Оглавление
В книге «Кесарю кесарево?» протоиерей Андрей Кордочкин пытается ответить на сложные вопросы, которые неизбежно встают перед современными верующими: должен ли православный человек быть патриотом? всякая ли власть от Бога? насколько для христианина важно его земное Отечество? существуют ли у патриотизма нравственные ограничения? Свои размышления о взаимоотношениях личности и государства автор строит на глубоком историческом анализе, предлагая вниманию читателя мнения выдающихся людей разных эпох: мыслителей, философов, поэтов, писателей, богословов, историков и священников.
Об этой книге
Александр Архангельский,
писатель, телеведущий:
О патриотизме пишут много. То в восторженном духе «Жизни за царя» великого Глинки, то в резко критическом стиле не менее великого Толстого. Но патриотизм как богословская проблема — так вопрос ставится впервые. Родина христианина — небо, место действия — конкретная страна. Что говорит Писание об этом ключевом противоречии? Чему учат отцы? Что думает братия — она же русская литература? Краткий, но полный обзор ответов на эти вопросы дает книга о. Андрея Кордочкина.
Елена Зелинская,
журналист, писатель:
Блестящее исследование понятия патриотизма как отношения к государству. Автор ведет нас от Евангелия через жизнь и мучения первых христиан, Византию, Москву Ивана Грозного, Европу, Российскую империю, Советскую Россию в наши дни, показывая, что понимали во все эти времена под патриотизмом.
Убедителен подбор точек зрения на тему в исторической перспективе. Авторское мастерство вызывает удивительный эффект — люди, разделенные веками, расстоянием и культурой, ведут диалог между собой, соглашаясь или споря, так, как будто они здесь и сейчас. Приведенные в книге цитаты производят такое впечатление, что все эти мнения высказываются людьми одного круга, воспитания и образования. Причем сама тема не претерпела какого-либо развития — она все та же и так же обсуждается, и мнения разделяются все так же, как и все эти две тысячи лет.
Автор определенен в своих взглядах, но не навязывает их читателю. Он приводит свои размышления и только надеется, что читатель если изначально не разделял его точку зрения, то хотя бы задумается. Позиция автора вызывает светлое чувство и надежду.
Тутта Ларсен,
теле- и радиоведущая:
Слово «патриотизм» сегодня имеет столько смыслов и оттенков, иногда противоположных, что кажется — лучше им вообще не пользоваться. Тебя могут не так понять. Но отношения между личностью и государством, гражданином и родиной — это существенная часть жизни каждого из нас. В своей книге протоиерей Андрей Кордочкин не дает единого ответа на вопрос, что такое патриотизм, но глубоко исследует историю явления от Аристотеля до наших дней и находит множество ответов. «Коллективный нарциссизм» или «любовь к земле под ногами»? Отечество: земное или небесное? Прочитав эту книгу, читатель, я надеюсь, сможет определиться со своим отношением к патриотизму и ответить себе на вопрос: какой я патриот?
Посвящается Никите Кривошеину — русскому патриоту, безродному космополиту и узнику ГУЛАГа
Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего.
Я горячим рожден патриотом,
Я весьма терпеливо стою,
Если войско, несметное счетом,
Переходит дорогу мою.
Ускользнут ли часы из кармана,
До костей ли прохватит мороз
Под воинственный гром барабана,
Не жалею: я истинный росс!
Н.А. Некрасов
Вы говорили мне: «Величие моей страны поистине бесценно. И все, что способствует ему, — благо. В мире, где уже ничто не имеет смысла, те, кому, подобно нам, молодым немцам, посчастливилось обрести его в судьбе своей нации, должны принести ему в жертву все до конца». В ту пору я любил вас, но уже эти слова поселили во мне отчуждение. «Нет, — возражал я вам, — не могу поверить, что необходимо все подчинять цели, к которой стремишься. Есть средства, которые извинить нельзя. И мне хотелось бы любить свою страну, не изменяя в то же время и справедливости. Я не желаю родине величия, достигнутого любыми средствами, замешенного на крови и лжи. Нет, я хочу помочь ей жить, помогая жить справедливости». И тогда вы мне сказали: «Значит, вы не любите свою родину».
А. Камю.
Письма к немецкому другу
От автора
В английском языке термин «патриот» впервые зафиксирован в 1577 году, а «патриотизм» — лишь в 1726-м. Основное значение слова «патриот» в современном английском языке, согласно «Оксфордскому словарю английского языка», — «человек, который любит свою страну, особенно тот, кто готов поддерживать ее права и свободы и защищать ее от врагов и недоброжелателей». Согласно авторам того же словаря, «патриотами» первоначально называли варваров жители греческих полисов.
Американским философом Д. Клейнигом было предложено определить патриотизм как loyalty for one’s country — лояльность/верность/преданность своей стране[1]. Обычно эта лояльность предполагает готовность защищать интересы страны и бороться с ее врагами — что, собственно, совпадает и с оксфордским словарем. Именно этого определения патриотизма мы будем придерживаться в дальнейшем.
В Россию слово пришло из немецкого или французского языка[2]. Первым, кто его использовал, стал российский государственный деятель и дипломат П.П. Шафиров (1669–1739), назвав себя «патриотом» в «Рассуждении о причинах свейской войны». Слово было новым и непонятным: на полях издания 1717 года оно расшифровывается как «сын отечества». Патриотизм Шафирова выражался в данном случае в защите императора Петра I от «неправедных клевет и швецких внушений» в ответ на обвинения, «что сия война… без праведных причин, для единаго токмо властолюбия, начата есть». Судьба патриота сложилась незавидно: в 1723 году Шафиров был осужден на смертную казнь за казнокрадство (приговор был заменен на ссылку в Сибирь).
Таким образом, говорить о патриотизме до эпохи Просвещения было бы анахронизмом. Тем не менее очевидно, что смыслы, которые вкладываются в термин «патриотизм» сегодня: послушание и лояльность власти, преданность своему государству, готовность защищать его от врагов, — существовали и раньше.
В России тема патриотизма была особенным образом актуальна в течение всего XX века и остается не менее актуальной в начале XXI. Очевидно, что речь идет о патриотизме не просто как о любви к Родине — простом и естественном чувстве, а опять же о лояльности государству и о границах этой лояльности. До какого предела следует быть преданным государству? Есть ли черта, за которой лояльность становится безнравственной? Всегда ли хорошо то, что полезно для моей страны? Есть ли нравственное измерение в политике, или же к ней применим принцип самой примитивной, «готтентотской» этики: «Если я украл вола — это хорошо, а если у меня украли вола — плохо»? Насколько оправдан принцип «Моя страна — права она или нет»? Ошибался ли Бернард Шоу, когда говорил, что «патриотизм — это твоя убежденность в том, что твоя страна превосходит другие, потому что ты в ней родился»? Как спросил меня один из наших прихожан: «Почему в России, когда говорят „русский“ — это патриотизм, а когда говорят „украинский“ — это национализм?»
С точки зрения российского патриота, патриотизм есть, безусловно, добродетель. Но спросим его: хорошо ли быть польским патриотом? Или американским? Или патриотом Израиля? Ответы могут быть самые разные, но может статься, что патриотизм в одном случае определяется как добродетель, а в другом — нет. В тех случаях, когда одна страна вторгалась в другую, патриотов этих стран лучше не сажать за один стол. Возможна ли объективная оценка патриотического чувства?
Особую важность имеет вопрос о патриотизме в свете евангельского вопрошания о «власти Бога» и «власти кесаря». Кто кому служит? Как действовать христианину — подвластному или имеющему власть, — если он должен выбирать между своей верой и принципами или же интересами государства? Когда для Церкви приходит время возвысить свой голос? Как понять, что пора перестать повиноваться государству? Если началась война — когда призывать к миру, а когда занимать чью-то сторону? В конечном итоге вопрос можно поставить так: что мы должны кесарю?
В этой книге я попытаюсь рассмотреть, каким представлялось разным людям и в разные времена правильное отношение христианина к своему государству и его власти. Мы поговорим о различных подходах, которые выражены в Священном Писании и которые существовали и существуют в православии, в литературе и философии в России и на Западе. Ни в коей мере этот труд нельзя считать исчерпывающим. Я постарался назвать самые яркие имена, отметить самые острые, провокационные суждения, обозначить основные концепции, чтобы пробудить интерес читателя к теме и помочь ему найти свой ответ на вопрос о патриотизме.
Настоящее издание не является академическим. Я не привожу ссылок на книги святых отцов, русских классиков и мыслителей. Читатель без труда найдет нужные ему тексты с помощью Яндекса. В тех случаях, когда затруднительно найти первоисточник, я дал на него ссылки.
1. Новый Завет: между Богом и кесарем
Нет власти не от Бога?
В Новом Завете, по мнению американского библеиста Уолтера Пилгрима, есть три различных подхода к взаимоотношениям христианина и государства[3]. Первый — отношение субординации/подчинения, которое встречается в посланиях апостола Павла и посланиях, ему приписываемых. Второй подход Пилгрим называет «критическим дистанцированием» — он хорошо выражен в четырех Евангелиях. И наконец, сопротивление государству — позиция, выраженная апостолом Иоанном в книге Откровение. Познакомим читателя с аргументами и выводами библеиста.
Если исходить из первого представления, то земная власть является богоустановленным учреждением и подчинение ей — христианский долг. Так, в Послании апостола Павла к Римлянам мы читаем: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому пóдать, пóдать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь» (Рим. 13:1-7). Это самый длинный фрагмент Священного Писания, касающийся отношений человека и государства. По мнению Пилгрима, именно эта позиция сформировала отношение христиан к государству в прошлом и продолжает формировать его в современности[4]. Власть богоустановлена и сакральна по своей природе. Другие фрагменты посланий Павла — призыв к послушанию власти (Тит. 2:1) и молитве о ней (1Тим. 2:1-2) — уже не столь развернуты.
Важное свидетельство — Первое послание Петра, где мы читаем: «Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли как верховной власти, правителям ли как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите» (1Пет. 2:13-17). Общее настроение — то же, что и в Послании к Римлянам. В то же время, как отмечает Пилгрим, нигде в этом отрывке не говорится о том, что власть или ее носители — Божьи слуги; рабами Бога называются уже не властители, а сами христиане, которые через рабство Богу становятся свободными. По его мнению, ту же тенденцию выражает Послание к Евреям, где христиане призываются к непротивлению власти (9:32–39) — на мой взгляд, с некоторой натяжкой, так как в этом послании тема государственной власти не рассматривается, а речь идет лишь о личном терпении в несении тягот.
Так или иначе, апостол не дает внятного ответа на вопрос о том, как и почему следует повиноваться государству, которое своей властью злоупотребляет. Пилгрим предлагает шесть возможных объяснений риторики Павла — своеобразный богословский дисклеймер:
— По мнению библеиста, апостол Павел раскрывает новую этику, основанную на любви, и послушание власти является одним из ее внешних проявлений. Кроме того, слова апостола передают напряженное ожидание Второго Пришествия; слушаться земных властей остается совсем недолго.
— Для Павла и Древней Церкви есть лишь один Господь; греческое «Кириос» — наиболее частое именование Спасителя в посланиях Павла.
— Апостол убежден, что настоящее гражданство христиан — в жизни будущего века. Поэтому земная власть преходяща и не абсолютна.
— В центре его проповеди — образ Христа распятого. Регулярно отсылая читателей к этому образу, Павел напоминал о несправедливости римской власти. Не настолько наивен был апостол, чтобы не понимать, чьей властью был казнен Иисус Христос.
— Личный опыт столкновений апостола с римским правосудием, отображенный как в Деяниях апостолов, так и в его посланиях, свидетельствует о том, что едва ли он ожидал мирных отношений с гражданскими властями.
— Рим. 13 и другие тексты говорят лишь о послушании властям, даже если следствием этого послушания становится страдание за веру. В конечном итоге посыл Павла — терпеливое перенесение страданий, а не исполнение нелепых указаний властей.
Что мы должны кесарю?
Другую новозаветную позицию Пилгрим называет «критической отстраненностью» (critical distancing). Она выражена наиболее ярко в евангельском повествовании, где ставится вопрос не только об отношении к оккупационной римской власти, но и к власти как таковой. В ответ на просьбу сыновей Зеведеевых занять почетные места Иисус учит: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть бóльшим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:25-28; Мк. 10:42-45; Лк. 22:25-27). Важно, что различие между светской и религиозной властью не проводится. Эти слова бросают вызов любой власти, основанной на насилии, принуждении и страхе. Власть понимается и принимается не как доступ к привилегиям, а лишь как жертвенное служение, по образу Того, Кто произносит эти слова.
Вопрос об отношении к государству встает ребром, когда Иисусу задают провокационный вопрос об уплате налогов императору (Мк. 12:13-17; Мф. 22:15-22; Лк. 20:20-26). Иисус уходит от провокации, но Его ответ «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» загадочен. Что именно принадлежит Богу, а что — кесарю? Есть по меньшей мере три интерпретации Его слов.
Согласно первой, доминирующей традиции, Царство Бога и царство кесаря — две легитимные реальности, требующие уважения и подчинения. Согласной второй, кесарю вообще ничего не принадлежит, по евангельскому слову «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф. 4:10). Кроме того, одно из обвинений, предъявленных Иисусу, заключалось именно в том, что Он «запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2). Впрочем, в контексте евангельского повествования сложно увидеть Иисуса на стороне зилотов и националистов, отказывающихся платить налоги римской власти. Согласно третьей интерпретации, признаются оба царства, но при этом первое имеет безусловный приоритет. В этом случае открываются возможности для столкновения, неподчинения и сопротивления правителям — это интерпретация, наиболее соответствующая евангельскому образу Иисуса.
В 17-й главе Евангелия от Матфея Иисус спрашивает: «Как тебе кажется, Симон? Цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих или с посторонних? Петр говорит Ему: с посторонних. Иисус сказал ему: итак, сыны свободны; но, чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя». Иисус скорее делает одолжение, чем выполняет долг. По отношению к предписаниям земной власти Его ученики именуются свободными; они — дети царя.
Противостояние между Иисусом и земной властью достигает апогея на последних страницах евангельского повествования, начиная со входа в Иерусалим. По словам Пилгрима, «образ смиренного царя, который едет на осле, низкой твари для перевозки грузов, ниспровергает наши представления о полноте власти. Власть и царство понимаются здесь через умаление, служение и примирение. Это царство без насилия, национальной гордости или имперского превосходства. В этом смысле вхождение представляет парадигму власти, которая бросает вызов всем существующим преставлениям, в прошлом и в настоящем»[5].
Есть и отдельные фрагменты Евангелия, которые говорят о том, что Иисус соотносит себя не с государственной силой и мощью, а с самыми слабыми и уязвимыми. Эта тема звучит в «песни Богородицы»: «Призрел Он на смирение Рабы Своей… явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ и богатящихся отпустил ни с чем» (Лк. 1:48,51-53). Та же тема звучит в начале Его выхода на служение, словами пророка Исаии: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу» (Лк. 4:18). Между тем к власти обращены совсем другие слова: «пойдите, скажите этой лисице» (Лк. 13:32), — говорит Иисус об Ироде.
Я полагаю анализ евангельского текста, выполненный Пилгримом, вполне справедливым и добавлю несколько слов от себя. Пилгрим лишь касательно говорит о суде Пилата, однако именно в этом повествовании, на мой взгляд, содержится ключ к вопросу об отношении Иисуса к земной власти. Пилат «сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа. Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин. 19:9-11). Здесь ставится под вопрос существование власти как таковой — Пилату лишь кажется, что он имеет власть, а на самом деле он поместил себя внутрь иллюзиона и никакой настоящей власти у него нет.
Иисус Христос совершает земное служение в непростое время, и на него возлагаются большие надежды. «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» (Деян. 1:6) — спрашивают Его ученики. Он как будто не видит трагедии в оккупации своей страны римлянами и не говорит о ней, не осуждает ее открыто.
Был ли Иисус Христос патриотом в современном смысле слова? Безусловно, в Его словах, поведении — любовь к Иерусалиму, к пустыне, к «лилиям полевым» и, наконец, к людям своего языка и своей крови. Тем не менее Его служение есть вызов классическим патриотам. Он не борется с римским сотником — врагом своего народа и не изгоняет его, а исцеляет его слугу. Кроме того, Иисус приводит его веру в пример соотечественникам: «истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры», и продолжает: «многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 8:11-12). Едва ли это поведение можно назвать патриотичным по современным меркам, в особенности для тех, кто легко делит мир на «правильный» восток и «неправильный» запад или наоборот. Согласно Евангелию от Луки, самое начало проповеди Иисуса сопровождается словами: «Поистине говорю вам: много вдов было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев, так что сделался большой голод по всей земле, и ни к одной из них не был послан Илия, а только ко вдове в Сарепту Сидонскую; много также было прокаженных в Израиле при пророке Елисее, и ни один из них не очистился, кроме Неемана Сириянина» (Лк. 4:25-27). Привести в пример «истинно верующим» иностранцев и иноверцев — это проверенный способ спровоцировать их ярость. Попробуйте привести в пример свидетелей Иеговы или кришнаитов тем, кто имеет в Церкви авторитет, и вы поймете реакцию слушателей Иисуса: «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости и, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его» (Лк. 4:28-29).
Безусловно, в начале и в конце евангельского повествования — образ Иисуса как Царя. Именно этот образ объясняет конфликт между Иисусом и земными правителями. Царь — это тот, кто обладает абсолютной полнотой власти. Не только Ироду, избивающему младенцев, или Пилату, видящему в бродячем учителе, называющем себя Царем, угрозу императорской власти, брошен вызов. Любая земная власть, осознающая себя верховной инстанцией и оставляющая за собой последнее слово, будет воспринимать христианство как вызов для своего авторитета. Не случайно для советского государства, которое формально обеспечивало свободу совести, Церковь была костью в горле. Ведь быть христианином — это не только «исполнять культ», но и признавать полноту власти за Христом, а не за земными правителями. В этом смысле христианин никогда не будет не только идеальным патриотом, но и идеальным гражданином. Его ценности и приоритеты всегда выше и значительнее, чем приоритеты государства, которое он никогда не признает последней инстанцией и верховным авторитетом.
Это противоречие гениально выразил протопресвитер Александр Шмеман в одной из своих бесед на «Радио Свобода»: «Общество, отказавшееся от религиозного понимания человека, само себя неизбежно, рано или поздно, провозглашает высшей и абсолютной ценностью. Провозглашает единственной целью и историей всего в мире, то есть фактически заменяет собой Бога. И потому не только требует от человека, чтобы он этому обществу служил, но требует, чтобы он, человек, обществу безраздельно принадлежал и чтобы ему сверх того еще и поклонялся. Однако поскольку общество — понятие еще слишком расплывчатое и отвлеченное, то говорит от его имени партия или государство… „Мы говорим за вас, от вас и вам, потому что мы и есть вы. Мы, потому что мы и есть вы, знаем, что хорошо и что плохо для вас, мы знаем, куда вас вести, мы знаем, в чем ваша цель, и мы одни можем вас к этой цели привести. Безраздельно подчиняясь нам, вы всего лишь исполняете свое желание. Ибо не забудьте, мы — это и есть вы“. Вот — страшная логика общества, до конца и безраздельно отождествившего себя с Абсолютом. И вот почему это общество неизбежно приводит к порабощению человека».
Государство наизнанку
Апостол Иоанн использует несколько образов государства. Первый из них — образ зверя (τό θηρίον) в 13-й главе Апокалипсиса, вернее, двух зверей, один из которых, предположительно, изображает империю, а другой — местную власть в Малой Азии. Этот зверь требует не только послушания, но и поклонения: «И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира» (13:7–8). Отказ поклоняться зверю сопровождается поражением в экономических правах: «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его» (13:16–17).
Другой образ империи, который появляется в 17-й главе Апокалипсиса, — ἡ πόρνη, что можно перевести на русский язык как «шлюха» или, используя славянский эвфемизм, «блудница». Нет никаких сомнений, что речь именно об империи: «сидящею на водах многих»; «семь гор, на которых сидит жена» и «великий город, царствующий над земными царями» указывают на Рим. Иоанн рисует образ анти-Евхаристии: «Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением великим». Образ государства, обеспечивающего мир и справедливость, вывернут наизнанку.
Наконец, последний образ, который возникает в 14-й главе и развернут в 18-й, — образ Вавилона. Падение Вавилона больнее всего ударит по бизнесу: «купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает, товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих» (18:11–13).
Таким образом, посыл книги Откровение в том, что зло имеет не только духовную природу, но может воплощаться и в конкретных экономических, политических и религиозных структурах. Римская империя не имеет богоданной природы. Это чистое зло. О подчинении ее властям не может идти и речи.
Итак, в Новом Завете можно увидеть три различных подхода к государству и земной власти, которые отчасти соответствуют трем видениям патриотизма в современной западной мысли[6]. Однако сначала обратимся к историческому контексту.
2. Человек и государство: Рим, Константинополь, Москва
Лояльность превращенных в мишень
Современное понимание патриотизма предполагает, что человек живет в одном из многих государств. Эти государства могут быть сопоставимы или несопоставимы по своей важности в мировой политике и экономике, могут находиться во взаимном союзе или противостоянии друг другу. Поэтому лояльность одному государству зачастую предполагает нелояльность другому. Мера патриотизма — это мера не только любви к своей стране, но и мера ненависти к ее врагам. К примеру, в парадигме холодной войны быть патриотом США означало быть против СССР и, конечно, наоборот.
Древний мир мыслил иначе. Для тех, кто жил в Византии или Вестготском королевстве (и те и другие считали себя преемниками Рима), их страна и была the государством. Как справедливо отметил отечественный историк, «византийский универсализм достигал воистину космических масштабов. Только одна империя — империя ромеев — единственная законная и ойкуменистическая власть. Нет власти, равной власти василевса ромеев, и все другие владыки подчинены ему. Поэтому договор империи с иностранным правителем мог быть лишь жалованием, привилегией. <…> Окружающий империю варварский мир — это отторгнутые части целого: либо за грехи ромеев, либо за собственные грехи населения отпавших земель»[7]. Поэтому говорить о патриотизме римлян или византийцев было бы анахронизмом не только потому, что не существовало самого понятия «патриотизм», но и потому, что само восприятие государства было иным, чем в современности. Тем не менее применительно к этой эпохе можно говорить об основном значении патриотизма — лояльности государству и его власти. Вопрос о допустимых пределах этой лояльности решался в свете богоустановленности как самого принципа власти, так и степени сакрализации его носителей — императоров или царей.
Как в Новом Завете, так и в истории доконстантиновской Церкви мы можем встретить разное отношение к государству. Христиане ищут равновесия между принятием самого принципа власти как богоустановленного (о чем говорят апостолы Петр и Павел) и неприятием такой власти, которая требует абсолютного почитания и, сверх того, поклонения. «Хотя поклоняемся единому Богу, но в других отношениях и вам охотно служим, признавая вас царями и правителями людей и молясь о том, чтобы вы, при царской власти, были одарены и здравым суждением», — пишет Иустин в «Апологии». А Феофил Антиохийский (II в.) формулировал так: «Ты скажешь мне: почему не поклоняешься царю? — Потому, что он сотворен не для того, чтоб ему поклонялись, но чтобы воздавалась законная честь. Он не Бог, но человек, от Бога поставленный, не для того, чтоб ему поклонялись, но чтоб он судил праведно. Ибо ему некоторым образом вверено от Бога управление… Царя же почитай благорасположением к нему, повиновением ему, молитвою за него. Поступая так, исполнишь волю Божию».
Иногда доминирующим мотивом в поиске этого равновесия становится лояльность и послушание. «Ты, Владыко, дал еси власть царства им великолепия и неизреченныя Твоея державы ради, во еже познати нам данную Тобою им славу и честь покорятися им, ничим же противлятися воле Твоей; подаждь сим, Господи, здравие, мир, единомыслие, благостояние, во еже исполняти им Тобою данное им водительство неблазненно…» («Великая молитва», Первое послание Климента Римского к коринфянам). Представляя послушание земной власти как дар от Бога («подай нам быть покорными»), Климент идет значительно дальше, чем апостол Павел.
Очевидно, что принятие власти империи древними христианами вызвано отнюдь не страхом: христиане верили, что «нет власти не от Бога», и, в ответ на обвинения, спешили продемонстрировать империи свою лояльность. Эта готовность кажется тем более удивительной со стороны людей, превратившихся в мишень. Христианские апологеты изо всех сил пытались доказать, что они не анархисты. Афинагор Афинский (II в.), обращаясь к императору Марку Аврелию и его сыну Люцию Аврелию Коммоду, пишет: «Все прославляют вашу кротость, милосердие, снисхождение ко всякому и человеколюбие; каждый пользуется одинаковыми правами, города же пользуются честью, сообразно со своим достоинством, и вся империя по вашей мудрости наслаждается глубоким миром». И продолжает: «Вы на самих себе можете получить понятие о царстве небесном; ибо как вам, отцу и сыну, получившим царство свыше… все покоряется: так все подчинено Богу, и Его Слову, как нераздельному от Него Сыну». Очевидна прямая аллюзия на Отца и Слово, через которую сакрализуется императорская власть.
Тертуллиан (155/165–220/240) выражает похожее настроение: «Христианин же не есть враг никакого человека, тем более императора, о котором он знает, что он поставлен его Богом, которого он должен и любить, и бояться, и почитать, и желать его благоденствия вместе с благоденствием всей Римской империи, пока будет существовать мир, ибо дотоле он будет существовать. Поэтому мы почитаем и императора так, как нам позволено, и как ему полезно, как человека, который выше всех после Бога, который получил от Бога все, что он есть, который ниже одного только Бога». Согласно Тертуллиану, империя, а с ней и весь мир, обязана христианам своим непрекращающимся существованием: «Есть у нас другая, большая нужда молиться за императоров, также за всякий род власти и за римское государство. Мы знаем, что предстоящая всему земному шару величайшая катастрофа и самый конец мира, грозящий страшными бедствиями, замедляется римскою властью. Мы не хотим испытать этой катастрофы и этого конца, и потому когда молимся об отсрочке этого, то этим самым содействуем продолжению римского государства».
Мученики против «скреп» империи
В некоторых текстах мы видим более сдержанное отношение к государству. Пользуясь терминологией Пилгрима, «критическое дистанцирование» выражает «Послание к Диогнету», написанное неизвестным автором: «Христиане… живут в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество и всякое отечество — чужая страна… Находятся на земле, но суть граждане небесные».
По мнению других писателей, после пришествия в мир Спасителя подчиняться Ему и кесарю одновременно стало невозможным. По словам Ипполита Римского (ок. 170 — 235), с тех пор, как император Август объявляет себя pontifex maximus (верховным первосвященником), он тем самым противопоставляет себя рождающемуся Христу и Его царству: «как в сорок втором году при Кесаре Августе родился Господь… с тех пор… стало действовать и то царство, которое „по действу сатанину“ господствует теперь, и оно… само начало готовиться к борьбе. Вот почему, собственно, когда Господь родился в Вифлееме, и была произведена первая перепись при Августе, дабы люди мира сего, записавшиеся у земного царя, получили имя римлян, а верующие в Царя Небесного получили имя христиан, которые носят на челе победный трофей над смертью».
В то же время христиане не только пытались отвечать на обвинения пером апологетов, но и противостояли империи. Это противостояние было ненасильственным и выражалось в мученичестве. Каковы были его причины?
В империи мифологизировался и ритуализировался как сам принцип императорской власти, так и его носители. Пилгрим отмечает, что в пяти из семи городов, упоминаемых в начале книги Откровение, были найдены археологические свидетельства культа императора. Например, император Домициан именовался dominus et deus noster (Господь и Бог наш)[8]. Едва ли положение христиан облегчалось тем, что те определения, которые Священное Писание относило ко Христу — Бог, Сын Божий, Господь, Спаситель, — относились к императорам. Через несколько десятилетий после земного суда над Спасителем в глазах римлян Он виделся узурпатором власти кесаря. А христиане аналогичным образом воспринимали самого императора как узурпатора тех почестей, которые подобают Христу[9]. Поэтому Царство Божие и царство кесаря не сосуществуют, а противостоят друг другу. Это противопоставление власти земной и власти небесной — лейтмотив деяний многих мучеников. «Что худого сказать: Владыка Кесарь! и принести жертву и остальное, и остаться в живых?» — спрашивают у 86-летнего Поликарпа Смирнского накануне его казни. Преступление мучеников-христиан состояло именно в том, что, отказываясь совершать жертвоприношение и участвовать в культе императора, они ставили под вопрос благополучие государства, ставя личное благочестие выше pax romana (римского мира).
Если почитание императора было «скрепой» империи, то отказ признать священный статус императора был вызовом империи как таковой. По слову ученого, мученики «десакрализуют и дестабилизируют имперские мифы и идеологию, которые являются устоями всей системы власти в империи»[10]. Принужденный к выбору между верностью Царству Божию и царству кесаря, мученик выбирал первое. Мучеников судят, но человеческий суд для них ничто, и они сами произносят суд над мучителями[11]: «Ты осудил нас, но Бог будет судить тебя», — говорит Перпетуя правителю. Их стойкость во время мучений, приводящая в замешательство судей и палачей, свидетельствует, что человек может оказаться сильнее империи.
Конец ознакомительного отрывка.
Вы можете купить полную версию книги, перейдя по ссылке
Примечания
[1] Patriotism. Philosophical and Political Perspectives. Ed. by Primoratz I. and Pavković A. Aldershot, 2007. P. 43.
[2] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1987. Т. III. С. 217. Подробнее см.: Супрунова Е.В. Языковая реализация понятия «патриотизм» в русском и английском языках // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Т. XI. № 3 (2014). С. 83.
[3] Pilgrim W. E. God and/or Caesar // God and Country? Diverse perspectives on Christianity and Patriotism. Ed. by Long G.M. and Wenger Sadd T. New York, 2007. P. 23–52.
[4] Pilgrim W. E. Op. cit. P. 24.
[5] Pilgrim W. E. Op. cit. P. 35.
[6] См. главу «Патриотизм сегодня: Россия и Запад».
[7] Карпов С. Доктрина императорской власти в Византии и ее судьба после 1204 г. // Империи и этнонациональные государства в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время. М., 2011. С. 49.
[8] Pilgrim W. E. Op. cit. P. 39. См. также: Thompson L. L. The Book оf Revelation. Apocalypse and Empire. Oxford, 1990. P. 104–107.
[9] Rhee H. Early Christian Literature: Christ and Culture in the Second and Third Centuries. London, 2007. Р. 161–162.
[10] Ibid. Р. 181.
[11] Мотив, регулярно повторяющийся в деяниях мучеников (Rhee H. Op. cit. Р. 186).
Комментировать