VII. Троицкая лавра

Следующий день был весь посвящен Троицкой лавре. Во Святых вратах ее, чрез которые со времен Донского, в течение более четырех веков, все Князья и Княгини наши, удельные и великие, Цари и Царицы, Императоры и Императрицы, один за другим, приходили поклониться своему заступнику Сергию, – в сих вратах сидел Митрополит Московский, в великолепнейшем облачении, усыпанном жемчугом по багрянцу, в митре горящей каменьями: такое пышное достояние оставил убогий Сергий своему наместнику, вместе со своею крашенинною ризою. Вокруг Митрополита стояли четыре Архимандрита и весь духовный собор лавры, в богатейших ризах, с кадилами и свечами, и вся братия в мантиях тянулась за ними долгим рядом по густой аллее развесистых лип. Звон колокола возвестил, что Наследник стольких Царей идет, в свою очередь, воздать долг благодарности св. Угоднику.

Вняв приветственной речи Митрополита, он вступил в священную ограду, где некогда Димитрий искал ободрения к Донской битве и укрывался внук его Темный, где супруга Иоанна III, Греческая Царевна София, испросила наследника себе и России, где крещен был Грозный и положен при рождении в раку Сергия, и молился у нее на пути в Казань и из Казани, где спаслась Россия во время Самозванцев, где юный Михаил, руководимый Архимандритом Дионисием и Келарем Палицыным, благословен на царство, и где скрылся от мятежей Стрелецких внук его Петр. По следам их шел Цесаревич припасть к чудотворной раке благодетеля земли Русской, который, соорудив свою обитель, как некий щит для охранения еще юной тогда столицы, сам возлег на вечную стражу. Божественная литургия, со всевозможным торжеством, совершилась в Троицком соборе, и еще одни царственные молитвы потекли в сие давнее их хранилище.

Кельи Митрополита, где прежде всегда останавливались державные богомольцы, были приготовлены для Его Высочества, которому понравилось их готическое убранство; между многими портретами Царей особенно показался замечателен портрет Грозного. В обители Саввинской он изображен в благолепном возрасте мужества; здесь же с мрачным выражением времен Опричины: борода редкая, седая, глаза яростные, все черты напряжены страстью; судя по живописи, можно полагать портрет почти современным. Великий Князь смотрел на него с большим вниманием, покамест Жуковский поверял на лице Иоанна незабвенные строки Карамзина о ужасном виде Царя, возвратившегося из Александровской слободы.

После краткого отдыха, Митрополит предложил идти осматривать святыню и древность. С бывшей кельи Преподобного, ныне обращенной в каменную палатку при соборе, началось сие летописное обозрение, где на каждом шагу встречалось или святое имя, или славное событие. Пред богатою иконою явления Божией Матери Сергию объяснил Митрополит сие утешительное видение на том самом месте, где оно происходило. Он указал на священные гробницы Митрополита всея России Иоасафа и Архиепископа Новгородского Серапиона. и, подведя Государя Наследника гробу великого мужа церкви, Архимандрита Дионисия, помянул подвиги за веру и отечество сего первого избирателя Романовых. Признательное сердце их потомка не могло забыть в такую минуту и славного Келаря, сподвижника Дионисиева: «где же Аврамий?» спросил он с участием, как будто о живом, и казалось сей бессмертный готов был отозваться на голос юного Романова, как отзывался некогда юному Михаилу, когда умолил его на царство. Митрополит, в звании Архимандрита лавры, тихо отвечал за своего Келаря: «погребен в Соловецком на своем обещании.»

Посреди Троицкого собора, великолепие раки и иконостаса, и внутреннее убранство алтаря поразили удивлением взоры. Даяния Грозного и Годунова, Царей Михаила, Алексия, Феодора, сияли золотом и каменьями на древних иконах св. Троицы, Спасителя и Богоматери, и массою металла изумляли две серебряные сени, над ракою и над престолом, и висящий на своде хорос. Все это вручено Сергию и им сохранено сквозь ряд столетий, коих частные бедствия не дерзнули коснуться его лавры.

С книгою Аврамиева сказания в руках, Митрополит рассказывал Великому Князю: как, во время осады Литовской, влетело ядро в окно алтарное и, пробив иконостас, ударило в образ Архангела Михаила, отразилось в левый столп, от него в подсвечник пред образом св. Троицы, и пало без вреда на помост, поливаемый слезами осажденного народа, и как в ту же минуту другое ядро, пробив южные железные врата, где на веки оставило славную язву, поразило в иконостасе образ чудотворца Николая и за ним исчезло. Он указал и самый образ, поставленный в трапезе соборной: поверх плеча Святителя есть круглое отверстие. Казалось Чудотворец и Архангел поборали сами защитникам лавры, ибо в сей роковой час Архимандрит Иоасаф, стоя на своем месте в церкви, впал в некое забвение и увидел пред собою светлого Архангела, обещающего ему поражение врагов, не пощадивших его иконы. С таким духовным подкреплением можно было полтора года отражать осаду и выйти победителями из смут междуцарствия.

Открылась богатейшая ризница; всю ее отдавал некогда Аврамий войску Донскому, чтобы только спасти пылающую столицу, и не приняли Казаки великодушной жертвы; и так это цена искупленной их кровью Москвы! Множество и разнообразие предметов, самое усердие державных вкладчиков было невольною причиною беглого их обзора. Имена великие сыпались мимолетом, как осыпаются драгоценные камни с одежды царской, небрежно подбираемые потому, что есть чем заменить их: но посреди сих сокровищ исторических, убогие ризы Сергия и Никона надолго остановили внимание, ибо уже некому надевать их. Чтение трогательного завещания Митрополита Платона заключило осмотр ризницы, и если оно еще недавнее, то весьма древен самый обычай у Митрополитов Московских оставлять по себе надгробные завещания, по примеру Киприана, преемника св. Алексия.

От гробниц преподобных Никона, ученика Сергиева, и его келейника Михея, Митрополит возвел Великого Киязя на высокую паперть готической трапезной церкви во имя Святого: и оттоле дал окинуть взорами все разнородные зодчества храмов, столпившихся в одно сие избранное место. Самая трапеза украшена в игривом готическом вкусе времен Алексея Михайловича: напротив ее величественно подымается Итальянская колокольня Императрицы Анны; подле два собора, малый Сошественский и большой Успенский, оба строения Грозного, во вкусе Византийском, но первый выражает поспешность признательного сердца за взятие Казани, второй – медленное величие Царя, который хочет соорудить нечто достойное своей славы: наконец, в углу обители, как краеугольный камень ее, стоит собор Троицкий, в совершенной простоте времен Донского, когда еще не строили больших храмов.

Внутренность трапезной церкви напоминает готические залы средних веков и оживляется поныне гостеприимными пиршествами, какие дает Сергий своим поклонникам; в торжественные дни собираются здесь в мантиях Митрополит и вся братия за длинными столами, на коих опять являются кубки и чаши минувших столетий, и, во время громкого чтения из жития преподобного Сергия, разносят по звуку колокола яства и пития; по окончании же трапезы Митрополит дает всем вкушать от просфоры, принесенной в честь Богоматери, и меда из златого кубка, по древнему обычаю обителей.

В нижнем ярусе сего здания посетил Великий Князь странноприимную палату, где ежедневно питаются все приходящие убогие и странники и на сей раз был сам их питателем, оставив щедрую милостыню; рядом находилась больница, где врачевством телесным и духовным занимается Наместник лавры Архимандрит Антоний.

Потом Митрополит направил путь сквозь Сошественский собор Грозного, мимо гроба великого труженика Максима Грека (столько пострадавшего за любовь свою к просвещению), в холодный Успенский собор, построенный по образцу Московского. Там стояли два гроба Королевы и Королевны Ливонской, и Жуковский остановил мысль Великого Князя над мечтательным титлом их небывалого Королевства; услышав же, что Годунов, со всем своим родом, лежит подле собора, поспешил вести туда Его Высочество. Митрополит уже стоял около гробницы, и, коснувшись посохом каменной ее крыши, произнес только: «вот Годунов!» – «Здесь Годунов!» повторили тихо и громко все окружавшие и умолкли; – одно его имя выразило все! Страшно рассуждать над таким усопшим, чтобы не предупредить суда Божия или не увлечься земною славою.

Академия, с ее обширными залами, времен Петровых, и библиотекою, где хранятся некоторые древние рукописи, заняли Его Высочество пред поездкою в Вифанию, а в сей обители привлекла внимание странная гора Фаворская, внутри церкви Преображения. Он взошел по тропинке, усеянной цветами, на ее вершину, и в алтаре осматривал с участием домашнюю икону несчастного Людовика XVI. Под Фавором, в самой Вифании, покоится основатель Платон; в той же нижней церкви Великий Князь с умилением приложился к дубовой раке, в которой обретены были мощи преподобного Сергия, и Архимандрит, отрезав кусок древа от раки, поднес Его Высочеству для сделания креста. Потом, от места вечного покоя Платонова, Цесаревич перешел в последнее сгона земле жилище, в сельский Вифанский домик, и с любопытством наблюдал оригинальные идеи сего замечательного пастыря, проглядывавшие во всех предметах, коими он окружал себя.

По возвращении в лавру обеденный стол был уже изготовлен в кельях Митрополита. Государь Наследник никак не согласился сесть на высокие кресла, для него поставленные, и принудил Преосвященного Филарета занять их в качестве хозяина. Подле Великого Князя сел Наместник Антоний, напротив Ректор Академии Архимандрит Филарет; эта трапеза в готической кельи напоминала прежние времена лавры.

После обеда Жуковский вывел меня на террасу архиерейского дома и просил описать ему исторически прекрасную окрестность, но вошедший к нам Митрополит прервал рассказ мой. «В вашем описании Троицкой лавры, сказал он, неверно указано то, что на месте должно быть пояснено из сказания самого Палицына об осаде, и надобно с вами поспорить, чтобы не ввести в заблуждение Василия Андреевича.»

Я просил Преосвященного исправить мои погрешности, и он продолжал: «башня, что подле нас, которую вы называете Водяною, известна более под именем Соляной, от хранившейся в ней соли, хотя впрочем и первое название может быть справедливо от соседних Водяных ворот. Но настоящая Водяная башня должна быть между Красною и Святыми вратами; она так слыла от водопроводных труб, которые сообщали чрез нее воду из внешнего Белого пруда, что теперь за гостиницей, в малый пруд внутри ограды, недавно засыпанный; он находился против Келарских келий и назывался Писаревским, вместе с окружавшим его садом. А кельи сии стояли там, где теперь живут студенты Академии, вдоль восточной ограды. Следы водопровода приметны в том, что весь грунт сделался сыр, когда засыпали пруд, без сомнения от не совсем зарытых водяных труб.»

Я молчал, как ученик, застигнутый в минуту проступка, и думал только как бы вывести других из своей погрешности.

«Но главная ваша ошибка, продолжал Митрополит, на Красной горе; вы полагаете ее с запада, когда напротив она с востока, и самая площадь пред св. вратами доныне так называется. Я должен коснуться дела, которое не моего суда, но судите о моих замечаниях вы, знающие. Окиньте военным взором окрестность и скажите, могли ли быть сильнейшие приступы с той стороны, где овраг и ручей? Западная сторона лавры почти совсем неприступна, а если Лисовский и стоял на южных высотах, то потому что здесь шла дорога в Москву, от коей он хотел отрезать лавру, и может быть потому, что с сей стороны удобнее было действовать артиллериею на внутренность лавры, чрез ограду стоящую в полугоре, и даже почти под горою.

Но где же был стан Гетмана Сапеги? – спросил я.

«Вероятно также за речкою Кончурою, на юго-восток от лавры, чрез что оба стана могли быть в связи: и Терентьевская роща могла прикрывать переход войска чрез овраг на Красную гору, где поставлены были туры: там ровная и высокая местность давала удобство приступам, потому что только узкий, камнем обложенный ров, теперь засыпанный для прочности стен, отделял осаждающих от самой ограды. Из Терептьевской рощи, под склоном Красной горы, можно было неприметно для осаждающих вести подкоп под угловую юговосточную башню, называемую Круглою или Пятницкою; недавно найден под нею тайный выход. Осажденные так боялись подкопа, что на том месте, где теперь стоит монастырское здание, они насыпали поперег угла ограды высокий вал, за коим думали укрыться, если взорвут башню. Еще недавно я велел уничтожить крытый ход, простиравшийся во всю длину южной ограды, потому что свод его, осыпаясь, угрожал теперь основанию соседней трапезной церкви, которая во время осады еще не существовала; тут хранились снаряды и приготовлялись вылазки, а внешние стены, кроме восточной, были окружены прудами, как теперь западная ограда.»

Мы остались весьма довольны сим объяснением, которое так живо представляло нам знаменитую осаду, и кто лучше мог разгадать Аврамия, как не сам Настоятель лавры, с младенчества исполненный ее воспоминаниями.

Тогда Митрополит повел Государя Наследника по стенам, от Соляной башни вдоль южной ограды и далее кругом всей обители, рассказывая подвиги славной осады на месте самых событий. Мы следовали за ними, внимая, где можно, отрывкам рассказа. Народ, укрываясь в башнях до прихода Великого Князя, выходил к нему на встречу, или шумною толпою бежал сзади по широкой ограде; но большая часть его наполняла монастырь, и, подняв глаза и руки к стенам, двигалась около по мере шествия Цесаревича. Величественно было это медленное шествие вокруг лавры, по стенам Грозного, которые вновь укреплены признательным Михаилом, за бедствие долгой осады. Конечно на пути из Ипатиевской обители, он также обходил их с Дионисием и Аврамием, и также слушал о кровавых приступах и великодушной защите. Много воспоминаний сего незабвенного времени ожило вновь на расстоянии двух веков: даже некоторые явления, из первых дней царства Романовых, как будто повторились пред нашими глазами в лице их потомка. Навсегда памятно будет сердцу это путешествие в лавру.

Около келий Наместника Великий Князь спустился с зубчатых твердынь, чтобы приступить еще однажды к другой основной твердыне земли Русской, к раке преподобного Сергия. После обозрения всех отечественных заслуг его, сам, припадая с признательного мольбою к святым мощам, Великий Князь, казалось, благодарил от лица всей России ее великого заступника. Митрополит осенил юную главу иконою явления Божией Матери Сергию, клики народа раздались в южных, вратах при выходе Цесаревича, и густой звон колоколов исполнил древнюю обитель.

День спустя и старый Кремль возрадовался радостью народною. Уже не один Государь Наследник, но и Августейшая мать его и Царственная сестра, в полном цвете не только юного возраста, но и той величественной красоты, которая есть исключительная принадлежность нашего Императорского дома, вступали торжественно в святыню соборов; – все близкое сердцу России стекалось опять к ее сердцу!