Немного о себе.
Родился 7 июля 1964 года. В журналистике с 1997 года. С сентября 2004 по июль 2012 года - корреспондент журнала «Нескучный сад» и сайта Милосердие.ru, с августа 2012 по ноябрь 2013 - корреспондент сайта «Православие и мир». В 2009 году в Германии присуждена премия «Восточная Европа» за очерк «Доктор-сказочник» о психотерапевте петербургского хосписа Андрее Гнездилове («Нескучный сад», № 5, 2008). В 2015 году в издательстве «Никея» вышла книга «О страстях и искушениях. Ответы православных психологов», в 2017 в издательстве «Благочестие» - первое издание книги «Духовники о духовничестве» (9 интервью со священниками), в 2018 в издательстве «Новое Небо» - второе, дополненное издание книги о духовничестве (16 интервью).
Любимые жанры: интервью, очерк, аналитическая статья. Близка мысль Достоевского: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время».
Подготовленной мной книги «Духовники о духовничестве» пока в интернете нет, а вопросы, на которые там отвечают опытные священники, актуальны. Поэтому я благодарен редакции «Азбуки веры» за предложение размещать на сайте интервью из книги. Начать я решил с интервью протоиерея Бориса Балашова, настоятеля храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в подмосковном Клину.
Протоиерей Борис Балашов родился в 1947 году в Москве в семье инженера. С 1961 года стал ходить в церковь, прислуживал за богослужением в Никольском храме на Преображенском кладбище г. Москвы. С 1968 года иподиаконствовал в Феодоровском кафедральном соборе г. Ярославля. В 1969 году после посвящения во чтеца вступил в брак. В 1971 году посвящен в иподиакона. В 1972 году окончил исторический факультет МГУ.
После службы в армии в 1974 году рукоположен в диакона и в священника. До 1987 года служил в Ярославской епархии, с 1987 года – в г. Клину Московской области. Преподает в воскресной школе и на Православных богословских заочных курсах (г. Клин), а также в Православной классической гимназии «София», в которой является духовником, руководит издательством «Христианская жизнь». Главный редактор газеты «Клин Православный» и телепрограммы «Дорога к храму». У отца Бориса двое детей и семь внуков.
– Отец Борис, вы росли в нерелигиозной семье, но пришли в Церковь еще школьником. Как это случилось в глухие атеистические годы?
– Сколько себя помню, у меня был интерес ко всему, что связано с религией. Хотя меня крестили в детстве, родители в церковь не ходили, да и церквей поблизости не было. Жили мы в подмосковном городе Перово (теперь это Москва), там еще до моего рождения церковь была закрыта. Семья была небогатая, но дружная.
С раннего детства я ощущал, что я живу не для того, чтобы умереть. Я прекрасно понимал, что люди умирают, но мне это казалось чем-то противоестественным. Чувствовал, что в мире я не один, кто-то руководит жизнью не только моей, но и всего мира. А еще на меня очень повлияли бабушки, которых я видел немало, с детства воспитанные в вере. Смотрел я на них и поражался, какие они, эти в основном малограмотные бабушки, светлые и добрые. И это был такой контраст с жесткими партийными тетями, к которым страшно приблизиться! Не мог я понять, почему одна женщина к детям подойдет, и слово ласковое скажет, и помирит их, а другая нас в упор не видит, и от нее хочется держаться подальше. Чувствовалось, какая огромная разница между ними. А почему так?
В школе у меня тоже возникало много вопросов. Например, почему на Пасху всегда проводят субботник «по просьбам трудящихся», читают нам атеистические лекции перед великим христианским праздником. И ведь лекции эти ни в чем не убеждали: говорят, говорят, но ни одного слова, которое подтверждало бы, что лекторы эти правы, я не услышал. Когда я оканчивал пятый класс, умерла наша учительница немецкого языка. Сначала нам всем объявили — пойдем попрощаться, – а потом поход на прощание с умершей отменили, категорично сказав, что нам туда идти нельзя. Оказывается, ее в церкви отпевали – раз старая учительница была отравлена религиозным дурманом, как же тогда с ней пионерам прощаться?
– Вот я и не понимаю, как вы в те годы дошли до храма. К тому же поблизости от дома храмов не было.
– Дошел, потому что интересовался. Атеистической литературы тогда много было, я что-то читал, меня это не убеждало, захотел прочитать Евангелие. Через какое-то время удалось найти его и почитать: хотя мало что понял, но было интересно. Потом получилось побывать на пасхальном крестном ходе в храме на Преображенском кладбище, и, хотя я тогда еще мало что понимал, помню свое четкое ощущение, что это все по-настоящему, что Христос действительно воскрес. Постепенно появились знакомые, тоже интересовавшиеся этими вопросами, и по совету одного из них я в 14 лет впервые причастился. Не помню точно, на какой именно праздник, но помню, что зимой. О подготовке к причащению ничего не знал, даже утром перед причастием позавтракал, и исповедь была формальной: народу полно, батюшка что-то спросил, а я и не знал, что ответить, он мне голову епитрахилью накрыл, молитву прочитал, – вот и вся исповедь. Покаяния еще не было, а было лишь неосознанное стремление к Церкви, но с того момента духовная жизнь стала потихонечку развиваться.
– Когда в этой жизни появился священник, о котором можете сказать, что он был вашим духовником?
– Это было позже, годика через два. В храме на Преображенском кладбище, куда я стал ходить, был священник, к которому шло на исповедь много людей, потому что он при таком количестве народа находил возможность каждого внимательно выслушать. И каждую службу проповедовал, на что в то время решались немногие. Это был отец Димитрий Дудко. Я ему благодарен, особенно за то, что он меня выслушивал, и за то, что я мог задать ему какие-то вопросы, – это, пожалуй, главное, потому что проповеди не так уж глубоко мог понимать в том возрасте.
Но круг знакомств расширялся. Самую большую роль в моем духовном становлении сыграл тайный священник, протоиерей Николай Иванов, очень умный человек с аналитическим мышлением. Его рукоположил митрополит Гурий (Егоров) в Саратове, когда отец Николай преподавал там в семинарии. Потом из семинарии ему пришлось уйти, после чего он стал работать в редакции «Журнала Московской Патриархии», откуда ровно в 60 лет его тоже выставили. По требованию начальства – не церковного, конечно. Дело в том, что он много богословских работ публиковал под псевдонимом в самиздате и даже за рубежом, и, видимо, вычислили автора. Многие из этих работ по-прежнему актуальны, некоторые мы издали. В первую очередь, его главный труд о «днях творения»: «И сказал Бог…» Сейчас переиздаем его замечательные «Богословские миниатюры. О смысле жизни».
В богослужениях он участвовал как иподиакон. Отец Николай был близким другом митрополита Иоанна (Вендланда) и часто ездил к нему в Ярославль. Там он также в богослужении участвовал как иподиакон, но митрополит всегда причащал его (как и отца Глеба Каледу, тайно рукоположенного митрополитом Иоанном в священники) со лжицы у престола. Мало кто понимал, почему так, а остальные просто относились к этому, как к чудачеству архиерея.
Как тайный священник он иногда служил дома, а изредка – соборно с отцом Глебом Каледой. Исповедовал своих духовных чад редко. Основной его задачей было то, что теперь называют катехизацией, – разъяснение веры и проблем духовной жизни, обсуждение религиозно-философских вопросов. На квартире у него люди собирались, но все делалось с умом: окна плотно занавешивались, на стол ставили чайники, чашки, варенье, печенье. Если гости незваные придут – люди просто сидят, пьют чай! А вопросы обсуждались серьезные. Ездил он и на периферию, но всегда налегке: портфель, в портфеле полотенце и зубная щетка. Не придерешься – а милицейские проверки в домах верующих, где он останавливался, бывали. Помогал опыт ГУЛАГа, с которым он был знаком не понаслышке.
– А личные вопросы, касающиеся и вашей веры, и юношеских переживаний, с кем обсуждали?
– Тоже с ним. Он в тридцатые годы сидел по обвинению в создании организации религиозной молодежи, поэтому был осторожен, понимал, что за ним могут следить. Обычно встречались мы в метро, шли гулять по улицам, и на прогулке все, что меня волновало, я с ним обсуждал. Хотел сразу после завершения среднего образования поступать в семинарию, но он мне не посоветовал, сказал, что семинария от меня не убежит, а вот если я поступлю в семинарию, в университет меня уже не примут никогда. И я поступил в МГУ на исторический факультет, хотя не был комсомольцем. Отец Николай познакомил меня с митрополитом Иоанном, к которому я стал систематически ездить в гости и участвовать в архиерейских службах в качестве иподиакона. По моей просьбе владыка посвятил меня во чтеца и в иподиакона. Конечно, кому надо, об этом знали, но меня не трогали. Могу только догадываться, почему. Видимо, решили, что парень перебесится, получит диплом и пойдет работать, а если его выставить из университета, то ясно, что пойдет в семинарию.
– У митрополита Иоанна вы часто исповедовались?
– Вплоть до принятия священства. После рукоположения он отказался меня исповедовать, так как у нас возникли служебные отношения. Поэтому посоветовал исповедоваться у других священников, а именно у протоиерея Игоря Мальцева или архимандрита Михея (Хархарова), будущего епископа и архиепископа. Я стал исповедоваться у отца Михея и исповедовался у него вплоть до его кончины, даже и тогда, когда он стал правящим архиереем Ярославской епархии. Служебных отношений у меня никогда с ним не было, так как ко времени его избрания во епископы я уже был вынужден перейти из Ярославской епархии в Московскую.
В то время, когда архимандрит Михей служил в ярославском Феодоровском соборе, нередко при обсуждении семейных проблем он отсылал меня к другому священнику: «Это к отцу Игорю, иди с ним поговори». В свою очередь, протоиерей Игорь Мальцев при обсуждении с ним вопросов духовной жизни часто меня разворачивал: «Иди к отцу Михею, эти вопросы ему задавай». Эти друзья-пастыри, обладая огромным духовным опытом, не считали себя всезнающими и способными решать абсолютно все вопросы. Семейные вопросы отец Михей старался не разруливать, потому что сам опыта семейной жизни не имел и, как человек умный и духовно опытный, понимал, что его советы на эту тему будут, скорее всего, хороши только в теории. И митрополит Иоанн, тоже монах с молодых лет, был очень осторожен с советами по семейным вопросам.
– А сегодня многие молодые монахи уверенно раздают направо и налево советы по семейной жизни. Нередко даже тогда, когда совета у них не просят.
– Есть такой термин: профессиональный дилетантизм. Такое у всех встречается, не только у священников. Причины самые простые: гордость человеческая и недостаточная профессиональная подготовка. В «Пастырском богословии» митрополита Антония (Храповицкого) есть даже такой раздел: «Первые искушения пастыря». Я по памяти точно не процитирую, но смысл такой: ты стал священником и думаешь, что уже все знаешь, и сразу начинаешь командовать. Ни в коем случае нельзя так делать! Мне посчастливилось увидеть священников серьезных, не легкомысленных, которые и внимательно слушали, и вникали, и помогали, и никогда не были командирами.
– В священники пойти вам митрополит Иоанн посоветовал?
– Я хотел стать священником с детства, еще до того, как впервые побывал в церкви, до знакомства со священниками. Митрополит Иоанн принял меня под свое руководство от давнего верного друга протоиерея Николая Иванова, с которым я сохранял близкие и самые теплые отношения до последних дней его жизни. Владыка одобрял мое стремление к священству и помогал мне к этому служению готовиться.
После университета меня призвали в армию и как верующего, да еще иподиакона, отправили как можно дальше – в Заполярье. Но именно там я прекрасно устроился. В этой дыре людей более-менее образованных среди военнослужащих было очень мало, и меня назначили на хорошую должность. Я там практически не служил, а работал, и так год спокойно прошел (с высшим образованием тогда солдаты год служили). К тому, что я не комсомолец, отнеслись философски. У офицеров был свой взгляд на эту тему: если молодой человек окончил истфак по специальности «преподаватель истории и обществоведения» и при этом беспартийный, понятно, что он где-то залетел по пьянке – с кем не бывает. Иные из них сами этим грешили. Мне даже доверили проводить политзанятия, но они были совсем не идеологические – скорее, «Политическая география мира». Когда подошло время демобилизации, я сказал командиру роты, что мне нужна очень хорошая характеристика, так как надо делать карьеру. И командир с радостью написал мне прекрасную характеристику, я с этой характеристикой приехал к митрополиту Иоанну, он сказал, что я молодец. Потом как-то в соборе говорю настоятелю отцу Борису Старку: «Вот, у меня бумажка есть, что я политику партии и правительства понимаю правильно». Отец Борис ответил со вздохом: «Я тоже политику партии и правительства понимаю правильно…»
Армейская характеристика помогла мне пройти чистилище «компетентных органов». В Москве тоже пробовал подавать прошение на рукоположение – мне не сказали «нет», но я понял, что ждать можно до посинения, а в Ярославле все четко прошло за 40 дней – это был минимальный срок для рассмотрения и утверждения кандидатуры у уполномоченного Совета по делам религий. Была, правда, закавыка: если устроюсь работать после демобилизации, потом с работы могут не отпустить, а если не устроюсь, могут осудить как тунеядца, и тогда о священстве придется забыть. Не работать после армии мог только один месяц. Но митрополит Иоанн и эту проблему решил – оформил меня иподиаконом в свой домовый храм. На символическую зарплату, но главное, что я числился работающим и таким образом смог 40 дней перекантоваться до хиротонии, принял священство и 13 лет служил в Ярославской епархии.
Диаконом был всего несколько дней, – владыка Иоанн торопился, так как понимал, что красный свет могут дать в любую минуту. Пропустили кандидатуру – надо срочно рукополагать. Он назначил диаконскую хиротонию на день памяти князя Владимира – в тот год это попадало на воскресенье, – а на субботу митрополит Никодим (Ротов) внезапно вызвал его в Серебряный Бор (в Москву) на совещание в иностранном отделе. Чтобы не откладывать, митрополит Иоанн назначил мою хиротонию на полпути – в Переславле. Совещание в Серебряном Бору закончилось ровно в полночь, митрополит Иоанн отпросился у митрополита Никодима и, даже не поев, поехал в Переславль. Там на поздней литургии он рукоположил меня в диакона, а 1 августа – уже в Ярославле – в священника. Около недели служил в Феодоровском соборе, а служить там внештатный клирик мог только до тех пор, пока не получит указ о назначении на приход, или в присутствии архиерея. И вот однажды, когда я уже получил указ, митрополит пришел в алтарь и сел там в кресло. Просто чтобы я мог еще одну литургию там послужить под руководством опытных священников и получить какие-то навыки.
– Вас отправили на сельский приход?
– Нет, на городской. Я просился на сельский, но митрополит Иоанн сказал, что на сельский ему есть кого послать, а в Углич некого. Там была сложная ситуация: настоятель несколько месяцев назад уехал в Закарпатье, остался второй священник, который совсем не соответствовал своему положению, что устраивало власти, но категорически не устраивало архиерея. И хотя я службу знал еще недостаточно хорошо, он направил меня на тот приход настоятелем.
– Тогда, наверное, и в городе большинство прихожанок были бабушки?
– Конечно. Они так радовались, что приехал священник, сразу отнеслись ко мне хорошо, но не знали, надолго ли я там задержусь. Тогда священников постоянно переводили с места на место, чтобы прихожане не могли построить со священником серьезных отношений. Если только священник совсем никудышный был, его не трогали.
– Вам было всего 27 лет. Часто ли бывало, что по молодости не могли ответить на какой-то вопрос и советовались с более опытными священниками?
– Советоваться особенно не с кем было. Тогда ведь все телефоны священников прослушивались, все письма проверялись. Я точно знаю. Сочувствующие были и среди работников почты – они меня сразу предупредили. А ситуации, когда не знал, что посоветовать, бывали, и я звонил митрополиту Иоанну, с ним советовался и по пастырским вопросам, и по богослужебным. Кто-то подумает, что я сказки рассказываю, но это правда: не только я, но любой священник мог спокойно позвонить митрополиту Иоанну и о чем-то его спросить, посоветоваться. Неформальные были отношения. Это не значит, что он не был строгим. Всякое бывало, но ему можно было позвонить, прийти на прием и поговорить практически обо всем, что волновало.
Прихожане были людьми деликатными, никогда не ставили меня в неловкое положение. Наоборот, закрывали глаза на мои ошибки в богослужении, которые я иногда по неопытности совершал.
– А что самое трудное было в пастырском служении?
– Самая большая трудность – отсутствие книг. Это сейчас Евангелие продается в каждом храме, и в интернете можно его почитать, а тогда его достать невозможно было, и люди в храм ходили, а Евангелие прочитать не могли. И никаких богословских книг не было. Нас двое было священников в храме, но когда служил один, я совершал проскомидию, шел исповедовать в западную часть храма, а певчим на клирос давал почитать вслух апостольские послания по-русски! Чтобы люди хоть что-то услышали, пока я исповедую. Священник ведь должен не к себе людей привязывать, а ко Христу, но когда нет книг, это очень трудно. А книг не было. Потом, уже в 80-е, появилась возможность приобретать Библию и Евангелие у перекупщиков. У нас ведь как? Чуть ослабевает контроль, – тут же за дело берутся спекулянты. Не спрашивал, откуда у них книги, но подозреваю, что они покупали их у таможенников. Конфискованные. Люди из-за границы привозили Библию, а на таможне у них отбирали. Иногда сжигали – один уполномоченный хвалился мне, что он, когда работал в «компетентных органах», сжег 800 Библий, – но некоторые оставляли у себя (наверное, в отчетах писали, что сожгли) и, когда контроль чуть ослаб, стали продавать их спекулянтам. Когда я заочно учился в духовной академии, то много книг приобретал у перекупщиков в Троице-Сергиевой Лавре и потихоньку распространял среди прихожан.
Проповеди я обычно говорил по Евангелию, то есть объяснял смысл того евангельского отрывка, который читался в этот день на службе. Но если сейчас просто объясняю, в те годы, прочитав по-церковнославянски, выходя на проповедь, прочитывал еще раз по-русски и только потом объяснял. Сейчас в этом нет необходимости, а тогда была, потому что люди не знали русского текста Священного Писания.
– Бабушки, которые ходили тогда к вам в храм, пришли к вере уже пожилыми или были верующими с детства?
– Разные были бабушки. Некоторые уже в пожилом возрасте обратились, но были и такие, которые в детстве, в двадцатые годы, восприняли веру и всю жизнь прожили с Богом. Вот у таких бабушек я многому научился. Была у меня алтарница Анисия Ивановна. Муж у нее погиб в Финскую войну, а сама она во время Великой Отечественной бежала с сыном из Старой Руссы под бомбежками. Простая женщина, всего четыре класса окончила, но это был единственный в приходе человек, с которым я мог говорить на богословские темы. Позже я знал женщину, которая вообще в школе не училась, но с ней тоже можно было серьезно говорить о вере. Встречал я таких людей! Простые, малообразованные, они сердцем восприняли Евангелие, глубоко воцерковились, жили верой, и это развивало их не только духовно, но и интеллектуально. Очень интересно было с ними общаться! Конечно, делать это приходилось осторожно, потому что храм «просматривался» с нескольких сторон: исполкомом, милицией и КГБ. Обычно стукачами были нищие, они крутились в храме и уходили последними. Конечно, следили за священниками не только нищие, но и другие люди, в том числе церковные работники.
Алтарница Анисия Ивановна была связующим звеном между мной и людьми, с которыми я хотел поговорить. Во время службы ходила по храму, приносила записочки или что-то несла в алтарь, между делом с кем-то поговорит и назначит тому время, когда ко мне прийти. Сам я воздерживался от разговоров с более молодыми прихожанами в храме. Только на исповеди. Воздерживался, чтобы не привлечь внимания к этому человеку, особенно если человек не пожилой. А жил я в тихом месте, там никто не видел, кто ко мне приходит.
– Когда в храме стала появляться молодежь?
– И тогда были молодые люди, просто совсем немного. Некоторым я помогал узнать о вере, доставал им Евангелие. Двое моих бывших алтарников сейчас служат Церкви: один архимандрит в Костроме, другой протоиерей в Ярославской митрополии. И еще ходила молодежь. Но приходилось тогда осторожничать. Исповедовал индивидуально, мне в этом не препятствовали. Местные власти со мной не хотели связываться из-за этого, чтобы не иметь осложнений. Когда я только приехал на приход, мне объяснили, что, прежде чем причастить больного человека на дому, надо сначала взять в исполкоме справку, что исполком не возражает. Я несколько раз так делал, а потом с очередной исполкомовской справкой приехал к уполномоченному, показал ему справку и спросил: «Как вы думаете, сколько бы мне дали за эту справку иностранные журналисты?» – «Дорого». – «А я вам ее даром отдаю». И он эту порочную практику прекратил. Мы больше не ходили в исполком за справками, а причащали, кого нужно, на дому, ни у кого не спрашивая разрешения.
Беседовать с людьми не на исповеди, давать им какие-то книги приходилось втихаря. В больницах и домах престарелых причащать больных было запрещено. Я приходил туда как обычный посетитель, в пиджаке, а под ним была надета маленькая епитрахиль, в кармане – ковчежец со Святыми Дарами. Бабушка из прихода у двери караулила, пока я исповедовал и причащал больных.
Еще помню случай, как на Пасху не пустили в храм женщину с сыном-школьником. Я даже вышел из храма, поговорил с милиционершей, но их все равно не пустили, и уже потом мы написали в Москву жалобу. Мальчик этот впоследствии стал священником.
Время было, конечно, не такое страшное, как годы открытых гонений, но тоже очень трудное для Церкви, для просвещения людей. Людей запугивали. Не репрессировали, но наказывали. Десятиклассница стала у знакомых крестной их ребенка – ее не допускают до выпускных экзаменов, оставляют без аттестата. Женщина с часового завода окрестила ребенка – директор вызывает всю бригаду, целый час их песочит и лишает всю бригаду тринадцатой зарплаты. Досталось за участие в крестинах и одному председателю бедного колхоза. Его вызывали в райком КПСС, прорабатывали, дали строгий выговор, но не выгнали с работы, так как некем было заменить на этом незавидном посту. Запугивали народ, как могли, и запугали. Даже почтальонша, которая 40 рублей получала, просила, чтобы детей крестили без оформления.
Я немножко отвлекся от темы духовничества, чтобы объяснить, в каких условиях начинал свое священническое служение. Власти пытались сделать так, чтобы в храмах не было индивидуальной исповеди, а была только общая. А ведь только на исповеди я мог, не скрываясь, поговорить с человеком, что-то ему посоветовать.
Потом я год в Ярославле служил, там народу побольше было, но я все равно старался хотя бы кратко поисповедовать всех желающих. Полчаса беседовал со всеми, а 40 минут оставлял для индивидуальной исповеди.
В 1987 году мне пришлось перевестись в Московскую епархию, и я приехал в Клин, где служу до сих пор. Сначала прихожане были в основном бабушки и дедушки, потому что люди боялись ходить в церковь. Крестить детей и причащаться ездили подальше, чтобы кто-то из знакомых не увидел. Например, в Солнечногорск, а солнечногорские, наоборот, к нам приезжали. Но процесс духовного раскрепощения пошел, и власти уже не смогли его контролировать.
– Особенно после тысячелетия Крещения Руси?
– Да, тогда храм был набит битком, и я первое время исповедовал по часам: 25 секунд на человека. Приходилось концентрироваться. Разрешительную молитву читал общую, а над каждым отдельно только «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
– Тогда, конечно, о духовничестве речи не было?
– Почему? Надо человека направить к христианской жизни. Не о пустяках спрашивать, а по делу: молитва, Евангелие, отношение с близкими, причащение. Ведь цель – к Богу направить. Да и сами прихожане тогда умели кратко и по делу говорить о грехах, что теперь редко встречается.
Когда появились книги Священного Писания, легче стало. Я всегда на исповеди спрашиваю, читает ли человек Евангелие. Сейчас не читающие в нашем приходе встречаются только среди людей новых или тех, кто раз в году ходит в храм. А прихожане читают, хотя, может, не каждый день. Зачем это нужно, пытаюсь объяснять на простых примерах. «Ты с мужем живешь?» – «Да». – «Каждый день с ним разговариваешь?» – «Да». – «Давай раз в неделю его слушай, а в остальные дни только ему говори, но не слушай. Потом придешь и скажешь, какие у тебя с ним отношения будут... Ничего у тебя так не получится! А как же с Богом может получиться? Ты же Его не слушаешь, Он тебе неинтересен, а ты хочешь при этом, чтобы у тебя было все нормально. Поэкспериментируй с ближним, а потом расскажи». Задача священника – ко Христу человека привести, помочь ему к Богу идти. Здесь во многом помогает воскресная школа.
Сначала местная администрация не разрешала нам открывать воскресную школу, но времена уже менялись, и я стал делать то, что в предыдущие годы было невозможно: по воскресеньям вечером служил акафист, а после акафиста расставляли в храме стулья, и мы с прихожанами беседовали. Этого никто запретить не мог. Приходила чужая тетя, спала на беседах – ну и пусть поспит! А воскресную школу помог открыть уполномоченный. Митрополит Ювеналий проводил в нашем храме собрание духовенства, присутствовал и уполномоченный, и я обратился к владыке: «Как вы считаете? Надо нам воскресную школу открыть?» – «Да». Я тут же к уполномоченному поворачиваюсь: «А вы не возражаете?» Не скажет же он при архиерее, что возражает? Время еще советское было, но уже после тысячелетия Крещения Руси. Уполномоченный сказал: «Конечно же, не возражаю».
Мы сразу организовали и детскую воскресную школу, и взрослую. Детская нужна – спору нет, – и она была, есть и будет, но взрослая более эффективна. Я сказал бы, что КПД там более 90 процентов, а, может, и все 95. Сначала был полный зал, сейчас, конечно, народу поменьше, но человек 20–25 на каждое занятие всегда приходит. Я веду занятия по Евангелию, диакон – по Апостолу, еще один священник – по литургике.
К крещению мы готовили людей задолго до всех директив. Детей всех подряд крестил только в первые годы после тысячелетия Крещения Руси. Тогда невозможно было упорядочить процесс – по 60 человек в день крестил. В два захода! А потом стали хотя бы минимально готовить. Кто-то из близких ребенка должен прочитать хотя бы одно Евангелие, выучить «Отче наш», причаститься. Это, конечно, не гарантирует, что ребенка будут воспитывать в вере, но, по крайней мере, люди поймут, в чем смысл крещения.
Взрослых мы тем более никогда не крестили без подготовки. Да, у нас было меньше крещений, чем во многих других храмах, но не было профанации. Сейчас у нас организована подготовка к крещению, браку и первому причащению.
– У вас есть духовные чада?
– Я всегда к этому относился очень осторожно. Подходит ко мне человек: «Я хочу быть вашим чадом». Говорю: «Пожалуйста, ходите на исповедь, задавайте вопросы, а там как сложится». Взаимопонимание и доверие друг к другу не могут возникнуть мгновенно. Как рождению ребенка предшествует беременность, так и доверительные отношения складываются не сразу, а когда люди хотя бы год регулярно общаются, узнают друг друга. Исповедоваться – пожалуйста. Человек приходит на исповедь – священник обязан его исповедь принять. Может, если есть какие-то серьезные или нераскаянные грехи, не допустить до причастия, но исповедь принимает. Но если мы мало знаем друг друга, у нас не может быть полного доверия и взаимопонимания, а без этого все эти разговоры о духовнике и чаде – туфта. Кому нужны эти игры? У меня, кстати, ни с кем из моих духовных наставников никогда не было разговоров о том, что они мои духовники, а я их чадо. Просто естественным образом складывались доверительные отношения, я понимал, что они дают действительно духовные советы, которые мне на пользу.
– Так есть прихожане, с которыми у вас сложились такие доверительные отношения?
– Есть, но… Есть те, кто считает меня своим духовником, а есть те, кого я считаю своими духовными чадами. Их совсем другое количество. А есть прихожане, которые к другим священникам ходят. Они могут и у меня исповедоваться, а те, кто чаще исповедуются у меня, иногда подходят к другому священнику, но многие прихожане к кому-то из священников прикипают и стараются исповедоваться у него, с ним советуются. Естественный процесс, тут нельзя ничего придумывать.
– В православной среде очень популярна тема послушания. Люди начитались в патериках об абсолютном послушании и сами возмечтали о таком послушании, а многие священники, причем не только младостарцы, но и считающиеся опытными духовниками, тоже считают, что чадо должно быть у духовника в послушании и так выстраивают отношения со своими чадами.
– У нас в храме, слава Богу, такого нет и никогда не было. Пусть священник сам покажет пример послушания! На себе. Я одного священника, который от всех требовал послушания, спросил: «А ты-то сам?» Он так удивился: «Я?» От других требует, а сам о послушании только из книг знает. Я прямо скажу: бегите подальше от таких духовников и больше к ним не ходите, потому что это ненормально. Полное послушание может быть в монастыре, причем далеко не во всяком, а только в том, где есть духовник и у монаха есть с ним духовный контакт. Сегодня во многих монастырях нет духовно зрелых духовников. Особенно это касается женских обителей.
А в миру какое может быть послушание? Послушание Богу: ежедневная молитва, Евангелие, первым идти на примирение. Элементарные вещи, но иногда, чтобы дошло, приходится объяснять достаточно резко. Начинает прихожанка жаловаться на кого-то: вот, она такая-сякая. Хорошо, говорю, но из двух дур одна должна быть умнее, почему ты думаешь, что это она должна быть, а не ты? И вы знаете, доходит! У нас не Москва, народ попроще, хотя есть и интеллигенция, больше врачей, учителей и всякого рода служащих. К каждому свой подход нужен, но некоторых убеждают именно такие аргументы.
Еще может быть рабочее послушание: тебе что-то поручили – делай. А так… Не ругайся в храме, не учи никого. Слава Богу, сейчас с этим получше, а первое время некоторые ревностные не по разуму прихожанки проходу никому не давали: не так одета, не туда повернулась, не там встала, то есть настоящие бабки-ежки.
Я никогда не был сторонником тоталитарного руководства. Оно может сделать человека дрессированным, но точно не делает воспитанным.
– Но часто сами прихожане ищут именно такого руководства, причем не только в духовной жизни. Хотят, чтобы священник за них и житейские вопросы решал. Вас же тоже наверняка часто спрашивают, куда пойти работать, поехать в отпуск, и еще что-то, не относящееся к духовной жизни.
– Спрашивают. Но если я чувствую, что некомпетентен в данном вопросе, советую: разузнай подробней, подумай, помолись, почитай Евангелие, причастись и делай так, как сочтешь нужным. Но не по прихоти, а Господа проси, чтобы Он помог тебе сделать правильный выбор.
– Вы духовник православной гимназии. Наверняка там учатся и дети из других приходов.
– Не только из других приходов, но есть и из нецерковных семей. Если родители не против, чтобы их дети приобщались к Церкви, мы таких детей берем. Но половина, конечно, из церковных семей. Примерно раз в месяц мы детей исповедуем и причащаем. Причем исповедую я не один, а собираем 6-7 священников, чтобы была нормальная индивидуальная исповедь. Разумеется, дети идут, к кому хотят.
– А преподаватели?
– Большинство воцерковленные, но не все. Преподаватели пришли из разных приходов, но почти все исповедуются в гимназическом домовом храме.
– Но нет такого правила, что, раз здесь учатся или работают, должны хотя бы иногда исповедоваться у духовника гимназии?
– История показала, что крепостное право неэффективно. У нас в храме никогда этого не было. Исповедь может принять любой нормальный священник. Советоваться лучше с кем-то одним, но только если доверяешь священнику, а такие доверительные отношения складываются не сразу. Задача духовника, в первую очередь, – наладить и организовать церковную жизнь в гимназии, а также быть для всех доступным.
– А мужу и жене лучше иметь одного духовника?
– Если оба духовника вменяемые, то нет проблемы в том, что у супругов разные духовники. Христос один! А советоваться по духовным вопросам надо с тем, кто тебе ближе.
– Как быть во время каких-то конфликтных ситуаций, если разные духовники? Пойдет, допустим, муж к своему, а жена к своему, и они могут дать разные советы. Да и картина у обоих духовников будет неполная.
– Потому и нужно, чтобы была регулярная церковная жизнь: Евангелие, молитва, исповедь, причащение, примирение. А если уж возникает конфликтная ситуация, которую самим уладить не получается, лучше прийти к священнику вдвоем. И не только когда оба православные. У одной моей прихожанки муж неопятидесятник-харизматик. Очень серьезная конфликтная ситуация была у них, я ей и предложил прийти с мужем. Поговорили с ним, нашли общий язык, и живут они более-менее мирно.
– Семей, где жена православная, а муж пятидесятник, не так много, а вот семей, где один из супругов (чаще жена, но не всегда) воцерковлен, а другой неверующий, полно. На этой почве тоже часто возникают конфликты.
– Бывает. Но если ты любишь Бога, покажи это, проявив любовь к жене или мужу. Муж не ангел? А ты к зеркалу подойди – у тебя тоже крыльев не видно! Понятно, что трудно, когда самый близкий человек не разделяет твою веру, но если не будешь любить мужа, как ты сможешь любить Бога? Надо обходить острые вопросы, конфликты, не грех и на компромисс пойти, если вопрос не принципиальный. Надо налаживать друг с другом взаимоотношения хотя бы на троечку, а может, и на четверку получится, особенно если хотя бы один из супругов (лучше, конечно, чтобы оба, но к вере силой не приведешь) будет держаться за Церковь. Не просто ходить в храм, а глубоко воцерковляться: молиться, читать Евангелие, стараться жить по нему, причащаться и углублять свою духовную связь со Христом. Благодать помогает и по жизни идти, и что-то понимать, осмыслять.
– Как бы родители ни держались за Церковь, удержать там детей сегодня мало кому удается. В переходном возрасте, а иногда и раньше, начинается охлаждение к вере, и многие перестают ходить в церковь. И ваши гимназисты уходят?
– Пока учатся, участвуют в жизни школы, приходят на исповедь, причащаются. Поэтому даже у детей из нецерковных семей какой-то церковный опыт есть. Потом да, некоторые забывают о Церкви, но я уже вижу тех, кто через несколько лет с разбитой головой и в слезах приходят на исповедь. В жизни много испытаний, люди нуждаются в поддержке, помощи, и если у них есть детский церковный опыт, вспоминают, что раньше, в Церкви, они помощь получали, а теперь почему-то не получают. Жизнь многих вразумляет и помогает вернуться. А точную цифру назвать невозможно, статистики нет.
– Многие священники считают, что жене священника лучше не исповедоваться у мужа, а детям – у отца. Что вы думаете по этому поводу?
– Пока ребенок маленький, проблем нет, а когда подрастает, у него должен быть выбор. Некоторые священники заставляют своих детей исповедоваться у себя, и я считаю это огромной ошибкой, которая может с большой вероятностью привести к тому, что ребенок не все будет говорить на исповеди и начнет лицемерить. Если дети сами хотят исповедоваться у отца, другое дело, но настаивать на этом нельзя.
Так же и матушки. Я знаю матушек, живущих в отдаленных районах, где им больше негде регулярно исповедоваться, и всегда советую им так: раз в месяц съездить к священнику, у которого можно серьезно исповедоваться, а с мелочами подходить к мужу, чтобы могла регулярно причащаться. Так лучше.
– У вас уже большой священнический опыт – 43 года. Какие вы видите основные проблемы духовничества? И общие, и про обусловленные нашей реальностью.
– Проблем очень много. Часто у священника нет возможности нормально контактировать с прихожанами на исповеди, или он не хочет этого, или не умеет. Мне кажется, что это одна из главных проблем. Не менее важна и такая проблема: почему-то многие священники не считают нужным объяснять человеку, что ему необходимо ежедневно читать Евангелие и внимательно молиться. Живое общение с Богом нужно! Есть священники, которые таких азов не понимают. Если нет общения с Богом, исповедь превращается в пустую болтовню, а причащение сводится к ритуалу. Если человек молится и читает Евангелие, читает вдумчиво, у него есть связь со Христом, пусть не идеальная. Тогда человек, даже если грешит, понимает, что грешит. Бывает же, что мы человека исповедуем, читаем разрешительную молитву, но до причастия не допускаем. Не допускаем по каким-то конкретным причинам до тех пор, пока он эту проблему не решит. И ничего – если человек действительно воцерковлен, он не обижается, понимает, что это не прихоть священника.
Еще одна проблема заключается в том, что наши духовные школы, на мой взгляд, дают неплохую богословскую подготовку, а вот с духовной подготовкой… Не говорю про всех, но некоторые выпускники так задирают нос – дубина дубиной, а уверен, что все знает и вправе всех учить жизни. Знает он, как совершать богослужение, знает догматы, многие факты из церковной истории, но не может ни выслушать человека, ни поговорить с ним нормально, ни поисповедовать, ни объяснить, что к чему, да и вообще говорить с людьми не хочет и не умеет. Ничего не может, полный дилетант, но сколько гонора! В чем причины такого дилетантизма? Не знаю. Вижу учившихся в Коломенской семинарии прекрасных молодых священников, но есть и просто требоисполнители. Могу сказать, что на моей памяти ни один человек, который неправильно принял священство, не стал хорошим священником. Наоборот, увы, случалось не раз – принимали священство правильно, а потом ломались. А вот чтобы неправильно подошел к священству и потом исправился, не помню.
– Неправильно в том смысле, что это был не его путь?
– Неправильно подошел к священству. Не того хочет. Хочет или командовать людьми, или быть требоисполнителем и жить спокойно. Я не утверждаю, что не бывает, чтобы человек с таким отношением к священническому служению исправился, но мне такие случаи неизвестны. Наоборот – много. Еще раз напоминаю, что у митрополита Антония (Храповицкого) есть в «Пастырском богословии» раздел «Первое искушение пастыря». Лукавый знает, как искусить священника, у него огромный опыт.
– Вы часто благословляли кого-то на священство и монашество?
– На монашество редко, а на священство неоднократно. Я же много лет был благочинным, и большинство кандидатов на священство проходило через наш приход. Как правило, люди сами к этому подходили. Если человек не чувствует призвания к такому ответственному служению, какой смысл настаивать? Только один раз я рекомендовал настоятельно, потому что чувствовал, что у человека к этому призвание, а он этого не понимал. Я не давил, но объяснял, почему считаю, что ему это нужно. Уговорил, и получился хороший священник! Но это единственный случай.
– Вам 70 лет. Никого из ваших наставников, о которых вы рассказали, давно нет в живых. Понятно, что вы можете исповедоваться и у клириков вашего прихода, и у священников из соседних храмов, но достаточно ли этого даже опытному священнику или и ему лучше иметь духовника, искать нового, когда наставники уходят?
– Конечно, лучше, но не всегда получается. Связь душ – вещь тонкая, таинственная. У нас есть епархиальные духовники, к которым я хожу на ежегодную исповедь, а еще стараюсь исповедоваться у двух друзей-священников, с которыми у меня полное взаимопонимание. Но ведь духовник – не обязательно тот, кто исповедует. Духовник – тот, с кем общаешься, советуешься. Поскольку я сейчас мало езжу, у меня нет духовника, у которого я систематически исповедуюсь, но есть группа друзей-священников, с которыми мы советуемся и при личных встречах, и по телефону. Я им звоню, они – мне.
– В Греции, как известно, далеко не каждый священник может исповедовать, но только опытный. Понятно, что в России это невозможно, но традиция хорошая?
– Для Греции – хорошая. Для такой традиции нужны условия, которых в России нет. И в Москве священников не хватает, а на периферии… Недавно по «Союзу» слышал, что в одной епархии (не помню, какой) – 120 приходов и 36 священников. А вы о греческой традиции говорите! Надо быть реалистами.
– Митрополит Антоний Сурожский советовал проверять проповеди и наставления священника по Евангелию: соответствуют они духу Евангелия или противоречат ему.
– Прекрасный совет, но для этого сам мирянин должен понимать Евангелие. Вы пришли в Церковь – читайте Евангелие, вникайте, пропитывайтесь евангельским духом! Священники разные. Некоторые такого насоветуют! И не только вчерашние семинаристы. У меня одна прихожанка съездила в прославленный монастырь. У нее муж некрещеный, но хороший человек. Так монах, у которого она там исповедовалась, сказал ей: раз вы не венчаны, не живи с ним, как с мужем. Как вы думаете, монах этот понимает что-то в духовной жизни?
– Апостол Павел ясно говорит о браке с неверующим.
– Вот, пожалуйста. Вы понимаете, а монах не понимает. Нет духовной культуры. Есть верхушки: почитают чего-то и думают, что все поняли.
– Значит, мирянам надо самим не терять голову и понимать, что раз пришли в Церковь, призваны к свободе?
– А без головы зачем ты нужен? Ты ж человек, а не баран. А человек – это образ Божий, призван стать подобным Богу!
Родился 7 июля 1964 года. В журналистике с 1997 года. С сентября 2004 по июль 2012 года - корреспондент журнала «Нескучный сад» и сайта Милосердие.ru, с августа 2012 по ноябрь 2013 - корреспондент сайта «Православие и мир». В 2009 году в Германии присуждена премия «Восточная Европа» за очерк «Доктор-сказочник» о психотерапевте петербургского хосписа Андрее Гнездилове («Нескучный сад», № 5, 2008). В 2015 году в издательстве «Никея» вышла книга «О страстях и искушениях. Ответы православных психологов», в 2017 в издательстве «Благочестие» - первое издание книги «Духовники о духовничестве» (9 интервью со священниками), в 2018 в издательстве «Новое Небо» - второе, дополненное издание книги о духовничестве (16 интервью).
Любимые жанры: интервью, очерк, аналитическая статья. Близка мысль Достоевского: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время».
Подготовленной мной книги «Духовники о духовничестве» пока в интернете нет, а вопросы, на которые там отвечают опытные священники, актуальны. Поэтому я благодарен редакции «Азбуки веры» за предложение размещать на сайте интервью из книги. Начать я решил с интервью протоиерея Бориса Балашова, настоятеля храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в подмосковном Клину.
***
Протоиерей Борис Балашов родился в 1947 году в Москве в семье инженера. С 1961 года стал ходить в церковь, прислуживал за богослужением в Никольском храме на Преображенском кладбище г. Москвы. С 1968 года иподиаконствовал в Феодоровском кафедральном соборе г. Ярославля. В 1969 году после посвящения во чтеца вступил в брак. В 1971 году посвящен в иподиакона. В 1972 году окончил исторический факультет МГУ.
После службы в армии в 1974 году рукоположен в диакона и в священника. До 1987 года служил в Ярославской епархии, с 1987 года – в г. Клину Московской области. Преподает в воскресной школе и на Православных богословских заочных курсах (г. Клин), а также в Православной классической гимназии «София», в которой является духовником, руководит издательством «Христианская жизнь». Главный редактор газеты «Клин Православный» и телепрограммы «Дорога к храму». У отца Бориса двое детей и семь внуков.
– Отец Борис, вы росли в нерелигиозной семье, но пришли в Церковь еще школьником. Как это случилось в глухие атеистические годы?
– Сколько себя помню, у меня был интерес ко всему, что связано с религией. Хотя меня крестили в детстве, родители в церковь не ходили, да и церквей поблизости не было. Жили мы в подмосковном городе Перово (теперь это Москва), там еще до моего рождения церковь была закрыта. Семья была небогатая, но дружная.
С раннего детства я ощущал, что я живу не для того, чтобы умереть. Я прекрасно понимал, что люди умирают, но мне это казалось чем-то противоестественным. Чувствовал, что в мире я не один, кто-то руководит жизнью не только моей, но и всего мира. А еще на меня очень повлияли бабушки, которых я видел немало, с детства воспитанные в вере. Смотрел я на них и поражался, какие они, эти в основном малограмотные бабушки, светлые и добрые. И это был такой контраст с жесткими партийными тетями, к которым страшно приблизиться! Не мог я понять, почему одна женщина к детям подойдет, и слово ласковое скажет, и помирит их, а другая нас в упор не видит, и от нее хочется держаться подальше. Чувствовалось, какая огромная разница между ними. А почему так?
В школе у меня тоже возникало много вопросов. Например, почему на Пасху всегда проводят субботник «по просьбам трудящихся», читают нам атеистические лекции перед великим христианским праздником. И ведь лекции эти ни в чем не убеждали: говорят, говорят, но ни одного слова, которое подтверждало бы, что лекторы эти правы, я не услышал. Когда я оканчивал пятый класс, умерла наша учительница немецкого языка. Сначала нам всем объявили — пойдем попрощаться, – а потом поход на прощание с умершей отменили, категорично сказав, что нам туда идти нельзя. Оказывается, ее в церкви отпевали – раз старая учительница была отравлена религиозным дурманом, как же тогда с ней пионерам прощаться?
– Вот я и не понимаю, как вы в те годы дошли до храма. К тому же поблизости от дома храмов не было.
– Дошел, потому что интересовался. Атеистической литературы тогда много было, я что-то читал, меня это не убеждало, захотел прочитать Евангелие. Через какое-то время удалось найти его и почитать: хотя мало что понял, но было интересно. Потом получилось побывать на пасхальном крестном ходе в храме на Преображенском кладбище, и, хотя я тогда еще мало что понимал, помню свое четкое ощущение, что это все по-настоящему, что Христос действительно воскрес. Постепенно появились знакомые, тоже интересовавшиеся этими вопросами, и по совету одного из них я в 14 лет впервые причастился. Не помню точно, на какой именно праздник, но помню, что зимой. О подготовке к причащению ничего не знал, даже утром перед причастием позавтракал, и исповедь была формальной: народу полно, батюшка что-то спросил, а я и не знал, что ответить, он мне голову епитрахилью накрыл, молитву прочитал, – вот и вся исповедь. Покаяния еще не было, а было лишь неосознанное стремление к Церкви, но с того момента духовная жизнь стала потихонечку развиваться.
– Когда в этой жизни появился священник, о котором можете сказать, что он был вашим духовником?
– Это было позже, годика через два. В храме на Преображенском кладбище, куда я стал ходить, был священник, к которому шло на исповедь много людей, потому что он при таком количестве народа находил возможность каждого внимательно выслушать. И каждую службу проповедовал, на что в то время решались немногие. Это был отец Димитрий Дудко. Я ему благодарен, особенно за то, что он меня выслушивал, и за то, что я мог задать ему какие-то вопросы, – это, пожалуй, главное, потому что проповеди не так уж глубоко мог понимать в том возрасте.
Но круг знакомств расширялся. Самую большую роль в моем духовном становлении сыграл тайный священник, протоиерей Николай Иванов, очень умный человек с аналитическим мышлением. Его рукоположил митрополит Гурий (Егоров) в Саратове, когда отец Николай преподавал там в семинарии. Потом из семинарии ему пришлось уйти, после чего он стал работать в редакции «Журнала Московской Патриархии», откуда ровно в 60 лет его тоже выставили. По требованию начальства – не церковного, конечно. Дело в том, что он много богословских работ публиковал под псевдонимом в самиздате и даже за рубежом, и, видимо, вычислили автора. Многие из этих работ по-прежнему актуальны, некоторые мы издали. В первую очередь, его главный труд о «днях творения»: «И сказал Бог…» Сейчас переиздаем его замечательные «Богословские миниатюры. О смысле жизни».
В богослужениях он участвовал как иподиакон. Отец Николай был близким другом митрополита Иоанна (Вендланда) и часто ездил к нему в Ярославль. Там он также в богослужении участвовал как иподиакон, но митрополит всегда причащал его (как и отца Глеба Каледу, тайно рукоположенного митрополитом Иоанном в священники) со лжицы у престола. Мало кто понимал, почему так, а остальные просто относились к этому, как к чудачеству архиерея.
Как тайный священник он иногда служил дома, а изредка – соборно с отцом Глебом Каледой. Исповедовал своих духовных чад редко. Основной его задачей было то, что теперь называют катехизацией, – разъяснение веры и проблем духовной жизни, обсуждение религиозно-философских вопросов. На квартире у него люди собирались, но все делалось с умом: окна плотно занавешивались, на стол ставили чайники, чашки, варенье, печенье. Если гости незваные придут – люди просто сидят, пьют чай! А вопросы обсуждались серьезные. Ездил он и на периферию, но всегда налегке: портфель, в портфеле полотенце и зубная щетка. Не придерешься – а милицейские проверки в домах верующих, где он останавливался, бывали. Помогал опыт ГУЛАГа, с которым он был знаком не понаслышке.
– А личные вопросы, касающиеся и вашей веры, и юношеских переживаний, с кем обсуждали?
– Тоже с ним. Он в тридцатые годы сидел по обвинению в создании организации религиозной молодежи, поэтому был осторожен, понимал, что за ним могут следить. Обычно встречались мы в метро, шли гулять по улицам, и на прогулке все, что меня волновало, я с ним обсуждал. Хотел сразу после завершения среднего образования поступать в семинарию, но он мне не посоветовал, сказал, что семинария от меня не убежит, а вот если я поступлю в семинарию, в университет меня уже не примут никогда. И я поступил в МГУ на исторический факультет, хотя не был комсомольцем. Отец Николай познакомил меня с митрополитом Иоанном, к которому я стал систематически ездить в гости и участвовать в архиерейских службах в качестве иподиакона. По моей просьбе владыка посвятил меня во чтеца и в иподиакона. Конечно, кому надо, об этом знали, но меня не трогали. Могу только догадываться, почему. Видимо, решили, что парень перебесится, получит диплом и пойдет работать, а если его выставить из университета, то ясно, что пойдет в семинарию.
– У митрополита Иоанна вы часто исповедовались?
– Вплоть до принятия священства. После рукоположения он отказался меня исповедовать, так как у нас возникли служебные отношения. Поэтому посоветовал исповедоваться у других священников, а именно у протоиерея Игоря Мальцева или архимандрита Михея (Хархарова), будущего епископа и архиепископа. Я стал исповедоваться у отца Михея и исповедовался у него вплоть до его кончины, даже и тогда, когда он стал правящим архиереем Ярославской епархии. Служебных отношений у меня никогда с ним не было, так как ко времени его избрания во епископы я уже был вынужден перейти из Ярославской епархии в Московскую.
В то время, когда архимандрит Михей служил в ярославском Феодоровском соборе, нередко при обсуждении семейных проблем он отсылал меня к другому священнику: «Это к отцу Игорю, иди с ним поговори». В свою очередь, протоиерей Игорь Мальцев при обсуждении с ним вопросов духовной жизни часто меня разворачивал: «Иди к отцу Михею, эти вопросы ему задавай». Эти друзья-пастыри, обладая огромным духовным опытом, не считали себя всезнающими и способными решать абсолютно все вопросы. Семейные вопросы отец Михей старался не разруливать, потому что сам опыта семейной жизни не имел и, как человек умный и духовно опытный, понимал, что его советы на эту тему будут, скорее всего, хороши только в теории. И митрополит Иоанн, тоже монах с молодых лет, был очень осторожен с советами по семейным вопросам.
– А сегодня многие молодые монахи уверенно раздают направо и налево советы по семейной жизни. Нередко даже тогда, когда совета у них не просят.
– Есть такой термин: профессиональный дилетантизм. Такое у всех встречается, не только у священников. Причины самые простые: гордость человеческая и недостаточная профессиональная подготовка. В «Пастырском богословии» митрополита Антония (Храповицкого) есть даже такой раздел: «Первые искушения пастыря». Я по памяти точно не процитирую, но смысл такой: ты стал священником и думаешь, что уже все знаешь, и сразу начинаешь командовать. Ни в коем случае нельзя так делать! Мне посчастливилось увидеть священников серьезных, не легкомысленных, которые и внимательно слушали, и вникали, и помогали, и никогда не были командирами.
– В священники пойти вам митрополит Иоанн посоветовал?
– Я хотел стать священником с детства, еще до того, как впервые побывал в церкви, до знакомства со священниками. Митрополит Иоанн принял меня под свое руководство от давнего верного друга протоиерея Николая Иванова, с которым я сохранял близкие и самые теплые отношения до последних дней его жизни. Владыка одобрял мое стремление к священству и помогал мне к этому служению готовиться.
После университета меня призвали в армию и как верующего, да еще иподиакона, отправили как можно дальше – в Заполярье. Но именно там я прекрасно устроился. В этой дыре людей более-менее образованных среди военнослужащих было очень мало, и меня назначили на хорошую должность. Я там практически не служил, а работал, и так год спокойно прошел (с высшим образованием тогда солдаты год служили). К тому, что я не комсомолец, отнеслись философски. У офицеров был свой взгляд на эту тему: если молодой человек окончил истфак по специальности «преподаватель истории и обществоведения» и при этом беспартийный, понятно, что он где-то залетел по пьянке – с кем не бывает. Иные из них сами этим грешили. Мне даже доверили проводить политзанятия, но они были совсем не идеологические – скорее, «Политическая география мира». Когда подошло время демобилизации, я сказал командиру роты, что мне нужна очень хорошая характеристика, так как надо делать карьеру. И командир с радостью написал мне прекрасную характеристику, я с этой характеристикой приехал к митрополиту Иоанну, он сказал, что я молодец. Потом как-то в соборе говорю настоятелю отцу Борису Старку: «Вот, у меня бумажка есть, что я политику партии и правительства понимаю правильно». Отец Борис ответил со вздохом: «Я тоже политику партии и правительства понимаю правильно…»
Армейская характеристика помогла мне пройти чистилище «компетентных органов». В Москве тоже пробовал подавать прошение на рукоположение – мне не сказали «нет», но я понял, что ждать можно до посинения, а в Ярославле все четко прошло за 40 дней – это был минимальный срок для рассмотрения и утверждения кандидатуры у уполномоченного Совета по делам религий. Была, правда, закавыка: если устроюсь работать после демобилизации, потом с работы могут не отпустить, а если не устроюсь, могут осудить как тунеядца, и тогда о священстве придется забыть. Не работать после армии мог только один месяц. Но митрополит Иоанн и эту проблему решил – оформил меня иподиаконом в свой домовый храм. На символическую зарплату, но главное, что я числился работающим и таким образом смог 40 дней перекантоваться до хиротонии, принял священство и 13 лет служил в Ярославской епархии.
Диаконом был всего несколько дней, – владыка Иоанн торопился, так как понимал, что красный свет могут дать в любую минуту. Пропустили кандидатуру – надо срочно рукополагать. Он назначил диаконскую хиротонию на день памяти князя Владимира – в тот год это попадало на воскресенье, – а на субботу митрополит Никодим (Ротов) внезапно вызвал его в Серебряный Бор (в Москву) на совещание в иностранном отделе. Чтобы не откладывать, митрополит Иоанн назначил мою хиротонию на полпути – в Переславле. Совещание в Серебряном Бору закончилось ровно в полночь, митрополит Иоанн отпросился у митрополита Никодима и, даже не поев, поехал в Переславль. Там на поздней литургии он рукоположил меня в диакона, а 1 августа – уже в Ярославле – в священника. Около недели служил в Феодоровском соборе, а служить там внештатный клирик мог только до тех пор, пока не получит указ о назначении на приход, или в присутствии архиерея. И вот однажды, когда я уже получил указ, митрополит пришел в алтарь и сел там в кресло. Просто чтобы я мог еще одну литургию там послужить под руководством опытных священников и получить какие-то навыки.
– Вас отправили на сельский приход?
– Нет, на городской. Я просился на сельский, но митрополит Иоанн сказал, что на сельский ему есть кого послать, а в Углич некого. Там была сложная ситуация: настоятель несколько месяцев назад уехал в Закарпатье, остался второй священник, который совсем не соответствовал своему положению, что устраивало власти, но категорически не устраивало архиерея. И хотя я службу знал еще недостаточно хорошо, он направил меня на тот приход настоятелем.
– Тогда, наверное, и в городе большинство прихожанок были бабушки?
– Конечно. Они так радовались, что приехал священник, сразу отнеслись ко мне хорошо, но не знали, надолго ли я там задержусь. Тогда священников постоянно переводили с места на место, чтобы прихожане не могли построить со священником серьезных отношений. Если только священник совсем никудышный был, его не трогали.
– Вам было всего 27 лет. Часто ли бывало, что по молодости не могли ответить на какой-то вопрос и советовались с более опытными священниками?
– Советоваться особенно не с кем было. Тогда ведь все телефоны священников прослушивались, все письма проверялись. Я точно знаю. Сочувствующие были и среди работников почты – они меня сразу предупредили. А ситуации, когда не знал, что посоветовать, бывали, и я звонил митрополиту Иоанну, с ним советовался и по пастырским вопросам, и по богослужебным. Кто-то подумает, что я сказки рассказываю, но это правда: не только я, но любой священник мог спокойно позвонить митрополиту Иоанну и о чем-то его спросить, посоветоваться. Неформальные были отношения. Это не значит, что он не был строгим. Всякое бывало, но ему можно было позвонить, прийти на прием и поговорить практически обо всем, что волновало.
Прихожане были людьми деликатными, никогда не ставили меня в неловкое положение. Наоборот, закрывали глаза на мои ошибки в богослужении, которые я иногда по неопытности совершал.
– А что самое трудное было в пастырском служении?
– Самая большая трудность – отсутствие книг. Это сейчас Евангелие продается в каждом храме, и в интернете можно его почитать, а тогда его достать невозможно было, и люди в храм ходили, а Евангелие прочитать не могли. И никаких богословских книг не было. Нас двое было священников в храме, но когда служил один, я совершал проскомидию, шел исповедовать в западную часть храма, а певчим на клирос давал почитать вслух апостольские послания по-русски! Чтобы люди хоть что-то услышали, пока я исповедую. Священник ведь должен не к себе людей привязывать, а ко Христу, но когда нет книг, это очень трудно. А книг не было. Потом, уже в 80-е, появилась возможность приобретать Библию и Евангелие у перекупщиков. У нас ведь как? Чуть ослабевает контроль, – тут же за дело берутся спекулянты. Не спрашивал, откуда у них книги, но подозреваю, что они покупали их у таможенников. Конфискованные. Люди из-за границы привозили Библию, а на таможне у них отбирали. Иногда сжигали – один уполномоченный хвалился мне, что он, когда работал в «компетентных органах», сжег 800 Библий, – но некоторые оставляли у себя (наверное, в отчетах писали, что сожгли) и, когда контроль чуть ослаб, стали продавать их спекулянтам. Когда я заочно учился в духовной академии, то много книг приобретал у перекупщиков в Троице-Сергиевой Лавре и потихоньку распространял среди прихожан.
Проповеди я обычно говорил по Евангелию, то есть объяснял смысл того евангельского отрывка, который читался в этот день на службе. Но если сейчас просто объясняю, в те годы, прочитав по-церковнославянски, выходя на проповедь, прочитывал еще раз по-русски и только потом объяснял. Сейчас в этом нет необходимости, а тогда была, потому что люди не знали русского текста Священного Писания.
– Бабушки, которые ходили тогда к вам в храм, пришли к вере уже пожилыми или были верующими с детства?
– Разные были бабушки. Некоторые уже в пожилом возрасте обратились, но были и такие, которые в детстве, в двадцатые годы, восприняли веру и всю жизнь прожили с Богом. Вот у таких бабушек я многому научился. Была у меня алтарница Анисия Ивановна. Муж у нее погиб в Финскую войну, а сама она во время Великой Отечественной бежала с сыном из Старой Руссы под бомбежками. Простая женщина, всего четыре класса окончила, но это был единственный в приходе человек, с которым я мог говорить на богословские темы. Позже я знал женщину, которая вообще в школе не училась, но с ней тоже можно было серьезно говорить о вере. Встречал я таких людей! Простые, малообразованные, они сердцем восприняли Евангелие, глубоко воцерковились, жили верой, и это развивало их не только духовно, но и интеллектуально. Очень интересно было с ними общаться! Конечно, делать это приходилось осторожно, потому что храм «просматривался» с нескольких сторон: исполкомом, милицией и КГБ. Обычно стукачами были нищие, они крутились в храме и уходили последними. Конечно, следили за священниками не только нищие, но и другие люди, в том числе церковные работники.
Алтарница Анисия Ивановна была связующим звеном между мной и людьми, с которыми я хотел поговорить. Во время службы ходила по храму, приносила записочки или что-то несла в алтарь, между делом с кем-то поговорит и назначит тому время, когда ко мне прийти. Сам я воздерживался от разговоров с более молодыми прихожанами в храме. Только на исповеди. Воздерживался, чтобы не привлечь внимания к этому человеку, особенно если человек не пожилой. А жил я в тихом месте, там никто не видел, кто ко мне приходит.
– Когда в храме стала появляться молодежь?
– И тогда были молодые люди, просто совсем немного. Некоторым я помогал узнать о вере, доставал им Евангелие. Двое моих бывших алтарников сейчас служат Церкви: один архимандрит в Костроме, другой протоиерей в Ярославской митрополии. И еще ходила молодежь. Но приходилось тогда осторожничать. Исповедовал индивидуально, мне в этом не препятствовали. Местные власти со мной не хотели связываться из-за этого, чтобы не иметь осложнений. Когда я только приехал на приход, мне объяснили, что, прежде чем причастить больного человека на дому, надо сначала взять в исполкоме справку, что исполком не возражает. Я несколько раз так делал, а потом с очередной исполкомовской справкой приехал к уполномоченному, показал ему справку и спросил: «Как вы думаете, сколько бы мне дали за эту справку иностранные журналисты?» – «Дорого». – «А я вам ее даром отдаю». И он эту порочную практику прекратил. Мы больше не ходили в исполком за справками, а причащали, кого нужно, на дому, ни у кого не спрашивая разрешения.
Беседовать с людьми не на исповеди, давать им какие-то книги приходилось втихаря. В больницах и домах престарелых причащать больных было запрещено. Я приходил туда как обычный посетитель, в пиджаке, а под ним была надета маленькая епитрахиль, в кармане – ковчежец со Святыми Дарами. Бабушка из прихода у двери караулила, пока я исповедовал и причащал больных.
Еще помню случай, как на Пасху не пустили в храм женщину с сыном-школьником. Я даже вышел из храма, поговорил с милиционершей, но их все равно не пустили, и уже потом мы написали в Москву жалобу. Мальчик этот впоследствии стал священником.
Время было, конечно, не такое страшное, как годы открытых гонений, но тоже очень трудное для Церкви, для просвещения людей. Людей запугивали. Не репрессировали, но наказывали. Десятиклассница стала у знакомых крестной их ребенка – ее не допускают до выпускных экзаменов, оставляют без аттестата. Женщина с часового завода окрестила ребенка – директор вызывает всю бригаду, целый час их песочит и лишает всю бригаду тринадцатой зарплаты. Досталось за участие в крестинах и одному председателю бедного колхоза. Его вызывали в райком КПСС, прорабатывали, дали строгий выговор, но не выгнали с работы, так как некем было заменить на этом незавидном посту. Запугивали народ, как могли, и запугали. Даже почтальонша, которая 40 рублей получала, просила, чтобы детей крестили без оформления.
Я немножко отвлекся от темы духовничества, чтобы объяснить, в каких условиях начинал свое священническое служение. Власти пытались сделать так, чтобы в храмах не было индивидуальной исповеди, а была только общая. А ведь только на исповеди я мог, не скрываясь, поговорить с человеком, что-то ему посоветовать.
Потом я год в Ярославле служил, там народу побольше было, но я все равно старался хотя бы кратко поисповедовать всех желающих. Полчаса беседовал со всеми, а 40 минут оставлял для индивидуальной исповеди.
В 1987 году мне пришлось перевестись в Московскую епархию, и я приехал в Клин, где служу до сих пор. Сначала прихожане были в основном бабушки и дедушки, потому что люди боялись ходить в церковь. Крестить детей и причащаться ездили подальше, чтобы кто-то из знакомых не увидел. Например, в Солнечногорск, а солнечногорские, наоборот, к нам приезжали. Но процесс духовного раскрепощения пошел, и власти уже не смогли его контролировать.
– Особенно после тысячелетия Крещения Руси?
– Да, тогда храм был набит битком, и я первое время исповедовал по часам: 25 секунд на человека. Приходилось концентрироваться. Разрешительную молитву читал общую, а над каждым отдельно только «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
– Тогда, конечно, о духовничестве речи не было?
– Почему? Надо человека направить к христианской жизни. Не о пустяках спрашивать, а по делу: молитва, Евангелие, отношение с близкими, причащение. Ведь цель – к Богу направить. Да и сами прихожане тогда умели кратко и по делу говорить о грехах, что теперь редко встречается.
Когда появились книги Священного Писания, легче стало. Я всегда на исповеди спрашиваю, читает ли человек Евангелие. Сейчас не читающие в нашем приходе встречаются только среди людей новых или тех, кто раз в году ходит в храм. А прихожане читают, хотя, может, не каждый день. Зачем это нужно, пытаюсь объяснять на простых примерах. «Ты с мужем живешь?» – «Да». – «Каждый день с ним разговариваешь?» – «Да». – «Давай раз в неделю его слушай, а в остальные дни только ему говори, но не слушай. Потом придешь и скажешь, какие у тебя с ним отношения будут... Ничего у тебя так не получится! А как же с Богом может получиться? Ты же Его не слушаешь, Он тебе неинтересен, а ты хочешь при этом, чтобы у тебя было все нормально. Поэкспериментируй с ближним, а потом расскажи». Задача священника – ко Христу человека привести, помочь ему к Богу идти. Здесь во многом помогает воскресная школа.
Сначала местная администрация не разрешала нам открывать воскресную школу, но времена уже менялись, и я стал делать то, что в предыдущие годы было невозможно: по воскресеньям вечером служил акафист, а после акафиста расставляли в храме стулья, и мы с прихожанами беседовали. Этого никто запретить не мог. Приходила чужая тетя, спала на беседах – ну и пусть поспит! А воскресную школу помог открыть уполномоченный. Митрополит Ювеналий проводил в нашем храме собрание духовенства, присутствовал и уполномоченный, и я обратился к владыке: «Как вы считаете? Надо нам воскресную школу открыть?» – «Да». Я тут же к уполномоченному поворачиваюсь: «А вы не возражаете?» Не скажет же он при архиерее, что возражает? Время еще советское было, но уже после тысячелетия Крещения Руси. Уполномоченный сказал: «Конечно же, не возражаю».
Мы сразу организовали и детскую воскресную школу, и взрослую. Детская нужна – спору нет, – и она была, есть и будет, но взрослая более эффективна. Я сказал бы, что КПД там более 90 процентов, а, может, и все 95. Сначала был полный зал, сейчас, конечно, народу поменьше, но человек 20–25 на каждое занятие всегда приходит. Я веду занятия по Евангелию, диакон – по Апостолу, еще один священник – по литургике.
К крещению мы готовили людей задолго до всех директив. Детей всех подряд крестил только в первые годы после тысячелетия Крещения Руси. Тогда невозможно было упорядочить процесс – по 60 человек в день крестил. В два захода! А потом стали хотя бы минимально готовить. Кто-то из близких ребенка должен прочитать хотя бы одно Евангелие, выучить «Отче наш», причаститься. Это, конечно, не гарантирует, что ребенка будут воспитывать в вере, но, по крайней мере, люди поймут, в чем смысл крещения.
Взрослых мы тем более никогда не крестили без подготовки. Да, у нас было меньше крещений, чем во многих других храмах, но не было профанации. Сейчас у нас организована подготовка к крещению, браку и первому причащению.
– У вас есть духовные чада?
– Я всегда к этому относился очень осторожно. Подходит ко мне человек: «Я хочу быть вашим чадом». Говорю: «Пожалуйста, ходите на исповедь, задавайте вопросы, а там как сложится». Взаимопонимание и доверие друг к другу не могут возникнуть мгновенно. Как рождению ребенка предшествует беременность, так и доверительные отношения складываются не сразу, а когда люди хотя бы год регулярно общаются, узнают друг друга. Исповедоваться – пожалуйста. Человек приходит на исповедь – священник обязан его исповедь принять. Может, если есть какие-то серьезные или нераскаянные грехи, не допустить до причастия, но исповедь принимает. Но если мы мало знаем друг друга, у нас не может быть полного доверия и взаимопонимания, а без этого все эти разговоры о духовнике и чаде – туфта. Кому нужны эти игры? У меня, кстати, ни с кем из моих духовных наставников никогда не было разговоров о том, что они мои духовники, а я их чадо. Просто естественным образом складывались доверительные отношения, я понимал, что они дают действительно духовные советы, которые мне на пользу.
– Так есть прихожане, с которыми у вас сложились такие доверительные отношения?
– Есть, но… Есть те, кто считает меня своим духовником, а есть те, кого я считаю своими духовными чадами. Их совсем другое количество. А есть прихожане, которые к другим священникам ходят. Они могут и у меня исповедоваться, а те, кто чаще исповедуются у меня, иногда подходят к другому священнику, но многие прихожане к кому-то из священников прикипают и стараются исповедоваться у него, с ним советуются. Естественный процесс, тут нельзя ничего придумывать.
– В православной среде очень популярна тема послушания. Люди начитались в патериках об абсолютном послушании и сами возмечтали о таком послушании, а многие священники, причем не только младостарцы, но и считающиеся опытными духовниками, тоже считают, что чадо должно быть у духовника в послушании и так выстраивают отношения со своими чадами.
– У нас в храме, слава Богу, такого нет и никогда не было. Пусть священник сам покажет пример послушания! На себе. Я одного священника, который от всех требовал послушания, спросил: «А ты-то сам?» Он так удивился: «Я?» От других требует, а сам о послушании только из книг знает. Я прямо скажу: бегите подальше от таких духовников и больше к ним не ходите, потому что это ненормально. Полное послушание может быть в монастыре, причем далеко не во всяком, а только в том, где есть духовник и у монаха есть с ним духовный контакт. Сегодня во многих монастырях нет духовно зрелых духовников. Особенно это касается женских обителей.
А в миру какое может быть послушание? Послушание Богу: ежедневная молитва, Евангелие, первым идти на примирение. Элементарные вещи, но иногда, чтобы дошло, приходится объяснять достаточно резко. Начинает прихожанка жаловаться на кого-то: вот, она такая-сякая. Хорошо, говорю, но из двух дур одна должна быть умнее, почему ты думаешь, что это она должна быть, а не ты? И вы знаете, доходит! У нас не Москва, народ попроще, хотя есть и интеллигенция, больше врачей, учителей и всякого рода служащих. К каждому свой подход нужен, но некоторых убеждают именно такие аргументы.
Еще может быть рабочее послушание: тебе что-то поручили – делай. А так… Не ругайся в храме, не учи никого. Слава Богу, сейчас с этим получше, а первое время некоторые ревностные не по разуму прихожанки проходу никому не давали: не так одета, не туда повернулась, не там встала, то есть настоящие бабки-ежки.
Я никогда не был сторонником тоталитарного руководства. Оно может сделать человека дрессированным, но точно не делает воспитанным.
– Но часто сами прихожане ищут именно такого руководства, причем не только в духовной жизни. Хотят, чтобы священник за них и житейские вопросы решал. Вас же тоже наверняка часто спрашивают, куда пойти работать, поехать в отпуск, и еще что-то, не относящееся к духовной жизни.
– Спрашивают. Но если я чувствую, что некомпетентен в данном вопросе, советую: разузнай подробней, подумай, помолись, почитай Евангелие, причастись и делай так, как сочтешь нужным. Но не по прихоти, а Господа проси, чтобы Он помог тебе сделать правильный выбор.
– Вы духовник православной гимназии. Наверняка там учатся и дети из других приходов.
– Не только из других приходов, но есть и из нецерковных семей. Если родители не против, чтобы их дети приобщались к Церкви, мы таких детей берем. Но половина, конечно, из церковных семей. Примерно раз в месяц мы детей исповедуем и причащаем. Причем исповедую я не один, а собираем 6-7 священников, чтобы была нормальная индивидуальная исповедь. Разумеется, дети идут, к кому хотят.
– А преподаватели?
– Большинство воцерковленные, но не все. Преподаватели пришли из разных приходов, но почти все исповедуются в гимназическом домовом храме.
– Но нет такого правила, что, раз здесь учатся или работают, должны хотя бы иногда исповедоваться у духовника гимназии?
– История показала, что крепостное право неэффективно. У нас в храме никогда этого не было. Исповедь может принять любой нормальный священник. Советоваться лучше с кем-то одним, но только если доверяешь священнику, а такие доверительные отношения складываются не сразу. Задача духовника, в первую очередь, – наладить и организовать церковную жизнь в гимназии, а также быть для всех доступным.
– А мужу и жене лучше иметь одного духовника?
– Если оба духовника вменяемые, то нет проблемы в том, что у супругов разные духовники. Христос один! А советоваться по духовным вопросам надо с тем, кто тебе ближе.
– Как быть во время каких-то конфликтных ситуаций, если разные духовники? Пойдет, допустим, муж к своему, а жена к своему, и они могут дать разные советы. Да и картина у обоих духовников будет неполная.
– Потому и нужно, чтобы была регулярная церковная жизнь: Евангелие, молитва, исповедь, причащение, примирение. А если уж возникает конфликтная ситуация, которую самим уладить не получается, лучше прийти к священнику вдвоем. И не только когда оба православные. У одной моей прихожанки муж неопятидесятник-харизматик. Очень серьезная конфликтная ситуация была у них, я ей и предложил прийти с мужем. Поговорили с ним, нашли общий язык, и живут они более-менее мирно.
– Семей, где жена православная, а муж пятидесятник, не так много, а вот семей, где один из супругов (чаще жена, но не всегда) воцерковлен, а другой неверующий, полно. На этой почве тоже часто возникают конфликты.
– Бывает. Но если ты любишь Бога, покажи это, проявив любовь к жене или мужу. Муж не ангел? А ты к зеркалу подойди – у тебя тоже крыльев не видно! Понятно, что трудно, когда самый близкий человек не разделяет твою веру, но если не будешь любить мужа, как ты сможешь любить Бога? Надо обходить острые вопросы, конфликты, не грех и на компромисс пойти, если вопрос не принципиальный. Надо налаживать друг с другом взаимоотношения хотя бы на троечку, а может, и на четверку получится, особенно если хотя бы один из супругов (лучше, конечно, чтобы оба, но к вере силой не приведешь) будет держаться за Церковь. Не просто ходить в храм, а глубоко воцерковляться: молиться, читать Евангелие, стараться жить по нему, причащаться и углублять свою духовную связь со Христом. Благодать помогает и по жизни идти, и что-то понимать, осмыслять.
– Как бы родители ни держались за Церковь, удержать там детей сегодня мало кому удается. В переходном возрасте, а иногда и раньше, начинается охлаждение к вере, и многие перестают ходить в церковь. И ваши гимназисты уходят?
– Пока учатся, участвуют в жизни школы, приходят на исповедь, причащаются. Поэтому даже у детей из нецерковных семей какой-то церковный опыт есть. Потом да, некоторые забывают о Церкви, но я уже вижу тех, кто через несколько лет с разбитой головой и в слезах приходят на исповедь. В жизни много испытаний, люди нуждаются в поддержке, помощи, и если у них есть детский церковный опыт, вспоминают, что раньше, в Церкви, они помощь получали, а теперь почему-то не получают. Жизнь многих вразумляет и помогает вернуться. А точную цифру назвать невозможно, статистики нет.
– Многие священники считают, что жене священника лучше не исповедоваться у мужа, а детям – у отца. Что вы думаете по этому поводу?
– Пока ребенок маленький, проблем нет, а когда подрастает, у него должен быть выбор. Некоторые священники заставляют своих детей исповедоваться у себя, и я считаю это огромной ошибкой, которая может с большой вероятностью привести к тому, что ребенок не все будет говорить на исповеди и начнет лицемерить. Если дети сами хотят исповедоваться у отца, другое дело, но настаивать на этом нельзя.
Так же и матушки. Я знаю матушек, живущих в отдаленных районах, где им больше негде регулярно исповедоваться, и всегда советую им так: раз в месяц съездить к священнику, у которого можно серьезно исповедоваться, а с мелочами подходить к мужу, чтобы могла регулярно причащаться. Так лучше.
– У вас уже большой священнический опыт – 43 года. Какие вы видите основные проблемы духовничества? И общие, и про обусловленные нашей реальностью.
– Проблем очень много. Часто у священника нет возможности нормально контактировать с прихожанами на исповеди, или он не хочет этого, или не умеет. Мне кажется, что это одна из главных проблем. Не менее важна и такая проблема: почему-то многие священники не считают нужным объяснять человеку, что ему необходимо ежедневно читать Евангелие и внимательно молиться. Живое общение с Богом нужно! Есть священники, которые таких азов не понимают. Если нет общения с Богом, исповедь превращается в пустую болтовню, а причащение сводится к ритуалу. Если человек молится и читает Евангелие, читает вдумчиво, у него есть связь со Христом, пусть не идеальная. Тогда человек, даже если грешит, понимает, что грешит. Бывает же, что мы человека исповедуем, читаем разрешительную молитву, но до причастия не допускаем. Не допускаем по каким-то конкретным причинам до тех пор, пока он эту проблему не решит. И ничего – если человек действительно воцерковлен, он не обижается, понимает, что это не прихоть священника.
Еще одна проблема заключается в том, что наши духовные школы, на мой взгляд, дают неплохую богословскую подготовку, а вот с духовной подготовкой… Не говорю про всех, но некоторые выпускники так задирают нос – дубина дубиной, а уверен, что все знает и вправе всех учить жизни. Знает он, как совершать богослужение, знает догматы, многие факты из церковной истории, но не может ни выслушать человека, ни поговорить с ним нормально, ни поисповедовать, ни объяснить, что к чему, да и вообще говорить с людьми не хочет и не умеет. Ничего не может, полный дилетант, но сколько гонора! В чем причины такого дилетантизма? Не знаю. Вижу учившихся в Коломенской семинарии прекрасных молодых священников, но есть и просто требоисполнители. Могу сказать, что на моей памяти ни один человек, который неправильно принял священство, не стал хорошим священником. Наоборот, увы, случалось не раз – принимали священство правильно, а потом ломались. А вот чтобы неправильно подошел к священству и потом исправился, не помню.
– Неправильно в том смысле, что это был не его путь?
– Неправильно подошел к священству. Не того хочет. Хочет или командовать людьми, или быть требоисполнителем и жить спокойно. Я не утверждаю, что не бывает, чтобы человек с таким отношением к священническому служению исправился, но мне такие случаи неизвестны. Наоборот – много. Еще раз напоминаю, что у митрополита Антония (Храповицкого) есть в «Пастырском богословии» раздел «Первое искушение пастыря». Лукавый знает, как искусить священника, у него огромный опыт.
– Вы часто благословляли кого-то на священство и монашество?
– На монашество редко, а на священство неоднократно. Я же много лет был благочинным, и большинство кандидатов на священство проходило через наш приход. Как правило, люди сами к этому подходили. Если человек не чувствует призвания к такому ответственному служению, какой смысл настаивать? Только один раз я рекомендовал настоятельно, потому что чувствовал, что у человека к этому призвание, а он этого не понимал. Я не давил, но объяснял, почему считаю, что ему это нужно. Уговорил, и получился хороший священник! Но это единственный случай.
– Вам 70 лет. Никого из ваших наставников, о которых вы рассказали, давно нет в живых. Понятно, что вы можете исповедоваться и у клириков вашего прихода, и у священников из соседних храмов, но достаточно ли этого даже опытному священнику или и ему лучше иметь духовника, искать нового, когда наставники уходят?
– Конечно, лучше, но не всегда получается. Связь душ – вещь тонкая, таинственная. У нас есть епархиальные духовники, к которым я хожу на ежегодную исповедь, а еще стараюсь исповедоваться у двух друзей-священников, с которыми у меня полное взаимопонимание. Но ведь духовник – не обязательно тот, кто исповедует. Духовник – тот, с кем общаешься, советуешься. Поскольку я сейчас мало езжу, у меня нет духовника, у которого я систематически исповедуюсь, но есть группа друзей-священников, с которыми мы советуемся и при личных встречах, и по телефону. Я им звоню, они – мне.
– В Греции, как известно, далеко не каждый священник может исповедовать, но только опытный. Понятно, что в России это невозможно, но традиция хорошая?
– Для Греции – хорошая. Для такой традиции нужны условия, которых в России нет. И в Москве священников не хватает, а на периферии… Недавно по «Союзу» слышал, что в одной епархии (не помню, какой) – 120 приходов и 36 священников. А вы о греческой традиции говорите! Надо быть реалистами.
– Митрополит Антоний Сурожский советовал проверять проповеди и наставления священника по Евангелию: соответствуют они духу Евангелия или противоречат ему.
– Прекрасный совет, но для этого сам мирянин должен понимать Евангелие. Вы пришли в Церковь – читайте Евангелие, вникайте, пропитывайтесь евангельским духом! Священники разные. Некоторые такого насоветуют! И не только вчерашние семинаристы. У меня одна прихожанка съездила в прославленный монастырь. У нее муж некрещеный, но хороший человек. Так монах, у которого она там исповедовалась, сказал ей: раз вы не венчаны, не живи с ним, как с мужем. Как вы думаете, монах этот понимает что-то в духовной жизни?
– Апостол Павел ясно говорит о браке с неверующим.
– Вот, пожалуйста. Вы понимаете, а монах не понимает. Нет духовной культуры. Есть верхушки: почитают чего-то и думают, что все поняли.
– Значит, мирянам надо самим не терять голову и понимать, что раз пришли в Церковь, призваны к свободе?
– А без головы зачем ты нужен? Ты ж человек, а не баран. А человек – это образ Божий, призван стать подобным Богу!
