Сергей Леонидович Кравец родился в 1962 году в семье военного переводчика и учительницы. В 1984 году окончил факультет журналистики МГУ. В Институте философии АН СССР защитил диссертацию «Эстетика Павла Флоренского». Автор многих работ по философии, истории, литературе. Руководитель Церковно-научного центра РПЦ «Православная энциклопедия». Ответственный секретарь «Большой российской энциклопедии».
Возраст фантазий о мироздании
‒ Энциклопедия ‒ это в первую очередь систематическое изложение. В детстве как-то проявлялись ваши способности к систематизации? Коллекционером не были?
‒ Никоим образом. Скорее, напротив, я был порывистый ребенок. В школе мне лучше давались гуманитарные науки, где больше нужны воображение, эмоциональность, хотя школу я закончил очень хорошо. До сих пор жалею, что мало знаком с математикой, потом математическая логика стала необходима. Я был совершенно обычным ребенком своего времени. Мы все очень много читали. Помню, в восьмом классе с друзьями сдали семейную стеклотару, поехали и закупили совершенно для нас странные книги ‒ я, помню, купил томик Беркли и попытался как-то его понять. В девятом классе мы все увлекались Шопенгауэром, Ницше, пытались как-то фантазировать о мироздании. Школьные годы были счастливыми, безмятежными, преподаватели относились ко мне очень хорошо, было очень много друзей. До третьего курса университета я мог бы сказать о себе: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Это было совершенно несистематическое, такое нахватанное образование, которое почти ничего не давало. Может быть, оно развивало какую-то способность к самовыражению, некую живость характера, но знаний там было очень немного. Не потому, что достались плохие преподаватели, преподаватели попадались разные, в том числе и очень хорошие, а потому, что сама атмосфера на факультете журналистики МГУ была такая ‒ хочешь учись, хочешь не учись. И внутри этой атмосферы человек с хорошо подвешенным языком и с некой живостью ума мог существовать очень легко, не перегружая себя лишними знаниями.
Какие-то вещи сошлись для меня в начале третьего курса. На спецсеминаре Игоря Ивановича Виноградова, изучая русскую литературную критику, мы брали весь спектр литературной критики, в которой значительную часть представляла религиозно-философская критика начала XX века: Шестов, Мережковский, Розанов, Соловьев. А чтобы понять их, нужно было хотя бы немножко разобраться в истории русской философии. А для этого, в свою очередь, требовалось хотя бы бегло обозреть предыдущую историю европейской философии. И мы засели за книги. Помню, первый семинар был посвящен досократикам. Игорь Иванович произвел на меня огромное впечатление. И до сих пор для меня это один из самых светлых и значительных людей в жизни.
И в это же время я очень странно встретился со своей будущей женой. На Всероссийской студенческой олимпиаде в Питере мы оба представляли Москву. В Москве я со своими псевдознаниями очень легко одерживал победы, за что на факультете пользовался популярностью у руководства. А на этой олимпиаде я жесточайшим образом провалился. Из-за этой нахватанности при серьезном экзамене я из надежды университета превратился в позор университета, а будущая моя жена очень хорошо все прошла и заняла второе место в Союзе. Для меня это был шок: девушка, которая мне понравилась, помимо всего, оказалась еще умнее и образованнее. Выход был один ‒ начинать учиться. На факультете учиться было практически невозможно, и я просто переехал в Историческую библиотеку. У меня было свободное посещение, потому что олимпиады я продолжал посещать и что-то выигрывал, учился очень хорошо, красный диплом потом получил. И я просто к девяти утра приходил в Историческую библиотеку и садился за книги. Вот тогда, может быть, я сделал первый шаг к энциклопедиям, потому что все книги читал с очень подробными конспектами. «Метафизику» Аристотеля законспектировал. С этого времени ‒ с двадцати лет ‒ я стал не просто читать разное, а держать себя в некой систематике.
Если быть честным до конца
‒ А как происходил поворот от чистого философствования к вере?
‒ Идея Бога мне впервые встретилась у западных философов. Если быть до конца честным, без идеи Бога многие вопросы заходят в дурную бесконечность или просто в тупик. Я сначала пришел к этому рациональными размышлениями, потом уже началась Церковь. Без идеи Создателя, без идеи некоего провиденциализма очень многое становится бессмысленным. То есть вы или полагаете, что живете в полном хаосе, и тогда действительно можно считать, что мир есть моя воля, мое воображение, что на самом деле ничего нет; или скатываетесь к теориям, которые превращают человека в поле животных страстей и физиологических импульсов. Или приходите к мысли о том, что видимое отличие человека от всего остального мира ‒ это не обман ваших чувств, вашего восприятия, это правда. А раз это правда, она должна быть чем-то обусловлена. У человека должно быть некое предназначение, ради чего он так отличен. Если вы будете внимательно читать западную философию, даже рационально-протестантского характера, вы увидите, что без этой идеи почти невозможно. Мне опять же очень сильно повезло, что я попал к Алексею Федоровичу Лосеву ‒ и столкнулся с совершенно другим миром, другим мышлением. После окончания университета поступил в аспирантуру в Институт философии, темой моей работы был Флоренский. И я попал в круг потомков Флоренских: Павла Васильевича Флоренского, игумена Андроника Трубачева. Тогда вышел двухтомник Соловьева, где были и мои комментарии, вышла моя книжка о Флоренском, начался выпуск трудов отца Павла Флоренского, где тоже были частично мои комментарии. Я тогда работал заведующим редакцией истории классической литературы в журнале «Литературная учеба». В этом журнале как-то удивительно собралась совершенно бесшабашная и очень хорошая команда верующих людей. Тираж «Литературной учебы» с обычных 7-8 тысяч мы тогда подняли до миллиона с лишним. К этому времени я уже крестился, моим крестным был Игорь Иванович Виноградов. Сподвигнули меня на это Виноградов и моя будущая жена, которая занималась историей церковнославянского языка в семинаре у Бориса Андреевича Успенского, писала работу по Максиму Греку. Крестил меня отец Александр Шаргунов. Сейчас, наверное, трудно себе представить более разных идеологически людей, чем либерал Виноградов и достаточно жесткий фундаменталист отец Александр, а тогда это были очень большие друзья. Тогда все были вместе, все были против большевиков. Крестился я дома у отца Александра, а на следующее утро пришел в храм и воцерковился.
‒ А когда вы впервые читали Священное Писание, у вас не возникало ощущение, что вы читаете что-то уже хорошо знакомое?
‒ Вначале я к Священному Писанию обратился как к необходимому источнику ‒ для того, чтобы хоть что-то понимать. Я занимался все-таки русской литературой, мой диплом был по «Бесам» Достоевского. Но даже в шестом классе возникает потребность обратиться к библейским текстам, иначе стихотворение Пушкина «Пророк»: «Как труп в пустыне я лежал» ‒ совершенно непонятно. Что это за садист шестикрылый, который рассекает мечом грудь, вырывает «грешный мой язык» и что-то в уста влагает? Для того чтобы просто не сойти с ума, надо было его понять. Чуть позже, когда я готовился к поступлению в университет, одно из постоянных моих занятий было погружение в реминисценции русской литературы в Священном Писании и понимание того, а о чем, собственно, идет речь. Библии у нас дома тогда не было, но она ходила по рукам, ее можно было взять на время. Евангелие я просто перепечатывал себе дома на машинке под копирку, чтобы иметь под рукой.
Восьмидесятые годы ‒ это годы непрямых текстов. Об Иоанне Дамаскине и его идеях мы узнавали из «Поэтики ранней византийской литературы» Аверинцева. Книга Майорова о средневековой философии была источником знаний по богословию. Лариса Владимировна Литвинова тогда совершила просто подвиг, опубликовав «Философию религии» Гегеля. Дело не только в самом тексте, а в тех комментариях, которые были вокруг него. А Николай Кузанский в двух томах! Конечно, его там представляли как некоего борца и будущего гуманиста, но на самом деле это ‒ богослов.
Смиренный энтузиазм
‒ У вас, кажется, была возможность благополучно заниматься любимой наукой за рубежом? Почему же в девяностые ‒ очень трудные в житейском плане годы ‒ вы начали заниматься издательским делом?
‒ В 88-м году мы с женой обвенчались. Родились друг за другом двое детей. Жизнь была абсолютно четко спроецирована, мы должны были в 91-м году уехать в Германию. На несколько лет мне давали очень хорошую Гумбольтовскую стипендию для изучения немецких архивов русских религиозных философов, прежде всего Семена Франка. А Лене обещали работу по преподаванию церковнославянского языка на кафедре славистики. Все было готово к отъезду. Оставался один шаг ‒ поехать к нашему другу отцу Андронику, сказать, что мы уезжаем, пока-пока. Когда мы к нему приехали, выяснилось, что мы никуда не уезжаем. Он стал наместником Валаамского монастыря, и появилась возможность создать то, о чем мы долго мечтали ‒ религиозно-философское издательство, и, наконец, самим издавать без помарок, без вмешательств, книги Флоренского, Соловьева, религиозную философию и вообще, и вообще, и вообще. Поэтому вместо того, чтобы жить в славном городе Мюнхене, я в «Литературной учебе» организовал издательство Валаамского монастыря, оно все находилось в моем кабинете. Кабинет был просторный, в два окна. Через несколько дней уже несколько человек сидели в нем и готовили книги.
‒ И какую книгу вы выпустили первой?
‒ Сразу было очевидно, что никакого финансирования Валаамский монастырь дать не может, а на издание нужны были деньги. Поэтому первой книгой для издания мы с отцом Андроником выбрали «Иллюстрированную историю религии», изданную в России в начале XX века. В ней очень подробно и разумно освещались все основные религии, кроме христианства. Автор писал, что все религии, за исключением христианства, являются произведением народного сознания, поэтому вполне могут быть исследованы с помощью методов этнологии. А христианство как богоданная религия не может с такой точки зрения обсуждаться. Подход нам импонировал. Мы эту книгу издали, она пользовалась даже каким-то успехом, но это было не главное, это помогло нам просто получить какие-то первоначальные деньги для дальнейших проектов. А дальше был новый критический перевод святителя Иосифа Волоцкого, которым до сих пор пользуются, жития преподобного Сергия с чудесами, комментированное издание церковной истории Евсевия Памфила… Почему мы с женой с таким смиренным энтузиазмом остались в России создавать это издательство? Потому что открылась перспектива жизни внутри прямых текстов. Тогда, в 90-м году, эта возможность казалось просто фантастикой. Потом наступили 91, 92, 93-й, очень тяжелые годы. Но мы не жалели, что не уехали. Было просто безумно много работы. Жизнь была полуголодной. Издательство было очень бедное. Иногда мы выполняли какую-то научную работу, перевод или комментарий к текстам, допустим, Амвросия Медиоланского ‒ за еду. Один раз какие-то православные организации расплатились с нами двумя коробками рыбных консервов, и мы их раздавали в редакции. Такая была жизнь до 93-го года ‒ до решения об издании «Истории Русской Церкви» митрополита Макария, когда мы попали на не очень богатое, но достаточное финансирование для того, чтобы спокойно вести работу. Тогда первый раз появился попечительский совет. Мы сказали, что способны собрать авторов и за четыре года издать 12 томов «Истории Русской Церкви» митрополита Макария с научными комментариями. Более того, так как у него это оканчивается на середине XVII века ‒ дописать на хорошем уровне до 1997 года. Нам сначала никто не поверил, кроме Патриарха, вслед за ним поддержал Лужков. И мы до осени 97-го года просто не разгибались над «Историей Церкви». Мы тогда уже переехали на подворье Валаамского монастыря, первыми туда заехали, сидели там в бывших медицинских кабинетах, где до нас проводили анализы. Везде был кафель ‒ ужас какой-то. Там мы закончили «Историю Русской Церкви», там мы начали работу над «Православной энциклопедией». Потом уже перебрались сюда, на Нижнюю Сыромятническую. Это помещение тоже было совершенно страшным, когда мы сюда приехали, здесь был когда-то жилой дом, превращенный потом в цеха завода «Манометр». Постепенно мы все отремонтировали.
‒ Костяк редакции при этом все время сохранялся?
‒ У нас сейчас 67 редакторов, из них 27 еще с Подворья пришли. А всего нас более ста человек ‒ и многие из «не-редакторов» тоже пришли из 90-х. В «Православной энциклопедии» как-то сложилась совершенно необычная атмосфера взаимопомощи и взаимной дружбы. Мне кажется, это потому, что наша организация очень естественным образом росла из маленького коллектива. Мы сильно расширились в 97-м году, проводили конкурс ‒ набирали молодых ребят, и большинство из них до сих пор работает. Коллектив не распадался, люди, которые приходили, попадали в ту же самую атмосферу…
Андрей Кульба
Источник: православный журнал «Нескучный сад». Публикуется в сокращении.
Комментировать