Фрагмент интервью Валентина Гафта, данное в 2009 году Дмитрию Гордону, где он открыто рассказывает о своем приходе к вере и тех утратах, которые были в жизни
‒ Говорят, вы верующий человек и даже приняли православие…
‒ Да, это правда.
‒ Что же может толкнуть еврея на этот шаг?
‒ Видите ли, мой родной язык русский, и когда, играя в театре, я произносил слово «Бог» (например, в роли Городничего), что-то мне там (показывает на сердце) жало… Я врал себе, понимаете, и как актер не мог это преодолеть, а когда на душе было горе, ходил в церковь, и она меня излечила. Беседы с отцом-священником сильно мне помогли, и сейчас я не часто, но там бываю. В монастыре у меня есть друзья, а Оля, жена, ‒ та вообще из семьи священника.
Говорят: выкресты ‒ это нехорошо, однако окружает-то меня религия христианская… Об этом не следует говорить, не стоит на подобные темы распространяться, но я не сомневаюсь, что существует энергия свыше (как хотите, так ее и называйте!) и иногда мы общаемся с невидимым… Каждый верит по-своему, у каждого свои убеждения. Мне ближе всего христианство…
‒ Тем не менее, когда вы приезжаете, скажем, в Израиль, не возникает ни у кого там вопросов: зачем изменили вере отцов?
‒ Нет, никогда. Я Израиль люблю, мне очень нравится эта маленькая, но мужественная и сильная страна. Евреи ‒ родные мне люди, к которым у меня нет антипатии, но я не понимаю их веры. Мне чужды даже внешние ее проявления ‒ глядя на ортодоксов в шляпах, с пейсами, с многочисленным потомством, узнавая их законы, обычаи, я сознаю, что стать таким не смогу.
«Когда Олег Даль стоял над гробом Высоцкого, видно было: он не жилец
‒ его можно было забрасывать в гроб вместе с Володей»
‒ Была, знаю, еще утрата, которая очень сильно на вас подействовала, ‒ имею в виду уход Олега Даля. Вы же тогда и сами были, если не ошибаюсь, при смерти?
‒ Настолько страшное состояние у меня было два раза в жизни: когда повесилась дочь и когда не стало Олега, с которым мы незадолго до этого близко сошлись. В 81-м году я серьезно заболел (лечение состояло в том, что в позвоночник втыкали иглу и откачивали спинномозговую жидкость), и вот в тот момент, когда ее воткнули, кто-то вошел и сказал: «Умер Даль». Я подскочил, мне показалось, если чего-то не сделаю, сейчас же помру. С торчащей иглой встал, подошел к окну и стал истошно вдыхать морозный воздух.
…Олега я очень любил и тайно, про себя, всегда им восхищался. Он был для меня каким-то неподражаемым ‒ глядя на него, я отчетливо видел, что многого не умею и не понимаю. Мне нравился смысл того, что Даль делает, меня возбуждал его темперамент. В последний год мы подружились, вместе кое-что сочиняли. Встретив меня на «Мосфильме», он даже передал мне свою инсценировку «Зависти» Юрия Олеши, хотел со мной поработать. Я чуть не задохнулся от счастья…
Даль умер еще до того, как остановилось его сердце, ‒ его можно было забрасывать в гроб вместе с Володей Высоцким, во всяком случае, когда Олег над этим гробом стоял, видно было: он не жилец, и не важно, случайно или специально ушел он из жизни. Ему оставалось немножечко потерпеть ‒ тогда ведь все запрещалось, и в театре он места себе не находил, хотя искал. Это был очень противоречивый человек (сочинявший, кстати, замечательные стихи).
На следующий день после гибели Олега я был у него дома, и его жена Лиза поставила мне на домашнем магнитофоне запись: Даль репетировал композицию стихов Михаила Юрьевича Лермонтова (вообще-то, он должен был ее читать в сопровождении козловского «Арсенала», но тут подобрал случайную музыку)… Когда я это слушал, сердце у меня разрывалось, а после того, как Олег произнес: «И скучно, и грустно, и некому руку подать. Любить… но кого же?.. на время не стоит труда, а вечно любить невозможно», я понял, что он отжил. Царствие ему небесное!
‒ Недавно вы сильно болели, и в газетах писали, что у вас что-то серьезное. Сейчас со здоровьем получше?
‒ Болел после того, что произошло с дочкой… Нервный срыв ‒ что вы хотите… Сперва вроде все было в порядке, а потом стало действовать… Почти три года провел в больнице, но не надо, не надо об этом…
‒ Вы считаете себя реализовавшимся актером?
‒ Я, если честно, об этом не размышляю. Реализовываться каждый день можно ‒ например, играя спектакли по-разному. Не стоит об этом думать, незачем тратить на такую ерунду энергию: придет ‒ хорошо, нет ‒ тоже не страшно.
‒ Как вы думаете, по какой картине ‒ одной! ‒ вас запомнят?
‒ По телефильму «На всю оставшуюся жизнь», снятому Петей Фоменко, где я играл капитана Крамина. Есть там маленький эпизод: лежит закованный в гипс до подбородка раненый, шеей пошевелить не может и говорит: «Прелестно, прелестно, прелестно!». Этот кусочек хороший!
‒ Валентин Иосифович, а вам интересно сейчас жить?
‒ Очень.
‒ И что вас еще цепляет, от чего глаза загораются?
‒ Понимаете, какое дело… Сейчас отлетели пустяшные вещи, которые волновали когда-то, а остались лишь важные, на которые раньше внимания не обращал. Они-то и интересуют больше всего ‒ на первый взгляд, это мелочи, но за ними много чего стоит.
‒ Говорят, каждый возраст хорош по-своему… Очевидно, вам было замечательно в 30-40 лет, а в 70 с хвостиком каково?
‒ Теперь лучше всего.
‒ Да? Почему?
‒ Больше стал понимать ‒ и про себя, и про других. Безусловно, и «если бы молодость знала, если бы старость могла» присутствует ‒ куда же от этого деться, зато другие пришли наслаждения, какие-то моменты счастливые. Надо все время ощущать жизнь, необходимо кого-то любить…
Напоследок, если позволите, я прочитаю вам посвящение, которое написал великому дирижеру Евгению Федоровичу Светланову.
Смычок касается души,
Едва вы им к виолончели
Иль к скрипке прикоснетесь еле.
Священный миг ‒ не согреши!
По чистоте душа тоскует,
В том звуке ‒ эхо наших мук,
Плотней к губам души мундштук,
Искусство ‒ это кто как дует!
Когда такая есть спина,
И руки есть, и вдохновенье…
Есть музыка, и в ней спасенье.
Там истина ‒ оголена
И не испорчена словами.
И хочется любить и жить,
И все отдать, и все простить…
Бывает и такое с нами.
***
Когда-то Анатолий Эфрос подарил ему книжку с надписью: «Самому интересному типу из всех типов, которых я знаю». Сам Гафт считает себя волком-одиночкой, человеком из прошлого, и хотя весьма критически относится к другим, еще беспощаднее ‒ к себе. Не поэтому ли список блистательных ролей, от которых актер отказался, боясь не потянуть, едва ли не внушительнее перечня им сыгранных? За более чем полвека, проведенных в профессии, он не заматерел, не оброс толстой, непробиваемой кожей и, в общем-то, остался застенчивым, постоянно сомневающимся в себе, каким и пришел в 1953 году поступать в Школу-студию МХАТа.
Валентин Иосифович держит на замке и свою душу: гостей принимать не любит, интервью практически не дает, личную жизнь не обсуждает, а исповедуется только в Николо-Берлюковской пустыни, куда вот уже шесть лет регулярно наведывается (настолько регулярно, что одно время даже пошел слух, будто актер собирается уйти в монастырь).
Источники: Образование и Православие / Дмитрий Гордон
Комментировать