Поэтический строй византийской гимнографии и священное писание

Главной причиной возникновения семиотического барьера в понимании византийских богослужебных текстов является незнание современным читателем Священного Писания и византийского богословия. Кроме того, затрудняет понимание гимнографии то, что «над ранневизантийской литературой (и шире над литературой раннего средневековья) господствовал фундаментальный поэтический принцип «параболы» и «парафраза»...Что такое «парабола»? По буквальному значению «возле-брошенное-слово»: слово, не устремленное к своему предмету, но блуждающее, витающее, описывающее свои круги «возле» него; не называющее вещь, а скорее загадывающее эту вещь. Что такое «парафраза»? По буквальному значению «пересказывание»: ино-сказательное высказывание того-же-по-иному, «переложение», как бы перекладывание смысла из одних слов в другие»⁵⁸⁶.

«Камень нерукосечный от несекомыя горы, Тебе, Дево, краеугольный отсечеся Христос, совокупивый разстоящаяся естества»⁵⁸⁷, – поётся в ирмосе четвертого гласа девятой песни канона Октоиха. «Несекомая гора» есть Божия Матерь, а «нерукосечный камень» – Христос. Эта парафраза восходит к сну Навуходоносора (Дан.2:31–34): царь увидел во сне гору, от которой без помощи рук отделился камень и сокрушил идола. В византийской гимнографии это видение истолковывалось как прообраз Рождества Христова: Христос (камень), отделившийся от Богородицы (горы) сокрушил языческий мир⁵⁸⁸. Таким образом, не зная этого семиотического клише, невозможно уяснить смысл песнопения. Для понимания другой аллегории – «Радуйся, тучная горо и усыренная духом» необходимо памятовать о стихах псалма о горе (Пс.132:3, Пс.67:16–17), на которую восходили токи Ермонской росы. С неё влага переносилась на гору Сион, по преданию, место пребывания Бога. И, наконец, третий пример – богородичен из цикла «праздничных блаженн»⁵⁸⁹ патриарха Германа на Попразднство Рождества Христова (30 декабря) из декабрьской Минеи Sinait.Gr. 578 (X-XI вв. Л.96), глас третий, подобен «Отвергша, Христе, заповедь Твою»: «Радуйся, двере Божия, Еюже пройде воплощься Создатель, запечатленну сохрани, радуйся, облаче легкий, божественный дождь носяй, Христа, радуйся, престоле и лествице небесная, радуйся, горо Божия, несекомая»⁵⁹⁰. В данном тропаре через ряд символических характеристик Богородицы изложен догмат о воплощении Христа от Приснодевы Марии. Божия Матерь названа «двере Божия», ибо через дверь Бог пришёл в мир (Исх.4:1–2), «облаче легкий, божественный дождь носяй», ибо сидящим на облаке Бога видел пророк Исайя (Ис.19:1), «престоле», ибо на престоле восседает Царь Христос (Ис.6), «лествица небесная», ибо она соединила небо и землю, как это предвидел пророк Иаков (Быт.28:10–13), «горо Божия несекомая», ибо от неё без помощи рук отделился камень и сокрушил идола, что видел во сне царь Навуходоносор (Дан.2:31–34).

Именно этот, преисполненный символов и метафор язык византийской гимнографии, определяет степень адекватности прочтения текста и является краеугольным камнем в понимании или непонимании современным человеком византийских поэтических текстов. Поэтому исследование проблемы экзегезы в византийской гимнографии, то есть того, как интерпретировали тексты Священного Писания византийские гимнографы, позволяет современному человеку на принципиально ином, более глубоком, уровне прочесть древние византийские поэтические тексты.

Отметим, что отдельные попытки объяснить символический язык гимнографии предпринимались уже в Византии. К примеру, монахом Феодором Продромом было составлено толкование на каноны Господских праздников Космы Маиумского и Иоанна Дамаскина (ГИМ. Син. Греч. 210. Нач. XIV в.). В XIX-XX вв. появились литургико-гимнографические объяснения песнопений двунадесятых праздников и Пасхи М.Скабаллановича⁵⁹¹, В.Ильина⁵⁹². Первыми систематическими справочниками по семиотике византийских гимнографических текстов стали «Богородица в гимнографии» Софрония (Евстратиадиса), митрополита Леонтопольского⁵⁹³, «Опыт словаря литургических символов» А.Г.Кравецкого⁵⁹⁴ и «Церковнославяно-русские паронимы» О.А.Седаковой⁵⁹⁵.

Однако отдельных исследований по интерпретации гимнографического языка создано не было. Это связано с тем, что первостепенное внимание в науке XIX-XX вв. уделялось поиску, изданию и текстологическому анализу не известных по печатным книгам гимнографических текстов из рукописных Миней IX-XV вв.⁵⁹⁶ Исследователи византийской литературы делали лишь общие замечания относительно принципов работы с источниками того или иного гимнографа⁵⁹⁷. Наиболее подробно ими было проанализировано творчество Романа Сладкопевца⁵⁹⁸, Космы Маиумского⁵⁹⁹, Андрея Критского⁶⁰⁰, Иосифа Песнописца⁶⁰¹.

В данной статье нам хотелось бы предложить вам поразмышлять о символическом языке богослужебной поэзии и ответить на вопрос о том, как донести богослужение до ума и сердца христианина.

Византийская гимнография, или византийская богослужебная поэзия, если мы несколько переиначим слова выдающегося историка искусства князя Евгения Трубецкого о византийской иконе, есть «умозрение в словесах». Более того, византийская гимнография есть поэтическое изъяснение «Словес», то есть Священного Писания, и как изъяснение, «экзегеза», библейских, а затем и житийных «Словес"-текстов через призму соборно-церковного или личностно-христианского восприятия, она возникла.

Образы словесные и образы художественные создавали единое сакральное пространство, в основании которого был положен краеугольный камень «Христос» и Его Евангелие. И настенные росписи храмов, и богослужебные песнопения излагали библейскую историю. Храм являл собой образ мироздания, в котором символически было воспроизведено небо (купола, своды, конха апсиды – Христос, Богоматерь, ангелы, апостолы, пророки, «Вознесение», «Пятидесятница»), рай (тромпы и паруса, верхние регистры стен – двенадцать праздников, «Снятие с креста», «Умовение», «Поцелуй Иуды», «Уверение Фомы») и земной мир (второстепенные компартименты – колонны, нижняя часть стен, нартекс – апостолы, мученики, пророки, праотцы, служители Восточной Церкви, цари, святые жёны), то есть сформирована упорядоченная иерархическая система, простиравшаяся от купольной сферы до земной зоны⁶⁰². Кроме того, каждая часть храма отождествлялась с определённым уголком Святой Земли, и входящий в храм совершал символическое паломничество в Святую Землю⁶⁰³. Совмещение вневременных и исторических элементов, единение всех святых Церкви создавало ощущение вечного присутствия святости. Песнописцы с помощью поэтических выразительных средств дополняли библейское повествование иконописцев, и храм, и происходящее в нём оживали и помогали верующему человеку вновь и вновь здесь и сейчас ощущать себя непосредственным участником евангельских событий.

В византийской гимнографии, как и в византийском храме, создавалось совершенно особое сакральное пространство, в котором разрушалась линейность времени, и появлялось ощущение вечности на земле. Евангелие в изложении гимнографов воспринималось уже не как историческое повествование, но как события, участниками которых являлся и сам песноцисец, творивший века спустя после написания Евангелия, и поколения молящихся в храме: «Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими: не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем» (вместо Херувимской, Великий Четверток), то есть событие, произошедшее однажды воспринималось как повторяющееся из года в год, из века в век в Великий Четверток перед Пасхой.

Логика богослужебной поэзии отлична от логики светской поэзии. Она нарушает «естества чин», и постоянно совмещает несовместимое: смерть и жизнь, радость и страдание. Так души праведных, то есть усопших, словно живые, восклицают с радостию, что прольётся кровь Невиновного: «Возопиша с веселием праведных души: ныне миру завет новый завещавается, и кроплением да обновятся людие, Божия крове»⁶⁰⁴ (ирмос шестой песни канона Космы Маиумского, утреня, Неделя Ваий), ибо Крестные Страдания Христа и смерть принесут человечеству Воскресение и жизнь.

Другое, изменяющее законы естества, выразительное средство гимнографии, унаследованное из поэтического инструментария Псалтири, это персонификация неодушевлённых предметов и умерших людей: ад всесмехливый ужасается, города Иерусалим и Сион радуются, праведные души усопших с веселием вопиют: «Веселитеся, Адаме и Ево, с пророки, се призвати вас страстию, Господь приходит» (стихира на стиховне, Неделя Ваий). Природа становится непосредственным участником событий, чутко реагирующим на происходящее. Во время распятия Спасителя заходят солнце и луна: «Ужасеся небо о сем, и солнце лучи скры...» (из стихиры на «Хвалитех», утреня, Великий Пяток), «Солнце вкупе и луна померкше, Спасе, рабом благоразумным образовахуся, иже в черныя одежды облачатся» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота).

Надо заметить, что описания природы в гимнографии появляются только в моменты предельной радости, скорби или при явлении Господа: «Да точат веселие крепкое мастительное, горы и вси холми, и древа дубравная да взыграют: Христа хвалите язы́цы, и тому вси людие радующееся возопийте: слава силе Твоей, Господи» (тропарь четвёртой песни канона Космы Маиумского, утреня, Неделя Ваий). Образ цветов неожиданно возникает в песнопениях Великих Четвертка и Пятка Страстной Седмицы как антитеза нежного творения Божия, дарованного Богом, и жестокости иудеев: «Прежде честнаго Твоего креста, воином ругающимся Тебе, Господи, умная воинства дивляхуся: обложился бо ecu венцем поругания, землю живописавый цветы, багряницею поругания одеялся еси, облаки одеваяй твердь. Таковым бо смотрением разумеся Твое благоутробие, Христе, велия Твоя милость, слава Тебе» (тропарь, час третий, Великий Пяток). Чаще гимнографы аппелировали к временам года. Тексты службы святых севастийских мучеников Иоанна Дамаскина построены на развёрнутой метафоре горечи муки – сладости рая, холода – «страсти», теплоты – рая: «люта зима, но сладок рай, болезнен лед, но сладко восприятие, не уклонимся убо, о воини!», «езеро яко рай и зимность яко зной» (из стихир на «Господи, воззвах»). Ассоциация зимы со грехом, а тепла с добродетелью и раем – общая для византийской гимнографии: «Радуйся, умная ластовице, яже от зимы возлетевшая и бури прелестныя, к весне, и на пажитех Христа благоуханных, мученице, упокоенная» (из стихиры на «Господи, воззвах», служба прпмц. Евдокии, по рукописной Минее Sinait. Gr. 607, IX-X вв.).

Здесь хочется обратить внимание на свойственную византийским гимнографам антитетичность мышления. Антитеза лежит в основании многих поэтических образов: «ветхий Адам» – «новый Адам», «земной Иерусалим» – «горний Иерусалим», «Пасха древняя, сеновная» – «Пасха новая, таинственная», «царство земное» – «Царство небесное». Так в тропаре третей песни трипеснца на повечерии Великого Вторника: «Благовония таинственнаго исполнена жена, перваго избавися зловония, Спасе, многих грехов: миро бо источаеши жизни» Андрей Критский противопоставляет «благовоние добродетели», возлияние мира на главу Спасителя женщиной с алавастровым сосудом в дому Симона прокаженного (Мф.26:6–13) «зловонию грехов», в котором она пребывала. Одно и тоже слово могло употреблять с противоположными значениями: «Совлекоша с Мене ризы Моя, и облекоша Мя в ризу червлену, возложиша на главу Мою венец от терний, и в десную Мою руку вдаша трость, да сокрушу их, яко сосуды скудельничи» (стихира на «Хвалитех», утреня, Великий Пяток). Нередко встречались и развёрнутые антитезы. Так, в своём трипеснце Великого Четвертка Андрей Критский прибегает к развёрнутой антитезе, противопоставляя смирение Спасителя в умовении ног ученикам (Ин.13:1–12) и величие Его благодеяний миру: «Одеваяй облаки небо, Иисусе, на престоле славы царствуя с нетленным Отцем, Ты прием лентий, сим препоясал еси омыти ноги бреннии, весь огнь сый Слове, аще и воплотился еси» (тропарь восьмой песни). Эта антитеза слышится усиленно в последние три дня перед Пасхой. Благодетель, воскрешавший мёртвых, исцелявший недужных, повешен на кресте, как разбойник: «О како беззаконное сонмище, царя твари осуди на смерть, не устыдевся благодеяния, яже воспоминая предутверждаше, глаголя к ним: людие Мои, что сотворих вам; не чудес ли исполних Иудею; не мертвецы ли воскресих единем словом; не всякую ли болезнь исцелих и недуг; что убо Ми воздаете; вскую не помните Мя; за исцеления раны Мне наложивше, за живот умерщвляюще вешающе на древе, яко злодея, Благодетеля: яко беззаконна, законодавца, яко осужденна, всех царя. Долготерпеливе Господи, слава Тебе!» (стихира на «Господи, воззвах», вечерня, Великий Пяток).

Все выше перечисленные особенности важны при анализе византийских текстов. Но всё же первостепенное значение для понимания византийской церковной поэзии имело знание Евангелия, потому что образы песнопений, равно как и храмовой декорации, не заменяли собой Евангелие, но напоминали его содержание. Поэтому человеку, не знакомому с евангельским повествованием, ни тогда, ни сейчас не раскрывались глубинные замыслы иконописцев и гимнографов.

Можно выделить три типа отношения, песнописца, пусть, на первых порах существования гимнографии, ещё безымянного, к истолкованию Священного Писания в своих произведениях.

Первый, предшествующий экзегетическому. Древнейшие, дотропологийные и первые тропологийные, гимнографические тексты зачастую были выполнены в так называемой «центонной технике», т.е. ещё не истолковывали священный текст в полном смысле этого слова, но прибегали к цитированию избранных мест из книг Псалтири и Нового Завета. Самые ранние гимнографические (греческие, грузинские, сирийские) тексты, найденные в палимпсестах, на каменных и керамических поверхностях, были составлены из цитат из Священного Писания. К такому роду памятников относятся, к примеру, гимны, приписываемые святому Авксентию, отшельнику Вифинскому (420–470 гг.). После 442 года он ушёл в один из вифинских монастырей, откуда вскоре удалился в пещеру на горе Оксия, где принимал многих паломников и совершал вместе с ними «всенощные бдения», или «панихиды». Для них он слагал «тропари из двух или трёх фраз, весьма приятные и назидательные, с очень простой и безыскусной мелодией»⁶⁰⁵: «Воинства на небеси песнь возсылают, и мы на земли славословие: свят, свят, свят Господь, исполнь небо и земля славы Твоея», «Веселитеся праведнии о Господе, молящиися за нас; слава Тебе, Господи, Боже святых»⁶⁰⁶.

Для большинства песнопений этого периода и «общих служб»⁶⁰⁷, которые представляли собой славословия в честь Бога, основных евангельских событий и избранных святых (первомученица Фёкла, мученик Феодор Тирон и др.), было также свойственно обильное цитирование книг Псалтири и Евангелия.

Эта склонность к прямой библейской цитации сохранялась и в позднейшие века. Так многие тексты Минеи испещрены прямыми цитатами из Библии:

Экзегетика в полном смысле этого слова появилась в византийской гимнографии на следующем этапе её развития, когда песнописец уже не просто цитировал библейский текст, но делал попытки к его интерпретации. «И, тотчас подошед к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг! Для чего ты пришел? Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его» (Мф.26:49–50). Это евангельское повествование о предательстве Иудой Христа автор VI века Роман Сладкопевец прокомментировал следующим образом: «Не содрогнется ли слышащий, не ужаснется ли видящий Иисуса на погибель лобызаема, Христа на руганье предаваема, Бога на терзанье увлекаема? Как земли снесли дерзновение, как воды стерпели преступление, как море гнев сдержало, как небо на землю не пало, как мира строение устояло, видя преданного и проданного, и погубленного Господа крепкого?» (в переводе С.С.Аверинцева)⁶¹⁰.

Здесь мы видим свойственное уже следующему этапу гимнографии внесение элемента личностного, эмоционального, восприятия в изложение библейского события, песнописец, а вместе с ним и все мы, становимся участниками описываемых событий, что отнюдь не затрудняло, но скорее наоборот облегчало понимание для читающего или слушающего того или иного текста песнопения. Зачастую атмосферу ликования песнописец создаёт, как, к примеру, Косма Маиумский в каноне Недели Ваий, повторяющимися призывами всех и вся к радости: «Веселися Иерусалиме, торжествуйте, любящие Сиона» (ирмос восьмой песни), «Бог Твой, радуйся, Сионе, зело, воцарися во веки Христос» (тропарь восьмой песни), «Бог Господь и явися нам, составите праздник, и веселящееся придите, возвеличим Христа» (ирмос девятой песни) и т.д.

Сложнее эмоционального богословское истолкование Евангелия, свойственное в большей мере Иоанну Дамаскину и Косме Маиумскому. Так, к примеру, в словах стиха, предваряющего синаксарь Лазаревой субботы «Рыдаеши Иисусе, сие смертнаго существа; оживляеши друга Твоего, сие божественныя крепости» содержится свидетельство о двух природах Христа: человеческой, которая оплакивает умершего Лазаря, и божественной, которая его воскрешает. В канонах Иоанна Дамаскина даже простые люди, к примеру, воины, каковыми были севастийские мученики, мыслят богословскими категориями: «Мещуще одеяния вся, входяще без трепета в езеро, друг ко другу глаголаху святии мученицы: за рай, егоже погубихом, риз тленных днесь не пощадим: змия ради иногда тлетворнаго облачени бывше, совлецемся ныне за всех воскресение» (из стихиры сорока севастийских мучеников на «Господи, воззвах»), то есть святые мученики, входя бесстрашно в озеро и снимая с себя свои одежды, обращались друг ко другу с такими словами: «Ради потерянного грехопадением Адама рая, не пожалеем о тленных ризах, в которые были облечены из-за пагубного змия, снимем же их ныне ради всеобщего воскресения». Совлекая свои тленные ризы, мученики совлекали с себя «ветхого человека», то есть своё греховное естество и облекались в ризу нетления, то есть жизнь вечную: «ветхаго убо человека совлекостеся, со привременною одеждею, в одежду же нетления облекостеся» (из тропаря первой песни канона Иоанна Дамаскина).

И, наконец, третьим, подходом песнописца к излагаемому библейскому тексту можно считать создание особого устойчивого экзегетического метаязыка («ветхий Адам», «Ева вторая», «горний Иерусалим», «хлеб небесный» и т.д.), разработанного на основании символической интерпретации библейских, богословских и гомилетических источников, который требовал определённой богословской эрудиции от того, к кому был обращён, для остальных же создавал семиотический барьер. Эта черта в полной мере проявилась уже у создателей Тропология, песнописцев VII-VIII веков – преподобных Иоанна Дамаскина, Космы Маиумского, Андрея Критского и Германа Константинопольского.

Мы уже сказали, что «универсальной формой средневекового мышления и восприятия был символ, не смешивающий предмет и смысл (как это происходило в язычестве) и не разделяющий их (как это намечено в иконоборчестве и завершено в рационализме Нового времени)»⁶¹¹. Так выражение «недра Авраамова», восходящее к евангельскому повествованию о богатом и Лазаре (Лк.16:19–24), в гимнографии становится символическим изображением рая: «Яко болезнен убо лед, якоже зело безмерна лютость, юже претерпесте, мраза, но сладок рай, авраамова бо недра патриарха греют вас в селех вечных, мученицы четыредесяте» (тропарь девятой песни канона Иоанна Дамаскина сорока севастийских мучеников).

Полисимантичность символов представляла следующую трудность при интерпретации текстов: необходимо было различить, в каком значение гимнограф употребил тот или иной символ. Для примера рассмотрим значения слова «древо» в византийской гимнографии. Первое значение – «древо познания» (Быт.2:16–17), дерево, произраставшее в раю, символический прообраз Креста. Оно находилось посреди рая (подобно тому, как Крест Христов стал центром нового, духовного, рая): «древо изгна мя из рая» (стихира на «Господи воззвах», глас 7, на вечерне вторника, Октоих). Далее, «древо» – это то, что сделано из «дерева», то есть это «крест Христов»: – «благообразный Иосиф с древа снем пречистое тело Твое» (тропарь, Великая Суббота) или «посреде Эдема древо процвете смерть, посреде же всея земли древо прозябе жизнь (седален, глас 8, утреня, Октоих), то есть «посреди Эдема дерево дало цвет – смерть, и посреди всей земли Древо (Крестное) произрастило жизнь». Третье, «древо» – это «орудие казни»: «и на уды раздробляемы, и огнем снедаемы, и железными ногты терзаеми, и на древе повешаеми, и мечем ссекаеми, не отвергостеся Христа, страстотерпицы прехвальнии. Темже приясте венец победы, велицыи мученицы пребогатии, Троицы покорницы (славник мученицам). И, наконец, четвёртое, символическое толкование, «древо жизни» – то, к чему стремятся и то, чего достигают праведники, «претерпевше мучения, и раны телесныя, различными образы, сокрушение же удов, и опаления, небесная селения наследовасте, наслаждшеся древа животнаго, досточудне» (славник мученикам).

В данной статье мы постараемся рассмотреть формирование гимнографических символов в процессе интерпретации евангельского текста на примере изложения центральных для христианства и связанных между собой событий Страстной Седмицы и Пасхи, то есть Креста и Воскресения, вошедших в ткань повседневного богослужения Православной Церкви. «Каждую среду и пяток (день предания и распятия) Церковь особо молится Кресту, каждое воскресение соединяет эти непостижимые глубины, «недоведомые», «неуразумеваемые» – Крест и Воскресение – в так называемых «крестовоскресных» канонах, ибо «Кресту поклоняется и воскресение поет и славит»; три дня в году нарочито превозносит и поклоняется Кресту, выносит его народу (Крестопоклонная неделя, Воздвижение и День Происхождения Честных Древ). В «крестобогородичных» песнопениях Церковь молитвенно состраждет Христу распятому и прославляет Богородицу в Её скорби у Креста. Честному Кресту уделено видное место в церковном поэтическом творчестве. Через наши богослужебные песнопения постепенно проходит вся история рода людского, развёртывается весь ход событий от древа райского до Древа Крестного, от изгнания из Эдема до победного и радостного вхождения в него, от грехопадения до искупления»⁶¹².

Обратимся к источнику – песнопениям Страстной Седмицы. Весь седмичный круг ориентирован на эти две основополагающие темы – Крест и Воскресение. Без Креста нет Воскресения. Его человек всегда ожидает у подножия Креста: «Днесь висит на древе, иже на водах землю повесивый: венцем от терния облагается, иже ангелов царь: в ложную багряницу облачается, одеваяй небо облаки: заушение прият, иже во Иордане свободивый Адама: гвоздьми пригвоздися жених церковный: копием прободеся Сын Девы. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покажи нам и славное Твое воскресение» (пятнадцатый антифон, утреня, Великий Пяток). Тема Воскресения, то есть вечности, звучащая во всех гимнографических текстах, разрушает линейность времени, делает условными временные границы и создает особое безвременное, вечное пространство.

Предваряет Страстную Седмицу Лазарева Суббота. Господь воскрешает Четверодневного Лазаря во образ Своего Воскресения: «Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже. Темже и мы яко отроцы победы знамения носящее, Тебе победителю смерти вопием: осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне» (тропарь Лазаревой Субботы и Недели Ваий). Вторая тема звучит в Неделю Ваий – это тема Креста: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземше крест Твой, глаголем: благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних» (стихира на «Господи воззвах»). Мы видим, как в этих двух песнопениях разрушается историчность повествования, и как гимнограф, и все молящиеся в храме из года в года, из века в век переживают здесь и сейчас эти события I века по Р.Х.: «и мы...вопием», «нас собра, и вси...глаголем». Это непосредственное участие гимнографа, всех верующих и даже всей вселенной (природы, небесных светил, душ живых и умерших) в происходящем будет в полной мере свойственно всем песнопениям Страстной Седмицы.

Гимнографическое наполнение служб первых трёх дней Страстной Седмицы определяют богослужебные чтения. Это отрывки из Евангелия (Мф.Зач.84,90; Ин.Зач.41), где говорится о событиях, предшествующих Страстям, читаются притчи Господа, произнесённые Им перед Страданиями – о двух сыновьях и злых виноградарях, о проклятии смоковницы, о талантах, о страшном суде, о Марии Магдалине, об Иосифе, сыне патриарха Иакова, невинно убиенном братьями. Образ последнего преобразует грядущие невинные страдания Христа.

Два ключевых песнопения объединяют первые три дня: тропарь «Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и Царствия вне затворишися, но воспряни, зовущи: свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас» и светилен «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя». Общая тема песнопений – ожидание Встречи со Христом в бодрствовании. В первом песнопении соединены два сюжета – притчи о десяти девах, которые ожидают Жениха (Мф.25:1–13), и о рабах, которые не знают, когда придет их господин (Мк.13:33–37). Второе песнопение тематически восходит к притче о человеке, пришедшем на брачный пир без брачного одеяния (Мф.22:1–14).

В среду вспоминается предательство Иуды: «Руце простерл еси, имиже хлеб приял еси нетления, прияти сребреники, уста к целованию принося льстивно, имиже Тело Христово и Кровь приял еси: но горе Тебе, якоже рече Христос» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

Великий Четверток – день Тайной Вечери: «Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся и беззаконным судиям Тебе праведнаго Судию предает, виждь имений рачителю, сих ради удавление употребивша! Бежи несытыя души, учителю таковая дерзнувшия. Иже от всех благий, Господи, слава Тебе» (тропарь Великого Четвертка). В Великие Четверток и Пяток особенно звучит тема благодеяний Христа, вспоминаются в песнопениях Его чудеса, и этому противопоставляется неблагодарность тех, кому они были явлены: «Егда на кресте пригвоздиша беззаконии Господа славы, вопияше к ним: чим вас оскорбих; или о чем прогневах; прежде Мене кто вас избави от скорби; и ныне что Мне воздаете, злая за благая; за столп огненный, на кресте Мя пригвоздисте: за облак, гроб Мне ископасте: за манну, желчь Мне принесосте: за воду, оцтом мя напоисте. Прочее призову языки, и тии Мя прославят со Отцем и со Святым Духом» (тропарь часов, Великий Пяток).

Великий Пяток – день распятия Христова. При распятии ужасается природа: «Зашел еси плотию в землю невечерний светоносец, и не терпя зрети солнце померче, полудни еще сущу» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота)⁶¹³.

Большинство песнопений Страстной Седмицы написаны Андреем Критским и Космой Маиумским. Оба автора пользуются одним символическим языком, однако по-разному интерпретируют евангельский текст. Так, сравним, как они излагают сюжет умовения ног учеников Спасителем (Ин.13:1–12). Андрей Критский: «Смирився нас ради богатый, от вечери востав, лентий прием, сим препоясался еси, преклонь выю, омыл еси ноги учеников и предателя» (тропарь восьмой песни трипеснца, повечерие, Великая Среда). Косма Маиумский: «Неодержимую держащая, и превыспреннюю на воздусе воду, бездны обуздовающая, и моря востязующая Божия премудрость, воду во умывальницу вливает, ноги же омывает рабов владыка», «Учеником показыет смирения образ Владыка, облаки облагаяй небо, препоясуется лентием, и преклоняет колена, рабом омыти ноги, в егоже руце дыхание всех сущих» (тропари пятой песни канона, утреня, Великий Четверток).

Андрею Критскому свойственна ясность мысли, простота изложения, следование слову Священного Писания. Для понимания его канонов необходимо хорошее знание Евангелия. Косма же более сложный автор, использующий редкую, учёную лексику, он не довольствуется пересказом событий, сам изобретает образы.

Действительно по структурно-поэтическим особенностям песнопений авторов VII-VIII веков можно выявить существование в византийской гимнографии VII-VIII вв. двух школ «богословско-догматической» (Иоанн монах, Косма), с центром в Палестине, в Лавре Саввы Освященного, и «гомилетической» (Андрей Иерусалимский, патриарх Герман⁶¹⁴), с центрами в Константинополе и Иерусалиме⁶¹⁵.

Для гимнографов палестинской, «богословско-догматической», школы было характерно использование средств восточно-христианской и античной поэтики, унаследованная от жанра кондака диалогичность и драматичность, богословское осмысление материала, употребление акростиха, рефренов, игнорирование второй песни и богородичнов. Язык Иоанна и Космы изобиловал архаизмами, лексическими заимствованиями из античной литературы.

Другая, «гомилетическая», школа отличалась использованием выразительных средств риторики, регулярным употреблением богородичнов, троичнов (Андрей), вторых песен канонов, игнорированием акростихов. Каноны Андрея и Германа – это ритмизованные проповеди, сказанные простым, близким к прозаическому языку. В каноне великомученика Георгия (23 апреля) Андрей намеренно ставил акцент на характерном для проповеди моменте речи: «Христос, весна, сегодня» (первые слова тропаря пятой песни) и призывал всех нас к участию в празднике – «Всепразднственное воскресение Живодавца светло нам возсия, мученическое торжество уготова; темже придите вси верни воспразднуим и возвеселимся» (тропарь третьей песни)⁶¹⁶, сопоставляя праздник святого великомученика, традиционно приходившийся на пасхальные дни, с Воскресением Христовым: «Надмирное сие воскресение, очищающее вселенную, очисти и славную святаго память, лучами осиявши света его страдания» (тропарь четвёртой песни). Гимнографы «гомилетической» константинопольской школы выстраивали свои каноны-проповеди по законам риторики, использовали репризы, усиленные с помощью синтаксического, грамматического или лексического параллелизма, ритма, созвучий, цепочек однокоренных слов: «Словно светило солнечное из недр земных воссиявшая, Предтече, глава Твоя священная чудес сияния нам посылает» (тропарь пятой песни канона Иоанна Предтечи)⁶¹⁷. Итак, главное отличие двух выше названных школ заключалось в интерпретации евангельского текста их представителями: обобщённом богословском и конкретном гомилетическом.

Антитеза страдания на Кресте и радости Воскресения достигает своего апогея в песнопениях службы Пасхи, особенно же в каноне Андрея Критского, известного лишь из рукописного наследия. В отличие от евангелистов, которые просто описывали события Воскресения Христа (Мф.28:1–7), гимнографы видели в них исполнение пророчества и надежду на наше спасение: «Зиждитель, Избавитель мой на древе висит, и на судищи стоит, и Бог страждет, безстрастен сый, и терпит вся досаждения нас ради, да мы спасемся»⁶¹⁸. Или же исполненные ликования тропари канона Иоанна Дамаскина: «Воскресения день, просветимся, людие: Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни и от земли к небеси, Христос Бог нас преведе, победную поющия».

Агнец Божий (синоним – «овча») – ветхозаветная жертва, символ чистоты (Исх.12:3–4). «Агнцем Божиим» в Священном Писании называют Христа пророки Исайя (53:7) и Иоанн Креститель (Ин.1:29). В гимнографии выражение употребляется символически: жертва – Христос, закланный за грехи мира. Появление этого выражения связано с днями Страстной Седмицы, когда Христос приносит Себя в жертву. Впоследствии так гимнографы станут называть мучеников, принесших свою жизнь в жертву за Христа⁶²⁰.

«Егоже проповеда агнца Исаиа, грядет на заколение вольное, и плещи дает на раны, ланиты на заушения, лица же не отврати от срамоты заплеваний, смертию же безобразною осуждается: вся безгрешный волею приемлет, да всем дарует из мертвых воскресение» (славник стихир на «Хвалитех», утреня, Великий Четверток).

«Закона не разумеюще нечестивии, гласом пророческим поучащеся вотще, яко овча влечаху Тя всех владыку, неправедно заклати, егоже величаем» (тропарь девятой песни трипеснца Космы Маиумского, утреня, Великий Пяток).

«Яко овча на заколение веден был еси, Христе царю, и яко агнец незлобивый пригвоздился еси кресту, от беззаконных мужей, грех ради наших, Человеколюбче» (тропарь часов, Великий Пяток).

«Ят быв, Боже наш, от беззаконных людей, и не пререкуя отнюд, ни вопия Агнче Божий, претерпел еси вся, испытатися, и судитися, избиен быти, связан и ведом быти со оружии и дрекольми к Каиафе» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

2) Божия Матерь.

»Агница Твоя и раба и Дева, к страсти Тя устремляющася видящи, и душу о нас полагающа, добраго пастыря, утробою матернею по Тебе рыдаше» (тропарь восьмой песни, трипеснец Андрея Критского, повечерие, Неделя Ваий).

3) Мученик или мученица.

"Агница Твоя (имярек) зовет велим гласом: «Тебе, Женише мой люблю и Тебе ищущи страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся крещению Твоему, да и зову с Тобою, но яко жертву непорочную прими, пожершуюся Тебе, тоя молитвами спаси души наша» (тропарь общий мученице).

Ад – в гимнографии «ад» персонифицирован; он обычно вопиет, стонет, разговаривает, часто сопровождается эпитетом «всесмехливый».

"Днесь ад стеня вопиет: пожерта моя бысть держава, пастырь распятся, и Адама воскреси: имиже царствовах, лишихся, и яже пожрох возмогий, всех изблевах. Истощи гробы распныйся, изнемогает смертная держава. Слава, Господи, Кресту Твоему, и воскресению Твоему» (стихира на «Господи, воззвах», вечерня, Великая Суббота).

Адам.

1) Первый человек, сотворённый Богом по образу и подобию Своему (Быт.1:26).

«Егда во гробе нове за всех положился еси, избавителю всех, ад всесмехливый видев Тя ужасеся, вереи сокрушишася, сломишася врата, гроби отверзошася, мертвии воссташа, тогда Адам благодарственно радуяся вопияше Тебе: слава снизхождению Твоему, человеколюбче«(стихира на стиховне, вечерня, Великий Пяток).

»Убояся Адам, Богу ходящу в раи: радуется же ко аду сошедшу, падый прежде, и ныне воздвизаем» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота).

2) Всякий человек, унаследовавший греховную природу Адама.

«Грядет всех судия, изведен быти на суд, на престоле херувимсте седяй, яко повинный предстати Пилату, и вся пострадати, да спасется Адам» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Понедельник).

3) Новый Адам – Христос.

«С ветвьми умно очищении душами, якоже дети, Христа восхвалим верно, велегласно зовущее Владыце: благословен еси, Спасе, в мир пришедый, спасти Адама от древния клятвы, духовно быв, Человеколюбче, новый Адам, якоже благоволил еси: вся, Слове, к полезному устроивый, слава Тебе» (седален, Неделя Ваий).

Блудница – блудница, раскаявшаяся и помазавшая ноги Христа миром (Лк.7:37–38). Из этого образа развивается образ кающегося грешника, которого песнописцы сравнивают с раскаявшейся блудницей.

«О божественных рук! О власов и устен целомудренные блудницы! Имиже возлия, Спасе, миро, на нозе Твои, отирающе я, и часто облобызающи» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

Брак, брачна одежда – образы заимствованы из притчи о брачном пире (Мф.22:1–14, особ.12–13), на котором «много званных, а мало избранных».

«Отверзеся чертог, украсися с ним божественный брак, Жених близ призываяй нас, уготовимся прочее» (тропарь третьей песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

«Во светлостех святых Твоих, како вниду недостойный, аще бо дерзну совнити в чертог, одежда мя обличает, яко несть брачна, и связан извержен буду от ангелов. Очисти Господи, скверну души моея, и спаси мя яко Человеколюбец» (стихира на «Хвалитех», утреня, Великий Вторник).

Вечеря (синоним – «трапеза духовная») – образ Тайной Вечери, прощального обеда Иисуса Христа с учениками, во время которой был предан Спаситель и установлено таинство Евхаристии (Мф.26:20–30).

"Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими: не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем» (вместо Херувимской, Великий Четверток).

Врата медныя – в богослужебных текстах образ «врат» символизирует границу мира зла, ада⁶²¹.

"Днесь ад стеня вопиет: уне мне бяше, аще бых от Марии рождшагося не приял: пришед бо на мя, державу мою разруши, врата медныя сокруши: душы, яже содержах прежде, Бог сый воскреси. Слава, Господи, кресту Твоему и воскресению Твоему» (стихира на «Господи, воззвах», вечерня, Великая Суббота).

Горница см. Чертог.

Дарование (синоним – «талант») – образ заимствован из притчи о талантах (Мф.25:13–30).

«Познала еси неплодная душе, лукаваго раба притчу, бойся и не небрези о даровании, егоже прияла еси, да не сокрыеши в землю, но да куплю даеши» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, вечерня, повечерие, Великий Понедельник).

Скрывшаго талант осуждение слышавши, о душе, не скрывай словесе Божия, возвещай чудеса Его, да умножающи дарование, внидеши в радость Господа Твоего» (славник стихир на «Хвалитех», утреня, Великий Вторник).

Девы – образ восходит к притче о Женихе и мудрых и неразумных девах (Мф.25:1–13).

«Да уяснится свеща, да преизлиется сия и елей, якоже девам тогда сострадание, да обрящеши душе моя чертог Христов тогда отверстый» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Понедельник).

Десница – образ «десницы» в гимнографических текстах всегда имеет положительную коннотацию и основан на уповании, что на Страшном Суде праведники займут место одесную Бога⁶²².

«Егда сядеши судие, разлучаяй якоже рекл еси, пастырь от овец козлища, Спасе, стояния онаго избави нас, не лиши же нас божественныя десницы Твоея» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

Древо (также см. Крест) – древо познания в раю (Быт.2:9).

"Древом Адам рая бысть изселен, древом же крестным разбойник в рай вселися. Ов убо вкуш, заповедь отверже сотворшаго, ов же сраспинаем, Бога Тя исповеда таящагося: помяни и нас, Спасе, во Царствии Твоем» (блаженны, утреня, Великий Пяток).

Ева вторая (синоним – Ева другая) – образ грешной души, в данном контексте госпожи-египтянки, покушавшейся на целомудрие юноши (синаксарь, Великий Понедельник).

"Вторую Еву египтяныню обрет змий глаголы, тщашеся ласканьми запяти Иосифа: но той оставив ризу, бежа греха, и наг не стыдяшеся, якоже первозданный прежде преслушания. Того молитвами Христе помилуй нас» (славник стихир на «Господи, воззвах», вечерня, Великий Понедельник).

Евреи (синоним – «еврейстии людие», «иудее, Иуда») – образ предательства Христа.

«Един от вас лестию предаст Мя, евреем продав в нощь сию, сие Христос возопив смущаше други: тогда един ко единому, недоумеваяся колебашеся» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

«Да распнется, вопияху еврейстии людие со священники и книжники, Иисус Христос. О людие невернии! Что бо сотвори явивыйся, воздвигнувый Лазаря от гроба, и путь сотворивый человеком на спасение» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

«С ветвьми воспевшее прежде, с древесы последи яша Христа Бога, неблагодарии иудее. Мы же верою непреложною присно почитающее яко благодетеля, выну вопием Ему: благословен еси грядый Адама воззвати» (ипакои, Неделя Ваий).

»...Роде иудейский неверный и прелюбодейный, приди и виждь, егоже виде Исайя во плоти нас ради приити имуща...» (из стихиры на «Хвалитех», Неделя Ваий).

«Господи, осудиша Тя иудее на смерть, жизнь всех, иже Чермное море жезлом прошедшии, на кресте Тя пригвоздиша: и иже от вамени мед ссавшии, желчь Тебе принесоша, но волею претерпел еси, да нас свободиши от работы вражия, Христе Боже, слава Тебе» (тропарь часов, Великий Пяток).

Еврейския дети – в отличие от «евреев» образ положительный, еврейские дети с пальмовыми ветвями встречают Христа, входящего в Иерусалим.

«Всясвятый Дух, апостолы научивый глаголати иными странными языки, той детем еврейским неискусозлобным повелевает звати: осанна в вышних, благословен грядый царь израилев» (стихира на литии, Неделя Ваий).

«Лазарева ради востания, Господи, осанна Тебе зваху дети еврейския, Человеколюбче, беззаконный же Иуда не восхоте разумети» (третий антифон, утреня, Великий Пяток).

Жених – образ восходит к притче о мудрых и неразумных девах, ожидающих Жениха (Мф.25:1–13).

«Жениха братие возлюбим, свещы своя украсим, в добродетелех сияюще и вере правой: да яко мудрыя Господни девы, готови внидем с ним на браки: жених бо дары, яко Бог, всем подает нетленный венец» (седален, утреня, Великий Вторник).

«Леность далече нас отвержим, и светлыми свещами безсмертнаго жениха Христа пением усрящим, благословите, вопиюще, дела Господня Господа» (тропарь восьмой песни двупеснца Космы Маиумского, утреня, Великий Вторник).

»Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и Царствия вне затворишися, но воспряни, зовущи: свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас» (тропарь, Великие Понедельник, Вторник, Среда).

Жернов (синоним – «жерновная притча») – восходит к притче о соблазнах, что тому, через кого они приходят, «лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтоб он соблазнил одного от малых сих» (Лк.17:1–10).

«Разумей, смиренное мое сердце, что есть жерновная притча, о ней же прежде рече Христос, и истрезвися прочее» (тропарь второй песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Понедельник).

Завеса церковная – «церковная завеса», «раздравшаяся надвое» в момент, когда Иисус на кресте «испустил дух» есть символ обличения беззаконных людей (Мф.27:51).

"Днесь церковная завеса на обличение беззаконных раздираеся, и солнце лучы своя скрывает, владыку зря распинаема» (двенадцатый антифон, утреня, Великий Пяток).

Иерусалим земной и небесный – «многоплановый сакральный образ»⁶²³, основополагающее понятие византийской гимнографии.

1) Земной Иерусалим – есть образ горнего Иерусалима, который в свою очередь символизирует Царство Небесное. Понятия «Иерусалим горний, или небесный» и «Царство Небесное» семантически близки.

«Грядый Господь к вольной страсти, апостолом глаголаше на пути: се восходим во Иерусалим, и предастся Сын Человеческий, якоже есть писано о Нем⁶²⁴. Приидите убо и мы, очищенными смыслы, сшествуим Ему: и сраспнемся, и умертвим Его ради житейским сластем, да и оживем с Ним, и услышим вопиюща Его: не ктому в земной Иерусалим за еже страдати: но восхожду ко Отцу Моему, и Отцу вашему: и Богу Моему, и Богу вашему, и совозвышу вас в горний Иерусалим, в Царство Небесное» (стихира на «Господи, воззвах», вечерня, Великий Понедельник).

2) Новый Иерусалим – Новозаветная Церковь⁶²⁵.

«Светися, светися, Новый Иерусалиме: слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне, и веселится Сионе. Ты же чистая красуйся, Богородице, о восстании рождества Твоего» (ирмос девятой песни канона Иоанна Дамаскина, Пасха).

Израиль – образ израильского народа, в отличие от образа «евреев», «иудеев» нейтральный.

«Два и лукавная сотвори, перворожденный сын Мой Израиль, Мене остави источника воды животныя, и ископа себе кладенец сокрушенный: Мене на древе распят, Варавву же испроси, и отпусти. Ужасеся небо о сем, и солнце лучи скры: Ты же Израилю не усрамился еси, но смерти Мя предал еси. Остави им, Отче Святый, не ведят бо, что сотвориша» (стихира на «Хвалитех», утреня, Великий Пяток).

Иосиф (синоним – «Рахилин сын») – сын патриарха Иакова (синаксарь Великого Понедельника), прообраз невинного страдания и смирения Христова.

«Образ владычен подписуя Иосиф, в ров ввержен бывает, продается от сродник, вся терпит приснопамятный, во образ поистине Христов» (тропарь первой песни трипеснец Андрея Критского, повечерие, Неделя Ваий).

"Прежде Рахилина сына плакаше всяк иже в дому, Сына Девыя рыдаху ученик лик с Материю» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота).

Иосиф благообразный – Иосиф Аримафейский (Мф.27:57–60), выкупивший тело Иисуса и погребший его; образ Иосифа – это образ преданности Христу.

"Благообразный Иосиф с древа снем пречистое тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями во гробе нове покрыв положи» (тропарь, вечерня, Великий Пяток).

Иуда (синоним – «рождение Ехиднов») – символ сребролюбия и предательства (Мф.26:14–25, 47–49; 27:1–5).

"Рождение Ехиднов воистинну Иуда, ядших манну в пустыни, и ропщущих на Питателя: еще бо брашну сущу во устех их клеветаху на Богу неблагодарнии: и сей злочестивый, небесный хлеб во устех носяй, на Спаса предательство содела. О нрава несытнаго, и дерзости безчеловечныя! Питающаго продает, и егоже люблеше владыку, предаяше на смерть: воистинну онех Сын беззаконный, и с ними пагубу наследова. Пощади, Господи, души наша от таковаго безчеловечества, едине в долготерпении неизреченный» (славник, вечерня, Великий Четверток).

«Волцы и сети путие треокаяннаго безумнаго Иуды» (из тропаря третьей статии, утреня, Великая Суббота).

Иудеи см. евреи.

Книжники (синоним – «фарисеи») – образ книжников встречается неоднократно в Священном Писании (Мф.23:1–14); в гимнографических текстах символ просвещённого лицемерия.

«Тече глаголя Иуда беззаконным книжником: что мне хощете дати, и аз вам предам Его, среди же совещавающих Сам стоял еси невидимо совещаваемый: Сердцеведче, пощади души наша» (второй антифон, утреня, Великий Пяток).

Крест (синонимы – «древо», «древо крестное»)⁶²⁶ – орудие казни; крест, на котором был распят Христос и им искупил род человеческий, поэтому может символизировать наше упование.

«Из уст младенец незлобивых, и сущих, хвалу Твоих раб совершил еси, разрушити супостата, и отмстити страстию креста, падение древняго Адама, древом же воскресити сего, поюща победную песнь Тебе, Господи» (тропарь первой песни канона Космы Маиумского, утреня, Неделя Ваий).

"Крест Твой, Господи, и жизнь, и заступление людем Твоим есть, и нань надеющеся, Тебе распятаго Бога нашего поем, помилуй нас» (пятнадцатый антифон, утреня, Великий Пяток).

Кровь – кровь Христова есть символ искупления человеческого рода.

«Искупил ны еси от клятвы законныя, честною Твоею кровию, на кресте пригвоздився, и копием прободься, безсмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе» (пятнадцатый антифон, утреня, Великий Пяток).

«Живоносная Твоя ребра, яко из Эдема источник источающая, церковь Твою Христе яко словесный напаяет рай, отсюду разделялся яко в начала, в четыре Евангелия, мир напаяя, тварь веселя, и языки верно научая покланятися Царствию Твоему» (блаженна, утреня, Великий Пяток).

Лазарь – образ Лазаря Четверодневного, брата Марфы и Марии, воскрешённого Христом (Ин.11:1–45, также см. 1Кор.15:55), прообраз воскресения Христова и всеобщего воскресения.

«Честное воскресение Твое прообразуя нам, воздвигл еси умершаго повелением Твоим бездыханнаго Лазаря друга, Блаже, из гроба четверодневна смердяща» (стихира на «Господи, воззвах», Неделя Ваий).

"Лазарем тя Христос уже разрушает, смерте, и где твоя, аде, победа? Вифании плач ныне на тебе преставляется; вси ветви победы Тому принесем» (эксапостиларий на «Слава и ныне», Неделя Ваий).

Лентий – символ божественного смирения, восходит к евангельскому повествованию об умовении ног Христом Своим ученикам (Ин.13:1–12).

«Езера и источники и моря сотворивый, смирению нас наказуя изрядному, лентием опоясався, учеников ноги умы, смиряяся премножеством благоутробия, и возвышая нас от пропастей злобы, един Человеколюбец» (седален, утреня, Великий Четверток).

Лобзание – за этим знаком приветствия в гимнографических текстах закрепилось значение «поцелуя Иуды», то есть предательства (Мф.26:48–49).

«О лестнаго лобзания! Радуйся учителю, Христу Иуда глаголет, вкупе словом предаст на заколение: сие бо даде знамение беззаконным: егоже аз лобжу, Той есть, егоже предати вам обещахся» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

"Лобзание твое льстивое, и целование горькое, кому зовеши лестче, глаголя бо, радуйся, равви, Христос ко Иуде вещаше: друже, на неже пришел еси, рече: аще бо целовати пришел еси, что предлагаеши нож, медом помазанный» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

Лоза – полисемантичный символ, аллюзия на слова «Я есмь истинная виноградная лоза..., а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода» (Ин.15:1–8).

1) Образ Христа и Его верных учеников.

«...Пребудите во Мне, да грозд принесете: аз бо есмь лоза животная» (из стихиры на стиховне, утреня, Великий Четверток).

2) Образ Христа в Евхаристии.

«Аминь глаголя, рече рождиям лоза, апостолом Христос истина: отселе не имам пити от лозы питие, дóндеже пию е новое, во славе Отца Моего, с вами наследники Моими» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

«Взят еси от земли, но источил еси спасения вино, животочная лозо: прославляю страсть и крест» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота).

3) Образ святых, уподобляется лозе, возделываемой Виноградарем Христом и приносящей плоды добродетели.

«Явился еси яко лоза богомудрая, имярек, руце и нозе яко ветви режемы, и нам мысленно вино источающи, сердца утешающее, и страстей отсекающее пиянство»⁶²⁷.

Манна – образ благодеяний и милосердия Бога израильскому народу (Исх.16:1–4, 12–15, 23–35); в гимнографии Страстной Седмицы употребляется в противопоставление неблагодарности иудеев.

"Днесь кресту пригвоздиша иудее Господа, пресекшаго море жезлом, и проведшаго их в пустыню. Днесь копием ребра Его прободоша, язвами ранившаго их ради Египта: и желчию напоиша, манну пищу им одождившаго» (шестой антифон, утреня, Великий Пяток).

«Днесь бдит Иуда предати Господа, превечнаго Спаса мира, иже о пяти хлеб насытившаго множества. Днесь беззаконный отметается учителя, ученик быв, владыку предаде, сребром продаде, манною насытившаго человека» (шестой антифон, утреня, Великий Пяток).

«Ихже воспита манною, приносит Спасу желчь купно и оцет», «Ихже воспита манною, воздвигоша пяту на Благодетеля» (тропари третьей статии, утреня, Великая Суббота).

Миро – дорогостоящее благоуханное масло, излиянное на Христа женой-грешницей (Мф.26:6–13)⁶²⁸ и образ Христа («небесное миро», «неистощимое миро»).

«Днесь Иуда нищелюбия сокрывает лице, и лихоимства открывает зрак: не ктому о нищих печется, не ктому мира продает грешныя, но небесное миро и от Него усвояет сребреники...» (стихира на стиховне, утреня, Великий Четверток).

»Миро воистинну еси Ты, Слове, неистощимое: темже Ти мира приношаху, яко мертву живому, жены мироносицы» (тропарь второй статии, утреня, Великая Суббота).

Овча – см. агнец.

Огнь – образ Христа, образ благодати Божией.

«Милосердия пучина, како предстоит огнь Пилату, сену и трости и земли сущей, егоже не опали огнь Божества Христос: но пожидаше терпеливно, иже естеством свободь, яко Человеколюбец» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

Омывати руци – аллюзия на эпизод с умывшим руки Пилатом (Мф.27:24), который этим подписал смертный приговор Христу, через который род человеческий получил бессмертие.

«Возми возми распни глаголемаго Христа, иудее взываху Пилату иногда: сей же руце омываше, и тростию им писаше на него вину, всем дарующую безсмертие» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

Пасха – полисемантичный символ.

1) Праздничная трапеза в день иудейского праздника опресноков (Мф.26:17–19).

«Горница постланная, прият Тя Создателя и стаинники, и тамо Пасху скончал еси, и тамо соделал еси таинства: тамо бо двема посланома ныне ученикома воима, Пасха уготовася Тебе» (четвёртая песнь трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

2) Образ Христа.

«Ты еси Пасха наша, пожренный за всех яко агнец и жертва, и прегрешений очищение, и Твоея божественныя страсти превозносим Христе во вся веки» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

»Пасха Христос есть великая и всечестная, снеден быв яко хлеб, заклан же яко овча: Той бо вознесеся о нас жертва. Того Тела благочестно, и Того Крови вси тайны причащаемся» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

3) «Пасха тайная» в противопоставление «Пасхи древней».

«Законное скончав повеление скрижали законныя написавый в Синаи, снеде убо Пасху древнюю и сеновную: бысть же Пасха тайная и живожертвенная» (тропарь восьмой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

Пес – символ нечистого животного.

«Обыдоша яко пси мнози, и удариша, Царю, ланиту Твою заушением, вопрошаху Тя, Тебе же ложна свидетельствоваху: и вся претерпев, всех спасл еси» (тропарь девятой песни трипеснца Космы Маиумского, утреня, Великий Пяток).

Пища небесная см. Хлеб.

Питие новое.

"Питие новое паче слова, Аз глаголю, во Царствии Моем, Христос другом, пию, якоже бо Бог с вами боги буду, рекл еси: единородного бо Мя очищение Отец в мир послал есть» (тропарь четвёртой песни канона Космы Маиумского, утреня, Великий Четверток).

Разбойник благоразумный (или «праведный», или «верный») – образ распятого вместе со Христом разбойника, принесшего покаяние и взывавшего ко Христу: «Помяни мя, Господи, когда придешь во Царствии Твоем (Лк.23:40–43).

«Богоубийц собор, иудейский язык беззаконный, к Пилату неистовне зовый, и глаголаше: распни Христа неповиннаго, Варавву же паче нам отпусти. Мы же вещаим к Нему разбойника благоразумнаго глас: помяни и нас Спасе во Царствии Твоем» (блаженны, утреня, Великий Пяток).

"Разбойника благоразумнаго во едином часе раеви сподобил еси, Господи: и мене древом крестным просвети и спаси мя» (эксапостиларий, Великий Пяток).

Рахилин сын, см. Иосиф.

Симон (синоним – «Симонов дом») – символ смирения Христова, когда Спаситель входит в дом Симона прокаженного, и там жена с алавастровым сосудом возливает Ему на голову миро (Мф.26:6–13).

"Симонов дом, невместимаго везде, вмести Тя, Иисусе царю, и жена грешная миром Тя помаза» (тропарь третьей песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

«Показати хотя Иисусе, преестественное Твоего смирения всем, ял еси в дому Симонове вечеряв, алчущих пище» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Вторник).

Сион.

1) Персонификация горы Сион.

"Сионе Божий, горо святая, и Иерусалиме, окрест очи Твоя возведи, и виждь собранная чада в тебе: се бо приидоша издалеча, поклонитися Царю Твоему. Мир на Израиля, и спасение языком» (тропарь пятой песни канона Космы Маиумского, утреня, Неделя Ваий).

2) «Сион горний» – это синоним образа «Небесного Иерусалима», то есть «Небесного Царства».

«Люди твоя упас, иерарше, египетскую прелесть отразил еси, и Вавилона страстей убежав, Сион горнший обрел еси жилище во вся веки» (тропарь восьмой песни канона патриарха Иоанна Постника, 2 сентября, автор Герман Константинопольский).

Смоковница – образ христианского бесплодия в отношении добродетелей из притчи о засохшей, не приносящей плода смоковницы (Мф.21:18–22).

"Изсохшия смоковницы за неплодие, прещения убоявшееся, братие, плоды достойны покаяния принесем Христу, подающему нам велию милость» (стихира на «Господи, воззвах», повечерие, Великий Понедельник).

«От смоковницы о душе моя, научися кончины: егда младо будет листвие, и прозябнет ветвие, жатвы час прочее: и ты егда сия увидиши, разумей яко при дверех есть» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Понедельник).

Суббота (синоним – «седьмой день») – день покоя и отдыха (Быт.2:2–3).

«Днешний день тайно великий Моисей прообразоваше, глаголя: и благослови Бог день седмый. Сия бо есть благословенная суббота, сей есть упокоения день, воньже почи от всех дел своих, единородный Сын Божий, смотрением еже на смерть, плотию субботствовав: и во еже бе, паки возвращься воскресением, дарова нам живот вечный, яко един благ, и Человеколюбец» (славник стихир на «Господи, воззвах», Великая Суббота, вечерня).

Талант см. Дарование.

Терние (синоним – «терновый венец»).

«Тернием венчавается Бог, землю всю украшей цветы, и раны приемлет, и терпит поношение долготерпеливно, и багряницу поругания носит, и терпит вся Бог сый, и страждет своею плотию» (тропарь пятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великий Четверток).

Трапеза духовная см. Вечеря.

Хлеб (синоним – «пища небесная») – евхаристический образ Христа, восходит к установительным словам Христа во время Тайной Вечери (Мф.26:26–29).

«Хлеб сый животворящий, снел еси Иисусе с Симоном фарисеем, да блудница приобрящет некупимую благодать Твою, истощанием мира» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, В.Вторник, повечерие).

«Великое таинство Твоего вочеловечения, на вечери совозлежащу Тебе учеником Твоим человеколюбче, открыв рекл еси: ядите Хлеб животный верою, пиите и Кровь излиянную, от богоребренного заколения» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

«Хлеб благословив, хлеб сый небесный, благодарив Отцу Родителю, приемый, и чашу учеником давал еси: приимите, ядите, вопия, сие есть Тело Мое, и Кровь нетленныя жизни» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

Храм – обиталище Духа Святого, храм телесный (Ин.3:19–21).

1) Дева Мария.

«Всевиновная и подательная жизни, безмерная мудрость Божия, созда храм себе от честныя неискусомужныя Матери: в храм бо телесно оболкийся, славно прославися Христос Бог наш» (тропарь первой песни, утреня, Великий Четверток).

2) Плоть человека.

«Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко Храму Святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен: но яко щедр очисти благоутробною Твоею милостию» (песнопение, которое поётся на богослужении утрени Недель Великого Поста).

Чертог (синоним – «горница») – символическое место пребывания Бога, восходит к притче о девах мудрых, ожидавших с возжёнными светильниками Жениха-Христа и вошедшими с Ним в брачный чертог (Мф.25:1–13).

«Час душе конца помысливши, и посечения смоковницы убоявшися, данный тебе талант трудолюбно делай окаянная, бодрствую щи и зовущи: да не пребудем вне чертога Христова» (кондак канона, утреня, Великий Вторник).

«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя» (светилен Великие Понедельник, Вторник, Среда, Четверток).

«Сень небесная явися горница, идеже Пасху Христос соверши: вечеря безкровная, и словесная служба, трапеза же тамо совершенных тайн, мысленный жертвенник» (тропарь девятой песни трипеснца Андрея Критского, повечерие, Великая Среда).

Юница – образ Девы Марии, некогда принесённой родителями как жертвоприношение в храм подобно тёлке, которую приводили в иудейский храм как жертву за грехи народа (Числ.19:2–10).

«Юница тельца на древе повешена взываше зрящи» (тропарь третьей статии, утреня, Великая Суббота).