Активное евхаристическое возрождение, которое началось в Русской Православной Церкви в 90-х годах, не привело Церковь к заметному возрастанию жертвенной любви. Почему евангельская этика любви оказалась исторически забытой в тени сакраментализма? Как на самом деле связаны между собой обóжение, Таинство Причастия и любовь к ближним? Действенно ли Таинство Евхаристии без любви?
В православном богословии обóжение по благодати и причастие Телу и Крови воскресшего Христа неразрывно связаны между собой, и потому Таинству Причащения отводится самое значимое место в духовной жизни воцерковленного христианина как Таинству таинств. Приобщаясь Христу, дарующему нам Себя в Евхаристической Чаше, мы подлинно разделяем вместе с Ним и Его Крестные страдания и славу Его обóженной Плоти. На более прикладном уровне причащение Святых Даров, главным образом, мыслится как индивидуальное средство прощения грехов и борьбы с греховными страстями. Практически любой пастырский совет по любому вопросу будет обязательно включать наставление чаще причащаться. Причастие в православной традиции является центром и квинтэссенцией поклонения Богу, а ежедневное причащение мыслится идеалом совершения своего спасения (см., например, книгу прп. Никодима Святогорца «О непрестанном Причащении Святых Христовых Таин»).
В целом дореволюционный обычай редкого причащения в нашей Церкви был успешно преодолен. Однако практика регулярного и частого причастия, бытующая на постсоветском пространстве уже лет как двадцать (или даже больше), позволила многим сознательно воцерковленным христианам прийти за это время к некоторым выводам о роли участия в Таинстве Евхаристии в их духовной жизни. По многочисленным свидетельствам, становясь неизбежно обыденным делом, для многих верующих участие в Таинстве Евхаристии со временем перестает по-особенному переживаться. Особенно эта проблематика актуальна для часто служащих священников. Но даже если после причастия и наступает некое радостно-просветленное состояние, то его хватает всего на один-два дня. По прошествии многих лет люди вдруг осознают, что регулярное причащение не делает их более духовными и добродетельными христианами. Из года в год они приходят на исповедь с одними и теми же грехами, и тут наступает неизбежное выгорание и охлаждение. Максимум причастие позволяет балансировать примерно на одном уровне Богообщения, без совершения серьезных грехов.
Забытый смысл Таинства Евхаристии
Почему же массовое евхаристическое возрождение не привело к заметному возрастанию любви, доверия и принятия в Церкви? На наш взгляд, одной из важнейших причин такой ситуации является забвение в церковной педагогике прямой взаимосвязи обóжения и деятельной любви, потому что в духовническом дискурсе на первый план выходят темы покаяния и очищения от грехов. Фактически Евхаристия давно перестала восприниматься как таинство единящей любви, создающее по образу Троицы единство человеческих душ, то есть Церковь как Тело Христово, которое есть тем самым средство благодатных сил для исполнения «новой» и «первой» заповеди Христа о самоотверженной любви к ближним (Ин.13:34; Мк.12:29–31). Это нашло свое отражение и в нашей литургии. Так, в славянской редакции дьяконский возглас перед Чашей: «Со страхом Божиим и верою приступите» – с течением времени утратил свою более древнюю формулу, которая в старейших рукописных текстах литургии добавляла: «…и любовию». В греческой традиции и по сей день используется эта формула: «Со страхом Божиим, верою и любовию приступите».
Наверняка каждый из нас не раз слышал вопрос: «Как регулярно ты причащаешься?» или «Как давно ты причащался?» А теперь попробуем вспомнить, когда в последний раз нас кто-нибудь спрашивал: «Как часто ты проявляешь действенную любовь?» или «Когда в последний раз ты проявлял любовь?» Звучит как-то нелепо, не так ли? Заметим также, что если у нас есть аскетическая практика подготовки к причастию, включающая пост и целое молитвенное правило до и после причастия, то для дел любви есть лишь короткая молитва перед началом и по окончании всякого дела. Стандартная приходская практика в русской традиции предполагает, что причащаться может тот, кто постился, читал канон и исповедовался в грехах. Деятельная любовь к ближнему как цель и условие причащения даже не упоминается, в том числе и в официальном документе Московской патриархии – «Об участии верных в Евхаристии».
Исторические причины забвения этики любви
Как это часто бывает, гиперакцентуация на одном аспекте, пусть и крайне важном, приводит к оскудению и забвению другого. Исторически так сложилось, что в традиционном институциональном христианстве евангельская этика любви оказалась в тени огромной фигуры сакраментализма. Донатизм на Западе и мелитианство на Востоке в своем моральном ригоризме во многом де-факто дискредитировали идею святости как практической нормы христианской жизни общины. Коль скоро действительность таинств не зависит от нравственного состояния клирика (и шире, даже общины), невольно возникает соблазн отодвинуть евангельскую этику и ортопраксию на второй план. Кроме того, эту непростую ситуацию церковного сознания обостряет доминанта правоверия (напрямую следующая из самой структуры Символа веры) как главного критерия принадлежности верных к Церкви. Иными словами, в духовной жизни евангельская этика любви перестает восприниматься как безусловно необходимая, раз есть действительные таинства и декларирование ортодоксии.
В православной традиции литургическо-храмовый строй духовной жизни создает особое сакральное пространство, преимущественно в котором – в восприятии верующих – и открывается присутствие Бога. Даже сам термин «богослужение» в церковном лексиконе закреплен за храмово-обрядовым действием, он не связан с повседневной жизнью, освященной присутствием Бога.
Таким образом, сакральная и профанная область повседневности оказываются параллельны и отграничены друг от друга (даже на уровне календаря). Для православного христианина присутствие Бога вырывает его из повседневности, требуя постоянного духовного самоопределения и напряжения воли в сакральном пространстве, однако в профанном пространстве это напряжение воли неизбежно ослабляется. Эта двойственность приводит к замыканию территории освящения души храмовым пространством, и потому профанная повседневность часто остается незатронутой.
Любовь как путь обóжения в святоотеческой традиции
Об ошибочности такой расстановки акцентов в религиозной жизни говорит, со ссылкой на блаж. Августина, сщмч. Иларион (Троицкий):
Христос указал признак, по которому можно узнать Его учеников. Этот признак – не учение христианское, не таинства даже, а только любовь. «По тому, – говорил Он ученикам Своим, – узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35). Таинства не спасут, если у принимающего их нет любви. Апостол говорит: «Если я знаю все таинства (sacramenta) и не имею любви, я – ничто» (1Кор.13:1–3). («Христианства нет без Церкви».)
Итак, любовь к братьям по вере, именно взаимная любовь, является необходимым условием действенности Таинства Евхаристии. Контент-анализ новозаветных текстов показывает, что частота упоминания в них Евхаристии и деятельной любви несоизмеримы. В Новом Завете причастие Телу и Крови Христовых упоминается порядка десяти раз, а слова «любовь», «любить» употребляются более 200 раз. Но, к сожалению, эта чрезвычайно важная тема любви как пути обóжения почти не звучит с амвонов.
По мысли блаж. Августина, дети Божьи – это не те, кто причащается, а те, кто любит:
Принять таинство тела и крови Христовой может и злой человек – о таких ведь и сказано: «Кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе» (1Кор.11:29). Носить имя Христово может и злой человек, то есть называться христианином и злой человек может; о таких сказано: «Пятнали имя Бога своего» (Иез.36:20). Итак, прибегнуть ко всем этим таинствам может и злой человек, но иметь любовь и быть злым – не может. («Рассуждения на Послание Иоанна к Парфянам», VII, 6.)
Таинство причастия Телу и Крови Христа приводит к обóжению ровно настолько, насколько приводит причащающегося к сострадательной и жертвенной любви.
Сравним слова Христа и ап. Иоанна:
Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. (Ин.6:56)
Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. (1Ин.4:16)
Любовь, таким образом, является одновременно и условием, и плодом евхаристического соединения со Христом. Святые Отцы отнюдь не случайно использовали евхаристические образы для описания любви, по сути, отождествляя одно с другим:
Сщмч. Игнатий Богоносец:
Стяжавши кротость, утвердите себя взаимно в вере, которая есть плоть Господа, и в любви, которая есть кровь Иисуса Христа. Никто из вас да не имеет ничего против ближнего своего. (Трал. 8)
Прп. Исаак Сирин:
Кто обрел любовь, тот каждый день и час вкушает Христа и делается от сего бессмертным; ибо сказано: ядущий хлеб сей будет жить вовек. Блажен, кто вкушает от хлеба любви, который есть Иисус. А что вкушающий любви вкушает Христа, сущего над всеми Бога, о сем свидетельствует Иоанн, говоря: «Бог есть любовь» (1Ин.4:8, 16). (Слово 83)
Отцы Церкви называют именно любовь тем, что приводит к обóжению. Свт. Григорий Богослов, говоря про активное доброделание, учит, что «любовь к Богу есть путь к обóжению» (PG 37, 957). Прп. Максим Исповедник вторит им: «Стяжавший же любовь стяжал Самого Бога, поскольку Бог есть любовь» («Главы о любви», 100). Прп. Максим вообще много писал о любви в контексте обóжения:
Ибо подлинно нет ничего более богообразного, более таинственного, более возвышающего людей до обóжения, чем Божественная любовь. […]
Эту связь мы знаем как любовь и именуем любовью, не считая любовь к Богу и любовь к ближнему за нечто раздельное, но признавая её всю целиком за единую и ту же самую, ибо ею мы обязаны Богу и она сочетает людей друг с другом. Ибо осуществлением и ясным доказательством совершенной любви к Богу является искреннее расположение к ближнему, [достигаемое] через добровольное благоволение. Ведь божественный Апостол Иоанн говорит: «Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1Ин.4:20).
Он ясно указал всеславный путь любви, подлинно божественной и обóживающей, ведущей к Богу и, как говорится, являющейся Богом. […]
И вы, благословенные, от всей души возлюбили этот божественный и блаженный путь, чтобы, подвизаясь в подвиге благом, достичь конца [его]. А поэтому вы незыблемо придерживаетесь того, благодаря чему достигается предел этого пути, я имею в виду человеколюбия, братолюбия, странноприимничества, нищелюбия, сочувствия, сострадания, смирения, кротости, душевного благородства, терпения, негневливости, долготерпения, стойкости, доброты, спокойствия, благоволения и миролюбия ко всем. Из них и через них создается благодать любви, которая ведет обóживаемого к Богу, Творцу человека. (Послание к Иоанну Кубикуларию о любви.)
Причащаться по воскресеньям, особенно в сопровождении хорошего хора, гораздо легче и приятнее, чем проявлять дела любви, которые перечисляет прп. Максим. Однако без этой решимости ни наши посты, ни участие в таинствах не сделают нас учениками Христа. Для правильного устроения духовной жизни церковному наставничеству крайне необходим возврат к акценту на деятельной любви к ближнему, который был так присущ раннему христианству: «Любовью все избранные Божии достигли совершенства, без любви нет ничего благоугодного Богу» (Послания к коринфянам. Глава 49, свт. Климента Римского).