Последний роман Ивана Шмелева
Переписка Ивана Сергеевича Шмелева с Ольгой Александровной Бредиус-Субботиной началась в 1939 г. К этому времени И. С. Шмелев не только признанный писатель, но один из наиболее русских писателей эмиграции: один из тех, чье творчество воспринимается как связь с утраченной родиной, как глубочайшая нравственная ценность. Позади огромный жизненный и творческий опыт. Уже написаны романы «Солнце мертвых», «История любовная», «Няня из Москвы», «Богомолье», первые книги «Лета Господня» и «Путей небесных» — те произведения, по которым и сейчас мы представляем себе творческий облик И. С. Шмелева. Известность пришла к И. С. Шмелеву уже в 1911 г. после публикации повести «Человек из ресторана». Судьба «маленького человека» становится в творчестве Шмелева зеркалом, в котором отражается и оценивается все «содержание» жизни, «правда», которую ищут и писатель, и герой повести. Уже в рассказах 1914—1915 гг. (сборник «Суровые дни») слышна нарастающая тревога: война не только разрушила размеренный уклад, но и лишила человека нравственной опоры: выбросила из привычной, хотя и трудной колеи в бездорожье. Февральскую революцию Шмелев, тем не менее, принял восторженно. Для него революция это не только социально-экономические преобразования, а в первую очередь возможность иной, более справедливой жизни. Октябрьский переворот и Гражданская война навсегда разделили жизнь писателя на «до» и «после». В январе 1921 г. был расстрелян единственный горячо любимый сын Шмелева. «С ним все ушло, с ним взяли у меня все, всю мою силу и волю, — жизнь, осталась одна шелуха. И вот живу я с грамотой охранной, с телеграммой тов. Калинина о покровительстве. Горько, больно. Вот она, скверная усмешка жизни. Вся моя «охранная-то грамота» в сыне была» {РГАЛИ. Ф. 1398. Оп. 2. Ед. хр. 645. Л. 1—2 об.} — писал И. С. Шмелев В. В. Вересаеву в декабре 1921 г. От этой трагедии Шмелев не оправится никогда. Во всем его дальнейшем творчестве можно найти ее отзвуки, как бы ни укрыта, затаена была личная боль автора. Два года спустя, в эмиграции, Шмелев за четыре месяца напишет произведение, донесшее до сегодняшних дней остроту событий, переломивших не только жизни людей, но и историю народа. И для современного читателя роман-эпопея «Солнце мертвых» — один из наиболее страшных подлинных документов, «обвинительных свидетельств» произошедшего. Даже эмигрировав, Шмелев остался (а вернее — в полной мере стал) национальным писателем. В 20 — начале 30-х годов Шмелев создает свою Россию — целый мир, ушедший из гремящего XX в., — «страну, которой нет на карте». По словам знакомого писателя, «Иван Сергеевич жил в двух планах: один — это существование писателя-эмигранта с его материальными и житейскими невзгодами и печалями. Другой — это был целый мир, какое-то мистическое житие в России» {Мищенко А. Иван Шмелев // Возрождение. 1971. No 233. Цит. по изд.: Черников А. П. Лики жизни. Калуга, 2002. С. 61.}. Именно тогда написаны романы «Лето Господне» (1927—1931, первая книга), «Богомолье» (1931), «Няня из Москвы» (1933) и сборники рассказов, которым сам Шмелев дал подзаголовок «Про нашу Россию». Последнее десятилетие стало наиболее сложным в жизни писателя. Смерть жены была тяжелым ударом для И. С. Шмелева: он утратил опору, много лет поддерживавшую его. В 1936—1937 гг. И. С. Шмелев думает и о завершении своего пути, разбирает рукописи и переписку, раздает личные вещи. Дописав первую часть «Путей небесных» буквально за несколько дней до смерти жены, писатель обрывает работу над романом. Именно во время безнадежности, сомнений и глубокого одиночества, И. С. Шмелев получил первое письмо О. А. Бредиус-Субботиной — пока еще просто одной из его «по-читательниц», корреспонденток. Начинается «роман в письмах», который, по глубокому убеждению самого И. С. Шмелева, стал одним из главных событий его жизни, вобрав в себя все, пережитое и написанное, принесший новые жизненные силы и творческие планы. Ольга Александровна Субботина (1904—1959) родилась в Угличе, в семье потомственного священника. Весь жизненный уклад семьи Субботиных воспитал в дочери чувство глубокой религиозности, острое переживание православия как необходимой основы жизни. Именно эта «наследственная религиозность» (слова самого И. С. Шмелева) и вызвала у писателя чувство внутреннего родства, которое он ощутил уже в первых письмах своей корреспондентки. Еще в детстве, а особенно, в гимназические годы, проявилась творческая одаренность Ольги Субботиной — необычайно яркое образное мышление, задатки будущего художника. Окончив гимназию (преобразованную после 1917 г. в школу II ступени) О. А. Субботина поступила в художественное училище. Среди бурлящих течений 1920-х гг. религиозная тематика живописи выглядела смешным анахронизмом, непонятным и ненужным новой жизни. Оборвав учебу, Ольга Александровна лишилась возможности получить художественное образование. Невозможность реализовать себя в творчестве наложила свой отпечаток на характер и судьбу Ольги Александровны: в течение многих лет это была постоянная боль, исказившая ее жизнь. В 1922 г. вместе с другими учеными был выслан за рубеж отчим О. А. Субботиной, ректор Казанского университета Александр Александрович Овчинников. В следующем году семья последовала за ним, и Ольга Александровна оказалась в эмиграции. Первые годы в Берлине были трудны для семьи Субботиных. Необходимость стабильного заработка определила выбор профессии — окончив медицинские курсы, Ольга Александровна поступила на работу в госпиталь. В начале 1930-х гг. произошло знакомство О. А. Субботиной с И. А. Ильиным, постепенно перешедшее в духовное водительство философа. Под влиянием И. А. Ильина Ольга Александровна совершила наиболее важные поступки в своей жизни. Именно его слова о мессианском призвании русской эмиграции (донести до Европы и Америки подлинную религию и подлинную культуру) сыграли решающую роль в замужестве Ольги Александровны. В 1937 г. она вышла замуж за Арнольда Бредиуса ван Ретвельда и переехала в Голландию. Живя в Голландии, Ольга Александровна поддерживала постоянную переписку с философом. Поэтому отражение «романа в письмах» между О. А. Субботиной и И. С. Шмелевым можно увидеть и в «Переписке двух Иванов» — переписке И. С. Шмелева с И. А. Ильиным. Казалось бы незаметная фраза, краткое упоминание в одном из писем Шмелева 1939 г. означали начало большой, последней любви писателя. «Написала мне из Голландии О. Bredius-Soubbotina, — благоговеет перед Вами» {Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. М., 2000. Т. 2. С. 274.}. Столь же коротко отозвался о ней Ильин: «Субботины — целое гнездо хороших людей. Пишут недавно: мать и сын в Берлине (мой ученик), а дочь замужем в Голландии» {Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. Т. 2. С. 275.}. Шмелев ответил на письмо Ольги Бредиус-Субботиной, постепенно завязалась переписка, ставшая необходимой обоим. Из писем И. С. Шмелева к И. А. Ильину: «Чудесно раскрывается мне душа О. Субботиной-Бредиус. Она исключительная, светлая, умная, душевно и духовно богатая, — непохожая на всех. Какая она, Вы знаете? Маленькие ее письма полны ласковости, нежности. Жалею, что так и не придется встретиться. Она поражающе чутка сердцем, и вся она — болеющее сердце. Но почему она — одна? Впрочем — такая всегда — одна» {Там же. С. 293.}. Постепенно взаимная симпатия переросла в более глубокое чувство. Сходство имен (Ольга Александровна Шмелева — Ольга Александровна Субботина), внешнее сходство, постоянно подчеркиваемое Шмелевым, позволили ему видеть в Ольге Субботиной повторенье «первой» Оли: «Хотел бы побеседовать с ней вслух, многое сказать… — послана она была мне покойной моей Олей, во укрепление: это я твердо знаю. Ибо есть у меня знамение сего дара…» {Там же. С. 307.} В это время Шмелев возобновляет работу над романом «Пути небесные», прерванную после смерти жены. Ольга Александровна Субботина становится прототипом Дариньки (главной героини) второй части романа. Письма Шмелева к Ильину полны восхищения, радости, творческой энергии. «Она чиста, открыта, детска, и, часто, непостижима для меня. Она давно-давно была в моих предчувствиях, и я несчастен, что она… лишь коснулась моей жизни. […] Но знаю я, что перепиской за почти 7 лет, мы многое нашли друг в друге, настолько, что других слов не надо. Мне было даровано счастье увидеть чудо русской женщины — во всем» {Там же. С. 423.}. Сравнивая «Роман в письмах» с «Перепиской двух Иванов», можно заметить, что наиболее верно характер Ольги Субботиной Шмелев передает именно в письме к Ильину: «…В Ольге Александровне я встретил лучшее издание персонажей — некоторых! — Достоевского. При всем обаянии — поразительнейшей одаренности!.. — но такие вывихи… такие «спазмы»… Господи, я плачу… Ведь такая душа, сердце… будь светло направлены — огромное могли бы творить в Жизни!» {Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. Т. 3. С. 80.}. «Будь я в ином плане писаний, да будь я моложе лет на 20—25 — я бы, м. б., провел ее — такую — в романе. В ней есть несомненная, яркая русскость и страшный душевно-духовный опыт предков. […] Страшный груз… — сколько взято на душу всего поведанного на исповедях! […] Но… много «чувствительности»… — в ней-то и растрачивается глубина-подлинность. Все проходит вспышками, до… «припадков», условно говоря. Проходит, не осекаясь глубоко. Скольжение. Странный характер, — удивительная мягкость и — порой — непостижимая жесткость, — такая крутая смена, — «буерачность» и души, и сердца. […] Не хочу судить: жалею, глубоко жалею. Какой бы это был бриллиант, — если бы поддался алмаз граненью!..»{Там же. Т. 3. С. 89—90.} Слова Ольги Александровны, повторенные Шмелевым в одном из писем к Ильину, прекрасно иллюстрируют то огромное влияние, которое имел на нее философ: «Как прав Иван Александрович! Как блестящи его выводы! Как верны! Мне он много дал опоры и как бы дал ключ к уразумению себя, — не в смысле искусства, а в общем. Как ключевая вода — кристально ясен ум его. Какая точность. Люблю такую точность, такую деловитость. Но она у него всегда не без тепла. И это чарует»{Там же. Т. 3. С. 83.}. Тем не менее, когда во время наиболее тяжелой ссоры с Ольгой Субботиной Шмелев обратится к Ильину за поддержкой, отзыв Ивана Александровича поразит его своей холодностью: «История с Ольгой меня не удивляет. Не хотел мешать Вам — давно уже помалкиваю. Я знаю ее лучше. Теперь Вы видите ее вернее. От Достоевского и от великих талантов там ничего и никогда не было. А от обычного женского тщеславия — даже в религии — тем более в религии — край непочатый» {Там же. Т. 3. С. 81.}. Шмелев горячо возразит ему, однако здесь, как и в отношении романа «Пути небесные» мнения корреспондентов разойдутся, и эти вопросы они будут обходить молчанием. «Я упомянул про героинь Достоевского в смысле «неистовства истерического», «одержимости»… а не про «таланты». Нет, она талантлива, и очень […] А, все бы рассказать — бумаги не хватит. Сколько я сил положил, чтобы огранить… Она за эти 8 лет очень выросла! Накопилось всего. Иные письма восхищают… да, блеском. Я не ошибусь. Да и я не из нищих… если когда объявится эта «переписка»… — умопомрачительное «литературное событие»! Клады… неисчерпаемые по разнообразному содержанию и — захвату! Не было еще такого, знаю. А эпоха-то!!!! чего-чего не пришлось коснуться!..» {Ильин И. А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов. Т. 3. С. 85—87.} Кем была в жизни Шмелева Ольга Александровна Бредиус-Субботина? В своем резком отзыве Ильин не одинок. Тем не менее, именно ее письма давали Шмелеву силу жить после всех потерь, и не просто жить, но продолжать работать. К ней, перед смертью, он обращает свое последнее письмо (написанное под его диктовку сиделкой — Иван Сергеевич уже не мог писать), к ней, в течение двенадцати лет, обращены самые нежные слова Ивана Шмелева.
* * *
Тематика переписки И. С. Шмелева с О. А. Бредиус-Субботиной была широкой — литературные и художественные течения русской эмиграции, судьбы Православной Церкви в СССР и за рубежом, догматика и религиозная философия, пути возрождения России. И. С. Шмелев обращался к Ольге Александровне по поводу своих лучших произведений, специально перепечатывая и исправляя их для нее. Понимая ее одаренность, И. С. Шмелев советовал ей (часто и упрекая) вернуться к творчеству, разбирал и оценивал ее работы в своих письмах. Что же представляли письма Шмелева к ней? Прежде всего, это «дневник писателя» за последние 12 лет: повседневная жизнь в Париже, картины оккупации, англо-американская бомбежка, нужда, постоянные заботы о пропитании, болезни, поездка на год в Швейцарию, литературные выступления, его оценки себя и близких — и это все изо дня в день. Нередко Шмелев обращается к прошлому, вспоминая детство, смерть отца, жизнь в деревне, рождение сына, первые произведения, трагедию Крыма, болезнь и смерть жены. Одна из постоянных тем переписки — отношение Шмелева к писательству, истории русской литературы и ее предназначению. «Писатели наши православные… — это отсеянное изо всего народа. Говорю о подлинных, их совсем немного у нас было, не нынешних…» (из письма 26.09.1941). Замечательна его характеристика Ф. М. Достоевского. В понимании Шмелева, произведения Достоевского стали как бы рубежом, вехой в истории русской литературы. Достоевский в равной степени и наследник Пушкина (и даже более глубоко — наследник религиозной традиции русской литературы), и предвестник «грядущего разброда». «Романы его — это опыты его — не отстоявшееся вдохновение… и потому не от Пушкина, не от Толстого. Те — певцы, а он — пророк, и страстный, и потому смутен. Он ставит себе задание, всегда. Страшно субъективен, горяч, сам в себе бунтует. Все его «герои» — он. И всегда — вопрос, возмущение, бунт. Бушующий внутренний, скрытый мир человеческих страстей и мыслей — вот что дал Достоевский — _б_о_л_е_з_н_е_н_н_о_е_ в человеке. Иное — просто гениально по мыслям, по «взрывам» — возьми хоть «Легенду о Великом Инквизиторе»… Но искусство — преодоление хаоса, облечение в форму, по слову «да будет!». Тво-ре-ние… Достоевский лишает, а не дает» (из письма 15.09.1943). И. С. Шмелев неоднократно пишет о классиках русской литературы. Интересны и его оценки своих современников. В ряде писем охарактеризованы К. Д. Бальмонт, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Л. Н. Андреев, А. М. Ремизов, А. Н. Волконский, А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст и др. Более подробно Шмелев пишет о Николае Евреинове в связи с возможностью театральной постановки «Человека из ресторана». В переписке последовательно обсуждается, иногда вызывая споры, творчество И. А. Ильина. «В нем есть порядком склонность «учительствовать» и «регламентировать». Даже и в _м_о_л_и_т_в_е_н_н_о_м — дидактик и методик. О молитве… — он может хорошо сказать, но не для молитвы». «Иван Александрович — острый аналитик, творец схем, но… не образов. При этом он тонкий критик, я бы сказал — единственный настоящий в наше время». «Я — полная противоположность, хоть он и настаивает, что я мыслитель, большой даже… Нет, мысли мои воплощены в живое, живущее — это мысли-чувства, в них ходит-бьется живая кровь. Мне не надо исписывать сотни страниц чтобы внушить осмысление вещей и соотношение их, это дается искусством — в миг один — жестом, словом, действием принятого в сердце персонажа» (из писем 27.04.1942 и 31.08.1942). Значительная часть писем содержит варианты произведений самого Шмелева: главы романов «Лето Господне», «Богомолье», повести «Куликово поле», фрагменты рассказов («Рождество в Москве», «Под горами», «Трапезондский коньяк», «Свет во тьме» и др.). Нередко работа над произведением продолжалась и в процессе переписки — правка Шмелева уже по перепечатанному тексту. Среди этих писем наиболее интересны комментарии Шмелева к своим произведениям и размышления о них. Для изучения творческого наследия Ивана Шмелева особенно важны письма позднего периода — 1943—1950 гг. В это время Шмелев возобновляет работу над романом «Пути небесные» (второй том), прерванную после смерти жены. Вместе с работой над второй частью романа в жизнь Шмелева входит его героиня. В письмах приведены фрагменты романа и авторские пояснения к ним. «Последнюю главу [«Пути в небе»] я изменял раз пятнадцать! Больше, лучше — я не могу. Совесть спокойна» (1947 г.). Однако более интересны планы и заметки, посвященные третьей и четвертой частям «Путей», раскрывающие сюжетную и философскую сторону незавершенного романа: «»Пути» творились, вырастали незаметно. Я Вас любил — и они любили, росли… Сколько в них вливалось! Я воскресил — я же творю их, я имею право, как Творец! — я воскресил моего Диму… я ему дал Дари… я дал ребенка им… я дал страдание-искупление, сверх всего, огромного… гимн творению, Творцу, земле и небу. Небо я спустил к земле и сочетал их…» (из письма 10.10.1941). Роман «Пути небесные» подводит итог не только творчеству Шмелева, но, в его понимании, и «беспутью» литературы XX в. Роман призван «направить», вернуть современную литературу к истоку словесности. С осмыслением литературного творчества переплетается тема православия. Если в церковных обрядах Шмелев видит вершину творчества, отражение соборного духа церкви, то многие догматические положения вызывают напряженные раздумья писателя. В первую очередь это вопросы оправдания Бога и человеческих страданий. Мировая война воспринимается им как «суд истории», подготовление человечества к Третьему завету, новому Откровению. Подобная трактовка очень близка религиозно-философским исканиям последователей Владимира Соловьева, которым в целом ряде своих произведений («Неупиваемая чаша», «Пути небесные») отдает дань и Шмелев. С православием неразрывно связана для Шмелева тема родины. Отношение писателя к СССР и Второй мировой войне гораздо сложнее односторонне понимаемого «коллаборационизма». СССР никогда не существовал для него как Российское государство (в этом взгляды Шмелева очень близки И. А. Ильину). С точки зрения Шмелева, после Октябрьского переворота подлинная Россия была парализована чуждой ей властью, перестала существовать как реальное государство. Только с уничтожением «бесовского ига» возможно возрождение России и возвращение на родину писателя и его произведений. Шмелев неоднократно высказывается о желаемом, «необходимом» поражении СССР во Второй мировой войне, но в то же время все его произведения обращены не к эмигрантской диаспоре, а к русскому народу. Возникший в мировоззрении Шмелева разрыв между «душой» Родины и ее «территорией» возводит переживаемые события почти на апокалипсическую высоту. С точки зрения Шмелева мировая война должна стать последним испытанием на пути к возрождению, это катарсис России — очищение через страдания. В подобной трактовке нападение Германии на СССР становится необходимой борьбой со злом — большевизмом. В переписке появляется образ Рыцаря {Не совсем ясно, что конкретно имеет в виду писатель в письме от 30.06.1941 («…подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола…»). Вероятно, подразумеваются Гитлер и Сталин, хотя возможно, что И. С. Шмелев использует обобщенный образ борьбы со злом.}, с победой которого связаны для писателя и возвращение на родину, и возможность встречи с Ольгой Александровной. Убеждение в том, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом ради возрождения подлинной национальной России было присуще не только И. С. Шмелеву, но и определенным кругам русской эмиграции. Именно это, вполне объяснимое стремление было в дальнейшем успешно использовано нацистской пропагандой. В зависимости от того, к каким слоям населения она обращалась, использовались два почти противоположных образа России. Если первый образ представлял извечного врага Германии и всей цивилизации, то второй — возможного союзника, страны европейской культуры, но крайне враждебной идеологии. Так, в учебниках, изданных в 1942 году в Риге, на примере текстов И. Шмелева, Д. Мережковского, К. Бальмонта объяснялось, как и зачем надо любить и защищать Россию {Именно в ответ на эту более тонкую пропагандистскую установку Сталин, умело манипулируя национальным самосознанием, был вынужден частично реабилитировать прошлое России, восстановить влияние Православной Церкви. Об этом см. Горяева Т. М. «Убить немца». Образ противника в советской пропаганде // Родина. 2002. No 10. С. 41—44; Константинов С. В. «Хайль Сталин!» Школьная политика Третьего рейха // Родина. 2002. No 10 (специальный выпуск). С. 51—53.}. Те же имена были представлены в «Народных календарях» — книгах, предназначенных для жителей оккупированных территорий {Новая Европа на 1942 год. Новый календарь Спутник Сельского хозяина. II выпуск. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 100. Л. 76—79.}. И во всех этих изданиях произведениям И. С. Шмелева отводилось главенствующее место. Тем не менее, уже в 1943—1944 гг. позиция писателя значительно меняется. В первую очередь это связано с реалиями жизни в оккупированном Париже (любая информация о событиях на территории СССР подвергалась жесткой цензуре) и судьбами знакомых писателя, многие из которых погибли в концентрационных лагерях. Значительную роль сыграли здесь и письма Ольги Александровны, сопоставившей авторитарные режимы СССР и Германии. Иносказательно называя Гитлера и Сталина («хирург», «семинарист»), О. А. Бредиус-Субботина смогла донести до писателя свою позицию, минуя нацистскую цензуру. Образом войны становится уже не Рыцарь, а машина тоталитаризма, уничтожающая все на своем пути. К письмам Ольги Александровны И. С. Шмелев относился гораздо глубже и трепетней, чем к обыкновенной частной переписке. Уже в письме 1941 г. он пишет о ее значении: «Оля, ты можешь сжечь мои письма? Я не могу — твои… это ты — живая, вечная. Ты можешь закрыть себя, снять свое имя, но отнять у жизни ценнейшее — подобного не было в веках! — это грех. Мы поем друг друга. Мы находим новое в любви…» (из письма 26.12.1941). Для Шмелева переписка становится живым произведением, наиболее важные в литературном отношении письма он перепечатывает на машинке и просит Ольгу Александровну сохранить их. В 1944 г., для того, чтобы не разрывать переписку, Шмелев разбирает письма Ольги Александровны и пересылает их ей. Из письма 3 марта 1944 г.: «Я запаковал все твои письма в четыре пачки, 270 писем! На каждой написал: «Может быть опубликовано только с разрешения автора и только вместе с моими письмами к О. А. Бредиус-Субботиной», и отвез к профессору Карташеву… Я успокоился, когда отвез их. Сердце свое укрыл… Очень хорошо, что [ты] решилась положить в сейф мои письма в тихом городке… Одни без других не могут получить жизни». К концу жизни И. С. Шмелев все больше укрепляется в мысли, что переписка должна быть опубликована. «Мы, Олечка, сами должны отредактировать нашу переписку. Создастся небывалый роман, огромной художественности, опыта, захвата. Должны решить, что оставить, что закрыть, и определить срок будущего опубликования. Это должно остаться. Этот роман будет переведен на все языки» (из письма 24.11.1946). И. С. Шмелеву было не дано завершить «Пути небесные». Как писала Ю. А. Кутырина «роман остановился на слове, которое явилось завершающим и всеисчерпывающим: «… Евангелие… тут все»». Но «духовный роман», как называл его сам Шмелев, был осуществлен в переписке с Ольгой Александровной: «Жизнь написала роман. Сего не выдумать. Это сердца наши — себя отдали» (из письма 21.02.1947). Сейчас, когда выполнена воля писателя и его переписка с О. А. Бредиус-Субботиной опубликована, читателям стали доступны бесценные сведения о жизни, творчестве, «пути небесном» И. С. Шмелева и той, которой были посвящены последние годы его жизни.
Л. В. Хачатурян
Комментировать