Сегодня день рождения и именины у протоиерея Романа Братчика, настоятеля Успенского храма города Курчатова Курской области. Публикую его интервью из книги «Духовники о духовничестве»
Протоиерей Роман Братчик родился в 1949 году в Баку. В 1972 году окончил биолого-почвенный факультет МГУ. Работал в лаборатории эволюционной зоологии и генетики Биолого-почвенного института Дальневосточного научного центра, потом — в Институте биологии внутренних водоемов в поселке Борок Ярославской области. Крещение принял в 1985 году.
В 1989 году рукоположен архиепископом Курским и Белгородским Ювеналием. Служил в селе Кунье Курской области. С 2005 года — настоятель Успенского храма города Курчатова Курской области. Читал курс «Наука и религия» на факультете теологии и религиоведения Курского государственного университета. Преподает пастырское богословие в Курской духовной семинарии. Женат, трое детей, 8 внуков.
- Отец Роман, вы крестились в советское время в 36 лет, готовились к этому. Как я понимаю, опыт близкого общения со священником был у вас еще до крещения?
- До крещения я близко общался со священником – отцом Владимиром Волгиным. Познакомился с ним через жену и ее друзей-однокурсников – Юру и Лену Нейфахов. Они все трое крестились у отца Владимира, а я в то время больше интересовался восточными религиями и даже пробовал что-то практиковать. Как-то Юра с Леной приехали к нам в гости – они тогда жили в Москве, а мы в Ярославской области, в поселке Борок, - и за разговором Юра предложил мне съездить в Псково-Печерский монастырь, увидеть отца Иоанна (Крестьянкина) и, если повезет, поговорить с ним. Там я познакомился и с отцом Владимиром. Он часто приезжал в Печоры.
Для меня, кстати, именно встреча с отцом Иоанном всё и определила, хотя в тот наш приезд, по-моему, он со мной вообще не беседовал. Но мне достаточно было увидеть его. К тому времени я для себя уже сформулировал, что истина – это не «что», а «кто». Вот этого «кто» я и встретил.
- Увидели в нем образ Христа?
- Тогда у меня еще не было образа Христа, но когда я увидел отца Иоанна, понял, что мне надо быть там, где он.
После этого несколько раз ездил к отцу Владимиру Волгину – он служил в Курской области, в селе Успенка. У него там уже была община не только из местных, но, главным образом, из москвичей. Многие приезжали из Москвы, и после службы все собирались и обсуждали с батюшкой свои вопросы. Через несколько месяцев я крестился. Планировал у отца Владимира, но перед этим мы опять оказались в Печорах. Был разговор с отцом Иоанном, и после разговора батюшка сказал, что мне надо остаться и не откладывать крещение. Оглашал меня - прямо в монастыре – отец Адриан. Сейчас оглашение совершается во время крещения, но вообще-то это отдельный чин. А крестили меня в храме святой Варвары - это напротив входа в монастырь. Отец Иоанн написал записку настоятелю храма, отцу Евгению, и отец Евгений совершил таинство. Было это летом 1985 года.
- После крещения продолжали ездить к отцу Владимиру Волгину?
- И к отцу Владимиру, и к отцу Иоанну. Не так часто – из Ярославской области в Курскую не наездишься, в Псковскую – тем более. Но по возможности приезжали к отцу Владимиру, венчались у него, советовались, а с какими-то вопросами к отцу Иоанну обращались. Отец Владимир часто возил своих чад в Печоры. Он всегда говорил - «последнее слово за отцом Иоанном».
- Чем вам запомнился отец Иоанн как духовник?
- Необыкновенной любовью. Он буквально обласкивал человека, покрывал его своей любовью. Каждого, кто к нему обращался! Я наблюдал со стороны, и это впечатляло! Еще не могу не отметить, как доходчиво он всё объяснял. Уже потом я прочитал слова преподобного Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто». Вот у отца Иоанна всё было именно так просто: никакой зауми, никаких сверхсложных схем и конструкций, и всё становилось понятно.
При этом он не считал и не делал вид, что знает ответы на все вопросы. Как-то мы обратились к нему по внутрисемейному вопросу, хотели взять у него благословение. Он сказал: «Такие сугубо семейные вещи решайте только сами, вам никто тут не должен указывать». Чувствовался в нем дар рассудительности.
Помню, как он стоял на службе, глубоко погруженный в молитву. Словами не передать, но это для меня было не менее значимо, чем его беседы и советы.
- А у себя в поселке вы в храм не ходили?
- Там не было храма, но всего в пяти километрах от нашего поселка Борок было село Верхне-Никульское, где как раз в то время жил и служил еще один замечательный старец-исповедник, архимандрит Павел (Груздев). Мы с ним виделись еще до моего крещения, потому что нас, сотрудников института, периодически посылали туда помогать убирать кладбище. Обычно, как вы, наверное, помните, в советское время сотрудников НИИ посылали в колхозы и на овощные базы, а нас еще и на кладбище. А храм был как раз при кладбище, батюшка нас всегда встречал, поил замечательным домашним квасом. Но, конечно, теснее стал общаться с ним, когда крестился. Непосредственно духовного руководства с его стороны не было. Я приходил на службы, исповедовался, причащался, но, как известно, спрашивать об одном и том же у разных отцов неполезно. Отец Павел знал, что мы окормляемся у отца Иоанна, был о нем очень высокого мнения. Книжки интересные он нам подарил, икону. Когда он болел, мы навещали его в больнице – она как раз в Борке была. Богословские вопросы не разбирали, духовных советов я у батюшки не просил, но, конечно, общение с ним – тоже одно из ярких воспоминаний.
- На работе знали, что вы крестились?
- Конечно. Информация быстро расходится. Даже партсобрание провели по этому поводу, и человек, отвечавший в институте за атеистическую пропаганду, получил нагоняй. 1985-1986 годы – уже при Горбачеве. С работы не уволили, но небольшой переполох был: как это сотрудник института ходит в храм? Но меня не трогали – я беспартийный был. Мы тогда стояли в очереди на жилье и не сомневались, что нас из этой очереди уберут, но нет – вскоре мы получили трехкомнатную квартиру в Борке.
- Когда вы решили стать священником?
- Через какое-то время почувствовал то, что сам назвал потом синдромом Буратино, который по причине своей деревянности не может занырнуть в воду. Вот я для этого мира стал, как Буратино для воды. Со всеми в лаборатории сохранялись прекрасные отношения, но было у меня чувство, что это уже не мое, не нужен я тут. Не только в науке, но и вообще в светской жизни. Поехал к отцу Владимиру и так ему и сказал, что стал, как Буратино. Вместе поехали к отцу Иоанну, чтобы он уже подсказал, как мне дальше быть. Отец Иоанн благословил меня на послушание к отцу Владимиру. Перед этим как раз Юра Нейфах около полутора лет жил у отца Владимира, вживался в церковную жизнь, но незадолго до этого он вернулся в Москву, и я по благословению отца Иоанна приехал к отцу Владимиру. Жили в церковном доме, я помогал и на приходе, и в домашних делах. Отец Владимир тогда сильно болел, а в деревенском быту много физической работы, поэтому сначала Юрина, а потом моя помощь были очень кстати. Пробыл я на послушании у отца Владимира два года, за это время его дважды переводили на другие сельские приходы, и я переезжал вместе с ним.
О священстве я изначально не думал – это казалось мне какой-то недосягаемой высотой. Просто чувствовал, что в миру я уже лишний, и хотел быть при храме. Но по мере более близкого знакомства, ежедневного общения отец Владимир решил, что надо готовить меня к священству. Правда, у меня было два серьезных препятствия к рукоположению: высшее образование и национальность. У Юры Нейфаха к этим двум минусам добавлялся третий – он москвич. Тогда ведь кандидатуры согласовывались с уполномоченными.
- Правящим архиереем Курской епархии был уже не митрополит Хризостом? До сих пор многие с благодарностью вспоминают, что он сначала рукополагал человека, а потом сообщал об этом уполномоченному, и так рукоположил многих, неугодных власти.
- Да, это известно. И отца Владимира рукополагал владыка Хризостом. Но в то время он был уже в Литве, а в Курске был архиепископ Ювеналий. Один раз, как я понимаю, отец Владимир попробовал меня порекомендовать, но владыка Ювеналий резко отвел мою кандидатуру. Прошло время. Отец Владимир снова обратился к отцу Иоанну: «Что делать с Ромой?» Отец Иоанн сказал: «Обращайтесь к владыке». Отец Владимир рассказал, что уже обращался, и владыка отказал. «Ничего. Еще раз обращайтесь», - сказал отец Иоанн.
Отец Владимир стал думать, как бы это сделать, чтобы удобно было, но тут Господь Сам всё устроил. Приезжаем как-то с отцом Владимиром в Курск, он идет к владыке на прием по совсем другому вопросу, а владыка вдруг его спрашивает: «Говорят, у вас на приходе какой-то послушник есть?» - «Да, есть» - «Что за человек?» Отец Владимир, видимо, отозвался обо мне неплохо. «И где он сейчас?» - «В машине у меня сидит». Я действительно сидел в машине, и тут выходит отец Владимир и говорит: «Владыка зовет».
Так неожиданно, без подготовки, я оказался в кабинете у тогда еще архиепископа Ювеналия, он меня расспросил, что, как и откуда, сначала предложил мне быть его секретарем, но тут я сразу отказался, потому что с бумагами у меня всегда были проблемы, сказал, что не смогу, а на приход готов. Он сказал: «Поезжайте, мы вам пришлем вызов». И месяца через два прислали. Рукоположили меня в субботу в диаконы, на следующий день, в воскресенье, во священники, и уже в понедельник направили в Кунье.
- Даже сорокоуста у вас не было?
- Нет. Храм, в который меня направили, не закрывался, но месяца за два или три до моего назначения предыдущего настоятеля перевели, так что я не принимал приход у предшественника, и учиться службе мне было не у кого. Время было такое: открывались приходы, катастрофически не хватало священников, поэтому обычные нормы вынужденно не всегда соблюдались. По-церковнославянски я уже читал, и владыка сказал: «Поезжайте! Остальному бабушки научат». Рукоположили меня на Марию Египетскую, а первую службу я служил на Вербное воскресенье. Конечно, был в шоке, когда меня без подготовки направили на приход, но с Божьей помощью начал осваивать. Матушка тоже стала осваивать службу, петь на клиросе, и до сих пор при необходимости поет.
Кстати, именно на этом приходе начинал свое служение архимандрит Ипполит (Халин), когда приехал в Курскую епархию. Недолго он там прослужил, но один раз во время его служения мы с отцом Владимиром побывали у него. В Печорах отцу Владимиру передали для отца Ипполита лампадное масло, что-то еще – тогда же всё дефицитом было. Заехали в Кунье. Дождь, слякоть, грязь, храма не видно – он в поле, на отшибе. Отец Владимир с отцом Ипполитом говорили, а я сидел и слушал. И думал: «Бедный батюшка! В такой дыре служит». А через два года я начал служить там, и эта «дыра» стала для меня лучшим местом в мире.
- Прихожанки там были одни бабушки? Много народу ходило в храм?
- Довольно много, потому что в окрестности все церкви были закрыты. Потом, пока я служил, открылось несколько приходов – в Баранове, Ястребовке, Средних Апочках, - а тогда со всех ближайших деревень верующие к нам ходили. Но вы правы – ходили почти одни женщины. Не только бабушки, были и женщины средних лет, а сельские мужички приходили только по большим праздникам. И то немногие, в основном мужья прихожанок. Это наследие советского периода. Видимо, власти мужчин прессовали за хождение в храм больше, чем женщин, и отучили ходить. Они не против Церкви, с уважением относятся к священнику, большинство считают себя верующими, но на службу приходят в лучшем случае по большим праздникам.
Помню, зашел из соседнего села председатель колхоза. Замечательный человек, настоящий русский богатырь! У нас с ним сложились добрые отношения, и он привез мне какой-то презент, а у меня уже служба вот-вот начнется. Я вышел к нему в притвор, стоим, разговариваем, а мимо нас бабушки проходят в храм. У него от напряжения на лбу аж капли пота выступили – так он разволновался, что бабушки видят его в храме. Советской власти давно нет, но поскольку село, как вся русская деревня, вымирает, мужчин-прихожан больше не стало. По-прежнему некоторые приходят по праздникам. Точнее, жены их приводят.
- Когда начинали служить, кто у кого учился: вы у прихожанок или прихожанки у вас?
- Конечно, я учился, но не только у прихожанок. Продолжал общаться и с отцом Владимиром, и с отцом Иоанном, поступил на заочное отделение Курской духовной семинарии, и постепенно какие-то вещи стали проясняться. Тогда не было ни скайпа, ни мобильных телефонов, и когда мы с матушкой ехали к отцу Владимиру или – реже – к отцу Иоанну, составляли список вопросов и записывали все их ответы. Отец Владимир посоветовал мне первый год, пока люди ко мне привыкают, воздерживаться от каких-либо нововведений, дал еще несколько дельных практических советов.
Наша семья вживалась в жизнь села, прихода, мы с прихожанками постепенно привыкали друг к другу. В храме был прекрасный иконостас, но весь завешенный рушниками – местная традиция. Я понимал, что это не дело, что рушники надо убрать, но убирали мы их в течение нескольких лет. Старался не раздразнить людей. У меня такой термин: настоятель должен следить за температурой прихода, чтобы она не поднималась выше тридцати семи и пяти. Если поднимается выше – шаг назад.
- А духовничеству как учились?
- На примерах отца Владимира, отца Иоанна. И отца Павла (Груздева) – духовником моим он не был, но проповеди его я слушал. Да и многие приходили не с какими-то сложными духовными вопросами, а больше с бытовыми. Иногда человек и ответа не ждет, ему просто нужно, чтобы его выслушали.
Ну и жизненный опыт пригодился. Я же не со школьной скамьи пришел, мне было 40 лет, когда меня рукоположили. К сорока годам любой человек какой-то жизненный опыт имеет, а у меня это был опыт активный – я много ездил в экспедиции, там общался с самыми разными людьми. Поэтому никаких трудностей в общении с бабушками не испытывал. Мне не надо было придумывать какой-то специальный язык, чтобы говорить с прихожанами. Как говорю, так и с бабушками говорил, так и с вами сейчас разговариваю. И они всё прекрасно понимали.
Многих приходилось отговаривать ходить к «бабкам».
- Воцерковленность у них сочеталась с язычеством?
- Конечно. Почти в каждом доме была тетрадочка с заговорами. Проводил беседы, в проповедях часто об этом говорил, и потихоньку они стали приносить мне свои тетрадочки на сожжение. Я, перед тем как сжечь, что-то читал – мне было интересно, что же есть в этих заговорах. Пришел к выводу, что прямого привлечения темных сил нет (иначе христиане точно не читали бы эти заговоры), но почти всегда есть некая бестолковость: какие-то спичечки, какие-то мостики. Я им это объяснял, говорил: посмотрите любую церковную молитву – там каждое слово на месте, во всем есть глубокий смысл, а бессмыслица как раз характерна для того, кто отошел от источника смысла.
- Очень важный момент, требующий пастырской мудрости. Для любого, кто в теме, понятно, что по букве можно было за такое назначать епитимью, на какое-то время отлучать от причастия. Но по духу это вряд ли было бы правильно. Ведь бабушки не виноваты в том, что им никто никогда не говорил о несовместимости веры во Христа и разных суеверий: веры в заговоры, сглаз, порчу. Епитимья же придумана для духовной пользы человека, а в данном случае она могла и навредить. Вы когда-нибудь прибегали к таким мерам?
- Нет. Старым людям вообще никаких епитимий не назначал. Правда, у меня не было злостных колдуний. Одну из соседнего села перед смертью исповедовал. Часа два не мог дождаться от нее покаяния, но потом она всё же принесла покаяние и на следующий день умерла. Все ее знали как колдунью.
- Но она же в храм не ходила?
- Конечно, нет. Только перед смертью исповедовалась.
- А тетрадочки были у прихожанок. В храм ходили, причащались и одновременно верили в заговоры.
- Но вы же правильно сказали: людям никто раньше не объяснил, что это для христианина недопустимо. Постепенно объяснял.
И про таинства многое не понимали. Не про причастие – причащались и к моему приезду примерно раз в полтора месяца. Потом увидели, что и матушка моя, и дети чаще причащаются, некоторые прихожане тоже стали причащаться чаще. А вот соборований боялись, и никто не соборовался. Многие нецерковные люди до сих пор уверены, что соборуют только перед смертью, а тогда так считали и наши сельские прихожанки. Сначала одну бабушку уговорили пособороваться, Все село следило, что потом будет с этой бабушкой. С бабушкой, слава Богу, всё было нормально, и люди постепенно потянулись на соборование. Отец Георгий Нейфах приезжал (его рукоположили чуть позже, чем меня, он служил в Курчатове), а для села приезд другого священника – событие. Так что соборования уже ждали как праздника.
- Когда появились книги, Евангелие, вы давали им что-то читать?
- Там книгочеев мало было. Псалтырь и до моего приезда некоторые читали, а Евангелие… Я в проповедях разъяснял зачало, которое мы читали в тот день на литургии. Была одна прихожанка, пенсионерка по болезни, а не по возрасту, она дома читала сама, но богословскими проблемами не озабочивалась. Простые были люди в Куньем, но по-житейски мудрые.
- А после службы или в какое-то другое время не было бесед, на которых вы что-то читали им вслух по-русски, объясняли прочитанное?
- Такие беседы были позже, когда стали приезжать городские: из Губкина, из Старого Оскола. После литургии до автобуса оставалось еще часа два, они приходили к нам домой, мы пили чай и беседовали. Так я познакомился с нынешним настоятелем храма в Куньем отцом Владимиром Русиным. Тогда он был просто Володя, корреспондент старооскольской газеты, крещеный, но не воцерковленный. Приехал по заданию редакции, должен был написать, что творится в Куньем. А в итоге стал приезжать постоянно, воцерковился, и когда меня переводили в Курчатов, я попросил владыку Германа (владыка Ювеналий тогда уже был на покое) рукоположить его, чтобы община не распалась, потому что если приедет священник со стороны, есть опасность, что они не найдут общего языка. Владыка с пониманием отнесся к моей просьбе, и отец Владимир уже двенадцать лет служит в Покровском храме села Кунье.
А перевели меня в Курчатов по просьбе отца Георгия Нейфаха. Он скончался 2 января 2005 года, до этого тяжело болел, знал, что умирает, и попросил владыку, чтобы после его смерти меня назначили настоятелем. Тяжело было уезжать из села, которое действительно стало к тому времени любимым моим местом, от своих бабушек, но я воспринял это как волю Божью, как послушание. Губкинские и старооскольские поначалу и в Курчатов ко мне приезжали. Ну и я периодически на праздники престольные езжу в Кунье, служу с отцом Владимиром. Связь с приходом сохраняется.
- В Курчатове у вас более образованная паства?
- Тут тоже разные люди: есть и уборщицы, и санитарки, и работники магазинов. Но много и людей с атомной станции: не только физики, но и инженеры, и квалифицированные рабочие. Это, безусловно, заслуга отца Георгия. Он построил храм, основал общину, помог прийти к Богу многим образованным людям. Мне поначалу было как-то неловко. В селе с бабушками общаться проще. Но потихоньку привык.
В каком бы звании не был человек, страсти у всех одинаковые, ревность одинаковая, зависть. Проблема была скорее не в том, что среди паствы больше образованных людей, а в том, что 16 лет я служил один, и, попав в многоклирный храм (тогда кроме меня еще три священника служили), да еще настоятелем, чувствовал себя неловко. Непривычная для меня ситуация, долго не мог освоиться, и только года через два почувствовал, что могу что-то делать.
- Вы мне еще в интервью для Правмира говорили, что не играете в духовных папочек, потому что духовные отцы и чада - это монашеская традиция. Наверное, бабушки в селе с такой просьбой и не обращались, а в городе наверняка ведь были случаи, когда люди подходили и просили вас стать духовным отцом.
- Подходили. Я всегда отвечал, что не берусь за такие серьезные вещи. Духовником – пожалуйста: что могу ответить, отвечу. Доступен я всем: и чадам, и не чадам. Любой может прийти ко мне на исповедь или на беседу. В постсоветское время сложилась странная традиция совмещать эти вещи: на исповеди люди не только каются, но и задают вопросы, причем не только духовные, но часто и житейские. Я в таких случаях всегда советую оглянуться и посмотреть, сколько народу стоит в очереди на исповедь, предлагаю прийти на беседу в другое время. Либо сразу договариваемся о времени, либо потом созваниваемся – у прихожан телефон мой есть. Пожалуйста, буду и час, и два слушать человека, вникать в его жизненную ситуацию. Но на исповеди у меня нет на это времени, да и неполезно превращать таинство в беседу. Мне кажется, что при этом размывается дух покаяния.
Возвращаясь к просьбе быть духовным отцом... Я отвечаю, что доступен для всех, и какая разница людям, считают они меня духовником, а я их чадами, или нет. Если регулярно исповедуются у меня и я в курсе их жизненных проблем, то считается, что священник - духовник. Хорошо, когда у прихожанина с каким-то священником складываются такие отношения. А вести кого-то за ручку я не могу, потому что сам спотыкаюсь.
Для некоторых прихожан такой мой подход – что им надо самим думать, решать, отвечать за свои решения, - оказался неожиданным.
- Их кто-то приучил к другому?
- Это же город. Что-то читали, от кого-то слышали. В то время младостарчество было в самом расцвете.
- Среди клириков курчатовского храма тоже были те, кто грешил младостарчеством?
- Были. Поэтому на проповедях пытался, не называя имен, объяснять, какое это вредное явление. Но то, что сложилось, трудно исправлять. Когда священников на приходе несколько, это сложнее, чем когда служишь один. Говорить об этом со священником один на один тоже бессмысленно. Жестко пресечь? Это создает ему репутацию гонимого. А на Руси ведь гонимые почти всегда пользуются уважением, и не важно, за правду они гонимы или за неправду. А с амвона я ко всем обращался и объяснял, что есть такое явление – младостарчество, о недопустимости которого говорил Патриарх – тогда еще Алексий II.
- По поводу младостарчества в церковной среде разногласий нет. Все сходятся во мнении, что явление это уродливое. А вот насчет послушаний я слышал разные мнения хороших священников. Имею в виду полное послушание духовнику. Все знают, что традиция это монашеская, но одни пастыри считают, что в миру такое вообще невозможно, а другие допускают, что в исключительных случаях возможно – если есть мирянин, готовый к такому послушанию, и духовник, способный к такому духовному руководству. Что вы думаете по этому поводу?
- Ну, если случится, что встретятся такой духовник и такой послушник…. Почему нет старцев? Потому что нет послушников. Эти игры в послушание связаны еще и с тем, что на самом деле слушаться никто не хочет. Будут теребить священника, пока он не скажет то, что нравится, и вот тогда человек начнет «слушаться».
Но и старцев в нынешнем понимании слова никогда не было много. В монастыре старец – это не всегда очень высокого ранга духовник. Просто по уставу монастыря новоначального поручали опытному монаху, у которого он проходил послушание. Для монастыря это, наверное, органично. Но дело в том, что монах отвечает только за себя, а семейный человек несет ответственность и за семью. Когда я только за себя отвечаю, могу сказать: верю, что даже если священник не какой-то прозорливец, через него мне будет говорить Бог, поэтому всё, что он мне скажет, я буду исполнять. Теоретически это и в миру возможно, если человек один, но мне кажется, что человеку с таким внутренним укладом лучше быть в монастыре.
- Вам известны такие случаи в миру или вы их только теоретически допускаете?
- Что есть в миру люди, готовые быть в послушании?
- Когда это не мечтательное желание подражать внешне святым, о которых читали, а действительно у человека такое внутреннее устроение, что ему полезно быть в послушании у хорошего духовника.
- Нет, лично мне такие люди не встречались. Сам я, и когда пришел в храм, и когда рукополагался, был примерно такого настроя, и этот мой настрой дал отрицательные результаты в семейных отношениях. Это доступно только одному. Семейный человек не может позволить себе такой роскоши.
И даже тогда я, несмотря на всё свое неофитское рвение, не был готов к очевидно неразумному послушанию. Когда я с этим сталкивался – а такие эпизоды бывали, - меня это напрягало. Я считал, что послушание должно оставаться в пределах разумного, а в патериках мы читаем много такого, что для современного человека безумие. Наверное, у тех, о ком написано в патериках, был такой внутренний уровень, что им это не казалось безумием, а воспринималось, как нормальная вещь.
- Вы с матушкой воцерковлялись вместе, а ведь есть немало семей, где один из супругов ходит в храм, а другой нет.
- Да, таких пар много, и я всегда советую своим прихожанам и прихожанкам, живущим с неверующими женами или мужьями, уходить от скандалов и вообще вести себя прилично, чтобы у неверующего супруга церковь не ассоциировалась с домашним террором.
Бывало, когда прихожане мне рассказывали о каких-то сложностях в семейных отношениях, я предлагал прийти вместе с неверующим супругом. Не на службу, а на беседу. Некоторые приходили, и даже были случаи, когда после таких бесед неверующий начинал интересоваться и ходить в храм, становился верующим. А кто-то как не ходил, так и не ходит, но у человека уже нет предубеждения против Церкви.
- А есть в приходе семьи, где один из супругов постоянно исповедуется у вас, а жена у другого священника?
- Был случай, когда муж ходил ко мне, а жена к другому священнику, потом он тоже стал ходить к тому батюшке. Не вижу в этом проблемы. Человек вправе выбирать, к кому ходить. Конечно, если у духовников мужа и жены разные подходы, могут возникнуть какие-то семейные конфликты. Дело не в том, один духовник у супругов или разные, важно, чтобы священники эти мыслили в одном духе. А так не всегда бывает даже на одном приходе. Я не считаю, что я всегда прав, но поскольку я начинал свое служение и 16 лет служил один, мне по-прежнему кажется, что когда священник один, ему во многом легче. Понял, что ошибся – исправил ошибку. А когда двое или трое, сложнее.
- Наверное, вы, как и все священники, часто сталкиваетесь с проблемой ухода детей из Церкви?
- Да. Это общее явление. Господь попускает. Ведь то, что ребенок ходит в храм, не его заслуга, а родителей или бабушки. Важно, чтобы человек сам пришел. Не по привычке, не по выучке, а сам, как личность, сделал свой выбор. Задача и родителей, и священника сделать так, чтобы у ребенка от храма, от церковного детства осталось светлое чувство. Скорее всего, он уйдет – вопрос, на большое расстояние или на малое, - но когда ему станет плохо, - а в жизни обязательно рано или поздно станет плохо, - важно, чтобы он знал, куда можно прийти.
С 2000 года в Курской епархии существует детский летний православный лагерь «Исток», куда съезжаются дети со всей области. Это тоже детище отца Георгия и его матушки Елены, потом мы с моей матушкой – тоже Еленой - занимались лагерем, а в последние годы эстафету приняли отец Виталий Калинич со своей матушкой Татьяной. На территории лагеря храм, каждое утро служится молебен с чтением Евангелия, объяснением, по воскресеньям и праздникам литургия, а в остальном то же самое, что во всех лагерях: лес, речка, есть кружки, игры, пешие походы, велосипедные. Надеюсь, что лагерь тоже останется для многих светлым воспоминанием о церковном детстве.
Хуже всего насильственное вождение ребенка в храм. Тогда у него будут о храме негативные воспоминания. Любое насилие оставляет в душе травму.
А некоторые остаются. Один алтарник, которого я знаю с детства, теперь диакон нашего храма. Когда он оканчивал школу, думал: пойти в семинарию или куда-то еще? Я посоветовал ему приобрести сначала светскую профессию, подрасти, сказал, что храм от него никуда не уйдет. Не настаивал, но предложил ему это как вариант, и он прислушался к совету. Окончил физмат Курского университета, поработал преподавателем в школе, женился, стал отцом, сейчас учится заочно в семинарии, и этим летом его рукоположили в диаконы. Я очень рад за него! Человек получил хорошее образование, повзрослел, и уже осознанно предпочел светской карьере служение в Церкви.
- Вы думали, что именно ему лучше сначала получить светское образование, а уже потом идти в семинарию, или в принципе считаете, что сразу после школы поступать в семинарию рановато?
- Наверное, есть дети, для которых это единственный путь – со школьной скамьи в семинарию. – но вообще я считаю, что это не лучший вариант. Человек, особенно мужчина, начинает что-то понимать ближе годам к 25. И вот представьте такого молодого человека, который сразу после школы поступил в семинарию, принял сан, а потом вдруг понял, что это не его. Может такое быть? Может. Человек не потерял веру, не совершил смертного греха, отлучающего его от Церкви, просто понял, что хочет в Церкви быть мирянином, а не священником. Допустимый вариант? Да. Это не грех. Но если человек после школы поступил в семинарию, быстро рукоположился, а потом вдруг понял, что поспешил с этим выбором, не чувствует готовности к такому ответственному служению, ему особо некуда идти: образование только духовное, профессии никакой нет, а у него семья. Трудная ситуация, а такие случаи бывают.
Или еще распространенный вариант. Рукоположили выпускника семинарии, направили на приход. Ему всего 22 года. Мальчишка, у него еще взрослый характер не сформировался, а он власть почувствовал и давай свои порядки на приходе наводить. Часто из лучших побуждений, романтических, но ничего не получается, всё рушится именно потому, что романтические иллюзии есть, а жизненного опыта никакого. Это и для священника трагедия, и для прихода.
А вот если он станет священником в 30 лет, имея высшее образование или просто какую-то специальность, он больше пользы принесет. Больше, потому что выбирает священство осознанно, отказываясь от каких-то видимых перспектив на светском поприще, и, главное, потому что знает жизнь. Когда человек становится священником, жизненного опыта набираться сложно, потому что в священнической жизни коридор достаточно узкий.
Я крестился в 36 лет, священником стал в 40. Конечно, наделал ошибок и до рукоположения, и после, но если бы не приобретенный до этого жизненный опыт, если бы всё произошло лет на 20 раньше, думаю, ошибок этих было бы гораздо больше, и всё было бы трагичней.
Протоиерей Роман Братчик родился в 1949 году в Баку. В 1972 году окончил биолого-почвенный факультет МГУ. Работал в лаборатории эволюционной зоологии и генетики Биолого-почвенного института Дальневосточного научного центра, потом — в Институте биологии внутренних водоемов в поселке Борок Ярославской области. Крещение принял в 1985 году.
В 1989 году рукоположен архиепископом Курским и Белгородским Ювеналием. Служил в селе Кунье Курской области. С 2005 года — настоятель Успенского храма города Курчатова Курской области. Читал курс «Наука и религия» на факультете теологии и религиоведения Курского государственного университета. Преподает пастырское богословие в Курской духовной семинарии. Женат, трое детей, 8 внуков.
- Отец Роман, вы крестились в советское время в 36 лет, готовились к этому. Как я понимаю, опыт близкого общения со священником был у вас еще до крещения?
- До крещения я близко общался со священником – отцом Владимиром Волгиным. Познакомился с ним через жену и ее друзей-однокурсников – Юру и Лену Нейфахов. Они все трое крестились у отца Владимира, а я в то время больше интересовался восточными религиями и даже пробовал что-то практиковать. Как-то Юра с Леной приехали к нам в гости – они тогда жили в Москве, а мы в Ярославской области, в поселке Борок, - и за разговором Юра предложил мне съездить в Псково-Печерский монастырь, увидеть отца Иоанна (Крестьянкина) и, если повезет, поговорить с ним. Там я познакомился и с отцом Владимиром. Он часто приезжал в Печоры.
Для меня, кстати, именно встреча с отцом Иоанном всё и определила, хотя в тот наш приезд, по-моему, он со мной вообще не беседовал. Но мне достаточно было увидеть его. К тому времени я для себя уже сформулировал, что истина – это не «что», а «кто». Вот этого «кто» я и встретил.
- Увидели в нем образ Христа?
- Тогда у меня еще не было образа Христа, но когда я увидел отца Иоанна, понял, что мне надо быть там, где он.
После этого несколько раз ездил к отцу Владимиру Волгину – он служил в Курской области, в селе Успенка. У него там уже была община не только из местных, но, главным образом, из москвичей. Многие приезжали из Москвы, и после службы все собирались и обсуждали с батюшкой свои вопросы. Через несколько месяцев я крестился. Планировал у отца Владимира, но перед этим мы опять оказались в Печорах. Был разговор с отцом Иоанном, и после разговора батюшка сказал, что мне надо остаться и не откладывать крещение. Оглашал меня - прямо в монастыре – отец Адриан. Сейчас оглашение совершается во время крещения, но вообще-то это отдельный чин. А крестили меня в храме святой Варвары - это напротив входа в монастырь. Отец Иоанн написал записку настоятелю храма, отцу Евгению, и отец Евгений совершил таинство. Было это летом 1985 года.
- После крещения продолжали ездить к отцу Владимиру Волгину?
- И к отцу Владимиру, и к отцу Иоанну. Не так часто – из Ярославской области в Курскую не наездишься, в Псковскую – тем более. Но по возможности приезжали к отцу Владимиру, венчались у него, советовались, а с какими-то вопросами к отцу Иоанну обращались. Отец Владимир часто возил своих чад в Печоры. Он всегда говорил - «последнее слово за отцом Иоанном».
- Чем вам запомнился отец Иоанн как духовник?
- Необыкновенной любовью. Он буквально обласкивал человека, покрывал его своей любовью. Каждого, кто к нему обращался! Я наблюдал со стороны, и это впечатляло! Еще не могу не отметить, как доходчиво он всё объяснял. Уже потом я прочитал слова преподобного Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто». Вот у отца Иоанна всё было именно так просто: никакой зауми, никаких сверхсложных схем и конструкций, и всё становилось понятно.
При этом он не считал и не делал вид, что знает ответы на все вопросы. Как-то мы обратились к нему по внутрисемейному вопросу, хотели взять у него благословение. Он сказал: «Такие сугубо семейные вещи решайте только сами, вам никто тут не должен указывать». Чувствовался в нем дар рассудительности.
Помню, как он стоял на службе, глубоко погруженный в молитву. Словами не передать, но это для меня было не менее значимо, чем его беседы и советы.
- А у себя в поселке вы в храм не ходили?
- Там не было храма, но всего в пяти километрах от нашего поселка Борок было село Верхне-Никульское, где как раз в то время жил и служил еще один замечательный старец-исповедник, архимандрит Павел (Груздев). Мы с ним виделись еще до моего крещения, потому что нас, сотрудников института, периодически посылали туда помогать убирать кладбище. Обычно, как вы, наверное, помните, в советское время сотрудников НИИ посылали в колхозы и на овощные базы, а нас еще и на кладбище. А храм был как раз при кладбище, батюшка нас всегда встречал, поил замечательным домашним квасом. Но, конечно, теснее стал общаться с ним, когда крестился. Непосредственно духовного руководства с его стороны не было. Я приходил на службы, исповедовался, причащался, но, как известно, спрашивать об одном и том же у разных отцов неполезно. Отец Павел знал, что мы окормляемся у отца Иоанна, был о нем очень высокого мнения. Книжки интересные он нам подарил, икону. Когда он болел, мы навещали его в больнице – она как раз в Борке была. Богословские вопросы не разбирали, духовных советов я у батюшки не просил, но, конечно, общение с ним – тоже одно из ярких воспоминаний.
- На работе знали, что вы крестились?
- Конечно. Информация быстро расходится. Даже партсобрание провели по этому поводу, и человек, отвечавший в институте за атеистическую пропаганду, получил нагоняй. 1985-1986 годы – уже при Горбачеве. С работы не уволили, но небольшой переполох был: как это сотрудник института ходит в храм? Но меня не трогали – я беспартийный был. Мы тогда стояли в очереди на жилье и не сомневались, что нас из этой очереди уберут, но нет – вскоре мы получили трехкомнатную квартиру в Борке.
- Когда вы решили стать священником?
- Через какое-то время почувствовал то, что сам назвал потом синдромом Буратино, который по причине своей деревянности не может занырнуть в воду. Вот я для этого мира стал, как Буратино для воды. Со всеми в лаборатории сохранялись прекрасные отношения, но было у меня чувство, что это уже не мое, не нужен я тут. Не только в науке, но и вообще в светской жизни. Поехал к отцу Владимиру и так ему и сказал, что стал, как Буратино. Вместе поехали к отцу Иоанну, чтобы он уже подсказал, как мне дальше быть. Отец Иоанн благословил меня на послушание к отцу Владимиру. Перед этим как раз Юра Нейфах около полутора лет жил у отца Владимира, вживался в церковную жизнь, но незадолго до этого он вернулся в Москву, и я по благословению отца Иоанна приехал к отцу Владимиру. Жили в церковном доме, я помогал и на приходе, и в домашних делах. Отец Владимир тогда сильно болел, а в деревенском быту много физической работы, поэтому сначала Юрина, а потом моя помощь были очень кстати. Пробыл я на послушании у отца Владимира два года, за это время его дважды переводили на другие сельские приходы, и я переезжал вместе с ним.
О священстве я изначально не думал – это казалось мне какой-то недосягаемой высотой. Просто чувствовал, что в миру я уже лишний, и хотел быть при храме. Но по мере более близкого знакомства, ежедневного общения отец Владимир решил, что надо готовить меня к священству. Правда, у меня было два серьезных препятствия к рукоположению: высшее образование и национальность. У Юры Нейфаха к этим двум минусам добавлялся третий – он москвич. Тогда ведь кандидатуры согласовывались с уполномоченными.
- Правящим архиереем Курской епархии был уже не митрополит Хризостом? До сих пор многие с благодарностью вспоминают, что он сначала рукополагал человека, а потом сообщал об этом уполномоченному, и так рукоположил многих, неугодных власти.
- Да, это известно. И отца Владимира рукополагал владыка Хризостом. Но в то время он был уже в Литве, а в Курске был архиепископ Ювеналий. Один раз, как я понимаю, отец Владимир попробовал меня порекомендовать, но владыка Ювеналий резко отвел мою кандидатуру. Прошло время. Отец Владимир снова обратился к отцу Иоанну: «Что делать с Ромой?» Отец Иоанн сказал: «Обращайтесь к владыке». Отец Владимир рассказал, что уже обращался, и владыка отказал. «Ничего. Еще раз обращайтесь», - сказал отец Иоанн.
Отец Владимир стал думать, как бы это сделать, чтобы удобно было, но тут Господь Сам всё устроил. Приезжаем как-то с отцом Владимиром в Курск, он идет к владыке на прием по совсем другому вопросу, а владыка вдруг его спрашивает: «Говорят, у вас на приходе какой-то послушник есть?» - «Да, есть» - «Что за человек?» Отец Владимир, видимо, отозвался обо мне неплохо. «И где он сейчас?» - «В машине у меня сидит». Я действительно сидел в машине, и тут выходит отец Владимир и говорит: «Владыка зовет».
Так неожиданно, без подготовки, я оказался в кабинете у тогда еще архиепископа Ювеналия, он меня расспросил, что, как и откуда, сначала предложил мне быть его секретарем, но тут я сразу отказался, потому что с бумагами у меня всегда были проблемы, сказал, что не смогу, а на приход готов. Он сказал: «Поезжайте, мы вам пришлем вызов». И месяца через два прислали. Рукоположили меня в субботу в диаконы, на следующий день, в воскресенье, во священники, и уже в понедельник направили в Кунье.
- Даже сорокоуста у вас не было?
- Нет. Храм, в который меня направили, не закрывался, но месяца за два или три до моего назначения предыдущего настоятеля перевели, так что я не принимал приход у предшественника, и учиться службе мне было не у кого. Время было такое: открывались приходы, катастрофически не хватало священников, поэтому обычные нормы вынужденно не всегда соблюдались. По-церковнославянски я уже читал, и владыка сказал: «Поезжайте! Остальному бабушки научат». Рукоположили меня на Марию Египетскую, а первую службу я служил на Вербное воскресенье. Конечно, был в шоке, когда меня без подготовки направили на приход, но с Божьей помощью начал осваивать. Матушка тоже стала осваивать службу, петь на клиросе, и до сих пор при необходимости поет.
Кстати, именно на этом приходе начинал свое служение архимандрит Ипполит (Халин), когда приехал в Курскую епархию. Недолго он там прослужил, но один раз во время его служения мы с отцом Владимиром побывали у него. В Печорах отцу Владимиру передали для отца Ипполита лампадное масло, что-то еще – тогда же всё дефицитом было. Заехали в Кунье. Дождь, слякоть, грязь, храма не видно – он в поле, на отшибе. Отец Владимир с отцом Ипполитом говорили, а я сидел и слушал. И думал: «Бедный батюшка! В такой дыре служит». А через два года я начал служить там, и эта «дыра» стала для меня лучшим местом в мире.
- Прихожанки там были одни бабушки? Много народу ходило в храм?
- Довольно много, потому что в окрестности все церкви были закрыты. Потом, пока я служил, открылось несколько приходов – в Баранове, Ястребовке, Средних Апочках, - а тогда со всех ближайших деревень верующие к нам ходили. Но вы правы – ходили почти одни женщины. Не только бабушки, были и женщины средних лет, а сельские мужички приходили только по большим праздникам. И то немногие, в основном мужья прихожанок. Это наследие советского периода. Видимо, власти мужчин прессовали за хождение в храм больше, чем женщин, и отучили ходить. Они не против Церкви, с уважением относятся к священнику, большинство считают себя верующими, но на службу приходят в лучшем случае по большим праздникам.
Помню, зашел из соседнего села председатель колхоза. Замечательный человек, настоящий русский богатырь! У нас с ним сложились добрые отношения, и он привез мне какой-то презент, а у меня уже служба вот-вот начнется. Я вышел к нему в притвор, стоим, разговариваем, а мимо нас бабушки проходят в храм. У него от напряжения на лбу аж капли пота выступили – так он разволновался, что бабушки видят его в храме. Советской власти давно нет, но поскольку село, как вся русская деревня, вымирает, мужчин-прихожан больше не стало. По-прежнему некоторые приходят по праздникам. Точнее, жены их приводят.
- Когда начинали служить, кто у кого учился: вы у прихожанок или прихожанки у вас?
- Конечно, я учился, но не только у прихожанок. Продолжал общаться и с отцом Владимиром, и с отцом Иоанном, поступил на заочное отделение Курской духовной семинарии, и постепенно какие-то вещи стали проясняться. Тогда не было ни скайпа, ни мобильных телефонов, и когда мы с матушкой ехали к отцу Владимиру или – реже – к отцу Иоанну, составляли список вопросов и записывали все их ответы. Отец Владимир посоветовал мне первый год, пока люди ко мне привыкают, воздерживаться от каких-либо нововведений, дал еще несколько дельных практических советов.
Наша семья вживалась в жизнь села, прихода, мы с прихожанками постепенно привыкали друг к другу. В храме был прекрасный иконостас, но весь завешенный рушниками – местная традиция. Я понимал, что это не дело, что рушники надо убрать, но убирали мы их в течение нескольких лет. Старался не раздразнить людей. У меня такой термин: настоятель должен следить за температурой прихода, чтобы она не поднималась выше тридцати семи и пяти. Если поднимается выше – шаг назад.
- А духовничеству как учились?
- На примерах отца Владимира, отца Иоанна. И отца Павла (Груздева) – духовником моим он не был, но проповеди его я слушал. Да и многие приходили не с какими-то сложными духовными вопросами, а больше с бытовыми. Иногда человек и ответа не ждет, ему просто нужно, чтобы его выслушали.
Ну и жизненный опыт пригодился. Я же не со школьной скамьи пришел, мне было 40 лет, когда меня рукоположили. К сорока годам любой человек какой-то жизненный опыт имеет, а у меня это был опыт активный – я много ездил в экспедиции, там общался с самыми разными людьми. Поэтому никаких трудностей в общении с бабушками не испытывал. Мне не надо было придумывать какой-то специальный язык, чтобы говорить с прихожанами. Как говорю, так и с бабушками говорил, так и с вами сейчас разговариваю. И они всё прекрасно понимали.
Многих приходилось отговаривать ходить к «бабкам».
- Воцерковленность у них сочеталась с язычеством?
- Конечно. Почти в каждом доме была тетрадочка с заговорами. Проводил беседы, в проповедях часто об этом говорил, и потихоньку они стали приносить мне свои тетрадочки на сожжение. Я, перед тем как сжечь, что-то читал – мне было интересно, что же есть в этих заговорах. Пришел к выводу, что прямого привлечения темных сил нет (иначе христиане точно не читали бы эти заговоры), но почти всегда есть некая бестолковость: какие-то спичечки, какие-то мостики. Я им это объяснял, говорил: посмотрите любую церковную молитву – там каждое слово на месте, во всем есть глубокий смысл, а бессмыслица как раз характерна для того, кто отошел от источника смысла.
- Очень важный момент, требующий пастырской мудрости. Для любого, кто в теме, понятно, что по букве можно было за такое назначать епитимью, на какое-то время отлучать от причастия. Но по духу это вряд ли было бы правильно. Ведь бабушки не виноваты в том, что им никто никогда не говорил о несовместимости веры во Христа и разных суеверий: веры в заговоры, сглаз, порчу. Епитимья же придумана для духовной пользы человека, а в данном случае она могла и навредить. Вы когда-нибудь прибегали к таким мерам?
- Нет. Старым людям вообще никаких епитимий не назначал. Правда, у меня не было злостных колдуний. Одну из соседнего села перед смертью исповедовал. Часа два не мог дождаться от нее покаяния, но потом она всё же принесла покаяние и на следующий день умерла. Все ее знали как колдунью.
- Но она же в храм не ходила?
- Конечно, нет. Только перед смертью исповедовалась.
- А тетрадочки были у прихожанок. В храм ходили, причащались и одновременно верили в заговоры.
- Но вы же правильно сказали: людям никто раньше не объяснил, что это для христианина недопустимо. Постепенно объяснял.
И про таинства многое не понимали. Не про причастие – причащались и к моему приезду примерно раз в полтора месяца. Потом увидели, что и матушка моя, и дети чаще причащаются, некоторые прихожане тоже стали причащаться чаще. А вот соборований боялись, и никто не соборовался. Многие нецерковные люди до сих пор уверены, что соборуют только перед смертью, а тогда так считали и наши сельские прихожанки. Сначала одну бабушку уговорили пособороваться, Все село следило, что потом будет с этой бабушкой. С бабушкой, слава Богу, всё было нормально, и люди постепенно потянулись на соборование. Отец Георгий Нейфах приезжал (его рукоположили чуть позже, чем меня, он служил в Курчатове), а для села приезд другого священника – событие. Так что соборования уже ждали как праздника.
- Когда появились книги, Евангелие, вы давали им что-то читать?
- Там книгочеев мало было. Псалтырь и до моего приезда некоторые читали, а Евангелие… Я в проповедях разъяснял зачало, которое мы читали в тот день на литургии. Была одна прихожанка, пенсионерка по болезни, а не по возрасту, она дома читала сама, но богословскими проблемами не озабочивалась. Простые были люди в Куньем, но по-житейски мудрые.
- А после службы или в какое-то другое время не было бесед, на которых вы что-то читали им вслух по-русски, объясняли прочитанное?
- Такие беседы были позже, когда стали приезжать городские: из Губкина, из Старого Оскола. После литургии до автобуса оставалось еще часа два, они приходили к нам домой, мы пили чай и беседовали. Так я познакомился с нынешним настоятелем храма в Куньем отцом Владимиром Русиным. Тогда он был просто Володя, корреспондент старооскольской газеты, крещеный, но не воцерковленный. Приехал по заданию редакции, должен был написать, что творится в Куньем. А в итоге стал приезжать постоянно, воцерковился, и когда меня переводили в Курчатов, я попросил владыку Германа (владыка Ювеналий тогда уже был на покое) рукоположить его, чтобы община не распалась, потому что если приедет священник со стороны, есть опасность, что они не найдут общего языка. Владыка с пониманием отнесся к моей просьбе, и отец Владимир уже двенадцать лет служит в Покровском храме села Кунье.
А перевели меня в Курчатов по просьбе отца Георгия Нейфаха. Он скончался 2 января 2005 года, до этого тяжело болел, знал, что умирает, и попросил владыку, чтобы после его смерти меня назначили настоятелем. Тяжело было уезжать из села, которое действительно стало к тому времени любимым моим местом, от своих бабушек, но я воспринял это как волю Божью, как послушание. Губкинские и старооскольские поначалу и в Курчатов ко мне приезжали. Ну и я периодически на праздники престольные езжу в Кунье, служу с отцом Владимиром. Связь с приходом сохраняется.
- В Курчатове у вас более образованная паства?
- Тут тоже разные люди: есть и уборщицы, и санитарки, и работники магазинов. Но много и людей с атомной станции: не только физики, но и инженеры, и квалифицированные рабочие. Это, безусловно, заслуга отца Георгия. Он построил храм, основал общину, помог прийти к Богу многим образованным людям. Мне поначалу было как-то неловко. В селе с бабушками общаться проще. Но потихоньку привык.
В каком бы звании не был человек, страсти у всех одинаковые, ревность одинаковая, зависть. Проблема была скорее не в том, что среди паствы больше образованных людей, а в том, что 16 лет я служил один, и, попав в многоклирный храм (тогда кроме меня еще три священника служили), да еще настоятелем, чувствовал себя неловко. Непривычная для меня ситуация, долго не мог освоиться, и только года через два почувствовал, что могу что-то делать.
- Вы мне еще в интервью для Правмира говорили, что не играете в духовных папочек, потому что духовные отцы и чада - это монашеская традиция. Наверное, бабушки в селе с такой просьбой и не обращались, а в городе наверняка ведь были случаи, когда люди подходили и просили вас стать духовным отцом.
- Подходили. Я всегда отвечал, что не берусь за такие серьезные вещи. Духовником – пожалуйста: что могу ответить, отвечу. Доступен я всем: и чадам, и не чадам. Любой может прийти ко мне на исповедь или на беседу. В постсоветское время сложилась странная традиция совмещать эти вещи: на исповеди люди не только каются, но и задают вопросы, причем не только духовные, но часто и житейские. Я в таких случаях всегда советую оглянуться и посмотреть, сколько народу стоит в очереди на исповедь, предлагаю прийти на беседу в другое время. Либо сразу договариваемся о времени, либо потом созваниваемся – у прихожан телефон мой есть. Пожалуйста, буду и час, и два слушать человека, вникать в его жизненную ситуацию. Но на исповеди у меня нет на это времени, да и неполезно превращать таинство в беседу. Мне кажется, что при этом размывается дух покаяния.
Возвращаясь к просьбе быть духовным отцом... Я отвечаю, что доступен для всех, и какая разница людям, считают они меня духовником, а я их чадами, или нет. Если регулярно исповедуются у меня и я в курсе их жизненных проблем, то считается, что священник - духовник. Хорошо, когда у прихожанина с каким-то священником складываются такие отношения. А вести кого-то за ручку я не могу, потому что сам спотыкаюсь.
Для некоторых прихожан такой мой подход – что им надо самим думать, решать, отвечать за свои решения, - оказался неожиданным.
- Их кто-то приучил к другому?
- Это же город. Что-то читали, от кого-то слышали. В то время младостарчество было в самом расцвете.
- Среди клириков курчатовского храма тоже были те, кто грешил младостарчеством?
- Были. Поэтому на проповедях пытался, не называя имен, объяснять, какое это вредное явление. Но то, что сложилось, трудно исправлять. Когда священников на приходе несколько, это сложнее, чем когда служишь один. Говорить об этом со священником один на один тоже бессмысленно. Жестко пресечь? Это создает ему репутацию гонимого. А на Руси ведь гонимые почти всегда пользуются уважением, и не важно, за правду они гонимы или за неправду. А с амвона я ко всем обращался и объяснял, что есть такое явление – младостарчество, о недопустимости которого говорил Патриарх – тогда еще Алексий II.
- По поводу младостарчества в церковной среде разногласий нет. Все сходятся во мнении, что явление это уродливое. А вот насчет послушаний я слышал разные мнения хороших священников. Имею в виду полное послушание духовнику. Все знают, что традиция это монашеская, но одни пастыри считают, что в миру такое вообще невозможно, а другие допускают, что в исключительных случаях возможно – если есть мирянин, готовый к такому послушанию, и духовник, способный к такому духовному руководству. Что вы думаете по этому поводу?
- Ну, если случится, что встретятся такой духовник и такой послушник…. Почему нет старцев? Потому что нет послушников. Эти игры в послушание связаны еще и с тем, что на самом деле слушаться никто не хочет. Будут теребить священника, пока он не скажет то, что нравится, и вот тогда человек начнет «слушаться».
Но и старцев в нынешнем понимании слова никогда не было много. В монастыре старец – это не всегда очень высокого ранга духовник. Просто по уставу монастыря новоначального поручали опытному монаху, у которого он проходил послушание. Для монастыря это, наверное, органично. Но дело в том, что монах отвечает только за себя, а семейный человек несет ответственность и за семью. Когда я только за себя отвечаю, могу сказать: верю, что даже если священник не какой-то прозорливец, через него мне будет говорить Бог, поэтому всё, что он мне скажет, я буду исполнять. Теоретически это и в миру возможно, если человек один, но мне кажется, что человеку с таким внутренним укладом лучше быть в монастыре.
- Вам известны такие случаи в миру или вы их только теоретически допускаете?
- Что есть в миру люди, готовые быть в послушании?
- Когда это не мечтательное желание подражать внешне святым, о которых читали, а действительно у человека такое внутреннее устроение, что ему полезно быть в послушании у хорошего духовника.
- Нет, лично мне такие люди не встречались. Сам я, и когда пришел в храм, и когда рукополагался, был примерно такого настроя, и этот мой настрой дал отрицательные результаты в семейных отношениях. Это доступно только одному. Семейный человек не может позволить себе такой роскоши.
И даже тогда я, несмотря на всё свое неофитское рвение, не был готов к очевидно неразумному послушанию. Когда я с этим сталкивался – а такие эпизоды бывали, - меня это напрягало. Я считал, что послушание должно оставаться в пределах разумного, а в патериках мы читаем много такого, что для современного человека безумие. Наверное, у тех, о ком написано в патериках, был такой внутренний уровень, что им это не казалось безумием, а воспринималось, как нормальная вещь.
- Вы с матушкой воцерковлялись вместе, а ведь есть немало семей, где один из супругов ходит в храм, а другой нет.
- Да, таких пар много, и я всегда советую своим прихожанам и прихожанкам, живущим с неверующими женами или мужьями, уходить от скандалов и вообще вести себя прилично, чтобы у неверующего супруга церковь не ассоциировалась с домашним террором.
Бывало, когда прихожане мне рассказывали о каких-то сложностях в семейных отношениях, я предлагал прийти вместе с неверующим супругом. Не на службу, а на беседу. Некоторые приходили, и даже были случаи, когда после таких бесед неверующий начинал интересоваться и ходить в храм, становился верующим. А кто-то как не ходил, так и не ходит, но у человека уже нет предубеждения против Церкви.
- А есть в приходе семьи, где один из супругов постоянно исповедуется у вас, а жена у другого священника?
- Был случай, когда муж ходил ко мне, а жена к другому священнику, потом он тоже стал ходить к тому батюшке. Не вижу в этом проблемы. Человек вправе выбирать, к кому ходить. Конечно, если у духовников мужа и жены разные подходы, могут возникнуть какие-то семейные конфликты. Дело не в том, один духовник у супругов или разные, важно, чтобы священники эти мыслили в одном духе. А так не всегда бывает даже на одном приходе. Я не считаю, что я всегда прав, но поскольку я начинал свое служение и 16 лет служил один, мне по-прежнему кажется, что когда священник один, ему во многом легче. Понял, что ошибся – исправил ошибку. А когда двое или трое, сложнее.
- Наверное, вы, как и все священники, часто сталкиваетесь с проблемой ухода детей из Церкви?
- Да. Это общее явление. Господь попускает. Ведь то, что ребенок ходит в храм, не его заслуга, а родителей или бабушки. Важно, чтобы человек сам пришел. Не по привычке, не по выучке, а сам, как личность, сделал свой выбор. Задача и родителей, и священника сделать так, чтобы у ребенка от храма, от церковного детства осталось светлое чувство. Скорее всего, он уйдет – вопрос, на большое расстояние или на малое, - но когда ему станет плохо, - а в жизни обязательно рано или поздно станет плохо, - важно, чтобы он знал, куда можно прийти.
С 2000 года в Курской епархии существует детский летний православный лагерь «Исток», куда съезжаются дети со всей области. Это тоже детище отца Георгия и его матушки Елены, потом мы с моей матушкой – тоже Еленой - занимались лагерем, а в последние годы эстафету приняли отец Виталий Калинич со своей матушкой Татьяной. На территории лагеря храм, каждое утро служится молебен с чтением Евангелия, объяснением, по воскресеньям и праздникам литургия, а в остальном то же самое, что во всех лагерях: лес, речка, есть кружки, игры, пешие походы, велосипедные. Надеюсь, что лагерь тоже останется для многих светлым воспоминанием о церковном детстве.
Хуже всего насильственное вождение ребенка в храм. Тогда у него будут о храме негативные воспоминания. Любое насилие оставляет в душе травму.
А некоторые остаются. Один алтарник, которого я знаю с детства, теперь диакон нашего храма. Когда он оканчивал школу, думал: пойти в семинарию или куда-то еще? Я посоветовал ему приобрести сначала светскую профессию, подрасти, сказал, что храм от него никуда не уйдет. Не настаивал, но предложил ему это как вариант, и он прислушался к совету. Окончил физмат Курского университета, поработал преподавателем в школе, женился, стал отцом, сейчас учится заочно в семинарии, и этим летом его рукоположили в диаконы. Я очень рад за него! Человек получил хорошее образование, повзрослел, и уже осознанно предпочел светской карьере служение в Церкви.
- Вы думали, что именно ему лучше сначала получить светское образование, а уже потом идти в семинарию, или в принципе считаете, что сразу после школы поступать в семинарию рановато?
- Наверное, есть дети, для которых это единственный путь – со школьной скамьи в семинарию. – но вообще я считаю, что это не лучший вариант. Человек, особенно мужчина, начинает что-то понимать ближе годам к 25. И вот представьте такого молодого человека, который сразу после школы поступил в семинарию, принял сан, а потом вдруг понял, что это не его. Может такое быть? Может. Человек не потерял веру, не совершил смертного греха, отлучающего его от Церкви, просто понял, что хочет в Церкви быть мирянином, а не священником. Допустимый вариант? Да. Это не грех. Но если человек после школы поступил в семинарию, быстро рукоположился, а потом вдруг понял, что поспешил с этим выбором, не чувствует готовности к такому ответственному служению, ему особо некуда идти: образование только духовное, профессии никакой нет, а у него семья. Трудная ситуация, а такие случаи бывают.
Или еще распространенный вариант. Рукоположили выпускника семинарии, направили на приход. Ему всего 22 года. Мальчишка, у него еще взрослый характер не сформировался, а он власть почувствовал и давай свои порядки на приходе наводить. Часто из лучших побуждений, романтических, но ничего не получается, всё рушится именно потому, что романтические иллюзии есть, а жизненного опыта никакого. Это и для священника трагедия, и для прихода.
А вот если он станет священником в 30 лет, имея высшее образование или просто какую-то специальность, он больше пользы принесет. Больше, потому что выбирает священство осознанно, отказываясь от каких-то видимых перспектив на светском поприще, и, главное, потому что знает жизнь. Когда человек становится священником, жизненного опыта набираться сложно, потому что в священнической жизни коридор достаточно узкий.
Я крестился в 36 лет, священником стал в 40. Конечно, наделал ошибок и до рукоположения, и после, но если бы не приобретенный до этого жизненный опыт, если бы всё произошло лет на 20 раньше, думаю, ошибок этих было бы гораздо больше, и всё было бы трагичней.
