Стефан Пермский, апостол зырян

Исторические события оставляют на теле времени неодинаковый след: какие-то запечатлены глубокими рубцами, какие-то — лишь мелкими морщинами. Однако и те, и другие постепенно сглаживаются из памяти людей, документы теряются, горят, просто бесследно исчезают, и то, что было актуально и злободневно для современников, для их потомков доходит лишь слабыми раскатами отдаленного эха.

Вместо предисловия: состояние источников

По сравнению с другими просветителями XIV века материалы о жизни святителя Стефана представлены наиболее полно, чему способствовали не в последнюю очередь его епископские труды. Наш основной источник — житие, написанное Епифанием Премудрым. Некоторые известия мы встречаем и в летописях. Важный дополнительный источник — посох Стефана Пермского, оправленный резной костью с житийными сценами. Наконец, невозможно игнорировать и фольклорный материал — разнообразные предания и сказания.

Житие, написанное Епифанием, принято датировать концом 90-х годов XIV века — вскоре после смерти святителя Стефана. Эта датировка мотивируется обычно той экспрессивностью, с которой говорится о смерти епископа Стефана — “живость чувства скорби, сказывающегося в похвале Стефану Пермскому, и некоторые выражения в ней делают вероятным мнение, что житие написано вскоре после кончины епископа”^[1]. Тем не менее твердых оснований для такой датировки, исключающей начало XV века, нет. Более того, как будто бы имеются факты, говорящие о тщательной подготовительной работе перед собственно его написанием: “А отыскал я это и изложил его житие, и там и здесь собрав: кое-что услышал в устных рассказах; кое-что разузнал от его учеников, что касается его учительства и епископства; кое-что другое видел я своими глазами, а об ином я с ним самим многократно беседовал и от него узнал; о прочем же расспросил старых мужей…”^[2]. Себя Епифаний называет в тексте “дурным и недостойным убогим иноком”^[3], “пишущим иноком”^[4], в позднейшем же заглавии назван “преподобным в священноиноких”; так что возможно, что в пресвитеры он был рукоположен после написания “Слова”^[5].

Композиция жития при тщательном рассмотрении предстает перед нами в виде сложной и досконально продуманной структуры. Во введении, начиная канву повествования (“…захотел я записать кое-что немногое <…> о добродетельной и чудесной жизни преподобного отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископом, рассказав сначала о его рождении, детстве, затем о жизни в юности, во иночестве, в священничестве, в учительстве, во святительстве и до самого его преставления”^[6]), автор делится сомнениями об адекватности собственных способностей и поставленной перед собой задачи. Описав, как и было задумано, ранние годы будущего Святителя (“Начало рассказа о его жизни”), Епифаний перед описанием главного дела жизни Стефана Пермского вводит в повествование молитву, разбивающую главу на две неравные части. В этой молитве Стефан, тогда еще просто пресвитер, испрашивает благословения Божия на свою миссию. В следующей части жития (“О Церкви Пермской”) автор описывает постепенное становление и умножение общины новокрещеных. Глава начинается с рассказа о строительстве первой церкви на земле зырян — во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, что тут же дает повод Епифанию Премудрому символически осмыслить это событие как начало новой Церкви; отсюда следуют размышления о марте как о начале всех месяцев и о празднике Благовещения как начале всего христианского праздничного круга. Далее — эпизод с разрушением языческого святилища, кумирницы, проповедь (“Поучение”) и крещение первых зырян. Оканчивается эта глава симметрично началу — построением церкви (уже второй!) и поисками новых капищ. Некоторая несообразность, имеющаяся в этой части жития, была замечена многими исследователями: Стефан, не будучи еще епископом, сам рукополагает новых священников, но это продиктовано, как нам кажется, логикой данной главы. Епифаний хотел показать рост новой общины (вспомним, понадобилась вторая церковь!) и потому включил этот эпизод. Следующая глава описывает кульминационный момент проповеди — спор с волхвом Памом (“О победе в споре с волхвом”), когда понадобилось прибегнуть к испытанию веры. И вновь глава разбита на две части молитвой, в которой миссионер зырян просит Бога явить Свое могущество и дать знамение истинной веры. Наконец, мы видим молитву еще в одной части “Слова” — в главе “О пермской азбуке”. Епископ Стефан просит Бога укрепить и наставить новообращенную паству и уберечь ее от различных бед и напастей. Тем самым три важнейших момента миссии — начало проповеди, ее кульминация в противостоянии наиболее авторитетным волхвам и, наконец, окончательное установление Церкви, — отмечены Епифанием молитвой. Каков же смысл такого построения “Слова”? Если к сделанным наблюдениям присовокупить размышления в тексте жития о проповедях Апостолов, о сравнении пермской азбуки с другими (в частности, с еллинской) и т. п., суть которых — осмысление миссионерского подвига святителя Стефана и его места в историческом процессе, то мы придем, видимо, к главной идее всего произведения — к показу обращения зырян как действия Божественной силы и Божественного милосердия в Провидении о судьбах мира. И Стефан Пермский предстает здесь как орудие Провидения, проводник воли Божией^[7]. Поэтому вполне понятно отсутствие обычных для житий чудес: Епифаний пишет о единственном великом Чуде — о зарождении и установлении новой Церкви в акте соработничества человека и Бога.

Завершая, наконец, рассмотрение этого источника, мы должны еще остановиться на его окончании — трех Плачах (“Плач пермских людей”, “Плач пермской Церкви, когда она овдовела и плакала о своем епископе” и “Плач с похвалой пишущего инока”). В целом в этой заключительной части различают три стилистических слоя: фольклорный (второй Плач — сильные фольклорные мотивы типа похоронных плачей вдов и невест), летописный (первый Плач — содержит наибольшее количество конкретных исторических сведений и наиболее близок к летописным плачам) и традиционный для житий похвальный^[8]. Такая оригинальная форма есть достижение одного только Епифания Премудрого: “Ни в одном переводном греческом житии не мог он найти ее и ни одно русское позднейшее, заимствуя отдельные места из похвалы Епифания, не отважилось воспроизвести ее литературную форму”, — утверждает В. О. Ключевский, один из авторитетнейших исследователей этого жанра древнерусской литературы^[9]. Любопытно, что во втором Плаче — плаче пермской Церкви о преставившемся епископе — мы находим еще одну, четвертую молитву (Молитва за Церковь). Эту молитву произносит как бы сама Церковь, прося своего умершего епископа молиться о ней. И здесь теряются очертания Церкви зырян, и мы видим единую Церковь — Церковь в Вечности. Выражаясь словами Д. С. Лихачева, Епифаний стремился найти “общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, невещественное в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни”^[10]. Труд Епифания Премудрого — не просто литературное произведение, но “словописная” икона. Именно поэтому здесь нет (или почти нет) историзма портрета, однако в строках и образах чувствуется дыхание Вечности иконы.

Из материальных источников нам наиболее интересен так называемый посох Стефана Пермского, хранящийся в Пермском областном музее. Он украшен резьбой по кости, изображающей легендарную биографию епископа, причем если сама деревянная основа вполне может быть реликвией, непосредственно связанной со святым Стефаном, то костяные детали со сценами жития, несомненно, сделаны уже после смерти миссионера^[11]. Вероятно, посох некоторое время хранился в Московском Кремле в Соборе Спаса на Бору при могиле Святителя. Предполагают, что в связи с польской интервенцией в 1612 году посох был вывезен из Москвы в Литву и передан в Супрасльский монастырь. Лишь в 1849 году он был перенесен в кафедральный собор в Перми. Этот посох мог служить одному из пермских епископов, наследников святителя Стефана. Начиная с 1492 года, когда к Пермской епархии были присоединены храмы, находившиеся в Вологде, Пермские владыки начали именоваться Пермскими (или Великопермскими) и Вологодскими, а иногда — Вологодскими и Пермскими. В 1571 году к Пермской епархии ненадолго были присоединены Двина, Вага, Холмогоры и Каргополь со своими уездами^[12]. Видимо, в это время и мог попасть в Москву посох святителя Стефана^[13]. По совокупности палеографических данных резьба посоха должна быть датирована серединой XV века. Об этом свидетельствует полное отсутствие вязи (характерной для надписей на произведениях прикладного искусства конца XV в.), употребление ‘у’ и реже ‘оу’ при отсутствии лигатурного ‘г’ и некоторые другие; от надписей конца XIV — начала XV в. надписи посоха отличаются преимущественным написанием ‘у’, а не ‘оу’, отсутствием написания буквы ‘ы’ как ‘ъi’и прочее^[14]. Любопытно, что нигде на посохе Стефан Пермский не назван святым, однако постоянно указывается, что он епископ. В то же время важная часть деятельности святого Стефана протекала до принятия им епископства. Отсюда видно, что посох был создан до канонизации, причем постоянное указание на епископский сан должно было поддерживать его авторитет. Таким образом, верхняя граница — 1473 год, когда повелением пермского епископа Филофея была написана торжественная служба святителю Стефану. Однако, судя по палеографическим данным, дату создания посоха нельзя относить к значительно более раннему периоду. Можно предположить, что посох был украшен при предшественнике Филофея, Ионе, с которым связано окончательное крещение пермяков в 1462 году^[15]. Оценивая значимость этого источника в целом, необходимо заметить, что изображенные на посохе композиции и сопровождающие их надписи соответствуют неизвестной ныне версии жития.

Летописные известия по интересующему нас вопросу скудны и противоречивы. Собственно говоря, большинство летописей ограничиваются двумя датами — поставлением святого Стефана в епископы и его смертью. Тем ценнее становятся дополнительные свидетельства, которые мы встречаем в Никоновской, Троицкой, Устюжской и Коми-Вымской (по терминологии Б. Н. Флори) летописях. Некоторые дополнительные данные имеются в житиях преподобных Сергия Радонежского и Прокопия Устюжского, а равным образом и в фольклоре. В целом исторические источники можно разделить на три группы: оригинальное свидетельство Епифания Премудрого, скудные известия официального летописания (Троицкая, Никоновская и другие летописи) и сведения, опирающиеся на местное предание (Устюжский летописец, Коми-Вымская летопись, Житие Прокопия Устюжского, посох Стефана Пермского, разнообразный фольклорный материал).

Коми-зыряне

Религия коми-зырян по своему типу была близка к шаманизму. Этот народ знал бога-творца и усваивал ему имя Ен: он живет на небесах и заботится только о надзвездном мире, люди недостойны воссылать ему молитвы и обременять его своими прошениями, но должны обращаться к чадам его — духам, управляющим землею. История сохранила интересное описание одного из идолов Пермской земли: In hac Obdoriae regione est quoddam antiquissimum idolum de lapide excisum, quod Moscovitis Zolota Baba dicitur (‘В этом Обдорском царстве находился древний идол, высеченный из камня, который жители Московии называют Золотой Бабой’). Идол имел шкуры и золотые украшения, принесенные ему в дар; на руках он держал младенца. В жертву ему приносились олени, чье мясо полагалось есть сырым. Весьма вероятно, что некоторые черты культа Золотой Бабы были перенесены местными жителями на почитание Богородицы. Так, существует предание о Вишерской церкви (в Вишерском селении на реке Вишера, недалеко от впадения ее в Вычегду), согласно которому каждый раз на праздник Покрова являлся олень, заколаемый в честь праздника. Это продолжалось до тех пор, пока однажды, не дождавшись явления чудесного оленя, не закололи быка. Пришедший было олень исчез и больше уже не появлялся.

Быстрое крещение, хотя и проведенное практически безболезненно, не способствовало, конечно же, окончательному вытеснению древних обычаев и верований. Задача христианизации края была актуальна и в XVI веке. Об этом свидетельствует, например, послание митрополита Симона пермскому духовенству от 22 августа 1501 года: “Слышу о вас, что вы о церковном исправлении нерадите, о своих духовных детях небрежете, душевной пользы не ищете, многие новокрещеные люди, ваши дети духовные, смотря на вас, соблазняются и творят то же: едят и пьют в праздники до обеда, да и женятся незаконными браками в племени и совершают другие богомерзкие дела по древнему обычаю; а вы им накрепко того не возбраняете. И прежде неоднократно посылал вам о том свои грамоты епископ Пермский Филофей, поучая вас, чтобы вы воздерживались от раноедения и питья, а детей своих духовных, новокрещеных христиан, учили закону Божию, вере христианской; но вы о всем этом небрегли и не слушались поучений своего епископа”^[16].

Стефан Пермский, апостол зырян

…молюся Святей Троице, единосущней, неразделимей, прошю дара: да ми послет благодать Свою в помощь мою, да ми подаст слово твердо, разумно и пространно, да ми въздвигнет ум мой, отягченый унынием и дебелством плотным, да ми очистит сердце мое, острупленое многыми струпы душевных вредов и телесных страстей, яко да бых възмогл поне мало нечто написати и похвалити добляго Стефана, проповедника вере, и учителя Перми, и апостолам наследника.

Епифаний Премудрый

§ 1. От юности моея…

В житии, написанном Епифанием, мы не найдем никаких чудесных предзнаменований рождения будущего пермского епископа, свойственных житийному жанру (равно как и иных чудес). Однако подобного рода данные были известны в местном предании и вошли в разных редакциях в Житие Прокопия Устюжского и Устюжскую летопись: “И множеству людей приходящу на праздник в соборную и апостольскую церковь честнаго ея Успения, святый же седяще близ церкви на камени, противу никому же не вставая, не поклоняяся. Единою идущи некой жене града того, от младыя връсты, некоего человека именем Ивана, глаголемого Секирина, и егда узре блаженный реченную жену, к церкви идущю, и скоро встав, и проглагола рече: “Добре пойди: роженное имаши быти владыку”^[17]. Стефан был родом русский: его родители — Мария и Симеон, клирик соборной церкви Устюга^[18]. Год рождения точно нам неизвестен; Е. Е. Голубинский предположительно говорит о 1345 годе^[19]. В соответствии с тем, как это бывало в общине того времени, отец Стефана рассчитывал, очевидно, что его сын также займет место в клире. Поэтому отдает его еще мальчиком обучаться грамоте. На этой стезе маленький Стефан проявил недюжинные дарования и трудолюбие и, быстро обучившись, стал канонархом^[20]. Сейчас, конечно же, проблематично говорить о том, насколько широк был “круг обучения”, однако Епифаний считает, что святитель Стефан овладел всей полнотой предлагавшихся знаний^[21]. Следующий этап — монастырь святителя Григория Богослова, находившийся при Ростовской кафедре и называвшийся Затвором^[22], где будущий Святитель принимает постриг. Именно на этот монастырь выбор пал не в последнюю очередь из-за его богатой библиотеки^[23] (“…постригся он в чернецы в городе Ростове в монастыре у святого Григория Богослова, в так называемом Затворе, поблизости от епископии, — потому что там было много книг, необходимых ему для чтения, — при епископе Ростовском Парфении”)^[24]. По свидетельству биографа, новопостриженный инок с рвением стал углублять свое образование, обращаясь подчас со своими недоумениями к более навычной и умудренной братии^[25].

Иноческая жизнь Стефана началась при Ростовском епископе Парфении. Московский летописный свод конца XV в. знает этого епископа и помещает его между Петром (†1365) и Арсением (епископствовал примерно с 1370 года). Однако Рогожский летописец в перечислении “ставлений” Митрополита Алексия из Ростовских епископов упоминает только Арсения. По мнению профессора Голубинского^[26], это противоречие разрешается тем, что Парфений, будучи, вероятно, греком, был назначен на Ростовскую кафедру в сущем сане. Эта догадка могла бы объяснить имеющееся противоречие источников и подтвердить к тому же сведения Епифания о том, что в Ростове будущий Пермский епископ изучил греческий язык^[27] (“Желая же обрести больший разум, он овладел как образом философии греческой грамотой и освоил греческие книги, и хорошо читал их, и всегда имел их у себя. И умел он говорить на трех языках, также и три грамоты знал, а именно: русскую, греческую и пермскую”)^[28]. Сообщая о проявленных Стефаном Пермским монашеских добродетелях и о его талантах как переписчика, Епифаний Премудрый особый упор делает на усилиях нашего инока в изучении Священного Писания. Такой интерес к Писанию вряд ли случаен. Мимоходом Епифаний упоминает о миссии среди зырян как о давно задуманном (возможно, еще до пострига) мероприятии (“…давно у него это задумано было…”^[29]). Видимо, этим объясняется и знание Стефаном зырянского языка (см. выше), и такой акцент на изучении Писания.

Автор жития, рассказывая о создании азбуки, упоминает две даты — 1372 год (“Ныне же, когда оканчиваются лета, в последние дни, в исходе числа седьмой тысячи, ради такого малого времени, только за 120 лет до скончания века, изобретать грамоту?”^[30]) и 1375 год (“…от создания мира, как мне кажется, в 6883 году”^[31]). Принимая во внимание тот факт, что эти две даты идут в одном массиве текста (в небольшом отрывке, озаглавленном “О пермской азбуке”) и стоят довольно близко друг к другу, вряд ли можно говорить о простой описке. Первую дату Епифаний связывает с созданием пермской азбуки и называет ее со всей определенностью, вторая же названа с некоторой оговоркой и упоминается в связи не столько с азбукой, сколько с окончанием работы по переводу богослужебных книг. Известно, что сам Епифаний Премудрый учился в этом же ростовском монастыре. В 1380 году он уже в Троице-Сергиевой Лавре, где создает Стихирарь; до этого, после 1370 года, он совершает паломничество в Святую землю^[32]. Эти данные позволяют предположить, что в 1372 году Епифаний был еще в Затворе и определенно знал о работе Стефана. Но в 1375 году или ранее он уже уехал из ростовского монастыря. Нам представляется, что датировать окончание переводческой работы необходимо не 1375 годом, как это неуверенно делал сам Епифаний Премудрый, а рубежом 1378–1379 годов, когда святитель Стефан уходит в Москву за благословением на миссию, окончательно подготовившись к деятельности в Перми. В пользу такой датировки можно привести еще и то соображение, что трехгодичного срока для такой тонкой и весьма кропотливой работы, как перевод богослужебного корпуса литературы, пусть и в минимально необходимом объеме, вряд ли достаточно. А то, что святитель Стефан со всей серьезностью и ответственностью подошел к этой работе, свидетельствует его отношение к самой азбуке — при создании букв он использовал зырянские знаки пасы(от глагола пасыйны ‘метить, помечать, отмечать’), вырезавшиеся зырянами на шестигранных палочках, представлявших собой календарь. П. Д. Шестаков^[33] пришел к заключению, что создатель пермской азбуки при своих переводах принимал во внимание даже особенности местного говора, а значит “знал зырянский основательно” и его переводы “отличались народностью языка и общепонятностью”. И. С. Некрасов^[34], исследовавший пермские письмена, считает, что их создатель сознательно удалялся от славянских и греческих письмен и приближался к еврейским образцам. Очевидно, такая кропотливая работа требовала немалых временных ресурсов.

§ 2. …шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари^[35]

За благословением на проповедь святой Стефан отправляется в Москву, к Митрополиту. Престол после смерти святителя Алексия занимал местоблюститель Михаил (Митяй). По его повелению Коломенский епископ Герасим рукополагает Стефана Пермского в пресвитеры: “по преставлении митрополита Алексея, повелением его наместника по имени Михаил, а по прозванию Митяй, поставлен он был в пресвитеры епископом Коломенским Герасимом”^[36]. Что касается даты этого события, то оно было возможно в промежутке между 12 февраля 1378 года и двадцатыми числами 1379 года — время наместничества Михаила в Москве. Это не противоречит данным Коми-Вымской летописи^[37], сообщающей под 1379 годом о начале проповеди Стефана.

Заслуживает внимания следующее сообщение жития: “Взяв с собой мощи святых, антиминсы и прочее потребное, что нужно для освящения святой церкви, и святое миро, и освященное масло, и иное такого рода необходимое, он пошел в путь…”. Тот факт, что Стефан Пермский идет на проповедь не с пустыми руками, но, как сказано выше, с разной церковной утварью (очевидно, и с иконами, богослужебными сосудами, одеждами и т. п.), позволяет предположить наличие некоторого количества спутников. За отсутствием прямых указаний на это в имеющихся источниках, разрешить данный вопрос со всей определенностью не представляется возможным. На посохе, на 6-м резном колене (верхняя композиция) изображена процессия под стенами города. Надпись под изображением гласит: “идетъ епискоупъ съьборомъ к невернымъ”^[38]. Тем не менее, невозможно понять, какой момент миссии мы здесь видим. Если это период до поставления Стефана в епископы, то посох как будто бы подтверждает нашу версию (напомним, что везде на посохе святой Стефан назван епископом).

Имеются некоторые сообщения о каких-то грамотах, данных святым благоверным князем Димитрием Донским пермскому миссионеру^[39]. Профессор Е. Е. Голубинский^[40] отрицает эту мысль ввиду отсутствия подобных указаний у Епифания. Однако мы считаем это весьма вероятным. Обращены они могли быть, например, к Новгородской республике. Хотя с 1333 года зыряне платили дань Москве, в Новгороде не смирились с потерей этих земель, и новгородские ушкуйники время от времени тревожили московских данников.

В соответствии с преданием^[41] проповедь была начата с первого селения зырян, находившегося около устья Вычегды. Епифаний Премудрый сразу говорит об Усть-Выми. Не пересказывая аргументы Е. Е Голубинского^[42] против версии предания, обратим внимание лишь на весьма знаменательное совпадение — название этого села (ныне город Котлас) — Пырас — по-зырянски означает не что иное как “вход”. Что же касается самого места Усть-Вым, то это не был “стольный город”, как думал профессор Голубинский^[43], о чем со всей определенностью сообщает нам Коми-Вымская летопись^[44]: “…приде Стефан на место, глаголеное Усть-Вымь и тамо водворился, а бысть то место ему во всем по обычаю паче иных мест тогда бысть лесно и нача жить при древес и келью и дом молитвенный устроих себе и людем не бысть бо тогда близ того места за полпоприща”. “Стольным” городом это место становится лишь после учреждения здесь епископской кафедры. Возможно, выбор именно этого места был продиктован наличием здесь кумирницы: “Бысть же близ того места их, пермян, нечестивая кумирница. К ней же пермяны часто приходяху места деюще, еже что хощет и почитающе его яко бога”^[45]. Если это так, если здесь был один из религиозных центров язычников, то факт учреждения здесь епископской кафедры становится совершенно понятным.

“Сначала Стефан много зла вытерпел от неверных некрещеных пермян: обиды, ропот, понукания, хулы, укоры, уничижение, досаждение, поношение, пакости, а иногда и угрозы”^[46]. Так Епифаний характеризует все трудности и тяготы начала миссии. Тем не менее несмотря на активное сопротивление язычников, количество крещенных росло^[47], так что возникла нужда в строительстве церкви, каковая и была построена и освящена во имя Благовещения^[48]. Следующим делом святителя Стефана было разрушение той самой кумирницы, около которой он и поселился^[49], что способствовало дальнейшему росту общины. По данным автора жития, Стефану Пермскому случалось вступать в религиозные диспуты с зырянскими жрецами^[50], однако в этих спорах Святитель неизменно выходил победителем, так что “никто нигде не смел спорить с ним о вере”^[51].

Община постепенно росла, и святитель Стефан начал учить новокрещенных грамоте^[52], не оставляя, между прочим, и своих переводческих трудов. Грамотных становилось все больше, и наконец зыряне “учили друг друга грамоте и, переписывая из книги в книгу, число книг умножали”^[53]. Появилась нужда в новых церквях, и Стефан Пермский ставит два новых храма (во имя Николая Чудотворца и архангела Михаила). Интересна история построения последнего в пересказе предания. Недалеко от разоренной кумирницы находилась огромная береза, почитавшаяся священной. Эту-то “прокудливую”^[54] березу святитель Стефан срубил своими руками и поставил церковь так, чтобы пень дерева служил ее престолом. Однако увеличение общины требовало и увеличения священников. И тут Епифаний несколько странно извещает нас о том, что сам Святитель, будучи еще пресвитером, рукополагает новых клириков. О причинах подобной “описки” мы уже сообщали выше; добавим лишь, что пермский миссионер, с другой стороны, мог отсылать готовых к принятию сана на хиротонию в Москву. Кажется, это можно принять в качестве косвенного подтверждения нашей мысли о наличии спутников у Стефана Пермского, ибо как жителя отдаленной провинции можно одного отпустить в далекий митрополичий город, если и сама дорога ему неизвестна?

Кульминационный момент проповеди в изображении Епифания Премудрого — прение с волхвом Памом. Любопытно само именование этого зырянского волхва — Пам-сотник. Возможно, что помимо прочего он обладал и определенной светской властью, то есть совмещал в себе как жреческие, так и княжеские полномочия. Вообще, если верить преданию, основные противники святителя Стефана — жрецы и знать, что само по себе в принципе понятно^[55]. Очевидно, Пам как наиболее авторитетная личность был последней надеждой язычников. Перипетии длительного спора ни к чему не привели, и тогда оппоненты решились провести испытание веры — пройти через горящее здание и затем по дну Вычегды. Пам рассчитывал, видимо, взять святителя Стефана “нахрапом”, но, видя его решимость, испугался сам и запросил пощады. Таким образом, было преодолено последнее значительное препятствие в деле христианизации Малой Перми.

Предание дает нам иную версию противостояния этих непримиримых противников. Так, Коми-Вымская летопись описывает два вооруженных похода на Святителя, возглавляемых Памом. Каждый из них оканчивался одинаково — по молитве Святителя нападавшие теряли зрение, но вскоре, дав зарок на исполнение любой работы, какую только пожелает их противник, снова прозревали. В результате этих чудес Стефан Пермский “крестил <…> ко святой вере восемьсот идолопоклонници пермстии: Пам-сотник с отрядом возяращеся и претяху новопросвятившися Стефана слушатися, а его Пама слушати, но зла Стефану не могуще делати, понеже их малолюдно и вшедши восвояси”^[56]. Именно с этими событиями летопись связывает появление на Усть-Выми городка со рвом и валом. Аналогичный сюжет мы находим и на посохе, на втором резном колене. Здесь представлены три композиции с надписями. На верхней — вооруженные люди, в кольчугах и доспехах, плывут на ладьях. Надпись — “поидоша на еiпискупа со оруж…”. Второй ярус — чудо святого Стефана: нападавшие представлены в лесу, они подносят к лицу большие куски ткани (или протирают глаза, или вытирают слезы). Надпись — “тыи неверии послепоша и плакалася i в лесе”. Наконец, на третьем ярусе изображены фигуры, приносящие Стефану Пермскому книгу. Надпись — “и принесоша епискупоу свои законъ i возопиша к н”^[57]. По версии А. В. Чернецова этот последний эпизод символизирует добровольный отказ пермяков от своих языческих святынь и представляет собой, ввиду отсутствия на посохе сцены крещения, вершину деятельности просветителя — обращение зырян^[58].

Дальнейшая судьба упорствующих в язычестве открыта для нас благодаря преданию: в 1384 году Пам-сотник с соплеменниками уходят на Удору и Пинегу: “А непохотел кто к святой вере быти, отиде тем на Удору и на Пенегу с жоны и детьми свои”^[59]. Все же язычники еще не раз возвращались обратно. Так, под 1389 годом читаем: “пришедшу с Удоры и с Пенеги пермяни идолопоклонницы на Еренский городок, монастырское Пречистые Богородицы пожгли, пограбили, людей монастырских посекли”; под 1392 годом — “пришедшу на владычный город на Устьвым погаными вогуличи, а с ним Пан-сотник окаянной. Стояли вогуличи станом на Юруме на месте зовемый Асыкояг неделю, к горотку не приступали, а погосты около тех мест разорили. Узнав те вогуличи из слухов устюжский полк идет на вогуличов, сели в ладьи и утекли вверх Вычегдою-рекою”^[60].

§ 3. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе кровию Своею^[61]

Успехи проповеди святителя Стефана были удивительны^[62]: за 4–5 лет паства возросла настолько, что возникла необходимость в епископе. Стефан Пермский должен идти в Москву к митрополиту. Это событие совершилось в 1383 году: “Поставлен же он был по Тохтамышевой рати на другую зиму”^[63]. Разумеется, активное участие в выборе епископа принимал и великий князь (“Митрополит же с великим князем, рассудив, подумав и рассмотрев…”^[64]). Епископом новой епархии должен был быть человек, абсолютно лояльный княжеской политике: “Особенно же великому князю очень приятно было его поставление, ибо он хорошо его знал и любил его издавна”^[65] (курсив мой — В. Ш.). Новый духовный владыка был призван служить делу закрепления территории бассейна Вычегды за Москвой, то есть быть de facto княжеским представителем. Поэтому принимаются меры для укрепления положения новой епископии, в том числе и финансового. Так, епископ Амвросий^[66] сообщает о следующих пожалованиях: право беспошлинной торговли, сбор пошлин с приезжавших в Пермь купцов, некоторые судебные привилегии и т. п.

В епископском сане святитель Стефан провел четырнадцать лет жизни. Описывая этот период жизни Святителя, его биограф весьма краток: “и грамоте пермской учил их, и книги писал им, и святые церкви ставил им и освящал, иконами украшал и книгами наполнял, и монастыри устраивал, и в чернецы постригал, и игуменов им назначал, священников-попов и дьяконов сам поставлял, и анагностов-иподьяконов сам ставил”^[67]. Названия монастырей нам известны — помимо кафедрального при церкви архангела Михаила это Ульновская Спасская пустынь (на реке Вычегде) и Стефановская пустынь (на речке Вотчинке, впадающей в Сысолу)^[68]. И почти совершенно умалчивается в житии о деятельности епископа вне пределов Перми. Все что мы имеем, — это краткая фраза из “Плача пермских людей”: “Лишились мы теперь доброго промыслителя и ходатая, который был за нас ходатаем перед Богом и перед людьми: Богу он молился о спасении душ наших, а перед князем о наших жалобах, о льготах и о нашей пользе ходатайствовал и промышлял. Перед боярами, начальниками, властями мира сего он был нашим горячим заступником, многократно избавляя нас от насилия и рабства, от чиновничьей продажи, и тяжкие дани облегчая нам. Даже сами новгородцы, ушкуйники, разбойники, словами его убеждены бывали, — не нападать на нас”^[69].

На севере у Москвы был только один серьезный противник — Новгород Великий. После разорения Москвы Тохтамышем в 1382 году на некоторое время усиливаются центробежные тенденции: Нижний Новгород, Рязань и Тверь, почувствовав ослабление Москвы, вновь поднимают голову. Те же настроения бродят и в Новгороде: активизируются ушкуйники, на пограничные карельские города приглашается оппозиционный Димитрию Донскому литовский князь Патрикий Наримонтович и, наконец, в 1385 году на вече отменяют митрополичий суд. Фактически тем самым Новгород пытается обособиться не только в политическом, но и в церковном отношении, максимально усилив свою самостоятельность. В Москве накапливается недовольство действиями вечевой республики, обернувшееся в 1386 году большим походом Димитрия Ивановича в новгородские пределы. И здесь святитель Стефан Пермский выступает верным соратником московского князя. Так, в 1385 году он организует вооруженный отпор дружинникам новгородского Владыки, то есть “регулярным” войскам республики: “Владыко новугородский разгневан бысть зело, како посмел Пимен Митрополит дати епархия в Перме, в вотчине святей Софии и прислал дружинники воевати Пермскую епархию. Позвал владыко Стефан устюжан, им бы беречи Пермскую землю от разорения. Устюжане побили новугородцев под Черной рекой под Солдором”^[70]. В 1386 году Пермский епископ сам идет в Новгород: “Того же лета пойде епискуп Стефан в Новгород, потому с Новугородом размирье”, “Стефан поклонился владыке и боярам новогородским, дабы дружинникам новогородским не разорити впредь Пермскую земли и епархия Вычегодские земли беречи. Отпущен владыко Стефан от Новгорода с милостью и дарами”^[71]. В этом свидетельстве отчетливо видна цель поездки — обеспечение безопасности и территориальной целостности новой епархии. С этой поездкой в нашей исторической литературе связывают появление “Поучения против стригольников”, приписываемое обычно епископу Стефану. Так как не осталось никаких других письменных сочинений Стефана Пермского, трудно из текста самого “Поучения” показать принадлежность упомянутого произведения перу Пермского епископа или опровергнуть этот факт. Косвенные данные не располагают к соглашению с таким авторством. Действительно, помимо того, что ни один епископ не властен поучать паству иной епархии (о чем говорил еще Митрополит Макарий^[72]), сам характер миссии Стефана Пермского в Новгород исключает подобного рода возможность: темой переговоров были отнюдь не церковные вопросы. Более вероятным автором следует считать святителя Дионисия Суздальского (особенно если учесть его тесные связи с патриаршим двором Константинополя)^[73]. В 1382 году он прибывает в Новгород полномочным послом Патриарха, привезя, кстати сказать, послания Нила против стригольников^[74]. Почему же тогда “Поучение” приписано святителю Стефану? Исчерпывающего ответа на этот вопрос не существует. Тем не менее мы склонны предполагать, что активная деятельность Пермского епископа послужила его широкой известности, и для придания большего авторитета этому документу его и приписали святителю Стефану, как это часто бывало в те времена.

Нелишне будет сказать здесь о том, что Пермский святитель, очевидно, был хорошо знаком с преподобным Сергием Радонежским: «Некогда же случися ему шествие пути от своея епископиа, Перми глаголемыа, к господьствующему граду Москве. Путь же он, имъже идяше епископ, отстоит от монастыря святого Сергиа яко поприщь 10 или вяще. И помышляющу ему, скоро в путь грядущу, тогда не быти у святого в обители, но егда възвратится в своя, тогда приити в обитель к преподобному (курсив мой — В. Ш.). Бывшу же чюдному епископу Стефану противу обители святого, и став сътвори “Достойно есть” и обычную молитву, и поклонися святому Сергию на ону страну, идеже житие имеаше, рек сице: “Мир тебе, духовный брате!”. Случися же тогда блаженному на трапезе с братиами ясти. Разумев же и тъй в тъй час духом, еже сътвори епископ Стефан, и тако на трапезе святый въстав, мало же постояв, и молитву сътворь, и поклонився, рек: “Радуйся и ты, пастуше Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою!”»^[75]. Кроме того, среди своих источников материалов к житию Стефана Пермского Епифаний говорит и об этом: “а об ином я с ним (то есть, со святителем Стефаном — В. Ш.) самим многократно беседовал и от него узнал”^[76]. Ясно, что подобные многочисленные беседы могли протекать только в Троице-Сергиевой Лавре, где и подвизался Епифаний. В связи с этим любопытно упомянуть, что нам известно два бесспорных примера, когда преподобный Сергий выступал полномочным послом Московской власти: в 1365 году — в Нижнем Новгороде, где вспыхнул конфликт между сыновьями нижегородского князя Андрея Константиновича, и в 1385 году — в Рязани, когда при посредничестве Преподобного был заключен “вечный мир” между Димитрием Донским и великим князем Рязанским Олегом.

Кажется, и сами обстоятельства кончины Святителя свидетельствуют о его важной роли в делах московского княжества: “сам великий князь приходил посетить его, и многие бояре многократно навещали его”^[77]; похоронен же он был в придворном Спасском монастыре (Спас на Бору)^[78], где хоронили московских княгинь и умиравших в Москве князей (за исключением самих великих князей, погребавшихся в церкви Михаила Архангела). Обычно умиравшие в Москве архиереи погребались в Чудовом монастыре^[79]. Все это говорит об особенном уважении к Пермскому святителю. По свидетельству Троицкой летописи, Стефан Пермский сразу же после смерти был почитаем наряду с другими подвижниками Церкви, чьи имена читались по Синодику в Неделю Православия^[80].

Завершая наше повествование, подведем некоторые итоги. Пермский Святитель был причислен к лику святых на Соборе 1549 года. Однако имеются данные, позволяющие говорить о местном почитании святого Стефана задолго до этого Собора^[81]. Значение для отечественной истории такой фигуры, как святитель Стефан Пермский, весьма и весьма велико. В узловом для Русского государства XIV веке, когда Московские князья в процессе собирания земель обратили свой взор к Северу, именно святителю Стефану суждено было стать проводником русской культуры и русского влияния на новых территориях. Новгородская феодальная республика недальновидно ограничивалась здесь лишь простым собиранием дани. Только с переходом Малой Перми под скипетр Москвы можно говорить о фактическом распространении русской государственности на инородческий мир.

Дело Пермского миссионера было продолжено преемниками святителя Стефана на Пермской кафедре: епископ Питирим (†1455) крестил вогуличей, кочевавших по притокам Печоры. Святитель Иона (1455–1470) обратил к христианству всю Великую Пермь (бассейны рек Вишера, Кама и Чусовая). Следующий епископ Пермский — Филофей (1471–1501), специально изучив пермский язык, активно искоренял остатки язычества у пермяков. Еще дальше на восток подвизался святой Трифон Вятский (†1612), проповедовавший среди остяков и основавший Успенский Трифонов монастырь (1580).

Альманах “Альфа и Омега”, № 33, 2002

Список сокращений

БЛДР - Библиотека литературы Древней Руси.
ПСРЛ - Полное собрание русских летописей.
ТОДРЛ - Труды Отдела древнерусской литературы.

Примечания

^[1] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1989. С. 92.

^[2] Житие святителя Стефана Пермского (далее — Житие) здесь и далее цитируется по изданию: Прохоров Г. М. Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995. С. 51 (далее — Прохоров).

^[3] Житие. Там же. С. 51.

^[4] В заглавии последнего плача (“Плач с похвалой пишущего инока”), см. Житие. Там же. С. 239.

^[5] Наблюдение Г. М. Прохорова.

^[6] Житие. Прохоров. С. 51.

^[7] Приведем для иллюстрации нашей мысли высказывания самого автора жития: “И подвиг Бог угодника Своего Стефана в те времена, и устроил так, что он стал проповедником и служителем Слова истинного, и строителем Его тайн, и учителем Перми” (Там же. С. 73). “Этот богоученый муж и ветхозаветное и новозаветное учение в устах носил и Божественным Духом направляем, и движим, просвещая их (то есть зырян — В. Ш.) истинным благоразумием” (Там же. С. 179).

^[8] Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 2. 2-я пол. XIV–XVI в. Ч. 1. Л., 1988. С. 213.

^[9] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых… С. 94.

^[10] Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X–XVII вв. СПб., 1998. С. 84.

^[11] Чернецов А. В. Посох Стефана Пермского // ТОДРЛ. Т. 41. 1988. С. 218.

^[12] Митрополит Макарий (Булгаков). История Русской Церкви. Т. 4. Ч. 1. М., 1996. С. 198.

^[13] А. В. Чернецов в связи с этим событием говорит о середине XVI в., см. Чернецов А. В.Посох Стефана Пермского. С. 218.

^[14] Чернецов А. В. Посох Стефана Пермского. С. 230.

^[15] Там же.

^[16] Цит. по: Митрополит Макарий (Булгаков). Указ. соч. С. 179.

^[17] Свидетельство приводит Г. М Прохоров. Тот же сюжет в Устюжском летописце звучит несколько иначе: «По некоем времени блаженному Прокопию (устюжскому чудотворцу) идуще мимо соборную церковь во время вечерняго пения и виде отроковицу именем Марию трех лет сущую, поклонися ей до земли и рече во услышание всем: “сия отроковица Мария грядет мати Стефана епископа Пермскаго учителя”. И слышавше народ начаша дивитися». — Устюжские и Вологодские летописи // ПСРЛ. Т. 37. Л., 1982. Прим. 24–29. С. 111.

^[18] Этот преподобный отец наш Стефан был родом русин, из народа славянского, из северной страны, называемой Двинскою, из города, именуемого Устюг, сын видных родителей — некоего христолюбивого мужа, верного христианина по имени Симеон, одного из клириков великой соборной церкви Святой Богородицы, что на Устюге, и матери, тоже христианки, называемой Мария”. — Житие. Прохоров. С. 57.

^[19] Эта дата получается из следующих соображений. Арсений стал Ростовским епископом около 1370 г. Положив, что диаконом Стефан стал в 25 лет — минимально возможный возраст в соответствии с канонами, — мы путем вычитания из 1370 г. 25 лет и получим эту дату (“…поставлен был он в дьяконы от Арсением, Ростовским князем и епископом”. — Там же. С. 63).

^[20] Еще маленьким ребенком он был отдан учиться грамоте, каковую грамоту вскоре всю и выучил, примерно за один год, и стал канонархом, а затем и чтецом в соборной церкви. Он значительно превосходил многих сверстников в своем городе хорошей памятью и быстротой, с какой учился, опережая их благодаря быстроте ума и скорости соображения, и был очень разумным отроком”. — Там же. С. 57.

^[21] Итак, благодаря Божьему дарованию, он за малое время многое познал и, при естественной остроте своего ума, научился в городе Устюге всему искусству грамматики и книжного дела”. — Там же.

^[22] По догадке Е. Е. Голубинского, название этого немноголюдного монастыря объяснялось тем, что он был пристроен к архиерейскому монастырю и отгорожен от окружающего мира глухой стеной, так что выйти из Затвора можно было лишь через соседнюю обитель; см. Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. В 2-х тт. Т. 2. 1-я пол. М., 1997. С. 266.

^[23] Необходимо добавить, что в то время как Устюг, так и Двинская земля в церковном отношении подчинялись Ростовской кафедре.

^[24] Житие. Прохоров. С. 59.

^[25] Он имел обычай внимательно прочитывать то, что читал в книге, и нередко замедлял чтение ради понимания, — пока до конца, по-настоящему не уразумеет слова каждого стиха, что они значат, и тогда растолковывал их <…> И если видел он человека мудрого и книжного, или старца разумного и духовного, то задавал ему вопросы, беседовал с ним, у него поселялся, и ночевал, и утреневал, расспрашивая о том, что старался скорее понять”. — Там же.

^[26] Голубинский Е. Е. Указ. соч. С. 267.

^[27] Обычная ссылка на повесть о Петре, царевиче Ордынском, как свидетельстве распространенности до некоторой степени знания греческого, рассмотрена и отвергнута у проф. Голубинского, см. Там же. 268.

^[28] Житие. Прохоров. С. 63.

^[29] Там же. С. 65.

^[30] Там же. С. 183. Конец света ожидался в 7000 г., то есть в 1492 г. по Р. Х.

^[31] Там же. С. 191.

^[32] Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 2. 2-я пол. XIV–XVI в. Ч. 2. Л., 1989. С. 211–212.

^[33] Сообщение Г. М. Прохорова (Прохоров. Введение).

^[34] Некрасов И. С. Пермские письмена в рукописях XV в. Одесса, 1890. С. 15.

^[35] Мк 16:15.

^[36] Житие. Прохоров. С. 63.

^[37] Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Историко-филологический сб. Вып. 4. Сыктывкар, 1958. С. 258.

^[38] Чернецов А. В. Посох Стефана Пермского. С. 229.

^[39] Например, Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 2 (Т. IV–VI). Ростов-на-Дону, 1994. С. 221.

^[40] Голубинский Е. Е. Указ. соч. С. 277–278.

^[41] Коми-Вымская летопись (Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись. С. 258) под 6887 г. (1379) сообщает: “Того же лета начал Стефан у пермян на Пыросе и на Выляде и крести их святей вере”.

^[42] Голубинский Е. Е. Указ. соч. С. 278–279.

^[43] Там же. С. 271–272.

^[44] Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись. С. 258 (под 7888 (1380) г.).

^[45] Там же. С. 258.

^[46] Житие. Прохоров. С. 87.

^[47] Некоторые из них, слыша проповедь христианской веры, захотели веровать и креститься <…> Сначала некоторое малое число из них уверовало и было им крещено, и те люди часто приходили к нему и постоянно были при нем, беседуя и спрашивая его”. — Там же. С. 85.

^[48] Божий раб Стефан, помолившись Богу, по окончании молитвы поспешил заложить святую церковь Божию <…> Поставил он эту церковь на месте, называемом Усть-Вымь, где река Вымь своим устьем впадает в реку Вычегду <…> Когда же он освятил эту церковь, то нарек ее во имя Пресвятой Пречистой Преблаженной Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, славного ее Благовещения”. — Там же. С. 91–93.

^[49] В один же из дней преподобный раб Божий, помолившись Богу, сотворив молитву, после молитвы пошел в некое место, где находилась их главная кумирница, и попытался идолов их разрушить. И он опрокинул их алтари, а богов их разбил, и Божией силой главную их кумирницу зажег, пламенем запалил ее”. — Там же. С. 101.

^[50] И однажды снова, через несколько дней, некоторые из пермян, суровейшие мужи, неверные люди, еще бывшие некрещеными, собравшись во множестве, причем некоторые из них были волхвами, другие кудесниками, третьи чаротворцами, а прочие их старцами, стоявшими за свою веру и за обычаи Пермской земли и хотевшими разрушить веру христианскую, со злобой долго, смущая его, спорили с ним, хваля свою веру, хуля же и укоряя веру христианскую”. — Там же. С. 109.

^[51] Там же.

^[52] И научил он их пермской грамоте, которую перед этим впервые сложил. И всем им новокрещеным — мужам, и юношам, и молодым отрокам, и малым детям — повелел он изучать грамоту, то есть Часослов, Восьмигласник, Песни Давида, а также прочии книги”. — Там же. С. 113.

^[53] Там же. С. 115.

^[54] Прокуда — дурацкая выходка, ущерб, вред (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. I–IV тт. М., 1998. Т. 2. С. 212).
Кудь — злой дух, колдовство (Там же. Т. 3. С. 491).

^[55] Об этом гласит легенда об удорской княгине, записанная со слов жителя села Важгорт И. Кочина, предание об Ошлапее, о Паляйке и пр. Подробнее об этом см. Микушев А. К.Коми народный эпос // Коми народный эпос. М., 1987; Плесковский Ф. В. О взаимоотношениях между коми и русскими по историческим и фольклорным памятникам // Историко-филологический сборник. Вып. 4.

^[56] Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись. С. 258.

^[57] Чернецов А. В. Посох Стефана Пермского. С. 223.

^[58] Там же. С. 231.

^[59] Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись. С. 259.

^[60] Там же.

^[61] Деян 20:28.

^[62] Сравни здесь свидетельство Епифания: “Услышав это, великий князь и митрополит удивились…”. — Житие. Прохоров. С. 163.

^[63] Там же. С. 167.

^[64] Там же. С. 165.

^[65] Там же. С. 165.

^[66] Епископ Амвросий (Орнатский). История российской иерархии. В 6-ти тт. Т. 2. М., 1811.

^[67] Житие. Прохоров. С. 169.

^[68] Епископ Амвросий (Орнатский). История российской иерархии.

^[69] Житие. Прохоров. С. 215.

^[70] Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись. С. 261.

^[71] Там же.

^[72] Митрополит Макарий (Булгаков). Указ. соч. Т. 3. М., 1995. С. 486.

^[73] О святителе Дионисии Суздальском см. статью иеромонаха Дионисия (Колесника) в этом номере журнала. — Ред.

^[74] Подробнее об этой проблеме см.: Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 2. 2-я пол. XIV–XVI в. Ч. 2. С. 415.

^[75] Епифаний Премудрый. Житие преподобного и богоносного отца нашего, игумена Сергия чудотворца // БЛДР. XIV–сер. XV в. СПб., 1999. С. 362.

^[76] Житие. Прохоров. С. 51.

^[77] Там же. С. 205.

^[78] "Положили его в преславном городе Москве в монастыре Святого Спаса, в каменной церкви, когда входишь в церковь, на левой стороне". — Там же. С. 213.

^[79] Голубинский Е. Е. Указ. соч. С. 296.

^[80] Того же лета (6904 — В. Ш.) априлиа в 26 день преставися епископ пермскии Стефан и положен бысть на Москве в монастыре Спаса за стеною, ему же на велицем съборе по вся году возглашают вечную память”. — Приселков М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.–Л., 1950. С. 446.

^[81] Голубинский Е. Е. Указ. соч. В дополнении к с. 296. С. 881.