Латинская древнехристианская поэзия

Первыми памятниками религиозной поэзии западных христиан, говоривших латинской речью, насколько можно судить по сохранившимся литературным указаниям, были, по-видимому, религиозные гимны, о существовании которых имеются сведения от времени приблизительно около 200 года¹ и затем стихотворения Коммодиана, относящиеся, по мнению почти общепринятому, к III веку². Нельзя конечно, с полной решительностью утверждать, что раньше этого времени не было никаких памятников западного религиозно-поэтического творчества, так как литература христианская до позднейшего времени вполне не дошла; однако ничто не мешает допустить, что произведений латинской христианской поэзии раньше указанного времени действительно не было на Западе и таким образом признать, что со времени появления христианства в римском мире прошло уже много времени до той поры, как этот мир в своей христианской части стал обращаться к поэтической речи для выражения христианских идей. Такая запоздалость не представляла бы чего-либо удивительного и непонятного; напротив, она естественна.

Запоздалость латинской христианской поэзии может быть объясняема, как ее и объясняют, прежде всего, теми общими причинами, от которых зависела замедленность литературного движения в латинском христианском мире. Здесь имело значение и то, что новое учение было сначала усвояемо по преимуществу людьми необразованными и малообразованными и то, что языком богослужения и литературы западных христиан довольно долго (в самом Риме, по-видимому, до конца III века) был язык греческий. Частнейшей причиной указанного явления могла служить настроенность первых христиан, неблагоприятная для поэтического творчества. Древние христиане несколько сторонились от всего чисто мирского, отличаясь особо серьезным складом мысли. При

таком направлении мышления занятие поэзией, и древнейшим римлянам-язычникам, казавшееся делом пустым и недостойным человека серьезного³, должно было еще более легкомысленным казаться первым христианам из римлян; они должны были считать изложение христианских мыслей в поэтической форме по меньшей мере неуместным. С течением времени такое настроение ослабело и стала больше упрочиваться мысль, что раскрытие священных тем в стихах дозволительно.

Позже стали думать, что такое раскрытие полезно для Церкви и, следовательно, может быть даже поощряемо. Со временем поэзия пустила корни в латинской христианской литературе и достигла в ней развития, хотя, по-видимому, в глазах некоторых христиан подобающего ей значения все же долго не получала и действительно широкой известностью не пользовалась⁴. Ко времени своего упрочения в западном мире христианская поэтическая литература представляет все главнейшие виды художественного творчества. В ней находим почти все важнейшие литературные формы, выработанные классической древностью и наполнявшиеся теперь христианским содержанием. Здесь есть христианский эпос, памятники лирической, описательной, дидактической поэзии, памятники поэзии в эпистолярной, эпиграмматической и иных формах.

Темы древнехристианской латинской поэтической литературы весьма разнообразны. В ней мы имеем, прежде всего, довольно длинный ряд стихотворений, посвященных самым жизненным для тогдашних христиан задачам – апологии христианства и опровержению язычества, отчасти же и иудейства, хотя в содержании своем и не представлявших существенно нового сравнительно с соответствующими прозаическими трудами христианских апологетов.

Таковы стихотворения: Коммодиана, который посвятил указанному предмету первое отделение своих Instructiones, где он, сам прежде почитавший идолов, показывает заблуждающимся путь спасения и научает неведущих истине⁵ и свое Carmen Apologeticum adversus Iudaeos et Gentes; Павлина Ноланского, который в так наз. poema ultimum⁶ или иначе – Adversus paganos представил сжатое опровержение языческой религии во всем почти ее составе; Пруденция, который в своих Contra Symmachum libri⁷ дал хорошо обдуманный и в литературном отношении тщательно обработанный ответ на соображения защитников старой государственной религии, и в частности – носителя и выразителя языческих идей и стремлений Симмаха⁸; Севера Санкта Энделехия, который в форме буколического стихотворения, предложил указания жителям pagi по поводу приключившегося общественного бедствия – моровой язвы, призывая их искать помощи в этом несчастии у Христа⁹; автора стихотворения, обращенного ad quendam senatorem ex christiana religione ad idolorum servitutem conversum¹⁰, который также дает некоторые полезные для язычников указания, хотя и излагает их не так, как следовало бы; составителя стихотворения против префекта города Флавиана, рассчитывавшего произвести переворот в пользу старой государственной религии и вообще – «contra paganos», как иногда и озаглавливается это стихотворение¹¹, – и некоторых других, менее значительных. Эти авторы, обладая даром метрической формы, излагали свои мысли не в прозе, а именно в стихах, по весьма серьезным соображениям. Автор, например, стихотворения ad quendam senatorem облек свою полемику против отпадшего сенатора в стихотворную форму, потому что этот сенатор особенно любил стихи¹². Есть основания думать, что подобными соображениями руководились и некоторые другие поэты-полемисты.

В некоторой связи с этой группой христианских стихотворений находились стихотворения, написанные на библейские темы. Авторы и этих стихотворений облекали свои мысли именно в метрическую форму также в надежде – стихотворной формой придать большую привлекательность христианским идеям не только для христианских читателей, но иногда и для возможных читателей из язычников, и таким образом доставить большее число сторонников христианству. Сюда относятся многие стихотворения, которые, в соответствие классическим образцам, предоставлявшим поэтическую обработку истории и мифов прошлого, воспроизводили библейские повествования Ветхого и Нового Завета, а также позднейшие сказания и предания, в особенности сказания о жизни и судьбе святых и мучеников. В языческом Риме эпос считался поэтической формой изложения по преимуществу мифических сказаний, которые, благодаря метрической форме, упрочивались и тверже держались в памяти читателей. Этой мифологической теологии христиане противопоставили богооткровенные и иные священные сказания о прошлом, облекши их в ту же метрическую форму, в которой представлены были сказания язычников, с очевидной целью – заменить последние первыми в сознании языческих читателей. Пред некоторыми из писателей эта цель выступала с такой принудительной силой, что они находили нужным излагать библейские повествования стихами самих древних поэтов¹³.

Опытов описания ветхозаветных событий в стихах было довольно много и некоторые из этих опытов сохранились доселе. Некто Киприан, не без основания отождествляемый с галльским поэтом первой половины V века Киприаном, предпринял и выполнил стихотворную обработку пяти Моисеевых Книг и следующих за ними в Библии Книг Иисуса Навина и Судей, объединяемых с первыми пятью в одно целое под общим заглавием Heptateuchus (Семикнижие)¹⁴, а также, быть может, – если судить по библиотечным каталогам, – изложил в стихах и прочие ветхозаветные исторические книги. Автор, видимо, держится правила – давать в стихах собственно исторический рассказ, опуская обрядовые предписания в Моисеевых Книгах, может быть, потому что передавать Моисееву регламентацию было бы неудобно с художественной точки зрения. Сам рассказ ведет он довольно близко к библейской передаче или потому что питает особое уважение к священному тексту, или потому что мысль о дозволительности, в интересах художественных, свободного обращения с библейским текстом в общем сознании еще не упрочилась. Даже в истории творения он не допускает никаких добавлений к подлиннику. Автор не дает и картинного описания рая, обычно предлагаемого другими поэтами этой группы. Одно лишь дозволяет он себе: сокращать и опускать те частности, которые могли быть выпущены без ущерба для рассказа.

Много свободнее поступали другие поэты, обрабатывавшие библейский материал. Клавдий Марий Виктор в своей Alethia¹⁵, заключавшей, по-видимому, изложение событий до смерти Авраама, хотя и следует, в общем, библейскому тексту, но не придерживается со всей строгостью, и его изложение не есть простое воспроизведение текста бытописателя. Автор в частностях нередко отступает от подлинника: распространяет или, напротив, сокращает его, излагает данный материал в ином порядке, раскрывает отдельные места в Священном тексте, привлекшие его особое внимание, причем временами дает своему творчеству полный простор, в чем отчасти и сам наперед извиняется¹⁶. Виктор не столько пересказывает библейское содержание, сколько толкует Библию¹⁷. В стихотворении, издаваемом под заглавием: S. Ніlarii in Genesim ad Leonem papam¹⁸, которое приписывалось прежде Иларию Пуатьесскому, а ныне усвояется Иларию Арльскому, имеем также свободное изложение библейского материала, именно начальных глав книги Бытия. Автор нигде прямо не следует тексту Св. Писания. Описывая состояние

первобытной земли, он, видимо, имел в виду соответствующие места в первой Книге Метаморфоз Овидия. И, вообще, он пользуется языческими поэтами для того, чтобы представить описываемые события в изукрашенном виде. В свое повествование вносит местами элемент лирический, именно в тех случаях, когда его мысль обращается к Богу. Алцим Экдиций Авит в стихотворении De spiritalis historiae gestis¹⁹ также не столько описывает, сколько объясняет те библейские события, на которых он останавливается. Сказав кратко о творении мира, автор подробно говорит о создании человека, описывает, как Бог, подобно скульптору, лепил человека из глины²⁰, которую затем превратил в плоть и кровь, указывает целесообразность отдельных частей тела, описывает создание Евы, образа Церкви, которая в воде из прободенного ребра Христова так же точно изошла, как произошла Ева из Адама, сном своим предуказавшего смертный сон Христа (col. 327С), – дает богатое красками описание рая, говорит о блаженной жизни прародителей до грехопадения, характеризует искусителя, обстоятельно и картинно изображает его приближение к Еве, излагает разговор с прародительницей, колебание Евы и падение ее, и Адама, передает речь сатаны к прародителям с последовавшими событиями, дает наглядную, сильно действующую на воображение и чувство читателя, картину потопа с предшествующими событиями, в том числе явлением Архангела Гавриила Ною, описывает исход евреев из Египта и гибель египтян в Черном море. Все описываемые события автор разделяет, по-видимому, на группы, с особыми объединяющими изложение идеями. Одна из идей основывается на прообразовательном истолковании событий, которое среди субъективных элементов, вносимых в рассказ, занимает вообще видное место. Столь же своеобразное изложение истории миротворения с последующими событиями дал африканский поэт Блоссий Эмилий Драконтий в стихотворении De Deo²¹. Излагая историю мирообразования по канве, данной в Библии, этот автор также вносит в свой пересказ библейских повествований много собственных добавлений, например – о разных видах животного царства, приуроченных к разным местностям, неодинаковым по климату и почве²², об естественных богатствах, данных Богом отдельным странам, о жизни и душевном состоянии Адама, когда он был еще один, об удивлении первой четы при виде захода солнца²³ и т. д. Свободно же и с дополнениями передается библейский рассказ неизвестным автором в эпиллиях под заглавиями: De Sodoma²⁴ и De Iona (правильнее – De Ninive²⁵). Небольшой библейский рассказ о переговорах Лота с жителями Содома изложен больше, чем в 30 стихах; единственный стих в Библии, в котором говорится о жене Лота, заменен десятью стихами, и в них выражено и то, что соляной столп, в который превратилась жена Лота, сохранился до времени автора, что его не разрушает ни дождь, ни ветер, и что если он утратит какую-либо часть от другой случайной причины, то вслед за сим дополняет потерянное из себя самого²⁶; в изложение введены образы и сравнения, иногда очень меткие. В стихотворении De Iona (De Ninive) есть дополнения к библейскому изложению в картинах, которые набрасываются поэтом и в истолковании события: Иона считается прообразом Христа и именно по отношению к победе над смертью. Характер совершенно свободной обработки библейского текста представляет Carmen de fratribus septem Macchabaeis interfectis ab Antiocho Epiphane или по другому заглавию, De martyrio Maccabaeorum²⁷. Неизвестный автор развивает здесь тему, данную во 2 Макк., 7, с некоторыми отступлениями от библейских указаний в частностях, хотя и не столь значительными, как признается некоторыми (например – при обрисовке характера матери Маккавеев, которая будто бы не обнаруживает обыкновенного материнского чувства и думает, в сущности, только о своей славе, понимая к тому же последнюю в языческо-римском смысле).

Ряд замечательных стихотворений был посвящен новозаветной истории. Самым ранним из писателей на эти темы был Ювенк, первый, по-видимому, христианский поэт, у котopого возникла и которым была осуществлена мысль – изложением христианскихсвященно-исторических сказаний в поэтической форме заменить языческий эпос с его мифологическим содержанием²⁸. Глубоко проникнутый важностью своей задачи – изложить чистую истину, содержащуюся в Евангелии и обратившись к животворящему Духу, Который вложил в него мысль о стихотворении, с молитвой о помощи, автор излагает в стихах Евангелие от Матфея, с дополнениями из Евангелия от Луки и Иоанна²⁹. Седулий³⁰ изложил сведения о божественных делах и речах Христовых, почерпнутые из повествований четырех Евангелистов, в стихотворении Paschale carmen³¹. Седулий не пересказывает лишь Евангельские повествования, но мотивирует события, для чего сопоставляет иногда новозаветные события и указания с ветхозаветными (например – при объяснении того, почему Искупление должно было произойти чрез Жену³², при указании на внешний облик Христа³³ и проч.), и предлагает многие другие объяснения. Раскрывая мысль, что весь мир становится участником благ, данных чрез Крест Христов, автор говорит, что на это указывало уже положение на Кресте тела Христова, распростертого на 4 страны света: над головой Господа сияла восточная заря, святые ноги Его принадлежали западу, правая рука обращена была к северу, левая – к югу. Вся природа живет благодаря членам ее Творца и Христос господствует над всем, объединенным чрез Крест, миром³⁴. Седулий в данном им оригинальном обзоре земной жизни Христа Спасителя, особенно же всего чудесного в ней, является автором, для которого описываемые события имеют глубоко жизненное значение и потому выступает здесь не только повествователем, но и учителем христианской общины, который хочет и умеет внести или – точнее сказать – вплести в историческое изложение и мысли, вызываемые в нем текстом и признаваемые назидательными для читателей³⁵. Оратор, задумав, по вступлении в клир римской церкви, послужить ей своим поэтическим дарованием, остановился на мысли – изложить в стихах книгу Деяний Апостольских, которая еще никем не была передана в стихотворной форме и которая привлекала к себе внимание римского клирика тем значением, с каким является здесь ап. Петр. И этот автор дает собственно своего рода комментарий на книгу Деяний³⁶, притом комментарий не на всю эту книгу. Автор сначала, по-видимому, предполагал перифразировать в стихах и объяснить всю книгу, так как начало ее до 6 гл. передано довольно близко к оригиналу; но затем, увлекшись своей тенденцией, стал больше и больше выдвигать ап. Петра, а также и Павла, оставляя как бы в стороне те лица и события, которые не имели близкого отношения к этим двум апостолам. От того его труд получил значение объяснительного повествования не о деяниях всех апостолов, но в сущности о деяниях Петра и Павла.

Несколько стихотворений было написано с нарочитой целью прославления дел Христовых, в связи с событиями Его жизни и вообще событиями библейскими. Если оставить в стороне оригинальное по замыслу стихотворение De passione Domini или De beneficiis suis Christus, древность которого, признаваемая одними³⁷, оспаривается другими³⁸, к группе намеченных стихотворений могут быть отнесены: весьма древняя поэма Delaudibus Domini, автор которой, сказав о случившемся в земле эдуев чудесном обнаружении жизни в мертвеце, которое может вызвать только Христос, излагает затем благодеяния Христовы людям в творении и искуплении человека³⁹; Rusticii Helpidii carmen de Christi Jesu beneficiis⁴⁰, в котором кратко обозревается все соделанное Христом для блага человечества; подобного же содержания стихотворение De Jesu Christo deo et homine; так наз. Carmen ad Deum post conversionem et baptismum, где содержится обращение к Богу с прославлением Его величия, свойств и дел.

Идея прославления Бога и Его вседейственной силы, вместе с прославлением верных рабов Божиих – святых мужей и жен, и достопамятных событий в истории христианской церкви, является, далее выраженной в нескольких группах стихотворений, имевших в своем содержании, отчасти же и в своих литературных формах, некоторые своеобразные черты. Таковы – гимны, которые получили на Западе, как и на Востоке, широкое развитие и распространение, в качестве отчасти противовеса еретическим гимнам⁴¹. Представляя, так сказать, лирическое изложение христианской веры и отчасти истории христианства, в ее отдельных моментах, эти произведения христианского поэтического творчества, взятые в целом, по своему содержанию, по глубине и возвышенности чувства, в них выраженного, по значительной самостоятельности многих из них, в сознании христианского читателя стоят много выше античной римской лирики вообще и религиозной римской лирики в частности. Писали христианские гимны⁴²: Иларий Пуатьесский, вероятный переводчик так наз. «Ангельской песни» или «Великого славословия» и предполагаемый составитель нескольких сохранившихся доселе и усвояемых ему гимнов, которые могли входить в его Hymnarium или Liber hymnorum, – писатель глубоко религиозный, владевший всеми средствами античного образования, умевший писать языком возвышенным и вместе задушевным, и потому давший основание Исидору Севильскому усматривать в этой его литературной деятельности первый расцвет христианского латинского песнетворчества⁴³; Дамас, видный составитель стихотворений с характером гимнов; Амвросий Медиоланский, автор нескольких, несомненно принадлежащих ему, гимнов, писатель, который своей деятельностью в этом направлении поднял латинские христианские гимны на степень художественных произведений; Аврелий Пруденций Клемент, вообще самый значительный латинский христианский поэт, автор так наз. «повседневных гимнов» (Kathemerinon) и затем, «мученических гимнов» (Peristephanon, «О венцах»), написанных к дням памяти мучеников, испанских и римских; Седулий, автор стихотворения, отдельные части которого пелись в праздники Рождества Христова и Богоявления Господня; Венанций Фортунат, известный превосходными гимнами: Vexilla regis prodeunt и особенно Pange lingua gloriosi proeliui certaminis, великолепным песнопением во славу христианства и некот. друг.⁴⁴ Прославлению святых посвящали также свои труды: Павлин Ноланский, который оставил ряд стихотворений в честь св. Феликса Ноланского и Павлин из Перигье, давший эпическое стихотворение о Мартине Турском⁴⁵.

Своеобразный вид латинской христианской поэзии представляют эпиграммы, т. е., по буквальному значению слова, надписи (точнее – надписи), сохранившиеся частью на мраморе, частью в снимках. Начало этому виду христианской поэзии положил один из самых выдающихся Пап IV века Дамас, писавший надгробные надписи в честь давно умерших святых, как и недавно скончавшихся благочестивых людей, а также – иные надписи, посвященные в церквах и часовнях в честь чтимых Церковью лиц и в память замечательных событий.

Некоторая часть памятников представляет разбор уклонений от церковного учения в догматических пунктах. Таковы: Carmen adversus Marcionitas⁴⁶; дидактико-догматические и вместе полемические против ересей поэмы Пруденция Apotheosis и Hamartigenia⁴⁷; направленный против донатистов Abecedarjus Августина или – по другому заглавию – Psalmus contra partem Donati ⁴⁸; стихотворение Проспера Аквитанского Περί άχάρίστων id est de ingratis⁴⁹, направленное собственно против полупелагиан и, может быть, противопоставлявшееся стихотворению De providentia Dei, которое проникнуто было пелагианским учением.

Были стихотворения, авторы которых с целями опровержения ложных учений – языческих и еретических или признаваемых еретическими, соединяли цели нравственного назидания читателей. Такова Psychomachia Пруденция⁵⁰, где в аллегорической форме представлена борьба добродетелей и страстей в душе человека. Были дидактические стихотворения и на иные темы, например, Альдхельма De laudibus virginum⁵¹, где говорится o целомудрии разных степеней и обозреваются жизнь и дела целомудренных мужей и жен,a затем, в особом отделе поэмы – De octo principalibus vitiis, идет речь об обязательности для целомудренных людей борьбы с пороками вообще. Сюда же может быть отнесено письмо Авита De laude virginitatis или De consolatoria laude castitatis⁵².

Между памятниками латинской христианской поэзии есть стихотворения, в которых христианские идеи облечены вполне или отчасти в образную форму. Таково приписываемое рукописями Киприану Карфагенскому, хотя ему не принадлежащее, стихотворение, которое в рукописях озаглавливается De Pascha, но в виду его содержания, более правильно надписывается – De cruce или – De ligno vitae⁵³. В этом оригинальном стихотворении, под образом некоего дерева, растущего в средине земли над источником, представлен Христос, а под разными моментами возрастания дерева, с событиями, которые здесь совершаются, мыслятся разные моменты в истории жизни Спасителя и в истории основанной Им Церкви. Сюда также может быть, кажется, отнесена, на основании некоторых деталей, поэма De Phoenice, приписываемая Лактанцию. В этой поэме, по всей вероятности написанной в ту пору, когда в сознании автора еще живы и свежи были мифологические представления, но когда он все же был уже довольно близко знаком и с некоторыми библейскими и христианскими представлениями, эти представления выразились достаточно заметно, частью в описании рощи, где живет Феникс, напоминающем библейское представление рая, особенно же – в представлении об этой удивительной птице, как существе способном к религии и обязанном чтить Бога, существе счастливом, вследствие свободы его от уз Венеры, наслаждающемся смертью, потому что смерть приводит его к вечной жизни⁵⁴.

Есть памятники описательной поэзии. Предметом ее бывали, например церкви. Аполлинарис Сидоний дал краткое, но содержательное описание одной церкви в Лионе⁵⁵, Фортунат описал кафедральную церковь в Нанте и кафедральный собор в Туре⁵⁶. Описывался внутренний мир человека и внешние обстоятельства жизни. Таковы: автобиография Павлина из Пеллы, носившая заглавие Eucharisticos⁵⁷ в соответствие проведенной здесь мысли о благодарности Богу за все, стихотворение замечательное по своему содержанию, так как здесь отчетливо обрисовывается простая, христиански настроенная душа автора со всеми ее стремлениями, а также представлена и внешняя жизнь автора; сделанное Павлином Ноланским, в стихотворении к Цитерию, описание путешествия по морю некоего Мартиниана⁵⁸ и т. п. Есть памятники литературы писем, например, письма Авита ad Fuscinam sororem de laude virginitatis, Павлина – к Авзонию и Иовию.

Составляя свои стихотворения на христианские темы, латинские поэты на свои труды смотрели как на служение Христу и Его Церкви. Это не только предполагается самим содержанием их творений, но иногда и прямо выражается ими. Рустиций Елпидий начинает свое Carmen de Christi Iesu beneficiis молитвой ко Христу об очищении сердца автора и о принятии его стихотворения, как приношения или дара Богу⁵⁹. Подобного рода мысли выражали и некоторые другие христианские поэты⁶⁰. Прочие поэты прямо не выражали ничего такого; но, судя по аналогии, мы вправе предполагать, что они по крайней мере могли иметь нечто подобное в своем сознании. Эта черта достаточно оттеняет высоту взгляда христианских поэтов на свои задачи.

При составлении стихотворений некоторые поэты имели в виду весьма обширный круг читателей из христиан, иногда же собственно молодое поколение. Так, Клавдий Марий Виктор, автор стихотворения на библейски-историческую тему, предназначил свой труд ближайшим образом для своего сына Этерия, а затем – для целей христианского воспитания и образования юношества вообще⁶¹.

Памятники латинской христианской поэзии имели значение прежде всего для своего и ближайшего к ним времени. Они вносили в сознание язычников христианские взгляды на язычество, знакомили язычников с христианскими идеями и представлениями, а вместе с тем вводили эти представления в более широкое обращение и в христианском обществе. Признание такого значения за этими памятниками уже отчасти предрешается теми сведениями, которые имеются об их авторах и о способности последних выполнить свои задачи.

Поэты, полемизировавшие с язычниками, могли если не все, то многие с уверенностью рассчитывать на успех, потому что то, о чем шла у них речь, было известно им близко и точно, к тому же они в значительной мере владели средствами античной школы.

Образование Коммодиана, самого, кажется, раннего из известных ныне латинских христианских поэтов и первого по времени латинского поэта-полемиста в частности, было обычным образованием лиц высших сословий той поры⁶². Павлин Ноланский, происходивший от знатных и богатых родителей из города Бордо (Burdigala), в котором научные занятия процветали тогда больше, чем где-либо⁶³, мог пройти и действительно

прошел хорошую школу. Его учителем был никто иной, как Авзоний, который по своему интеллектуальному значению занимал среди своих земляков-современников центральное положение⁶⁴. Пруденций, окончивший обычную грамматико-риторическую школу, изучал в ней и отечественных и греческих авторов, и ознакомился практически с курсом декламации. Об образовании Енделехия свидетельствует буколическая форма его стихотворения, взятая у Вергилия, влияние на него метров Горация и сравнительное изящество стиха.

По своему общественному положению и занятиям многие писатели христианские долгое время стояли близко к языческому миру и могли знать его хорошо. Коммодиан по своей первоначальной профессии был юристом, как полагают на основании Carmen Apologeticum, где имеется значительное количество выражений из римского юридического языка⁶⁵. Павлин Ноланский до своего крещения занимал видное общественное положение: он исправлял консульскую должность. Пруденций был адвокатом; дважды, по-видимому, исполнял обязанности наместника провинции, вероятно, – Hispaniae Tarraconensis; позже он, по тогдашним понятиям, еще дальше подвинулся в своей государственной карьере, заняв должность при особе самого императора. Север Санкт Енделехий по занятиям был ритор.

Некоторые из этих авторов могли быть хорошо знакомы с язычеством не только по своим школьным занятиям и своему положению, но и потому еще, что сами долго жили в язычестве. Например, Коммодиан, сын родителей язычников, был воспитан в их религии и только впоследствии, познакомившись с Библией, прежде всего – с Ветхим Заветом, стал сначала, как не без основания можно думать, прозелитом иудеев, а потом перешел и в христианство.

Все вообще христианские поэты, в своих стихотворениях не упускавшие из виду тех

потребностей общества, которые сложились под влиянием античных традиций, являлись в большей или меньшей степени подготовленными к своему делу. Клавдий Марий Виктор, как есть основания думать, не только своей жизнью, но и своим духовным развитием связан был с Массилией (ныне Марсель), которая издавна славилась образованием своих граждан⁶⁶, называлась вторыми Афинами и вообще выделялась из ряда других городов научными успехами. В своем изложении истории творения и жизни человечества он ясно обнаружил влияние на него классических писателей. У Вергилия взял он, например, краски для описания рая, под влиянием того же поэта изложил рассказ о ночном нападении Авраама на врагов, у него же заимствовал много образов и выражений. Под влиянием Лукреция, именно V, 1241 слл., написал он тот отделец во II книге ст. 90 слл., в котором имеется экскурс о металлах, замеченных первыми людьми; у Лукреция же взяты и некоторые другие краски, а также и отдельные выражения. Довольно много пользовался он Овидием, в особенности его Метаморфозами; знаком был и с другими писателями⁶⁷. Стихосложение его, при всех недостатках, обусловленных влиянием времени, отличается от современных стихов сравнительной чистотой, что объясняется именно частым обращением автора к лучшим образцам⁶⁸. Аратор, по свидетельству современника⁶⁹, сын человека очень образованного (egregie litteris eruditus) и сам по смерти отца, благодаря принятому в нем участию, получил очень хорошее образование в Милане и Равенне, центре остготского королевства, и это образование, развившее его природные дарования, открыло ему путь не только к адвокатской карьере, но даже ко двору Теодериха, после того как он произнес пред последним речь по делу далматов. Его начитанность в классической литературе обнаружилась в многочисленных у него отзвуках античной поэзии, с ясностью отразившись и на внешней форме стихотворения. Стихи его, в общем, сравнительно хорошо построены. Венанций Фортунат учился в грамматической и риторской школе той же столицы остготов Равенны. Образование его, правда, было несколько односторонне, о чем и сам он жалел, однако все же оно было довольно обширное и, во всяком случае, обычное. Пробелы в знаниях он впоследствии сам восполнил и, как человек даровитый, восполнил быстро. О Седулии известно, что он в молодости занимался философией (philosophia) и светскими науками (saecularibus studiis) и свое поэтическое дарование посвящал языческой поэзии (lusibus infructuosi operis, как говорит сам он⁷⁰), – ясный знак, что в этой области он был полным хозяином. О том же выразительно свидетельствует сам его язык, в котором, рядом с элементами христианского поэтического стиля, есть множество следов античной поэтической речи. Он нередко следует Вергилию; видны признаки знакомства с Теренцием, Тибуллом, Овидием, Луканом. Достоинства языка Седулия, казавшиеся особенно значительными с точки зрения позднейшего времени упадка, так высоко ставились, что его стихами одно время пояснялись правила грамматики и метрики и к ним обращались, как к доказательствам для лексикальных целей. О большой литературной начитанности Ювенка также дает право говорить сохранившийся его главный литературный труд. Видимо под влиянием чтения языческих поэтов, он и сам усвояет Богу наименования не христианские, называя Его tonans, summus tonans, sublime tonans. Все вообще изложение Ювенка показывает в нем писателя, у которого продукты христианского поэтического творчества соединились с элементами классического образования. Писал он просто. Ему почти чужда напыщенная и искусственная манера изложения, так сильно распространившаяся в позднейшей римской литературе. Поэтическая одежда, в которую облекает он свой рассказ об евангельских событиях, соткана по большей части по образцу классического стиля, особенно по Вергилию. Автор стихотворной обработки «Семикнижия» знаком сСаллюстием, Ливием, Тацитом, Лукрецием, Вергилием и друг. поэтами⁷¹; в языке его много следов античной стихотворной речи, особенно речи Вергилия, Горация, Овидия, а также Персия, Ювенала. Автор стихотворения in Genesim ad Leonem papam, излагая библейскую историю творения человека, называет его счастливым созданием, которое ведет свое происхождение «с Олимпа» (Olympo, v. 126), в смысле «с неба» и употребляет другие античные выражения⁷².

Алцим Экдиций Авит, в третьей книге De spiritalis historiae gestis, говоря, что человек даже с сотней языков и с железным голосом не в состоянии был бы исчислить наступивших после грехопадения бедствий, употребляет выражение, очень сходное с выражениями классических поэтов⁷³. У Драконтия, как и у некоторых других авторов, прямо бросается в глаза обилие выражений, полностью взятых у классических писателей. Автор стихотворения De Lesú Christo deo et homine так часто пользуется античными выражениями, что среди исследователей одно время держалось даже мнение, будто это стихотворение вообще составлено из выражений древних языческих поэтов, лишь приноровленных христианским писателем к обозначению христианских идей. В новое время мысль эта оставлена, но близость многих выражений христианского поэта к выражениям античной поэзии признается и теперь в полной мере. Автор стихотворения De Pascha (вернее – De cruce или De ligno vitae) также обнаруживает следы влияния древнего эпоса, особенно Вергилиева. Проба, знатная римлянка, изложившая часть ветхозаветной и новозаветной истории Вергилиевыми стихами, уже этим одним засвидетельствовала свое хорошее образование, помимо того обстоятельства, что она, до обращения в христианство, описала, по ее словам⁷⁴, в эпическом стихотворении, историю недавно протекшего времени. В языке и выражении Альдгельма наблюдаются следы тщательного изучения древнейших языческих, как и христианских писателей. Это видно и из отдельных выражений, напоминающих мифологическое убранство речи старинных авторов. Писатель упоминает о Фебе, quem Delo peperit Latona creatrix, о lumina Phoebi, o том, что Titan radios diffundit in orbem, o rex Olympi и мн. под.⁷⁵. Литературная начитанность Сидония Аполлинариса была прямо замечательна⁷⁶.

Но, обладая античным образованием, христианские авторы, если не все, то очень многие, смотрели на него так, как только могли и должны были смотреть просвещенные христиане их времени. Классические писатели были для них, по крайней мере в теории, только средством образовательным и источником знаний о древнем мире; духовная жизнь в существе своем должна была быть, на их взгляд, иной, христианской. Некоторые поэты обнаружили в своих стихотворениях замечательную отданность христианским идеям, вместе с разрывом с прошлым. Когда Пруденций писал Praefatio (Prooemium) к своим литературным трудам⁷⁷, он поразительно строго судил о времени, проведенном прежде среди дел и интересов чисто мирской жизни, до той поры, как он предался литературному труду на пользу христианской Церкви. Заметив, в тоне резкого самообвинения, об ошибках юности и о годах, в которые он проходил мирские должности, как о годах потерянных, Пруденций говорит о своем решении – совсем отдалиться от мира и жить только для Бога. Раньше его деятельность обращена была не к Богу, Которому однако человек должен всецело принадлежать; теперь, когда конец близок (fine sub ultimo), грешная душа, перестав безумствовать, должна потщиться прославлять Бога, и именно словами, если она не может воздавать Ему славу делами. «Пусть душа», говорит он, «наполнит дни гимнами и пусть она ни одной ночи не опустит без песнопения в честь Господа; пусть она борется против ересей и изъясняет кафолическую веру; пусть она сокрушает культ языческий и ниспровергает твоих, Рим, идолов; пусть посвящает песнопения мученикам и апостолам»⁷⁸. Рассуждая здесь о задачах своей христианской жизни, Пруденций говорит не только о том, что ему предстоит делать, но и о том, что он уже делал и делает⁷⁹.

Еще более типичным представителем писателей, разорвавших связь с языческим прошлым и одушевленных исключительно христианскими идеями, может служить Павлин Ноланский. В свое время и он, как и Пруденций, воспользовался всем, что могло ему дать классическое образование; но, сделавшись христианином, он стал к этому образованию и к его безусловным защитникам в особое положение. Взгляд его довольно отчетливо выражен в одном из писем к Авзонию, человеку иного склада мысли. Письмо отправлено было в ответ на жалобы Авзония, который сетовал на молчание Павлина. Касаясь обращенной к Музам просьбы Авзония о том, чтобы Музы возвратили его друга к поэзии. Павлин высказал такого рода мысли: Сердце, посвященное Христу, отрекается от Камен и не открывается для Аполлона. Раньше, вместе с Авзонием, Павлин призывал Феба из его дельфийского грота и называл Муз божествами; из рощ и горных высот просил он дара речи. Теперь дух его находится под действием другой силы и высшего Бога; сей Бог требует от человека иного образа действий. Он воспрещает предаваться пустым занятиям и литературе басней, повелевает подчиняться Его закону и созерцать Его свет. Мудрецы века сего, риторы и поэты, не могут дать ничего полезного и открывающего истину, ибо как могут обладать благом или истиной люди, не владеющие самым главным, не знающие Бога, источника истины и блага, которого можно видеть только во Христе? Он – единственный Свет истины, Путь жизни, Сила, Ум, десница Отца, Солнце правды, источник блага, Сын Божий, отец мира, жизнь нашей смертности и смерть смерти, Учитель добродетели, Бог наш, ради нас облекшийся в человеческий вид, соединяющий людей и Божество вечной связью⁸⁰. Павлин уже не тот, что прежде, когда в нем не усматривали ничего превратного, но когда в действительности он был именно человеком с извращенными склонностями⁸¹. Седулий, в своей духовной жизни отдававшийся сначала обычным интересам просвещенных язычников, под влиянием знакомства и сближения с пресвитером Македонием также совсем переменился, все светское оставил и даже вступил в число клириков, среди которых возвысился впоследствии до сана пресвитера. Создавая в себе поэтическое дарование и зная свои новые христианские обязанности, он и пишет теперь, вместо прежних стихотворений на языческие темы, стихотворение христианского содержания. Он считает себя обязанным и желает – сделать свое дарование полезным для новопознанной им истины и для привлечения к ней и других⁸².

Произведения христианских поэтов латинского запада, при их немалых иногда внутренних и внешних достоинствах, должны были иметь для христианских читателей тем большую цену и авторитет, что некоторые из этих поэтов занимали в христианской общине видное, а иногда и очень видное положение. Коммодиан, как склонны думать некоторые на основании subscriptio в одной рукописи, был епископом⁸³. Понтий Мероний Аниций Павлин, через 4 года после крещения возведенный в сан пресвитера, впоследствии был епископом Нолы. Есть мнение, что был епископом и другой Павлин, автор стихотворной биографии Мартина Турского⁸⁴. Алцим Экдиций Авит, сын епископа г. Вьенны и сам впоследствии занимал кафедру в этом городе. В свое время он представлял одну из опор кафолической церкви на западе в борьбе с арианством. Седулий и Ювенк были пресвитерами. Аратор, после оставления им должности при готском дворе и по принятии священного сана, был субдиаконом в Риме. Венанций Фортунат был пресвитером, впоследствии же возвысился до епископства. Удостоен был епископства и Сидоний Аполлинарис. О значении Амвросия Медиоланского и Дамаса достаточно говорят одни их имена.

Имея для своего и ближайшего времени значение живого выражения библейских и христианских взглядов на важнейшие вопросы веры и мысли, памятники латинской христианской поэзии имеют не меньшую важность и для позднейшего времени, и прежде всего для лучшего понимания языческого прошлого древнего Рима, для выяснения суждений древних христиан об этом прошлом и их отношения к нему.

Во взглядах латинских христианских поэтов на язычество и в полемике их против него нет чего-либо существенно отличного от взглядов и полемики писателей прозаических. Боги языческие признаются или демонами, как например у Коммодиана⁸⁵, или, согласно с Евгемеровым представлением, умершими людьми, как например у Павлина Ноланского ⁸⁶и Пруденция⁸⁷, а само язычество – делом дьявола; народные антропоморфические представления комбинируются иногда с натуралистическими представлениями философов, как у Коммодиана⁸⁸. Это сходство не лишает однако рассматриваемых памятников их ценности в качестве свидетельств о язычестве их времени и, затем, в качестве памятников, характеризующих собственное отношение авторов к язычеству.

С этой стороны особенно бросается в глаза стремление христианских писателей как можно выпуклее представить ложь язычества. Мысль о раскрытии ложности язычества была в такой сильной степени присуща сознанию некоторых христианских поэтов, что обнаруживалась даже в стихотворениях, написанных совсем не с полемической целью. В эпиллии неизвестного автора De Sodoma миф о гибели Фаэтонта выводится из истории о разрушении Содома, а рассказ о превращении жены Лота противопоставляется античным метаморфозам, как истина басне, и таким образом это стихотворение ставится как бы в виде христианского противовеса языческому эпосу о превращениях⁸⁹. Замечательно однако, что как ни решительно было отрицание язычества у христианских писателей, они не впадали в крайности отрицания и не всегда отрицали то доброе, что было присуще язычеству. В своих суждениях о язычестве и язычниках христианские поэты желают быть беспристрастными и иногда действительно являются таковыми. Говоря о Симмахе, Пруденций в полной мере признает дар слова у Симмаха, которому мог бы позавидовать сам М. Туллий Цицерон⁹⁰. Говоря об императоре Юлиане и именно о его заблуждениях в делах религии, христианский поэт вместе с тем вполне признает его военные и государственные заслуги⁹¹.

Еще важнее – следующее. Стихотворения древних христианских латинских поэтов, живших в то время, когда язычество существовало еще как явление современности, и знавших его не только из литературы, но и непосредственно, дают любопытные и ценные указания для изучающих саму римскую языческую старину. Таковы особенно памятники апологетико-полемической поэзии, которые служат полезными дополнительными источниками для познания религиозной доктрины язычества. От Павлина Ноланского в его так назыв. Poema ultimum или Adversus paganos имеем любопытные указания относительно римских культов и миров⁹². Автор стихотворного обращения ad quendam senatorem ex Christiana religione ad. idolorum servitutem conversum дает любопытнейшее описание и характеристику образа действий служителей Цибелы⁹³. Автор стихотворения против Флавиана, обнаруживающий вообще хорошее знакомство с языческим культом, помогает лучшему уразумению современного ему язычества и бросает свет на отношения между язычеством и христианством в конце IV века. В памятниках христианской поэзии содержатся материалы для истории разных течений религиозной мысли в римском языческом мире. Характеризуя этот мир, поэты приводят иногда особо любопытные черты. Коммодиан, например кроме обычных, постоянно встречающихся в христианской полемической литературе замечаний о суеверии времени, о чувственности, которая живет только наслаждением минуты, и т. п., делает указания на язычников, которые в качестве прозелитов, искали спасения у иудеев, не отрекаясь однако из-за этого от своих богов. В Instr. I, 24 изображаются люди, которые ходят то в синагогу (in synagoga), то в храм языческий. Если разуметь здесь под «синагогой» не иудейскую синагогу, как понимают это слово одни, а христианскую церковь, как понимают другие (хотя автор в других случаях различает synagoga и ecclesia)⁹⁴, то и в таком случае открывается явление любопытное. Из того же стихотворения усматривается, что языческие современники автора, при всех сомнениях относительно Бога и бессмертия и несмотря на свой политеизм, волновались характеристичным для III и IV века вопросом: quis est qui a morte redemit (Instr. I, 24, 15)⁹⁵. У Пруденция, в его книгах против Симмаха, находим любопытнейшие сообщения о состоянии и движениях мысли римского язычества при Феодосии. Он же сумел наглядно и вразумительно объяснить обстоятельства, при которых крепла и которыми поддерживалась в римском мире, особенно в подрастающих поколениях, вера в богов, бывших когда-то ничем иным, как простыми людьми. Влияние языческой обстановки на мысль и чувство этих поколений представлено автором, в психологическом отношении, замечательно хорошо⁹⁶. Любопытны и некоторые указания на философские учения и школы времени. Павлин Ноланский, например в poema ultimum своими замечаниями о physici (al: fysici), под которыми нужно разуметь стоиков, и о «циниках, подобных собакам»⁹⁷, дает основание думать, что сближая стоическое и циническое направления, со стороны их принципов, он различал их только тем, что сторонники одного обращали внимание на внешние приличия и требования чувства стыдливости, тогда как сторонники другого пренебрегали этим⁹⁸.

Еще важнее и ценнее те материалы в памятниках латинской христианской поэзии, которые служат для уразумения состава христианских общин в римском государстве, для определения течений и движений христианской богословствовавшей мысли и для выяснения церковно-исторических событий.

Carmen ad quendam senatorem является выразительным свидетельством об одном из случаев возвращения в язычество и людей в некоторой мере образованных. Этот сенатор, человек по возрасту еще не старый⁹⁹ и вообще не установившийся, по свойству же ума отличавшийся особой пытливостью, видимо, был одним из тех, нередких в Риме людей, которые в области религии не удовлетворялись сухим философским скептицизмом и искали Бога всюду¹⁰⁰. Он принял христианство, «проник во врата истинного закона»¹⁰¹, но христианство, удовлетворявшее других, даже таких серьезных мыслителей, как Марий Викторин¹⁰², почему-то не удовлетворило его. Тогда он обратился к мистериям, которые для язычников времени империи имели особую привлекательность¹⁰³. Он участвует в

культе так наз. Матери богов Цибелы¹⁰⁴. Многие стихотворения важны для выяснения настроения современных им христиан. По местам и по временам это настроение бывало очень тревожным, вследствие не прекращавшихся попыток языческой партии доставить торжество старой государственной религии. Такое состояние духа естественно могло явиться у христиан, например, после начавшегося движения Алариха на Рим и именно оно, по-видимому, вызвало Пруденция к составлению стихотворения Contra Symmachum¹⁰⁵. В подобном же положении были христиане в ту пору, когда, при восстании Евгения против императора Феодосия, языческая партия сенаторов с префектом города Флавианом, бывшая на стороне узурпатора, подняла голову, рассчитывая в случае ожидаемой победы его, произвести переворот в пользу прежней государственной религии, и когда префект старался привлечь на свою сторону отличиями и подарками и христиан. Флавиан однако пал и в этом падении опасного врага христиане естественно усмотрели поражение языческой партии, что и отразилось в стихотворении против Флавиана или contra paganos¹⁰⁶.

В памятниках латинской поэзии имеются и иные ценные материалы для истории христиан в Риме. Пруденций в Contra Symmachum libri дает указания относительно многочисленности христиан в Риме в его время. По нему, сенаторы, за сравнительно немногими исключениями, обратились в христианство; остались на Тарпейской скале лишь немногие¹⁰⁷, т. е. немногие пребыли верными прежнему культу Юпитера в Капитолии, следовательно – вообще старому государственному культу¹⁰⁸. Христианский автор перечисляет те знатные патрицианские фамилии, которые приняли христианство и затем опять говорит, что держатся старых суеверий только немногие (vix pauca invenies gentilibus obsita nugis ingenia)¹⁰⁹. По нему и низший бедный класс населения стал христианским. Все, живущие в чердачных помещениях (celsa cenacula), все, получающие от правительства по бедности хлебные дачи, посещают могилу апостола Петра у подножия Ватикана или спешат к базилике Латеранской, чтобы получить там священный знак хрисмы (unde sacrum referat regalі chrismate signum), другими словами – креститься, так как в Латеране был баптистерий¹¹⁰. Отсюда христианский автор делает вывод, что Рим решительно высказывается за христианство и что хотя отдельные лица и стоят вдали от него, но голос их, как бы они ни были знатны, заглушается общим голосом массы населения. Можно пожалеть только, что Пруденций не позаботился привести в полное согласие с этими обобщениями своих же собственных слов о том, что в то время, когда Феодосий вступал в Рим, город был еще окутан облаками дыма, который поднимался от языческих жертв¹¹¹. В диалогическом стихотворении Енделехия есть замечание, указывающее на особое распространение христианства со времени Феодосия в городах и на сохранение язычества преимущественно в деревенских захолустьях, в pagi.

Выше было приведено указание Пруденция на одно из христианских Таинств. Другие указания на совершение Таинств, отчасти в связи с сообщениями о богослужении и иных выражениях богопочтения, имеем от автора центона De ecclesia, от Павлина из Пеллы, от Аратора и Седулия.

В так наз. центоне De ecclesia, кроме описания церкви, указания на совершающиеся в церкви моления верующих при богослужении, на произносимую при этом проповедь священнослужителя, дается описание приобщения верных после проповеди¹¹². В автобиографии Павлина из Пеллы имеется свидетельство о факте допущения к Евхаристии, после покаяния во время Пасхи, человека, дотоле склонявшегося к еретическим заблуждениям¹¹³. Аратор, касаясь вознесения Христа, замечает, что Господь благоволил вознестись на небо с того места (Масличной горы), откуда люди получают елей, блистающий на их челе в форме креста (signata fronte), когда помазанных совне очистило внутреннее помазание именем Христа¹¹⁴, – очевидное указание на помазание елеем, которое в древней Церкви следовало за крещением. У Седулия, как видим при рассмотрении его Carmen paschale, также содержатся упоминания о некоторых Таинствах.

В диалогическом стихотворении Енделехия одно из лиц диалога, объясняя своим собеседникам-язычникам причину избавления его стада от моровой язвы, говорит, что стадо спасено знамением креста, которое есть знамение Бога, почитаемого в больших городах. Этот знак, положенный на средине чела (hoc signum, mediis frontibus additum), спас все стадо: страшная язва пропала, болезнь утратила свою силу¹¹⁵. О значении крестного знамения говорит и Пруденций в гимне ante somnum, советующий, во избежание пустых и напрасных тревог, наводимых ложными сновидениями, знаменовать себя крестом пред отходом ко сну¹¹⁶. В гимне Венанция Фортуната Vexilla regis prodeunt обращает внимание представленный здесь взгляд на Крест, к которому пригвожден был Господь. Крест есть алтарь, на котором заклан был Агнец, т. е. Сын Человеческий, в качестве искупительной жертвы и этот алтарь становится троном. Сына Божия, с высоты которого Он, как царь, правит вновь приобретенным человеческим родом¹¹⁷. Примечательно и понимание вещества Креста Господня. По представлению западного гимнода, нашедшему впоследствии дальнейшее развитие в средневековых легендах о кресте, ствол Голгофского Древа крестного, по своему происхождению был отпрыском древа жизни, стоявшего в раю¹¹⁸. В представлении Креста, этого обновленного древа жизни, перекладина на Кресте мыслится, как сучок древа жизни. На нем висит выкуп за человечество, освобождающий последнее. Это – выкуп не скудный. Висит он на перекладине Креста, как на весах (statera), и оказывается весящим больше, чем грехи мира. Посему ад, пленивший и удерживавший свою добычу – человечество, должен выдать эту добычу.

В рассматриваемых памятниках есть многочисленные данные для истории христианского богослужения. Амвросий своим утренним гимном Aeterne rerum conditor предполагает существование утреннего богослужения у тогдашних христиан, а гимном Iam surgit hora tertia указывает на особое значение третьего часа для христианина. Пруденцием в Hymnus VIII kalendas ianuarias даются некоторые сведения о празднике Рождества Христова, а в hymnus Еріphaniae – о разности в воспоминаниях, которые соединялись с праздником Богоявления в западной церкви сравнительно с восточной. На востоке праздник Богоявления всегда был праздником Крещения Господня, так как именно во время крещения Христос Спаситель явился Богом. На западе же праздник Богоявления понимался, прежде всего, как день, когда Христос явился Богом пред язычниками в лице собственно восточных мудрецов-волхвов, почему в этот день вспоминалось прибытие волхвов, а также избиение младенцев в Вифлееме, стоявшее в связи с тем событием. Пруденций в гимне на Богоявление также вспоминает поклонение волхвов и, в связи с этим, избиение вифлеемских младенцев. На вспоминание, в день Богоявления, всех этих событий и, кроме того, чуда в Кане, явившего в Господе владыку природы, указывается и в одном из гимнов Седулия¹¹⁹. Есть в памятниках сообщения о церковных процессиях. У Венанция Фортуната в гимне Vexilla regis prodeunt описывается церковное шествие с хоругвями и святынями, совершенное по одному случаю в Пуатье.

В памятниках латинской поэзии весьма многочисленны фактические данные для выяснения почитания Божией Матери и святых. Аратор, в своем изложении книги Деяний Апостольских, именно при пересказе речи ап. Петра в праздник Пятидесятницы, на протяжении немногих стихов, трижды упоминает о Богоматери¹²⁰, хотя в Деяниях не было дано к тому особенного повода. Это считается ясным знаком того, что особое почитание Богородицы уже в ту пору упрочивалось. Труд Аратора ценен и данными по вопросу о призывании святых и почитании святынь. Еще важнее в последнем отношении эпиграммы Дамаса, выразительно свидетельствующие о распространенности в его время почитания святых и мучеников, и веры в силу и действенность их ходатайств. Эпиграммы эти ценны особенно, потому что были отчасти составлены после предварительных разысканий автора с помощью устного и записанного предания. Таково стихотворение 23-е, посвященное Марцеллину и Петру, и написанное, по сообщению автора, на основании того, что он узнал от их палача, когда был мальчиком (cum puer essem). Пруденций, при описании страданий мучеников в мученических гимнах, пользовался, хотя и не в одинаковой мере, всеми существовавшими источниками сведений о мучениках, именно: записями о мученичествах, представлявшими или копии судебных протоколов, составленных язычниками и сообщенных христианам (Acta), или сказания о мученичестве, составленные христианами (Passiones); сообщениями о мучениках в творениях отцов Церкви и вообще церковных писателей; наконец, устными преданиями о страданиях мучеников. Драгоценны изложенные Павлином Ноланским, в стихотворениях на день памяти св. Феликса, сказанные о жизни Феликса и обнаружениях силы Божией во славу Феликса при его жизни и после смерти, о почитании памяти святого на празднике в Ноле, о численности поклонников и пр.

Церковный историк и археолог найдет в памятниках латинской поэзии нескудный материал и по многим другим церковно-историческим и археологическим вопросам.

Весьма любопытно, что автор стихотворения, которому усвояется заглавие De cruce или De ligno vitae (в ркп. De Pascha), видимо¹²¹, представляет крест Христов, как такой крест, в котором поперечная горизонтальная балка соприкасалась с вертикальной не сверху, как это было в кресте трехконечном, как наз. crux commissa, но ниже верха, входя здесь в основную балку, как это было в crux immissa, кресте четвероконечном. У Павлина Ноланского есть указания на большое стечение поклонников к могиле Феликса, на устройство, освещение и украшение церкви Феликса в Ноле, на изображение в ней с надписями и т. п.¹²² В труде Аратора выражено достойное внимания мнение о дне смерти апп. Петра и Павла. По Аратору (так же как и по Пруденцию¹²³, равно и по Августину, апостолы Петр и Павел страдали и скончались неодновременно; они скончались мученической смертью в один день, но не в один год, так как один из апостолов умер годом раньше¹²⁴.Это мнение, видимо (если судить по приему папой Араторова стихотворения), не возбуждавшее возражений и со стороны папы Вигилия, приобретает совершенно особый интерес в виду выраженного в декрете папы Геласия об апокрифических книгах, притом выраженного с большой резкостью, совершенно иного взгляда на предмет¹²⁵. У Фортуната находим сообщения весьма типичные, о крещении саксов епископом Феликсом, о крещении евреев Авитом, о принятии христианства Брунгильдой и мн. др.¹²⁶

Некоторые из материалов, содержащихся в памятниках поэзии латинского Запада, имеют большую важность для истории богословской мысли. У Коммодиана, жившего еще в то время, когда римский политеизм был в силе и когда, следовательно, было естественно христианам особо подчеркивать мысль о единстве Божественного существа, замечается в рассуждениях о Троице именно преобладание мысли о единстве Бога. В связи с этим

основным воззрением могла находиться и христология Коммодиана, представляемая в следующих главных чертах. В соответствие Богоявлениям в Ветхом Завете, сводящимся к Богу Отцу и в Новом Завете в Сыне является Бог Отец. Единый Бог, Он Сам как бы становится Сыном, облекаясь телом, в котором, в качестве духовной силы, действует Сила Божия. Человечество Христа при этом отождествляется с телесностью. Дальнейший вывод отсюда был бы такой: на кресте страдал Бог и именно Бог Отец¹²⁷. В Paschale carmen Седулия есть материал для выяснения суждений автора о Троице и Лице Иисуса Христа. Автор стоит на точке зрения Никейского собора, как это видно из слов его об Арии и из выражений, употребляемых для определения существа Сына, отчасти взятых из Никейского вероизложения. Христология в тесном смысле слова, вместе с вопросом о взаимном отношении природ во Христе, как это отношение определилось в 431 и 451 годах, является у него еще не вполне выясненной, очевидно, потому что автор жил и писал раньше христологических споров, во время которых было определено Церковью кафолическое учение о Христе, хотя и не далеко отстоял от этого времени, так как, видимо, был на пути к предпочтению выражения θεοτοκος выражению χριστοτόκος¹²⁸. В гимне Амвросия Deus creator omnium Св. Дух называется «Духом Христа и Отца» (Christi Patrisque Spiritus), обстоятельство, напоминающее о том, что во времена Дамаса и Амвросия поднимал голову македонианизм, отвергавший Божество Св. Духа. Здесь же, в последней строфе, обращает внимание выразительное указание на единство Трех Лиц Троицы в словах: Trinitas unum potens per omnia, т. e. Троица, при Трех Лицах составляющая единое и единственное Существо, которое имеет власть над всем¹²⁹. В Рождественском гимне Амвросия: Veni redemptor gentium весьма наглядно выражено учение о Христе, как истинном Боге и истинном человеке. Стихотворение неизвестного, наверное, но во всяком случае довольно древнего (если не III, то IV века) автора, обращенное adversus Магcionitas¹³⁰, дает ценные указания для истории ересей и догматов. В поэме Пруденция Apotheosis, как показывает отчасти и само заглавие поэмы, раскрыто положение о божестве Христа, вместе с разбором лжеучений еретиков о природе Христа; в поэме того же автора «о происхождении греха» раскрыт, в связи с учением Маркиона, вопрос, в ту пору, как впрочем и всегда почти, занимавший умы многих. Есть у поэтов данные, положительные и отрицательные, для истории взглядов об усвоении спасения. Гимн Амвросия Iam surgit hora tertia ценен для учения о благодати и для определения значения веры в деле оправдания. У Седулия в Paschale Carmen обращает внимание отсутствие следов влияния Августинова учения об усвоении спасения. В стихотворении Клавдия Мария Виктора, жившего, по-видимому, в Массилии, вблизи монастыря Иоанна Кассиана, как и в письме того же Виктора к Сальмону, замечается отражение так наз. полупелагианского воззрения в учении о благодати и свободе¹³¹. Есть в памятниках указание на то, чего требует Бог от человека в случае отклонения последнего от спасительного пути. Павлин Ноланский раскрывает, например мысль, что Искупитель, более сострадательный, чем воздающий по делам, требует одного раскаяния¹³². Автор Carminis ad quendam senatorem, призывая совратившегося вернуться к покинутой им истине, говорит, что раскаянием все может быть исправлено, потому что кто кается в своей вине, тому не придется быть в ответе¹³³. В одном из стихотворений, имевших назначением привлечь язычников к христианской вере, выражается мысль, что для получения желаемого от Истинного Бога, Бога христиан, нужно только веровать в Него и иметь чистое сердце¹³⁴.

Поразительна вера во вседейственную силу Божию, одушевлявшая некоторых христианских поэтов. Раскрывая мысль, что велениям Божиим подчиняется вся природа, Седулий говорит в Paschale Carmen, что если Господь повелит, чтобы среди зимы была жатва, то и зима даст жнецов; повелит Он появиться виноградному соку весной и это будет; ибо все времена повинуются Божественному слову¹³⁵.

Церковного историка не может не занимать отсутствие в одних памятниках всяких следов учения о римском приматстве и о каких бы то ни было исключительных правах римского епископа, и наличность таких следов – в других памятниках. У Седулия в Paschale Carmen не усматривается даже и намеков на притязания римских епископов и их обоснование. Напротив, у Аратора, писавшего свое изложение Деяний Апостольских с заранее поставленной целью – выдвинуть римскую кафедру, есть много следов мысли об особом значении Петра среди других апостолов, а с тем вместе и о преимущественных правах его кафедры в Риме. Автор называет Петра первым в лике апостольском¹³⁶, говорит, что рука, которая закидывала рыбачью уду, прилагается «к ключу» (ad clavem)¹³⁷, что Агнец вручил именно Петру своих овец и что Петр, в качестве пастыря, умножает стадо на всей земле¹³⁸. Проводя сравнение между 40-летним хромым, которого приносили к дверям храма, и народом еврейским, которого пророки довели только до двери в христианское царство благодати, Аратор говорит, что эта дверь вверена Петру¹³⁹. «О, хромой», прибавляет автор, «ты всегда будешь лежать здесь, если не воззовешь к Петру»¹⁴⁰, которому таким образом, доверен впуск на небо. В этих и подобных выражениях, как и во всей обрисовке деятельности апостола, явно проглядывает желание писателя-паписта возвысить Петра над всеми апостолами и возвеличить римскую кафедру. Мысль о Петре, как земном наместнике Христа, как земной главе христианства, еще не выражена ясно, но она (по справедливому замечанию одного исследователя) содержится здесь в скрытом виде.

В произведениях некоторых авторов рельефно отражается мистический склад мысли древних христиан, их ожидание последних дней и второго пришествия Господа Иисуса и в связи с этим – их до крайности тревожное настроение.

Коммодиан говорит в Instructiones¹⁴¹ об антихристе, о сокрытом народе всемогущего Христа, Бога живого, о конце этого века, о Воскресении и последнем Суде. В Carmen Apologeticum он опять набрасывает картину последних времен существования мира, с особой отчетливостью обрисовывая возбужденное состояние христиан, все мысли которых сосредоточивались на приближение последних дней. Весьма важным признается весь отдел об антихристах, так как Коммодиан есть, по-видимому, первый латинский автор, у которого появляется это сказание об антихристах. Здесь антихрист является в двух видах и один из антихристов одолевает другого, но потом и сам побеждается Христом. В основе воззрений на антихристов лежат, как обычно признается, два представления. Одно из них дано иудейским учением об антимессии, развившимся из провещаний пророков, другое – римским народным сказанием о возвращении Нерона, который не умер, но убежал к парфянам¹⁴². Автор весьма древнего стихотворения De Iaudibus Domini на описываемое им чудесное событие в земле Эдуев (обнаружение жизни давно умершим человеком) смотрит как на предзнаменование также близкого Пришествия Господня¹⁴³.

Склонность к истолкованию ветхозаветных событий в смысле предуказания на новозаветные события, вообще сильно развитая в древней Церкви, в латинской поэзии выразилась во множестве сопоставлений, существенно дополняющих тот материал,который имеется поэтому предмету в христианской прозаической литературе. Пруденций, например в Hymnus Epiphaniae сопоставляет спасение Господа от рук Ирода и спасение Его прообраза Моисея¹⁴⁴. Тот же писатель, изображая в «Психомахии» душевную борьбу со страстями и вообще заблуждениями, выражает мысль, что прообразом этой борьбы служит для нас Авраам¹⁴⁵. Когда Авраам узнал, что Лота пленили цари Содома и Гоморры, он отправился в поход с 318 рабами, победил врага и освободил Лота. Так и мы должны быть бдительны в борьбе с пленяющими душу страстями: в этой борьбе также помогут нам «318 = τιη рабов», т. е. (если раскрыть аллегорический смысл, который заключен в этой библейской цифре «318», обозначаемой по-гречески через «τιη» и для этого припомнить, что буква «τ», обозначающая «300», означает также и крест, на который эта буква походит по внешнему виду, и что буквы «ιη», означающие «18», суть вместе и начальные буквы имени «Ίησοΰς») поможет «крест Иисуса», поможет вера в распятого на кресте Иисуса Христа¹⁴⁶. И события в Евангельской истории истолковываются нередко в таинственном смысле. По Седулию, фактом метания жребия из-за нешвейного хитона Господня и сохранением его в неразодранном виде воспрещается, прообразовательно, разделение в Церкви христианской¹⁴⁷; трехчасовой мрак по смерти Христа должен был указывать на трехдневное пребывание Господа во гробе¹⁴⁸; истечение из Тела Его, после прободения, крови и воды предуказывало на возрождение наше в водах крещения и на питание наше Телом и Кровью Христовыми¹⁴⁹. Тот же Седулий сближает четверичное число евангелистов с четырьмя временами года, 12 апостолов – с 12 часами дня и 12 месяцами¹⁵⁰. Аратор в своем стихотворном изложении книги Деяний Апостольских говорит, что Христос возносится на небо именно с Масличной горы, горы света и мира, ибо масло служит для освящения, а масличная ветвь есть знак мира¹⁵¹. Объясняя 12-ти-кратное число апостолов, он говорит, что эту цифру «12» образует число «4», означающее страны света, помноженное на число «3», которое указывает на лиц Св.Троицы¹⁵². Приобретение Петром после его речи в Пятидесятницу 3.000 новых христиан ставится в связь с числом Божественных Лиц и затем говорится, что эта цифра «3000» составлена из элементов, означающих совершенство, ибо «1000» есть res perfecta¹⁵³. Исцеленный 40-летний хромой есть образ народа израильского, происходящего от Иакова, который боролся с Богом и получил повреждение в ребре. Этот народ также 40 лет «хромал» в пустыне между Богом и идолами¹⁵⁴. Вообще Аратор, одинаково с некоторыми видными выразителями христианского сознания и мысли, усматривал в священном тексте троякий смысл: историко-грамматический, нравственный и аллегорический, и последний у него, видимо, особо выдвигался.

Останавливаясь на моральных суждениях христианских поэтов, видим здесь некоторые следы гуманной настроенности и беспристрастия даже к врагам христианства. Пруденций во введении к 1-й книге стихотворения «Против Симмаха» хотя и сравнивает последнего с ехидной, о которой говорится в Деян. 27, имея в виду яд его красноречия, однако здесь же молит Бога – помиловать Симмаха, который поступил так, как он поступил, по неведению¹⁵⁵.

Он же хвалит беспристрастие Феодосия, который, невзирая на различие в религиозных убеждениях, приглашал на высокие должности и язычников (pago implicitos)¹⁵⁶ и который Симмаха, например, сделал префектом Рима, хотя Симмах энергично оспаривал веру, принятую императором. И вообще Пруденцием выражаются высокогуманные чувства и мысли. В крайне резких словах порицает он, например, кровавые поединки на гладиаторских играх, которые признает позором для царственного народа римлян¹⁵⁷ и все свое полемическое стихотворение против Симмаха заканчивает характерным для автора призывом, обращенным к императору Гонорию – запретить убийства людей на гладиаторских состязаниях¹⁵⁸.

Наблюдается и замечательная прямолинейность и строгость суждений у некоторых христианских поэтов. С такими чертами является еще древнейший христианский поэт на Западе Коммодиан, когда он порицает привязанность некоторых христиан к мирскому.

Христианская вера есть для него дело жизни, которое захватывает всего человека, всю его жизнедеятельность. В суждениях некоторых авторов наблюдаются и крайности аскетизма¹⁵⁹, в параллель которым можно поставить и неправильное понимание брачного союза¹⁶⁰. Наблюдаются и задатки взгляда на непозволительность для христианина употреблять животную пищу¹⁶¹.

Несколько поэтов излагают любопытнейшие представление о судьбе душ праведников и грешников после их смерти. По изображению автора Hamartigenia¹⁶², души грешные погружаются в объятую пламенем бездну, где течет расплавленный свинец (liquido plumbo), горит смола (срав. piceas fossas) и находятся прожорливые черви (edaces vermes); смерть покидает их и они мучаются вечно. Чистые души летят к светилам небесным, оставив мрак земной позади себя (post terga tenebras liquerunt)¹⁶³.

Они вдыхают в себя благовония неувядающих цветов и пьют росу амброзии¹⁶⁴. Жилище праведных и жилище грешных разделены большим промежуточным пространством; однако и блаженствующие и мучащиеся видят друг друга и знают о взаимной судьбе. Это зависит от самой природы души и от свойства духовного зрения. Ошибочно было бы измерять силу зрения духовного ограниченной силой телесного зрения (errat quisque animas nostrorum fine oculorum aestimat)¹⁶⁵. Взор духа остр и как огонь проницает в сокрытое. Ничто твердое не оказывается непроницаемым для духовного зрения. Взор ума пронизывает горы, охватывает границы океана и даже проникает в тартар. Эта сила духовного зрения, наблюдаемая и при жизни в теле (срав. видения во сне), еще усиливается, когда человек сложит с себя узы плоти¹⁶⁶. Посмертная участь праведных и грешных душ, вместе с определяющим эту участь Страшным Судом, также своеобразно обрисовывается в стихотворении, которому усвояется название Carmen ad Flavium Felicem de resurrectione mortuorum и которое вышло, вероятно, из африканского кружка поэтов, группировавшихся около вандальских королей, в начале VI столетия. По представлению, изложенному здесь, из душ, оставивших свои тела, одни заключаются в места мрака (occultis includi tenebris), другие приводятся в небесные пространства, места радости (alias laetis revocari protinus auris)¹⁶⁷, в которых и остаются до воскресения тела, чтобы получить затем воздаяние за свою жизнь. Земля отдаст некогда все в ней сокрытое. Явятся пред Богом в первоначальном земном виде и те люди, тела которых сожжены на кострах, послужили пищей для рыб, диких зверей, птиц. Воззовет Бог¹⁶⁸ и земля с воздухом содрогнется, откроет свои недра и выпустит заключенных в ней людей. Отдельные члены умерших соединятся в тела, и в эти тела войдут души. Тут будут все возрасты, все народы, все сословия. Бог будет восседать на высоком троне (excelso throno), окруженный пророками и мучениками, и бесчисленных множеством ангелов (ministri), и Он повелит праведным вступить в светлое небесное жилище, и с своими светлымителами (praeclaro in corpore) жить в нем вечно. Это жилище блаженных или рай поэтом и описывается, подобно тому, как его описывали другие латинские поэты. Затем описывается осуждение грешников. Стоны и мольбы не помогут им; ангелы схватят их и бросят в адский огонь. Поэт обстоятельно и живо излагает свое представление об адских мучениях грешников, говорит об их поступках и грехах (причем, – факт любопытный – сравнительно немало говорит и об языческом суеверии). Ориенций в Commonitorium, описывая муки, которые за гробом постигнут живших только для мира, говорит, что муки эти будут разные, соответственно проступкам¹⁶⁹. Одних ожидает вечный мрак (tenebrae iuges); другие будут гореть в огне серном (sulphureo igne); еще иные будут охвачены ледяным холодом (illos constringet violento infusa rigore flatibus bibernis dura gelu glacies) и трудно сказать, какая кара тяжелее: мучение ли огнем или холодом (igne sit an gravius frigore supplicium¹⁷⁰); некоторых будут мучить обвившие их змеи (angues)¹⁷¹, иных – накаленная цепь (ast alios candens igne catena teret), еще иных – бесчисленные черви (innumeri vermes) и т. д. Нечестивцы будут подвергнуты мукам еще до наступления Страшного Суда, следовательно, сразу после смерти¹⁷². Праведники, облеченные в белоснежные одежды, будут сиять подобно солнечным лучам, особенно те, которые пребывают в законе Христовом день и ночь¹⁷³, те, которые по обету никогда не оскверняли своей белой крещальной одежды сближением с женщинами, люди чистые не только по телу, но и по сердцу, затем – мученики, священники (sacerdotes) и удалившиеся от треволнений человеческих монахи (secretosque hominum turbinibus monachos)¹⁷⁴. Они будут окружать Господа, когда Он станет творить Страшный Суд, и лица их будут сиять светом Господним (luce Dei). Когда раздастся звук судной трубы, земля – среди пламени, молнии и града – разверзнется. Тогда восстанут все люди, жившие от начала мира на всей земле и, по повелению Божию, соберутся в одном месте. Бог войдет на Свое судейское место и объявит каждому приговор¹⁷⁵.

В памятниках христианской поэзии даны многочисленные картины тогдашней местной

религиозной, как и бытовой жизни. Замечательно богаты такими картинами стихотворения, посвященные Павлином Ноланским Феликсу Ноланскому, ко дню памяти Феликса 14 января, бывшему днем его смерти по телу и вместе днем рождения для вечной жизни (откуда и название стихотворений – carmina natalicia). Автор, прославляя святого, вносит в свое изложение многочисленнейшие, прямо из живой действительности выхваченные подробности празднеств в честь святого в Ноле, со всей их обстановкой; с указаниями на собрание поклонников, прибывших из всех частей Италии, освещение и украшение церкви, радостное настроение народа. Чрезвычайно живы и картины, и Павлиновы описания чудесных действий Феликса; при чтении их мы как бы непосредственно соприкасаемся с тогдашними людьми, воочию видим удивительно крепкую веру этих людей во всемогущество Божие и во вседейственность молитв святых, наглядно знакомимся с тогдашней жизнью во всей ее непосредственности. Весьма любопытны и чисто бытовые, встречающиеся здесь указания, а также и автобиографические данные автора.

В тех же памятниках много есть любопытного для выяснения тогдашних государственных и племенных отношений и социальной жизни. Пруденций в Contra Symmachum libri говорит о движении Алариха с вестготами, его угрозах Риму, о победе римлян¹⁷⁶. Алцим Экдиций Авит в стихотворении De spirit. hist. gestis, останавливаясь на несчастьях, которые пришлось перенести потомкам согрешивших прародителей, именно – потоках крови, опустошении знаменитейших городов, превращении господ в рабов и т. д., описывает, как можно думать, явления, современные автору¹⁷⁷. Автор стихотворения De providentia Dei, относимого к 415 или 416 г., сообщает данные об опустошениях, причиненных вандалами и готами в южной Галлии, от которых страдал и народ, и духовенство, в том числе – о сожжении храмов¹⁷⁸, об осквернении богослужебных сосудов, об обидах, причиненных девственницам и вдовам благочестивым, и об убиении даже тех, которые привыкли проводить жизнь в уединенных пещерах, прославляя Бога день и ночь. Один и тот же вихрь унес и добрых, и худых. Священники (sacerdotes) мучимы были так же, как и народ: их бичевали, жгли на огне, заключали в оковы¹⁷⁹. О тех же опустошениях, в которых гибли целые семьи и при которых вновь восстанавливалось рабство, об этом тяжелом времени, когда «вся Галлия дымилась как один костер»¹⁸⁰, говорит и Ориенций в Commonitorium.

При чтении стихотворений древне-латинских христианских поэтов бросаются в глаза и многие другие характерные частности, в роде выраженного в Psychomachia представления о том, что Роскошь (Luxuria), выезжающая на борьбу с добродетелями, едет с запада (occiduis mundi de finibus)¹⁸¹, или указание в письме Павлина к Цитерию на бродяжничество некоторых тогдашних монахов ради сборов подаяний¹⁸², или сообщения Авита о начитанности его сестры Фусцины в Библии и о знакомстве ее со священной поэзией (nec si quid sacrum nostri cecinere poetae te latet)¹⁸³, сообщения, вообще характерного для тогдашних монахинь.

Язык, метры и вообще те внешние формы, в которых христианские поэты выражали свои мысли, при всем старании авторов держаться классических традиций, во многом разнились от языка, размеров и способов выражения чисто классических: время не могло не наложить на них своей печати. Вследствие этого обстоятельства памятники латинской христианской поэзии получают еще особый интерес, именно интерес литературных явлений, служащих показателями жизни языка и изменявшихся отношений писателей к античной просодии и метрике. С точки зрения истории латинского языка и стихосложения эти памятники представляют много примечательного. Любопытны они и потому, что помогают выяснению причин наблюдаемых в этом направлении отступлений от старых литературных преданий.

Лексикон латинских христианских поэтов не есть вполне лексикон традиционный. Ювенк, своим словарем в общем напоминающий классические образцы, не всегда однако является простым подражателем. Он создает и свои выражения: flammivomus в praef. 23, flammipes в II, 564, flammicomans в IV. 201¹⁸⁴. Следуя развившейся к тому времени склонности употреблять абстрактные слова вместо конкретных, он пользуется словами virtus и gloria для означения Христа, а словами: versutia и fallacia – для означения дьявола. Наименование «virtus» вместо имени «Христос» употребляет и автор стихотворения De Jesu Christo Deo et homine. Автор стихотворной обработки Моисеевых и следующих книг, часто пользующийся классическими оборотами, иногда выражается по-своему. У него есть слова, им самим образованные¹⁸⁵, а потому и его причисляют к числу лиц, внесших нечто новое в поэтическую латинскую речь. У Драконтия наблюдаются следы так наз. народного языка (vulgaris linguae) или плебейской речи (plebeii sermonis). Плебейские элементы проникали в книжный язык и раньше, даже тогда, когда был расцвет римской литературы; тем легче могли они найти доступ в литературную речь в период упадка литературных вкусов. У Драконтия замечаются следы африканской латыни, сложившейся в Африке под влиянием местных условий, вообще наблюдаются явления, свидетельствовавшие о жизни латинского языка, хотя эта жизнь шла не в том направлении, которое намечено было в классический период. Следы народной латыни наблюдаются иногда, хотя в малой мере, и у Дамаса¹⁸⁶. В речи Коммодиана, в числе других своеобразностей, есть явления, свидетельствующие о начавшемся переходе форм латинской речи в формы романских языков¹⁸⁷. В языке Carminis adversus Marcionitas, очень сходном с языком Коммодиана, есть много элементов народной и африканской латыни¹⁸⁸. В языке Сидония Аполлинариса видим следы влияния юридического языка на литературную латынь¹⁸⁹.

В некоторых стихотворениях, даже довольно ранних, заметны следы рифмы. Эти следы наблюдаются уже в дидактическом стихотворении Коммодиана, далее – у Августина, который большей половиной своей жизни принадлежал IV веку, в стихотворении против донатистов и у Дамаса в приписываемом ему песнопении в честь Агаты. В гимне Седулия на праздник Богоявления заметно уже сильное развитие рифмы: нет здесь рифмы только в одной строфе. В Carmen ad Flavium Felicem de resurrectione mortuorum из 406 стихов имеют рифму 172 стиха¹⁹⁰.

В стихах некоторых христианских поэтов любопытно отношение между грамматическим и метрическим ударениями. Сущность явления видна из следующих примеров. В противоположность гимнам Амвросия, где ударение грамматическое и ударение метрическое не стремятся к совпадению, в гимне Седулия на Богоявление ударение метрическое часто падает на тот же слог, на который приходится и ударение грамматическое. Отсюда делается вывод, что в стихотворении Седулия наблюдается переходный момент к тому периоду в стихосложении, когда количество уступало свое место акценту. Другой пример: в Carmen ad Flavium Felicem принимается автором во внимание то количество, то ударение в слове; но ударение во многих случаях получает преобладание над количеством.

Достойно внимания, что на свои особенности в языке и метрике некоторые авторы иногда прямо смотрели, по-видимому, как на такие отступления от классических образцов, которые допущены были против их собственного желания, которые сами они считали недостатками и в которых поэтому иногда и извинялись пред читателями. Клавдий Марий Виктор во введении прямо испрашивает прощения возможных неправильностей его против метрики, как и против точности выражения¹⁹¹. Седулий в предисловии к Paschale carmen, приглашая к своей трапезе пасхальной (т. е. к чтению своего стихотворения) всякого желающего, вместе с тем скромно предупреждает: пусть являющийся оставит слишком большие надежды на ожидаемое наслаждение и больше смотрит на содержание, чем на форму. Автор центона De ecclesia, прочитанного, как видно из послесловия к нему, публично и доставившего автору название «Марона Младшего» (Maro iunior), отклоняя это название, заявил, что Виргилий для него недосягаемый, божественный образец (erit ille mihi semper deus¹⁹², – заявление, пo его форме конечно, несколько неожиданное и странное в устах христианина, но с историко-литературной точки зрения совершенно правильное и делающее автору честь. Так же, по-видимому, скромно смотрел на свой труд Павлин из Пеллы, который составляя свою автобиографию по его словам, имел ввиду собственно написать благодарственное стихотворение Всевышнему на тему о своей жизни. Посвящая свое размышление (meditatiunculam) Богу, автор желает одного, чтобы оно оказалось угодным Богу; для других, особенно людей ученых, он его и не предназначает. Автор далек от самообольщения на счет своего труда. Свое стихотворение он сам характеризует, как carmen incultum¹⁹³.

Другие авторы смотрели на свои отступления от старых образцов, по-видимому, несколько иначе, допуская их, как кажется, с нарочитой целью. Коммодиан, например, писал для народа, в котором видел наилучшую почву для посева Евангельского учения; с народом же требовалось говорить народным языком, а не утонченным языком римской ученой и чиновной аристократии. Поэтому-то именно, как думают, язык его и имеет своеобразности, напоминающие linguam rusticam. С той же точки зрения и подобными же соображениями можно отчасти объяснять и некоторые особенности его метров. Судя по его стихотворениям, некоторые полагают¹⁹⁴, что Коммодиан был в состоянии писать правильными гекзаметрами, с надлежащим чередованием долгих и коротких слогов. И, вероятно, писал бы так, если бы это было в его расчетах. Но он отдал предпочтение стиху, построенному не исключительно по правилам о количестве, но иногда по соображению с требованиями грамматической акцентуации, причем у него грамматическое ударение имеет иногда большее значение, чем долгота и краткость слогов. Так поступал он именно, потому что соображался со вкусами и требованиями читателей из народа, издавна, по-видимому, тяготевшего к стихам, которые измеряются повышением и понижением тона¹⁹⁵. Он мог сделать эту уступку вкусам читателей в том, что должно было казаться ему менее важным, чтобы достигнуть более важного: – привлечь читателей к христианству. Августин, писавший стихотворение против донатистов для распространения его прежде всего в народе, допускает здесь рифму опять в виду, как можно думать, особенной склонности народа к рифме, между тем как поэзия образованных людей рифмой пренебрегала¹⁹⁶. По той же причине допускает рифмы Амвросий в гимнах, естественно имевших особое значение для народа¹⁹⁷. Это явление, в его сущности, можно признать аналогичным тому факту, что авторы христианских гимнов писали по преимуществу трохеями и ямбами, в виду по преимуществу народного характера этого ритма, который, по-видимому, господствует еще в древне-римском национальном стихотворном размере – Versus Saturnius, в остатках латинской народной поэзии, надписях, у народных сценических поэтов, в насмешливых стихотворениях, в песнях народных¹⁹⁸.

В принятой некоторыми поэтами форме стихотворений наблюдалось иногда нечто такое, что отчасти стесняло авторов в изложении мыслей. Это – форма акростихов у Коммодиана в Instructiones per litteras versuum primas, при чем первые буквы стихов каждого стихотворения, взятые вместе, составляют заглавие данного стихотворения¹⁹⁹, – намеренное, по-видимому, употребление иногда в конце стихов одного и того же гласного звука – в тех же Instructiones, построение стихов в виде двустиший – в Carmen Apologeticum²⁰⁰. У Дамаса также есть стихотворения, построенные искусственно. Это – два стихотворения об Иисусе Христе, в которых имя Iesus образуется и первыми буквами стихов и затем, также и последними буквами. Авзоний в Oratio versibus rhopalicis употребляет другой, еще более искусственный прием. В каждом стихе стихотворения, состоящего из 14 строф, пo 3 стиха в каждой, первое слово односложное; каждое следующее слово в стихе имеет лишний слог сравнительно с предшествующим и таким образом число слогов в отдельных словах стиха постепенно нарастает, а с тем вместе и сам стих как бы растет²⁰¹. Альдгельм, в стихотворном предисловии к поэме De laude virg., пользуется формой акростиха и телестиха, для чего служит первый стих предисловия: Metrica tirones nunе promant carmina castos. Другими словами: буквы, составляющие приведенный стих, вместе с тем взятые в последовательном порядке, составляют и начальные буквы отдельных стихов предисловия, так что первый стих его начинается буквой М, второй – буквой Е, третий – буквой Т и т. д.; затем эти же буквы образуют и конечные, последние буквы отдельных стихов предисловия, если обозревать эти последние буквы с конца стихотворения, так что последней буквой в конечном стихе предисловия является М, последней буквой во втором от конца стихе является Е, последней буквой в третьем от конца стихе является Т и т. д. В этих явлениях, как и в риторической игре словами²⁰²,нужно, конечно, прежде и больше всего видеть дань, которую отдавали христианские поэты причудливым вкусам времени²⁰³; однако в подобных искусственных приемах можно иногда также усматривать влияние иных более серьезных соображений, стоявших в связи с высшими задачами литературной деятельности христианскихпоэтов. Когда Коммодиан писал акростихами, он мог надеяться этим способом дать точку опоры для памяти читателей при усвоении его стихотворений, – цель почтенная, в видуапологетико-полемического и дидактического назначения его стихотворений. Когда Августин задумал представить народу в надлежащем освещении дело донатистов и для этого составил особое стихотворение, которое предназначалось для пения его народом, то желая облегчить последнему запоминание стихотворения, он и построил его так, что первое слово в каждой строфе (за исключением последних) начиналось соответствующей буквой алфавита, в порядке последнего²⁰⁴. Подобное же соображение, быть может, не чуждо было и Седулию, который в гимне, посвященном вочеловечению Христа Спасителя, первые стихи отдельных строф начинает буквами римского алфавита, в последовательном их порядке²⁰⁵.

He все древне-латинские христианские авторы, писавшие стихи на христианские темы, были настоящими поэтами. Эннодий, например, написавший гимны в честь святых и мучеников, на дни христианских праздников и по другим поводам, в сущности, сочинял стихи, которые поэтому и представляют собственно прозу, только облеченную в метрическую форму и приправленную риторикой. Автор писал свои стихи не по внутренней потребности, а потому что считал для себя, как духовного лица, обязательным писать гимны. He отличаются особыми достоинствами и стихотворения Сидония Аполлинариса; если судить по стихотворениям Коммодиана и Павлина из Перигье, не велик был и их поэтический талант²⁰⁶. Зато на произведениях немалого числа других латинских христианских поэтов лежит печать несомненного и значительного дарования. Это не были простые слагатели вирш. Клавдий Марий Виктор обнаружил умение писать замечательно живо и придавать своим изображениям свежесть, показал незаурядную способность к подлинно поэтическим концепциям. Это видно уже из данного им описания жизни прародителей вне рая в первое время после изгнания. Он обнаружил способность переживать состояние описываемых им лиц, входить в их положение. Алцим Экдиций Авит одним из своих стихотворений засвидетельствовал свою бесспорную способность к поэтическому творчеству. Стихотворение Блоссия Эмилия Драконтия De Deo также свидетельствует о значительном даровании автора, сумевшего своими картинами оживить для читателей сухой иногда, вследствие своей сжатости, библейский рассказ, а привнесением в изложение субъективно-лирического элемента – действовать на сердце читателя²⁰⁷. Некоторые авторы сумели придать своим стихотворениям особый интерес тем, что, при обработке избранных тем, затрагивали и материал, соприкосновенный с их главным предметом, и затем излагая общехристианские мысли в соответствующей конкретному положению индивидуальной окраске. Многие пишут с таким увлечением, что внимание читателя ни на минуту не ослабевает. Такой увлекательностью обладают, например, некоторые отделы в Евангельской истории, изложенной въ Paschale carmen Седулия. Сделанный Ювенком первый по времени опыт изложения Евангельского рассказа в изящной поэтической форме, с целью придать ему больше привлекательности в глазах людей образованных, наглядно показал значительность его таланта, совершенно бесспорную, хотя на первых порах может быть несколько преувеличенную²⁰⁸. Аратор обладал также признанным дарованием: он обнаружил в стихотворении не только силу мысли, но и богатство образов. Пруденций, которому усвояется название «христианского Горация», свою большую даровитость доказал, хотя бы в мученических гимнах, разнообразием концепции при одинаковости некоторых общих приемов изложения, значительным драматизмом в диалогах, большой творческой деятельностью фантазии, которая создает у него иногда превосходные образы. И не даром считается Пруденций основателем той формы литературного творчества, из которой впоследствии развилась баллада. Даже в Apotheosis, стихотворение, написанное на тему, мало пригодную для раскрытия ее в поэтической форме, автор сумел внести элемент чистой поэзии в виде замечаний чисто лирического свойства и в виде картинных, дышащих чувством, описаний событий и явлений, подтверждающих его основные мысли. Признается особенно замечательным тот отдел в стихотворении, в котором противополагается с одной стороны – богатое свежими духовными силами, сделавшееся мировой нравственной силой, христианство, с другой – потерявшее свое национальное величие, не имеющее отечества, находящееся под игом закона, иудейство. Даровитый Венанций Фортунат пробовал и доказал свой талант поэтический в разных видах художественного творчества: и в гимнах, из которых один называется всему миру известным, а о другом говорится, что трудно найти иное стихотворение, которое дышало бы такою искренней любовью к Распятому Господу, – и в прочих стихотворениях, особенно написанных по поводу крупных событий в тогдашней церковной и гражданской жизни. Истинным мастером является Фортунат и в стихотворениях, написанных по поводу мелких случаев в жизни, как его самого, так и лиц, с которыми сталкивался он на своем жизненном пути. Вообще, этот автор, писавший не на выдуманные темы и не на темы из давнего прошлого, писавший только об известных ему людях и о событиях окружавшей действительности, дал стихотворения своеобразные и по материалу, и со стороны внешнего изложения, в которых он, к выгоде для себя, является освободившимся от некоторых условных традиций школы, уже в сущности отживших свое время. Он бросил языческую мифологию, за исключением одного лишь случая, бросил аллегорические фигуры и почти всю риторику. В «плаче» по королеве Гелезуинте (Gelesuintha) содержится несколько речей; но эти речи держит не Gallia, Gothia, Patria, также не Fides, Pietas и подобные, любимые прежними латинскими авторами фигуры, но мать, сестра, кормилица умершей. Вообще Фортунат изображает только то, что на самом деле происходило около него и изображает это с возможной для той поры простотой. Уже этим одним автор достаточно доказал свое дарование, художественное развитие и литературный вкус.

Для своего и ближайшего к ним времени если не все, то некоторые памятники латинской христианской поэзии были явлениями крупными, удовлетворявшими живой в них потребности. Об этом выразительно свидетельствует широкая (как показывают библиотечные сведения) распространенность многих из них, санкционированная иногда или по крайней мере признанная, как факт и римской церковной властью. В декрете Папы Геласия от 495 или 496 года de libris recipiendis et non recipiendis²⁰⁹, o стихотворении Седулия дан такой отзыв: item venerabilis viri Sedulii paschale opus, quod heroicis descripsit versibus, insigni laude praeferimus. О поэме Ювенка в том же декрете выражено: item Iuvenci nihilominus laboriosum opus non spernimus sed miramur. Запрет, наложенный Геласием на известный труд Пробы («centimetrum (centonem) de Christo, Virgilianis compaginatum versibus, apocryphum»), самим своим появлением указывает на распространенность центона, удостоверяемую и Исидором в De vir. ill. 22 (18): Proba, uxor Adelphi proconsulis, femina idcirco inter viros ecclesiasticos posita sola pro eo, quod in laude Christi versata est, componens centonem de Christo Vergilianis coaptatum versiculis, cuius quidem non miramur studium, sed laudamus ingenium. Quod tamen opusculum, прибавляет Исидор, legitur inter apocryphas scripturas insertum²¹⁰. И стихотворения Коммодиана не были бы, конечно, занесены Геласием в список запрещенных книг, если бы они не имели читателей. Когда распространился по Риму слух о выполненном Аратором изложении книги Деяний в стихах, явилось желание прослушать литературную новинку в публичном чтении, которое и состоялось в церкви св. Петра ad vincula. Посвященный Вигилию²¹¹ труд этот был поднесен Папе с большой торжественностью, в присутствии многих епископов, пресвитеров и диаконов, а также и низших клириков²¹² – факты очень характерные. Многими из памятников латинской христианской поэзии сильно увлекались. Было время, когда увлечение Аратором доходило до сопоставления его с Виргилием и даже – в виду христианского содержания стихотворения Аратора – до предпочтения его Виргилию. «Psychomachia» Пруденция в средние века была любимой поэмой, а одно время считалась в числе школьных книг, вместе с другими избранными памятниками латинской христианской поэзии, ряд которых начинает Historia Euangelica Ювенка.

Для позднейшего времени все памятники древней литературы, как и письменности, имеют цену только в качестве исторических свидетелей о духовной жизни того времени и о внешних обнаружениях этой жизни. Рассматриваемые с этой точки зрения памятники латинской христианской поэзии, как можно судить и по указанным немногим²¹³ примерам, имеют цену очень большую, представляя в общем существенное, притом отчасти только из них почерпаемое дополнение к тем данным, которые содержатся в прозаической литературе.

Александр Садов