О жизни в Церкви

Нам кажется, что если человек не может не грешить, он должен исповедоваться чуть ли не каждый день.

Частая исповедь бывает очень полезной на определенном этапе нашей жизни, особенно когда человек только-только делает первые шаги в вере, только-только начинает переступать порог храма и для него открывается пространство новой жизни, почти неизвестное. Он не знает, как ему правильно молиться, как ему выстроить свои отношения с ближними, как ему вообще ориентироваться в своей новой жизни, поэтому он все время ошибается, все время, кажется ему (и не только ему), делает что-то не то.

Так, частая исповедь для тех людей, которых мы называем неофиты, – очень важный и серьезный этап их узнавания Церкви, понимания всех основ духовной жизни. Такие люди входят в жизнь Церкви в том числе через исповедь, через разговор со священником. Где еще так близко поговоришь со священником, как не на исповеди? Главное, они получают здесь свой основной первый христианский опыт понимания своих ошибок, понимания, как строить отношения с другими людьми, с самим собой. Такая исповедь очень часто бывает духовническим, исповедальным разговором больше, чем покаянием в грехах. Можно сказать, катехизаторской исповедью.

Но со временем, когда человек уже понимает многое, знает многое, приобрел некий опыт через пробы и ошибки, для него очень частая и подробная исповедь может стать препятствием. Не обязательно для всех: кто-то вполне нормально себя чувствует при частой исповеди. Но для кого-то это может стать именно барьером, потому что человек вдруг приучается думать примерно так: «Если я все время живу, значит, я все время грешу. Если я все время грешу, значит, я все время должен исповедоваться. Если я не буду исповедоваться, как же я с грехами подойду к причастию?» В этом проявляется синдром недоверия Богу, когда человек думает, что за исповеданные грехи он удостоился чести получить Таинство Тела и Крови Христовой.

Конечно же, это не так. Сокрушенный дух, с которым мы приходим к причащению Святых Христовых Тайн, не отменяет нашей исповеди. А исповедь не отменяет сокрушенного духа.

Дело в том, что человек не может на исповеди так поисповедоваться, чтобы все-все свои грехи взять и изложить. Невозможно. Даже если он возьмет и просто перепишет книгу с перечислением всех возможных грехов и извращений, которые только существуют на Земле. Это не будет исповедью. Это не будет ровно ничем, кроме формального акта недоверия Богу, что само по себе, конечно, не очень хорошо.

Самая страшная духовная болезнь

Люди иногда сходят вечером на исповедь, потом с утра придут в храм, и тут – ах! – у самой Чаши вспоминают: «Забыл этот грех исповедовать!» – и чуть ли не из очереди к причастию убегают к священнику, который продолжает исповедь, с тем, чтобы сказать то, что забыли сказать на исповеди. Это, конечно, беда.

Или начинают вдруг у Чаши лепетать: «Батюшка, я забыл сказать на исповеди то-то и то-то». С чем человек приходит к причастию? С любовью или с недоверием? Если человек доверяет Богу, то он знает, что Бог пришел в этот мир грешников спасти. «От них же первый есмь аз» – эти слова говорит священник, и говорит каждый из нас, когда приходит к исповеди. Не праведные причащаются Святых Христовых Тайн, а грешные, из которых каждый, приходящий к Чаше, первый, потому что он грешный. Значит, он даже с грехами причащаться идет.

Он кается в этих грехах, сокрушается о них; это сокрушение – самое главное, что дает человеку возможность причаститься Святых Христовых Тайн. Иначе, если человек исповедался перед причастием и почувствовал себя уверенным в том, что теперь-то он достойно причаститься, у него есть право принять Святые Христовы Тайны, то хуже и страшнее этого ничего быть не может.

Как только человек почувствует себя достойным, как только человек почувствует себя вправе причащаться, – наступит самая страшная духовная болезнь, которая только может постигнуть христианина. Посему во многих странах причастие и исповедь не являются обязательной сцепкой. Исповедь совершается в свое время и в своем месте, причастие совершается во время Божественной литургии. Поэтому те, кто исповедовались, скажем, неделю или две недели назад, и совесть их мирна, не обличает их в каких-то грехах, которые бы как страшный и неприятный груз тяготели их душу, они могут, сокрушаясь, подходить к Чаше... Понятно, каждый из нас во многом грешен, каждый – несовершенен. Мы осознаем, что без помощи Божией, без милости Божией не станем другими.

Перечислять грехи, которые Бог знает о нас, – для чего делать то, что и так ясно? Я каюсь в том, что я гордый человек, но я не могу в этом каяться каждые 15 минут, хотя каждую минуту я остаюсь таким же гордецом. Когда я прихожу на исповедь каяться в грехе гордости, я искренне в этом грехе каюсь, но понимаю, что, отойдя от исповеди, я не стал смиренным, не исчерпал этот грех до конца. Поэтому было бы бессмысленно мне каждые 5 минут приходить и снова говорить: «Грешен, грешен, грешен».

Мой грех – это мой труд, моя работа над этим грехом. Мой грех – это всегдашнее самоукорение, ежедневное внимание к тому, что я принес Богу на исповедь. Но я не могу об этом говорить Богу каждый раз, Он и так это знает. Я скажу это в следующий раз, когда этот грех снова поставит мне подножку и снова покажет мне всю мою ничтожность и всю мою оторванность от Бога. Я еще раз несу искреннее покаяние в этом грехе, но пока знаю, что я этим грехом заражен, пока этот грех не принудил меня отвернуться от Бога настолько, что я почувствовал, насколько сильно это отдаление, этот грех может не быть предметом моей всегдашней исповеди, но должен быть предметом моей всегдашней борьбы.

То же самое касается и повседневных грехов. Скажем, очень трудно человеку бывает прожить целый день, никого не осудив. Или прожить целый день, не сказав ни одного лишнего, праздного слова. От того, что мы эти грехи будем постоянно называть на исповеди, ровным счетом ничего не поменяется. Если каждый день вечером, отходя ко сну, мы будем проверять свою совесть, не просто читать заученную молитву, последнюю в вечернем правиле, где там мшелоимство, лихоимство и всякое другое непонятное «-имство» вменяется нам в грех, а просто по-настоящему проверим свою совесть и поймем, что сегодня опять было подножкой в нашей жизни, что сегодня опять мы не удержали на высоте нашего христианского призвания, тогда мы принесем покаяние к Богу, это будет наш духовный труд, это будет именно то делание, которого от нас ожидает Господь.

Но если мы будем этот грех называть каждый раз, когда приходим на исповедь, но при этом ничего не делать, то эта исповедь окажется очень сомнительной.

Небесной бухгалтерии не существует

К частоте исповеди каждый христианин может относиться, исходя из реалий своей духовной жизни. Но странно думать о Боге как о прокуроре, считать, что есть некая небесная бухгалтерия, которая зачетом принимает все наши исповеданные грехи и ластиком стирает их из какого-то гроссбуха, когда мы пришли на исповедь. Поэтому мы боимся, а вдруг что забыли, вдруг не сказали и ластиком не сотрется?

Ну, забыли и забыли. Ничего страшного. Мы вообще своих грехов почти не знаем. Всякий раз, когда мы духовно оживаем, мы вдруг видим себя не такими, какими видели себя раньше. Иногда человек, прожив много лет в Церкви, говорит священнику: «Батюшка, мне кажется, что раньше я был лучше, я никогда таких грехов, как сейчас, не совершал».

Значит ли это, что он был лучше? Нет, конечно. Просто тогда, много лет назад, он себя совсем не видел, не знал, кто он такой. А со временем Господь человеку открыл его сущность, и то не до конца, а только в той самой степени, в которой человек способен принять. Потому что если бы в начале нашей духовной жизни Господь нам показал всю нашу неспособность к этой жизни, всю нашу немощь, всю нашу внутреннюю некрасивость, то, может быть, мы так бы отчаялись, что и не захотели бы никуда дальше идти. Поэтому Господь по милости Своей даже грехи наши открывает постепенно, зная, какие мы грешные. Но при этом допускает нас до причастия.

Исповедь – не тренировка

У нас есть духовные упражнения, в которых мы в некотором смысле себя тренируем, настраиваем, – это, например, пост. Регулярность его утверждается в том, что человек во время поста старается упорядочить свою жизнь. К духовным «тренировкам» можно отнести и молитвенное правило, которое тоже помогает упорядочить жизнь.

Но если причастие рассматривать с этой точки зрения, то это – катастрофа. Нельзя причащаться регулярно ради регулярности причастия. Регулярное причастие – это не зарядка, не физкультура. Это не значит, что раз я не причастился, то чего-то я утерял и должен причащаться, для того чтобы накапливать какой-то духовный потенциал. Все совсем не так.

Человек причащается, потому что он без этого не может жить. У него есть жажда причащаться, у него есть стремление быть с Богом, у него истинное и искренне желание открывать себя для Бога и становиться иным, соединяясь с Богом. И Таинства Церкви не могут стать для нас какой-то физкультурой. Они не для этого даны, они все-таки не упражнения, а – жизнь.

Встреча друзей и близких происходит не потому, что друзья должны встречаться регулярно, иначе они не будут дружить. Друзья встречаются, потому что их тянет друг к другу. Вряд ли будет полезно дружбе, если, скажем, люди поставят себе задачу: «Мы друзья, поэтому для того, чтобы наша дружба крепла, мы должны встречаться каждое воскресенье». Это абсурд.

То же самое можно сказать и о Таинствах. «Если я хочу правильно исповедоваться и выработать в себе настоящее покаянное чувство, я должен исповедоваться каждую неделю», – звучит абсурдно. Как и это: «Если я хочу стать святым и быть с Богом всегда, я должен причащаться каждое воскресенье». Просто нелепость. Более того, мне кажется, есть в этом некая подмена, потому что все стоит не на своих местах. Человек исповедуется, потому что у него сердце болит, потому что душа у него страдает от боли, потому что он нагрешил и ему стыдно, ему хочется очистить свое сердце. Человек причащается не потому, что регулярность причастия делает его христианином, а потому, что он стремится быть с Богом, потому что он не может не причащаться.

Качество и частота исповеди

Качество исповеди не зависит от частоты исповеди. Конечно, есть люди, которые раз в год исповедуются, раз в год причащаются – и делают это, сами не понимая для чего, потому что так положено и уж как-то надо бы, время подошло. Поэтому у них, конечно, нет некоторого навыка к исповеди, понимания ее сути. Поэтому, как я уже сказал, для того чтобы войти в церковную жизнь, научиться чему-то, конечно, на первых порах нужна регулярная исповедь.

Но регулярность исповеди – это не значит раз в неделю. Регулярность исповеди может быть разной: 10 раз в год, раз в месяц... Когда человек свою жизнь духовно выстраивает, он чувствует, что ему надо исповедоваться. Есть некое внутреннее препятствие к причастию, есть внутреннее препятствие к молитве, приходит понимание, что жизнь начинает рассыпаться и нужно идти на исповедь.

Человек должен так жить, чтобы чувствовать это. Когда у него нет чувства жизни, когда он все измеряет чем-то внешним, тогда, конечно, он будет удивляться: «Как же так можно причащаться без исповеди? Как это? Это какой-то ужас!»

Смысл исповеди

Зачем исповедовать свои грехи? Чтобы твоя душа не смердела, чтобы ты был перед Богом и перед людьми в каком-то достаточно свежем состоянии, чтобы ты все-таки от своих грехов избавлялся, не повторял их. Потому что исповедь нужна не просто, как такая, знаете, духовная химчистка: сдал грязное – получил чистое, а с тем, чтобы мы избавлялись от грехов, чтобы мы исцелялись от грехов. Мы с вами прекрасно знаем, как тяжело жить с хронической болезнью.

Вот грехи человека во многом – хронические заболевания. Хронические заболевания могут сопровождать человека всю его жизнь. Вот так и грех человека может сопровождать всю его жизнь, даже если он с ним активно и серьезно борется. Ведь на самом деле исповедовать еженедельно один и тот же грех – не значит с ним бороться. Нельзя к исповеди так относиться: я просто исповедаю грехи так, как я моюсь каждый день-два. А грехи все-таки исповедаются так, как лечатся болезни.

С болезнью жить тяжело, и от болезни человек хочет избавиться, он эту болезнь старается как-то лечить все время, ему тяжело с ней жить. Эта болезнь его пришибает, но он хочет, очень хочет от нее избавиться. И вот когда есть горячее желание от чего-то избавиться, то в конечном итоге это случается.

«Моя община, мой батюшка!»

Люди, приходя в церковь, собираясь в общине, ищут главного, прежде всего встречи со Христом, они рады вместе разделять Чашу. Конечно, священник, который руководит общиной, является для всех в этой общине авторитетом, и слова его проповеди и его советы на исповеди часто становятся определяющими для жизни многих и многих прихожан. Слава Богу, таких общин в Москве становится все больше и больше. Люди, с которых эта община начинается, ее костяк, конечно, очень дорожат тем, что в их жизни случилось.

Однако человеческая натура такова, что она все лучшее, все хорошее старается присвоить. Так часто бывает с талантами человека: Господь одарит человека каким-нибудь талантом, а человек пытается его присвоить – это мое, этого не касайтесь. Это встречается и в отношениях между людьми – это мой друг, если он с кем-то другим начинает доверительно беседовать, меня тревожит какая-то ревность.

К сожалению, именно с этим мы часто встречаемся в современных христианских общинах. Вместо того чтобы быть открытыми, доступными, привлекательными для людей, церковной жизни не знающих и не вкусивших, не понимающих даже часто, зачем нужна церковь, кроме как поставить свечку и подать записочку, не знающих, что может быть в этой церковной жизни притягивающего и наполняющего жизнь, они становятся закрытыми обществами.

Эти чувства – эгоизм и собственничество – начинают жить в общинах. Прежде всего проявление такой, несколько искаженной, общинной жизни – это отношение к священнику, отношение к руководителю общины, к духовнику. Внутри таких общин очень часто возникает ревность.

– Вот почему меня батюшка сегодня не исповедовал, а отослал исповедоваться к другому священнику?

– Почему этот прихожанин (или эта прихожанка) исповедовался двадцать минут, а мне батюшка уделил всего три?

– А почему ко мне батюшка после исповеди был очень строг, а кому-то очень мягко и ласково улыбался?

Возникают определенные странные круги: первый круг близости к настоятелю, второй круг близости к настоятелю, третий круг близости к настоятелю, некие такие чуть ли не масонские, чуть ли не орденские круги посвящения в близости к духовнику.

Кто-то из какого-то круга горд тем, что он может батюшку навестить на дому, а другой круг – может батюшке позвонить по домашнему телефону, третий круг – батюшку приглашает к себе на какие-то семейные даты, и так далее, и тому подобное.

И все вступают тем самым в какие-то иерархические отношения и даже друг на друга начинают посматривать немножко свысока, или с завистью, или с ревностью, – кто ближе. Этой проблемы, наверное, не избежала ни одна молодая община, потому что на самом деле болезни приходов все более-менее общие, и эта характерна для молодых приходов.

Элитное общество особо приближенных ко Христу

Следующая проблема прихода: братие, хорошо нам здесь быть (Мф.17:4), сделаем себе такие-то кущи, но никого другого в эти кущи мы не допустим. И поэтому часто бывает так: всенощное бдение, Божественная литургия, приходят прихожане в храм, друг с другом все целуются, обнимаются, проявляют такую замечательную братскую христианскую любовь, апостольскую любовь друг к другу. Но стоит зайти в общину человеку новому, никому не знакомому, на него так посмотрят горделиво-презрительно: что он за человек? что ему здесь надо? не хочет ли он войти в наше элитное общество особо приближенных ко Христу? не хочет ли и он тоже быть среди нас, которые как «живые камни» строили этот замечательный дом Божий, втесаться в наше прекрасное устроение? – Нет, ни за что.

И человека очень часто холодно и гордо, но очень интеллигентно поставят на свое место, дадут ему понять, что он здесь не приживется, что вход здесь по особым приглашениям, которые высылаются в специальных конвертах на мелованной и гербовой бумаге, только для самых-самых. И человек, конечно, уйдет из храма.

Никогда не забуду случай, который произошел в моей собственной общине. Эту опасность я, слава Богу, как-то сразу почувствовал и отнесся к ней, может быть, даже слишком болезненно и резко, потому что понимал, что если вдруг это станет нормой в нашей общинной жизни, когда людям будет хорошо только друг с другом и каждый новоприходящий будет чужим, то это будет смерть для общины и Христос от нас просто уйдет.

Я заметил это на нашей пасхальной трапезе, куда мы обычно (так у нас заведено было всегда) приглашаем всех пришедших в храм. Среди них очень многие не являются членами нашей общины, кто-то впервые приходит в храм, кого-то приводят знакомые и знакомые знакомых, чтобы и они порадовались нашей христианской радостью, чтобы Христос уловил их Своей любовью, как апостолы уловляли в сети человеков.

Пасхальная трапеза готовится всегда самими прихожанами, и на ней, конечно, хороший стол, с любовью приготовленные блюда, на столах стоит вино – разговение.

И вот захожу я в трапезную и вижу, что есть места, где помечено: занято, занято, для своих, и даже написано по именам, чье место где. Я понял, что в нашей общине произошло что-то ужасное. Что слово Христово, Евангельское слово, которое говорит о том, что когда ты будешь зван кем-то, займи последнее место, чтобы не случилось так, чтобы хозяин пира тебе сказал... Вот это слово не было соблюдено.

Наши прихожане по-человечески все правильно рассудили: мы трудились, можно сказать, от первого часа, а те пришли только в одиннадцатый, и им то же самое? И они будут вкушать то же? Насладятся тем же пиром веры, что и мы, которые трудились и принесли все труды? Мы тут готовили, на службах стояли, на клиросе пели, и вот придут какие-то – опять-таки это слово – чужие люди и займут наши места, а нам места не хватит?

И тут я вдруг понял: Господи, ведь только что была Страстная неделя, и в эту Страстную неделю пелись песнопения как раз о том, как Христос умывает ноги Своим ученикам, что кто хочет быть из нас первым, будь всем слугой. Эти слова оказались совершенно неузнанными и неуслышанными, а самым главным оказалось – сесть за трапезу. И опять-таки со своими; со своими дорогими любимыми людьми провести вот такой семейный праздник. То есть общение Христово превращается в узкое семейное торжество, которое закрыто для всех остальных. Но семья Христова обнимает весь мир, и когда я это увидел, я был очень этим расстроен, мягко говоря; это и дало мне повод поговорить всерьез с нашими прихожанами, с нашей общиной.

В храме – как на сквозняке

Много лет назад, еще во времена брежневские, когда мы собирались по домам вместе после службы, читали Евангелие, обсуждали Евангелие, я услышал замечательную фразу: мы, христиане, должны быть все время как на сквознячке, нам не должно быть удобно в храме. И даже когда мы приходим в храм и нам там со всеми хорошо, нам никогда не должно быть хорошо настолько, чтобы сказать, что нам больше никто и не нужен. Мы все время должны быть на сквознячке, двери и окна должны быть всегда открыты, они должны быть открыты для каждого, кто хочет сюда войти. Как на апостольской трапезе – место Христа за столом после Воскресения Христова никогда не занималось. Оно всегда было для Него готово. Оно так же должно быть уготовано для всякого человека, который приходит, его надо принять как Христа, как Христова. Самое главное, чтобы община не заразилась этими болезнями. Мне кажется, они самые основные, на них надо обязательно обращать внимание, и не только священнику, конечно, не только предстоятелю и духовному отцу, который эту общину вокруг себя организует – не вокруг себя ее, в конце концов, организует, но вокруг Христа и вокруг Евхаристии, – но и каждому человеку, который приходит в храм и становится членом общины, это очень и очень полезно знать. От этого надо уберегаться и истреблять в себе эти, скажем прямо, фарисейские чувства.

Священник как бренд

Иногда человек в поисках религиозной, церковной жизни, в поисках общины, ставит перед собой цель не прийти ко Христу, не войти в церковную жизнь, а зацепиться за какое-то известное имя. Есть в Москве авторитетные, известные священники, которых иногда шутя называют «виртуозы Москвы»; имена их у всех на слуху. И люди приходят в храм не ко Христу, а именно к такому известному священнику, чтобы потом можно было сказать всем остальным: «А вот какой батюшка у нас в приходе... а вот я у кого окормляюсь... а вот в каком я приходе состою...»

Тогда священник, может быть, невольно, становится своего рода брендом, и его слова перетолковываются, разносятся, его именем запечатываются всевозможные действия других людей: «А вот наш батюшка так сказал...» Даже в Патерике описан случай, когда к одному очень известному духовнику, очень известному старцу пришли побеседовать люди, хотели у него узнать что-то такое важное и серьезное. И вдруг старец их не принимает. И келейник его спрашивает: «Отче, почему? Ты всегда открыт для всех, к тебе приходят многие, ты каждому уделяешь внимание и любовь. Почему этим людям ты не хочешь уделить любовь? Почему ты не хочешь ответить на их вопросы? Почему ты им не хочешь послужить?» А старец говорит: «Эти люди – торговцы». Они пришли за тем, чтобы, услышав от старца некое премудрое слово, начать этим словом торговать, разносить его по разным местам: «А мне старец сказал...»

Получается, что человек свой авторитет, свою личную духовную жизнь как бы умножает на авторитет старца и тем самым возвеличивается в своих глазах.

Далее, конечно, следует, что вода, освященная в нашем храме, самая святая, причастие, которое я получаю из рук «моего» батюшки, самое благодатное, исповедь у нашего духовника... Однажды я услышал такое сравнение: «Духовник наш (на исповеди) как пылесос», грехи вытягивает, как пылесос. Действительно, просто реклама пылесоса: «Tefal, ты думаешь о нас». Получается, что батюшка становится брендом, как хороший пылесос, таким духовным пылесосом. Такое отношение, конечно, и приходскую жизнь каким-то образом меняет, и если священник еще достаточно молод и не очень тверд сам, то он очень легко может поддаться такому возвеличиванию и поломать себе жизнь. Потому что не только «каков поп, таков и приход», но бывает и наоборот: каков приход, таков и священник.

О младостарчестве

Приход воздействует на священника, священник начинает воспринимать такое обожательное, почитательное отношение к себе как норму, и что происходит? Происходят грустные вещи.

Священник начинает властвовать над приходом. Считает, что его слово не просто закон, а даже и истина, что он никогда не ошибается, что он имеет право требовать себе полного и абсолютного послушания, как в монастыре. Это явление называется «младостарчеством». К сожалению, мы не можем сказать, что наша сегодняшняя церковная жизнь, наше сегодняшнее церковное общество свободно от этой болезни. Увы, младостарчество процветает, а приход под руководством младостарца становится тоталитарным. Страшное слово, не хочется его произносить, но приходится: такой приход имеет все признаки секты, он становится закрытым обществом, в нем священник – абсолютный лидер, все прихожане считают себя особо избранными по отношению ко всем другим. И благодатная жизнь внутри общины представляется по сравнению с другими общинами и даже со всей Церковью какой-то наиболее очевидной и ярко выраженной в духовном смысле.

Это часто приводит и к духовным болезням, и духовным искажениям, и психическим заболеваниям. Потому что на такое явление особенно падки люди с не совсем ровной нервной системой, склонные к личной амбициозности, к истериям. А, как известно, они наиболее управляемы, наиболее подвержены авторитарному воздействию. К сожалению, это тоже является одной из проблем приходской жизни.

Что еще может произойти, когда батюшка становится брендом? Человеку, конечно же, хочется похвалиться тем, какое благодатное внимание батюшка оказал ему на исповеди, какие изрек слова, какую науку ему преподал. Происходит разглашение тайны исповеди.

Неверно считается, что тайну исповеди должен хранить только священник. Тайна исповеди – тайна для всех. Твоя духовная жизнь – это тайна, ее разглашать нельзя. А вот тут начинается настоящая торговля словами священника. И считается, что если батюшка сказал это мне, то это является законом для всех, и поэтому человек, исходя из того, что священник ему сказал, имеет право назидать, учить, требовать от других именно того, что сказал священник ему.

Если священник – это бренд, священник, прошедший такую малую приходскую канонизацию, местный чудотворец, то его слово становится как бы законом для всей Церкви. И тот, кто этого не слушает, тот просто враг, и тогда люди отворачиваются друг от друга, известны такие случаи, когда несогласие одного из членов семьи со словами священника привело к разрушению семьи.

Все, о чем здесь говорилось, можно назвать словом «болезнь». И болезни приходской жизни, как и прочие духовные недуги, могут исцеляться пристальным вниманием к Слову Божию и глубоким, искренним, сердечным покаянием, которое зарождается в нас через приобщение к этому Слову.

Паства и пастыри

Есть три вещи, которые формируются от неправильного отношения к духовной жизни и к исповеди: это безответственность, самооправдание, когда человек вместо исповеди начинает жаловаться, и вместо смирения – смиреннословие.

Именно безответственность, желание совершенно никаким образом не отвечать за свою жизнь часто приводит к поиску старчества. Многие люди в поисках сверхъестественного, ждут, чтобы старец им что-то говорил, открывал, прозревал и волю Божию показывал. А за неимением старца прихожане из многих священников насильно пытаются сделать некое уродливое подобие якобы старчества, построить якобы духовнические отношения старца и духовного чада. Вместо того чтобы жить духовной жизнью, человек приходит к священнику с тем, чтобы полностью взвалить на него всю ответственность за свою духовную жизнь. И поэтому эти бесконечные: «Батюшка, благословите на то, на се, на пятое-десятое», – являются не желанием жить по воле Божией, а желанием вообще никогда ни за что не отвечать.

Отец Глеб Каледа сетовал, что сейчас так много потребности в христианском служении, а вот православных христиан брать на служение не хочется. В больницу ухаживать за больными лучше взять неверующего человека, невоцерковленного, потому что от верующего часто невозможно ничего добиться. Надо, например, чтобы православная прихожанка пришла сидеть с больным, – не приходит: «Мой батюшка сегодня служил, я не могла не пойти». И это во многом определяется тем, к кому приходит человек, – к Богу или к священнику. Отношения между священником и, грубо говоря, чадом, или пасомым, складываются чисто человеческие: мой батюшка сказал, сегодня служит мой батюшка, я пойду к моему батюшке.

Когда священника пытаются использовать для того, чтобы снять с себя ответственность за свою духовную жизнь, исповедь превращается в нытье, в постоянную жалобу на то, как тяжело жить. Вместо покаяния и самоукорения – обвинение других. Человек «исповедовался» таким образом, его выслушали, и ему становится полегче, поувереннее. Никто больше такого слушать не будет, тяжело, а священник как бы обязан, – у него благодать, которая обязывает человека нести болезни всех людей. Так оно и есть, но человек начинает использовать это для удовлетворения своего внутреннего эгоизма, подменяя исповедь жалобами.

Еще одна болезнь, когда человек ничего не хочет делать духовно, но свою духовную лень оправдывает словами «я недостойный» или «я недостойная», «я немощный» или «я немощная», хотя на самом деле это гордый и совершенно ни в ком не нуждающийся человек. И получается, что тот, кому поручено жить по-христиански, отказывается от своего служения, от всех добрых дел, от несения своего креста. Вместо того, что святые отцы называют смиренномудрием, проявляется смиреннословие: «простите», «благословите», «простите меня, грешную». Чуть что, сразу в ноги – бух, – «ах, простите!» Вместо того чтобы что-то делать, менять, одни слова – «мы грешные, мы недостойные», и соответствующая поза, соответствующая интонация, соответствующая форма одежды, все по образцу.

Всякая исповедь превращается в постоянное желание увильнуть от жизни. Человека почему-то начинает удовлетворять какое-то аморфное безжизненное существование, когда он не решается ни на один поступок, ничего не хочет изменить, боится по-настоящему духовно жить. Это очень удобная позиция, когда за все отвечено и складывается ложное представление о послушании, ложное представление о смирении, ложное представление о покаянии.

Таким искаженным пониманием духовной жизни часто определяется и отношение к духовнику, а иногда это может сформировать и у самого духовника неправильное отношение ко всему приходу: он начинает пользоваться такого рода людьми. Они оказываются хорошо управляемыми, при случае скандал учинят, за своего батюшку горой пойдут и т. д. Они жаждут стать не пасомыми, а управляемым стадом, у которого должен быть не пастух, а погонщик, который будет их прищелкивать кнутом и над ними властвовать. Им достаточно прийти к некоему авторитетному лицу, которым может быть, например, священник. Но ко Христу им идти не хочется.

Другое дело, когда люди ищут настоящей духовной жизни. Конечно, и в этом случае могут возникать такие же проблемы, потому что в какой-то степени каждому человеку свойственно все, о чем я сейчас сказал. Но вместе с тем есть еще представление о том, что существует духовная жизнь, и, слава Богу, есть другой путь. И тогда возникает момент, когда между священником и его пасомым налаживаются духовные отношения, то, что принято сейчас у нас называть духовничеством, когда священник становится духовным отцом, а тот, кто приходит к нему на исповедь, – духовным чадом.

Кто такой духовный отец? Что значит – духовное чадо? Как это получается, сказать очень тяжело. Но что-то можно попробовать описать.

Не всякий, кто приходит к священнику даже регулярно, становится его духовным чадом. Не каждому человеку, который регулярно исповедуется у священника, тот является духовным отцом. Это же понятно. Для этого должны сложиться какие-то особенные, таинственные отношения. Эти отношения, когда они складываются правильно, действительно дают возможность священнику в каком-то смысле старчествовать, то есть очень точно изрекать волю Божию и в этой самой мере брать на себя ответственность перед человеком за свои слова.

В этот момент священнику дается нечто большее, чем ему дано как человеку, который принимает исповедь: он уже не только свидетель покаяния, но ему может быть открыто о человеке что-то особенное.

Человек – это величайшая тайна. По учению Церкви, он бесконечен и непознаваем. Более того, у преподобного Максима Исповедника сказано, что когда человек действительно соединяется с Богом и происходит его обожение, он становится не только бесконечным, но и безначальным, и поэтому что-либо о ком-либо сказать – это очень тяжело. Направить кого-то по определенному пути, дать благословение на какой-то особенный жизненный шаг – очень сложно, это почти невозможно. И священник может это сказать от Бога только тогда, когда он и сам по-настоящему в Боге и когда его отношения с его прихожанином тоже по-настоящему родились в Боге. Надо, чтобы произошло чудо такого рождения.

Как это происходит, когда это происходит, в какой момент, уловить невозможно. Но есть некоторые условия, которые необходимы для того, чтобы это вообще когда-либо произошло.

От священника зависит очень многое. Прежде всего, от него требуется равная ко всем любовь, и любовь очень трезвенная. В какой полноте она присутствует – зависит от духовного состояния священника, но он всегда должен быть готов каждого, к нему приходящего, целиком и полностью взять на себя. Кроме этого, очень важно, чтобы он обладал даром молитвы, чтобы эта молитва действительно была принятием человека на себя до конца. Пока этого нет, вряд ли возможна серьезная духовная близость.

Естественно, что священник тоже по-человечески ограничен, он не в состоянии всех любить одинаково или взять на себя очень большое количество людей. Может быть, он может взять только одного или двух, а иногда и двух-то не может понести. Это все очень сложно и зависит от того, как пастырь духовно растет. Конечно, когда священнику лет двадцать пять и он только что рукоположен, он пока еще никому не может быть духовным отцом, в принципе не имеет права руководить чьей-то духовной жизнью, брать на себя ответственность за другого человека. Поэтому от священника требуется очень большое смирение и честность, чтобы ответить приходящему на исповедь: «Не знаю, не умею, не могу, не готов». На вопрос: «А как, батюшка, мне быть, что мне делать?» – он совершенно спокойно может развести руками и сказать: «Не знаю». Это право священника – не знать, и требовать от него всепокрывающего благодатного знания воли Божией или самого человека невозможно.

И это уже обязанность приходящего – ничего не ждать от священника как от человека, не предъявлять ему для разрешения те вопросы, которые обязан решать сам. Священник может этого и не знать и не должен знать, он может ошибаться. Конечно, советоваться можно, но мы всегда должны понимать, что мы в большей степени советуемся со священником по-человечески. Если Господь неизвестным для нас образом как-то вмешивается в нашу беседу, это Его вмешательство и от священника оно никак не зависит. Поэтому когда мы с вами общаемся по поводу житейских дел, поверьте, все это человеческие советы, и они не значат больше, чем совет очень опытного человека в каком-то конкретном деле. И не надо создавать себе по этому поводу иллюзий и придавать этому какое-то особенное духовное значение. Надо помнить, что когда мы хотим узнать волю Божию о нас, Господь каким-то образом нас направляет. Но это мы и сами можем сделать, если очень хотим и истинно ищем воли Божией.

Следующий очень важный момент: если человек ищет духовного руководства, он должен прежде всего жить духовной жизнью. Если он духовной жизнью не живет, о каком духовном руководстве вообще может идти речь? Если человек не ищет постоянства в духовной жизни, не стремится постоянно ко спасению, никакого руководства он не найдет никогда. Оно дается только тогда, когда человек уже в пути, когда он уже преодолел достаточно серьезное расстояние и обратной дороги не знает. Вот тогда начинается духовное руководство. Человек приходит с настоящей исповедью, и священник понимает, что он пришел к нему не как торговец, не как попрошайка, не с желанием переложить на него свой крест, а как человек, который хочет духовной жизни. И тогда священник может начать с ним некое духовное сораскрытие. Человек начинает доверять священнику свою духовную жизнь, то есть становится с ним очень откровенным. Это не значит, что надо специально исповедовать свои помыслы, это происходит совершенно естественно, просто он открывает священнику всю свою жизнь без утайки в свете покаяния. И с этого момента может начаться такое духовное действие, которое, собственно говоря, и делает человека чадом, а священника отцом и которое называется послушанием.

Что такое послушание? Врач вставляет в уши фонендоскоп и слушает своего пациента. Нечто подобное происходит со священником. Он очень глубоко молитвенно вслушивается, постоянно стремясь узнать человека с помощью Божией, познать человека в Боге. Такое послушание происходит со стороны священника.

И если он на это способен, надо, чтобы человек умел открыться. Когда больной приходит к врачу, он обнажает свои больные места. И тогда врач его слушает. То же самое в каком-то смысле происходит, когда человек по-настоящему приходит за духовным исцелением. Он умеет себя как-то открыть, быть очень откровенным, открытым для священника, чтобы тот смог в него внимательно и глубоко-глубоко вслушаться.

А в ответ на это происходит послушание со стороны пасомого. Он внимательно вслушивается во все слова, которые говорит ему священник, с тем чтобы потом их исполнить.

В древности очень важное значение имело понятие «слышания». Ученики шли за философом и слушали, что он говорит. Люди шли в синагогу, слушали, как читается Тора и объясняется священный текст. Писания читались только в синагогах, они там хранились, а в домах их не было. Представьте, как хорошо могли слышать книжники и фарисеи, которые буквально наизусть знали тексты Священного Писания. А потом люди слушали апостолов, которые проповедовали Христа, слушали в храме Евангелие. Евангелие тоже не хранилось в домах, только в редких случаях. Евангелие слушали, и люди внимательно относились к тому, что слышали и произносили.

Сейчас весь мир переключился на зрелищность и только через нее все воспринимает. А ведь это духовно низкое состояние, когда человек нуждается в зрелищах. Уже в первые века святитель Иоанн Златоуст и другие отцы выступают против театров и всяких зрелищ, называя их языческим порождением. И не только потому, что это языческие или безнравственные представления, но потому, что это совсем иной способ восприятия мира. Мы все сейчас воспринимаем глазами, а надо следить за тем, как мы слушаем.

Епископ Афанасий (Евтич) в своей лекции об исихазме говорит очень важные слова о слышании: «В Ветхом Завете более важное значение придается чувству слуха. Чувство зрения всегда подчеркивали античные греки: все вокруг прекрасно, везде красота, космос <...> Вся греческая философия сводится к эстетике <...> Отец Георгий Флоровский пишет, что это было и в прошлом веке в русской философии, даже у Соловьева. Таков соблазн эстетики, чтобы все вокруг было красиво. Конечно, это не отрицает значения видения в Священном Писании. Но, например, вот я читаю лекцию и смотрю на вас. Кто более внимателен – тот, кто смотрит на меня? Однако можно смотреть и при этом отсутствовать. Но если человек внимает слухом, он отсутствовать не может. Он более сконцентрирован, когда внимает слухом. И вот святитель Василий сказал: «Внимай себе"».

Когда человек умеет внимать слухом, это рождает послушание. Человек становится очень внимательным к себе и внимает своему духовнику. В этот момент послушания и рождаются отношения духовного отца и духовного чада.

Внешне послушание воспринимается как четкое исполнение неких указаний. Но на самом деле послушание гораздо глубже. Внимательное слышание, глубокое проникновение в тебя слова, которое может тебя сделать иным, или может предостеречь от какого-то поступка, или, наоборот, дать импульс для твоего духовного развития, должно восприниматься со всей сердечной глубиной. Человек себя предоставил, чтобы быть понятым, чтобы быть открытым, чтобы показать, кто он такой, и это дает возможность услышать правдивое слово о себе. Тогда священник говорит уже не просто как священник; в этот момент появляется элемент старчества, такого старчества, которое было духоносным.

Это зависит от вещей неуловимых. Никто не может на это претендовать. Никто не может в себе это воспитать. Никто не может о себе это сказать. Это подается Богом именно в такой момент послушания. И вот это рождает дары, которые даются потом священнику в его духовном окормлении, они делают человека пасомого и человека пасущего такими близкими, родными, что пастырь действительно воспринимает своих духовных чад как нечто живое и нераздельное с самим собой.

Как это происходит, в какой момент, как эти отношения развиваются, сказать практически невозможно. Это таинственная вещь. Духовнические отношения нельзя определить формально, нельзя сказать: «Я тебя назначаю своим духовным чадом» или «Я себе выбрал духовного отца». Отношения складываются долгими годами послушания, постоянного раскрытия себя для послушания.

Знание священником того, кто перед ним стоит, доверие того, кто приходит к священнику, и рождают собственно духовничество, сродство душ и доверие. Потому что когда нет доверия, когда человек не может себя доверить, тогда вообще не о чем говорить. Духовная беседа превращается в душевную, в задушевную, психологическую, житейскую и бытовую. Человек думает, что он взял благословение и теперь жизнь его протекает по воле Божией, но воля Божия тут совершенно ни при чем.

Конечно, не все люди равного духовного уровня, исповедующиеся у священника, становятся ему одинаково открыты, доверчивы или способны его слышать. И священник не до всех людей одинаково способен донести нечто; есть определенные препятствия. Я не знаю, с чем они связаны. Это тайна. Но знаю одно, – если человек хочет духовной жизни, ищет духовной жизни, то он может ее получить только через послушание. Никак иначе она не дается.

Казалось бы, церковь – это место, которое хранит смыслы, взращивает и оберегает культуру смысла. На пороге церкви должно кончаться безумие, в котором пребывает современный мир. Но всегда ли мы в состоянии внятно ответить на вопросы, почему мы христиане, почему мы православные, что для нас значит верить в Бога.

От Логоса к игре

За последние двадцать с лишним лет мир сильно изменился и продолжает катастрофически быстро меняться. Есть вещи, которые уже трудно повернуть вспять или поставить на прежнее место.

Мир меняется давно, но кардинально картина мира изменилась, наверное, в прошлом столетии. В первую очередь этому способствовали колоссальные войны и революции, и самая главная революция произошла в общественном сознании, она затронула все человечество, и культурное, и даже не совсем цивилизованное. Так или иначе, она коснулась и нас, православных христиан.

Что случилось и что происходит в последнее время? Переоценивается жизнь как таковая, и более всего теряет ценность сам человек – и своих глазах, и в общественном сознании; человек как личность, человек-индивидуум, человек как образ и подобие Божие обесценивается. И параллельно идет еще один процесс, серьезно связанный с этим, – все обессмысливается. Предается забвению то, чем осознавало себя человечество благодаря приходу Христа в мир.

Мир был осмыслен, потому что в мир пришло Слово Божие, Божественный Логос. Слово стало плотью, и Оно стало главенствовать в человеческом обществе; Евангелие сформировало человеческое сознание последних двух тысячелетий. Христианство осмыслило человеческое существование на Земле, подняло ценность человека на невообразимую высоту, которой до этого не было никогда в мире. И эту ценность человека и человечества отражала культура во всех ее проявлениях.

Сейчас происходит обратный процесс, он катастрофически идет вниз. Человек потерял веру, а значит, и смысл, и всякую ценность, потому что если человек не связан с Богом, то он ровно ничего не стоит. В этом случае человек – только механизм, инструмент или винтик, работающий в общей машине ради определенных благ.

Знание заменяется информацией. Культура познания, культура жизни, в которой человек пытается выразить самые глубокие и серьезные смыслы, полностью подменяется культурой игры, культурой развлечений. И то, что происходит сейчас, – это пришествие пустоты в мир.

Современное христианство оказалось настолько зараженным и уже воспитанным в этой культуре распада, что и мы, приходя в Церковь (а мы же в основном христиане новые, недавние, а не традиционно воспринявшие для себя христианство как плоть и кровь), несем в себе следы этой всеобщей опустошенности. Происходит потеря ценностей, потеря смыслов, и в этом процессе на место смысла встает некая схема.

Христианство: жизнь или схема?

Когда мы приходим в Церковь, становимся христианами, мы часто идем по очень простому и легкому пути, не осознавая, не вычленяя, не осмысливая до конца то, что с нами происходит. Порой мы не можем ничего толком ответить на вопрос: «Почему мы христиане? Почему мы православные? Что для нас значит верить в Бога?» Это только знак того, что мы не приучены во всем искать смысл, отвечать за каждое слово. Мы уже в каком-то смысле продукты пустоты, продукты бессмыслицы.

Многие из нас жили в советское время, когда смыслы были затемнены, оболганы и изуродованы; очень многие настоящие смыслы уходили, прятались, а вместо них подавалась ложь, иллюзия, фальшивка. Все это сейчас оказалось очень востребовано, как ни странно. Даже ценности советского общества были более осмысленны, чем то, ради чего люди живут сейчас. Парадокс, но, тем не менее, это так.

Мы не приучили себя задавать вопросы и искать правильные ответы; мы привыкли пользоваться готовеньким, тем, что нам предлагают, и принимать это легко и просто, не оценивая и не осмысляя. Когда мы приходим в Церковь, с нами из-за этого начинают происходить неприятные вещи. Мы не утруждаем себя поиском смыслов нашей духовной жизни, значения наших поступков, нашей молитвы, нашего участия в Евхаристии, в богослужении, в жизни церковной и приходской.

Мы ищем схему, и последствия этого бывают страшными и катастрофическими – особенно когда дело касается воспитания наших детей в вере. Часто мы передаем им не веру, а схему. То, что было живым для нас, взрослых людей, пришедших в Церковь с багажом определенного жизненного опыта, прошедших какой-то путь осознания, понимания самих себя и даже покаяния (ведь покаяние есть один из глубочайших моментов именно осмысления своей жизни в Боге, и именно покаяние дает человеку возможность по-настоящему себя увидеть, осознать, осмыслить, оценить), – все это «на выходе», т. е. при попытке передать наш опыт следующему поколению, часто оказывается мертвым.

Когда мы хотим что-то передать другому, мы это делаем в виде некоей схемы, и... часто очень неудачной. Скажем, придя к Богу в моменты осмысленные и осознанные, мы потом все очень быстро превращаем сами для себя в легкий путь, то есть в схему. Например, исповедь для многих превратилась именно в такую схему. И вот, мы читаем книги с бесконечным перечислением грехов, составляем списки грехов, как будто заполняем квитанцию в прачечную, стараемся, чтобы эти грехи были как можно подробнее перечислены и названы священнику, превращаем саму исповедь в пропуск к причастию: то есть вместо покаяния формируем схему, забывая о главном – о смысле покаяния. Когда дело касается молитвы, мы запираем молитву только в молитвенное правило и не осознаем: почему оно такое? Почему оно состоит из этих молитв? Зачем нам их читать? Что значат три канона? Что значит то или иное слово? Часто мы читаем слова, смысл которых не понимаем. Например, каждый вечер мы каемся в мшелоимстве, но что это такое, подавляющее большинство не знает, и самое горькое – не утруждает себя это узнать.

Между «можно» и «нельзя»

За каждое праздное слово, говорит нам Евангелие, мы дадим ответ на Страшном суде, в нашей жизни не должно быть пустоты. Наша религиозная жизнь, наше Православие, к сожалению, часто строится на «можно-нельзя», но к жизни в Боге это никакого отношения не имеет, хотя часто становится доминантой жизни христианина. И представление о христианстве – что почти ничего нельзя – складывается у наших детей. Эта схема приходит вместо духовной жизни, вместо любви, вместо живого отношения человека и Бога. Главным вопросом поста становится вопрос, что постом можно, что постом нельзя.

Разве же в этом смысл поста?

Если мы зададимся этим вопросом, то отбросим раз и навсегда эту схему «можно-нельзя» и не будем мучить батюшку на исповеди: «Я в какой-то день был в гостях и съел кусочек рыбы», «Мне пришлось выпить глоточек вина», «Мне пришлось то сделать»... Какое это имеет отношение к посту? Пост – это не когда «можно-нельзя». Пост – это путь твоей борьбы с грехом, прежде всего путь преодоления себя, путь победы над самим собой. А все остальное – это средства, какими мы пользуемся. Сейчас удобнее этим средством воспользоваться, или другим, или тем, которое предлагает Церковь в своем Уставе. Но мы должны понять, что Устав – это тоже схема. Любая схема, не наполненная содержанием и смыслом, калечит человека, препятствует его духовному росту.

Даже молитвенное правило может человеку помогать, а может его калечить. Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет, что нельзя быть рабом молитвенного правила, потому что не человек для правила, а правило для человека, для помощи человеку.

Если мы загоняем духовную жизнь в схему, не осмысляя ее, это может сильно искалечить нашу душу. Ведь когда писался устав о посте в монастырях Феодора Студита, Саввы Освященного в Иерусалиме – 1000 лет назад или больше, – этот устав никак не мог учитывать, что в наше время будет телевизор, компьютер, информационные технологии, реклама, рок– и поп-музыка и так далее. Монахи составляли этот устав для себя, для жизни внутри монастыря, он не охватывает всех сфер нашей жизни. Было бы странно, исполняя устав, в среду и пятницу отказываться от растительного масла, но смотреть сериал «Моя какая-то няня» или что-то еще, потому что об этом не написано.

Воспитание как осмысление жизни семьи...

Когда мы начинаем воспитывать наших детей в Православии, мы опять ищем для себя удобные схемы. Что правильно? Что неправильно? Какую бы нам найти схему, чтобы заработало, чтобы стало все по-нашему, по-православному? Чтобы у нас было не просто воспитание, а православное воспитание, не просто образование, а православное образование. Где эта схема, дайте нам ее!

Конечно, жадно ищущий находит эти схемы, бывает, что и такие, которые способны вообще изуродовать человеческую жизнь.

Мы, родители, должны задуматься о том, что мы вкладываем в понятие православного воспитания. Не идем ли мы по легкому пути, не ищем ли схем, когда мечтаем создать некий образ мифологической православной семьи. Мы заставляем ребенка молиться, учим его молитвенному правилу, но он не понимает смысла молитвы «Отче наш», не знает, что такое «сущий на небесех», что значит «хлеб наш насущный даждь нам днесь»... А бывает хуже: ребенку с 7 или 10 лет прививается вычитка правила, утренних и вечерних молитв, без всякого понимания и даже сокращения. Когда он станет подростком, он все это – и церковь, и молитвы – отставит в сторону, потому что ребенок не может жить в непонимании и во лжи. Когда о вере ему говорят, что это ценно и нужно, не объясняя почему, он чувствует, что это подмена, ложь, раз в этом нет никакого смысла.

Часто случается, что ребенок все время в церковь ходит, причащается каждую неделю, и вдруг! Ему пятнадцать лет, и он этого больше не хочет. Но как же он захочет, если для него это было бессмысленным, он не понимал, зачем все это нужно. Это касается и детской молитвы, и детского поста...

А ведь ребенок сам может решить – конечно, не без помощи взрослых, – как ему молиться и в чем во время поста он может себе отказать.

... и окружающей ее культуры

Включим телевизор. Смотрит ребенок его или нет – там действительно идет массовая бессмыслица, хороших фильмов практически нет, идут сериалы – апофеоз бессмысленности, погружающий людей в пустоту как в некий наркотик, всем надо почему-то расслабиться, всем надо от чего-то уйти. Включаешь пустоту – и эта пустота заполняет твой ум, заполняет пространство твоей семьи, твоей квартиры. Пустота непрестанно идет из эфира. Ребенок, хочет он этого или нет, ощущает это вокруг себя и принимает. И начинает соответственно себя вести. В православной школе мы видим, что дети ведут себя так, как, очевидно, родители их не учили. Может быть, потому что телевизор включен и дети на уровне подсознания принимают в себя определенные манеры, выражения? «Ну, ты задолбал меня», – говорит второклассник, обращаясь к учителю. Дети не чувствуют, что это что-то неприличное, а воспринимают как норму.

Что можно этому противопоставить? Чем ребенка можно от всего этого оградить? Ну конечно, по возможности не включать телевизор. Если он все же включается, ребенок должен смотреть что-то осмысленное, правильное, серьезное – конечно, на своем уровне. И вообще мы должны к своей жизни относиться серьезнее – мы не должны ее обессмысливать, обесценивать. И нашу жизнь, и жизнь наших детей нужно наполнять содержанием – прежде всего через воспитание ребенка в настоящей классической культуре.

Одно время в конце 1980-х – начале 1990-х годов все светское, все нецерковное отвергалось и «сбрасывалось с церковного корабля» куда-нибудь подальше. И – только церковное. Детям сказок не читать, потому что там про волшебство и колдунов, про фей, а феи это почти экстрасенсы, и так далее. В одном православном журнале была статья, в которой одна мама рассказывала о дочери, которая за сочинение на тему «Что бы я сделал, если бы был волшебником?» получила двойку. Мама возмущалась, что школа безбожная, а ее дочь написала: «Я не хочу быть волшебником, все волшебники – колдуны, а колдуны все против Бога», и тому подобное. Что обычно дети пишут в таких сочинениях? «Если б я был волшебником, я бы сделал так, чтоб никогда не было войны... чтобы моя мама не болела... чтобы моя бабушка не умерла»... Вот чего дети хотят, когда они бывают волшебниками. Они хотят самого лучшего, они чуда хотят. А мы вот так приходим и – «нельзя!» И нет ничего.

Это симптоматика того времени, которая потом выродилась в определенные схемы. «У нас должна быть православная литература». Появилась! И покупают родители книги про православных белочек и православных жучочков... Так это же кошмар! Андерсена уже не читают, а читают эти современные «ужасы», абсолютно бездарные, низкосортные, лживые... Такие же книги читают и взрослые. Обычное фэнтези нельзя читать, а православное можно? Суть-то одна и та же.

Вместо того чтобы воспитывать ребенка на настоящей культуре, настоящей музыке, настоящей литературе, на хороших фильмах – «нам дайте наше, православное». Не надо такого «нашего» – это не православное, это псевдоправославное, больное, то, что выросло из схемы. Но захотели – получили. Это ответ на востребованность всего низкосортного. Но это не есть истина, это не культура, это не смыслы, о которых я говорил. И поэтому если мы хотим, чтобы наши дети не обращались так к учителю – «задолбал», – давайте перед сном им читать хорошую литературу, не подменять сказки житиями святых.

В противном случае они к житиям будут относиться как к сказкам... Конечно, житие – в определенном смысле «икона», которая отражает духовную реальность, хотя не является портретом и пользуется символичными изобразительными средствами; жития несут некие стилистические особенности. Но все-таки это не сказка, а душа ребенка в сказке очень нуждается. Она нуждается в символическом осмыслении добра и зла – через сказку, через притчу, через хороший рассказ, через хорошую, доступную ему литературу. Мы же все это сами читали – почему же мы не хотим дать этого нашим детям? Надо подбирать фильмотеки для детей, чтобы показывать им хорошие фильмы. Все надо делать со смыслом, тогда все станет на свои места.

Совместное чаепитие = община?

Сегодня, как никогда раньше, Церковь переживает период вызовов со стороны общества. В обществе от Церкви ждут вразумительных ответов, ждут обращений. Миссия Церкви, собственно говоря, и заключается в том, чтобы найти язык для общения с нашим окружением. Очень много в последнее время сказано о том, что одной из форм миссии является общинная жизнь. Об общинной жизни много говорит Святейший Патриарх. Давно уже звучит призыв к каждому храму стать общиной. Но не очень понятно, в чем эта общинность может заключаться и как обычный приход в том историческом понимании, которое сложилось за последние пятьдесят лет, может превращаться в общину.

Часто думают, что общинность возникает, когда после литургии прихожане собираются попить чай, или собираются вместе в какую-то паломническую поездку, или на пикник, или на футбольный матч – одним словом, на какое-то совместное мероприятие. Тогда кажется, что сделать из прихода общину очень просто. Надо просто после литургии всех позвать попить чайку, спеть под гитару, и таким образом общинная жизнь сама собой устроится.

В этом есть определенное искушение. Конечно, недостаточность человечности в нашей церкви ощущается всеми и давно. Ее отсутствие заключается и в том, что никто ни с кем не разговаривает.

По-человечески никто никому в церкви особенно не нужен, потому что каждый приходит в храм за своим. Но когда появляется возможность после литургии пообщаться, что-то обсудить, чему-то вместе порадоваться, выясняется, что это огромное благо, что тоска по человеческому общению, тоска друг по другу в церкви достаточно сильна.

Надо сказать, что человечность в сегодняшней жизни нашего церковного общества – это востребованность и всего общества. Общество ждет сейчас от Церкви простых человеческих слов, простых человеческих отношений и человеческого взгляда на происходящее.

Это наша большая проблема – отсутствие человечности в богочеловечном организме. Но настоящая община подразумевает нечто большее, нежели просто посиделки после литургии и даже общие хорошие дела: организация праздника в приюте для престарелых или Доме ребенка. Это что-то иное, что в нашей Церкви до конца не родилось, или до конца не произошло, или было воспринято как второстепенное. Я бы назвал это жизнью по Евангелию.

Благополучная Церковь?

За двадцать лет возрождения Церкви было сделано колоссально много для того, чтобы она стала мощным институтом в мощном организованном государстве.

Но стремление к внешнему благополучию церковной жизни – это одно из искушений. Насколько Церковь имеет право быть благополучной? Насколько стремление к благополучию онтологично тому, к чему призывает нас Христос? И может ли благополучная, уверенная в себе Церковь, быть миссионером? Будет ли услышана благополучная Церковь в современном, да и вообще в любом мире?

Надо сказать, что в жизни земной Церкви есть такие противоречия. С одной стороны, путь за Христом: «Аще кто хочет за Мной идти, да отвергнется от себя, возьмет крест и идет. Те, кто хочет душу спасти, потеряют ее, а кто потеряет ее с пользой для человека, тот приобретет весь мир»¹⁹, помните Евангелие? С другой стороны, – стремление земной Церкви, стремление Церкви как устроения, в том числе человеческого, осуществлять свою миссию, не просто взаимодействуя с государством, а заручившись уверенной поддержкой неких внешних структур.

Сегодня стремление Церкви к благополучию очевидно. У Церкви есть власть, сильное влияние, права, серьезные отношения с государством, дающие определенные гарантии...

Это позволяет Церкви все более и более укреплять свои позиции: требовать от государства преподавание религиозных дисциплин в школе, присутствие священства в армии и так далее. Для дальнейшего осуществления социальной деятельности Церковь должна постоянно чувствовать поддержку соответствующих структур. Не может Церковь социально служить в мире, если государство не даст ей возможность посещать заключенных в тюрьмах, организовывать приюты для сирот и престарелых, кормить бездомных. Для этого нужны налаженные отношения с государством. Понятно, что, когда Церковь пытается наладить эти взаимоотношения, она действует отчасти как структура государства, которой нужны те же самые знаки власти, влияния, уверенности в себе, благополучия, которые показали бы мощь этой организации, ее способность совершать служение в этом мире.

Богатство как несвобода

Не так давно от имени нашей Церкви было озвучено, что дорогие часы и автомобили представительского класса – это знаки нашей церковной значимости. Внимание общества к этим знакам, к сожалению, сегодня очень большое. Они воспринимаются нами как знаки нашей победы, нашего утверждения в этом мире, признания того, что Церковь является структурой, с которой необходимо считаться.

Одновременно с этим происходит обратный процесс. Церкви есть чего лишиться: что-то могут отнять, что-то могут не позволить, – и это уже колеблет то, что называется свободой. Богатый человек менее свободен, чем бедный. Ему есть что терять. И благополучная Церковь становится менее свободной, потому что ей есть что терять.

Очевидно, что сегодня знаки внимания к Церкви воспринимаются как плата за ее молчание по очень и очень важным вопросам, на которые ждет от нее ответа наше общество. Церкви возвращают ее имущество, Церкви разрешают преподавание ОПК²⁰, Церковь пускают в армию, и в ответ Церковь всегда улыбается, всегда скромно молчит, даже когда общество ждет от нее слов – иногда жестких, иногда защищающих.

Почему мы христиане?

Миссия Церкви – являть миру правду Божию. Но насколько эта функция Церкви выполнима и реализуема? Как я сказал, за двадцать лет возрождения было сделано колоссально много, но не было уделено особого внимания главному – тому, что делает Церковь общиной, общностью, – жизни христианской по Евангелию.

Появилось множество трудов о Святой Руси, о Третьем Риме, о том, что Церковь и православная монархия едины, много всплыло идеологических воспоминаний, которые снова ожили как элементы религиозной жизни. В Церкви появилась своя идеология, свои формы самосознания, но они в большей степени связаны именно с исторической памятью и с желанием реконструировать эти воспоминания в современном обществе, а о жизни евангельской во Христе, об опыте жизни и проживания Евангелия, к сожалению, практически не упоминается.

Стоят храмы, открыты воскресные школы, внешне все происходит правильно, путь намечен, направление задано. Но суть происходящего, основа – в чем и почему мы христиане. Потому ли, что мы ходим в храм? Потому ли, что мы нашу церковную жизнь превратили в хождение по церковному кругу? Мы живем от Пасхи до Пасхи, от поста до поста, от исповеди до исповеди, от Причастия до Причастия. Церковный круг, в котором, в общем, нет вопросов, все решено, не о чем думать, потому что создается впечатление, что когда я иду по церковному кругу, я как раз и иду за Христом.

И тут возникает вопрос: является ли наше привычное хождение по церковному кругу, участие в Таинствах и литургии одной из форм нашей традиционной жизни, хождением за Христом, а не удобным, благополучным, уверенным хождением по отмеченному, многими пройденному маршруту, на котором не на чем споткнуться, не о чем спросить и незачем ставить вопрос: а, собственно говоря, кто мы в этом круге? Все вопросы уже заданы и все ответы уже получены.

Сегодняшняя форма катехизации предполагает разговор катехизатора или миссионера с человеком прежде всего о том, как ходить по церковному кругу. Новообращенному разъясняют, как читать утренние и вечерние молитвы, как и почему надо поститься, что происходит во время Таинства, как необходимо христианину ходить по воскресеньям на литургию и причащаться Святых Христовых Тайн, потому что здесь происходит благодатное общение с Богом.

Но о самом Боге и о встрече Христа с человеком в рамках катехизации вопрос не стоит.

Хождение по водам, или Христианство без вопросов

В какую Церковь мы зовем человека и что мы ему предлагаем в ответ на его веру? Удобство, комфорт, благополучие под знаком Христа. Возможно ли это вообще – благополучие под знаком Христа, благополучное Евангелие, благополучная Церковь, благополучная жизнь христианина.

Когда мы встречаемся в Евангелии со Христом, мы слышим неудобные для нас призывы. Они звучат постоянно, некоторые особенно настойчиво, например: Господи, повели мне идти к Тебе по водам (см. Мф.22–32). Какое отношение это имеет к хождению по церковному кругу? Никакого. Готовы ли мы так говорить со Христом, как говорит с Ним апостол Петр? Не готовы. Кого касаются эти слова? Это слова Петра на Генисаретском озере или это образ жизни во Христе?

Второй призыв: Кто хочет за Мной идти, пусть отвергнется себя. Возможно ли в таком благополучном хождении по церковному кругу отвергнуться себя?

Третий: Господи, куда нам идти? Ты имеешь глагол вечной жизни. Полное недоумение и незнание ответов. А у нас самая популярная книга – «1350 ответов священника на вопросы». У нас нет вопросов в христианстве, у нас все уже давно всеми решено, а если есть вопрос, то самое популярное – это позвонить на радиостанцию «Радонеж» и спросить: «Батюшка...», – и радио «Радонеж» ответит.

И еще одно, очень важное: Все Мое – Твое, а все Твое – Мое. Зачем мы приходим в Церковь? Мы приходим со словами, которые произнес младший сын своему отцу. «Дай мне мое, дай мне положенную часть». Дай мне мое, а все твое мне не нужно.

И вот мы уверенно разложили христианство по полочкам, можем выбирать, что нам взять у Бога, а что нам сегодня не очень нужно. Ходить по водам – нам не нужно, не знать ответа на вопрос – мы не можем, нам надо быть уверенными в себе. И получается, что не услышаны все эти слова, не воспринято Евангелие, потому что Евангелие стало частью молитвенного правила. Мы сочетаем утренние и вечерние молитвы, главу Евангелия и две главы Апостола. Христиане это делают ежедневно. Почему, зачем, для чего – вопрос не стоит. Так надо.

А что мы читаем, когда читаем Евангелие? Ничего, мы читаем текст. Но я не читаю письмо Бога мне, не читаю письмо Отца Своему сыну.

Община – клуб по интересам?

Поскольку все это сегодня до конца не воспринято и стоит на периферии сознания, а евангельские проповеди в храме не касаются сущности встречи человека и Бога, то их место заменяет некая идеологическая схема.

И тогда приходская жизнь может развиваться по-разному.

Могут появиться очень крепкие общины православных хоругвеносцев, православных юннатов, общины туристов, православных рок-музыкантов – кого угодно с названием «православные». Но центром этой общины не будет Христос. Никакой миссии здесь быть не может: людей приглашают в некие клубы по интересам. А миссия предполагает передачу своей встречи со Христом.

Миссия апостольская – это свидетельство встречи апостолов со Христом, и, собственно говоря, успех апостольской проповеди заключался только в этом: «Что видели наши глаза, что осязали наши руки, что слышали наши уши, то мы вам передаем». И настоящая община может строиться только на общности со Христом. Это не общность человеческая, которая обязательно возникает потом, прежде всего это общая жизнь человека и Бога.

И Церковь наша от начала ее рождения в день Святой Пятидесятницы существует только ради этой встречи. Церковь – это место, где человек и Бог, встретившись, начинают жить общей жизнью.

Центр встречи

Когда в 17-й главе Евангелия от Иоанна Христос перед Своим страданием возносит с учениками молитву Богу Отцу, Он произносит слова: И все Мое Твое, и Твое Мое. Эти слова являются формулой жизни Церкви. Эти слова и рождают общину. Эти слова и являются центром встречи человека и Бога.

Бог говорит человеку: «Все Мое – твое». И человек может оказаться способным ответить на эти великие слова. Мы слышим эти слова, обращенные к человеку в 15-й главе от Луки, в притче о блудном сыне, когда старший сын говорит: «Ты козленка мне не дал, чтобы мне повеселиться с друзьями моими». И тогда отец ему говорит: «Сын, ведь все мое – твое».

Эти слова Бог обращает к человеку, к Церкви и ко всякому, в нее приходящему. Способность услышать, воспринять их, способность захотеть для себя этой божественной жизни и есть духовная жизнь. Человек слышит эти слова и хочет, чтобы он смог воспринять от Бога все. Но это возможно только при одном условии, когда человек способен Богу сказать в ответ: «А все мое – Твое».

И это самые страшные и самые трудные слова, которые ждет Бог от человека. Мы часто слышим: «Весь живот наш Христу Богу предадим». Так легко и обыденно: «Подай, Господи, Господи, помилуй», а потом: «Весь живот наш Христу Богу предадим». Что это значит? Это и значит: «Все мое – Твое». Это значит, что я могу так себя доверить Богу, так могу себя вручить в руки Божьи, чтобы ничего в этом мире не бояться, ни о чем не думать, не иметь никаких попечений и быть совершенно уверенным в Боге, – а в Нем быть уверенным нельзя никак.

Уверенность в Боге

Бога не видел никто и никогда. Он неописанный, неизменный, непостижимый, неведомый. Нельзя быть уверенным в Боге. А нам очень надо быть в Нем уверенными. Поэтому для нашей уверенности мы выстраиваем себе внешние подпорки, чтобы нам было на что опираться. Мы уверены в своем правом пути, в неправоте других, которые не идут с нами. Мы уверены в том, что тот, кто не с нами, – тот против нас. Все это мы выстроили за двадцать лет так здорово, что оно очень пугает тех, кто находится за порогом Церкви. Мы такую высокую ступенечку выстроили перед входом в наш храм, что всякий входящий может, споткнувшись, разбить нос и потом будет долго лечиться и приходить в себя.

А в Евангелии как раз этого нет. В Евангелии как раз учат жить без этого. Евангелие как раз учит доверить себя Богу, потому что Бог есть любовь.

Замечательный датский философ Серен Кьеркегор в одном из произведений говорит: если Бог есть хитрость, то очень опасно и страшно Бога не понять. Но если Бог есть любовь, то не страшно его не понимать. Тогда совсем не важно – понимаешь ты Бога или не понимаешь, знаешь ты, куда Он тебя ведет, или не знаешь. Потому что если Бог есть любовь, то ничего не страшно. Потому что если Бог нелюбовь всегда, везде и повсюду, то тогда вообще нет никакого Бога²¹.

Любовь должна быть явлена нами

Можем ли мы сказать, что Церковь есть любовь? А если Церковь не любовь, то тогда что такое Церковь? А если Церковь – что-то другое, тогда как это называется? А если Церковь есть любовь, то в чем эта любовь себя проявляет?

Легко было бы ответить, что это в Таинствах Церкви, что, когда совершаются Таинства, Дух Святой действует как любовь. Это будет правильным ответом, но Церковь нельзя свести только к Таинствам. Мы не можем свидетельствовать о Церкви только как о месте, где совершаются Таинства ради нашего спасения.

Любовь должна быть явлена нами, но она может быть явлена только так, как являет Себя нам Сам Господь, – полностью доверяя Себя нам и прося этого доверия от нас.

Сокровище наше – Христос

Вернемся к тому, что такое община и на чем она строится. Прежде всего община строится на глубоком переживании. Это переживание значит жизнь по, жизнь с, жизнь в Евангелии.

Христианская жизнь с утра начинается не только утренними молитвами. Весь богослужебный цикл и весь церковный круг с Пасхами, постами и праздниками отнюдь не лишний. Он просто не главный. Он, конечно, – необходимая помощь и подспорье в нашем движении ко Христу и за Христом. Но главное – это все-таки Сам Христос. Как сказал Алексей Степанович Хомяков: «Самое главное наше сокровище – это Сам Господь наш, Иисус Христос».

Вот это должно быть провозглашено миссией самым громким голосом. Самое главное наше сокровище – Сам наш Господь Иисус Христос, и мы Его проповедуем.

Но проповедовать Его мы можем тогда, когда Он действительно для нас самое главное наше сокровище. И когда мы начинаем день с утренних молитв, то главное в этом дне не утренние молитвы, а живу ли я в этот день по Евангелию или нет. Помню ли я о том, что сегодня я должен исполнить евангельское предназначение и постараться прожить этот день так, как Евангелие учит меня его проживать.

Евангелие – о нас

Это самое тяжелое, самое страшное, самое неудобное, и абсолютно неисполнимое задание для христианина. Община делает именно это, когда в ней проповедано прежде всего главное – жить по Христу, жить по Евангелию, жить в самом Евангелии. Потому что каждое евангельское чтение обязательно говорит о любом из нас. И если я, слушая Евангелие или читая его в храме, не понимаю, что эти слова говорятся про меня, значит, я их не услышал. Если я не ставлю перед собой труда понять, с кем я сегодня, кто я сегодня в Евангелии: мытарь или фарисей, блудница или апостол, Иуда или Петр, – то Евангелие остается просто книгой Священного Писания. Просто священной книгой, которую надо читать стоя, перекрестившись, потом поцеловать, закрыть и положить на аналойчик.

Но если Евангелие становится для нас сущностью нашей христианской и православной жизни, то понятно, как рождается община. Общность христиан представляет собой общину тех людей, которые настроены жить по-апостольски. По-апостольски – не в заученном смысле этого слова, а по-апостольски, потому что апостолы все время слышат Христа. Они все время с Христом: они Его не понимают, они между собой ругаются, они между собой что-то делят, они убегают – но они все равно апостолы, потому что они имеют возможность слышать Христа.

И эта возможность слышать Христа делает общину общиной. Потому что эта общность жизни – общая жизнь со Христом. Эти люди не боятся, они согласились и не испугались быть христианами.

Цель общины – являть любовь.

И тогда рождается все остальное: тогда рождается радость, тогда рождается надежда, тогда рождается упование, тогда рождается любовь, потому что смысл Церкви и смысл общины – это являть собой любовь.

Все проповеди митрополита Антония Сурожского посвящены любви. Там нет ничего другого. Понятно, почему мы говорим о том, что такое община в понимании владыки Антония, – потому что это община, которая услышала и захотела жить по Евангелию, и в ней рождается любовь. И в этом ответ на вопрос: «Если Бог есть любовь, то Церковь есть любовь или нет?» Необходимо искать ответ на этот вопрос. Иначе нет смысла им задаваться.

Церковь может быть прекрасной и замечательной идеологией, Церковь может быть замечательным социальным институтом – Церковь может быть чем угодно прекрасно земным, в том числе замечательным музеем и археологическим кабинетом. Но самым высшим и прекрасным все равно в ней будет любовь. Церковь может ничем больше не быть, но быть любовью. И тогда она себя осуществляет от начала до конца.

И тогда это Церковь живого Бога. И тогда это Церковь, мимо которой нельзя пройти, которую хочется слышать, понимать, от которой что-то ждешь все время.

Церковь несбывшихся надежд

Сегодня отношение к Церкви напряженное, воинственное, агрессивное. Что это, откуда, почему? Это неотвеченные ожидания. Это несбывшиеся надежды. Это говорит только о том, что большинство людей в этой стране, несмотря ни на что, Церковь считают своей – очень многого сегодня ждут и ничего, по большому счету, не получают. Ничего того, что они ждут по-настоящему: настоящих слов или настоящего свидетельства о том, что если мы верующие, то почему между нами распри, почему столько ненависти, почему столько злобы, почему столько упования на земное, почему столько желаний благополучия.

Вот эти вопросы остались без ответа, эти упования не состоялись, эти надежды не сбылись. И вот в ответ на это ужасная обида, которая разжигается теми, кто может посеять в душах ростки агрессии, неверия, недоверия и презрения к Церкви.

Вся ответственность за это лежит сегодня на нас, на христианах. Мы не смогли за это время показать Церковь как общество любви, как общество Христа, как общество людей, которые меняются и могут поменять весь мир.

Церковь существует открыто, свободно, мощно двадцать лет. За эти двадцать лет не снизилось количество абортов в нашей стране, не снизилось количество преступлений, не снизилось количество самоубийц, алкоголиков, наркоманов. Их число только выросло.

Церковь растет, Церковь укрепляется, Церковь свидетельствует о своей мощи, силе, власти. Но при этом свидетельства настоящего все равно нет. Потому что настоящее свидетельство – это те плоды, которые мы видим вокруг себя.

Мы удобно живем. Нам очень комфортно внутри себя: мы издаем журналы, выпускаем телепрограммы, совершаем паломничества, рассказываем о святых, привозим огромное количество святынь в наши города. И это очень хорошо – люди имеют возможность как-то приобщиться к этому. Но это не меняет нас, это не делает нас другими.

Мы живем в опасной ситуации. У нас, конечно, есть еще много чего впереди, но многое уже проиграно и многое уже в прошлом. Мы проигрываем позицию за позицией, не говоря уже о событиях последнего времени. К сожалению, мы сейчас можем только скорбеть о том, что произошло и что произошло это с нами.

Община и братия

Братия – это монастырское понятие. Братства – общественные организации, которые как раз могут быть организованы по каким-то интересам, в том числе и по политическим или культурным и так далее. Братства не являются общиной.

Община – это евхаристическая община. Община – это когда есть мы, а Христос посреди нас. И эта община познала своим опытом жизни в Церкви, что Господь благ, что Господь рядом и что невозможно оторваться от этой радости, от встречи с Богом. Эту радость передают друг другу. Община все время зовет: приди к нам, приди сюда, мы тебе такое покажем, ты такое узнаешь, чего ты никогда ни от кого не узнаешь и нигде в другом месте не увидишь. Потому что мы это приобрели, и мы готовы этим с тобой поделиться. Вот что такое община – это община в Боге.

Конечно, главную роль в общине играет священник, который ведет за собой людей, проповедует Христа, являет какое-то горение. На то священник и ставится, чтобы община вокруг него формировалась, чтобы вместе с ним шла ко Христу.

Но также имеют значение и те, кто готовы и не боятся идти ко Христу, кто доверили себя Богу.

Если под словом «братия» подразумевается «братство», то это, скорее всего, общественная организация. А община – это живой церковный организм.

Правильная молитва?

– Возможна ли катехизация и построение общины через научение правильной молитве?

– Мне не очень понятно, что такое правильная молитва. Люди, которые собираются вместе, молятся. Мы так общаемся с Богом. В Церкви достаточно всего – богослужений нашего прекрасного богослужебного круга, который нас поддерживает, формирует, организует, дисциплинирует, дает возможность собраться, чтобы идти вперед – не по кругу, а поднимаясь вверх. Нам достаточно того богослужебного богатства, чтобы вместе молиться друг о друге.

Наша литургия, наше богослужение – вот наша молитва, и иной формы нет. Если она появляется – надо бить тревогу. Если общей молитвы не находится в богослужении, значит, что-то неправильно в жизни этой общины.

Нельзя научиться молиться, если ты не молишься. Никто не может другого научить молитве, у нас нет никаких специальных занятий по технике молитвы. У молитвы вообще нет техники. Наша общая соборная молитва – соборнее не бывает! Если ты хочешь молиться, как написано в Священном Писании – «Молитва дается молящемуся». Когда ты говоришь с Богом, искренне, от сердца – ты и молишься. Не надо лишнего придумывать, все просто.

У нас есть колоссальный опыт церковной жизни за 2000 лет. Просто надо поставить все на свои места в жизни и знать, где место молитве, посту, где место плачу, общему разговору, чаепитию, песням под гитару и где место Христу в нашей жизни. Если место Христа в нашей жизни центральное, то все в порядке, искать не надо. Ищите же прежде Царствия Божия и правды его, все остальное вам приложится (Мф.6:33) – простые Евангельские истины и слова.

Зачем человек приходит в Церковь?

Встреча со Христом – это действительно очень долгий процесс, он имеет свое начало и не имеет конца. Встреча со Христом происходит, когда человек осознает в себе желание быть со Христом, идти за Христом. И тогда он приходит в Церковь, и тогда эта Церковь и есть его встреча и путь за Христом.

Если он приходит в Церковь по иным причинам – это сразу ложь, провал. Потому что тогда человек живет иной жизнью. Тогда для него христианская жизнь – это идеология, традиция, любой фарисейский набор любых моделей отношений. Если мы для себя разделяем приход в Церковь и приход ко Христу – тогда мы не понимаем, что такое Церковь.

Путь ко Христу все-таки начинается с того, что человек в своем сердце ощущает необходимость этого. И тогда задача катехизатора, миссионера – привести человека ко Христу через Церковь, а не ввести в Церковь и дать ему задание для исполнения.

Мы не приводим ко Христу...

Мы не уводим от Христа, мы не приводим ко Христу.

Однажды я услышал от одного очень хорошего священника, занимающегося с молодежью, такие слова: «Привести человека ко Христу – это слишком высокая задача. И поэтому мы стараемся объединить нашу молодежь на основах патриотизма, любви к родине, традиционных христианских ценностей». Мне кажется, это очень большая ошибка.

Мне часто приходилось встречаться с таким феноменом – люди приходят в Церковь за чудом. Говорят, что они «с детства были крещены, всегда знали, что Бог есть». Но это не так. Бог им был не нужен, пока что-то не произошло. Они читают литературу про чудо, читают, как подвижники творили чудеса. А с ними чудо не происходит.

И как сделать так, чтобы встреча со Христом состоялась, несмотря на то что чудо не произошло? В наших традиционных отношениях Церкви и человека человек нас чаще всего интересует как покупатель духовной продукции.

Мы предлагаем человеку так относиться к нашей Церкви: здесь происходят чудеса – в смысле волшебства. Эти чудеса понятны, практичны, легко применимы и покупаемы. Устраивая постоянные гастроли святынь по нашей земле, мы приучили уже людей к тому, что Церковь – это место, куда можно и нужно пойти за чудом, но не за Христом. Вспомним хотя бы бесконечные очереди к блаженной Матроне. Сколько людей часами стоит в очередях! За это время их можно было бы катехизировать, столько рассказать им о Боге, столькому научить. Почему-то это никому в голову не пришло.

Помните, Господь говорил: «Скажете горе сей... она перейдет» (см. Мф.17:20)? География не изменилась за тысячи лет земного шара в таких масштабах. Так вот, речь идет о горе греха. О том чуде и оглавлении души, которое гораздо важнее любых земных чудес. А вот этого чуда, оказывается, нам не надо, нам другие чудеса нужны. Поэтому не происходит и встречи.

Мы ничего не знаем о Троице

– Что делать с людьми, которые приходят в храм не для встречи с Христом? Человек ходит в храм исповедаться, причаститься. Но при этом занимается йогой, занимается оккультизмом, причем у него некий источник дохода...

– Мы ничего не можем сделать, потому что этих людей всегда будет очень много. И это обычный архетип нашего языческого народа.

Мы должны проповедовать, но прежде всего мы должны сами стать другими. В Церкви не бывает так, что можно передать знание о Боге. Нельзя же научить человека о Боге по книгам. Это бесполезно, бессмысленно, это не важно. Но когда каждый из нас будет что-то глубоко знать о Боге своим существом, то тогда он, конечно, сможет принести что-то, показать, явить это другим.

В Церкви возможно переучивать, потому что Церковь – это не училище, где есть методики, некие средства, с помощью которых можно человеку вправить мозги в нужную сторону: ты должен свечки ставить не так.

Никто из нас все равно не знает учения о Святой Троице. Мы что-то знаем, но даже если мы прочтем всех наших богословов, все равно в голове ничего не останется, кроме нашего личного опыта общения с Богом. И вот это знание Святой Троицы будет раскрываться, как будто мы идем за Ним. Бог есть Святая Троица, а что это значит – никому не известно.

Поэтому, когда человек приходит с желанием узнать о Боге, я ему даю Евангелие и говорю: вот Евангелие, постарайся встретить здесь Бога, постарайся из прочитанного понять, что сейчас это касается тебя и Бог с тобой говорит.

Нет у нас большего сокровища, чем Евангелие, понимаете? Все остальное уже идет следующим этапом.

– Злость, грубость в адрес знакомых и совершенно незнакомых людей – кажется, это стало чуть ли не нормой общения в социальных сетях. Уровень агрессии в обществе увеличился? Или наоборот, она выплескивается в Интернет, уходя из реальной жизни? Что происходит с нами, почему мы разделяем всех по лагерям, группам «своих» и «чужих»?

– У меня ощущение, что уровень агрессии не снизился. Агрессия волнообразна. Для нее нужны поводы, для нее всегда ищутся и всегда находятся какие-то объекты. Агрессия в обществе всегда перетекает, перенаправляется из одного русла в другое. Возникает объект для ненависти, значит, нужно направить агрессию в ту сторону. Например, во время войны с Грузией агрессия сразу направилась в сторону Грузии. Сейчас она направлена в другую сторону. Когда ее уровень достигает высшей степени, она выплескивается уже на конкретных людей. И люди начинают просто друг друга уничтожать самым зверским, бесчеловечным образом. Потом это проходит. Агрессия в нашем обществе есть всегда, ведь она не лечится. Никто не заботится о том, чтобы общество исцелялось от агрессии.

Агрессивное общество – очень удобное, легко управляемое сверху. Только найди объект для агрессии. Агрессия в государственном масштабе может быть очень «полезной». Она заражает людей, делает их толпой, лишает их личностного сознания и превращает в бессознательное коллективное.

Такое сознание человек несет с собой в Церковь. С ним удобно жить. Не так давно я читал Послание апостола Павла, в котором есть такие слова: Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа (Гал.1:11–12). Очень важные слова о том, с чем мы, христиане, имеем дело, о том, что в Евангелии нет ничего, придуманного человеком.

Само по себе Евангелие – это весьма неудобная книга, она не дает человеку жить в таких парадигмах, в которых только и может существовать агрессия, – «свой – чужой», «друг – враг», «ближний – дальний». Если бы это была человеческая книга, как многие религиозные книги, то враг был бы обозначен. «Свой – чужой» был бы обязательно четко описан. Было бы четко изложено, кто свой, кто чужой, какие параметры своего, которому надо помогать, которому надо служить, с которым надо делиться, и кто тот, с которым не надо делиться, которого можно обмануть, которого необходимо уничтожить.

Евангелие не оставляет человеку возможности хранить свою агрессию и умножать ее. Тем не менее в Церковь часто приходит человек, не преображенный или живущий идеологемами, идеологией вместо живой веры. Идеология – всегда человеческая, а вера христианская – не человеческая, а дар Божий, дар непостижимого Бога, ставшего Человеком. Очень неудобно с такой нечеловеческой религией иметь дело, и поэтому постоянно возникает желание подменить христианскую веру, Евангельское Благовестие христианской идеологией.

Там, где появляется идеология, даже под знаком христианства, Православия, чего угодно, сразу появляются враги этой идеологии, этой веры, враги Церкви.

Очень много врагов: ищи – не хочу, сразу найдутся. Тогда эта агрессия, которая могла бы быть исцелена милостью Христовой, любовью Христовой, нашим покаянием в том числе, нашим изменением, не выдавливается, как какой-то яд из человека, наоборот, эта агрессия приобретает свой благой смысл, становится праведной, приобретает силу, потому что ей можно пользоваться против общего врага. Тогда она никуда не девается, а просто называется по-другому. Были классовые враги, были враги народа, и в Церкви тоже появляются свои враги – те, которые чужие, не свои, которых ты все время можешь отделить. Кто-то фундаменталист для тебя, а ты для него либерал. И столько сразу «любви» люди друг к другу испытывают в этот момент, столько готовы навесить гадких, мерзостных кличек, произнести проклятий, забывая о том, что причащаются от одной Чаши.

Даже возникает вопрос у них: «А можно с такими из одной Чаши причащаться? Могут ли люди, если они нам не нравятся, вообще быть христианами?»

Так что эта агрессия и в Церкви замечательно может существовать, и выливается она в агрессивное и злобное проявление веры, которая якобы имеет благую цель – защиту наших святынь. Мы видели, как вся эта страшная, греховная агрессия может пониматься некоторыми людьми как способ защиты веры, как христианское поведение.

Напоминаю, что Евангелие, которое нам завещано, – не человеческое, там нет идеологии. Значит, и агрессии в Евангелии места тоже нет, поэтому исцелять эту агрессию в обществе могут только христиане, у которых есть возможность своего врага полюбить, не отвечать ударом на удар, а ненавистью на ненависть. У нас есть такая возможность. Мы могли бы дать этому миру пример того, как исцеляется агрессия, но, к сожалению, пока не дали.

Переживание поста

Вопрос в том, насколько Великий пост или вообще пост становится для нас чем-то особенным в жизни, так же как и наша исповедь, празднование и чувствование церковных дней. Все это нужно осмыслять не просто как некий период в жизни человека, а как наши личные переживания того, что происходит в Церкви, как происходит каждодневная богослужебная жизнь, богослужебный круг.

Это все наполнено глубокими, величайшими смыслами, которые раскрываются для человека как бесконечная книга. Каждый год – одни и те же праздники: Рождество, Крещение, Пасха. Но церковный круг – это такая непрочитанная книга, в которую обязательно надо глубоко вживаться, вчитываться, она меняется для человека с его духовным ростом.

Если этого духовного роста нет, если происходит хождение по кругу только потому, что «так положено», то нет переживаний ни поста, ни праздника, ни радости. Тогда получается, что самая большая радость – когда кончился пост и можно что-то запретное съесть. Прокричали три раза «Христос воскресе!» и благополучно пошли разговляться и радоваться, что теперь уже и солнышко светит, и телевизор можно включить, и так далее.

Не христианский вопрос

Пост – это не время, когда что-то нельзя. Вопрос, что можно в пост, а что нельзя, – самый, как мне кажется, бессмысленный. Потому что христианство, Евангелие и наша жизнь в Боге – все это не строится по принципу «можно – нельзя». Как-то на одной лекции миссионеров я сказал, что «можно – нельзя» – это не про нас. Был такой шквал удивления: «Как же так, батюшка? Значит, можно грешить?»

Я ответил: «Нет, грешить нельзя, но понятие „нельзя» и „грех» – это разные понятия. Если мы будем говорить, что „зло» – это „нельзя», а „добро» – это „можно», тогда слово „добро» лишается смысла. Если добро можно делать, а зло делать нельзя, тогда слово „добро» лишается смысла. Разве к добру можно применить слово „можно»? Можно я сделаю добрый поступок?» Тогда мои слушатели сказали: «Добро – нужно делать». «И это нет! – ответил я. – Нельзя сказать: „Нужно делать добро», – это тоже лишает смысла слово „добро». Добро не нуждается в „нужно» так же, как и в „можно"».

И вся наша христианская жизнь теряет смысл, если она будет строиться по парадигме «что можно, а что нельзя».

«Батюшка, а можно нам то-то и то-то?» – это вопрос, который чаще всего задают священнику. «Вы нам, батюшка, скажите, что можно, а что нельзя? Чтобы нам не нужно было лишний раз думать и мы бы не сделали какую-нибудь оплошность». Если же человек сделал что-то, чего «нельзя» делать, он воспринимает это для себя как повод к расстрелу.

Неужели ты что-то не делаешь, потому что нельзя? Неужели ты не убиваешь, потому что убивать нельзя? А если было бы можно убивать, ты бы убивал? Или ты не воруешь, потому что нельзя воровать? А если было бы можно воровать, ты бы воровал? В Голландии, например, можно курить марихуану, и поэтому ты пойдешь ее курить, если будешь проходить где-нибудь мимо кофешопа в Амстердаме? Значит, это уже можно? Разве так складываются наша жизнь, наше отношение с такими понятиями, как добро и зло, как любовь и ненависть, как помощь и отказ ближнему в этой помощи?

Если мы задумываемся об этом, то становится бессмысленна наша вера. Если мы всегда говорим «можно – нельзя» в рамках христианства, тогда вообще Христос уже не нужен. А если нет этих «можно – нельзя», тогда открывается пространство для общения с Богом, для понимания, что такое добро и что такое зло, понимания самого себя, что в тебе это добро, которое стремится к Богу, что в тебе это зло, о котором апостол Павел сказал: Бедный я человек, носящий это тело смерти! Что хочу делать – не получается, а что не хочу – оно само собой выходит (см. Рим.7:18–24).

И пост – это не время «можно – нельзя». Если пост низводится до этого понимания, то нет никакого поста, нет никакого пути, нет никакой встречи с Богом, нет никакой радости от поста, нет никакого переживания того, что ты сейчас в этот момент можешь... Как написано в Евангелии, которое читается перед постом: А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф.6:17–18).

Прочтите эти несколько строчек, вдумайтесь в них. Если их человек не слышит, то нет никакого смысла вычленять, когда можно масло, когда нельзя... Сколько можно выпить вина или пива в такой-то день? Люди до безумия доходят иногда, всерьез воспринимая слова «с маслом и без масла». А если я в этот день масло поел, что теперь случится?

Изысканный пост?

Простите меня, но лучше есть сосиски и курицу Великим постом, чем дорогие изысканные морепродукты: устрицы, лобстеры, королевские креветки. Как стало приятно поститься в последнее время! Зашел в дорогой супермаркет, и все, нет проблем!

Иоанн Златоуст пишет: «Те деньги, которые ты сэкономил во время поста, отдай бедным – вот это будет пост». А то, что ты перешел с одной еды на другую, – разве это пост? Может быть, конечно, и пост, если ты знаешь, что ты делаешь, если это дает тебе духовную пользу, ты становишься лучше, добрее, умнее. Ты ел котлетки, стал есть картошку, сэкономил деньги – отдал их нищим: тогда это пост!

Мне кажется, столько всего сказано на эту тему. Но мало кто хочет об этом думать, потому что всех заботит один и тот же вопрос: «Что, батюшка, можно? Чего, батюшка, нельзя?»

Самое очевидное

Пост существует не только в культуре христианства, в культуре Православия, но и в культуре очень многих религиозных систем. Общее представление о посте, которое дает Википедия как справку, начинается именно с того, что пост – некое ритуальное воздержание от какого-либо рода пищи, и тут важна цель, ради которой это воздержание происходит.

Мы помним эпизоды Ветхого Завета, когда при разных обстоятельствах ветхозаветный Израиль накладывал на себя пост. Иногда это было по велению пророков, иногда – по велению царей, иногда – по прямому указанию Господнему. Часто пост накладывали перед великими событиями, перед битвами.

Во времена глубокого покаяния, когда люди должны были приблизиться к святыне или услышать голос Божий, накладывался пост. И всегда он был воздержанием от пищи, от супружеских отношений.

Изменился ли пост в Новом Завете? Стал ли он другим по своему смыслу и содержанию, по своей форме? Без сомнения, очень многое изменилось. Что-то осталось прежним, что-то глубокое, архетипическое.

И для нас всегда на первое место выступает воздержание от определенной пищи. Мы в последнее время очень много говорим, что основное в посте – не пища. И складывается впечатление, что пища – нечто такое, на что можно не обращать серьезного внимания.

Воздержание от пищи – самое простое, самое доступное людям, самое очевидное. Как поститься? Чего-то не есть. А почему, собственно говоря, чего-то не есть? Что это значит – чего-то не есть? Аскетическое учение говорит нам о том, что воздержание от пищи – это борьба с чревоугодием. И очень многие святые отцы говорят о том, что Адам с Евой вкусили в Раю плод запретный и теперь мы воздерживаемся от определенной пищи.

Чревоугодие связано с адом

Только после долгих лет размышлений я понял, почему святые отцы, например преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, рассуждая о восьми главных страстях, первой называли чревоугодие.

Что же такого страшного, ужасного, убийственного, сверхгреховного в чревоугодии? В мире бушуют такие «страсти роковые», люди совершают страшные грехи, а тут человек поел в свое удовольствие, и это самая ужасная страсть, которая ведет человека к погибели?

И мне, наконец, стало понятно, что чревоугодие – это не просто вкусно, плотно поесть сверх меры. Чревоугодие – это страсть пожирания. А пожирание, чтоб ничего не осталось, – свойство ада.

Вторая страсть, которую называет Иоанн Кассиан Римлянин, – блуд. Третья – сребролюбие, потом гнев, потом печаль, потом уныние.

Все эти страсти вырастают одна из другой, они связаны между собой, как цепочка. Пожрать человека, потребить, иметь, как говорят, – это настоящий блуд. Сребролюбие – тоже проявление пожирания. Гнев – проявление пожирания людей, потому что человек, который гневается, своим гневом истребляет, испепеляет все вокруг себя.

Все это адские свойства. Они идут по цепочке из чревоугодия, когда человек не может насытить себя. Мы говорим, что мы живем в обществе потребления. Можно сказать по-другому: мы живем в обществе чревоугодия. В нас постоянно живет сознание, что всегда чего-то не хватает, всегда что-то нужно, всегда что-то следует купить, приобрести, мы пожираем глазами все, что есть вокруг.

Когда человек заболевает страстью чревоугодия, тогда он к миру начинает относиться соответствующим образом. В его душе рождается ад. Как писал Владимир Владимирович Маяковский: «Товарищ Ленин, работа адовая будет сделана и делается уже».

Приучить человека быть пожирающей машиной – свойство современного мира. Мы все очень легко к этому приобщаемся, потому что поврежденная грехом человеческая природа тяготеет к такому жизненному модусу – пожирать все вокруг себя. И тогда человек становится пожирателем. В семье пожирает другого. На работе пожирает другого. Мир для него существует только для того, чтобы пожирать этот мир. Смотреть, где и чего можно ухватить, где и чего можно урвать, где и чего можно себе присвоить. «Я, мне, мое» – это свойство пожирания, свойство ада, оно рождается в душе человека, живет в каждом из нас. Мы приходим в Церковь и даже в Церкви смотрим, где чего можно пожрать.

Вспомним притчу о званых на брачный пир (см. Мф.22:1–14), в ней говорится о человеке не в брачной одежде. Когда устраивался брачный пир на Древнем Востоке, то распорядитель пира готовил специальные брачные одежды для приглашенных. Каждый приглашенный на пир в качестве подарка от жениха и невесты получал светлые, радостные одежды как знак его радости и соприсутствия, соучастия в празднике. Праздник был для всех. Но вот одному брачная одежда оказалась не нужна. Ему нужно было на этом брачном пире только побольше выпить и поесть. Ему не интересна невеста, не интересен жених, ему не до общей радости в его стремлении урвать.

В Деяниях святых апостолов есть еще один образ, еще более страшный, потому что он читается как реальное событие, не притча. Это история Анании и Сапфиры (см. Деян.5:1–11). В первой христианской общине у христиан все было общее, в том числе и сердце, и никто не почитал ничего за свое. Христиане все приносили к ногам апостолов, и те потом раздавали другим по нуждам. Они приносили себя, отдавали, потому что свойство рая, в отличие от свойства ада, – все время делиться, отдавать, открываться, собою жертвовать. Это свойство Церкви, свойство Царствия Небесного.

Анания и Сапфира замыслили часть своего имущества отдать Церкви, а часть – утаить от всех, хотя они были свободны давать или не давать и могли бы честно отдать не все. Но они сделали вид, что отдали все. Зачем? Чтобы быть своими. Если ты свой, ты пользуешься всем, что есть у всех, при этом оставляя нечто только себе. Они пришли урвать в этом месте любви, доверия, открытости. Это человеческое помрачение, человеческое повреждение. Оно свойственно каждому из нас, поэтому, когда мы говорим о чревоугодии, здесь есть о чем всерьез задуматься.

Если мы хотим это свойство ада каким-то образом в себе победить, то надо начинать с простого, то есть прежде всего с воздержания в пище. Отношение к пище имеет свой глубокий духовный смысл, потому что мы не с пищей боремся, а хотим истребить в себе тягу к пожиранию. Тягу к тому, чтобы все, что мы видим вокруг себя, каким-то образом себе присвоить, урвать и никому не дать.

Чечевичная похлебка и постный шоколад

Изначальный древний, глубокий, глубинный смысл поста – воздержание телесное. И прежде всего это воздержание в пище, потому что цепочка страстей, о которой говорили Иоанн Кассиан Римлянин и очень многие святые отцы, начинается именно с чревоугодия, когда ты относишься к материальному миру таким образом, что и пищу не вкушаешь с благодарением, а пожираешь. Так пожирал Исав чечевичную похлебку. Ему надо было набить свое чрево, и было все равно, вкусно это или нет, приготовлено с любовью или нет, поэтому первородство легко за это продается.

Следующая страсть – блуд. Когда ты смотришь на человека противоположного пола нечистыми глазами, ты уже его пожираешь, поэтому Христос говорит, что даже нечистый и скверный взгляд, брошенный на человека, уже является грехом прелюбодейства.

Далее идет пожирание через сребролюбие, потому что тебе все время чего-то не хватает, тебе надо все время что-то приобретать. «Что не подвластно мне?» – говорит Скупой рыцарь.

А потом – все, что такому человеку не принадлежит, все, что не его, не по его воле, не по его желанию, не по его мнению, начинает вызывать в нем гнев.

Человек уже не может жить в радости, становится унылым, бесцельно живущим. Его может радовать совсем недолго только следующий момент приобретения, пожирания. Все остальные минуты жизни для него – минуты ужасной тоски, оцепенения. Где следующий объект для пожирания?

Когда наступает Великий пост, имеет смысл всерьез задуматься: что мы хотим от этого Великого поста? От чего мы желаем избавиться?

Мне кажется, одна из очень важных целей Великого поста – освободиться от зависимости пожирания, которое входит в нас через самое простое чревоугодие. Поэтому воздержание Великим постом в пище является моментом духовно-полагающим, основополагающим.

Это не значит, что его следует делать доминирующим, мы же знаем, что главное – духовное, на втором месте – материальное. Однако не настолько это материальное во время Великого поста не главное, не настолько отделено от духовного, чтобы не придавать ему серьезного значения. Человек, который понимает, почему мы отказываем себе в пище, с чем мы боремся, начинает поститься строго. Строго поститься – это очень хорошо и правильно.

Но следует понимать: я строго пощусь, но не должен этим гордиться; я строго пощусь, но при этом мой пост не должен быть никому в тягость; я строго пощусь, но при этом не должен обидеть человека, который не постится, и поэтому я, скорее, ради него что-то нарушу. Но внутри человека отношение к посту, к пище должно быть очень строгим, предельно воздержанным. Не существует постного шоколада, это оксюморон – сочетание несочетаемого.

Строгий пост – тогда пост, когда мы действительно готовы собой жертвовать, готовы в чем-то себе отказывать, поголодать какое-то время. И даже если это будет вызывать в нас раздражение, будет лишать нас сил. Ведь и Христос голодал, постился.

Не смена меню

Во время искушения Спасителя в пустыне сатана предлагает Ему превратить камни в хлебы, а Христос говорит о том, что не хлебом одним будет жить человек (Мф.4:4). Когда человек отказывается от одной пищи, заменяя ее другой, это, конечно, не пост. Действительно, не имеет никакого значения для нашего духовного состояния, какую пищу мы едим.

Скажем, почему мы не едим мясо в пост? Я не знаю. Какая разница, почему мы не едим мясо? За тридцать пять лет, как я стараюсь соблюдать посты, мне ни разу в голову не пришел этот вопрос. Какая разница – почему? Есть некая дисциплина поста, сформулированная таким образом.

Конечно, можно об этом задуматься, обратиться к Ветхому Завету и вспомнить, что, как говорят первые главы книги Бытия, Господь благословил человеку в пищу все, кроме животных. Мы видим первое благословение Божие людям на вкушение мясной пищи после потопа, после того, как Ной приносит жертву Богу и заключает с Богом завет. Это не значит, что до Ноя люди не ели мясо, они и друг друга могли наверняка есть, все что угодно могли делать, как и сейчас это происходит. Но Ветхий Завет нам четко показывает, что живое, движущееся, одушевленное никогда не являлось райской пищей, изначально не было предназначено человеку в пищу.

Это один из аргументов в пользу того, что мы не едим такую пищу во время поста, – потому что мы приближаемся к райской жизни, к состоянию Адама до грехопадения. Но по сути не имеет большого значения, что именно мы не едим во время поста.

Можно во время поста так изменить меню, что это никак не усложнит жизнь. Тебе будет так же вкусно, комфортно и сытно, если ты будешь питаться постной пищей. Например, вегетарианцы никогда не едят никакой животной пищи и преспокойно себе живут и очень даже довольны.

Поэтому вопрос о том, как мы меняем кухню во время поста, постную на непостную, не важен. Вопрос в том, как мы себя утесняем, каким образом мы боремся с грехом пожирания, который в нас живет, лишает нас подобия Божия, не дает нам быть похожими на Христа, действует на нас, как такая адская, всепожирающая машинка. Важно понимать – как мы себя утесняем, как делаем наш пост трудным путем, по которому надо пройти, себя преодолеть. С другой стороны, если мы только воздерживаемся от пищи, но не ищем слова Божия, тогда пост, без всякого сомнения, превратится в непосильную ношу, в очень тяжелую обузу и будет для человека путем к унынию, к раздражению, к нежеланию поститься, к нелюблению поста.

Если ты отказываешь себе в пище, но при этом тебя не наполняет нечто другое, то тогда у тебя не будет никакой радости от поста. Не может голодный человек быть радостным, если у него кроме голода ничего нет.

Я замечаю, что на богослужения Великого поста приходит очень мало людей. Но ведь великопостные службы способны человека сильнейшим образом насыщать, по-настоящему его просвещать. «Свет сый, Христе, просвети мя Тобою», – обращаемся мы ко Христу как к Свету и просим посветить наше сердце, помраченное страстями. Один раз придешь на великопостную службу, услышишь эту молитву и потом всю неделю ходишь и внутри себя ее повторяешь, она начинает внутри тебя звучать.

Постоять в великопостной тишине

Одно какое-нибудь молитвенное воззвание, которое человек услышит в стихирах Великого поста, так может проникнуть в сердце, что он живет этим всю неделю, проживает это каждый день, и оно наполняет сердце светом и радостью. Поэтому при всякой возможности нужно ходить на какую-то, хотя бы небольшую, часть великопостной будничной службы. Для каждого христианина важно сделать это правилом Великого поста. Во многих храмах Москвы есть утренние и вечерние службы, где вечером служится Великое повечерие и утреня Великого поста, например, в Даниловом монастыре, в Новодевичьем монастыре. Возвращаясь с работы, заглянуть в храм на какое-то время, постоять в великопостной тишине, вслушаться в звучание великопостных молитв, постового распева. Тогда пост становится таким радостным, таким необходимым, таким важным, хочется все больше и больше поститься и никогда от этого не отступать. Нельзя Великим постом только ничего не есть, а потом в воскресенье послаблять себе креветками и вином. Бессмысленно, потому что воскресенье и суббота – это не пост. Воскресные и субботние великопостные службы – это как раз отмена поста. Это выход из поста на воскресную радость. И само состояние поста, само звучание поста в субботних, воскресных службах совсем другое. А вот сама великопостная, постническая молитва – это, конечно, будничные седмичные службы, это трипеснецы великопостные, каноны, чтение Ветхого Завета... Если нет возможности пойти в храм, прочтите сегодняшнюю службу в Интернете, прочтите канон великопостный, еще что-то. Хоть немножечко побудьте в этом призыве к свету, которым наполнен Великий пост.

Очень и очень важно Великим постом взять в руки святоотеческую книгу. Мы почти перестали читать святых отцов, при том, что Издательский отдел столько всего издал за последнее время!

Но у нас наша Православная Церковь превратилась в справочное бюро. По любому вопросу мы пишем священнику, вместо того чтобы взять и всерьез об этом прочитать. Так вот, Великий пост – это время, когда мы всерьез углубляемся в книги, например в «Добротолюбие», в труды преподобного Иоанна Лествичника, преподобного Никодима Святогорца, в дневники святого праведного Иоанна Кронштадтского. Мы имеем возможность сидеть и беседовать с читаемой книгой, и она нас наполняет.

Если этого наполнения Великим постом нет, если у нас не меняется ритм нашей внутренней жизни, то тогда неудачно будет это телесное воздержание. Оно принесет нам много раздражения и очень много усталости. И будешь только думать: ну когда кончится, наконец, все это издевательство. Очень многие пишут, что пост воспринимается людьми как издевательство над личной свободой. Говорят, что Великий пост – умерщвление плоти. Хотя это не умерщвление, а оживотворение. Как раз Великий пост – это время, когда человек должен по-настоящему стать живым, ожить. Не умертвить себя, а, наоборот, оживить.

Собственная цель

– Что мы должны найти во время поста? К чему прийти в итоге?

– Единственная цель, которая у нас есть всегда, одна и та же и во время Великого поста, и во время Светлой седмицы, и в любое другое время – стяжание Царствия Небесного. У нас нет другой цели, кроме как приблизиться к Богу, быть с Ним в единстве и спасти свою душу. Пост нас подвигает прежде всего к этой цели.

Но каждый из нас ставит перед собой и другие серьезные цели. И очень важно, чтобы для каждого Великого поста мы формулировали конкретную, пусть небольшую, но важную цель, честно и всерьез. На пути ко Христу у каждого из нас много своих препятствий, и вот цель Великого поста – как раз преодоление этих препятствий.

В этом помогает и наше покаяние. Оно открывает, что же мешает нам быть с Богом, что есть в нас такого, что не дает Богу пробиться к нам, до конца поселиться в нашем сердце. Удалить препятствие, которое мешает Христу в нас пребывать, – это и есть для каждого из нас цель поста.

Понятно, что всегда остается главная цель – спасение души. Нам кажется, что мы приходим на исповедь, перечисляем грехи, подходим ко Причащению Святых Христовых Тайн, соблюдаем пост – это и есть путь к спасению. Не думаю, что он этим исчерпывается. Есть еще очень многое, что мы должны в себе обнаружить. Потому что очень часто путь ко спасению превращается в хождение по кругу. Потому что сама традиция, само богослужение для нас очень удобно устроены, проверены, надежны, наполнены, эстетически необыкновенно красивы. И кажется, что самому человеку вроде уже ничего не надо делать, потому что за него уже все придумано.

Есть устав поста, есть утренние и вечерние молитвы. Хочешь помолиться – открыл молитвослов, кроме утреннего и вечернего правила, например, прочел акафист. Хочешь поисповедоваться – на исповедь пришел. Все есть. Устав поста есть. А если ты не можешь по уставу поститься – разве трудно к батюшке прийти, взять благословение на послабление? Любой батюшка благословит тебе то рыбку, то молочное. Все можно, все будет совершенно безопасно, потому что ты же сделал это с благословения, значит, с тебя уже спроса никакого нет. И поэтому все можно с благословения ослабить, расширить, сделать для себя удобно, так, чтобы сильно даже не утрудиться ничем.

Но это пока еще не дорога ко спасению, потому что путь ко спасению – это очень сложный и тяжелый путь крестоношения, очень личностный. И чтобы этим путем начать идти, необходимо как раз понять – а что во мне такое, что не дает Христу во мне пребывать.

Дети и пост

– Как поститься детям? Как объяснить им смысл поста, и с какого возраста их ограничивать в пище?

– Мне кажется, очень важно, чтобы дети сами выбирали для себя меру поста, когда они уже к этому готовы. Скажем, в пять-шесть лет ребенок уже может в чем-то себя ограничить хотя бы на какое-то короткое время поста. Ведь необязательно ребенку в раннем возрасте соблюдать весь пост. Но, например, провести в посте Страстную седмицу, мне кажется, очень легко.

И с этого надо начинать, чтобы дети понимали, что такое Страстная седмица, уже с раннего возраста. Почему в Страстную седмицу мы постимся? Потому что хотим быть вместе с распятым Христом. А как можно быть с распятым Христом, если ты хочешь веселиться, наслаждаться, хочешь мультиков? Давай мы с тобой ради распятого Христа от чего-то откажемся, чтобы быть вместе с Ним сейчас, пребывать в глубоком переживании.

Мне кажется, это будет понятно, потому что если дети воспитываются в христианской традиции, для них знакомо Евангелие, они это переживают. Будет очень хорошо, если они на какую-то одну коротенькую службу, например выноса Плащаницы, придут вместе с родителями и это прочувствуют и переживут. Они запомнят и потом сами захотят поститься.

Поделиться временем

– Вы говорите, что во время поста надо ожить. Одно из качеств мертвости – наша закрытость от других людей. Во время поста я пробую эту закрытость преодолеть, пробую вспомнить, с кем я не общалась давно, кого я забыла, оставила позади, с одной стороны. А с другой стороны, пытаюсь все-таки время для молитвы освободить. И как это совместить?

– Мне кажется, всему свое время. Можно так распределить, продумать свое время, чтобы общению с друзьями, скажем, посвятить субботний, воскресный день, а молитве будни. Это вполне совместимо.

Очень хорошо, когда Великим постом мы думаем о том, чтобы поделиться чем-то, и даже просто своим временем, с теми людьми, которые ждут от нас чего-то и хотят с нами общаться, это очень хорошо и важно.

– Как понять человеку, что отделяет его от Бога?

– Для этого надо молиться. Во-первых, надо захотеть понять – это первое. Второе – осознать, что в тебе есть что-то, что мешает Христу. Или бывает даже наоборот – Христос тебе мешает в чем-то. Что, в общем, одно и то же. Когда тебе Христос в чем-то мешает, то, наверное, на это и нужно обратить внимание. И конечно, просить об этом Бога. «Свет сый, Христе, просвети мя Тобою». Об этом и удивительная молитва Ефрема Сирина.

И снова про еду...

– Когда начинается пост, мы начинаем гораздо больше уделять внимания тому, что мы едим, думать, где купить, из чего состоят продукты, как бы разнообразнее приготовить...

– Проще, конечно, к этому надо относиться. Вопрос не в том, какое количество яичного порошка в белом хлебе, а насколько ты способен воздерживаться от того же белого хлеба. Можно просто поменять кухню, а смысла поста не будет, поэтому не думаю, что имеет какое-то серьезное значение – детально исследовать содержание продуктов в магазине.

Человек должен понять, что пища должна быть простая. Другое дело, что специально готовить невкусную пищу в Великий пост не надо. Это неправильно – специально питаться невкусно. Человек все-таки человеком остается, мы должны просто поменять свое отношение к еде. В какой-то момент в чем-то себя ограничить, в какой-то момент от чего-то действительно отказаться. И в то время, которое освободится от приготовления кулинарных изысков, можно как раз что-нибудь почитать.

Подняться на одну ступеньку

– Зачем выделены посты: Великий пост, Рождественский и так далее? Ведь может быть такое искушение: я живу в обычные дни, не постные, как могу, а в Великий пост напрягусь, поставлю цель и что-то сделаю. Пост пройдет – опять разговение, опять пошло-поехало. Не должен ли христианин жить всегда в том свете, в том стремлении, в каком он живет во время поста?

– Конечно, должен. Только мы не можем жить всегда одинаково, мы всегда меняемся. Мы каждый день разные. Но, с другой стороны, пост должен все-таки человека как-то подтягивать немного вверх. Тот же преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, когда говорил о посте, замечал, что если ты после Великого поста не стал немножечко другим, чуть-чуть хотя бы не поменял что-нибудь в себе или после поста вернулся к тому, с чего пост начинал, то он прошел бессмысленно. А ты – несчастнейший человек. Ты не ел, не пил, не гулял, не развлекался – а результата никакого.

– Что делать, если не чувствуешь радости от богослужения?

– Дело в том, что пост – это время понуждения, когда Царство Небесное нудится, когда Царство Небесное силою берется. Поэтому он никогда не проходит просто так, сам по себе, по накату. Если ты холоден и окаменел внутренне, то как раз именно ради этого и существует пост, чтобы ты растаял и ожил. Да, ты не чувствуешь богослужения, не понимаешь, но это твое понуждение, твое трудническое дело, когда ты, несмотря ни на что, встаешь на молитву, прочитываешь правило до конца, не позволяешь себе отступить даже немножечко. В еде в том числе это тоже важно бывает для кого-то – взять и не отступить.

– В Евангелии Господь говорит: «Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне» (Мф.6:16–18). Что это значит?

– Искушение Великого поста – это именно фарисейство, потому что преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, говоря о восьми страстях, замечает, что первые шесть – чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние – связаны между собой и идут от чревоугодия. А другие страсти – тщеславие и гордыня – живут сами по себе. Возникают они в человеке именно тогда, когда он начинает побарывать в себе первые шесть. Именно тщеславие и гордыня питаются добродетелью. На этом произрастает фарисейство, потому что самое неприятное, что может с христианами произойти – жить в такой ложной добродетели. Можно вроде все правильно делать – и молиться, и поститься, и помогать ближнему, и все, что хотите, – но при этом быть уверенным в том, что все хорошо, все в порядке.

Пост – это время, когда надо плакать, себя умерщвлять. Фарисеи не только это делают, но и всем показывают, что они плачут и умерщвляют. А Христос говорит: «Давайте будем жить. Давайте оживать. Давайте свое лицо умоем и голову маслом помажем», – потому что путь поста – это путь ко Христу, это путь к Свету.

Мера поста

– Как выбрать меру телесного поста? С одной стороны, Типикон, сухоядение, с другой стороны, мы, уставшие городские жители, постоянно жалующиеся на современные ритмы и хроническую усталость?

– В разные периоды жизни все бывает по-разному. Когда-то очень хорошо следовать Типикону, поверьте мне. В молодые годы я старался соблюдать пост и Типикон был для меня большой поддержкой. Не только я, очень многие люди через Типикон в свое время учились правильно относиться к посту. Совершенно свободный молодой человек, полный сил и энергии. Почему по Типикону не попоститься? Очень даже было тогда хорошо.

Позже стал понимать, что у меня не хватает сил уже на Типикон. Появилась семья, появились другие нагрузки, которые не дают возможности жить по Типикону.

Повторяю, в каждый период жизни пост разный. В молодости – один, в супружестве – другой, в священстве – третий, в многодетности – четвертый, в старости, в болезнях – пятый. Каждый раз иной, в этом его свобода – поститься так, как ты хочешь поститься. Просто надо хотеть поститься.

Когда есть желание поститься, тогда придет и своя мера поста, ты ее почувствуешь. Иногда начинаешь перебарщивать с постом, чувствуешь, нет, так не могу. Начинаешь послаблять – появляется чувство внутренней потери, досады. Вот из этих внутренних ощущений и складывается мера поста. А по-другому ее не придумаешь. Только из собственного опыта.

Каждый человек для себя решает, что он может, что ему по силам, а что нет. Важно быть честным перед собой. Не более того. Это определяется только тобой, и только честно, только перед Богом. Если ты не хочешь поститься, не постись. Если хочешь поститься, постись. Даже благословение брать не надо. Ты честен перед Богом. Ты постишься так, как ты можешь. Зачем специальное благословение на молочное, мясное или на что-то такое? Если ты без этого не можешь, постись тогда с этим, но так, чтобы ты чувствовал, что постишься, вот и все.

Можем ли мы поститься как Христос и апостолы?

Нам совершенно не известно, как постились апостолы. Та практика Великого поста, которую мы сегодня имеем – сорокадневный пост и Страстная седмица, – возникла не сразу. Скорее всего, такого Великого поста, который мы с вами соблюдаем, в апостольские времена Церковь не знала. Это еще связано с тем, что к Первому Вселенскому Собору дата Пасхи, сейчас для всех восточных христиан единая, единой не была. Пасха, как главное событие, к которому приводил Великий пост, не предполагала общей практики совершения поста. Так что апостолы не постились так, как постимся сегодня мы, грешные люди.

Но главное в том, что пост предполагает некое подражание Христу, ведь образ поста дан в Евангелии. Из Евангелия мы знаем, что Христос после того, как Он принял Крещение от Иоанна, уходит на сорок дней в пустыню и там постится строгим постом. Когда мы говорим о великопостных искушениях, мы не можем не обратить внимания на те искушения, которые предлагает сатана Христу в пустыне.

Первое искушение. Сатана подступает ко Христу и все время испытывает: «Сын ли ты Божий? Если Сын Божий, то сделай так, чтобы камни стали хлебами». Это искушение связано с тем, что страсть чревоугодия едина со свойством ада все пожирать.

Сатана искушает, говоря Христу: «Докажи, что Ты Сын Божий в чудесах, силе, в том, что Ты можешь материальное сделать для Себя основой жизни». То есть идет подмена понятий. «Будьте как Боги» – это искушение предлагает сатана Адаму и Еве. Здесь то же самое – сделай так, чтобы мир бездушный, бессмысленный, неживой стал для Тебя основой жизни. Христос отвечает, что не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих. Вот здесь очень важно понять, что это сыновство во Христе, сыновство Божье, дается нам через понимание того, что стоит у нас на первом месте. Когда мы читаем в Евангелии такие слова: Ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, а остальное все приложится вам (Мф.6:33), – нам бывает очень трудно в это поверить.

Очень трудно поверить в возможность этого в мире, законы которого для нас очевидны, выверены опытом человеческой жизни, совершенно материальны и не дают возможности расслабиться: надо все время смотреть, чтобы пока ты встаешь, из-под тебя не вытащили табуретку. Дальше Христос в Нагорной проповеди говорит про полевые лилии, про небесных птиц. Это прекрасные, романтические образы, но земному человеку трудно поверить, что действительно можно не думать о хлебе насущном. Потому что как только ты начинаешь забывать о хлебе насущном, об одежде, об устроении своей жизни – все начинает рушиться, уходить из-под ног. Ты начинаешь в этом внешнем вещном мире проигрывать.

Только когда человек в эти слова поверит, жизнь его может измениться. Но, с человеческой точки зрения, измениться совсем не в лучшую сторону, в непривычную сторону. Именно поэтому принять для себя слово Божие для человека бывает всегда достаточно тревожно и страшно. Ведь жизнь после этого обязательно должна поменяться, и не в сторону успеха, не в сторону благополучия, не в сторону уверенности, а в сторону Царствия Небесного.

Но только после этого жизнь человека может быть устроена таким образом, что все в ней встанет на свои места. То, что казалось важным и нужным, на которое ты пытался все время опираться, может совершенно уйти из нее, и окажется, что ты без этого спокойно можешь существовать, потому что свою жизнь теперь выстроил совершенно иным образом. Ты во главу угла поставил поиск Царства Небесного. Собственно говоря, это и делает человека сыном Божиим. «Если Ты Сын Божий, то сделай так», – говорит сатана. «Если ты сын Божий, – отвечает Христос на это, – то взыщи прежде всего Царства Небесного. Не хлебом единым будет жив человек».

Камни, из которых строится дом

Внутренняя, аскетическая цель поста заключается в том, чтобы наконец-то все поставить на свои места, чтобы Царство Небесное и взыскание правды Божией стояли для человека всегда на первом месте. И тогда все оборачивается совершенно удивительным образом. Тогда камни начинают быть хлебом. Только в ином смысле.

Этот образ очень интересный. Камень – это Петр. И Петр же сказал: и сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный (1Пет.2:5). Вот какой странный оксюморон – «живые камни». Что может быть более безжизненного, холодного, не изменяющегося, чем камень? И вот Петр, который сам живой камень, обращает это именование к каждому из нас. Духовный дом Божий – это Церковь Божья, это народ Божий, это царственное священство, к которому он нас призывает, это тот самый хлеб, Евхаристия, о котором потом говорит нам книга «Учение двенадцати апостолов», где есть одна строчка из евхаристической молитвы ранних христиан. Там говорится о том, что как пшеница, разрозненная, собираемая по полям, испекается в единый хлеб и приносится на Евхаристию, так Ты и нас, Господи, собери во единое Твое Тело.

Таким образом, мы становимся этим Телом Христовым, этим Хлебом, когда священник в эпиклезе в конце евхаристической молитвы призывает Святой Дух на Святые Дары и говорит: «Низпосли Духа Святого на нас и на предлежащие Дары сия». Это происходит, когда мы, из которых Господь может сделать детей Аврааму, каменные, неодушевленные, не живые, почти ничего из себя не представляющие, можем претвориться вдруг в живые камни. Потому что на первом месте стоит слово Божие, которое, подобно мечу обоюдоострому, как сказал апостол Павел, проникает в человека таким образом, что разделяет его дух и душу, сердечные намерения.

Здесь то искушение, которое предлагает сатана. Мы начинаем думать: «Конечно, Христос – Сын Божий. Что, собственно говоря, стоят истинному Богу эти искушения?! Человеку тяжело бороться с сатаной, а Богу – легко. Взял и победил!» Мы должны понять, что Христос здесь выступает во всей полноте Своего человечества, именно как Сын Человеческий, а не как Сын Божий.

Он выступает от имени каждого человека, от имени каждого из нас. Он побеждает эти искушения исключительно как человек, иначе в чем тогда искушения? Ведь именно человеческая природа во Христе здесь главенствует, побеждает эти искушения для того, чтобы каждый человек понял, что ему на жизненном пути обязательно придется столкнуться с подобным. «Что для тебя стоит на первом месте? Что для тебя главное в твоей жизни?»

Христианство и....

Пост – это образ человеческой жизни, Пасха – это образ нашего всеобщего воскресения и вечной жизни. Как человек постится, так он в конечном итоге и живет, как человек живет – так он и выбирает себе пост. Поэтому важный шаг для человека во время поста – определить для себя главное. Что для меня главное в жизни? Где для меня поиск Царства Небесного?

И вот тогда совершается первая, важная победа. Если у человека Царствие Небесное и поиск правды Божией не стоят на первом месте, а стоят между другими важными духовными или человеческими приоритетами, тогда пост, как бы строг он ни был и как бы серьезно он ни проходил, теряет свой смысл.

У нас часто бывает так: «Православие и...», «христианство и...» В такой конструкции христианство хотя и стоит на первом месте, но мыслится как приложение к тому второму. Как подтверждающее что угодно, например: национальные идеи, монархию, патриотизм. Но христианство не может быть «и...», оно с буквой «и» не сочетаемо.

Православие не «и», а просто стоит на первом месте. Если Православие вместе с чем-то стоит на первом месте, увы, значит, оно – уже на втором или на третьем, а на первом месте – какое-то твое личностное увлечение, или твои личностные амбиции, или твоя личная идеология, которая должна подтверждаться православным христианством.

Свобода и подвиг

Второе искушение. Сатана ставит Христа на крыло храма и говорит Ему: «Если Ты Сын Божий, то бросься вниз, ибо сказано, что ангелы возьмут Тебя на руках и Ты не преткнешь о камень ногу Твою». Очень серьезное искушение для каждого человека – а что есть моя свобода? Что вообще такое свобода? Где эта свобода и кем она может быть ограничена? А надо ли быть свободным?

Понимание свободы для человека очень важно, ведь свобода – это одно из свойств Божьих. Человек награжден великим даром – свободой.

Тот, кто отказывается от свободы, собственно говоря, отказывается от любого подвига веры и любви. Там, где нет свободы, там не может быть настоящей веры, настоящей любви.

В чем свобода заключается? Каким образом человек свободу реализует? Каким образом найти свою свободу, если надо ее искать? Очень часто бывает, что человек отказывается от свободы, потому что она очень неудобный дар Божий, поскольку требует смелости, мужества, ответственности. Либо наоборот, начинает для себя свободу требовать, несмотря ни на что. Потому что, с точки зрения сатаны, вы – боги, вы все можете, вам все позволено, этот мир принадлежит вам. Ничего не будет, ничего не случится, не бойтесь, попробуйте, испытайте, сделайте так, чтобы ваш собственный опыт был личным критерием для вас. Это во многом касается наших детей, это во многом касается того мира, где мы живем, где свобода провозглашена абсолютной ценностью для человека, где личная свобода отметает все другое, все запреты.

На самом деле, свобода прочно связана с послушанием, и это очень важно. Господь говорит: не искушай Господа Бога твоего (Мф.4:7), – потому что Господь, на самом деле, не просто дает человеку свободу, Он ради человеческой свободы ограничивает Свою Божественную абсолютную свободу. Он не вмешивается, с одной стороны, в жизнь человека, с другой стороны, постоянно призывает человека ко спасению. Очень трудно понять, очень трудно в себя вместить, что такое «воля Божия» или «промысел Божий» о каждом человеке и наша личная свобода в отношениях с Богом, Который знает о нас все, Который хочет нашего спасения и на глазах Которого постоянно происходят такие вещи, как грехопадение Адама и Евы. Все это происходит на глазах любящего, свободного Бога, Который ограничил Свою свободу и не вмешался в этот момент.

До какой степени наша свобода является тем даром, который приводит нас к Богу? Когда эта свобода делает нас по-настоящему детьми Божьими? Когда эта свобода связана с любовью, с подражанием Богу. Потому что у Бога, в отличие от человека, свобода абсолютная, она не выбирает, как человек, между добром и злом. Человеческая свобода все время идет путем очень тяжелого выбора и является нелегким даром, потому что, выбирая, человек постоянно совершает некое насилие над собой: хочешь одного, а надо делать другое. Если ты христианин, то хочешь поступать по заповеди Божьей, но все твое существо тянет тебя совсем в другую сторону.

Апостол Павел об этом говорит: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим.7:19). Это о каждом из нас. Пост в данном случае – это еще одно задание для человека в исправлении своей свободы, во вручении своей свободы в руки Божьи. Постоянный труд, чтобы свобода, в конечном итоге, так в нас утвердилась, чтобы мы уже не выбирали между добром и злом, чтобы мы уже не думали о том, грешим мы или не грешим, чтобы мы не жили в категориях «можно – нельзя». Чтобы наша свобода, как у Бога, стала естественным нашим состоянием.

Тысячи нитей на одного человека

Этот путь духовных упражнений во время поста – молитвы, покаяния, постоянная внутренняя борьба с самим собой – путь свободы, путь преодоления себя, путь преодоления выбора между добром и злом. Что такое добродетель? Свобода, которая не выбирает. Добродетельный человек – это не тот, который постоянно думает о том, что ему нужно делать добрые дела. Для него добро стало естественным. Добродетельный человек целен. Мы, в общем, честные люди, но время от времени обманываем, хотя в основном стараемся говорить правду. Это отличает нас от добродетельных людей. Добродетельный человек не может солгать, он настолько утвердился в добродетели и чистоте, что у него просто не получится.

Добродетель достигается тем, что человек оказывается верным в малых делах. То, что нас все время тревожит, является проблемой каждого – это мелкие, злые навыки в грехе, небольшие, незаметные с детства, с юности, на которые мы не обратили внимания. Как пишет преподобный авва Дорофей, через забвение в малом засыпает наша совесть. «Что за важность, если и я скажу одно вот такое-то слово? Что за важность, если я посмотрю на ту или иную вещь?» – мы так говорим себе один, два, три раза. Через это мало-помалу человек приучается к небольшому незаметному злу, которое уже не замечает, пока это зло не становится в нем сильнейшей страстью, от которой он избавиться не может.

«Всякая страсть, творимая человеком на деле, уже принадлежит аду», – пишет авва Дорофей. Чуть-чуть мы можем себе позволить пойти не туда, ведь никто не видит. Это «чуть-чуть» заставляет нас постоянно предавать, отступать, быть неверными.

Как раз во время поста человек может задуматься об этом самом «чуть-чуть», об этой самой малости, которая сковывает нас и лишает свободы. Когда я разговариваю с детьми, подростками, я привожу в пример иллюстрацию к книжке про Гулливера. Огромный красивый замечательный Гулливер, попавший на остров лилипутов, лежит на берегу. Огромный, он не может встать, привязанный множеством маленьких ниточек, и смотрит, как по нему бегают противные лилипуты, глумятся над ним. Это то, что происходит с человеческой душой, когда она лишается свободы. Вроде бы хороший человек, вроде ничего плохого не делает, вроде бы никаких страшных преступлений не совершает, но душа не может и пяти минут внимательно помолиться. Человек не может быть постоянным в каком-то определенном деле, которое он на себя взял.

Например, решил человек Великим постом посещать больных. Он один раз сходил, второй раз, на третий раз не пошел, на четвертый – совсем об этом забыл, а на пятый раз вспомнил, и ему даже неприятно стало от этой мысли...

Это все про нас, потому что каждая ниточка, каждый грех, нами не замеченный и себе прощенный, лишает нас именно свободы, ничего другого. Да, мы можем позволить себе многое из того, чего не надо позволять. Мы думаем, что ничего не будет. «Что же будет, если я немножечко? Ничего не будет». На самом деле, это не так.

Одно из самых важных дел поста – это приучение себя к верности в малом, к трепетному отношению к слову, поступкам, своему молитвенному правилу, к своему посту. Эта верность делает человека свободным, тем самым делает его сыном Божьим.

Почему мне все мешают?

Третье искушение, когда сатана показывает Христу все царственные мгновения времени и говорит: «Если Ты мне поклонишься, то все это будет Твое». Искушение гордыней, искушение властью.

Это самое серьезное искушение, которое ожидает человека. Первые шесть грехов, о которых говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, – чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, уныние, печаль – живут сами по себе, а вот два остальных – тщеславие и гордость – оживают именно тогда, когда человек борется с предыдущими.

Великим постом это происходит с нами очень часто, когда мы, начиная серьезно относиться к посту, к молитве, к нашему правилу, к каким-то важным и очень хорошим делам, постепенно-постепенно начинаем чувствовать, что мы двигаемся. Что-то внутри нас оживает, человек начинает как-то ощущать дыхание свободы. Чем пост хорош? Он делает человека свободным. И вот тут человек попадается на тщеславии и гордости.

В молитве Ефрема Сирина мы просим Бога о самом важном – «Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему». Авва Дорофей в одном из своих поучений говорит очень важные и замечательные слова: «Если ты просишь у Бога смирения, то знай, что когда ты просишь у Бога смирения, то Он обязательно пошлет тебе человека, который тебя обидит, унизит, оскорбит и уничижит. Так и всякий раз, когда ты что-то просишь у Бога, знай, что ты просишь у Бога подвиг». Нам очень хочется быть смиренными, нам очень хочется быть терпеливыми, нам очень хочется любить других людей. Но как мы этого хотим? Чтобы помолились мы, гордые, тщеславные, унылые, нетерпеливые, раздражительные, легли спать, а на утро проснулись – добрыми, кроткими, смиренными, добросердечными, все человечество обняли. Так не бывает.

Когда наступают великопостные дни, то основным тоном великопостных молитв идет молитва о смирении, о свете. Человек просит себе возможности каким-то образом проявить свое смирение, терпение, явить свою любовь, и Господь на наши молитвы отвечает. Тут мы удивляемся: «Что же такое получается? Почему весь год живу себе и все нормально, а тут начинается: на этого сорвался, тут меня задели, здесь обидели, здесь все плохо – почему меня все обижают? Почему меня никто не любит? Почему все не так, как обычно?» Но ведь ты сам об этом просишь!

Когда поднимается муть

Мы оказываемся не готовы к тому, чтобы трудиться ради Бога, чтобы понимать, что с нами происходит. А что с нами происходит во время Великого поста? Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов – вот что с нами происходит. Что это значит? Что значит состояние, когда мы все время обижены? Что значит наше состояние, когда мы говорим: «Если бы этот человек меня не тронул, то ничего не было бы, кто его просил?» Ты просил! Ты просил в молитве Ефрема Сирина, ты просил в своих утренних и вечерних молитвах, которые ты вдруг начал читать серьезно.

Просто каждый день мы их читаем обычно, а Великим постом их решили почитать внимательно. И все получилось! И все хорошо, оказывается, а нам-то плохо. Почему вдруг Великим постом такие искушения? Потому что Господь хочет нашего очищения. Что значит возмущение? Корень у слова «возмущение» – муть. А откуда эта муть берется? Представьте себе два стакана с чистой прозрачной водой, только на донышке второго стакана, например, песок. В одном стакане начнете воду взбалтывать, бурю устроите, вода так и останется чистой. А во втором стакане, если воду помешать, поднимется песок и вода станет мутной.

Мы все похожи на второй стакан, потому что нам все время кажется, что мы такие хорошие и добрые, а Господь нас видит, какие мы на самом деле. И вот поднимается осадок злости, раздражения, гордыни, самолюбования, обидчивости и много другого, что мы замечательным образом умеем скрывать от других, они никогда и не подумают, какими мы можем быть на самом деле. Господь эту иллюзию разрушает: он посылает нам тех людей, на которых мы обижаемся, которых мы не любим и за которых не благодарим Бога. Так Господь показывает, какие мы есть на самом деле и что с нами происходит.

Пост – это время, когда человеку очень важно понять, кто он такой, что у него творится внутри: «Ах вот я какой на самом деле! Вот что во мне есть! Вот что во мне сидит и нарывает, болит! Потому что как только меня кто-то тронет, сначала я терплю, но потом терпеть уже не могу, срываюсь, бешусь, во мне все клокочет, и я думаю, что все вокруг меня виноваты. Они же не делают так, как я хочу, являются причиной моего раздражения, ни за что ни про что обижают!»

И оказывается, что это искушение Великого поста, которое постигает практически каждого из нас, можно воспринимать по-другому, как замечательный урок, как милость Божию, посланную на наши молитвы, как ответ на запрос смирения. Если мы вдруг поймем, кто мы на самом деле, то для нас появится реальная возможность стать другими. Поскольку мы живем в иллюзии относительно самих себя, с нами ничего и не происходит, мы не движемся никуда, мы ходим по одному и тому же заведенному кругу. Но как только мы правильным образом определим это состояние возмущения, замутненности, мути нашей, поднявшейся со дна, у нас появится возможность эту муть очистить, прийти к покаянию.

Вот это и является главным в великопостных искушениях – милость Божья, посланная человеку, чтобы дать ему понять, кто он есть на самом деле. Потому что только через это человек постигает, что такое смирение. Когда у него есть возможность смириться перед тем, кто его обижает. Есть возможность направить стрелу укорения на самого себя, потому что пост – это время самоукорения. Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи (Мф.4:10), – говорит Господь в ответ на это искушение сатаны. Что значит поклоняться Богу в духе истинном? Это значит подражать Христу, учиться у Него, потому что Он кроток и смирен сердцем. Это важнейший плод Великого поста, который должен каждый из нас вырастить в той или иной мере, в той или иной степени, – хотя бы небольшой плод смирения, научение тому, что если с нами происходит какая-то неприятность, то в ней наша муть, наша нечистота. Сколько чистое ни крути, оно все равно будет чистым, грязнее от этого не станет. Смирение имеет такое свойство – сколько его ни болтай, оно не меняется, оно остается таким же, как стакан чистой воды. Так и наша душа, если Великим постом мы сможем ее очистить от этой мути, значит, мы не зря постились.