Профессор Александр Львович Катанский (1836–1919)

В известную всем пору сурового лихолетья, весной 1919 года, мучительно и скорбно отходил ко Господу, казалось бы совсем уже не нужный «новой России», старик, которому шел 83-й год. В голодном беспамятстве, словно младенец, причмокивая губами, он жалобно просил свою престарелую супругу: «Мама, есть хочу... мама, есть хочу...». А ведь этот беспомощный старик был одним из тех, кто на протяжении всей жизни неутомимо трудились над величием и славой науки православного богословия. То был заслуженный профессор Петербургской духовной академии, доктор богословия Александр Львович Катанский.

Судьба его складывалась подобно судьбе многих лучших представителей русской церковной науки XIX века. Родился он в бедной семье диакона храма Преподобного Сергия Радонежского в Нижнем Новгороде. Ютилась семья в маленьком и ветхом домишке из двух комнат, где, помимо членов этой семьи, проживали еще трое младших братьев отца, которые учились в семинарии и для которых отец диакон стал подлинным отцом и воспитателем (можно отметить, что все братья, по довольно распространенному тогда среди духовенства обычаю, носили разные фамилии: Лев Герасимович Катанский, Иван Герасимович Садов, Петр Герасимович Елеонский и Федор Герасимович Елеонский).

Лишь позднее, когда в возрасте сорока лет отца рукоположили в сан иерея и он получил место второго священника при Георгиевской церкви, материальное положение семьи улучшилось. Но и тогда он воспитывал детей в строгости: в частности, удерживал сына подальше от товарищей не совсем благонравного поведения и не разрешал ему иметь карманные деньги. Своего родителя Александр Львович характеризует так: «Мой отец (Лев Герасимович Катанский) был далеко небогатый человек, принужденный по недостатку средств самолично много работать по дому, в особенности над его ремонтом, даже иногда капитальным, но он был богат другим, – крепкою, непоколебимою верою в Бога и глубокой религиозностью. Был он очень кроткого, незлобивого характера и строгой жизни, усиленно боролся со своими недостатками и греховными наклонностями, по временам и надолго предаваясь чисто аскетическим подвигам (посту, молитве и др.), которым мы все удивлялись. При этом был еще ревностным проповедником, не опускавшим ни одного праздничного дня без проповеди собственного сочинения, что в то время было далеко не обычным явлением, – даже в среде городских священников и протоиереев, не говоря уже о диаконах». Вообще, отец Лев был известен в Нижнем Новгороде своим искренним и глубоким благочестием, и впоследствии, стяжав всеобщее уважение, он стал духовником и всего городского клира.

В этой благодатной атмосфере родительского дома и возрос будущий профессор. По его собственным словам, «рос я один, без товарищей, проводя время в играх только с сестрами; не было у меня и детских игрушек, кроме самодельных ... меня не баловали, а может быть, не было и средств. Характер выработался у меня сосредоточенный, а может быть здесь сказалась и наследственность – от отца. Неудивительно поэтому, что, как только подрос и научился читать и достаточно понимать прочитанное, я скоро пристрастился к чтению, сначала житий святых св. Димитрия Ростовского – из церковной библиотеки, а потом и светских книг». Так начинали формироваться черты личности будущего ученого. Кстати сказать, большая семья Катанских дала русской церковной науке, помимо самого Александра Львовича, еще несколько известных деятелей: довольно крупный библеист Ф. Г. Елеонский (1836–1906) был его дядей (хотя и старше племянника всего на полгода), а прекрасный знаток западного христианства и латинист А. И. Садов (1850–1930) являлся двоюродным братом Ф. Г. Елеонского (также родственниками А. Л. Катанского были магистр Санкт-Петербургской духовной академии и преподаватель Нижегородской семинарии Ф. П. Елеонский и кандидат богословия, преподаватель Харьковской семинарии Ф. И. Садов).

Принадлежность к сословию духовенства определила внешние параметры жизни Александра Львовича. В 1847 году он поступает во второй класс местного духовного училища, которое закончил в 1852 году. Училище дало ему основательное знание древних языков. Впоследствии такое солидное знание древних языков, расширенное и углубленное дальнейшим обучением, оказалось великим подспорьем в научных штудиях А. Л. Катанского.

За духовным училищем следовала, естественно, Нижегородская семинария, где Катанский проучился в 1852–1858 годах. Эта семинария находилась тогда в периоде своего расцвета. «Она после вступительных экзаменов в Казанскую академию в 1858 году была признана лучшей в округе... Академия выразила даже особую благодарность семинарии за представление отличных студентов. Вообще, с конца 40-х годов семинария дала Казанской академии очень много выдающихся по своим способностям студентов»¹. Сам Александр Львович говорит на сей счет: «Что касается семинарских преподавателей того времени, то среди них было немало очень даровитых людей. В то время еще не было почти поголовного бегства семинаристов в светские высшие учебные заведения, университеты и т. п.; для лучших учеников семинарии было заветною мечтою попасть именно в Духовную академию (как мечтали и мы, в сравнительно уже позднее время, в конце 50-х годов), и они шли в наши академии, и оттуда назначались учителями в семинарии. Вот почему большинство преподавателей семинарии моего времени были очень хорошими педагогами, добросовестно и умело исполняли свои нелегкие обязанности, несмотря на крайне скудное жалованье»².

Конечно, в этой преподавательской корпорации были и не совсем даровитые люди, а также те, которые иногда поддавались обычным человеческим слабостям (например, пристрастию к винопитию), но то было исключением, а не правилом... Величие и богатство русской православной культуры и создавалось преимущественно этими смиренными подвижниками, возделывающими ниву духовного просвещения. Имена большинства из них стерты в памяти человеческой, но они навсегда остались запечатленными в памяти Божией... Естественно, что под стать учителям часто бывали и ученики, среди которых было достаточно много одаренных юношей. Конечно, далеко не все из них сумели не только сберечь талант Божий, но и приумножить его. Были и такие, которые этот талант «отдали в рост» лукавому, засеяв с помощью его Божию ниву терниями и волчцами. Среди них был и печально известный Н. А. Добролюбов, с которым А. Л. Катанский учился в Нижегородской семинарии. Как свидетельствует опять же Александр Львович, «в то время Добролюбов поражал нас своим видом очень благовоспитанного юноши, скромного, изящного, всегда хорошо одетого, с нежным, симпатичным лицом. Он был похож на красную девушку, и никоим образом не могло прийти мне в голову, что из него выйдет такой литературный деятель, да еще известного направления. В семинарии ходили тогда слухи о большой его даровитости и необыкновенном трудолюбии, рассказывали, что он писал огромные сочинения на задаваемые темы, просиживал за ними целые ночи, что его родители отбирали у него даже свечи для прекращения его ночных занятий»³. Однако, такие «падшие ангелы» не вносили пока серьезного диссонанса в тогдашний строй русской культуры и русского быта. Лишь позднее они стали все более и более набирать силу.

Годы, проведенные в семинарии, завершили формирование основных черт личности А. Л. Катанского. Немалую роль в этом формировании сыграла удивительная лепота и доброта русской природы (красоте любимого города и края посвящены необыкновенно трепетные, эмоциональные строки «Воспоминаний» старого профессора).

Как представитель русской богословской науки второй половины XIX–начала XX веков, А. Л. Катанский отражал в своем творчестве многие как сильные, так и слабые стороны ее. Что касается первых, то прежде всего бросается блестящее знание им, как и большинством других русских православных ученых той эпохи, источников, что немыслимо без солиднейшей филологической подготовки и культуры, какую давали тогдашние духовные училища и семинарии. Эта высочайшая филологическая культура позволила А. Л. Катанскому быть не только серьезным догматистом, но и глубоким патрологом. Подобное великолепнейшее знание святоотеческих творений и не менее солидное знание Священного Писания и позволили Александру Львовичу проторить путь к историческому раскрытию догматов. По словам о. Георгия Флоровского, «Катанский открыто ставил вопрос об исторической стороне догмата. Историю имеет «форма» или «внешняя схема» догмата, и при неизменяемости догмата, как откровенной истины, есть рост по формальной стороне, – первоначально данная форма, или формула, бывала слишком тесна для явленной в ней истины и потому неизбежно расширялась. Это был рост или выработка более совершенного языка и словоупотребления, «работа догматико-филологическая»⁴. Правда, как считает о. Георгий, собственно «исторического» в трудах А. Л. Катанского было мало, и ценность этих трудов «в том, что с большим вниманием пересматриваются и сопоставляются отдельные отеческие тексты, по авторам, – такой «догматико-филологический» анализ, во всяком случае, облегчает последующий синтез, хотя бы сам аналитик и ограничивался «сводом» своих данных»⁵. Однако данное суждение нам представляется не совсем корректным, ибо о. Георгий слишком расширительно понимает, на наш взгляд, «историческое» в отношении догматов, где подобный «догматико-филологический» метод и является, вероятно, единственно возможным. Работы А. Л. Катанского проторили путь для известных трудов владыки Сильвестра (Малеванского). А «Сильвестровский дух» отточил многие грани всей русской богословской науки дореволюционного периода. Что же касается слабых сторон этой науки, то, по нашему мнению, они являются обратной стороной медали сторон сильных. Предельная сосредоточенность православных ученых на сугубо научных вопросах, самозабвенное культивирование их и всецелая преданность им делали православную науку как бы не только Ding an sich, но и für sich, обретающей самодовлеющую ценность. Порой забывалось, что эта наука, как и вся земная жизнь человеческая, есть только путь ко спасению и средство спасения, причем средство далеко не единственное и не главное. А забвение этого нарушало (хотя и слабым диссонансом) тончайшее созвучие универсума Православия. Страшная, но очистительная гроза революции напомнила об этом...

В. Д. Юдин, А. И. Сидоров