Два года назад скончался протоиерей Сергий Овсянников, настоятель храма святителя Николая в Амстердаме. Он ушел ночью, когда в Москве уже наступило 7 января, а в Амстердаме еще было 6. Это его интервью для книги «Духовники о духовничестве» я записал по скайпу 20-21 октября 2017 года. Жить отцу Сергию оставалось два с половиой месяца, а активной жизнью - чуть больше трех недель.
Протоиерей Сергий Овсянников родился в 1952 году в Ленинграде. Учился на физическом факультете Ленинградского государственного университета. В 1982 году окончил Ленинградскую духовную семинарию, в 1986 — Ленинградскую духовную академию. Кандидат богословия. Работал консультантом по библейским переводам в Объединенных библейских обществах. Рукоположен в диаконы в 1987 году митрополитом Ленинградским и Новгородским Алексием (будущим Патриархом Алексием II). В священники рукоположен в Лондоне в 1990 году мтрополитом Сурожским Антонием. С 1991 года служил в храме святителя Николая в Амстердаме. Был женат, отец троих детей. Скончался в Рождественскую ночь 2018 года.
- Отец Сергий, вы поступали в семинарию в советское время, когда это не сулило ничего, кроме неприятностей. Наверное, на такой серьезный шаг вас благословлял духовник?
- В то время все было значительно сложнее. Каждый хороший священник, как только у него появлялись духовные дети, попадал на заметку в КГБ, и там принимали какие-то меры: иногда простые, а иногда и от службы отстраняли. Поэтому не принято было просить кого-то быть твоим духовником. А благословение на поступление в семинарию тогда полагалось просить у самого ректора. Ректором в то время – в 1979 году – был архиепископ Кирилл, нынешний Патриарх. Он беседовал со мной, расспрашивал, почему я принял такое решение.
Отец мой, убежденный коммунист, не только не одобрял моего решения, но всячески препятствовал, написал письмо владыке Кириллу с просьбой не принимать меня. Непростая была история, но в конечном итоге владыка Кирилл благословил меня поступать в семинарию, и в 1980 году я поступил.
- Но вы же с кем-то советовались, прежде чем принять такое решение?
- Первым моим наставником был известный сегодня пастырь и библеист архимандрит Ианнуарий (Ивлиев) (отец Ианнуарий скончался 21 декабря 2017 года – прим. авт.), а тогда просто мой коллега Дима. Мы вместе работали в Научно-исследовательском институте физики. Я после армии учился на физфаке университета на вечернем, а он уже закончил физфак и аспирантуру, должен был защитить диссертацию, но решил поступать в семинарию и вскоре, в 1975 году, действительно поступил. Но какое-то время его не отпускали, и мы успели сблизиться, подружиться, так как меня уже эти вопросы интересовали. Занятия физикой к этому располагают, потому что физика занимается миром и учит видеть красоту мира. Физики так и говорят: если формула красивая, значит, она правдивая, попала в реальность, а если слишком сложная, некрасивая, она, скорее всего, не имеет отношения к реальности. Отсюда прямой выход на богословие: если мир красив, значит, он имеет своего Творца.
Дима уже тогда блестяще знал Священное Писание, многое мне объяснял, советовал, что почитать, а когда поступил в семинарию, давал мне книги из библиотеки Духовной академии. Так постепенно и я дозрел до решения поступать в семинарию.
- В разные храмы ходили?
- К тому времени я уже ходил в храм Духовной академии, но исповедовался у разных священников: кто принимал исповедь, к тому и подходил. Мне кажется, это уже потом, в 90-е, когда появилось много священников, заговорили о том, что надо иметь своего духовника и иначе нельзя. Не помню, чтобы в советское время передо мной или кем-то из моих друзей и знакомых, сокурсников, вставал такой вопрос. Подходили на исповедь к тому священнику, который исповедовал в тот день, и понимали, что каемся не человеку, а Богу.
- И когда учились в семинарии, у вас не было духовника?
- Были священники из преподавателей, с которыми я советовался не только по учебе, но и по духовным вопросам. Отец Владимир Федоров, человек широких взглядов… Что такое «широкие взгляды»? Это взгляды, которые помогают ставить вопрос о себе, о своем месте, своем призвании, своем таланте. Для этого действительно нужен духовник, просто слова этого мы тогда не использовали, чтобы не навредить священникам, к которым ходили на исповедь. Прикрывали их. Отец Ианнуарий к тому времени уже был иеромонахом, с ним я тоже советовался. И с иеромонахом Феодосием, который потом должен был уехать на Афон. Не знаю, уехал ли, потому что я потерял его следы. Тоже был очень хороший исповедующий. Советы опытного священника важны, но главное все-таки – покаяние.
А благословение на диаконство я получил от митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, тоже будущего Патриарха.
- С ним вы много общались или прошла одна беседа в рабочем порядке?
- Мы не раз беседовали, и никогда эти беседы не были формальными. Приходилось бывать у него дома. Он живопись коллекционировал. Глубокий человек, образованный, внимательный и чуткий, но понимаете… Всегда была вероятность, что человека потом вызовут в КГБ и попросят повторить этот разговор. И многие разговоры прослушивались – в кабинете ректора точно стояли микрофоны и все записывалось. Недаром самая существенная беседа владыки Кирилла со мной проходила на улице. Он встал и жестом дал понять, что хочет прогуляться, жестом же пригласил меня на прогулку, мы два часа ходили по кладбищу (зимой!), и во время этой прогулки он говорил самые существенные вещи: какие препятствия будут на комиссии по приему в семинарию, какие вопросы может задать психиатр. Сейчас трудно представить, насколько тогда все было сложно. Государство проводило отбор – отбирало тех, с кем в дальнейшем можно работать. Чтобы пройти этот отбор, иногда приходилось делать вид, что ты хороший, беленький и пушистый, но все равно к тебе могли придраться с разных сторон. Например, объявить психически не совсем здоровым и таким образом навсегда закрыть тебе путь к священству. Такие случаи были: двух моих очень хороших друзей не приняли в семинарию, потому что они не прошли медкомиссию.
- А как пастырь будущий Патриарх Алексий вам запомнился?
- Именно как пастырь он мне запомнился. Он был очень хороший пастырь, настоящий предстоятель! Всегда помнил, что предстоит перед Богом, молится за ближних, за своих студентов.
- Женились вы на дочери протоиерея Алексия Фоогда, священника из Амстердама. Вы там познакомились?
- Нет, я был невыездной – показал себя не верноподданически ориентированным. До 1989 года ни разу не выезжал за границу. Алена приехала учиться в Ленинградскую школу регентов и училась там три года. Мы эти три года были рядом и решили пожениться. Венчались в Москве в 1986 году, а в 1987 году митрополит Алексий рукоположил меня в диаконы, после чего я почти два года служил в Вырице. Вырица еще не была местом паломничества, о Серафиме Вырицком тогда знали немногие.
Настоятель храма в Вырице, отец Владимир Сидоров, любил красоту богослужения, и мне доставалось от него, если я что-то делал некрасиво. Он учил меня слышать напевы, ориентироваться в литургическом пространстве. Это словами не объяснить, надо почувствовать. Пока тебя в воду не бросят, сам не поплывешь, вот отец Владимир меня и бросал, и учил «плавать» - служить красиво. Не внешней красоте учил – когда выходит диакон и красиво машет руками. Нет, это была школа внутренней красоты: как расставить акценты, что в литургии главное.
Отец Владимир был замечательный священник, но он почти не проповедовал, потому что во времена хрущевских гонений на Церковь пережил большую трагедию, когда закрывали храм, где он тогда был настоятелем. Закрывали ночью, на людей натравливали собак. Когда он мне рассказывал эту историю, мы оба плакали. Поэтому он почти не проповедовал и старался меня не исповедовать. По той же причине – чем меньше знаешь, тем меньше скажешь. У меня с тех пор осталась странная привычка: я не знаю фамилии своих прихожан. Имена знаю, человек 200 могу назвать по имени, а фамилии - только двух-трех прихожан. Это с той советской привычки, что не надо знать лишнего.
- И вы не исповедовались у отца Владимира?
- Очень редко. Я продолжал исповедоваться у отца Ианнуария и отца Феодосия. Жил же я в Питере – там у нас квартира была, - а в Вырицу приезжал только на службу.
- А тесть ваш, отец Алексий, был на свадьбе или его в СССР не пускали?
- Пускали. Я с ним познакомился года за два до женитьбы. Он приезжал в семинарию на практику. Во время Великого поста. Не хватало ему практики служения Литургии Преждеосвященных Даров, других великопостных служб. Тогда я с ним и познакомился. Удивительный человек. Голландец, не имевший изначально никакого отношения к России, он во время войны был немцами послан на принудительные работы - траншеи копать, и однажды услышал там, как советские военнопленные поют русскую песню. Оборванные, голодные, и пели! Он не понял ни слова, но сказал: «Я хочу петь эту песню так же». И ради этого выучил русский язык, купил баян, освоил нотную грамоту, научился играть. Вот так мимолетная встреча с советскими военнопленными изменила всю его жизнь. Собирался заниматься сельским хозяйством – к тому времени уже техникум окончил, - а стал одним из самых известных доцентов Амстердамского университета, преподавал там русскую грамматику и грамматику славянского языка. Перевел основные литургические тексты с церковнославянского на голландский. Женился на русской, которая в 1944 году попала из Одессы в Амстердам. И с будущей женой моей родители до пяти лет говорили только по-русски. Это было их общее решение. В июле 1967 года мой будущий тесть крестился. Митрополит Антоний Сурожский его крестил, в 1972 году рукоположил во диакона, а в 1978 -- во священника. Тоже в Лондоне.
Митрополит Антоний был его духовником.
- Потом вы несколько лет прослужили вместе со своим тестем.
- Да, и это тоже очень много мне дало. Отец Алексий был глубоко верующим ревностным пастырем. Переводчик литургических текстов, он был весь пропитан этими текстами, их благозвучием, поэтичностью, музыкой, парадоксами. Многим я ему обязан и как пастырю, и как человеку.
- Как случилось, что вы переехали в Амстердам? И как вы познакомились с митрополитом Антонием?
- С митрополитом Антонием я познакомился еще во время учебы в семинарии – он приезжал в Петербург, служил в храме академии. Первая же встреча с ним ошеломила меня. Я сразу почувствовал, что этот человек не только внимателен к тебе, как и к любому, с кем разговаривает, но одновременно видит перед собой другую реальность – нового человека. Это незабываемое чувство.
А с переездом нашим сложная история. Сначала мы с женой решили, что останемся в России. В 1986 году поженились, в 1987 году родилась дочка, я был рукоположен в диаконы, стал служить в Вырице. Но потом получил приглашение от Лондонского колледжа поехать туда на год. Я еще в семинарии занялся библеистикой. Отец Ианнуарий меня в нее погрузил, потом владыка Кирилл устроил мне и еще одному студенту частные занятия по древнееврейскому языку у Клавдии Борисовны Старковой, блестящего гебраиста, переводчицы Кумранских гимнов. А древнегреческим я занимался с отцом Ианнуарием и немножко самостоятельно. Вот мне и предложили год позаниматься библеистикой в Лондоне.
Мне было интересно познакомиться с западной библеистикой, а еще важнее было для меня то, что там владыка Антоний, и я принял приглашение. Принять-то принял, но оказалось, что осуществить свое согласие сложно. Чиновники сказали: если вас приглашают, кладите паспорт на стол и поезжайте навсегда, а если это официальное приглашение на имя Духовной академии, то мы сами выберем хорошего человека, а не какого-то там пакостника.
Помог мне митрополит Минский и Белорусский Филарет, в то время председатель ОВЦС. Тоже удивительный архипастырь! Ему, естественно, в инстанции объяснили, почему меня нельзя выпускать за границу, но он меня отстоял! Сказал, что ручается за меня! За меня, не просто так считавшегося неблагонадежным – я участвовал в разных подпольных семинарах. Попросил только, чтобы я нигде не выступал, и поручился. Так в начале 1989 года я попал в Лондон. Формально направление у меня было только на учебу, но я пришел к владыке Антонию и сказал, что если он не возражает, хотел бы, пока нахожусь в Лондоне, служить у него в храме диаконом. И он меня принял. Сам я, может, и не решился бы пойти к нему с такой просьбой – время-то еще советское было, - но перед моим отъездом митрополит Филарет сказал мне, что было бы хорошо, если бы мне удалось поговорить с митрополитом Антонием и послужить у него. Фактически благословил!
- Наверное, до этого вы хоть и были с ним знакомы, но не близко?
- Да, близкое общение началось уже только в Лондоне.
- Можете сказать, что стали его духовным чадом?
- Могу. Не помню, было ли произнесено слово «духовник», но он, несомненно, стал моим духовником. И когда я уезжал служить в Амстердам, договорился, что буду два-три-четыре раза в год приезжать к нему на исповедь. Постоянно чувствовал его любовь, заботу и попечение. И до сих пор чувствую.
- Новый духовник в вашей жизни не появился?
- Нет, я остался у владыки. Так он мне завещал в нашем последнем с ним разговоре. Это было незадолго до его смерти, я понимал, что владыка уходит, и спросил, как же теперь буду один. «Ты не будешь один, я буду за тебя молиться», - ответил владыка. И я очень хорошо чувствую, что он молится, направляет меня, помогает. Это не исключает тех моментов, когда я чувствую, что необходимо исповедоваться, и тогда я просто иду перед литургией к одному из священников нашего храма. Потому что невозможно стоять перед престолом, имея какую-то тяжесть на душе. А освобождение от этой тяжести дается в таинстве исповеди.
- На сайте храма написано, что владыка Антоний готовил вас к священству. Что из его напутствий больше всего запомнилось?
- Хорошо помню первую беседу с ним. Обычно я приезжал к нему среди недели. Службы в соборе были по субботам, воскресеньям и большим праздникам, но тогда народу много, а для бесед я выбирал время в будни, когда и владыка свободен, и я мог пропустить какие-то лекции. Обычно мы примерно час с небольшим беседовали на какие-то конкретные темы, а во время первой беседы он мне просто сказал несколько вещей. Сказал, что он не автомат для рукоположений, то есть не рукополагает автоматически, если не знает человека, и смысл нашего общения – познакомиться друг с другом глубже, почувствовать друг друга на уровне человеческой судьбы. Потом сказал вещи элементарные, но так глубоко, как он умел. А именно – что в мире действуют три силы: сила Божия, сила света и добра, которая помогает человеку идти к Богу, осуществлять себя; сила дьявольская, которая оттаскивает людей друг от друга, погружает человека в неведение и отчаяние; и третья сила – сила человека, делающего свободный выбор. Эта третья сила реализовывается каждый день и даже каждый час – постоянно мы осуществляем выбор: с кем мы, что делаем. Ну а дальше уже обсуждали практические вопросы: как выбирать между светом и тьмой, как не бояться, как избавиться от страха, как реализовать себя, свою свободу. Естественно, объяснял он, а я спрашивал.
- А когда вы уже готовились к священнической хиротонии, он вам что-то советовал?
- Он предупреждал, какие меня ждут ямы. Скажем, первая исповедь. Не моя первая исповедь, а первая исповедь, которую я буду принимать. Владыка предсказал, что это будет ужасно, что придется все силы приложить, чтобы не впасть в уныние. Так и случилось. Обычно я исповеди не запоминаю, а ту, первую, до сих пор помню. Одна из самых тяжелых.
- Он предупреждал вас, о каком человеческом подполье придется узнать?
- Именно так. Именно о подполье, с которым придется иметь дело, он говорил. Об исповеди у нас было с ним много бесед. Владыка объяснял, что священник, принимая исповедь, должен помнить, что перед ним человек не здоровый, а больной. Больной не в медицинском смысле, а в духовном – такова наша природа после грехопадения, что мы все больны, и человек, приходя в церковь, на исповедь, ищет возможности повернуться в сторону духовного здоровья. Ищет врача, и не надо думать, что священник будет этим врачом. Врачом будет Христос, но священник может помочь ему сделать шаг в этом направлении, ко Христу. Крещение – необходимый, но первый шаг, который еще ничего не гарантирует. А дальше предстоит трудный путь, путь молитвы и покаяния, падений и подъемов. Владыка очень хорошо это мне не просто объяснил, но передал, и передача происходила не на словах. Один раз, когда я его о чем-то спросил, он сказал: «Я, может, и могу сейчас это сказать, но не хочу. Давай я буду служить, а ты будешь рядом. Мы просто пройдем вместе какую-то часть пути». Вот что для меня было важно! Он дал мне возможность пройти какую-то часть моего пути рядом с ним. Это больше, чем даже самые мудрые слова.
- Часто к священникам приходят люди, больные и в медицинском смысле. Во всем мире отмечают рост психических заболеваний. Естественно, многие люди, ими страдающие, ищут утешения в церкви. Митрополит Антоний по медицинской специальности был хирургом, но хорошо разбирался и в психиатрии, писал на эту тему.
- Известен случай, когда он верующего человека направил к психиатру, и человек этот потом лечился в психиатрической больнице.
- Я читал эту историю. Про иконописца. А иногда священники не понимают, что человек нуждается в медицинской помощи, и вместо того чтобы деликатно посоветовать ему обратиться к врачу, предлагают ему усилить аскетические упражнения.
- Мне кто-то рассказывал, что заставляют на коленях обходить вокруг храма. Непонятно, вменяем ли в таком случае сам священник.
- Еще с большим недоверием, чем к психиатрии, многие православные относятся к психологам, хотя есть немало верующих специалистов.
- Да, есть. Недавно скончался Федор Ефимович Василюк, замечательный психолог и глубоко верующий человек. Я с ним познакомился в 2001 году на Сурожской конференции. Его владыка Антоний пригласил. Федор Ефимович делал доклад об исповеди. Не помню подробностей, но именно тогда мне пришла в голову мысль, что хорошо бы, чтобы на каждом приходе был психолог и они со священником работали в паре. У меня получилось не совсем так, но сейчас у нас в храме служит священник с психологическим образованием, и иногда я передаю ему человека, прошу с ним поговорить.
- Вам как священнику наверняка знакома ситуация, когда человек много лет на каждой исповеди кается в одних и тех же грехах. На исповедь ходит, причащается, а не меняется. Есть мнение, которое разделяют и некоторые священники, что так происходит потому, что корни этих страстей в неосознанных психологических проблемах, поэтому иногда даже воцерковленному человеку стоит сходить к психологу. Что вы об этом думаете?
- Я думаю, что это возможный путь. Действительно если человек идет по кругу, это в какой-то момент становится бессмысленным. Какой смысл писать на листке одни и те же грехи, подсознательно зная, что они повторятся? Нет таинства покаяния, нет метанойи. Вполне возможно, что в этом случае именно психолог поставит человека перед самим собой, поможет понять причины его бессмысленного хождения по кругу.
- Священником вы тоже послужили с владыкой Антонием?
- Да. Он рукоположил меня 30 сентября 1990 года и до нового года я оставался с ним. После рукоположения владыка написал прошение Патриарху Алексию, чтобы меня направили в Амстердам, и прошение было удовлетворено. В начале 1991 года я уехал в Амстердам, но первое время еще часто приезжал в Лондон. И до самой его смерти несколько раз в год ездил к нему.
- Были случаи, когда вы по неопытности не знали, что ответить человеку, и спрашивали владыку?
- Постоянно. Но с владыкой этот номер не проходил. Он говорил: «Это же к тебе пришли, ты и отвечай. Учись отвечать, учись честно говорить, что не знаешь. Если не знаешь, самое важное сказать: я не знаю, но если хотите, могу с вами помолиться. Попробовать и посмотреть, что будет».
- Известно, что среди прихожан там были и русские эмигранты, и англичане. Почувствовали вы, что они как-то отличаются?
- Сразу почувствовал. Разные менталитеты. Очень сложно было к этому привыкнуть.
- В чем было главное отличие?
- Расскажу один случай. В какой-то момент русские и англичане перессорились между собой – те и другие хотели, чтобы богослужение чаще совершалось на их языке: русские – чтобы на церковнославянском, а англичане – чтобы на английском. Тогда владыка призвал к себе обе «партии» и сначала обратился к англичанам: «Вы, дорогие друзья, не забывайте, что это всё-таки русская церковь, которую русские выстрадали. Не просто купили на свои деньги, но лелеяли, благоустраивали многие годы, прежде чем купить этот храм у англичан. А вы здесь все-таки немножечко в гостях и должны с пониманием и уважением относиться к сложной и трагической судьбе русского эмигранта. Они в рассеянии». Мы, кстати, молились и сейчас в Амстердаме молимся за тех, кто в рассеянии.
Потом он обратился уже к русской «партии»: «Вы, дорогие мои, не забывайте, что о православии не знаете практически ничего». И это правда. Почему? Потому что англичан он готовил к приему в православие минимум полгода, а часто и год, и два. И я теперь так же готовлю голландцев. В результате англичане и голландцы, когда становятся прихожанами, уже многое знают: знают историю, знают литургику, догматы. Потому что пока их готовили, с ними все это проходили. Русские же, как и греки, и сербы, часто считают, что они уже всё знают, от Бога научены - только потому, что родились в православной стране, их в детстве крестили, а кого-то даже бабушка за ручку в церковь поводила. Многие элементарных вещей не знают. Тем более из третьей и четвертой волны эмиграции, а при мне уже большинство русских прихожан были такие.
- Но если некрещеный русский человек хотел креститься, его готовили не хуже, чем англичанина?
- Готовили. И если приходил крестить своего ребенка, две-три беседы священник с ним проводил. Это, конечно, не полугодовая подготовка, но всё-таки старались донести до человека, в чем смысл крещения, к чему крещение ребенка обязывает родителей.
- А в Амстердаме кого больше среди прихожан?
- Когда я приехал сюда, приход был очень маленький, человек 30, а на воскресных службах бывало человек восемь-десять, не считая хора. Хор всегда был сильной стороной амстердамского прихода. Конечно, благодаря отцу Алексию. Он преподавал русский язык, его жена – русскую литературу, и они привлекали студентов. Пели в основном голландцы, студенты-слависты, хотя не все они были православными. Но про хор отдельная история. А про приход…Был совсем маленький, а сегодня один из самых больших в Европе. 300 человек, в обычный воскресный день причащается человек 150, из трех чаш причащаем. Исповедуем на всенощной и на литургии до Евангелия.
У нас прихожане двадцати национальностей – я посчитал. Две трети – русскоязычные: не только русские, украинцы и белорусы, но, например, грузины, потому что с грузинами того поколения легче говорить по-русски. Голландскоязычные… В Голландии почти все прилично говорят по-английски, и можно было спокойно общаться с прихожанами на английском, что я поначалу и делал. Но в какой-то момент решил, что это неправильно, и стал заниматься голландским языком.
Голландскоязычные – это не только голландцы, но и французы, американцы, сербы – как ни странно, с сербами легче говорить по-голландски. Не все национальности перечислил, но их в приходе 20. Очень живой приход. Люди разных менталитетов, иногда из-за этого возникает непонимание, но когда удается это непонимание между людьми преодолеть – преодолеть не насильно, а творчески, – понимаешь: вот же Пятидесятница! Каждый говорит на своем языке, и мы не должны друг друга понимать, но понимаем! Понимаем, потому что Христос посреди нас!
Часто я слышал от людей такие слова: я пришел к вам и почувствовал себя, как дома. Что значит для них «как дома», я не уточнял, но думаю, что они почувствовали себя, как в древней Церкви, в той традиции, о которой только читали в Деяниях апостолов, в книгах по истории Церкви.
- Как вам удалось в стране с другими традициями в 10 раз увеличить количество православных прихожан?
- Сам удивляюсь. Считаю, что это не мои таланты, а таланты митрополита Сурожского Антония. Во всем, что касалось устроения приходской жизни, я следовал его советам. Ну и великая правда христианства! Люди приходят и чувствуют, что здесь необычная атмосфера. У нас во время службы в храме молчание. То есть дети (а детей в храме много) могут ползать по полу и что-то говорить, но на то они и дети, а все богослужение построено на глубоком молчании. Это пришедших к нам на службу впервые ошеломляет! Даже пение рождается из молчания. В этом тоже заслуга владыки Антония. Он всегда говорил, что нам надо учиться молчать, молчать глубоко и в этом глубоком молчании черпать начало молитвы. И, видимо, по его молитвам мне с Божьей помощью удавалось донести это до людей, помочь им воспринять православие глубоко, а не на уровне «куда свечку поставить». Такое тоже есть, но потом люди меняются и начинают понимать, что дело не в том, куда поставить свечку, а в том, с каким чувством, с какой молитвой.
- Митрополита Антония англичане знали, потому что он вел беседы по BBC, выступал в университетах. А к вам как приходят голландцы, французы, американцы? Или вы тоже где-то выступаете?
- Я редко выступаю. Как появляются новые люди? Наверное, кто-то знакомых приводит. После литургии у нас всегда чаепитие. Точнее, кофепитие – голландцы большие любители кофе. А где кофе, там разговор.
- Понимаю, что поскольку вы учились пастырству у владыки Антония, вам вряд ли приходило в голову играть в послушания, как играют со своими чадами некоторые священники в России, требуя такого же послушания себе, какое описано во многих патериках, когда монахи полностью отдавали себя в послушание старцу. Такого духовничества не было бы, если бы не было на него запроса. Многие прихожане сами ищут такого духовника, чтобы их «смирял», не только давал духовные советы, но и решал за них житейские вопросы. Были случаи, когда русскоязычные прихожане приходили к вам именно с такими запросами?
- Бывает – именно среди русских и украинцев, - когда человек приходит и говорит: скажите, что мне надо делать. Это тяжелая ситуация. Трудно бывает человеку объяснить, что ему нужно искать себя, осуществлять себя во Христе, что его Христос призвал к жизни, его! А послушание будет механической подменой его жизни. Мне это не всегда удается. По крайней мере, один человек уехал в надежде найти старца, который будет ему говорить четко, что ему надо делать, какой чай пить. В Россию уехал. Нашел работу, перевез семью. Это единственный случай, но он был.
- Уехал только из-за того, что не нашел в приходе строгого духовника?
- Из-за того, что не получал четких прямолинейных ответов.
- Поиск старцев - это наша особенность? У голландцев этого нет?
- Этого нет. Для них характерно другое. Непонимание того, что грех достает нас на нескольких уровнях: может быть по природе, может по поступкам, а может по воле. Им это сложнее понять.
- Почему?
- Их очень изуродовал кальвинизм. Я сам до приезда сюда не представлял, что это такое. А это на самом деле очень жесткая дисциплина. Сейчас этого уже нет, но раньше вся семья, включая детей, должна была ходить на две-три воскресных службы. Ничего нельзя делать в воскресный день. Мороженое есть нельзя, на велосипеде кататься нельзя. Надо надевать черные чулки и идти в церковь. А в кальвинистской церкви главное – проповедь. Минимум 45 минут. Если проповедь сильно затягивалась, детям давали мятные конфеты. И дети понимали, что если проповедь будет слишком длинная, получат конфеты, а слушать проповедь необязательно. В шестидесятые годы начался массовый отход голландцев от религии. Начался, поскольку в их храмах речь шла не о свободе во Христе, а об обязательной дисциплине.
- Среди ваших прихожан-голландцев есть те, кто были раньше практикующими кальвинистами?
- Есть пришедшие из кальвинизма. Приходят к нам, потому что чувствуют, что там они искалечены, а здесь могут заново родиться. Стать новым человеком. Но это длительный процесс. И даже если они атеисты, кальвинизм у них в крови. Голландцы говорят, что есть три сорта кальвинистов: кальвинисты-кальвинисты, кальвинисты-католики и кальвинисты-атеисты. И это чувствуется – они шарахаются только от одного слова «дисциплина». До свободы же дело так и не доходит.
- В России одна из проблем, с которой сталкиваются почти все православные семьи, где есть дети – отход детей от Церкви. Дети воспитываются в церковной семье, многие учатся в православных гимназиях, но в переходном возрасте наступает охлаждение, и многие совсем перестают ходить в церковь. В вашем приходе такое бывает?
- Бывает, но не так часто. Сейчас в храме молодежь есть. Когда я начинал, ее просто не было. Были мои дети, которые остались в Церкви, хотя это было не так просто для них. Взрослея, подросток переживает переход от детской веры, от сказки к пониманию того, что в христианстве есть большой трагизм. Поэтому некоторые дети уходят, но сейчас им проще оставаться, так как есть группы воскресной школы, есть молодежная группа. Они собираются примерно раз в месяц, готовят себе ужин, обсуждают реальные проблемы. Например, говорят о том, что им придется противостоять атеистическому обществу, а это уже непросто. Со стороны трудно представить, но атеизм в Голландии давит. В школе или институте запросто могут спросить: «Как тебе не стыдно ходить в церковь? Ты же умный человек, прекрасно знаешь математику, а ходишь в церковь, как ребенок». Для них церковь – нечто детское, не для развитого человека. Как в Советском Союзе считалось, что она для бабушек. У бабушек, с точки зрения коммунистов, глубоких знаний не предполагалось. Я бы не сказал, что это проблема, но, безусловно, вызов.
- Он в Голландии серьезнее, чем в Англии?
- Не знаю. Сейчас все быстро меняется. Если 10 лет назад голландец приходил, я заранее знал, что он читал Библию, а сейчас бывает, что приходит голландец, который ничего не знает, и с ним, как и с русским, все надо начинать с нуля.
Католиков, кстати, здесь сильно потоптали. Два-три года назад в СМИ развернули кампанию, - мол, все католические священники гомосексуалисты, призывали народ подавать на них в суд. В результате церкви опустели. Есть очень редкие живые протестантские и католические приходы, но в большинстве случаев громадный храм, а прихожан 10 человек, средний возраст которых лет 75.
- Кто-то из ушедших католиков пришел к вам?
- И раньше приходили, и теперь приходят Массового потока никогда не было, но все эти годы были случаи перехода в православие из протестантизма, из католичества, из старокатоликов. В большинстве случаев это люди, очень серьезно осознающие свой путь ко Христу, целеустремленные, ищущие ответы на вопросы. Они не живут на поверхности. А многие русскоязычные, к сожалению, живут на поверхности: мы русские – значит православные. И не только у начинающих воцерковляться такое часто встречается. Жизнь на поверхности означает отсутствие вопросов о своем личном пути в христианстве. Приходится аккуратно погружать людей в глубину, объяснять, что без глубины нет настоящего христианства.
- Не была ли эта массовая поверхностность предопределена тогда, когда христианство стало государственной религией? Я давно так думаю, а разговор с вами только укрепил меня в этом мнении.
- Безусловно, это создало проблемы для самого христианства. Оно изменилось качественно, потому что по определению христиан много быть не может. Толпой в тесные врата не пройдешь. В тесные врата проходят поодиночке.
- Когда служишь в стране с другими религиозными традициями, это видно отчетливей?
- Нам легче, потому что не надо разбираться с государственной политикой. Нас это не интересует. Интересует спасение души.
Протоиерей Сергий Овсянников родился в 1952 году в Ленинграде. Учился на физическом факультете Ленинградского государственного университета. В 1982 году окончил Ленинградскую духовную семинарию, в 1986 — Ленинградскую духовную академию. Кандидат богословия. Работал консультантом по библейским переводам в Объединенных библейских обществах. Рукоположен в диаконы в 1987 году митрополитом Ленинградским и Новгородским Алексием (будущим Патриархом Алексием II). В священники рукоположен в Лондоне в 1990 году мтрополитом Сурожским Антонием. С 1991 года служил в храме святителя Николая в Амстердаме. Был женат, отец троих детей. Скончался в Рождественскую ночь 2018 года.
- Отец Сергий, вы поступали в семинарию в советское время, когда это не сулило ничего, кроме неприятностей. Наверное, на такой серьезный шаг вас благословлял духовник?
- В то время все было значительно сложнее. Каждый хороший священник, как только у него появлялись духовные дети, попадал на заметку в КГБ, и там принимали какие-то меры: иногда простые, а иногда и от службы отстраняли. Поэтому не принято было просить кого-то быть твоим духовником. А благословение на поступление в семинарию тогда полагалось просить у самого ректора. Ректором в то время – в 1979 году – был архиепископ Кирилл, нынешний Патриарх. Он беседовал со мной, расспрашивал, почему я принял такое решение.
Отец мой, убежденный коммунист, не только не одобрял моего решения, но всячески препятствовал, написал письмо владыке Кириллу с просьбой не принимать меня. Непростая была история, но в конечном итоге владыка Кирилл благословил меня поступать в семинарию, и в 1980 году я поступил.
- Но вы же с кем-то советовались, прежде чем принять такое решение?
- Первым моим наставником был известный сегодня пастырь и библеист архимандрит Ианнуарий (Ивлиев) (отец Ианнуарий скончался 21 декабря 2017 года – прим. авт.), а тогда просто мой коллега Дима. Мы вместе работали в Научно-исследовательском институте физики. Я после армии учился на физфаке университета на вечернем, а он уже закончил физфак и аспирантуру, должен был защитить диссертацию, но решил поступать в семинарию и вскоре, в 1975 году, действительно поступил. Но какое-то время его не отпускали, и мы успели сблизиться, подружиться, так как меня уже эти вопросы интересовали. Занятия физикой к этому располагают, потому что физика занимается миром и учит видеть красоту мира. Физики так и говорят: если формула красивая, значит, она правдивая, попала в реальность, а если слишком сложная, некрасивая, она, скорее всего, не имеет отношения к реальности. Отсюда прямой выход на богословие: если мир красив, значит, он имеет своего Творца.
Дима уже тогда блестяще знал Священное Писание, многое мне объяснял, советовал, что почитать, а когда поступил в семинарию, давал мне книги из библиотеки Духовной академии. Так постепенно и я дозрел до решения поступать в семинарию.
- В разные храмы ходили?
- К тому времени я уже ходил в храм Духовной академии, но исповедовался у разных священников: кто принимал исповедь, к тому и подходил. Мне кажется, это уже потом, в 90-е, когда появилось много священников, заговорили о том, что надо иметь своего духовника и иначе нельзя. Не помню, чтобы в советское время передо мной или кем-то из моих друзей и знакомых, сокурсников, вставал такой вопрос. Подходили на исповедь к тому священнику, который исповедовал в тот день, и понимали, что каемся не человеку, а Богу.
- И когда учились в семинарии, у вас не было духовника?
- Были священники из преподавателей, с которыми я советовался не только по учебе, но и по духовным вопросам. Отец Владимир Федоров, человек широких взглядов… Что такое «широкие взгляды»? Это взгляды, которые помогают ставить вопрос о себе, о своем месте, своем призвании, своем таланте. Для этого действительно нужен духовник, просто слова этого мы тогда не использовали, чтобы не навредить священникам, к которым ходили на исповедь. Прикрывали их. Отец Ианнуарий к тому времени уже был иеромонахом, с ним я тоже советовался. И с иеромонахом Феодосием, который потом должен был уехать на Афон. Не знаю, уехал ли, потому что я потерял его следы. Тоже был очень хороший исповедующий. Советы опытного священника важны, но главное все-таки – покаяние.
А благословение на диаконство я получил от митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, тоже будущего Патриарха.
- С ним вы много общались или прошла одна беседа в рабочем порядке?
- Мы не раз беседовали, и никогда эти беседы не были формальными. Приходилось бывать у него дома. Он живопись коллекционировал. Глубокий человек, образованный, внимательный и чуткий, но понимаете… Всегда была вероятность, что человека потом вызовут в КГБ и попросят повторить этот разговор. И многие разговоры прослушивались – в кабинете ректора точно стояли микрофоны и все записывалось. Недаром самая существенная беседа владыки Кирилла со мной проходила на улице. Он встал и жестом дал понять, что хочет прогуляться, жестом же пригласил меня на прогулку, мы два часа ходили по кладбищу (зимой!), и во время этой прогулки он говорил самые существенные вещи: какие препятствия будут на комиссии по приему в семинарию, какие вопросы может задать психиатр. Сейчас трудно представить, насколько тогда все было сложно. Государство проводило отбор – отбирало тех, с кем в дальнейшем можно работать. Чтобы пройти этот отбор, иногда приходилось делать вид, что ты хороший, беленький и пушистый, но все равно к тебе могли придраться с разных сторон. Например, объявить психически не совсем здоровым и таким образом навсегда закрыть тебе путь к священству. Такие случаи были: двух моих очень хороших друзей не приняли в семинарию, потому что они не прошли медкомиссию.
- А как пастырь будущий Патриарх Алексий вам запомнился?
- Именно как пастырь он мне запомнился. Он был очень хороший пастырь, настоящий предстоятель! Всегда помнил, что предстоит перед Богом, молится за ближних, за своих студентов.
- Женились вы на дочери протоиерея Алексия Фоогда, священника из Амстердама. Вы там познакомились?
- Нет, я был невыездной – показал себя не верноподданически ориентированным. До 1989 года ни разу не выезжал за границу. Алена приехала учиться в Ленинградскую школу регентов и училась там три года. Мы эти три года были рядом и решили пожениться. Венчались в Москве в 1986 году, а в 1987 году митрополит Алексий рукоположил меня в диаконы, после чего я почти два года служил в Вырице. Вырица еще не была местом паломничества, о Серафиме Вырицком тогда знали немногие.
Настоятель храма в Вырице, отец Владимир Сидоров, любил красоту богослужения, и мне доставалось от него, если я что-то делал некрасиво. Он учил меня слышать напевы, ориентироваться в литургическом пространстве. Это словами не объяснить, надо почувствовать. Пока тебя в воду не бросят, сам не поплывешь, вот отец Владимир меня и бросал, и учил «плавать» - служить красиво. Не внешней красоте учил – когда выходит диакон и красиво машет руками. Нет, это была школа внутренней красоты: как расставить акценты, что в литургии главное.
Отец Владимир был замечательный священник, но он почти не проповедовал, потому что во времена хрущевских гонений на Церковь пережил большую трагедию, когда закрывали храм, где он тогда был настоятелем. Закрывали ночью, на людей натравливали собак. Когда он мне рассказывал эту историю, мы оба плакали. Поэтому он почти не проповедовал и старался меня не исповедовать. По той же причине – чем меньше знаешь, тем меньше скажешь. У меня с тех пор осталась странная привычка: я не знаю фамилии своих прихожан. Имена знаю, человек 200 могу назвать по имени, а фамилии - только двух-трех прихожан. Это с той советской привычки, что не надо знать лишнего.
- И вы не исповедовались у отца Владимира?
- Очень редко. Я продолжал исповедоваться у отца Ианнуария и отца Феодосия. Жил же я в Питере – там у нас квартира была, - а в Вырицу приезжал только на службу.
- А тесть ваш, отец Алексий, был на свадьбе или его в СССР не пускали?
- Пускали. Я с ним познакомился года за два до женитьбы. Он приезжал в семинарию на практику. Во время Великого поста. Не хватало ему практики служения Литургии Преждеосвященных Даров, других великопостных служб. Тогда я с ним и познакомился. Удивительный человек. Голландец, не имевший изначально никакого отношения к России, он во время войны был немцами послан на принудительные работы - траншеи копать, и однажды услышал там, как советские военнопленные поют русскую песню. Оборванные, голодные, и пели! Он не понял ни слова, но сказал: «Я хочу петь эту песню так же». И ради этого выучил русский язык, купил баян, освоил нотную грамоту, научился играть. Вот так мимолетная встреча с советскими военнопленными изменила всю его жизнь. Собирался заниматься сельским хозяйством – к тому времени уже техникум окончил, - а стал одним из самых известных доцентов Амстердамского университета, преподавал там русскую грамматику и грамматику славянского языка. Перевел основные литургические тексты с церковнославянского на голландский. Женился на русской, которая в 1944 году попала из Одессы в Амстердам. И с будущей женой моей родители до пяти лет говорили только по-русски. Это было их общее решение. В июле 1967 года мой будущий тесть крестился. Митрополит Антоний Сурожский его крестил, в 1972 году рукоположил во диакона, а в 1978 -- во священника. Тоже в Лондоне.
Митрополит Антоний был его духовником.
- Потом вы несколько лет прослужили вместе со своим тестем.
- Да, и это тоже очень много мне дало. Отец Алексий был глубоко верующим ревностным пастырем. Переводчик литургических текстов, он был весь пропитан этими текстами, их благозвучием, поэтичностью, музыкой, парадоксами. Многим я ему обязан и как пастырю, и как человеку.
- Как случилось, что вы переехали в Амстердам? И как вы познакомились с митрополитом Антонием?
- С митрополитом Антонием я познакомился еще во время учебы в семинарии – он приезжал в Петербург, служил в храме академии. Первая же встреча с ним ошеломила меня. Я сразу почувствовал, что этот человек не только внимателен к тебе, как и к любому, с кем разговаривает, но одновременно видит перед собой другую реальность – нового человека. Это незабываемое чувство.
А с переездом нашим сложная история. Сначала мы с женой решили, что останемся в России. В 1986 году поженились, в 1987 году родилась дочка, я был рукоположен в диаконы, стал служить в Вырице. Но потом получил приглашение от Лондонского колледжа поехать туда на год. Я еще в семинарии занялся библеистикой. Отец Ианнуарий меня в нее погрузил, потом владыка Кирилл устроил мне и еще одному студенту частные занятия по древнееврейскому языку у Клавдии Борисовны Старковой, блестящего гебраиста, переводчицы Кумранских гимнов. А древнегреческим я занимался с отцом Ианнуарием и немножко самостоятельно. Вот мне и предложили год позаниматься библеистикой в Лондоне.
Мне было интересно познакомиться с западной библеистикой, а еще важнее было для меня то, что там владыка Антоний, и я принял приглашение. Принять-то принял, но оказалось, что осуществить свое согласие сложно. Чиновники сказали: если вас приглашают, кладите паспорт на стол и поезжайте навсегда, а если это официальное приглашение на имя Духовной академии, то мы сами выберем хорошего человека, а не какого-то там пакостника.
Помог мне митрополит Минский и Белорусский Филарет, в то время председатель ОВЦС. Тоже удивительный архипастырь! Ему, естественно, в инстанции объяснили, почему меня нельзя выпускать за границу, но он меня отстоял! Сказал, что ручается за меня! За меня, не просто так считавшегося неблагонадежным – я участвовал в разных подпольных семинарах. Попросил только, чтобы я нигде не выступал, и поручился. Так в начале 1989 года я попал в Лондон. Формально направление у меня было только на учебу, но я пришел к владыке Антонию и сказал, что если он не возражает, хотел бы, пока нахожусь в Лондоне, служить у него в храме диаконом. И он меня принял. Сам я, может, и не решился бы пойти к нему с такой просьбой – время-то еще советское было, - но перед моим отъездом митрополит Филарет сказал мне, что было бы хорошо, если бы мне удалось поговорить с митрополитом Антонием и послужить у него. Фактически благословил!
- Наверное, до этого вы хоть и были с ним знакомы, но не близко?
- Да, близкое общение началось уже только в Лондоне.
- Можете сказать, что стали его духовным чадом?
- Могу. Не помню, было ли произнесено слово «духовник», но он, несомненно, стал моим духовником. И когда я уезжал служить в Амстердам, договорился, что буду два-три-четыре раза в год приезжать к нему на исповедь. Постоянно чувствовал его любовь, заботу и попечение. И до сих пор чувствую.
- Новый духовник в вашей жизни не появился?
- Нет, я остался у владыки. Так он мне завещал в нашем последнем с ним разговоре. Это было незадолго до его смерти, я понимал, что владыка уходит, и спросил, как же теперь буду один. «Ты не будешь один, я буду за тебя молиться», - ответил владыка. И я очень хорошо чувствую, что он молится, направляет меня, помогает. Это не исключает тех моментов, когда я чувствую, что необходимо исповедоваться, и тогда я просто иду перед литургией к одному из священников нашего храма. Потому что невозможно стоять перед престолом, имея какую-то тяжесть на душе. А освобождение от этой тяжести дается в таинстве исповеди.
- На сайте храма написано, что владыка Антоний готовил вас к священству. Что из его напутствий больше всего запомнилось?
- Хорошо помню первую беседу с ним. Обычно я приезжал к нему среди недели. Службы в соборе были по субботам, воскресеньям и большим праздникам, но тогда народу много, а для бесед я выбирал время в будни, когда и владыка свободен, и я мог пропустить какие-то лекции. Обычно мы примерно час с небольшим беседовали на какие-то конкретные темы, а во время первой беседы он мне просто сказал несколько вещей. Сказал, что он не автомат для рукоположений, то есть не рукополагает автоматически, если не знает человека, и смысл нашего общения – познакомиться друг с другом глубже, почувствовать друг друга на уровне человеческой судьбы. Потом сказал вещи элементарные, но так глубоко, как он умел. А именно – что в мире действуют три силы: сила Божия, сила света и добра, которая помогает человеку идти к Богу, осуществлять себя; сила дьявольская, которая оттаскивает людей друг от друга, погружает человека в неведение и отчаяние; и третья сила – сила человека, делающего свободный выбор. Эта третья сила реализовывается каждый день и даже каждый час – постоянно мы осуществляем выбор: с кем мы, что делаем. Ну а дальше уже обсуждали практические вопросы: как выбирать между светом и тьмой, как не бояться, как избавиться от страха, как реализовать себя, свою свободу. Естественно, объяснял он, а я спрашивал.
- А когда вы уже готовились к священнической хиротонии, он вам что-то советовал?
- Он предупреждал, какие меня ждут ямы. Скажем, первая исповедь. Не моя первая исповедь, а первая исповедь, которую я буду принимать. Владыка предсказал, что это будет ужасно, что придется все силы приложить, чтобы не впасть в уныние. Так и случилось. Обычно я исповеди не запоминаю, а ту, первую, до сих пор помню. Одна из самых тяжелых.
- Он предупреждал вас, о каком человеческом подполье придется узнать?
- Именно так. Именно о подполье, с которым придется иметь дело, он говорил. Об исповеди у нас было с ним много бесед. Владыка объяснял, что священник, принимая исповедь, должен помнить, что перед ним человек не здоровый, а больной. Больной не в медицинском смысле, а в духовном – такова наша природа после грехопадения, что мы все больны, и человек, приходя в церковь, на исповедь, ищет возможности повернуться в сторону духовного здоровья. Ищет врача, и не надо думать, что священник будет этим врачом. Врачом будет Христос, но священник может помочь ему сделать шаг в этом направлении, ко Христу. Крещение – необходимый, но первый шаг, который еще ничего не гарантирует. А дальше предстоит трудный путь, путь молитвы и покаяния, падений и подъемов. Владыка очень хорошо это мне не просто объяснил, но передал, и передача происходила не на словах. Один раз, когда я его о чем-то спросил, он сказал: «Я, может, и могу сейчас это сказать, но не хочу. Давай я буду служить, а ты будешь рядом. Мы просто пройдем вместе какую-то часть пути». Вот что для меня было важно! Он дал мне возможность пройти какую-то часть моего пути рядом с ним. Это больше, чем даже самые мудрые слова.
- Часто к священникам приходят люди, больные и в медицинском смысле. Во всем мире отмечают рост психических заболеваний. Естественно, многие люди, ими страдающие, ищут утешения в церкви. Митрополит Антоний по медицинской специальности был хирургом, но хорошо разбирался и в психиатрии, писал на эту тему.
- Известен случай, когда он верующего человека направил к психиатру, и человек этот потом лечился в психиатрической больнице.
- Я читал эту историю. Про иконописца. А иногда священники не понимают, что человек нуждается в медицинской помощи, и вместо того чтобы деликатно посоветовать ему обратиться к врачу, предлагают ему усилить аскетические упражнения.
- Мне кто-то рассказывал, что заставляют на коленях обходить вокруг храма. Непонятно, вменяем ли в таком случае сам священник.
- Еще с большим недоверием, чем к психиатрии, многие православные относятся к психологам, хотя есть немало верующих специалистов.
- Да, есть. Недавно скончался Федор Ефимович Василюк, замечательный психолог и глубоко верующий человек. Я с ним познакомился в 2001 году на Сурожской конференции. Его владыка Антоний пригласил. Федор Ефимович делал доклад об исповеди. Не помню подробностей, но именно тогда мне пришла в голову мысль, что хорошо бы, чтобы на каждом приходе был психолог и они со священником работали в паре. У меня получилось не совсем так, но сейчас у нас в храме служит священник с психологическим образованием, и иногда я передаю ему человека, прошу с ним поговорить.
- Вам как священнику наверняка знакома ситуация, когда человек много лет на каждой исповеди кается в одних и тех же грехах. На исповедь ходит, причащается, а не меняется. Есть мнение, которое разделяют и некоторые священники, что так происходит потому, что корни этих страстей в неосознанных психологических проблемах, поэтому иногда даже воцерковленному человеку стоит сходить к психологу. Что вы об этом думаете?
- Я думаю, что это возможный путь. Действительно если человек идет по кругу, это в какой-то момент становится бессмысленным. Какой смысл писать на листке одни и те же грехи, подсознательно зная, что они повторятся? Нет таинства покаяния, нет метанойи. Вполне возможно, что в этом случае именно психолог поставит человека перед самим собой, поможет понять причины его бессмысленного хождения по кругу.
- Священником вы тоже послужили с владыкой Антонием?
- Да. Он рукоположил меня 30 сентября 1990 года и до нового года я оставался с ним. После рукоположения владыка написал прошение Патриарху Алексию, чтобы меня направили в Амстердам, и прошение было удовлетворено. В начале 1991 года я уехал в Амстердам, но первое время еще часто приезжал в Лондон. И до самой его смерти несколько раз в год ездил к нему.
- Были случаи, когда вы по неопытности не знали, что ответить человеку, и спрашивали владыку?
- Постоянно. Но с владыкой этот номер не проходил. Он говорил: «Это же к тебе пришли, ты и отвечай. Учись отвечать, учись честно говорить, что не знаешь. Если не знаешь, самое важное сказать: я не знаю, но если хотите, могу с вами помолиться. Попробовать и посмотреть, что будет».
- Известно, что среди прихожан там были и русские эмигранты, и англичане. Почувствовали вы, что они как-то отличаются?
- Сразу почувствовал. Разные менталитеты. Очень сложно было к этому привыкнуть.
- В чем было главное отличие?
- Расскажу один случай. В какой-то момент русские и англичане перессорились между собой – те и другие хотели, чтобы богослужение чаще совершалось на их языке: русские – чтобы на церковнославянском, а англичане – чтобы на английском. Тогда владыка призвал к себе обе «партии» и сначала обратился к англичанам: «Вы, дорогие друзья, не забывайте, что это всё-таки русская церковь, которую русские выстрадали. Не просто купили на свои деньги, но лелеяли, благоустраивали многие годы, прежде чем купить этот храм у англичан. А вы здесь все-таки немножечко в гостях и должны с пониманием и уважением относиться к сложной и трагической судьбе русского эмигранта. Они в рассеянии». Мы, кстати, молились и сейчас в Амстердаме молимся за тех, кто в рассеянии.
Потом он обратился уже к русской «партии»: «Вы, дорогие мои, не забывайте, что о православии не знаете практически ничего». И это правда. Почему? Потому что англичан он готовил к приему в православие минимум полгода, а часто и год, и два. И я теперь так же готовлю голландцев. В результате англичане и голландцы, когда становятся прихожанами, уже многое знают: знают историю, знают литургику, догматы. Потому что пока их готовили, с ними все это проходили. Русские же, как и греки, и сербы, часто считают, что они уже всё знают, от Бога научены - только потому, что родились в православной стране, их в детстве крестили, а кого-то даже бабушка за ручку в церковь поводила. Многие элементарных вещей не знают. Тем более из третьей и четвертой волны эмиграции, а при мне уже большинство русских прихожан были такие.
- Но если некрещеный русский человек хотел креститься, его готовили не хуже, чем англичанина?
- Готовили. И если приходил крестить своего ребенка, две-три беседы священник с ним проводил. Это, конечно, не полугодовая подготовка, но всё-таки старались донести до человека, в чем смысл крещения, к чему крещение ребенка обязывает родителей.
- А в Амстердаме кого больше среди прихожан?
- Когда я приехал сюда, приход был очень маленький, человек 30, а на воскресных службах бывало человек восемь-десять, не считая хора. Хор всегда был сильной стороной амстердамского прихода. Конечно, благодаря отцу Алексию. Он преподавал русский язык, его жена – русскую литературу, и они привлекали студентов. Пели в основном голландцы, студенты-слависты, хотя не все они были православными. Но про хор отдельная история. А про приход…Был совсем маленький, а сегодня один из самых больших в Европе. 300 человек, в обычный воскресный день причащается человек 150, из трех чаш причащаем. Исповедуем на всенощной и на литургии до Евангелия.
У нас прихожане двадцати национальностей – я посчитал. Две трети – русскоязычные: не только русские, украинцы и белорусы, но, например, грузины, потому что с грузинами того поколения легче говорить по-русски. Голландскоязычные… В Голландии почти все прилично говорят по-английски, и можно было спокойно общаться с прихожанами на английском, что я поначалу и делал. Но в какой-то момент решил, что это неправильно, и стал заниматься голландским языком.
Голландскоязычные – это не только голландцы, но и французы, американцы, сербы – как ни странно, с сербами легче говорить по-голландски. Не все национальности перечислил, но их в приходе 20. Очень живой приход. Люди разных менталитетов, иногда из-за этого возникает непонимание, но когда удается это непонимание между людьми преодолеть – преодолеть не насильно, а творчески, – понимаешь: вот же Пятидесятница! Каждый говорит на своем языке, и мы не должны друг друга понимать, но понимаем! Понимаем, потому что Христос посреди нас!
Часто я слышал от людей такие слова: я пришел к вам и почувствовал себя, как дома. Что значит для них «как дома», я не уточнял, но думаю, что они почувствовали себя, как в древней Церкви, в той традиции, о которой только читали в Деяниях апостолов, в книгах по истории Церкви.
- Как вам удалось в стране с другими традициями в 10 раз увеличить количество православных прихожан?
- Сам удивляюсь. Считаю, что это не мои таланты, а таланты митрополита Сурожского Антония. Во всем, что касалось устроения приходской жизни, я следовал его советам. Ну и великая правда христианства! Люди приходят и чувствуют, что здесь необычная атмосфера. У нас во время службы в храме молчание. То есть дети (а детей в храме много) могут ползать по полу и что-то говорить, но на то они и дети, а все богослужение построено на глубоком молчании. Это пришедших к нам на службу впервые ошеломляет! Даже пение рождается из молчания. В этом тоже заслуга владыки Антония. Он всегда говорил, что нам надо учиться молчать, молчать глубоко и в этом глубоком молчании черпать начало молитвы. И, видимо, по его молитвам мне с Божьей помощью удавалось донести это до людей, помочь им воспринять православие глубоко, а не на уровне «куда свечку поставить». Такое тоже есть, но потом люди меняются и начинают понимать, что дело не в том, куда поставить свечку, а в том, с каким чувством, с какой молитвой.
- Митрополита Антония англичане знали, потому что он вел беседы по BBC, выступал в университетах. А к вам как приходят голландцы, французы, американцы? Или вы тоже где-то выступаете?
- Я редко выступаю. Как появляются новые люди? Наверное, кто-то знакомых приводит. После литургии у нас всегда чаепитие. Точнее, кофепитие – голландцы большие любители кофе. А где кофе, там разговор.
- Понимаю, что поскольку вы учились пастырству у владыки Антония, вам вряд ли приходило в голову играть в послушания, как играют со своими чадами некоторые священники в России, требуя такого же послушания себе, какое описано во многих патериках, когда монахи полностью отдавали себя в послушание старцу. Такого духовничества не было бы, если бы не было на него запроса. Многие прихожане сами ищут такого духовника, чтобы их «смирял», не только давал духовные советы, но и решал за них житейские вопросы. Были случаи, когда русскоязычные прихожане приходили к вам именно с такими запросами?
- Бывает – именно среди русских и украинцев, - когда человек приходит и говорит: скажите, что мне надо делать. Это тяжелая ситуация. Трудно бывает человеку объяснить, что ему нужно искать себя, осуществлять себя во Христе, что его Христос призвал к жизни, его! А послушание будет механической подменой его жизни. Мне это не всегда удается. По крайней мере, один человек уехал в надежде найти старца, который будет ему говорить четко, что ему надо делать, какой чай пить. В Россию уехал. Нашел работу, перевез семью. Это единственный случай, но он был.
- Уехал только из-за того, что не нашел в приходе строгого духовника?
- Из-за того, что не получал четких прямолинейных ответов.
- Поиск старцев - это наша особенность? У голландцев этого нет?
- Этого нет. Для них характерно другое. Непонимание того, что грех достает нас на нескольких уровнях: может быть по природе, может по поступкам, а может по воле. Им это сложнее понять.
- Почему?
- Их очень изуродовал кальвинизм. Я сам до приезда сюда не представлял, что это такое. А это на самом деле очень жесткая дисциплина. Сейчас этого уже нет, но раньше вся семья, включая детей, должна была ходить на две-три воскресных службы. Ничего нельзя делать в воскресный день. Мороженое есть нельзя, на велосипеде кататься нельзя. Надо надевать черные чулки и идти в церковь. А в кальвинистской церкви главное – проповедь. Минимум 45 минут. Если проповедь сильно затягивалась, детям давали мятные конфеты. И дети понимали, что если проповедь будет слишком длинная, получат конфеты, а слушать проповедь необязательно. В шестидесятые годы начался массовый отход голландцев от религии. Начался, поскольку в их храмах речь шла не о свободе во Христе, а об обязательной дисциплине.
- Среди ваших прихожан-голландцев есть те, кто были раньше практикующими кальвинистами?
- Есть пришедшие из кальвинизма. Приходят к нам, потому что чувствуют, что там они искалечены, а здесь могут заново родиться. Стать новым человеком. Но это длительный процесс. И даже если они атеисты, кальвинизм у них в крови. Голландцы говорят, что есть три сорта кальвинистов: кальвинисты-кальвинисты, кальвинисты-католики и кальвинисты-атеисты. И это чувствуется – они шарахаются только от одного слова «дисциплина». До свободы же дело так и не доходит.
- В России одна из проблем, с которой сталкиваются почти все православные семьи, где есть дети – отход детей от Церкви. Дети воспитываются в церковной семье, многие учатся в православных гимназиях, но в переходном возрасте наступает охлаждение, и многие совсем перестают ходить в церковь. В вашем приходе такое бывает?
- Бывает, но не так часто. Сейчас в храме молодежь есть. Когда я начинал, ее просто не было. Были мои дети, которые остались в Церкви, хотя это было не так просто для них. Взрослея, подросток переживает переход от детской веры, от сказки к пониманию того, что в христианстве есть большой трагизм. Поэтому некоторые дети уходят, но сейчас им проще оставаться, так как есть группы воскресной школы, есть молодежная группа. Они собираются примерно раз в месяц, готовят себе ужин, обсуждают реальные проблемы. Например, говорят о том, что им придется противостоять атеистическому обществу, а это уже непросто. Со стороны трудно представить, но атеизм в Голландии давит. В школе или институте запросто могут спросить: «Как тебе не стыдно ходить в церковь? Ты же умный человек, прекрасно знаешь математику, а ходишь в церковь, как ребенок». Для них церковь – нечто детское, не для развитого человека. Как в Советском Союзе считалось, что она для бабушек. У бабушек, с точки зрения коммунистов, глубоких знаний не предполагалось. Я бы не сказал, что это проблема, но, безусловно, вызов.
- Он в Голландии серьезнее, чем в Англии?
- Не знаю. Сейчас все быстро меняется. Если 10 лет назад голландец приходил, я заранее знал, что он читал Библию, а сейчас бывает, что приходит голландец, который ничего не знает, и с ним, как и с русским, все надо начинать с нуля.
Католиков, кстати, здесь сильно потоптали. Два-три года назад в СМИ развернули кампанию, - мол, все католические священники гомосексуалисты, призывали народ подавать на них в суд. В результате церкви опустели. Есть очень редкие живые протестантские и католические приходы, но в большинстве случаев громадный храм, а прихожан 10 человек, средний возраст которых лет 75.
- Кто-то из ушедших католиков пришел к вам?
- И раньше приходили, и теперь приходят Массового потока никогда не было, но все эти годы были случаи перехода в православие из протестантизма, из католичества, из старокатоликов. В большинстве случаев это люди, очень серьезно осознающие свой путь ко Христу, целеустремленные, ищущие ответы на вопросы. Они не живут на поверхности. А многие русскоязычные, к сожалению, живут на поверхности: мы русские – значит православные. И не только у начинающих воцерковляться такое часто встречается. Жизнь на поверхности означает отсутствие вопросов о своем личном пути в христианстве. Приходится аккуратно погружать людей в глубину, объяснять, что без глубины нет настоящего христианства.
- Не была ли эта массовая поверхностность предопределена тогда, когда христианство стало государственной религией? Я давно так думаю, а разговор с вами только укрепил меня в этом мнении.
- Безусловно, это создало проблемы для самого христианства. Оно изменилось качественно, потому что по определению христиан много быть не может. Толпой в тесные врата не пройдешь. В тесные врата проходят поодиночке.
- Когда служишь в стране с другими религиозными традициями, это видно отчетливей?
- Нам легче, потому что не надо разбираться с государственной политикой. Нас это не интересует. Интересует спасение души.
