Семья

Что такое христианская семья

Сегодня вопросы, что такое христианская семья и что такое брак, требуют серьезного осмысления. Я вижу у нас на приходе много молодых людей, которые запутались и не понимают, что они хотят увидеть в своей семье. В их головах существует масса штампов отношений между юношей и девушкой, на которые они ориентируются.

Современным молодым людям очень сложно найти друг друга и создать семью. Все смотрят друг на друга под искаженным углом: одни – почерпнув свои знания в «Домострое», другие – в телепрограмме «Дом-2». И каждый по-своему пытается соответствовать прочитанному или увиденному, при этом отказываясь от собственного опыта. Молодые люди на приходе очень часто смотрят вокруг себя в поисках пары, которая могла бы соответствовать их представлениям о семье, и боятся, как бы не ошибиться, ведь православная семья должна быть именно такой-то. Это очень большая психологическая проблема.

Второе, что усугубляет эту проблему, – неразделение понятий: что является природой семьи, а что является ее смыслом и целью. Недавно я прочел в одной проповеди, что целью христианской семьи является деторождение. Но это неправильно и стало, к сожалению, необсуждаемым штампом. Это можно назвать целью мусульманской, буддистской, любой другой семьи. Деторождение является природой семьи, но отнюдь не целью. Оно заложено Богом в отношения между мужем и женой. Когда Господь создавал Еву, Он сказал, что нехорошо человеку быть одному, и не имел в виду только деторождение.

Первое признание в любви

В Библии мы видим христианский образ любви и брака.

Здесь мы встречаем первое признание в любви. Адам говорит Еве: кость от костей моих и плоть от плоти (Быт.2:23). Вдумайтесь, как это прекрасно звучит.

В самом чине венчания сначала говорится о помощи друг другу, а потом только о восприятии рода человеческого: «Боже святой, создавший из праха человека, и из ребра его образовавший жену, и сочетавший с ним помощника, соответственного ему, ибо так угодно было Твоему Величеству, чтобы не одному быть человеку на земле». И потому многодетность тоже не является целью. Если семье поставить такую задачу: обязательно воспроизводить и воспроизводить, то может возникнуть искажение брака. Семьи не резиновые, у каждого свой ресурс. Нельзя ставить такую колоссальную задачу, чтобы Церковь решала демографические проблемы государства. У Церкви другие задачи. Всякая идеология, которая вносится в семью, в Церковь, – страшно губительна. Она всегда сужает ее до каких-то сектантских представлений.

Семья – малая Церковь

Помочь семье стать малой Церковью – вот наша главная задача.

И в современном мире слово о семье как о малой Церкви должно звучать громко. Цель брака – это воплощение христианской любви. Семья – это место, где человек присутствует по-настоящему и до конца. И реализует себя как христианин в своем жертвенном отношении к другому. Пятая глава Послания апостола Павла к Ефесянам, которая читается на венчании, содержит образ христианской семьи, на который мы ориентируемся.

У отца Владимира Воробьева есть замечательная мысль: семья имеет свое начало на земле и имеет свое вечное продолжение в Царствии Небесном. Вот ради чего создается семья. Чтобы двое, став единым существом, это единство перенесли в вечность и малая Церковь и Небесная стали едиными.

Семья – это выражение антропологически заложенной в человеке церковности. В ней реализуется осуществление Церкви, заложенное Богом в человеке. Преодоление, выстраивание себя по образу и подобию Божию – очень серьезный духовный, аскетический путь. Об этом надо нам очень много и серьезно говорить с приходом, юноше с девушкой, друг с другом.

А от стереотипов в семейных отношениях надо избавляться. Я считаю, что многодетная семья – это хорошо. Но каждому по силам его. И многодетность не должна ставиться как задача, обязательная к исполнению, ни духовническим руководством, ни какими-то соборными решениями. Деторождение есть исключительно исполнение Любви. Дети, брачные супружеские отношения – это то, что наполняет семью любовью и восполняет ее как некое оскудение.

Супружеские отношения – отношения любви и свободы

Когда мы говорим об интимных отношениях в семье, возникает много сложных вопросов. Монашеский устав, по которому живет наша Церковь, не предполагает рассуждения на эту тему. Тем не менее вопросы стоят, и никуда нам от них не деться.

Осуществление супружеских отношений – вопрос личной и внутренней свободы супругов.

Было бы странно из-за того, что супруги причащаются во время чина венчания, лишать их брачной ночи. А некоторые священники так и говорят, что не стоит супругам причащаться в этот день, потому что им предстоит брачная ночь. А как быть тем супругам, которые молятся о зачатии ребенка: чтобы он был зачат с Божьего благословения, им тоже не причащаться? Почему ставится вопрос о принятии Святых Христовых Тайн, о скверне, если отношения освященны венчанием? Ведь написано: ложе не скверно? Когда Господь посетил брак в Канне Галилейской, Он же, наоборот, добавил вино.

Здесь встает вопрос сознания, которое интимные отношения низводит до животных отношений.

Брак венчается и считается неоскверненным! Тот же Иоанн Златоуст, сказавший, что монашество выше брака, говорит и о том, что супруги остаются целомудренными и после того, как они поднимаются с супружеского ложа. Но это в том случае, если у них честен брак, если они берегут его.

Поэтому супружеские отношения – это отношения человеческой любви и свободы. А бывает и так, и это могут подтвердить и другие священники, что всякая излишняя аскеза может являться причиной супружеских ссор и даже распада брака.

Любовь в браке

Люди соединяются в браке не потому, что они животные, а потому, что они любят друг друга. А вот о любви в браке за всю историю христианства сказано не так много. Даже в художественной литературе проблема любви в браке впервые поднимается лишь в XIX веке и никогда не обсуждается ни в каких богословских трактатах. Даже в семинарских учебниках не говорится нигде, что люди, создающие семью, должны любить друг друга обязательно.

Любовь является основой для создания семьи. Об этом и должен радеть каждый священник, чтобы люди, собирающиеся жениться, ставили перед собой цель – любить по-настоящему, хранить и умножать любовь, сделать ее той Царской Любовью, которая приводит человека ко спасению. В браке ничего другого и быть не может. Это не просто бытовая структура, где женщина – воспроизводящий элемент, а мужчина – зарабатывает на хлеб и имеет немного свободного времени, чтобы поразвлечься. Хотя сейчас именно так чаще всего и происходит.

Церковь должна охранять брак

И только Церковь сейчас еще способна говорить, как создавать и сохранять семью. Существует много структур, которые дают возможность заключать и расторгать брак, и рассказывают об этом.

Раньше Церковь действительно была тем органом, который брал на себя ответственность за законный брак и одновременно осуществлял церковное благословение. А теперь понятие законного брака все более и более размыто. В конечном итоге оно будет размыто окончательно. Очень многие не понимают, чем законный брак отличается от гражданского. Некоторые священники тоже в этом путаются. Люди не понимают смысла заключения брака в государственных учреждениях и говорят, что лучше повенчаются, чтобы встать перед Богом, а в ЗАГСе – что? В общем, понять их можно. Если они любят друг друга, то им не нужна справка, какое-то формальное свидетельство любви.

С другой стороны, Церковь имеет право заключать только те браки, которые зарегистрированы в ЗАГСе. В итоге некоторые священники говорят странные слова: «Вы распишитесь, поживите немножко – годик. Если не разведетесь, то приходите венчаться». Господи, помилуй! А если разведутся, что, не было брака? То есть такие браки как бы не считаются, как будто их не было, а которые Церковь повенчала – это на всю жизнь...

С таким сознанием невозможно жить. Если мы это принимаем, то и любой церковный брак тоже будет распадаться, ведь могут быть причины для расторжения церковного брака. Если таким образом относиться к государственному браку, что он такой «недобрак», то количество разводов будет только увеличиваться. У брака венчанного и невенчанного одна и та же природа, последствия развода везде одинаковы. Когда допускается странная идея, что можно пожить вместе до венчания, то каким у нас будет сам брак? Что тогда мы понимаем под нерасторжимостью, под «двое – плоть едина»? Что Бог сочетал, человек да не разлучает (Мк.10:9). Ведь Бог сочетает людей не только через Церковь. Люди, встречающиеся друг с другом на земле – по-настоящему, глубоко, – они все равно осуществляют природу брака, данную Богом.

Только вне Церкви они не получают той благодатной силы, которая преображает их любовь. Брак получает благодатную силу не только потому, что он венчан в Церкви священником, а еще и потому, что люди вместе причащаются, вместе живут единой церковной жизнью.

Многие за обрядом венчания не видят сущности брака. Брак – это союз, который сотворен Богом еще в раю. Это таинство рая, райской жизни, таинство самой природы человека.

Здесь возникают огромная путаница и психологические препятствия для людей, которые ищут себе жениха или невесту в православных молодежных клубах, потому что только православный с православным, а иначе никак нельзя.

Подготовка к браку

Церкви нужно готовить к браку и тех людей, которые приходят не из церковной общины, тех, которые сейчас могли бы прийти в Церковь через брак. Сейчас огромное количество невоцерковленных людей желают настоящей семьи, настоящего брака. И знают, что ЗАГС ничего не даст, что истина дается в Церкви.

А им говорят: получите свидетельство, заплатите, в воскресенье приходите к двенадцати. Хор за отдельную плату, паникадило за отдельную.

Перед венчанием люди должны пройти серьезный подготовительный период – и готовиться несколько месяцев как минимум. Это должно быть обязательным. Хорошо бы принять решение на синодальном уровне: так как Церковь несет ответственность за нерасторжимость брака, то и допускает его только между теми, кто в течение полугода регулярно приходил в храм, исповедовался и причащался, слушал беседы священника.

Гражданская регистрация в этом смысле отступает на второй план, потому что в современных условиях она дает возможность закрепить какие-то имущественные права. Но Церковь не за это несет ответственность. Она должна соблюсти совершенно четкие условия, на основании которых совершается такое Таинство.

А иначе, конечно, проблемы с развенчанными браками будут только расти.

Сущность семьи

Первая страница Библии рассказывает о том, как Господь творил мир, и заканчивается такими словами: И увидел Бог, что это хорошо. Так происходит творение растений, рыб и птиц, небесных светил.

На шестой день Господь творит человека и творит его по-другому, нежели иной мир живой и неживой природы. Сказано: Господь взял персть, то есть прах земной, и вдохнул в него дух Своей жизни. И стал человек живою душою. Господь вдыхает в новосозданного человека Самого Себя.

Бог сотворил человека по образу и подобию Своему. Мужчину и женщину. Но женщину Он сотворил позже и тоже особенным образом. Человек, который несет в себе все дальнейшее человечество, каждого из нас в своих недрах, несет в себе также образ и подобие Божие.

Что такое образ и подобие? Это надо осознать. Мы смотрим на икону и говорим: это образ Божий. И человека мы называем – образ Божий. Образ – это отображение. Это то, как Бог Себя запечатлел, отобразил в ином существе.

Причем о Боге мы столько лет, сколько существует человечество, почти ничего не знаем. Часто святые отцы пытаются говорить о Боге в отрицательных категориях. Такое богословие называется апофатическим, то есть отрицательным. Мы можем больше сказать о том, чем Бог не является, нежели о том, чем Бог является, поскольку Он невидим, непостижим, никаким образом непредставим. Бог абсолютен, и что бы мы ни сказали о Нем положительного, это всегда будет нашим небольшим опытом и всегда будет недостаточно.

Скажешь, что Бог – это Свет. И ошибешься. Потому что мы знаем свет материальный, например свет софитов. Священное Писание говорит, что Бог есть Свет. Но каков этот Свет, выразить до конца словами невозможно.

Бог – это Жизнь. Но мы знаем жизнь только в категориях ее ограниченности, ограниченности той же самой смертью. А в Боге нет смерти. Поэтому когда мы говорим, что Бог есть Жизнь, то ограничиваем Бога своим маленьким жизненным опытом. Даже если это опыт духовный, даже если это опыт верующего человека. И поэтому о Боге мы почти ничего не знаем.

И, тем ни менее, знаем о Нем нечто очень важное. Именно потому, что Он себя в каждом из нас отобразил. Все, что является сущностным, настоящим и истинным, это от Него. Потому что Он сущий: Я есть Тот, кто Есть. Поэтому все, что есть в этом мире по отношению к Сущему, к «существительному», будет всегда «прилагательным».

Он сущий, и это сущее в нас – свобода, любовь, жизнь, творчество, мыслительный процесс, чувственный процесс (а Бог – это чувственное «существо», у Него есть чувства) – это слабое, совсем неверное, но отображение нашего знания о Нем. Все это сущее в нас раскрывается совсем по-другому, по-настоящему глубоко, и через него мы можем познать Бога. Ведь если мы – Его отображение, это нам дается.

Поэтому Божественные качества, которые в Боге абсолютны, вечны в каждом человеке, но они даны нам как потенция, возможность развития. Например, слово «талант», которое мы так часто употребляем, тоже таит в себе намек на развитие: не закапывай свой талант в землю.

А вот слово «подобие» – это образ поведения, образ подражательный. Человек может стать похожим на Бога. Поэтому людей, которые стали похожи на Бога, у нас в Церкви принято называть преподобными, то есть очень похожими на Бога.

Человек должен самого себя и отображение в себе истинного, неведомого, непостижимого Бога таким образом раскрыть и очистить, чтобы это сделало его самого очень похожим на Бога. Что, собственно говоря, и было дано Адаму в Раю как предназначение человека.

Бог ограничивает Себя, когда дает человеку свободу, в седьмой день, день своего покоя, дает ему быть главным творцом на земле. Он дает Адаму задания: взращивать Рай, нарекать имена животным, плодиться и размножаться.

Он дает ему первую заповедь – не вкушать от древа познания добра и зла. Через эту заповедь Он тоже подвигает человека к познанию добра. Не зла, а только добра, ведь познание добра открыто человеку вне древа: Бог – добро. Узнавая Бога, общаясь с Богом, человек познает добро. Поэтому даже эта тайна – познания добра – для человека раскрывается.

Нехорошо человеку быть одному

Что же происходит дальше? Мы видим, что Бог смотрит на Адама и говорит: нехорошо быть человеку одному (Быт.2:18). Итак, все было хорошо, творение мира было прекрасным: и растения, и дерева, сеющие семя по роду своему, и птицы, наполняющие небеса, и рыбы, наполняющие воды, и светила – вселенную. Все было хорошо.

И вдруг – вот тебе раз! – нехорошо быть человеку одному. Почему? Потому что одиночество не дает развиться потенциалу образа Божьего в нем.

Когда мы рассуждаем о тайне Пресвятой Троицы (а что о Ней рассуждать, Она как была тайной, так ею и останется), мы не можем постичь, что такое Пресвятая Троица. Представить себе это никаким образом нельзя. Конечно, какие-то образы, аналогии дают нам святые отцы.

Бог есть Любовь – а это сказано Самим Христом в Его беседе с учениками и первосвященнической молитве, которая описана в 17-й главе Евангелия от Иоанна. Сын говорит Отцу: «Все Мое – Твое, и любовью, которой Ты возлюбил Меня, Я возлюбил их. Да будут совершенны во имя Твое. Я открыл Имя Твое на земле»³². Ведь имя Божие – тайна. Имя Бога открывается нам через личность Иисуса Христа. Бога не видел никто и никогда, Он явил себя через Сына.

Григорий Богослов рассуждает так: если Бог есть Любовь (а мы веруем во единого Бога), если Бог есть единица, то эта любовь неминуемо будет направлена на самого себя. И тогда мы сможем сказать только одно: что Бог есть не любовь, а эгоизм. Потому что любовь, направленная на самого себя, никому не достается. И только когда Бог – Троица, мы можем понять, что Бог есть Любовь.

Три Лица единого Божества соединены Любовью. Рублевская Троица символическим образом это показывает: любовь, единение лиц открываются перед нами. Григорий Богослов говорит: «Вот это есть Любовь, которой становится Отец по отношению к Сыну».

Отец по отношению к Сыну – это Любовь. Сын по отношению к Отцу – это Любовь. Духа же Святого, исходящего от Отца, называют Утешитель. Это его ипостасное качество: утешать, нести Любовь.

Каждое Лицо Пресвятой Троицы ипостасно говорит о Любви. Ипостась Отца, ипостась Сына, ипостась Утешителя-Духа – каждая говорит именно о Любви. Это является единством Любви и передается как образ Святой Троицы человеку.

Нехорошо быть человеку одному, – говорит Господь. Сотворим ему помощника (Быт.2:18). И вот что происходит. Бог наводит на Адама глубокий сон и берет одно из ребер.

Мне понравилось, как об этом говорит митрополит Антоний Сурожский: слово «ребро» во французском языке имеет также значение «сторона, часть, берег». Человек разворачивается двумя частями, человек становится открытым, развернутым, разверзнутым. Он себя открывает, как Любовь себя открывает, через рану. У человека образуется другая часть.

Адам, видя эту другую, но свою часть, сказал: Кость от кости моей, плоть от плоти. В своей песне это замечательно переиначил Окуджава: «Поверьте, эта дама из моего ребра, и без меня она уже не может». Это было первое признание в любви, которое звучит со страниц Библии: «Ты и я – мы одно», «да будут двое плоть едина»³³.

Едины, но при этом разные. Адам без своей второй части неполон. И Ева без него неполна. Каждый из них без другого – недостаточен, не человек до конца. Один без другого – что-то недостающее. Одного без другого до конца быть не может. И соединение их вместе делает двух опять единым существом, единым организмом.

Любовь, семья, Церковь

Именно это соединение и являет нам первую семью, а также являет нам первую Церковь. Потому что человечество создается в лице первой семьи как первоцерковь. Сейчас все время говорят: «Семья – малая Церковь».

Прежде всего Церковь создается как семья, а уже потом семья как Церковь. Об этом сегодня многие забыли. Церковь – это прежде всего семья. В первородном смысле этого слова – когда люди соединяются. Потому что друг без друга они неполноценны.

Таким образом, через Адама и Еву все человечество, несмотря на грехопадение, перспективно развивается: все люди разные, и один в другом нуждается. У всех людей разные способности: есть богатые, есть бедные. Есть умные, есть дураки. Есть здоровые, есть больные. Есть способные, есть – нет. И только вместе эти разные люди могут быть единым человечеством, которое есть Церковь как семья. Адам без Евы не человек.

И мы друг без друга – не человечество. И Церковь, по сути своей, это осуществление человеческой семьи в двух прекрасных людях, которых мы называем Адам и Ева. И Церковь существует именно ради того, чтобы всех разных людей соединить в единое человечество.

Как это можно сделать? Только Любовью. По слову Алексея Степановича Хомякова, замечательного русского богослова, славянофила, «Церковь – это организм любви».

Сегодня мы живем в довольно сложной обстановке. У многих людей, читающих слова Бог есть Любовь (1Ин. 4, 16), сердце трепещет. Но если сегодня сказать «Церковь есть Любовь» – как это будет воспринято? А ведь это тождественные вещи! Церковь замыслена как Любовь. И прежде всего как семья, которая соединена только любовью, только самоотдачей, только глубочайшим проникновением. И семья может существовать только так.

Сущность брака не исчерпывается продолжением рода

О семье очень много говорится, в том числе что православные семьи должны быть многодетными. Но сущность брака не исчерпывается продолжением рода. Чем же тогда христианский брак отличается от брака языческих племен, которые населяют, например, Танзанию, или от понимания брака в исламе, в иудаизме?

Сущность брака в человеческом обществе, христианского брака в том числе, за много столетий, к сожалению, утратила свое онтологическое значение и перешла прежде всего в социально-бытовую категорию. Брак в первую очередь стал инструментом жизневоспроизводства, а не организмом любви и утратил свою мистическую, онтологическую, богоподражательную сущность.

Поэтому когда с миром стали твориться всевозможные катаклизмы – экономические, социальные, – все, брака не существует. Потому что он был привязан к этим вполне земным категориям: продолжение рода, социум, культура, экономика и так далее. А двадцатый век – это век мировых катастроф, революций, сексуальных в том числе.

И вдруг от брака ничего не остается, и люди думают: а зачем нужен такой брак, который лишен глубокого мистического смысла? И люди этого мистического чувства ищут, спрашивают: если мы любим друг друга, зачем нам штамп в паспорте, зачем нам социальные скрепы, которые брак не держат?

Все-таки интуитивно человек в браке ищет настоящего, глубокого, того, что соединяет людей, чтобы они, один раз встретившись на земле, никогда уже не разлучались. Ведь любовь сильнее смерти.

«Сильна, как смерть, любовь»³⁴, – говорит нам Священное Писание Ветхого Завета. А Новый Завет утверждает, что любовь сильнее смерти. Христос воскрес, «смертию смерть поправ».

Зацепиться за ценности

Что такое брак сегодня? Кто эти люди, которые встречаются и начинают любить друг друга? И каким образом сделать так, чтобы эта любовь, как свойство брака, божественное свойство человека и Церкви, – не потерялась?

Как не просто сохранить, а приумножить это свойство?

Самая сложная задача современной Церкви, как и вообще во все времена, – явить этому миру, что Церковь есть Любовь. И исповедовать это.

Сегодня это особенно актуально, потому что Церковь начинают затрагивать те же явления, которые в свое время стали разрушительны для любви.

Как только Церковь, будучи организмом любви, начинает цепляться руками и ногами не за Христа, а пытается утвердить себя в рамках сцепки с государственной властью, – тогда, едва власть начинают трясти, начинают трясти и Церковь. Как только власть начинают критиковать, и Церковь подвергается нападкам.

И тогда то, что произошло с социальным браком, происходит и с социальным институтом – Церковью. И Церковь в глазах людей выглядит прежде всего как социальный институт.

Без сомнения, надо кормить голодных, одевать бездомных, посещать больницы, заниматься катехизацией... Но все-таки сущность Церкви не в этом.

И мы все время говорим о том, что Евангелие – это не этический трактат, что самое главное – это не то, как Христос учит правильно поступать. Священное Писание христианства – это не философия, не этическое учение. В христианстве (сошлюсь на того же Хомякова) самое главное наше сокровище, наша ценность – это Сам Господь Иисус Христос. И больше ничего.

И вот когда в Церкви для всех – это правило, все знают, что в Церкви для нас главное Господь Иисус Христос и наши личные с Ним взаимоотношения, тогда все потихонечку становится на места. Тогда Церковь становится семьей.

Когда один без другого не может, когда один в другом нуждается, когда один другого ищет, когда один другого спасает, когда все строится на таких отношениях, тогда все встает на свои места. Если Царство Небесное взыскуется таким образом, то все остальное прилагается – и социальное, и другое.

Семья, скрепленная огородом

То же самое происходит и в семье. Если семья не испытывает потребности во Христе, если семья не испытывает потребности в постоянном источнике любви, ее трудно сохранить.

Человеческая любовь – как вода. Она необходима для жизни. Но ведь Христос претворяет ее в вино на браке в Кане Галилейской. Христос дает иную сущность этому простому и естественному. Он наполняет брак совсем иным содержанием. Вино – это удивительным образом преображенное вещество. Виноградные ягоды – поспевшие, собранные, пережатые, забродившие, преображаются в вино, которое совсем иного качества, чем вода. И это вино имеет еще и способность по действию Духа Святого становиться истинной Кровью Христовой, которая делает нас совершенно другими.

Так вот любовь, которая дается каждому из нас как потенция, как свойство, как Божественная сила, – может оскудевать. Любой огонь, если в него не подкладывать дрова, обязательно когда-нибудь затухнет. Любовь, над которой не трудятся, будет затухать, превращаться в иную категорию. И тогда брак будет держаться чем-то другим. Любовь будет продолжать себя в детях, потому что там она остается. И брак будет скрепляться либо детьми, либо общей площадью, либо огородом и дачей, куда надо ездить, либо какими-то постоянными ремонтами и покупками мебели. Потому что ведь что-то должно быть общее. Или он будет распадаться, распадаться, распадаться: супругов ничто не будет держать.

Все человечество – потенциальная Церковь. И когда мы говорим о вечной жизни, о спасении, о пришествии Христа в мир во Второе Его пришествие, когда читаем молитву «Отче наш» каждый день, мы говорим о человечестве именно как о Церкви. Потому что в Царствии Небесном осуществившееся человечество – это Церковь Божия и Его семья. «Я назову их, – говорит Бог в Ветхом Завете, – сынами и дочерями». И мы уже сейчас постоянно называем Бога своим Отцом, потому что Иисус Христос поставил нас вместе с Собой на одну ступенечку по отношению к Богу. Он называет Бога Отцом и нас научил так Ему молиться, называть Его своим Отцом. Церковь мыслится как семья, мы – только как дети, а не как рабы, не как наемники. И поэтому если каждый из нас не научится любить через семью и через Церковь, не будет ни семьи, ни Церкви.

Никаких гарантий

– Порой, когда люди венчаются, им кажется, что Таинство гарантирует им счастливую семейную жизнь, без серьезных испытаний.

– Чувство, будто тебе что-то гарантировано, – всегда ложное.

Христианство вообще ничего не гарантирует, а просто призывает нас следовать за Христом. И этот призыв никак не связан с нашим желанием разложить все по полочкам, сделать духовную жизнь конкретной, понятной, опереться в ней на что-то внешнее, постижимое нашим умом.

И потому у нас к Таинствам часто складывается неправильное, в чем-то оккультное отношение. Нам кажется, что Таинства должны действовать сами по себе, гарантированно подавая нам определенный набор благодеяний.

На самом деле, Таинства, хоть они и совершаются непреложно и неизменно Духом Святым в Церкви, опять же никакой гарантии каждому из нас не предоставляют.

Как Таинство Крещения не гарантирует человеку спасения, Таинство Исповеди – прощения, Таинство Евхаристии – благополучия и ощущения благодатной наполненности, так и Таинство Венчания не гарантирует человеку семейного счастья, оно только открывает возможности для этого через постоянный труд, через жизнь по Евангелию во всей полноте.

Таинство Венчания – начало пути, возможность для возрастания в любви – жертвенной, взаимоотдающей, которая наполняет не только тебя, но и других и распространяется на все пространство твоей жизни. А это все дается человеку через крест, через подвиг, через труд, через самоотдачу.

– У венчанных супругов больше ответственности?

– Венчанные супруги или невенчанные... Речь же не идет о том, что человек, который принимает венчание в Церкви, подписывает некий договор об ответственности. Мы говорим о том, насколько люди понимают или готовы понять, что такое любовь.

Нельзя же сказать, что венчанные браки обязательно совершаются по любви, а невенчанные – не по любви. Существуют невенчанные браки, которые могут реализовать человеческую любовь, быть счастливыми, являться примером того, какой может быть настоящая семья.

Природа любви и в венчанном браке, и в невенчанном одна – божественная. Законы любви непреложны, как законы мира, как законы бытия. И они будут наполнять жизнь людей, даже если они не знают Христа. Христос все равно незримо будет в них присутствовать.

Что же тогда дает человеку венчание? Оно преображает любовь земную, пусть и существующую по божественным законам, прекрасную, но все-таки человеческую – в небесную.

Ярким примером, как это происходит, является первое чудо, совершенное Христом в Кане Галилейской, когда Он превратил воду в вино. То есть обычное вещество, без цвета, без вкуса, без запаха, но крайне необходимое для человеческой жизни превратил в напиток совершенно иного качества. А мы знаем, что вино способно преображаться в Кровь Христову в Евхаристии. Поэтому путь любви – от воды до Крови Христовой – это и есть венчание, Таинство Церкви, где Христос наполняет уже великое, уже необходимое, уже полноту, переливая ее через край. И вот здесь и начинается особая ответственность, которую человек должен принимать.

Готовность принять и быть достойным этого – огромный подвиг человеческой жизни. И этот подвиг делает людей, живущих на земле, едиными в вечности, где уже никто замуж не выходит и не женится, но здешний брак не исчезает, остается вечным.

Измена как составляющая брака?

– Не раз приходилось слышать от людей старшего поколения, что супружеская измена – составляющая брака, которой никак не избежать.

– В этом случае люди просто пытаются оправдать свое поведение или чаще оправдывают ситуацию собственной семьи, когда им пришлось пережить и простить измену своего супруга. Человеку нужны какие-то основания, чтобы суметь справиться с бедой, с тем, что пережить сложно, а порой – невозможно. Из Евангелия мы знаем, что Христос единственной причиной для того, чтобы человек оставил свою жену или своего мужа, называет прелюбодеяние – супружескую измену.

– И потому человек, даже простив, забыть об этом не может на протяжении всей жизни?

– Конечно. Неслучайно же в заповедях сначала идет «не убий», потом – «не прелюбодействуй». Убийство и супружеская измена почти равнозначны по своей разрушительной силе. Кто изменяет любви – тот убийца. И те люди, которые пережили измену супруга или супруги, воспринимают случившееся так, словно их убивают. И эта рана не заживает никогда.

– А как быть с модным нынче мнением, что «легкий уход налево» – только укрепляет семью?

– Да, существует целая современная теория, что супружеская пара обязана таким образом развлекаться и будто это даже увеличивает стремление друг к другу. Это один из вариантов лжи, которой много сегодня наговорено по этому поводу. Лжи мерзкой, отвратительной, гадкой.

А что происходит на самом деле? Люди сначала соединились для любви, произнесли клятвы верности, каждый сумел максимально себя другому доверить, обнажить, обезоружить, открыть, впустить в свою жизнь. И вдруг после этого терпит такое предательство! Это способно до конца убить любовь, разрушить семью, исчерпать брак. Причем полностью, без возможности что-либо восстановить на пепелище.

– Именно поэтому на различных дамских форумах женщины с отчаянием пишут, что муж раскаялся, вернулся, стал буквально идеальным, а у нее внутри – пустота, и она уже жалеет, что позволила мужу не уйти?

– Да, человек может опомниться, прийти в себя. Но людям, к сожалению, свойственно прощать себя раньше, чем их простит другой. А вместе с прощением приходит чувство, что вроде «теперь надо все забыть». А есть такие вещи, которые забыть нельзя. Человек бы и рад это сделать, но не может.

Не может же тот, у кого, скажем, оторвало ногу во время войны, забыть о том, что у него нет ноги. То же самое можно сказать и о пережившем измену мужа или жены. Человека буквально распилили пополам, отняли часть его существа, часть его тела, потому что не зря же говорится, что два – это плоть едина. И как он об этом может забыть?!

И потому простить такое не под силу очень многим. И даже Господь не требует этого от нас. Он говорит, что человек свободен не принимать того, кто совершил измену.

– А как быть, если изменивший в оправдание говорит своей половине: ничего не случилось, я люблю тебя по-прежнему, там была лишь физиология, а душой я всегда с тобой?

– Не буду говорить о причинах супружеских измен: где-то это просто человеческое безобразие, где-то – обоюдная вина людей в браке, которые не умеют друг друга хранить и беречь данное им в самом начале их совместной жизни.

Но в любом случае человек, когда совершает такой поступок, сам сильно меняется. Такое ощущение, что он теряет рассудок. Мы все и так в результате грехопадения имеем искаженную человеческую природу, а в случае измены, особенно если речь о венчанном браке, когда клятвы даны не только человеку человеком, но и Богом услышаны, в Небесах записаны, с самим человеком происходит что-то ужасное. Не может такой страшный грех оставить человека прежним...

Он теряет в себе нечто важное, что его самого как человека формировало. У него сильно поражается та часть души, которая способна на истинные, правильные чувства. Человек начинает лгать, оправдывать себя, искать иные ходы, защищаться. И даже пытается выстраивать что-то правильно, но у него все равно ничего не получается. Потому что он настолько себя искривил, что каждый следующий шаг, даже если он делается формально правильно, все равно уводит его в другую сторону.

Жизнь, в которой уже не будет легкости

– А все-таки можно сохранить семью, которую коснулась измена?

– Наверное, можно. Но случаев, когда семья от этого рушится, гораздо больше. Для сохранения семьи нужен обоюдный подвиг, который, и это надо понимать, не кончится никогда. Как и не исчезнет боль от случившегося. И уже никогда в этой семье не будет такого счастья, легкости, радости, которые могли бы быть. Это все время будет жизнь с комком в горле, с горьким привкусом. Пусть супруги к этому привкусу привыкнут, и, может быть, в этой семье будет даже немало внешних проявлений счастья, общих дел, они будут более ответственны и едины в вопросах воспитания детей. Потому что этих людей будет соединять подвиг покаяния, с одной стороны, и подвиг прощения – с другой. Это, наверное, тоже много значит...

– Как не уйти в депрессию человеку в тот момент, когда он только что столкнулся с изменой близкого?

– А это невозможно – не уйти в депрессию. Человек обязательно переживет ее, переживет отчаяние, чувство крушения всего. И все это сильно и болезненно отразится на детях. Смерть одного из родителей не так ранит детей, как уход из дома отца или измена матери, в общем – разрушение семьи. Потому что смерть переживается как тяжелое горе, но в котором можно жить, с которым можно справляться. А раскол в семье для них – предательство, убийство. Ничто другое не вызывает в детях такой внутренней травмы.

В некоторых случаях женщина, переживающая измену мужа, будет пытаться сгладить ситуацию для детей. Но можно представить себе, насколько ей удастся это сделать, если она в депрессии и способна только механически исполнять свои обязанности – кормить, отводить и забирать детей из школы. Она бы и рада включиться по-настоящему, но не может.

И здесь уже лучше обратиться к психотерапевту, который, возможно, назначит курс лекарственных средств. О том, чтобы регулярно ходить в храм, о необходимости Таинств Покаяния и Причащения я не говорю: это само собой должно подразумеваться для православного человека.

– Некоторые «доброжелатели» советуют человеку, переживающему измену близкого: «А ты отомсти, поступи таким же образом, и легче станет».

– Можно проследить в обществе такую тенденцию взаимного безумия. Но люди, которые в своем отчаянии решаются на подобное, затем, наверное, будут чувствовать себя еще хуже. Ведь человек получает двойную травму. Его предали, и он еще себя уничтожил грехом.

Как можно потерять любовь

– А может быть, что внутренняя, душевная измена наступила раньше, чем физическая?

– Если в семье утеряна любовь, тогда супружеские измены лишь являются следствием этой потери. В один прекрасный момент люди словно договариваются, что им удобнее жить, имея лишь общую квартиру и общий бюджет. Но тут о семье можно говорить только в условных категориях.

Когда нет любви, какой смысл говорить об измене? Когда люди потеряли любовь, они уже изменили друг другу.

– Что значит «потеряли любовь»?

– Люди вдруг понимают, что наступила пустота вместо полноты. И супружеская измена – она уже здесь, свершилась. Потому что люди в какой-то момент изменили друг другу не физически, не фактом, что кто-то пошел «налево», а тем, что отказались от другого, как от креста, когда они в своей семейной жизни смогли сказать: вот это мое, а вот это – твое.

Опасно для брака, когда однажды человек решает, что у него есть нечто такое, что его «половинке» может не принадлежать, чем он не собирается делиться. Пусть это мелочь какая-то, да тот же футбол, например! Это касается всего, в том числе отношений с родителями. Не зря Библия призывает оставить отца своего и матерь свою. То есть даже родителей в браке нельзя оставлять только своими, даже они становятся общими. Отсюда обращение «мама» и «папа» к недавно чужим людям. Брак – хрупкое образование, и к нему нужно относиться бережно.

– Что требуется от людей для того, чтобы сохранить любовь?

– Люди, которые друг друга увидели и друг в друге почувствовали возможность быть вместе, на всю жизнь друг другу обязаны. Важно помнить об этом. Ведь в тот момент, когда они согласились быть вместе, они приняли решение без остатка отдать себя другому человеку. Обоюдно, бесстрашно, с надеждой на Бога. Они, может быть, до конца, по молодости, этого еще не поняли. Но изначально оказались к этому готовы. Если человек изначально не готов посвятить себя без остатка другому, он делает колоссальную ошибку, вступая в брак.

– А как узнаешь, готов или не готов в молодости, в порыве влюбленности?

– Как-то надо узнать. Влюбленность – это еще не стопроцентный повод для вступления в брак. Для этого нужны определенная подготовка, узнавание, испытания, когда любовь, вырастая из влюбленности, начинает проявлять себя. Но каких-то конкретных рецептов здесь нет.

Мне понравилось, как отец Дмитрий Смирнов однажды сказал, что если человек может не жениться, то он не должен жениться ни в коем случае.

То есть вступать в брак нужно только тогда, когда ты точно не можешь этого не делать. Если же хоть на мгновение допускаешь, что можешь не жениться (не выходить замуж), значит, свою жизнь мыслишь в какой-то степени, пусть в самой маленькой автономно, отдельно. Оставляешь себе нечто такое, что может принадлежать только тебе одному. А в браке, повторяю, этого быть не должно. В браке можно только взять и до конца себя отдать.

– Подозревая измену, некоторые женщины пытаются, например, вскрыть электронный почтовый ящик мужа. А получается, что само наличие паролей, «ключей» – уже сигнал, что в семье не все в порядке?

– Если в семье есть момент недоверия, если кто-то от кого-то что-то скрывает, это уже страшно. Значит тот, кому ты доверил себя, у тебя что-то ворует.

Если же возникли подозрения, не надо пытаться «взламывать» электронный почтовый ящик, пытаться что-то узнать. Надо только молиться и внимательно смотреть на происходящее, пытаясь понять, почему это могло случиться и что следует сделать для того, чтобы что-то спасти, уврачевать.

Ведь, на самом деле, можно простить человека, совершившего столь ужасный поступок. Если есть глубочайшее покаяние изменившей стороны и если есть движение навстречу другой стороны, тогда все можно преодолеть. Хотя, повторяю, это больно и трудно.

– В журналах для женщин психологи часто дают советы, что если жена начинает подозревать мужа, то вместо закатывания истерик надо попытаться изменить ситуацию, окружить супруга заботой, вниманием, тщательнее следить за своим внешним видом.

– В том числе, наверное, это тоже может иметь место. Поскольку случается, что люди в семье перестают смотреть друг на друга. Ведь столько дел: купить мебель, отвести детей на музыку и английский, поставить счетчик на воду и сделать еще много чего, вроде бы не терпящего отлагательств. Муж и жена друг с другом даже не видятся. Вечером пришли, каждый – к телевизору, к ноутбуку, потом, уставшие, легли спать, утром проснулись и – новая гонка. И даже интимные отношения у них распадаются.

А однажды супруги с удивлением обнаруживают: «Ой, а кто эта женщина – непонятная, всклокоченная, нервная?», «А кто этот небритый мужчина с серым лицом, с синяками под глазами?» Это может случиться тогда, когда семья вдруг превращается в центр по решению проблем, достижению каких-то маленьких целей, когда у каждого непрестанная забота: зарабатывать деньги, устраивать карьеру, что-то покупать, детей возить в разные школы.

Все, семьи здесь тоже не будет! Потому что цель семьи не в этом. А в наполнении любовью пространства, в котором ты живешь. Все остальное вторично. Ну, не покупай ты мебель, если она обходится такой ценой, не зарабатывай столько денег, если за них расплачиваешься жизнью семьи!

Надо вовремя это понять и – окружить друг друга заботой, наконец-то опять начать смотреть друг другу в глаза, друг с другом вечерами о чем-то разговаривать, сидеть вместе, пить чай, вместе ходить в театры, в кино, в музеи, гулять по парку, то есть делать жизнь общей.

Хотя, казалось бы, и покупка мебели – общая цель: мебель же для дома, дом строится для нас. На самом деле, это все не соединяет, а разобщает, потому что превращается в самоцель: мебель, диссертация, что угодно! Настоящая же цель – это любовь, семья.

Да, человек устает, но что мешает ему, придя, приветливо улыбнуться, поцеловать жену, проверить у детей домашние задания или радостно встретить вернувшегося с работы мужа? Я вот не могу представить себе, что приду домой, а жена не выйдет с улыбкой ко мне навстречу!

– Современный человек оказывается зажатым между полярными, одинаково давящими мнениями: в светских СМИ позиционируется, что «все можно», что все просто и легко в семейной жизни, во многих православных – ничего нельзя, все тяжело и мучительно.

– А у нас вообще о браке как о любви почти не говорят. У нас говорят о браке как о подвиге, как об обязанности, как о методе решения демографических проблем в стране. Об обязанностях женщины-христианки. А в светском обществе говорят о любви как об удовольствии, развлечении.

Нам надо научиться правильно говорить о любви. О любви как о радости, как о счастье, о полноте и в том числе как об ответственности, о труде. Когда владыку Антония Сурожского спросили, каким должен быть христианский брак, какой должна быть христианская семья, он ответил: счастливой! Несение креста в семейной жизни не должно быть формой пытки. Мы же в церковных песнопениях о кресте говорим как о радости. А когда человек идет путем любви, он креста и не замечает, только позднее понимает, что ради того, что у него есть, он готов все отдать, пойти на смерть. Ведь по-настоящему сказать человеку «я люблю тебя» – это значит «я готов отдать за тебя жизнь».

О разводе говорить всегда тяжело. Особенно тяжело, когда этот развод случается в христианских семьях.

Россия занимает первое место в мире по разводам. Это опубликованная статистика. Не удивительно, потому что первое, что советская власть сделала, – стала разрушать семью. Стало возможно регистрировать или не регистрировать браки. В любой момент в 1920–1930-е годы можно было пойти и, даже не поставив в известность свою жену или своего мужа, развестись с ним в ближайшем ЖЭКе, как это описано в рассказах Зощенко.

Зачем брак?

Сегодня мы пришли к тому, что люди приходят к браку, совершенно не понимая, что это такое и зачем они вообще соединяются в браке. Уже хорошо, когда они все-таки приходят к браку, потому что желание какой-то стабильности и какой-то ответственности людей подвигает к тому, чтобы они брак хотя бы регистрировали. Ну а если они хотят повенчать свой брак, это кажется для нас таким замечательным явлением, что мы (люди, служащие в Церкви) готовы их сразу и с удовольствием повенчать, даже не спросив, верят ли вообще эти люди в Бога, читали ли они когда-нибудь Евангелие, исповедовались ли они и причащались ли.

Сегодня для человека, вступающего в брак, брак ничего не значит, в отличие от человека прошлых времен, когда брак был новым этапом его жизни в обществе и новым осмыслением своей жизни.

Например, сегодня, вступая в брак, человек совершенно не думает о том, как он будет обеспечивать семью. Очень часто многие браки – молодые браки – совершаются с полной уверенностью, что родители должны будут молодую пару содержать, снимать для них квартиру или предоставлять им жилплощадь и, пока у них веселая молодая жизнь, снабжать их деньгами. Жизнь продолжается, и когда нужно уже что-то делать самим, оказывается, что сами они ничего делать не умеют, не хотят и совершенно к этому не готовы. Им проще разойтись, потому как и детей, скорее всего, в таком браке не бывает.

Любовь требует ответа

Брак и любовь требуют от человека очень большой ответственности. Любовь требует ответа. А мы сегодня привыкли смотреть на мир и на любовь так, что любовь – это то, чем я привык пользоваться, что доставляет удовольствие, любовь – это примерно то, что я могу заказать в ресторане. Потому что у нас, к сожалению, в русском языке слово «любовь» относится к человеку, к животному, к мебели, к природе, к пище. Поэтому когда человек говорит: «Я люблю», он в эти слова может вкладывать тот же смысл, который вкладывает, когда говорит: «Я люблю макароны». Так чаще всего и бывает. Человек относится к другому человеку как к некоему прекрасному блюду, которое вызывает у него эмоции, аппетит, и он хочет это блюдо потребить, этим блюдом напитаться. А когда тарелка опустела, ему больше ничего не надо.

Вот так люди относятся друг к другу, они готовы друг друга все время потреблять, готовы друг друга «иметь». Этот глагол сейчас очень употребим, когда люди говорят о любви: «Я хочу кого-то иметь». То есть я хочу этим человеком воспользоваться, я хочу этого человека потребить, я хочу от него получить максимум того, что он способен дать. Но это совсем не значит, что он готов так же, в равной степени отдавать себя другому.

Человек смотрит на другого и говорит: «Какой прекрасный человек, какой удивительный, какой красивый, симпатичный, образованный, легкий, богатый... как можно много от него получить, как многим можно в нем воспользоваться». И человек начинает пользоваться молодостью, красотой, обаянием, – всем, что дает молодость, дает человеческая красота, человеческий потенциал, который в каждом из нас заложен, где-то больше, где-то меньше.

Но когда это кончается – при жажде стакан очень быстро выпивается, оказывается, что на дне ничего нет, а жажда осталась. Человеку дальше хочется упиваться красотой, богатством человеческой природы, а этот стакан уже выпит, значит, надо искать другой, чтобы можно было пить дальше, потреблять.

Так расходятся люди, так кончается любовь, так завершаются семейные отношения, а причина только в том, что слово «любить» для многих значит – любить человека так, как мы любим макароны. К величайшему сожалению, это относится и к нам, христианам. И когда церковные браки распадаются, это так горько и так страшно, потому что брак по своей природе не может быть расторгнут. Потому что когда Господь говорит о том, что из двух делает одно, творит одно (И будут два одна плоть (Быт.2:24), что Бог сочетал, того человек да не разлучает (Мф.19:6)), Он говорит о самом главном – о таинственной природе человеческих отношений. О таинственной природе, а не о секретной, потому что она непознаваема до конца.

Любовь так огромна, что человек познать ее не может, поэтому она таинственная. Природа любви такова, что ее нельзя расторгнуть, как нельзя человека отлучить от любви Божьей. Об этом замечательно говорит апостол Павел: Что отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или опасность, или меч? (Рим.8:35). Что может человека по-настоящему отлучить от любви Божьей? Ничто, в этом природа любви, она не может быть разделена.

До готовности отдать жизнь

И если человек говорит кому-то: «Я люблю», или думает, что он кого-то любит, он прежде всего для себя должен быть твердо уверен в том, что он готов за этого человека жизнь отдать. По-настоящему отдать свою жизнь. Это не значит пойти на смерть за него, это не значит отрубить себе руку или глаз выколоть. Не об этом идет речь. Надо полностью открыть свое сердце и свою жизнь для другого человека, полностью впустить его в свою жизнь, чтобы в тебе самом ничего уже не осталось, потому что ты полностью свою жизнь отдаешь ему. Отдать свою жизнь для него, за него, открыть свою душу нараспашку для другого и его в себя ввести. Как такую любовь можно разрушить? Да никак.

Такую любовь обрести очень тяжело. Такая любовь не дается человеку сразу, когда он влюблен или когда только-только начинает свои отношения, даже семейные. Мы не можем говорить о такой любви, что она есть некая данность, некое начало, как о том, что есть, а потом кончается. Нет, это то, что только начинается, а потом продолжается, потом рождается, потому что настоящая любовь рождается в браке через десятилетия этого брака. Не на первый год, не на второй, когда деревянная, железная, мармеладная годовщины свадьбы, а когда люди так сумели прожить вместе, так сумели друг друга слышать, слушать, слушаться, так сумели друг друга прощать и так сумели друг друга поддерживать, друг друга принять, что их уже нет в отдельности. Их отдельно просто нет, даже если они разлучены какими-то скорбными обстоятельствами и живут уже в разных концах планеты.

Любовь нельзя расторгнуть

Я знаю семью, в которой муж находится много лет в заключении (почти десять, и почти столько же осталось), а любовь к жене и жены к мужу от этого не пострадала. Они все равно очень любят друг друга. Встречаются на свиданиях, а любовь все равно велика. Тюремные стены для такой любви ничего не значат. Хотя они страдают, конечно, переживают, мучаются, но сама по себе любовь не становится меньше. Потому что у любви такая таинственная природа, она сильнее, чем тюремные стены, или, как сказал премудрый Соломон, крепка, как смерть, любовь (Песн.8:6). И тогда смысла нет говорить о том, что брак может быть расторгнут.

Не может быть любовь расторгнута. Любовь может быть убита, любовь может быть разрушена, любовь может быть растоптана человеческим эгоизмом, желанием все себе подчинить, все для себя сделать.

И христианский брак, и брак людей неверующих рушится по одной и той же причине. И никакое Таинство Венчания само по себе никакой брак никогда не спасало. Никакое Таинство Венчания как действие, как некая потусторонняя сила ничего не может прибавить тем, кто живет иными законами бытия, не законами Евангелия.

Если человек живет законами евангельскими, понимает, что такое любовь, тогда чудо любви Божьей и благодати, которая подается венчанием, этот брак преображает.

Не зря во время венчания читается Евангелие о том, как Христос пришел на брак в Кану Галилейскую. Христос благословляет брак Своим присутствием. Но это Евангелие таинственным образом рассказывает о самой природе брака, о сущности любви, о том, как обычная человеческая природа может быть преображена любовью и стать чем-то совершенно удивительным. На этом браке не хватает вина, как у всех у нас в жизни чего-то важного не хватает. Кончается. Человеческие ресурсы тоже кончаются. И человеческая эмоциональность конечна, и человеческий ум не бесконечен, и терпение человека имеет предел. И вот на этом браке кончается то, что на брачном пиру за столом является главным, – вино, которое веселит сердце человека, потому что люди пришли на брак веселиться, радоваться. И когда на свадьбе нет вина, ну что это? Стыд и позор.

Христос претворяет воду в вино. Простое, безвкусное, без запаха, без цвета вещество претворяет в вино.

Так происходит с нашей любовью, с нашими отношениями. У нас простые, естественные человеческие потребности: быть любимыми, с кем-то делить свою жизнь, свой кров, свою постель, быть согретыми кем-то. Нормальные человеческие желания. Они такие же простые, как и вода. Но именно поэтому они и конечны. Они в конечном итоге и безвкусны, без запаха и без цвета.

И дальше идти некуда, остается только тянуть свою лямку, думать только о том, что надо вырастить детей, да еще – огород вместе копать легче, что для многих браков является самым большим скрепляющим моментом – огород, куда надо выезжать и сажать вместе картошку. Если б не картошка, то этих браков бы не было.

А Христос показывает, что любовь может быть другой, что эту любовь можно преобразить. Как отличается вино от воды, так отличаются простые естественные человеческие отношения от той любви, которую человек приобретает в браке, потому что она по природе уже иная. И если такое с человеком не случится, если любовь не преобразится, то брак может сохранить только огород или совесть человека по отношению к детям, хотя брака уже не будет, он будет разрушен. Не будет брака, потому что не будет любви.

Но мы знаем еще одно: вино становится для нас веществом Евхаристии, оно может быть преображено в Кровь Христову, в ту Кровь, которую Он по любви за нас пролил на Кресте. Вот каких удивительных высот может достигнуть человеческая любовь!

Именно поэтому христианский брак не может быть расторгнут. Потому что если любовь лежит в основе брака, то никакая сила не может его расторгнуть, не может победить любовь, если она настоящая. А если этого нет, то уже ничто не поможет, потому что если сам человек не трудится над своей любовью, если человек постоянно себя к этому труду не привлекает, сам себя не распинает в этой любви, в супружеской любви, брачной любви, то тогда ничего не получится.

Подкладывать дрова в огонь

Для того чтобы горел огонь в очаге, надо подкладывать дрова. Это все понимают. Чтобы хотя бы маленький огонечек любви теплился в твоем сердце, обязательно надо что-то делать. Чтобы огонь горел, нужно что-то подкладывать, что будет гореть, – и это наша жертва, жертвенность. Нет другого способа сохранить любовь, как постоянно себя для другого открывать, открывать, открывать, себя при этом ставить на второй план, любимого на первый. И все. А иначе будет развод, и никакая Церковь, никакие обряды и Таинства не спасут семью, если в ней этого нет.

По каким причинам можно разводиться? По жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так (Мф.19:8) По жестокосердию можно писать разводное письмо, потому что вы не любите, для вас брак не есть любовь. Цель и природа брака всегда одна и та же. В Ветхом Завете были иные. Брак христианский отличается от ветхозаветного брака. Это сейчас почему-то звучат голоса, которые говорят о том, что цель брака – деторождение. Цель брака – не деторождение. Деторождение – это природа брака, это его естественное продолжение. Но это не цель. Люди не за этим вступают в брак. Брак в исламе имеет целью продолжение рода, потому что там не ставят целью большую любовь между мужем и женой. Может быть, она появляется в этих семьях, но изначально человек выбирает себе жену, не видя ее лица и даже ничего о ней не зная. Трудно представить, что здесь можно говорить о любви. Так же было и в Ветхом Завете.

А христианский брак – это союз любви. Целью христианского брака является сама любовь. Это ее воплощение, осуществление, это та самая задача, которую поставил Христос на браке в Кане Галилейской, – делать из воды вино. Для каждого из нас цель брака – претворить воду в вино. Вот это цель. И поэтому мы называем христианскую семью малой Церковью. Почему? Да потому, что если есть там любовь, то никакие врата ада ее не одолеют. Ведь сказано, что Церковь врата ада не одолеют (Мф.16:18). Это же сказано и о семье, если это семья, в которой залог любви. Ад не может победить любовь. Поэтому семья – единственная родительница любви. Настоящей любви, той любви, которая делает из двоих одно.

Есть ли надежда на спасение?

– Жена спасается чадородием. Сегодня это устойчивое словосочетание, весьма расхожее в православных кругах. Но как быть тем, у кого в силу обстоятельств детей нет? Что, никакой надежды?

– Мне кажется, достаточно странно было бы воспринимать слово «чадородие», сказанное в известном Послании апостола Павла (см. 1Тим.2:15), как просто «репродуктивность». Ведь тогда получается, что любая языческая репродуктивность, в основе которой лежит лишь архетип продолжения рода, – спасительная.

Мы знаем, что семья праведных Иоакима и Анны не была многодетной, как и семья святых Захарии и Елисаветы. Наоборот, долгое время им приходилось нести поношения за бесчадие. Но ведь утробная религиозная идея о том, что продолжение рода и есть твое продолжение в вечности, для нас, христиан, неактуальна – мы ведь знаем, что спасение – это обретение Царства Небесного, как об этом говорит Новый Завет. Так что, по-моему, в данном случае апостол Павел имеет в виду не просто многодетность.

И хотя, разумеется, многодетность – благо, воспринимать ее как некое единственно возможное для женщины духовное делание, необходимое ей для спасения, не просто неверно, но даже опасно. Ведь все люди разные, и человеческий ресурс очень ограничен: кому-то многодетность действительно посильна, а кому-то непосильна совершенно.

Многодетность хороша, когда она осмысленна, когда она наполнена родительской любовью и одновременно духовными и физическими силами. Но, увы, бывает, что в семьях, где много детей, дети оказываются лишенными полной меры необходимой родительской любви, заботы и внимания. И не потому, что родители плохие, просто у них сил не хватает.

– Что же тогда, на Ваш взгляд, имел в виду апостол Павел?

– На мой взгляд, он говорил о том, что женщина, как христианка и мать, должна как можно больше вложить в воспитание своих детей. Одного или многих – неважно, главное, стольких, сколько будет Богу угодно. В любом случае она несет за них ответственность перед Богом и должна даровать им полноту материнской любви, организовать окружающее их пространство как храм Божий в своей семье.

– Но как в таком случае спасаться женщине бесплодной ?

– Она спасется следованием за Христом, исполнением Христовых заповедей, и прежде всего заповедей любви. Так же, как спасется и мужчина. А вот из логики странно трактующих высказывание апостола Павла выходит, что мужчина спасется сам по себе, он и так хорош, а женщине надо еще и детей родить. Но это, конечно, неправильно. Ведь это совершенно убогое понимание фразы, вырванной из контекста Священного Писания. Она просто не может толковаться и читаться в том смысле, что женщине надо быть исключительно репродуктивной машиной и в том якобы состоит главная ее заслуга перед Богом.

Ведь в противном случае для нас идеалом христианской семьи должна стать мусульманская семья или люди племени мумба-юмба. Именно они живут установкой: чем больше детей, тем вероятнее, что хотя бы часть из них не умрет, останется в живых и, как следствие, род будет продолжаться. Только что в этом от христианства?

– Но бездетные супруги часто ощущают, что в их жизни не хватает чего-то очень важного...

– Да, когда в семье нет детей – это связано с большим человеческим страданием. Потому что в христианских семьях очень хотят иметь детей, исходя из самой природы христианского брака. Он осмысляется как брак, в котором любовь – это прежде всего любовь жертвенная, приносящая себя кому-то. И дети – тот плод брачной любви, которому родители могут себя отдать. Когда этого не случается, супруги действительно чувствуют свою неполноту и неполноценность. Может ли быть это наказанием Божьим? Далеко не всегда. Могут ли эти семьи толковать бесчадие как поношение в ветхозаветном смысле? Думаю, что ни в коем случае.

Наказание или промысл?

– Однако мнение, что детей нет за какие-то грехи или проступки, можно услышать как от верующих людей, так и от тех, «кто ни во что не верит»...

– Это происходит потому, что хотя Христос и пришел на Землю 2000 лет назад и нам было даровано Евангелие, но до сих пор по своему внутреннему содержанию человечество смотрит на мир вполне ветхозаветно, даже язычески, что по сути примерно одно и то же. Ведь и в языческой семье, и в ветхозаветной бесчадие, то есть прерывание рода, воспринималось как следствие какого-то личного духовного несовершенства. В христианстве этого быть не может. Но у нас есть такое понятие, как Промысл Божий, который нам неведом, который мы постигаем, только оглядываясь назад, понимая, что нечто, казавшееся нам горем, лишением и катастрофой, на самом деле имело какую-то цель. Таким вот странным, удивительным образом Промысл Божий провел нас между страшными, тяжелыми и невыносимыми испытаниями – и вдруг явил через это познание Божьей любви, Его заботу о нас. Датский философ, христианин Серен Кьеркегор написал однажды: «Если Бог не есть абсолютная любовь везде, во всем, то никакого Бога нет. Но если Бог есть любовь, то совершенно не страшно Его не понимать. Ты можешь доверять Ему, не понимая». И мы порой не можем вместить Промысл Божий о нас, не можем его понять. Но если человек определил главное в своем отношении к Богу, если понял, что Он для него есть Любовь, тогда этот человек сможет принять всякую скорбь из Его руки, в том числе и бездетность, как некий крест, как некое осуществление себя иным способом, иным путем, отыскание возможности излить свою супружескую любовь на что-то иное или на кого-то другого. Например, можно взять на воспитание ребенка.

– Многих останавливает то, что они не сумеют полюбить чужого ребенка...

– Возможностей и способов любить много. Другое дело, когда человек хочет любить обладая, то есть владеть ребенком, как некой собственностью. Так происходит порой и с кровными детьми. Родители думают: «Это наш ребенок, а значит – он должен быть нашим трафаретом, объектом наших амбиций. Мы хотим, чтобы он соответствовал нашим чаяниям: учился в определенной школе, вузе и так далее». И они не видят и не слышат, чего же хочет сам ребенок; не замечают, что ребенок смотрит на мир собственными глазами; что у него восторженно бьется сердечко от того, что родителям недоступно. И родители проходят мимо своего ребенка, при этом, конечно же, по-своему любя его.

Поэтому люди и боятся взять в семью чужого ребенка. Прежде всего, они боятся, что ребенок не будет их собственностью, их тенью. А нужно любого ребенка – кровного ли, приемного ли – видеть как не своего, а Божьего, уйти от чувства собственности по отношению к нему. Только тогда можно по-настоящему полюбить. И тогда не будет боязни усыновления.

Если женщина не может родить сама, она может спасти того, у кого нет родителей, и забыть о своей бесплодности. Забыть, прижимая этого ребенка к своей груди, даря ему тепло и ласку, но не присваивая его себе. Усыновление – это не просто выход для бездетной семьи, это ее счастье и христианская обязанность. Детей, нуждающихся в заботе, можно любить, даже если их не дали тебе в руки. Их можно посещать в детских домах, в сиротских приютах и дарить свою нежность, внимание, время. Наверное, Господь стремится сделать так, чтобы родители, у которых нет детей, и дети, у которых нет родителей, нашли друг друга.

О нашем доверии Богу

– Желание иметь дитя, продолжение себя – это больше, чем желание, это инстинкт, с которым трудно бороться...

– Конечно, мы все – люди плотские, и в нас, кроме духовной, есть и инстинктивная, животная жизнь. И женщине в этом смысле гораздо сложнее, потому что вся ее природа предрасположена к деторождению. Но если она будет постоянно заниматься самокопанием, надавливать на болевую точку своего природного инстинкта, вновь пробуждать в себе желание самой родить, выкормить грудью, тогда она неизбежно дойдет до отчаяния. Нужно пытаться перебороть отчаяние, осознавая, что Господь нас понимает, участвует в каждом мгновении нашей жизни. Каким образом – я не знаю, но я верю в это.

Мы не знаем, почему одним что-то дано, другим нет; почему одни рождаются богатыми, другие нищими, одни здоровыми, другие больными. Во всех ситуациях это вопрос нашего доверия Богу, нашего следования за Ним и возможности поиска того, чего ты действительно хочешь. Если любить, а не приобретать эту любовь, тогда выход есть. Если же ты хочешь присвоить любовь себе, то ситуация оказывается одинаково безвыходной и у тех людей, которые могут родить, и у тех, которым это не удается.

– Да, но многие женщины зациклились на своей боли и желании родить. Они глухи к любой аргументации.

– Понятно. «Мы хотим просто родить, использовать себя как матку, дающую потомство». Но это, простите, чисто животное стремление, а в человеке должно быть нечто иное, более высокое. Если тебе не дано – что ты сделаешь?! Надо перед Промыслом Божьим проявить смирение и учиться жить таким, как Бог тебе дал, и тогда ты будешь жить.

– Но общество диктует стереотип: семья предполагает наличие детей. Без них – уже не семья.

– Вот это неправда. Семья существует и тогда, когда нет детей, но есть любовь двух людей, есть несение общего креста и тягот друг друга. Я знаю священнические бесплодные семьи. И люди несут свой крест. Тем более что вокруг них столько людей, нуждающихся в человеческом тепле и заботе.

Согласитесь, что не все люди имеют семью. Многие остаются вообще одинокими, не имея ни детей, ни мужа или жены. При этом у них есть шанс не чувствовать себя обделенными. В русских семьях существовала традиция, по которой не вышедшая замуж девушка жила в семье замужней сестры или женатого брата, помогала нянчить детей, воспитывать их и была для них лучшей и любимейшей тетушкой. Так что неполнота ее жизни растворялась в полноте жизни семьи близких.

– Тем не менее в целом общество смотрит косо и на многодетных, и на бездетных...

– Мне так не кажется. Общество не волнует проблема бездетности. В основном волнуются родственники – теща, свекровь. Волнуются из чисто эгоистических соображений: им хочется внучков понянчить. А вопрос многодетных будоражит общество потому, что людям кажется, будто их объедают те, у кого большие семьи.

– По статистике бездетность – частая причина разводов.

– Причина разводов – это нелюбовь, это нежелание той любви, о которой говорит нам Христос, это стремление к присваивающему чувству. А если в конечном итоге присвоить нечего, то для таких людей нет перспективы. Так что речь вовсе не об отсутствии детей. Разве мало браков, которые распадаются, несмотря на наличие детей?

– То есть семья – это муж, жена и их чувства. А детей Господь дает им в дар?

– Да, кому-то дает, а у кого-то потом забирает. И эти родители остаются осиротевшими без своих детей, и это труднее бездетности.

У кого-то рано забирает родителей. Мир очень сложен, скорбен, и его совершенно невозможно по полочкам разложить. Да, было бы хорошо, чтобы счастливые родители любили бы своих детей, а они бы слушались своих родителей, и все бы жили долго и счастливо. Но мы живем в реальности, в которой бессмысленно мечтать о благополучной жизни, ставить себе цель достичь ее. Бог не обещает нам благополучия, о нем нет ни слова в Евангелии.

О чудесах

– Значит, супругам, если у них не получается с деторождением, стоит оставить мечты родить ребенка?

– В нашей жизни всегда есть место чуду. Тем более если речь о молодой семье, жизнь которой еще не определилась окончательно. У таких людей должна быть надежда на чудо, на милость Божию.

В моем приходе были случаи, когда родители со всеми минусами здоровья, с медицинскими заключениями о бесплодии все же рожали. Рожали по обету, по молитве и очень часто рожали, потому что обращались в монашескую республику Афон, в монастырь Хиландар, где из гроба святого Симеона Мироточивого, отца святого Саввы Сербского, уже много-много столетий растет виноградная лоза.

В принципе мне не свойственны разговоры о чудесах: смущает некая экзальтация в этих вопросах, но тут уж ничего поделать не могу. Сам, несколько раз бывая на Афоне, привозил из Хиландара засушенные ягодки винограда и с иконой святого Симеона, с молитвой давал их некоторым нашим прихожанам, которые, исполнив сорокадневное правило поста и молитвы, потом вкушали эту ягодку, причащались и... зачинали детей. У меня в приходе таких случаев несколько. Но чудо дается, если действительно есть плод молитвы и великое упование на Бога. Не вырывание у Бога: «Дай во что бы то ни стало!» – а готовность принять любое Его решение: «Да будет воля Твоя!» Главное – бездетная семья не должна чувствовать себя неполноценной. Супруги всегда должны помнить, что если Бог есть любовь во всем, то можно Его и не понимать, но нужно жить, спокойно Ему доверяя.

Про посмертную участь некрещеных младенцев нам ничего не известно. Так же неизвестно про посмертную участь крещеных людей. Есть в Евангелии слова о том, что тот, кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто будет неверным, осужден (Мк.16:16). Это, без всякого сомнения, слова, указывающие на необходимость крещения как принятия веры. Именно спасется не просто тот, кто будет креститься, но и уверует. А дальше сказано: кто не будет веровать, осужден будет.

Факт крещения не избавляет человека от Суда.

Поэтому вопрос об участи некрещеных младенцев, которые за свою веру не отвечают, всегда в Церкви был открыт. Существовала достаточно категоричная точка зрения, пришедшая к нам от богословия блаженного Августина с его учением о первородном грехе, которая не давала возможности думать о спасении некрещеных младенцев. И такой точки зрения до сих пор придерживаются многие не только на Западе, но и в Православии: некрещеный младенец не удостаивается Царствия Небесного.

Но и в ранней Церкви существовали иные точки зрения на этот вопрос.

Это тайна для Церкви, но ведь и очень многое, что касается загробной участи человека, остается для нас тайной.

У нас в Церкви нет ни одного богослужения, которое было бы посвящено молитве за некрещеных младенцев. Несколько лет назад на одном из епархиальных собраний вопрос о молитве за некрещеных младенцев был задан Святейшему Патриарху Кириллу. И тогда Святейший Патриарх сказал, что молитвенный чин о некрещеных умерших младенцах необходимо разработать. Но на сегодняшний день эти очень мудрые и важные слова Патриарха словно повисли в воздухе. По крайней мере, не известно, идет ли работа в этой области.

Надеяться на милосердие

Нужно надеяться на милосердие Божие. Мы знаем, что в золотое время патристики, скажем, в IV, V, VI веках, в семьях христиан было множество некрещеных детей: крещение принималось в достаточно зрелом возрасте, все великие святители крестились после тридцати лет. Помнится случай из жизни святителя Амвросия Медиоланского, как его родной брат Сатир (кстати, канонизированный на Западе), потерпев кораблекрушение, будучи некрещеным, привязал себе на шею Святые Дары как знак свидетельства его веры. Он не утонул, но мог спокойно утонуть некрещеным.

Не думаю, что Церковь могла тогда спокойно принять для себя, что множество людей, живущих по христианским законам, в своей жизни уже исполняющих Евангелие, готовящихся принять крещение как свидетельство своей непоколебимой веры, никакого отношения ко Христу не имеют и в загробной участи их ждет только мрак и скрежет зубовный.

Переосмыслить

Младенцы умирают некрещеными и в материнской утробе не по вине матерей (замершая беременность, выкидыш), бывают внематочные беременности, которые никогда не кончаются родами. Не говоря уже о том, что имеют место и случаи, когда рождение ребенка несовместимо с жизнью ребенка и жизнью матери и женщина вынуждена сделать операцию. Об этих случаях говорится и в Основах социальной концепции нашей Церкви. Бывают случаи, когда дети не доживают до крещения. Но мы не можем забыть о том, что их родители – члены нашей Церкви и общаются с живым Богом. Христос в жизни этих родителей, в жизни этой семьи всегда присутствует. Это христианский брак, который мы называем Церковью, малой Церковью. А раз это малая Церковь, то там – жизнь Святого Духа.

Это значит, что младенец, который в этой семье зачинается, находясь в материнской утробе, уже причастен к церковной жизни через родителей – христиан, которые молятся, исповедуются, причащаются Святых Христовых Тайн. Это значит, что жизнь ребенка уже наполнена благодатью Святого Духа, уже приобщена ко Христу. Игнорировать это, не думать об этом, не принимать это в расчет мне кажется нелепым, это грубая ошибка.

Мы высоко превозносим понимание христианской семьи, но только забываем, что даже тот ребенок, который находится в утробе матери, – уже член этой малой Церкви. Он уже живой человек, если мы говорим о том, что душа начинается вместе с зачатием. Каким образом тогда эта душа вдруг оказывается исключенной из общей жизни Церкви? Не может такого быть. Или тогда надо пересмотреть учение о семье и учение о внутриутробном развитии младенца и не считать тогда этих младенцев людьми.

Неправильно, что настоящая церковная семья лишена молитвы утешения, церковной молитвы за усопшего ребенка, не сподобившегося по каким-то обстоятельствам крещения. Это должно быть каким-то образом восполнено. Нельзя отсылать таких родителей просто к частной молитве, словно говоря: «Церковь к вам отношения не имеет, в Церкви вы никто, молитесь себе дома, а там как Бог даст». Мне кажется, на сегодняшний день это должно быть переосмыслено.

Сказать об участи кого-то после смерти мы просто не можем. Отправлять кого в Рай, а кого в преисподнюю – не наше дело и вообще занятие глупое.

А давать утешение и надежду – это дело Церкви сегодня. Показывать дорогу для молитвы и возможность для родителей через эту молитву, через Церковь в том числе, как общество любви, общество семьи Христовой, пробивать путь ко Христу своему усопшему чаду.

Ребенок как продолжение жизни в браке

Одно дело – семьи нехристианские, в которых желание пожить для себя и спланировать рождение ребенка в удобный момент своей жизни уже не обсуждается. Это стало почти нормальным, когда родственники настраивают: «Куда это вы с ребенком? Зачем вам это нужно? Подождите, пока окончите институт, найдите хорошую работу, вам и жить-то негде». И вот в христианских современных семьях вдруг, неожиданно, то же самое.

С одной стороны, молодые супруги освящают свой брак Таинством Венчания, пытаются создать семью как малую Церковь, а с другой стороны, установки семейной жизни у них совершенно светские, секулярные, отделенные от церковного сознания. Вместо доверия Богу – планирование семьи. Ведь в данной ситуации ребенок мыслится как некое удобное для родителей создание, которое им принадлежит. «Когда хочу, тогда и рожу. В удобное для меня время сделаю его удобным для меня». С этого, наверное, и надо начать – что хотят родители от детей.

Если с самого начала в основание супружеских отношений закладывается то, что мы хотим именно для себя, то первым и главным вопросом является «Мне это нужно?» или «Мне это пока еще не нужно?» Это относится и к ребенку, который по сути является одновременно созданием Божьим и родительским, потому что родители зачинают ребенка в сотворчестве с Богом. Потому что Отцом ребенка всегда будет Бог, а не только папа с мамой. Бог принимает участие в зачатии ребенка, в рождении, Он – Отец ребенка и по плоти тоже. Если мы христиане и это понимаем, то зачатие ребенка, рождение его на земле, рождение его бессмертной души – это творческий акт, синергия Бога и родителей. И когда родители пытаются исключить Бога в этот момент своей жизни, они допускают то, что можно назвать ошибкой, но это больше, чем ошибка.

Некоторые родители пытаются планировать пол ребенка

Казалось бы, мелочь – пол ребенка. Но это часто бывает моментом сильных разочарований со стороны отца или со стороны матери. Другой ребенок, который рождается как бы по их замыслу, становится более любимым. А ребенок, который родился не того пола, уходит на второй план. Необъяснимый, казалось бы, с логической точки зрения парадокс – чем мальчик лучше или хуже девочки? Но это ломает жизнь и ребенку, которого хотели видеть мальчиком или девочкой.

Иногда мне говорят: «Вы знаете, моя мама всегда хотела иметь девочку, а я родился мальчиком, поэтому у меня с мамой отношения очень странные и непонятные». Это печать на всю жизнь. Родители иногда просто калечат детей. Когда рождается не девочка, а мальчик, а если семья еще и неполная, одна мама, то часто у нее возникает комплекс мужененавистничества, потому что ее бросили-обманули, и каждый мужчина для нее – потенциальный враг. Может, это умопомрачение относится уже к психиатрии, но, тем не менее, это реально существует.

Такая мама начинает воспитывать своего сына как девочку. В раннем детстве его одевают как девочку, отращивают ему длинные волосы, мама хочет видеть сына иным, и он становится иным. И ребенок получает весь комплекс психологических проблем, которые заставляют его сторониться мальчишеских игр или бояться войти в компанию мальчиков. Ну, кем он будет потом? Какое сообщество его примет как своего? Мать в этом случае – преступница, хотя она и хотела сделать для своего ребенка самое лучшее, самое хорошее.

Ребенок как воплощение надежд и чаяний родителей, заложник успешности родителей

Вообще, знак сего времени – успешность, настроенность на успех. Эта успешность и не позволяет родителям думать о ребенке как о естественном продолжении семьи. Они планируют ребенка на какое-то отдаленное время, потому что он якобы может помешать успешности.

И вот успешные родители, в том числе и христиане, рожают ребенка. Для православных родителей одна из составляющих успеха – церковная жизнь. Родители, которые не были воспитаны в Православии, не имеют опыта духовной преемственности – семейной, церковной, которые прочитали такие хорошие книжки, как «Лето Господне» Шмелева или Никифорова-Волгина (эдакий XIX век, все умилительное православное – вербочки и свечечки), начинают воспроизводить прочитанное как эксперимент над собственными детьми. И во что это превращается?

Может получиться так, что родители хотят увидеть от детей хорошо разыгранный спектакль, либо они требуют от детей того, через что сами никогда не проходили, чем сами никогда не обладали. Например, чтобы дети правильно вели себя в храме, умели молиться, постились, не грешили и от сердца каялись. Чтобы родители смотрели на своих детей и переполнялись умилением, слезы радости текли бы по их родительским щекам: «Ах, какие у нас дети!» А к ним подходили бы прихожане и говорили: «У вас дети – ангелы!»

Главным родительским чувством становится родительское тщеславие. И когда ребенок начинает делать что-то не так и не то, что запланировано родителями, они начинают реагировать на него очень жестко. Они не понимают, почему ребенок так себя ведет, ведь они же все время ему говорят, как надо вести себя правильно, то есть они дают ребенку установку, а он ее не выполняет. И тогда может произойти непоправимое – эти установки родительскую любовь могут полностью свести на нет.

Бывает так, что родители пытаются совместить стремление к успешности с церковной жизнью. Чтобы ребенок вырос православным, для начала они ищут православную няню. Потом они ищут православную школу и думают, что можно преподать ребенку Православие как один из предметов. У родителей нет времени заниматься своим ребенком. Но при этом ребенок тоже должен быть успешным. Родители ищут не просто православную школу, а очень хорошую православную школу. Они выясняют, есть ли аккредитация, поступают ли в вузы выпускники, что за дети там учатся, есть ли там дети знаменитых людей или знаменитых священников, – все это им очень важно для престижа. Дети попадают в православную школу, причем у родителей в угаре стремления к успешности нет возможности вместе с детьми молиться, читать Евангелие, вместе причащаться Святых Христовых Тайн. Они имеют это в виду, безо всякого сомнения, православные родители хотят, чтобы все было хорошо. Но все-таки главное для них – успешность. И они считают почему-то, что православная школа должна восполнить то, чего не хватает в их семейной жизни, то, чему они сами не могут научить. А вера не может быть передана по-другому, как только от родителей к своему чаду. Вере нельзя научить в православной гимназии.

И получается, что такой ребенок в православной гимназии смотрится очень-очень странно. Он начинает вести себя там совсем иначе. Родители дарят такому ребенку самые крутые мобильники, у него хороший компьютер, он летом отдыхает на престижных морских курортах, он везде бывает, у него все есть. И ребенок этим начинает хвалиться перед своими одноклассниками. И не потому, что он плохой. Потому что все эти мобильники, компьютеры, вся эта модная и крутая оболочка жизни – это компенсация родителей ребенку за то, что они с ним не проводят время, они с ним не бывают вместе. И ребенок очень хорошо понимает, что это – некий суррогат любви. А любви-то самой нет. Ребенок начинает пользоваться этим, рассуждая примерно так: если ничего другого нет, то давайте мне хотя бы подарки, да побольше.

И потом ребенку надо доказать другим детям, что родители его любят. И тогда он начинает задирать других детей, показывать, что у него все есть, что он не такой, как другие. Это вызывает неприязненное отношение и у детей, и у учителей тоже. Мол, как же так? В православной гимназии так не положено. А ребенок просто заложник родительского тщеславия.

Есть другой аспект в жизни православной семьи – другая успешность. Когда родители хотят видеть своего ребенка «настоящим православным христианином». И тогда родители изобретают всевозможные способы, как быть успешным не во внешнем, а в духовном. Они начинают ребенка встраивать в некое клише, некий трафарет, который они срисовали с какой-то иконы или с жития святых. Они берут житие святого, например преподобного Антония Киево-Печерского или Феодосия Киево-Печерского, где написано, что в детстве святой в игры не играл, детей сторонился, в тишине на коленочках в хлеву молился, конфеточки не ел, а, наоборот, строго постился, обвязывая себя цепями, «млека в среду-пятницу не вкушал». Вот как надо делать святых! Вот как надо воспитывать наших детей. И с самого раннего детства родители начинают морить детей строгими постами, нагружать их молитвенными правилами, водить ребенка на длинные службы, учить его только в православной гимназии, хотя не факт, что там ребенку будет хорошо, запрещать ребенку играть с детьми не из православных семей, строго ограничивать его дружбу, не давать ему смотреть телевизор, страшилками разными его пугать. Родители хотят видеть своего ребенка благочестивым и не запятнанным грязью мира сего. Чем это кончится? А это кончается тем, что, когда ребенок становится постарше, он начинает курить, убегать в разные дурные компании, воровать в магазинах, пробовать наркотики. Потому что все, что вложено в ребенка, – все ненастоящее, все фальшивое, надуманное, неестественное. И в какой-то момент, когда ребенок становится взрослым, он понимает, что все это неправильно, что за этим нет любви, что это не ради Бога делалось, а ради того же родительского тщеславия.

Именно это происходит, когда родители трех-четырех-пятилетнего ребенка толкают на исповедь. «Иди к батюшке, поисповедуйся!» И вот идет ребенок, которому на ушко нашептали, что нужно сказать, а родители чуть ли не плачут от умиления, как батюшка наклоняется к ребенку, накрывает его епитрахилью. Это просто шоу! Любимое родительское шоу «Младенец на исповеди». Нет ничего слаще для родительского сердца, для родительского тщеславия, для родительских иллюзий. Но эти иллюзии кончаются горько. Ребенок уходит из храма. Ребенок становится противником Церкви, и потом найти путь к Богу такому человеку бывает крайне трудно.

А что дети хотят от родителей?

Дети иначе смотрят на родителей. Дети от родителей вообще ничего не хотят, кроме заботы и любви. Они не хотят видеть родителей святыми, генералами, олигархами, топ-моделями, космонавтами, великими пианистами. Ребенок на родителей никогда не смотрит так. Ребенок только когда становится взрослым, начинает предъявлять претензии, потому что он оказывается обкраденным – он не умеет заводить отношения, не умеет принимать решения, не умеет любить, прощать. Он оказывается не тем, кем бы мог стать. Он жил в установках не любви, а прагматики и идеологии.

У детей на родителей другой взгляд. И это несовпадение – самое страшное, что происходит в семейных отношениях. А как было бы хорошо, если бы дети и родители смотрели друг на друга одинаково.

Прагматизм вымывает понятие культуры

Что еще хотят от детей родители? Успешность проявляется не только в том, что ребенок потом поступит в бизнес-школу, хотя я вижу по семьям многих прихожан, что это именно так. Вместо того чтобы посмотреть на своего ребенка трезвыми глазами, его родители с раннего возраста предполагают, что ребенок должен войти в их бизнес, если они бизнесмены, или учиться в престижном вузе, который будет давать дивиденды в жизни, – экономический, юридический сейчас очень популярен.

Родители часто не видят, кто у них ребенок, чем он болеет, какая у него душа, какие у него психологические проблемы, какие способности, к чему у него есть интерес. Как он рисует, как он слушает музыку, что ребенок строит из Лего. Или вообще как он смотрит на мир. И при этом совершенно забывается такое удивительное пространство жизни, как музеи, театры, пение, рисование.

Любой прагматизм, православный или земной, абсолютно вымывает из сферы воспитания и общения культуру – когда ребенка приучают видеть красоту мира, слышать музыку, понимать стихи, смотреть на картины художников. Это не нужно, потому что не прагматично. Для православных это вообще лишнее, вредное. Мало ли что там напишут! А импрессионисты вообще голых женщин рисовали!

Ребенка с ранних лет нагружают иностранными языками, компьютером, ролевыми бизнес-играми.

Вот пример одного детского тренинга. Группе детей предложили найти разумное решение в такой ролевой игре: нужно было отправить на другую планету женщину и мужчину для продолжения жизни, но спастись могли только двое. У единственной женщины был больной муж, а красивых, здоровых и успешных мужчин было несколько. Дети довольно быстро уяснили условие игры и решили, что нужно отправить на другую планету женщину и самого красивого и здорового мужчину. Все дети согласились с таким решением, кроме одного мальчика, который сказал, что ни при каких обстоятельствах семья не должна быть разрушена, что спасать нужно именно семью.

Преподаватель специально спровоцировала дальнейший спор, на мальчика было оказано довольно жесткое давление, но он стоял на своем. После тренинга преподаватель позвонила маме этого мальчика с выводом, что в их семье есть какие-то глубокие проблемы. Хотя, по большому счету, глубокие проблемы были у всех детей, кроме этого мальчика. Но такие тренинги направлены на развитие навыков в достижении успеха, когда нужно уметь принимать жесткие решения, не всегда считаясь с человечностью и добротой.

Конечно, если родители настроены на успешность в отношении к своим детям, то спрос рождает предложение. В контексте этих установок будет формироваться воспитательная и образовательная система, будут предлагаться способы по реализации родительских амбиций, поэтому неудивительно, когда ролевая игра выявляет подобные моменты.

Призвание

Ребенок с ранних лет становится заложником родительских амбиций. Родители хотят, чтобы он жил и развивался в соответствии с их мечтами. Кто-то хочет, чтобы его ребенок был великим пианистом, кто-то – великим программистом, великим экономистом, кем-нибудь, но обязательно великим. И страшным бывает родительское разочарование, когда ребенок неспособен к этому. Потому что он совсем другой.

А призвание – это когда кто-то кого-то зовет, призывает. И вместо того, чтобы услышать Бога, как Он зовет по имени твоего ребенка, – и Своего в том числе тоже, – родители поворачивают ребенка только в свою сторону, отворачивают его от Бога, и с ранних лет формируют его как свою копию. Дети и родители хоть и бывают внешне похожи, но по типу личности могут быть совершенно разными. И родителей это страшно травмирует. «Как же так? Ты – слабак!» Хотя он – не слабак, просто он видит мир другими глазами и переживает по-другому. «Ты – урод, идиот, тупица», – говорят родители маленькому человеку, который в голове своей мыслит другими категориями, часто гораздо более богатыми, чем мыслят его родители. Но они не хотят принять его таким, каким он получился в сотворчестве с Богом. Они хотят его видеть как Урфин Джюс своих деревянных солдатиков – мой клон, мое продолжение, это мне принадлежит.

Это еще одна травма, которую родители, якобы из чувства любви, наносят своему ребенку, совершенно не замечая и даже не задумываясь о том, что ребенок им до конца не принадлежит.

Дорогие родители! Ваш ребенок – не ваш ребенок. Он ваш постольку, поскольку вы отвечаете за него перед Богом. И вообще, посмотрите на него другими глазами, увидьте в нем Бога, сына Божия. Какой он, каким образом реагирует на мир, что ему любо, а что не любо, на что он способен, а что вне его способностей?

Родители что-то хотят от ребенка, а что от него Бог хочет? Главный вопрос родительской педагогики: каким хочет Бог видеть моего ребенка? И на этот вопрос родители должны постоянно искать ответ и к этому вопросу приближаться. Опять-таки если зачат ребенок в сотворчестве с Богом, то дальнейшая его жизнь, воспитание – это тоже сотворчество с Богом. Тогда человек не ошибется, а если и ошибется, то несильно. Тогда в семье всегда будет присутствовать наполненность, потому что присутствие Божие там, где двое или трое во имя Мое. А тут получается – «двое или трое во имя свое. Я хочу ребенка для себя...» Тогда все, для Бога места нет. И это очень грустно.

Любимое занятие родителей – бесконечное сравнение своих детей с другими: когда ребенок пошел, когда заговорил, когда перестал носить памперсы...

Это тоже показатели успешности. Умные родители понимают, что это ровно ничего не значит.

Я вспоминаю давний случай, когда мы с прихожанами еще во времена советской власти собирались вместе с детьми, устраивали детские спектакли и потом дети выступали с концертом. И вот помню, как кто-то из родителей толкает на сцену четырехлетнего мальчика, и отец с замиранием ждет, как его сыночек прочтет стихи Пастернака «Рождественская звезда», чтобы все просто упали. Ребенок стоит, сказать ничего не может, а папа шепотом подсказывает: «Стояла зима. Дул ветер из степи...» Ребенок молчит-молчит, потом от папы отворачивается и начинает читать другой стишок: «Шел по улице малютка. «Боже! – говорит малютка, – я замерз и есть хочу...""

И так он это прочитал со слезой! Все аплодировали бурно, а папа был в негодовании.

Замечательный ребенок, он победил своих родителей и не дал им возможности его изуродовать.

Больные дети

Колоссальная проблема, когда родители хотят видеть ребенка здоровым и счастливым, а на свет появляется ребенок с синдромом Дауна или инвалид...

Обсуждение болезненной темы началось после того, как один из душевно уродливых журналистов призвал уничтожать инвалидов. Я думаю, что многие люди боятся, им некомфортно озвучивать такие мысли вслух, но по жизни они поступают примерно так же. Этот журналист хотя бы честно высказал свое мнение, навлекая на себя гнев человечества, а человечество, по сути своей, давно поступает подобным образом, но только прикрываясь красивыми лживыми одеждами. Такое отношение к инвалидам у многих людей сформировано давно. Поэтому мужья бросают жен, если рождается больной ребенок; родители оставляют таких детей в роддомах, не хотят брать на себя этот крест; врачи предлагают аборты на любых сроках беременности, в том числе и на поздних. И эти люди, в общем-то, ничем не отличаются от того журналиста.

Но вот когда все-таки семье случается больного ребенка принять, тут как раз и совершается удивительное чудо! Потому что от такого ребенка ничего нельзя хотеть. Через такого ребенка нельзя удовлетворить ни одну свою родительскую амбицию. И для этого ребенка можно только жить.

Эти замечательные мужественные родители, христиане или не христиане, отдают свою любовь больному ребенку, и эта любовь наполняет их жизнь. Потому что в этот момент именно «во имя Мое», во имя Любви. И эти родители, неся двойной крест – больного ребенка и неприятие общества, которое их не принимает, не любит, отворачивается от них, – хранят этого ребенка как драгоценное сокровище. Страшного, казалось бы, уродливого, ничего не понимающего, но окруженного родительской заботой и любовью.

Мне приходится видеть такие семьи. Слава Богу, они есть. Родители ничего не хотят от таких детей, они называют их ангелами.

У меня в приходе есть семья, в которой больная девочка совершенно не развивается. Ей уже четырнадцать, ее, такую огромную, приносят к нам в храм, я ее все время Кровью, как младенца, причащаю. И родители все время говорят: «Варенька сидит на диванчике, и такое ощущение, что вся комната светом полна. Мы все от нее этим светом просвещаемся и греемся».

Они хотели родить еще ребенка, Бог не дал им, они вовремя прекратили попытки, потому что больной ребенок мог быть задвинут на задний план в случае появления в семье малыша. Слава Богу, они вовремя это поняли. Желание иметь здорового ребенка естественно для всех, желание продолжить свой род и вложить в своего ребенка все, что ты знаешь, – это правильно и хорошо, так и надо. Но в такой ситуации родители не могут передать своему ребенку свои знания, умения, но могут дать свою любовь. Эти родители ничего не хотят от своего ребенка. Может, они и хотели бы, но у них нет такой возможности.

Но они с этим смиряются, и родителям, у которых здоровые дети, можно многому научиться у таких семей, научиться правильному отношению к своим детям.

«Дети, куда вас дети?»

Когда у родителей наступает отпуск, дети отправляются к бабушкам-дедушкам, чтобы сами родители могли куда-нибудь уехать, не взяв детей с собой, освободившись от них. Родители целый год готовятся к отпуску – куда бы поехать, как бы отдохнуть, – дети при этом являются явной помехой.

Конечно, отношение к детям как к некой обузе в какой-то момент аукнется родителям. Родители не понимают этого, они уверены, что детям у бабушки с дедушкой очень хорошо – свежее молочко, речка, ребята, и бабушка с дедушкой счастливы, что наконец-то им отдали внуков, – как мы хорошо все придумали! Всякое в жизни бывает, бывает и так, что родители вынуждены оставить детей на какое-то время. Но, если вы хоть однажды назвали детей обузой, помехой, допустили для себя такое послабление, не говоря уж о том, что это стало правилом – «вы нам сейчас будете мешать», – все это обязательно будет замечено детьми. Родители напрасно думают, что дети маленькие и ничего не понимают. Они напрасно думают, что если они не при детях что-то сказали и как-то себя повели, то ничего страшного не произошло.

Если родители при детях пытаются сохранить между собой мир, а на самом деле у них вражда, то дети будут видеть ровно то, что есть. Детское чутье, детская интуиция – потрясающие! Дети очень открыты для всего и для этого тоже. Может, они не будут понимать, что они видят, и это станет их детской проблемой, потому что они будут это чувствовать, а найти объяснение или оправдание не смогут, и это ляжет в детскую душу тяжелым грузом. И потом это может неожиданно проявиться в отношении к родителям.

Чего дети хотят от родителей?

На раннем этапе дети от родителей хотят только одного – чтобы они были. Были как родители. Не те, кто кормит, покупает вещи, водит куда-то, т.е. выполняет родительские обязанности, а именно были родителями. И часто дети в раннем возрасте это не получают. Хотя родителям кажется, что они делают все, что необходимо детям для жизни.

А детям нужно только одно – сердечное тепло, внимание, когда им внимают, когда их пытаются разглядеть. Не отвлекаясь на секунду от телефона: «Ну, что тебе надо?» – не между сериалами или газетами, не между разговорами, а когда к ним, детям, приковано все внимание. Причем неважно, что в этот момент они что-то просят, или говорят чепуху, или ждут ответа на банальный вопрос, – дети все время требуют от родителей внимания. Когда дети плачут, когда задают нелепейшие вопросы, которые родителей раздражают, затевают драку с братьями-сестрами, – дети просят только родительского внимания.

Конечно, бывает, и детская ревность, например, к маленькому новорожденному ребенку. Но по большому счету, проблем нет, когда родители привыкли детям внимать, когда родители любят детей прижимать к себе, когда родители любят поиграть с детьми в какую-то ерунду, заняться ими так, как детьми занимаются бабушки и дедушки. Потому что довольно часто именно у бабушек и дедушек просыпается чувство запредельной нежности к внукам, и бывает это именно потому, что в свое время они не смогли дать это собственным детям. И родители иногда стараются таких дедушек-бабушек держать на расстоянии, понимая, что такое отношение может быть детям где-то и во вред. Конечно, во вред, потому что это от дедушек-бабушек, а не от мамы и папы. А если заботы достаточно, то даже если детей несколько, то между ними не будет конкуренции за родительское внимание, потому что каждый в свое время получил все в полноте. Детям от родителей на каком-то этапе нужно только это.

В этот период дети не понимают, успешны их родители или нет, большая у них зарплата или маленькая, есть у них проблема с карьерным ростом или нет, какие у них часы на руке – Rolex или «Победа», есть у них машина или нет. А родителей волнуют именно эти вопросы. А если бы родителей это не волновало, а волновали именно дети, то все бы и сложилось.

Потом наступает другой этап, когда дети взрослеют и им очень важно видеть в родителях пример. Это не значит, что примером родители становятся для детей в возрасте 10 – 14 лет. Начиная с четырех лет дети смотрят на родителей как на пример отношений с миром. Как родители ведут себя по отношению друг к другу и к другим людям, как родители ведут себя в метро, в магазинах, театре, как родители ведут себя в церкви? Как родители отвечают на грубость, на добро, как они реагируют на нищего или бомжа, который сел рядом с ними? В это время происходит полное узнавание родителей как людей – как они себя ведут, каким образом они проявляют себя в этом мире как люди. Сначала дети ни о чем не спрашивают, а потом начинают задавать вопросы.

Следующий этап – сравнение. Дети начинают сравнивать свой опыт с тем, чему их родители учат. Родители учат, что такое хорошо и что такое плохо, по каким критериям нужно выбирать себе друзей, как надо себя правильно вести и т.д. И дети начинают задавать вопросы «а почему?». Потому что вполне может быть расхождение между их жизненным опытом и тем, чему их учат. И тогда дети хотят от родителей правды.

Позднее дети смотрят, насколько честны и искренны их родители, как они реагируют на происходящее в мире, нет ли тут подлога и подмены.

Из этого всего и складывается воспитание. Отношения с детьми складываются из того, что родители хотят от детей и что дети хотят от родителей. Дети хотят правды, и они ее должны получить в достаточно раннем отроческом возрасте, когда они уже способны исповедоваться, способны решать какие-то первичные вопросы бытия, добра и зла, межличностных отношений, правды и лжи, совести. Детям важно увидеть в родителях правду или неправду и тогда начать как-то с этой проблемой жить и каким-то образом ее решать.

И после того как этот вопрос в глазах детей решается – правда или неправда, ложь или истина, наступает следующий этап – чего тогда хотеть от родителей? Может случиться, что дети ничего, кроме претензий, от родителей получить не смогут. Потому что ребенок будет не таким. Не таким, потому что в ответах родителей на свои вопросы он не нашел правды. Он перестал им доверять, перестал задавать им вопросы, перестал верить словам родителей, потому что это только слова.

И тогда ребенок начинает свой поиск правды – сложный, подростковый, протестный, через нарушение дисциплины, через дурные компании, через возможность попробовать запрещенные плоды. И неизвестно заранее, как он потом будет выбираться из этого поиска, или просто его оставит, понимая, что в жизни правды нет и надо жить по законам зла и лжи. Он выбирает эти законы либо через какие-то собственные сложные пути находит эту правду, но тогда уже без родителей.

Либо ребенок хочет от родителей дружбы. Настоящей серьезной дружбы и доверия. Он хочет, чтобы родители ему доверяли. Он хочет, чтобы родители в него поверили. Чтобы родители предоставили ему возможность быть похожим на них, подобно им поступать. Он будет делать ошибки, поступать неправильно, и вот реакция на эти ошибки со стороны родителей должна быть правильной. Ребенок должен получить поддержку. Он находит в родителях доверие, когда видит не раздвоенность (расхождение), а правду, а если есть раздвоенность, то, по крайней мере, он видит, как родители с ней борются, не соглашаются с ней, как они умеют быть откровенными с ним даже в том, что у них не получается.

Это очень важно, ведь родители могут быть и не совсем удачливыми не только в мирском смысле. Папа может быть пьющим, предположим, но очень добрым. И дети этого доброго, но пьющего папу будут любить и не будут его стесняться. Может быть что-то большее, чем жизненные проблемы родителей, их ошибки, их падения. Все может быть в жизни, но момент искренности и правды не будет упущен, даже в семьях, не во всем благополучных.

У нас в гимназии была семья, где был очень сильно пьющий папа, а дети такие чудные все выросли, так за папу молились! Замечательная семья, мать не осуждала своего супруга, хотя там наверняка были безобразные сцены при детях, но все ведь может случиться.

Жить не по лжи – это самое главное.

На разных этапах своего формирования дети хотят от своих родителей разного. Казалось бы, разного, но всегда одного и того же – они хотят настоящих отношений, чтобы родители были с детьми настоящими. И больше ничего.

– Отец Алексий, как говорить с ребенком на темы пола, секса и рождения детей?

– Вопрос непростой. С одной стороны, мы запуганы возможностью введения в школах предмета «Сексуальное воспитание». С другой стороны, решили, что этот вопрос не надо поднимать вовсе, или пусть у нас будет «целомудрие», в основном воспринимаемое как заговор молчания.

Но это бессмысленно. Мир все равно вокруг нас существует, мир живой, мир двуполый. Эту двуполость Бог сотворил. И различия между мальчиками и девочками проявляются как два разных мира. Это и влечение, стремление навстречу друг к другу, и одновременно отторжение, стеснение, которые проявляются с самого раннего детства.

На темы пола и секса столько всего написано, сказано и вообще «все всем понятно», при этом почему-то считается, что об «этом» говорить – значит нарушать целомудрие. А с другой стороны, нельзя не говорить.

У нас в гимназии был смешной, но в то же время грустный случай. Дети младшей школы начали обсуждать в раздевалке слово «секс». Девочка пришла домой и рассказала родителям, что новый мальчик, который пришел недавно из другой школы, говорил про секс. Родители в ужасе! «Мы отдали детей в православную гимназию, а там их развращают!» Вызвали директора, меня, начали разбираться. А случилось то, что этот мальчик от других мальчиков именно в православной гимназии услышал слово «секс», и они ему объяснили, что это такое в их представлении: «Секс – это голая женщина». А когда он узнал, что такое «секс», то решил поделиться этим с другими. Разразился страшный скандал!

Вместо того чтобы родители задумались, что вопросы пола, секса детей интересуют, как интересовали всех нас, когда мы были детьми, да и не только детьми. Мы тоже искали ответы на эти вопросы, стесняясь, естественно, спрашивать у своих родителей, и родители нам ничего не говорили, но мы все же эти сведения добывали, и, простите меня, не самым лучшим путем.

– От других детей. Дети приходят в школу, и более «просвещенные» им рассказывают...

– Всегда кто-то будет говорить на темы пола, секса. Всегда эта тема будет возникать, всегда будет на слуху. А уж в нашем современном мире далеко ходить не надо, вообще можно из дома не выходить – просто не успеть вовремя выключить телевизор. И все. И уже все во всех видах понятно, причем все как-то гнусно, обостренно. Уже не просто голые женщины или мужчины, спокойно половой акт могут показать. Ребенок, конечно, скорее всего, не поймет, что это такое. Он увидит и не поймет, увидит – и не обожжется. В этом смысле степень защиты у детей очень высокая.

Мы все в детстве читали «Три мушкетера», но нам никогда в голову не приходило, что Констанция Бонасье изменяет своему мужу с Д'Артаньяном и что она падшая женщина. Не складывалось это в детском сознании. Было понятно, что у нее глупый муж, дурак и подонок, и очень хороший Д'Артаньян, в которого она влюбилась.

Вроде романтические герои, положительные, но за романтикой для нас, взрослых, что стоит: ловелас Арамис, который к тому же хочет стать аббатом, Миледи, которая совращает и соблазняет, и у нее на плече клеймо проститутки. Это вообще остается вне внимания детей. Да, есть какое-то клеймо, но дети не рисуют образ Миледи как блудницы, Констанции Бонасье – как блудницы, Арамиса – как блудника.

Для детей это персонажи геройского произведения: коварство и предательство, благородство и отвага. Дальше они не идут. Все остальное остается за скобками, вообще остается детьми не распознано, тем более как нечто, имеющее отношение к сексу. И только некоторые взрослые православные люди опасаются, а вдруг дети прочитают «Три мушкетера»? Там же говорится о сексе, о неправильных отношениях, о ложных отношениях, о блуде. Но такое восприятие существует лишь в помраченном сознании людей, которые, на самом деле, этой проблемой как-то больны, озабочены. Эта болезнь может и так проявляться. Мне как педагогу не раз приходилось с этим сталкиваться.

Надо понимать, что дети ищут это знание, ищут самостоятельно. И они дальше определенной черты, если их специально кто-то не развратит, не пойдут. Дети по-другому смотрят на мир, они по-другому смотрят на это.

Слово «секс» для них имеет совсем другое звучание и значение. Оно, конечно, запретное, оно, конечно, таинственное, оно опасное. В область, где оперируют этим словом, очень хочется заглянуть, но ровно настолько, чтобы сразу отвернуться, а потом хвалиться перед другими детьми: какой я смелый! Я типа стоял на краю очень высокого обрыва и смотрел вниз. Примерно так.

По отношению к этому должна быть сформирована правильная позиция. Не позиция ужаса, запрета: «Не сметь об этом говорить, это бездуховно! Это нарушение седьмой заповеди!» – и потом объяснять ребенку, что такое седьмая заповедь, что такое прелюбодейство, чтобы ребенок был в шоке.

А нужно говорить совсем иначе. Половые отношения естественны для этого мира. Ребенок видит, как кот бегает за кошечкой, петух бегает за курицей.

С животными это часто происходит на его глазах. Если ребенок уезжает в деревню на лето, он не может не увидеть, как это происходит в животном мире.

И когда ребенок задает вопросы, на них надо отвечать, но отвечать аккуратно и спокойно, не пугаться ни в коем случае.

– Откуда бывают дети?

– От папы и мамы.

– А почему?

– Потому что папа и мама любят друг друга, и от этой любви рождаются дети.

– А как это происходит?

– Это происходит таинственно. В таинственном соединении папы и мамы.

– А у животных это происходит как?

– Чтобы родились щеночки, мы свою собачку привели к другой собачке, они побегали вместе, соединились, и получились щеночки.

Все, этого достаточно.

Если бы нас окружала простота животного мира, 80% вопросов вообще бы потеряли свою остроту. И те дети, которые воспитаны на простоте и в естестве, они это видят с двух-трех лет – как бык покрывает корову, например, и им в голову не приходит, что это можно назвать словом «секс». Это просто естественное продолжение рода.

То, что мы отделены от жизни природы, заставляет нас искать какие-то совершенно дикие объяснения этих вопросов – либо от всего этого огородить, либо как-то по-хитрому об этом сообщить. Хотя ничего хитрого здесь быть не может. Об этом не надо специально говорить заранее, как это физиологически происходит, – конечно, нет.

Но и прятать отношения мужчины и женщины в какую-то потаенную страшную комнату тоже бессмысленно, потому что всякая потаенность будет заставлять ребенка искать путь к замочной скважине, чтобы туда при случае посмотреть – или подсмотреть.

Мне кажется, одним из самых хороших способов рассказать об отношениях полов – показать личный пример. Как папа обнимает маму, как папа целует маму, не страстно и пылко, а по-доброму, когда между ними проявляются отношения теплой нежности и близости друг к другу. Как родители встречаются после работы, как они разговаривают по телефону, если кто-то из них уезжает, как они вообще общаются, – это тоже прежде всего отношение полов, любви, покрытое благородством и целомудрием, но по сути своей это влечение между мужчиной и женщиной, которое внешне проявляет себя как нежность, заботливость, теплота, ласковость, стремление друг к другу. И это откладывается в сознании ребенка с самого раннего возраста как стереотип правильных отношений. Это самый главный момент в половом воспитании.

– Если вдруг ребенок становится свидетелем интимного акта родителей?

– Это совершенно недопустимо. Ребенок травмируется, когда родительские интимные отношения происходят в его присутствии. С одной стороны, православные родители ратуют за целомудрие, а с другой стороны, некоторые из них совершенно не считаются с тем, что находятся в одной комнате с детьми и могут нанести им сильнейшую психологическую травму. И дети становятся заложниками подобных ситуаций. Получается раздвоенность и ложь. Ребенок травмируется, с одной стороны, а с другой – будет искать защиту в цинизме. Это ужасно...

– Нужно ли родителям искать повод, чтобы завести разговор на темы пола и секса?

– Для разговора с детьми на эту тему повод нужен. Но специально его искать не надо: «Сядь, сейчас мы будем разговаривать, как появляются дети. Что нужно знать каждому мальчику и что нужно знать каждой девочке. Вот у тебя есть такие фигульки, а у тебя такие дырочки, и мы сейчас расскажем, зачем они нужны». Конечно, это глупость, это нелепость. И ребенка в шок ввергают эти разговоры, потому что он от этого прячется, это для него сокровенно. Он хочет туда заглянуть, но без папы и мамы, конечно.

А поводом для разговора может быть ситуация, когда ребенок заглядывает слишком далеко, и это становится явным. Если родители застают ребенка за каким-то нехорошим действием, например, в Интернете что-то нашел, тогда ребенку объясняется опасность этих заглядываний. Именно опасность. Ребенок и сам это понимает, чувствует, ему от этого неприятно и страшно, но раз его это как-то зацепило, то он уже не может вернуться назад. Если родители застали ребенка за этим, то это повод для настоящего серьезного разговора. Тут есть повод и покаяния, и слез, и очищения.

Даже когда ребенок что-то слышит и видит, у него закрыты уши и глаза, как у нас были закрыты уши и глаза, когда мы читали «Трех мушкетеров». Когда ребенок заглядывает в эту область, он видит не то, что видит взрослый, и понимает не так, как понимают взрослые. Но этим знанием ребенок остается удовлетворен. И только когда он залезает слишком далеко в своем познании, родители имеют право сильно его пристыдить, потому что это и так стыд большой, а в точно пойманный момент этот стыд сыграет особенно поучительно. И потом уже, через некоторое время, сказать: «Дорогой мой, если ты хочешь, чтобы в твоей жизни все было хорошо, этого там быть не должно, а должны быть совсем другие отношения», и не касаясь подробностей, рассказать, что это такое, что физиология в отношениях мужчины и женщины далеко не на самом главном месте.

– К сожалению, сегодня неполная семья стала скорее обыденностью, чем трагедией. На что опираться одинокой матери в воспитании ребенка? О чем говорить, а о чем молчать?

– Здесь нет общих советов и нет готовых решений. Дети все разные, и отношения должны быть разными. Очень важно понять: что ребенку необходимо дать? Не каким ребенок должен быть, а что ребенку необходимо дать. Это когда не родители чего-то хотят от детей, а дети ожидают от родителей чего-то такого, что ни от кого другого они получить не могут.

Когда говорят: «У меня проблема с ребенком», то ребенок здесь стоит на третьем месте – я, проблема, ребенок. Надо понять, что не проблему ребенка надо решать, а ребенка от проблемы надо освобождать. Когда решаются проблемы, родители или один из родителей могут отойти в стороночку, и проблемы решают другие люди – педагоги, психологи, врачи, священники. А когда ребенка освобождают от проблемы, родители полностью включены в жизнь своего ребенка. Это очень важно.

Необходимо решить многие вопросы: в каком мире – эмоциональном, культурном – ребенка надо воспитывать; кто здесь помощник, а кто – помеха; кто для нас бабушка с дедушкой и каким образом они принимают участие в воспитании, потому что когда-то это участие необходимо и именно оно может даровать семье возможность приобрести необходимую полноту, а иногда они могут помешать.

От матери требуется ее мудрость, интуиция, настоящая любовь к детям. Если мать – цельный человек, тогда находятся и возможности эту проблему минимизировать.

– Сейчас многие семейные пары не хотят регистрировать свои отношения в ЗАГСе. Или составляют брачный контракт, который больше похож на фиксирование деловых отношений, нежели семейных.

– После сексуальной революции вопрос брака вообще не является краеугольным: хочу – живу, хочу – развожусь. История брачных контрактов тянется еще из Древнего Рима, а всевозможные формы закрепления контракта меняются, но самое главное уже совершилось – духовная основа брака в сознании людей разрушена. Брак как вечный союз уже не воспринимается людьми. Люди не понимают, зачем им нужен брак, когда можно жить и так – это же удобно и ни к чему не обязывает. И детей не заводят. И женщины сейчас в таком умонастроении, что для них брак и дети – вещи разные: «Для того чтобы были дети, мне не нужен брак, мне не нужен муж. Мне даже лучше иметь детей без мужа – мне так спокойнее, я так свободнее и правильнее себя чувствую. Дети – да, а при чем тут муж?»

«Но ребенку нужен отец», – возразят ей.

«С какой стати? С чего вы решили, что нужен?! Матери достаточно».

Для человека с современным европейским сознанием брак и дети – разные вещи. Для рождения детей нужен некий производитель, но и это сейчас решается банком спермы, тут не нужен даже конкретный человек, конкретный мужчина. Огромное количество детей сейчас рождается путем ЭКО (экстракорпорального оплодотворения) или суррогатным способом.

Мы можем говорить только о христианском сознании, как проблему неполной семьи решить для христиан. Не как эта проблема решается (она никак не решается), а как христианину можно было бы проблему неполной семьи решить, если он ею озабочен.

– Если дети живут в неполной семье, обычно с матерью, то в их жизни происходит то, что можно назвать одним словом – неполнота. Как восполнить эту неполноту? Что нужно делать?

– Есть разные варианты неполной семьи. Если мы говорим о семье, которая изначально была без отца, то это одна ситуация. Если мы будем говорить о семье, которая была разрушена, и ребенок остался без отца, то это другая ситуация. В жизни такого ребенка отец все же присутствует как отец. Эти ситуации изначально разные.

Например, неполная семья, где отца не было в принципе. Возможно, были отношения, которые не располагали к браку вообще, или были отношения с расчетом на брак, но этот расчет не оправдался, а результатом стало появление ребенка. В таком случае отец, как правило, в жизни ребенка не присутствует. Вопрос об отце до какого-то времени не возникает, потому что семья состоит из матери и бабушки, например. Именно они берут на себя всю полноту заботы о ребенке, и малыш кроме бабушки и мамы никого другого не видит. Пока ребенок формируется – до 3–5 лет – вопрос об отце в общем не возникает. Конечно, потом вопросы будут, но к этому моменту острота не будет столь болезненной. Там будут другие проблемы, потому что в такой семье нарушен изначальный порядок, какие-то моменты будут формировать жизнь ребенка неправильно. Неполная семья – это семья неполная...

А есть другая ситуация, в которой отец изначально присутствовал, и это отечество было зафиксировано душой ребенка, а потом оно исчезло. В этом случае происходит иная драма, иная ситуация неполноты. Тут будет постоянная востребованность, поиск отца. Желание увидеть, узнать отца.

Все зависит от матери, от того, что она хочет от своей семьи. Либо она понимает проблему и пытается ее решить, либо она проблему не понимает и ищет следующего спутника жизни для себя, или решает ограничить свою жизнь ребенком, совсем не допуская туда отца. Если мать достаточно мудра и понимает, что ребенку нужен отец, она старается сделать отца участником воспитательного процесса. Мать допускает отца к детям, хотя для нее это большая боль, потому что если их отношения не сложились, то, скорее всего, потеряно и взаимное доверие. Либо она ясно понимает, что человек, называющий себя отцом, ребенку неполезен и общение с ним принесет только вред, и совсем исключает отца из жизни ребенка. Но проблема все равно остается. И тогда мать должна искать возможности, как и через что восполнить отсутствие отца в жизни ребенка. Полностью это не удастся, но какая-то компенсация может быть.

В этом смысле, конечно, очень важную роль играет духовничество. В настоящем духовничестве представлено отцовство. Оно представлено Церковью для всех людей, обращающихся к священнику. И в этом смысле оно реализуется, потому что здесь есть две очень важные составляющие: это и ответственность, которую берет на себя духовник за человека, за ситуацию, это и руководство, когда направляется некая деятельность для необходимого духовного роста. Ведь в обычной семье глава – мужчина, он руководит всем. А в неполной семье, хочешь не хочешь, глава семьи – женщина. Она и не хотела бы этого, но жизнь сложилась так, что она вынуждена взять на себя руководство семьей и функции отца в том числе.

Духовник может оказаться тем человеком, который может принять некую меру ответственности и явить для подрастающего ребенка правильный образ отечества – образ и прощения, и совета, и наказания, и строгости, и милости. Потому что именно отец является очень высоким авторитетом. Мать никогда не сможет достигнуть такой степени авторитетности, а если и достигнет, то за счет какого-то подавления. А отец это может сделать без всякого подавления. В этом смысле духовник как авторитет какую-то часть проблемы неполной семьи может компенсировать. И тогда потихоньку эту рану, эту травму можно залечить.

Здесь очень важно не ошибиться, и поможет в этом материнское чутье. Полностью возложить все заботы на духовника нельзя ни в коем случае. Но ориентироваться на духовника, который мог бы вести семью духовно, и в нем ребенок узнавал бы правильное понимание об отечестве, мать может. И здесь очень важный момент поиска такого духовного руководства, даже духовного родства со священником, в котором ребенком может быть узнаваем отец. Священник будет слушать ребенка, разговаривать с ним, вникать в его проблемы, с ним ребенок может пооткровенничать. Ведь одно дело откровенничать с матерью и совсем другое дело быть откровенным с отцом, это совсем разные вещи, которые определяют моменты взросления.

Другой важный момент. Отечество познается как товарищество. Старшее товарищество, наставничество. И некоей компенсацией неполной семьи может явиться общее дело, где есть взрослый человек, который за собой может увлечь. Если это спорт, то таким человеком может стать тренер. Если это скаутское движение, то это лидер, старший, который учит преодолевать трудности, учит самостоятельности, учит взрослению. Эти занятия очень хороши и для ребят из полных семей, ведь мальчики и девочки должны развиваться по определенным правилам, когда есть образ подражания кому-то и чему-то.

Очень хорошо, когда другому взрослому человеку (тренеру или старшему) можно доверить ребенка, потому что это снимает некую часть проблемы неполной семьи. Проблема не уходит совсем, но теряет свою болезненную остроту.

И третье, в настоящее время трудно реализуемое, – это крестные родители. У нас, к сожалению, институт крестных переживает страшнейший кризис в связи с тем, что крестные – повально формальные люди. Но если женщина-мать изначально понимает, что у нее будет проблема с отечеством, то она должна очень внимательно относиться к тому, кто будет восприемником, кто войдет в жизнь ребенка как крестный отец. Это наиболее сложно решаемая задача, потому что такого человека найти нелегко.

Кроме всего прочего, мне кажется, очень серьезную роль наряду с духовником может играть хороший глубокий православный детский психолог, который мог бы на протяжении какого-то периода помогать ребенку преодолевать внутренние трудности.

Но вопрос здесь не столько в психологии, сколько в тонкой материнской интуиции, в любящем теплом сердце, в понимании – где ребенку хорошо, а где ему плохо. Женская мудрость должна быть таковой, чтобы уметь очень хорошо вслушиваться в ребенка и понимать, на что он может быть способен, задавать себе вопрос: «А вообще ему интересно это скаутское движение или этот спорт?» А вдруг ему это совсем неинтересно? И здесь отчасти может помочь психолог.

К величайшему сожалению, наше современное духовничество не подкреплено элементарными знаниями возрастной детской психологии. Хорошо, если священник интуитивно может понять и почувствовать какие-то нюансы, а может и не почувствовать. Сейчас психологическая наука достаточно хорошо развивается. И обращение к психологу важно для матери еще и потому, что исповедальные разговоры ребенка со священником остаются для нее тайной, а с психологом все же возможен диалог, контакт, возможно получить совет и понимание, что на самом деле происходит с ребенком.

Когда мы говорим «православное воспитание», подразумевается, что должна существовать некая система, позиция, методика, своеобразный навык Православия, которые должны использоваться и могут быть неким общим инструментом для воспитания на всех уровнях нашей жизни.

Такого понятия, как «система православного воспитания», не должно существовать. Почему?

Беда в том, что мы сами под системой воспитания часто подразумеваем некую идеологическую установку.

И не собственно воспитание, а именно Православие для многих переходит из образа духовной жизни в некую идеологическую систему взглядов. И когда это случается, когда живая идея – наше Православие – становится некой идеологической системой, в нас возникает масса протестов.

Дело в том, что когда человек помещает себя в некую идеологическую систему, то психологически ему становится довольно легко, потому что он не несет никакой личной ответственности за свои поступки, за свои мысли, за свои устремления. Все за него расписано, все для него есть, и он просто «включает» некие идеологемы, которые сами за него должны работать.

К сожалению, наше постсоветское общество возросло до состояния идеологизмов. Надо сказать, что советская система была совершенно идеальной идеологической системой, конечно, в искаженном виде, но, тем не менее, идеальной. Человек был ослеплен идеалами, начиная от женской консультации, куда приходили будущие мамы, и кончая самыми последними этапами своей жизни. Ветераны, инвалиды, пенсионеры – за них тоже всегда решали всевозможные воспитательные проблемы. Человека воспитывали на всех уровнях общества, везде были общественные организации, народные и товарищеские суды, которые любое проявление антиобщественного – невоспитанного – поведения человека фиксировали: прорабатывали на собраниях, не давали мужьям-алкоголикам зарплату...

Идеологическая система была воплощена в жизнь. Ни при какой власти в мире и не мечтали, что педагогика станет основой государственной политики! И только в СССР так произошло. Это никак не озвучивалось, но реально было именно так и вряд ли повторится еще когда-нибудь.

Народ был воспитуемым от начала до конца. Он был все время в тисках педагогики. Общество создавало нового человека... Задача, в общем-то, духовная, но в этой системе человек был абсолютно освобожден от какой-либо ответственности, так как всю ответственность на себя брала партия с ее руководящей ролью, а человеку оставалось в этой машине быть винтиком, колесиком. И все слаженно работало. Человек, не задумываясь, поступал именно так, как требовала власть.

Мы все воспитанники этой системы, хотим мы этого или не хотим, мы все несем в себе определенную нагрузку того воспитания.

И теперь нам надо как-то преображать навыки воспитания, которые мы приобрели за годы советской власти, – ведь что-то в нас вложили и правильное. Сама система воспитания работала, были в ней положительные элементы – воспитание характера, силы воли и многих других качеств. Но было в той системе нечто однозначно негативное – у людей была возможность не нести ответственность за свою личную жизнь, они могли перекладывать эту ответственность на систему воспитания, на ту самую пресловутую идеологическую базу, которая работала бы сама по себе.

А в Православии такой базы нет, потому что вера Христова – это не идеология. Человек полностью отвечает за все свои слова, за все свои поступки, даже за все свои помышления. Но как только Православие пытаются сделать идеологией, оно сразу теряет богонаправленность, богоцентричность и становится антропоцентричной системой, которая направлена на решение социальных проблем, социальных задач, претензий какой-либо определенной человеческой нации.

Когда мы начинаем относиться к Православию как к некой идеологической системе, то даже правильные вещи, касающиеся воспитания, вдруг начинают давать обратный результат. Это странно, потому что в идеологической системе все должно правильно работать, как и при советской власти.

Получается, что человек из самых благих побуждений пытается прививать ребенку что-то светлое – любовь к молитве, храму, привычку к посту, а это дает порой обратный эффект. Вместо того чтобы любить молиться – ребенок от молитвы уходит. Вместо того чтобы любить пост – ребенок пост не любит. Вместо того чтобы любить ходить в храм – ребенок противится этому. Или хуже того – начинает лицемерить. Ведь чего мы больше всего боимся, когда говорим с детьми о Боге? Мы больше всего боимся фарисейства. Не дай Бог, если мы будем говорить с детьми о Боге, а воспитаем безбожников. Это самое страшное. Это Страшный суд, если мы говорим о Боге, а выпускаем в мир безбожников, как это уже было однажды в истории нашего Отечества. И здесь надо понять, почему так может происходить.

А происходить это может, как мне кажется, по нескольким причинам.

Имитация христианского поведения

В чем заключается имитация? Дело в том, что ребенка должны воспитывать мы сами – не православные гимназии, не воскресные школы, не духовник, не священник, а родители.

Причем родители должны воспитывать ребенка жертвенным способом. Отец Иоанн Крестьянкин в одной своей проповеди говорит: «Мать начинает молиться, она просит Бога о помощи, но не получает ее. Почему же? Да потому, дорогие мои, что нельзя возлагать на Бога то, что мы обязаны сделать сами. Нужен труд, нужно духовное напряжение, нужно всегда помнить о детях, о своей ответственности за них перед Богом. Отцы и матери! Одни, без детей своих, вы спастись не можете! И это надо помнить».

Мать должна не только молиться, но и положить душу свою на воспитание собственного чада. Отец Алексий Мечев говорил матерям, которые жаловались ему на детей, мешающих им ходить в церковь: «Твой ребенок – это твой Киев и твой Иерусалим. Вот твое место молитвы и твое место богослужения – твой ребенок».

А у нас получается так, что в христианских семьях возникает желание сделать что-то правильное и духовное, но чужими руками. Это происходит от общего теперешнего состояния нашей приходской жизни. Давайте зададим себе вопрос: для чего мы ходим в церковь? Чтобы силы появились? Чтобы укрепиться в вере? Чтобы Господь помог жить по заповедям?

Каждый задайте себе этот вопрос и постарайтесь ответить честно. Научиться любить? Исповедаться? Чтобы Бога славить и благодарить? Стяжать мир душевный? Покаяться, очиститься? Чтобы легче стало?

К величайшему сожалению, часто мы приходим в церковь, чтобы что-то получить. Идеология получения сейчас главенствует в нашей Церкви.

И эта идеология никогда не делает людей Телом Христовым. Потому что, когда люди приходят для того, чтобы стать Церковью, они приходят для того, чтобы отдать, чтобы служить Господу.

Много раз в ектении говорится: «Подай, Господи! Подай, Господи!» А в конце что мы говорим? «И весь живот наш Христу Богу предадим!»

Мы у Него просим частность, а отдать должны все.

К сожалению, когда у нас возникает такое потребительское отношение к Церкви, к Богу, то и в семьях обычно так же происходит.

Давайте себе представим: пришла семья с детьми в церковь. Как обычно они себя ведут? Папа с мамой стараются как можно подальше от детей отойти и углубиться в молитву. Потому что получать пришли. А дети в это время ходят по храму или даже бегают, сшибают свечки или зажигают их, мешают другим молиться. Но как малышей судить за такое поведение? Значит, мы должны относиться к ним с подобающим вниманием и лаской, со смирением. Но родители в этот момент все «в небесах» и дети их совершенно не интересуют.

В эти моменты происходит первое поругание понятия воспитания. Родители ведь считают, что раз они пришли с детьми в храм, то они этих красных, вспотевших, уставших детей, которые час бегали и гоготали, непременно понесут к Чаше. Вот только дети совершенно к Причастию не готовы и воспринимают Таинство уже абсолютно формально, а родители уверены, что они делают очень хорошее дело, потому что дети в храме с Богом.

Действительно, идеология потребления, которая сейчас главенствует, тоже воспитана советским обществом, да и сами по себе мы привыкли к храму относиться как к «месту отправления религиозных потребностей». Все это вложено в нас сталинской Конституцией. И возникает из всего этого имитация православного поведения. Как раз из того, что мы привыкли все время получать и ничего не отдавать.

То же самое и на Исповеди происходит с нами, и на Причастии. Пусть мы пришли взять что-то хорошее, правильное – благодать, но думаем мы при этом, что все, что нам надо, мы непременно возьмем, а вот что будет с остальными, нас не очень интересует.

Это сейчас одна из самых главных проблем нашего церковного сознания.

Имитация православного поведения

У нас ведь как порой происходит? Родители хотят воспитать детей православными. Для этого они используют назидательную литературу. Например, жития святых в изложении Димитрия Ростовского, благо, сейчас они изданы большими тиражами. Сказки убираются, детская литература отметается под предлогом, что «все это неправославное и нехристианское» (как исключение оставляют иногда сказки Андерсена). И вот родители вместо сказок начинают читать детям жития святых.

Казалось бы, хорошее чтение! Нужное чтение для детей! Нужное, но не вместо сказок, потому что если вместо сказок читать жития святых, то дети начинают к этому относиться как к сказкам. А жития святых – это никакие не сказки. Более того – в православных семьях возникает довольно странное отношение к сказкам. Известно, что в сказках много всевозможных духов и прочих фантастических существ. Например, у Клайва Стейплза Льюиса в книге «Лев, колдунья и платяной шкаф» и эльфы есть, и скачущие на козлиных ногах рогатые фавны, и небылицы всякие постоянно происходят. Вот тут-то наш православный человек сразу понимает: раз это духи, то они могут быть двух видов – либо ангелы, либо бесы, и делает вывод: значит, все персонажи, что в сказках описаны, – бесы. В том числе и феи. И по этой логике все получается в страшном бесовском смысле. А поскольку детям читать про бесов нельзя, то и сказки им читать нельзя.

Однажды в авторитетном журнале я прочел статью. Одна мама писала, что в школе дали сочинение на тему «Что бы я сделал, если бы был волшебником». И она с гордостью написала, что ее дочь – православная и поэтому отказалась (это в пятом классе!) писать такое сочинение. Свой отказ она объяснила тем, что волшебницей быть не хочет, потому что все волшебники – колдуны и экстрасенсы. Мать же грозно обличила все сказки (в том числе и вышеупомянутого Клайва Стейплза Льюиса) в том, что кругом идет духовная подмена, детям внушается вера в некие абстрактные духовные силы, которые суть бесы. И удовлетворенно эту статью закончила выводом: все православные должны это знать и ни в коем случае не прививать детям.

Но давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны.

Когда в детстве мы мечтали стать волшебниками, чего мы хотели? Маму вылечить или бабушку воскресить. У нас были хорошие, чистые помышления. Мы хотели, чтобы не было войны, например. Детям важно иметь возможность реализовать свои добрые пожелания, потому что «сказка – ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок».

А жития святых написаны для взрослых, а не для детей и написаны с той целью, чтобы взрослые, читая о святых, подражали их подвигу.

А мы, рассказывая детям о подвигах святых, стараемся, чтобы наши дети были такими же, как эти святые в детские годы, и спрашиваем с них соответственно. А ведь в житиях очень мало упоминается о детстве святых, потому что со святыми угодниками люди встречались уже в момент их духовной зрелости и описывали их уже в возвышенном состоянии, а о детстве почти ничего не знали, т. к. угодники мало что о себе рассказывали.

О детстве прп. Сергия Радонежского мы знаем больше только потому, что у него было много братьев, семья его была очень известной и родители его были сами угодниками Божиими. Еще о Феодосии Печерском немного знаем, а о других святых в житиях написано очень шаблонно, практически одно и то же. Здесь, как и в иконе, есть некий канон: преподобный описывается таким-то образом, мученик – другим. А житие – это как словесная икона.

И вот читаем мы в житиях, что Феодосий Печерский в детстве с детьми не играл, конфет не ел, да и вообще, все святые были тихими, уединенными детьми, в храме подолгу молились, и мы очень хотим, чтобы с ребенком нашим то же самое происходило, а с ним ничего подобного не происходит, потому что он живет своей жизнью. Это родителей ввергает в состояние некоего недоумения: как же так? При этом они забывают о том, что сами никогда не жили подобным образом, но на детях своих начинают проводить некий духовный эксперимент. Именно потому, что за себя и за жизнь своего ребенка они никакой ответственности нести не желают, а хотят, чтобы сработала некая идеологема.

Из тех же житий мы узнаем, что прп. Сергий Радонежский плохо читал, прав. Иоанну Кронштадтскому учение давалось с трудом. И родители делают вывод: если ребенок плохо учится, то надо молиться преподобному Сергию и праведному Иоанну Кронштадтскому. И чем больше будем молиться, тем лучше будет ребенок учиться. И все!

Но с ребенком, ко всему прочему, нужно еще и заниматься! А у нас чаще возникает не желание что-то делать, а только мысли: кому бы помолиться в данном случае? кому бы молебен заказать? как все сделать, не прилагая своих усилий?

Таким образом, возникает некая игра: ребенка нагружают молитвенным правилом, заставляют с детства строго поститься, потому что обо всем этом прочитано в книгах. Я помню, как в нашу гимназию одна женщина привела в третий класс сына: «Мой ребенок с трех лет строго постится», «Мой ребенок (8 лет!) читает полностью утренние и вечерние молитвы». И когда она узнала, что у нас в гимназии Великим постом дети получают молоко, она сказала: «Нет, у вас не православная гимназия». И забрала ребенка.

Такое ощущение, что над ребенком ставится какой-то духовный эксперимент. При этом совершенно не соизмеряются внутренние возможности ребенка с его духовным ростом. Родители ставят перед ним некую планку и очень хотят, чтобы он до нее дорос. Но сами они эту высоту никогда не брали – ни в детстве, ни в юности.

Они не понимают, что если у них самих хватает сил читать правило и строго поститься, то у детей совсем другие процессы внутри происходят. Детям не надо так сильно поститься и так долго молиться, потому что они очень быстро начинают играть в эти игры, придуманные для них взрослыми. И вот тогда православное поведение становится имитацией, когда внешне делается все правильно, а внутренне – совершенное несоответствие. Такое воспитание, которое, к сожалению, часто приходится наблюдать, приводит к абсолютно противоположному результату. А еще оно часто приводит к тому, что можно назвать уже не имитацией поведения, а имитацией самой духовной жизни, и происходит это у детей более старшего возраста.

Имитация духовной жизни

У детей иные представления о грехе, чем у взрослых, и совсем иное отношение к греху. Зная это, Церковь не исповедует детей до семи лет. Более того, некоторые очень опытные духовники (например, о. Владимир Воробьев, его чада духовные и другие священники) вообще считают, что даже когда ребенку исполнится семь лет, его не надо исповедовать перед каждой литургией, потому что ребенок очень быстро приучается к формальной Исповеди.

А родители почему-то думают, что чем раньше ребенок начнет исповедоваться, тем это будет лучше для него, – он станет лучше, воспитаннее. Это проблема того же корня – родители опять же не хотят брать на себя ответственность за поведение своего ребенка. Они думают, что в Исповеди найдут возможность нового воспитательного процесса, к которому сами не будут иметь отношения, либо смогут через эту Исповедь каким-то образом влиять на ребенка.

Почему маленьких детей не исповедуют? Это вовсе не значит, что они не грешат. Августин Блаженный, например, пишет, что уже в младенце замечается зло, когда он кусает грудь матери. Не исповедуют их лишь по той причине, что дети способны рассказать свои грехи, а вот пережить Исповедь как покаяние, после которого должно наступить исправление, – не могут. Дети не в состоянии духовно над собой трудиться, они еще не выросли. Понять свой грех они могут, а исправлению их должны научить родители.

На начальном этапе родители должны проводить с детьми духовническую работу. Если они видят, что ребенок согрешает, они должны говорить с ним, они должны его воспитывать, они должны пробудить в нем голос совести, чувство стыда, чувство страха – через наказание за грех: «Если будешь грешить, то будет и наказание за это». Это – работа родителей, и продолжается она довольно долго, даже когда ребенок начинает исповедоваться, и готовить к Исповеди детей тоже должны родители.

Все умиляются, когда маленький ребеночек подходит к батюшке, тот его о чем-то спрашивает, а потом кладет на головку епитрахиль. Да и детям очень нравится играть в эту игру. Но ведь это не игра!

При современной загруженности священника трудно ожидать, что на Исповеди он сможет уделить ребенку достаточно внимания и в нем «покопаться». А дети очень часто не умеют рассказать о своем грехе священнику, и Исповедь превращается во что-то невразумительное: «Ну, маму не слушался, ну, еще что-то там». Два-три слова – и вроде как все: «Ладно, иди причащайся».

Еще хуже, когда родители своей рукой записывают детские грехи. Это уж совсем беда...

А бывает и так: ребенок начинает исповедоваться, и родители с радостью готовы отдать его духовнику, считая, что теперь духовник отвечает за его воспитание, а их это уже не касается. Они также часто пытаются использовать духовника в воспитательном процессе: «Батюшка, скажите ему на Исповеди, чтобы он...», или подходят после Исповеди: «А он вам вот про то-то рассказал? А вы знаете, что он такое-то сделал?»

И ребенок теряет доверие к священнику, относится к Исповеди сухо. Она становится для него формальностью. Такой ребенок «потерян» для Исповеди до тех пор, пока что-то, не дай Бог, не случится с ним во взрослом возрасте.

Есть еще один очень важный момент. Часто родители ходят на Исповедь к одному священнику, а своего ребенка «подсовывают» какому-нибудь другому батюшке. «Пусть этот будет его духовником». А у детей, как правило, не бывает духовника. Это явление исключительно редкое, так как дети еще не способны к духовному руководству через духовника, ибо у них есть родители. И когда «духовное руководство» отдают священнику, который не знает о проблемах в семье и у которого родители сами не исповедуются, то может случиться следующее: взрослые говорят ребенку одно, а духовник может сказать совсем другое, и дитя не знает, кого слушать. Поэтому духовник у семьи может быть только один.

Мы сейчас живем в ситуации, когда у многих вообще нет никаких духовников. Это не нормально, когда ребенок исповедуется у какого-то священника, называет его своим духовником, но совсем не представляет себе, что такое духовничество.

Поэтому, повторю, его духовники – это родители. Пока он находится у них в послушании, он исполняет заповедь: «Почитай отца своего и матерь свою». Это продолжается до возраста некой духовной самостоятельности.

И даже если в церковь детей приводит бабушка, все равно отвечают за них родители. Бабушка не может долго быть авторитетом. Возможно, потом когда-нибудь, во взрослом возрасте, эти посеянные семена добродетели и возрастут, но сколько до того может пройти времени и сколько будет сделано ошибок – нам неизвестно.

Наши фобии

Следующая проблема, которая является продолжением разговора об имитации православного воспитания, – это наши всевозможные фобии, боязливое отношение ко всему, что нас окружает. Мир, в котором мы живем, – мир падший, мир греховный, одержимый бесовской злобой. Это никому не надо объяснять, это совершенно очевидно. Чем дальше, тем это больше обнаруживается. Мы часто замечаем в этом мире признаки «конца света», т. е. психологический страх в нашем обществе достаточно силен.

Чего мы боимся? Масонов, сионистов, экуменистов, колдунов, экстрасенсов, патриотов, обновленцев, еретиков, фундаменталистов. Мы живем в мире крайних мнений. Есть вещи, которыми все друг друга пугают. И к сожалению, наша теперешняя православная пресса не способствует более трезвому взгляду на нас самих.

Мы привыкли друг друга бояться, и всякое мнение, которое хоть немного выходит за рамки привычных для нас суждений и взглядов, может послужить тому, что мы просто отвернемся от человека, посчитав его «неправославным». Получается, что чье-либо частное мнение (пусть даже неправильное), не совпадающее с нашим, оказывается способным зачеркнуть нашу любовь к человеку.

Еще в древнехристианские времена было очень много разных мнений и очень много разных богослужебных практик. Везде, во всем православном мире, существовала масса разногласий и различий. Гораздо больше, чем сейчас. Но у святых отцов был такой принцип: «В главном – единство, во второстепенном – свобода и во всем – любовь!»

А у нас нет любви. А если нет любви, то возникает страх.

Апостол Иоанн Богослов говорит: совершенная любовь изгоняет страх (1Ин.4:18). Эти слова можно истолковать по-другому – отсутствие любви обязательно являет в себе присутствие страха.

В этом мире мы окружены страхом. Многие боятся Второго пришествия, потому что ждут антихриста. Мы ждем Христа, а нас некоторые книги приучают ждать антихриста. Надо писать не о силе, а о явном бессилии масонства перед Церковью Христовой. Надо писать книги, которые напоминают нам, христианам, что мы не должны бояться антихриста.

Христиане молились в литургической молитве, которая в Дидахе⁴³ дается: «Да приидет образ мира сего». Они на каждой литургии просили, чтобы поскорее Господь пришел! «Господь наш грядет!» Все это звучит в посланиях апостольских. В тот период, когда Церковь жила мученичеством, каждый римский император был как антихрист. Но все христиане ждали Второго пришествия, потому что ждали Христа и не боялись антихриста. И если бы мы старались и наших детей так учить – это было бы основой для воспитания в них любви: антихриста не бояться!

С кем должен дружить православный ребенок?

Еще одна проблема вытекает из вышеупомянутой фобии – проблема дружбы детей. Родители, воспитывающие детей в псевдохристианском духе, допускают и такую ошибку – ребенок ни с кем не должен дружить, потому что если он будет дружить с кем-то во дворе или с детьми в классе, то он от них дурному научится.

«С этим не дружи! С тем не дружи!» Детей изолируют от общества, отдают в православную гимназию. Но и там оказываются дети, с которыми тоже нельзя дружить. Всегда найдется человек, который, по мнению родителей, будет плохо влиять на их чадо. Такие дети растут замкнутыми, они целиком зависимы от родительских притязаний и при всякой возможности попадают потом в самые дурные компании, потому что абсолютно не умеют дружить, не научились общению с детьми.

Они потом будут искать дружбы, использовать любую возможность подружиться с кем бы то ни было. За это они будут платить своей совестью, своей верой – чтобы только к кому-то пристать, чтобы только кто-то их принял в свою компанию, в коллектив. Даже Святейший Патриарх сказал, что мы не должны быть замкнутыми или создавать вокруг себя подобие гетто. Христос же говорит: «Мы не свеча, которая под спудом находится»⁴⁴.

Поэтому детей надо учить дружбе. Надо стараться, чтобы у них обязательно были друзья и они приводили своих друзей в наши дома. Чтобы дружба наших детей проходила на виду.

Не надо бояться, что наши дети дружат с неверующими детьми. Надо бояться, если наши чада дружат с дурными детьми, которые могут привить им вредные навыки. Но неверующих детей бояться не надо! Часто бывает, что эти ребята гораздо воспитаннее и благороднее, чем дети из верующих семей.

Нужен какой-то мягкий контроль над детьми, но при этом необходимо помнить, что прежде всего мы всегда должны уважать детскую свободу. С самого начала мы должны понимать, что ребенок – это свободное существо. Подавить и «переломать» в нем свободу – значит не дать ему возможности стать полноценным христианином. Христианин – это сознательно свободный человек.

Православие – это не система

Когда мы пытаемся создать православную систему, она рассыпается, потому что Православие – это не система, а воспитание в любви и в постоянной ответственности и самоотдаче.

И вопросы, как ребенку поститься и готовиться к Причастию, очень просто решаются через духовника. Всегда можно выбрать ту меру молитвы и ту меру поста, которые не препятствовали бы, но помогали ребенку причащаться.

В одной из книг о. Владимира Воробьева я прочитал воспоминания о том, как он ребенком ходил в церковь. Хотя его семья и была верующей, в церковь ему удавалось попасть крайне редко. Зато каждый приход в церковь он переживал как величайшее событие в своей жизни! Он, может, раза два в год ходил в церковь, когда был ребенком, но для него это была великая радость – он ловил каждое слово, он дышал этим воздухом. Это самые глубокие воспоминания его детства.

Я попал в церковь года в четыре с моей бабушкой. Бабушка была неверующей, я был некрещеный, но по дороге на кладбище мы зашли в церковь, и бабушка мне сказала: «Сейчас я тебе Боженьку покажу». Я ничего не помню, кроме абстрактного сияния и чувства приближения к тайне. Это глубоко в меня вошло.

Пусть родители приводят в храм ребенка трех-четырех лет ненадолго – хоть на 20 минут. Но пусть эти 20 минут ребенок будет благоговейно стоять в церкви. Нельзя ребенку позволять почувствовать, что он может плохо себя вести в церкви. Те недолгие минуты, проведенные им в церкви, должны стать для него временем общения с Богом. Родители ради этих минут должны жертвовать своей молитвой, своим посещением храма, возможностью причащаться, той «духовной жизнью», которую они вели до рождения ребенка. Здесь просто необходима жертва. В этой жертве и заключается смысл настоящего воспитания ребенка.

Молиться надо вместе с ребенком, не давать ему возможность в семь-восемь лет уткнуться в молитвослов и что-то бурчать, потому что больше половины церковнославянских слов он просто не понимает и, возможно, никогда не поймет, а механически заучит, как образ своей молитвы. Страшно, когда дети именно так учатся молиться. Переучить потом будет очень тяжело. Если только, не приведи Господи, они не попадут в какую-нибудь беду. Вот тогда они от сердца будут просить: «Господи, спаси и помилуй!» – и, может быть, научатся молиться по-настоящему. Но лучше бы этих крайностей избежать и постараться что-то сделать и нам самим, без подобных штампов, которые, к сожалению, уже давно имеют место в нашей жизни.

Если семья постится, то дети, которые в этой семье рождаются и растут, так или иначе уже в посте участвуют с самого начала. Они видят постящихся родителей. Они понимают и очень хорошо чувствуют изменение атмосферы в доме, когда начинается пост.

И здесь объяснять ничего не надо. Мудрые родители просто включают детей в пост с какого-то определенного, достаточно раннего возраста, учат их постепенно. Дети чувствуют, что пост наступил, и это самое главное. Уже не надо объяснять им, зачем поститься. Как не надо объяснять, что, например, нельзя воровать. Ведь не возникает вопрос с детьми о воровстве, пока это не случается. Детей не учат не воровать специально, это знание идет из семьи. Случается какой-то плохой поступок, и тогда родители объясняют, почему это плохо, после какого-то вразумления.

Практически все нравственное воспитание маленьких детей происходит на примере родителей. Если родители лгут, сколько угодно объясняй ребенку, что лгать нехорошо, он будет лжецом. Если родители ругаются и употребляют грубые выражения, сколько хочешь ребенку объясняй, что это слово говорить нельзя, он все равно его будет употреблять. То же самое происходит всегда и везде. И с постом происходит то же самое.

Другое дело, когда ребенок вырастает и становится либо младшим школьником, либо уже подростком, он становится самостоятельным и в некоторых вопросах своей духовной жизни. До этого обычно ребенок постится так, как ему это предлагают родители, и не задумывается об этом до какого-то возраста. Принимает просто за послушание. Когда ребенок уже способен рассуждать, способен к каким-то поступкам, хоть небольшим, тогда, мне кажется, уже можно с ним говорить о том, как он может поститься и каким образом сам для себя определять меру своего поста.

Вот тогда с ним просто надо разговаривать, говорить как со взрослым. Ребенок сам может выбрать, от чего он откажется, что он принесет в жертву Богу, каким образом он будет проводить это время. Это будет его собственный шаг, собственный выбор, и это очень важно.

Никаких специальных объяснений поста для детей нет, оно ровно такое же, как объяснение поста для взрослых. Как родитель это для себя понимает и воспринимает, так он может это объяснить ребенку. Ничего специального и сложного здесь нет. То, что знают родители, узнает и ребенок. Как ребенку объяснят, в чем смысл, так ребенок это и поймет. И тогда он что-то сможет сделать.

Пост для детей начинается именно с ограничения в пище. Взрослый человек может делать пост высоким духовным подвигом, ведь когда меняется только рацион блюд, а жизнь остается прежней, то это постом быть не может. А когда пост становится другой формой жизни, тогда отказ от определенной пищи только сопутствует тому, чтобы человек внутренне к себе был очень внимателен: следил за своими словами, мыслями, чувствами, был всячески сосредоточен на постоянном желании быть с Богом и очень сильно горевал, если у него это не получается.

Для детей пост начинается с внешних ограничений, потому что от ребенка нельзя требовать духовной жизни, духовной борьбы. А если мы говорим о маленьких детях, то тут вообще надо понять, с какого возраста и каким должен быть пост для ребенка.

Хотя даже маленькие дети способны какие-то вещи услышать, и перед началом поста родители должны с детьми поговорить о том, что пост – дело сокровенное, дело тайное. «Подумай, дорогой мой (или дорогая моя), что ты готов принести в жертву Христу. Подумай и реши сам, пусть это будет твоей маленькой тайной, – что ты принесешь Христу?

Что ты сделаешь для Него? От чего ты можешь отказаться? Как ты можешь себя исправить? С чем ты по-настоящему попробуешь справиться в своей жизни, чтобы понять, что ты действительно делаешь ради Бога?»

Отказ от мультиков и несение креста, – давайте не будем сразу соединять одно с другим. Несение креста – это внутренняя борьба, внутреннее делание, серьезный внутренний процесс, когда человек начинает бороться со своими недостатками, со своими грехами. Мне кажется, и взрослому, и ребенку понятно, что такое эта внутренняя борьба, исправление своих недостатков. Некий подвиг, который помогает нам в этом. Что мы делаем, чтобы освободить место для молитвы, от чего мы отказываемся ради Христа. Кто-то от мультиков, кто-то от «киндера», кто-то от того и от другого. А кто-то и мультики, и «киндеры» не убрал во время поста, но нашел что-то третье, от чего он отказывается. Одно или два дела поста ребенок в состоянии сделать. Пусть он выберет это сам.

Мне кажется, это самое важное – вложить в ребенка знание, что пост – это движение, это путь ко Христу, и через это понимание жизнь ребенка может быть немножечко осмыслена. Тогда другие элементы поста – еда, стояние на молитвах, исповедь, Причащение – будут восприниматься ребенком как свой собственный путь несения креста. Это очень-очень важно, чтобы пост осознавался как путь несения креста.

Если пост будет прожит таким образом, то радость, которая откроется ребенку на Пасху или на Рождество, отразится в его душе глубоким душевным следом и знание Воскресения Христова станет его личным опытом веры в детстве. У ребенка очень мало личных опытов веры, потому что он в основном копирует своих родителей, а здесь пост может стать личным опытом его общения со Христом.

Если такой опыт в жизни человека когда-нибудь бывает, он не забывается никогда. И даже если потом в жизни ребенка будут какие-то сложности, подростковый негативизм, уход в какой-то момент из церкви, но эта память о Боге есть, то она обязательно как-то проявится, потому что, как говорит Авва Дорофей, «семена добродетели неистребимы». Это как раз то самое семя добродетели, которое может внести в жизнь человека пост.

Детский пост не может быть самим по себе, он всегда происходит в контексте поста родителей, как и вся жизнь ребенка всегда сопряжена с жизнью родителей. Все воспитание ребенка как христианина связано с тем, как сами родители живут во Христе. Пост – это элемент общей жизни семьи во Христе. Если семья постится не формально, а всерьез, то в семье будут традиционные внешние ограничения.

При этом для каждого человека в семье пост остается его личным подвигом, потому что даже члены одной семьи не могут поститься одинаково: муж постится в условиях его собственной жизни, в зависимости от его профессии; жена постится так, как она может поститься из-за количества детей в семье и состояния своего здоровья.

Есть общий контекст, что в семье наступает пост, и это время семейно обозначается. Всем должно быть понятно, что что-то поменялось в жизни семьи на этот период, жизнь стала немножечко другой, тональность поменялась. Так же, как чувствуется это в храме: приглушенный свет, изменение тональности песнопений, иной строй богослужения, хотя то же самое всенощное бдение, та же самая литургия, но при этом какие-то элементы поста обязательно сосредотачивают человека на особенный настрой души. Например, Великим постом звучит молитва Ефрема Сирина с поклонами и, например, поется: «Покаяния отвези ми двери, Жизнодавче»⁴⁶. Все это очень серьезно настраивает человека на особенный лад.

Эти же элементы как-то должны обозначить и пост внутри семьи. Например, семейное чтение вместе с детьми молитвы Ефрема Сирина с поклонами должно быть таким особенным элементом поста, которое приучает детей к пониманию, что сейчас другое время жизни. Мне кажется, что родители с детьми могут читать эту молитву ежедневно. Необязательно, может быть, с шестнадцатью поклонами, но один раз в день с тремя поклонами или с одним поклоном читать эту молитву Великим постом – хорошо.

И если в семье на пост выключается телевизор, то это должно быть каким-то образом обусловлено и понятно для всех. Конечно, хорошо, когда вся семья отказывается от чего-то, но надо понимать, что если семья отказывается от телевизора, который привычен для детей в обычной жизни, то это пространство должно быть чем-то заполнено.

А если просто лишить детей телевизора и не дать им взамен ничего, то это будет неким обманом. Тогда пост будет восприниматься детьми как тяжелое, невыносимое время жизни, когда тебя лишили чего-то приятного, но не дали ничего взамен.

Поэтому когда родители решают, что семья не будет смотреть телевизор, а дети в ней разных возрастов, предположим, четырех, пяти, двенадцати лет, то надо очень хорошо продумать, что можно дать взамен, лишая детей привычных развлечений. Ведь обычно дети приходят из школы, родителей еще нет, чаще всего они включают телевизор, или видео, или компьютер и таким образом заполняют свое время. И надо продумать – чем это время заполнить, чтобы оно было для детей нескучным, наполненным, важным и приносило свои плоды: либо читать вместе с ними книги, либо подобрать фильмы, которые давали бы пищу для ума и сердца, но были бы и элементом развлечения, потому что дети не могут не развлекаться.

Еще раз хочу обратить внимание на то, что пост хоть и идет для всех в один и тот же период, но для всех он всегда очень разный. Для каждого человека пост является его личным подвигом, и родители не должны забывать, что мера личного подвига у всех людей разная.

Поэтому детский пост очень сильно отличается от взрослого поста. У ребенка совсем иное представление о грехе и до определенного возраста у него нет понятия о духовной борьбе. Например, маленьких детей, которые еще не исповедуются, нагружать серьезными постными ограничениями было бы даже и опасно, потому что дети развиваются, и их пост в пище должен быть самым незначительным. То есть должны быть просто отдельные элементы поста.

Ребенка всегда надо хорошо кормить, можно постной пищей, но разнообразной. Поэтому присутствие в рационе ребенка молочных продуктов и иногда, когда ребенок ослабевает, заболевает, мясных бульонов, мяса вполне возможно. При этом есть четкие элементы поста, например: отказ от мяса, чрезмерных сладостей и удовольствий, именно от чрезмерных сладостей и чрезмерных удовольствий. Например, посещение аквапарка во время Великого поста, в том числе и Рождественского, можно исключить. Но посещение театра, музея, того, что приносит ребенку духовное развитие и не является элементом развлечения как у взрослого, а, наоборот, является элементом воспитания, вполне может присутствовать во время поста. Это должны быть хорошо продуманные спектакли, концерты и даже цирк, если это хорошее представление, которое показывает ребенку, как человек может общаться с животными. Все это может быть в рамках поста, потому что это не элемент аскезы для ребенка, а элемент его развития. И все, что ребенка развивает, оно также полезно постом, как и во все остальные дни.

Очень важно, чтобы ребенок с детства полюбил атмосферу поста в храме, почувствовал ее небесность, прозрачность, особенную благодать. Тогда для ребенка с каждым годом все больше и больше будет открываться радость праздника.

Брать ли детей на особые великопостные службы, зависит от сил и возраста конкретного ребенка. Я не могу давать таких общих рекомендаций. Все дети разные. Например, наши гимназисты присутствуют на Литургии Преждеосвященных Даров, немного для них сокращенной. Но все равно, дети стоят на службе около трех с половиной часов. Для детей подросткового возраста это серьезное испытание, серьезный подвиг. Очевидно, что ребенок младшего школьного возраста не выдержит этого, значит, наверное, и не стоит проводить над ним такие эксперименты.

А во время Страстной недели надо найти возможность на каких-то службах с ребенком побывать. Прежде всего, наиболее впечатляющая и глубокая служба – это служба выноса Плащаницы и погребения Плащаницы. На какую-то часть этой службы с маленькими детьми, с детьми школьного возраста сходить необходимо.

Хотя, действительно, детский пост должен быть ослаблен, и если кто-то по неразумию заставляет детей поститься по строгому афонскому уставу, когда детей просто морят голодом, заставляют вычитывать долгие непонятные молитвы, пичкают длинными богослужениями, когда им все не в радость, – это все может только очень сильно навредить.

Самое страшное, если пост будет воспринят как формальность или наказание, когда родители заставляют детей поститься. Пост становится для ребенка невыносимой мукой.

У нас в гимназии кроме первой недели Великого поста (в первую неделю дети учатся немного ослаблено, потому что ходят на канон), в младшей школе дают молочную пищу, а в старшей школе всегда дают рыбу. И тут были проблемы с родителями: «Как же так? У вас православная гимназия, а вы постов не соблюдаете?»

«У вас молочное дают, а мой ребенок с трех лет строго постится!», – говорит мамаша на высоких каблуках, в маникюре, с накрашенными губами. И тогда ребенок становится как бедный подопытный кролик. Что с ним потом будет? Понятно, что с ним потом будет.

Грустно на таких детей смотреть, они практически все из церкви уходят, воспринимают веру родителей как страшную ложь и лицемерие, потому что родители пытаются научить детей тому, чего сами никогда в жизни не знали.

Это самое страшное, когда родители в детстве никогда не постились, а стали поститься год или два назад и тут же пытаются наверстать упущенное на своих детях. Вот тогда совсем беда! Если не постился сам в детстве, не знаешь, как это происходит, не переживал это сам, спроси у умных, опытных людей, тех, которые уже своих детей вырастили, как быть с детьми? При том что дети все разные. Необходимо смотреть на устроение своего ребенка, может ли он жить с такими ограничениями или для него это непосильная ноша?

Чтобы ребенок не перепостился, надо думать не об Уставе, а о своем ребенке. Когда родители настроены на то, чтобы понять, как ребенок себя чувствует и насколько он слабеет во время поста, насколько его здоровье начинает давать сбои, они сумеют найти золотую середину. Если требуется – сразу покормить ребенка, в чем-то ослабить пост или вообще его на какое-то время отменить. У каждого свой пост. Есть дети, которые Великим постом могут сохранять пост от начала до конца. Есть дети, которые могут поститься только первую и последнюю недели. Есть дети, которые могут поститься в течение недели, но в субботу и воскресенье для них родители готовят непостные продукты. Масса вариантов. Для каждого случая – свой. К себе можно быть строже. К детям – помягче.

Если ребенок учится в обычной школе и родители говорят, чтобы он постился и не ел того, что дают в школе, это тоже неправильно. Во-первых, ребенок ставится в неравные условия с другими детьми, во-вторых, он целый день будет голодный. Пусть он съест эту котлету, в которой больше постного, чем в приготовленной дома мамой с любовью постной пище!

Мое мнение такое: если дети ходят в обычную школу, то они должны есть то, что им дают, а дома пусть постятся.

Мне кажется, не надо переоценивать школьные мероприятия, праздники как уводящие детей от поста. Дети все равно остаются детьми, в православной школе они учатся или в обычной. Они всегда на переменах, даже Великим постом, играют и веселятся, прыгают, бегают, смеются, дерутся, потому что они – дети, и поставить их в стройные ряды и заставить ходить с угрюмыми лицами не получится, слава Богу, ни у кого. К этому надо отнестись совершенно спокойно.

Когда мои мальчишки были совсем маленькими, младшими школьниками, мы как-то ехали с ними после какой-то великопостной службы по центру Москвы и остановились на светофоре, а кругом продаются шаурма, чебуреки, сосиски... И младший, Ваня, смотрит в окошко на это мясное великолепие и говорит: «Лучше бы я был слепым!»

Это нормальное чувство для ребенка, что он радуется на Пасху, в том числе и возможности есть разные вкусности. «Салко, салко, дай колбаски, я не ел до самой Пасхи». Для нас же это радость, а для них – особенно. Поэтому совершенно нормально, что дети будут радоваться на Пасху, в том числе и прекрасному пасхальному столу, и концу поста, концу воздержания. Думаю, что дети, которые смогли в этот пост что-то понять, что-то сделать, от чего-то разумно отказаться и с чем-то справиться внутри себя хоть немножко, конечно, от Бога будут вознаграждены большой пасхальной радостью.

Пост становится личным делом, когда ребенку дается возможность во время поста лично выбрать свой путь, определить для себя свой маленький подвиг. Это личный опыт, личные победы – через покаяние, через осознание какой-то своей немощи. Дети начинают любить пост, потому что они, как маленькие герои, стараются преодолевать себя, идут таким длинным, длинным путем, и этот путь полон для них сложностей, внутреннего труда. И им это важно.

Очень важное событие в жизни семьи – первая исповедь ребенка, к которой его надо подготовить. Родители, которые ходят регулярно в храм, должны попросить священника о специальном времени для первой беседы с ребенком.

Работа по подготовке к исповеди, даже если ребенок пока не исповедуется, должна вестись родителями постоянно, это – беседы о плохих поступках ребенка, о совести, о том, как ребенок должен уметь просить прощение. Родители должны прививать навыки исповеди, чтобы ребенок чувствовал свою нравственную связь с событием. Ребенок – событие, ребенок – какой-то грех, – все это в голове семи-восьмилетнего ребенка должно быть достаточно очевидным, как и понятие совести, понятие греха.

Если ребенок сделал какой-то неблаговидный поступок, родители должны сначала объяснить смысл этого поступка, призвать ребенка к совести и призвать его попросить прощения у того, кому он нанес какой-то ущерб, если, например, он поссорился с родителями, ближними, не послушался их. А потом, конечно, встать перед иконой и попросить прощения у Бога.

После этого родители должны с ребенком побеседовать, рассказать, что такое Исповедь, в чем смысл этого Таинства. В простых, доступных словах сказать о том, что Господь всегда тебя любит. Ребенку и так уже должно быть известно, что все его дела, поступки, мысли Господь видит и терпеливо ждет, что ребенок сам захочет признаться в содеянном и себя исправить.

Стоит, конечно, предостеречь родителей от того, чтобы они пугали ребенка Богом, такая ошибка часто бывает от родительской беспомощности, от нежелания потрудиться. Испугать ребенка: «Бог тебя накажет, ты за это получишь от Бога», – это не метод. Богом пугать ни в коем случае нельзя. У Жана Поля Сартра я читал, что он был напуган Богом в детстве. Он все время думал, что, чтобы он ни делал, он все время находится под пристальным взглядом недоброго Бога.

А вопрос-то в том, что взгляд Божий – это совесть, которая постоянно в тебе говорит, что Бог тебе подсказывает. Бог тебя направляет, Бог тебя любит, Бог тебя ведет, Бог желает твоего изменения, твоего покаяния. Ребенку стоит объяснить, что все творящееся с человеком Бог использует не для того, чтобы человека наказать, а для того, чтобы человека спасти, вывести на Свет, чтобы человек с этого момента мог измениться в лучшую сторону.

Все эти важные понятия должны быть с детства хоть немножечко заложены родителями, а потом, если священник внимательный, он найдет возможность побеседовать с ребенком и обратить его сугубое внимание на какие-то простые вещи. Требовать от ребенка, чтобы он начал серьезную духовную работу в себе, не стоит. Достаточно того, что ребенок будет искренен на исповеди и будет честно вспоминать свои проступки, не скрываясь и не прячась за ними. А священник должен тепло и любовно ребенка принимать и говорить как помолиться, у кого надо просить прощения, на что надо обратить внимание. Следуя этим путем, ребенок растет и настраивается на духовную работу.

Детская исповедь не должна быть подробной, такой, как у взрослого, хотя насколько подробной должна быть исповедь взрослого, тоже большой вопрос. В такой исчерпывающей подробности часто кроется какое-то недоверие к Богу. А то Бог не знает, а то Бог не видит!

Желание вместо искренней исповеди подать списочек с подробно записанными по схеме грехами напоминает, как подают заполненную квитанцию в прачечную – грязное белье сдал, чистое белье получил. Такого с ребенком ни в коем случае быть не должно! У него не должно быть бумажечек, даже если он пишет их своей рукой, а уж тем более ни в коем случае рукой родительской. Достаточно того, что ребенок говорит одно-два события из своей жизни для того, чтобы с ними прийти к Богу.

И ребенок не должен исповедоваться перед каждым причастием.

У нас, к величайшему сожалению, много зависит от личной настроенности священника. Например, один священник настроен так, что никого ни в коем случае без исповеди к причастию не допускает, и ему все равно, сколько ребенку – 6, 7 или 15 лет. Пропуск не получил – к причастию не допускаю. С этим в наших храмах сталкиваешься, увы, довольно часто. Тут ничего невозможно сделать.

Поэтому разумные христианские семьи должны искать те приходы, где нет «фабрики», где нет такого, что никто никого не знает. Ведь есть храмы, где все превращается в некую безымянную, безликую процедуру, где прихожане проходят определенные этапы: пришел, купил свечи, подал записки, пошел на исповедь, пошел к причастию, все, вернулся домой. Такого надо избегать. Надо искать храм, где есть хороший приход, внимательный священник. Если родители заинтересованы, чтобы детьми занимались, тогда и в отношениях священника и ребенка все выстраивается вполне благополучно.

Вот конкретный пример. Одна мама мне рассказала, что священник иногда не допускает ее детей до причастия, т.к. они на исповеди называют мало грехов. И дети каждый раз начинают, можно сказать, выдумывать грехи. Когда мама начинает советовать, что, возможно, необходимо поговорить подробнее о грехах, они отвечают: «Мама, ты не понимаешь! Священник не обсуждает с нами тонкости и детали, он просто требует перечисление грехов, и все. И если грехов мало, то священник говорит, что мы не готовы к причастию».

И исповедь превращается в формальность, вернее, в какую-то игру. Игра «Набери больше грехов». Тогда и причастие превращается в нечто, что нужно заслужить через какую-то странную комбинацию действий, через какую-то игру. Это то, что можно назвать имитацией. Все имитируется, настоящего ничего нет.

И поэтому мне, как священнику, кажется гораздо понятнее и полезнее практика, существующая в поместных православных Церквях, где исповедь и причастие не связаны между собой так жестко, как у нас в России. Я понимаю, конечно, все проблемы огромной страны, огромной Церкви, невоцерковленного населения, для которого подробная исповедь необходима на первом этапе, она является еще и каким-то врастанием в тело Церкви, пониманием важных вопросов. Но там, где сложился приход, где священник знает каждого прихожанина и прихожане регулярно причащаются каждое воскресенье, на каждые праздники, то какой смысл проводить их через процедуру называния одних и тех же грехов, которые и так понятны? Тогда надо каждый день исповедоваться, по много раз. Все можно превратить в какое-то безумие. Если человеку есть что сказать, он придет на исповедь и искренне об этом расскажет. Конечно, человек согрешает каждый день. Для этого есть возможность проверить свою совесть – во время вечернего правила существует молитва, в которой перечисляются грехи. Необязательно называть то, что не соответствует твоей жизни, например мшелоимство. Можно эту молитву заменить своей молитвой, рассказать Богу о том, в чем ты каешься. Вспомнить свою жизнь за этот день и искренне перед Богом раскаяться.

И ребенку надо сказать, чтобы он умел видеть, как он провел сегодняшний день, как он общался с родителями, с близкими. Если что-то есть на совести, нужно попросить у Бога прощение и постараться это не забыть на исповеди.

Определить, готов ребенок или еще не готов к исповеди, должны родители. Все зависит от психологического состояния ребенка. Есть дети, которые замыкаются на исповеди. Значит, не нужно им пока этого делать. Маленькие еще, не созрели.

А на вопрос, не трудно ли ребенку признать себя плохим, могу сказать, что родители способны объяснить ребенку: «Какой же ты хороший? Если ты сделал вот это, это, разве ты хороший?» Конечно, нельзя его всячески добивать, какой он плохой, но надо сказать: «Ты не всегда хороший, каждый человек не может быть только хорошим. Конечно, хороший, но не всегда».

Некритическое мышление

Подросток превращается в юношу, но ему еще не всегда знакомо чувство ответственности, у него мало самостоятельности. В какой-то момент он вдруг начинает быть очень управляемым со стороны – но уже не родителями. Родители перевоспитали, дали слишком много заботы, очень долго все делали за него, все решали за него, в том числе в вопросах веры, молитвы, что не дали достаточно самостоятельности, не научили принимать правильные решения самостоятельно.

Он уже взрослый человек, он окружен совсем другими людьми и от родителей, хочешь не хочешь, отдален – институтом, новыми друзьями... Родители кормят, одевают, продолжают давать деньги, но основное влияние на него оказывает общество, в котором он сейчас находится. И он так же, как подчинялся церковному обществу, в котором был до этого, так же спокойно подчиняется тому обществу, в которое попадает сейчас.

У юноши не сформировано критическое мышление. Оно не было сформировано в детстве. Ребенок воспринимал хорошее, но не критически. Поэтому он ничего своего в Православии не имел. И не имеет до сих пор, потому что все, что он имел, было ему дано. А он это принял без рассуждений, без переживаний, без внутреннего трагизма. У него не было моментов, когда бы он понимал, что вера – это его личная ценность, его личное сокровище, и поэтому он так легко принимает другое, что, в свою очередь, тоже не становится для него ценностью.

Так молодой человек очень легко и просто идет под чужое руководство, под руководство друзей, мнений.

Что с этим делать я, честно говоря, не знаю.

Взрослей!

Мне кажется, что родители должны вовремя понять, что ребенок должен взрослеть. Они не должны бояться в какой-то момент оставить ребенка в сложном положении, заставить его принимать решения, которые обязательно будут ошибочными, может быть, и трагичными, но за которые он будет потом нести ответ сам и пытаться решать все самостоятельно.

Я двадцать лет преподаю в гимназии. Мне приходилось не раз видеть: дети из православной семьи, окончившие православную школу, и вдруг с ними все плохо: какую-то татуировку сделали, курят, пьют, попали в дурную компанию.

Но как бывает радостно, когда они возвращаются.

Повзрослевшими. Они возвращаются, и для них вера оказывается их верой.

Это большой риск. Они возвращаются не сразу и не все, но возвращаются. Набившие шишки, но уже понявшие, что такое молитва, что такое настоящее покаяние и что такое их вера.

Страшно?

Да, очень страшно отпускать ребенка. Но плохо, когда ребенку уже лет двадцать, а родители его никак не могут отпустить. Он делает все наперекор, сознательно совершает видимые грехи, чтобы родители поняли, что он имеет право жить своей жизнью. Не отпускают. Он сознательно в двадцать лет, но по-подростковому протестует, эпатирует их. И они все равно его держат, все равно пытаются его переломить.

Если они человеку сейчас не дадут жить (хотя в двадцать лет уже поздно начинать подростковый период), то он вообще может никогда не стать нормальным человеком. Внешне он будет в Церкви, жить якобы по послушанию, якобы исполнять какие-то формальные, уютные, удобные для нас правила. Но он все равно не будет с Богом, потому что он никогда не станет самостоятельным, взрослым человеком. Хочешь не хочешь – приходится рисковать.

Сейчас мало семей, которые формируют человека так, что он взрослеет внутри семьи, оставаясь верным всем родительским традициям, наставлениям. Я и сам не могу похвастаться тем, что у меня все традиционно в семье, что все выверено по линеечке. Я смотрю на своего взрослеющего сына с огромной тревогой. Мне самому бывает очень страшно за него. И он это прекрасно знает. Я как-то ему сказал: ты взрослый человек, мы будем за тебя молиться, но ты сам теперь в каких-то серьезных вопросах принимай решения, даже если они ни мне, ни матушке не нравятся, очень не нравятся.

Мы поняли, что если мы сейчас его не отпустим, то все равно его потеряем, только еще хуже будет.

Что делать?

Совет родителям один – очень сильно молиться за своих детей. Я не вижу другого способа спасать наших детей, как только родительской молитвой. И я очень уповаю на то, что Господь любит наших детей гораздо больше, чем мы сами. Как бы нам ни казалось, что дороже них у нас никого нет. Я очень уповаю на то, что Господь будет вести наших детей к спасению, если мы будем все силы своего сердца в эту молитву направлять.

Эта свобода должна быть даром родителей, и ребенок должен это понимать. Эта свобода – не просто равнодушие, не просто опустились руки, и я уже ничего сделать не могу – делай что хочешь, а я тут просто буду молиться. Нет.

Эту свободу надо даровать, чтобы ребенок почувствовал любовь и доверие, которое ему оказывают в этот момент. Когда он это почувствует, тогда он сможет ответить тем же. Он будет о себе что-то рассказывать, не скрывая от родителей, потому что будет знать, что родители дали ему эту свободу. Это его право. И взрослые дети не будут бояться говорить о своих ошибках, или спрашивать о чем-то, или чем-то делиться.

Свобода дается как дар любви.

Мы не можем построить вечную оранжерею ни в приходе, ни в семье, но мы можем заложить в человека важные, серьезные мысли, понятия, можем постараться быть предельно честными с ним, но в какой-то момент как родители мы должны понять, что мы не можем вместо нашего ребенка прожить его жизнь.

Мы не можем его не отпустить в плавание, где он обязательно будет ошибаться, где он, возможно, даже будет тонуть, но важно, чтобы он знал, что есть спасительный круг и рука, за которую можно ухватиться.

По кругу

Подросток переживает трудное время. Молиться не хочется, исповедь – особо сказать нечего, причащаться – непонятно зачем. И никто не объяснит ему, потому что он не спрашивает. Ответа на свои вопросы он тоже не находит, потому что видит вокруг себя то, что, на его взгляд, не относится к реальности. Да, все красиво, хорошо, замечательно, все в платочках. Но суть и смысл происходящего непонятны, и не только для подростка, для очень многих людей, которые в храме стоят и молятся. Для его собственных родителей.

В интерпретации родителей Церковь часто предстает сказочным домиком, в который приходят за вкусненьким и сладеньким. Можно услышать, как иногда мамы причащают ребеночка: «Сейчас тебе батюшка даст сладенького, сейчас он тебе медочку даст!»

Ужасно! Это вместо того, чтобы ребенку с младенчества говорить, что он сейчас будет причащаться истинного Тела и Крови Христовых. Так наша церковная жизнь, к сожалению, превращается в какую-то сказочку.

Сущность веры для многих – это хождение по церковному кругу. У нас есть прекрасный церковный круг богослужения. От Пасхи до Пасхи, от поста до поста. Привычно и хорошо этим кругом ходить, этаким хороводиком церковным, меняя праздничные платочки, совсем не задумываясь о смысле этого хождения. И человек так привыкает ходить по церковному кругу, что за Христом ему ходить уже не надо.

Но церковный годовой круг – это не самое главное. А когда нет главного, когда вдруг главное уходит, не ощущается, тогда для подростка начинается большая проблема.

Ходить по кругу не хочется. Взрослым удобно ходить по кругу – мы привыкли, нам это уютно и гарантировано. А подростку или юноше нужно главное. Он главного не видит, не видит хождения за Христом, не слышит голоса Христа, не ощущает реально Христа в своей жизни.

Человек начинает искать. Либо в Церкви ищет и, может быть, находит, либо уходит и ищет что-то другое на стороне. Может возвратиться, осознав, что главное – все-таки Христос.

Это очень сложные и трагические искания.

Человек может найти главное, но нескоро.

Сейчас у нас такой уютный и благополучный мир, в котором можно оказаться без Христа.

Прогуливаясь от Пасхи до Пасхи по церковному кругу, от исповеди до исповеди, от воскресенья до воскресенья, можно решать какие-то проблемы, в том числе и служения, миссионерства, но главного может и не быть, потому что человек в этот момент не нуждается ни в чем.

Не молитва, а отчитка

Ему не надо особенно молиться, потому что можно отчитать молитвенные правила.

Ему не надо каяться и глубоко в себя заглядывать, потому что есть ежемесячная или еженедельная исповедь.

Он причащается и знает: «Вот я причастился, все сделал правильно. Прочитал каноны, поисповедовался у священника, меня допустили. Значит, не в суд и не во осуждение, значит, у меня тут все хорошо, все сделано, куда еще идти? Я даже Евангелие читаю раз в день по главе, потому что так надо».

А ведь можно прочесть и ничего не услышать.

А можно что-то услышать и понять, что главное, а что второстепенное.

Мне кажется, что в нашей жизни сейчас перестало хватать той остроты понимания, что надо, вообще-то, идти за Христом. Надо очень серьезно вживаться в евангельский текст. Надо очень глубоко переживать каждое слово, сказанное в Евангелии, и очень глубоко переживать Евхаристию. Если этого не будет, то тогда – увы.

Церковный круг – это еще не все. Это только подпорка для хождения за Христом, а не для хождения по кругу.

Правда

Подростку нужна внутренняя правда. Он должен понимать, что с ним происходит и почему, собственно говоря, он ходит в церковь. Не просто потому, что он родился в этой стране, а родители отправили его в воскресную школу учиться, а потом по воскресеньям приучили причащаться.

Мы все время рассчитываем, что все само заработает, все само по себе сложится, что если мы будем делать это, это и это, то обязательно будет то и то. Если мы будем с ребенком ходить в храм, приучим читать вечерние молитвы, то обязательно прорастет вера. Прорастет, но только когда? И при каких обстоятельствах? Этого мы не знаем, но ищем гарантированный путь. Нам кажется, что благочестие гарантировано. Но у нас ничего не гарантировано. Евангелие абсолютно ничего не гарантирует человеку.

Христа надо очень упорно искать в своей жизни, постоянно. Тогда найдешь. А если не будешь искать Христа – будешь все время мимо проходить.

Искать постоянно

Мы не должны забывать о том, что мы Церковь Бога Живого. А весь груз нашей христианской жизни переложен на наши прекрасные традиции. Смотрите, что горячо обсуждается? Какие самые главные проблемы сейчас обсуждают в Церкви?

На каком языке служить – на русском или на церковнославянском?

Какой календарь лучше – новый или старый?

Что лучше – монархия или демократия?

Как читать евхаристические молитвы – вслух или тайно?

Какое это имеет отношение к жизни со Христом? Какое отношение это может иметь, если Христос говорит юноше: «Иди за Мной! Оставь все и иди за Мной».

А у нас эти евангельские слова Христа оказываются на втором месте. Образ Христа сам оказывается на втором месте. Жизнь по Христу, подражание Христу, Евангелие оказываются на втором месте. Вы понимаете?

Центр наших сегодняшних амбиций и интересов, смещен в сторону второстепенных вопросов. Они оказываются главными. Из-за них люди ругаются и друг друга обвиняют, называют друг друга либералами или фарисеями.

Вспоминается XX век, Валаам. В монастыре монахи десятилетиями не разговаривали друг с другом, потому что одни приняли новый стиль, а другие старый. XX век показал, что люди миллиардами умирали на земле от войн, несчастий, ужасных катаклизмов, от фашизма, сталинизма, а в Церкви решали календарные вопросы. До сих пор одни не поминают других, потому что одни – старокалендарники, другие – новокалендарники.

И сейчас вокруг нас мир гибнет, а для нас главные вопросы – либо богослужебный язык, либо календарная система, либо монархия. Вот это действительно занимает наши умы. А детям и подросткам это совсем не интересно. Их абсолютно не волнует, какой календарь, какой язык у нас будет. Их волнует живое общение со Христом.

А нас оно волнует нередко в последнюю очередь. Это очень серьезная проблема сегодня.

Что делать?

У нас всегда одно и то же лекарство – Евангелие.

Как только человек перестает, читая Евангелие, что-то ощущать для себя, что-то понимать, на что-то реагировать – это очень тревожный знак: человек, вместо того чтобы жить церковной жизнью, играет в какую-то очень известную игру по известным правилам.

К сожалению, нельзя сказать, что для нас исповедь, молитва и наше вхождение в храм и общину не являются привычной игрой. Мне кажется, что когда человек читает Евангелие и его сердце может встрепенуться – это знак того, что человек умеет серьезно относиться к своей вере. Может быть, не надо читать Евангелие, как мы привыкли его читать, как необходимое послушание – главу в день, а читать его как-то иначе, читать его более трепетно. Понемножку совсем, но очень трепетно, перед чтением помолившись, очень Бога попросив услышать Его голос. Чтобы услышать Его голос для себя, чтобы что-то Господь тебе о Себе открыл.

Когда ты читаешь Евангелие, ты вдруг начинаешь очень хорошо себя понимать.

И тогда тебе становится стыдно, и тогда ты можешь спокойно идти на исповедь.

Ухожу!

Расцерковление – это признак того, что люди устали ходить по церковному кругу.

Надо себя искать, надо понять, что произошло с тобой, почему это случилось, что ты ищешь в жизни, готов ли ты вообще доверить себя Богу. Важно понять, что во время причастия Святых Христовых Тайн ты принимаешь Кровь и Тело Христово.

Это – не какие-то символы.

Это Тело, которое было распято на Кресте.

Это переломанное, изувеченное, израненное Христово Тело и Кровь, которую Он проливал.

Надо очень ясно понять, что если ты Этого сейчас причастишься, то с тобой может произойти все, что угодно. Потому что, когда ты причащаешься Святых Христовых Тайн, Христос тебя зовет с Собой на Крест.

Если ты решился причаститься Распятого Христа, Его распятого Тела, Его Крови излиянной, если ты решился со страхом Божьим, если ты понимаешь, что все происходит на самом деле, то не так-то просто тогда решиться на Причастие. Это не значит, что не надо причащаться, наоборот, надо. Но надо уметь решиться так причаститься, так доверить себя в этот момент Богу, чтобы сказать Ему: «Господи, делай со мной все, что Ты хочешь!»

Если человек готов вот так себя передать в руки Богу – это очень страшно. Но это единственное, что надо сделать.

Так себя Богу дать: «Делай со мной все, что Ты хочешь». Слова, которые в Евангелии звучат «все Мое – твое», каждый из нас должен сказать Богу, когда мы идем причащаться. Когда Христос говорит в Своей молитве перед распятием эти слова Отцу: «Все Мое – Твое, а все Твое – Мое», Он то же самое говорит и нам. Вспомните, отец говорит старшему брату блудного сына: «Все мое – твое».

То же самое Христос говорит и нам: «Все Мое – твое». И мы все Его принимаем, когда причащаемся. Так неужели же мы не можем сказать ему в ответ: «Все мое – Твое». Мы должны об этом задуматься по-настоящему, и перед Чашей не просто повторять молитву святителя Иоанна Златоуста, а осознать, что делаем...

Христос мне говорит: «Все Мое – твое» и отдает Себя полностью мне – так давай же я то же самое сделаю. Я всего себя Ему сейчас предложу. И пусть со мной будет, что будет. Потому что тогда я Его люблю, и я ничего не боюсь.

А нам, к сожалению, так не хочется. Хочется, чтобы все Твое – мое и все мое – мое. И весь церковный круг тому гарант, что мы делаем все правильно и хорошо, что мы благочестиво живем, что у нас все есть, есть дела милосердия, есть социальные службы.

Но когда у человека-христианина все есть – это не очень хорошо. Когда у нас все благополучно и здорово складывается – это не очень хорошо. В этот момент мы начинаем терять своих детей – мы не понимаем, что происходит, почему они от нас уходят, почему они перестают в храм ходить. Потому что у нас все слишком хорошо. Настолько хорошо, что нам даже Христу сказать нечего. Все у нас есть, храмы открыты, добрые дела мы делаем, молитвенные правила читаем, посты соблюдаем. Ну чего еще нам надо, если мы все уже сделали? Кроме главного – мы не сказали Богу этих слов: «Все мое – Твое», и не смогли Ему себя доверить так, чтобы не бояться жить по Евангелию.

Не бояться жить по Евангелию, не бояться креста, не бояться того, что в твоей жизни случится несчастье. Не бояться того, что ты вдруг чего-то не добьешься или что-то у тебя из рук вырвут. Мы же живем так же боязливо, как живет весь мир. Мы, по большому счету, не сильно отличаемся. Люди верующие и люди неверующие одинаково боятся всего. Одинаково боятся потерять свое благополучие. Одинаково боятся смерти. Мы, христиане, так же боимся смерти, как люди неверующие. Нет никакой разницы между нами, кроме того, что мы ходим по церковному кругу, а они не ходят.

Я много об этом думаю в последнее время. Для очень многих священников это обычный способ катехизации, воцерковления людей – научить их тому, как ходить по церковному кругу. И мы так хорошо научились это делать, но, к сожалению, мы, священники, не научились самому главному.

Это проблема нашей внутренней жизни, нашего состояния. Стало общеизвестным, что именно хождение по кругу – главное в нашей жизни, и это и есть церковность. А по-моему, церковность выглядит совсем иначе.

– Проблема отцов и детей сегодня звучит иначе, чем раньше?

– Думаю, что эти проблемы естественны для всех людей. Острота, контекст могут меняться в зависимости от времени, конкретной семьи, а суть остается прежней.

Разделение, непонимание между людьми началось давным-давно, со времен грехопадения. Люди теряют связи. Рассказ о Вавилонском столпотворении – яркий пример этому. Люди вдруг начинают говорить на разных языках, и это образное выражение, которое с тех пор, наверное, и сохранилось в переносном значении. Мы, носители одного языка, можем говорить на «разных языках» даже внутри семьи.

Разобщенность и непонимание, к сожалению, являются характерными признаками повреждения человеческой природы, что тут сделаешь? Церковь противопоставляет этому иное единство – во Христе, и праздник Святой Пятидесятницы показывает обратную перспективу: вдруг люди, которые говорят на разных языках, начинают прекрасно друг друга понимать, потому что Дух Святой собирает всех воедино. И у нас нет иного пути к единству, как только во Христе, только через Христа, через Евангелие, через собственное развитие слышания, через развитие своего сердца, болезненное и неприятное, потому что как только человек начинает в нашем мире открываться, он тут же получает под дых.

– Вы не раз говорили, что люди заменяют жизнь ее имитацией, в том числе в семье. Как понять, где – настоящее, а где – подделка?

– Обычно это понимаешь, когда все начинает рушиться. Когда люди, которые склонны жить представлениями о чем-то и о ком-то, создавать себе представления, этих представлений лишаются. Вот тогда падение дома бывает великое, и с этого момента кто-то становится способен прозреть.

Мы сталкиваемся с ситуациями, когда живет семья, а вместо любви – представления о любви. Люди воспринимают жизнь как заранее сформированную схему. Эти схемы могут быть сформированы в семье, в которой они выросли, и они переносят их в отношения своей семьи.

Бывает, что это – благочестивое желание жить по правилам. Например, образ «православной семьи», который вычитывается из очень благочестивой литературы.

Но самая благочестивая литература и самые хорошие примеры могут оказаться дурными советчиками. Скажем, книги Николая Евграфовича Пестова. Автор – замечательный педагог, создал прекрасную семью, вырастил детей, но его советы, его опыт и переживания могут быть кем-то восприняты как общая схема, обязательная во всем и для всех и переложенная на свою собственную семью бездумно, как трафарет. Или прочитали, например, люди, как воспитывали преподобного Сергия Радонежского его благочестивые родители, и вновь прилагают трафарет. Возникает некое искусственное представление о том, какой должна быть настоящая христианская семья. При этом собственных детей, с их особенностями, родители могут не видеть. Кто они, их дети? В каких условиях они живут? Сколько им лет? Какие у них интересы?

Детей начинают «дрессировать» по заданной схеме. При этом у родителей благочестивые и очень правильные желания воспитать их настоящими христианами, хотя подспудно, возможно, у них есть и стремление показать другим, какая у них замечательная православная семья и как надо соответствовать этому образу православной семьи. Потому что сами-то родители этому никогда не соответствовали и эти представления пытаются реализовать искусственным образом.

Дети остаются без настоящего внимания, без настоящей любви, без понимания, без слышания, без видения своими родителями, и все время стараются – соответствовать, соответствовать, соответствовать. Потому что они хотят нравиться своим родителям, хотят, чтобы родители их замечали, любили, гладили по голове, хвалили, дарили им подарки. Но оказывается, в этой ситуации все надо зарабатывать и средства заработка – благочестие. До какого-то момента это срабатывает, а потом обязательно происходят слом, конфликт, страшное непонимание.

Часто возникает отчуждение родителей от своих детей, родительская нелюбовь, потому что вдруг дети перестали соответствовать, разрушили родительскую мечту, идеальный придуманный мир, который, по мнению родителей, должен был довести детей до уровня святости, а в конце концов, чуть ли не до канонизации. Но дети еще в подростковом возрасте разрушают все эти мечты.

И тогда очень часто бывает тяжело, даже невозможно это появившееся отчуждение сломить.

Дети вдруг начинают вести себя крайне неблагочестиво, более того – отходят от Церкви, начинают впадать в грехи, жить совершенно неправильно, некрасиво: пружина разжимается в другую сторону, и родители их за это ненавидят, отчуждаются, закрываются, считают, что дети для них потеряны. Они могут сказать себе: «Мне такой ребенок не нужен». И в этот момент они перестают быть родителями, а ребенок остается совершенно один. Он должен справляться с этим нападением искушения, к которому он совершенно не готов, самостоятельно, без родительской помощи. И он падает, не справляется, становится игрушкой в стихии этого мира, и ему некому помочь...

– Даже если потом повзрослевший ребенок вернется в Церковь, он все равно внутренне будет отрезан от родителей?

– Часто бывает, что никакого понимания, связи между детьми и родителями потом уже не возникает.

Я уже не говорю о тех случаях, когда родители вообще никогда родителями своему ребенку не станут, когда они своего ребенка как ребенка не воспринимают. «У меня проблема с дочерью», «У меня проблема с сыном» – ведь что это за выражения! Это не у моего ребенка проблемы, а у меня с ним, «я» здесь на первом месте.

Отношения складываются так, что ребенок воспринимается проблемой для родителей, которую надо каким-то образом нивелировать, сделать присутствие ребенка в жизни родителей удобным, комфортным. Часто эти дети отделяются от родителей очень далеко и надолго. Причем родители, если позволяют средства, могут для своих детей все сделать в материальном плане – нанять няньку, устроить в хорошую школу и так далее. Но у родителей будет своя жизнь, у детей – своя. Какие это родители? Почему их надо любить? Почитать – нужно, а любить – невозможно. Потому что там, где не было любви, ее и не будет.

Нам дана заповедь: Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе (Исх.20:12). Но о любви там не говорится, потому что не всякого родителя, к величайшему сожалению, дети могут любить. И не всякий родитель сам любит по-настоящему. Если родитель не готов отдать жизнь за своего ребенка, то в этой семье что-то не так.

– Нередко выросшие дети как раз мучаются противоречием, что не могут по-настоящему любить своих родителей.

– Потому что человеку, с одной стороны, изначально так естественно любить своих родителей. Но когда родители недодают любви, не связывают настоящей любовью себя с ребенком, жажда любви у него все равно остается. Потенциал любви не исчерпан, и поэтому человек попадает в странную ситуацию, когда он не может связать свою собственную жизнь с жизнью того, кого он хочет любить и обязан любить. Встречи нет, некого любить, нет родителя, хотя физически он вроде как и рядом...

– Но нам же надо врагов любить, а люди даже собственных родителей не могут полюбить.

– У нас нет приказа любить врагов. У нас есть заповедь. Заповедь – это очень высокое состояние, к которому человек должен уметь подойти и научиться любить врагов. Не каждому христианину удается. Из этого не следует, что раз не удается, то не любить будет хорошо и правильно. Просто мы должны понять, что заповедь о любви к врагам – заповедь сверхчеловеческая. Она ставит человека в один ряд с Богом. Это очень высокое призвание, к этому можно стремиться, об этом надо знать, к этому надо идти.

Никто из детей не может сказать: «Я не обязан любить своих родителей». Обязан. Но если нет их, родителей, то кого любить? Да, есть какие-то люди, которые называются родителями (слава Богу, не у всех такая ситуация), но как их любить? Как родителей? Или как врагов? Или как вообще какого-то постороннего человека?

Недавно мне случилось причащать девочку-подростка, которая через день умерла от рака. Девочка – из детского дома, от нее отказались кровные родители, и потом ее взяла приемная мама. По воспоминаниям девочки, отец ее умер, хотя потом оказалось, что умер не отец, а какой-то человек, с которым жила ее мать в то время.

Через какое-то время после того, как девочка попала к своей приемной маме, оказалось, что у нее – быстроразвивающийся рак.

Приемной маме удалось найти кровного отца своей приемной дочери, он был жив, просто сидел в тюрьме. И женщина пришла к нему, думая, что девочке будет важно узнать, что ее кровный отец жив. А он подумал, что сейчас с него будут требовать алименты, и сказал: «Докажите, что она моя дочь». Нашлись и кровные братья и сестры, которые тоже не захотели встретиться с девочкой.

После того как я причастил Полю, ее мама мне все это и рассказала, она очень переживала, что ничего не сказала приемной дочке о существовании родственников, все-таки «родная кровь». Я сказал, что она сделала правильно, не надо было девочке ничего говорить, потому что эти люди – не отец, не брат и не сестра. В этой ситуации придумывать отношения – значит еще раз ударить по несчастному ребенку. Отношения между родителями и детьми не придумаешь, они либо есть, либо их нет.

В таких ситуациях вопрос о почитании родителей может стоять, но только как настоящий подвиг для человека, который, понимая, что есть какие-то дядя или тетя, которые когда-то выбросили его на помойку, сможет молиться о них как о родителях.

Ко мне обратилась одна из моих прихожанок – молодая женщина, у которой дети – школьники. Она росла без отца: мать говорила, что он был летчик и погиб. Вдруг оказалось, что он совсем не погиб, просто почти сорок лет ничего не хотел знать о дочери, а тут вдруг объявился (причем у него есть другая семья, другие дети), хочет общаться. «А я не хочу! Как быть, как к нему относиться?» – говорила она. Я ответил: «Если этот человек будет в беде, в нужде, в каких-то тяжелых обстоятельствах, то вы должны будете ему помочь. Но если у него все хорошо, он живет, окруженный внуками, другими детьми, не вижу смысла для какого-либо общения. Со стороны этого человека ни нотки покаяния, а просто такое: «Привет, детка. Я твой папа. Не хочешь подружиться со мной? У тебя есть братья и сестры. Давайте сыграем историю, что мы все – друзья, семья. Придумаем себе такой благополучный, безоблачный мир». Нет, нельзя, это ложь».

– Но если родители, без внутренней близости, все-таки вырастили ребенка, что-то вкладывали в него, когда болел – лечили, одевали и так далее, он же должен быть обязанным за это?

– Да, почитать обязан. Дико, когда человек не помогает своим родителям, которые его вырастили. Но любить-то невозможно, если тебя не любили. Если тебя вырастили, но не любили. Если тебя одевали, но не любили. Если тебя лечили лекарствами, но не любили в этот момент.

Представьте, у вас есть мама, вы болеете, и она дает лекарства, а вам надо от мамы в этот момент не лекарства, а чтобы она с вами посидела, погладила по головке. В итоге самого главного лекарства она и не дает.

Да, конечно, родители могут рассчитывать на детей, которых так воспитали, что те ответят им лекарствами, едой или какими-нибудь финансовыми средствами. А вот на любовь, которой им сейчас так не хватает, рассчитывать не могут, взять ее неоткуда, если ее не было раньше. Любовь между родителями и детьми – особенная. Ее не получишь «потом».

Можно воспитывать в себе любовь к людям, которых встречаешь на улице, тем самым борясь со своими недостатками, понуждать себя на новые подвиги, прощая обиды и так далее, любить людей не близких или совсем чужих.

А любовь между детьми и родителями издалека идет, с утробы матери, с раннего детства. Последствия ранней детской депривации, дефицита любви – источники всех дальнейших жизненных конфликтов, крушения судеб, непонимания себя, психических заболеваний.

Допустим, оставила мать ребенка в трехлетнем возрасте на какое-то время, на полгода с бабушками или няней, занялась собой, – все, это травма для ребенка, и, может, он от нее никогда не оправится.

Или – страшная ситуация, когда на глазах маленького ребенка распалась семья, развелись родители. Не может потом эта травма не проявиться в судьбе человека. Многое, упущенное родителями, убивает детскую душу, оставляет незаживающий след на всю жизнь... Об этом надо говорить, понимать, что дефицит любви – самая главная, ужасающая проблема человечества. Без любви все летит в тартарары.

– Все-таки как преодолевать эти детские раны?

– Надо уметь взрослому человеку понимать, что с ним происходит, откуда идут его проблемы и как с этим справляться. Дело непростое. Для этого существует наука психология, и думаю, что здесь во многих случаях нужна помощь хорошего специалиста. Я не говорю про Церковь: участие в церковной жизни – это само собой разумеющееся.

Вопрос о современной православной школе в России – живой, острый, болезненный, запутанный и сложный. Многие приходы сейчас озабочены созданием таких школ, но священникам не всегда ясно, благословлять ли им своих прихожан отдавать детей в подобные школы, которые чаще называются гимназиями (хотя название это совершенно условное), или, наоборот, всячески отговаривать их от этого шага, так как многие родители уже «обожглись» на таких школах. Я, к сожалению, не слишком хорошо знаком с другими гимназиями, поэтому буду говорить об опыте нашей православной общеобразовательной школы Свято-Владимирского учебного центра. Но я уверен, что многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся, – общие для всех православных школ.

Дело в том, что, создавая так называемые православные гимназии, мы не осознавали, да и теперь еще не до конца осознаем, что мы включились в создание совершенно новой системы школьного образования и воспитания, аналога которой нет в истории педагогики. Поэтому с таким величайшим трудом эти школы создаются. Они и очень быстро распадаются (то есть прекращают свое существование или перестают быть православными), так как, не осознав некоторых теоретических предпосылок и не начав решать кардинальные проблемы по-новому, ничего не возможно сделать – многие старые привычные формы просто не действуют.

Наша школа задумывалась как традиционная: мы собирались создать некий образец гимназии, основываясь на традициях православной России, – и в результате появился новый тип школы, который вырос не столько из обычного понимания школы, сколько из понимания Церкви.

Сама школа стала основываться на жизни Церкви, она явилась продолжением деятельности Церкви, ее возрождения, проповеди, становления. И вместе с возрождающейся Церковью стала возрождаться и школа. Эта школа основывается не только на образовательном принципе, но прежде всего на принципе церковном, принципе соборно-евхаристическом, принципе евангельском.

Наша главная цель – воспитать тех, кто пришел в православную школу, членами нашей Церкви. Мы не ставим задачи сделать школу для вундеркиндов, к примеру, специальную школу по иностранному языку или математическую школу. Православные гимназии – это не спецшколы. (Существует только одна православная классическая гимназия – отца Алексия Сысоева в Ясенево – как попытка возродить классическое образование в России.)

В отличие от обычного школьного образования, основополагающей идеей нашей школы выступает церковность. Ее воспитанники – это новые члены Церкви, которые, выйдя из православной школы, не сломаются под натиском греховного мира, обольщений, страстей, лжи и т. п. И при этом новые члены Церкви не должны быть воспитаны в отчуждении и агрессии к окружающему миру. Последнего было бы не избежать, сделав из школы замкнутое пространство, воспитывая в учениках сознание собственной элитарности, превознесенности над этим миром либо, наоборот, формируя запуганных, озлобленных и замкнутых людей. Такую цель, слава Богу, ни одна православная школа перед собой не ставит.

Итак, наша школа с самого начала мыслилась как церковная, то есть имеющая своим основанием те принципы, которые заложены в жизни самой Церкви и конкретно в жизни прихода. (Кстати, мне кажется, что только те школы, которые выросли из прихода, существуют неразрывно с приходом, держатся, развиваются, укрепляются; а школы, которые возникли в стороне от прихода, лишь с привлечением, так сказать, священника, – эти школы распадаются или едва существуют. Так мне кажется. Но повторяю: я недостаточно хорошо знаю жизнь других школ, поэтому, возможно, я ошибаюсь.)

Обычная общеобразовательная школа советского образца как структура имела четыре уровня: администрацию, учителей, учащихся и родителей. И между всеми уровнями выстраивались определенные барьеры, которые, с одной стороны, помогали администрации и учителям управлять учениками и родителями и при необходимости очень хорошо от них защищаться, с другой стороны, конечно, делали школу сферой отчуждения, где ученик всегда в оппозиции к учителю, учитель – к администрации, а администрация, в свою очередь, – ко всем без исключения родителям. Эти барьеры являются основным дисциплинарно-педагогическим управленческим инструментом старой школьной системы.

Так вот, православная школа сознательно или бессознательно идет на слом этих барьеров, так как мы все – и учителя, и ученики, и родители – члены единой Церкви (а у нас – и единого прихода) и у всех нас Единый Учитель – Христос. И для православной школы это стало настоящей радостью и главной трудностью, которую многие не смогли преодолеть и даже просто осознать. Это принципиально важно, что мы находимся в едином духовном пространстве. Каждый из соучастников учебного процесса является друг другу братом или сестрой. Дети, родители и учителя причащаются из одной Христовой Чаши, и Христос всех соединяет между собой, делая каждого – и учащегося, и учащего, и родителя – соработником в едином духовном деле. Мы хотим, чтобы наши ученики осознавали свое присутствие в школе не просто как учение, а как духовный труд, как свой маленький духовный подвиг, как дело христианское, дело церковное.

Еще совсем недавно, около десяти лет назад, об этом мы и мечтать не могли. Был приход, который сложился и укрепился в приснопамятное брежневское время под духовным руководством протоиерея Сергия Романова. Мы, т. е. прихожане-педагоги и родители, вели посильную катехизацию по домам.

У нас тогда уже была воскресная школа, иконописный детский кружок и кружок церковного пения. На Рождество и на Пасху устраивались детские праздники и прекрасные спектакли. Летом обычно организовывали что-то вроде детского лагеря. Это было очень благодатное время – время, когда плоды этого делания были явными: приход сплачивался, дети удивительно мужественно в условиях светских школ несли свой христианский крест и отстаивали свою веру.

И конечно, все тогда и предположить не могли, что совсем скоро появятся огромные возможности организации своей школы – со своей концепцией, своими принципами. Такое время пришло. Школа была создана, разработана концепция, провозглашены принципы и идеалы. Реальный опыт прошлых лет давал уверенность, что теперь все будет еще лучше и плодотворнее, чем раньше. Мы твердо решили, что в нашу гимназию будем принимать детей только из церковных семей или, как исключение, детей, родители которых твердо встали на путь воцерковления. Принцип приема всех желающих был отвергнут сразу – и я думаю, что это было правильно, т. к. в этом была большая опасность развалить еще не начавшееся дело.

Очень многие родители желают пристроить своих детей в хорошее место, дать им христианское воспитание и образование, но они не понимают при этом, что христианством нельзя заниматься – христианством надо жить. Обычный аргумент таких родителей: «Ну, нам уже поздно меняться, в церковь ходить нет времени. Бог у нас в душе. А в советской школе плохо: там мат, драки, воровство, разврат и т. д. – а мы хотим, чтобы наши дети изучали Закон Божий и выросли хорошими людьми».

Дети на первых порах действительно очень восприимчивы к Слову Божию, к богослужению, к молитве. Но если они в школе слушают о том, как важно жить по заповедям, как важно жить единой жизнью с Церковью, со Христом, а дома в своей семейной реальности видят, что родители не придают никакого значения духовной жизни, а то и просто живут открыто по-язычески и могут даже посмеяться над святыней, то рано или поздно ребенок начинает жить двойной жизнью, лицемерить, и такое «православное воспитание» может закончиться фарисейством для ребенка, а для православной школы – крахом, что и происходит во многих случаях. Нам казалось, что мы предусмотрели этот очень важный момент и все должно пойти по правильному пути.

Было решено, что православная гимназия – это общее дело прихода, родителей и детей. Это совместное духовное строительство, подобное устроению приходской и семейной духовной жизни. Это очень важный принцип для нас. Он фундаментальный. Апостол Петр в своем Первом послании говорит: вы, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный (1Пет.2:5). Поэтому школа должна жить общей жизнью прихода и семьи и сама стать их подобием. Для этого преподавателям, родителям и детям необходимо духовно трудиться, иметь духовное единство, вместе молиться, каяться, причащаться.

И этим действительно рушились страшные баррикады, которые воздвигла советская школа между учителями и учениками, родителями и школой. Нам представлялось (и это действительно так), что итургическое общение явится самым плодотворным моментом нашего единения и сотрудничества. Тем более что обычно в православных школах наполняемость классов не очень большая, около десяти человек, что должно делать общение учителя с учащимися дружески-семейным.

Был разработан учебный план, который включил в себя, помимо базового компонента, конечно, Закон Божий, несколько иностранных языков (новых и древних), церковное пение, церковное шитье и другие так называемые гимназические предметы.

Тут нужно сказать, что в основе идеи создания православной школы было желание уберечь наших детей от той действительно растлевающей обстановки, которая существует в государственных школах. Но эйфория, с которой создавалась наша школа, конечно, вскружила нам голову и мы замахнулись на нечто, может быть, непосильное для нас, а главное, для наших детей, которые оказались совершенно не готовыми к такому напряженному учебному плану. (Мне сейчас кажется, что, может, и не нужно в современной школе изучать древние языки, когда дети и по-русски говорят коряво, но это другой вопрос.) Выяснилось, что эйфория сказалась не только в этом.

Итак, концепция была разработана, принципы провозглашены. Родители забрали своих детей из государственных школ и привели в нашу гимназию. Первый год был удивительным для всех. С Божьей помощью все получилось, как и мечталось: у преподавателей – удивительный подъем, у детей – желание учиться, у родителей – готовность все свободное время посвятить гимназии. Было такое чувство, что Господь совсем рядом и все восполняет, все устраивает. (Вообще, конечно, все делалось, как часто у нас бывает, на скорую руку: надо было поскорее все устроить – ведь неизвестно, что будет завтра.)

Хорошие люди пришли к нам работать, православные, знающие свои предметы, но, к сожалению, не имеющие опыта преподавания в школе. Все это было неощутимо в первое время – слишком велика была радость нового дела. Потом это очень больно отозвалось на всем учебно-воспитательном процессе.

Мы слишком быстро похоронили советскую школу, радостно отряхнули ее прах с наших ног и совсем не заметили тот колоссальный положительный учебно-методический, административный и даже воспитательный опыт, которым она обладала. Нам казалось (а многим так и продолжает казаться), что раз мы все православные, то у нас все будет хорошо и мы победим. Но реальность оказалась несколько иной.

Прежде всего, по прошествии некоторого времени выяснилось, что наши православные дети совершенно не умеют себя вести. Более того, когда с нашими учениками оказываешься в общественном месте, например в метро или в музее, ведут они себя не просто плохо, а так, что выделяются своим диким поведением по сравнению с детьми неправославными. И на уроках у нас стало возможным то, что в обычной государственной школе совершенно недопустимо.

Дети не реагировали на замечания педагогов, не здоровались со старшими, в урочное время ходили по классу и т. д. Учителя, которые в школе раньше не работали, не в состоянии были наладить дисциплину во время уроков. Тем более что все учителя страшно боялись таких непопулярных «советских методов», как выставление «двойки», запись в дневнике, вызов родителей и т. д. Дисциплина подрывалась еще тем, что наши православные родители приводили ребенка в школу, когда хотели, а когда не хотели – оставляли дома или, что еще «лучше», водили в храм вместо уроков – по их мнению, это было важнее. Мы сначала не поняли, в чем дело, почему происходит так, что мы получаем совершенно обратный эффект. Но мы старались быть внимательными к себе, и все прояснилось.

Оказалось, что принцип семейственности был воспринят нами не в смысле особенной ответственности и духовного родства, а в смысле панибратской вседозволенности, и особенно это касалось родителей. Вообще я сейчас скажу об очень важной проблеме, которая касается современного состояния приходской жизни в нашей Церкви и которая определяет очень многие проблемы в нашем так называемом церковном возрождении.

Коммунистическая формулировка, что Церковь существует для «отправления религиозных потребностей», точно отражает сознание советского и постсоветского человека. Давайте задумаемся и спросим себя: зачем мы ходим в церковь, зачем мы молимся, исповедуемся, причащаемся? В чем для нас заключается духовная жизнь? И если мы будем честны, то в большинстве случаев окажется, что в храм мы ходим только для себя, т. е. чтобы у Церкви получить, взять, унести и таким образом устроить свою жизнь. И чаще всего нам нет серьезного дела до тех, кто молится рядом с нами, т. к. молитва – это тоже наше личное дело.

Все очень просто: мы пришли в Церковь получить, Церковь должна нам дать. И все существует для нас: и община, которая должна о нас заботиться; и духовник, который обязан нас окормлять; и гимназия, которая должна взять на себя все наши родительские тяготы. А на самом деле все должно быть наоборот: это мы должны стремиться отдать себя Богу и ближним, это в нас нуждается приход, это мы – живые камни, без которых не может строиться здание Церкви. Очень низкий уровень церковного сознания, духовное потребительство современных православных людей – вот что прежде всего тормозит возрождение нашей Церкви. Это очень серьезная проблема, которую нам всем надо решать.

Вот обычная картина, которую постоянно наблюдаешь в храме. На службу приходит семья с детьми, и родители сразу стараются отойти от детей подальше. Дети бегают по храму, мешают всем, толкаются, а родители благоговейно замерли в молитве, ничего не видят и не слышат – им нет никакого дела до того, что другие не могут молиться из-за их детей. Им все равно: они пришли получить, и они «свое возьмут». И дети, которые веселились во время богослужения, толкались, выбегали, совершенно не молились, бездумно причащаются.

Потом эти дети приходят в православную гимназию и ведут себя так, как они вели себя в храме, ведь жизнь гимназии (это наш принцип!) – продолжение церковной жизни. И родители недоумевают, почему к ним претензии (ведь мы же все свои!), почему никто не хочет понять их, пожалеть, они же всей душой решили переложить свои заботы на хрупкие плечи только что образованной православной гимназии, которая еще должна хоть что-нибудь заплатить за работу преподавателям.

Дети воспринимают школу как место, куда их поместили, чтобы избавить от всех проблем, в том числе и учебных. Приходится преодолевать у детей и, конечно, у родителей странный «православный» принцип, что для ребенка главное – читать по-церковнославянски и знать гласы, а «что сверх этого – то от лукавого». И когда приходится исключать за неуспеваемость, родители и дети возмущаются: «Как? Нам придется идти в эту ужасную государственную школу, где над нами будут издеваться, где мы погибнем?» Вот такая спекуляция. На самом деле в государственной школе многие наши воспитанники проявили бы себя гораздо лучше, чем у нас: там они были бы более ответственными и дисциплинированными.

С еще более опасной ситуацией мы столкнулись на уроках Закона Божьего. К нашему удивлению и тревоге, мы стали обнаруживать сильное охлаждение и равнодушие наших учеников к вероучительным предметам и молитве. Молитва перед уроком и перед едой превратилась в кощунственную скороговорку. На уроках по Закону Божьему не было страха Божия и дети из церковных семей стали красоваться друг перед другом своим «бесстрашием» и кощунством. Это очень опасное явление, которое можно наблюдать во многих православных школах. Оказалось, что мы в своих концепциях и принципах забыли об очень важном.

Мы думали, что духовная жизнь наших детей в основном формируется в семье и храме. Наше дело образовать их в Законе Божьем, объяснить им события Священной истории. Но наши дети стали воспринимать эти духовные дисциплины внешне, не прилагая никакого духовного труда, только через интеллект, минуя душу и сердце. Десять лет назад за такие занятия многие заплатили бы отчислением из института, лишением работы, а может быть, и тюрьмой. А теперь это слишком легко дается.

То духовное богатство, которое мы имеем благодаря крови мучеников и подвигу преподобных, наши дети получают с удивительной легкостью и безответственностью. Они могут подробно объяснить чинопоследование богослужения, растолковать Символ веры , много рассуждать на евангельские темы, но в реальной жизни они совсем другие, живут другим. Возникает какая-то брешь между церковной молитвой, причащением и тем, что в действительности наполняет их жизнь. Получается, что, когда они учились в государственных школах, им приходилось по-настоящему отвечать за свое Православие, отстаивать его. В среде, далекой от Церкви и часто враждебной, дети проявляли себя христианами, а в православной школе, среди таких же детей, они, с одной стороны, чувствуют себя «избранным стадом», превозносятся, а с другой стороны, красуются друг перед другом отсутствием благоговения и дерзостью.

Я хочу оговориться. Не подумайте, что в нашей православной гимназии собрались самые злочестивые и бесчинные дети, которые только и делают, что нарушают дисциплину и богохульствуют. Я сейчас говорю о тех росточках, о тех «цветах зла», которые неожиданно для нас стали вдруг появляться, о тех тенденциях, которые могут развиться, если их не увидеть сразу и не искоренить. Что же делать в подобной ситуации?

Оказалось, что мы лишили детей очень важной области жизни – душевной. Мы учим детей реализовывать себя в области интеллектуальной – это учеба, языки, кружки и т. д. Они это воспринимают в меру своих способностей: кто-то лучше, кто-то хуже. В области духовной – Закон Божий, молитва, храм.

К духовной жизни дети пока еще не способны в той степени, в которой мы от них ожидаем. Духовная жизнь – это долгое восхождение к зрелости в меру возраста Христова. А ступенька к жизни духовной – правильно устроенная жизнь души. Здоровое душевное устроение приведет к началам устойчивой, трезвенной духовной жизни. Детям нужны реальные общие интересные дела, в которых они могли бы проявить себя, хотя бы пока еще просто как порядочные люди, которые не предадут товарища, помогут другу, простят обиды; дела, которые научат их дружить и дорожить друг другом. Что здесь можно предложить?

Это, конечно, паломничества и походы – такие, в которых детям надо будет что-нибудь преодолеть. Это может быть школьный театр или свой литературный журнал (в нашей гимназии мы стали издавать журнал «Гимназист»). И что еще очень важно – это участие детей в храмовом богослужении. В нашем приходском храме суббота – это особый день, когда богослужение готовят дети, они звонят на колокольне, читают и поют на клиросе. Они чувствуют в этот день свою ответственность за храм и службу и молятся по-настоящему.

Проблем и неожиданностей будет еще, наверно, очень много, я затронул только некоторые. Мне кажется, что для Церкви создание своей православной школы – это самая главная задача после задачи устроения приходской жизни. И те приходы, которые собираются создавать такие школы, берут на себя очень тяжелый крест. Сейчас в России всего-то около 60 православных школ, очень разных по уровню, и тенденции к росту их числа нет.

Новый тип школы, о котором мы говорим, пытается сочетать в себе очень многое. Это и традиционные образовательные ценности, и таинственная евхаристическая жизнь Церкви, это и творческая активность самих детей, включенность их в творческий процесс сотрудничества с учителем. И я думаю, что, несмотря на все переживаемые нами трудности, мы вправе связывать с такой школой большие надежды.

– Что такое уверенность в себе с православной точки зрения?

– Я думаю, быть уверенным в себе – это хорошее чувство. Вопрос только в том, на чем оно основано. Часто уверенность в себе воспринимается так: быть независимым от чужого мнения, внешних обстоятельств, – для подростков это выражается словом «крутой», – сильно оградиться от окружающего мира. И собственно чувство неуверенности часто остается, но маскируется под внешней грубостью, эпатажной одеждой, не совсем адекватными выходками. Бывает, что детская неуверенность не уходит, и, когда человек становится взрослым, он скрывает ее под тщеславием и желанием возвысить свой собственный статус за счет других, придумывает себе всевозможные маски, роли, в которые может играть всю свою жизнь, до самой смерти, но ни в коем случае не признаваться себе в том, кто он на самом деле.

– А на чем основана христианская уверенность в себе?

– На смирении. Она начинается с того, что человек совершает некий подвиг, мужественный поступок: он не боится признаться самому себе и Богу на исповеди, кто он есть на самом деле. И в тот момент, когда человек становится способным осознать себя в своей недостаточности, греховности – к нему приходит чувство, что раз он такой, бояться больше нечего, хуже быть не может.

И в этот момент начинается его движение к Богу. Человек получает уверенность, что и в таком состоянии Бог его не оставит. Он больше не боится жить, он знает, что Бог пришел спасать не праведников, но грешников, и это дает ему возможность любить людей, быть способным простить, потерпеть, безбоязненно переносить испытания, обиды. Когда человек знает свои недостатки, ему не так важно, что их замечают и другие. Еще он становится способным не завидовать другим людям, имеющим достоинства, которых у него самого нет, не старается оскорбить их, подтопить и тем самым возвысить себя, а восхищается чужой красотой, умом, добродетелью.

– Это очень трудный путь, когда ты пытаешься быть, а не казаться.

– Да, а проверить себя можно так: если ты стараешься выглядеть умным, то можешь себе сразу признаться – ты не умный. По-настоящему умный человек никогда не будет строить из себя умного. По-настоящему красивый человек не будет выпячивать перед другими, что он красив. Если человек сильный, ему необязательно всем это показывать, достаточно того, что это в нем есть.

– Что тогда такое комплексы? Это отрицательная вещь?

– Я считаю, что комплексом как раз и является это желание казаться. Это безо всякого сомнения отрицательная вещь, показывающая в человеке его уязвленное самолюбие, нежелание смириться с тем, что ему послал Господь. Эти комплексы вызывают в человеке и озлобление, и зависть, и депрессивное состояние. Это, конечно, психологическая проблема, которая может решаться и родителями, и педагогами, и духовником.

– Что вы можете посоветовать подростку, терпящему за свою веру насмешки, издевательства в школе?

– Если человек естественным образом выбирает для себя тот или иной путь, то он должен быть готов пройти по этому пути до конца. И нет ничего удивительного в том, что он не встречает на этом пути взаимопонимания, ведь у каждого свои интересы. Это вопрос проверки своего характера, насколько человек силен, способен выдержать унижение. Либо человек идет на поводу у мнения толпы, либо для него собственная позиция является ценностью, и он готов ее отстаивать.

Такая ситуация может случиться не только с подростком в школе, но и со взрослым, уже зрелым человеком в любом коллективе, когда он не принимает тех законов, по которым живет это общество. Тогда он должен быть готов за себя духовно постоять и в этом смысле немного потерпеть.

Вообще, верующие подростки, которые учатся в светских школах, – это во многом мученики. Настоящие современные мученики, потому что они сознательно живут по-христиански в среде, которая так агрессивна к вере, как никогда.

Были времена, когда верующие дети страдали от того, что их силой принимали в пионеры, комсомол, многие шли против своей совести, потому что были поставлены в такие условия. Учителя давили на родителей, детям запрещалось носить в школе крестик, над ними порой издевались. Но, тем не менее, не было такого страшного состояния агрессии, которое сейчас испытывают дети в школах – не просто со стороны антирелигиозного общества, но со стороны общества, подверженного греху, с искаженными отношениями между людьми.

– Они чувствуют себя тем самым «слабым звеном».

– Совершенно верно. Поэтому христианина, оказавшегося в современной школе, можно уподобить мученику и исповеднику. Он, несмотря ни на что, живет и поступает по-христиански, не идет на поводу у компаний, не стесняется выражать своего отношения к греховным явлениям, а с другой стороны, учится не озлобляться, а молиться за своих товарищей и врагов. Я думаю, из современного исповедничества Христа это наиболее сложный, тяжелый путь. Если раньше взрослые были носителями креста, то теперь он лег на плечи наших детей.

– Вы считаете, что учеба в православной школе может быть выходом?

– Существование православных гимназий, которые дают детям возможность избежать многих проблемных ситуаций на почве веры, чаще говорит не в пользу этих гимназий, так как дети часто оказываются теплохладными и равнодушными к вере, к Церкви. Они не способны ни исповедовать, ни защитить свою веру. Они растут, можно сказать, в тепличных условиях, среди единомышленников. Но потом они оканчивают гимназию и начинают стесняться своей веры, скрывать ее и постепенно уходят в окружающий мир, совершенно в нем растворяясь. Это проблема православных гимназий и созданных в них тепличных условий. Поэтому подвиг несения креста у верующих детей в светских школах, даже если им иногда приходится идти на поводу у компании, не быть такими «чистенькими и гладенькими», как дети православных гимназий, я думаю, покрывает очень многие их личные и поведенческие недостатки.

– Смолчать и стерпеть – это сила или слабость?

– Это может быть и тем и другим у разных людей. Не отвечать на удар и подставлять другую щеку – за этим может скрываться и трусость, и мужество. Здесь то же самое. И детей, находящихся в таких условиях, мы, родители, должны приучать прежде всего не бояться. Если ребенок немного трусит, скрывает свою веру, если ему легче не ответить ударом на удар – его лучше научить проявлять мужество, не пасовать, не быть униженным. Ведь когда человека унижают, в нем оскорбляют образ Божий, его христианское достоинство. И если он умеет себя защитить – это очень хорошо. Бывает и так, что ребенок молчит по трусости, ненавидит своих обидчиков, а себя оправдывает тем, что поступает так по смирению. Но когда человек достаточно духовно зрел, имеет в себе мужество не ответить на удар, а пытается действовать по Евангелию, способен молиться за тех, кто его обижает, это высокий христианский подвиг. Об этом ребенке можно говорить с восхищением. Это часто недоступно взрослым верующим с большим опытом веры.

– И бывает, что в такое сложное время подростка предают друзья, переходя на сторону обидчиков. Как найти в себе силы простить?

– Советы давать трудно, всякий совет в этом случае будет неправомерным и надуманным. От предательства не застрахован никто. Что-то необходимо просто пережить, испытать, перестрадать. И когда в жизни человека случаются беда, предательство, он должен быть к этому готов. Наша жизнь – не медовый пирог, полный только хороших сюрпризов. Здесь, скорее, требуется не совет, а утешение, поддержка со стороны оставшихся друзей, родителей, духовника, хотя и это не всегда помогает. Порой не сработают и слова: «Помолитесь за них», – в такие моменты далеко не всегда человеку дается искренняя молитва. Что-то лечит только время, оно надолго остается раной в сердце. Но потом это дает человеку возможность тоньше чувствовать людей, иметь снисхождение к их слабостям, серьезнее относиться к выбору собственных друзей и понимать, что дружба – это не когда тебе приятно находиться рядом с человеком, а когда вы останетесь вместе и в самые тяжелые моменты. И надо очень хорошо разобраться: всегда ли ты дружишь так, как хочешь, чтоб дружили с тобой? А всегда ли ты можешь пойти с другом до конца в тяжелых обстоятельствах и поддержать его, поделиться с ним своим сердцем? Или ты просто ждешь, чтобы это все давали тебе, ничего не давая взамен, а когда случается беда, огорчаешься: «Как же так? Ведь ты был моим лучшим другом?» Если ты отдавал ему самое лучшее, это не может остаться без ответа. Может быть, этот человек еще вернется.

Обиды посылаются человеку для того, чтобы он научился их прощать. Для начала хотя бы на самом мелком уровне. Да, это ужасно тяжело, но другого пути в жизни христианина нет. И мне кажется, несмотря ни на что, христианин должен оставаться открытым, любовь все покрывает, всему верит (1Кор.13:7). Поэтому христиане – это те, которые больше всех остальных терпят боль, они более доверчивы, они иначе смотрят на мир. Для них человек – тот, кого можно пустить в свое сердце. И это чувство не должно ослабеть в нас.

– Как можно вообще найти подход к этим людям, своим врагам? Притворяться такими же крутыми, как они, не хочется, а идти к ним с открытым сердцем – весьма сомнительная идея.

– Не знаю, нужно ли ставить эти эксперименты и пытаться узнать, каковы эти люди под маской. Если человек встречается в твоей жизни и вас что-то сближает, ты чувствуешь с ним родство душ – это одно. А когда ты пытаешься из интереса войти на его территорию и говорить на его языке, то либо ты получишь от него по самому больному месту, так как будешь слишком открыт, либо начнешь ему подражать, подпевать. Есть люди, которые способны раскрыться тебе навстречу и понять тебя, а есть неспособные к этому. Конечно, надо быть открытым для всех людей, но специально вести себя так: «Вот я сейчас открою тебе свой мир, чтобы ты открыл себя в ответ», – это достаточно опасная наивность. Даже если вы находитесь в одном коллективе, можно сохранять определенную дистанцию.

– Какая самая распространенная проблема, с которой к вам обращаются подростки?

– Непонимание в семье. Подростки жалуются на то, что родители перестали их понимать, не слышат их детской боли, относятся к ним формально и слишком командуют. Ребенок в этом возрасте часто ищет в родителе не просто родителя, но еще и друга, собеседника. И когда не находит, это становится его внутренней проблемой. В этом случае священник, если он хорошо знает семью, может попробовать разобрать с ребенком проблемную ситуацию, поменяв его ролями с родителями. Иногда это срабатывает. А чаще нужно просто утешить ребенка, дать ему то, что недодали родители, ответить на те вопросы, на которые они не отвечают, в какой-то мере стать ему родителем. Тогда ребенок уходит успокоенным и не осуждает родителей.