Многим идея основательного использования интеллекта в религии представляется почти отталкивающей. Интеллект кажется таким холодным, невозмутимым и оценивающим — а воля такой теплой и светлой. Действительно, радость воли всегда описывается в терминах тепла — такие слова, как горячность, пламенность и т.п. связываются в нашем сознании с горящим костром: и мы испытываем страх, что интеллект может этот костер потушить. Опять же, многие, даже те, которым перспектива использования интеллекта в религии не представляется отталкивающей, рассматривают таковое использование по меньшей мере как необязательное и — если речь идет о мирянине — как нечто потенциально опасное. Можно, говорят они, любить Бога и без солидного изучения церковного учения. Действительно, говорят они, развивая свою мысль, некоторые из самых святых людей, которых они знали, были вовсе необразованными. Многим богословам далеко до святости старого ирландца, который смиренно читает молитвы по четкам. Впрочем, все эти рассуждения настолько нелепы и ошибочны, что их едва ли стоило бы опровергать. Человек может быть сведущим в догматике и при этом гордым, жадным или жестоким: знание не заменит любовь, если любви нет. Равным образом, добродетельный человек может быть невежественным, но невежество не добродетель. Странным был бы тот Бог, Которого можно было бы тем сильнее любить, чем меньше о Нем знаешь. Любовь к Богу — это не то же самое, что знание о Боге; любовь к Богу неизмеримо более важна, чем знание о Боге; но если человек любит Бога, даже зная о Нем мало, он будет любить Бога больше, если он узнает о Нем больше, ибо любая дополнительная информация о Боге — это дополнительная причина полюбить Его. Это правда, что некоторые способны сильно любить при малом знании; правда и то, что некоторые способны извлечь больше света из малого объема информации: ибо любовь помогает зрению. Но ведь и зрение помогает любви! В конце концов, человек, применяющий свой интеллект в религии, применяет его для того, чтобы увидеть, что в ней есть. Но альтернатива способности видеть, что в ней есть, — это или не видеть, что в ней есть, т. е. тьма, или же видеть то, чего в ней нет, т. е. двойная тьма. И это просто немыслимо, чтобы тьма, будь она обычная или двойная, предпочиталась свету. В действительности, свет — это радость ума, точно так же, как тепло — это радость для воли. Но и тепло, и свет суть действия огня: тепло есть ощущаемый огонь, а свет — видимый огонь (и видимый кем-то). Странно было бы ценить лишь одно из действий огня и не ценить другое, тем более, если речь идет о том огне, в образе которого нам предстает Св. Дух. Странная иллюзия — считать, что в темноте теплее, и что легче любить Бога в темноте или, лучше сказать, в сумерках, поскольку христианин никогда не может находиться в полной тьме. Мы можем спастись и даже стать святыми, не обладая особыми знаниями, ибо святость идет от воли, и нас спасает то, что мы любим, а не то, что мы знаем. Но все равно знать истину чрезвычайно важно. Это важно по причине, о которой мы уже упомянули, а именно, что всякая новая информация о Боге — это дополнительная причина для того, чтобы полюбить Его. Это важно также и по той причине, которая сразу не приходит нам в голову, а именно, что в отталкивающе тяжелой борьбе за то, чтобы стать добрым, воле человека неоценимую помощь оказывает ясное видение интеллектом реальной вселенной. Пока наш разум не проделал такого рода исследования, дело обстоит таким образом, что Церковь живет в одном мире (который, как ни странно, представляет собой реальный мир), а мы живем в другом. Одно практическое следствие этого заключается в том, что законы праведной жизни, провозглашенные Церковью, а именно, нравственные законы, являются естественными и очевидными законами реального мира и будут казаться и нам таковыми, если мы аккомодируем наш разум к реальному миру; в то время как в тех сумерках, в которых мы живем сейчас, провозглашенные Церковью нравственные законы часто кажутся странными и неразумными, что отнюдь не облегчает задачу послушания. Таким образом, все бремя праведной жизни перекладывается на волю, — делай это, потому что так велит Церковь — без всякой помощи со стороны интеллекта, более того, при активном его противодействии, ибо он естественным образом стремится формировать суждения в соответствии с той смутно и искаженно воспринимаемой реальностью, которая находится в его поле зрения. А это, в конце концов, просто жестоко по отношению к воле.
