Слово произнесенное в Спасовом Скиту, 17 октября 1891 года

И слышав Иисус, отиде оттуду в корабли в пусто место един. (Мф. 14:13).

Это удаление Иисуса Христа от народа в пустынное место, по сказанию Евангелиста Матфея, последовало по получения известия о мученической кончине святого Иоанна Крестителя. Евангелист не говорит, какие побуждения имел Господь удалиться в пустыню по получении этой горестной вести. Чувствовал ли он потребность оплакать без свидетелей разлуку с сродником, „ ближним другом своим“ (по выражению церковному) и избранным сотрудником в великом деле спасения человечества; размышлял ли Он в уединении о том, что Его Предтеча уже совершил свое течение и что Ему самому вскоре предстоит вступить в подвиг крестных страданий и смерти; просил ли Себе помощи и подкрепления, – это ведомо Ему единому и Отцу небесному. Для нашего же размышления и назидания довольно одного указания Евангелиста на это удаление Господа от людей в минуты великой скорби. Если сопоставим это указание св. Матфея с другим, сделанным св. Марком в следующих словах: „утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место, и там молился“ (Мк. 1:35), – мы придем к мысли, что Господь имел обычай уединяться для молитвы и неразлучного с нею размышления.

Казалось бы, что Ему не могло быть в этом особенной нужды. Он неоднократно молился при народа в слух всех (Мф. 11:25; Ин. 12:28, 17:1–26), Он молился внутренне в присутствии народа и свидетельствовал, как пред воскрешением Лазаря, что этой молитве внемлет Отец Его Небесный: Аз видех, яко всегда Мя послушаеши (Ин. 11:42). Ему не было нужды, как нам, собираться с мыслями и обдумывать что-либо в уединении: Его ум всегда был преисполнен божественной истины, сердце любви и уста живоносного слова. Тысячи народа, с утра до ночи его окружавшие, могли утомлять Его, но не развлекать, как нас, при исполнении наших обязанностей, так как все отношения Его к народу составляли цельное и непрерывное действование для блага и спасения людей. И однако же Он уединялся. Не есть ли это указание на особенное значение уединения для нравственной жизни человека, когда Богочеловек находил его для Себя нужным? Без сомнения, Церковь Христова всегда признавала великое значение уединения и ввела его в христианский мир в различных видах, в совершенном удалении от мира – пустынников и подвижников, в сокровенном житии монахов, в келейных занятиях ученых и созерцателей, и наконец, в тихой и скромной жизни христианских семейств. О всех этих видах уединения и их важности в нравственной жизни учители церкви преподали нам многочисленные наставления и глубокие указания.

В наше время есть особенные причины восстановлять в памяти верующих это учение о христианском уединении. Во-первых, в числе нападок многих новых ученых людей на различные христианские правила и обычаи, и уединение подвергается нареканиям и порицанию. Даже образовалось целое философское учение о том, что уединение решительно убивает силы человека, стесняет кругозор его мысли и знания, и вообще лишает его надлежащего развития. Во-вторых, в современной общественной жизни образовались особые учреждения, намеренно противопоставленные уединению и домашнему препровождению времени, каковы клубы и другие общественные собрания, частое посещение которых даже вменяется в обязанность современному образованному человеку; а общественные увеселения, получившие также значение постоянных учреждений, представляют трудно побеждаемый соблазн и для таких людей, которым нужно для успеха в своем развитии не отдохновение в развлечении, а умственный труд в уединении. При правильном изложении христианского учения об уединении обозначатся и неверность суждений, отрицающих его, и истинное значение учреждений, противопоставляемых уединению.

Что такое христианское уединение? – Оно есть намеренное и сознательное удаление от людей и общественных отношений по внутренним потребностям духа человеческого.

Материалисты причисляют род человеческий к разряду „стадных животных“, т. е. живущих не порознь, а обществами, каковы: пчелы, муравьи, бобры, перелетные птицы и пр. Они говорят, что как эти животные только в своей общественной жизни развивают вполне все свои инстинкты, удивляющие нас своею разумностью и целесообразностью: так и люди только в обществе заимствуют побуждения, цели и средства для полного развития своих разнообразных духовных и телесных сил. В этом взгляде верно то, что человек, совершенно удаленный от общества, действительно, останавливается в своем развитии, внутренне замирает, и даже теряет дар слова, чем и доказывается, что он предназначен жить и действовать в обществе себе подобных. Но неверно то, что он исключительно только в обществе может развиваться до полного доступного ему совершенства. Величайшая разница между человеком и животным состоит, во-первых, в том, что люди по своим свойствам и способностям не все похожи друг на друга до совершенного однообразия, как животные, а различаются между собою особыми дарованиями и различными видами призвания к той или другой деятельности, так что, отделяясь от общества, по необходимости, объединяются в особые кружки, как ученые, художники, ремесленники и пр. Во-вторых, человеку не положено предала развития, как животному только до полного обнаружения инстинктов, свойственных его породе, а открыто поприще усовершенствования без конца. Поэтому, во всяком роде деятельности люди, превосходя друг друга силами и способностями, опережают и обгоняют один другого, так что общество или среда, имеющие известный общий уровень своего развития, могут не содействовать, а задерживать людей, отмеченных особыми дарованиями. В-третьих, наконец, животные движутся в развитии своих сил неотразимым законом необходимости и все выливаются в одну форму, а человек, хотя позывается и нудится своею природою к деятельности, но по своей свободе может и противиться ей в том или другом отношении; может понуждать себя в деятельности и отказываться от нее; может совершенствовать, а может и исказить себя. Все эти особенности природы человеческой разделяют деятельность человека на два вида, – общественную и личную, обособленную или, что то же, уединенную.

Отметим особые черты и условия деятельности человеческого духа, требующие уединения.

Прежде всего требует уединения деятельность разума. У животного инстинкты возникают из его природы готовые со всеми особенностями, свойственными его породе, и неотразимо подчиняют себе всю его деятельность. Человек, имея некоторые природные предрасположения к той или другой деятельности, самый род деятельности может избирать сам лично, иногда и не угадывая природного призвания; начинает и продолжает дело свое свободно, хотя и получает иногда побуждения и поощрения извне. Притом, все внешние побуждения могут имеет значение только при самодеятельности человека; без нее самые сильные побуждения, даже наказания, останутся бесполезными истязаниями. Вследствие этого, чтобы человек работал, надобно предрасположить его к известному труду, объяснить его пользу и сделать его желательным. Здесь-то и начинается собственно человеческая деятельность, требующая внутреннего свободного возбуждения ума, внимания, сосредоточенности, прилежания и терпения. Все это и достигается вполне только в уединении, а не на рынке, не в шуме толпы, не в суете общественной жизни. Это понимает и разумный школьник, который уходит от семьи в уединенную комнату, чтобы основательнее приготовить свои уроки. Это наилучшим образом понимают ученые и художники, тщательно производящие свои работы, требующие напряжения ума и продолжительного размышления., Они преимущественно, когда полюбят свое дело, любят и уединение до. совершенного отчуждения от шумных развлечений, и из своего уединения выносят на пользу общества свои глубокомысленные и обширные ученые труды и изящные художественные произведения. Подумаем, не от того ли между прочим у нас всюду замечается между образованными людьми необыкновенная легкость, поверхностность и непоследовательность в суждениях, что умы не получают надлежащей выдержки и глубины мышления в кабинетных занятиях? Не от того ли наша светская литература по предметам высшего отвлеченного знания скудна самостоятельными произведениями, а довольствуется переводами и компиляциями, что современные ученые мало уделяют времени на уединенные труды и слишком много на общественные собрания и развлечения? Не от того ли наших образованных людей так трудно заставить тщательно и самостоятельно исследовать спорные религиозные вопросы, а не увлекаться чужими мнениями, что они привыкли новые мысли схватывать на лету и с чужих слов, не имея терпения проверить их изучением предмета и собственным размышлением? Не оттого ли в личные воззрения каждого из нас и в нашу внутреннюю жизнь набирается больше пустых и легкомысленных суждений, бродящих в обществе рассеянных людей, чем из нашей самостоятельной умственной работы исходит в эхо самое общество верных взглядов и разумных убеждений, способных отрезвить его и приучить к правильной оценке произведений современных проповедников всякой лжи по вопросам нравственным и религиозным.

Чрезвычайно важное значение в развитии духа человеческого имеет сознание и самосознание, т. е. отчетливое понимание того, что мы делаем, и какими оказываемся в том, или другом роде нашей деятельности. Эта способность видеть себя в известном положении, наблюдать за собою, замечать свои ошибки и поправлять себя, эта способность есть свойство чисто человеческое, которое имеют только разумно-свободные духи, а никак не животные. Деятельность нашего сознания есть более или менее пристальный взгляд, или внимательное смотрение внутрь себя и наблюдение за всеми отправлениями своей духовной жизни, – мыслями, чувствованиями и желаниями; между тем как обращение к другим людям, или к обществу есть смотрение на предметы, находящиеся вне нас, и наблюдение за внешнею жизнью. Эта двойная деятельность наша делает нас похожими на людей наблюдающих за тем, что делается в их доме, или смотрящих в окно на то, что делается на улице. Понятно, что только тот может держать внутри своего дома все в порядке и опрятности, кто постоянно обращает на это должное внимание, а не тот, кто не отходит от окна. Отсюда видно, что для того, чтобы мы могли иметь ясное сознание о своей внутренней деятельности, мы должны постоянно углубляться в себя. Это есть внутреннее уединение, которое возможно и в обществе, но на короткое время и мимоходом, но которое в полном своем виде возможно только в частном и более или менее продолжительном удалении от общества. Мы должны следить за собою не только в том, что делаем сейчас, но обсуждать и то, что делали прежде, и что намерены делать впредь. Нам надобно вспоминать и то, что было с нами не только в последние дни, но и в предшествовавшие годы. Для нашего правильного развития мало перелистывать в своем воспоминании книгу нашей прошедшей жизни, но нужно углубляться в нее, чтобы, решить, какими мы были прежде, какими стали теперь, и какими, судя по приобретенным нами навыкам, будем вперед. Здесь выступает на поприще внутренней нашей деятельности особый вид сознания, называемый совестью, которая оценивает наши поступки по законам нравственным, судит и оправдывает, или осуждает нас, ободряет и утешает, или повергает нас в состояние скорби и печали. Это трудная и сложная работа, которая не может быть успешно совершаема в шуме общественной жизни. Кроме напряжения ума она требует и участия сердца. Многие события нашей прошедшей жизни надобно будет строго обсудить, но сверх того над многими придется остановиться и поплакать, чего нельзя делать на улице. Отсюда ясно, что чем чаще и больше развлекает и волнует нас жизнь на людях, или общественная, тем больше она держит нас вне себя и отвлекает от внутреннего самонаблюдения; а напротив, чем чаще мы с усилием отрываемся от лишних развлечений общественной жизни, тем больше остаемся дома, как в смысле внешнего уединения в своих жилищах, так и в смысле уединения внутреннего в глубине своих душ и сердец, и следовательно становимся тем более рачительными домохозяевами в благоустроении своей внутренней жизни. Вращаясь постоянно в свете и живя для света, мы ставим успехи в свете целью своей жизни, а углубляясь чаще в себя, мы ставим целью свое истинное усовершенствование в умножении полезных познаний и в развитии нравственных сил. Что здесь важнее, и в чем состоит наше истинное благо, – это ясно само собою.

Но восходя выше в изображении нашей внутренней жизни, мы, как христиане, должны вспомнить, что наше истинное назначение есть стремление к общению с Богом, приближение к Нему созерцанием ума и любовью сердца. Это направление должно увлекать нас в глубочайшее уединение, как внутреннее, состоящее в самоуглублении, так и внешнее, состоящее в целесообразном уклонении от общества. Жизнь в Боге – превыше всякого земного блага; следовательно, чтобы стремиться к Нему с большею горячностью, надобно смотреть на все внешнее, временное с большим равнодушием. Чтобы взирать к Нему чистыми очами ума и сердца, нужно освобождать ум и воображение от образов внешних – пустых, бессодержательных и тем более нечистых, а сердце от пристрастий к благам внешним, к наслаждениям чувственным и тем более порочным. Чтобы слышать призывающий глас Его, нужна глубокая внутренняя тишина и спокойствие духа. Это чистое и свободное устремление души к Богу Иисус Христос ясно представил нам в образе уединенной молитвы: ты же егда молишися, вниди в клеть (комнату) твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже в тайне, и Отец твой, видя в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6:6). С молитвою неразлучно размышление о Бог и вечности, о нашей немощи и необходимости для нас постоянной помощи благодати Божией, о нашем недостоинстве и Божием милосердии и долготерпении, что все вместе святые отцы наши назвали Богомыслием, отметив этим словом все уединенные духовные упражнения, включая сюда и благочестивое чтение. А в слове Спасителя, что Отец наш небесный, видя эти тайные занятия, воздаст нам явно, – прежде всего нужно разуметь духовные успехи и совершенства, приобретаемые в этом внутреннем делании, которые истинный христианин выносит из своей клети в общество, как свет, как совершенство, как духовные отличия, выделяющие его из среды людей мирских и приобретающие ему истинное уважение и нетленную славу.

Теперь проследим значение уединения в указанных нами видах, хранимых Православною Церковью.

Высший из них есть уединение подвижников и пустынников. Ныне многие мыслители восстают против этого совершенного отшельничества, называя его бесплодным отчуждением от трудов и удобств общественной жизни и сравнивая с самоистязаниями индийских факиров. Причина таких отзывов заключается в незнании истинного значения христианского подвижничества. Оно есть совершенное и решительное устремление духа, руководимого благодатью Божьею, к Богу и миру духовному, с отчуждением от всего мира земного. Деятельность этих искателей высшего христианского совершенства состоит в искоренении в себе всех остатков греха, в уразумении и отражении всех козней врагов нашего спасения, в борьбе с ними по Апостолу грудь с грудью и лицом к лицу (Еф. 6:12), в молитве, объемлющей весь мир любовью и в ходатайстве за спасение всех людей; а достигаемые ими совершенства: бесстраcтие, глубочайшая духовная опытность, прозорливость, пророчества, чудотворения, сила молитвы, спасающей от бедствий целые народы и царства, и, наконец, ощущение в бренном теле, по Апостолу, сил будущего века (Евр. 6:5), или радостей жизни небесной. Чего эти рабы Божии ищут, и что приобретают, это совершенно непонятно для людей плотских, и мало понятно даже для начинающих с усердием трудиться для царствия Божия. Это объяснил нам один древний подвижник в ответе ученику своему. „Скажи, отче, говорил ученик, что ты чувствуешь, когда молишься и плачешь, и восторгаешься?“ – Сын мой, отвечал старец, можно ли объяснить слепому, что такое свет? Можно ли дать понять вкус меда тому, кто его не пробовал? Испытай и узнаешь. – Так, не догадки и раcсуждения, а только собственный духовный опыт может дать нам понять истинный смысл этой жизни отшельнической.

Но нам более известны монастыри, больше слышим и нападок на них. Не станем защищать то, чего оправдать нельзя. Но в порицаниях современной монастырской жизни замечается одна весьма важная ошибка, которая видна и в суждениях о современном духовенстве, именно: порицая наличный состав действующих и служащих лиц, порицают и отрицают достоинство и самых учреждений, к которым они принадлежат. С порицанием духовных лиц восстают против самого установления в Церкви духовенства, составляющего неотъемлемую часть Церкви; порицая монахов, отрицают и потребность для Церкви монастырей, этих исконных принадлежностей истинной Церкви. Что делают, и чего ищут отшельники в совершенном удалении от обществ человеческих, то же делают и того же ищут и монахи в монастырях, объединяясь среди мира в братские общины с целью молиться и трудиться для своего спасения в братском единодушии, при взаимной друг другу помощи, при взаимном поощрении и утешении в подвигах духовных. Высокое нравственное и общественное значение наших монастырей известно из тысячелетней истории нашего отечества; но кто может сказать, что и ныне нет в них истинных подвижников, когда они не бывают заметны для мира, по свойственному им смирению, покрывающему подвиг духовный? Кто, кроме врагов нашей Церкви, может сказать, что и теперь монастыри стоят напрасно, когда мы видим своими глазами, как непрерывно и тщательно совершаемое в них богослужение и внешнее благочиние привлекает в них миллионы православного народа, находящего в них нравственное подкрепление и утешение? Это центры, к которым стремится и где сосредоточивается религиозное чувство народа, и откуда оно разливается по городам, деревням и семьям. Порицателей монастырей можно спросить: откуда происходят монахи? В монастырях они не родятся, а собираются из христианских семейств. Но при современном упадке истинно-христианского воспитания в семьях мало оказывается ныне тех ревнителей христианского подвижничества, которые оставляли и родителей, и сродников, и богатство, и блестящее общественное положение, и бежали от суеты мирской в тихие обители для беспрепятственного служения Богу. Итак, строго осуждая слабых монахов, не касайтесь своим глумлением самого монашества, а желайте монахам помощи Божией в нравственном преуспеянии согласно с их назначением. Затем возьмите долю монастырских недостатков на себя, отпуская в монастыри из мира людей, которых вы сами расслабили современными противохристианскими обычаями и пороками. По слову Апостола Иакова, вместо осуждения молитеся друг за друга, яко да исцелете (Иак. 5:16).

Уединение ученых и созерцателей в христианских народах должно иметь тот же характер сокровенного служения Богу и стремления к нравственному совершенству. Ученые исследуют истины, созерцатели, или художники ищут красоты в творениях Божиих и стремятся чистую умопостигаемую красоту воплотить в своих творческих произведениях. Но истина и красота, – два пути, ведущие к Богу. Первая ведет к Нему, как к самой истине и источнику ведения, вторая ведет к Нему же, как к самой красоте всесовершенной и источнику всякой красоты созданной. Первая дает успокоение уму в божественном ведении, вторая успокоение сердцу в мирном, чистом наслаждении, в ощущении любви Божией и в веянии Его благодати. Ученый и художник такого направления – те же отшельники, как и пустынники. Внутренняя напряженная деятельность духа есть их делание, заменяющее умерщвление плоти; и чтобы быть на прямом пути к царствию Божию, им нужно только венчать свои духовные труды молитвою, для непосредственного общения с Богом. Здесь открываются основания той склонности к уединению, которая отличает ученых и художников христианского направления, и источник тех тихих радостей, которые для них выше шумных развлечений света. Сосредоточенность ума, устраняющая суетные помыслы, мир сердца, закрытого для страстных волнений и вожделений, успехи, достигаемые в занятиях, делают их труды до того приятными, что только поздняя ночь и утомление вынуждают их оставлять работу. Из этих келлий вышли великие произведения христианских богословов, философов и естествоиспытателей, высокие песнопения церковных и вообще христианских поэтов и картины живописцев.

Но иное мы видим в расположении духа и в трудах ученых и художников, когда они, занимаясь изучением природы и изображением красоты, останавливаются на половине дороги, теряя высшую цель своих трудов, – приближение к Богу чрез познание Его творения. Чуждаясь божественной откровенной истины, они отдают себя в жертву сомнений, борьбы в противоречиях, раздражения от безуспешности в решении высших вопросов знания и жизни, так что их ученая келлия становится для них невольным и томительным заключением. Их может поддерживать самолюбие и стремление к славе, но известно, что это стремление само по себе представляет для них источник страданий от непризнания другими достоинства их трудов и от изменчивости человеческих мнений. Отсюда исходят те односторонние и ложные философские системы, разрушающие ныне веру в ученом христианском мире; отсюда же исходят и те художественные произведения, которые своим грубо плотским изображением библейских событий и священных лиц ныне так оскорбляют чистое религиозное чувство. Мы не говорим уже о тех жалких работниках позорной легкой литературы и тех несчастных читателях их произведений, которые в свое уединение или, вернее, в свои головы и сердца переносят всю суету и все страсти пустой и развратной светской жизни.

Нам остается указать существенные черты христианского уединения семейств. Напрасно думают, что указанные нами черты уединенной подвижнической жизни не относятся к семействам, так как люди семейные, по общепринятому выражению, суть люди мирские. Но мы говорим о христианских подвигах для достижения царствия Божия, равно обязательных для всех христиан, – одиноких и семейных. Разность положения одиноких и семейных в этом отношении состоит лишь в том, что семейным людям, живущим среди мира и его соблазнов, в заботах о семейных нуждах, труднее служение Богу, чем в пустынях; почему христиане, искавшие совершенства, и бежали от семейств. Но не напрасно Ап. Павел называет христианское семейство домашнею церковью (Рим. 16:4). И Христос Спаситель любил благочестивые семейства и посещал их; следовательно, в них, и преимущественно в них, как рассадниках народов христианских, необходимы доступные им христианские добродетели. Необходимое условие их жертву сомнений, борьбы в противоречиях, раздражения от безуспешности в решении высших вопросов знания и жизни, так что их ученая келлия становится для них невольным и томительным заключением. Их может поддерживать самолюбие и стремление к славе, но известно, что это стремление само по себе представляет для них источник страданий от непризнания другими достоинства их трудов и от изменчивости человеческих мнений. Отсюда исходят те односторонние и ложные философские системы, разрушающие ныне веру в ученом христианском мире; отсюда же исходят и те художественные произведения, которые своим грубо плотским изображением библейских событий и священных лиц ныне так оскорбляют чистое религиозное чувство. Мы не говорим уже о тех жалких работниках позорной легкой литературы и тех несчастных читателях их произведений, которые в свое уединение или, вернее, в свои головы и сердца переносят всю суету и все страсти пустой и развратной светской жизни.

Нам остается указать существенные черты христианского уединения семейств. Напрасно думают, что указанные нами черты уединенной подвижнической жизни не относятся к семействам, так как люди семейные, по общепринятому выражению, суть люди мирские. Но мы говорим о христианских подвигах для достижения царствия Божия, равно обязательных для всех христиан, – одиноких и семейных. Разность положения одиноких и семейных в этом отношении состоит лишь в том, что семейным людям, живущим среди мира и его соблазнов, в заботах о семейных нуждах, труднее служение Богу, чем в пустынях; почему христиане, искавшие совершенства, и бежали от семейств. Но не напрасно Ап. Павел называет христианское семейство домашнею церковью (Рим. 16:4). И Христос Спаситель любил благочестивые семейства и посещал их; следовательно, в них, и преимущественно в них, как рассадниках народов христианских, необходимы доступные им христианские добродетели. Необходимое условие их процветания есть удаление от общественных пороков, в чем и состоит собственно их уединение. Строгие и благожелательные отношения к обществу, как для приобретения средств жизни, так и для блага самого общества, радостное возвращение домой по окончании дел службы или работы, попечение мужа о счастии жены, и жены о счастии мужа, и обоих вместе о детях, мирные занятия в кругу семьи, тихие семейные радости особенно в христианские праздники, заменяющие шумные светские увеселения, – вот черты христианского семейного уединения. Дети, выходящие из таких семейств, во всю последующую жизнь с благодарностью вспоминают о счастливой невинности и благочестивом настроении, среди которого возросли они.

Известны последствия разбросанности семейств по распутьям света. И мужу, и жене некогда заглядывать в глубину своей души и обсуждать свое нравственное состояние; тем более не приходится думать о христианском направлении детей, и они с детства отдаются на жертву всяких вредных влияний, а в юности делаются добычею разных безбожных и политических кружков. В семействе закрадываются раздоры, составляются супругами вне дома преступные связи, счастье семейное, а иногда и внешнее благосостояние рушится, а в конце всего является то, что мы привыкли называть развращением молодых поколений.

Нам, конечно, скажут: „разве возможно изображаемое вами уединение для людей занятых общественною службою, военных и государственных деятелей, поглощенных важными делами и заботами?” Мы ответим: христианские обязанности исполняются по здравому рассуждению, руководимому нравственным чувством и внутренним опытом; невозможного не требуется. Но надо помнить, что никто так много не трудился, как Господь во время своего служения спасению рода человеческого, и однако же Он в пример общественным деятелям уходил в пусто место един. Но люди светские с упреком заметят нам, что мы хотим весь свет обратить в монастырь, лишить общественную жизнь ее развития, которым она так отличается в последнее время, а семейства обречь на замкнутую, однообразную, бесцветную и скучную жизнь, лишить их участия в современных успехах цивилизации и пр. Нет, мы хотим только показать, куда должна склоняться и тяготеть преимущественно жизнь христианских обществ, – т. е. к миру духовному и к Богу, согласно с назначением христианства, а не к миру внешнему, не к интересам земным, не к наслаждениям страстным, не к животному материализму. Кто тяготеет к первому направлению, тот примет к сердцу христианское учение об уединении, а кто ко второму, тот без сомнения предпочтет уличную жизнь.

Что же касается до установления отношений к обществу, – приемов, выездов, общественных собраний и светских удовольствий, то для любителей христианского уединения нет надобности писать в этом смысле подробные правила. Их разум, не затемненный пристрастиями, их чистый вкус и целомудренная осторожность укажут им, что для них позволено и полезно, и что вредно и запрещается совестью. Но несомненно, что не защитники уличной жизни могут поворотить христианские народы, ныне нравственно расстроенные, на прямой путь, а мыслители и деятели, созревающие в христианском уединении. Аминь.