следующие. Подобно тому, как в 1721 году прикомандирован был к Святейшему Синоду иеромонах Неофит для собеседования с раскольниками о спорных предметах, одновременно с этим вызван был в приказ для той же цели монах Решилов (Иосиф). Это сделано было по примеру и в подражание Святейшему Синоду, в удовлетворение тогдашней потребности, но вести разговоры о вере с раскольниками Решилову не пришлось с приглашёнными было последователями раскола потому, что не было на то царского указа, как объясняли старообрядцы в своё оправдание²⁹⁷. У Антония были попытки к улучшению порядков церковного приказа, как относительно раскольнических дел, так и других сторон, но неудачные. Неудачи эти заставляли его думать об увольнении от должности судьи церковного приказа, пока, наконец, обстоятельства так сложились, что последовало упразднение церковного приказа и передача дел его в некоторые сродные с ним учреждения. Причины упразднения церковного приказа обстоятельно изложены в современных, т. е. тогдашних документах²⁹⁸. В то время как внутренняя деятельность церковного приказа была заметной, со-вне складывались неблагоприятные обстоятельства и влияния, которые ограничивали и ослабляли его деятельность, несмотря на усилия Антония в пользу своего учреждения, в целях отстоять его самостоятельность. Из документов усматриваются три главные причины закрытия церковного приказа: противодействие распоряжениям приказа со стороны гражданской власти, малочисленный состав служивших чиновников, не соответственный с постоянно возраставшим количеством дел и умножением раскольническим, и отсутствие со стороны церковной власти распоряжений и указаний (содействия) на донесения Антония и просьбы о принятии надлежащих мер к поддержанию церковного приказа²⁹⁹. Указанные причины препятствовали исправному ведению текущих дел церковного приказа, вследствие чего самое существование его представлялось излишним³⁰⁰. Затруднение справляться с делами, переходившее в невозможность быть исправным, побудила Антония просить о передаче дел по сбору денег с раскольников в другое учреждение и ведомство, согласно некоторым указам³⁰¹. Репутации церковного приказа вредили слухи о взяточничестве служивших в нём лиц, не исключая и самого судьи; слухи эти имели фактическое основание (в показаниях некоторых лиц); слухи эти не подтвердились, но и не были опровергнуты, к соблазну многих, особенно недоброжелателей церковного приказа с начальником его во главе³⁰². Всё это вместе взятое повело к упразднению церковного приказа.

Есть мнение, что уничтожение приказа церковных дел произошло от неумелости архимандрита Антония и постоянных жалоб его в Святейший Синод на трудность управлять делами. По нашему мнению, неумелость Антония не единственная и даже не главная причина закрытия приказа. Причин было много. Если бы дело зависело от одной неумелости судьи, то следовало бы подыскать другое, более благонадёжное лицо. Правда, благонадёжных в то время людей было мало, но и в других канцеляриях служили лица, подобные Антонию и худшие, однако же, из-за этого не закрывались самые учреждения.

Закрытие приказа последовало в начале 1724 года. Дела приказа о раскольниках, т. е. сборы окладных денег с раскольников и штрафов с неисповедников, переданы в «раскольническую розыскных дел канцелярию»³⁰³.

Примечание. Церковный Приказ, как непосредственный орган Святейшего Синода, нужно отличать от некоторых других сходных с ним учреждений, находившихся отчасти в подчинении церковному приказу. Таких учреждений, называвшихся приказами, было немного: костромской, переименованный из патриаршего в приказ синодского правления, духовный приказ в С.-Петербурге и Москве (Преображенский), астраханский, приказ инквизиторских дел и др.; в этих приказах производились, между прочим, дела по расколу согласно данным инструкциям. Эти инструкции были составлены на основании «Д. Регламента», применительно к местным условиям³⁰⁴.

По инструкции, данной 30 апреля 1722 г., Ипатьевского монастыря архимандриту Серапиону на управление Костромским духовным приказом (бывшим патриаршим), между прочим (п. 10–14), требовалось строго наблюдать за раскольниками и особенно раскольническими учителями, иметь записные книжки для внесения туда всех раскольников, брать с них двойной оклад с выдачей расписок в получении денег, сказывая им Е. И. В. указ с запиской и рукоприкладством под жестоким страхом, дабы они раскольнической прелести других никого не учили и у себя учителей не держали; если кто из оных раскольников явится учитель, такового под крепким караулом в Синод присылать. Собранные с раскольников деньги следовало присылать в Святейший Синод без замедления и ожидания особенных указов³⁰⁵.

Розыскная раскольнических дел канцелярия

Нужно различать две канцелярии раскольнических дел: одна была в Москве, а другая в С.-Петербурге, при Святейшем Синоде. Дела из приказа по расколу перешли в первую, московскую.

Московская канцелярия существовала ранее Петербургской; учреждение её можно относить к 1710 г., когда установлен был штраф с неисповедников и раскольники были обложены двойным окладом податей. Дела о наложении и взимании штрафов с раскольников ведались тогда в раскольнической канцелярии, как гражданском учреждении. Это продолжалось до 1721 г., до перенесения в означенную канцелярию дел Святейшего Синода по раскольному вопросу, согласно синодальному указу от 16 февраля 1721 г.³⁰⁶. Следует оговориться, что не все дела изъяты были из канцелярии, а некоторые, перешедшие в приказ церковных дел; часть дел раскольных оставалась в ведении канцелярии. Переход дел из канцелярии в церковной приказ сопровождался неблагоприятными последствиями для церковного приказа и был одной из внутренних причин падения его. Сущность дела в следующем.

Для канцелярии раскольных дел было весьма неприятно и невыгодно распоряжение о передаче части раскольнических дел в церковный приказ. Неудовольствие вытекало не из-за власти, честолюбия или уменьшения деятельности, а из других побуждений, побуждений чисто материального денежного свойства.

Различие между церковным приказом и канцелярией в делах по расколу состояло в том, что с переходом некоторой части дел из канцелярии в приказ последнему принадлежала инициатива производства дел; приказ имел и непосредственное отношение к Святейшему Синоду и другим учреждениям. В церковный приказ шли собранные с раскольников штрафные и окладные деньги, в нём составлялись ведомости о собранных ефимках, приказ имел право тратить часть из штрафных и даже окладных денег на свои нужды, на содержание и прогоны лиц, командированных для сыска и расследования раскольников. В церковном приказе производился допрос раскольников по поручению Синода, по доносу частных и официальных лиц, и по его распоряжению. Свои решения приказ препровождал то в Святейший Синод на утверждение, то в другие учреждения для исполнения, применяясь к характеру и важности дел. Много было в приказе дела, но много и средств и самостоятельности. Личность судьи приказа, архимандрита Антония, содействовала значению и влиянию учреждения на ход дел. Сфера действий церковного приказа была широкая.

Нельзя сказать того же самого о «канцелярии раскольных дел» и составе чиновников её; положение её было хуже; сфера действий у́же. Прежде всего, не в пользу её служило уже то обстоятельство, что, с передачей главной части раскольных дел она утратила свой церковный характер. Это было, действительно, полуцерковное учреждение³⁰⁷, находившееся в ведение Сената; через эту канцелярию Сенат продолжал оказывать на раскол своё влияние, прежде очень сильное, но теперь ослабленное деятельностью Синода. Состав служащих лиц был светский. Отличительный характер деятельности канцелярии был более исполнительный, полицейский, нежели административный. В канцелярию приводили подсудимых раскольников из церковного приказа, для дополнительного расследования, раскольников упорных и подозрительных, для проведения в исполнение определённого телесного наказания и духовного, как например заточения в монастырь, или ссылки в каторжную работу³⁰⁸. Сюда для допроса присылались раскольники и из других мест, близких и отдалённых, по распоряжению сыщиков³⁰⁹. Начальнику канцелярии поручалась иногда ревизия по обвинению духовных лиц в растрате церковных сумм³¹⁰. Вообще, дел в канцелярии было немало, но в то же время канцелярия поставлена в тяжёлые материальные условия. Зависимая со всех сторон административно, она поставлена была в зависимость от церковного приказа в экономическом отношении. Это послужило поводом к взаимным пререканиям и недоразумениям между церковным приказом и раскольнической канцелярией; кстати, нужно заметить, что последняя называлась канцелярией Плещеева, по имени своего начальника, полковника Плещеева.

Так, в 1721 году не было выдано жалованья всему составу канцелярии Плещеева. На просьбу Плещеева о назначении им жалованья Синод ответил следующим образом: «если дьяк и подьячие³¹¹ канцелярии ныне и впредь будут токмо при делах синодского ведомства, то давать им жалованье из сборных с раскольников денег. А если они вместе с раскольническими отправляют и другие дела, производящиеся в канцелярии Плещеева, то жалованье давать им по расчёту приказного труда их». По получению такого ответа. Плещеев объяснил Св. Синоду, что в канцелярии его ведомства денежной казны сбора с раскольников нет, потому что которые раскольники в канцелярии его сысканы бывают, те для платежа денег отсылаются в приказ церковных дел, где и хранится наличная денежная касса. От исполнения указа в выдаче жалованья из церковного приказа Антоний отказался, оправдываясь неимением на то синодального предписания и неизвестностью о том, синодальными ли только делами, или ещё другими какими заняты подьячие канцелярии Плещеева. Окончательное предписание Антонию о выдаче жалованья Плещееву из сборных раскольнических денег последовало в марте следующего 1722 года, т. е. через 9 месяцев после подачи прошения Плещеева о назначении содержания (в июле 1721 г.)³¹²

Приведённый отрывок может служить образчиком того, какая была неопределённость и случайность в установлении такого важного предмета, как получение официальными лицами содержания, «без чего было жить невозможно». При такой неопределённости свободно мог проявляться личный произвол, равным образом как при неравномерности прав и средств, одинаковых по рангу учреждений происходили враждебные и завистливые со стороны обиженной отношения. Канцелярия Плещеева стремилась возвратить отнятое у неё право сбора с раскольников и неисповедников; гражданская власть в лице Сената поддерживала это стремление³¹³. Антоний вынужден был уступить этому домогательству, в ущерб церковным интересам, но в облегчение своего положения.

В канцелярии Плещеев служил до мая 1722 года, когда, по Высочайшему определению, был назначен герольдмейстером. Место его оставалось не занятым около 1½ лет. Продолжительное незамещение объясняется отчасти напрасными препирательствами со стороны церковной власти из-за того, что она не хотела отпускать Плещеева на новую должность, пока не убедилась в том, что на то была воля Петра, а не произвол гражданского начальства, обычный в то время в подобных делах, – отчасти медленностью в приискании и назначении нового судьи вместо Плещеева. Далее оказалось, что Плещеев, сделавшись герольдмейстером, взял к себе на службу из канцелярии дьяка Исакова и подьячих, бывших при нём в канцелярии. Таким образом, дела канцелярии пришли в полное расстройство и застой. В это безначальное время раскольники пересылались из одного места в другое. Некто Ушак, раскольник, без вины содержался под стражей в монастырском приказе, домашнее его хозяйство приходило в разорение, а семейство его лишалось возможности вносить казённые подати³¹⁴.

Из приказа церковных дел присылалось в Святейший Синод несколько донесений о том, что приказ не знает, куда посылать раскольников и колодников. Для облегчения и упорядочения дел, церковный приказ предлагал ту меру, что «ежели повелено будет розыскные дела ведать в церковном приказе дьяку Швартову, то для этого потребуется особая сумма денег для вознаграждения за труды чиновникам приказа. И видах сбережения Св. Синод не согласился с мнением церковного приказа. Вместо Плещеева судьёй канцелярии назначен был ландрихтер московского надворного суда И. Топильский. Это было 26 января 1723 года. Не сряду определены были к новому судье дьяки на место выбывших (с Плещеевым), опытных Исакова и Сахарова, из-за которых церковная власть также напрасно препиралась с гражданской, думая удержать их на прежних местах в раскольнической канцелярии.

Нижеследующее дело может дать ясное представление о взаимных отношениях между двумя этими учреждениями в делах по расколу. «В январе 1722 года розыскной канцелярии оказалось нужным допросить раскольника Фёдора Сергеева, который говорил где-то какие-то «важные слова», но потом «долговременно бегал и от посланных укрывался». Наконец, в августе 1723 года канцелярия уведомилась, что «оный раскольник держится в церковном приказе», куда поэтому и отправлена была промемория о высылке Сергеева в канцелярию «к следователю показанного на него дела». Приказ требования канцелярии не исполнил, а послал ей свою промеморию, которой требовал, «чтобы из раскольнической канцелярии в тот приказ показано было именно какие до оного раскольника причины показаны». Канцелярия не находила нужным объяснять этого и послала в приказ другую промеморию, в которой прописала, что «касающегося до того раскольника дела в тот приказ показать не надлежит, понеже до него касается розыск, и ежели хоть раскольник и по вторичной промемории прислан не будет, то канцелярия раскольнических дел принуждена будет доносить Святейшему Синоду». Посланный с этой промемориею, подканцелярист Игнатий Сахаров, подал её судье церковного приказа архимандриту Антонию, который тотчас же передал дьяку Швартову, а «сей Швартов, прочтя ту промеморию, сказал ему» Сахарову, что оный раскольник Сергеев в раскольническую канцелярию не пришлётся того ради, что настоящего до него дела в той промемории не показано, а канцелярия определена от приказа церковных дел и надлежит ей ведать токмо те дела, которые будут присылаться из того приказа, понеже, по именному приказу Его Императорского Величества, всякие раскольнические дела поручены архимандриту Антонию и без его ведома в той канцелярии дел никаких делать не надлежит». В таком ответе Швартова начальник канцелярии Топильский усмотрел себе самому не малый афронт, а канцелярии его действительное уничижение, о чём и донёс Святейшему Синоду, объяснив, что в приказе розысков никаких не имеется, а ведомы раскольники только запиской в раскол и платежом, и буде такие противности от «приказу» будут и впредь происходить, то оной канцелярии в делах, порученных ей, нимало действительной быть не можно, ибо оные раскольники, видя себе протекцию, весьма оную канцелярии уничтоженну в действии её признавать будут». По жалобе Топильского Святейший Синод приказал, чтобы Швартов впредь таких неучтивых слов об оной канцелярии не произносил, но признавал бы ту канцелярию, под страхом наказания за неисполнение, прочим правительствам равносильной и единому только Святейшему Синоду подчинённой³¹⁵. Упразднение церковного приказа последовало при Топильском³¹⁶. Характерно то, что Топильский, в продолжение целого года со времени назначения судьёй (февр. 1723 – февр. 1724 г.) не получал жалованья пока по прошению не был удовлетворён на основании указов общих и синодальных³¹⁷.

Московская канцелярия Плещеева называлась первой, в отличие от другой, которая учреждена была в С.-Петербурге с тем же именем «второй раскольнических дел канцелярии»³¹⁸. Учреждение второй канцелярии относится к началу 1722 года. Штат её, состоявший из 25 лиц, одинаков был с московской³¹⁹.

С.-Петербургская канцелярия учреждена при существовании тиунской палаты, в видах лучшего управления синодальными делами, как говорится в указе от 28 февр. 1722 года. 2-я канцелярия поручена была надзору члена Синода, архимандриту Заиконоспасского монастыря, Феофилакту Лопатинскому. Особой инструкции для новой канцелярии не дано; сделано только общее замечание о решении дел, имевших рассматриваться в канцелярии: мелкие дела предоставлено решать Феофилакту, а о важных следовало докладывать на усмотрение Святейшего Синода.

Вторая канцелярия существенным образом отличалась от московской. Это было специальное учреждение при Св. Синоде по делам раскола, учреждение чисто церковное, соответствовавшее нынешним отделениям Св. Синода, или постоянным комитетом при нём. В производстве дел успеха было мало; когда в 1725 г. обер-прокурор Святейшего Синода Болтин потребовал от канцелярии обстоятельных сведений о раскольниках, то канцелярия не имела сведений ни о числе раскольников, ни о собранных с них денег³²⁰.

Из представленных сведений и замечаний об учреждениях, служивших органами Святейшего Синода в его действиях против раскола, можно видеть, какая была у них задача, какая деятельность и взаимное отношение. Все они содействовали главной цели центральной власти – скорому и беспристрастному производству дел, возникавших по открытию, исчислению и сбору с раскольников денег. Задача их была формальная, хотя добросовестное исполнение её вело к достижению основной цели церковно-гражданской власти – ослаблению раскола и приведению его к примирению с правительством. От служивших в означенных учреждениях обязательно требовалась при вступлении в должность присяга³²¹.

Трудно сказать, насколько учреждения достигали своих целей. Нельзя преувеличивать их значения, но нельзя и отрицать их заслуг. Долг справедливости побуждает более ограничиться заключением о скромной их роли. Если принять во внимание малый штат чиновников, неопределённость и скудость содержания, нелестную репутацию об их умственном и нравственном цензе, случаи перехода и даже ухода их в другие гражданские учреждения, затруднительность центральной власти в приискании подходящих лиц на места по духовному ведомству, то много есть данных усомниться в успешной деятельности синодских учреждений, предназначавшихся к содействию власти в упорядочении сложного и важного раскольнического вопроса. Не в пользу этих учреждений говорит многочисленность жалоб раскольников духовному начальству на притеснения и взяточничество служивших в них лиц духовного и светского звания. Если не безупречны были духовные лица, то трудно было уберечься от соблазна и падения подьячим и канцеляристам³²².

Означенные учреждения были органами церковной власти постоянными, существовавшими и ранее, до учреждения Святейшего Синода, только усложнившими свою деятельность по части раскола в силу требований синодальной власти. Для успеха дела, этих учреждений было недостаточно как по причине их малочисленности, так и по присущим им недостаткам старого делопроизводства, медленности и пристрастия. Издавая два указа в 1721–1722 годах с общим и обязательным требованием о приведении в известность состояния раскола, Святейший Синод, в силу именного указа и в целях обеспечить успех дела, избрал особенных чиновников-сыщиков для посылки их в ближайшие к столицам местности, заражённые расколом. Это была своего рода комиссия, вызванная к деятельности по инициативе Петра.

Места, куда положено послать особых лиц, были следующие:

1) уезды псковский, дерптский, нарвский, копорский, ямбургский;

2) новгородская епархия;

3) епархия московская

4) епархия калужская.

Роль этих лиц была фискальная, роль сыщиков; они должны были в своих действиях руководствоваться данной им от Святейшего Синода инструкцией и представлять в Святейший Синод срочный отчёт о своей деятельности и собранных деньгах. Необходимо познакомиться с содержанием инструкции для означенных деятелей по части исследования и преследовании раскола.

«Царского Величества от Святейшего Синода инструкция,.. в городах и уездах быть у раскольнических дел и управлять оные по нижеследующим пунктам; этими пунктами требовалось:

1) усердно отыскивать раскольников – мужчин и женщин и переписывать всех их без утайки, с указанием, кто где живёт, в городе ли, слободе, или селе, какого звания, природные ли жители или пришлые, откуда пришли, чем прежде занимались.

2) При переписи раскольников требовать обстоятельных показаний о том: с какого времени они находятся в расколе, сколько уплачивают в казну денег, сколько прежде уплачивали, есть ли на это достоверные расписки, или свидетели.

3) Если на увещание оставить своё заблуждение раскольники не согласятся, то следует обложить их двойным окладом податей со взятием обязательства в уплате ежегодно и своевременно положенного оклада сполна; сбор денег требуется производить начиная с 1716 г. Неплательщиков допрашивать, отчего не платили, и обязывать к уплате. С вдов и девиц брать половину в сравнении с мужчинами.

4) С раскольников, имеющих войти в записи, требовать за 1721 год весь оклад и все прежние недоимки, ничего не отсрочивая. О собранных деньгах рапортовать ежемесячно, а сбор денег представлять в Святейший Синод ежегодно.

5) От священников и заведовавших именными исповедными записями требовать, кто, начиная с 1718 года, вопреки указу означенного 1718 года, не был у исповеди, и взят ли за это штраф, куда отправлен; если не взят, то почему; недоимки допрашивать без послабления.

6) Перепись раскольников, оклады и сбор с них денег... чинить самой сущей правдой, без подлога и фальши, как честному и верному порученных дел управителю долженствует; а возбранённых Е. И. В. указом поступков и действий отнюдь не употреблять и запрещённым взяткам не касаться, под страхом наказания.

7) Если где из властей или простых людей будут препятствовать в расследовании и переписи раскольников, укрывая их от уплаты денег, то с укрывателей и потакателей брать двойной оклад, равным образом и с укрывающихся раскольников.

8) Для содействия сыщику в розыске раскольников положено иметь несколько солдат, от двух и более, смотря по надобности»³²³.

При сравнении изложенной инструкции с инструкцией Неофита можно видеть большую разницу между ними. Насколько последняя отличалась осторожностью, настолько первая – решительностью и требовательностью; преобладающий характер инструкции Неофита церковный, миссионерский, а инструкции сыщиков – гражданский, не исключающий и целей обращения раскольников к православию...

Из содержания инструкции можно видеть круг действий сыщиков, их права и ответственность перед высшей властью. На основании инструкции можно судить, что эти лица, снабжённые большими полномочиями, должны были иметь большое значение как для духовного ведомства, так и для последователей раскола. Духовная власть должна была получить много обстоятельных сведений как о числе раскольников, так и вообще о состоянии раскольнического движения; гражданское правительство вместе со сведениями о состоянии раскола, в которых оно нуждалось, в виду получать очень значительную сумму податного сбора. Казённого жалованья сыщикам не положено; жалованье, разъездные и кормовые деньги должны были они получать из штрафных денег, собиравшихся с раскольников. Необходимо думать, что на должности фискалов должны были избираться лица благонамеренные, испытанные в честности и опытности.

В охотниках для таких новых должностей не было недостатка. Состав их образовался из военных и духовных особ. Представим деятельность всех их отдельно в хронологическом порядке, на основании указов о назначении их и отчётов сыщиков о своей деятельности.

Первым по времени³²⁴ сыщиком упоминается гвардии поручик Зиновьев, назначенный, от 8 мая 1721 года, для розыска и исследования раскольников в ямбургский и копорский уезды вместе с уездами псковским, дерптским и нарвским³²⁵. В первые два уезда Зиновьев послан был ещё 18 октября 1720 г. от Сената, а в остальные – от Синода, после перехода в Синод дел по расколу. В 1724 году Зиновьев назначен был в Ревель и в ревельский уезд, а также и в рижскую губернию, для изыскания раскольников и сбора с них окладных и штрафных денег.

Деятельность Зиновьева продолжалась с 1721 года по 1725 г., во всё время краткого существования должности сыщиков, упразднённой после Петра, при Екатерине I³²⁶. Зиновьев действовал на основании данной ему инструкции, дополненной новыми синодальными указами и указаниями епархиального архиерея, в ведении которого находились определённые для розысков уезды; дополнительные указы иногда посылались Зиновьеву в разрешение недоумений, которые встречались ему при исполнении его обязанностей. Недоумения эти состояли, между прочим, в следующем:

1) ни в указе от 17 февраля 1718 года, ни в синодальной инструкции от 8 мая 1721 года Зиновьев не находит указания на то, в каком количестве брать штраф с не бывших у исповеди мужних жён, вдов и девок;

2) так как указом от 17 февраля 1718 года штраф положено брать в прогрессивном количестве, т. е. с не бывших у исповеди в 1718 году – 1р., в 1719 году – 2р., в 1720 году – 3р., в 1721 – 4р., то являлось затруднение в определении того, сколько брать штрафа с тех, кто, например, в 4 года (1718–1721 года) не был у исповеди в два последнее года, именно за 1720 год, – 1 рубль, как за первый (1718 год) их небытия, или три – по указу, за 1721 – два, или четыре;

3) как поступать с теми, кто должен платить штраф, но не мог по бедности;

4) случалось, что священники не представляли Зиновьеву исповедных ведомостей за 7 лет, с 1718 по 1725 годы;

5) требовалась проверка некоторых дел относительно того, принадлежат ли они к расколу, или к православной вере;

6) были места привилегированные, принадлежавшие, например, дворцовому ведомству, где производить розыск Зиновьев без особого разрешения затруднялся³²⁷. На все такие недоумения, задерживавшие дело исследования раскола, Зиновьев должен был просить и ждать разрешения. Разрешения приходили весьма медленно и то не на все запросы. Так, в разрешение 1-го вопроса Зиновьева, возбуждённого в 1721 году, от Святейшего Синода последовал ответ 15 февраля 1723 года в том смысле, чтобы как с мужчин, так и женщин брать штраф одинаково, ровно, понеже от женского полу паче происходят раскольнические мерзостные прелести. По жалобе Зиновьева на непредставление некоторыми священниками ведомостей, Святейший Синод послал через епархиального епископа послушные указы. По ходатайству дворцовой канцелярии Святейший Синод отсрочил сбор штрафных денег с крестьян ямбургских дворцовых мыз в трудное пашенное и сенокосное летнее время, во избежание крайнего разорения и нищеты, с тем, однако, чтобы, по прошествии срока, деньги были собраны без опущения³²⁸.

В продолжение всей своей службы в качестве сыщика раскольников, Зиновьев вёл дело довольно успешно и скоро, несмотря на многие затруднения с разных сторон. Зиновьеву в некоторых местах не давали, вопреки инструкции, ни солдат, ни подьячего, которого должен был, по распоряжению духовного начальства, заменить церковный дьячок. Особенно много было столкновений у Зиновьева при переписи раскольников близ польской границы. Здесь раскольники были, как кажется, феодосеевцы; из донесений Зиновьева видно, что почти все они жили с работницами или жёнами невенчанными, а из детей их одна половина была крещена простыми учителями, а другая оставлена без крещения. Наибольшее сосредоточение раскола в копорском уезде представляли деревни: Заречье, вотчина князя Меньшикова; Грязна́я, вотчина царицы Парасковьи Феодоровны, жены царя Иоанна Алексеевича V, урождённой Салтыковой, и Фалилеево, вотчина князя Меньшикова. Из раскола Зиновьев обратил 428 человек, а денег собрал с раскольников в продолжение 1721–1725 гг. около 2.500 рублей³²⁹.

В октябре 1723 года Зиновьев донёс, что в приходе Велье псковской епархии, вотчины генерал-прокурора Ягужинского, а также в монастырских и дворцовых вотчинах, близ польского рубежа, живут раскольники и говорят: «если он, Зиновьев, в те места к ним приедет для сбора, то они уйдут за польский рубеж». Синод определил: описи раскольников в тех местах не производить на основании указа 1716 года. В то же время Зиновьев доносил, что штрафов брать с некоторых «нечего за бедностью», – определено: штрафы править³³⁰. Зиновьеву особыми указами поручалось отыскивать наиболее деятельных и, следовательно, вредных раскольников, или возбуждавших подозрение³³¹. Иногда у Зиновьева недоставало солдат для исполнения очень важного поручения. Так, из одного дела за 1724 год видно, что Зиновьеву нельзя было управиться, когда он преследовал и ловил одного раскольничьего учителя, Тимофея Широкова, явившегося в копорском уезде и долго скрывавшегося, благодаря отсутствию необходимых для Зиновьева солдат³³².

Заслуживают внимания некоторые частные сведения, заключающиеся в донесениях Зиновьева и характеризующие тогдашнее состояние раскола. Из одного донесения видно, что с попов за утайку раскольников взято штрафных денег 80 руб.; после беглого раскольника за продажную лошадь взято 3 рубля; после беглых раскольников продажного хлеба и домового скарба получено 11 руб.

На основании донесения Зиновьева представлено было Святейшему Синоду, что, после беглых раскольников в копорском уезде остался в распоряжении Зиновьева, между другими старыми иконами, образ во облаце Пресвятой Богородицы, пред ним написан некто молящийся, а в руке сложение для изображения крестного знамения написано двуперстное. «Куда девать его?» Ответ: «присланный от поручика Зиновьева с ветхими Святых иконами написанный пред образом Пресв. Богородицы без подписи, по раскольническому вымыслу, с изображением двуперстного к крестному знамению сложения, кумир, истребить немедленно, а святые иконы хранить где пристойно³³³.

Справедливость требует привести два случая о деятельности Зиновьева, для характеристики её. По одному приходо-расходному отчёту Зиновьева, относящемуся к 1724 году, сбор с раскольников определялся в 4.744 руб. 09 коп.; а расход – в 5.015 руб. 43¼ коп.; следовательно, расход превышал приход на 271 руб. 33 коп.³³⁴. Вопреки п. 5 инструкции, Зиновьев не всегда исправно присылал в Святейший Синод сбор штрафных денег, поэтому в 1724 году ему послано было от Святейшего Синода требование о немедленной высылке штрафных денег. Зиновьев медлил присылкой, ссылаясь на малолюдство приказных служителей и невозможность, вследствие этого, своевременного составления отчёта за 1723 год. И только после третьего указа, с крепким подтверждением и угрозой за неисполнение, с истязанием немалого штрафования, Зиновьев прислал скоро весь сбор³³⁵. Других подобных фактов в делах о Зиновьеве не встречается. Однако подозрение в чистоте в исправности Зиновьева оставалось до конца его деятельности; когда в 1727 году, по случаю перехода раскольнических дел в гражданское ведомство, Зиновьев обратился в Святейший Синод с просьбой о предоставлении ему какой-либо должности по духовному ведомству, а равно о выдаче ему жалованья за 1827 год, то ему было отказано как в том, так и в другом по причине числившихся за ним недочётов из сборных денег. Вознаграждения Зиновьев получал в год по 83 руб. 26 коп.³³⁶

В деятельности Зиновьева принимал участие, в качестве помощника, ямбургский священник Константин Фёдоров³³⁷, настоятель церкви архистратига Михаила.

К. Фёдоров сам прежде принадлежал к расколу, но обратившись к православной церкви, изъявил желание содействовать церковной власти в обращении раскольников посредством увещаний и сообщений сведений о последователях раскола в известных ему местах. 17 февраля 1718 года К. Фёдорову вместе с другими лицами дана была Высочайшая грамота, уполномочившая их в копорском и ямбургском уездах располагать и обращать раскольников в православие. 26 сентября 1721 года К. Фёдоров уже был известен Святейшему Синоду как полезный и деятельный священник-миссионер, под надзор к которому посылаются подозрительные и нетвёрдые в православии обращенцы, для лучшего исправления и всегдашнего в несомнительном святой церкви покорении содержания. Присоединив к церкви одного очень важного раскольника из Ряпиной мызы (дерптского, ныне юрьевского уезда), Ивана Парфёнова и других, священник Фёдоров постарался препроводить Парфёнова в Святейший Синод, где на допросе от Парфёнова собраны были важные указания о месте нахождения многих раскольников, о покровительстве им, как своим крепостным, со стороны управителя Ряпиной Мызы, иноземца Левольда, об укрывательстве раскольников со стороны православных священников. По произведённому на основании сего Зиновьевым следствию открылось, что в деревне Тошковичах (около Дерпта) держался раскола сельский староста, Дмитрий Данилов, который под влиянием страха и увещания в Святейшем Синоде, «отрёкся от двуперстия и другого раскольничества».

Будучи официальным советником Зиновьеву в делах по расколу, священник Фёдоров своими указаниями и донесениями помогал ему производить перепись раскольникам в ямбургском уезде. В 1723 году за деятельность священника Фёдорова по обращению и указанию раскольников (о местах их пребывания) он возведён был в сан протоиерея; со званием протоиерея круг деятельности и компетентности его расширился по надзору над местными священнослужителями ямбургского уезда.

Из отрывочных сведений о свящ. К. Фёдорове можно заключать о том, что деятельность его по части раскола имела некоторое, хотя местное и кратковременное, значение; но фактических подробностей о ней не имеется в документах, поэтому нельзя о ней сказать что-либо определённое и решительное. Заслуживает внимания «письмо никоего Евдокима к К. Фёдорову», писанное в 1721 году от 2 января, в бытность Фёдорова ямбургском священником, а не протоиереем. Письмо это весьма замечательно, из него открывается, что раскол в то время не только возрастал, но и враждебно относился к православной церкви. Автор письма считает священника К. Фёдорова защитником православных против раскольников, в ямбургском и копорском уездах, прося его быть покровителем и ходатаем пред высшей церковной властью против раскольников, живших в одном и том же месте с автором, где именно – неизвестно; но, заметно, недалеко от Ямбурга и Ряпиной Мызы. «Слышал промысл твой об уездах ваших, а нас забыл еси», жалуется автор; «блаженни люди (означенных уездов); окаянны и безмощны мы, оставлены будучи на погибель и расхищение волкам, скверным учителям раскольным. Приезжают к нам и ряпинские из Новгорода, и яко змии ужаляют. А что много глаголати, когда сам ты знаешь нашу страну и погибель её»… Наши люди все глаголют тебе, да взыщет по тебе Бог, яко не промышляешь о нас; но нам ниоткуда помощи нет, и смеются над нами враги церковные, укоряя нас: что де вам поможет никонов внук, ямбургский чтитель православия (т. е. раскола). Мы же, яко последние во святой церкви сироты, отбегаем от них. Ныне же просим, дабы нам от святоцарствующего царя или от Божиих архипастырей наших смотрительная учинилась помощь»³³⁸.

Одним из следствий приведённой просьбы было открытие, при содействии К. Фёдорова, до 75 дворов раскольников в Дерптском округе и запись их в раскол со всеми обязательными требованиями; были ли другие какие либо последствия, неизвестно. Об авторе письма нужно сказать то, что если можно признать справедливым замечание его о враждебном отношении раскола к православию, то нельзя не назвать преувеличенным мнение автора о значении священника Фёдорова в делах по расколу.

Вторым после Зиновьева деятелем по части расследования раскола, одновременно назначенным в 1721 году, был гвардии поручик Ив. Коптелов; он был послан в новгородскую епархию для сыска и переписки раскольников, с обязательством доносить о действиях своих Святейшему Синоду ежемесячно рапортами³³⁹.

Деятельность Коптелова продолжалась немного менее чем Зиновьева, с июня 1721 года по 15 июня 1724 года, т. е. до самой смерти его († 15 июня 1724 г.). Так как Коптелову дана совершенно одна и та же инструкция, как и Зиновьеву, для руководства в розыске раскольников, то внешняя фактическая сторона его деятельности не представляет ничего особенного, хотя, с другой стороны, деятельность Коптелова по своим результатам не уступает деятельности Зиновьева. Некоторые из прежних недоумений повторяются и Коптеловым и так же решаются, как, например, вопрос о том, как поступать с теми, кто не во все годы был у исповеди, – относительно уплаты штрафных денег соответственно с требованием указа 1718 года. К особенным обстоятельствам, вызванным состоянием раскольнического движения в новгородской епархии, нужно отнести следующие. Известно, что по «духовному регламенту» и дополнительным указам требовалась от поступавших на службу присяга на верность государю и проклятие раскола и всех известных его разветвлений (толков); это требование должно было строго пополняться как вообще, так особенно по отношению к тем, кто подавал повод к подозрению в принадлежности к расколу³⁴⁰. Из донесений Зиновьева не видно, чтобы это требование им предъявлялось при расследовании раскольников. Но из дел, относящихся до деятельности Коптелова, открывается, что для отыскания раскольников в пределах новгородской губернии присяга, соединённая с отречением и проклятием раскола, была вызвана необходимостью, по причине укрывательства последователей и пособников раскола, как доносил об этом Коптелов в 1722 году³⁴¹. Присяга признана обязательной для «всякого звания обывателей обоего пола людей, кроме ежегодно исповедующихся и сомнению не подлежащих персон»; а которые к присяге не пойдут, тех записывать в раскол³⁴².

Изложим кратко сущность известий о деятельности Коптелова.

В двух донесениях в конце 1721 года Коптелов сообщал, что «в Новгороде от духовных правителей никакого доказательства о раскольниках, ни словесно, ни письменно, не получено»; а «собою никто» из раскольников, для записки под двойной оклад, не является; неудачны были поиски раскольников и по уездам новгородской епархии. Поэтому деятельность Коптелова за 1721 год ограничивалась сбором штрафных денег с не бывших у исповеди. Штрафных денег собрано было 1.245 руб., с 1.664 человека.

При расследовании раскольников летом и осенью 1722 года в Старой Руссе, Коптелов нашёл их довольно, но они, по донесению сыщика, признавая богомерзкую свою противность и не желая ко святой церкви обратиться, оставив свои дома, пожитки и детей, разбежались. Таких было 12; дом одного из них, с лавкой и пожитками, был Коптеловым запечатан. На запрос Коптелова, как поступать ему с пожитками старорусских бежавших раскольников, Святейший Синод приговорил: дома и пожитки бежавших раскольников описывать при инквизиторе на Его Императорское Величество и, оценивая, продавать с торгу (с аукциона) и те деньги записывать в приход особливо от других сборов, понеже оные велено употреблять на госпитали.

Подобно Зиновьеву, и Коптелову поручалось отыскивать деятельных и вредных расколоучителей. Так, в 1723 году, указом Святейшего Синода от 13 сентября, повелено было сыскивать в Крестецком Яму, на родине основателя феодосеевщины (Феодосия Васильева) расколоучителя Еремея Иванова, новгородского посадского человека, всякими сысками накрепко и обязать лиц, которые могли давать ему убежище, под смертной казнью и без всяких оговорок поставить его в архиерейский «местный разряд». Но Еремей бесследно скрылся; пожитки его были оценены и проданы. Жители Крестецкого Яма, ямщики, все были расположены к расколу. По донесению попа Никитина, его прихожане не обращаются к нему ни за какими требами; умирают без покаяния и причастия; в 1721 году в Крестецком Яму было 790 церковных противников. При содействии Коптелова число противников в 1723–1724 гг. уменьшилось.

Но препятствия в своей деятельности Коптелов встречал не в одном упорстве, многочисленности раскольников и трудностях отыскивать их, но и в неуместном заступничестве некоторых высокопоставленных лиц, как это видно из дела по жалобе крестецких ямщиков почт-директору Дашкову на притеснения будто бы Коптелова; последствием жалобы была угроза Коптелову со стороны Дашкова, и донесение Коптелова, в объяснение своих действий, оставшееся без ответа. Из дел не видно, чтобы жалоба ямщиков признавалась справедливой.

В деятельность Коптелова возникло очень интересное и продолжительное судебное дело по обвинению новгородского купца Михаила Сердюкова в расколе. Из «дела» этого усматриваются как приёмы Коптелова при розыске раскольников, так и взгляды подозреваемых в расколе на роль официальных сыщиков; из «дела» же видна и большая строгость церковно-гражданской власти к лицам, подавшим повод в принадлежности к расколу.

Дело о М. Сердюкове, доходившее до царя, возникло в 1723 году по жалобе первого на притеснения Коптелова, поданной синодальному секретарю Семёнову. Сердюков писал: «премногомилостивый ко мне Государь Герасим Семёнович! Многолетнего здравия вкупе при вашей милости от всего сердца желаем. Доношу. Раскольнических дел поручик Иван Коптелов в Вышний Волочок прибыл и вышневолоцких жителей многих, по делам ли их, или напрасно, только жестоко держит в учреждённой в ямском дворе конторе и поступает к людям Божьим весьма жестоко, и обо мне убогом многим людям объявлял страшливые слова под караулом держанием; и сего июля 29 числа к заводишку моему с сыскной, с которой список при сем приложен, солдат своих присылал с жестоким выговором, от чего, я, убогий, убоявшись его объявленных слов, к нему не пошёл. Того ради вас, моего премилостивейшего Государя, прилежно прошу: Преосвященному архиепископу, премногомилостивейшему моему государю и отцу Феодосию (Яновскому) милостивно донести не оставь, ежели от меня и от домашних моих в чём есть недоумением какое поползновение, чтоб увещевать указано было учёному от духовного чину духом кротостью, а не военному чину военной рукой; буде же есть что по клеветам, или взять деньги на мне и на домовных и на людях, которые у меня при канальном и при всяких моих работах, – ведать во всём повелено было в Новгороде отцу архимандриту Андронику с товарищи кроме поручика Коптелова»³⁴³.

Основательная, по-видимому, жалоба Сердюкова принесла ему много горя и неприятностей. Ему пришлось около 1½ лет просидеть под строгим военным караулом при Святейшем Синоде в то время, когда производилось судебное о нём, дело с продолжительными и подробными расспросами свидетелей о прежней жизни его, о знакомстве и случайных разговорах с разными лицами, о книгах, имевшихся в домашней библиотеке М. Сердюкова и т. п. Из показаний Сердюкова оказалось, что он был монгольского происхождения, из далёкой Сибири; находился в языческой вере до 13-летнего возраста; взят был в плен русскими во время войны 1691 года; Христианскую православную веру принял в Москве, куда привёз его из Енисейска русский купец Сердюков, купив у казака за 10 рублей; в Москве он научился чтению и письму, принял фамилию своего благодетеля и руководителя по торговой части. Сердюков отрицал всякую соприкосновенность свою с расколом и последователями. Из дела не видно, почему Коптелов заподозрил Сердюкова в принадлежности к расколу; но из производства дела в С.-Петербурге обнаружилось, что в числе служащих у него были трое раскольников, о которых он при дознании не показал; это ему поставили в вину, хотя о том его и не спрашивали; но главное открылось, что Сердюков имел разговор о «старой вере» на вышневолоцкой почтовой станции с неким человеком, ехавшим в С.-Петербург из Нижнего, одетым в старое раскольническое платье с красным козырем и бородой. Оказалось, что это был диакон Александр, он хвалил перед Сердюковым старую веру и говорил о своих вопросах, предложенных Питириму, оставшихся без ответа, а Сердюкова назвал бедным татаринушкой за исповедание православной веры. На основании этого Сердюкова обвиняли в сочувствии к расколу и диакону Александру, но, ввиду отрицания Сердюковым всякого участия в расколе и отсутствия доказательств для подтверждения обвинения, Сердюков получил свободу по Высочайшему повелению и по произнесению присяги, совершения над ним исповеди и святого причастия. Особенность дела Сердюкова та, что насколько одни относились к нему придирчиво, настолько другие высшие лица ему покровительствовали. Сердюков был богатый человек, ведший большие торговые обороты; у него были заводы: «винные, солодовые, мельничные, пильные, хлебные, скотские и другие подрядные промыслы хлебные и пеньковые и кабацкие откупы и таможенные канцелярские сборы и другие дела»³⁴⁴.

Можно думать, что экономическое благосостояние Сердюкова способствовало к обвинению его и принадлежности к расколу; оно же содействовало и освобождению его от подозрения. Есть основание подозревать в этом пристрастие и придирки Коптелова, на что́ есть намёк в приведённом письме М. Сердюкова.

Впрочем, из дела не видно, чтобы деятельность Коптелова официально при его жизни порицалась; был только один случай, когда действия Коптелова подверглись со стороны Святейшего Синода неожиданному контролю; контроль вызван был, как можно думать, недоразумением, впоследствии разъяснившимся. Недоразумение это возникло вследствие отчасти неисправности Коптелова в присылке собранных денег, отчасти ошибки его в отправке денег в Москву, где временно находилось тогда (1721–1722 гг.) большинство членов Святейшего Синода, а не в С.-Петербург, куда следовало бы, как место центрального и постоянного присутствия Святейшего Синода. Так как Коптелов скоро поправил свою ошибку, то недоразумение окончилось выговором и угрозой, во избежание в будущем подобных случаев, которые и не повторялись³⁴⁵.

Дело расследования раскольников в новгородской губернии продолжал, после смерти Коптелова, поручик Рожнов, но деятельность его относится к последующему после-петровскому времени, которого мы не касаемся³⁴⁶. Однако о преемнике Коптелова нужно сказать, что он раскрыл некоторые злоупотребления своего предшественника по денежной части. По проверке Рожновым денежной отчётности оказалось следующее: за время с 26 июня 1721 года по 15 июня 1724 года Коптелов собрал 3.692 рубля 90 копеек; из этой суммы, в три года, он взял себе сверх жалованья лишних 465 рублей; за этот долг, открывшийся после смерти Коптелова, по распоряжению Святейшего Синода, было описано его имущество³⁴⁷. Приведена ли в исполнение конфискация имущества, или сделано снисхождение в уважение прошения жены Коптелова о помиловании, из дел не видно³⁴⁸.

Одновременно с Зиновьевым и Коптеловым действовали по части переписки раскольников и сбора с них денег и другие лица, в других местах, – в Москве и Калуге.

В Москве в качестве сыщика и судьи раскола был полковник Иван Плещеев. О деятельности Плещеева, вследствие отрывочности сведений, можно сказать менее определённого, чем о Зиновьеве и Коптелове, хотя и заметно, что Плещеев имел большое значение в качестве деятеля по делам раскола в московских пределах. Деятельность Плещеева сосредоточивалась в Москве, в приказе церковных дел, и не в разъездах, для которых назначались особые лица в 1721 году³⁴⁹. Деятельность Плещеева была непродолжительна³⁵⁰. Она состояла в отправке из Москвы в города и провинции указов о сыске раскольников и сыщиков для расследования раскола.

Из сведений, сюда относящихся, видны жалобы Плещеева на неисполнение его указов, соединённые с просьбой в Святейший Синод о посылке послушных указов к управителям духовным³⁵¹.

Замечательно то, что для сыска раскольников в московском округе не было специального и постоянного сыщика, в роли, например, Зиновьева или Коптелова, а были лица временные, отчасти неизвестные ни по имени, ни по деятельности, отчасти известные³⁵². К числу последних относится майор Норов, командированный, во исполнение указа Святейшего Синода, московским вице-губернатором Воейковым для произведения сыска раскольников в муромских лесах, в Калуге, белевском уезде и Ржеве. О последствиях командировки Норова не известно. Известно только то, что в Ржеве Норов встретил препятствия своему делу со стороны тамошнего общества, вопреки послушным указам. Известно и то, что действия Норова в тверской епархии подверглись контролю со стороны Плещеева по жалобе старосты тверских вотчин Александро-Невского монастыря на взятки и обиды, причинённые будто бы Норовым и его командой крестьянам деревни Митроново. Насколько справедлива была жалоба – не известно; но она доходила до Святейшего Синода, делавшего Норову и другим подобным строгое внушение, «под страхом беспощадного штрафования»³⁵³.

Для исследования раскола в Калуге, в 1720 г., из «приказа церковных дел» (из Москвы), отправлен был туда священник Н. Михайлов, для исследования церковного благочиния и отобрания от духовенства росписей. По расследованию его открылось, что «в пяти вёрстах от Калуги, на бору, находились кладбища, в которых погребены были многие старцы и старицы живые, ибо у них руки и ноги связаны, на устах полушки, а сандалии и чулки сбиты; из числа таких тамошние жители почитают одного старца похороненного, Феофана, за святого, и поют по нём панихиды»³⁵⁴. Многие другие подробные и интересные сведения о состоянии раскола в Калуге изложены в донесениях архимандрита Златоустовского монастыря (Московского) Антония³⁵⁵, основанных на рапортах священника Михайлова. По взгляду Антония, раскол в Калуге распространился очень сильно³⁵⁶.

Наиболее усиленная и успешная деятельность по части исследования раскола совершалась в пределах Нижегородской епархии. Много здесь было раскольников, много и положено было трудов и усердия к приведению в известность числа и состояния раскольников и обращения их в православную церковь. Духовная и светская власть, совместно действовавшая в делах по расколу во многих главных местах России, здесь получила особенное благоприятное согласное направление. Светским деятелем по расследованию раскола был капитан Юрий Ржевский, назначенный в этот край Петром I ещё в 1718 г. действовать «по соглашению с известной некоторой персоной», т. е. епископом Питиримом.

В качестве доверенного лица от царя, впоследствии в должности вице-губернатора Нижегородского, Ржевский действовал с 1718 г. по 1725 г., следовательно, продолжительнее Зиновьева, Коптелова, Плещеева, Норова и др. Деятельность и власть Ржевского определялась инструкцией, выданной ему из кабинета царского³⁵⁷, предоставлявшей ему более прав и власти в сравнении с другими деятелями по расколу.

Деятельность Ржевского состояла в требовании от духовенства верных росписей о раскольниках, в сборе штрафных и окладных денег с раскольников, в наказании упорных раскольников собственной властью, или отправление наиболее опасных в С.-Петербург для суда и наказания. Действуя сам в Нижнем Новгороде, Ржевский в провинции и уезды посылал своих помощников. Совокупная деятельность Ржевского и его помощников с Питиримом во главе обнаружилась в следующем.

Ржевский открыл потаённых раскольников 46.965 человек. Из этого числа обратилось к православной церкви 9.194 человека. От попов представлены Ржевскому удовлетворительные сведения о раскольниках. Успешная деятельность Ржевского относится к 1718–1722 гг., о чём можно судить на основании переписки Ржевского с Питиримом, кабинет-секретарём А.В. Макаровым и самим царём Петром, – переписки по делам раскола. Содержание переписки может дать представление о состоянии раскола в Нижегородских пределах. Немало было раскольников и раскольниц упорных, «необратных и замерзелых, царскому указу противных»; они отказывались от уплаты двойного оклада податей. Ржевскому предоставлено было право поступать с такими непокорными по его усмотрению, чем он в полной мере и пользовался. Отсюда в его донесениях часто встречаются выражения: «раскольники за противность государю наказаны, ноздри у них вынуты, пороты, биты кнутом и отосланы в каторжную работу. Согласно указу Петра 1718 г., подвергались наказанию при Ржевском и те попы, которые укрывали раскольников, ложно записывая их в росписях в числе исповедавшихся, православными; за это попы были расстригаемы и наказываемы кнутом и ссылкой в каторжную работу³⁵⁸.

Этим заканчивается ряд тех лиц, через которых церковная власть собирала сведения о состоянии раскола и численности его последователей в разных местах европейской России, в главных центрах раскольнического населения и движения. Мера по приведению раскольников в известность, предпринятая Святейшим Синодом по предложению гражданского правительства, и исполненная при его содействии, доставила много самых разнообразных и неутешительных, хотя и не полных сведений о состоянии раскола во всей России. Не будем делать общих выводов о состоянии раскола на основании представленных сыщиками отчётов во избежание повторения, потому что главное из отчётов указано нами при обзоре деятельности каждого из них. Правда, есть много интересных частностей, но они ещё найдут место в дальнейшем изложении.

Были попытки к исследованию раскольников со стороны других частных лиц. По-видимому, недостатка в частной инициативе для содействия правительству в деле разыскания последователей раскола не было, но лица, изъявлявшие желание отыскивать раскольников, руководились своекорыстными побуждениями, что̀ и не замедлило открыться; были случаи составления подложных указов о розыске раскольников и сборе с них денег. Так, подьячий новгородского архиерейского дома В. Саблин, будучи по службе в пределах Олонецкого уезда, в 1721 г., составил указ, в котором назвал себя подпоручиком Киевцевым и поручил себе отправиться в Олонецкий уезд для изыскивания раскольников Даниловской пустыни. Указ был составлен по форме, подобно тем указам (инструкциям), с которыми отправлялись для розыска раскольников впоследствии Зиновьев, Коптелов и др., – со всеми подробностями и даже угрозами подвергнуться наказанию за притеснение раскольников и получение с них взяток. Подписав выдуманный указ именем князя Меньшикова, Саблин отправился с ним в Выговскую пустынь, но, по предъявлению указа, Данила Вакулин с товарищами «познали, что закрепа под указом не подлинная и подпись руки не Меньшикова, и по тому ложному указу никакого ведения не дали»³⁵⁹. Хотя В. Саблин и должен быль сознаться в своём проступке и рассчитывал на снисхождение выговских простаков, однако, по требованию их, делу дано было официальное движение через донесения в Святейший Синод. Впрочем, Саблин не подвергся заслуженному наказанию по случаю милостивого манифеста о заключении мира со шведами, 19 октября 1721 года.

В 1724 году, посадский человек Ярославской губернии, А. Мущинин, просил у Святейшего Синода позволения разыскивать известных ему лично тайных раскольников. Заподозрив корыстные расчёты просьбы Мущинина, Святейший Синод распорядился об отобрании сведений о Мущинине через разные конторы и канцелярии, к которым он имел отношения в качестве торговца и подрядчика. Подозрения Святейшего Синода оправдались. Оказалось, что торговые дела Мущинина были в упадке; о неисправности его в уплате долгов в поставке товаров в срок производились уже дела по заявлениям и жалобам казённых учреждений и частных лиц. Было очевидно, что испрошением себе права розыска раскольников Мущинин надеялся поправить свои расстроенные дела и избежать угрожавших опасностей за неуплату долговых обязательств. Поэтому, в просьбе Мущинину было отказано³⁶⁰.

В 1723 году явился охотник для розыска раскольников в лице Ямбургского жителя, Ивана Парфёнова. Этот Парфёнов, по своему обращению из раскола в православие, состоял при поручике П. Зиновьеве в качестве его помощника по розыску раскольников в псковской провинции, где будто при его руководстве в Пскове, псковском и дерптском уездах, обратилось из раскола до 300 человек. Прося позволения у Святейшего Синода о выдаче ему «свободного паспорта для взятия раскольников, где можно, без военных людей», Парфёнов представлял следующие соображения: «ныне я при Зиновьеве дела никакого (?) не имею, а прежде сего знал я многие раскольнические дома и их учителей в Новгороде, Старой Русе, в уездах – новгородском, старорусском, великолуцком и порховском... того ради доношу, дабы дан был мне в упомянутые места свободный паспорт». Из дальнейшего хода дела не видно, чтобы просьба Парфёнова была уважена, хотя прошение его сначала принято было благосклонно³⁶¹.

К неудачным попыткам по исследованию раскольников нужно отнести командировку в коломенскую епархию солдата синодальной канцелярии Гавриила Стрекаловского. Командировка эта состоялась в 1724 г. по синодальному определению в удовлетворение ходатайства коломенского епископа Варлаама³⁶². Ходатайство епископа о Стрекаловском вызвано было недостатком в архиерейском доме способных служителей, которым можно было бы доверить в епархии изыскание раскольников. Отпуская Стрекаловского в коломенскую епархию, Святейший Синод приказал довольствоваться ему прежним жалованьем в счёт сборных с раскольников денег. Нельзя не видеть странной несообразности в назначении солдата на должность сыщика раскольников с оставлением его на прежнем жалованье. Если должность сыщика была выше, труднее и ответственней, что̀ совершенно верно, то с какой стати можно было соглашаться Стрекаловскому на новую, хотя более почётную, но одинаковую по содержанию должность? Так как Стрекаловского не принуждали, назначив его в сыщики, то он без сомнения имел расчёт на вознаграждение себя за труды из каких-либо негласных источников. Иначе пришлось бы приписать солдату Стрекаловскому такие побуждения, каких не имели лица, стоявшие гораздо выше его в служебном отношении, но для этого данных нет; не имеется сведений и о результатах странной командировки, т. е. ни о числе собранных денег, ни о числе обращённых и отысканных раскольников. Хотя ведомость приказа церковных дел о денежных сборах с раскольников и количестве записавшихся в раскол и обратившихся из раскола относятся к 6 июля 1724 года, – времени позднейшему командировки Стрекаловского на один месяц (10 июня 1724 года), но такого краткого срока недостаточно было для проявления деятельности, необычной для низшего служителя³⁶³.

В 1722 году, Сильвестр, митрополит тверской, два раза просил Святейший Синод о командировке в его епархию «кого-либо из офицеров, для изыскании раскольников, для вспоможения и лучшего противников исправления». Преосвященный усиленно просил об исполнении его просьбы, указывая на большое число и упорство раскольников в тверской епархии и жалуясь, что он один (?) не может властью церковной склонить противников к послушанию.

Просьба митрополита Сильвестра была исполнена только отчасти; настаивая на исполнении относившихся до раскольников указов непременно, Святейший Синод требовал от местного воеводы с товарищами вспоможения духовной власти к изысканию и исправлению раскольников³⁶⁴.

К частной инициативе относится проект, представленный в 1721 году Святейшему Синоду двумя священниками и состоявший в том, как можно было изыскать раскольников по всей России в два года. В своём проекте священники предлагали ранее то, что̀ впоследствии было сделано Святейшим Синодом постепенно и, кажется, независимо от проекта, по мере ознакомления с состоянием раскола через командированных лиц и донесения епархиальных; архиереев. С этой стороны проект не представляет чего-либо нового и особенного. Но он заслуживает внимания в других отношениях, прибавляя новые данные или характеристики тогдашнего времени и лиц, прикосновенных к делам раскола³⁶⁵.

Прежде всего, проект заслуживает внимания потому, что, явившись одновременно с деятельностью Святейшего Синода (заседания Синода начались с 14 февраля 1721 года, а проект стал известен в июне того же года), он представлял первую и даже единственную попытку частных лиц оказать в самом начале вновь учреждённому Святейшему Синоду в трудном, но важном деле по исследованию раскола, усилившегося в период между патриаршества. В то время это было делом подвига, выражением бескорыстия и даже самоотвержения; но, с другой стороны, проект и не был делом необдуманности и несбыточной затеей. Известно было, что авторы проекта – священники Иван Феоктистов и Николай Михайлов состояли на службе у дел раскольных, были знакомы с расколом не по формальному только делопроизводству, но и непосредственно: один (Феоктистов) в качестве инквизитора, а другой – в качестве следователя о Калужских раскольниках в 1720 году. Опытность в заслуги Феоктистова и Михайлова с одной стороны, с другой – указание некоторых, однородных с предпринятыми самой властью, полезных способов к обнаружению раскола и злоупотреблений, давали основание на внимание и принятие проекта.

В самом деле, по проекту предполагалось: составление именных списков раскольников на основании исповедных росписей, долженствовавших поступить в Москву скоро, к августу 1722 года из всех епархий; узаконение правила, чтобы переходы прихожан из приходов в приходы, из квартиры на квартиру, равно как и поездки по разным надобностям позволили не иначе, как с особыми видами от местных священников, обязанных означать то, можно ли подозревать данное лицо в наклонности к расколу; запрещение явным и тайным раскольникам собраний, молитвенных домов и открытия училищ, устранение препятствий и интриг, причинявшихся исследователям раскола со стороны покровителей (православных) раскола; недопущение раскольников в государственную и общественную службу с лишением их права быть свидетелями и непринятия клевет их на православных. Всё это и подобное сделалось предметом в той или другой форме забот и узаконений церковно-гражданской власти впоследствии, в период времени 1721–1725 года. Правда, при сравнении проекта с целым рядом синодальных распоряжений, явившихся одновременно и позднее подачи проекта, необходимо отдать предпочтение последним, как по широте их, так и по выяснении подробностей в приложении их на практике. Но и проекту нельзя не придавать значения не только в смысле инициативы, но и в смысле некоторого руководства по указанию на тайное противодействие состоявшимся и предполагавшимся правительственным мерам против раскола.

Как бы то ни было, проект священника Михайлова и Феоктистова, составленный и представленный по искренним и благонамеренным побуждениям, хотя и самонадеянно, не был принят по сомнению в его осуществимости. Проект рассматривался в продолжение 1721–1724 года двумя компетентными лицами – златоустовским архимандритом Антонием и епископом Феофилактом Лопатинским. «Уведав, – писал Феофилакт в отзыве своём о проекте в 1723 году, – неудобоисполнимые к сысканию раскольников способы, признаю мнением своим, что оных в действие без доклада и одобрения Его Императорского Величества производить невозможно»³⁶⁶. Есть основание думать, что причиной неодобрения проекта со стороны Антония послужило то обстоятельство, что в ответах на возражения Антония против пунктов проекта авторы-священники обвиняли Антония в неблаговидных и прямо незаконных действиях, доказывавших пристрастие, своекорыстие, потакательство расколу и даже противодействие (турбование) некоторым изыскателям раскола, соединённое с насилием и убытком для казны.

Совокупность обстоятельств, сопровождавших судьбу означенного проекта, замечательна. Нам даже кажется, что, для надлежащего выяснения неудачи проекта, нужно иметь одновременно сопутствовавшее проекту судебное дело по обнажению священного сана и обращению в крестьянство одного из авторов проекта – Ивана Феоктистова. Есть прямая, зависимая связь между судьбой проекта и делом «по прошению тайного советника и сенатора, графа А. Матвеева, о беглом из рязанских его вотчин крестьянском сыне Иване Феоктистове, посвящённом в священники к церкви Вознесения за Серпуховскими воротами в Москве»³⁶⁷.

В деле о возвращении попа Ив. Феоктистова в крестьянское звание, в холопство, к графу Матвееву, странным и даже неразумным представляется то, что Иван Феоктистов, которому в 1722 году было около 70 лет, ни по возрасту, ни по привычкам был не годен для крестьянского дела. Правда, с внешней юридической стороны, с точки зрения действовавших тогда постановлений, хотя и не бесспорных, право на попа Ивана Феоктистова признано было графом Матвеевым, но не расчётливо было достижение цели; возвращением себе попа Ивана Феоктистова граф Матфеев не мог получить ни прибыли, ни тем более чести. Трудно допустить, чтобы рабовладелец Матвеев, возвращением бывшего своего крепостного, имел в виду удовлетворение нравственного закона о наказуемости всякого преступления, подводя поступок Феоктистова под грехи 8-ой и 9-ой заповедей в смысле похищения им, без согласия господина, священства с допущения будто бы лжесвидетельства о мнимом благородном (от отца-священника) происхождении. Нравственные соображения эти стоят в прошении на втором месте, как дополнительные к главному, руководственному. Главным побуждением в прошении выставлен, по-видимому, материальный ущерб, причинённый Матвееву от неплатежа за двор Феоктистов, в течение 40 лет, рекрутских и всяких денежных и хлебных поборов и иных податей. Но это соображение Матвеева достаточно ослаблено указанием попа Ивана Феоктистова на то, что истец «в течение 40 лет не отыскивал крестьянства с ответчика, зная положение и место жительства его». Если бы Матвеев требовал вознаграждения с ответчика за неплатёж повинностей, накопившихся в 40-летний период, вместо бесполезного и бесцельного возвращения виновного в крестьянское звание, то это было бы самым естественным делом, – делом простого хозяйского расчёта, – делом притом осуществимым ввиду зажиточности и служебного положения Феоктистова. Но этого истец не требовал. Напрасно ответчик ссылался на некоторые канонические постановления в свою защиту, на давность пребывания своего в сане священника, на заручные своих прихожан, на исправность и пользу своей службы в качестве инквизитора, – ничто не помогло. По определению Святейшего Синода, состоявшемуся в 1723 году, ровно через год, поп Иван Феоктистов подлежал обнажению Священного сана и обращению в крестьянство, отдаче истцу, в качестве крепостного.

Само собой разумеется то, как трудно было в тогдашнее время вести тяжбу священнику с чиновным графом, хотя бы дело Феоктистова и было более правым, чем как оно представляется. Но заслуживает внимания то обстоятельство, что не видно было попытки со стороны духовной власти к защите Феоктистова, человека полезного в делах раскола, – в делах, следовательно, церковно-государственных, подобно тому, как оказана была защита той же властью ранее в совершенно одинаковом деле по челобитной в 1721 году помещиков Гулидовых, предъявивших свои права на беглого крестьянина Семёна Никитина в то время, когда он, по обращению из раскола, назначен был и рукоположен в священника. Святейший Синод не обратил внимания на протест Гулидовых, руководствуясь в отказе им от возвращения Никитина тем соображением, что от Никитина, предназначенного быть священником среди раскольников, могла быть польза церковная, т. е. в розыске раскольников и их обращении в православие. Правда, права Гулидовых не так признаны были бесспорными, как графа Матвеева, но в других отношениях Феоктистов мог надеяться на защиту более чем Никитин: первый уже был 40 лет священником, а второй ещё не был; Феоктистов уже оказал пользу церкви, а от Никитина только ожидали пользы в будущем³⁶⁸. Но ещё страннее конец продолжительного и настойчивого иска графа Матвеева. В 1725 году граф Матвеев дать отпускную бывшему священнику Ивану Феоктистову. Чем, спрашивается, объяснять скорую перемену гнева на милость графа Матвеева к распопе Феоктистову и зачем нужно было доводить почтенного старца-священника до позорного и бедственного состояния? Из подробностей судебного дела нельзя привести ни одного факта для более или менее удовлетворительного решения поставленного вопроса. По нашему мнению, для объяснения странного иска графа Матвеева следует иметь в виду прикосновенность Ивана Феоктистова к делам раскола в качестве управителя в приказе церковных дел и инквизитора. Следующие соображения наводят на мысль о том, что в возбуждённом графом Матвеевым дело против священника Ивана Феоктистова имелось в виду повредить Ивану Феоктистову, как деятелю по части раскола и автору «проекта» для розыска и исчисления последователей раскола.

Авторам проекта, как официальным лицам, служившим в церковном приказе в качестве главных деятелей с 1717 года, многое было известно о раскольниках, о делах их явных и тайных. Необыкновенный проект быстрого исчисления раскольников, предложенный лицами сведущими и деятельными, не мог нравиться раскольникам, был для них даже страшен. Из объяснений авторов проекта на возражения против него можно видеть, что осуществление проекта могло сопровождаться худыми последствиями не для раскольников только, но и для других лиц, соприкосновенных с делами по расколу, – лиц весьма важных, к каким нужно причислить и златоустовского архимандрита Антония. Иным могла не нравиться самая инициатива проекта, принадлежавшая простым приходским священникам. Отсюда можно объяснить противодействие утверждению проекта.

Противодействие было с двух сторон: одно по существу, против самого проекта, его несостоятельности, а другое – против одного из авторов его, Ивана Феоктистова. Заподозрить в пристрастии и противодействии назначенную для рассмотрения проекта комиссию, состоявшую из архиепископа Феофилакта Лопатинского, архимандрита Антония, протоинквизитора иеродиакона Пафнутия и полковника Плещеева, нет оснований, хотя нужно сказать, что, если бы состоялось утверждение его и выполнение, как допускал Феофилакт под условием Высочайшей апробации, этот проект, как заключавший в себе в совокупности всё, что̀ по частям приводилось после и постепенно, мог бы принести пользу. Но подозрительным представляется иск графа Матвеева, с которым он выступил во время рассмотрения проекта. Подозрительно самое совпадение двух дел, в которых заинтересовано одно и то же лицо; одно это совпадение дел не благоприятствовало успеху проекта; на это иск графа Матвеева был и рассчитан.

В самом деле, проект появился в 1721 году³⁶⁹, а прошение графа Матвеева поступило 15 марта 1722 года, следовательно, поступило через год, а может быть и раньше; важно то, что поступило после проекта, а не ранее. Поступление прошения как раз совпало (15 марта 1722 года) с моментом, когда проект, после рассмотрения его тремя членами комиссии, должен был рассматриваться в Святейшем Синоде на основании представленных отзывов. Известно, что отзывы клонились не в пользу проекта. Не случайностью мы объясняем это совпадение разбора проекта с разбором иска графа Матвеева, а хорошо обдуманным искусным планом. Если один из авторов проекта обвинялся в похищении священного сана и лжесвидетельстве, если найдены были прямые церковно-канонические постановления для лишения его священства и обращения в холопство, то, как можно было одобрять проект, забракованный притон тремя компетентными лицами? Если проект одобрить и утвердить к выполнению, то кто будет его выполнять, когда главный виновник его лишается правоспособности и возможности служить делу исследования и исчисления раскольников? Найти другое лицо, вместо Феоктистова, опытного и деятельного, было нелегко. Эти мысли так естественны, что они не могли не прийти в голову тем, кто рассматривал и решал дело по иску графа Матвеева. Высшая церковная власть могла не подозревать отдалённых целей, скрывавшихся под формой законного домогательства и обнаружившихся впоследствии, – тогда, когда Иван Феоктистов, расстриженный и удалённый не только от проекта, но и от всяких дел раскольных, был прощён своим господином и отпущен на свободу, – на такую, впрочем, свободу, которая для него была хуже неволи. Принимая во внимание ту настойчивость, с которой велось дело о возвращении Ивана Феоктистова в холопство после 40-летнего молчания и попущения, и дарование свободы после лишения человека церковных и гражданских прав, трудно допустить какую-либо разумную цель, если не предполагать тайного намерения препятствовать успеху проекта. Окончательное неодобрение и неутверждение проекта относится к 9 октября 1724 года, а запрещение Ивану Феоктистову священнодействия относится к 20 октября 1723 года, следовательно, предшествовало неутверждению проекта и влияло на судьбу последнего; здесь имело место не hoc, но propter hoc. Известие о лишении сана относится к 9 сентября 1724 года; это почти конец 1724 года, а между тем в 1725 году (месяц и число не известны) «граф Матвеев дал отпускную бывшему священнику Ивану Феоктистову». Если, таким образом, 9 сентября 1724 года считать временем лишения священного сана Ивана Феоктистова, после чего последний юридически обращался в крестьянское состояние, то спрашивается, какую пользу мог принести Иван Феоктистов своему господину, будучи крепостным у него такое краткое время, менее года? Если допустить выкуп Ивана Феоктистова за неплатёж разных повинностей своему господину в течение 40 лет, то ужели Феоктистов, в виду грозившей ему во время суда опасности обратиться из священника в холопа, не согласился бы предварительно войти с графом Матвеевым в сделку посредством выкупа во избежание худших последствий, тем более, что у Феоктистова было, кажется, кое-какое «иждивение», из которого он употреблял, по его словам, нечто при постройке церкви. Было бы неразумно объяснять дело одним капризом графа Матвеева, т. е. удовлетворённым желанием в возвращении к себе пропадавшего 40 лет холопа, которому и возвращена эта свобода. Более разумной причиной представляется высказанное нами предположение, состоящее в существовании тайного намерения под законной формой лишить попа Ивана Феоктистова возможности к содействию церковно-гражданской власти по розыску раскольников в качестве официального деятеля по части раскола, но более всего инициатора широкого проекта по исследованию раскола. Этого проекта, в случае его осуществления, могли опасаться не только раскольники, тайные и явные, но и деятели по раскольным делам, духовные и гражданские лица, сознававшие за собой некоторые неисправности и погрешности. Мы уже упомянули о том, что авторы проекта на действия архимандрита Антония набросили значительную тень подозрения, которая могла ещё более сгуститься обвинителями; могли быть замешаны и другие лица, доселе пользовавшаяся, подобно Антонию, славой беспристрастия и даже ревности по ослаблению раскола. Пользуемся случаем заметить здесь, что в изданных документах архива Святейшего Синода нет известий о том, были ли произведены дознания о пристрастных действиях архимандрита Антония, в которых обвиняли его Иван Феоктистов и Ник. Михайлов и насколько обвинения соответствовали действительности. Молчание это, во всяком случае, замечательно. Как бы то ни было, это первый случай, когда обвинение архимандрита Антония в действиях его по части раскола остаётся без объяснения и опровержения.

При допущении нашего предположения является естественно мысль о сочувствии к расколу графа Матвеева, сенатора, тайного советника. Предполагать это сочувствие в таком высокопоставленном лице, каков граф Матвеев, по-видимому, трудно и фактических данных мы для этого не имеем. Предположение это тем более представляется невероятным, что граф А.А. Матвеев, сын знаменитого боярина Артамона Сергеевича Матвеева, был любимцем Петра, состоя в 1724 году, во время судебного процесса по делу о попе Иване Феоктистове, председателем правительствующего Сената в Москве; с представлением о любимце Петра устранялась мысль о сочувствии расколу. По-видимому, странно, но если примем во внимание то, как часто Пётр I разочаровывался в близких к нему людях, не исключая и членов собственной своей семьи, особенной странности не будет в предположении в графе Матвееве, если не сочувствия расколу, то попустительства судебного процесса, от решения которого могла, хотя и косвенным образом, пострадать правительственная противо-раскольническая деятельность. Может быть, граф Матвеев в странном, не обещавшем ему никаких материальных выгод, иске руководился каким-либо чувством недовольства, или мстительности; думать так даёт основание то обстоятельство, что в 1724 году по распоряжению правительства, запечатана была принадлежавшая графу А.А. Матвееву фамильная домовая «церковь Живоначальной Троицы, находившаяся в города Москве, в Сретенском сороке». Насколько дорога была для графа Матвеева означенная церковь, устроенная в 1694 году, «на самом пристойном и беспорочном месте не ради какого суетного кичения или гордости, но во исполнение и воспоминание воли отца» графа (пострадавшего во время стрелецкого бунта), видно из слёзного прошения графа А. Матвеева в Святейший Синод в декабре 1722 года о незакрытии означенной церкви, дабы она «была всегдашней теплейшей о той страдальческой душе в его родительском и моём доме молебницей». Можно судить, насколько чувствительна была потеря фамильной домашней святыни³⁷⁰. Хотя закрытию этому подверглись домовые церкви, принадлежавшие и другим не менее высокопоставленным боярским и княжеским родам (князей Черкасских, Трубецких, Салтыковых, Одоевских, Долгоруковых, Строгановых. Нарышкиных, Прозоровских и др.), в силу обязательного постановления от 12 апреля 1722 года³⁷¹, но это не застраховало графа Матвеева от возникновения неприятного чувства недовольства, могшего обнаружиться в такой тонкой и совершенно безопасной форме, как известное нам отношение его к бывшему его крепостному³⁷². Далее, граф Матвеев мог равнодушно относиться к начатому иску под влиянием других лиц и в частности своего доверенного по иску Т. Мурзина³⁷³, не представляя всех последствий от благоприятного исхода дела и не подозревая, быть может, задней цели заинтересованных лиц. – Таково объяснение первого возражения, возникающего при предположении о существовании причинной связи между иском графа Матвеева о попе Иване Феоктистове и «проектом последнего о розыске раскольников».

Легче устраняется другое возражение, происходящее из того же источника. Возражение это состоит в следующем: если проект принадлежал попам Феоктистову и Михайлову, то почему добивались низложения одного Феоктистова, а не обоих, тогда как и Михайлов мог вредить расколу если не в качестве исполнителя проекта, то в должности управлявшего «церковным приказом» по делам раскола и лично знавшего состояние раскола посредством делопроизводства и поездок к калужским раскольникам? Не избежал судебного преследования и товарищ Феоктистова, поп Николай Михайлов. Последний обвинялся раскольниками в лихоимстве. Это было в 1722 году, когда «проект о разыскании раскольников» уже рассматривался. Михайлова обвиняли во взяточничестве калужские раскольники, среди которых он для розыска находился в 1722 году. Обвинение это подтвердилось сознанием самого Михайлова при следствии в синодальной канцелярии. Но это дело почему-то производством замедлилось и даже совсем затормозилось, так что остаётся неизвестным то, подвергся ли какому-либо наказанию виновник лихоимства. Кратко об этом сообщается следующее: прежде чем было постановлено по делу о Михайлове решение, 12 февраля 1723 года последовало Высочайшее повеление о передаче дела для решения в московскую губернскую канцелярию, что̀ и было исполнено, за исключением двух донесений, поданных Михайловым в Святейший Синод и одной Обер-прокурору Синода Болтину (курсив наш). О выдаче этих трёх бумаг губернская канцелярия просила Святейший Синод; остаётся неизвестным то, какой ответ последовал от Синода на эту просьбу³⁷⁴; содержание дополнительных трёх документов священника Михайлова не известно; можно предполагать, что в них виновный оправдывайся какими-либо обстоятельствами, побудившими его к лихоимству. Невыясненность и запутанность дела попа Михайлова видна особенно из того, что оно оставалось нерешённым до 1743 года, когда оно сдано было окончательно в архив по случаю смерти Николая Михайлова. Таким образом, странной представляется судьба авторов проекта о розыске раскольников.

* * *

Приведение раскола в известность – была главная и первая мера, поведшая к предпринятию и усилению других второстепенных мер. Хотя многие второстепенные меры против раскола предпринимались одновременно с первой и предполагались впоследствии, но по мере уяснения и поступавших известий о состоянии раскола частные меры проводились церковно-гражданской властью настойчивее и неоднократно повторялись для достижения намеченных целей.

* * *

Известно, что до формального нача́ла в Святейшем Синоде дела о приведении раскольников в известность, церковная власть многое знала о состоянии раскола. С поступлением отчётов сыщиков и ведомостей епархиальных архиереев о раскольниках сведения о последних увеличивались в количестве и качестве, т. е. делались достовернее, полнее и точнее. Несомненный и наглядный факт существования многочисленного раскольнического движения, возрастания и повсюдного распространения, прежде всего, побуждал церковную власть к мысли о принятии средств к сокращению раскола, к уменьшению последователей и к ослаблению побуждений к принятию и привязанности к расколу. Если бы приверженность к расколу составляла одно внутреннее убеждение человека и не вела к заметному выражению во внешней гражданской и общественной жизни, тогда вопрос о мерах и средствах к сокращению раскола не представлял бы для своего решения особенных затруднений. Эти затруднения могли бы тогда состоять в средствах переубеждения путём полемики, проповеди, советов и увещаний со стороны пастырей церкви и высшей церковной власти в духе христианской любви, благоразумия и терпения. Нет сомнения, что такой способ воздействия на раскольников, как заблуждавшихся, потребовал бы много времени и трудов, пока получились бы заметные успехи в обращении раскольников к единству взглядов и соглашению на обрядовые разности, бывшие предметом взаимных споров и вражды. Но этот способ воздействия на заблуждавшихся, в принципе единственно лучший и приличный, на деле признавался не единственным и недостаточным как со стороны наличных сил церковного института, так и со стороны раскола, т. е. невежества, упорства и враждебности раскольников в соединении с их численностью, распространённостью и житейской неупорядоченностью, – словом, со стороны таких проявлений раскола, из совокупности которых становилось ясным то, что силе свободного убеждения раскол не поддавался и, следовательно, не сокращался. Поэтому нужда заставляла обратиться к другим дополнительным средствам для сокращения и умиротворения заблуждавшихся.

Эти способы и средства состояли в лишении раскольников гражданских прав, в духовных и телесных наказаниях, в денежных штрафах, в ссылках в дальние места и заточении по монастырям. Эти наказания налагались и применялись к раскольникам неодинаково, в той или другой степени, смотря по обстоятельствам, степени заблуждения и упорства. Но общим наказанием для всех раскольников было наложение двойного оклада податей. Наложение двойного денежного оклада последовало по особенному указу Петра I, состоявшемуся 1716 года и отменившему преследование и смертную казнь раскольников, узаконенные в 1685 году. Лишения раскольников прав, разные духовные и телесные испытания и наказания были определяемы с целью вразумления и обращения заблуждавшихся в православной церкви, от которой уклонялись и которую хулили. С другой стороны, обращение раскольников от заблуждения возвращало им их права с прощением всех их содеянных в расколе вин. Наказанию подвергались как совратители в раскол, так и потаковщики, защитники и укрыватели раскольников. Гражданским наказаниям предшествовали духовные; недействительность последних вела к гражданским наказаниям.

В продолжение 1721–1725 гг. правительство Петра I придумало и приводило в действие целую систему мер для ослабления раскола. Рядом многочисленных мероприятий гражданская власть обняла жизнь всех последователей раскола с внешней и внутренней стороны, довода стеснительные требования к раскольникам до крайности.

При различении и делении мер против раскола можно руководствоваться неодинаковыми соображениями. В различении противо-раскольнических мер можно обращать внимание на происхождение их от церковной, или гражданской власти; были в употреблении меры церковного свойства и нецерковного, гражданского. Так, есть существенное различие между отлучением от церкви раскольников, диспутами между православными и раскольниками и денежными штрафами и лишением раскольников гражданских прав. Диспуты и анафема – меры чисто церковные, а штрафы и гражданское бесправие – меры не церковные, хотя и те, и другие направлены были к достижению одной и той же цели. Различие мер по их характеру нужно иметь в виду при изложении их. Но можно руководствоваться и другим соображением при наложении мер; меры приводились в исполнение то строже, то слабее; это зависело от раскольников, от отношения их к предержащей власти и их искренности. Одни из раскольников были записные, а другие незаписные, – были явные и тайные раскольники. Первые были известны церковно-гражданской власти, а вторые скрывались от неё то бегством, то притворством, выдавая себя за православных, посредством наружного исполнения некоторых обязательных требований, при содействии низшего духовенства и мелкого чиновничества. К первым церковно-гражданская власть относилась хотя и строго, но более или менее определённо; ко вторым, тайным и упорным, строже и неопределённей, понимая эту неопределённость в неблагоприятном смысле для раскольников, приверженность которых к расколу обнаруживалась более вынужденным, чем свободным путём, что сопровождалось с большими затруднениями для духовной и гражданской власти. Таким образом, к первому, главнейшему и логическому делению мер против раскола присоединяется другое, основанное на modus vivendi раскольников, в качестве записных и оседлых, или тайных и упорных. Есть ещё третье основание для деления некоторых мер для противодействия расколу, – мер второстепенных и дополнительных. Ряд этих мер относился к тем лицам, духовным и гражданским, которые имели официальное соприкосновение к последователям раскола в качестве пастырей церкви, гражданских, судебных властей, сыщиков, фискалов, тиунов, инквизиторов и т. п. Все эти лица обязаны были по долгу службы и присяги содействовать церковно-гражданскому правительству в обнаружении раскольников для приведения их в известность и для выполнения различных мероприятий по делам раскола; в противном случае они подвергались взысканиям, штрафам и наказаниям, смотря по степени виновности, сообразно с положенными требованиями.

Итак, существенным образом меры разделяются на общие или общеобязательные, частные и дополнительные; первые две категории касаются раскола непосредственно, а последняя – косвенно. Хотя большинство мер церковно-гражданского происхождения и характера, т. е. принудительные, однако, при сравнении и оценке всех их в совокупности, можно наблюдать в появлении и приложении некоторую постепенность, миссионерскую окраску или закваску, состоявшую в переходе к крутым способам воздействия на раскольников после целого ряда неудачных попыток, терпеливых и снисходительных. Нужно отметить и ещё одну черту относительно мер: чем церковнее мера, тем она общее, общеобязательнее; чем менее церковности в известной мере, тем она частнее. Впрочем, не обо всех мерах нецерковного характера это можно сказать, а только о некоторых.

Общеобязательные церковные меры против последователей раскола

По церковно-гражданским постановлениям времени Петра Великого, принадлежность к расколу изменяла положение человека как верующего, члена господствовавшей церкви, и как гражданина. Долг церковной власти по отношению к отпавшему и заблудившемуся члену церкви состоял тогда, как состоит и теперь, в увещании, вразумлении и обращении последователей раскола к единению с православными христианами в религиозно-церковных убеждениях, в богослужении, таинствах и обрядах. Безуспешность мер вразумления, посредством приглашения для разглагольствия о спорных предметах и увещаний к оставлению заблуждений, предпринимавшихся церковной властью в видах обращения раскольников на истинный путь, нераскаянность, возрастание и враждебность их к самой церкви побудили последнюю к употреблению особых, находящихся в её власти, средств как для вразумления заблуждавшихся, так и для сохранения от заблуждения и совращения верных, но слабых своих членов. Средства эти суть духовные наказания. Одновременно, рука об руку с духовными наказаниями, шли гражданские лишения, и даже телесные наказания, которые налагала и приводила в действие гражданская власть при виде; безуспешности церковных наказаний в отношении к раскольникам. Она руководилась при этом и тем соображением, что неповиновение и враждебное отношение раскольников в церквях сопровождалось враждебными чувствами и действиями и к государству. В совокупных действиях церковной и гражданской власти по отношению к раскольникам замечается принципиальное единство, изредка нарушавшееся в единичных случаях отдельными личностями по корыстным побуждениям, а иногда по формальным недоразумениям процессуального делопроизводства между теми учреждениями, в которых ведались дела по расколу.

По «Регламенту» епархиальные епископы обязаны заботиться «об исправлении церквей и обращении раскольников». «Если кто покажется, что он весьма от св. причастия удаляется, тем самым являет, что он не есть сообщник церкви, но раскольщик. Сие прилежно подобает наблюдать епископам и приказывать, чтобы им приходские священники по вся годы о своих прихожанах доносили, кто из них причащался, кто нет. Все миряне должны причащаться и исповедоваться раз в год обязательно; в противном случае, когда объявлен будет раскольщик, епископ должен о сем письменно донести в Святейший Синод. Великий грех есть и не терпящий молчания духовных, что некие мирские господа в своих областях, ведая раскольщиков, покрывают для мзды, им подаваемой. Иное дело о раскольщиках явных, ибо от тех напасти блюстись не надобно; но раскольщиков, под видом православия живущих, покрывать – сие дело безбожием смердящее и за сие должны епископы ревновать и доносить о сем в духовный коллегиум. А коллегиум по духовном розыске таковых господ, аще не похотят в том исправиться, может предать анафеме. Если кто в подозрении будет раскольничества, хотя бы в вид на себе являл православия, и того первее присяге, купно с клятвой на себя и оных, что он не есть в не думает быть раскольщик и объявить ему жестокое наказание, если бы после противное на нём показалось и подписаться ему в том своей рукой. Кроме уклонения от святого причастия признаками подозрения в принадлежности к расколу служили заведомое пристанодержательство раскольнических учителей и посылка милостыни в раскольничьи монастыри³⁷⁵.

Приведённые общие требования «Регламента» о расколе послужили основой последующей деятельности о нём административной, судебной и законодательной; некоторые постановления по делам раскола имели основу свою в прежней церковной деятельности, традиционно существовавшей и продолжавшей иметь обязательную силу.

Выполнение таинства Исповеди и святой Евхаристии

Указ о необходимости исповедоваться и причащаться ежегодно³⁷⁶ состоялся в 1716 г.; цель указа состояла в том, чтобы побудить и понудить православных русских подданных к исполнению христианских обязанностей, от которых они отстали по своей лености, праздности и небрежности. Приходские священники должны были вести об исповедовавшихся и не исповедовавшихся записи для представления своему начальству.

За уклонение от исповеди положены штрафы: с разночинцев и податных людей взималось впервые раз в год 1р., по второй (то есть за неисполнение) по 2р., в третий – 3р.; с поселян брали: в первый раз 5 коп., во второй – 10к., в третий – 15к., в случае дальнейшей неисправности, виновных наказывали. Штрафы эти должны были собирать священники и доставлять церковному начальству. В свою очередь священники подвергались штрафам за недонесение о не бывших у исповеди, или ложное донесение, когда не исповедующихся писали исповедующимися или, наоборот, исповедовавшихся не исповедовавшимися записывали, что иногда случалось; в первый раз штраф был в 5р., во второй – 10р., в третий – 15р.; в случае дальнейшего небрежения и послабления виновные священники подвергались лишению сана, передавались гражданскому суду, который, по своему усмотрению, вообще строго наказывал виновных, ссылая их в каторжную работу³⁷⁷.

Если небытие у исповеди и святого причастия считалось признаком принадлежности к расколу, то это побуждало некоторых к исполнению исповеди. Действие исповеди в качестве меры для отвлечения нерешительных и слабых от раскола обнаруживалось в разных случаях. Так, во время исследования раскола светскими сыщиками, при требовании исполнения исповеди, уклонение от которой вело к записи в раскол, многие оставляли последний и обращались к православной церкви; ещё более было случаев обращения в православие при исследовании раскола духовными лицами – епископом Питиримом, И. Решиловым и др. Конечно, к таинству исповеди некоторые приступали неискренно, неохотно, во избежание платежа штрафа и записи в раскол, но цель церковно-гражданской власти всё-таки достигалась, хотя и с чисто внешней стороны; уменьшалось число раскольников. Исполнение таинства исповеди давало право на вступление во всякую гражданскую службу³⁷⁸. Официальная принадлежность к расколу была тяжёлым роковым шагом в церковном отношении, не говоря о гражданских лишениях.

Требование исполнения исповеди и святого причащения встречало на практике немало затруднений, для решения которых нужно было церковным учреждениям и отдельным лицам обращаться в Святейший Синод. Исповедные ведомости и штрафные деньги за небытие у исповеди и святого причастия передавались в Приказ Церковных дел. Это учреждение и следило, между прочим, за исправной доставкой ведомостей и штрафных денег. В 1722 году, из донесений священников и особых светских чиновников-сыщиков Церковному Приказу стало известно, что многие, по своей бедности и убожеству, не могли платить штрафа за исповедь, будучи неспособны ни к какой работе, ни к каторжной, ни к галерной (в гавани), куда они назначены в ссылку. На запрос Церковного Приказа по этому делу от 17 августа, Святейший Синод от 23 января 1723 года постановил: если раскольники, определённые, за неуплату штрафных денег, в галеры, будучи дряхлы, увечны и стары, не желают исповеди и святого причащения, то, по приведению к присяге, освобождаются от галер под условием непринадлежности к расколу; в противном случае подвергаются жестокому на теле наказанию. Снисхождение это сделано для убогих раскольников в силу всемилостивейшего манифеста от 8 ноября 1721 года по случаю заключения мира со Швецией. Для бедных снисхождения не дано³⁷⁹.

Совершение таинств исповеди и святого причащения сопровождалось нередко большими и неожиданными затруднениями, для улаживания и устранения которых требовалось вмешательство церковно-гражданской власти. Затруднения эти происходили отчасти от строгих, особенных требований при совершении таинства исповеди, отчасти от хитрости раскольников, старавшихся уклониться от таинства святого причащения под разными предлогами.

Так, в апреле 1722 г. последовало Высочайшее повеление, которым требовалось, чтобы священники доносили гражданскому начальству об открытых им на исповеди «преднамеренных злодействах», если исповедавшиеся в оных не раскаялись и намерения своего совершить таковые не оставили. К злым намерениям, требовавшим объявления, относились: измена, или бунт на государя и государство, злое умышление на честь, или здравие государево и на Фамилию Его Величества и всё то, что̀ могло вредить верной службе и пользе государственной и церковной. В изданном по этому случаю объявлении Святейшего Синода говорилось, что «некоторые злодеи, исповедуясь духовным отцам в своих грехах, объявляют и злодейственное своё намерение не с раскаянием и отложением умышления, но с непременным злого того действа желанием, а отцы духовные объявлять того никому не дерзают, вменяюще то грех быти, что не есть грех, но полезное хотящего быти злодейства пресечение и от такого необъявления происходят многие вредные действа». Указ этот своей необычностью, неканоничностью и противоречием другим пунктам «Регламента» о неоткрытии грехов должен был смутить как православных, так и раскольников, – тем более, что область злонамеренного, открытого на исповеди, могла быть по взгляду и произволу духовника увеличена к извращена. Отсюда неизбежным следствием являлось уклонение от исповеди, но больше всего лицемерная формальная исповедь³⁸⁰. Распоряжение объявлять о некоторых преступлениях поставило и духовников в немалое затруднение, а для некоторых из них окончилось очень печально, как например, по делу В. Левина, когда привлечены были и строго наказаны попы Семёнов и Никитин за сокрытие тайных и преступных намерений Левина³⁸¹. Как ни оправдывалась церковно-правительственная власть в своём странном распоряжения, доказывая, что оно не противоречит существу исповеди и полезно в интересах государства, для всех ясно было, что священник сделался опасным человеком, имея полную возможность мстить и вредить своим духовным детям, и мог даже погубить их, злоупотребив их доверием.

Во избежание обмана при совершении исповеди, требовалось, чтобы священники, по совершению исповеди у больных наедине, святого причастия сподобляли при церковниках и свидетелях. Распоряжение это вызвано было случаями, когда «некие попы, утаивая раскольников, притворно приобщают святым тайнам больных, а на деле не приобщают их» по корыстным расчётам³⁸². Если кто в неисполнении исповеди у своего приходского священника станет отговариваться отлучкой из дома во время поста, тому нужно исповедоваться на месте временного своего пребывания с обязательством предоставить письменное удостоверение от местного причта за надлежащей подписью³⁸³.

К уклонению от таинства святого причащения раскольники, лицемерно принимавшие православие, преувеличивали свою греховность с целью показать себя недостойными прощения и допущения до причащения святых таин. О таких доносили в 1722 году в Святейший Синод следующее: «некие, обратившиеся от раскола, как бы и повинуются по всему, а показывают за собой тяжкие грехи, а мнится, происходят под видом коварства, дабы не причаститься святых таин, понеже учителя их зловерные сего таинства всеми образами лукавства учат происходить. А другие от благочестивых мнимых также при исповеди, показывают тяжкие грехи, и тем отличают себя многолетно от святого причащения, а мнится, и о сих равным же образом вышеписанных злохитрством себя прикрывают, подобает ли обоим сим преподать святые тайны»?³⁸⁴

Святейшему Синоду предстояло разрешить вопрос.

Вопрос этот предложен был разновременно Тобольским митрополитом Антонием и архимандритом Антонием. Есть две редакции решения этого вопроса, различные до противоречия. По первой, более ранней редакции (от 28 февраля 1722 года), вопрос решён был следующим образом: «об отрицающихся тяжкими от причастия грехами древние правила были, которыми за некие тягчайшие беззакония на долгое время запрещено от святого причастия, и то было врачевство церковное, дабы знали грешники тяжесть беззакония своего и Божия от них раздражения; а ныне, понеже оное врачевство раскольники обратили себе в отраву и притворно на себе сказывают грехи безместные (т. в. придуманные), дабы так отбиться от причастия святой евхаристии, ими безбожно хулимой, того ради церковь святая, всегда единую власть имущая издавать правила к исправлению сынов своих, по рассуждению времён и нравов человеческих, прощает исповедующимся древний канон, яко в отраву от злоковарных человек на погибель их употреблённый; кающегося же и исповедующего грехи свои, какие бы ни были, к причастию святых таин припускает безотложно, ведая, что Бог истинно кающегося приемлет скоро по оному: рех, исповем на мя беззакония моя, и ты оставил еси нечестие сердца моего, а каноны или правила церковные лучшего ради грешников исправления от церкви же уставляются; имеем же примеры и самих святых отец, которые по рассуждению кающихся лиц каноны церковные разрешали и духовным отцам разрешать повелевали»³⁸⁵.

Вторая редакция, позднейшая, от 14 октября 1723 года, гласит: «подозрительных в расколе людей, тяжкими от святого причастия грехами удаляющихся, отцам их духовным увещевать, чтоб они напрасно и ложно таких себе тяжких грехов не притворяли, ибо как за утаение грехов, так и за ложные на себе клеветы равное бывает грехов неотпущение, а о причащении их чинить, как объявленный в оной выписке, 1722 года февраля 28 числа состоявшийся»³⁸⁶, указ повелевает.

Из сопоставления обеих редакций вытекает то противоречие, что придуманные грехи прощаются и не прощаются. Если грехи не прощаются, то недостойно причащаются исповедники. При этом допустимо и то, что заявление о тяжких грехах могло быть и искреннее; выдумка мнимых преступлений должна была затрудняться тем, что духовнику вменялось в обязанность доносить начальству о некоторых открытых на исповеди тяжких намерениях и действиях, клонившихся к вреду государя, государства и церкви³⁸⁷; «занѐ утаение греха есть прелесть душегубная, приложение же, клевета смертоносная»³⁸⁸. Противоречие логическое, но властью церковной разрешавшееся.

Нижеследующий факт был, как можно думать, последствием снисходительного решения предложенного вопроса. По донесению митрополита Антония, 20 марта 1723 года к нему, в г. Тобольск, присланы были из губернской канцелярии 7 крестьянских девиц в исправление троекратного крестовоображения и по отсылке их в соборную церковь, они перед ключарём покаялись и святых таин сподобились, только девка Парасковья Перфильева тайны Божия в уста приемши и вкупе с антидором в устах смешавши, изблевала в плат свой... и оная девка много расспрашивана и сказала: «святое причащение, приемши в уста, проглотить не могла, поскольку падучей болезнью одержима, отчего и изблевала; расколу не имеет, а троеперстным сложением креститься не желает». Девка была послана под арест в губернскую канцелярию, а принесённые к епископу от священника изблёванные тайны спрятаны по церковному преданию. По этому делу определено Святейшим Синодом: девку, которая святые тайны смешав в устах изблевала, отослать к гражданскому розыску; буде похочет быть в расколе, записать в оклад, а буде обратится, принять³⁸⁹. Между грехами, за которые по церковным правилам положено лишение святого причащения, упоминаются в донесении митрополита Антония «тяжкие зело падежи от Содома и Гоморры»³⁹⁰.

Таким образом, первая мера, касавшаяся одной из священных обязанностей христианина, вместо свободного принятия и исполнения, многих отталкивала по причине осложнения её требованием оглашения некоторых грехов, побуждала исповедников к скрытности, лжи и недоумениям. Смущала и духовников – исполнителей указов правительства: одни из духовников не могли совершать осложнённой исповеди, другие не доносили об открытых грехах, оправдывая себя многими уважительными причинами.

Раскольники должны была подвергаться угнетающему душу наказанию – клятве, или анафеме. – Под церковной анафемой, или клятвой, т. е. отлучением от церкви и лишением единения и благодатных даров, раскольники находилась со времени осуждения их на соборах 1666–1667 гг. Изречённая соборная и законная клятва тяготела над раскольниками, как упорными и нераскаянными и во время, нами описываемое. Не только не могло быть речи об отмене наложенной клятвы, но о ней говорится в «Духовном Регламенте», как о продолжающейся и действительной духовной каре. По «Регламенту», анафеме, как высшему церковному наказанию, подвергается, между прочим, тот, кто без правильной (уважительной) вины покаяния и святой евхаристии больше года не приемлет, или что-либо иное творит с явным закона Божия ругательством к посмеянием, – кто горд и упрям остаётся по вторичному наказанию. Ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божьего и власти церковной с великим соблазном немощных братий, и так вонь безбожия издаёт от себя³⁹¹. Если анафеме подвергались пособники раскола, то тем более сами раскольники. Так как анафемой человек отсекается от мысленного тела Христова, т. е. церкви, делается подобно убиенному, то изречению её на ослушника, в данном случае раскольника, должен предшествовать ряд частных мер со стороны епископа для обращения заблуждавшегося к покаянию. «Регламент» требует, чтоб епископ послал к упорному духовника его выговорить вину его наедине с кротостью и с увещанием, дабы, принеся покаяние и епитимию, причастился бы святой евхаристии при народе. Если же посольство духовника вотще будет, то епископ, спустя некое время, должен призвать его к себе честью и увещевать его наедине в присутствии духовника. Если откажется идти к епископу, то должны увещевать упорного благонамеренные и опытные духовные и светские люди, наиболее к нему расположенные. При неудаче и этого средства епископ должен объявить в церкви в праздничный день, при большем стечении народа, о заблуждении и упорстве грешника, с приглашением помолиться за него Богу, да обратит его к покаянию, и совокупно и частью увещевать его, да оставит заблуждения, иначе подпадёт извержению от церкви. И если после сего останется непреклонен, то епископ и тогда не приступит ещё к анафеме, но прежде обо всём том напишет в духовный коллегиум, от которого и получит письменное разрешение на предание анафеме. Если изверженный, не покаявшись, начнёт ещё ругать церковную анафему или ещё вредить епископу, или иному причту, тогда епископ донести должен в духовный коллегиум, прося суда у мирской власти. «Регламент» требует и того, чтобы епископы, как анафемы, так и разрешения от неё не делали ради прибыли своей, или иного коего собственного интереса, и искали бы в том важном деле не яже своя, но яже Господа Иисуса³⁹².

Мы с особенной подробностью привели из «Регламента» те частные меры по отношению к заблуждавшемуся, недействительность которых вела к произнесению анафемы – этого страшного слова, порождавшего отчаяние или озлобление, или то и другое вместе в том, кого она касалась. Интересно было бы документально подтвердить, исполнялись ли на деле те предварительные меры увещания к заблуждавшимся, какие начертаны были «Регламентом». Если бы они соблюдались согласно предписанному, число раскольников было бы гораздо менее.

Правда, мы не имеем указаний на частные случаи извержения от церкви раскольников посредством анафемы, но можно думать, что таких случаев с соблюдением всех предварительных условий по отношению к раскольникам было немного, по трудности исполнить всё предписанное. Тогда, вместо частных анафематств довольствовались общей анафемой, совершавшейся ежегодно в неделю православия и известными клятвами Московского собора 1666–1667 гг., тяготевшими над раскольниками. – Анафеме подвергались открытые и тайные раскольники ежегодно в неделю православия на основании донесений епархиальных архиереев, известных сыщиков, миссионеров и др. лиц, следивших и ведавших дела раскольников. Из донесений всех этих лиц усматриваются количество собранных денег, число раскольников, их побеги и пожитки, но не видно из донесений того, какие были употреблены духовные меры для обращения раскольников, за безуспешностью которых должна была следовать окончательная запись в число явных раскольников и дальнейшие строгие и карательные меры³⁹³.

О присяге, как признаке для различения раскольников от православных, мы уже говорили, представив и самую форму служебной присяги. Подобно исповеди, присяга служила в то же время средством к открытью раскольников, – тех из них, которые не могли, в противоречие своей совести, ложно считаться православными во избежание тяжести и лишений, соединённых с принадлежностью к расколу. Таким образом, через присягу достигалась та цель, что тайные раскольники делались явными. Присяга требовалась «Регламентом» и последующими указами.

Были случаи, когда к присяге приводили 7-летних детей; об этих случаях известно было Святейшему Синоду из донесений архимандрита Антония, следовательно, подобные случаи одобрялись, или, по крайней мере, допускались, хотя быть может, возникновение их обязано было произволу частных лиц³⁹⁴.

Раз данная присяга, хота бы бессознательно и по принуждению, должна была иметь обязательную силу навсегда³⁹⁵.

Можно различать две формы присяги, указывающие на постепенно возраставшую строгость в требовании обязательного исполнения данных обещаний от лиц, подозреваемых в расколе. Приведённая выше форма присяги при поступлении на службу, отрицательного свойства, а другая, позднейшая – положительного, указывающая определённо что̀ делать, и чего не делать.

Присяга требовалась и от священников при посвящении, они должны были «проклинать публично в церкви все именно (подробно) раскольнические согласия с присягой, что которых в приходах своих усмотрят раскольников, через удаление св. евхаристии или другие приметы, не будут укрывать молчанием, но подадут о них ведение на письме своим епископам» для принятия надлежащих мер³⁹⁶.

Присяга эта состоит из 32 пунктов, в которых с замечательной подробностью и точностью изложены все главнейшие отступления раскольников – одной стороны, с другой – указаны основные догматы и соборные определения, на которых зиждется православное учение и строй греко-восточной и русской церкви. Присяга эта не только отрицает раскол, как заблуждение и ересь, но и те ложные мнения лютеранства (например, относительно иконопочитания, молитвы за умерших и т. п.), которым тогда сочувствовали некоторые русские. Присяга отличается строго выдержанным тоном, неизвестный автор её предусмотрел все случаи и отговорки, которые мог бы представить нарушитель ей в своё оправдание³⁹⁷.

Запрещение раскольнической пропаганды

Известно, что, по распоряжению Святейшего Синода в феврале 1722 года, расколоучители призывались в Москву и Петербург для собеседований о спорных предметах веры в известные сроки. Никто из раскольнических учителей не явился. Но пропаганда раскола была сильна во многих местах, близких и отдалённых. В предупреждение и пресечение фанатической деятельности раскольнических учителей, Святейшим Синодом, одновременно с приглашением и после, неоднократно объявлено было: если кто после определённого срока, яко раскольнический учитель сыскан, познан и обличён будет, таковой подпадёт гражданскому суду и казни без всякой пощады и помилования. Позднейший указ от 16 июля того же года устраняет соображения, которыми могли оправдываться расколоучители в распространении своего лжеучения. В этом указе, заключающем в себе и другие соприкосновенные с расколом предметы, говорится: «хотя на раскольников записных и положен двойной оклад, но это не для того, чтобы они свою раскольническую прелесть рассеивать могли и других учили, но за то, что по упрямству своему в соединение с православной церковью и правоверными быть не хотят. Того ради обязать всех раскольников сказками (подписками), с подтверждением лишения имения и ссылкой в галеры, дабы каждый из них о раскольнической прелести разговоров и учения не только посторонним, но и в одном доме живущим никому отнюдь не дерзал произносить, и никого тому не учить, и никакими способами к той прелести не привлекать, а учителей раскольнических и потаённых раскольников в дом к себе не принимать.

С другой стороны, священники должны были охранять свою паству от вторжения разных подозрительных личностей – раскольнических монахов и учителей; при извещении о присутствии проповедников раскола, священники обязаны доносить и даже приводить их в местный духовный приказ для допроса о действиях раскольнических учителей и задержании их под крепким караулом до высылки; а о важности их проступков следовало обстоятельно доносить в «Приказ церковных дел»³⁹⁸.

Относительно запрещения раскольнической пропаганды Святейший Синод повторил и подтвердил уже ранее состоявшиеся узаконения, изданные по распоряжению Петра и отличавшиеся большой строгостью. Так, ещё в 1718 году, в инструкции, данной из кабинета Его Императорского Величества Нижегородскому вице-губернатору, требовалось строго преследовать и наказывать раскольнических заводчиков и учителей, ссылая их, вырезав ноздри, на галеры³⁹⁹.

Хотя строгость означенной меры имеет основание в прежнем до-Петровском законодательстве, однако опубликование её в 1718 году в первоначальной её практике в Нижегородской губернии дают повод усматривать в появлении и даже характере её влияние известного тогда деятеля против раскола, архимандрита Питирима. Святейшей Синод следовал по пути, указанному ему примером нижегородского деятеля, распространяя частную меру на другие местности и оправдывая её упорством и фанатизмом последователей раскола.

Для воспрещения раскольническим учителям совершать таинства, требы и распространять своё лжеучение между православными и раскольниками, в 1722 году Святейший Синод указом требовал, «чтобы таких самозваных и непосвящённых лиц ссылать и допрашивать, какого был кто чина, и если поп, кем посвящён, и имеет ли грамоту, где и по указу ли служит, не находится ли под запрещением, если непосвящённый, давно ли в расколе, кем совращён, и зачем так преступно действует; и по тем допросам, учинив обстоятельное о них следование, таких попов, по обнажению священства, отсылать для наказания и ради ссылки на галеры к светским управителям, а движимое их и недвижимое имущество отписывать на Его Императорское Величество и содержать под синодским ве́дением⁴⁰⁰. Судить раскольнических учителей предоставлено было судье Приказа церковных дел, полковнику Плещееву⁴⁰¹. Нужно думать, что объём компетенции Плещеева простирался и ограничивался пределами бывшей патриаршей (Московской) области; по другим епархиям были свои судьи для расправы над раскольническими учителями, хотя и с более ограниченными правами. Однако из документов видно, что Святейший Синод в Москву вызывал для суда и наказания раскольнических учителей из таких отдалённых мест, как г. Тобольск, отстоящий от С.-Петербурга на расстоянии 2.800 вёрст. Сколько нужно было времени, хлопот и затрат для отыскания и препровождения на суд двух раскольнических учителей, живших в 1722 году, в Тобольской губернии – лже-монаха Сергия и Ивана Смирнова, из которых первый, отличаясь фанатизмом, был политически неблагонадёжен (отказывался от присяги сыну Петра (от Екатерины Алексеевны) Петру Петровичу и других отклонял)⁴⁰². Не известна дальнейшая судьба лже-монаха Сергия, этого смелого, начитанного и влиятельного расколоучителя, писавшего по делам раскола письмо к полковнику А. Ив. Парфеньеву, состоявшему чиновником в Приказе церковных дел. В письме своём Сергий представляет своё положение настолько стеснённым (от православных и раскольников других толков – перекрещенцев), что случаи самосожжения считает как бы неизбежными: поистине нельзя, чтобы нам не горети⁴⁰³. Письмо заканчивается следующим полу-вопросом: «вы (т. е. православные) нас раскольниками называете; лучше писанием разобрать, и правда вся явится».

Строгое наблюдение и преследование раскольников-пропагандистов вытекало из духа и буквы тогдашних узаконений и из упорства и фанатизма приверженцев раскола; при сравнении с прежним до-Петровским законодательством (1685 года) распоряжения Святейшего Синода против пропаганды отличаются большей полнотой, определённостью и меньшей (в принципе) строгостью. Но некоторые синодальные распоряжения по данному предмету не только не могли содействовать уменьшению пропаганды раскола, но и вели к возникновению доносов и кляузных дел, усложнивших делопроизводство и часто скрывавших истинное положение дел от опытных лиц по делам раскола. Сюда относится распоряжение не говорить о расколе ни в семье, ни в обществе; это распоряжение неестественное, неисполнимое между лицами одного толка или согласия, живущими в одном доме и общине и искренно убеждёнными в истине своих верований, которые они должны исповедовать и отстаивать. Запрещение всяких разговоров о расколе, хотя и неисполнимо на деле, но терпимо при взаимном согласии членов семьи и общины; но, при начавшемся разъединении, ссорах и вражде, являются поводы к доносам, искажениям и клевете для мести и достижения корыстных целей. Таких доносов, возникших в рассматриваемое нами время на означенной почве, было много; доносы эти требовали проверки, расследования и решения; сами по себе ничтожные и мелочные, они тянулись очень долго, отвлекали от дел настоящих, оканчивались то ничем, то раскаянием доносчика, то обвинением и наказанием невиновных лиц; последние не получали никакого вознаграждения и удовлетворения и в том случае, когда невиновность их была официально по суду признана.

Запрещение иметь старопечатные книги и сочинения, противные православной церкви

Ослаблению раскола содействовало распоряжение Святейшего Синода об отобрании и недержании раскольниками старопечатных книг. Распоряжение это, последовавшее в 1721 году, относилось настолько же к раскольникам, насколько и к православным. При исследовании раскола в Калуге оказалось, что тамошние священники продолжали служить по старопечатным книгам. Для искоренения раскольнической прелести определено: из церквей старопечатные книги отобрать и вместо них послать новоисправленные. Вызванное частным случаем, распоряжение это имело общеобязательную силу⁴⁰⁴. По другому, позднейшему, определению Святейшего Синода того же года, должны быть изъяты из употребления старопечатные книги, находившиеся в частных домах и книжных лавках⁴⁰⁵, в обмен на вновь исправленные с обязательством не держать и не продавать старых. Распоряжение это было в связи с общей мерой церковно-гражданской власти об изъятии из употребления для искоренения раскола «продававшихся на Спасском мосту в Москве листов, письменных и печатных разных изображений, служб, канонов и молитв»⁴⁰⁶. Распоряжение это относилось к раскольникам и прилагалось к ним с большой строгостью. По определению Святейшего Синода от 28 февраля 1722 года, записные раскольники не должны были книг раскольнических, печатных и письменных у себя держать, и где ведают книги потаённых раскольников, объявлять без всякой утайки⁴⁰⁷. В 1724 году, по случаю открытия у старца Сергия (в Сибири, из терской пустыни) раскольнических книг и писем, противных благочестию, богохульных и плутовских, церковно-гражданской властью строго предписано было по всем местам, «чтоб, ежели у кого такие и тем подобные раскольнические рукописные книги есть, те люди объявляли оные в городе духовным управителям неукоснительно, без всякой боязни, и никто у себя таких о расколе сомнительных и подозрительных книг и тетрадей ни тайно, ни явно, ни под каким видом, держать не дерзали, под опасением жестокой казни». Отобранные книги должны были пересылаться в Святейший Синод⁴⁰⁸. В книгах, давших повод к такому строгому определению, заключались «многие плутовские бредни, непотребные слова, касавшиеся до чести Его Императорского Величества». Можно думать, что содержание означенных книг касалось вопроса об антихристе, которого раскольники олицетворяли в Петре I. В то время такое мнение о Петре получило широкое распространение; было оно и в Сибири⁴⁰⁹, наполненной беглецами и каторжниками со всей России.

С вопросом о книгах полемических – раскольнических и старопечатных богослужебных, подлежавших изъятию из употребления и преследованию, тесно связывался вопрос и о других богослужебных принадлежностях, требоисправлениях, обрядах и действиях, существовавших и могших совершаться под условием и в зависимости от наличности гонимых книг. Сюда относятся:

1) требоисправления, обнимающие весь круг церковного богослужения, совершение таинств и других обрядов;

2) молитвенные дома;

3) священные изображения и иконы;

4) употребление крестного знамения.

Требоисправления у раскольников

Из дел по расколу открылось, что раскольнические попы, паче же непосвящённые, отправляли всякие требы, именно: крестили младенцев, венчали, погребали умерших, исповедовали и причащали. Случаев совершения раскольническими попами требоисправлений было замечено весьма много; некоторые нами уже указаны; для полноты и характеристики раскола описываемого времени можно указать на православного попа Якова Семёнова из Коломны, который в Москве, в домах у людей разных чинов, действовал раскольническим обыкновением по старопечатным книгам. Дело о противозаконных действиях попа Семёнова, возникшее в 1720 году, рассматривалось в Святейшем Синоде в 1721 году и окончилось ссылкой попа в Соловецкий монастырь, в земляную тюрьму для покаяния, где ему и определено быть неисходно до кончины жизни. К наказанию от Синода присоединилось наказание Тайной Канцелярии, приговорившей попа Семёнова, по лишению сана, бить кнутом нещадно. Наказание не приведено в исполнение по случаю смерти осуждённого⁴¹⁰. Если православные священники позволяли себе действовать противозаконно в Москве, то тем более они могли бесчинствовать в глухих местах, а раскольнические попы в исполнения треб руководствовались, помимо корыстных побуждений, сознанием правоты своего дела при виде расположенности православных священников к расколу. Дело попа Семёнова и других попов (например, калужских, служивших поголовно по старопечатным книгам), официально православных, побудило духовную власть издать определение о лишении сана тех священников, которые совершали требы у раскольников; запрещено и раскольническим попам совершать требы под страхом лишения имений и ссылкой на галеры тех, у кого они совершают требы, и кто не донесёт о них правительству⁴¹¹.

Но так как требы составляли религиозную существенную нужду, без удовлетворения которой раскольники не могли обойтись, не обращаясь к попам, как бы ни было сомнительно их происхождение и достоинство, то церковная власть издала следующие постановления, с одной стороны располагавшие священников к совершению треб у раскольников по православному обряду, а с другой клонившиеся к удержанию молодого поколения в недрах православия.

Постановления относительно крещения детей

Если раскольники пожелают детей своих крестить и венчать у православных попов, последним разрешено крестить и венчать по ново-исправленным требникам с письменным обязательством и присягой отцов – раскольнической прелести не учить и не привлекать к расколу; 7-летних представлять в церковь для исповеди и святого причастия. Запрещалось раскольникам быть восприемниками детей у записных раскольников. Дети, рождённые у записных раскольников или от супругов, один из которых православный, должны быть крещены и воспитаны в православии. Священники могут давать очистительную молитву младенцу, рождённому от раскольников, но с отобранием подписки, что младенец будет крещён и воспитан в православии; а если всего этого не исполнит, то подпадёт жестокому наказанию.

Постановления при совершении браков

Сущность постановлений о браках раскольников состояла в том, что раскольники могли венчаться не иначе, как под условием принятия ими православия. В указе Святейшего Синода 1722 года сказано; «в брачных раскольников с православными сочетаниях лицо раскольничье, православному сопрягаемое, первое да примет церкви святой обещание с присягой; обоих, раскол держащих, лиц не венчать»; а если бы кто из священников нарушил это постановления, тот подвергался наказанию, как наказанию подвергались и сами венчавшиеся. В том же 1722 году, 16 июля, было постановлено о том же предмете следующее: «раскольники, ежели похотят детей своих венчать от православных иереев, и таковых православным иереям венчать по чину церковному и по ново-исправленным требникам, как и прочих правоверных, точию,.. брачующихся обязывать присягой и сказками, что им впредь расколу не держать, но быть в содержании правоверия твёрдым и с раскольниками никакого согласия не иметь и разговоров о раскольническом их мнении не употреблять, и раскольнических учителей при себе не держать, и нигде с ними не общаться, под жестоким штрафом⁴¹².

Означенные два указа направлены были против беспоповцев, обращавшихся к православной церкви, при всём нерасположении к ней, тогда, когда вынуждаемы были обстоятельствами освящать молитвами её своё брачное сожитие. Из тех же указов вытекали частные требования: в случае, когда супруги раскольники «без церковного венчания жить с собой станут, допросить, кто венчал, или без всякого венчания живут, и того венчавшего сыскать к наказанию, да и венчавшиеся, яко своего обещания, которое при записи своей в явный раскол с расписки учинили, преступили, наказанию подлежат. Если сами собой сожитие своё учинили, то их, как законопреступников явных, привлекать к суду архиерейскому; за утайку того, кто венчал, а, равно как и за самовольное сожитие, подлежат розыску. Если некоторые из записных раскольников воспрещают детям вступать в брак, считая его горше блуда, и лишая детей вена (приданого и наследства) и всего стяжания своего за вступление их в брак, то на таковых раскольщиках править вено вдвое»⁴¹³.

Изложенные постановления относительно совершения требоисправлений у раскольников вообще и в частности при совершении таинств святого крещения и брака, постановления, вполне согласные с церковно-каноническими правилами, не имели, к сожалению, надёжных исполнителей в лице приходских священников, как городских, так особенно сельских. Приходское духовенство в то время стояло очень невысоко в умственном и нравственном отношении. Будучи мало просвещённым, бедным и зависимым от своих прихожан в самом поставлении на места и особенно в средствах содержания, духовенство склонно было более ладить с раскольниками на негласных условиях, чем приспособляться к новым требованиям власти церковной и гражданской. Относясь равнодушно к преобразовательной деятельности Петра и не видя от неё для себя никакой пользы, кроме частых требований и угроз за неисполнение их, оно находило осязательную пользу в совершении требоисправлений согласно желанию раскольников, т. е. в поблажке и укрывательстве незаконных их действий при совершении таинств, за что можно было и получать вознаграждение от старообрядцев, как людей зажиточных, – старообрядцев, с которыми не только мирно жили чиновные люди, но и даже им покровительствовали в возникавших делах. Достаточно вспомнить случаи, когда священники одновременно, как бы сговорившись, при записи в исповедные книги раскольников отмечали как православных, а не исповедовавшиxся бывшими у исповеди и святого причастия. Одни это делали по сочувствию к расколу, другие – большинство по корыстным расчётам, третьи по небрежности, та же неисправность заметна и при отправлении других треб. О неисправности приходского духовенства небезызвестно было церковной власти, которая для выполнения своего долга повторяла указы и угрозы виновникам, усиливала требования и увеличивала наказания, а иногда посылала, во многие места особых лиц из белого и чёрного духовенства для проверки образа действия приходских священников по делам раскола. Отчёты этих ревизоров (арх. Антония, священника Михайлова) представляли дело в неблагоприятном свете, т. е. приписывали возрастание раскола (например, в г. Калуге и уездах калужской губернии) нерадению духовенства; но замечательно то, что сами ревизоры оказывались прикосновенными и виновными во взяточничестве и произвольных действиях.

Распоряжения относительно раскольнических часовен, икон и мнимой раскольнической святыни

В видах ослабления пропаганды раскола, в 1722 г. состоялось определение Святейшего Синода о недозволении раскольникам строить новые часовни и повелении разорять существовавшие. Распоряжение это, вызвавшее большое смущение в народе, касалось не только раскольников, но и православных. По отношению к православным распоряжение это клонилось к ослаблению и искоренению распространённого и вредного обычая между русскими «строить близ церквей, и на торжищах и на перекрёстках, и в сёлах и в других местах часовен». По словам синодального определения, этим часовням «быть отнюдь не надлежит», поскольку в городах и сёлах обретается и кроме часовен довольно церквей, для славословия Божьего имени правильно созданных и посвящённых, в которых и без оных часовен не точию возможно, но паче и до́лжно общее правоверным христианам к божественной благости воссылать моление; а часовни всегда правильным церквам препятие бывает, ибо некоторые невежды и суеверцы не так имеют прилежание к церквям святынь, как к часовням»⁴¹⁴. Ещё больше распоряжение о часовнях относилось к раскольникам, которые, по «своему невежескому упрямству и умовредной прелести, отчуждающеся святых церквей, могут приходить в те часовни, как в некоторые свои мольбища, и отправляемую там, по своему суемнению, мольбу почитать за церковную, чему быть весьма запрещается». Определено: «часовен не строить нигде; а которые доныне построены, – деревянные разобрать, а каменные – употребить на иные потребы тем, кто оные построили». Срок дан на неделю, «а если кто в то время не разберёт, то будут разобраны, и материалы их будут проданы от Синода»⁴¹⁵.

По тому же определению, отчасти и по другим раннейшим и позднейшим, требовалось принадлежности часовенного богослужения, как то: раскольнические иконы, сосуды и мнимые таинства, яко непотребные, отбирать и ниспровергать в воду или в огонь, а сосуды собирать в приказ церковных дел. Под таинствами здесь нужно разуметь те просфоры, «крошеные в сухари, или сухарики румяно засушенные», которые раскольники считали за прежнюю старинную евхаристию⁴¹⁶.

Мера эта была одной из неудачных и неосмотрительных; возникновение её нужно приписать отчасти поездке царя и пребыванию за границей, где часовен не было, отчасти влиянию и советам иноверцев, окружавших Петра и недружелюбно относившихся к внешней обрядовой стороне русского благочестия. Нужно было не знать характера русских людей, или смеяться над их религиозными привязанностями, чтобы издать подобный неслыханный указ об уничтожении часовен; не принято при этом во внимание ни того, что многие часовни заменяли собой церкви вследствие ограниченности их, ни того, что с уничтожением их народ лишался святыни, где собирался для молитв и слышания слова Божия. Этой мерой церковная власть не только вооружала против себя последователей старообрядства, но и православных, не говоря уже о том, что через означенную меру ещё более утрачивалось доверие к церковной власти, к чистоте её побуждений; подозрительность раскольников усиливалась и оправдывалась.

Мысль об уничтожении часовен многие приписывали вице-президенту Святейшего Синода, архиепископу Феодосию Яновскому. Эту догадку открыто высказал московский подьячий Корнышев, пренебрежительно и ругательно отзываясь о личности Феодосия. В возникшем по этому поводу деле Святейший Синод не только признал неверной догадку Корнышева, но, приписав себе постановление об упразднении часовен, видел в действии Корнышева оскорбление всего высшего духовного учреждения. За свою продерзость Корнышев подвергся жестокому наказанию (бит плетьми нещадно) в том месте, «где он произнёс непотребные слова на синодальное определение об упразднении часовен, священным писанием утверждённое, с пространным важных резонов изъяснением». Достойно замечания, что своё определение о часовнях, искусно, по-видимому, составленное, Святейшему Синоду пришлось скоро (в 1727 г.) ограничивать и вовсе отменять⁴¹⁷ по просьбам частных и официальных лиц и учреждений (монастырей).

Духовная власть обратила внимание и на то, чтобы церковные живописцы и иконописцы следовали взглядам и предписаниям церкви. По донесению архимандрита Антония, «как записные, так и потаённые раскольщики большое упрямство и твёрдую веру емлют, смотря на противное начертание перстов на святых иконах, которые за волю их исполняют ради скверных своих прибытков иконники»... Для искоренения их прелести публиковано было в Москве и Калуге указами, «чтобы которые иконники оное художество имеют, впредь с таким противным начертанием перстов святых икон не писали б и тем простой народ не прельщали, и у кого в домах есть святые иконы противного начертания, они бы всемерно переправляли». Медленность и упорство раскольников и живописцев об исполнении указа о писании икон с троеперстным, а не двуперстным перстосложением, побудили церковную власть к изданию вторичного, но более уже строгого распоряжения по тому же самому делу. В новом указе говорится «противников иконописцев, которые так дерзают иконы писать, сыскивать и истязывать, дабы и впредь другие того не чинили»⁴¹⁸. Таким образом, суть дела состояла в запрещении двуперстного изображения крестного знамения на иконах в церквах и домах. Нужно, впрочем, заметить, что состоявшееся в 1722 г. запрещение писать иконы в раскольническом духе находилось в связи с общей потребностью того времени в исправлении и улучшении русской церковной живописи по древне-греческим и лучшим образцам, отступление от которых, при произволе и грубых представлениях христианских догматов русскими иконописцами, сопровождалось полным упадком художественности и одухотворённости в иконописании. Вопрос об исправлении церковного иконописания, как и об исправлении (совершившемся) церковных книг, рассматривался на соборе 1066–1667 гг. Тогда было постановлено наблюдать (через особо приставленных лиц духовного чина), «да не поругаются невежды святым иконам,.. худым письмом пишуще, и да престанет всякое суемудрие неправедное, иже обыкоша всяк собой писати без свидетельства, – ещё же и ложное сложенье перстов»⁴¹⁹. Постановление собора 1666–1667 гг. об иконах приводится в указе Святейшего Синода 1722 г. о неписании икон в духе раскольников и вообще невежества с целью придать синодальному определению больший авторитет и побудить иконописцев к исполнению давнего постановления церковной власти.

К вопросу о крестном знамении, кроме сказанного о нём, как признаке принадлежности или непринадлежности к расколу, можно прибавить ещё следующее. По определению Святейшего Синода от 28 февраля 1722 г., согласно «Духовному Регламенту», «двуперстное изображение креста всяких чинов людям изображать запретить, а кто послушания не похочет, таковых писать до указу в раскол и чинить об них, как и о прочих раскольниках определено, без всякого им за ту противность послабления»⁴²⁰, хотя бы двуперстники и повиновались святой церкви и все таинства церковные принимали⁴²¹, но крест изображают не троеперстным сложением, – тех, кои с противным мудрованием и которые хотя и по невежеству, но от упорства то творят, обоих писать в раскол, не взирая ни на что»⁴²².

Употребление двуперстия давало повод» и основание для привлечения к суду, в котором должно было решаться дело о том, был ли двуперстник записан в раскол или нет⁴²³.

Употребление двуперстия вместо троеперстия вызывало много недоумений, за разъяснением которых обращались со следующим вопросом: многие из простых и грубых обращаются к святой церкви и все таинства принимают, только по разумию (неразумию) своему и из боязни изменить обычаю тремя первыми перстами не крестятся, а мудрования в противном сложении перстов никакого не показуют, а другие все также таинства церковные приемлют, а противное (т. е. двуперстное) сложение перстов мнят быть за некий главный свой мнимый догмат; если тех и других за одну приверженность к двуперстию отлучать от церкви как раскольников, то придётся отлучать их через это от Богом преданных спасительных пресвятых семи церковных таинств? В постановке вопроса заметно желание решения его в положительном, благоприятном для раскольников смысле. Однако ответ был отрицательный: «которые хотя святой церкви и повинуются и все церковные таинства приемлют, но крест на себе изображают двумя перстами, а не тремя, тех, кои с противным мудрованием, и кои по невежеству, но от упорства то творят, обоих писать в раскол, не взирая ни на что». Такой же точно дан был ответ на однородный вопрос тобольского митрополита Антония в 1724 году. Святейший Синод определил: «которые епархии его (т. е. митрополита Антония) христиане троеперстного к крестовоображению сложения не приемлют, а двойного оклада платить не хотят, хотя они церкви святой и придерживаются, знатно под видом, понеже в перстосложении противятся, таких по содержанию Его Императорского Величества указа и синодального 1723 г. писать в раскол, не взирая ни на что».

Ответ Святейшего Синода, отвергающий раскольников от единения с церковью из-за одного двуперстного сложения, по-видимому, противоречит взгляду церкви на спорные обрядовые разности между православием и расколом, выраженному на соборе 1666–1667 гг. и состоявшему в том, что тогдашняя власть осуждала, отлучала и проклинала упорных противников и хулителей церкви, а не самые обрядовые разности и старопечатные до-Никоновские книги, из-за которых отделились раскольники; по смыслу соборных постановлений и по взглядам некоторых церковных писателей-полемистов XVII–ХVIII столетий, приверженность раскольников к двуперстию и другим обрядовым особенностям, при благосклонности и послушании церкви во всём остальном, не препятствовала принадлежности старообрядцев к православному обществу. Противоречие не кажущееся, а действительное, между строгим ответом Святейшего Синода и решением собора 1666–1167 гг. усматривали некоторые исследователи раскола и публицисты в 1870–1875 гг., во время обсуждения вопросов о нуждах единоверия.

Главный предмет оживлённых тогда споров о нуждах единоверия состоял в решении того, не допустила ли церковная власть противоречия при установлении единоверия в 1800 г. при митрополите Платоне? Вопрос решается неодинаково; одни находили противоречие, другие – нет. Противоположность решения зависела от взглядов исследователей раскола на клятвы московского собора 1666–1667 гг.: те, кто признавал положенные клятвы относившимися к противникам церковной власти, а не к обрядовым разностям, не видели никакого противоречия между соборными определениями и дозволением церкви употреблять единоверцам в богослужении старые обряды и книги до-Никоновского издания, а те, кто относил клятвы собора к обрядовым разностям, усматривали прямое противоречие, состоящее в одобрении и допущении того, что прежде осуждено и отвергнуто.

Для устранения мнимого противоречия в означенном ответе Святейшего Синода по вопросу о приверженности раскольников к двуперстному сложению, нужно обратить внимание на следующее. С канонической точен зрения и в делах привлечения раскольников к православию не следовало бы писать в раскол тех, кто во всём был покорен православной церкви, держась одного двуперстия. Но церковная власть поступала иначе:

во-первых, потому, что приверженность к двуперстию прозвана была существенным признаком принадлежности к расколу, – признаком, которого не могли раскольники скрывать при всей их изворотливости и хитрости;

во-вторых, приверженность к двуперстию возбуждала всегда подозрение к тому, кто во всём остальном показывал себя православным⁴²⁴,

в-третьих, церковной власти желательно было ослабить в раскольниках упорство, бывшее источником других дурных сторон.

Не смотря однако, на это, церковная власть, может быть, отнеслась бы и снисходительнее к приверженцам двуперстия, если бы в своих распоряжениях не была стеснена ограничением и вмешательством царской власти, старавшейся проводить свои меры против раскола настойчиво и решительно. В вопросе, подобном настоящему, как и в других, церковь поставлена была в двусмысленное положение: с одной стороны, утвердительным решением вопроса Антониев (т. е. златоустовского и тобольского) она приобретала бы новых отторгшихся своих членов, а с другой, дарованием им свободы в употреблении двуперстного крестного знамения дана была бы многим возможность к злоупотреблению крестным знамением (двуперстным), под которым могли бы скрываться и скрывались лица, враждебные церкви, в целях избежания платежа двойного оклада и других, соединённых с принадлежностью к расколу лишений.

Нужно, впрочем, заметить, что правильный взгляд церковной власти на двуперстие, изложенный в известных «Увещательных пунктах», в действительности затемнялся и даже искажался, этому содействовали и резкие отзывы полемистов о двуперстии, и некоторые распоряжения церковно-гражданской власти, как например, запрещение иконописцам писать для раскольников иконы с изображением двуперстия, состоявшееся в 1721 году⁴²⁵; нужно сказать, что и определение собора 1667 года о двуперстии также не отличается ясностью и раздельностью, которые устраняли бы всякое превратное толкование. К превратному пониманию истинных взглядов церкви на двуперстное знамение особенно дан довод в 1720 году, когда, по указу Петра I, присоединяемый из раскольников должен был, между прочим, произносить следующие условия: «проклинаю все ереси и отступства, и злохуления, и расколы, а именно: сложение трёх первых перстов в знамении крестном ересью и печатью антихристовой нарицающих и не знаменующихся тремя первыми перстами, но двумя – указательным и средним, троекратное глаголание аллилуйя и имя Иисусово, пишемое сице: Иисус, ересью и крест четырёхконечный идолом, кумиром, мерзостью запустения, стоящей на месте святом, молитву сию: Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас, новой молитвой еретической нарицающих и глаголющих по псалмам аллилуйя по-дважды, а не по-трижды, и не глаголющих сей молитвы: Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас» и проч.⁴²⁶ Хотя по смыслу приведённой присяги и объяснению знатоков раскола здесь нет проклятья ни двуперстия, ни других обрядовых разностей, однако людям не только простым, но и книжным не легко было тогда выделить в отличить конкретные понятия от отвлечённых. Т. е. если требовалось проклинать крестившихся двуперстно, то и самое двуперстие унижалось, приурочивалось к отвержению и проклятью⁴²⁷. Подтверждением сказанного может служить, между прочим, донесение архимандрита Антония о тех раскольниках, которые, соглашаясь «принять присягу по указу и сподобиться святого причащения, двуперстного сложения не проклинают⁴²⁸. Это писал архимандрит Антоний, книжный и высокопоставленный деятель по делам раскола, если он ожидал, а может быть и требовал проклятия двуперстного знамения, то могли ли думать об этом предмете иначе другие, ему подобные и иные, им же имя легион? Замечательно, что Святейший Синод, в ответе на донесение Антония о приверженцах двуперстия выражается, что «они прежнего своего сложения перстного не пременяют» (выражение точное и верное) но не указывает на излишнюю, незаконную и неразумную ревность Антония, и не поправляет неточности выражения («проклинают»). Вопрос о том, считать ли державшихся одного двуперстия, а во всём остальном повинующихся церкви – раскольниками, смущал некоторых ещё в 1719 году и побуждал обращаться к церковной власти за разъяснением⁴²⁹.

Отсюда и заметна была какая-то двойственность и нерешительность во взглядах частных лиц на употребление двуперстия, за приверженность к двуперстию лишали таинства святого причащения⁴³⁰. Достойно замечания то, что строгость отношения к употреблению двуперстного сложения некоторые раскольники приписывали не гражданскому правительству, а церковной власти; некоторые из более смелых раскольников указывали на противоречие в преследовании за двуперстие с предоставленным правом свободно содержать веру по старопечатных книгам. Не зная хорошо дела, раскольники винили в этом церковную власть⁴³¹, в употреблении же двуперстия не видели никакой противности церкви и государству. Так, когда раскольника Б. Кадмина увещевали покаяться в своих винах (в пропаганде раскола и употреблении двуперстного сложения), то он отвечал, что де «он противности не имеет, а утверждается на старопечатных книгах; а о сложении перстов в изображение креста показал противность в том: правой рукой сложение по старопечатным книгам, а левой по новоисправным. И о том спрашиван же, для чего он так противно церкви и новоисправным книгам чинит, на что он сказал: правой рукой такое сложение перстов имеет для того, что де старое, а левой для того, что новое»⁴³².

Отношение к обращавшимся из раскола в православие

Преследуя раскольников, Святейший Синод строго и внимательно наблюдал за теми из них, кто оставлял своё заблуждение и упорство и переходил к православной церкви. Обращавшийся из раскола принимался в члены церкви при соблюдении известных положенных условий и подвергался надзору и испытанию. Приходящего от раскола к православию принимали по третьему чину, т. е. через исповедь и присягу, состоявшую в проклятии и отречении от раскола и всех толков его. Это было общее правило каноническое, церковное. Но в приложении к частным случаям и отдельным лицам требовались дополнительные разъяснения и указания, которые и издавались Святейшим Синодом то по собственной инициативе, то по просьбе официальных лиц, имевших дело с раскольниками разного звания и положения.

В 1722 году, от 9 февраля, златоустовский архимандрит Антоний испрашивал у Святейшего Синода разрешения на следующие вопросы:

1) некоторые из раскольников, обратившиеся к церковному соединению правильно через присягу, хотя пребывают в православии твёрдо и во всём покоряются, однако смущаются совестью и страшатся того, что крещены не от православных, а от раскольнических попов;

2) некоторые из обратившихся крещены от простых мужиков или баб (без всякого молитвословия); а другие не знают, в каком раскольническом толке находились; не знают и того, кем крещены были – попами ли, или простолюдинами. Как поступить?

Ответ: «от попов крещёного не крестить, а крещёных от простого мужика крестить, за неизвестие крещения первого»⁴³³.

Вопрос: «если монах или монахиня, постриженные по-раскольнически, обратятся в православие, то считать ли их находящимися в монашеском чине, или для признания их таковыми требуется ещё что-либо»?

Ответ: «если постриженные от раскольнических чёрных попов желают по обращению монашествовать, – вольно им; только в монастыри принимать их и причислять нужно не просто и скоро, а по надлежащему: Монахов, по снятии положенных в расколе чернических одежд, содержать в послушании монастырском три года, и, смотря по жизни и усердию их, причислять их к монахам, согласно «Духовному Регламенту»⁴³⁴; молодых женщин по сложению с них одежд, не принимать в монахини до 50-летнего возраста; после чего причислять к монашескому чину достойных, вступить в супружество им позволяется, если пожелают, по причине недействительности данного в расколе обещания»⁴³⁵.

Нельзя не видеть в приведённых распоряжениях Святейшего Синода благоразумной осторожности и предусмотрительности в отношении к обращавшимся из раскола. Случаи совращения обратившихся к прежнему заблуждению заставляли церковную власть относиться подозрительно к обращению раскольников. Тот же архимандрит Антоний спрашивал у Святейшего Синода разъяснения по следующему делу:

1) как поступать с теми из обратившихся, которые, проклявши своё зловерие, снова возвращаются в раскол, как пёс на свою блевотину, требуя записи в число раскольников?

Ответ: «которые из раскольников, по обращении к церкви и по учинении присяги, паки в раскол будут возвращаться, таковых отсылать к гражданскому суду, прописав обязательство и сказку того, кто из раскола к церкви обратился. Архиерею же места того настоять и буде судья гражданский поноровит оному, писать в Святейший Синод; а если противник паки обратится, то по наказанию гражданскому, паки принять к церкви».

2) когда записной раскольник совратит в раскол кого-либо из православных?

Ответ: «такой раскольщик, который аще развратит (совратит) и единого от правоверных, подлежит казни, одинаковой с раскольническими учителями (т. е. телесному наказанию и ссылке), а если обратится, то принять с поручной распиской»⁴³⁶.

До сих пор мы изложили главные существенные Святейшего Синода по отношению к последователям раскола, – меры, имевшие церковный характер. Все эти меры направлялись к ослаблению раскола, к ограничению путей, которыми раскол мог распространяться количественно и качественно. Но этими мерами церковная власть не могла ограничиться и удовлетвориться. На успехи от этих мер церковь не могла положиться и рассчитывать. Церковь желала большого и возможно скорого успеха, и поэтому она прибегала к содействию государственной власти, побуждаемая к тому трудностью дела и давнишним традиционным обычаем; в этом содействии церкви государственная власть не только не отказывала, но предлагала его и понуждала её пользоваться всеми средствами для борьбы с расколом. Таким образом, на меры, имевшие церковно-гражданский характер, можно смотреть как на дополнительные, завершавшие церковные, и гарантировавшие успех первых. Мы постараемся изложить эти меры в постепенном порядке, переходя от угроз, лишений, штрафов к мерам наказания и истязания, т. е. от мер менее строгих к более строгим.

Общеобязательные церковно-гражданские меры против раскола

Указом 1716 г. раскольники обложены были двойным окладом денег, если не обратятся от своего раскола к православной церкви. Исключение составляли выговские раскольники, которым предоставлены были привилегии указом 1714 г., на который они ссылались Неофиту⁴³⁷. Денежному обложению раскольники подверглись «для всегдашнего памятствования им ко обращению, дабы тем окладом, яко словом учения, ко обращению побуждались ежегодно. А хотя раскольщики в тот двойной оклад и записаны, но не для того, чтобы раскольническую прелесть рассевали и других учили, но чтобы от упрямства к святой церкви обращались сами же, и в одном доме живущих не учили бы, и детей их крестили бы в церкви православной; а кто обратится из того раскола к святой церкви, с тех оный положенный оклад снимать, понеже государи (оклады положили), не требуя с них в сумму денег, но спасения их и к церкви примирения желая»⁴³⁸.

Происхождение указа о сборе двойного оклада с раскольников нужно приписывать влиянию и совету Нижегородского епископа (тогда, в 1716 году, архимандрита) Питирима. Предположение это подтверждается тем, что Питирим первый начал приводить к исполнению означенную меру, необычную и трудно выполнимую. К Питириму же прежде всех послан был синодальный указ от 29 марта 1721 г., извещавший епископа о том, чтобы сбор с раскольников двойного оклада ведался и производился, для успеха дела, в церковном ведомстве, а не в гражданском, как некоторые хотели на основании прежней практики⁴³⁹. Означенная мера сообразовалась с хозяйственно-практическим характером Питирима, состоявшим в неразборчивости средств для достижения целей миссионерских и административных.

Указ 1716 года до трёх раз публиковался в Москве и в других городах и уездах, дабы никто не отговаривался неведением. В указе 1721 года говорилось: «буде которые раскольщики желают от раскола обратиться в соединение к святой Восточной церкви, и те б явили себя доношениями в приказ церковных дел и будут приняты в соединение церкви без всякого истязания, а буде оные раскольники не обратятся, а похотят быть в своей раскольнической прелести, и такие б приходили в записывались в платёж двойного оклада, объявляя о себе и о домашних своих доношениями в «Приказе» без всякого страха и сомнения, кончая до 1 числа января сего 1721 года, неотменно, под смертной казнью и под страхом отъятия имения их⁴⁴⁰. Которые после указанного срока к записке являются в раскол, таковых записывать особо. С раскольников, которые самоохотно запишутся в раскол, штрафы брать со времени записи; а которые будут по доношениям каким сысканы и пожелают быть в расколе, с тех штрафы брать с того года, как о том Царского Величества указом в народ публиковано, т. е. с 1716 г.»⁴⁴¹.

Указ 1716 года и неоднократное повторение его, соединённое с большими угрозами материальных лишений, должен был произвести чрезвычайное действие на раскольников, открытых и тайных. Наложение двойного платежа за принадлежность к той совокупности внешнеобрядовых особенностей, которую правительственная власть называла расколом, а раскольники – древним благочестием, было делом странным, неслыханным и в то же время решительным, обязательным. Таиться и уклоняться от исполнения требований правительства было трудно и опасно; нелегко было и открыто причислять себя к числу особого рода граждан, каких-то опальных, бесправных, долженствовавших отличаться от всех особым ненавистным покроем одежды. Самым наглядным, видимым последствием указа 1716 года было бегство раскольников в разные стороны, в места, где можно было укрыться; кто мог, тот бежал: кто не мог бежать, тот должен был записываться по необходимости в раскол, если нельзя было укрыться и жить в качестве тайных раскольников. Правительство знало это. Отсюда вытекала усиленная деятельность церковно-гражданской власти против раскола посредством различных мероприятий, особых учреждений и множества официальных лиц.

Из донесений сыщиков и епархиальных архиереев Святейшему Синоду известно было, что число раскольников весьма велико. Но число это было неопределённо. Поэтому, не могло быть речи о точности и исправности в платеже положенного двойного сбора. По донесению Коптелова от 25 августа 1721 года, «собой никто из раскольников не является для записи под двойной оклад»⁴⁴². Из этого донесения и донесения Зиновьева и Решилова видно, что двойной оклад был больших бременем для раскольников, из которых большинство принадлежало к простому, бедному крестьянскому и рабочему населению»⁴⁴³. Тяжесть двойного оклада становится очевидной, если взять во внимание следующие обстоятельства: не одни мужчины подлежали платежу двойного оклада, но и женщины, вся семья и дети, начиная с 8-летнего возраста; с девиц и вдов брали половину⁴⁴⁴, при открытии незаписных раскольников оклад брался с 1716 года; при сборе денег допускались притеснения и взятки, а послабления, т. е. отсрочка недоимок, почти не допускались. Но двойной оклад был не единственным платежом; существовали и другие сборы с раскольников.

По указу Святейшего Синода 1722 года от 9 февраля, «с обретающихся в приходах раскольщиков со всякого раскольничьего двора брать приходским их (православным) священникам с причётниками по гривне от души в год, а сверх того от рождения гривна, от женитьбы гривна и от погребения гривна. Брать эту пошлину с раскольников в пользу духовенства разрешено Святейшим Синодом, по представлению архимандрита Антония, заявлявшего, между прочим, о том, что у многих приходских церквей как в Москве, так и в уездах, прихожане их едва не все записались в раскол, а священников ни с какими церковными потребами в дома не призывают, а между тем оные священники с тех дворов платят всякие подати⁴⁴⁵. Был ещё сбор поголовный, установленный Питиримом в своей епархии⁴⁴⁶; этому сбору подвергались все члены раскольничьей семьи, с раскольников взыскивался двойной сбор за привод их к властям для допросов⁴⁴⁷.

Питириму же принадлежит установление сбора с тех раскольников, которые вступали в брак вне церкви, без венечных памятей; брали по 3 рубля с мужчины и женщины, а с богатых – и больше⁴⁴⁸.

Если взять в расчёт все денежные повинности, обязательные для последователей раскола, то будет ясно, как тяжела и ненавистна была для раскольников придуманная недальновидным умом мера обложения увеличенным окладом. При установлении двойного оклада с раскольников имелось ввиду, после неудачной попытки слова убеждения и увещания, воздействовать на упорных способом недуховного, материального свойства, – способом, могшим дать правительству средство, если не для поправки запутанных экономических дел, то, по крайней мере, для борьбы с последователями раскола, для содержания чиновников, специальных по делам раскола учреждений. Однако расчёты эти на деле не оправдались. Немного было таких раскольников, которые исправно и охотно уплачивали положенный оклад; большинство было бедных, из которых одни уплачивали неисправно и неполно, другие должны были подвергаться разорению своего имущества и хозяйства, а третьи спасались от уплаты бегством или притворством, а иные многие, не хотевшие под платежом быть, самоохотно сгорали⁴⁴⁹. Притворство составляло отличительную черту в действиях и показаниях раскольников, к нему неизбежно прибегали раскольники для избегания платежа денег и избавления от разгрома своих пожитков и преследований; там, где строже и беспощаднее производился денежный сбор двойного оклада и других денежных повинностей, там больше должно было быть и притворства. Вот почему есть основание заподозрить искренность множества обращений последователей раскола к православной церкви в пределах нижегородской губернии, где дела по расколу находились в руках епископа Питирима и вице-губернатора Ю. Ржевского, пользовавшихся особыми полномочиями и доверием гражданского правительства. Хотя и тяжело было многим раскольникам ложно принимать на себя вид православия, но внешняя временная принадлежность к православной церкви давала людям гражданский покой, свободу и удобство заботиться о хлебе насущном, тогда как открытое исповедание древнего благочестия, которое церковная власть называла расколом, обрекало, при неуплате оклада, на жизнь скитальческую, нищенскую, на жизнь в каторге и галерах.

Таким образом, правительство вместо предположенной большой корысти получало от раскольников ничтожный доход, который и непроизводительно тратился от недостатка надлежащего контроля; недоимки были обычным явлением; строгость при взыскании денег вела к обеднению, разорению и бегству раскольников: а церковь принимала притворных членов вместо искренних.

Незаписные раскольники за ношение бороды обязаны были, наравне с другими бородачами, платить штраф по 50 рублей в год. Указ о бритье бород существовал давно, но в апреле 1722 года он был повторён и подтверждён «накрепко» в целях исполнения его. Запрещение носить бороду появилось в 1701 году. Явившись сначала в форме шутки, распоряжение это постепенно становилось всё строже, пока не сделалось тяжёлым бременем для тех, кого оно касалось. Распоряжение это относилось к лицам служащим, т. е. помещикам, купцам и промышленникам. В указе от 1705 г. подробно изложено о штрафах за не бритье бород. Царедворцы, дворовые и городские жители, всяких чинов служащие и приказные люди платили по 60 рублей с человека; законом предусмотрено было и то, чтобы под видом бритья не подстригали бород, поскольку стриженую бороду за целую считать надлежит и велено таких бородачей, у которых ножницами подстрижена, а не выбрита борода, ловить и приводить к суду⁴⁵⁰. Духовенство от бритья бороды было освобождено; хотя освобождено было от бритья бороды и крестьянство, однако существовало постановление, по которому с крестьян взималось везде по воротам городским пошлина с бороды по все дни, как пойдут в город и за город, а без пошлин крестьян не велено впускать в город и за город (из города). По указу 1722 г. штраф за ношение бороды определялся в 50 руб. – цифра в то время весьма значительная, особенно для бедных людей. Кто платил 50 руб. за бороду, тот освобождался от уплаты двойного оклада; не сразу, впрочем, уяснялось это распределение, а по особому решению Святейшего Синода в ответ на запрос архимандрита Антония от 9 февраля 1722 г.⁴⁵¹; кто, по обращению из раскола, сбривал бороду и не носил старого платья, тот освобождался от уплаты штрафа за бороду, хотя бы прежде не платил по каким-либо причинам⁴⁵²; с людей, запустивших бороды, но от бритья не отрекавшихся, штрафа не правили⁴⁵³.

Последователи раскола упорнее всех сопротивлялись распоряжению о бритье бороды, основываясь отчасти на установившемся священном обычае ношения бороды, но более всего на прежних распоряжениях церковной власти о нестрижении бород. Наставления и распоряжения о грехе и безнравственности стрижения бороды и усов принадлежали преподобному Максиму Греку, Стоглавому Собору, патриарху Адриану; наставления эти вошли в Кормчую книгу и Кириллову книгу. Число раскольников от этой меры не сократилось, а увеличилось; увеличилось число потаённых раскольников; из производившихся дел по приведению в исполнение мер о брадобритии открылось, что, по сознанию некоторых раскольников, они перешли в раскол из-за указа брить бороду⁴⁵⁴. Из следственных дел о бородачах можно видеть то, как трудно было исполнение указов по данному предмету. В 1722 г. подтверждено было указом следующее: «понеже о бородачах по сие время смотрения нет и все по старому целые и стриженные бороды, противно указу, носят, того ради, подтвердить накрепко, чтобы фискалы непременно смотрели, кто бороды носит и не указное платье, и чтобы под видом бритья не подстригали бород, понеже стриженую бороду за целую считать надлежит, и дабы таких бородачей, у которых ножницами подстрижена, а не выбрита бритвой борода, ловить и приводить в Губернскую канцелярию, а в провинциях – к комендантам и воеводам. Ежели же которые из таких бородачей несмотрением фискальским впредь явятся, или мимо фискалов приводиться будут в приказы, то за оное несмотрение учинено будет то, чему подлежат те бородачи, и кроме того отнятие имения»⁴⁵⁵. В это же время состоялось распоряжение о ношении раскольниками особого платья для отличия их от православных. Платье это нужно было носить летом и зимой.

Инициатива мысли для установления особого наряда для раскольников принадлежала архимандриту Антонию. В одном из своих вопросных пунктов Антоний спрашивал: «раскольщики записные между православными не познаваемы суть, – достоит ли им на верхнем платье некий иметь знак, дабы яко мерзости некой гнушались православные»?

Святейший Синод отвечал: «записным раскольщикам усмотрено приличное званию их носить платье самое старинное, долгое, с долгим ожерельем и с нашивками на грудях по четверти, на боках, на подоле прорехи с петлями, шапку высокую с прорехами и с петлями. От ношения указанного платья не освобождались ни женщины, ни девицы, ни дети раскольников, если они состояли в расколе; в противном случае, за неисполнение указа они подвергались такому же штрафу, как и мужчины, т. е. взносу 50 руб.⁴⁵⁶; однако же, о сем прежде публикации предложен был доклад Его Императорскому Величеству⁴⁵⁷. Предложение это от 28 февраля утверждено было очень скоро, именно (6 апреля, с прибавлением, «раскольщикам носить козыри (ожерелье?) красного сукна, для чего платья им красным цветом не носить»⁴⁵⁸. Так как, по мнению архимандрита Антония, «которые с бород платят оклад – едва не все раскольщики суть», то нижеследующее дополнительное распоряжение более всего относилось к раскольникам: «если кто с бородой придёт о чём бить челом не в том платье, то не принимать у них челобитен ни о чём, и сверх того допрашивать вышеозначенную дачу (т. е. 50 руб.), не выпуская из приказа, хотя бы оный годовую и платил. Также кто увидит кого с бородой без такого платья, чтоб приводили к комендантам, или воеводам и приказным, и там оный штраф на них правили, из чего половина в казну, а другая приводчику, да сверх того его платье⁴⁵⁹.

Попытки раскольников об отмене распоряжения относительно ношения ненавистного платья остались тщетными. Заслуживает упоминания просьба нижегородских раскольников об отмене платья. В 1722 г. Пётр I был в Нижнем Новгороде; в это время тамошние «записные раскольники подали за руками своими к обращению прошение, в котором показали, дабы им раскольничьего платья не носить, а ради их к святой церкви обращения, платья и бороды носить по-прежнему без платежа с бороды денежного оброка, покамест они при святой церкви обвыкнут и о брадоношении просят не яко стрижение в грех вменяя, но точию объявляют за стыд, стыда своего преломати не могут»⁴⁶⁰.

Ограничение гражданских прав раскольников

Одновременно со штрафами раскольники подвергались лишениям гражданских прав и различным стеснениям. По «Регламенту» положено: по всей России никого от раскольщиков не возводить на власти не токмо духовные, во и на гражданские, даже до последнего начала и управления, чтоб не вооружать нам на нас же лютых неприятелей, и государству и государю непрестанно зло мыслящих»⁴⁶¹. Так как это постановление не везде исполнялось, то оно было повторено⁴⁶².

Мера эта, отнимая у последователей раскола возможность служить на поприще общественной, гражданской и государственной службы, обрекала их в ограниченный узкий круг промышленной и торговой деятельности, заставляла их по необходимости и бесповоротно вращаться в среде подобных себе по невежеству людей. Однако же лишая раскольников гражданских прав, правительство не только не отказывалось от услуг их, но и само искало их, следовательно, нуждалось. Так, в 1722 году, по сенатскому постановлению, требовалось: «к пошлинным и кабацким, и соляным, и другим всяким сборам к счёту и отдаче денежной казны из посадских людей не выбирать, а быть у сборов: у больших – из отставных офицеров и дворян, у меньших – унтер-офицерам и рядовым достойным людям. А к ним в команду выбирать из раскольников и бородачей в целовальники и другие тем подобные службы, у которых никого подчинённых не бывает; для счета и приёма иностранных золотых ефимков и денежной казны в ренгереи (т. е. казначейства) из раскольников и бородачей о выборе и немедленной присылке в Московскую ренгерею (казначейство), так же в губерниях и провинциях в ренгереи, оных счётчиков (раскольников) указное определение учинить». В 1722 году число целовальников и счётчиков из раскольников простиралось до 1.859 человек⁴⁶³. По определению Святейшего Синода 23 февраля 1722 года, из среды раскольников выбирались старосты для сбора штрафных денег с записных раскольников как в Москве, так и в городах и уездах, этим распоряжением не предоставлялось какое-либо право раскольническим старостам, а имелось ввиду то удобство, чтобы исправнее был денежный сбор и меньше было укрывательства и уклонения раскольников от уплаты повинностей⁴⁶⁴.

По указу от 26 февраля 1722 года раскольники стеснены были в праве отлучек и перехода из одного места в другое. В означенном указе говорится: «так как в отъездах раскольников в другие города и из прихода в приход чинится в том месте, куда он вновь приедет, неведение, правоверный ли он или раскольник, и не беглый ли для прикрытия раскола и от платежа, паче же не раскольнической ли прелести учитель, того ради и в изыскание оных есть немалое препятствие. Поэтому, установлены были два печатные знака, которые от приходских священников, за их подписью, выдавались отлучавшемуся прихожанину – правоверному особый знак, а раскольнику – особый с написанием, что он раскольник записной, дабы незаписные раскольники, если где прибудут как не имеющие знаков, познаваемы были и укрываться не могли; без этих условных знаков нельзя было никуда отлучаться. Знаки эти были своего рода паспортами и видами на право жительства, о чём было объявлено всем к сведению через духовные и светские учреждения⁴⁶⁵.

По 5 п. того же указа объявлялось, что многие раскольники уходят из своих мест, нанимая под строение землю в городах у разных лиц, деревнях и сёлах и, устроившись, живут между православными, отчего, вследствие переездов их и переходов, отыскивать их трудно и невозможно. Определено: в вотчинах синодальных, дворцовых и шляхетских раскольников нигде не принимать, и земель под строение не давать, и в построенные дома и хоромы жить не пускать. За исполнением этого распоряжения должны смотреть низшие и высшие чиновники. В противном случае, за необъявление и утайку, подвергнутся жестокому наказанию и штрафу, одинаковому с раскольниками, в количестве двойного оклада, по счёту с 1716 года⁴⁶⁶.

Есть основание думать, что состоявшаяся по пунктам 4–5 два важные и тяжёлые для раскола распоряжении были последствиями или, по крайней мере, стояли в некоторой связи с раннейшим указом Святейшего Синода о разорении раскольнических скитов в некоторых местах. Указ этот состоялся 22 марта 1721 года, в предупреждение и пресечение многих беспорядков и соблазнов в некоторых раскольнических скитах, о которых подробно и обстоятельно стало известно Святейшему Синоду из допроса старца-раскольника Антония, в миру Антипы Евдокимова, Московского крестьянина, при обращении его от раскола в православие. Из показаний Антония открылось, что в брянских, муромских и керженских лесах, в пределах калужской, казанской и нижегородской губерний, находилось много раскольнических скитов, где жили мужчины и женщины совместно и блудно: скитники и скитницы различных толков – федосеевцы, поповцы, беспоповцы и др.; для содержания себя, притворившись мирскими, в мирском платье, а не в черническом, ездили в разные города для прошения милостыни и получали от добрых людей деньгами, воском, хлебными и съестными припасами; а в посты они исповедовались у раскольнических попов, которые их причащали причастием из-за рубежа, из Покровского монастыря, что̀ на реке Ветке. По этому допросу Святейшим Синодом определено было помянутых раскольнических скитников сыскивать, и если они не обратятся и пожелают остаться в расколе и запишутся в число раскольников, то, взяв с них двойные штрафы, скиты их прелестные разорить, дабы впредь таким ворам и развратникам пристанищ не было. По показанию старца Антония, скитов было много; в одном месте, за Казанью, было до 50 скитов; в других старцы и старицы жили многими разными скитами»⁴⁶⁷. В дополнительном к сему делу указе от 12 июля того же года требовалось «оставшиеся от раскольников (в муромских и брянских лесах), после того, как они разбежалась, жилища разорять до основания, дабы и след того места не был знаем»⁴⁶⁸. Если, таким образом, обитатели скитов, по разорению последних, должны были остаться без крова и приюта, то им предстояла нужда переходить из места в место для приискания себе жилища, постоянного или временного, которое надлежало приобретать посредством покупки земли или найма домов для устроения жилища. Поэтому можно допустить, что в числе бродячих раскольников, которым запрещалось покупать и арендовать земли и дома указом от 18 февраля 1722 года, находились и те скитники и скитницы, жилища которых подверглись разорению по доносу старца Антония.

По другому позднейшему указу требовалось, чтобы полковник Плещеев вместе с другими отыскивал раскольников в муромских и брянских лесах и жилища их искоренял. Последний указ имел не частное, а общее значение, т. е. для всех раскольников вредных, скрывавшихся в скитах, подобно раскольникам муромским и брянским. Исключение составляли Выгорецкие пустынножители, укрывавшиеся под защитой охранительных указов 1711 г. во всё время царствования Петра I, начавшего свой поворот против раскола с 1714 года.

Ограничения имущественных прав раскольников

С вопросом о разорении раскольнических скитов возникал вопрос об имуществе, остававшемся от беглых раскольников. Дела по этому вопросу рассматривались в Святейшем Синоде два раза, в 1722 и 1723 гг. Резолюция Святейшего Синода в 1722 году гласила: «которые из записных раскольников и из приличных по раскольным делам являются в сбеге, и оставшееся от них движимое и недвижимое имущество, отписанное на Его Императорское Величество, продавать в отдавать на госпитали лечебные»⁴⁶⁹. Совершенно такая же резолюция Святейшего Синода в 1723 году по тому же вопросу состоялась на вопрос Коптелова: как поступать с домами, лавками, пожитками и детьми раскольников, предавшихся бегству, не желая обратиться к святой церкви? Замечательно, что в резолюции о детях раскольнических, т. е. куда их девать, совсем не упоминается⁴⁷⁰; таким образом, выходило, что денежные вопросы решались, а вопросы человеколюбия не затрагивались. Для объяснения этого странного явления, можно думать, что правительство надеялось на возвращение отцов и родственников покинутых детей в свои прежние жилища по долгу родительского чувства, но этого возвращения могло и не последовать по многим причинам, или это могло надолго замедлиться. Итак, требовался какой-либо надзор за детьми, но о нём нет и помину в распоряжениях высшей церковно-гражданской власти⁴⁷¹.

В 1724 году, за совращение в раскол Семёна Безчастного вопреки данному обещанию в верности православной церкви, имущество его – «двор и всякий багаж и скотина и прочее было запечатано и конфисковано⁴⁷².

Заслуживает упоминания, что оставшимся после бегства раскольников имуществом спешили хоть временно воспользоваться служащие по духовному ведомству. Так, в бытность Святейшего Синода в Москва, в 1722 году, четыре синодальных чиновника – Дурдин, Башилов, Щепин и Яковлев получили от Святейшего Синода, согласно их просьбе, разрешение, в удовлетворение их нужды, поместиться, до выхода Святейшего Синода в С.-Петербург, в пустые раскольнические дома с условием не чинить в оных домах никакого разорения⁴⁷³.

Водворение раскольников на место прежнего жительства

Упорядочению раскольников и приведению их в известность для обложения сборами и с целью пресечения соблазна и совращения православных много препятствовали бродячие наклонности тогдашнего низшего населения. Это движение к переселению с одного места на другое объясняемое колонизационными причинами, среди раскольников особенно было сильно, благодаря правительственным преследованиям. К ограничению этого движения и странничества церковно-гражданская власть неоднократно принимала строгие меры⁴⁷⁴. В 1722 году, Святейший Синод, рассуждая о лукавом происхождении раскольников, которые, не хотя себя объявить, скрываются, переходя, живучи по городам, сёлам и деревням, где им сколько тем укрывательством прожить возможно, нанимая земли, и дворы и прочие жилища, не только положенного оклада избегают, но и многие противности чинят, прельщая простой народ к своему заблуждению, определил: «в дворцовых, синодальных и шляхетских вотчинах раскольников нигде не принимать и земель под строение не давать». Короче: правительство требовало, чтобы раскольники возвратилась на прежние места, на места постоянного их жительства⁴⁷⁵. К числу мест, куда раскольники переселялись для свободного проживания, кроме Сибири, зарубежных земель, степей и лесов, была и Курляндия. Курляндия в то время не принадлежала ещё России, но где русское влияние было очень сильно благодаря тому обстоятельству, что правительницей Курляндского герцогства была племянница Петра Великого, Анна Ивановна. Были, впрочем, в Курляндии места, в которых сосредоточивалось и действовало русское гражданское и церковное управление. Поэтому, хотя последователи раскола и рассчитывали в Курляндии на свободу действий в делах веры и жизни, но этому препятствовало синодальное распоряжение, клонившееся к стеснению раскольников и даже запрещению им жить в пределах Курляндии. В 1722 году, управление церковными делами в Риге поручено было обер-иеромонаху Маркеллу Родышевскому. Из двух донесений М. Родышевского видно, что число раскольников в Риге было весьма значительно, но они скрывались вследствие нерадения тамошних священников, из которых некоторые сами держались раскола⁴⁷⁶. О своей деятельности по отношению к расколу Родышевский извещал, что он «прилежным тщанием везде здесь крывшийся у бородатых раскольников в бородах их гнездившийся пакостный змий с оным гнездом своим, еже есть бородами, истреблён и всегда истребляется, и суеверие всякое от среды изъемлется, правда же насаждается, елико можно». Средством для истребления раскола М. Родышевский избрал прямое грубое насилие; его видно из того, что он «взял под караул до 500 человек, не бывших у исповеди и святого причастия, и, как овец, загнав их в цитадель, велел говеть и всех сподобить святых таин». Трудно сказать определённо, насколько удачна была такая своеобразная деятельность Родышевского. Синодальная мера состояла в требования, чтобы раскольники не укрывались в Курляндии, и чтобы тамошние начальники не давали им там пристанища, а высылали их на прежние места в Россию, в предотвращение соблазна и совращения в раскол православных⁴⁷⁷, оставаться в пределах Курляндии можно было только тем из русских, кто значился в метрических книгах бывшим у исповеди и святого причастия⁴⁷⁸. К характеристике раскола к Курляндии нужно прибавить, что последователи его, пришедшие сюда из разных ближайших и отдалённых из России мест, жили среди враждебного отношения к ним католиков и униатов и, следовательно, находили своё существование здесь сравнительно лучшим, нежели в родных местах. Указами 1721 и 1722 гг. о водворении беглых людей в места прежнего их жительства хотел воспользоваться Феофилакт Лопатинский для уничтожения привилегированного положения и самого существования выговских староверов, когда в 1725 году, после смерти Петра, предлагал Святейшему Синоду и Сенату разослать выговцев по разным местам, как собравшихся в Олонецких пределах из многих городов и сёл. Но предложение архиепископа Феофилакта осталось без последствий.

Ограничения прав раскольников в делах судебных

В трудные условия поставлены были раскольники и в судебных делах. Большая, можно сказать, радикальная перемена к худшему в судебных делах последовала в 1724 году, хотя и раньше были не только попытки к ограничению прав в этом отношении, но и установились уже некоторые ограничительные правила. Один из вопросных пунктов, предложенных архимандритом Антонием Святейшему Синоду в 1722 году на рассмотрение, касался того, нужно ли принимать во внимание свидетельство раскольника на епископа или на иную духовную персону в каком-либо враждебном деле, – когда известно, что раскольникам сей чин, т. е. сан епископа, зело ненавистен и мерзок? Резолюция: «от раскольника свидетельства ни на какое правоверное лицо не принимать»⁴⁷⁹. Итак, определение Святейшего Синода имело более широкий смысл, чем в каком было предложено, если устраняло вообще раскольников в качестве свидетелей не только против духовных лиц, но и всех православных. К концу царствования Петра I строгость в этом отношении усилилась ещё более. 1 июня 1724 года Святейшим Синодом на заседании с Сенатом постановлено: «поскольку раскольническая прелесть, упрямства наполненная, правоверию противна и злодейственна есть, то раскольничьи дела, исключив из исковых, т. е. гражданских, причислить к богохульным, еретическим и волшебным, т. е. уголовным; а посему ответчикам по делам раскола копий с вопросных пунктов, прежде дававшихся, не выдавать и вместо ответчиков поверенных за них не допускать для того, что в таковых Божьему закону и святой церкви противных винах надлежит поступать подобно как о злодейственных делах, о которых и по форме копии давать воспрещено»⁴⁸⁰.

Тяжёлое в высшей степени и обидное для раскольников постановление о причислении раскольных дел к злодейственным обязано своим происхождением, по-видимому, случайному обстоятельству и личным счётам. Поводом к означенному постановлению послужило дело по обвинению белевского (тульской губ.) уезда помещика, генерал-рекетмейстера (докладчика прошений на Высочайшее имя) В.К. Павлова, с женой его и с сыном в небытии, в течение многих лет, на исповеди и святом причастии и держании в своём доме раскольниц⁴⁸¹. Обвинял Павлова в приверженности к расколу синодальный советник, архиепископ сарский Леонид, по донесению вдового попа, села Спыхова, Никифора и по проискам монаха Иосифа Грешилова (т. е. Решилова, уже нам известного). Дело возникло в феврале 1721 года, а в Святейшем Синоде рассматривалось фактически и персонально 1 июня 1724 г. по причине долгих формальных пререканий между Святейшим Синодом и гражданскими учреждениями и намеренной задержки производства дела. Когда Павлов, пользуясь правом подсудимого, предоставленным указом от 5 ноября 1723 года, требовал копии с обвинительного акта, то ему было в этом отказано на том основании, что дело его не истцовое, но раскольное, которое может причитаться к злодейству. Так как Павлов без копии не дал ответствования, то в тот же день (1 июня), в особом заседании двух членов Синода⁴⁸² и Сената (в здании последнего) решено было и в протокол внесено определение: «раскольные дела признавать за злодейственные». Такой неожиданный и неблагоприятный для Павлова оборот дела возбудил подсудимого медлить явкой в Святейшей Синод для ответа; он отговаривался тем, что «имеются у него в отправлении некоторые Его Императорского Величества нужные дела». Павлов медлил в ожидании Петра I из низового (персидского) похода, надеясь на справедливость, защиту и милость царя; с другой стороны обвиняемый, сознавая себя правым, приготовил в это время письменное объяснение, которое и рассматривалось в Святейшем Синоде 21 сентября 1724 года. Хотя в челобитной Павлова «означились неумеренные нарекательства и противные в отбывательство допросу отговорки», однако челобитная Павлова во многих отношениях замечательна:

1) она даёт основание сомневаться в беспристрастии к автору её со стороны духовных и гражданских судей в доносчиков;

2) она указывает на несоблюдение обвинителем Павлова предварительных, определённых «Духовным Регламентом», условий и действий со стороны духовных властей по отношению к Павлову как заблуждавшемуся и, следовательно, нуждавшемуся в советах, наставлениях и «посольствах» со стороны его духовного отца и местного епископа для возвращения заблудшего на правый путь; только после безуспешности испытанных духовных мер можно было бы так круто повернуть дело обвинения, как это допущено по отношению к Павлову.

Но этого сделано не было. На этот недостаток указывает Павлов, приводя из «Духовного Регламента», относившиеся к делу обязательные, но неисполненные требования по части вразумления. Челобитная Павлова интересна и в том отношении, что она сообщает много фактических подробностей о лицах, соприкосновенных с процессом Павлова, – подробностей, составлявших закулисную сторону дела. Но челобитная не послужила к оправданию подсудимого, она побудила недоброжелателей Павлова ещё строже отнестись к нему. Не в пользу обвиняемого послужило искреннее словесное показание его на суде. По словам Павлова «сумнительство о расколе в прежних годах тому лет 30 назад некое было от научения матери; но ныне (в 1724 году) того сумнительства он не имеет и впредь иметь расколу никогда не будет и способствовать раскольникам в противность церкви никогда не станет, но истинно в святую церковь верует, в чём подписывается своеручно»⁴⁸³. Окончательное решение дела последовало в марте 1725 года, после смерти Петра; Павлов был признан подозрительным в расколе; духовное наказание его состояло в произнесении им очистительного клятвенного обещания и приводе к присяге, а гражданское – в лишении должности генерал-рекетмейстера, хотя преемником ему назначено лицо (Воейков), явно сочувствовавшее расколу⁴⁸⁴.

Мы несколько подробно остановились на деле о Павлове с целью отметить ту процессуальную особенность его, что состоявшееся по поводу его важное постановление о причислении раскольничьих дел к злодейственным, т. е. уголовным, политическим, обязано как бы случайности, не будучи ни предметом обсуждения при полном собрании всех членов Святейшего Синода, ни надлежащим образом мотивированным. Тем не менее, определению ничто не помешало иметь общеобязательную силу⁴⁸⁵. Хотя указанное постановление и применено было к делу Павлова, но это для него не имело особенно вредных последствий, благодаря видному служебному положению его и умению постоять за себя, но для других раскольников, обвинявшихся в принадлежности к расколу, оно должно было отразиться печальными последствиями.

К ограничению прав раскольников в делах розыскных относится и то, что Святейший Синод предоставил канцелярия Плещеева право суда, без депутата с духовной стороны, над раскольническими учителями и теми из раскольников, которые во второй раз уклонились в раскол; это право, предоставленное судье Плещееву в 1721 году, впоследствии не было ни отнято, на ограничено, несмотря на случаи злоупотребления этим широким правом, выразившиеся, между прочим, в медленности делопроизводства и пристрастии к подозревавшимся в принадлежности к расколу⁴⁸⁶.

Из тяжёлых наказаний, которым подвергались раскольники по приговорам суда, на основании строгих законов о них, были следующие:

1) ссылка и

2) телесное наказание.

Ссылка

По указу от 28 июня 1722 года, и бородачей, если взяты (пойманы) будут не в указном платье и брить бород не пожелают и штраф платить им будет нечем, посылать в Ревель (Рогервик) для зарабатывания за штраф. И буде они бороды выбреют и впредь брить станут, и в том утвердят себя письменно, таких как из канцелярии, так из Рогервика освобождать без штрафов. А буде таковые явятся в Сибири, тех в Рогервик за дальностью не посылать, а ссылать на разные тамошние заводы на работу⁴⁸⁷. Главным местом ссылки раскольников была Сибирь – страшная по дальности расстояния, по безлюдности и по тяжёлым условиям жизни, туда сослано было очень много раскольников; другие сами туда ушли во избежание преследования и для устроения жизни сообразно со своими верованиями и убеждениями, для жизни вольной и просторной. На невыгодные, худые последствия от этого для православия и церковно-гражданской власти первый обратил внимание епископ Питирим, посоветовавший Петру I 2 июля 1722 года не ссылать раскольников в Сибирь из центральных областей во избежание распространения раскола⁴⁸⁸. Мысль Питирима так понравилась Петру, что в октябре того же года издан и опубликован указ, «раскольников в Сибирь не посылать, а посылать их в Рогервик, где делается гавань. Дабы там по городам и уездам беглых раскольников не принимали, а которые там (в Сибири) поселились, тех бы высылали на старые места, отколе бежали, с наказанием»⁴⁸⁹. В силу этого указа послан был из С.-Петербурга нарочитый курьер для возвращения назад капитана Сверчкова, отправившегося было в Сибирь для водворения там «каторжных невольников, не обратившихся раскольщиков».

Из указа же о ссылке раскольников вместо Сибири в Рогервик видна и вина, за которую некоторые раскольники ссылались в Сибирь. Так, в числе раскольников, находившихся на пути в ссылку под командой капитана Сверчкова, упоминается Василий Власов, – «злой раскольщик и учитель, не обратившийся из раскола вместе с другими». Так как Власов был учитель раскола, то он наказан был ссылкой за пропаганду своего учения⁴⁹⁰. Ссылкой в Сибирь, в Рогервик или, что то же – в каторжную работу наказывались раскольники, жившие потаённо и укрывавшиеся от двойного оклада⁴⁹¹.

Хотя ссылка, по совету Питирима, была ограничена и ослаблена, однако на благие последствия ограничения её нельзя было серьёзно рассчитывать. Дело в том, что возвращаться раскольникам из далёкой Сибири на прежние места было и трудно, и не выгодно, и даже рискованно. На местах прежнего жилища ожидала бедность и стеснение от строгих, всё более и более усиливавшихся, ограничительных мер; водворение раскольников по возвращению не обеспечено было никакими льготами и вознаграждением за все лишения, неизбежные при бегстве, ссылке и возвращении; очень трудно было восстановлять своё разорённое хозяйство; у раскольников было более побуждений оставаться в Сибири, как представлявшей много простора для свободы, укрывательства и пропаганды, чем возвращаться на родину без расчёта на улучшение своего положения.

Телесное наказание

Телесному наказанию подвергались наиболее упорные и зловредные раскольники. Сообразно со степенью упорства и злодейственных поступков раскольников, назначались разные виды телесных наказаний. Упорство некоторых раскольников состояло в том, что они навсегда отказывались от уплаты двойного оклада; за это они подвергались ударам по телу, битью кнутом и рванию ноздрей. Число ударов простиралось от 15 до 55. Случалось, что некоторые умирали под ударами или после, вследствие побоев. Были случаи смерти раскольников в исступлении ума от невыносимых страданий во время совершения казни⁴⁹². Пытка представляла особый вид наказания, которому подвергались раскольники при допросах по делам, касавшимся до чести государя, раскольнические учители, за побег от штрафов и наказаний. Нужно заметить, что степень виновности обвиняемого зависела от того, сознался ли он «с розыска» пред гражданскими судьями, «или духовным покаянием» пред духовными властями; в первом случае вина увеличивалась, а во втором – уменьшалась⁴⁹³. Предоставим несколько примеров расправы с раскольниками.

В мае 1721 г. в Святейший Синод присланы были два раскольника, старец Макарий и белец Клим Матвеев, которым в числе других 8 «в Нижнем наказанье чинено и ноздри вынуты за то, что жили потаённо в расколе и от оклада укрывались».

Из них 8 остались противниками святой церкви и за то посланы в каторжную работу, а двое, старец Макарий и К. Матвеев, присоединились к православию. По исследованию, оба они оказались крестьянского происхождения; жили в раскольнических скитах Нижегородской губернии, куда поселились – Макарий (в миру Мартын) в чине старца для искуса, а Клим из керженских лесов ушёл в казанский уезд от страха, когда (1720 г.) брали выборного их диаконова согласия старца Варсонофия в Петербург. Продержав их немного времени в Александро-Невском монастыре, и не видя в них никакой противности святой церкви, Святейший Синод отправил их к епископу Питириму с подтверждением «жить в постоянном крестьянстве, ни мало не возвращаясь на прежнюю богопротивную раскольническую прелесть под страхом лишения живота и имения»⁴⁹⁴.

В «Раскольничьиx делах XVIII столетия Есипова», извлечённых из архива «Преображенского Приказа» и «Тайной канцелярии», можно видеть множество примеров того, кто и когда подвергался пыткам за раскол, и роды и виды самых пыток, придуманных человеческой жестокостью и изобретательностью. Некоторые из несчастных, подвергшихся невыносимым страданиям, заслуживают хотя краткого упоминания.

Василий Левин, известный под именем старца Варлаама, фанатически преданный расколу и распространявший его, занимает одно из видных мест между людьми, ожесточёнными против Петра I и тогдашнего порядка дел до болезненности и омрачения. Считая царя антихристом, В. Левин, бывший капитан, произносил всенародно «злые и возмутительные к бунту слова, относившиеся к превысокой персоне Его Императорского Величества, веру христианскую православную хулил и тело и кровь Христа Спасителя за истинное тело и кровь не принимал, был богохульником и иконоборцем (против новых икон), поборником двуперстия. За эти вины Левин был подвергнут мучительной казни. Это было в 1722 г., летом, в Санкт-Петербурге. Пытка Левина состояла, по описанию Есипова, в том, что его повели в застенок, раздели, поставили к дыбе⁴⁹⁵ и положили руки в хомут; Левина потянули на дыбу; один из палачей придерживал верёвкой за ногу и Левин повис с вывернутыми из суставов руками. Левин был в это время человек старый. Ему дали 11 ударов и на виске он висел ¾ часа. Под влиянием страданий во время пытки Левин то раскаивался, то снова запирался, считая свои заблуждения истиной, которую обещался всюду разглашать и за которую решался страдать. Последний и наиболее мучительный вид пытки – поставление на спицах вынудил Левина принести покаяние в надежде на помилование, которого не дано. 26 июля 1722 г. Левину отсечена была голова, туловище сожжено; а голову отправили в город Пензу, где он чинил возмущение, и поставили на столбе, для страха прочим злодеям; голова Левина была обставлена головами других соприкосновенных с делом и казнённых лиц – попа Глеба Никитина, попа Ивана Семёнова, игумена Михаила и старца Ионы⁴⁹⁶; последние подверглись наказанию за то, что, будучи духовниками Левина, не донесли своевременно о преступных замыслах его⁴⁹⁷.

Подобной жестокой участи подвергся полковник И. Немчинов. Это было в 1722 г., в Тобольске, в Тарском округе, когда во время привода к присяге чиновников и монахов на верность и подданство царевичу Петру Петровичу, Немчинов вместе с другими не только отказался от присяги, но и других возмущал к тому же, одинаково упорствуя вместе с раскольниками; за это Немчинову сняли голову, а тело его, в страх другим, по кольям было растыкано⁴⁹⁸).

Вообще телесное наказание, как дисциплинарная и карательная мера, была в духе и практике того времени, считалось делом обычным и дозволенным. Из последующего близкого (1726 г.) времени известны случаи, когда по указу священники имели право виновных (особенно в пьянстве) диаконов сажать на цепь, а причётников подвергать телесному наказанию⁴⁹⁹; в 1726 г. был случай, что игуменью тверского монастыря по распоряжению духовной власти наказали плетьми за отпуск монахинь в Санкт-Петербург без согласия местного епископа. Достигало ли телесное наказание цели, не говоря уже о его грубости, жестокости и физических последствиях (уродства и безобразия от рвания ноздрей, болезней, потрясений и обмороков), которыми сопровождаюсь выполнение этой нецерковной (в принципе) меры? Мера эта была древнерусская, отчасти заимствованная, отчасти самобытная, очень утвердившаяся и сроднившаяся с характером русской жизни.

Цель телесного наказания была двоякая: с одной стороны имелось в виду устранить и отвратить многих от сочувствия и совращения в раскол; с другой – выведать от наказуемых всю правду, т. е. образ мыслей, поступков и намерений как их самих, так и их единомышленников. Излишне вдаваться в теоретические рассуждения, когда посредством фактов красноречиво доказываются результаты отрицательные, противоположные ожидаемым.

Из производившихся пыток над раскольниками открывалось, что мучения побуждали упорных и фанатичных приверженцев раскола не к отречению от их заблуждений, а к ожесточению, умоисступлению, или ложному лицемерному сознанию и показанию, соответственно домогательству пытавших, – говорили ложь, дабы избавиться от страданий, часто невыносимых. Таким образом, происходило то, что число раскольников от телесных наказаний не уменьшалось; наказанные не исправлялись, а развращались, придумывая обвинения и преступления на себя и других, от чего после; отказывались, оправдываясь в своих противоречивых показаниях невозможностью перенести страшных пыток. Были случаи, когда под влиянием пыток раскольники возводили на себя такие вины как богохульство, за которое полагалась смертная казнь, от чего после отказывались, заявляя, что «они то говорили, не стерпев мук», обычное выражение после пыток, когда возвращалось к человеку ясное сознание. И так вместо правды в показаниях раскольников при пытках обнаруживались ложь, запирательство, выдуманные преступления, т. е. фактическая сторона дела (состояния раскола) затемнялась и извращалась, – цель правительства не достигалась; если некоторые, вследствие пыток, отказывались от раскола, то это были искалеченные уроды (от рвания ноздрей и жжения огнём), озлобленные и сомнительные члены церкви.

В донесениях Ю. Ржевского в С.-Петербург о числе и именах раскольников, посланных, после учинения над ними пыток и телесных наказаний, в каторжную работу немалый интерес представляют разные вины, за которые кто наказан: одни раскольники «царского пресветлого Величества именному указу оказали противное и весьма отреклись положенного на себя окладу платить, переписать себя не дали, и в слышании указа ругательными словами надев шапки поносили, что царского указа непослушны»; другие «необратные и развратники, которые ходили лестно и лукаво притворно под образом юродства и в раскол обращали других»; третьи «раскольнические учители, за возмущение народа и за ложное называние книги «соборного Деяния на Мартина еретика», напечатанной в Москве по указу Государя, подставной, и за неповиновение повеление Государя.

Приведённых примеров достаточно для составления представления о качестве и степени телесных наказаний, употреблявшихся в то время по отношению к раскольникам. Разумеется, само собой, что наложение и совершение телесных наказаний относилось к правам и обязанностям гражданской, а не церковной власти. Но в то время не было ни канонической, ни фактической отчуждённости в отношениях церкви к преступлениям по делам, наказуемым приговорами гражданской власти. Церковь не только не протестовала против наложения гражданской властью тяжких телесных наказаний упорным, вредным и опасным раскольникам, но принципиально она в этом случае и согласовалась с существовавшим гражданским законодательством, санкционируя его традиционно и предварительно в лице верховной власти. Собственно говоря, взгляд русской церкви на отношения к еретикам и раскольникам в целях их исправления и для избежания опасности от них, оставался в первые годы синодального управления тот же самый, какой высказан был представителями церкви на московских соборах 1666–1667 гг. Перемен не последовало никаких. Постоянные дела из-за раскольников заставили церковную власть определённо высказаться касательно практиковавшихся телесных наказаний.

В 1722 году Св. Синод, разрешая некоторые недоумения Иосифа Решилова по делам раскола, привёл в известность и повторил постановление «Кормчей книги» об еретиках и раскольниках и наказании их гражданским законом, тождественное с тем, какое было приведено на соборах 1666–1667 гг. по тому же самому делу⁵⁰⁰. По определению Св. Синода, основанному на соборных постановлениях и практике древне-вселенской и русской церкви, еретиков и раскольников подобает наказать церковной и гражданской казнью. Сделана ссылка на «Уложение» 1649 г., на «Военный Артикул» и на «Патриарший разряд» для оправдания и необходимости подвергать раскольников телесным наказаниям.

Таким образом, гражданская власть была только исполнительницей крайних последних мер в отношении к раскольникам, – мер, которые церковь одобряла, но совершение которых она предоставляла гражданской власти, убедившись в безуспешности мер духовных.

Но это была уже крайность, к которой церковь прибегала по необходимости, по причине осложнения за раскольниками дел церковных с гражданскими и политическими, как это было в деле Левина. По долгу пастырства, церковь должна была прибегать помимо духовных мер, к мерам наказаний церковных, дабы не прибегать к содействию власти гражданской⁵⁰¹. Это дозволялось и бывало в тех случаях, когда проступки раскольников по своему качеству подлежали суду церковному. Такому же суду подлежали те, кои, по-видимому, не принадлежали к расколу, но образом жизни и действий возбуждали подозрение в верности православию. Для испытания и наказания таких лиц церковь прибегала к заточению их в монастырях под надзор тамошнего начальства. Впрочем, иногда, заточение следовало после телесного наказания. Так поступлено было, например, с коломенским попом Яковом Семёновым за совершение в Москве в разных домах церковных треб раскольническим обычаем. Якова Семёнова приговорили послать в Соловецкий монастырь после снятия с него священнического сана и битья его кнутом нещадно. Заточение в монастырь было тяжёлым наказанием. Семёнов должен был находиться в земляной тюрьме безвыходно до смерти; надзор за ним требовался строгий под страхом ответственности как здесь «пред царским Величеством» так и в будущем веке, на втором пришествии Христове»⁵⁰². Правда, поп Семёнов умер до приведения в исполнение телесных и духовных наказаний, но определённое по этому случаю наказание может служить примером отношения церковно-гражданской власти к подобным Семёнову лицам и поступкам.

Нельзя не упомянуть ещё об одной мере против раскольников. По своему происхождению, мера эта случайная, но действие её на последователей раскола должно было быть чрезвычайным. Разумеем исключение раскольников из действия милостивого манифеста, обнародованного по случаю заключения мира со Швецией⁵⁰³.

Известно, что по случаю прекращения «Северной войны» и заключения мира России со Швецией, состоявшегося 30 августа 1721 г., в знак благодарности за Божию милость, дано было прощение всем осуждённым преступникам, освобождены государственные должники, сложены недоимки, накопившиеся с начала войны по 1718 год. Радость была тогда общая и продолжительная⁵⁰⁴. Однако действие милостивого манифеста не распространялось на раскольников. Это лишение последователей раскола милостей царских в такой великий исторический момент вытекало не из самого манифеста, а из приложения его к лицам, случаям и отношениям, которых касался он впоследствии во время судебного производства и денежных расчётов. Не сразу, поэтому, выяснилось надлежащее толкование означенного манифеста; были недоумения, запросы и протесты как со стороны заинтересованных лиц, так и со стороны правительственных учреждений. С запросами по этому предмету в Св. Синод обращались златоустовский архимандрит и епископ Питирим⁵⁰⁵. Возникшее по этому случаю дело было решено в Святейшем Синоде 30 апреля 1722 года следующим образом:

«Хотя милосердым Е. И. В. указом (19 окт. 1721 г.) нынешней ради государственной о вечном Российской Империи со Шведской короной мире генеральное прощение и отпущение вин и учинено, однако же по Его Императорского Величества указу и по сенатскому приговору показано обретающимся в каторжной работе раскольщикам хотящеся быть свобода как обратятся, а до обращения велено быть в оной работе. И от сего даётся знать, что как раскольщикам без обращения вина их не оставляется, так и тем, которые неисполнением исповеди подобны суть, оставлять штрафы не надлежит». Определение это сопровождалось следующими соображениями, в объяснение бывших недовольств и жалоб. С раскольников надлежало собирать штрафы и лишать действия манифеста потому, что «те штрафы положены для возбуждения нерадивых к исполнению, по христианской должности, ежегодной исповеди и пресечения ради размножающейся раскольнической прелести; а ежели оным помянутые штрафные деньги, которые хотя и не для умножения Его Императорского Величества казны, но вышеозначенных ради причин положены, оставить, то наиболее нерадивые в слабость придут, и раскольническая прелесть наипаче размножаться будет»⁵⁰⁶.

Мера эта, состоявшая в царской немилости к последователям раскола и исходившая от самого престола, должна быть отнесена к тяжким наказаниям; она действовала угнетающим образом на раскольников, последние не могли надлежащим образом понять и оценить все те соображения, которыми руководилась власть, ограничивая действия манифеста 30 августа 1721 года по отношению к раскольникам. Тщетно раскольники ссылались на манифест от 30 августа 1721 года, надеясь на облегчение своего положения и дальнейшей участи во время допросов по судебным делам⁵⁰⁷. В самом деле, ослаблением действия означенного манифеста раскольники поставлены были ниже и хуже преступников. Обида и тяжесть такого унижения тем более были чувствительны, что раскольники наравне с другим податным и служилым населением несли бедствия продолжительной и обременительной войны посредством постановки солдат и уплаты особых военных податей. А некоторые из раскольников оказали особенное усердие и помощь русскому войску в 1709 году, по время передвижений его пред Полтавским сражением⁵⁰⁸.

* * *

Все перечисленные до сих пор нами штрафы, ограничения и лишения прав раскольников вместе с наказаниями и ссылками должны были, по мнению властей, действовать на ослабление раскола. Означенные меры направлены были прямо непосредственно против раскола. Но были ещё косвенные мероприятия со стороны церковно-гражданской власти к ослаблению раскола. Мероприятия эти состояли, с одной стороны, в устранении поддержки, поблажки и укрывательства, какие оказывали расколу разные лица по различным, преимущественно корыстным, побуждениям; с другой стороны, меры состояли в благосклонности, помощи и покровительстве обратившимся из раскола в православие, для устроения их внешнего, материального положения наравне с устройством церковно-канонического, о чём была речь ранее.

Усерднее всех могли содействовать укрывательству раскольников по чисто нравственным, дружеским побуждениям сами же раскольники, из-за корыстных побуждений и отчасти из-за сочувствия к заблуждениям раскольников могли содействовать священники и вообще низший клир, материально не обеспеченный и невежественный, те же побуждения входили в расчёт гражданских властей в их содействии расколу. Против этого общеизвестного явления и были направлены главным образом меры в ослабление раскола.

По сенатскому и синодскому указу в 1722 году было объявлено: записные раскольники обязаны были доносить о раскольниках потаённых и незаписных если это будет их известно. Требование это по отношению к священникам усиливалось, и должно было выполняться очень строго под страхом большой ответственности. Обязательство не укрывать раскольников, а доносить о них, требовалось при посвящении священников на место. После знания «веры и закона христианского» от посвящаемого в священнический сан требовалось, «да проклянёт в церкви публично все поимённо раскольнические согласия с присягой, что если в приходе своём усмотрит таких раскольников, через удаление от святой евхаристии или через иные приметы, то не будет укрывать молчанием, но подаст об них ведение на письме епископу своему». Под условием такой присяги и посвящали, иначе подвергались немалому штрафу⁵⁰⁹. Священник, как пастырь вручённых ему овец, должен был наблюдать, не входят ли в дом которого прихожанина чернецы и учители раскольнические или льстецы-пустосвяты, и если оных увидит, должен ловить и отослать в дом архиерейский под страхом лишения священства и мирского наказания⁵¹⁰. «Когда придёт священник к больному слушать его исповедания и сообщить тайнам святым, то исповеди его слушать будет наедине, а тайнам святым сообщить при людях дома того, также и при своих церковниках. А сие для того, что попы некие окаянные, утаивая раскольников, притворяют, будто они больного сообщают святым тайнам наедине, дабы раскольник, таковым причастия притвором, утаён был. За такое безбожие попу чуждым весьма быть священства и под мирской суд и телесное наказание подверженным, а раскольника, так кроющегося, всё имение взять на Государя. А кто подстерёг так злодействующих попа с раскольником и донесёт, и тому дать в награждение половину или третью долю взятого имения раскольникова. То же делать и с попом, который, подкуплен от раскольников, приемлет их младенцев будто к крещению, и отсылает не крестив»⁵¹¹. За исправление треб у раскольников священники лишались своего сана; священники подвергались строгому суду, когда они, потакая расколу, писали не исповедавшихся исповедавшимися⁵¹².

Обязательные требования от священников содействия церковно-гражданской власти в отыскании и преследовании раскольников под опасением строгой ответственности за ослушание и сопротивление составлены и изданы были к общему сведению не только в предупреждение небрежности и злонамеренности со стороны низшего духовенства, но на основании действительных и частых случаев злоупотребления клиром.

Так, по донесению Плещеева в 1721 г., были лишены сана за сочувствие расколу два священника Московской епархии, Фёдор Матвеев и Сергей Никитин. Служа в Москве, священник Ф. Матвеев отклонял, как оказалось, по розыску, своих духовных детей от хождения в православные церкви и от исправления треб у православных священников; имел у себя требник с припиской в чине исповеди вопроса: «не бривал ли по еретически брады?» хранил в дароносице двоевидные дары: одни белые – подлинные, а другие смуглые, привезённые, по словам Фёдора, из Стародубья, из Ветки. Святейший Синод осудил попа Фёдора в Соловки, на вечную работу монастырскую, не возвратив ему сана до самой смерти; имущество его было отобрано и запечатано.

Другой священник, С. Никитин, говорил, что в церквах службу и святую литургию служат не по правилам святых отец, и святые тайны – не тайны оттого, что всё отправляется в службе по нынешнему преданию, а не по старинному завету. Поп Никитин крестился и прихожанам внушал креститься двуперстным сложением; при крещении и венчании ходил по солнцу; святую церковь ругал всяческими неподобными словами; отказывался исповедоваться у своего духовного отца; за здоровье царя и цариц не молился. Образ своих действий оправдывал такими соображениями: «в двуперстном старообрядческом крестном знамении себя содержит (и будет содержать) для того, что с тем крестом живут пространнее и улучить можно царствие небесное, а которые, де, слагают три перста большее, им жить тесно (?) и Царствия Небесного улучить не могут. А за Государево здоровье прежде Бога молил, а когда покрали (обокрали?) церковь (при которой служил), говорил: «не надобно за Государя Бога молить для того, что ворам потачку дал». А какую ворам потачку дал, о том при розыске не показал, а говорил: «ежели, де, больше говорить, то голову отсекут». Поп Никитин, по лишению сана, послан был в ссылку в Соловки с особенным постановлением: «быть ему у гражданского суда и судить по Его Государевым указам»⁵¹³, по причине, как можно думать, немоления о царе⁵¹⁴. Лишением сана были наказаны и другие священники за сочувствие расколу и за дурные отзывы о предержащих властях⁵¹⁵.

После низшего клира укрывать и потакать раскольникам могли волей или неволей гражданские власти и отдельные лица, официальные и частные, и, таким образом, направленные против раскола меры правительства могли задерживаться, ослабляться, ложно пониматься и, следовательно, не достигать цели. На эту сторону дела правительство неоднократно обращало своё внимание. В одном из докладных пунктов Святейший Синод испросил Высочайшую резолюцию на то, дабы посылаемым для поимки тайных раскольнических учителей от духовного правительства и конторы раскольных дел людям чинено было беспрепятственное послушание и не требовалось бы светскими чиновниками послушных от командиров их указов, т. е. чтобы в делах по расколу, по приведению в силу распоряжений о расколе для оказания содействия в исполнении указов, светские учреждения не сносились низшие с высшими, высшие с подчинёнными, каковое сношение и переписка сопровождались потерей времени и вели к ограничению власти церковно-правительственной. Святейший Синод заявлял: «Ежели в поимке (раскольнических) лжеучителей вольности (свободы действий) Синоду дано не будет, то не только оных изыскивать и искоренить будет неудобно, но они успешнее будут совращать в раскол многих, к вреду церкви. Светские управители в изыскании раскольников не только не помогают духовным, но и препятствуют. Синод указывал в пример на факт, когда «вязниковский судья Опрянин через насилие освободил из-за решётки (ареста) раскольника – подьячего Лютова, взял его к себе на двор и против посланного к нему из Приказа церковных дел указа не ответствовал»; ежели такая дерзость оному оставится и впредь во всех светских командах о том не воспретится, то большу́ю возымеют оные к тайному раскольников от духовных восхищению смелость, а раскольщикам умножаться будет бесстрашие и в свободе надежда – не умаляться или в боязни быть, но превозмогать». Изложенная просьба Святейшего Синода была первостепенной важности; она возбуждена и представлена была Петру I в 1721 г., от 19 ноября, в первый год деятельности Святейшего Синода; такое или иное решение её должно было сопровождаться большими последствиями для церкви и государства. Царь отнёсся к этому делу с отличавшими его осторожностью и обдуманностью, так, чтобы не страдала и не злоупотребляла ни та, ни другая сторона. Не только резолюция по этому вопросу принадлежала Петру, но и редакция её.

Резолюция Петра состоит из двух главных частей: в первой поведывается, чтобы светские начальники доверяли тем лицам, которые будут посылаться от Святейшего Синода по делам раскола, и оказывали им содействие; за ослушание угрожалось строгим наказанием. Вторая состоит из требования, чтобы духовные приставники, т. е. лица, уполномоченные от Синода, непосредственно обращались к светским начальникам с подозреваемыми в расколе для исследования дела, обнаружится ли, или не обнаружится принадлежность подозреваемого к расколу, он отдаётся в распоряжение духовного приставника с условием, чтобы светский начальник в сомнительных случаях доносил в Святейший Синод и Сенат, где дело должно быть рассмотрено и решено при участии духовных и светских членов⁵¹⁶.

Это было в конце 1721 г. В 1722 г., 12 апреля, Петром I положена была совершенно такая же резолюция на докладной пункт Святейшего Синода следующего содержании: «если кто (т. е. из начальников светских) в своих областях ведая раскольщиков, для своего интереса, покрывать и защиту сим будет чинить, и по увещанию духовного правительства не похочет в том исправиться, то с таким по «Духовному Регламенту» ли поступать? Резолюция Петра: «подлежит такой казни, как противник власти»⁵¹⁷. Если сравнить резолюцию Петра с постановлением «Духовного Регламента» о предании начальников за укрывательство раскольников анафеме, то бо́льшую строгость нужно признать за вышеозначенной резолюцией, как узаконением позднейшим.

К строгим мерам побуждали и вынуждали противозаконные действия в пользу раскола некоторых официальных лиц. Так, алатырский князь М.В. Мещерский запретил дворянину М. Русинову собирать штрафные деньги с раскольников и выгнал его из города с бесчестием. Муромский воевода В. Кафтырев так же поступил с дворянином Я. Пановым, не смотря на то, что оба сборщика действовали по распоряжению нижегородского губернатора Ржевского⁵¹⁸ Печальную известность в качестве (в роли) защитника раскола приобрёл стародубский комендант Пашков, «всезлобный заступник раскольников», отчасти нам уже известный. Пашков противодействовал миссии И. Решилова в Малороссии, в 1723–1724 гг., всеми мерами, от возмущения тамошнего населения до насилия и буйства. О положении дела свидетельствует, между прочим, донесение священника Игнатия Петропавловского из Стародуба в правление «Комиссариата раскольных дел», от 24 апреля 1724 г. «Поскольку, – пишется в донесении, – раскольники опять по-прежнему востриумфовали (взяли перевес) с защитником своим комендантом, то отнюдь невозможно никоими мерами взять кого от раскольников, волочащихся по городу, и что касается до них дела востребовать, ибо наших посыльных бьют»⁵¹⁹. Помимо грубых насилий и явного противодействия церковно-гражданской власти в делах раскольных, вмешательства и препятствия в эту область со стороны отдельных лиц и целых учреждений происходили часто от того, что «раскольные дела» ведались многими учреждениями, духовными и гражданскими до особого распоряжения, по которому дела о раскольниках переданы в «Духовную Коллегию» из «Преображенского Приказа», где они рассматривались. Распоряжение это последовало в первый год деятельности Святейшего Синода, в феврале 1721 г., в предупреждение многих неудобств, остановки в делах и злоупотреблений. Распоряжение это, как и всякая новая мера, не сразу вошло в привычку и действие со стороны заинтересованных в том лиц⁵²⁰; посему являлась необходимость в возбуждении особых дел о случаях вмешательств гражданских властей в не принадлежавшую им сферу. Для примера можно указать на синодальное дело по определению о требовании сатисфакции (удовлетворения) на олонецкого комиссара Ив. Уварова за то, что он насильно и незаконно освободил из оков двух закоренелых и зловредных раскольников, причём освобождение это сопровождалось побоями стряпчего за отказ освободить раскольников⁵²¹. Поступок Уварова совершён через год после распоряжения о передаче раскольных дел в определённое учреждение, когда уже действовал «Духовный Регламент», требовавший предавать анафеме за укрывательство раскольников. Если за укрывательство раскольников полагалось такое строгое, хотя и церковное, наказание, то поступок Уварова относился к уголовным делам, за которые виновные судились как противники царской власти. Можно думать, что постановление о причислении дел по обвинению в расколе к злодейственным обязано происхождением своим общим мерам против потакателей раскола, дабы ограничением прав подсудимого направлять дело к обвинению последнего, как это заметно было во время судопроизводства по обвинению генерал-рекетмейстера Павлова (см. выше).

Одновременно с изданием строгих наказаний за совращение в раскол церковно-гражданская власть оказывала милость в даже льготы тем, кто обращался из раскола в православную церковь. Иначе и быть не могло. Если бы церковь не возвращала прав и житейских удобств, потерянных гражданином при записи и переходе его в раскол, то миссия её по обращению заблуждавшихся, затруднительная вообще и малоуспешная, была бы положительно немыслима; теоретические доводы тогда мало убеждали; более действовали соображения материального и служебного свойства.

За обращение из раскола церковно-гражданское законодательство прощало вины, возвращало вполне или отчасти и постепенно прежние должности и общественное положение.

В 1721 г. обратились из раскола два попа московской епархии: Ив. Васильев и Ив. Якимов. По определению Святейшего Синода, священство им не возвращено, но дозволено им быть до особого распоряжения, лучшего ради исправления и всегдашнего в несомненном святой церкви покорении содержания, в Москве при церквах церковниками; наказано смотреть за ними, чтобы они присягу данную твёрдо содержали; а за раскол и другие показанные допросами продерзости от священнодействия их отрешить до указа. Им давалось право доносить на других раскольников; по доносу их должны были производиться следствия⁵²².

В 1721 г., от 4 ноября, состоялся сенатский указ, которым поведывалось: «в каторжной работе раскольникам быть пока обратятся, а как обратятся, тогда для определения посылать в Святейший Синод»⁵²³. В силу этого указа освобождены были из ссылки два священника нижегородской епархии – Афанасий Артёмьев и Тимофей Мокеев. Будучи в каторжной работе, Мокеев и Артёмьев от раскола возвратились и, обещавшись пред всевышним Богом иметь православную веру, исповедовались два раза и святых таин сподоблены. Для рассмотрения их обращения и определения на соответственное место они отправлены были к епископу Питириму. По дороге в Москву Мокееву и Артёмьеву запрещено было, под страхом смертной казни, приставать в послужение в монастыри и приходские церкви и жить в сёлах и деревнях, невзирая на превеликое оскудение, и нищету их⁵²⁴.

Если раскольнический поп обратится к православной вере, то он мог быть допущен до возведения в сан священника, если оказывался того достойным «по разуму и постоянству», т. е. по грамотности и трезвой жизни. Производство его в священника зависело от усмотрения епископа⁵²⁵.

В 1722 г. Святейший Синод, в целях обеспечения обратившихся из раскола монахов и монахинь и привлечения других раскольников к обращению, определил выдавать перешедшим в православие монахам и монахиням по 5 рублей в год из собираемой с раскольников суммы. Дело об обеспечении монахов и монахинь рассматривалось в Святейшим Синоде по представлению к ходатайству епископа Питирима, затруднявшегося устройством судьбы обращённых из раскола монашествующих. Для последних в 1718 г. отданы белбашские новонаселённые починки ради пропитания и ради всяких церковных и монастырских потреб исправления. Здесь образовались монастыри. Пока последние пользовались по особому на то разрешению, услугами и помощью беглых, скопившихся сюда из разных мест во множестве помещичьих крестьян, дела монастырей были удовлетворительны. Но когда бо́льшая половина белбашских крестьян по распоряжению правительства перешла к своим прежним помещикам, у монахов и монахинь стала быть велия скудость и в одеянии, и в самых нужных потребах, на что̀ смотря – объяснял Питирим – и другим обращаться есть неохотно. Материальные недостатки монашествовавшей братии усилились ещё от того обстоятельства, что белбашские починки были местом, куда ссылались «под начало» раскольники, не обратившиеся по винам (не сознавшиеся в проступках); их нужно было кормить и одевать⁵²⁶. Ходатайство Питирима было уважено.

Некоторым из обратившихся в православие монахам не только возвращены прежние степени священства, но и даны весьма важные поручения, за исполнение которых одни получали награды и повышения по службе, а другие достигли известности и доверия со стороны высшей духовной власти и даже самого Петра, умевшего и любившего ценить заслуги благонамеренных и деятельных людей. К лицам, вышедшим из среды раскола и за полезную деятельность по части обращения других в православие и ослаблении раскольнического заблуждения снискавшим милость и почести от церковно-гражданской власти, принадлежал известный архиепископ Питирим. Непродолжительная, но ревностная принадлежность Питирима к расколу, обратилась впоследствии в пользу для миссии по обращению последователей раскола. Замечательно, что деятельными помощниками Питирима по части обращения раскольников были вышедшие, подобно ему, из раскола духовные лица – монахи.

Так, по определению Святейшего Синода, от 8 февраля 1722 г., обратившемуся от раскола иеромонаху Варсонофию, «за показанное от него тщание в обращении от раскола людей к православной вере в Нижнем Новгороде, выдано жалованье, т. е. награда (из сборных с раскольников денег) сто рублей, того ради, дабы ему и впредь было всеприлежное к обращению других радение»⁵²⁷. Вместе с саном священства предоставлены были должности миссионеров среди раскольников в различных местах обратившимся из раскола известным впоследствии: своей деятельностью иеромонахам Иосифу Решилову, Неофиту и Филарету⁵²⁸.

Для удержания обратившихся из раскола в твёрдости православной церкви, духовная власть озаботилась устроением церквей для удовлетворения религиозных потребностей. Потребность в устройстве церквей в некоторых местах была большая. Удовлетворить этой потребности старался епископ Питирим в целях «лучшего других от раскола к святой церкви обращения». В 1721 г. Питирим построил церковь в керженских лесах для обратившихся из раскола монахинь Досифеи, Мелании и прочих рядовых стариц, и освятил её; но недостаток был в богослужебных и церковно-учительных книгах и колоколах; поэтому Питирим просил в Святейшем Синоде снабдить означенную новоустроенную церковь книгами и колоколами, «в отправление всякого молитвословия обратившимся и впредь обращающимся и того их обращения им в утверждение, а желающим обращения к лучшей ревности». По распоряжению Святейшего Синода книги даны безденежно из наличных, имевшихся в синодальной типографии; а колокола весом в 4 пуда, позволено купить из сборных с раскольников штрафных денег и из собранного двойного оклада⁵²⁹.

Для тех же целей Иосиф Решилов в 1722 г., в Малороссии, старался построить церковь в раскольнической слободе Зыбкой, но это ему не удалось по причине противодействия и даже насилия со стороны коменданта Пашкова и других защитников раскола. Была ли устроена церковь после, неизвестно⁵³⁰.

В целях облегчения участи раскольников, перешедших в православие, правительство поступалось своими денежными интересами. В силу указов от 28 февраля и 16 июля 1722 года, Святейший Синод слагал с обращавшихся двойной оклад. Указ о не взимании двойного оклада с обратившихся из раскола за все прошедшие годы до их обращения состоялся ещё в 1721 г., от 25 сентября. Повторение его дважды в 1722 году можно объяснить неисполнением и даже злоупотреблением со стороны некоторых⁵³¹.

Монастыри служили главным местом, куда отправляемы были обратившиеся из раскола старцы и старицы, убогие, бесприютные и неспособные к самостоятельной деятельности и труду. По резолюции Святейшего Синода от 24 апреля 1721 года, последовавшей в разрешение некоторых возражений и препирательств при водворении обратившихся из раскола на место жительства в монастырях, требовалось старцев обратившихся посылать «в Троице-Сергиев монастырь, в Чудов, в Новоспасский (в Москве на Крутицах) и велеть властям об оных иметь особенное призрение, держать их там неисходно, в трудах, с какому кто способен, и вручать их искусным монахам под начало и об оных обращении и житии писать часто в Приказ церковных дел». Были случаи, когда некоторые из начальствовавших монастырями отказывались от принятая к себе обратившихся из раскола, ссылаясь то на непоместительность монастыря, то на определённый штат братии, то на зависимость монастыря от Высочайших Особ. Противодействие синодской революции оказали – один архимандрит и одна игуменья; но Святейший Синод в этом случае действовал решительно и внушительно, заставив ослушников подчиниться своей власти⁵³². Подобные случаи были, впрочем, редки, совсем исключительны.

Обращавшимся из раскола монахам и монахиням Святейший Синод давал свободу выбора относительно исполнения данных в расколе обетов монашества. Определение Святейшего Синода по этому делу выражено в следующем виде «если постриженные от раскольнических чёрных попов желают по обращению монашествовать, вольно им, только в монастыри принимать их и к монахам причислять не просто, но по надлежащему⁵³³. По определению Святейшего Синода от 26 апреля 1721 г. требовалось: «если монахи и монахини, постриженные правильно, через православных иеромонахов, не обратятся из раскола, то таких по расстрижению отдавать к розыску в канцелярию Плещеева; постриженных раскольническими учителями, по снятию с них монашеского одеяния, отсылать к гражданскому суду⁵³⁴.

Изложенные общие и частные меры по отношению к раскольникам обнимали все главнейшие стороны как последователей раскола, остававшихся упорными в своих заблуждениях, так и обращавшихся из раскола к церкви. Меры эти, с одной стороны, вытекавшие из господствовавших взглядов и законоположений о расколе, а с другой – из условий тогдашней жизни, разнообразились и приспособлялись к лицам разного положения, звания и чина. При осуществлении этих мер на деле, в действительности, должны были встречаться и встречались недоуменные вопросы, требовавшие от высшей церковной власти рассмотрения и решения. Подвести эти недоуменные случаи под определённые рубрики трудно. Поэтому о каждом из них речь будет отдельно, в порядке большей или меньшей их важности. Инициатива этих недоуменных вопросов, предложенных на усмотрение Святейшего Синода одновременно, в 1722 году, принадлежала главным образом, двум деятелям – архимандриту Антонию и миссионеру – сыщику раскола в Малороссии И. Решилову. Отличительный характер вопросов Антония и Решилова состоит в том; что вопросы первого – характера церковно-канонического, а второго – церковно-административного свойства. Здесь заслуживают внимания следующие⁵³⁵.

Вопрос: если из записных раскольников кто будет заявлять, что он записан в раскол не своей волей, но принуждён родительской, или господской волей – с таковых за бытность их временно брать ли двойной оклад, а те, кто принуждал, чему подлежат?

Ответ: «которые явятся записаны в раскол чьим принуждением, таковые от платежа свободны и принять их с присягой, а понудившие подлежат наказанию учителя раскольнического, т. е. подлежат гражданскому суду и казни без всякой пощады и помилования»⁵³⁶.

Вопрос (Решилова): как поступить с женой полковника Пашкова, которая творит себе быть Римской веры, укрываясь от благочестия Восточной Церкви, понеже, де, ни единого слова польского нигде выговорить не может, беседует везде новой речью великороссийской и потому познаётся, что ревнует тому же злочестивому раскольническому мудрованию.

Ответ: Святейший Синод предписал епископу Иродиону «освидетельствовать», имеет ли жена Пашкова духовника и каждый ли год исповедовалась, и если окажется, что она, «отступив от благочестия, содержит Римскую веру», то увещевать её, согласно святым правилам и «Духовному Регламенту».

Епископ черниговский Иродион спрашивал «после беглых раскольнических черниц и белиц отобранное прескверное их причастие (которого многое число) куда употреблять»? Синод предписал сжечь.

Вопрос: многие из раскольников, во избежание от двойного налога и преследований, записалась под высшие персоны в качестве их крепостных крестьян, а по справкам оказалось, что они принадлежали другим, какому штрафу или наказанию они подлежат?

Ответ: если раскольники отказываются от платежа, притворяясь состоящими за некоторыми персонами, с тех править (двойной оклад), невзирая ни на что. – Из отчётов сыщиков Зиновьева и Коптелова известны случаи перехода раскольников под покровительство влиятельных лиц во избежание строгих законов о расколе.

Из вопросов церковно-административного характера немногие имеют отношение в нашей цели по своей мелочности и часто местному значению. Заслуживают упоминания следующие вопросо-ответы.

Вопрос (Решилова): ежели раскольники от мерзкой их противности, злохитростными видами хульно упоминать будут Его Императорское Величество, что с такими чинить? Странным представляется отсутствие ответа на важный государственно-политический вопрос, тогда как на все остальные, даже незначительные, решения имеются. Как и чем объяснить это? Коли объяснить это обязательной известностью для всех того порядка, какой существовал для возбуждения и производства дел о чести Государя, то зачем спрашивал Иосиф Решилов, человек сведущий и ловкий. Отсутствие решения следует объяснить предположением о существовании среди членов Святейшего Синода недоверия к действиям и личности Решилова в Стародубье. Правда, решения на предложенные вопросные пункты постановлены были в конце 1723 г., 17 декабря, когда ещё не было в канцелярии Святейшего Синода обвинительных доносов на Решилова, но доносы скоро явились; в Киев официальное донесение поступило в начале июня 1724 г., но слухи и частные сведения могли дойти в С.-Петербург раньше; известия о действиях Решилова могли быть преувеличены; могли на следствии не подтвердиться, во влияние они могли оказывать на возникшее подозрение к Решилову. Таким образом, недоверием к Решилову объясняется молчание на предложенный вопрос о продерзостях против Государя. Если бы дать Решилову право и полномочие распоряжаться в пределах Стародубья подобно Питириму в Нижегородском крае, как этого желал Решилов⁵³⁷, то последний мог бы злоупотреблять своими правами не к чести духовно-гражданского правительства а в ущерб своей миссионерской деятельности, и без того сведённой и ограничивавшейся собиранием денег с раскольников с насилием и поборами. С другой стороны, Малороссия была для русского государства страной новой, более или менее своеобразной, – страной, где население, избалованное прежней вольностью, с большой трудностью могло подчиняться новым петровским порядкам, чем в центральной Великороссии, где целые века прошли в подчинении царской власти. Не в интересах русской власти тогда особенно было нарушать недавно установившееся спокойствие в такой местности, где раскольники, позабыв свою церковную рознь для пользы отечества в трудное время 1709 года, оказали царю преданность и помощь в борьбе с врагами. Вот соображения для объяснения молчания церковно-гражданской власти по поводу рассматриваемого вопроса.

Из других вопросов, число которых доходит до 34, считаем нужным привести один, 28-й, интересный не столько по своей недоуменности и решению, сколько по тому, что он метко может характеризовать состояние раскола в пределах Стародубья и бессилью власти в борьбе с препятствиями и открытым противодействием мерам правительства со стороны местных, даже официальных лиц.

Вопрос состоял в следующем: по словам Решилова, «некоторые раскольники живут за разными помещиками и по своей ревности записались под платёж и управление раскольнического бурмистра Ерёмы Карпова; по просьбе помещиков о присоединении к православной церкви, обратилось всяких чинов людей с 200 душ и по правилам церковным приняты; но, при содействии полковника Пашкова, бурмистр Ерёма Карпов с войтами своими, солдатами и раскольниками обратившихся из раскола опять развращают, ругают их и бесчестят, берут пожитки их и всякие платежи правят сильно, отчего прочие отговариваются, что им обращаться из раскола невозможно, потому что сильна рука Ерёмина, а не Синодальная». Решение: о коменданте Пашкове сообщить в Сенат⁵³⁸.

Для характеристики последователей и защитников раскола в пределах Стародубья, в доказательство трудности, представлявшейся правительству в борьбе с расколом, приведём одну незначительную выдержку из донесений Решилова в Святейший Синод. По словам Решилова, «один поручик, Игнатий Архипов, в разговоре со стародубским войтом Я. Андреевым, говорил злую речь, непотребными словами, на всё освящённое собрание Святейшего Синода, от первоначальных даже и до последних членов, а прикончил тем, что, де, ни единой персоне с духовности, но и чёрному псу не имею веры; о таковом его злохульном поношении священного собрания в стародубском магистрате протестовано». Решение: сообщить в Сенат⁵³⁹. Чем окончилось это дело, неизвестно.

После изложения всех противо-раскольнических мер в первые годы Синодального управления при Пётре Великом, уместно сопоставить означенные меры с мерами против раскола, бывшими в употреблении ранее, до Петра I, как самостоятельного правителя.

При сравнении до-Петровских и Петровских мер можно замечать между ними сходство и различие. Сходство между ними состоит в том, что все эти разновременные меры отличались строгостью по отношению к расколу, как явлению среди русских подданных ненормальному, соблазнительному и вредному в церковно-гражданском отношении, – явлению, которое, происходя из одного упорства и невежества раскольников, заслуживало порицания и преследования. Эта строгость противо-раскольнических мер шла постепенно, прогрессивно; как до Петра I она, возрастая, достигла до крайнего предела в 1685 г., когда узаконениями тогдашнего правительства раскола открыто никто не мог держаться в городах и сёлах, так и при царе Петре здравые взгляды на раскол и снисходительные меры против него в начале царствовании превратились к концу царствования в строгие меры. Но есть и различие между до-Петровскими и Петровскими мерами. Прежде всего, различие состоит в степени строгости; прежние меры были гораздо строже, отличались жестокостью.

По узаконениям 7 апреля 1685 г. смертная казнь (через сожжение), в случае нераскаяния, положена была:

1) за хулу на церковь, за вторичное совращение в раскол, за совращение в раскол других (изуверство, пропагандизм),

2) за перекрещивание взрослых и детей и

3) тогда, если кто, признавая православное крещение недействительным, сам у раскольников крестился, смертной казни подвергались раскольники за соблазн и мятеж в народе.

Обличённые в укрывательстве раскольников, в доставлении им пищи, питья и т. п., если сознавались, были биты кнутом, а если упорствовали, ссылались в дальние города. Обвинённых в содержании раскола, если станут оправдываться и невинность их будет засвидетельствована духовными отцами, отдавали под строгий надзор, а при запирательстве и обличении били кнутом и ссылали в дальше города. Под надзор духовных лиц отдавали и тех, кто совратился в раскол по неведению или по принуждению; кто держал у себя раскольников с порукой (т. е. по поручению других), не зная об их расколе, с того брали штраф (в 5 руб.); а кто держал их без поруки (т. е. сам по собственному желанию) с того брали по 60 руб. за каждого человека; кто держал раскольников с порукой, зная об их расколе, но не известил начальства, того били кнутом и ссылали в дальние места, а с порутчиков взималось по 50 руб. за каждого раскольника. Имение раскольников, наказанных в ссылку, продавалось в пользу казны, для возмещения и покрытия расходов на казённых сыщиков.

При сравнении мер против раскола конца XVII и начала XVIII веков усматривается в противо-раскольнической церковно-гражданской деятельности первых лет управления Святейшего Синода при Петре Великом более снисходительности, полноты и новых, хотя не выполненных, духовно-церковных начал, чем в прежнем законодательстве против раскола. Тогда как прежнее законодательство отличалось исключительно полицейским карательным направлением, отрицавшим раскол в его существе и проявлении, в Петровском законодательстве раскол признавался хотя и нежелательным и даже опасным (с 1718 г.), однако терпимым явлением, требовавшим ограничения, стеснения и даже преследования. О воздействии на раскол мерами увещания, убеждения и кротости прежде не было и речи, между тем как в мерах Святейшего Синода убеждение и увещание раскольников посредство собеседований и кроткого обращения с ними со стороны духовенства и нарочитых миссионеров стои́т на первом месте, считается необходимым условием для успеха дела, существенным требованием церковной власти; часто от этого существенно важного правила отступали то вследствие вмешательства гражданской власти, то неумения, нравственных недостатков и малочисленности деятелей раскола, то от поспешности, с которой приводились в исполнение принудительные меры при недействительности пастырских мер. Но пастырские цели были чужды прежнему законодательству. Не воздействуя на раскол средствами духовными, до-Петровское законодательство не стремилось к достижению и денежных целей от последователей раскола, между тем как при Петре и с согласия его денежный материальный интерес входил в расчёты мер против раскола, составлял главную пружину и душу большинства мер. Исторически и логически верно то соображение, что законодательство петровское воспользовалось примером прежнего законодательства в наложении штрафов на раскольников, доведя эту, прежде незначительную, сторону дела до больших, крайних и неблагоприятных (в смысле пользы казне и ослабления раскола) последствий.

Не преследуя в своей деятельности против раскольников денежных интересов, русское правительство XVII столетия не собирало сведений о числе сторонников, но исчисление раскольников было необходимо правительству XVIII столетия при обложении раскольников особым денежным окладом, для определения и получения прибыли, для покрытия расходов на государственные нужды.

Относительно степени строгости разновременных мер против раскола нужно сказать следующее: хотя правительство Петра I, следуя духу времени, не угрожало смертной казнью последователям раскола за преступления, за какие прежде она полагалась, однако практика не говорит в пользу гуманности правительства Петра по отношению к последователям раскола. Практика не оправдала первоначальной теоретической снисходительности и свободы взглядов царя на заблуждения старообрядцев, вместо смертной казни при Пётре развилась и укоренялась система пыток, доводившая упорных раскольников до ожесточения, преждевременной смерти и смертных приговоров; до крайности развилась система доносов, покровительствуемая и поощряемая частными распоряжениями и подозрительностью правительства к раскольникам, на которых в царствование Петра (особенно в последние годы) смотрели как на подданных, неблагонадёжных в политическом отношении. К особенностям законодательства Петра Великого нужно отнести и то, что «во всех указах против раскольников, и полицейских и судебных розысках, в объявлениях преступлений казнимых изуверов причиной преследования раскола везде выставляется не религиозная его виновность, как прежде, а только его противо-государственный характер»⁵⁴⁰.

Уклонением противо-раскольнических мер от первоначального своего характера объясняли, главным образом, слабость их и недействительность; много было придумано мер, но они направлены были не на убеждение последователей и защитников раскола, а на стеснение их жизни с внешней и внутренней стороны. В этом отношении меры Петра не представляли на практике чего-либо нового, особенного в сравнении с прежними, в противо-раскольнической деятельности Петра не видно строго обдуманной программы; в проведении её на практике не было ни единства, ни настойчивости, ни применимости к местным условиям жизни приверженцев старообрядческого раскола.

* * *

Считаем уместным сказать ещё нечто о мерах наказания и воздействия на религиозный раскол, какие употреблялись в католическом и протестантском западе одновременно с существованием Святейшего Синода в первые годы его деятельности. Это нужно сделать для сопоставления и сравнения мер, употреблявшихся у инославных христиан против еретиков и раскольников, и взглядов на эти меры некоторых писателей. Сравнение это возможно, несмотря на различные условия церковной жизни инославного запада как в данное время (1720–1730 гг.), так и в предшествовавшее. Для нашей цели будет достаточно ограничиться краткими замечаниями.

Нужно заметить, что в рассматриваемое нами время, то есть в начале 18 столетия, в Европе было сильное религиозное церковное движение. Начавшись в XVI в. в Германии коренной реформой церкви, оно, в течение XVI–XVII ст., распространилось по всей Европе, вызвав ожесточённую литературную и политическую борьбу между сословиями, правителями и государствами. Борьба шла из-за преобладания и господства католичества или протестантства в Христианских странах. Хотя к началу XVIII ст. борьба эта и потеряла прежнюю силу, но далеко ещё не окончилась. Последствия реформы Лютера и религиозного движения, громадные для западной Европы, отразились в слабой степени и в России.

Под непосредственным влиянием означенного религиозного движения складывались меры и способы у западноевропейских правительств по отношению к иноверцам, получавшим название то еретиков, то схизматиков, смотря по степени уклонения их от господствовавшей церкви и строгости власти на определение заблуждения их. Неодинаковы были у правительств отношения к диссидентам; но общий характер практиковавшихся мер отличался строгостью, нетерпимостью; свободы религиозной совести не было; она давалась временно и вынужденно, более по необходимости, из-за политических соображений, а не по убеждению, – и снова отымалась. О необходимости дарования каждому вероисповеданию свободы приходилось только мечтать, а некоторые передовые люди писали об этом.

Чтобы иметь представление о мерах против диссидентов на западе, в целях сравнения их с мерами русского церковно-гражданского правительства против раскольников, укажем на Францию времени Людовика XV, как на самую видную страну по своему внешнему обаянию и культуре.

По декларации 1724 г., положение протестантов во Франции, равно и последователей иных культов, определено следующим образом:

1) собрания протестантов для отправления богослужения и иных культов, кроме католической религии, были запрещены везде, не исключая за́мков и частных домов, под угрозой вечных галер для мужчин, бритья и вечного тюремного заключения для женщин с присоединением конфискации имуществ в обоих случаях; эти наказания переходили в смертную казнь, если собрание было вооружено;

2) служителям чужих культов за созыв собраний, за отправление в них каких-либо функций, даже за один факт вступления в королевство, пребывания в нём без письменного разрешения короля, угрожалось смертной казнью;

3) дававшие им пристанище, помощь, вступавшие с ними в сношения, хотя бы посредственные, карались, по силе тех же указов, независимо от конфискации имущества, мужчины – вечными галерами, а женщины – бритьём и вечным заключением;

4) вновь обращённые в католическую религию, отказавшиеся в состоянии болезни принять последние таинства и объявившие, что они готовы умереть в протестантской религии, подвергались в случае выздоровления вечному изгнанию с конфискацией имущества, – в случае смерти виновных – процесс продолжался, память их осуждалась, а имущество конфисковалось;

5) те, кто, присутствуя при больном, решались увещевать его возвратиться в прежнюю религию, осуждались – мужчины на галеры, а женщины – на заключение временное или вечное по усмотрению судей;

6) родители, хотя бы они протестанты, должны были крестить своих детей в католических церквах в 24 часа по рождению последних, под угрозой штрафа и других тяжких наказаний; тем же наказаниям подвергались акушерки и другие лица, которые, присутствуя при акте рождения, не извещали священника католического о сем последнем;

7) штраф также грозил врачам, хирургам, аптекарям, которые, будучи призваны к больным протестантам, не уведомляли священников о необходимости преподать пациенту последние таинства, если болезнь была опасна; назначены были наказания родителям, слугам и другим лицам, если они не допустили бы духовных католической религии войти к больным для исполнения своих обязанностей. Независимо от перечисленных телесных и денежных наказаний, протестанты подлежали разным гражданским ограничениям их прав. Так, они, по той же декларации 1724 г., лишены были права на занятие каких-либо общественных должностей и некоторых свободных профессий, как например – доктора, лиценциата (приват-доцента) в университетах королевства, аптекаря, акушерки, книгопродавца и типографа. Протестанты теряли родительские права над детьми, оставшимися в королевстве, после того, как сами оттуда уходили без явного позволения короля; не могли вступать в брак с католиками. Последний был признан недействительным, а дети, от него происшедшие, признавались незаконными и неспособными к унаследованию родительских прав и имущества.

Нет сомнений, что перечисленные меры наказания и стеснения свободы религии протестантов во французском королевстве были весьма строгие и тяжёлые, не легче мер в России против последователей русского раскола. Меры против протестантов тяжелы были и сами по себе, но переносить их протестантам было тяжело потому ещё, что протестанты отличались несравненно бо́льшим умственным уровнем развития, чем наши раскольники, отличавшиеся невежеством, простотой и скромными требованиями. Сознание своей правоты, соединённое с верой в спасительность своих страданий и гибель утеснителей облегчало трудность перенесения раскольниками своего незавидного положения; такими соображениями протестанты в меньшей степени могли руководствоваться и утешаться.

Тяжёлое положение протестантов вызывало протест как в самой Франции, так и вне её, – протест в виде философских рассуждений о свободе религиозной совести и терпимости, как, с другой стороны, тяжёлые условия жизни раскольников одновременно вызывали жалобы на своё положение в форме пропаганды в отдалённых местах, бегства за рубеж, в леса, в форме самосожжения, ропота возмущения и полемики. В протестах заключались взгляды на существовавшие правительственные меры против схизматиков и раскольников. Приводим сущность взглядов на отношения правительства к иноверцам и схизматикам двух знаменитых писателей, как их pia desideria.

В 1721 году известный французский писатель Монтескье выступил защитником религиозной терпимости в широких размерах. На вопрос, хорошо ли, когда в государстве много религий, Монтескье отвечал так: «замечено, что те, чьих религия только терпится, обыкновенно более полезны своему отечеству, чем последователи господствующей религии, потому что, будучи удалены от почестей и различаясь только своими достатком и богатствами, они стараются их приобрести своими трудами и готовы нести самые тяжёлые профессии. Множество религий только возбуждает соревнование между их последователями; каждый держится своих сторонников, опасаясь делать что-либо, способное унизить партию и подвергнуть её презрению и нападкам противных партий. Всегда замечали, что новая секта, введённая в государстве, была самым верным средством исправить злоупотребления прежней. Конечно, история полна религиозных войн, но замечательно то, что не многочисленность религий произвела последние, а дух нетерпимости, который воодушевлял ту, какая мнила себя господствующей. Тот, кто хочет меня принудить изменить религию, делает это без сомнения только потому, что не изменит своей, когда бы захотеть его к тому принудить: находят странным, что и не делаю того, чего бы сами не сделали»⁵⁴¹.

Ревностным защитником религиозной свободы был современник Монтескье, немецкий писатель, Христиан Томазий, бывший профессор и ректор университета в Галле (В Пруссии). Взгляды X. Томазия о свободе религии относятся к 1721 году. «Единство религии, – писал Томазий, – не нужно для внешнего мира, так как люди разных мнений могут жить между собой в мире; лучшее средство в религиозных распрях – терпимость. Обязанность князя заключается единственно в охранении внешнего мира; он может воспрещать проступки, нарушающие мир. В круг его обязанностей не входит забота о будущем блаженстве подданных, приверженцев ложных религий и обращение их в истинную. Вообще, все составные части христианства, как дела̀, так и вера – таковы, что они не терпят насилия; вера касается разума, который внешней силе не подчиняется, дела же истекают из любви к Богу и человеку, а любовь принадлежит к добродетелям, не терпящим насилия. С другой стороны, каждый вправе исповедовать то, что он считает за истину, потому что никто не обязан говорить о своём разумении иначе, чем думает. Распространение ереси, пока она не выходит за пределы мирного исповедания веры и частных разговоров, не следует запрещать, ибо противно человеческой природе всегда умалчивать о том, что считаешь за истину. Возражение, что этим может быть нарушено общественное спокойствие, лишено основания, ибо спокойствие в этом случае нарушают не еретики, а те, которые на них нападают; запрещение же распространять ересь может сделаться орудием тирании, потому что под этим предлогом можно вызвать разговоры и потом наказывать тех, кто поддаётся на эту ловушку. Вообще, ересь нельзя считать преступлением, ибо она есть заблуждение ума; для преступления требуется злой умысел, который есть качество воли, а не разума. Возражение, что хотя это-заблуждение, но такое, которое имеет источником превратную волю, не убедительно, ибо не всякое превратное действие воли есть преступление, многие пороки, а тем более помыслы, не наказываются. Не только мягкие наказания протестантов, но и отлучение не должны быть допускаемы, ибо, во-первых, в св. Писании ничего не говорится о церковном наказании – Бог его предоставил себе, и потом отлучение от церкви имеет и внешние последствия – бесчестие, страх оскорблений и т. п.»⁵⁴². Подобные мысли высказывались и другими писателями.

Несмотря на верность и ясность таких взглядов на веротерпимость, – взглядов, основанных на исторических и психологических наблюдениях, тогдашняя законодательная практика руководилась иными соображениями и строгих отношениях к схизматикам...

Протест у наших раскольников против направленных мер существовал с момента отвержения их церковью и преследование, со времён п. Никона. Помимо молчаливого упорства одних, открытого обличения (в форме экзальтации Левина) других, бегства, самосожигательства третьих, протест со стороны раскольников проявлялся как в отдельных случайных и единичных суждениях, так и обобщённой обличительной форме. Единичных раскольнических суждений, с выражением протеста, не могло много сохраниться потому, что, согласно распоряжению Святейшего Синода⁵⁴³, раскольникам запрещалось писать и иметь рукописные книги, противные благочестию⁵⁴⁴. Но протесты были. Так, некто Кадмин в 1723 году не только протестовал против преследования его за подозрение в принадлежности к расколу, но, считая самое преследование за двуперстие и старопечатные книги незаконным, приписывал его самовольному распоряжении церковной власти, вопреки царским указам⁵⁴⁵. Общий тон этого протеста ясен. Подобные мысли высказывали в другие раскольники. Так, раскольник Орлов, на допросе в 1722 году, заявил, что которые люди содержат веру по старопечатным книгам, тех по закону никаким образом удерживать и озлоблять не велено; такоже Его Императорское Величество, яко всемилостивейший Государь, принуждения без самопроизвольной склонности чинить не повелел⁵⁴⁶.

Автор «Пом. Отв.» Андрей Денисов был выразителем недовольства и жалобы на стеснённое положение приверженцев раскола. Хотя протест этот выразил Денисов в уклончивой двусмысленной форме, из опасения лишения дарованных выговской пустыни льгот и навлечения немилости правительства, но всем, знавшим истинное положение дела, было ясно, насколько слово у Денисова расходилось с делом. Дело в том, что на вопрос Неофита: «православного русского царя, Святейший Синод и всех православных Христиан вменяют ли выговские раскольники за православных, или причитают к некоторым еретикам, к отпадшим от восточной церкви», последовал ответ следующий: приведши известные изречения Священного Писания о необходимости и законности повиновения предержащей власти, Денисов писал, что Его Императорское Величество выговцы всеговейно почитают, прославляют и благодарят; но благочестия Государева не истязуют, но Господа Бога за его милосердное Величество молят⁵⁴⁷, между тем тогда моление за царей не совершалось, что видно из «Истории выговской пустыни» п. Филиппова. Из-за страха за последствия неискренно заявлял Денисов о своём личном и общем почитании Святейшего Синода, всего архиерейского чина и всех православных христиан, которых осуждения он опасался, тогда, как приём никониан в число членов выговской общины совершался по первому чину, то есть через повторение крещения. Андрею Денисову принадлежат, впрочем, другие сочинения, имевшие неофициальный характер, в которых он обнаруживается в истинном свете, то есть как истый раскольник, недоброжелательный и враждебный к церкви. Можно думать, что Семён Денисов, автор «Истории об отцах в страдальцах соловецких», тенденциозно переносил на прошлое тяжесть современных событий в целях воздействия на правительство и утешения единоверцев. В 1714 году выгорецкие пустынножители жаловались Петру I на притеснения со стороны некоторых духовных лиц, указывая на несообразность мер строгости и насилия с духом Евангелия и постановлениями св. вселенских соборов, требующими научать и приводить в согласие кротостью, а не мучительством⁵⁴⁸. Взгляд выговцев не мог измениться через 10 лет ни в принципе, ни в отношении к остальным своим единомышленникам, не пользовавшимся льготами, дарованными выговцам после 1714 г. и продолжавшими быть в 1724 г.⁵⁴⁹.

Наиболее характерное выражение протеста и взглядов раскольников на царствование Петра находится в одном раскольническом памятнике XVIII столетия. Так как этот документ, достоверность которого не подлежит сомнению ни по происхождению, ни по содержанию, уже напечатан, то мы ограничимся извлечением особенно выдающихся метких суждений памятника о характере царя. «Мы, – говорили раскольники, – смотряюще не дремательным оком познаваем, яко от лет по числу 1666-му конец прияша пророчествия, а совершенное же всея злобы исполнение исполнися на Пётре: егда исполнися число зверя 1666 лет, в то лето царь Алексей Михайлович с Никоном отступи от св. православной веры, а после его в третьих воцарствова на престоле всея Русии сын его первородный Пётр, и нача превозноситься паче всех глаголемых богов, сиречь помазанников, и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча православных христиан и распространяя свою новую веру, и церковь по всей России в 1700 году возобнови уничтожи патриаршество, дабы ему единому властвовати, не имея равного себе, дабы кроме его никаких дел не творили, но имели бы его единой превысочайшею главой, судиею всей церкви, приял на себя титлу патриаршескую, и именовася отец отечества и глава церкве Российския и бысть самовластен, не имея никого себе в равенстве, восхитив на себя не точию царскую, но и патриаршую власть, а нача себя величати и славити, возвышаясь на всяка возобновления... Понеже Пётр нача гонити и льстити и искореняти останок в Русии православную веру, своя новыя умыслы уставляя, нова законоположения полагая, по духовному и по гражданскому расположению составя многие регламенты и разосла многие указы во всю Русию с великим угрожением о непременном исполнении оных, и устави Сенат, и сам бысть над ними главой и судьею главнейшим, тако нача той глаголемый бог паче меры возвышатися, учини описание народное, и счисля вся мужеска пола и женска старых и младенцев, живых и мертвых, и, облагая их данми велиими, не точию на живых, но и на мертвых таково тиранство учини, с мертвых дани востребова... До Никона патриарха, яко сии народного исчисления от мала до велика мужеска пола и женска, живых и мертвых и всего общечеловечества не творили и оставляли то в судьбу правительства всемогущего Бога. Зрите человецы и воньмите и разсмотрите по святому писанию, в киих летах жительствуем, и кто ныне обладает вами, ибо дух Петров царствует во всех до скончания века, якоже свидетельствует книга: кабинет Петра Великого: ибо дух государей русских есть дух Петра Великого. Пётр Великий, восхищая на себя славу сына превысочайшего, именовася Пётр Первый, именовася божеством Русии, якоже свидетельствует книжка: кабинет Петра: он бог твой, он бог твой, о, Россия! Нам же, православным христианам, подобает всеусердно держатися отеческого наказания. Подобает нам жизнь препровождать в безмолвии и в пустынях, яко господь через Иеремию пророка взывает: изыдите, изыдите, люди моя, из Вавилона»⁵⁵⁰. «Не Никон, – говорили некоторые из раскольников XIX столетия, – был причиной нашего отделения от прочих братий наших, но Пётр Великий, по своей безмерной любви к Западу, по своему противонародному, противоотечественному направлению»⁵⁵¹. Павел Любопытный, воздавая должное Петру Великому за многие государственные добродетели (преобразования), в то же время резко осуждал правительство царя за преследования, каким подвергало оно раскольников. «Философия», говорит он, «может созерцать... буйство царей... сколько они до лет премудрой Екатерины истребили в России рода человеческого, сколько сот тысяч своих подданных разогнали своими варварскими законами в иноземные языки!.. О цари, цари грубейшие»⁵⁵². В столь же резком тоне осуждает Павел Любопытный бытовые реформы Петра Великого, называя их «варварством»⁵⁵³.

Итак, мы кончили речь о мерах церковно-гражданской власти против раскола и его последователей. Под мерами мы разумели все способы и средства, прямые и косвенные, церковные и гражданские, могшие так или иначе действовать на ослабление раскола и на уменьшение его последователей, укрывателей и защитников, путём убеждения, понуждения, предупреждения, наказания и т. п.⁵⁵⁴; следовательно, мы понимали меры в самом широком смысле, изложили их с возможной полнотой и объективностью. Но историческое поле исследования неисчерпаемо, как неисчерпаема сама протёкшая жизнь, к верному и относительно полному изображению которой стремится история. По намеченному нами плану теперь речь должна быть об условиях, сопровождавших приведение в исполнение означенных мер. Эти условия – факторы, от которых зависел успех или малоуспешность церковно-правительственных мер против раскола. Сюда относятся: характер лиц, официально участвовавших в делах по расколу и общие условия жизни русского государства в начале XVIII века.

* * *

Странным может показаться факт малоуспешности мер в деле ослабления раскола, если принять во внимание их многочисленности и непрерывность в продолжение четырёхлетней усиленной деятельности церковно-гражданской власти в одном направлении; однако это так.

Прежде всего, заметим, что о неудовлетворительных последствиях предпринятых властью мер можно судить на основании следующих соображений: на сопоставлении числа раскольников до учреждения Святейшего Синода и смерти Петра Великого, т. е. с 1721 года по январь 1726 года; на сравнении числа записных раскольников с числом обратившихся из раскола в православие и на основании возбуждённости или фанатичности последователей раскола во время, непосредственно следовавшее за смертью Петра и представляющее некоторые фактические и цифровые данные для составления заключения о состоянии раскола в предшествовавшее время в зависимости от совокупности действовавших церковно-гражданских мер.

Необходимо заметить, что для сравнения числа раскольников в двух упомянутых отношениях и выведении заключения об относительной численности последователей раскола недостаёт необходимых сведений; последние не полны, не точны и отрывочны. В 1718 году, раскольников считалось около 200.000; в 1719 г. число их в нижегородской епархии простиралось до 86.000. Можно думать, что число раскольников было гораздо более означенных цифр, если взять во внимание частые случаи укрывательства их от записи в реестр явных приверженцев к расколу, нерадение или намеренное показывание священниками раскольников не раскольниками и, наконец, те наказания, которым подвергались как те, так и другие – одни за укрывательство, а другие за ложные отчёты о раскольниках. Но ведомости Приказа церковных дел о количестве записавшихся раскольников в московской епархии с 1720 по 6 июля 1721 года значится раскольников обоего пола 12.252 человека. По-видимому, цифра последователей раскола в московской епархии не особенно большая, но если эту цифру в 12.000 помножить на 22 существовавших тогда епархии, то она очень значительно увеличится, до 204.000 правда, не во всех епархиях могло быть 12.000 раскольников, могло быть и меньше, зато в других было гораздо больше, чем в центральной московской. К епархиям, изобиловавшим расколом, принадлежали: калужская, новгородская, псковская, холмогорская и особенно нижегородская. По донесению Решилова, в конце 1724 года, раскольников в окрестностях Ветки было до 30.000. Таким образом, если мы примем во внимание представленные данные и жалобы епархиальных епископов на продолжавшееся усиление раскольников, то приходится признать, что ко времени смерти Петра Великого число раскольников не уменьшилось, несмотря на множество мер, направленных против раскола и его приверженцев⁵⁵⁵.

Само собой разумеется, что случаи обращения раскольников к православной церкви были; о таких случаях доносили то сыщики, то миссионеры, то архиереи. Чаще других были случаи обращения у нижегородского епископа Питирима, как человека необыкновенно деятельного и не особенно разборчивого в средствах для достижения успеха в деле противо-раскольнической миссии. По отзыву одного современника Питирима, этот епископ «привёл во свет множество народу из расколу»⁵⁵⁶; за успешную деятельность по обращению раскольников в православие Питирим был скоро (в 1724 году), через 5 лет, возведён в сан архиепископа⁵⁵⁷. Но судя по сведениям из других мест об отношениях раскольников к делу миссии, нельзя похвалиться успехами обращения ко святой церкви. Так, по ведомости Приказа церковных дел о числе обратившихся из раскола в московской епархии с 1720 года по 6 июля 1724 года значатся: из 14.043 человек раскольников обратилось 1.791. Нужно заметить, что в пределах московской епархии миссионерская деятельность по обращению раскольников продолжалась непрерывно и неослабно при участии Плещеева, Воейкова, архимандрита Антония и некоторых других, а между тем особенного успеха не было⁵⁵⁸. Замечательно, что в ведомости различаются раскольники, обратившиеся по собственному побуждению и по доносам, изветам, допросам: первых было меньше, а последних – больше.

Если по наличному количеству приверженцев раскола и по незначительному числу обращений в православие нельзя судить о благоприятных результатах церковно-гражданских мер против существования и усиления раскола, то несомненные и частые факты возбуждённости и фанатизма раскольников утверждают в мысли о малодейственности большей части предприятий духовной и гражданской власти относительно раскола.

О возбуждённом состоянии приверженцев раскола, доходившем до фанатизма, мы в своём месте уже говорили, характеризуя состояние раскола до времени учреждения Святейшего Синода. Со времени учреждения Святейшего Синода и до смерти Петра Великого религиозное возбуждение раскольников очень сильное прежде, не уменьшилось и теперь от совокупного действия церковно-правительственных мер на весь внешний и внутренний строй жизни раскольников. О степени возбуждения раскольников в последние годы царствования Петра Великого можно судить по взглядам их на тогдашние времена и последствиям господствовавших взглядов.

Раскол был крайним выражением недовольства преобразовательной деятельностью Петра I, существенным образом коснувшейся и раскола. Царствование Петра Великого раскольники представляли страшным временем, признаком близости второго пришествия Христова, а самого царя – антихристом. Такое мнение о Петре и его делах, насколько они относились к расколу, было господствовавшим среди последователей раскола; оно распространялось от одних раскольников к другим всех толков через непосредственные их взаимные и тесные сношения и через устную и письменную раскольничью литературу. Литература раскольническая изображала положение церковных дел и православной веры в таком безотрадном и отчаянном виде, что лучшим, а для многих единственным исходом являлась мысль и желание преждевременной и насильственной смерти во избежание страданий и искушений. Тогда как одни из раскольников желали смерти себе, другие желали её царю, считая его виновником церковного и гражданского расстройства. Отсюда происходили частые случаи самоубийства через самосожжения и недоброжелательства к Петру, доходившие до явного упорства и даже до покушения на жизнь царя, которое раскольники старались оправдать своеобразными доводами⁵⁵⁹. Народ не имел к Петру доверия, хотя последний и старался быть справедливым, не обращая внимания на происхождение, общественные связи и положение виновных в принадлежности ли в расколу, или в чём-либо другом⁵⁶⁰.

О многих фактах самосожигательства раскольников в 1723–1724 годах известно было из донесения митрополита Тобольского Антония, Устюжского епископа Боголепа и Холмогорского Варнавы⁵⁶¹. «Мнози в епархии моей, – доносил митрополит Антоний, – не приемлющие троеперстного изображения креста, в нескольких местах огню в жертву предашася, сожглись»... Если раскольники решались на самосожжение из-за крестного знамения, то ещё более было других поводов и серьёзных причин, совокупностью своею и тяжестью побуждавших к такому же печальному исходу; сюда могут быть отнесены испытанные житейские лишения, соединявшиеся с принадлежностью к расколу, и неуверенность в благополучии не только будущности, но и завтрашнего дня.

При исследовании и сборе с раскольников денег происходили печальные картины. Для сыска раскольников в пределах Московской губернии, Канцелярия раскольных дел избрала майора Норова, поручика Беляева и несколько солдат. Это было в 1721 году. По прибытии всех этих лиц в д. Митроково, принадлежавшую Александро-Невскому монастырю, майор Норов, по свидетельству официального документа⁵⁶² связал в ней 6 человек крестьян, опечатал их клети и стоял постоем в деревне 12 суток. Во всё это время крестьяне подвергалось и грабежу от солдат и отяготительными поборами со стороны Норова, Беляева и подьячего. Убытка насчитано много. По донесению Александро-Невской канцелярии, Святейший Синод предписал Плещееву, по произведению дознании, запретить как Норову так и другим, посылаемым для розысков раскольников, всякие взятки и исполнение своих прихотей, под страхом беспощадного штрафования, и наблюдать за этим.

При приближении иеромонаха Решилова в пределы Стародубья множество раскольников разбежалось в разные стороны, оставив на произвол судьбы свои жилища, скот, домашний скарб и достаток… в других местах оставались дети убегавших без всякого надзора; появления сыщиков среди раскольников напоминали как бы открытые нападения разбойников, в то время особенно многочисленных в близких и отдалённых местах. Судья церковного приказа, священник Михаил Тимофеев, в канцелярии, при допросе открыто наносил побои монахине Евпраксии, заподозренной в расколе⁵⁶³, не стерпев побоев, она дала ложное показание, в чём после созналась. По донесению камер-коллегии в 1723 году в дворцовую канцелярию, посланные из Нижнего Новгорода поручики Штерн и Станиславский⁵⁶⁴ со многими солдатами заняли себе в Городецкой волости дворы, брали без прогонов многие подводы и били крестьян-раскольников на правеже смертным боем, разув на снегу, взыскивали сбору с одних дворов по 22 рубля, а с иных по 28 рублей со двора; а платить им такого числа денег нечем, и оттого многие бегут из волости, – больше 140 семей убежали. Выслушав такое донесение, дворцовая канцелярия требовала, дабы впредь такого разорения и с таким жестоким правежом не чинили, отчего может и вся та волость разоряться вконец⁵⁶⁵. Если так расправлялись с крестьянами дворцового ведомства, то, что могло происходить и происходило в других местах? Безнаказанный произвол и насилие.

Но ещё хуже были действия против раскольников тайные, соединённые с хитростью и прикрытые другими, quasi-благовидными побуждениями. Замечательно то, что с подобным, противоречившим открытому и решительному своему характеру, мерам прибегал сам Пётр, давая соблазнительный пример для подражания другим лицам. Известно, что царь дал совет (т. е. приказание) Питириму, при исследовании и наказании раскольников, сыскивать явную вину, буде возможно, кроме раскола. Это значит: дозволялось придумать другое преступление для увеличения наказания, отыскивать такое преступление было не трудно, «для отводу» выставляли, например (если ловили тайных раскольников) то, что по лесам в кельях живут беглые солдаты, разбойники и разные люди, убегающие от службы и податей⁵⁶⁶. Хотя это распоряжение Петра дано было в 1713 году, по оно не потеряло своего значения и действия и в последние годы его царствования.

К этому времени относятся личности, которые под влиянием тяжёлых житейских обстоятельств, бедствий и озлобления, заявили себя особенной приверженностью и страстностью к учению о царствовании антихриста в лице Петра I. По отзыву иеромонаха Неофита, на петровских заводах в Олонецком уезде, в 1725 году была самая громада раскольнической прелестной злобы⁵⁶⁷. И 1724 году тотемского уезда за рекой Вышкой в одной пустыни собралось 190 человек, из которых 146 сожглись, а остальные разбежались⁵⁶⁸; в 1726 году в важецком уезде двинской области, в 10 вёрстах от д. Гаврилихи, в Никольской пустыни, сгорели 70 человек со своими наставниками Исаакием Каргопольцем и Максимом Нечаевым⁵⁶⁹.

На основании представленных соображений и фактических данных можно считать верным то, что как число последователей раскола, так их возбуждённость и враждебность к господствующей церкви в год смерти Петра I не уменьшилась. Сам собой рождается вопрос: от чего зависела малоплодность всех тех мер, которые приняты были церковно-гражданской властью к ослаблению раскола в его внутреннем развитии и внешнем проявлении?

Для решения вопроса о причинах бесплодности принятых против раскола мер в первые годы синодальной деятельности при Пётре I, нужно обратить внимание на следующие обстоятельства.

Рассматривая церковно-гражданские меры, нужно придавать большое значение лицам и учреждениям, через которые мери правительства проводилось в известность и исполнение в подведомственные инстанции; нерадение и своекорыстие официальных лиц, скрывавшиеся под формой разных quasi-законных отговорок, много места в делах по расколу в означенное время деятельности Святейшего Синода, 1721–1725 годах.

В начале 1722 года, в Святейшем Синоде рассматривалась жалоба сыщика Коптелова на нотариуса новгородского суда Симакова по обвинению последнего в том, что он в архиерейской приказной палате едва не убил и словесно «непотребными словами обругал» Спасского священника Иродиона за отметку в великопостной сказке Симакова с его братьями не бывшими за многие годы на исповеди и подлежавшими посему штрафу и подозрению в расколе. Требуя удовлетворения от юстиц-коллегии за такое противство Симакова, Святейший Синод подтверждал, дабы подчинённые того чинить отнюдь не дерзали, а до кого какое дело будет касаться были бы послушны, а противности бы никакой не чинили⁵⁷⁰. В том же году Святейший Синод требовал сатисфакции в адмиралтейской Канцелярии по делу о комиссаре петровских заводов Уварове, отпустившем на свободу зловредных и фанатичных двух раскольников, вопреки состоявшемуся законному распоряжению о содержании их в тюрьме⁵⁷¹. Частые случаи защиты и укрывательства раскольников со стороны светских и духовных лиц побудили Петра I к изданию в 1722 году строгого наказания тем, кто «для своего интереса» будет чинить последователям раскола защиту и вспоможение⁵⁷². Были случаи жалоб Святейшего Синода в Сенат на светских лиц, из-за нерадения которых дела по расколу в канцеляриях долго коснели и были без действа⁵⁷³. По свидетельству тогдашнего вице-президента Святейшего Синода, архиепископа Феодосия Яновского, «Кабинет Его Величества был раскольникам прибежище и заступление»⁵⁷⁴.

Приведённые факты важны сами по себе для объяснения истинных причин безуспешности мер против раскола; но они важны ещё в том отношении, что неразрывно связываются с деятельностью и характером лиц, принимавших участие в делах по расколу посредственно и непосредственно.

Важное значение нужно придавать и следующему обстоятельству. Дело в том, что задачу свою по отношению к расколу высшая духовная власть осложнила солидарностью и принятием на себя обязанности помогать гражданскому правительству в достижении, путём преследования раскола, узких хозяйственно-практических целей. Правда, что, принимая на себя задачу для исчисления последователей раскола, для собирания с них денег и вообще содействуя правительству своим влиянием в упорядочении дел раскола и главное – в ослаблении его, церковная власть поступала на основании установившегося обычая, но не относилась критически к принятому образу действий. Образ действия церковной власти к расколу и его последователям не соответствовал чистым христианским требованиям, состоящим в свободном принятии истины через убеждение или доверие к проповеднику. Но он допускался и был терпим как неизбежный по обстоятельствам времени и считавшийся удобным в общежитейском смысле, хотя он и не достигал тех узких практических целей, какие имелись в виду правительством. Никто не протестовал против установившегося образа действия относительно раскольников. Подчинённые духовной власти учреждения и лица, управлявшие делами по расколу, не только проникнуты были общим господствовавшим духом нетерпимости к раскольникам, но и старались эксплуатировать общее нерасположение к опальным – заблуждавшимся, в угоду личным интересам. Хотя Пётр I стремился сам и всех побуждал собственным примером к предпочтению личных интересов общественным и общегосударственным, но это стремление по новизне своей и трудности не могло скоро привиться в среде служилого сословия и остальных подданных. С другой стороны, крутые меры царя при проведении своих преобразований и планов смущали многих даже благонамеренных сподвижников его, давая людям неблагонамеренным возможность пользоваться внутренней смутой для партийных и корыстных целей.

По единодушному признанию исследователей времени Петра I и согласному свидетельству современных памятников, умственный и нравственный уровень тогдашних служилых людей был очень низок; о массе населения нечего и говорить. Низший класс духовенства не составлял собой исключения как по своему невежеству, так к по своим порокам, служившим соблазном для православных и попрёком для раскольников. О степени невежественности и корыстности духовенства можно читать у Посошкова, в указаниях Дух. Регламента⁵⁷⁵. Из инструкции тиунского правления можно видеть, на какие явления, в то время обычные, нужно было обратить внимание. Тиун обязан был смотреть за тем: «протопопы, священники, диаконы и прочие церковники в своём звании исправно ль пребывают, не пьянствуют ли, и в церкви не кощунствуют ли; не таскаются ли семо и овамо оставившие церкви священники и диаконы и не допускаются ли мирскими лицами к служению, или без свидетельств и отпускных от своих архиереев. Протоинквизитору, инквизиторам приказывать накрепко смотреть, дабы не происходили от церковников непотребные обыкности, а именно: не шумели бы и не ложились бы спать по улицам, или, что горше, в святых церквах не шумели пьяные, не делали б церковного молебствия двоегласно, не ссорились бы по-мужичьи на обедах, не истязывались бы в гостях подчиванья, и не являли бы силы и храбрости к питию, не мужались бы в боях кулачных, не ходили бы простовласы, не пили бы по кабакам и чтобы на себе хранили благообразие»⁵⁷⁶. Эти примитивные требования взяты были с живой неприглядной действительности. По взгляду Посошкова, «вина погибели раскольников – от неучёных священников; аще бы попы были разуметельны, то никоим (?) делы раскольникам в простом народе множитися было бы невозможно; а ныне весьма вкоренилась раскольническая ересь; а попы их обличить и запретить крепко не разумеют, или на пенязи склоняются»⁵⁷⁷. Напрасно было и ожидать какого-либо влияния и значения от духовенства, когда, например, за недостатком кандидатов в попы, разрешалось выбирать и поставлять в священника из пашенных монахов, т. е. земледельцев, работавших на монастыри и по поручению от них⁵⁷⁸.

Потеряв свою нравственную силу ещё в XVII ст., с возникновения раскола, духовенство стало в рабское чисто служебное отношение в правление Петра к преобразовательным практическим задачам царя. По своей бедности, невежеству, отчасти происхождению и полной зависимости от народа, духовенство только внешним образом, как бы неволей примкнуло к новым в странным затеям Петра. А в душе оно было весьма недовольно тем, что царь, стремясь к уравнению сословий и предпочитая личные заслуги происхождению, затрагивал сложившиеся веками и заслуженные привилегии духовного ведомства, с которыми оно не могло расстаться без внутреннего и даже явного, хотя и малодушного ропота. Правительство это видело, оттого оно и не считало духовенство в числе своих приверженцев и явно ему не доверяло⁵⁷⁹ и не уважало. «Духовенство не в авантаже обретается», говаривал Пётр Великий часто и совершенно серьёзно, относя это не к одному низшему духовенству, но и высшему.

Если от недостатка образования направление деятельности исполнителей царских мер было односторонним, то при нравственной распущенности, небрежности и своекорыстии, дела о раскольниках должны были встречать большие препятствия, проходя через руки тогдашних чиновников и канцелярий.

Преобладающим недостатком в бюрократической сфере было взяточничество. Без взятки не обходилось, кажется, ни одно дело, т. е. его начало, продолжение и окончание; зло от этого было большое. Для ограничения его издавались особые указы с угрозой штрафов и наказаний. Замечательнее и печальнее всего то, что указы о воспрещении брать лишние поборы относились не к одним низшим и средним служилым светским лицам, но и к высшим представителям духовенства, епископам⁵⁸⁰. Документально известно, что запретительные указы вызывались не излишней подозрительностью церковно-гражданской власти, но фактами и жалобами со стороны потерпевших; самая подозрительность, если она возникала с целью предотвращения взяточничества, обличает недоверие к бескорыстию подозреваемых лиц и возможность с их стороны непохвальных поступков. В Синодском указе от 21 апреля 1721 г. говорится: «российским архиереям, равно как и иноземным, лишнего, под опасением запрещения, ничего не брать со ставленников, кроме определённого по прежнему обычаю; запрещается брать и сослужителям архиерея и певчим»⁵⁸¹ Известен указ от 11 сентября того же года к архиереям и прочим кому надлежит о неприсылке духовными и другими лицами к синодальным членам и служителям, ни под каким предлогом, подарков и присылок во избежание нарекания и для свободного отправления правосудия⁵⁸². От 16 октября 1721 года Святейший Синод приказал, чтобы посылаемые для розыска раскольников лица не брали бы взяток с крестьян и им не чинили насилия, под опасением жестокого наказания⁵⁸³. Указ вызван был жалобами на поборы майора Васильева, поручика Д. Павлова, вахмистра Андреева и старца Антония, составлявших свиту Плещеева при исследовании раскольников в пределах московской области. От 25 сентября того же года Святейшим Синодом постановлено было, чтобы подьячие московского Приказа церковных дел, состоявшие по делам раскола, запрещённых взяток не брали, иначе повинны будут восприять таковое воздаяние, каковое за оное преступление чинить повелено⁵⁸⁴.

Не смотря, однако, на означенные и другие запретительные указы, раннейшие и позднейшие, случаи взяточничества обнаруживались не редко. В 1722 году в Святейшем Синоде производилось дело по обвинению подьячего Приказа церковных дел Колесницкого во многих взятках с раскольников, которые его дарили от касающихся дел деньгами и вещами⁵⁸⁵. Дело о Колесницком рассматривалось 10 августа 1722 года, а 28 сентября того же года издан наистрожайший указ Сената и Синода об отобрании от всех служащих по духовному ведомству подписок в слушании и обязательном исполнении распоряжения, воспрещающего лихоимство⁵⁸⁶.

Циркулярный указ этот тем замечателен, что в нём лихоимство представляется таким общераспространённым и закоренелым злом, с которым правительство усиленно, но бессильно боролось уже давно, начиная с 1714 года. В числе дел, в которых лихоимства умножились, упоминаются и духовные, заключавшие в себе и дела по расколу. Для большей острастки взяточников в указе говорится: «кто дерзнёт сие учинить, тот весьма жестоко будет на теле наказан, всего имения лишён, шельмован и из числа добрых людей извержен или смертью казнён будет; тому же наказанию подвергнутся соучастники, пособники и укрыватели взяточников». Указ этот должны были подписать все чины, находившиеся в синодальной команде⁵⁸⁷. Как исполнялись требования правительства касательно искоренения взяточничества, видно из следующего скандального случая.

В 1721 г. учреждена была должность протоинквизитора, или главного фискала по делам духовного ведомства по всей России, соответственно такой же должности по гражданскому ведомству; в помощь главному фискалу установлены были по епархиям должности провинциал-инквизиторов, которых следовало избрать из монашеского чина, из монахов доброжелательных, чистосовестных и правдивых. На обязанности инквизиторов лежало, между многим прочим, «с прилежно-тщательным радением» смотреть, не берёт ли кто взяток и так ли духовные и светские (лица), у которых раскольнические дела и сборы в дома, поступают в оных, как требуют указы, и нет ли от кого понаровки и послабления, о чём и доносить⁵⁸⁸. В 1724 г. возникло дело по обвинению в лихоимстве и беспорядочной жизни сибирского провинциал-инквизитора иеродиакона Арсения Иевлева. Во время продолжительного суда над Арсением обнаружились и доказаны были факты самоуправства, буйства, взяточничества, недостойной жизни и т. п.; усердия к исследованию дел раскола в интересах справедливости и службы не видно⁵⁸⁹.

Были исключительные случаи, когда лица, бравшие взятки, приносили сами раскаяние в лихоимстве пред властями, прося пощады. В этом отношении заслуживает внимания дело «по повинному донесению инквизитора церкви десяти мучеников в Москве священника Михаила Тимофеева, о прощении ему принятия подарков от раскольников-челобитчиков, в бытность его судейским товарищем в Приказе церковных дел⁵⁹⁰. Это покаянное прошение поступило в Святейший Синод в июне 1722 г.

Побуждением к добровольному раскаянию во взяточничестве послужило для попа Тимофеева, по его словам, милостивое прощение подьячего М. Матвеева по добровольному сознанию его в лихоимстве и желание очистить свою совесть от прежних грехов, дабы, с поступлением в инквизиторы и с принятием новой присяги, не давать повода к подозрению. Впрочем, из рассмотрения всех подробностей настоящего дела видно, что страх наказания за содеянные дела в случае их обнаружения был, как можно думать, самым сильным побуждением к принесению повинной; потому что о случаях взяточничества священника Тимофеева известно было его непосредственному начальнику по Приказу, архимандриту Антонию, бывшему и недоброжелателем Тимофеева. Время для принесения повинной было выбрано весьма удобное по случаю окончании Северной войны со Шведами. По объяснению священника Тимофеева, на принятие взяток он дерзнул вследствие семейной нужды, усиленных служебных трудов без жалованья и награждения, убыточного для него отвлечения занятиями в Приказе от приходских треб и доходов. Во всём этом он винил архимандрита Антония, который привлёк его, вопреки желанию, к занятию в Приказе и пользовался его трудами, но не ценил их, упорно отказываясь награждать его за них. К своему прошению Тимофеев приложил перечень взяток (деньгами и натурой), полученных им от раскольников-челобитчиков без всякого к ним принуждения и не нападками, в чём от них в поныне челобитья и жалобы ни от кого не имелось. Во внимание к добровольному сознанию Тимофеева Святейший Синод простил его, с отрешением от должности инквизитора, на которую было он назначался и с запрещением допускать его впредь к каким бы то ни было делам, кроме отправления обязанностей священника; попрекать взятками Тимофеева было запрещено.

По словам священника Тимофеева, не свободен был от приёма взяток от раскольников и злоупотребления штрафными деньгами с них архимандрит Антоний, известный деятель по раскольничьим делам. Из документов не видно, чтобы показание священника Тимофеева проверялось; нет и опровержения извета его на Антония.

Дело священника Тимофеева может служить указанием на медленность тогдашнего делопроизводства, решение о Тимофееве последовало ровно через 3 года после подачи прошения (12 июня 1722 г. / 14 июня 1725 г).

Нет нужды приводить новые факты для доказательства сильного развития взяточничества в рассматриваемое нами время. Существование взяточничества задерживало приведение в исполнение мер против раскола. С взяточничеством соединялись неизбежные явления: укрывательство раскольников, поблажки им, проволочка дел по обвинению и преследованию раскольников и пристрастные решения следственных дел. Нам уже известно, какие существовали наказания за укрывательство раскольников; строгость и повторяемость определений о наказаниях за укрывательство свидетельствуют о фактах, вызывавших соответственные распоряжения предержащей власти. В доказательство того, как медленно шли некоторые дела о лицах, заподозренных в расколе, как и закоренелых раскольниках, можно указать на весьма интересный процесс по обвинению в приверженности к расколу помещика белевского уезда, генерал-рекетмейстера Павлова с женой и сыном. Дело его началось 14 ноября 1722 г., а окончилось в начале 1725 г., после смерти Петра I. На медленность этого Дела Святейшей Синод жаловался Сенату, требуя сатисфакции и ускорения⁵⁹¹, дело, однако, от этого не подвинулось. Случалось, что в учреждении, специально предназначенном для производства дел о расколе, не было в наличности чиновников, которые вели бы текущие дела. Так, отсутствие необходимых лиц произошло не в каком-либо отдалённом и малоизвестном городе, а в Москве, в розыскной раскольнических дел Канцелярии, где сосредоточивались и ведалась дела о раскольниках московского округа под руководством известного Плещеева. По справке оказалось, что дьяк и подьячие означенной канцелярии, обязанные у своих дел быть постоянно, отлучались без всякого Святейшему Синоду объявления и без получения указа, «и той отлучкой великую учинили в нужнейших делах остановку, а держимым в той канцелярии колодникам-раскольникам, которых, по Его Императорского Величества указам, удерживать не велено, нанесли долговременное удержание и конечную в пропитании их нужду»⁵⁹², т. е. заставили их голодать, – к одному мучению присоединили другое, ещё более тяжкое.

Эта медленность, небрежность и несправедливость при исполнении обязанностей по делам раскола представляли собой не случайность, всегда возможную при хорошем административном устройстве, но отличительную черту тогдашних людей и тогдашних порядков, т. е. явление постоянное, факт исторический.

Был недостаток в людях, проникнутых гражданским чувством, сознанием и предпочтением личных интересов церковно-общественным и гражданским. Этот недостаток Пётр думал пополнить и вознаградить переустройством административного управления и строгого, даже личного контроля за действиями служилых людей, начиная с ближайших, высших. От улучшения администрации и обновления состава её Пётр ожидал большего успеха и справедливости не потому, может быть, чтоб он верил в быструю перемену нравственных понятий чиновных лиц, а потому, что преобразованием церковно-гражданских учреждений мог надеяться на ограничение личного произвола и усиление начала коллегиального в важных государственных вопросах, в число которых входил и вопрос о расколе.

Положенное в основу правительственных учреждений коллегиальное начало дано было и Святейшему Синоду взамен единоличной воли патриарха при самом учреждении Святейшего Синода и юридическом уничтожении патриаршей власти. При новом и многочисленном составе, при участии особенно некоторых своих членов, главным образом вице-президента епископа Феофана Прокоповича, деятельность Святейшего Синода была чрезвычайно плодовита по всем частям управления и делам раскола. Если взять во внимание количество дел по расколу, возникавших и производившихся как в Святейшем Синоде, так и в подведомственных ему церковных учреждениях по его инициативе и уполномочию, то ясно обнаруживается, что раскол был предметом особенной заботливости Святейшего Синода; дела по расколу возникали и рассматривались чаще и продолжительнее в сравнении с другими вопросами хозяйственного и административного свойства. К деятельности по части исследования раскола и исчисления его последователей привлечены были не одни духовные учреждения и лица, но и светские, как это мы уже знаем; были специальные учреждения и специальные лица, с особыми полномочиями для исследования раскола, для разбора и обличения заблуждений его сторонников. Все эти разные способы воздействия на раскол нужно поставить в зависимость и заслугу высшей духовной власти, действовавшей сообща, коллегиально, соборно, сообразно с данной Петром формой совещания и заявления личного мнения.

Между тем не подлежит сомнению факт, что достигнутые по отношению к расколу слабые результаты не соответствовали ни намеченной программе действования со стороны церковно-гражданской власти на раскол, ни фактически сделанным усилиям. Жалобы церковной власти на усиление раскола и бездействие мер против приверженцев его раздавались в 1725 г. в такой же степени, как и в 1721 году. Ко многим причинам неуспеха, перечисленным нами ранее, нужно присовокупить ненормальные отношения и пререкания между высшими церковными и гражданскими учреждениями в вопросе о расколе.

Источник бывших недоразумений и пререканий между Святейшим Синодом и Правительствующим Сенатом в первые годы Синодального управления – принципиального, юридического свойства. Из характера управления и отношения Петра было ясно, что церковная власть, прежде, особенно при патриархах, весьма широкая, сильная и авторитетная, стала при Петре Великом, в подчинённое отношение к царской власти; ослабился авторитет власти, сфера действия и влияния церкви сделалась у̀же, условнее в незаметнее. Это было следствием и завершением давнишнего и продолжительного конфликта между церковной и гражданской властью из-за первенства власти; после некоторой глухой борьбы и неудачных попыток при патриархе Никоне церковная власть должна была уступить пред неограниченной волей Петра. Этого мало; даже Сенат стремился подчинить себе и ограничить деятельность церковной власти. Дело в том, что de jure Св. Синод и Правительствующий Сенат признаны были равноправными между собой, один другому не подчинёнными и независимыми в своей деятельности. Однако Сенат на деле, de facto, так относился к Синоду, что заметны были попытки подчинения себе Синода, непризнание за ним равенства с собой и умаления его достоинства. Случаи такого высокомерного отношения Сената к Синоду нередко возникали в делах по расколу, и участие в которых, как делах важных, Сенат был призван волей Петра. В пределы нашего очерка не входит разбор всех условий и влияний, способствовавших возникновению и развитию ненормальных отношений между двумя высшими учреждениями, – этот вопрос может составить предмет особенных рассуждений, опыты которых уже имеются в историко-юридической литературе⁵⁹³, куда и отсылаем любознательных читателей. Заметим только, что широта данных полномочий Сенату, обширный круг разнообразных дел, вошедший в его обязанности на основании права и практики в бездеятельный тяжёлый период местоблюстительства м. Стефана Яворского (1700–1721 гг.), раннейшее существование Сената (1711 г.) в сравнении с Синодом, отсутствие строгой регламентации взаимных прав между обоими учреждениями имели влияние на происхождение притязательного и недружелюбного отношения Сената к Святейшему Синоду на первых порах деятельности последнего. Из чего бы случаи ненормальных отношений Сената к Синоду ни происходили, как бы происхождение их далеко в предшествовавшее время ни простиралось и как бы эти случаи ни объяснялись с оправдательной целью, факт существования их говорит сам за себя. Он свидетельствует об отсутствии должного уважения и доверия к церковной власти со стороны высшего гражданского управления. Сгруппируем в одно целое выдающиеся факты взаимных пререканий между Сенатом и Синодом для указания на ту печальную роль, какую приходилось выдержать Синоду в делах по расколу, – в делах простых в незамысловатых, где взаимное согласие и доверие могло бы принести более пользы делу, чем некоторые придуманные и искусственные скороспелые против раскола меры. Правда, во взаимных недоразумениях и столкновениях стороны могли быть неправы, но когда эти пререкания составляли не канцелярскую тайну, а неоднократно сопровождались и заканчивались протестом, требованием сатисфакции и жалобами, доходившими до Петра, то понятно, что дело было серьёзное, являвшееся большим соблазном для других учреждений и лиц, в ущерб делам по расколу. Вредное влияние пререканий между Сенатом и Синодом действительно простиралось далеко.

При учреждении Сената последнему дано было de jure et de facto первенствующее значение во всех делах, не исключая даже и духовных⁵⁹⁴. Будучи юридически равным в духовных делах Сенату, Святейший Синод должен был сноситься с Петром через кабинет-секретаря, а после – через своего обер-прокурора, как постоянного посредника. Но множество дел у царя, его частые отлучки из столицы, путешествия и походы вынуждали Петра поручать все дела Сенату, или отлагать некоторые из них на неопределённое время, до своего возвращения и досуга. Этими обстоятельствами пользовался Сенат для своей цели, т. е. для установления своего отношения к Святейшему Синоду, как учреждению зависимому, неравному, может быть, в интересах государственных, т. е. для общего блага, может быть и в личных видах. Если таким отношением тяготился м. Стефан Яворский, как местоблюститель патриаршей власти, то тем более трудно было молчать коллективному собранию, заступившему место патриарха и утверждённому в своих правах царской властью и единогласным решением восточных патриархов.

Так, в 1721 г., в бытность царя в Риге, Святейший Синод, оскорбившись резкими замечаниями Сената, вспомнив и другие его обиды, учинённые к бесчестью Синода, послал в Ригу к Петру донесение, в котором, между прочим, была речь о том, что в Сенате происходит к стороне духовного правительства противность. Поводом жалобы послужил отказ Сената в назначении на службу в Синод чиновников из гражданских коллегий, – отказ, сопровождавшийся замечанием на неимение Синодом права брать каких захочет находившихся у дел чиновников, кроме чиновников приказов церковного ведомства. Этот отказ повлёк за собой то, что многие из чиновников, выбранных Синодом в свои канцелярии, стали отказываться под разными предлогами от поступления на службу в синодскую канцелярию, не обращая внимания на угрозы со стороны духовной власти. От этого происходила остановка в делах. Вторичная жалоба Синода царю, несмотря на предписания Сенату, осталась без успеха⁵⁹⁵.

Один вопрос особенно часто и в течение 4 лет непрерывно возбуждал пререкания и «делу препятствия». Это – вопрос о денежных сборах с раскольников. По указу 1722 г. и установившемуся порядку, собранные с раскольников штрафные деньги и окладные должны были присылаться из всех мест и учреждений духовных и светских, в Святейший Синод, откуда без указа синодского никуда в расход не дозволялось денег употреблять⁵⁹⁶. Между тем Сенат, вскоре после ясного указа о месте направления сбора, сообщил Синоду, чтобы положенные с раскольников деньги по окладу отсылать в «Штатс-Контор-Коллегию», а штрафные брать в Синод с извещением о том означенной Коллегии⁵⁹⁷. Незаконное требование это вызвало смущение и протест со стороны членов Святейшего Синода. Последний отвечал: «такое приказание от Сената предложено к уменьшению данной от царского Величества Святейшему Правительствующему Синоду действительной чести и учинённого с Правительствующим Сенатом равенства, ибо объявляет Сенат своё приказание Синоду как бы подчинённому, невзирая на оное равенство и не упоминая того, что правительство духовное имеет честь, силу и власть патриаршескую, а к патриаршескому лицу от светского правления повелительных писем не посылалось; а оное приказание Сената, яко повелительство, прислано и о делах не светского правления, но духовного, которое до Сената не принадлежит». Относительно извещения в Коллегию о деньгах, собираемых с раскольников за небытие у исповеди и святого причастия, Святейший Синод дал понять, что Сенат «отягощение духовному правительству наносит напрасно, аки бы Синод в интересах невероятен был, тогда как Синод в искании интереса присягой Коллегии (т. е. Сената) не меньше обязался и обретающихся в Сенате персон, и верность присяжную содержать тщится, а в похищении интересов не точию не явился, но никогда тому ещё и не учился и впредь учиться не намерен⁵⁹⁸. Странно было, что Сенат, в оправдание своих требований, ссылался на указ от 31 мая 1721 г., которым предписывалось отсылать двойной оклад с раскольников в гражданскую коллегию, тогда как по позднейшему указу от 10 ноября 1722 г. означенный сбор следовало отправлять в ведение Святейшего Синода⁵⁹⁹. Случаи нарушения со стороны Сената указа о денежном сборе были и после; не будучи вызываемы побудительными причинами, эти случаи, вносившие расстройство в обычный порядок дел о расколе, сопровождались неудовольствием и жалобами со стороны Святейшего Синода⁶⁰⁰, остававшимися часто не удовлетворёнными, или совсем безответными. Так, в конце 1724 г. возникло препирательство между Святейшим Синодом и Сенатом из-за того, кому выдать двойной сбор с раскольников, – препирательство не новое, но странное и незаконное, обличавшее в Сенате стремление ослабить власть и полномочие Святейшего Синода в делах по расколу. Наскучивши частыми и вредными для дела пререканиями из-за сбора денег, Святейший Синод, опираясь на «Регламент» и другие дополнительные указы, заявил: «означенный сбор с раскольников обращать и исправлять надлежит Синоду; понеже сборы те положены не для прибыли какой, а ради понуждательства раскольников к обращению; а если от Синода раскольников сборами отрешить, то и обращательство их приказать тем же персонам, кому будут сборы вручены». Дело это было представлено на высочайшее утверждение, но его не последовало до самой смерти Петра I⁶⁰¹.

Святейший Синод не без основания, кажется, затрагивал здесь одну сторону в вопросе о раскольниках, – сторону весьма важную, экономическую. Денежная сторона дела, из-за которой шли препирательства между церковной и гражданской властью, состояла и том, что хотя собранные с раскольников суммы шли на содержание лиц и учреждений, служивших по делам о расколе, и на покрытие расходов по исчислению и приведению раскольников в известность, однако точных, ясных и определённых отчётов о приходе и расходе собранных денег не было известно для гражданской власти. По-видимому, денег собиралось много, но точная цифра их не определялась; как производилась трата сборов, куда девались остатки – на всё это не давалось ответа и разъяснений. Недоброжелательные и завистливые люди обращали внимание на сумму сборов, но забывали о том, сколько было недоимок и таких случаев злоупотреблений, к раскрытию которых не представлялось возможности. Формальных обвинений и заявленных подозрений непосредственно по адресу церковной власти со стороны гражданской власти не было, но неблагоприятные слухи, по всей вероятности, доходили до членов Святейшего Синода; вот почему Святейший Синод находил себя вынужденным оправдываться и заявлять своё беспристрастие в денежной стороне вопроса по расколу; в рассуждениях по этому поводу замечается какая-то раздражительность, резкость и крайность вместо спокойствия и объективного делового изложения распоряжения сборами сообразно с их назначениями, наличностью затрат и остатков.

Действительно, нельзя не признать законными и уважительными доводов Святейшего Синода в пользу своего права и пользы от удержания за собой сбора с раскольников положенных штрафных и окладных денежных платежей. По объяснению Святейшего Синода, цель указа от 19 ноября 1721 года, предоставлявшего духовному ведомству право сборов с раскольников денег, состояла в том, «чтобы содержание определённых к изысканию и увещанию раскольников и отправление посылаемых случайно, по потребе, духовных персон не пресеклось, и надлежащее в обращение оных действо не воспрепятствовалось, ибо ежели оный с раскольников сбор будет не под синодским ведомством, то ни прежде определённых к оному раскольников изысканию и увещанию персон содержать, ни впредь по случаям для таких кого надлежит посылать и довольствовать будет нечем, наипаче же по оному с раскольников и с не исповедующихся сбору будут и духовные светским подчинены, понеже имеют спрашиваться на архиереях и прочем духовенстве от светских именные о таковых ведомости; если же от Синода на то требованы будут послушные указы, тогда усугубится труд и продолжение не без помешательства в деле, а раскольникам, когда увидят себя от духовной власти отрешённых и под светским ведомством содержащихся, подастся большее к укрытию их безопасие и способ, а духовных презрение, из чего не точию умаляться, но наипаче прежнего в безопасности умножаться будут». Если, по мнению Святейшего Синода, непременно хотят передать сбор с раскольников в гражданское ведомство, то, в силу означенных соображений, надлежит совсем отрешить духовенство от раскольнических дел, т. е. от дел учительства и миссионерства, во всяком случае, Святейший Синод поступался своими правами под условием особого Высочайшего повеления⁶⁰². Несмотря на основательные доводы и опасения Святейшего Синода, сбор с раскольников перешёл в ведение Сената; это совершилось по особому Высочайшему определению уже после Петра I, при его преемнице, императрице Екатерине I, в феврале 1720 г.⁶⁰³.

Вопрос о правах Синода и равенстве его с Сенатом настолько был тогда существенным, что вошёл в особые докладные пункты, требовавшие высочайшей резолюции. От 12 апреля 1722 г. известны две резолюции Петра на два (между многими другими) доклада со стороны Святейшего Синода:

1) как поступать с тем, кто гордо презирает власть церковную с великим соблазном немощных братий и так безбожия вонь от себя издаёт?

Резолюция царя: понеже Синод в духовном деле равную власть имеет как Сенат, того ради респект в послушании равное отдавать надлежит и за преступление – наказание;

2) если которая духовная персона или весь Синод, по учинённой от знатного и сильного лица обиде, нигде сатисфакции не получит, а Его Императорскому Величеству о партикулярных обидах бить челом по Высочайшему указу запрещено, то какие тогда Синоду меры употреблять?

Резолюция: «Объявлять мне»⁶⁰⁴. Пользуясь такими резолюциями Петра I Святейший Синод смело заявлял о своём достоинстве в случаях, которые продолжали повторяться к немалому огорчению⁶⁰⁵.

Помимо вопроса о правах, чести и значении, Святейшему Синоду приходилось констатировать ещё более важный предмет в деятельности своей в отношении раскола; это вопрос о препятствиях, которые Святейший Синод встречал в гражданской власти по делам раскола. Вопрос о препятствиях вытекал отчасти из существовавших ненормальных отношений Сената к Синоду, отчасти из дурного влияния, какое производили эти отношения на низших гражданских чиновников, соприкасавшихся с делами по расколу. В существовании таких препятствий и в истинном источнике их происхождения Святейший Синод не сомневался. Нельзя сказать, чтобы со стороны светской власти было систематическое противодействие духовенству в его стремлении ослабить раскол, однако фактов неисправления и противности было так много, что они вызывали со стороны Святейшего Синода жалобы и заявления в Сенат о предупреждении и наказании виновников.

Образ действия Сената по обвинению миссионера И. Решилова в противозаконных поступках подал Святейшему Синоду основание указать Сенату на нарушение им одного узаконения и причинения вреда делу миссии по исследованию и обращению раскольников. Дело в том, что Сенат, по получению из киевской губернии доноса на Решилова, поручил исследование дела на месте, в малороссийской коллегии, суду которой и должен был подчиниться и довольствоваться Решилов, о чём и уведомлена была канцелярия Синода. Но Святейший Синод этому воспрепятствовал, видя в направлении судебного процесса нарушение закона и неблагоприятные последствия. По заявлению Святейшего Синода, указы от 15 марта 1721 года (за № 3761) и 2 июня 1724 года повелевали чинить производство дела по жалобам в малороссийской коллегии только об одних тамошних обывателях – малороссах, а не посылаемых из Святейшего Синода духовных лицах, которых нигде нельзя судить, как только в Синоде. Правда, Решилов – личность сомнительного свойства и неприятная, оставившая по себе недобрую память как по действиям своим в пределах Малороссии, так и по позднейшим интригам и клеветам на светлую личность Феофилакта Лопатинского, но странной представляется ревность Сената в поспешном разоблачении изветов на Решилова, дошедшая до нарушения действовавших узаконений, – ревность необычная в этом именно случае, тогда как в других случаях заметна медлительность, проволочка. Сенату следовало бы принять во внимание и то, что жалобу на Решилова возбудил стародубский комендант Пашков, обвинявшийся в насильственных действиях против того же Решилова. Таким образом, жалоба затевалась, может быть, и напрасно, из-за негодования на Решилова со стороны раскольников, как и предполагал тогда Святейший Синод.

Нужно указать ещё на другой случай, когда заметно было бездействие гражданской власти и даже Сената в принятии своевременных мер против раскольников. Речь о Неофите. Одной из причин неудачи миссии Неофита на олонецких заводах было бездействие и потворство гражданской власти. «У нас, – писал Неофит о своих делах секретарю Тишину в 1725 году, – на петровских заводах в канцелярии, по присланным указам, в раскольнических делах ни мало нам не помогают, штрафных денег не правят, посланным нашим к случайным проездам подвод не стали давать, понеже, де, без прогонов давать не велено»⁶⁰⁶. В таком же духе писал Неофит и в Синод. Из требований Синода у Сената сатисфакции на ландрата Муравьёва открывается, что сам Сенат «если не открыто держал сторону раскольников, то действовал крайне слабо»⁶⁰⁷.

Гораздо более можно указать случаев бездействия и противодействия духовной власти со стороны средней и низшей бюрократии в делах о расколе. Кто служил далеко от центра, тот мог более рассчитывать на безнаказанность за неисправность и послабление расколу. Вот интересный отзыв Святейшего Синода о провинциальных чиновниках, относящийся к концу 1721 г.: «назначаемые по духовным делам светские персоны в духовное правительство от некоторых команд не отсылаются, и посылаемые о них от архиереев указы являются презираемы; в чём видится духовной власти презрение, а в тех повинных умножается смелость к уничтожению духовного начальства, от чего бывает и без исправления»⁶⁰⁸. В этом отзыве обобщено множество фактов, которых нет нужды приводить для доказательства невнимания тогдашнего общества к духовенству и его требованиям. Случаи пренебрежительного отношения к духовным лицам возникали из-за точного исполнения последними начальственных требований, касавшихся раскола. Был случай, когда одного священника едва не убил нотариус новгородского суда за то, что первый, по обязанности своей, записал последнего с братьями его не бывшим у исповеди за несколько лет⁶⁰⁹. Из документов синодального архива известно много случаев грубого обращения и насилия над низшим духовенством со стороны гражданских чиновников⁶¹⁰. Недаром Святейший Синод жаловался на утеснение и бесчестие духовного чина от Светского правительства, из того же источника происходила нужда в рассылке по провинциям послушных указов, т. е. об исполнении распоряжений духовного начальства; были случаи, когда синодальные указы по делам раскола не только не исполнялись гражданскими учреждениями, но и не принимались последними. Из обстоятельств дела после обнаруживалось сочувствие, и даже принадлежность к расколу должностных лиц, стоявших во главе учреждений противодействовавших⁶¹¹. Зная враждебное настроение гражданской власти к Святейшему Синоду, некоторые из духовенства, уличаемые в преступлениях, обращались в Сенат с жалобами на своих начальников с целью избежания или облегчения наказания, – и жалобы их принимались, несмотря на неподсудность подобных дел и лиц гражданским учреждениям.

Была прямая причинная связь между взглядами на духовную власть со стороны гражданской бюрократии и фактическими, жизненными отношениями её к первой, на правах ли равенства или подчинения. Если духовная власть, начиная с её высшего органа в лице Святейшего Синода, не пользовалась должным уважением, то и деятельность её, как общая так и частная – по отношению к расколу, часто не находила себе ценителей и усердных исполнителей. Даже если приверженность к расколу соединялась с невежеством, против которого всеми мерами и способами вооружался Пётр, то в этом обстоятельстве следует усматривать одну из существенных причин неудачи в действиях духовной власти против раскола. Таким образом, причины малоуспешности мер против раскола в первые годы синодального управления находились отчасти в связи с общими условиями, препятствовавшими преобразовательной деятельности Петра I.

Итак, было много неблагоприятных условий, под влиянием которых совершалась противо-раскольническая деятельность синодальной власти: с одной стороны Святейший Синод, как всякое новое учреждение, должен был устанавливать свои права и отношения к Сенату; с другой, он должен был испытывать и осиливать множество препятствий со стороны тогдашней среды, реформы Петра, невежества и равнодушие служилых лиц, духовных и гражданских.

* * *

Нам остаётся в заключение сказать о том, кому принадлежала главным образом инициатива в противо-раскольнической деятельности, т. е. возникновение её, поддержка и направление её до конца, для достижения определённой намеченной цели; церковной власти, гражданской, или одному какому либо лицу?

Решить этот вопрос нелегко. Трудность решения его объясняется тем, что вопрос этот может быть решён не на основании документальных данных и ясных свидетельств, а на основании соображений и выводов из сопоставлений и сближений разновременных фактов и отрывочных указаний. Приблизительно верное решение данного вопроса нужно для уяснения и выделения роли Святейшего Синода в противо-раскольнической деятельности от роли гражданской власти в той же деятельности.

Отличительный характер противо-раскольнической деятельности в первые годы Синодального управления при Петре Великом состояла в том, что она была более усиленная и непрерывная, в сравнении с предшествовавшей деятельностью, в продолжительное (1700–1721 годы) время местоблюстительства митроп. Стефана Яворского, когда деятельность против раскола, исходя от гражданской власти, ограничивалась изданием и повторением по делам раскола немногих указов, не достигших цели. Но синодальная деятельность, усиленная и широкая, направлялась и поддерживалась Петром тремя способами:

1) через «Духовный Регламент»,

2) через непосредственное личное участие в мероприятиях против раскола и

3) через главного своего любимца и помощника в административно-духовных делах, епископа Феофана Прокоповича.

«Регламент» представлял собой систему и идеал нового церковного управления и устройства наравне с преобразованным устройством управления гражданского. Известно, что «Регламент» составлен по поручению Петра, согласно его желанию, царь спешил составлением его, справлялся о ходе работы по составлению его, радовался, когда составление его приходило к концу, исправлял редакцию его по своему усмотрению. Вообще «Регламент» есть дело Петра по существу и в частях; правила «Регламента», относящиеся до раскола, отличаются ясностью, полнотой, удобоисполнимостью и целесообразностью; исполнять их требуется настойчиво. Святейший Синод стремился поступать согласно с требованиями «Регламента»; роль Святейшего Синода была исполнительная.

Но Пётр I не ограничился требованием от Святейшего Синода исполнения указаний «Регламента». По распоряжению Петра I, изданы некоторые именные указы Святейшему Синоду, касавшиеся раскола. Так известно, что посылка Неофита в Выговскую пустынь, к раскольникам, жившим в олонецких пределах, принадлежала инициативе Петра. К пастырскому увещанию Святейшего Синода для обращения раскольников в недра православной церкви в 1722 году (от 27 января) Пётр сделал от себя прибавки с целью большего влияния на заблуждавшихся⁶¹² По высочайшему повелению составлено, было напечатано и разослано во все места «Увещание» (от 28 апр. 1722 г.) к народу о безрассудстве и виновности самозванных страдальцев, появившихся среди раскольников⁶¹³. По делам раскола царь переписывался (через кабинет-секретаря) и лично беседовал с Питиримом, давал указания и писал даже сам резолюции на вопросные пункты Святейшего Синода. Известно, что деятельность Зиновьева по части исследования раскольников началась до учреждения Святейшего Синода, следовательно, обязана была правительству Петра, заправлявшему тогда всеми делами⁶¹⁴. В 1722 году двумя указами Пётр требовал от Святейшего Синода сведений о раскольниках для определения последних в качестве счётчиков казённых денег, в 1724 году именным указом требовалось от Святейшего Синода доставить подробные сведения о числе раскольников и сборе с них денег⁶¹⁵; в 1724 году особым указом Пётр требовал от Синода обстоятельных сведений о раскольниках; по распоряжению Петра напечатана была «Пращица» Питирима. Петру же нужно приписать строгое отношение к двуперстию, за одну приверженность к которому причисляли в раскол. Царь требовал, чтобы без собственного именного указа не переменять мирских судей, назначенных при духовных персонах у дел раскольнических; несменяемость судей царь считал необходимым условием для пользы дела⁶¹⁶.

Участие и забота Петра в делах по расколу представляются фактом, не подлежащим сомнению; но не так ясно и бесспорно представляется то, почему Пётр Великий изменил свой взгляд и отношения к расколу. Чем объяснить перемену Петра во взглядах на раскольников и отношении к ним? Эта перемена находит себе объяснение в характере царя и современных обстоятельствах, влиявших на направление деятельности Петра.

Дело в том, что характер Петра не представляет собой единства и последовательности в действиях для достижения целей; обдуманность и настойчивость царя часто соединяются и сменяются легкомыслием и недоконченностью; самостоятельность соединилась у него с доверием и подчинением чужому влиянию, сильному характеру. Религиозность и благочестие царя нарушались также странными, чисто (вопреки мнению С.М. Соловьёва) кощунственными действиями; религиозности глубокой, сосредоточенной у Петра не было заметно; заметно было отсутствие в нём древне-русской набожности; доброта соединялась с жестокостью. Даже прямота характера, – черта, особенно выдававшаяся в Петре, принимала оттенок двусмысленности и изворотливости там, где нужно было бы решительное царское правдивое слово.

Непоследовательность и даже противоречие Петра особенно заметны в его отношении к раскольникам. При сравнении взглядов Петра на раскольников первоначальных с последующими, позднейшими, царь представляется как бы неузнаваем. Если в первые годы царствования Петра говорили: «у нас, на Москве, слава Богу, вольно всякому – кто какую веру себе изберёт, в такую и верует», то в конце того же царствования за такие речи можно было попасть в розыск для расправы. В 1720 году Пётр приказал «пытать и казнить диакона Александра за его воровство», т. е. за раскаяние в ложном показании и приложении руки по принуждению Питирима. В последние годы своего царствования и жизни (1721–1725 г.) Пётр не только одобрял и утверждал смертные приговоры упорным и опасным раскольникам, но и сам требовал пыток и казней для них, стараясь, впрочем, или оправдываться в суровых приговорах, или прикрываться благовидными предлогами, как это он сделал в письме к епископу Питириму, предлагая последнему отыскивать причины для обвинения раскольников вне раскола. Отсюда следовало, что сам царь, прямой и решительный вообще, старался скрывать от других своё действительное отношение к раскольникам.

Причину перемены в отношениях Петра к расколу нужно искать в неудачах преобразовательной деятельности царя и во влиянии на него ревностного деятеля по расколу, нижегородского архиепископа Питирима.

Пётр глубоко был убеждён в пользе и своевременности преобразований по всем частям государственного, общественного и церковного управления, улучшения в деле просвещения, суда, торговли и т. п.; сам во всё вникал, направлял и побуждал к тому других; однако царь не видел добрых успехов из своей стремительной и многосторонней деятельности. Везде он встречал и предусматривал препятствия для своих планов: в людях, в господствовавших странных понятиях об общественной пользе, о самой его деятельности и личности существовали суеверные слухи, порождавшие и усиливающие недоверие. Петра огорчало и раздражало, когда он видел, что «люди казавшиеся представителями новой преобразованной России, являлись вполне заражёнными застарелой болезнью древней России, т. е. служили не для блага общественного, а для своих своекорыстных и честолюбивых видов, лицемерили, хитрили, злоупотребляли доверием царя». По своему прямоту порывистому характеру, а, главным образом, во имя правды и блага государства Пётр не сдерживал своего гнева против казнокрадов, изменников, ложных проповедников, упорных противников царской власти, тунеядцев, и т. п. Многие тогда поплатились жизнью и положением от Петра, при раскрытии преступлений Пётр из простого и доброго делался «ужасным», неузнаваемым; с болью в сердце и опасением за Россию и её будущность наказывал царь виновных беспощадно. По мнению Феодосия Яновского «излишняя охота Петра к следованию тайных дел показует мучительное его сердце, жаждущее крови человеческой».

Мог ли Пётр равнодушно и по-прежнему великодушно смотреть на последователей раскола, бывших в числе явных противников нововведений царя, как то: отмены патриаршества, уничтожения часовен, близости и даже дружбы с иноверцами, введения иностранной одежды, наложения двойного оклада и т. п. Предоставление вначале раскольникам свободы в делах веры Пётр, быть может, думал, помимо своих возвышенных европейских взглядов, привлечь староверов к принятию и усвоению новых порядков и сделать их полезными гражданами и соучастниками в делах общественных. Но Пётр вынужден был отступить от своих первоначальных идеальных взглядов на раскол, когда убедился, что раскольники предоставленной им свободой воспользовались для устроения своих дел, для образования общин с особенным подозрительным направлением, для пропаганды раскола, для распространения и утверждения превратных суеверных представлений о царе Пётре, – словом, не для сближения с царём, а для отчуждения от него, как от какого-то нехристя, врага добрых старых обычаев и покровителя обычаев иноземных, польских. Мог ли Пётр относиться без горького чувства к тем, кто, по-своему понимая преобразовательную деятельность царя, старался оказать ему вместо сочувствия и благодарности то молчание, то глухой ропот, то упорство и возбуждение против него умов? Разве мало было данных для того, чтобы Пётр не считал раскольников виновниками своих неудач во внутренней политике, через возбуждение к нему недоверия в народе? Из трагически-мрачного дела царевича Алексея Петровича можно было видеть, что к старорусской партии, враждебной Петру, принадлежали не только духовные лица, но и много из тех, кто солидарен был с раскольниками во взглядах на характер преобразовательной деятельности царя.

Но каким образом можно и до́лжно было действовать на раскольников для просвещения их невежества, для ослабления их упорства и предубеждения против царя и его добрых намерений?

Ещё до учреждения Святейшего Синода были сделаны попытки к увещанию и обращению раскольников, во множестве поселившихся в нижегородской губернии. Эти попытки, по-видимому, были удачными. Они совершены были нижегородским архиепископом Питиримом; но известно, что раскольники переходили в православие не по убеждению, а по насилию, боясь штрафов, наказаний и пыток, которым подвергались упорные (необратные) раскольники от тогдашнего вице-губернатора, Ю. Ржевского, составлявшего с Питиримом властную силу, под покровительством Петра. Союз этот образовался после того, когда Питирим убедился, что словом увещания очень трудно и не скоро можно было возвратить раскольников к церкви; Питириму удалось, начиная с 1718 года, подействовать на царя, представив раскольников подданными вредными и даже опасными с предложением строгих мер наказания и наложения двойного оклада. Пётр доверился Питириму, в котором он видел верного и преданного советника, чего усердно и настойчиво (через кабинет-секретаря и Феодосия Яновского, с которыми находился в дружбе и переписке по делам раскола и др.) добивался Питирим. Внешние успехи образа действий Питирима по части обращения и собирания денежного оклада оправдывали, по-видимому, доверие царя.

Не сразу произошла перемена взглядов и системы отношений Петра к раскольникам, но постепенно, по мере того, как царь убеждался в верности сведений со стороны Питирима о численности и настроении раскольников. Не нужно, впрочем, слишком преувеличивать влияния Питирима на Петра в его строгих отношениях к раскольникам в последние годы царствования, Петру о раскольниках известно было и из многих других, даже непосредственных источников. «Возмутительное письмо Докукина в 1718 году открыло царю о бедственном и тревожном массовом настроении русского общества и особенно раскольников, как духовное лицо, Питирим мог стараться об оправдании царя за его строгое отношение к расколу, когда совесть Петра смущалась пытками и потоками крови казнённых последователей раскола; резкость и жёсткость царя, облечённые народным говором в известную дубину Петра, вообще были существенными свойствами царя-преобразователя, нет нужды много доказывать это; ограничимся одним, но характерным случаем, когда Пётр сам отзывался о своей жестокости и объяснял, чем она вызывалась. Слушая однажды охотно, как отзываются о нём в землях иностранных, царь заявил: «меня называют тираном: это давно уже я знаю, но так думают обо мне те, коим не известны обстоятельства, в каковых я несколько лет находился. Им не известно, чего стоило мне преодолеть те ужасные препятствия, которые поставляемы были людьми зломысленными добрым моим намерениям. Дабы превозмочь их, должен я был по необходимости прибегнуть к мерам жестоким; но употребляя оные против злонамеренных, осыпал я благодеяниями достойных сынов отечества, ревностью содействовавших общему благу, хотя о сем и умалчивают мои хулители»⁶¹⁷. Недовольство и строгость Петра постепенно усиливались, и бо́льшую часть своих неудач в делах внутренних царь приписывал раскольникам и близкому по понятиям к последним духовенству. «Большие бороды», которые, по выражению Петра, «ныне, по тунеядству своему, не в авантаже обретаются», были для него всего более неприятны. «О, бородачи, – часто повторял он, – отец мой имел дело только с одним (Никоном), а мне приходятся иметь дело с тысячами; многому злу корень старцы и попы»⁶¹⁸.

Изменив под влиянием Питирима и Ржевского взгляд на раскольников, Пётр I изменил и отношения к ним, потребовав, чтобы система действий нижегородского епископа против раскольников практиковалась новоучреждённым в 1721 году Святейшим Синодом; система из местной сделалась общецерковной; некоторые меры и советы Питирима вошли в содержание «Духовного Регламента», дух, характер и все нехитрые стародавние приёмы постепенно перешли в дальнейшие распоряжения и указы Петра.

С тех пор как Пётр изменил свой взгляд на раскольников, он зорко следил за противо-раскольнической синодальной деятельностью, направляя её в интересах государственных, выше которых царь ничего не ставил, ни свободы религиозной совести, ни веротерпимости.

Святейшему Синоду оставалось только пользоваться тем вниманием и настойчивостью Петра в мероприятиях против раскола, какими отличалась деятельность царя. Нужно сказать, что церковная администрация не воспользовалась благоприятными свойствами деятельности Петра в той мере, в какой можно бы ожидать, при представлении о внушительной коллективной силе духовной власти. Правда, истинные, высокие цели Святейшего Синода в противо-раскольнической деятельности не совпадали с теми хозяйственными расчётами и насильственными, крутыми мерами преобразователя в том же самом вопросе, но царь не только не препятствовал, но и содействовал Святейшему Синоду руководствоваться более высшими соображениями в деятельности против раскола. Этих высших соображений и целей Святейший Синод мог достигать посредством противо-раскольнического миссионерства, посредством личных отношений и собеседований с раскольническими учителями, посредством простых увещаний и убеждений невежественных последователей раскола. Этот именно путь воздействия на раскольников указал Пётр, издавая распоряжение о посылке иеромонаха Неофита к раскольникам-выговцам. Нисколько не странно, если миссия Неофита была неудачна; редко первые опыты сопровождаются желательным успехом; но в высшей степени странно то, что миссия в олонецкие места прекратилась после первой неудачи; другого миссионера туда не посылали, не посылали туда никого в помощь Неофиту, он был один на большое пространство, занятое раскольниками, отличавшимися дружным единодушием во враждебности к церкви. Царь удовлетворился «Пом. Отв.», но Святейший Синод не мог удовольствоваться уклончивыми ответами выговцев.

Странным представляется отношение Св. Синода к противо-раскольнической миссии и в других местах ближайших и отдалённых; число миссионеров было ничтожное; о подготовке их не было и помину. Ближайшим местом, где противо-раскольническая миссия прекрасно могла устроиться под непосредственным руководством Св. Синода и послужить образцом для других мест, был С.-Петербург, новая столица. Здесь, в зданиях Св. Синода действительно и предполагалось устройство собеседований с раскольниками в 1721 г., для вразумления их от пагубных заблуждений. Правда, раскольники не явились на беседы о вере, отчего и не состоялись разглагольствия, но достойно замечания, что члены Св. Синода ещё ранее отказалось от участия в предполагавшихся собеседованиях, из опасения подвергнуться со стороны грубых и невежественных раскольников каким-либо неприятностям и затруднениям в обсуждении других, более важных церковных дел⁶¹⁹. Если вникнуть в сущность и последствия отказа представителей церковной власти от участия в диспутах, то можно прийти к выводам, с одной стороны, неутешительным, а с другой, всё более и более объясняющим нам причину неудач в противо-раскольнической деятельности.

В самом деле, представители высшей церковной власти предварительно не заявили о своём намерении лично участвовать в предполагавшихся собеседованиях, что указывает на уклончивость их от непосредственного участия в вопросе, тогда весьма важном, вопросе церковно-общественном, волновавшем правительство, общество и церковь; между тем такие беседы, сближавшие противные стороны, служили бы, помимо разъяснения спорных вопросов, примерами для подобных собеседований в местах вне-столичных, провинциальных, для примирения враждовавших сторон посредством взаимного обмена мыслей и уступок в вопросах запутанных и мелочных; впрочем, можно думать, что раскольники, жители С.-Петербурга и его ближайших окрестностей, и не явилась бы на собеседования церковных властей, которые хотя и были более авторитетны и сведущи, чем вызванный из провинции иеромонах-обращенец, но внушали по своему официальному положению раскольникам страх. В случае неявки раскольников на разглагольствия, последние могли бы открыться по распоряжению и при участии членов Св. Синода для тех из православных, которые были слабы в вере, внутренне расположены были к расколу и после совратились в раскол. Важно было нача́ло центральной миссии в столице, между тем такого начала и не положено было при всех внешних благоприятных условиях. Из объяснений, представленных в оправдание отказа от собеседования, видно и то, что собеседования с заблуждавшимися представлялись тогда делом не важным, так что участие в них членов Св. Синода могло сопровождаться ущербом для других вопросов. Состояние раскола и личное отношение Петра к нему не могли оправдывать такого взгляда на дело вразумления раскольников посредством живого слова, как средства воздействия на раскольников более удобного и влиятельного, чем печатные послания, недоступные большинству простого народа. Не говоря уже о том, что последователи раскола нуждались в близких отношениях с предержащей духовной властью, в составе последней не было недостатка в лицах, могших поддержать упавший в то время авторитет церкви, и привлечь хотя некоторых раскольников на свою сторону.

Не видно особенной заботливости о противо-раскольнической миссии в других местах. Кроме Неофита, Синодальным миссионером был Решилов; преемника ему в Стародубье не назначали; не посылались миссионеры и в другие места, населённые раскольниками; длительность Питирима по обращению раскольников началась ранее учреждения Св. Синода.

Из сказанного видно, что за деятельностью Св. Синода по части раскола нельзя признать ни особой инициативы, ни настойчивости в продолжении предпринятого миссионерства, ни живого непосредственного сближения с раскольниками. Это была деятельность формальная, совершавшаяся во исполнение «Регламента» и при побуждении со вне, со стороны царя.

Пётр действовал на Св. Синод через своего любимца, епископа Феофана Прокоповича, вице-президента Синода.

Архиепископ Феофан Прокопович отличался известностью как муж высокообразованный, умный, учёный, это был человек осторожный, ловкий, но хитрый, вкрадчивый, корыстолюбивый, способный к коварству, мстительности и жестокости, честолюбивый, властолюбивый и искательный. Феофана ненавидели и боялось. По мнению знатока-специалиста по изучению времени Феофана Прокоповича, профессора Чистовича, личность Феофана была в высшей степени замечательна по своему характеру; хотя в личности Феофана есть много неразгаданного, но несомненно то, что в ней было что-то отталкивающее, как-бы злополучное, была печать внутреннего отвержения, в глубине духа – признак чего-то недоброго. Куда-бы ни появлялся Феофан, что бы ни предпринимал, всех он от себя отталкивал, всем был неприятен, всех он против себя вооружал, хотя явных соблазнительных поступков Феофан и не совершал. По мнению проф. Чистовича, внешним поводом для большинства недоброжелателей Феофана к неудовольствию против него были те нововведения, в которых он был главной действующей причиной и которые стали наперекор старому привычному течению жизни. Чем бы мы ни объясняли внутренней причины нерасположенности к Феофану со стороны тогдашнего русского общества, но дело в том, что к архиеп. Феофану питали недоверие, подозревая его в неправославии, в склонности к лютеранству. По мнению современников, «Феофан, сдружившись с таким же ересиархом Феодосием Яновским, начали явно всю святую церковь бороть и все её догматы и предания разрушать и превращать, и безбожное лютеранство и прочее еретичество вводить и вкоренять; и тогда весьма от них было в народе плачевное время. Учали быть везде против благочестия безопасные беседы, и кто каковое хотел на церковь поношение говорил, и всякое развратное и слабое житие иметь учили смело; и так тогда поносима и поничтожаема св. церковь была, что всякое благочестивое христианское дело единым словом – суеверием называемо было; и кто в них, в еретиках, был пущий пьяница и нахал, и сквернослов, и шут, тот зван и вменяем в простосердечного и благочестивого человека и на высочайшие чести духовные по их еретическому предстательству возводи́м был; кто же хотя мало постник или воздержник и богомольный человек, тот у них зван был раскольщиком, и лицемером, и ханжой, и безбожным, и весьма недобрым человеком»⁶²⁰.

Для составления такого мрачного представления о направлении Феофана нужно было иметь много данных и поводов, в которых, впрочем, не было недостатка. Иноверные воззрения действительно стали проникать в церковную сферу. По словам профессора М.О. Кояловича, «Феофан Прокопович громил даже в правительственных актах дорогие русские учреждения – русское патриаршество, русское монашество, русское уважение к чудесам, и в то же время он любитель всего светского, друг светских людей и иноверцев. Наконец он завершает своё служение русской церкви преследованием православного сочинения – «Камень веры», в угоду протестантам-немцам»⁶²¹.

И такому-то лицу, шаткому как в церковно-вероисповедных, так и нравственных началах, Пётр вполне доверился, не опасаясь и не предвидя худых последствий для церкви и настроения людей, воспитанных на иных началах, началах благочестия и патриотизма.

С 1716 года Прокопович является при Пётре чем-то вроде статс-секретаря по духовным делам; через его руки проходят, им составляются, или, по крайней мере, редактируются все важнейшие законодательные памятники Петровского царствования, относящиеся к церковному управлению. По поручению царя, им пишутся различные предисловия и толкования к переводам с иностранных языков, учебные книги, богословские и политические трактаты, и пр.; ему, как человеку учёному, поручают иллюстрировать указы примерами из «историй»; наконец, с церковной кафедры произносятся им горячие, живые, остроумные речи в разъяснение и оправдание всех важнейших действий правительства, – речи, которые приличнее было бы назвать политическими руководящими статьями, чем проповедями духовного пастыря⁶²². Будучи искусным оратором, проповедником, учёным богословом, государственным мужем, Феофан не только сочувствовал Петру во всех его делах и планах, не только понимал основные мысли царя и способ их осуществления, но смело, самоуверенно и верно проводил их в сознании народа устно и письменно, защищая преобразователя от нападок и злословия невежд, недоброжелателей и противников.

Епископ Феофан Прокопович принимал большое участие в вопросе о расколе; но его участие было теоретическое, научное, литературное. Феофану принадлежат 5 трактатов о расколе, составленных им по поручению Святейшего Синода в 1722–25 гг.; о раскольниках касался он и в своих проповедях по разным случаям⁶²³; нужно сказать и то, что во взглядах Феофана на раскол, высказанных им в увещаниях и воззваниях, составленных по поручению Святейшего Синода, заметно, по-видимому, более снисходительности и равнодушия к расколу и его заблуждавшимся последователям, чем в сочинениях и действиях других частных лиц, имевших официальное отношение к расколу⁶²⁴. Феофану чужда была та подозрительность и опасения по отношению к расколу, которыми заражён был Питирим.

Во взглядах Феофана на раскол не представляется ничего особенного, глубокого и оригинального в смысле историческом, если не считать ясно представленных раскольнических заблуждений и несообразность их со словом Божьим и здравым смыслом. Однако нужно сказать, что в своих сочинениях он высказал немало резких и пренебрежительных суждений о расколе, который, по Феофану, есть явление «бесчисленным душам пагубное и того ради плачевное, народу российскому приносящее нестерпимое стыдение, яко неслыханного безумия исполненное». Мысли о расколе он высказал в резкой полемической форме и в духе Петра. Лично к раскольникам и их заблуждениям Феофан относился пренебрежительно и высокомерно, согласно с общим духом всех своих современников, южнорусских учёных. Нельзя поэтому, признать верным то мнение о Феофане, которое приписывает последнему более гуманный возвышенный взгляд на отношения к расколу, чем тот, какой практиковался в действительности⁶²⁵. Такое мнение о Феофане основывается на недоразумении. Дело в том, что в трактате о евангельских блаженствах Феофан действительно рекомендовал кроткое обращение с раскольниками необходимым средством для воздействия на них со стороны миссионеров и пастырей церкви, но мы уже видели, что в другом трактате Феофан сам отступал от рекомендованного им разумного средства. С другой стороны, ниоткуда не видно, чтобы Феофан Прокопович заботился о смягчении строгих административных мероприятий против раскола; особых мнений его по этому вопросу нет; в характере Феофана, напротив, было много чёрствого, жёсткого; недаром впоследствии, в целях самозащиты и мести, он, в ущерб и в поругание своему высокому священному сану, сделался членом и жестоким судьёй тайной канцелярии. Есть известие, что Феофан вёл с Семёном Денисовым богословскую переписку и словесы своими за Выговлян великим персонам возношаше; но это известие остаётся доселе не выясненным. Не выясненным остаётся известие о том, что выговцы с похвалой отзывались о Феофане; для объяснения этих известий нужно иметь в виду высокое положение Феофана и влияние Феофана при дворе как во время Петра, так и после, каковым положением выговцы думали воспользоваться для целей общины, в интересах безопасности.

Хотя делами по расколу в Святейшем Синоде заведовала особая канцелярии под управлением Феофилакта Лопатинского, хотя изучение и звание последнего по части раскола было основательнее и документальнее, в сравнении с Феофаном, однако царь и в делах по расколу, как и в делах церковных, оказывал полнее неограниченное доверие и предпочтение к Феофану, как составителю «Регламента», находившемуся в самых близких отношениях к Петру, доходивших до дружества и даже фамильярности; мысли Петра Феофан проводил в Синоде, это факт, признаваемый всеми исследователями эпохи Петра Великого; факт этот подтверждается теми документами синодального архива, из которых видны инициатива, самостоятельность и властность действий Феофана. Коллегиальная форма синодального управления на деле сводилась к единоличной воле то царя, то его советника – Феофана. Только исключительным счастливым положением Феофана можно объяснить одобрение и издание Святейшим Синодом (в 1724 г.) «Рассуждения о поливательном крещении», послужившее большим соблазном и смущением для раскольников и подвергшее автора укоризнам со стороны некоторых церковных писателей⁶²⁶.

Действуя через Феофана на Святейший Синод, Пётр Великий узнавал от Феофана же и положение дела по части раскола как в синодальной канцелярии, так и в государстве. Роль Феофана нужно представлять весьма значительной; значение Феофана могло бы быть ещё более значительным, если бы Прокопович интересовался расколом в той мере, какой заслуживал этот вопрос, как вопрос первостепенной важности. Но этого не было:

во-первых, у Феофана много было дел помимо раскола, которому он уделил, однако, довольно много труда;

во-вторых, будучи человеком многосторонним, учёным, своего рода энциклопедистом, философски и богословски развитым с критическим либеральным направлением, Феофан считал великий русский раскол невежеством, о котором ничего больше нельзя и не стоило сказать, кроме того, что̀ уже сказано им, как автором 5 трактатов о расколе;

в-третьих, в практическом отношении Феофан смотрел на последователей раскола глазами Петра, т. е. как на людей вредных для государства; принятые против них строгие карательные меры он считал нормальным законным делом;

в-четвёртых, честолюбие и соперничество Феофана с Феодосием Яновским много отвлекало умного и деятельного помощника Петра от серьёзных дел, от спокойствия и равномерного отношения к церковным вопросам.

Долг справедливости требует сказать, что в честолюбии, вредном взаимном соперничестве и худых деяниях повинен был и другой сослуживец Феофана по Святейшему Синоду, вице-президент Феодосий Яновский, имевший большое влияние на церковные дела, не исключая и раскола; были явные и соблазнительные случаи проявления недоброжелательства, вражды и интриг между названными членами Синода. Не говоря о том, что взаимное соперничество среди лиц высшего церковного управления вредно отзывалось на синодальной деятельности, оно поселяло у православных и раскольников недоверие к Святейшему Синоду, долженствовавшему стоять на высоте своего призвания, выше патриаршей власти, которую он заменил как неудовлетворительную, по взгляду царя, и отжившую своё назначение форму церковного управления.

Нужно отметить и тот важный факт, что самый состав Святейшего Синода возбуждал к себе подозрение и тревожные толки со стороны великорусского духовенства, монашества и грамотных людей. Большинство членов Святейшего Синода, самых важных и влиятельных, состояло из южнорусских учёных, выходцев из польского края, учеников латинских школ; нерасположение и враждебность со стороны великорусов к киевским учёным тогда была очень сильна, несмотря на то, что наплыв учёных киевлян, начавшейся со временя п. Иосифа (1642–1652 гг.) и продолжавшийся после достиг при Петре высших размеров, сделался обычным и нормальным, по-видимому, явлением.

Это было время, когда особенно становилось заметно влияние западного просвещения на русскую образованность через киевских учёных, которых Пётр вызывал в С.-Петербург и Москву для распространения и утверждения науки среди русских, для полного заправления всем ходом начинавшейся образованности, для водворения западно-европейского образования вместо упадавшего тогда на Руси греческого, византийского влияния. Не киевская, схоластическая и отвлечённая учёность нужна была Петру для России, а западноевропейская в её практическом приложении для потребностей русских. Но эта последняя могла быть скорее привита и усвоена киевскими учёными, как формально и особенно посредством языкознания подготовленными и не относившимися к западному просвещению с недоверием и суеверным страхом, как это было явно в московской Руси. Это движение киевских учёных в центральную Россию по идее было хорошо, но, как новое явление и усиленное при Пётре I, оно вызывало у многих великорусов подозрение, зависть и опасение; опасались за целость православия и внешней установившейся веками церковной обрядности. Опасения эти имели свои основания.

Дело в том, что многие русские и особенно киевские учёные, по возвращении из заграничных латинских школ, настолько проникались духом католицизма и латинской дисциплины, что не могли скоро отстать от усвоенных ими понятий и особенностей. Привязанность таких учёных к чужеземным и иноверным порядкам бросалась в глаза потому особенно, что многие из таких лиц занимали видные административные и учительские должности по духовному ведомству. Все эти учёные пришельцы подозревались в неправославии, а некоторые и обвинялись в допущении и распространении инославных мыслей и порядков. Возникшие с появлением киевских учёных спорные вопросы о преимуществах греческого или латинского образования, о времени пресуществления Св. Даров, борьба Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева с противоположной партией оставила занятные следы в современниках и потомках; последствием было то, что тогда как некоторые с ребяческим доверием относились к новым толкам, большинство обнаруживало крайнее упорство в принятии от новых учителей невинных обычаев. Опасения разделял даже, не без влияния русских, один из восточных патриархов. Так иерусалимский патриарх Досифей в «письмах к русскому правительству» настаивал, чтобы м. Яворский не был возведён в патриархи, но чтобы в это достоинство возведён был природный русский. «Не может быть патриарх из Малороссии или белорусов, потому что они, имея сношения с латинами, принимают многие нравы их и догматы. За примерами не нужно далеко ходить: довольно тебя (речь о Яворском), который, отправившись в латинские земли для соискания мудрости, принёс хульные писания в дар воспитавшей и почтившей тебя восточной церкви». Досифей несколько раз выражал свои настоянии об этом и в письмах к царю в 1702 и 1704 гг. «Аще приидут отсюда или сербы, или греки, или от иного народа, аще бы и случайно были мудрейшие и святейшие особы, ваше державное царствие да никогда сотворит митрополитом или и патриархом грека, серба, или и русянина, но москвитинов, и не просто москвитян, но природных москвитян, многих и великих ради вин, аще и не мудрые суть. Москвитяне хранят отеческую веру непременную, сущи нелюбопытательные и нелукавнии человецы: но страннии оные, иже хождаху зде и тамо, могут произвести некие новости в церкви»⁶²⁷, и действительно производили, за что и подвергались порицанию со стороны строгих и смелых ревнителей-великорусов в резкой и преувеличенной форме. Замечательно, что подозрения великорусов к составу Святейшего Синода оправдывались неблаговидными и даже соблазнительными действиями некоторых членов высшего церковного учреждения. Уважения к Святейшему Синоду не было.

Помимо многих пренебрежительных отзывов о Святейшем Синоде⁶²⁸, можно указать на дело по обвинению иеромонаха Троице-Сергиева монастыря, Викентия Чернцова, в продерзостях против Святейшего Синода. Дело это рассматривалось в заседании Святейшего Синода в 1724 году. Иеромонах Чернцов и другие монахи, будучи недовольны распоряжениями своего начальства, говорили в присутствии братии, когда старец Никодим в оправдание архимандрита ссылался на указ из Святейшего Синода, «что, де, за Синод? и какой Синод? В Синоде все дураки, поляки. Отселе их всех поляков изгонят за малое время и скорых числах и исчезнут яко дым все»⁶²⁹. По словам профессора Чистовича, некто Аврамов, предлагая в своём проекте восстановление патриаршества, советовал выбрать патриарха из природных русских, а не малороссийских польских людей, из которых составлен был Синод⁶³⁰. Для старого московского духовенства тяжела была неравная борьба его с новыми людьми и силами, пришельчески явившимися с запада и забравшими все высшие должности, власть и доходные места в свои руки. «Своих черкасов снабдевают и всяко охраняют, – писал казанский митрополит Сильвестр, – а мы победные, утеснённые, дненощно плачем». Но «черкасы», в силу неотразимого превосходства своего образования, продолжали своё культурное нашествие на Великороссию, заводили семинарии, сочиняли и издавали книги, предпринимали миссионерские подвиги⁶³¹.

В Святейший Синод поступало немало доносов на духовных и светских лиц о продерзостных словах против высшей церковной власти. Не все доносы подтверждались, но самое возникновение их не говорит о нравственном влиянии Святейшего Синода на современников и особом уважении к церковной власти. Особенным нерасположением пользовался первый вице-президент Святейшего Синода, архиепископ Феодосий Яновский. Феодосию приписывали распоряжение об упразднении часовен, запрещение причащать младенцев до известного возраста и т. п. Феодосия открыто злословили даже люди чиновные. Феодосий Яновский своими распоряжениями, легкомысленным образом мыслей и соблазнительными поступками возбудил к себе нерасположение, презрение и ненависть. Призванный и возвышенный Петром не по заслугам, Феодосий воспользовался своим блестящим положением и большим доверием царя не для пользы церкви и улучшения её дел в неотложных вопросах, а для достижения своих мелких честолюбивых и корыстолюбивых видов. Внешне образованный, но человек неглубокого ума, чуждый серьёзности и обдуманности, честолюбивый, корыстолюбивый, повелительный, пренебрежительно обращавшийся не только с подчинёнными, но и равными и даже высшими лицами, Феодосий, не уважавший убеждений и благочестивых верований других – великорусов, нелюбим был никем, ни светскими людьми, ни духовными, ни знатными, ни простыми, ни белым, ни чёрным духовенством⁶³²; всюду он нажил себе врагов, в чём сам сознавался и удачно сначала (при Петре) оправдывался.

Административные распоряжения Феодосия в качестве епархиального архиерея и члена Святейшего Синода вытекали из нечистых побуждений: то для увеличения доходов (например, приписка монастырей к С.-Петербургской епархии, перемещения иерархических лиц и т. п.), то для придания большей обстановки и торжественности своей особе, то для показаний своих свободных убеждений пред якобы невежественными великорусами. Из проступков, капризов и причуд Феодосия составляется целая печальная эпопея и судебно-уголовное дело, окончившееся осуждением его и лишением сана, заточением в карельский монастырь неисходно.

Чтобы видеть, как было соблазнительно поведение Феодосия, и какое оно могло поселять недоверие в народе к составу и действиям Святейшего Синода, нужно указать на следующие обвинения против Феодосия, доказанные на суде. Вопреки своему монашескому обету, положению и обычаю, Феодосий, живя в 1723 году (временно) в Москве, устраивал в вечерние богослужебные часы собрания (ассамблеи с музыкой); играл в карты; предавался роскоши и вообще чувственности; присваивал церковные деньги, для увеличения средств на прихоти и по страсти к сребролюбию, по его приказанию, продавались старинные колокола, спарывали дорогие украшения с облачений, снимали, в присутствии многих, золотые и серебряные подвески с чудотворных икон и священных изваяний. Феодосий самовольно брал из патриаршей ризницы дорогую архиерейскую одежду и другие вещи для собственного употребления и для подарков своим любимцам. Феодосий присвоил себе часть движимого и недвижимого имущества, оставшегося после смерти м. Стефана Яворского; брал взятки за перемещения и повышения должностных лиц. Кроме хищничества и святотатства, Феодосий, по словам м. Сильвестра Холмского, многие соблазны пред народом бесстыдно творил и на пакость многим оскорбление чинил, и святых угодников и святейших иерархов различными хулами ругал. За кощунственные и другие худые дела Феодосия пытались убить.

Отношения Феодосия к раскольникам отличались строгим характером; ни по своему характеру, ни по своему официальному положению Феодосий иначе, впрочем, и не мог относиться к раскольникам, как с пренебрежением и карательными мерами. Тем не менее, Феодосий не чужд был заботы об устройстве дел для ослабления раскола; его непосредственной личной инициативе нужно приписать некоторые распоряжения местного епархиального и общего характера по делам раскола.

Так, в 1719 году, Феодосий требовал от известного уже нам священника К. Фёдорова, ямбургского благочинного, чтобы он смотрел, дабы православные христианской веры люди изображали на себе крестное знамение во имя Святой Троицы первыми тремя перстами десной руки. О богохульниках и противниках святой церкви Феодосий требовал доносить в Невский монастырь немедленно.

Ф. Яновский предлагал строгие меры против бродячих попов, считая их самыми ревностными распространителями раскола. В духе Петра и Питирима Феодосий требовал употребления строгих карательных мер против раскольников, особенно против пропагандистов, защитников и укрывателей раскола. Сохранилась записка Феодосия о выговских раскольниках, интересная в том отношении (между прочим), что она знакомит нас со взглядами автора её на братьев Денисовых. В записке говорится: «учитель злый и главный раскольщиков, Андрей Денисов, которому в его учении последуют народа многие тысячи, а именно, в городах и уездах Юрьевца-Подольского, в Балахне, в Шуе, в Суздали, в Новгороде, в Пскове, многие и в Москве, который в своём богомерзком учении весьма не исцелён, а водворяется оный в Заонежье и приходит на Олонец ради своих потреб и до коменданта Вилима Геника небоязненно. Да брат того же нрава и учения, Семён Денисов, который был пойман у новгородского митрополита Иова, да ушёл из-за караула, там же живёт и рассеивает своё плевельное учение»⁶³³. Резолюция на сию записку Феодосия последовала такая: «сие делать тогда, когда его царское величество будет у Геника на заводах». На основании резолюции можно думать, что записка Феодосия представлена была на рассмотрение в Святейший Синод, но надлежащего решения (стеснения деятельности братьев Денисовых и разорения места жительства их) не получила ввиду особенного привилегированного положения выговской пустыни, узаконенного прежними указами Петра.

Участвуя в тайной канцелярии по делам духовных лиц, Феодосий предлагал крайние и резкие меры. В 1721 году требовал, чтобы попа Якова Семёнова за совершение в Москве церковных треб раскольническим обычаем сослали в Соловецкий монастырь в земляную тюрьму до конца жизни, неисходно. Предложение Феодосия было принято. Известно и то, что Феодосий в 1723 году хлопотал пред Петром о вторичной рассылке пастырского увещания к раскольникам⁶³⁴. В том же году Феодосий заявлял Святейшему Синоду о потакательстве раскольникам со стороны новгородского бургомистра с его товарищами⁶³⁵. По поводу этого заявления сделан был виновникам выговор и запрещение делать то же в будущем. В 1722 году Феодосий, будучи архиепископом новгородским, просил Святейший Синод о посылке в его епархию (новгородскую) специального чиновника для исследования и розыска раскольников по примеру других епархий, куда назначены были подобные сыщики. К раскольникам Феодосий относился очень строго, считая необходимым против них крутые решительные меры и протестуя не раз против укрывателей и защитников их – гражданских чиновников, из которых некоторые служили даже в кабинете Его Величества⁶³⁶.

В противоположность епископам Феодосию и Феофану, президент Святейшего Синода, м. Стефан пользовался среди общества большим доверием и уважением, несмотря на своё южнорусское происхождение, заграничное образование и склонность к некоторым частным мнениям католицизма. М. Стефан Яворский был человек старых консервативных убеждений, не сочувствовавший преобразовательным стремлениям Петра, касавшимся церковной сферы и особенно прав его, как местоблюстителя патриаршего престола. Как в общецерковных вопросах, так и в делах по расколу м. Стефан не имел ни самостоятельного значения, ни оригинального взгляда. Подобно двум вице-президентам Святейшего Синода, Стефан Яворский смотрел на раскол строго и относился к последователям его, как людям суеверным, вредным и даже нетерпимым в государстве. Взгляды м. Стефана Яворского на раскол можно видеть из сочинения его «О наказании еретиков». К последним он причислял и сторонников раскола. М. Стефан рассуждал: «Искус научает, что многие еретики, якоже донатисты, манихен, альбигенсы, оружием искоренишася. Проклятию еретики смеются и глаголют быти гром без молнии. Отъятия имений не боятся, глаголюще, яко инии сообщницы их будут их набдевати. В узилище или на изгнании аще бывают, многих и писанием, и словом растлевают». «Едино точию таковым врачевание – смерть. Самим еретикам полезно есть умрети, и благодеяние им бывает, егда убиваются. Елико бо множае живут, множае согрешают, множайшие прелести изобретают, множайших развращают. Тем же и множайшее осуждение и тягчайшую муку вечную на ся навлекают. Сия же вся смерть, праведно им наносимая, прекращает. Вы же, раскольницы проклятые, мятежники, молвотворцы, предтечи антихристовы... вы в заблуждениях ваших скитаетеся по тайным местам, по лесам брянским, яко зверие дубравнии, по сонмищам вашим сокровенным, яко совы, ненавидящие света, всяк бо, творяй зло, ненавидит света... Придёте когда в чувство, лишеницы, воспрянете от сна погибельного и отвергше слепоту душевредную, взирайте на звезду восточную, к Христу ведущую... Боже, поддержи на многая лета благочестия ревнителя, монарха нашего, который ваше злочестие всячески тщится искоренить и обращающихся отчелюбезно приемлет, и в упорстве и непокорении пребывающих велит огню предавати. И так весьма подобает»⁶³⁷.

Автор «Молотка» ставит Стефану Яворскому в упрёк то, что он, вопреки данному обещанию и пастырскому долгу, ничего для раскола не сделал, кроме разве того, что несколько из них пожёг и из государства выгнал. «Как из Франции прилежанием иезуитов (в XVI веке) гугенотов, так из России (в правление м. Стефана) раскольников не только в Польшу, но и к туркам и татарам в защищение бусурманское многими тысячами фамилий выслано».

Отличаясь от Феофана и Феодосия смирением, серьёзностью, добродушием и искренностью и превосходя их нравственным образом жизни, м. Стефан Яворский был одинакового образа мыслей о русском расколе и его последователях; все они, как воспитанники одной школы и пришлецы, смотрели на раскол с догматической стороны, а не церковно-исторической. Во внутренние причины и условия происхождения и развития великорусского раскола означенные лица во входили, не видя в том никакого интереса, ни жизненного, ни канонического. Они a priori решали раскол, видя в нём одно безумное умствование. От такого пренебрежительного взгляда на раскол не свободен был и член Святейшего Синода (с 1722 г.) известный автор «Обличения» Поморских Ответов, хотя и лучше вышеозначенных членов Святейшего Синода, научно и документально знакомый с русским расколом, архиепископ Феофилакт Лопатинский, наиболее бескорыстный и благородный в отличие от своих земляков, хотя он не составлял особенного исключения, не был человеком идеальным. Для характеристики как Феофилакта, так и его земляков – сослуживцев по Синоду можно указать на некоторые факты, между прочим, и в вопросе по расколу. Прежде всего, бросается в глаза усиленное домогательство Феофилакта о необходимости дозволения права винокурения для домашних потреб при Тверском архиерейском доме, каковое право винокурения гражданской властью оспаривалось и отрицалось⁶³⁸. Для увеличения средств содержания Феофилакт, подобно Феодосию, приписал к своему ведению Колязинский монастырь, вопреки желанию братии последнего⁶³⁹. Материальные расчёты были, между прочим, одной из причин остановки и медленности при составлении «Обличения» на Поморские Ответы. Когда в 1733 году Святейший Синод потребовал от преосвященного Феофилакта объяснения касательно медленности его в исполнении синодального поручения, то автор «Обличения» писал: «согласно прежнему указу», он занимался дополнением вопросо-ответов, что «книга сочиняться начата и давно бы окончена была. А не окончена, – писал преосвященный, для того, что когда, по кончине блаженной и вечнодостойной памяти Петра Великого, раскольники от синодального ведомства в светскую команду выпали и на новопишемые книги тяжкие цензуры настали, и то дело оставил»⁶⁴⁰. Правда, у преосвященного Феофилакта была уважительная причина в остановке дела, как «тяжкая цензура», могшая угрожать ему, как частному, хотя и высокопоставленному лицу, но представляется странным заявление целого высшего административного учреждения, состоявшее в отказе от участия в делах по расколу в случае, если бы раскольники от синодального ведомства в светскую команду выпали, как это предполагалось и действительно состоялось (см. выше). Конечно, Святейший Синод в этом случае ограничился лишь одной угрозой и свою противо-раскольническую деятельность продолжал после 1726 года непрерывно и в последующее время, однако нельзя было не сожалеть и не раскаиваться за открыто высказанное как бы безучастное отношение к расколу, соблазнительное для православных и могшее быть истолкованным в весьма неблагоприятном смысле для чести и достоинства Святейшего Синода.

Как смотрели великорусы вообще и раскольники в частности на лиц, состоявших во главе церковного управления в учреждённом Святейшем Синоде? Смотрели с недоверием, завистью и в то же время с любопытством, перешедшим в разочарование.

Дело в том, что с общей и внешней стороны Киевские пришельцы выполняли своё дело, для которого были вызваны, задача их состояла в том, чтобы содействовать просвещению народа, заводить школы, объяснять своевременность и пользу преобразований Петра; в задачу их деятельности входило «иметь попечение о научении и приращении отторгшихся безумием от церкви российской раскольников⁶⁴¹; но к научению раскольников Киевские учёные и не особенно стремились ни посредством изучения раскола, ни посредством участия в миссионерстве и предположенных бесед с раскольниками; для борьбы с расколом они прибегали к старым испытанным средствам, предоставляя выполнение их во всей силе в строгости Питириму Нижегородскому и гражданским властям. Возражатель против «Молотка» суровые меры правительства против раскольников считает нормальными, вызванными беспокойным и враждебным отношением и действиями раскольников, как бы не замечая того, что строгие меры и стеснения раскольников вызывали со стороны последних ненормальные и даже опасные явления фанатизма, грубости и мстительности⁶⁴².

Заняв видные административные места и пользуясь доверием и милостями царя, Киевские пришельцы особенно заботились об устроении и упрочении своего положения, об извлечении материальных и служебных выгод.

Итак, деятельность Святейшего Синода, как не единодушная деятельность, участие в которой принимали многие ненадёжные и недостойные лица, будучи зависима от многих неблагоприятных современных условий, не могла в вопросе по расколу проявиться в той полноте и самостоятельности, в какой можно было ожидать ввиду нового, улучшенного устройства церковного управления. Правда, нельзя было слишком скоро и много требовать от Святейшего Синода, как нового учреждения, долженствовавшего отстаивать собственное существование против притязаний старейшего в сильнейшего учреждения – Сената; но с другой стороны повод к преувеличенным надеждам подавал сам составитель «Регламента», не заявивший себя таким же ревностным и искусным исполнителем «Регламента», каким был в качестве составителя его. Самый первоначальный состав Святейшего Синода не благоприятствовал успеху.

Синодально-церковная деятельность против раскола, будучи несамостоятельной и стеснённой, не имела того свободного характера и развития, который необходимо предполагается и требуется для обращения заблуждающихся на истинный путь. Подчинённое отношение Святейшего Синода заставляло его принимать участие в действиях, с одной стороны, несвойственных духовному учреждению, а с другой – соблазнительных для раскольников и слабых в православии. Эти действия и меры выходили то от всего состава Святейшего Синода, то от некоторых его членов. Нижеследующие два примера яснее всяких рассуждений показывают ненормальность положения дел.

В 1721 году «Приказ церковных дел», по случаю несостоятельности раскольников в платеже штрафных денег, спрашивал у Святейшего Синода, как поступить с неплательщиками. Святейший Синод приговорил: «за небытие в продолжение двух лет на исповеди, определить виновных в Москве в артиллерийскую и другие работы, которые были бы каторжной работе подобны»⁶⁴³. В январе 1723 года архиепископы Новгородский Феодосий и Псковский Феофан подписались под указом Петра I о переводе на славянский язык и об издании катехизисов и других книг римского, лютеранского и кальвинистского вероисповедания, для знания и образования светских людей, учившихся в устроенной пастором Глюком школе⁶⁴⁴.

В первом случае характер наказания принципиально несообразен со средствами воздействия на виновных, долженствовавшими отличать духовную власть от гражданской. Во втором забота царя о распространении вероисповедных сведений, не соответствовавшая с действительной потребностью русских подданных, поддерживалась и освящалась представителями церкви, возбуждавшими сомнения и недовольство своими распоряжениями и действиями.

С духом церкви не сообразно ни стремление к соперничеству, ни к господству над совестью паствы, в чём древнерусская церковь неповинна; но духовное руководственное значение её для гражданской власти и общества составляет всегдашнюю и неотъемлемую задачу церкви в указанной и принадлежащей ей области. Худо, если такое значение церкви, во имя широких преобразовательных планов, не признаётся, устраняется и оспаривается; на долю церкви тогда остаётся подчинение, наблюдение и исполнение указаний от гражданской предержащей власти. Нечто подобное испытал Святейший Синод в первые годы своего правления при Пётре Великом, когда царь, увлечённый преобразовательными идеями, для достижения своих, большинству народа не ясных целей, не устранил от своей опеки и контроля церковных дел и вопроса о расколе. Неблагоприятные последствия излишней опеки и поспешной работы царя-преобразователя оказались и в мероприятиях по расколу, как и в других сферах деятельности.

Испытав сам неудачу и разочарование в полезности и приложимости великодушных гуманных мер, царь не мог прямо и официально ограничивать свободу действий Святейшего Синода в предложении пастырских мер против раскола, не мешал стремиться к достижению добрых успехов путём медленным одновременно с властью гражданской, прибегавшей для своих целей к средствам поспешным и понудительствам, но малоуспешным.

Малоуспешность противо-раскольнических мер признаёт и Феофан Прокопович, восторженный панегирист и креатура Петра Великого. В посмертном похвальном слове Петру, 29 июня 1725 года, Прокопович говорит: «ведал он (т. е. Пётр), каковая тёмность и слепота лжебратии нашея раскольников: безприкладное воистинну безумие весьма же душевредное и пагубное, а коликое бедного народа множество от оных лжеучителей прельщаемо погибает, и по отеческому своему сердоболию не оставил ни единого способа, чем бы тьму оную прогнати, и помраченных просветити: велел писати увещевания, и проповедями наставлять, и обещанием милости, и неким утеснением, то есть десными и шуими от заблуждения отводить, и на мирный разговор призывать, и не бесплодное попечение его явилося: многие тысячи обращённых на письме имеем, а упрямые и жестоковыйные, горшего себе осуждения, яко безответные ожидают»⁶⁴⁵.

В настоящее время никто не сомневается в благонамеренности стремлений и целей Петра Великого; но современники Петра относились иначе к его деятельности; большинство подданных царя, не принадлежавших к расколу, считали преобразовательную деятельность Петра ошибкой, увлечением, совершавшимся под влиянием иностранцев, вопреки старинному прежнему порядку, в ущерб справедливости и пользе государства. Между тем раскольники не только заподозривали и даже отвергали чистоту намерений и действий Петра, но и самого царя считали воплощением антихристианского духа, антихристом, посягавшим на веру и православие. Взгляды раскольников не особенно покажутся странными, если сопоставить их со взглядами на Петра иностранцев-лютеран, ожидавших от Петра особенных благоприятных вероисповедных последствий. По словам автора брошюры⁶⁴⁶, появившейся в Германии в 1725 году, в правлении императора Петра греко-русская религия во многом изменилась, освободившись от некоторых заблуждений и суеверий, царь понял, что без истинной религии никакие науки не могут быть полезны, в этом он убедился через общение с протестантами. Мы не ошибёмся, если скажем, что Его Величество представляет себе истинную религию в форме лютеранства. Царь отменил патриаршество, и по примеру протестантских князей объявил себя самого верховным епископом своей страны. Возвратившись из заграничного путешествия, он тотчас же вступил в диспуты со своими попами, убедился, что они в делах веры ничего не понимают и учредил для них школы, чтоб они прилежнее учились, так как прежде они едва умели читать. Далее, царь заботится о том, чтобы распространять в народе книги Священного Писания и катехизисы. Что касается до призывания святых, то Его Величество указал, чтоб изображения святителя Николая нигде не стояли в комнатах, и чтобы не было странного обычая – входя в дом, сначала кланяться иконам, а потом хозяину; отменил также и обычай передавать через мёртвых письма к святителю Николаю. И так как теперь Руссы разумно обучаются и воспитываются в школах, то все их суеверные мнения и обычаи должны исчезнуть сами собой, ибо подобным вещам не может верить никто кроме самых простых и тёмных людей. Система обучения в этих школах – совершенно лютеранская, и юношество воспитывается в правилах истинной евангелической религии. Монастыри значительно ограничены, так что не могут уже служить, как прежде, притонами для множества праздных людей, которые представляют для государства тяжёлое бремя и могут против него возмущаться; теперь все монахи обязаны учиться чему-нибудь хорошему, и всё устроено похвальным образом. Чудеса и мощи также не пользуются уже прежним уважением; в России, как и в Германии, стали уже верить, что в этом отношении «много наплутано»⁶⁴⁷.

По взгляду автора другой, однородной с первой, но напечатанной немного позже (1730 г.) брошюры, Пётр «старался очистить религию от многих, вкравшихся в неё, суеверных обрядов и бесполезных обычаев; в этом деле ему особенно помогал архиепископ Псковский Феофан Прокопович, издавший с этой целью много прекрасных сочинений, частью оригинальных, частью переводных. И вообще, этот честный человек в своих поучительных трудах обнаруживает такие прекрасные намерения, что если Бог продлит его жизнь, то от его деятельности следует ожидать всего хорошего»⁶⁴⁸.

Если исключить даже некоторые преувеличения в суждениях и наблюдениях автора первой брошюры, то содержание её могло производить тяжёлое и грустное впечатление на русских и особенно последователей раскола, бывших наиболее чуткими к вопросам веры и церкви. Правда, брошюра не появлялась в русском переводе непосредственно после выхода в свет в немецком издании, но мысли и суждения её могли свободно и усердно распространяться среди русских через лютеран-немцев, наплыв которых в Россию постоянно продолжался во всё царствование Петра Великого. Суждения и ожидания автора, несомненно, переходившие от одного к другому устно и письменно ранее 1725 года, содействовали образованию, по-видимому, странных понятий о Петре как антихристе, но довольно объяснимых из народной психологии русских начала XVIII века, действительно, из поступков и отношений Петра народ усматривал, что царь более сочувствует не православию, но лютеранству, последователем которого был дан свободный доступ и простор в русском государстве; лютеранство и католицизм, начавшие проникать в Россию ещё раньше, быстро распространялись с воцарением Петра, поселяя в народе опасение за целость православной веры.

Нужно прибавить и то, что Пётр препятствовал выходу в печати сочинения м. Стефана Яворского «Камень веры», направленного против лютеранского вероисповедания и влияния лютеран на дела русской церкви и русского общества.

Строгость правительства обращена была не на протестантские ереси, нашедшие последователей среди многих русских (Д. Тверитинов и др.), а на домашние особенности и уклонения народной религиозности⁶⁴⁹.

Как ни возвышенны были стремления Петра Великого, как ни глубоко царь был убеждён в пользе и необходимости мер, принятых в делах гражданских и церковных, как ни энергично, по отечественным и иностранным известиям, действовал он, опираясь на свою власть и непреклонную волю, однако преобразователь мало обращал внимания на условия и средства, не соответствовавшие задачам широкой реформы; царь думал, что достаточно власти и воли для устранения всех препятствий, представлявшихся ему со стороны его подданных, со стороны неподготовленности их к превращению из русских в иностранцев-иноверцев, со стороны их несочувствия, подозрительности, опасений, враждебности и ропота. Пётр не любил и не умел приспособляться к состоянию своих подданных, нетерпимо относился к другим, не уважал свободы религиозной совести, вопреки давнему вначале обещанию. Это были главные недостатки царя, в них заключаются не только причины неуспехов царя, но и народных смущений и суеверных понятий, явившихся как неизбежные следствия из образа действий царя-преобразователя.

С каким характером относился Пётр Великий ко всем другим сторонам государственной службы в управлении и преобразовании, с таким же он относился и к делам духовно-церковным. Существует и долженствует другой путь отношений к вопросам духовным и в частности к расколу, при всей странности и даже уродливости его явлений, – путь свободного, обоюдного, медленного обсуждения, убеждения, действия и отношения между двумя несогласными, враждебными сторонами. Петру, его характеру, был чужд такой путь отношений. Святейший Синод, как учреждение, созданное Петром и зависимое, хотя и высшее в своём роде, следовал за царём в мероприятиях против раскола, но не направлял воли его сообразно с истинными идеальными задачами церкви в деятельности по расколу.

* * *

Всё сказанное нами можно представить в следующих общих выводах.

Деятельность русской церковной власти по отношении к расколу в первые годы синодального управления при Пётре Великом (1721–1725 гг.) была многосторонняя и непрерывная.

Противо-раскольническая синодальная деятельность выразилась:

а) в составлении и распространении увещательных посланий и указов как для обличения приверженцев раскола, так и в предупреждение православных от заражения и совращения в раскол;

b) в приглашении раскольников в Святейший Синод для устных собеседований с православными о спорных предметах веры;

с) в посылке в некоторые места миссионеров для борьбы с расколом;

d) в литературной полемике против лжеучения раскольников, изложенного в сочинении «Поморские Ответы»;

e) в принятии целого ряда особых церковно-гражданских мер для приведения в известность численности и состояния раскола, равно как и для ослабления последнего, и

f) в контроле над деятелями раскола.

Из предпринятых противо-раскольнических мер не осуществились предполагавшиеся устные собеседования с раскольниками по причине уклончивости и нежелания последних.

Противо-раскольническая миссия, кратковременная и ограниченная, хотя не отличалась успехом, но важна была тем, что побудила выговских раскольников-беспоповцев к изложению своих заблуждений (в Поморских Ответах), общих всем последователям раскола.

Успехом (т. е. обращением и устроением быта обращённых) отличалась деятельность нижегородского архиепископа Питирима, благодаря живому участию гражданской власти.

Достойным выражением взглядов церковной власти на раскол, противовесом и духовным оружием для заблуждавшихся была написанная по распоряжению Св. Синода книга епископа Феофилакта Лопатинского «Обличение неправды раскольнической, показанное в ответах выговских пустосвятов, на вопросы иеромонаха Неофита, к увещанию и призванию их ко святой церкви».

В качестве историко-литературного произведения, «Обличение» Феофилакта представляет дальнейший шаг вперёд в развитии противо-раскольнической полемики, служа удовлетворительным ответом на запросы со стороны автора «Поморских Ответов».

Отличительная особенность «Обличения» состоит в разграничении существенного и второстепенного в спорных вопросах между православием и расколом, в указании на незаконность отделения раскольников от церкви. Вторым отличительным свойством «Обличения» служит критическое отношение автора «Обличения» к источникам, которыми пользовались раскольники безразлично, без надлежащего разбора, в подтверждение своих взглядов.

Мысли и рассуждения архиепископа Феофана Прокоповича о расколе в «Рассуждении о поливательном крещении» и других трактатах, сходные с взглядами Феофилакта, дополняют воззрения на раскол, существовавшие в современном обществе и интересовавшие обоюдные стороны.

Возвышенные взгляды обоих полемистов на свободу вероисповедания, не отличающиеся последовательностью в их сочинениях, не оправдались на деле.

Посредством церковно-гражданских мер, состоявших в духовных и гражданских лишениях, стеснениях и наказаниях раскольников и проводившихся через избранных духовных и светских лиц и особые учреждения, церковная власть удостоверилась в большой численности, возрастании и враждебности раскольников – с одной стороны, и в трудности борьбы с ними – с другой.

Несмотря на множество испытанных мер против раскола, на участие множества лиц и содействие гражданской власти, раскол в существе своём не примирился свободно с церковью, продолжая всё более и более отчуждаться и отделяться от неё в учении и жизни.

Причина малоуспешности мер церковной власти против раскола заключалась в строгости мер, исходивших от гражданской власти, в послаблении со стороны тех, кто приводил их и исполнение, в неблагоприятном влиянии преобразовательной тревожной деятельности Петра Великого, возбуждавшей в подданных и особенно раскольниках недоверие и даже суеверный страх.

Действительная роль церковной власти в мероприятиях против раскола была более исполнительная, чем самостоятельная. Главная инициатива действий против раскола принадлежала Петру Великому.