Взгляд на взаимные отношения церкви Греческой и Латинской

Времена византийских патриархов Фотия (в IX в.) и Михаила Керулария (в XI) совершенно справедливо счи­таются эпохой, когда случилось действительное разделение церкви на Восточную и Западную. Но нет сомнения, эта взаимная вражда двух сестер-церквей улеглась бы, сгла­дилась бы, – с течением времени между ними возникло бы если не единение, полное и всецелое, то, по крайней мере, установились бы более или менее миролюбивые отношения. Но этому не суждено было последовать. Причиной этого были все новые и новые столкновения, какие имели место во взаимных отношениях между Греками и Латинянами в остальное время существования Греческой империи в XII, XIII, XIV и XV веках. Обстоятельства эти не только не способствовали к умиротворению вражды между двумя на­званными церквами, но еще более усиливали взаимный ан­тагонизм.

При обозрении истории Восточной церкви от XII по XV век, т. е. до падения Византии,– поэтому мы хотим, прежде всего, объяснить: чем обусловливалось это прогрессивное возрастание нерасположения церкви Восточной и Западной одной к другой, и в каких замечательных фактах выразилось оно.

Одним из значительных факторов, содействовавших такому отчуждению двух родственных по своей вере на­родов-Греков и Латинян-были крестовые походы, на­чавшиеся с конца XI века и продолжавшиеся до исхода ХIII века. Западные крестовые походы довели нерасполо­жение Греков к Латинянам до высшей степени напряжения. Прежде всего, эти походы имели то следствие, что они наводнили Греческую империю разного рода предприни­мателями с экономическими задачами, выходцами с запада, повредившими экономическому благосостоянию Греции. Нам нет дела расследовать, отчего это зависело, только несо­мненно, что с этого времени промышленность, торговля и капиталы переходят в Греческой империи к иностран­цам. Правда, и до этого времени, в особенности Вене­цианцы, заметно забирают в свои руки коммерческие дела в Греции; но с XII века это стало каким-то роковым законом для Греков. Латиняне появились во всех горо­дах и местечках Византийской империи; в Константи­нополе они заняли целые кварталы. Но что всего хуже: это были люди все денежные, в сознании своего богатства, смотревшие с презрением на Греков. Один Греческий историк XII века (Киннам) замечает о Венецианцах: имея право вести торговлю безданно, беспошлинно, они, „скоро и без меры разбогатев, сделались заносчивыми, стали обращаться с (нашими) гражданами будто с рабами, и обращались так не только с людьми из низших со­словий, но и с теми, которые пользовались у Греков большими почестями»¹. Другой Греческий историк XII- XIII века (Никита Хониат) говорит вообще о тех же Венецианцах: „они целыми толпами и семьями променяли свой отечественный город на Константинополь; размножи­лись здесь и усилились, приобрели огромное богатство и стали выказывать дерзость и гордость, так что не только враждовали к Грекам, но не обращали внимания на цар­ские угрозы и предписания. Их наглости превзошли всякое терпение»². Разумеется, Греческий народ не мог питать любви и сочувствия к разбогатевшим на его счет и при том крайне зазнавшимся Латинянам. Это чувство легко могло примешиваться к тому чувству нерасположения, и какое уже существовало у Греков вследствие недавно происшед­шаго религиозного разрыва между Восточной и Западной церквами. По обычаям того времени, при учреждении каж­дой иноземной торговой фактории, прежде всего воздвигали церковь, потом уже вымащивали площадь, строили дома, лавки и магазины. Фактория представляла из себя нечто обособленное, замкнутое, имевшее в центре у себя храм, где совершалась служба по обычаям и обрядам Западной церкви, где совершали литургию на опресноках, пели и читали в символе: filioque и пр.³ Как было не чувство­вать к этим богатым и гордым Латинянам тем силь­нейшей ненависти, что, имея свои церкви, своих священ­ников, они без сомнения смотрели на себя как на един­ственных истинных христиан среди общества еретиков? С другой стороны и Латинянам в данном случае откры­вался повод еще более презирать Греков, так как Греки на презрение отвечали презрением и избегали латинскаго богослужения. Таким образом, наплыв иностранцев- Латинян на Восток в эпоху крестовых походов был одним, хотя и из некрупных, но все же камнем претыкания, о который все больше и больше разбивалось ре­лигиозное единение Греков с Латинянами. – Главная причина, почему крестовые походы служили к возрастанию вражды между данными церквами, заключалась впрочем не в этом, а в варварстве, грабеже и убийствах, какими сопровождались для Греков эти походы рыцарей креста. Самый первый-же крестовый поход наводит ужас и оце­пенение на Греков. Неужели это наши братья-христиане? Вот вопрос, который невольно приходил на мысль каждому Греку, когда он видел крестовые полчища, пред­водимые Петром пустынником, Готшальком. Эти передо­вые толпы крестоносцев уже с перваго раза предубеждали православных против Западной набожности и благочестия. Их путь ознаменован был таким варварством, какого никак не ожидали Греки. Первые крестоносцы – это были люди, принадлежавшие к низшему, грубому и испорченному классу общества. Конечно, Грекам, выносившим на сво­их плечах всю тяжесть этого похода, было не до вопроса: были-ли это лучшие люди Запада или же подонки общества? В них видели они лишь злодеев, пришедших с Запада с целями однакож самыми священными; ненависть с этих крестоносцев переносилась на весь христианский Запад. От первых крестовых дружин подданные Греческой им­перии потерпели, по мнению историка крестовых походов Мишо, более, чем сами Турки от их первых подви­гов⁴. Правда, дальнейшие дружины крестоносцев вели себя несравненно лучше своих предшественников, но уж нельзя было истребить из умов православных людей предубеждений против Латинян, представляемых первыми крестоносцами. С другой стороны, вождям и позднейших крестовых дружин нельзя было удержать буйную толпу и самим удержаться в пределах умеренности. Возникало множество мелких ссор и стычек, и в результате вы­ходило то, что Греки в Латинянах видели только людей, преданных делам тьмы, богохульно прикрывающих зна­мением креста величайшия преступления⁵. Неудивительно после этого, если крестовые походы были в глазах Гре­ков величайшим злом, каким только когда-либо заявили себя Латиняне. По меткому выражению одного нового Гре­ческаго историка (Досифея Иерусалимского), „крестовые по­ходы были войною священною в том-же смысле, в ка­ком проказа называется священною болезнью“. Греки ничего так не желали, как того, чтобы скорее наступил конец этим по имени крестовым, а по делу- варварским по­ходам. Вскоре после того как Латиняне наводнили Во­сток, Греки это свое желание, эти надежды облекли даже в форму религиозной легенды, записанной одним истори­ком, современником первых крестовых походов. „При императоре Алексее Комнине в 1106 году явилась на небе комета, идущая с запада к востоку, показывалась она в продолжение сорока суток и потом скрылась. Царь потребовал от одного из своих царедворцев (префекта Василия), считавшагося умным, разяснить: что значит появление и исчезновение этой кометы. Царедворец, по раз­сказу историка, находясь в недоумении, испросил себе сроку на размышление и по дороге зашел в храм Иоанна Богослова и молился. И когда напала на него дремота, то он увидел во сне святого, одетого в священную одежду, и на предложенный вопрос о комете отвечавшего, что по­явление кометы указывает на нападение Латинян (Кель­тов) на Восток, а что она пропала, это указывает, что Латиняне будут истреблены»⁶. Очевидно, Греки этого времени везде, где ни случится, видели такое или другое указание на ненавистных Латинян.

Одним из очень крупных фактов, относящихся к эпохе перваго столетия крестовых походов, – фактов, произведших сильное, неизгладимое впечатление на Гре­ков, и подбавивших еще и еще несколько желчи в ту чашу, какую теперь пили Греки от Латинян, – это было плачевное событие разорения, опустошения и поругания ла­тинскими выходцами с Запада главнейшего между грече­скими городами – Фессалоники, считавшейся „вторым оком империи»⁷. Случай этот был в 1185 году. При взятии Фессалоники Латиняне выразили в ужасных размерах ту ненависть, какою они были исполнены в отношении к Гре­кам. Последние встретились здесь не с братьями во Хри­сте, а с какими-то исчадиями преисподней. Латиняне смотрели на фессалоникийцев, как на людей, отверженных Богом и осужденных от него на наказание. Гре­ческий историк Никита Хониат представляет нам рази­тельное описание злодейств иноземцев в Фессалонике. Послушаем, что говорит он: „не то изумляет нас, что они грабили вещи, а то, что они повергали на землю св. иконы Христа и его угодников, попирали их ногами, и если находили на них какое-либо украшение, срывали его как попало, а самые иконы выносили на перекрестки для попрания прохожих или же употребляли вместо топлива при варке пищи. Всего же нестерпимее и нечестивее то, что некоторые из них, вскакивая на престол, плясали на нем, безчинно прыгали, распевая какие-то варварские отвратительнейшие народные песни и совершали срамное на месте святе. Один из вождей, сидя на коне, въехал в храм мученика Димитрия. Миро, истекавшее из гроба этого мученика, Латиняне черпали кувшинами и кастрю­лями, вливали в рыбные жаровни, смазывали миром са­поги и безо всякаго уважения употребляли на другие потреб­ности, для которых обыкновенно употребляется масло. Когда православные собирались в храм для богослужения, то грубые и наглые солдаты – Латиняне не оставляли собрав­шихся в покое. Они приходили в храм в это время и, делая вид, что будто совершают молитву, безчинно разговаривали между собою и безобразно кричали; насиль­ственно хватали кого-либо из молящихся за горло, давили их и тем прерывали пение. Мало того: некоторые из них, показывая вид, что они подпевают, выкрикивали песни срамные или же лаяли по-собачьи»⁸. Что же ка­сается до житейских отношений победителей к побежден­ным, то историк Никита Хониат рассказывает такие вещи, что о них остается только умолчать⁹.Описывая занятие Фессалоники Латинянами, много самых жестких выражений, самых энергических восклицаний расточает пораженный этим событием Греческий историк и заклю­чает свою речь знаменательными, полного глубокаго убеждения и силы словами, вполне выясняющими те отношения, в каких очутились Латиняне и Греки к концу XII века. Он говорит: «таким образом между ними и нами утвердилась величайшая пропасть вражды; мы не можем соеди­ниться душами, хотя и бываем во внешних сношениях и часто живем в одном и том же доме». Историк обзывает Латинян «проклятыми»¹⁰.

Неизгладимо сильно было впечатление на Греков от занятия Фессалоники Латинянами, позволявшими себе при этом неожиданное варварство. Это впечатление, кроме гре­ческаго историка, прекрасно изображено тогдашним грече­ским писателем митрополитом Евстафием Фассалоникийским, современником, описавшим это горестное событие в сочинении: «О завоевании Фессалоники Латинянами»¹¹. К тому, что нами сказано о завоевании Фессалоники, на основании историка Никиты, можно прибавить еще следующие характеристические черты, встречаемые у Евстафия: улицы покрылись трупами, которые все, благодаря хищничеству завоевателей, оставались в обнаженном положении. Мало того: Латиняне позволили себе самое наглое поругание над трупами побежденных Греков. Человеческие тела умыш­ленно были расположены рядом с палыми ослами, уби­тыми собаками и кошками, и притом им даны были та­кие позы, как будто они хотят обняться и удовлетворить чувственной похоти (cap. 98). Трупы умерших долгое время оставались непогребенными, и когда завоевателей просили исполнить этот общечеловеческий долг, они с насмешкой отвечали: «мы привыкли к этому; притом же такое зрелище и такой запах доставляют нам наслаждение». Наконец тела погибших были сожжены, но вместе с тру­пами разных животных (cap. 107). Греческие храмы не только не останавливали неистовства победителей, но кажется, еще более разжигали его. Многие из побежденных, в виду тяжести бедствий, искали себе, если не защиты, то утешения в храмах, и возглашали: κύριε έλέησον, но Латиняне врывались в храмы и, нимало не уважая свя­тости места, резали богомольцев, приговаривая: «что это значит: κύριε έλέησον» и безумно хохотали при этом (cap. 99). Женщины и девы делались добычей скотской страсти солдат, причем цинизм не знал себе границ (ibid). Многие мущины и женщины из числа Фессалоникийцев, не имея сил перенести несчастие, бросались с крыш и разбивались или тонули в колодцах (cap. 104). Кто остался жив после завоевания города Латинянами, для тех началась ужасная жизнь: носы у побежденных были или разбиты или отрезаны победителями, так что приятель не мог узнать в лицо своего приятеля и должен был спрашивать: да кто он (cap. 111); одежды почти ни у кого не было: многие считали себя счастливыми, что имели об­рывок рогожки, которым могли прикрыть свои чресла (cap. 108); хлеба не было, и если Грек обращался к Латинянину с просьбой о хлебе, то получал в ответ название: «чорта» – и удары (cap. 113).

Но взятие Фессалоники было не единственным случаем проявления неистовства Латинян над Греками. Что было при занятии Латинянами Фессалоники, тоже позднее повто­рилось при нашествии тех же Латинян на Византию. Со­бытие это, совершившееся в начале XIII века и имевшее печальное следствие для столицы, переполнило чашу стра­даний, какую пришлось выпить до дна Грекам, по вине своих западных братий по вере. Завоевание Константинополя латинскими крестоносцами, обратившими свой меч, вместо неверных, на таких же христиан, как и они сами, произошло 1204 года 13-го апреля. Нужно знать, с какою гордостью и восторгом смотрели на свою столицу-Константинополь Греки, с ее священными памятниками древности, с ее замечательнейшими произведениями искусств, чтобы понять, какою непримиримою ненавистью должны были дышать они на Латинян после указаннаго события. Греки любили называть Византию «общей столицей всей вселенной и всеобщим пританеем»¹². Но гордость Греков – Византия не только завоевана Латинянами, но и разграблена, но и поругана; могли ли когда-либо Греки простить это Латинянам? Никита Хониат, современник и очевидец события, оставил нам как живое изображение той скорби, какою проникнут был каждый Грек при виде несчастья, так и описание самого неистовства Латинян в Византии. Никита пишет: «вот разметаны по не­чистым местам останки мучеников! О чем и слышать страшно, это самое можно было видеть тогда: именно, как божественная Кровь и Тело Христово повергались и проливались на землю. Расхищая драгоценные сосуды, Латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали для обыкновенного употреб­ления за своим столом, вместо корзинок для хлеба и кубков для вина, как истинные предтечи антихриста», замечает историк. «Драгоценный престол Софийского храма, состоящий из разнообразных веществ, при по­средстве огня слитых в одно прекрасное целое, кре­стоносцы изрубили на части и разделили между собою. Все украшения, золото, серебро, драгоценные камни были сорваны со своих мест. В храм вводили вьючных животных, на которых вывозились сокровища церковные, доводили их до самого алтаря, и так как некоторые из них поскальзывались и не могли подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, оскверняя, таким образом, их пометом и разлившеюся кровью священный церковный по­мост. Вот какая-то женщина,-продолжает живописать историк, – исполненная грехами, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, уселась на патриар­шем месте (сопрестолии), распевая свою визгливую мелодию, а потом бросилась в пляску, быстро кружась и по­трясая ногами¹³. И не эти только беззакония совершались, а другие нет,-или эти более, а другие менее; но всякого рода преступления с одинаковым рвением совершались всеми» (т.е. победителями). «И вот мы видели – замечает историк – много такого, что совершенно противоположно было тому, что у христиан называется благочестивым и сообразным со словом веры¹⁴. Замечательно: в гра­беже участвовали не одни солдаты, но и духовные лица из Латинян. Константинополь издревле славился не одним богатством, но и обилием святыни. Императоры Греции отовсюду собирали сюда священные и досточтимые предметы христианской древности¹⁵. И вот, в то время, как солдаты расхищали золото и серебро и драгоценности¹⁶, Ла­тинские монахи и аббаты хищнически устремились на драго­ценные сокровища святыни, и для достижения цели не пре­небрегали никакими насильственными средствами. Один из таковых, парижский аббат Мартин Литц, получил из­вестность своею наглостью в грабеже святыни, и однакож западными хроникерами этот человек именуется за все это хотя и хищником, но святым хищником – praedo sanctus¹⁷». Таким способом многие из священных сокровищ греческой церкви перешли на Запад; особенно обо­гатились ими церкви в Риме, Париже и Венеции¹⁸. Что мог чувствовать, кроме крайней ненависти, народ греческий, видя все это? Общественное положение греков в Константинополе доходит до невыносимой крайности. Никита Хониат замечает: «Латинские солдаты не давали пощады никому и ничему; они не хотели иметь общения с покоренными даже в пище и содержании, держали себя в отношении к ним высокомерно и несообщительно, обращали их в рабство или выгоняли из дому». Жены и монахини рассматривались грубыми завоевателями, как естественная добыча для их чувственности¹⁹.– Приведенный нами рассказ о завоевании Константинополя мог бы, пожалуй, подвергаться сомнению, так как он заимствуется от свидетеля грека, если бы сама современная Западная церковь со своей стороны не давала нам свидетельства, что рассказанное греческим писателем не напраслина, не клевета на латинян. Папа Иннокентий III писал на Восток к кардиналу Петру следующее письмо, направляя речь против крестоносцев, забывших свои обеты: «Вы дали обет употребить старания для освобождения Св. Земли из рук неверных, а вместо того безрассудно уклонились от чистоты вашего обета. Вы подняли оружие не против неверных, но против христиан, возжелали не возвращения Св. Земли, но обладания Константинополем, предпочитая земные богатства небесным благам. А хуже всего то, что некоторые из вас не пощадили ни религии, ни возраста, ни пола, но, совершая в глазах всех блудодеяния и прелюбодеяния, предавали насилию не только простых жен, но и дев, посвятивших себя Богу. Недостаточно вам было императорских сокровищ и имущества людей знатных и простых, вы простерли свои руки на богатства церковные и, что всего преступнее, – на предметы священные, ибо вы похищали священные одежды и уносили иконы, кресты и мощи, так что Греческая церковь при всех своих страданиях не пожелает возвратиться к апостольскому престолу и, видя в латинянах пагубные примеры и дела тьмы, по справедливости возненавидит их более, чем псов»²⁰. Иннокентий, как видим, в описании разграбления Константинополя латинянами почти буквально повторяет свидетельство Никиты Хониата о том же событии и тем подтверждает, вне всякого сомнения, рассказ греческого историка. Папа не ошибался, когда говорил, что за эти поступки греки возненавидят латинян, как псов. Греки глубоко были возмущены насилиями и неуважением к их религиозным убеждениям со стороны латинян! И в самом деле, как было не возмущаться? По мнению одного новейшего историка, «это завоевание Константинополя латинянами вело за собою величайшие изменения в положении греческого народа, как никакое другое событие. Господство римского права и гражданских учреждений теперь подорвано на Востоке, и отсюда-то, по нему, должно производить все позднейшие печальные и неблагоприятные явления в отношении византийского царства, православной Церкви и греческой нации»²¹. Видя странное поведение своих западных собратий во Христе, Никита Хониат восклицал, обращая внимание своих современников на события в Константинополе: смотрите, таковы-то латиняне, «этот народ, который считает себя более благочестивым и праведным, более точным блюстителем Христовых заповедей, чем греки; вот эти ревнители, поднявшие на рамена свой Крест; они, – замечает Хониат, – оказались полнейшими лицемерами» ²² . Без сомнения, под влиянием сознания тяжести бедствий, каким подвергли латиняне византийцев, под предлогом освобождения Св. Земли, этот историк прямо и решительно заявляет: «Непомерная ненависть к нам латинян и крайнее несогласие наше с ними не допускают между нами ни на одну минуту мысли о дружелюбии»²³. От латинян греки стали ожидать только одного худого и притом в высшей степени: «Какого самого ужасного зла не сделают люди, – говорит Никита о латинянах, – которые собрали в своем сердце такую злобу к грекам, какой никогда не имел сам древний змей, враг рода человеческого²⁴?» После этого можно ли было ожидать, чтобы разъединение Церкви христианской, совершившееся в XI в., пришло снова к целостности, уврачевалось в века, последующие за этим печальным событием? И не греки тому виною!

Лишь только совершился факт завоевания Константинополя латинянами, как начался ряд мер, направленных к стеснению и подавлению православной веры и Церкви; и это продолжалось во все более чем пятидесятилетнее правление латинских императоров в Константинополе. Оказалось, что сам папа Иннокентий лишь исполнял пустую формальность, когда порицал крестоносцев за взятие Византии; в душе же он был рад такому событию и восхищался возможностью важных религиозных последствий. Эти свои задушевные мысли Иннокентий выразил в письме на имя епископов и аббатов, бывших в среде крестоносцев в Константинополе. Папа патетически писал: «В Писании сказано, Бог пременяет времена и поставляет царства; в наше время, к нашей радости, это, видимо, исполняется на царстве Греческом. Бог передал Византийскую империю от гордых – смиренным, от неповинующихся – послушным, от отделившихся – верным сынам Церкви, т. е. от Греков – Латинянам»²⁵.

В другом письме на Восток папа выражает надежду, что с завоеванием Константинополя обратятся к римской вере не только византийцы, но и Иерусалим с Александрийской церковью²⁶. С этой целью Иннокентий делает распоряжения, которые грозили опасностью и вере, и церкви Греческой. Еще в том же году, когда совершилось занятие Константинополя западными, папа предписывал поставить в Константинополе священников и клириков для исполнения латинского богослужения; при этом папа внушительно замечал, что было бы достойно порицания оставаться без богослужения по римскому обряду там, где, быть может, латинскому народу навсегда суждено оставаться властителем²⁷. Под влиянием таких идей, латинский патриарх в Константинополе, которого поспешили поставить западные, приходит скоро к вопросу: уж не следует ли насильственно обратить греков к латинству? С этим вопросом патриарх адресуется к Иннокентию. На первый раз папа отвечает на этот вопрос не совсем определенно, но во всяком случае с явным наклонением в пользу положительного решения предложенного ему вопроса. Иннокентий писал патриарху: «Если греки не могут быть отклонены тобой от их богослужения и от их совершения таинств, то оставь им и то и другое, – пока я по зрелом размышлении не положу относительно этого дела что-либо другое»²⁸. Этого зрелого размышления недолго ждали греки со стороны папы. В 1213 г. возгорелось сильное гонение на греческих христиан со стороны латинян. Это гонение получило особенную напряженность по прибытии в Константинополь папского легата Пелагия (кардинала, епископа Альбанского), поразившего греков как своею надменностью, так и пышностью свиты, блиставшей пурпуровым цветом одежды, на который, по понятию туземцев, имели исключительное право только императоры. Он начал свою деятельность угрозами и преследованием всех, отказавшихся повиноваться уставам Римской церкви; запретил греческое богослужение, ввергнул в темницу православных священников и монахов, грозя упорным даже смертной казнью. Многие из них искали спасения в бегстве, между тем как знатнейшие византийцы, встревоженные жестокими мерами, требовали от тогдашнего латинского императора в Константинополе Генриха (Эрика по греческому произношению) отвращения гонения. Они прямо говорили императору: «Мы признаем твою власть, но во внешних только делах, а не в духовных и делах совести. Мы не можем отказаться от своих обрядов и от того, что считаем священным для себя». Опасаясь возмущения в самых стенах столицы, император Генрих велел отпереть греческие церкви и освободить из темницы монахов и священников, пострадавших за приверженность к православию²⁹. Но конечно, эта мера не изгладила того тяжелого, мучительного впечатления, какое должны были производить и производили на греков самоуправство и нетерпимость латинян.

В таких-то чертах изображается историками отношение латинян к грекам в XII и XIII вв. Что, кроме чувства глубочайшего нерасположения, могли в себе воспитывать греки в отношении к западным христианам? Рознь, которая все более и более устанавливалась между двумя христианскими народами, делалась еще резче, решительнее, когда и греки, со своей стороны, в рассматриваемое время не упускали также случая вредить латинянам на Востоке. Они пользовались представлявшимся случаем, чтобы на заносчивость и грубость латинян отвечать причинением им неприятностей. Их терпение, в особенности с течением времени, истощалось, и жестокость являлась возмездием этому народу за его деяния. Если прочтем у Никиты Хониата рассказ об отношении греков при императоре Мануиле к армии одного вождя крестоносцев, Конрада III, то увидим, что еще до разграбления Константинополя греки подозрительно и недружественно смотрели на полчища латинян, пугавшие первых своими передвижениями через области восточной империи. Жители греческих городов затворяли ворота, когда приближались к ним крестоносцы; продажу съестных припасов вели особым образом: греки спускали веревки со стены и требовали, чтобы крестоносцы привязывали к ним монеты, следующие за продаваемые вещи, а затем уже спускали на тех же веревках хлеб и прочие съестные припасы, причем продавцы не только обвешивали и обмеривали покупателей, но даже и вовсе ничего не давали, получив деньги вперед, или же примешивали к проданной муке известь, вредную для здоровья. Сам император не оставался в стороне от этих действий. Он или приказывал делать тайные засады против проходивших войск, или же подговаривал турок напасть врасплох на крестоносцев³⁰.

Так относились греки к крестоносцам, временным гостям своих стран, так же или даже хуже относились они к латинянам, еще ранее того осевшим в Византийской империи. Достоин исторического внимания следующий случай взрыва народного негодования со стороны греков против латинян во второй половине XII в. На престол византийский вступает Андроник I, имевший повод к неудовольствию на латинян. Этого было достаточно для византийцев, чтобы произвести избиение латинян в Константинополе. По словам Никиты Хониата, «жители Византии поднялись против латинян, согласившись между собой на дружное нападение, – началась битва на суше и море. Латиняне бросились спасать себя, кто как мог, оставив на произвол грабителей свои дома, полные богатства. Одни из них рассеялись по городу, другие укрылись в знатных домах, иные искали спасения на кораблях единоплеменников. А кто был пойман, те все были осуждены на смерть и все без исключения лишились имущества»³¹. Западный историк того времени Вильгельм Тирский передает рассказы об ужасных вещах, случившихся в это восстание греков на латинян. «Целая часть города, населенная латинянами, – говорит он, – была выжжена. Также церкви, в которых многие из них искали себе убежища, были преданы огню. В латинском госпитале больные были сброшены со своих кроватей. Даже кости умерших латинян были вырыты из могил и влачимы по улицам и переулкам. Папский легат, кардинал Иоанн, был обезглавлен, и голова его была привязана к хвосту собаки, которая и разгуливала по городу. Греческие священники и монахи, – по словам Вильгельма, – показывали при этом самое деятельное участие. Они награждали деньгами убийц, ходили по домам и отыскивали скрывшихся в них латинян и отдавали их палачам. Более 4000 латинян, в качестве рабов, было продано туркам и другим варварам. Латиняне, со своей стороны, убегая на кораблях из Константинополя, грабили все греческие города, какие только встречались на пути, а жителей избивали мечом»³².

Вот те факты глубокой национальной вражды, в каких в XII и XIIΙ вв. выражалось взаимное нерасположение латинян и греков. Эти факты имели место собственно в политических и общественных отношениях двух христианских народов, но они совершенно естественно в то же время полагали новые неодолимые препятствия к братолюбивому сближению Востока с Западом и в области религиозной. Заклятые враги в жизни не могли быть друзьями по убеждениям. Латиняне видели в греках людей негодных во всех отношениях и, следовательно, низко ценили и религиозные обряды, и убеждения их; в свою очередь, греки видели в латинянах варваров во всех отношениях, не исключая религии.

Теперь, в каких церковно-исторических фактах выражалась все более и более возраставшая неприязнь Латинской церкви к Греческой и наоборот в рассматриваемое время – неприязнь, которая и до этого времени была сильна, а вследствие рассказанных нами обстоятельств еще удесятерилась?

Уже при самом начале крестовых походов находим, что религиозная рознь между латинянами и греками была глубока и решительна. Один из первых вождей крестоносцев писал другому вождю (Боэмунд – Готфриду): «Знай, мой возлюбленный, что ты имеешь дело с самыми опасными зверями и с самыми недостойными людьми, – так назвал он греков. – Все их помыслы обращены лишь к тому, чтобы погубить весь народ латинский. Я знаю злобу и непримиримую ненависть греков к латинянам». В ответ на это письмо было получено уведомление такого рода: «Обо всем этом я знал и раньше на основании общественных толков, а теперь в этом же убедился самым делом». Следовательно, со слепою ненавистью к грекам латиняне и приходили с Запада на Восток. Неудивительно после этого, если латинские хронисты с постыдным равнодушием рассказывают о сожжении латинянами греческих городов, с их, как они называли, еретическими жителями³³.

Со своей стороны, греки считали и называли латинян прямыми еретиками и отступниками от Церкви.

История взаимных отношений церкви Римской и Византийской в дальнейшие времена ясно указывает, что подобные неприязненные чувства двух родственных по духу веры Церквей не только не ослабевали, но и сильно возросли. Римские первосвященники не упускали никакого случая выразить свое пренебрежение, свое презрение, свое горделивое и враждебное отношение к церкви Греческой. В этом смысле чрезвычайно любопытно послание папы Адриана IV от середины XII в., которое этот отсылает к Фессалоникийскому архиепископу Василию. Здесь папа сравнивает себя с Сыном Божиим, благоволившим снизойти от неба на землю, а греков уподобляет евангельской потерянной драхме, заблудшей овце, сравнивает со смердящим Лазарем, которого он, папа, по своему милосердию хочет воскресить³⁴.

Само по себе понятно, что такой тон в высшей степени должен был оскорблять религиозное чувство греков. В таких же оскорбительных для православного чувства грека чертах позволяет себе описывать Восточную церковь и знаменитый папа Иннокентий III в конце XII в. Этот папа, в письме к греческому императору Алексею III, представляет Греческую церковь глубоко падшей и нераскаянной грешницей³⁵. Еще с большей горделивостью стал относиться к той же Греческой церкви Иннокентий по завоевании латинянами Константинополя. Он называет ее в послании к латинскому духовенству на Востоке Самарией, отступившей от Иерусалима, Даном и Вефилем, чуждающимися Сиона³⁶. В том же послании к тому же духовенству папа, рассматривая апостольскую деятельность Петра и Иоанна, и унижая деятельность второго перед деятельностью первого, конечно, с целью представить Римскую церковь, основанную Петром, выше, чем церкви Азийские, основанные ап. Иоанном, писал: «Петр основал одну только Церковь, но зато ведь это глава всех Церквей, а Иоанн основал многие Церкви в Азии, как бы многие члены единой главы. Мария Магдалина возвестила воскресение Господа Петру и Иоанну, но этот, т. е. Иоанн, хотя и пришел прежде ко гробу (Христа), но только посмотрел, а не вошел в него: подобным образом и греческий народ, хотя принял проповедь Евангелия ранее, чем народ латинский, но он не усвоил ее, потому что учителя греческие ни прежде, ни теперь не достигли полного понимания Ветхого и Нового Завета, не постигли глубоких тайн Божества; исключение представляли разве очень немногие лица в Греции, между тем как латинский народ, – самохвальствует папа, – проник до внутреннейших и глубочайших тайн» (по аналогии с Петром, который вошел во внутренность гроба Христова). «Не себе в осуждение, а именно-де имея в виду греков, евангелист Иоанн говорит, что он (?!) еще не знал Писания (20, 9). Латинский народ есть, – в духе самомнения писал папа, – образ самого Христа, Господа неба и земли, а Греческая церковь есть образ Св. Духа; и как Дух Святый исходит от Сына, так и Греческая церковь должна поучаться от Латинской»³⁷. Латиняне готовы были считать Греческую церковь даже каким-то царством сатаны, разрушить которое есть священное назначение западных. Первый латинский император в Константинополе Балдуин писал папе в 1204 г.: «Мы наперед убеждены, что все, что мы ни сделаем с греками – это есть дело Божие, все же, что по своей коварности предпримут греки, нужно считать делами диавола (daemonum opera)». Затем, выставив пункты разногласий греков с латинянами, как величайшие преступления восточного христианского народа, Балдуин замечал: «Эти преступления переполнили всякую меру, и Бог соделался отмстителем для греков; а служителями Божеского мщения сделались мы, будучи призваны изгнать врагов Божиих из земли, которая от них отъемлется и передается нам»³⁸. При такой религиозной ненависти к грекам латиняне не хотели иметь никакого общения с первыми в общественном богослужении. Присутствование латинян при богослужении вместе с греками представлялось делом соблазнительным. Лица, славившиеся ученостью между латинянами, рассуждали так: неприлично латинянам (франкам) входить в богослужебное общение с греками, отлученными от Церкви³⁹.

Такое частью притязательное, частью презрительное, частью горделивое, частью враждебное отношение церкви Римской к церкви Восточной вело за собой, как естественное следствие, то именно, что приверженцы Восточной церкви не оставались безответны при виде такого глумления над ними. Приверженцы Греческой церкви со всей ревностью доказывали полные права их Церкви на уважение и почтение в мире христианском; иногда при этом они заходили так далеко, что без должных оснований унижали церковь Римскую и весьма нередко за явное нерасположение, какое выказывала церковь Латинская к Греческой, платила ей той же монетой. Приведём несколько фактов. Порфирородный историк Анна Комнина, писавшая свою историю в XII в., конечно, руководясь той рознью, которая установилась между церквами Греческой и Латинской, вводит в свою историю рассуждения, в которых выражается желание принизить столь высоко поднявшийся тогда авторитет папы и перенести на лицо и власть Константинопольского патриарха то, что самоуверенно присваивали себе папы. Вот эти Рассуждения историка: «Латиняне думают и говорят, что римский первосвященник есть глава и владыка всей Вселенной; это не более как выражение их высокомерия. Знайте, что когда царский престол, сенат и все государственные учреждения перенесены были из Рима в Константинополь, сюда также перенесено было и иерархическое преимущество. С того времени было предоставлено первенство кафедре Константинопольской, а особенно Халкидонский собор (разумеется 28-е правило) возвысил эту кафедру на первую степень, подчинив ей диоцезы во всей земле».⁴⁰ Т. е. Комнина хочет сказать, что, несмотря на все папские происки, Константинопольский патриарх в глазах Греции остается не только выше всех патриарших кафедр Востока, но и выше «апостольского» папского престола. Мысль притязательная, но она возникла под влиянием распри между церковью Греческой и Латинской. Это воззрение историка мы встречаем часто повторяющимся у разных греческих церковных писателей изучаемого периода. Так поступает в середине XII в. греческий писатель Нил Доксопатр. Он развивает мысль, что с тех пор, как Рим отпал от Восточной империи, этот последний перестал быть столицей и вместе с тем первенствующей кафедрой в христианском мире. Доксопатр говорит: «Каждое живое тело управляется пятью чувствами, и если хоть одного из этих чувств недостает, то организм чужд совершенства; так и церковь Христова, образуя из себя единое тело Его, управляется пятью патриархами, как бы пятью чувствами. Поэтому, так как для Церкви необходимы были пять патриархов, то Второй Вселенский собор в присутствии четырех (?) патриархов определил, чтобы Константинополь имел равные права с древним Римом». Затем, приводя 28-е правило Халкидонского собора, которое усиливает предыдущее узаконение Второго Вселенского собора, Доксопатр замечает: «Видишь, как этим правилом опровергается нелепое утверждение тех, кто настаивает на мысли, что Рим ради апостола Петра получил свое преимущество. Здесь ясно говорится, что преимущество Рима основывалось на том, что этот город был императорской столицей. И конечно, после того, как Рим перестал быть столицей, он вместе с лишением императорского престола лишился и привилегий, с этим престолом соединенных». Заключение Доксопатра: Константинополь теперь стал тем, чем раньше был Рим в иерархическом отношени⁴¹.-Немного позднее Доксопатра Василий, архиепископ Фессалоникийский, с целью уколоть папу, доказывал, что существует два высших первосвященника в христианском мире, – это папа Римский на Западе и Константинопольский патриарх (тоже своего рода папа, по мысли Василия), на Востоке⁴².-Знаменитый греческий канонист Вальсамон не без явного намерения принизить достоинство Римской церкви в сравнении с Константинопольской, следующим образом высказывается о значении Римской церкви в христианском мире. «Пять патриарших кафедр остаются и до днесь в почитании, как верховные главы Церкви во всей земле; и самовольное исключение себя папою древнего Рима из числа патриархов не испразднило подобного канонического порядка». Тем не менее, по рассуждению Вальсамона, Рим теперь занимает не первое место в ряду патриарших кафедр; это первенство принадлежит Константинопольскому патриарху. Приводим доказательство, которым пользуется этот канонист для подтверждения своего воззрения; наперед должны сказать, что аргумент Вальсамона очень искусствен и странен. Вальсамон рассуждает так: верховная власть Церкви, патриархи, называются греческим словом κάραι (множественное число от слова κάρα – голова). В этом слове κάραι Константинополь обозначается первой буквой (каппа), а Рим – третьей (р). Отсюда Вальсамон заключает, что Рим уступил теперь иерархическое первенство Константинополю, заняв третье место в ряду патриарших кафедр. Прочие буквы в слове κάραι канонист считает инициалами названий прочих патриарших кафедр, причем он замечает, что патриархи Александрии и Антиохии не спорят о том, кому из них принадлежит первая и кому вторая из двух альф, имеющихся в слове κάραι, так как, по словам Вальсамона, как пять чувств у человека мирно уживаются в совместности, так нет никакого спора о ранге и между патриархами. В заключение своих рассуждений Вальсамон дает понять, что хотя римскую кафедру он и не выделяет из ряда прочих, но тем не менее смотрит на нее как на уклонившуюся с правого пути. Эту мысль Вальсамон выражает в следующих словах: «Как какое-нибудь ползущее растение, например плющ, обвивается вокруг древесного ствола, так и я крепко держусь за Римского папу, и надрывается мое сердце об отпадении его, страстно ожидая дня его обращения»⁴³. Из этих рассуждений Вальсамона видно, что в XII в. вопрос о разделении Церквей понимали как-то странно: папа в одно и то же время занимал определенное место в ряду прочих патриархов, на него смотрели как на одну из глав Церкви и в то же время выражали сожаление об его отпадении от общего союза с Церковью. Во всяком случае этот канонист, желая принизить авторитет Римской Церкви или точнее – ее первосвященника, отводит ему совершенно незаконно третье место в ряду патриархов: каноническое право требовало или признать папу первым патриархом, или – как скоро считают его отделившимся от Церкви – не признавать его совсем патриархом Вселенской Церкви. Одно ясно видно в суждениях Вальсамона: на притязания, какие позволял себе Рим в отношении к церкви Константинопольской, восточный писатель хочет отвечать тем же епископу Римскому. Еще сильнее и решительнее делает нападение на Римскую церковь в лице ее первосвященника византийский патриарх того же XII в. Михаил Анхиал. Этот патриарх – позволим себе выразиться так – хочет втоптать в грязь церковное значение Римской кафедры; он вполне отрицает у нее такое значение. Именно он доказывал императору Мануилу Комнину, что папа потерял свое епископское достоинство, что он стал теперь мирянином и сам нуждается в благодатном освящении от других (посредством таинств), что он не может преподавать освящение другим, что он не может рукополагать во священники, диаконы, возводить на высшие степени иерархические и быть судьей священников. При этом Анхиал прибавляет: «Что священники, поставленные папой, имеют право разрешать грехи, я считаю это мнение по крайней мере за величайшую нелепость. Отсюда следует, – по словам этого восточного патриарха, – что Римский епископ не пастырь, но овца, и притом паршивая овца (πρόβατον ψωριών), которая нуждается в излечении, овца, во многом худшая всех прочих, остающихся здоровыми, овец стада Христова»⁴⁴. Замечательные черты, в которых выражается степень нерасположения греков к Латинской церкви, можно находить также в одном анонимном фрагменте, относящемся к XII в., с таким заглавием: «К тем, кто утверждает, что Рим есть первая кафедра». Здесь у неизвестного автора встречаем такие рассуждения: если папскую власть производить от апостола Петра, бывшего епископом Римским, то с этой точки зрения Антиохия будет выше Рима, ибо Петр сначала епископствовал в Антиохии, а потом уже в Риме. Если латиняне скажут, что Рим потому получил первенство, что здесь умер мученически Петр, то Иерусалим выше Рима, ибо здесь пострадал сам Господь. И во всяком случае Византия выше Рима, потому что здесь епископствовал старший брат Петра Андрей⁴⁵, первозванный апостол, епископствовал раньше, чем Петр отправился в Рим. Происхождение папской власти автор производит от языческого императора III в. Аврелиана, который поручил Римскому епископу решить спор из-за обладания Антиохийской церковью между еретиком Павлом Самосатским, лишенным епископской кафедры, но не оставлявшим ее, и Домном, по соборному определению назначенным в епископа Антиохии вместо Павла. «Отсюда мы видим, – заявляет автор, – что никто другой, а именно языческий император дарствовал первенство епископу своей столицы и поставил его тираном над всеми»⁴⁶.

Рассмотрим теперь другие факты, из которых видно, как далеко простиралось нерасположение приверженцев церкви Восточной и церкви Латинской в изучаемое нами время. Отчуждение Восточной церкви от церкви Западной между прочим начало выражаться в том, что восточные христиане стали устранять латинских христиан от своего богослужения. Феодор Вальсамон на вопрос Марка, патриарха Александрийского, можно ли латинянам дозволять присутствовать при греческом богослужении и причащаться Св. Даров, отвечал отрицательно, ссылаясь на евангельское изречение: «Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф.,12,30)⁴⁷. С другой стороны, патриарх Константинопольский Герман II (XIII в.) считал достойными отлучения тех греков, которые примут просфору из рук греческих же священников, но изъявивших покорность папе во время обладания латинян Константинополем⁴⁸. Вообще, касательно отношений греков к латинянам можно было встретить такие рассуждения: «Так как Римская церковь уже давно отпала от общения с четырьмя святейшими патриархами и уклонилась к учению и обычаям, далеким от православной Церкви, то латиняне не могут принимать Святых Тайн от греческих священников, если наперед не обещаются отказаться от латинских догматов и обрядов»⁴⁹. Один западный хронист – Одон – упоминает, что в рассматриваемое время греки омывали те алтари, на которых совершали богослужение латиняне; он уверяет, что греки уже перекрещивали латинян (в случае перехода в Греческую церковь)⁵⁰. Канонист Вальсамон запрещает отдавать гречанок в замужество за латинян и считает непозволительным, чтобы латиняне были восприемниками детей у православных, уравнивая в настоящем случае латинян с монофизитами (армянами), монофелитами и несторианами⁵¹. Если верить латинским писателям, которые жили в это именно время, то уже в XII в. антипатия греков к латинянам доходит до решительной вражды первых к последним. Епископ Мюнстерский, в качестве посла от императора Фридриха I прибывший в Константинополь к императору Исааку Ангелу, извещал Фридриха, что византийский патриарх Никита Мунтан в Софийской церкви, в присутствии его, епископа Мюнстерского, и других послов, следующее говорил в своей проповеди: «Если грек убьет сотню латинских пилигримов, то получит отпущение своего греха, хотя бы он в то же время запятнал себя убийством десяти греков»⁵². Рассказ о такой проповеди, нужно сказать, представляется невероятным⁵³, но он все-таки очень характеристичен.

К нашему утешению, нужно сказать, что во всех приведенных фактах религиозного нерасположения греков к латинянам выражается не какой-нибудь слепой фанатизм, но глубочайшая приверженность к вере их отцов, к вере греческой. Нет спору, у византийцев было много недостатков в религиозном отношении, но с другой стороны должно признать: не было в то время народа, привязанного столь тесными узами к своей религии, к своей Церкви, как именно византийцы. Эта-то ревность к своей вере и Церкви и руководила ими, когда они чуждались латинян и обнаруживали к ним враждебные чувства. О такой ревности свидетельствуют многие факты, которые встречались при столкновениях греков с латинянами. Были, без сомнения, и между греками люди, которые, прельщаясь мирскими выгодами, отпадали к религии латинян, временных завоевателей Византийского царства, но большая часть народонаселения твердо стояла за Православие и, уступая все прочее, не изменяла ему. Раньше мы имели случай отметить такой факт: византийцы, по завоевании Константинополя латинянами, говорили здесь одному из латинских императоров (Генриху), что ему принадлежит владычество над телом, а не над душой и совестью их, и прибавляли, что они готовы умереть за него с оружием в руках, но объявляли о «решительной невозможности отречься от веры предков»⁵⁴.

Или еще факт: лучшие жители Морей (т. е. собственно Греции), соглашаясь содействовать Жоффруа Виллардуэну в завоевании укрепленных мест страны, первым делом потребовали от него клятвенного письменного обещания, которое они могли бы передать детям своим, что ни один франк не будет принуждать их к перемене веры, не потребует, чтобы они сделались латинянами⁵⁵. Далее, когда на острове Кипре утвердились латиняне и латинский митрополит начал требовать от греческих кипрских епископов, чтобы они давали ему клятву в послушании, вроде того, как это делают вассалы, киприоты обратились к патриарху Византийскому, жившему тогда в Никее, с просьбой объяснить им как поступить в подобном случае. Патриарх, Герман (II), отвечал киприотам, что подобного рода клятва была бы отступничеством от веры. Он увещевал Кипрскую церковь соревновать собратьям в Константинополе (тогда уже завоеванном латинянами), которые, будучи разлучены от своих пастырей, однако же твердо сохраняют свою веру⁵⁶. По суждению одного новейшего немецкого историка, католика по вере, «в этом ответе греческого патриарха выразилась высокая нравственная сила и достоинство. Пренебрежение земным ради религии есть, – по замечанию этого же историка, – существенное отличие церкви Греческой от Латинской»⁵⁷. И действительно, киприоты оказались достойными того увещания, какое дал им византийский патриарх. Сама история латинского владычества в Греческой империи показывает, что оно было прочнее и долговечнее там, где не было вовсе или по крайней мере было менее притеснений в религиозном отношении. Однако, нужно заметить, что и меры кротости, какие папы и католические государи употребляли для обращения греков, оставались тоже бесплодными⁵⁸.

Но продолжаем рассказывать: в чем, в каких явлениях в изучаемую нами эпоху выражалась все более и более увеличивавшаяся взаимная религиозная неприязнь между греками и латинянами.

Одним из замечательнейших выражений взаимного отчуждения Латинской и Греческой церкви, взаимной религиозной неприязни было изобличение писателями, принадлежащими к одной Церкви, в различных религиозных отступлениях от нормы веры и церковных обычаев, приверженцев другой. Только слишком скептическое отношение одной Церкви к другой могло породить у писателей латинских и греческих ту скрупулезность, с какой писатели Латинской церкви выискивали поводы к обличению неправильностей в строе Греческой церкви, и наоборот. Обвинения часто, притом же, переходят в напраслину, клевету. Каждый писатель-полемист Латинской или Греческой церкви предъявлял другой длинный до бесконечности список ее религиозных погрешностей. Соперничество на этом поле между писателями было очень усердное, но лучше было бы, если бы такого соперничества вовсе не было. Латинский писатель XII в. Гугон Этериан, родом итальянец, но долго живший в Константинополе, находившийся в близких отношениях к императору Мануилу, ведший не раз диспуты как с этим императором, так и со знаменитейшими греками, искусный богослов, с трудолюбием пчелы (по его выражению) изучивший греческую и латинскую церковную литературу⁵⁹, в приписываемом ему сочинении: Graecorum malae consuetudines, получившем известность в XIII в.⁶⁰, возводит многочисленные обвинения на церковь Греческую. Мы не будем критически разбирать, при каких условиях могло появиться то или другое обвинение, насколько оно верно или неверно, – это увлекло бы нас слишком далеко; да и нередко наши поиски в подобном роде должны были бы иметь в результате более или менее вероятные гипотезы, а не какие-либо точные разъяснения. Ограничимся одним объективным изложением Гугоновых обвинений. Для большей ясности дела разделим эти обвинения на несколько классов. К первому классу относятся обвинения касательно догматического учения греков. Так, Гугон объявлял, что греки, отрицая исхождение Духа Святого от Сына, тем самым признают Сына меньшим Отца, подобно Арию делят божественную сущность, уничтожают различие между рождением и исхождением. По части таинств Греческой церкви обвинения Гугона так же немногочисленны, как и в отношении к догматике. Обвинения эти касаются таинств Крещения и Евхаристии. О Крещении по греческому обряду Гугон пишет, что при Крещении у греков соблюдаются два весьма суеверных обычая: священники мажут все тело крещаемого маслом, чтобы к нему не приставала вода, потом они нагревают воду, чтобы сделать чистым младенца, чего ни Христос, ни ученики Его не делали. Касательно Евхаристии, кроме упрека в совершении ее на квасном хлебе, Гугон ставит в вину грекам, что они освящающую силу приписывают в этом таинстве самому хлебу квасному (и одушевляемому закваской), а не словам благословения. При этом случае Гугон упрекает восточных христиан за то, что они при совершении Евхаристии не ставят своим образцом Христа, вливают в чашу не холодную, а теплую воду, как будто бы благословение само по себе недостаточно, чтобы вино со делать кровью Христовой; далее, по словам Гугона, во дни Пасхи, по причащении народа, остатки евхаристического хлеба греки зарывают в землю, потому что он не может сохраняться неповрежденным; причащающимся они преподают намоченный хлеб и раздают кусочки ложечкой, чего Христос не делал. Вообще, в богослужении греческом латинский полемист находит для себя множество случаев к нападкам на Греческую церковь, нападкам, часто странным и нелепым. По суждению Гугона, греки думают, что имя Господь значит более, чем имя Христос, почему они никогда за службами не поют: Христе, помилуй, но Господи, помилуй – весьма часто. Тот же полемист ставит в упрек грекам, что будто бы они из всех суббот постятся лишь в одну Великую Субботу, а во все прочие дозволяют себе пиршества, удовольствия и баню; что греки в некоторые из пятниц без зазрения совести едят даже мясо; что они только семь дней постятся в продолжение года: пять дней вместо всей Четыредесятницы, в Великую Субботу да еще накануне Богоявления. Ибо в продолжение Четыредесятницы они никогда не постятся до вечера, притом Четыредесятница у них состоит из 30 дней, или лучше сказать, пишет полемист, у них совсем нет Четыредесятницы. Много и других сторон, заслуживающих порицания, усматривает полемист в богослужебной практике греков. Греки, объявляет Гугон, мажут свое чело бумагой, пропитанной маслом от лампад, горящих перед образами, и окропляются водой, которой они омывают мощи святых; притом, в первый день каждого месяца (in singulis calendis – указание на языческое происхождение обычая) с большим тщанием они святят воду. Эту освященную воду они разносят по домам и не только окропляются ею, но и моются в ней. Греки, по словам Гугона, допускают себе еще следующее: они молятся перед образами Богоматери, когда желают иметь потомство мужского пола, и делают Ее при посредстве того же образа своей кумой, а именно: они вешают полотно на Ее образ, чтобы Она, подобно действительной восприемнице, приняла крещаемого ребенка из рук священника. К разряду такого же рода профанации Гугон причисляет некоторые религиозные греческие обряды, касающиеся святых угодников. Между тем как греки, пишет полемист, живых братьев ненавидят, они делают своими братьями святых угодников вопреки их воле. Это происходит так: они дают деньги священнику, и этот во время литургии возносит молитву за побратимство между живым грешником и святым небожителем. Для того, чтобы святой угодник вступил в это родство, желающий побрататься зажигает перед образом святого по крайней мере две свечки, помазывается маслом от иконы его и обнимает икону, на которой изображен святой, избираемый в братья. Продолжая свои нападки на богослужебную практику греков, латинский полемист порицает греков за их обычаи при погребении умерших. «Когда они собираются на похороны, – говорит полемист, – то родственники и знакомые целуют труп, в чем они поступают как язычники, которые говорили умершим: «Иди, куда призвала тебя природа, и мы за тобой последуем». Полемист последнее целование истолковывает в смысле неверия в будущую загробную жизнь). Полемист находит непристойным обыкновение совершать службу в будни, когда мало народу в Церкви, и глумится над этим обыкновением. Вот слова полемиста: греков священники совершают службу без слушателей, и что всего страннее, – будучи окружены женой и сыном, говорят, приветствуя отсутствующих верующих: «Мир вам». Жены священников у греков, по уверению Гугона, вступают на алтарное возвышение (chorum), берут хлеб с жертвенника (de altari), исполняют диаконское служение и приготовляют все необходимое для литургии. В заключение своих нападок на богослужебную практику греков Гугон упрекает последних в нетерпимости к латинянам. Он указывает, во-первых, на то, что если латинский священник совершил Евхаристию на их престоле, то греческий священник не прежде будет литургисать на нем, как по омовении его; во-вторых, на то, что если латинянин переходит в Греческую церковь, то он или тайно, или публично перед этим должен быть снова крещен. Весьма обширный и богатый материал для упреков в отношении Греческой церкви и для издевательства над нею дают Гугону факты, действительные или же перетолкованные вкось и вкривь, из жизни духовенства и монашества. Гугон неистощим во всякого рода обвинениях на греческое духовенство и монашество. Епископы греческие, по словам полемиста, принадлежат к последователям Симона Волхва, так как они даром никому не отворят храма, без платы не совершат ни одной службы, не отправят погребения. Духовенство греческое, по мнению полемиста, вполне зависит от мирян, ибо их патриархи, епископы и архимандриты возводятся в свое достоинство мирянами (здесь, без сомнения, разумеется византийское отношение государства к Церкви). По замечанию полемиста, греки только монахов считают обладающими священством по преимуществу, так как у них только монахи дают разрешение грехов. Полемист порицает греческое духовенство за рощение волос. Он пишет: «Вопреки заповеди апостола, изрекшего: если муж растит волосы, то это бесчестие для него (1 Коринф., 11, 14), греки заботятся об отращивании волос, в особенности клирики и монахи; эти последние (клирики и монахи) не подстригают волос в форме круга на темени, но делают пробор на челе, подобно женщине». В том же роде порицание Гугоном греческого духовенства и за ращение бороды. Греческие священники, по мнению его, отращивают бороду, которую они смачивают (по неосторожности) в крови Господней при вкушении ее. Полемист не оставляет без внимания и брачного состояния духовенства; он утверждает, что диаконы у греков женятся для того, чтобы достигнуть высших церковных степеней и не потерять своего сана. Гугон ставит в упрек Греческой церкви ее неразборчивость в поставлении священников; по его словам, во многих местах у греков их священники суть мужи крови, ибо они своими руками наносят раны другим. Гугон рисует, наконец, самую жалкую картину состояния греческого монашества. Монахи у них, жалуется Гугон, ночуют вне монастырей, подобно зверям, и едят каждую минуту на улице; У них во рту и руках постоянно какие-нибудь плоды и что-нибудь съестное. Они заходят в харчевни. Монахи у них не имеют общей кассы, но каждый имеет свою собственную, отдельную. Гугон находит очень много недостатков в религиозном состоянии народа и старается выставить их на вид, с целью унижения Греческой церкви. О греческом народе он говорит, что греки не воздают своим священникам должной чести и заставляют их стоять во время обедов, на каких этим последним приходится быть. По самым ничтожным поводам греки подвергают священников и клириков, как делали язычники, тяжелым наказаниям и бьют плетьми, в насмешку сшибают и комкают головные уборы своих священников, тогда как написано: «Кто наложит руку на клирика без причины или под вымышленным предлогом, таковому да будет анафема» (похоже на 27 пр. Апост.) Латинский полемист порицает греческий народ за невоздержность в пище: «Греки, – говорит Гугон, – отличаются неумеренностью и едят не дважды в день, а столько, сколько представляется к тому случаев. Они не воздерживаются от крови и удавленины, ибо они едят дроздов и других птиц, задушенных силками, и употребляют в пищу внутренности, т. е. кишки, наполненные свиной кровью (колбасы), и это считается лакомым блюдом». По уверению полемиста, греки, лечащие посредством кровопускания, отдают в этом случае человеческую кровь свиньям. По словам того же Гугона, греки ни во что ставят брачные узы: как скоро один из супругов не нравится другому, они заявляют об этом городскому претору, уничтожают брачные документы и пояс (instrumentis et cingulis praecisis) и без всякого противодействия вступают в новый брак.

Полемист находит у греков недостаток внимания к общественным святилищам. По этому поводу полемист замечает: «В своих домах греки имеют молельни, украшенные образами святых и лампадами, и свечами; образа чествуются курением; и напротив, мало заботятся о том, что церкви, построенные их предками, приходят в упадок и почти в запустение». Женщин он упрекает в пристрастии к фальшивым волосам и притираниям⁶¹.

Итак, мы видим, что латиняне предъявляли весьма много обвинений против греков в религиозном отношении, но то же делали и греки со своей стороны против латинян в XII, XIII и XIV вв. Число обвинений на латинян у греков быстро возрастает. Во времена от Фотия до Керулария число пунктов заблуждений латинских колебалось между 10 и 22-мя. Керуларий вместе с греческим полемистом Никитой Стифатом число обвинений на латинян значительно увеличили. В начале XII века Никита Сеид знал уже 32 пункта отступничества латинян; в XIII в. число заблуждений тех же латинян более чем удвоилась. А в XIV в. греки говорили уже о бесчисленных латинских ересях⁶². – Просмотрим главнейшие обвинения, какие делались церковью Греческой против Латинской. Мы при этом преимущественно будем касаться таких сторон дела, которые представляют что-либо новое в сравнении с греческой полемикой до XII в. Нужно сказать, некоторые из таких обвинений лишены основания, беспочвенны или же странны, так как они мало понятны. Что касается латинского вероучения, то греки не предъявляют никаких новых обвинений в этом случае, за исключением того, что с XIII в. они начинают упоминать об особенностях западного учения относительно состояния умерших до всеобщего воскресения и относительно чистилища. Но зато греки усматривают много погрешностей в церкви Латинской в богослужебном отношении. Так, в XIII в. они прежде всего упрекали латинян за многие уклонения от нормы в совершении таинства Евхаристии.

Они говорили: 1) латиняне приобщаются только в Великую Пятницу и еще на смертном одре, и притом только обыкновенными, а не освященными опресноками, защищая себя в подобной практике тем, что неизвестно, кто достоин евхаристического дара; 2)приобщающийся полоскает водой рот, выплевывает потом ее на пол, попирает ногами и таким образом бесчестит святейшее; 3) еще раньше обвиняли латинян в том, что они в праздник Пасхи полагали ягненка на алтаре (?), теперь же к этому прибавляли, что по заклании ягненок этот съедался, остатки сжигались, а пепел хранился в течение года (очевидно, обычай этот являлся каким-то добавлением к самой торжественной, пасхальной литургии, может быть, в воспоминание о Тайной Вечери евангельской); 4) обличалось причащение под одним видом. Следует еще заметить, что некоторые из греков очень строго стали смотреть на совершение латинянами Евхаристии на опресноках, до такой степени строго, что греческий писатель XII в. Николай, епископ Метонский, сравнивает греческую Евхаристию с жертвой Авеля, а латинскую, совершаемую на опресноках, – с жертвой Каина⁶³.

Касательно таинства Крещения греками указывались следующие отступления латинян: 1) что они крестят единократным погружением, и таким образом три Лица Божества смешиваются в одно; 2) что кладут в рот крещаемому младенцу соль и смазывают его слюной, а не помазывают его елеем, как предписано Церковью; 3) что они крестят дважды, потому что взрослых, при разрешении их грехов, мажут маслом (?); 4) в позднейшее время ставили в вину латинянам, что они крестят не через погружение, а через окропление, и в особенности – через обливание. Что касается таинства Покаяния, то латиняне обвинялись в том, что у них нет духовных отцов, так как иначе они должны были бы знать, кто достоин Евхаристии (припомним одно из прежде указанных обвинений), а также в том, что когда получал разрешение отлученный, то его бичевали по голому телу. Таинство священства Латинской церкви было также предметом нападок со стороны греков, а именно: последние заявляли, что у латинян не во всякое время совершается это таинство, а только четыре раза в год, – причем вдруг посвящается большое число диаконов и епископов. Еще утверждали, что папа по избрании его собором рукополагался в свой сан через наложение рук умершего его предшественника. Брак в Латинской церкви дает также грекам немало простора для различного рода обвинений на западных христиан. В этом отношении указывалось прежде всего на допущение браков в недозволенных степенях родства, затем на то, что у них вполне позволителен второй и третий брак. Посты Западной церкви давали повод ко многим укорам против нее; но новых упреков немного. Отметим в особенности то, что греки в саркастических чертах описывали так называемый у латинян день пепла, которым открывался у них пост Четыредесятницы. Восточные полемисты утверждали, что латиняне по весне начинали собирать кости всяких нечистых животных, потом сжигали их, пепел смешивали с водой, которой окроплялись в целях освящения. Этой смесью, говорили греки, латинские духовные лица помазали верующих в начале поста: помазали голову, лоб и лицо, в том предположении, что это придает силы для соблюдения поста. Другие порицания латинян греками касаются образа жизни и поведения духовенства. Греки указывали на следующий странный обычай, который будто бы существовал в Латинской церкви: высшие из епископов, когда идут в храм совершать литургию, имеют при себе нагих мальчиков, их они окропляют, утверждая, что этот обряд придает им неуязвимость и непобедимость на войне по достижении ими зрелого возраста. Затем греки осуждали частое перемещение епископов, симонию, безнравственность духовенства, непочтительное обращение с Евхаристией, которую духовенство носило с собой в дорожных сумках, разнообразие монашеских орденов. Обыденная жизнь латинских христиан также не оставалась без полемических замечаний со стороны греков. Их изобличали в том, что они едят кровь и  удавленину, становясь «душепожирателями», вообще едят нечистую пищу, что они часто клянутся, что клятвопреступление у них в обычае, что они не читают Св. Писания и церковных постановлений, что они едят с собаками, дают им облизывать тарелки, а потом опять едят из них, что они моются уриной и пьют ее. Вообще греки считали латинян в религиозном отношении не выше еретической церкви Армянской⁶⁴. Некоторые из греков считали латинян до такой степени закоренелыми в заблуждениях, что находили бесполезным вести с ними какие бы то ни было рассуждения и прения о предметах религиозных; их почитали слишком далеко уклонившимися от образа воззрений и мнений православных людей.

Известный византийский историк Никифор Григора рассказывает о себе, что когда (в 1333 г.) в Византию пришли двое латинских епископов для рассуждений о вере, то он произнес речь, в которой всеми способами доказывал, что отнюдь не следует вступать в рассуждения с прибывшими латинянами. Доказывая свою мысль, он раскрывал, что латиняне любят спорить и никогда не исправляются; он утверждал, как дело решенное, что «латиняне никогда не согласятся с нашими мнениями, хотя бы в нашу пользу заговорили все камни и все деревья»; раскрывал, что в основу рассуждений и прений латиняне полагают силлогизм, который, однако же, неприменим при разъяснении предметов божественных; что греки, держась веры, преданной Спасителем и утвержденной соборами и Св. отцами, поэтому не имеют нужды вступать в совершенно бесполезные разглагольствования; что, наконец, латиняне вступают в прения не затем, чтобы принять правую сторону, а затем, чтобы после дискутирования, хотя и без всякого основания, хвастаться своей мнимой победой⁶⁵.

Говоря доселе о том, при каких условиях развивалась и в каких формах выражалась религиозная вражда двух Церквей – Латинской и Греческой в XII, XIII и XIV вв., мы не должны, однако, думать, что в это время действительно были порваны все связи Запада с Востоком в религиозном отношении. Такое представление должно иметь некоторые ограничения. Мы хотим указать факты из времени, изучаемого нами, которые свидетельствуют, что, случалось, самые видные представители той и другой Церкви забывали о своей взаимной религиозной неприязни, относясь одни к другим как члены единой, нераздельной Церкви. К таким фактам мы причисляем частые браки латинян с греками и наоборот, причем религиозные разногласия не препятствуют заключению брачных уз. Так, в XII в. первая и вторая жена императора Мануила Комнина были латинянки. Племянница этого императора Мария Комнина была в замужестве за Фридрихом Барбароссой, а потом за венгерским принцем Стефаном. Сын того же Мануила Алексей II Комнин был повенчан с французской принцессой Агнессой⁶⁶. Многочисленные примеры подобных браков можно находить и позднее. К такому же ограничению представления о всецелом разрыве между Греческой и Латинской церковью ведет и то обстоятельство, что в это время еще встречаются случаи богослужебного общения греков с латинянами. Это видно при посещении Константинополя в середине XII в. французским королем Людовиком VII, Конрадом III и другими западными князьями. В царствование императора Иоанна Комнина аббат Петр Клюнийский обращается к императору и патриарху византийским с просьбой о восстановлении находившегося в Константинополе монастыря, принадлежащего Клюнийской конгрегации, а это предполагает более или менее дружелюбное расположение между Церквами. Далее следует упомянуть, что император Мануил в письме к Конраду III называет латинян и греков: όμονρήσκους, т. е. единоверными. Жившим в Константинополе по делам торговли венецианцам, пизанцам, генуэзцам во времена этого императора отведено было почетное место при богослужении в знаменитом Софийском храме. При дворе императора Мануила жили многие латиняне, и никакого отречения от заблуждений не требовалось от них. Два итальянца – Гугон Этериан и его брат Лев – пользовались у Мануила большим значением⁶⁷. Такова была практика, но и в теории некоторые греческие писатели и богословы тех времен смотрели снисходительно на Церковь Латинскую с ее теологическими и обрядовыми особенностями, и наоборот – некоторые латинские писатели такими же глазами смотрели на церковь Греческую. Те и другие из этих писателей отстраняли от себя мысль, что разделение Церквей есть дело решительное и бесповоротное. С латинской стороны в этом отношении заслуживает внимания воззрение Петра Клюнийского и Бернгарда Клервосского. Первый в XII в. писал византийскому патриарху Иоанну Халкедонию: «Хотя мы и разделены с вами пространственно и различием языков, однако же мы соединены неразрывно единством веры и любви. Я желаю заключить с тобой неразрывный союз дружбы, если ты не станешь стыдиться этого»⁶⁸. Западный святой Бернгард Клервосский в том же XII в. писал папе Евгению IIÏ «Строптивые греки, мы и с ними, и не с ними, соединены в вере, разделены в любви, хотя тоже и в вере они кое в чем заблуждаются». – Тон вообще мягкий⁶⁹. Приведем в том же роде свидетельства греков. Греческий философ Феориан, которому император Мануил поручал столь многие миссии по делам религиозным и который, случалось, вступал в споры с латинянами, увещевал монахов смотреть на латинян как на братьев и притом православных; большую часть пунктов разногласия он считал касающимися вопросов только дисциплинарных и не имеющими отношения к вероучению⁷⁰. Епископ Иоанн Китрский в Македонии (конца XII в.) на вопрос: можно ли присутствовать при латинском богослужении, отвечал, что раздоры между Церквами касаются только двух пунктов – filioque и опресноков, что чтение Св. Писания, молитвы, песнопения, храмы, почитание честного Креста и Св. икон – все это у латинян не отличается от того, что есть у нас. Латинское богослужение (имеется в виду погребальное) не языческое (φαλμωδία όυ′κ έστιν έύνική), но сообразное со Свящ. Писанием⁷¹. Не без христианских симпатий относится к латинянам также и Димитрий Хоматин, архиепископ Болгарский (XIII в.) Ему предложен был вопрос, считать ли святой или не святой Евхаристию, совершаемую латинянами на опресноках, а также – нужно ли считать священными церковные сосуды и одежды латинян. Отвечая на вопрос, Димитрий не одобряет латинского обычая совершать Евхаристию на опресноках, но находит, что многие из греков выказывают преувеличенную ревность в борьбе с этим обычаем. При этом указывает, что некоторые из греков более снисходительно смотрят на латинский обычай совершать Евхаристию, и только по вопросу об исхождении Св. Духа не делают уступок и не соглашаются с латинянами. Димитрий далее делает такой вывод: ни Евхаристию латинян, ни церковные их сосуды и принадлежности нельзя считать нечистыми. Затем тому же Димитрию приходилось отвечать и на другой вопрос: можно ли православному епископу входить в латинские храмы и молиться здесь, и позволительно ли преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в греческие храмы? Ответ Димитрия был таков: если кого приглашают прийти в латинскую церковь, то он без всякого сомнения должен идти туда, ибо латиняне поставляют иконы в своих храмах и почитают их; а также нет препятствий преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в православную церковь. Италия, замечает Димитрий, полна храмами, значительнейший из которых есть храм ап. Петра в Риме. В эту церковь входят как наши духовные лица, так и наши миряне, молятся здесь, причем они не терпят никакого вреда от того, что они находятся в латинских церквах⁷². В духе терпимости говорит о латинянах и Симеон, архиепископ Фессалоникийский, а заметим: он жил в XV в., когда рознь между Греческой и Латинской церковью зашла очень далеко⁷³. С какой снисходительностью представители Греческой церкви относились еще в изучаемое время к церкви Латинской, и с какой благосклонностью относились представители церкви Латинской к церкви Восточной, об этом хорошо можно судить по тем толерантным воззрениям, какие высказывались в литературе, как греческой, так и латинской, по одному из самых спорных вопросов между двумя Церквами – говорим об опресноках. Между писателями греческими данной эпохи мы встречаем не только таких, которые не думали строго судить латинян за употребление у них опресноков, но даже и таких, которые не прочь были признать, что вероятнее всего и Христос совершил Евхаристию на опресноках, но не видели необходимости держаться опресноков в дальнейшее время жизни Церкви. К таким писателям относится прежде всего Феофилакт Болгарский (умерший в начале XII в.). Вот как писал по этому вопросу Феофилакт: «Употребление опресноков (у латинян) вызывает во многих великое соперничество, и как говорят – жарче огня, так что некоторые готовы скорее испустить дух, чем отстать от своего протеста». Он находит, что такая чрезмерная ревность не может заслуживать похвалы, и считает своим долгом разъяснить, как на самом деле маловажно то, что ревнующие считают особенно важным. Он высказывает опасение, чтобы споры из-за опресноков не разожгли бы более и более вражды к латинянам. Мало того, он признавал, что так как вечеря Христова происходила в одно время с ветхозаветной Пасхой, то Христос употреблял на вечери опресноки. «Я полагаю, – говорит он, – что сначала Господь вкусил законной пасхи, а потом предал своим ученикам и таинство своей Пасхи, совершив его, очевидно, от того хлеба, который тогда находился, а тогда находился бесквасный. Другой видный представитель Греческой церкви XII в. Никита, архиепископ Никомедийский, диспутируя с одним западным епископом об опресноках, высказывает следующий гуманный взгляд на вопрос: предлагая как лучшее средство к решению вопроса собрание Вселенского Собора (из восточных и западных епископов), Никита хочет, чтобы этот собор постановил или то, чтобы все приняли обряд употребления квасного хлеба, или то, чтобы все стали употреблять опресноки, или же, если не последует на это общего согласия, то по крайней мере согласились бы, чтобы ни греки не осуждали безрассудно латинян, – слова Никиты, – из-за опресноков, ни латиняне не осуждали греков из-за квасного хлеба. Он вообще призывает и греков, и латинян к миру и взаимной любви. Никита, например, говорил: «Необходимо, чтобы все стеклись к богатству любви, ибо как любовь при святом приношении (Евхаристии), так и святое приношение при истинной любви по крывают множество грехов, и как спасительная жертва не доставляет спасения без любви, так и совершенная любовь не соблазняется при различном приношении той же жертвы»⁷⁴. Подобный взгляд, умеренный и кроткий, на разность употребления хлеба для Евхаристии иногда встречался в те же времена и у богословов западных.

Знаменитый Ансельм Кентерберийский (в XII в.) писал касательно хлеба квасного так: «Относительно жертвоприношения, в чем греки так не соглашаются с нами, по многим основаниям можно видеть, что они совершают его не противно христианской вере, так как одинаково приносит жертву и благословляющий квасный, и благословляющий пресный хлеб. Когда повествуется о Господе, как Он сделал из хлеба Свое Тело, приняв хлеб и благословив его, то не поясняется – пресный ли то был хлеб или квасный». Ансельм желает одного со стороны греков, чтобы они не порицали совершающих Евхаристию на опресноках⁷⁵.

К сожалению, эти немногие голоса, на Востоке и на Западе, призывающие к взаимному миру и любви членов Греческой и Латинской церкви, не были настолько сильны, чтобы заглушить голоса, иначе настроенные,-и разединение между церквами не могло смениться согласием и братством.